Настоящее имя

Глава 1 Взрыв

Москва давно переплюнула и Ростов-папу и Одессу-маму. Провинциальные родители криминала могли похвастать только Беней Криком с его подержанным «вессоном» и претензиями на уголовное джентльменство, да бандой Фантомасов с кустарными автоматами и теми же претензиями. Смех один, да и только.

Москва — настоящий город гангстеров. Здесь крутятся огромные деньги, здесь в одночасье сколачиваются фантастические капиталы, здесь бандиты договариваются с политиками, а политики заключают сделки с бандитами, здесь особенно наглядно стирается граница между криминалом и властью, здесь самые дорогие рестораны и проститутки… Каменные джунгли. Клоака. Зона повышенного риска.

Уже лет десять кипит здесь мутное нехорошее варево, то и дело всплывают из потаенных глубин на поверхность изуродованные трупы, смертельными пузырьками прорываются автоматные очереди, лопаются огненные пузыри тротила, и разлетается в стороны разваренная человеческая лапша.

Кажется, что все привыкли к стрельбе и взрывам, но на самом деле это не так. Привыкли к сообщениям: там-то взорвался автомобиль, столько-то человек погибли… Но когда в родном твоем дворе вдруг раздается грохот фугаса, и взрывная волна вгоняет в кухню осколки окна и битое стекло оказывается в кофе и яичнице — какое тут может быть привыкание?

Утром четырнадцатого февраля прогремело на Ломоносовском проспекте, неподалеку от метро «Университет». Еще не успели осыпаться лопнувшие стекла в магазине «Океан» и близлежащих многоэтажках, а вокруг огромной черной кляксы с дымящимся посередине скелетом микроавтобуса уже толпились любопытные. Испуганно пиликали сигнализации потревоженных взрывной волной автомашин, стелился по земле ядовитый серо-черный дым.

А в толпе работали локти, вытягивались испуганные лица, шаркали ботинки, вполголоса шел обмен малосодержательной информацией:

— Во блин! Нет, ты видел? А если б мы мимо шли?!

— А я, значит, сына проводил в школу, иду обратно, и тут по ушам «бабах!» Смотрю: автобус — в куски, дым, огонь…

— Петюнчик, в натуре, это тот волчара сделал! Я ему культурно: что случилось? А он — в морду! И когти рвать!..

— И я то ж! За что, брат? А он: тебе какая-то труба брат! И тоже с правой…

Но никто не торопился подойти поближе к месту происшествия, переступить невидимую черту. Там ведь не коммунистический митинг, и не парад активисток движения «Чем в мехах, так лучше голой». Там опасность. Угроза. И ужас несмягченной объективами смерти.

Растаявший снег, смятый, искореженный металл, крошево стекла, едкий запах взрывчатки… А главное — бесформенные обугленные куски человеческой плоти в тлеющих лоскутах измазанной кровью одежды — посмотришь, сердце проваливается в желудок, а содержимое желудка наоборот — рвется наружу.

Черный мусор кругом, островки огня, обрывки, осколки, обломки — или поди угадай, что там такое.

— Мама родная, — побледнев, выдохнула женщина с хозяйственной сумкой, — так это же чья-то рука…

— А ты чего думала? — сплюнул зажимающий ворот пальто нетрезвый мужик в застарелой щетине, но со свежеподбитым глазом. — Видала, как рвануло! Всех в крошево…

— Гля, Петюнчик, чего на пальце… Рыжье? Как бы подобраться… прошептал его товарищ, с трудом шевеля разбитыми губами. — Да нет, сейчас не выйдет… Жалко…

Через полчаса примчались четыре кареты «скорой» и два «жигуля» с Петровки. Чуть позже с рычанием подкатил грузовик внутренних войск, горохом сыпанули из затянутого брезентом кузова краснопогонные солдаты с напряженными лицами и автоматами наперевес. Место происшествия оцепили, толпу оттерли подальше. Мрачно осмотревшись, врачи сгрудились над единственным целым телом.

Почти сразу послышались возгласы: «Есть пульс! Камфару и кислород быстро!» А через несколько минут пострадавшего погрузили в реанимационную машину и та под вой сирен рванула на красный свет.

Приехали пожарные в гремящих на морозе спецкомбинезонах, вышли, потоптались хмуро — все, что могло сгореть, сгорело давно, чего летели, спрашивается?

Одна за другой тормозили борзые «волги», «форды» и «мерседесы» с мигалками или в спецокраске — городское, милицейское и прокурорское начальство. Мигом возник микроавтобус с телевизионщиками. Задымили сигареты, загорелись глазки телекамер, засуетились ушлые стервятники-операторы. Клевец, «важняк» с Петровки — здоровенный широколицый мужик в надвинутой на глаза кожаной кепке, вынул руки из карманов драпового пальто и, выставив перед толпой растопыренные ладони, в десятый раз повторял:

— Ну не топчитесь почем зря, ну кому говорю?.. За линию, едрить вашу!!

Последними подкатили неброские машины ФСБ — генерал-лейтенант Ершинский и следственная бригада во главе с майором Фокиным. Выйдя из машины, генерал поправил дубленку, хищно оскалился на черное пятно («хорошо хоть, что не на Красной площади»), обернулся к Фокину, вполголоса приказал:

— Посмотри по-умному. Может нам и соваться нечего… Если чистая уголовщина пусть прокуратура забирает, — потом надел маску свойского парня и направился к начальственной тусовке.

Фокин был на голову выше своего шефа, огромный, неулыбчивый, косолапый, как медведь из Завидовского заповедника. Он распечатал новую пачку «Бонда», вытянул сигарету, по привычке прикусил зубами фильтр.

Холодные серые глаза неспешно фиксировали картину разрушения, выхватывая значимые детали: сорванная крыша микроавтобуса, развернутые «розочкой» борта — взрыв ненаправленный, очень мощный — с полпуда динамита или аммонала, если тротила, то немногим меньше, да и пластида килограмма два… Зачем столько? Вон за двести метров форточки в доме повылетали… Для микроавтобуса за глаза одной двухсотграммовой толовой шашки хватит… На почерк обычных бандитов не похоже!

Прикурив, Фокин струйкой выпустил синеватый дым. Сейчас от него начальника отдела по расследованию особо тяжких преступлений зависело влазить в это дело или нет. Отвечать за ошибочное, или даже просто недальновидное решение предстояло тоже ему. За спиной напряженно ждали команды семеро неуловимо похожих друг на друга людей в неброских, будто подобранных по единой моде пальто. У некоторых в руках были папки для документов, у нескольких — чемоданчики, двое держали руки в карманах.

— Сверкунов, — не поворачиваясь, окликнул Фокин. В поле зрения мгновенно возник молодой человек с острым лицом ищейки.

— Раздвинь-ка цепь ещё на три метра.

— Есть.

Сверкунов исчез.

— Сомов и Дьячко, наберите свидетелей. Адреса, телефоны, все, что можно. Муровцев поспрашивайте, они тут уже давно. Гарянин… Пройдись по толпе, послушай, что говорят интересного. Ярков — пробы воздуха, экспресс-анализ на тип ВВ. 1

Следователи, опера и взрывотехник отправились выполнять распоряжения, криминалист и судмедэксперт продолжали переминаться с ноги на ногу, дожидаясь своей очереди.

Когда Сверкунов вернулся, Фокин дружески хлопнул его по плечу — он умел работать с людьми.

— Бери Сименкина и Пасько и начинайте осмотр. Снимки, вещдоки — все как обычно.

— Так бригада прокуратуры работает. Вон уже обломки пронумеровали, неохотно отозвался тот. — Чего дурную работу делать?

— Нам их нумерация не помешает. Отчитываться-то они за себя будут, а мы — за себя. Пока неизвестно кто дело возьмет…

— Чего там неизвестно, — махнул рукой Сверкунов. — Бандюки других бандюков взорвали. Это наше дело, что ли?

— Ты больно умный стал, все наперед знаешь! — резко бросил майор. Понял, что я сказал? Выполняй!

Ставить людей на место он тоже умел.

— Есть, — буркнул Сверкунов и принялся за дело.

Фокин докурил сигарету, аккуратно спрятал окурок в пачку, чтобы не следить на месте происшествия. Короткая куртка на рыбьем меху не спасала от холодного ветра. Он поднял воротник. Рядом появился Клевец, широкое лицо раскраснелось, только белыми пятнышками выделялись оспины на щеках, полы пальто испачканы в саже.

— Какая-то разборка была, — сообщил он. По комплекции муровец почти не уступал эфэсбэшнику, может на пару сантиметров пониже. И вообще они чем-то походили друг на друга — может уверенными манерами, может одинаковым прищуром глаз и привычкой испытующе рассматривать окружающий мир.

— Кого-то тащили, в «волгу» запихивали. Потом все в «микрашку» залезли и рвануло. А «волга» уехала. Будете брать дело?

Фокин пожал плечам, провожая взглядом взрывотехника. Тот закачал в пробирки несколько порций дыма и гари и направился к синему «рафику» передвижной лаборатории следственного управления.

— Вряд ли. Сейчас посмотрим — есть ли для нас интерес…

Клевец с шумом втянул воздух приплюснутым треугольным носом. Комитетчикам проще. У них слаженная бригада, техника. Захотят — возьмут дело, захотят — уедут и все свои материалы заберут. А понадобится им останутся вроде в стороне, да будут чужими руками жар разгребать: дергать за невидимые ниточки и управлять прокурорскими следаками, да милицейскими операми.

— Хорошо тебе. Тогда хоть закурить дай.

Фокин протянул пачку, она почти утонула в его огромной лапе.

— Кого взорвали, знаешь? — буднично поинтересовался он.

Клевец усмехнулся.

— Думаешь, я ясновидящий? Как только узнаю, тебе первому скажу.

Муровец вновь погрузился в толпу. Почти сразу к Фокину подошел Ярков.

— Странное дело, — взрывотехник был явно обескуражен. — Спектр не идентифицируется. Ни с одной контрольной хроматограммой пробы не совпадают! А у нас сто двадцать восемь образцов — все взрывчатки Европы и наиболее распространенные в мире!

В крепкой голове Фокина щелкнуло пусковое реле. Неизвестная взрывчатка — безусловный повод для того, чтобы принять расследование к своему производству!

— Ищите корпус и механизм, — приказал он. — И передайте всем, чтобы работали в полную силу — это наше дело!

От неторопливости майора не осталось и следа. Теперь главное — остатки взрывного устройства. Это визитная карточка преступников. И вопреки мнению дилетантов, оно никогда не испаряется бесследно и не разлетается на молекулы. Его нужно обнаружить, тогда полдела сделано.

Оглядевшись, он быстро направился к мусорным бакам. Между контейнерами среди банановой и апельсиновой кожуры валялась старая перчатка. Он подошел ближе. Нет, не перчатка. Обгоревшая кисть правой руки. На почерневшем среднем пальце блестел массивный перстень.

— Вот суки, — пробормотал майор. — Сверкунов! Поставь-ка сюда цифирку. И дай коробочку для вещдоков.

Чтобы снять перстень, пришлось приложить усилие.

— Записывай: перстень из желтого металла с печаткой прямоугольной формы и узорчатым рисунком…

Фокин засунул находку в пластиковую коробочку и сунул её в карман. У него имелся большой опыт расследования взрывов и авиационных катастроф, часто у трупов бывали вывернуты карманы, а однажды в оцепленной зоне Внуковского аэропорта, прямо у горящих обломков «ТУ — 134», золотые часы с оторванной руки исчезли буквально у него на глазах… Мародеры небрезгливы…

Хорошо, что он тоже не брезглив! Майор нагнулся, вытер пальцы о жесткий снег, понюхал… Сойдет!

Он обошел исковерканное тело. Даже не тело, а так — кочерыжка без рук-ног, пирог вместо лица. Судмедэксперт муровской бригады диктует что-то ихнему же следователю. Милицейский лейтенант вертит в руках закопченный пистолет и красное удостоверение. На снегу нарисованная тушью табличка: «№ 1». Фокин шел дальше. Номер второй, третий. Четвертый.

Пятый труп лежал ближе всех к развороченному микроавтобусу и обгорел он сильнее. Рядом валялся ещё один пистолет. В обугленном остове возились Ярков, Сименкин и сержант-сапер из внутренних войск. Фээсбэшники переоделись в черные рабочие комбинезоны и имели пристойный вид, а солдатик перепачкал жирной копотью бушлат, брюки, шапку, лицо и теперь напоминал пугало. Все трое копались в хаосе искореженного металла, разорванных сидений, и чего-то ещё — бесформенного и страшного. Едко воняло гарью, дымом и обугленным мясом. Фокин не отличался впечатлительностью, но сейчас порадовался, что уже отлазил свое по подобным местам и может давать указания, держась на дистанции.

