Наставники. Коридоры власти

Предисловие

Когда оглядываешься назад, на годы, пройденные после окончания второй мировой войны, и задаешься целью взвесить и сопоставить все написанное за это время писателями Великобритании, начинаешь лучше понимать значение Чарльза Сноу, хранителя лучших традиций классического английского реализма и в то же время новатора, художника своей эпохи, отмеченной стремительным и победоносным развитием научно-технической революции.

Несмотря на многочисленные другие интересы, Сноу всегда стоял на страже реалистической эстетики, выступая — порой в пылу полемики даже несколько односторонне, но всегда убежденно — против тех писателей довоенного времени, которые посягали на устои реализма, а то и объявляли ему (как в свое время В. Вульф) решительную войну[1].

Со временем биографы Сноу отметят поразительное многообразие деятельности и интересов этого необыкновенного человека, соединившего в себе государственного и общественного деятеля, выдающегося ученого, большого художника слова и литературного критика.

Детство и юность Чарльза Сноу (он родился в 1905 году) довольно точно изображены в романе «Пора надежд», а также в некоторых эпизодах «Уснувшего разума» и «Завершения». Семья, в которой он родился (как и семья Льюиса Элиота, от лица которого ведется повествование в названных книгах), не была состоятельной, и университет будущему писателю удалось окончить лишь благодаря выдающимся способностям, обеспечившим ему стипендию и поддержку его наставников.

Дальнейшие успехи Сноу были поразительными. Молодой физик получает степень магистра, а уже в 1930 году, то есть в 25 лет, степень доктора наук. Замеченный учеными Кембриджа, он остается в университете, где ведет напряженную исследовательскую работу, добиваясь в ней блестящих результатов. Роман «Поиски» о молодых физиках-атомщиках, опубликованный Сноу еще в 1934 году, безусловно, основан на собственном опыте автора.

Война оторвала Сноу и от научной, и от литературной деятельности[2]. Он получает назначение на должность правительственного ученого-эксперта по вопросам вооружения и подбора научных кадров и остается на этом посту до конца войны. Так уже в конце 30-х годов начался его путь по «коридорам власти» и близкое знакомство с ними.

Профессиональным писателем Сноу стал лишь после войны, хотя еще в середине 30-х годов задумал серию романов о своем времени и его людях, которую решил назвать «Чужие и братья». В 1940 году он выпустил первый роман этого цикла с одноименным названием. Только в 1973 году, опубликовав все 11 романов, составивших серию, он переименовал его, назвав «Джордж Пэссент»[3].

В 60-е годы государственная и общественная деятельность играет весьма важную роль в жизни писателя. С 1964 по 1966 год он занимал пост заместителя министра технологии в лейбористском правительстве, возглавленном Вильсоном. Как показывает его творчество, этот период наложил свой отпечаток на все написанное им в 60-х годах.

В 60-х годах Сноу уже стал пэром Англии и, получив это звание, начал заседать в палате лордов. Однако политические взгляды писателя мало изменились с тех пор, как его во многом автобиографичный герой Льюис Элиот назвал себя человеком «левее центра». Прогрессивность взглядов Сноу отразилась и на его отношении к нашей стране.

В 1959 году Сноу впервые посетил Советский Союз и до конца своих дней оставался его другом. Широко известно восторженное отношение Сноу к классикам русского реализма Толстому и Достоевскому. Он немало сделал для сближения писателей и деятелей культуры обеих стран, активно способствуя публикации советской литературы в Великобритании, поддерживая дружеские связи с рядом писателей, критиков и ученых СССР.

Соединение в одном лице большого мастера прозы и талантливого физика можно и следует рассматривать под двумя углами зрения. Самый факт такого сочетания если не прямое порождение эпохи научно-технической революции, то ее интереснейший симптом. А характер и направленность творчества Сноу были неотделимы от его научных интересов и потому находились в прямой зависимости от научной революции.

