Наследники Асклепия

Автор и рецензенты

Приспособление для остеосинтеза шейки бедра было не первым моим изобретением в медицине. Не случайно я написал «в медицине». Изобретал, будучи курсантом танкового училища. А одно изобретение той поры даже внедрили во всех танковых училищах страны, так как оно экономило снаряды. Но речь идет именно о моем первом медицинском изобретении.

В ту пору, лежа на скелетном вытяжении после очень тяжелой операции по поводу одного из ранений, я уже твердо знал, что буду врачом. Сестра ежедневно прибавляла груз, тянувший клеммы, вбитые в лодыжки, пока он не достиг двадцати двух килограммов. И хотя я весил шестьдесят восемь килограммов, груз стаскивал меня с постели. Приподняли и поставили на подставки корму кровати. Я уже лежал в какой-то мере вниз головой. Но подлый груз, явно нарушая законы физики, почему-то продолжал меня стаскивать. Время от времени я был вынужден подтягивать себя, что, разумеется, сопровождалось болью. Мне это не нравилось. Я лежал и размышлял, как бы заменить орудие пытки испанской инквизиции на что-нибудь более человечное. И додумался.

По моей просьбе из куска фанеры мне соорудили пюпитр. На нем я мог писать, рисовать и чертить, что я и сделал.

Перед отъездом в Израиль в течение трех дней я уничтожал мой бесценный архив, не имея права (и возможности) взять его с собой. Не могу понять, как бдительный пограничник, проверявший буквально каждую страницу книги, каждый слайд, каждую граммофонную пластинку и магнитофонную кассету, прозевал рисунки, чертежи на листах, вырванных из альбома для рисования, и лист машинописи, объясняющий чертежи. Мне ведь не разрешили вывезти даже оттиски собственных научных статей в обложках журналов, в которых они были опубликованы, если я не мог предъявить пограничнику собственно журналы. А эти пожелтевшие бумаги, пролежавшие более полувека, непонятным образом, нарушив неприкосновенность священных границ Советского Союза, хранятся у меня и сейчас.

Идея была простой, как мытье рук. Если надо вытянуть нижний отломок или сегмент, можно в верхнем отломке или сегменте создать упор, а между верхним и нижним упором установить два винта (у меня это была римская гайка), и постепенно подкручивая их, обеспечить необходимую тягу. И груз, которого нет, не будет стягивать с кровати. И даже кровать не нужна, так как больной может передвигаться с этим аппаратом.

Все это я нарисовал на листах полуватмана, вычертил схему аппарата, написал объяснение, и милая библиотекарша перепечатала его на машинке. А я с нетерпением стал ждать обхода профессора.

Наконец, наступило долгожданное утро большого обхода. Я вручил профессору листы. Он небрежно но взглянул, прочитал объяснение, вернул мое творчество и произнес:

— Не физиологично.

Такие высокие формулировки были мне недоступны в ту пору. О том, что такое физиологично, а тем более не физиологично, я не имел ни малейшего представления. Но приговор профессора был для меня окончательным, не подлежащим обжалованию.

Мне приходится рецензировать изобретения врачей (и не врачей), желающих запатентовать или внедрить свои работы. С какой тщательностью я отношусь к каждому чертежу, к каждому слову описания! Нередко мне присылают на рецензию бред сивой кобылы. Но и в этом бреду я пытаюсь обнаружить рациональное зерно. Почему же профессор, вместо того, чтобы глянуть одним глазом, стоя на одной ноге возле моей кровати, не взял рисунки и чертежи в свой кабинет и не рассмотрел их хотя бы стоя на двух ногах?

Прошло несколько лет. Я уже окончил медицинский институт. Курганский врач Елизаров, не имея представления о моем госпитальном творчестве, изобрел аппарат, в принципе почти полностью повторивший мою конструкцию. Идея была настолько простой, что до этого нельзя было не додуматься. Елизаров написал кандидатскую диссертацию. На защите за эту диссертацию ему присвоили степень доктора медицинских наук. Узнав об этом, повзрослевший профессор сказал мне повзрослевшему, уже не раненому танкисту, а молодому врачу-ортопеду:

— Не грусти. Ты еще многое придумаешь. — Запомнил все-таки!