— Ярков! — окликнул он. — Как прошла директрисса взрыва?

Взрывотехник поднял голову. Лицо у него тоже было в черных пятнах и потеках — словно в камуфляжной раскраске разведчика.

— Вправо вверх, — он показал направление рукой в перчатке.

Воображаемая линия уперлась в фасад дома, между выбитыми окнами на третьем этаже. Стена там была ободрана. Подойдя ближе, майор обнаружил на земле смятую дверь «микрашки». Это явно её след отпечатался на фасаде. Немного правее — и влетела бы в квартиру…

Рядом с дверью валялась трубка от сиденья, фрагмент крыши, неопределенной формы железяка, какие-то тряпки, кусок резиновой дубинки… Это все не то… И это не то… Ага, вот…

Майор наклонился, поднял изогнутую металлическую пластину с неровными рваными краями. С одной стороны липкая копоть, с другой — ядовито-синие разводы окалины, линия излома серебристого цвета. Очень легкая… Похоже, именно это он и искал. Фокин подозвал Сименкина.

— Обозначь место, поставь номер и попробуй определить — что за металл. Потом покажешь нашим — пусть собирают все похожие фрагменты…

За спиной вежливо прокашлялись — вернулся с новостями Гарянин.

— Была ещё одна машина, товарищ майор. Черная «волга». Уехала сразу после взрыва.

— Номер?

— Никто толком не разглядел, — Гарянин покрутил кучерявой головой. Он ходил без шапки даже в лютый мороз.

— Из «волги» человек вышел: лет тридцать — сто восемьдесят — брюнет, на щеке свежая ссадина. Пошел вон туда, — оперативник показал рукой в сторону длинного ряда коммерческих ларьков.

— По дороге двум алкашам в рожи заехал. Их нашли, Сомов в автобусе допрашивает…

— Все? — Фокин в очередной раз достал пачку «Бонда».

— Да. Только вас генерал вызывает.

Ершинский ждал у своей машины. Лицо его было озабоченным.

— Приехали из «Консорциума», — генерал тяжело привалился к капоту. Говорят, это их «микрашка». И эти люди, — он показал на пронумерованные трупы, — их сотрудники. Ты ведь Куракина допрашивать хотел?

Серые глаза майора смотрели равнодушно.

— Да, товарищ генерал. Можно, я закурю?

Ершинский кивнул.

— Теперь не допросишь. Он где-то здесь. И Бачурин с ним. Ну и сошки поменьше…

Фокин промолчал. В стороне от общего скопления машин он увидел два высоких пижонистых «Рэйндж Ровера». Начальство «Консорциума» питало слабость к комфортабельным внедорожникам. Стекло в передней машине было опущено, над ним, склонившись, стоял человек в длиннополом кожаном пальто разговаривал с кем-то внутри.

Спички не зажигались. Выражение озабоченности на лице Ершинского сменилось недоумением.

— А с чего это ты на «бычки» перешел?

Фокин вынул изо рта окурок, удивленно осмотрел и сунул обратно в пачку.

— Устал. Голова кругом идет.

— Как думаешь, это связано с твоим делом? — спросил генерал.

Фокин пожал плечами.

— Ну, ты темнила известный! — то ли одобрительно, то ли осуждающе сказал Ершинский. — Потереби своего информатора. Хоть ты маскируешься, но я не мальчик — у тебя есть в «Консорциуме» свой человек! Сто процентов есть! Хотя и не очень высокого уровня… Так вот дерни его и расспроси! В три часа я докладываю Председателю и мне нужно ориентироваться по версиям: связывать твое расследование с этим взрывом, или нет… Сделаешь?

— Постараюсь. Только…

— Что «только»? — насторожился генерал.

Фокин зацепил, наконец, целую сигарету.

— Мой человек скорей всего тоже здесь. Среди трупов.

— Вот так?

— Да. Но я все равно постараюсь.

Ершинский кивнул, сел в машину и уехал. Фокин подошел к соседнему «уазику», взял у водителя радиотелефон, потыкал железным пальцем в кнопки.

— Наташ, привет. Как дела?

— Нормально, Сережа, — промурлыкала трубка. — По радио передавали, на Ломоносовском какой-то жуткий взрыв, десятки трупов. Это правда? Ты не оттуда, случайно?..

— Я радио не слушаю, — сказал Фокин. — Сегодня у меня доклад руководству, а потом я Чуйкову одно дело обещал… Часам к восьми освобожусь.

— Вообще-то сегодня Валентинов день, мой милый!

— Это что такое?

— Спроси у своей секретарши. Нет, лучше не спрашивай Я тебе сама расскажу.

— Ты только аккуратно. Помни про осторожность. Помни все, чему я тебя учил.

Наташа засмеялась.

— Конечно, я все помню. Рука в сумочке и так далее. До вечера.

— Пока.

Фокин вернул телефон и направился к передвижной лаборатории. Сименкин выскочил ему навстречу.

— Титан, товарищ майор. Особо чистый титан с необычными присадками. По-моему, такой используется только в космической промышленности.

— Чего ты такой дерганый? — подозрительно спросил Фокин и, наклонившись, учуял свежий водочный дух.

— Хочешь, чтоб я тебе матку вывернул?

— Ваша воля, — потупился эксперт. — Я все сделал на совесть, как мог. Только расслабиться надо — иначе этого не вынести. Сто пятьдесят всего…

Майор посмотрел на него, словно бетонной плитой придавил.

— Смотри никому на глаза не попадись! И тем скажи, кто остальные триста пятьдесят оприходовал. А то я вас по стенкам размажу!

Краса и гордость столичных моргов — черные пластиковые пакеты, совсем как в голливудских боевиках, с той только разницей, что здесь нельзя сделать эффектное «вжжжик», поскольку замки-«молнии» отсутствуют, вместо них — обычные завязки. Санитары упаковывали труп, обозначенный цифрой «4», двое приподнимали тело, двое подсовывали шуршащий саван. Веки мертвеца ссохлись от тысячеградусного жара, наружу смотрели белые, как у вареной рыбы, глаза. Под неосторожными пальцами санитаров проступала наружу сукровица. Один из санитаров громко сглотнул.

Фокин не сомневался, что и эти тоже, закончив свою работу, уединятся где-нибудь в больничном коридоре и разопьют по триста на брата… И выкурят, конечно, по полпачки.

И он бы врезал, да нельзя — надо раскручивать следствие и к трем часам дать Ершинскому какой-то результат. Разве что вечером, после работы…

Фокин прикусил фильтр сигареты.

— …Пожалуйста, товарищ майор.

Перед ним вырос человек в кожаном кепи и длиннополом кожаном пальто, тот самый, что недавно стоял у «лендровера»; в его ладони бился уверенный огонек зипповской зажигалки.

— Не курю, — сказал Фокин, отворачиваясь. Но человек снова появился в поле зрения. Высокий, широкоплечий, с грубым и решительным лицом, которое в данный момент выражало предельную вежливость и почтительное внимание.

— Я референт господина Атаманова, он спрашивал, не нужна ли вам какая-нибудь помощь?

— Нужна, — майор на миг задумался. — Пусть даст чистосердечное признание. Явка с повинной — это смягчающее обстоятельство.

В лицо референта будто мочой плеснули — резко сжались губы, в прищуренных глазах мелькнула злоба. Но Фокину было на это наплевать. Удар правой у него составлял четыреста килограммов, в кармане лежала солидная «корка», под мышкой рукояткой вперед висел двенадцатизарядный «ПММ», из которого он за три секунды делал пять выстрелов. Да и вообще по жизни он был не из пугливых.

Когда схлынул первый бешеный вал свежей информации, часы в кабинете майора Фокина показывали четверть третьего. Он заперся, включил электрочайник, щедро насыпал в фарфоровую кружку растворимого кофе.

На столе лежал фоторобот, составленный по показаниям алкашей. Впрочем, в протоколах они фигурировали не как бомжи и пьяницы, а как добросовестные и незаинтересованные свидетели Кукуев и Болонкин. Человек, который начистил им рожи выглядел вполне стандартно: овальное лицо с тонкими, в струнку, губами, черные волосы с еле заметной проседью, свежая ссадина на левой щеке. «А может, и на правой, начальник, точно не скажу, — оговорился Кукуев, осторожно трогая припухшую скулу. — Но бьет он, как лошадь лягает!» Пожалуй, это был единственный точный факт, который могли сообщить алкаши.

Закипев, чайник отключился с громким щелчком. Фокин налил кружку на три четверти, всыпал в поднявшуюся пену несколько ложек сахару, с удовольствием отхлебнул черную огненную жидкость.

Кроме фоторобота имелись титановые осколки. Сименкин и Ярков провели дополнительные исследования и сказали, что ещё недавно они были слагаемыми кейса-атташе стандартного вида и размера. И именно в нем находился заряд неизвестной взрывчатки.

Кейс из титанового сплава… Это вещь эксклюзивная, не хозяйственная сумка какая-нибудь, не коробка из-под обуви. Хотя находили и по сумке, помнится…

Фокин, не обжигаясь, сделал ещё глоток. Машина розыска закручена. Сомов и Сверкунов с милицейскими участковыми ведут сейчас поквартирный обход соседних домов, показывая жильцам синтетический портрет брюнета. Гарянин с Сименкиным занимаются титановыми обломками, а Дьячко и Ярков работают по неизвестной взрывчатке. Первые результаты должны появиться в ближайшее время.

Майор не торопясь нашарил сигаретную пачку. Неизвестная взрывчатка, необычный «дипломат»… И зачем столько экзотики? Может, все дело в «Консорциуме»? Куда ни повернись, натыкаешься на его интересы или его людей… Даже среди обгоревших трупов…

Фокин тяжело вздохнул, вытряхнул окурки из пачки, закурил. Недавно он заагентурил личного телохранителя Куракина — Федьку Сопкова по кличке Сопло. Это было нелегко, пришлось проводить сложную многоходовую комбинацию, но наконец, глубокой ночью на конспиративной подмосковной даче, Федька, рыдая как дитя, выложил все, что знал и подписал обязательство о сотрудничестве. А сегодня Сопкова разорвало в клочья…

Фокин вздохнул ещё раз. Ему не было жаль Сопло, жаль потраченного впустую труда. Внезапно пришедшая мысль заставила майора вскочить.

Сопло, Сопло… Он много наболтал тогда, под водкой и анашой, не поймешь — где правда, где болезненный бред. Но сейчас кое-что уже не казалось бредом…

Куракинский перстень, привезенный из Африки!

Фокин полез в сейф для вещдоков, среди множества пакетов и конвертов нашел мутноватый пластиковый коробок с лаконичной надписью — «В/Д № 16». Внутри лежал тот самый перстень-печатка. Фокин вытянул из ящика стола пинцет, включил настольную лампу и поднес перстень к свету. Недавно он вел крупное дело по контрабанде и поднаторел в ювелирных украшениях. Но тут особых познаний не требовалось.

Явно низкопробное золото, грубо-примитивная работа. Ребята из «Консорциума» такую кустарщину не признают: у них если часы — то Картье, если запонки — то Бушерон, если перстни — то Ван Клиф и Арпел…

Использовать эту грубую поделку, как украшение Куракин, конечно же, не мог. Но Сопло говорил про шаманское кольцо отсроченной смерти… Неужели?

Фокин вооружился лупой и мощное стекло в семь раз увеличило квадрат печатки, приблизило рельефный узор. Кольцеобразные, грубо обработанные завитки, зигзагообразные молнии, несколько коротких конических шипов. Много острых граней, заусениц — даже при скользящем ударе они поцарапают кожу… Где же инъекционное отверстие?

Майор взял шило. Увеличенное линзой блестящее острие по очереди дотрагивалось до желтых завитков. Сердце колотилось — то ли от возбуждения, то ли от кофе.

Раз! После очередного прикосновения кончики шипов влажно заблестели.

Фокин окаменел. В холодных медвежьих глазках мелькнуло несвойственное им удивление. Бред превращался в страшноватую явь.

— Ах вы суки, — сказал он неизвестно кому. — Вот так, значит?..