Деятельность Сноу даже после того, как он ушел сначала из Министерства труда, а позже с поста заместителя министра, не ограничивалась одной литературной работой. Уже пришлось говорить о том, сколь активно боролся Сноу в послевоенный период за литературно-теоретические принципы, которые для него были незыблемы. Но публицистика его включала и другие проблемы. В 50-х годах он начал второй крестовый поход в печати; если первым считать его выступления против эстетики модернизма за эстетику реализма, вторым был поход за ликвидацию разрыва, существующего на Западе (и в особенности в Англии), между традиционной гуманитарной культурой и «научной культурой» — порождением научно-технического прогресса середины XX века.

Прочитанная писателем в 1959 году лекция «Две культуры»[4] ярко показывала, насколько трудно становилось хранителям традиционной (то есть гуманитарной) культуры игнорировать великие открытия и достижения в различных сферах точного знания. Здесь, как и в ряде других выступлений на ту же тему[5], Сноу с глубоким убеждением говорил о том, что в результате непонимания между представителями «двух культур» возрастает взаимная враждебность, и убедительно показал, что дальнейшее расхождение «культур» может привести к гибели Культуры как таковой. Он призывал представителей двух интеллигенций — технической и гуманитарной — осознать опасность и по возможности скорее найти путь для их сближения.

Сноу не был марксистом, но во всем, что он писал по вопросу о «двух культурах», он верно указывал, где надо искать первопричину разрыва: она в обостряющихся общественных противоречиях капиталистического мира. Правда, Сноу не раскрыл до конца социальные причины конфликта, не сказал прямо, что расхождение между представителями двух интеллигенций коренится в социальном и этическом климате капиталистической системы, но в сказанном им многое угадывалось даже там, где он не подчеркивал и не уточнял.

Выше упоминалось о том, что еще в 30-х годах Сноу задумал серию романов «о многих людях» — тех слоях английского общества, которые были ему особенно хорошо знакомы.

В конце 50-х годов Сноу так охарактеризовал свою задачу: «Я работаю над серией романов, в которых жизнь различных общественных слоев изображается с точки зрения одного и того же героя, ведущего повествование… Моя мысль заключается в том, чтобы изобразить жизнь различных слоев общества за последние 30 лет… и ее влияние на внутреннюю жизнь отдельной личности»[6]. В предисловии к полному изданию серии он уже сам говорит о том, что центральная фигура всего цикла, Льюис Элиот, является автопортретом[7].

Изображение судьбы нескольких героев, обрисованных в их отношениях с обществом, показ жизни различных общественных кругов конкретного исторического периода, создание своеобразной хроники — конечно, не всего английского общества, а некоторых его слоев — задача не новая в английской литературе и берет начало в классической традиции. Действующие лица серии — представители буржуазии, интеллигенции, высшего и среднего чиновничества, люди разных профессий и специальностей, но принадлежащие к так называемым «средним классам», редко к родовитой знати. Смысл заглавия серии раскрывает близкий друг Сноу Уильям Купер, так же как Сноу, писатель и ученый-физик.

«Заглавие „Чужие и братья“, — писал У. Купер, — заключает важнейшую мысль всего цикла, что все люди, замыкающиеся в себе, становятся одинокими, чужими друг другу, в то время как общее, что есть между всеми людьми — их радости и печали, стремления и тревоги, — делает их братьями. И каждый человек постоянно балансирует между этими двумя состояниями… Что представляет из себя человек, замкнутый в своем одиночестве, изолированный в нем от людей? И что делает людей братьями? Таковы главные вопросы, на которые Сноу хочет дать ответ в своем художественном исследовании, экспериментируя, применяя технику ученого»[8].

В 1947 году вышла вторая книга серии «Чужие и братья» — «Свет и тьма», за нею последовал ключевой роман «Пора надежд» (1949). В 50-х годах были написаны «Наставники» (1951), «Новые люди» (1954), «Возвращения домой» (1956), «Совесть богачей» (1958) и «Дело» (1959). Сноу закончил серию уже в 60-х годах, выпустив романы «Коридоры власти» (1964), «Сон разума» (1968) и «Завершение» (1970).