Я не грустил. Но даже в ту пору, уже имея некоторый опыт, я еще не возражал рецензентам. Я имею в виду официальных рецензентов, отвергавших мои статьи, которые я посылал в журналы. Забавно — статьи не очень оригинальные проходили без всяких препятствий. Но если в статье было хоть что-нибудь противоречащее ортодоксальной точке зрения, рецензент тут же обрушивался на мою «крамолу» и статью не печатали. Воевать с рецензентами я стал значительно позже, уже умея сравнить мои знания со знанием рецензента.

В тот день я пришел в больницу на суточное дежурство. Коллега доложил мне, что поступила женщина пятидесяти одного года с переломом наружной лодыжки. Он наложил гипсовую повязку и уже собирался отпустить ее домой. Но нога какая-то странная, и он хотел бы, чтобы я посмотрел больную и решил — отпустить ее или госпитализировать.

Нога действительно выглядела очень странно. Такой отечности стопы я еще не видел. На рентгенограмме — перелом наружной лодыжки. Чтобы заметить этот перелом, не надо быть специалистом. Но вот кости стопы выглядели совсем необычно. Никогда раньше в своей достаточно солидной практике, никогда ни в одном руководстве не видел я ничего подобного. Из-за отека я не мог клинически рассмотреть образований стопы. Приходилось руководствоваться только рентгенограммой. Впрочем, кое-что можно было извлечь из анамнеза, из рассказа больной о происшедшем. В диагностике ортопедотравматологических заболеваний немаловажное значение имеет так называемый механогенез, то есть, какие механические силы стали причиной травмы. Травма произошла следующим образом: женщина сидела в кузове грузового автомобиля, под кузовом взорвался баллон с газом, удар по стопе пришелся снизу и чуть изнутри кнаружи.

Обычно рентгенограммы и другие исследования я беру в руки, уже поставив предварительный диагноз. В этом случае, ни о каком предварительном диагнозе не могло быть и речи. Не знаю, как долго я рассматривал снимки, пока сообразил, что это полный вывих пяточной кости. В медицинской литературе по этому поводу не сказано ни единого слова.

Я решил, что самым разумным будет наложить вытяжение за тело пяточной кости.

На следующий день, сделав контрольный снимок, я увидел совершенно дикую картину. Вытяжение опрокинуло пяточную кость почти на девяносто градусов. Разумным показалось мне провести еще одну спицу через передний отдел пятки. Действительно, положение исправилось. Но подлая пятка не желала становиться на свое законное место. И никакие мои действия не способствовали этому.

Оставалось только прибегнуть к оперативному лечению. Но и тут я предвидел трудности. Дело в том, что у нас не было наркотизатора. Наркоз обычно давали сестры, капая этиловый эфир на маску. Но у моей пациентки больное сердце. Я побоялся оперировать ее под общим наркозом в наших условиях. А без наркоза не будет необходимого расслабления мышц. И кто знает, как удастся справиться с диким сопротивлением.

Ровно через три недели после травмы, когда сошел отек, я сделал операцию под местным обезболиванием.

Я и сейчас не очень слабый, а в ту пору в соревнованиях по армрестлингу, как-то так получалось, меня никто не мог победить. Для того, чтобы читатель убедился в этом, я посмею, не спросив разрешения автора, то есть нарушив авторское право, привести две цитаты из книги Л.И. Лазарева «То, что запомнилось» о праздновании Дня Победы в корреспондентском пункте литературной газеты в Киеве.

«Абсолютным чемпионом в другом виде нередко проходивших там соревнований — надо было, оперев локоть о стол, соединив в рукопожатии свою ладонь с ладонью противника, прижать его руку к столу (теперь это получило название „армрестлинг“), — был Леонид — или как все его называли по-домашнему Леля — Волынский. Я присутствовал и при том, как он потерял свое высокое звание…

… На этом празднестве, которое началось, как было принято еще в годы войны, тем, что, молча, не чокаясь, помянули сложивших голову в боях, после того как было изрядно выпито, после того как все-таки, несмотря на призыв, было рассказано немало фронтовых историй — правда, только смешных, затеяли состязание, где Волынский уступил свое первенство, которым, по-моему, очень гордился. Сначала все шло как обычно, никто не мог ему противостоять. Но в борьбу с ним вступил один врач, кажется, хирург, и без особого напряжения заломал чемпиона. Матч-реванш кончился так же. Некрасов был очень доволен, что спортивному высокомерию Волынского был преподнесен урок».