Продолжив эксперименты, майор через пять минут выяснил нехитрый механизм действия кольца отсроченной смерти. Если печаткой ударить, то микродозы чуть желтоватой жидкости с шипов обязательно попадут в повреждения кожи. Если нажать завиток сбоку, из кратерообразного отверстия выкатится капелька побольше… Он вовремя прекратил нажим и капля спряталась обратно.

Фокин отложил перстень. Хотелось вытереть вспотевший лоб, но вначале он достал из шкафа распечатанную бутылку «Русской», плеснул в ладонь, тщательно промыл руки. Хотя Сопло и говорил, что Куракин носил кольцо без опаски, к этому следовало привыкнуть. Что ещё говорил Федька? Ага, Куракин надевал кольцо не всегда — только когда собирался его использовать… Сейчас, сейчас, сейчас…

Он перебирал протоколы допросов, пока не нашел нужный. Майор милиции Клевец допросил свидетеля Першикова: «…Мужчина в бобровой шапке ударил брюнета в лицо, потом брюнета посадили в „волгу“, а остальные — человек семь, залезли в микроавтобус. Через несколько минут он взорвался…»

Фокин отложил протокол и снова закурил. Мозаика сложилась в четкую картину.

В бобровой шапке был Куракин. На руке у него было надето кольцо отсроченной смерти. Этим кольцом он ударил брюнета, которого сейчас разыскивают оперативники милиции и ФСБ. Но искать его осталось не очень долго. Когда время «отсрочки» кончится, он сам прибудет к ним в пластиковом шуршащем пакете.

Фокин взял фоторобот и ещё раз, но уже с новыми чувствами всмотрелся в лицо брюнета. Сейчас ему показалось, что на лице неизвестного застыла печать трагизма и обреченности.

Красные, как маки, упругие кровяные шары летели в сверкающем тоннеле, натыкались друг на друга, отскакивали и летели дальше. Невидимая сила толкала их: шестьдесят толчков в минуту, шестьдесят ураганов, подхватывающих это столпотворение и несущих дальше по бесчисленным изгибам и ответвлениям.

Дон-дон.

Все шары летели в одном направлении, каждый должен успеть оказаться на своем месте. Если им не хватало пространства, тоннель раздавался в стороны, следовал новый толчок, налетал новый порыв урагана — и полет продолжался.

Так было всегда, все тридцать два года. Один миллиард, девять миллионов, сто пятьдесят тысяч толчков.

Но за последние часы что-то изменилось в этом упорядоченном движении.

Что-то нарушилось.

Появились черные «чужаки». Сначала один, за ним второй и третий. Они летели вместе со всеми, у них тоже было место, куда им надо успеть — только «чужаки» не подчинялись общим законам, они охотились за красными кровяными шарами и намертво прилипали к ним.

Один, второй, третий.

Оказавшись в западне, красные тоже начинали темнеть, тяжелеть, тоже становились «чужаками». В тоннеле постепенно становилось тесно, как на Тверской-Ямской в час пик.

Образовывался первый тромб. Потом обязательно появится второй. Третий…

— А-а-а!

Макс Карданов открыл глаза. Он выплыл из какого-то кошмара, во рту ещё чувствовался горелый привкус смерти. Всего лишь сон. Мышцы постепенно расслаблялись.

Микроавтобус. Взрыв, похожий на рыжего великана, вдруг выпрямившегося во весь гигантский рост. Смерть, поджидавшая его шесть лет. Он каким-то чудом выплыл оттуда, он жив. Что было потом? Бутылка «Джонни Уокер», номер телефона в записной книжке, сонный машин голос в трубке, многозначительная пауза и не очень искреннее: конечно, приезжай… Сон?

— Маша? — негромко позвал Макс.

Никакого ответа. Бормотание магнитолы, тихий шелест воды в душе, ходики пощелкивают на стене: ц… ц… ц… Между неплотно задвинутыми шторами пробивается серый день.

Макс приподнял голову. Он лежал в чем мать родила поверх махровой простыни. Один. Рядом на подушке — неостывшее ещё тепло. Теперь он все вспомнил. Он схватил девушку прямо в прихожей, набросился как зверь и прямо там сорвал одежду, благо её было не слишком много. Маша слабо отбивалась и говорила то, что и должна говорить женщина в подобной ситуации: «Не надо» и «Потом». Но он не слушал: может потому, что шесть лет видел её только во снах и все эти годы вообще не спал с нормальной женщиной, может потому, что выпил полбутылки «Джонни Уокера», а скорей всего потому, что только что разминулся со смертью.

Маша пахла уютом и постелью, сквозь запах кожи пробивался вчерашний аромат дорогих духов. А он стремительно и зло ворвался в это душистое тепло, словно в третий сектор усложненной полосы препятствий на выпускном экзамене. Это был даже не секс — скорее грубая и быстротечная рукопашная схватка…

Как будто Макс брал реванш у жизни, понимая, что лишь по счастливому стечению обстоятельств он не лежит сейчас на покрытом копотью снегу, обугленный и искореженный до неузнаваемости. Огонь ещё не догорел, крики не смолкли и кто-то наверняка идет по его, Макса, следу…

Вдруг среди тишины раздался громкий резкий звук. Непрерывный и высокий, как сирена. От которого волоски на коже встали дыбом.

Макс Карданов вздрогнул, вскочил, одним прыжком выскочил в коридор. Что там, черт побери? Телефон? Дверь? Атомная бомбардировка?

Направо гостиная, налево кухня. Чайник…

Точно: чайник. Блестящая пипка на носике свистит на высокой рехнуться можно — ноте и пышет паром. Карданов сдернул её, выключил газ. Огляделся. Кухня размеров необъятных, светлая, как праздник. Уютная. Кондиционер, гриль, стойка под мрамор, шкафчики какие-то непонятные готика, что ли?…

И посреди этого Макс увидел вдруг себя: голого. Безоружного. Он подошел к окну и закрыл жалюзи. На подоконнике стоял трехлитровый баллон: вода, водоросли, какие-то черные шевелящиеся комочки… Пиявки! Зачем они ей? Рядом — открытая пачка «Винстон», пепельница, припорошенная серым сигаретным пеплом. Раньше Маша не курила… Хотя чему удивляться: шесть лет. Новые привычки, новые увлечения. И старый жених, вынырнувший из забвения…

Смена декораций: постельное белье заменено, чашки перемыты, пепельница вычищена, использованные презервативы отправлены в мусорное ведро. Можно начинать жизнь сначала…

В сушилке над мойкой стояли две кофейные чашки. Рядом другие чашки, и блюдца, и тарелки, там много чего было — но эти две стояли отдельно. Словно их мыли последними. Даже… Макс не удержался, достал одну из сушилки, внимательно осмотрел.

Нет, капли воды конечно же, успели просохнуть. В мусорное ведро заглянуть, что ли? Хотя Маша никогда не любила презервативов: она чувственная натура, а резинки огрубляют ощущения…

Маша мастерица доставлять острые и запоминающиеся ощущения. С этой мыслью Макс открыл дверь в ванную.

— Что так долго?

Стройное долгое тело в серебристом ореоле водяных струй резко развернулось к нему, Макс увидел мелькнувшую в зеленых глазах тень испуга впрочем, нет, почудилось, наверное…

Маша с улыбкой смотрела на него, перекрестив длинные ноги, вода падала ей на плечи, стрелкой сбегала между острых грудей, закручивалась во впадине пупка, спускалась дальше, рисуя трепещущий символ «V», и разбегалась, разлеталась внизу мелкими брызгами.

— Лезь ко мне! Скорее! — сказала она и Макс не заставил просить себя второй раз.

Молодая женщина торопилась домой на исходе Валентинова дня. Полчаса назад она спустилась в метро среди сверкающих мандариновых огней Китай-города — сейчас поднялась наверх в Кузьминках. Унылая бетонная геометрия, темнота, сквозняк. Окраина.

Женщина не любила Кузьминки. Энергичным шагом она прошла к стоянке такси, переговорила с шофером в передней машине.

— Червонец, барышня, — буркнул тот.

Возражений не последовало. Гибкая фигура в песцовом полушубке скользнула на заднее сиденье, хлопнула дверь, затарахтел мотор. Поехали. Шофер скосил глаза в зеркало заднего обзора: «аппетитная буржуйка, чтоб я так жил…». На синий «москвич», пристроившийся в хвосте, он не обратил никакого внимания.

— За парикмахерской направо, — сказала пассажирка спустя несколько минут. — Вон та пятиэтажка, второй подъезд.

Такси послушно свернуло во дворы, под колесами захрустел вечерний ледок. Молодая женщина достала из сумочки деньги.

— Слышь это, да? — носатый тип в «москвиче» поднес к лицу трубку мобильного телефона. — Крыса прикатила. В белом френче, на моторе. Ну встречай, ага.

Молодая женщина задержалась у парадной двери, копаясь в сумочке. Шофер влажно покосился на стройные икры под полушубком, кое-как вырулил с подъездной дороги и умчался в сторону Волгоградки.

Наконец тонкие пальцы выудили связку ключей, вставили в замок. Заскрипели ригеля и пружины, женщина потянула дверь на себя. И вдруг от стены сбоку отпочковались две невидимые прежде фигуры, метнулись к ней.

— Закрой пасть! Тихо!

Сильный удар в лицо — разбитые губы тут же накрыла широкая ладонь, затрещали волосы, выдираемые из кожи жестокой нечеловеческой силой.

— Иди, тварь!

Женщину втолкнули в подъезд и поволокли вниз, к бойлерной. Сзади хлопнула парадная дверь. Сиплое дыхание рядом. Почему-то ни одна лампочка в подъезде не горела.

Курсы самообороны ничего не стоят, да и электрошокеру в сумочке — грош цена, потому что сознание и тело сковал липкий парализующий ужас. Сколько в жизни таких историй, только раньше они случались с другими, а теперь наступил твой черед…

Вспомнив советы мужа, женщина резко рванулась, попыталась крикнуть, лягнула наугад ногой темноту. Но лучше бы она этого не делала. От жестокого удара по голове женщина на несколько минут отключилась, а пришла в себя уже на цементном полу, с клейкой лентой, туго обмотанной вокруг лица. Губы оказались размазаны по зубам, веки вжаты в глазные яблоки, от прически ничего не осталось, в голове оглушительно бил колокол.

Ее подняли за волосы, тут же брызнули в стороны пуговицы полушубка, и полушубок куда-то испарился вместе с сумочкой и электрошокером. Сильные удары обрушились на лицо, грудь, спину, живот. Били молча и остервенело. Время остановилось, осталась только боль, которая волнами расходилась по истерзанному телу.

Потом волосы отпустили и она опрокинулась на холодный пол. Откуда-то издалека сверху прилетел голос:

— Слушай сюда, крыса, если жить хочешь, мужику своему передай: пусть увольняется. И съезжайте на хер отсюда, хоть в Магадан, хоть на Аляску. В Москве вам не жить. На кишках мужниных висеть будешь — поняла, крыса?

— Угу…

Съезжать, конечно. Женщина поняла. Хоть на Аляску.

— Слышь, братан, а она ничего… Гля какие ноги!

Чужие руки с силой обхватили колени, скользнули вверх по бедрам, грубо схватили за самое нежное и уязвимое место.

— Кончай. Этого не приказывали.

— А кто узнает? Чтоб лучше запомнила…

Одним рывком юбка задрана на живот, с треском слетели колготки…

— Жаль Татарина нет…

Она замычала. Это был даже не протест, просто судорога голосовых связок: только не это! Не надо! Ну пожалуйста…

— Все прошло нормально? — наконец спросил Фокин, разглядывая влажный кружок, отпечатавшийся на деревянной стойке. Рюмку он бережно держал в жестких, как арматурины, пальцах. Еще недавно владевшее им напряжение начинало понемногу рассасываться.

Они сидели в закусочной «Козерог» — маленьком уютном подвальчике недалеко от Лубянской площади. Сотрудники Большого дома любили обмывать здесь очередные звания, награды и должности.

— Нормально, — кивнул капитан Чуйков. — Как и должно быть. Что-то я перестраховался… Ну, давай!

Они выпили, каждый бросил в рот по ломтику сыра, молча пожевали. Обычная картина — два здоровых грубых мужика расслабляются после работы. Никто не подумает, что ещё час назад один встречался с отъявленными бандитами, а второй его прикрывал. И оба были готовы к чему угодно… Даже смазливая блондинка за стойкой не подумает, хотя и догадывается, что Фокин — «конторский».

— Нутром почувствовал: что-то не так, — продолжал Чуйков. — Знаешь их собачьи «стрелки» — полоснут очередью из подворотни — и все!