Связь серии с произведениями многих мастеров реализма XIX века (и в частности, Бальзака и Троллопа) очевидна. Она обнаруживается и в методе, и в манере письма художника, и в его творческих целях и задачах. Романы цикла охватывают период от 10-х годов нашего века, кануна первой мировой войны («Пора надежд»), до конца 60-х годов, то есть полстолетия.

В лучших романах серии Сноу ставил многие серьезные проблемы своего времени и пытался найти их решение. Это особенно очевидно в таких книгах, как «Новые люди», где раскрываются конфликты ученых Барфорда — физиков-атомщиков, явившихся невольными виновниками трагедии в Хиросиме; как «Возвращения домой», где показана борьба в правящих кругах Великобритании в годы войны; в «Коридорах власти», где обрисованы противоречия внутри этих кругов по животрепещущему вопросу атомного вооружения. Но даже в тех романах, где не ставятся острые вопросы современности, — вопросы, волнующие в большой мере все английское общество (примером могут служить «Свет и тьма», «Наставники», о которых речь будет ниже), Сноу всегда помнит о задачах подлинного реализма, неотделимого от задач гражданина. В 1975 году писатель, беседуя в Москве с сотрудниками журнала «Иностранная литература», сказал: «С возрастом все больше стремишься дойти до сути явления, осмыслить себя как гражданина, определить свое место в литературном процессе» (1975, № 12, с. 247).

В 50-х годах английская критика обвиняла Сноу в сухости стиля, в «прозаизме». Ничто не может быть более несправедливым. То, что для многих казалось тогда «сухостью», на самом деле было проявлением характерного для большинства наиболее крупных художников нашего времени лаконизма и своего рода литературного целомудрия. Сноу никогда и нигде не впадает в литературные излишества, не изливается в выражении чувств и переживаний. Там, где повествование его касается сокровенного или трагического (как, например, в изображении отношений Льюиса Элиота и психически больной Шейлы или переживаний также психически неуравновешенного Роя Калверта в романах «Пора надежд», «Возвращения домой», «Свет и тьма», «Наставники»), слог Сноу делается особенно сдержанным. Да и не только слог: писателю чужды всякие «излишества» стиля, всякая ненужная детализация. Высоко ценя Диккенса, Сноу даже не мог бы себе представить в своем творчестве «излишества», которые позволял себе его учитель в изображении мира эмоций и душевных конфликтов.

В то же время в художественной манере Сноу поражают разнообразие тональностей и богатство оттенков, которые сочетаются с четким ритмом повествования, строгого, сдержанного, почти документального. В этой склонности к документализму, по всей вероятности, сказалось влияние на Сноу не только века НТР, но и его личной причастности к науке.

Язык Сноу продуманно прост и ясен. В своем повествовании, как и в диалогах, часто насыщенных драматизмом, он сознательно избегает всякого лишнего слова. Сила художественного воздействия не зависит у него от красочности слов и оборотов и тем более не определяется какими-либо изощренными приемами. Как уже говорилось, наиболее драматичные эпизоды в романах Сноу, наиболее драматичные узлы переживаний передаются с нарочитой сдержанностью, причем немногословность призвана подчеркнуть силу внутренней взволнованности и напряжения. Прелесть его индивидуального стиля заключается в простоте, которая составляет основной принцип его эстетики.

Роман «Наставники» был любимым произведением Ч. П. Сноу. Он считал его одним из лучших, если не лучшим, из своих творений и давно выражал желание познакомить с этой книгой советского читателя.