Как вы правильно догадались, я и был тем самым врачом, кажется хирургом. Так вот этими руками, победившими чемпиона по армрестлингу, обливаясь потом, я никак не мог вправить пятку на место. Будь больная под наркозом с расслабленными мышцами, все было бы намного проще. Но тут от чрезмерного усилия я чувствовал, как из меня душа выскакивает вон.

Наше отделение было базой кафедры хирургии института усовершенствования врачей. Заведовал кафедрой в высшей мере порядочный профессор. Несколько раз он заходил в операционную и, видя мои мучения, рекомендовал сделать артродез, то есть уменьшить кость, выбросив суставные поверхности. Это значит замкнуть сустав. Это значит инвалидность. Я не мог совершить такой поступок и, не обращая внимания на советы профессора, продолжал вправление. В какой-то момент мои усилия увенчались успехом. Пяточная кость заняла предписанное анатомией место.

Когда больная полностью выздоровела после операции, когда при самом придирчивом осмотре никто не мог заметить хромоты, когда, кроме послеоперационного рубца, вообще не было никаких признаков бывшей травмы, я написал статью, в которой последовательно описал всю цепь своих ошибок — от диагноза до операции. Я гордился этой статьей, написанной в стиле профессора Войно-Ясенецкого, бывшего для меня образцом. (Я не написал кумиром, помня вторую заповедь). Статью я послал в журнал «Ортопедия, травматология и протезирование».

Прошло несколько месяцев. Из редакции мне возвратили статью с приложением — заключением анонимного рецензента. Он писал, что публиковать статью не имеет смысла, так как это всего лишь один случай, да и то сам автор признается, что он совершил кучу ошибок.

Рецензия взбесила меня. Я уже не был неоперившимся птенцом, не знающим, что значит физиологично или не физиологично. Я написал в редакцию гневное письмо. Да, это всего лишь один случай. А известен ли рецензенту еще один подобный случай в мировой медицинской литературе? Если известен, я принесу ему извинения. Но извинений не будет, потому что рецензент не только не знает литературы, он даже не знает остеологии, начального раздела анатомии, который студенты изучают на первом курсе медицинского института. Я написал, что редакция поступит благоразумно, если впредь не будет пользоваться услугами безграмотных рецензентов. Я написал, что во время войны, когда под танками взрывались мины, могли быть случаи, подобные описанному мною. Но врачи не распознавали их, потому что ни в одном руководстве нет ни слова об изолированном вывихе пяточной кости. Можно предположить, что все травмированные с такой патологией стали инвалидами. И впредь будут инвалиды, если в ведущем ортопедическом журнале находят себе пристанище безграмотные рецензенты, неизвестно каким путем получившие врачебный диплом.

Через некоторое время позвонил мне член-корреспондент Академии медицинских наук Федор Родионович Богданов, с которым в ту пору мы были в приятельских отношениях. Он только что вернулся из поездки на заседание редакционной коллегии журнала «Ортопедия, травматология и протезирование». Мое письмо на редколлегии, рассказал Федор Родионович, прозвучало, как взрыв бомбы. Академик Чаклин смеялся и сказал, что, надо полагать, он тоже имеет часть в этом письме, так как вытащил из гроба этого хулигана, когда он был раненым танкистом. Это правда. Великий врач Василий Дмитриевич Чаклин вернул меня к жизни.

А еще Федор Родионович рассказал, что я как в воду глядел, когда окрестил рецензента безграмотным. Он не назвал мне его фамилии и подтвердил, что это тип, который стал профессором благодаря чрезвычайно активной профсоюзной, а затем — партийной деятельности. Увы, такое не исключение.

Статью опубликовали вне очереди в самый короткий срок.