— Бывает…

— Ты не думай, что у меня крыша едет… Когда он мне бумаги протянул, как холодом из могилы повеяло. А я левой рукой беру, а правой из кармана ему в брюхо целюсь — успею, если что! Он, видно тоже почувствовал… А может тебя в машине увидели, побоялись… Ладно. Обошлось — и обошлось.

Фокин перевел взгляд на барменшу.

— Лизонька, сделай нам ещё раз.

Блондинка улыбнулась и понимающе кивнула.

— Вот времена настали, — не унимался Чуйков. — Раньше нас все боялись, а теперь и мы пугаемся… А тебе не звонят больше?

— Перестали.

— Мальчики, может вам цыплят пожарить? — спросила Лиза. — Хорошие цыплята, свежие.

— Не надо.

— Они что-то конкретное требовали? — спросил Чуйков. — По делу Зубровского? По Каледину?

— Не по конкретному делу. Вообще. Увольняйся и уезжай. Ты, мол, бык здоровый, так про жену подумай. А то мы её высушим и по почте перешлем…

Мощные челюсти Фокина сжались.

— Дожили, — сокрушенно сказал Чуйков. — Ты представляешь, чтобы в тридцать седьмом году оперу НКВД кто-то угрожал? Нет, ты скажи! Ну и что ты сделал?

— Что, что… Приставил Гарянина, он за ней неделю ходил, как привязанный. Но сколько можно? Ему ж за свою работу отчитываться надо. Купил Наташке электрошокер, научил как в лифт садиться, как квартиру открывать…

— А Ершинскому доложил?

— Доложил… Толку что — не его жене грозят… Посадил дежурного на АТС, сигнал поймали — таксофон на Варшавской. Вместо того, чтобы нашу группу послать — в милицию сообщили. Пока они доползли, там уже след простыл. Отпечатки на трубке никто и не снимал.

— Да…

— Ну ничего, им эти звонки зачтутся! — недобро оскалился Фокин. — Я весь их клубок размотаю, несмотря на высоких защитников!

— Так и надо. Если знаешь, что мотать, — Чуйков поднял рюмку. — Давай за нашу победу.

— Давай. И разбегаемся. Чего-то нехорошо на душе…

Майор вернулся домой на два часа позже обычного, чуть ноги не переломал в темном парадном — пробки, что ли, полетели…

Жены дома не было. Он оставил пакет с покупками в прихожей, не разуваясь прошел в гостиную и включил автоответчик. Тишина. Пусто. Странно.

Майор выудил из бара бутылку дешевого бренди с сине-зеленой этикеткой. Время от времени он принимал стопку-другую на ночь для расслабления. А сегодняшний день дал много поводов расслабиться.

Сделав глоток, Фокин уселся за телефон, набрал номер фирмы «Веленгур» — торгово-закупочной компании с международными связями. Он сам устроил туда жену на оклад, втрое превышающий денежное содержание майора ФСБ. Чуйков считал, что зря. «У этих фирмачей симпатичные бабы не только за столом работают…» Верно. Он, правда, провел профилактику: прошелся по кабинетам, познакомился с наташкиными сослуживцами, особо подозрительным руку пожал, да в глаза выразительно заглянул. Должно было отбить охоту… И все равно в глубине души нет-нет, да шевелились подозрения.

Кабинеты не отвечали. Дежурный охранник заверил, что в офисе никого нет.

Фокин нашел записную книжку жены.

— Алло, Танюша? Ты мою супругу сегодня не видела?.. Да нет, ничего, просто…

— Лена? С Наташей не песекалась? А чего голос такой веселый? Это хорошо, что есть причина… Ладно, давай…

Он позвонил в этот хренов фитнесс-клуб, хотя там сегодня явно не Наташкин день.

— Хорошо, понял вас.

Фокин посмотрел на часы. Восемь тридцать. Ничего не случилось. А почему на душе так темно и страшно?

— Здравствуйте, Галя, это Наташин муж. Вы не видели её сегодня случайно? Она вам не звонила?

Потом — Нина.

Какие-то Стеша, Лора, Катя. Никто ничего не знает. Долистав книжку до буквы «я», Фокин отложил её в сторону. «Высушим и по почте перешлем…»

Майор поставил бутылку на трюмо, глянул на себя в зеркало. Он там не помещался: метр девяносто в холке, маленькие, широко посаженные серые глаза, некрасивая, но мужественная репа, волевой рот. Тридцатипятилетний майор ФСБ, перспективный сотрудник… И вряд ли кто-то захочет сделаться его смертельным врагом…

Фокин не успел додумать: телефон вдруг зазвонил резко и пронзительно. Майор сорвал трубку с рычага.

— Да. Ало!

Треск и шипение, гул проезжающих машин. И кто-то дышит в трубку таксофона.

— Говорите! — рявкнул Фокин. Он уже знал, что сейчас услышит.

— А баба у тебя ништяк, — слышь, да?.. — пробился сквозь помехи сипловатый блатной голос. — В бойлерной. Пошарь-ка в бойлерной на всякий случай, ага. Совсем обнаглел, козел, слышь, да? А за твою наглость баба расплатилась, ага. Дергай из Москвы, падаль, ага. А то и тебя так сделаем, слышь, да?

— Два ребра, разрыв левого яичника, небольшое сотрясение… Больше ничего серьезного: ссадины, гематомы, — дежурный хирург хмуро смотрел в сторону. — Дело преходящее. Будет жить.

Фокин продолжал сверлить его глазами, возвышаясь молчаливым мрачным утесом — метр девяносто — посреди больничного холла.

— Что еще?

— Еще…

— Еще что?! — рыкнул он.

Доктор пожал плечами.

— Не знаю. Мазки взяли. Когда биология будет готова, может и прояснится… Это уже не по моей части.

Фокин плотно закрыл глаза. Он первый зашел в подвал и все видел. Для него все было ясно.

— Говорить с ней можно?

Хирург замялся.

— Только следователю.

— Я и есть следователь!

Отодвинув врача корпусом, он протиснулся в обшарпанную дверь. Палата была большая, коек на двенадцать. Стоны, бред, острые запахи лекарств и человеческой боли.

Жена лежала у стены, невероятно бледная и потускневшая — подбитая райская птица, оплетенная какими-то уродливыми трубками, шею обхватывает высокий гипсовый воротник («Что-то с шеей, а этот коновал ничего не сказал», — подумал Фокин), вокруг губ — синий венец кровоподтека. Или засоса?

— Наташ.

Он нашел её руку под одеялом. Наташа открыла глаза. В них была пустота и ужас.

— Сколько их было? — спросил Фокин. — Ты рожи их запомнила?

Наташа смотрела перед собой. Губы дрожали.

— Не бойся. Я их на куски порву!

Глаза снова закрылись. Фокин знал этот «синдром потерпевшего». Бегство от действительности, боли, стыда.

— Двое, — сдавленно произнесла она. — Сначала один, потом другой… Лиц не видела, было темно…

— А говорили что? — вопросы задавал не убитый горем муж, а следователь. Или, скорее, мститель.

— Пугали. Говорили, чтоб уезжали. Вспомнили какого-то Татарина. И еще… Один сказал, что это не приказывали…

Она зарыдала. Сначала тихо, потом все громче.

— Уедем отсюда… Сегодня же! Сейчас!!

Наташа кричала во весь голос, но получалось хрипло и тихо. Фокин развернулся. У двери немым укором стоял доктор.

— Сделайте укол, — приказал майор. — И переведите её в нормальную палату. Где у вас главврач?

— Так почему ты пропадал целых шесть лет? Я спрашиваю, спрашиваю, а ты не отвечаешь…

Тонкие пальцы с острыми коготками прошлись по животу, скользнули ниже… Но Макс был опустошен до предела и ничего, кроме щекотки не испытывал.

— Меня сбила машина и я потерял память. В командировке, в Тиходонске… Лежал в психушке, потом работал на заводе… Понемногу пришел в себя и вернулся.

Маша фыркнула и убрала руку.

— Вот тебе раз! Ты же работал дипкурьером и ездил в Париж, Нью-Йорк, Амстердам… Как ты попал в этот зачуханный Тиходонск? Что это за командировка? Да и вообще… Странно как-то! Ты не хочешь сказать мне правду?

— Это и есть правда, — Макс сел и быстро надел трусы. — Хотя ложь могла быть гораздо убедительнее. Но я проголодался.

— Давай сходим куда-нибудь поужинать. А то мы уже второй день не выходим из дома — разве это правильно?

— Давай, — Макс подошел к окну и осторожно выглянул из-за занавески. Сгущались сумерки, снег отливал голубизной. Припаркованные возле дома машины казались пустыми.

— Ты кого-то боишься?

Маша тоже встала, прошлепала босыми ногами, прижалась к спине всем телом.

Какие-то фигуры маячили на другой стороне улицы, но чувства опасности они не вызывали.

— Нет. Просто я давно не был в Москве. Отвык…

В подъезде напротив мелькнул огонек сигареты. Место для засады, в принципе, очень подходящее…

Из подъезда выскочил долговязый подросток, не выпуская сигареты слепил снежок и, спрятавшись за деревом, стал поджидать приятеля.

Все чисто. Похоже, что никто не идет по следу. Пока. Впрочем, может быть, взрыв оборвал преследование…

— Так мы идем?

— Конечно. Собирайся. А я пока новости посмотрю.

Макс включил телевизор. Но про вчерашний взрыв ничего не услышал хватало сегодняшних событий: расстрелян из автоматов автомобиль известного банкира, в подъезде собственного дома убит депутат, брошена граната в бар «Пингвин». Об этом рассказали вскользь, как о делах привычных и не заслуживающих особого внимания. Основной проблемой являлась экономика, которая сводилась к одному вопросу: даст Международный валютный фонд очередной кредит России, или не даст. По всему выходило так: дадут — будем жить припеваючи, не дадут — пропадем! Потом бойкий журналист стал комментировать новую потребительскую корзину непродовольственных товаров:

— Теперь женщинам достаточно иметь три пары хлопчатобумажных трусов на два года, четыре пары колготок на год, и одну пару сапог на пять лет. «Тампаксы» и прокладки в необходимый минимум не входят…

— Что он говорит? — Маша докрасила губы и спрятала помаду в изящную сумочку. — У меня колготки рвутся каждую неделю, а то и через день… Ну, я готова!

Переступая через порог квартиры, Макс почувствовал себя неуютно. Не было того чувства уверенности, которое сопровождало его в чужестранных городах во время самых рискованных операций. Спускаясь по лестнице, Макс понял, в чем дело. Он привык, что в кармане всегда лежит «стрелка» уникальное супероружие, существующее лишь в нескольких экземплярах на всем земном шаре. Но его «стрелку» отобрал Куракин перед самым взрывом. И где она сейчас даже невозможно предположить.

Глава 2 Опасные находки

Савик пожил, Савик знает.

Когда крутил баранку в налоговой, сам видел, как прикинутые в кожу и кашмир торгаши и деловики разных мастей заполняют свои декларации. Собственными глазами видел. Потеряв обычную важность и значимость толпятся в коридоре, потеют от натуги, вглядываясь в непонятные надписи и графы, напряженно краснея сытыми рожами лупят по клавишам калькулятора… Даже мобильники их тренькают униженно и нечасто, им сейчас не до мобильников: напрягаются, карябают что-то дорогими авторучками, да все без толку только бланки испортят. Потому и улыбаются заискивающе девчонкам-инспекторам, задабривают мелкими дачками: помогите, правильно посчитать, да заполните как надо!

Во как стремятся отдать свои денежки! Не какие-нибудь жалкие тридцать долларов — тысячи платят! Тысячи. Савик сам видел, в натуре. А ведь налоговики не приходят к ним домой с паяльниками и молотками, не угрожают повесить за яйца на люстре. Добровольно платят. Вот это сознательность!

А правительство недовольно, только и кричат: налоги! Налоги! Мало собрали, надо больше!

А бедный деляга сидит голый, на кровати, выключателем щелкает, жена видит — толку с него не будет, повернулась на другой бок, вибратор расчехлила… Это Савик уже по телику видел. Мужик заплатил, а с него ещё требуют, довели, что шишка на пол шестого смотрит… Все им мало!