«Почему?» — может спросить человек, привыкший искать в художественном произведении занимательную фабулу, динамичный сюжет. «Наставники» — роман почти бессюжетный, действие в нем развертывается медленно. И в то же время «Наставники» действительно одна из лучших книг Сноу, притом книг ключевых, раскрывающих не только манеру писателя, но и характер его письма, структуру его метода. Прочитав этот роман, лучше понимаешь более широкие по охвату, более значительные по теме книги писателя, такие, как «Новые люди» или «Коридоры власти». Понимаешь и главное — насколько глубоко Ч. П. Сноу умеет проникать в существо человеческих характеров, объяснять скрытые пружины поступков, которые при более поверхностном взгляде могут казаться необъяснимыми.

Больше, чем какая-либо из других книг Сноу, «Наставники» отражают восхищение писателя Троллопом, влияние на него автора «Башен Барчестера» и «Смотрителя», классика английского реализма XIX века, которому Сноу недаром посвятил столь проникновенный словесный памятник — свою монографию «Троллоп» (1975). Читая роман о выборах главы одного из колледжей Кембриджа в трудной моральной и психологической обстановке — старый ректор еще жив, но дни его сочтены и надо подготовиться к неизбежному акту голосования за нового «хозяина», — невозможно не вспомнить неторопливую манеру автора «Башен Барчестера», его замечательное умение «прочесть» человеческую личность, взвесить, чего она стоит и как покажет себя в критической ситуации…

В какой мере был прав Сноу, придававший данному роману такое значение? Каприз ли это маститого мастера или обоснованное и взвешенное его суждение?

«Долг писателя, — сказал Сноу, отвечая в 1976 году на анкету журнала „Вопросы литературы“, — осознать и резкую противоречивость человеческой индивидуальности, и возможности человека творить добро». Эта мысль, высказанная совсем недавно, могла бы быть вынесена на заглавный лист романа, вышедшего еще в 1951 году.

…В доме декана по вечерам светится одно окно. Это окно той спальни, в которой медленно затухает жизнь Вернона Ройса — способного ученого и прекрасного товарища. Неизлечимый недуг подтачивает силы этого еще недавно крепкого, моложавого человека. Мужественно встречает Ройс смерть, когда она наконец освобождает его от затянувшегося поединка с болезнью.

Но жизнь колледжа не может остановиться, не могут не разгораться и вожделения людей, стремящихся к власти. Вокруг затихшего дома умирающего бушуют страсти, в людях пробуждаются скрытые пороки, обнаруживаются глубокие противоречия… Таков наружный каркас, на котором Сноу искусно воздвигает далеко не простое здание своего психологического исследования. Оно не просто потому, что речь идет о людях, порой не разгаданных даже самыми близкими друзьями, о людях, чьи поступки зачастую непредсказуемы даже для них самих. И в каждом из этих людей сложнейшая гамма противоборствующих чувств и скрещивающихся побуждений…

За власть в колледже борются двое — Джего, ученый не крупный, но личность незаурядная и яркая, и известный физиолог прогрессивных взглядов Кроуфорд, в отличие от Джего человек уверенный в себе и своих возможностях. Остальные одиннадцать членов Совета колледжа разбиваются на две враждующие группировки их сторонников.

Юрист Льюис Элиот, действующее лицо в происходящей борьбе и ее хроникер и повествователь; ориенталист Рой Калверт, одаренный, но неуравновешенный и мятущийся; Уолтер Льюк, увлеченный своими исследованиями физик-атомщик; молодой в свои 74 года филолог Пилброу, — все они как живые встают со страниц романа. Ярко запоминаются «столпы» колледжа Браун и Кристл, старик Гей, уже давно путающий людей и события, но неизменный в своем честолюбии и стремлении красоваться и хвалиться, наиболее спокойный из всех Кроуфорд, нервный и уязвимый Винслоу, с его глубоко скрытой болью за сына-тупицу. Каждый из тринадцати выписан Сноу так, чтобы остаться в памяти читателя надолго. Может быть, особенно тонко нарисован портрет Найтингейла — жалкого в своей обреченной мечте о Королевском обществе, толкающей ученого-неудачника на подлость, жестокость, самые недостойные поступки. Найтингейл омерзителен в своем прислуживании Кроуфорду, на которого он делает последнюю ставку. Но образ его привлекает внимание как почти шекспировское обнажение человеческих страстей и слабостей.

Колледж, в котором кипят страсти по поводу очень узкому и локальному, живет тем не менее не в безвоздушном пространстве. Мастерство Сноу раскрывается в том, как умело и без нажима он связывает частное с общим, мелкое и местное с большим и значительным для всех.

Действие происходит в 1937 году. В Испании идет гражданская война.

В Германии наглеет фашизм. В самой Великобритании хозяйничают магнаты промышленности, далеко не враждебные нацистскому режиму. Все, что происходит в мире, не только «доносится» до Кембриджа, но в конечном счете даже определяет решение того локального конфликта, изображению которого посвящен роман.

Пилброу, вернувшийся из Европы накануне выборов, спешит сообщить своим былым единомышленникам принятое им решение. Он будет голосовать за Кроуфорда (а не за Джего), ибо совесть его требует встать на сторону антифашиста, человека радикальных взглядов…

«Наставники» не политический роман, но автор его ни на минуту не забывает о том, что волнует мир в эту зиму 1937 года — последнюю предвоенную зиму, — и симпатии его «на левой стороне».

Не забывает Сноу и о другом: ученые, живущие (в данном романе) одной заботой — правильно выбрать человека, который будет ими управлять, не оторваны вместе с тем ни от политической жизни мира, ни от тех экономических и социальных сил, которые определяют жизнь их страны и их общества.

Не подчеркивая и не акцентируя, Сноу тем не менее непрерывно вводит в свое повествование разнообразные мотивы, позволяющие поставить его героев (и антигероев) в конкретные классовые и исторические рамки реальной жизни. И книга, которая поначалу кажется узкой и ограниченной в диапазоне, при более внимательном и пристальном ее чтении приобретает новый смысл.

Так, весьма важен мотив, который сегодня, по прошествии уже многих лет после написания романа, бросается в глаза с новой силой в обстановке бурного развития научно-технической революции. Как всегда неназойливо, Сноу, однако, еще в 1950 году, когда писался роман (и за 9 лет до его выступления с лекцией о «двух культурах»), показал свое отношение к точным наукам, которым, по его мнению, уделялось недостаточное внимание в крупнейших университетах страны. Один из персонажей романа, сэр Хорас, в изображении Сноу умный и дальновидный представитель делового мира, дает понять ученым колледжа, что его предполагаемый денежный дар колледжу будет зависеть от того, как его используют. Он хочет видеть свои деньги израсходованными на подготовку ученых-естественников, на исследования в области точных наук. Такая постановка вопроса находит сочувствие у физиков Гетлифа и Льюка, у физиолога Кроуфорда — за этими людьми стоит сам Сноу, хотя он и не выдает еще своей позиции в прямых высказываниях Льюиса Элиота.

Роман «Наставники» не назовешь философским. Не скажешь даже, что это книга с философской тенденцией. И все же, повествуя о выборах главы колледжа, то есть развертывая главную тему, автор зачастую по тому или другому поводу делает отступления, рассуждая о жизни и смерти, о значении времени, в ходе которого меняется человек, о стремлении людей к власти и его результатах, о зависти и ее влиянии на мелкие души, которые она охватывает с силой большой страсти.

Заслуживают особого внимания высказывания автора о многом из того, что первоначально изображается им без комментария или почти без такового. Так, когда Браун встает перед фактом «измены» Кристла и Джего с горькой иронией спрашивает его, будет ли он, Браун, по-прежнему доверять своему давнему другу, Элиот-Сноу дает такую оценку ситуации: «Браун улыбнулся грустно, иронично и мудро, этой улыбкой он дал нам почувствовать, что будет доверять Кристлу так же осторожно, как и раньше. Браун неплохо изучил своих друзей и прекрасно знал, что они всего лишь люди, а поэтому от них можно ожидать и предательства, и беззаветной преданности».