А пусть бы посмотрели, как Савик с первого по седьмое каждого месяца обходит ларьки в районе метро. В этих комках сидит настоящая перхоть. Мелочь, отбросы. Никто из этой перхоти не придет сам, не станет в очередь и не скажет: вот, возьми, пожалуйста, Савик, несчастные тридцать баксов, передай их кому надо, мы свой долг выполняем честно! Больше того, когда к ним приходишь, без всякой очереди — и то норовят увильнуть! А ведь знают, что в случ-чего и до паяльника дойти может… И что? Да ничего! Пока за горло не схватишь — не почешутся. Ни совесть, ни очко у них не взыграют, им накашлять на все…

Вот с такими мыслями Василий Савицкий, он же Савик, двигался по серым московским улицам, направляясь на очередной обход. Он — контролер, даньщик, такая у него работа. Заодно за порядком присматривает на своем участке. Раньше с каждой точки шестьдесят платили, теперь Директор снизил — кризис! И что? Поблагодарил кто-нибудь? Хрен тебе! Все равно приходится клещами вырывать.

Савик тихо ненавидел свою работу. Не то, чтобы ему не нравилось, когда ларечники, завидев его, меняются в лице, начинают суетиться, сигареты предлагают, пиво… Пиво Савик любил, это да, и всякие там разноцветные безделушки, а особенно — дрыжики страха и уважения на мордах. Приятно.

Среди этой братии иногда попадаются смазливые девчонки, приехавшие из провинции покорять Москву. Савик называет их «сенокосилками». По первому разу многие дуры думают, что можно натурально сэкономить тридцатник, если закрыть картонкой окно и сыграть с даньщиком в «туда-сюда». Савик не особо их разуверяет: дают — бери… Но когда приходит время сбора, поблажек никому не бывает. Деньги на стол, и все. Жаловаться некому, а если дело пойдет на принцип — что ж, ночью стекла окажутся выбиты, а товар рассыпан по улице. И теперь незадачивой «сенокосилке» придется не только долг возвращать, но и хозяину возмещать убытки. Вот так. Плати налоги — и живи спокойно.

А ненавидел Савик свою работу по одной простой причине: это была грязная и плохо оплачиваемая работа. Как овец пасти на пастбище. Юрик Маз бригадир, его непосредственный шеф, в конце месяца требовал с Савика деньги точно так же, как Савик требовал с ларечников. Чтобы все сходилось по ведомости. А с Юрика Маза требуют его старшие — Директор или Смольский. Круговая порука. Если не получил с кого вовремя долг, задержал платеж получай втык и плати из своего кармана. Без поблажек.

Савику в ноябре стукнуло двадцать два и некоторые из его дружков-сверстников уже ходили в «торпедах», одевались в кожу, носили пейджеры, ездили на стареньких иномарках. При встрече они снисходительно похлопывали Савика по плечу, спрашивали: «Ну как ты, все пасешь своих ларечников?»

Да, Савик пас этих мерзких торгашей. Чтоб их разорвало…

Ларьки почетным караулом выстроились в два ряда вдоль асфальтовой дорожки. Полки за стеклянными витринами прогибаются под тяжестью товара. В окошках мелькают напряженные лица.

— Привет, Савик.

— Привет… Все в порядке? Никто не наезжает?

— Все нормально.

Савик неторопливым шагом идет дальше. Конечно нормально. Территории давно поделены, здесь на всех может наехать только он сам, больше никто не сунется. Но он наезжает только на должников. На сегодняшний день таких двое — Нинка и Глеб.

Нинка — сисястая крашеная корова в спортивном трико, сама выскочила ему навстречу, ткнула в руку несколько затертых десяток и пачку «Мальборо» в придачу — мол, извини, за задержку.

— Ладно, — проворчал Савик и усмехнулся.

— Лишь бы у тебя задержки не было…

Нинка скривила губы и вернулась обратно в свое стойло.

С Глебом дело обстоит сложнее. Он торгует польской косметикой и всякой канцелярской ерундой; товар не первой необходимости, а цены кусаются. Когда доллар скакнул вверх, дела у него пошла хуже некуда, собирается даже ларек продавать. «Это твои проблемы, — объяснил ему Савик. — Плати деньги и сваливай хоть в оффшорную зону Ингушетию. Иначе от твоей палатки одни угли останутся.» Глеб знал, что Савик слов на ветер не бросает — сегодня обещал расплатиться.

Комок Глеба стоял последним в ряду. К его окошку прилип какой-то алкаш в грязной измятой куртке.

— Не, так ты смотри внимательно: я ж тебе не гавно хочу всучить, это ж фирма — за километр видно!

В своей грязной ладони алкаш сжимал массивную шариковую ручку.

— Ты только глянь на ободок! — восклицал он. — Ты глянь, и тебе сразу станет все ясно!.. Ну ладно, давай двадцать пять, так и быть!

Савик подошел к окошку, небрежно оттолкнув люмпена в сторону.

— Какие новости? Еще не съехал? — вяло поинтересовался он.

Лицо ларечника враз окаменело. Затем губы растянулись в кислой улыбке, глаза забегали. Опытным взглядом профессионала Савик сразу определил: деньги у него есть.

— Привет, Савик, — слегка запинаясь, сказал Глеб. — Какие могут быть новости? Торговля из рук вон, и покупателя на эту клетуху тоже никак не найду… Ты, может, зайдешь — сделаем по-маленькой?

— Деньги, — произнес Савик и со скучающим видом посмотрел в сторону.

Алкаш стоял, раскачиваясь, и что-то бубнил себе под нос.

— Понимаешь, я надеялся перехватить у тещи полсотни, но она сегодня, как назло, уехала в деревню… — пробормотал Глеб.

— Деньги, — повторил Савик.

По своему богатому опыту Савик знал: главное не вступать с ними ни в какие разговоры, пусть даже о погоде или футболе — потому что все постепенно сведется к больным детям, проискам налоговиков и в конечном счете тебе дадут понять, что ты отбираешь последние крохи и обрекаешь все семейство на голодную смерть.

Савик пожил, Савик знает.

Из окошка донесся покорный шелест бумажек, следом показалась рука Глеба с двумя зелеными банкнотами: десятка и двадцатка. Савик аккуратно спрятал деньги в карман и, усмехнувшись, сказал:

— А вот теперь можно и по-маленькой.

Как говорится, слово не воробей…

Глебу ничего не оставалось, как отпереть дверь и впустить даньщика внутрь, а затем достать из угла початую бутылку «Столичной» и аппетитно нарезанный кусок свиной грудинки. Весело забулькала прозрачная жидкость.

— Не, мужики, купите, а? Серьезно говорю.

Снаружи в окошко просунулась синяя ряха. Испещренный красными прожилками нос, уловив желанный запах, беспокойно дергался.

— Ты ещё не ушел? — проговорил Глеб, подавая Савику наполовину наполненный стакан.

— Ну ладно, мужики, — алкаш потерянно шмыгнул носом. — Уступлю за двадцать рябчиков.

Аккуратно отставив мизинец, Савик выпил водку. Поставил стакан, зарядил рот куском душистой сочной свинины и, неторопливо прожевав, сказал:

— Что там у тебя, покажь.

Савик взял ручку, повертел, осмотрел со всех сторон, мазнул по пальцу, оставив отчетливый синий след. Дома у него скопился изрядный запас разных «шариков» с надписями «made in China» и «made in Thailand» — этим дешевым барахлом его всегда исправно снабжали ларечники, равно как сигаретами, презервативами и баночным пивом — что, однако, ещё никого не спасло от необходимости вовремя платить дань.

Но ручка, которую держал сейчас Савик, явно не из этого пестрого ширпотребного ряда. Это была дорогая вещь — Савик сразу понял, едва взял её в руки. Удивительно только, что Глеб не просек, он как-никак специалист… ну да ему не до того было, бедняге.

Здесь не было никакой мишуры, никаких надписей, все строго, просто, и со вкусом. Корпус из твердой полированной древесины, темные прожилки. Желтый конический наконечник, посередине корпуса желтый блестящий ободок из желтого металла, такой же ободок, только потоньше — на колпачке. От верхнего ободка к нижнему протянулся массивный стреловидный зажим — цеплять за карман. Вот и все. Качественные и ценные вещи всегда отличает отсутствие излишеств.

— Где спёр? — деловито поинтересовался Савик.

— А чего сразу — спёр? — обиделся алкаш. — Нашел я ее! В сугробе, вчера, когда здесь автобус взорвали. Я сразу понял — клевая штучка!

Савик ещё раз осмотрел ручку, покрутил небрежно, демонстрируя полное равнодушие, затем веско произнес:

— Говно.

Синяя ряха в окошке болезненно дернулась.

— Ну хоть червонец…

Савик взял из картонной коробки использованный чек, пристроил на колене и попробовал накарябать там свою роспись. Ручка оставляла лишь бесцветное углубление на бумаге.

— Ах ты гад, да она не пишет! — проревел Савик.

Крепкий кулак прочертил в воздухе короткую линию и врезался в сизый нос алкаша.

— Пошел вон! Еще сунешься — башку отверну!

Глеб снова наполнил стаканы. Из сумки появился пучок зеленого лука и бутерброд с холодной яичницей — наверное, жена накрутила утром. Гулять так гулять!

Савик хорошо знал этот тип людей, которые привыкли подчиняться обстоятельствам, а потом все свои неудачи списывать на те же обстоятельства. Пять минут назад Глеб ненавидел его, Савика, лютой ненавистью, готов был, наверное, в глотку вцепиться. Но — боялся. И деньги отдал. Потому что привык быть жертвой, перхотью, так для него удобнее. Сейчас он расслабился и скоро начнет жаловаться на жизнь, бить себя кулаком в грудь, и рассказывать, рассказывать… Словно на исповеди перед батюшкой.

Чудной народ.

Савику до лампы все эти излияния. Он выполнил план на сегодня, получил долги, а сейчас пьет и закусывает на халяву. Вот и все. Если Глеб думает, что после двух стаканов они станут друзьями, что завтра там или послезавтра Савик как-то по-особому поздоровается с ним или спросит: ну как теща, не поправилась? — то он глубоко ошибается. Это точно как с этими «сенокосилками». Ты даешь — я беру. А налоги платить все равно надо.

— Я ведь, можно сказать, случайно сюда попал, — начал Глеб, осушив стакан. — По недоразумению. Стечение обстоятельств. — Он разрезал бутерброд надвое, половину подвинул Савику, половину отправил в рот и торопливо прожевал. — Это вот все… Торговля, касса, кремы, шампуни, лосьоны… Не мое это, Савик. У меня ведь высшее образование. Я автотракторный закончил, тогда это считался хороший факультет, в советские времена на ЗиЛе мастерам всегда прилично башляли… А тут — на тебе. Я только два года и успел проработать после диплома, как все посыпалось… А тут тесть как раз умер, теща к нам переехала из Мурманска. В «полуторке», представляешь — мы с женой, две дочки и теща со своим сахарным диабетом… Ты почему не пьешь, Савик?

— Гля, только что писала, а теперь не пишет, — рассеянно сказал контролер, продолжая рассматривать ручку.

Чем больше он на неё смотрел, тем больше убеждался, что ему удалось отхватить настоящую вещь. Что-то было в ней… Может, эти плавные линии, создающие ощущение завершенности, «правильности» какой-то, может, сочетание темного полированного дерева и желтого металла, а какой металл тут может быть? Савик не первый день живет и слышал про золотые паркеры… И увесистая… Он прикинул на ладони. Да, в самом деле, ручка показалась Савику несколько тяжеловатой для своего размера, значит желтые прибамбасы и вправду золотые! Сколько же она может стоить? Жалко, конечно, что не пишет. Савик попытался развинтить ручку, но она почему-то не поддавалась.

— …не пьешь?

Савик поднял голову и посмотрел на Глеба.

— Как это — не пью? — сказал он, опрокидывая стакан. — Только наливай.

Лицо Глеба раскраснелось, глаза и нос блестели. На краю фанерного прилавка дотлевал забытый окурок, оставляя черную дорожку. Наверное, Глеб тут успел половину своего жизненного пути разбаянить. Ничего, пусть… Звякнуло что-то в сумке — ларечник извлек вторую бутылку. Сорвал зубами пробку, выплюнул на пол. Прозрачная, чуть маслянистая жидкость забурлила в стаканах. Отчетливо запахло сивухой.

— Ну давай, значит, чтобы деньги водились! — Глеб торжественно поднял свой стакан. — Чтобы — «зеленые»! В крупных купюрах! И побольше!

Савик даже ухом не повел в сторону собутыльника, продолжая вертеть ручку так и сяк.

— Слушай, — перебил он Глеба, — ни хрена не могу развинтить. Как же тут стержень меняется?