Мастерство Сноу в изображении динамики человеческих мыслей и чувств в романе «Наставники» поистине изумительно. Писателю удается отыскать важнейшие рычаги поступков и душевных движений своих персонажей и показать их с предельным лаконизмом. Сноу почти никогда не обращается к сложным метафорам, столь типичным для некоторых других писателей, но очень охотно завершает ту или иную тему, тот или иной мотив в своей книге лапидарной и предельно выразительной сентенцией. Так, развернув характеристику Кроуфорда, Сноу замечает: «У него не было блестящих способностей Роя Калверта, и в тесте на интеллектуальное развитие он уступил бы ректору или, например, Винслоу, а интуитивной человеческой проницательности в нем и вовсе никто бы не обнаружил. Но он обладал мощным и напористым практическим умом…»

Когда старый декан умирает, Деспард-Смит проявляет неожиданную силу чувства, суммируя то, что ощущают многие. «Он был очень человечным», — говорит он сдержанно.

Прочитав роман «Наставники», можно забыть перипетии подготовки выборов ректора колледжа, но трудно забыть яркие и глубокие человеческие характеры, созданные талантом писателя.

Готовя к печати главу о Сноу для книги «Английские диалоги», я задумалась над тем, что заставило Сноу многие годы совмещать два на первый взгляд несовместимых вида деятельности — государственную службу и литературное творчество. Характер его книги «Различные люди», соединяющей очерки о людях поистине различных — Эйнштейне и Ллойд Джордже, Резерфорде, Черчилле и многих других, натолкнул меня, думается, на верное решение этой психологической проблемы. Цель, которую преследовал Сноу, согласившись вначале на пост правительственного эксперта по вопросам вооружения, а позднее заместителя министра технологии, была не добиться власти, как говорили иные критики, а получить возможность стоять в центре событий, быть там и с теми, кто «делает погоду», решает вопросы не только культуры и науки, но и жизни страны[9]. Это, думалось и думается мне и сегодня, было для Сноу главным, было ключом к его личности. В дальнейшем формы работы Сноу изменились, но он сохранил и свои огромные связи, и свое влияние на английскую политику.

Не рассчитывая, быть может, на пост премьера — а меньшее его едва ли интересовало, — Сноу всегда стремился к «влиянию». Пути к «влиянию» (influence) не те, что ведут к «власти» (power). Занимая ту или другую должность, открывающую двери в правительственные круги и дома людей, играющих важную роль на сцене современной истории, Сноу получал обширную информацию и возможность влиять — иногда прямо, но чаще косвенно — на людей и их решения. Сноу — государственного деятеля, и притом деятеля больших масштабов, влекли коридоры власти. Привлекали они и Сноу-писателя: без доступа в них и всего с этим связанного он не мог бы писать так и то, как и что он писал в 60-х годах.

Роман «Коридоры власти» (1964) — один из наиболее содержательных романов Сноу, книга, вполне справедливо названная английской критикой романом политическим. Бесспорно являясь таковой, книга Сноу сохраняет тем не менее тот глубокий психологизм, которым насыщены все романы писателя и который делает ее выдающимся произведением подлинного реализма.

На страницах «Коридоров власти» можно найти прямое подтверждение моей мысли о том, для чего их автору необходимо было проникновение в правящие круги и участие в их деятельности. Размышления Льюиса Элиота, признания главного героя романа, видного государственного деятеля Роджера Куэйфа, наконец, рассуждения Сноу (в данном случае опять же Л. Элиота) о статистах истории — в них читающий роман найдет мысли Сноу о том, кто должен стоять у власти и делать политику. Для автора «Коридоров» главные актеры на исторической сцене — это именно те, кто стоит у власти.

Роман рисует Великобританию в трудный период ее истории (1955–1958 гг.). Это время Суэцкой авантюры, годы бурных событий в Европе и сложной дипломатической игры правителей Англии. Основной конфликт романа вымышленный, но за этим вымыслом кроется реальная борьба, идущая в правящих кругах страны, и те большие проблемы, которые стоят на повестке дня.

«Коридоры власти» написаны человеком, до мельчайших оттенков знающим то, о чем он пишет. Предельная достоверность, при удивительной зоркости наблюдающего, придает роману особую силу и значимость.

Роман рисует стремительное возвышение и почти столь же стремительное падение Роджера Куэйфа — честолюбивого молодого министра, отстаивающего идею, которая оказывается слишком смелой (и рискованной) для его партии и — что, может быть, главное — не устраивает магнатов военной промышленности, которые до времени прячутся в тени.

Крупный американский физик Дэвид Рубин, советник президента США, дает понять Куэйфу, что кредиты на новые виды оружия — это средства, брошенные на ветер. Еще несколько лет — он вежливо говорит: десять, — и Англия будет вынуждена выйти из игры.

Получив пост министра вооружений, Куэйф надеется провести в парламенте законопроект о ликвидации заказов на новые виды атомного оружия, но это ему не удается.

Падение Куэйфа и провал его проекта обусловлены сложным сцеплением сил на политической сцене и за ее кулисами, тем «раскладом» интересов, который не всегда легко угадать даже более дальновидным, чем этот молодой консерватор, участникам большой политической игры. Косвенно способствует краху и любовная связь Куэйфа с женой одного из членов парламента. Однако надо отдать справедливость Сноу: личные факторы не выдвигаются им на первый план, хотя и учитываются.

Нигде раньше не было столь совершенным искусство психологического портрета в романах Сноу, как в его книге 1964 года. Нигде раньше наблюдения писателя не были столь точны, а глаз художника столь зорок. Стиль Сноу в «Коридорах власти» при первом чтении мало отличается от стиля всех предшествующих его книг: он, как всегда, сдержан, экономен и немногословен. Но все же есть и перемены. Если в «Наставниках» автор рисует одно и. то же лицо в разных ситуациях и настроениях, в разных ракурсах, то в «Коридорах» ему достаточно одного-двух штрихов, поясняющих типический характер, раскрывающих существо личности. Данные почти конспективно портреты достигают совершенства. Достаточно вспомнить Диану Скидмор, великосветскую даму, принимающую нужных людей (только перспективных, только восходящих!) в своем обширном имении Бассет, или старого министра Гилби, распростертого на больничной постели после инфаркта, или ученых-атомщиков на завтраке, устроенном Куэйфом перед встречей с Бродзинским.

«У Дианы была своя разведывательная служба», — сообщает Элиот, и недаром в ее доме встречаются люди, играющие главные роли в политике страны. Приглашение Элиота в Бассет означало, что дружеские отношения его с Куэйфами не прошли мимо Дианы: она «могла довольно точно определить, как стоят ваши акции, вне зависимости от того, чем вы занимались; что же касается состояния акций на правительственной бирже, то тут ее оценки были, можно сказать, безошибочными. Поскольку Диана явно отдавала предпочтение тем, кто идет в гору, то вас приглашали в Бассет тем чаще, чем больше вы преуспевали на политическом поприще». Сказано немного, и в то же время образ Дианы раскрыт до конца.

Среди ученых-атомщиков, консультирующих Куэйфа, есть наши старые знакомые — Фрэнсис Гетлиф и Уолтер Льюк. Со времени выборов главы колледжа им прибавилось по 20 лет, но это те же люди, и их узнаешь даже в тех коротеньких замечаниях, через которые Сноу раскрывает их характеры. Новой фигурой выступает профессор Бродзинский — эмигрант из Польши, крупный физик-атомщик. Очень бегло, почти пунктиром обрисовано то, что нам нужно знать об этом человеке: он готов погибнуть сам и погубить весь мир, лишь бы на воздух взлетели «Советы». Сноу сообщает очень немного фактов, но все они предельно выразительны. Этот человек, охваченный ненавистью, — орудие в руках английских ультрареакционеров. А сам он поклонник «английской светской мишуры», настолько ревностный, что рядом с ним самые консервативные друзья Роджера «казались, — замечает Сноу, — суровыми революционерами…».