— Что? — встрепенулся Глеб. — А-а… Если не разбирается — значит, одноразовая. Дешевка.

— Да пошел ты! — сказал Савик. — Много понимаешь. Разуй глаза, посмотри лучше… «Дешевка»!

Глеб взял ручку, близоруко потыкался в неё носом. Хмыкнул недоуменно, попробовал провернуть части корпуса в разные стороны.

— В самом деле, на дешевку не похожа. Скорее «паркер» какой-нибудь. Только надписей нет. Восьмерка — и все… И стержня нет… Конечно, писать не будет!

— Какая восьмерка? А стержень был — глянь полоса на пальце! Видно я его спрятал… Ну-ка, дай сюда!

Он отобрал ручку, вновь поднес к глазам. Действительно, в толстом золотом ободке виднелось крохотное овальное окошко, а в нем красная цифра «восемь».

— Гля, и вправду восьмерка! Откуда она взялась?

Глеб пожал плечами, заметил дотлевший окурок, неловко смахнул с прилавка. Вытянул из пачки новую сигарету, достал из кармана зажигалку, потянулся.

— А все-таки жить хорошо!

Раздалось негромкое: «пш-ш». Савик увидел, что цифра «8» в овальном окошке медленно отъехала в сторону и на её месте появилась цифра «7».

— Ни хрена себе, — удивленно протянул он. — Гля сюда!

Савик поднял глаза на Глеба и вдруг увидел, что тот медленно сползает со стула, судорожно хватая ртом воздух. Лицо ларечника стало белее мела, в глазах отражались непонимание и какой-то животный испуг. Стул выскользнул из-под него и ударился в стену киоска, полетела на пол недопитая бутылка водки. Глеб упал, врезавшись головой в ящик с нераспакованным товаром. Нечищенный ботинок ударил Савика по щиколотке.

Савик торопливо убрал ногу.

— Ты что, блин… Припадочный?

Глеб лежал без движения. Преодолевая брезгливость, Савик склонился над ним. Похлопал ладонью по щеке.

— Пить не научился, А? Перхоть… Ну, вставай, живо!

Никакой реакции. Немигающие глаза Глеба уставились в потолок, какая-то мышца на шее дернулась раз-другой… Перестала. Нижняя челюсть медленно отвалилась.

«Помер он, что ли?» — Савик застыл, пораженный внезапной догадкой.

«Да нет, херня, с чего ему умирать?» — успокоил он себя, хотя подсознание подсказывало, что никакая не херня. Савик никогда ещё не видел вблизи труп, если не считать девяностолетнего деда Семена, который в прошлом году загнулся от инсульта, — но пока Савик с матерью добирались к нему в Петушки, дед уже был восковой, ненастоящий, лицо было обсыпано пудрой и челюсть была подвязана черным шарфом… А какой он был, дед, в тот момент, когда вдруг свалился, как подрубленный, в сенях, и за полминуты отдал Богу душу?

Во всяком случае глаза ему закрывала бабка, это Савик знал.

— Слышь? — произнес Савик не своим голосом. — Ты чего?

Молчание. С улицы донеслись детские голоса. Савик поднял голову. «А вдруг кто-то подойдет к комку и захочет заглянуть внутрь?» — дошло вдруг до него. Он вскочил на ноги, нашел приткнутую к стеклу табличку «открыто», перевернул её другой стороной, где было написано «закрыто». Проверил защелку на окошке и на двери. Задернул шторку. Оглянулся. Глеб лежал без движения, по-прежнему пялясь пустыми глазами в потолок. И обстановка в ларьке изменилась — исчез уют, пропала праздничность дармовой выпивки. Остро пахло опасностью и смертью.

«Все. Теперь бежать,» — пришла трезвая и ясная, как морозный воздух, мысль.

Да. А стакан с отпечатками? А следы? А бутылка? А…

Савик наклонился. Только сейчас он заметил красноватую припухлось на щеке у Глеба, чуть правее носа. Розовое пятно размером не больше бабьего соска, и в середине что-то торчит. Как будто твердый гнойный стержень вылез из назревшего фурункула… Странно, вроде никаких нарывов у него на роже не было… Или это тень такая… Но странности глебовых гнойников отходили сейчас на задний план.

Савик ничего не соображал. Ладно, надо убрать следы… Он вытащил из-под ящиков грязную тряпку, наспех протер пол. Затем сорвал со стены полиэтиленовый пакет. Стакан, бутылка, окурки — все туда. Что еще?.. Ручка. Савик совсем про неё забыл. Ручка.

Он пошарил глазами по киоску.

Ручка лежала на полочке, рядом с польской туалетной водой и дезодорантами. Савик взял её, хотел сунуть в карман, но что-то его остановило. Погоди, ведь перед тем, как Глеб кувыркнулся со своего стула, он как раз нажал на стреловидный зажим, правильно? Да. Раздался тихий шипящий звук и цифра «8» сменилась цифрой «7». Шипящий звук. Савик тогда подумал, что Глеб включил свою зажигалку, чтобы прикурить. А может, шипела не зажигалка?..

Синий цилиндрик с надписью «Ronson» лежал в раскрытой ладони мертвеца. Сигарета валялась рядом на полу. Савик поднял её, посмотрел: кончик светлый, бумага не закопчена. Значит, это была не зажигалка.

Взгляд его невольно скользнул по щеке Глеба, и тут Савик — тот самый Савик, который пожил, который знает, — он вообще перестал что-то понимать.

На щеке ничего не было! Ни припухлости, ни красноты, ни тени! Обычная пористая и не очень чистая кожа — и все.

Это было за гранью понимания. «Херня какая-то,» — сформулировал растерянный Савик. Он осторожно, словно ядовитого паука, завернул ручку в платок и спрятал её в правый внутренний карман куртки — от сердца подальше.

Глеб лежал в нелепой позе, скалясь в потолок.

Савик отпер дверь и вышел из киоска.

Он долго ходил по улицам, не зная, куда приткнуться, совершенно очумелый. Потом остановился, огляделся: какая-то пустынная остановка, жестяной флажок с номерами маршрутов скрипит на ветру. Вспомнил вдруг про пакет, который до сих пор сжимал в руке. Бутылка, стакан, окурки. Воровато глянул по сторонам. Швырнул пакет в урну, отошел. Нет, вернулся, высыпал сигареты из пачки в карман, пустую пачку поджег и бросил следом за пакетом. Гори оно все!..

Савику сегодня определенно не везло. Вдобавок ко всему он забрел на «чужую» территорию, в район проспекта Вернадского, рядом с автостоянкой. Там Савик нарвался на ребят из группировки Жгута, который «держит» соседний участок и, как это часто бывает у соседей, имеет целый букет территориальных и прочих претензий к группе Директора и Смольского. Жгут с Директором свои проблемы обычно решают за бутылкой коньяка в отдельной кабинке какого-нибудь дорогого ресторана, как принято у уважающих себя людей. А «бойцы» той и другой стороны знай метелятся между собой при каждом удобном случае.

«…Смотри, этот, как его, Савкин топает, — послышался нетрезвый голос. — Отбуцкаем?» Савик увидел стремительно приближающиеся фигуры и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, побежал. Ловить здесь было нечего, только бежать. Савик сам не раз участвовал в подобных расправах, он знал, как действует на разгоряченный випивкой мозг пресловутый «эффект чужака». Ни повод не нужен, ничего. Только — морда, об которую можно почесать кулак.

Убежать Савику не дали. В подъезде, мимо которого он проходил минуту назад, обжималась парочка; парень, как оказалось, тоже был из жгутовских Боря Хмель. Услышав крики, Боря оставил на время свою подругу и выскочил Савику наперерез. Савик попытался уложить его с первого удара, но не сумел. Хмель вцепился ему в куртку, а тем временем подоспели остальные…

Спустя пять минут все закончилось. Савик остался лежать на снегу, облизывая разбитый рот и чувствуя при каждом вздохе, как ребра вонзаются в печень. Хорошо, что он работает на Директора. Если бы он был обычным лохом, то жгутовские затоптали бы его насмерть. С другой стороны, если бы он был бригадиром или просто авторитетным пацаном, его бы никто не тронул…

Савик отдышался немного. Встал. Обшарил карманы. Шестьдесят долларов, полученные с должников, а с ними и личные сорок рублей — все исчезло. Савик чуть не взвыл от злости и досады. Ну, суки, ну попадетесь же когда-нибудь!.. С тревожным чувством он залез в карман. Ручка была на месте. И зажигалка, и две сигареты остались не поломанными.

Савик вытер лицо и руки снегом, посидел на корточках, отдышался, выкурил сигарету. Капли воды стекали по его разбитому и насупленному лицу. Вот херня! Совершенно неожиданно он сам оказался в должниках.

Часов в восемь Савик приплелся в дискобар «Миранда». Это «точка» Юры Маза — он сидит за стойкой днями напролет, лакает с дружками немецкое пиво под горячие сосиски, треплется. А когда он бывает нужен Директору, тот всегда знает, где его искать.

Вот и сегодня бригадир сидел на своем обычном месте, уткнувшись носом в пивной бокал. Савик подошел, стал рядом, всем своим видом выражая уныние от незаслуженной обиды.

— Слышь, Юра, меня жгутовские отбуцкали, деньги отняли… Совсем оборзели!

Маз допил пиво, без интереса скользнул взглядом по его разукрашенной физиономии.

— Какие деньги?

Если бы в таком виде заявился Татарин, Маз вскочил бы, собрал ребят и отправился на разборку. А на обиды Савика ему было плевать. Савик ощутил острый укол уязвленной гордости.

— Сегодня шестьдесят баксов получил с Нинки и Глеба…

Маз поморщился. Имен овец он не знал и знать не хотел. Его интересовала только шерсть.

— А Глеб потом… — Савик запнулся, вдруг ясно увидев перед собой остекленевшие глаза ларечника и отвалившуюся челюсть. — Короче, Глеб прижмурил задницу.

— Что-о? — протянул Маз, задирая брови.

— Сдох, что!.. — неожиданно для себя огрызнулся Савик.

Маз посмотрел на него, как на законченного идиота.

— Что ты мне пургу метешь? — медленно произнес он. — При чем тут жгутовские?

— Они потом. Вначале Глеб долг отдал, потом вдруг помер. А потом жгутовские напали. Хмель и ещё рыл семь.

Маз отвернулся, постучал по стойке пальцем, увенчаным кольцом-«печаткой». Рядом появился бармен, поставил перед ним кружку пива. Маз отпил из бокала, спросил:

— Значит, ты этого ларечника замолотил, бабки заныкал, а жгутовские виноваты?

— Жгутовские, — подтвердил Савик.

Маз хмыкнул и слез с табурета.

— Идем на воздух.

Они вышли на улицу, под козырек бара.

— В общем так, братишка, — сказал Маз, закуривая «честерфилд». — Я помню — на прошлой неделе ты катил бочку на какого-то лоха, за то, что платеж задержал. Кричал, грозился. А сегодня приходишь с разукрашенной мордой и разбитыми кулаками и говоришь, что он умер. А зачем ты мне это говоришь?

— Так я с ним водку пил…

Маз жесткой рукой схватил его за отворот старой, выношенной куртки, грубо развернул, припечатал к стене.

— Тебе поручали его мочить? Я, или Директор, или Смольский?

Савик затряс головой.

— Я его пальцем не тронул!

Бригадир презрительно усмехнулся.

— Не поручали. Значит это твоя личная проблема. Отмазывать тебя никто не будет.

— Матерью клянусь, он сам…

— Вот так ментам и расскажешь. Если лишнее болтнешь — сам знаешь, что будет. А бабки принесешь — сроку тебе три дня. Все понял?

В данной ситуации ответ мог быть только одним.

— Все.

— Тогда вали отсюда.

Маз пошел допивать свое пиво, а Савик, проклиная все на свете, побрел прочь от «Миранды».

В эту ночь Савик спал плохо, потел и ворочался. Когда удавалось забыться на некоторое время, он видел полчища голых баб с отвисающими безобразными грудями без сосков, такие изжелта-белые мешки, и ничего на них нету, как слепые. Еще он видел чей-то рот с медленно отваливающейся нижней челюстью, и бездонную пустоту за ней, которая затягивала его с неудержимой силой. Мать Савика лежала в соседней комнате и несколько раз слышала, как он вставал, чтобы попить на кухне воды. «Небось пережрал вчера? — ворчала она наутро. — Вон лицо-то избитое все…» Савик отмалчивался.