Реалистический рисунок Сноу настолько логичен, что у читателя задолго до провала Куэйфа не остается сомнений в исходе происходящей борьбы. Проект его, построенный на убедительных, обоснованных аргументах, одобренный наиболее авторитетными учеными, должен тем не менее потерпеть неудачу, так как неприемлем для тех, кто фактически управляет страной. Дело не в бродзинских, которые были бы сметены с дороги с еще большей легкостью, чем Куэйф, имеющий — что немаловажно — большие связи, а в том, что кое-кому необходимо сохранить то, что они называют «независимыми сдерживающими ядерными средствами Великобритании».

Сноу великолепно передает речи и прения в парламенте, но в то же время дает ощутить, что виновники провала проекта Куэйфа не те, кто выступает с речами, а те, кто стоит за их спиной.

Показанное в романе — превосходное отражение жизни. И если книга все-таки может не удовлетворить читающего, то лишь потому, что остается бесперспективной. Неясна оценка автором урока, который можно было бы извлечь из падения Куэйфа. На кого ориентировался Куэйф и, добавим, поддерживавший его Элиот? Невозможно не поставить перед собой вопроса: на какой путь толкал свою страну страстный сторонник прекращения производства атомного оружия?

Выйдя из игры, по проекту Куэйфа, Великобритания должна была, логически рассуждая, пойти за США и либо стать их сателлитом, либо, во всяком случае, ориентироваться на их атомный потенциал — со всеми вытекающими отсюда последствиями. При всей разумности проекта Куэйфа он, конечно, тем не менее не вел к нейтралитету… А следовательно, и к политике мира.

Недоговорил Сноу в романе того, что в то время не было ясно ему самому. «Коридоры власти» заканчиваются 1958 годом. Острейшая проблема, поднятая в романе, в последующих книгах серии «Чужие и братья» так и не получила разрешения. Впрочем, можно ли судить автора за то, что им не показано?

Через всю свою жизнь Сноу пронес веру в человека, уважение к нему, к его достоинству и силе воли. Во всех книгах серии Сноу проводил мысль о том, что сила человека — в единении и связи с другими людьми, в «человеческом братстве».

В конце 1976 года, то есть через сорок лет после того, как была задумана серия «Чужие и братья» и заложен первый камень в ее фундамент изданием одноименного романа, Сноу прислал в журнал «Вопросы литературы» ответ на анкету редакции, где главным вопросом было: «Какую роль играет сегодня литература в защите мира и гуманистических ценностей?»

В своей статье Сноу писал: «Для людей Запада термин „гуманизм“, к сожалению, означает не то же самое, что он означает в Советском Союзе… Однако люди доброй воли солидарны с тем пониманием гуманизма, которое утвердилось в советском строе мышления, — для них это понятие означает уважение к человеку и веру в его будущее. Возможно, нам на Западе придется подыскать другое слово, которое выразило бы тот же смысл. Уважение к человеческому достоинству и вера в человека — это, несомненно, и есть гуманность. И если мы хотим, чтобы XXI век оказался лучшим, чем наш, или хотя бы был просто спокойным веком, нам необходимо научиться ценить таким образом понятую гуманность лучше, чем мы способны были ценить ее в нашем разделенном мире»[10].

Развивая мысль о незаменимой роли писателя, в особенности писателя-публициста, Сноу возвращается к термину «братство». «Нередко, — пишет он, — попросту повторяются совершенно справедливые, но всем и каждому давно знакомые слова — о том, что все люди должны быть братьями или… что в каждом человеке живут и все другие люди. Прекрасные мысли. По сути, впрочем, это трюизмы, но бывают времена, когда и повторения трюизмов не следует опасаться»[11].

В. Ивашева