Весь день он просидел дома, уткнувшись в телевизор.

Его мозг напоминал проигрыватель с заевшей пластинкой. Савик непрестанно думал о том, что случилось вчера в палатке у Глеба, снова и снова прокручивая в голове цепочку событий: вот он вертит ручку, шипение, цифра «8» уплыла за пределы окошка, появилась семерка, Глеб с вытаращенными глазами сползает на пол… красноватое пятно под скулой и кончик какой-то хреновины, торчащий из середины… А потом — чистая гладкая кожа, ничего нет. Пусто… Но не привиделось же ему это все! Тем более, что Глеб так и остался мертвым…

Савик сильно подозревал, что все дело в этой чертовой ручке. Шпионская какая-нибудь дрянь… Откуда она там взялась? Хотя… Целый автобус каких-то крутых взорвали, у тех что угодно быть могло!

По всем правилам, ручку следовало уничтожить — тогда концы уйдут в воду. Но ему не хотелось этого делать. Целый день он опасливо крутил её так и этак, направив на всякий случай в большую ватную подушку.

Постепенно кое-что стало проясняться. Ручка имела два положения. В обычном из неё выдвигался стержень и можно было писать обыкновенной на вид синей пастой. Но если ободок и наконечник как бы растянуть и одновременно повернуть в противоположных направлениях, открывалось окошко с цифрой «семь» и ручка начинала излучать волны опасности и скрытой силы. Савик понимал, что если сейчас нажать стреловидный нажим, эта сила немедленно проявит себя. Но он не нажимал — проделывал все манипуляции в обратном порядке, расписывался на косо оторванном листе газеты. Ручка завораживала его изяществом и красотой. Эти плавные отточенные линии, эта правильность форм, золотой ободок на темном полированном дереве, дорогая и изысканная простота…

Савик не был ни эстетом, ни поэтом, в Третьяковку он сроду не ходил, даже вместе с классом, — а самой красивой вещью на свете по его мнению являлся пистолет Макарова, который он как-то видел у Маза. Но здесь Савика, что называется — проняло. Может даже не красота, а то общее, что было между «ПМ» и этой ручкой?.. Так или иначе выбрасывать он её не стал, а спрятал в туалете за канализационной трубой.

Аппетита не было, он почти ничего не ел. Мать заподозрила неладное, забеспокоилась, снова завела свою обычную песню.

— Чего ты дурью маешься? Работал как все, шофером, в приличном месте, вроде около власти… А теперь что? То спишь целый день, то шастаешь по ночам, то пьяный, то злой, то побитый… Теперь сидишь, как волк в норе! Куда это годится? Что это за работа такая?

Но на все её расспросы Савик только цедил: «Все нормально. Отцепись.»

Вечером он решил развеяться, выпросил у матери полтинник в долг, выбрался из своей берлоги и отправился в «Миранду» — дискобар, где любили собираться путевые пацаны района. Там было многолюдно, резко били по ушам рваные ритмы, синие, желтые и зеленые всполохи цветомузыки били по глазам. Площадка для танцев была плотно забита потными разгоряченными телами, каждый корячился сам по себе — прыгали, раскачиваясь обкуренные или подколотые парни, извивались, подняв руки, такие же кайфующие девчонки. Некоторые притягивались друг к другу и сплетались в объятиях, бесстыдно тискаясь на глазах у остальных. Потом парочки шли в туалет и возвращались порознь, потеряв друг к другу всякий интерес.

Савик подошел к стойке, взял кружку «Балтики», залпом выпил. Тут же повторил. Захотелось есть, захотелось водки, захотелось анаши или пары «колес», захотелось бабу, захотелось «бэшку» или «мерс», чтобы промчаться по Вернадке на сто сорока, тиская правой рукой обтянутое скользким нейлоном колено. Но наличность заканчивалась и, очевидно чувствуя это, худой с прилизанным пробором бармен отошел подальше и индифферентно смотрел в сторону.

— Слышь, братан!

Было шумно, но тот услышал, на удивление быстро подбежал и изобразил максимальную почтительность.

— Налей соточку водки в долг, — попросил Савик, понимая невыполнимость просьбы. Если каждому задарма наливать…

— Сейчас сделаю!

Через минуту на стойке появилась рюмка и тарелочка с бутербродом. Чудеса, да и только!

Савик выпил, закусил и пришел в благодушное настроение. Сегодня ему везло. Может, появится классная телка с ароматно дымящейся мастыркой… Но вместо этого вдруг появился Боря Хмель.

— Здорово, братское сердце! — сердечно произнес он и приобнял Савика за плечи. — Ты не обижайся, это мы по-пьяни… Не разобрались, короче… Хочешь, я тебе сейчас стол накрою?

Савик насторожился. С чего такая щедрость? Похоже на ловушку. Надо сваливать, пока по-новой не накатили…

— Сейчас не могу, ребята ждут, — он осторожно высвободился и стал протискиваться к выходу, жалея что не захватил с собой нож. Но все обошлось — никто не ждал у входа, не крался следом, не караулил в подъезде.

Ночью его опять мучали бабы без сосков и всякие другие кошмары.

Рано утром раздался звонок в дверь. Опухший невыспавшийся Савик скатился с кровати, крикнул матери: «Я открою!» — и побежал к двери. Он задницей чувствовал, что это по поводу Глеба.

На пороге стоял Маз.

— Одевайся, выйди, — сказал он сухим тоном.

До этого дня никто из старших на дом к Савику не заявлялся. «Плохо дело,» — думал он, дрожащими руками натягивая на себя спортивные штаны и куртку. Из спальни, стуча шлепками, вышла мать в ночной рубашке.

— Ты куда это? Опять за свое?

— Не твое дело, — раздраженно рявкнул Савик. — Надо.

На улице подморозило, снег жестко серебрился ледяной корочкой. Савик чувствовал, как его бьет нервная дрожь. Маз ждал на спортивной площадке перед домом. Когда Савик приблизился, Маз неожиданно улыбнулся, достал из кармана пачку «Честерфилда», встряхнул и протянул ему.

— Угощайся.

Не понимая, чем вызвана такая перемена, Савик взял сигарету.

— Как ты это делаешь?

После первой затяжки в животе у Савика заиграл военный марш.

— Чего делаю?

Маз улыбнулся ещё шире.

— Директор поспрашивал кое-каких своих знакомых в ментярне насчет этого Глеба. Там все чисто. Сердечный приступ, говорят. Хотя до того, как с тобой поссорился, был здоров, как бык.

— Чисто?! — Савик чуть не подпрыгнул от радости. Может и пятно и тень ему просто привиделись? Может и ручка самая обычная, просто у него глюки начались? Но главное — ментов бояться нечего!

— Да. И с Хмелем чисто.

— А при чем тут Хмель? — ошарашенно спросил Савик.

— Не знаю. Ты же вчера был в «Миранде»?

— Был.

— Хмеля видел?

— Видел. И что?

— А то. Ты ушел, а Хмель через полчаса окачурился. Пошел танцевать, попрыгал немного — брык! И готово! Сказали — передозировка. Сколько лет кололся — и все нормально, а с тобой помахался — и привет! Так как?

Маз испытующе разглядывал Савика, будто никогда не видел.

— И на фиг они тебе сдались, эти мудаки? Было бы из-за чего подставляться! Дал по яйцам — и достаточно. А ты вон какой обидчивый!

— Я тут не при чем, — неуверенно проговорил Савик.

— Хватит из себя лоха корчить. Глебу ты, небось по сонной врезал? А Хмелю вколол что-то?

Савик молчал. Десятый раз повторять, что он никого не убивал, не имело смысла.

Маз пожал плечами и хлопнул его по плечу, как равного.

— Ну, как знаешь… Дело хозяйское.

Пстрикнув сигаретой в сторону, он пошел прочь. Потом остановился, повернул голову и добавил:

— Кстати, со Жгутом тоже был разговор. Он клянется, что никто из его пацанов тебя в тот день в глаза не видел. Вот так-то.

— Врет! — воскликнул Савик. — Деньги у них!

Маз махнул рукой:

— Да ладно… С деньгами как-нибудь разберемся.

Савик вернулся домой сам не свой. Тело дрожало, как в лихорадке, в голове плыл туман. Он достал ручку, привычно проделал нужные манипуляции окошко с цифрой наглядно подтвердило, что это не обычная письменная принадлежность, а оружие. Грозное и не оставляющее следов.

За завтраком, с аппетитом уплетая жареную картошку (мать ворчала и раздраженно гремела кастрюлями), Савик вдруг понял, что долг ему скостят. И ещё он понял, что не будет больше пасти ларечников — пусть другие пасут, кто попроще и помоложе.

Он сам не знал, откуда у него взялась такая уверенность. Просто что-то резко поменялось в его судьбе.

Перед Савиком открывались невиданные перспективы.

— Титановый сплав, унификационного номера в Госстандарте нет, обстоятельно докладывал Гарянин. — Зато в секретном приложении «Военная промышленность» его формула имеется, по ней Сименкин и произвел идентификацию. Сплав создан в 1985 году, исключительно прочен, жароустойчив, не подвержен коррозии. Вечный металл. Но в производстве сложен и дорог, выпускался ограниченными партиями строго по целевому назначению.

— Вот как, — сказал Фокин. Мысли его были далеко.

— В восемьдесят пятом четыре килограмма пошли на обтекатель разведывательного спутника «Протон», — продолжал Гарянин. Он видел, что шеф не в себе, но личные проблемы не могут остановить расследование дела государственной важности.

— Через год три килограмма — на оболочку экспериментального портативного ядерного фугаса, тогда же НИИ-47 изготовил два корпуса ядерных чемоданчиков — основной и резервный…

«Почему именно в этот день? — тяжело думал Фокин. — Сказали: „обнаглел“… Что я такого сделал? Как раз и ничего… Вначале был на осмотре, потом составлял справку Ершинскому, потом прикрывал Чуйкова…»

— Я позвонил в Федеральную службу охраны, — в голосе оперативника отчетливо прорезались нотки гордости. — Оба чемоданчика на месте.

— Странно, очень странно, — вслух сказал Фокин и Гарянин отнес реплику к своему рассказу.

— Но дело в том, что в начале восемьдесят седьмого, тот же НИИ изготовил ещё два чемоданчика по заказу ЦК КПСС, — торжествующе произнес он. — Обломки на месте взрыва — одного из них!

— Да? — вяло удивился майор.

— Других вариантов нет.

Прозвонил телефон и Фокин схватил трубку. Апатия и отрешенность мгновенно прошли.

— Слушаю!

— Ей показали наши альбомы, — сказал Клевец. — Она никого не узнала…

«Идиоты! Она сразу сказала, что их не видела!»

— По сперме тоже ничего не вышло. Группы распространенные — вторая и третья, в банке данных таких сотни… Сейчас трясем всех подучетных, подняли агентуру. Татарин — кличка ходовая, ищем. Будут новости — сообщу.

— И если не будет, сообщай.

Потом на доклад зашел Дьячко.

— Это суперсекретная взрывчатка для спецопераций! — с порога выпалил он. — Произведена во взрывотехнической лаборатории внешней разведки. Основная особенность — полная безопасность в обращении и многолетнее сохранение боевых качеств. Сто лет в костре пролежит, потом сто лет в воде, а понадобится — бабахнет как новая! Произведено всего четыре килограмма, полтора истрачены на полигонные испытания, а два ушли на взрывное устройство, изготовленное в девяносто первом по заказу Особой экспедиции ЦК КПСС. Бомба в титановом чемоданчике, сработка — на открывание.

— Что такое Особая экспедиция? — устало спросил Фокин.

Дьячко пожал плечами.

— Черт его знает. В журнале, где инициатор заказа, так написано.

— Ладно, свободен, — хмуро буркнул Фокин. Следователь разочарованно развернулся. Он расчитывал на похвалу.

А майор пошел доложиться Ершинскому. В приемной Фокин нос к носу столкнулся с выходящим из генеральского кабинета Атамановым. Тот был как всегда безупречно одет и вальяжен, он доброжелательно кивнул, но зрачки глаз всполошенно метнулись. Этот всполох задел какой-то нейронный узел в фокинском мозгу и в кабинет начальника он вошел объятый тяжелым раздумьем, на автопилоте пересказал собранные материалы. Генерал выслушал внимательнее, чем он сам недавно слушал своих подчиненных.

— Значит, все сходится — и чемоданчик и взрывчатка? — мясистой ладонью Ершинский массировал затылок. У него была гипертония и периодически мучали головные боли. — Только где же эта бомба лежала столько лет? И почему объявилась именно сейчас?

Фокин пожал плечами, как недавно Дьячко.

— Будем выяснять.

— Выясняйте… Как супруга?

— Адекватно ситуации, — не очень вежливо ответил майор.

— Ну да, ну да… А у меня сейчас был Атаманов… Он же из бывших наших… Спрашивал, может помощь нужна. Финансовая, или другая… Нам бы хорошо ремонт сделать, компьютеров подкупить, может машину новую… Но если он крепко у тебя на крючке сидит, то лучше держаться на дистанции. А если нет, дело другое — пусть спонсирует!

Ершинский смотрел испытующе, он вроде советовался, хотя по сути это был никакой не совет, а завуалированная подсказка. Очень тонко завуалированная. Запиши кто сейчас разговор — не придерешься.

— Пусть побережет деньги. Пригодятся на передачу в камеру, — угрюмо проговорил Фокин. Он не любил, когда из него делают явного дурака. Ершинский это знал и действовал всегда неявно, щадил самолюбие. Психолог!

— А вот это ты зря! Он и так пожаловался, что ты его перед референтом унизил…

В сознании Фокина будто молния полыхнула. Вот что послужило спусковым крючком наташкиной драмы! Вот в чем состоит его наглость, вот за что ему преподан наглядный урок!

— Что с тобой? — как сквозь вату донесся голос генерала. — Ты белый, как мел!

— Голова закружилась.

— Это плохо. Возьми отпуск, посиди дома, отдохни, за женой поухаживай.

В столь напряженный момент начальник может проявить трогательную заботу только в одном случае: когда хочет развалить дело. Сейчас Фокин отчетливо понял: Атаманова ему не отдадут. Под самыми законными и благопристойными предлогами.

— Спасибо, уже все прошло.

В коридоре он встретил Чуйкова.

— Ну, как документы? Действительно взрывные?

Тот махнул рукой.

— А что толку? Начальство головами крутило, крутило, а потом говорит: сейчас этому нельзя давать ход. Политический момент не подходящий. Так что зря мы шкурами рисковали! Достать всех этих гадов у нас руки коротки!

Фокин скрипнул зубами. Если бы он пришел домой раньше и встретил Наташу у подъезда… Тогда в больнице бы лежала не она, а напавшие на неё ублюдки. В больнице? Нет, скорей всего в морге… Ну что ж, ладно! Он принял решение.

Вернувшись к себе, Фокин запер дверь кабинета и отпер сейф. Достал куракинский перстень и заготовленные постановления на криминалистическую и химико-токсикологические экспертизы. Постановления разорвал на мелкие клочки и сунул в карман, потом порылся в столе, нашел предметные стеклышки, выдавил на одно светло-желтую капельку из перстня, накрыл другой. Капелька размазалась и стала почти бесцветной.

Одевшись, он вышел на улицу, позвонил из таксофона, потом подъехал ко Второму мединституту и передал стеклышки ожидавшему на углу человеку.

— До вечера сделаешь?

— Как получится. Но постараюсь. Подъезжай часов в восемь.

Попрощавшись с собеседником, майор отправился на ближайший вещевой рынок.

— Турецкий золото! Падхады, налитай!

Сразу за воротами переминался с ноги на ногу старый цыган в потертой дубленке. На груди у него болтался кусок картона, обтянутый черным бархатом, в прорезях сверкали отполированные латунные перстни-печатки.

— А вот кому дешево, гражданины. Очин дешево и красиво. Подходи, не пожалеешь, — бормотал он скучным замерзшим голосом, косясь на застывшего перед ним майора Фокина.

— Пусть не савсем золото, пусть пазалота…

Того не интересовал цыган. Он долго и внимательно разглядывал фальшивые побрякушки, перекатывая во рту неприкуренную сигарету. Его огромный плечистый силуэт, заслоняющий полнеба, его квадратная челюсть и странная сосредоточенность во взгляде рождали у продавца «драгоценностями» смутное беспокойство.

— А вот очин дешево, очин. Харош товар, лыцензия есть, очин красивый…

Майор молчал.

— Все очин чесный. Я ни гаварю, что золото. Дажи пазалота ни гаварю.

Фокин наконец ткнул пальцем в один из перстней.

— Покажи мне вот эту железку, старик.

— А? Какой?.. А-а, это очин хороший вещь, очин!

Цыган, засуетившись, отстегнул перстень от картонки и подал его майору. Наверное, этот «вещь» был самым простым и непритязательным из всех: плоская квадратная печатка с грубыми вензелями, дешевый блеск искусственной позолоты.

— Годится, — кивнул Фокин. — Сколько?

Вернувшись к себе, майор снова заперся в кабинете, заварил кофе, нервно прошелся из угла в угол — каких-то три шага, тесновата клетка. Положил на стол купленный перстень. Открыл уродливый крашеный сейф, сохранившийся, наверное, ещё со времен НКВД, достал вещдок № 16, положил рядом. Похоже…

А что написано в протоколе осмотра? Он нашел нужную папку. Так, так, так… Вот: «…вещ. док. № 16: перстень-печатка из желтого металла, проба не обнаружена, диаметр 2, 5 см (прибл.), плоскость „печати“ имеет рельефные узоры…»

Что ж, описание равно подходит к обоим перстням. Теперь посмотреть фотографии… Ни одного крупного плана, а на общих планах подмену практически невозможно отличить.

Фокин больше не раздумывал. Он спрятал цыганский перстень в сейф, а настоящий надел на палец. Перстень как влитой сидел на третьей фаланге, поворачивался и снимался без особых проблем. Его покойный хозяин, тоже был не из мелких, и руку имел тяжелую.

Фокин сжал пальцы в кулак, представив перед собой рожи тех, кто терзал Наташу. Раз, два, три! Мощные удары спрессовали воздух, но не достигли цели.

— Руки коротки, говоришь? — запоздало возразил он Чуйкову. — Мы их удлиним!

Майор перевел дух, снял перстень. Порылся в ящиках стола, нашел коробку со скрепками, высыпал скрепки на стол и аккуратно положил внутрь «печатку». Коробку спрятал в пальто. Допил холодный кофе. Все, состав преступления исполнен полностью. Должностной подлог. Но по сравнению с тем, что он собирался сделать, это выглядело невинным правонарушением.

В восемь вечера у входа в лабораторный корпус Второго мединститута остановился прохожий внушительной комплекции. Рабочий день давно кончился, корпус опустел; через толстую стеклянную дверь можно было видеть островок электрического света в холле, — там за конторским столом сидел вахтер, погруженный в чтение детектива.

Прохожий глянул на часы, пожевал фильтр незажженной сигареты и выплюнул её на снег. Налево от входа к гранитной стене прилепился таксофон, испещренный сине-зелено-оранжевыми фломастерными надписями. Прохожий снял трубку и набрал номер.

— Викентий? Это Фокин. Я уже на месте. Ага, жду.

Закончив разговор, майор Фокин повесил трубку и сунул в рот очередную сигарету, но зажигать не стал, прошелся взад-вперед, загребая большими ступнями снег. С тех пор, как его жена оказалась в Склифосовке, лицо Фокина несколько осунулось, под глазами обозначились синие круги — вчера вечером завалился Чуйков с бутылкой, сегодня с самого утра голова гудит, как трансформаторная будка. Мощный квадратный подбородок майора украшал след от пореза бритвой.

Со стороны входа послышался шум. Фокин оглянулся. Вахтер с фонариком в руке снимал перекладину с обратной стороны стеклянной двери. За ним стоял невысокий худощавый мужчина с «дипломатом» в руке.

— Привет, Сергей.

Мужчина с улыбкой протянул Фокину ладонь. Тот осторожно пожал её своей лапищей, словно боясь ненароком покалечить.

— Привет, Викентий, — сказал Фокин. — Ты тут один сидел?

— Конечно, — мужчина пожал плечами и оглянулся на всякий случай. Он был на голову ниже майора. — А кто тут ещё должен быть?

— Блондинка, — буркнул майор. — Или брюнетка. Какая-нибудь ассистентка с арбузной грудью. Или ты хочешь сказать, что сидишь там допоздна, занимаясь только своими мышами?

Викентий вежливо рассмеялся.

— Среди мышей тоже бывают блондинки и брюнетки, — сказал он. — И очень даже симпатичные…

— А как они переносят мое угощенье?

— Дохнут. Двум я добавил микродозы в корм, двум ввел шприцем. Все четыре сдохли через 2–3 часа.

Фокин наконец закурил.

— Ну и?

— И я выкинул их в контейнер, — сказал Викентий.

— Ты молодец, Кентюша, — сказал Фокин, двигая квадратной челюстью. Из-за чего они сдохли — можешь сказать?

— Тромбоз, закупорка сосудов.

Фокин кивнул, пробормотал: «Ага».

— Это вещество способствует постепенному увеличению числа тромбоцитов, — продолжал Викентий. — Они скапливаются в сосудах, мешая току крови. Кровь сгущается. Потом происходит закупорка сердечных сосудов. И — смерть. До самой последней минуты мои мыши были в превосходном расположении духа и ничем не отличались от остальных.

— Следы вещества в тканях остаются?

— Нет… Вскрытие дает картину естественной смерти.

Викентий заметно помрачнел, но Фокин не обратил на это внимания.

— Теперь скажи мне: а если ввести вещество… Ну, скажем — собаке. Взрослой овчарке. Через какое время она погибнет?

Викентий задумался.

— Сутки, может чуть больше, — сказал он наконец. — Все зависит от массы тела.

— А если масса восемьдесят-восемьдесят пять килограммов?

— Где ты видел таких овчарок? — Викентий пронзительно взглянул майору в глаза. Но тот остался невозмутимым.

— Вполне обычный вес для кавказских овчарок. И для азиатов тоже.

— Ну… Трое суток, плюс-минус… Семьдесят два часа… Точнее никто не скажет. Но ты точно говоришь о собаках? — беспокойство Викентия стало явным.

— Ну а о чем же?! — искренне удивился Фокин. — Хотя все равно это государственная тайна. Ну да тебя предупреждать не надо.

Старый товарищ кивнул. Кроме школьной дружбы их связывали и другие, сугубо конфиденциальные отношения. И Викентий хорошо знал правила игры.

Расставаться на надорванной ноте Фокин не хотел. Он быстро огляделся, увидел перечеркнутую ветвями лип яркую вывеску бара.

— Не хочешь пропустить по стаканчику? За школьную дружбу? А, Кентоша?

Тот покачал головой. Он был явно выбит из колеи.

— Я тороплюсь.

Фокин внимательно посмотрел на него, хотел что-то сказать, но передумал и просто протянул свою огромную лапищу.

— Тогда давай пять, — Майор снова осторожно обозначил рукопожатие. Ты мне помог. Если будет надо, и я тебе помогу. Как всегда.

Викентий повернулся и молча пошел к автобусной остановке. Фокин развернулся в другую сторону. Перед ним снова возникло лицо разыскиваемого брюнета. Жить тому оставалось совсем недолго.

Глава 3 Обреченный брюнет

Контрабасист, улыбаясь, срывал пальцами сочные низкие звуки, которые отдавались где-то в области диафрагмы, а может и глубже. Ударник сидел в тени, его не было видно — только серебристый взмах щеток и огонек сигареты, закрепленной на микрофонной стойке.

Девушка с заурядным лицом и фигурой топ-модели пела негромким выразительным голосом. Про жаркую летнюю ночь и бессоницу, про кадиллак, застывший на обочине 56-го шоссе, про длинные девичьи ноги и про то, что прячется где-то в области диафрагмы, а иногда и глубже, и не дает покоя.

В зале полутемно, круглые столики застелены белыми крахмальными скатертями, приглушенный свет настольных ламп пробивается сквозь зеленые шляпки светящихся абажуров.

Беззаботная публика, в основном зрелые мужчины и молодые женщины. Единый стиль одежды отсутствует. Костюмы и галстуки, строгие вечерние туалеты соседствуют с джинсами и свитерами, повседневными платьями, откровенно мятыми брюками и небрежно расстегнутыми на груди фланелевыми рубахами. Общей, пожалуй, является атмосфера уверенности и богатства. Даже несвежие рубашки и небритые физиономии будто осыпаны невидимой золотой пыльцой. Много мобильных телефонов. Несмотря на рамку металлодетектора при входе, под пиджаками и куртками наверняка найдутся несколько пистолетов.

Бесшумные, как тени, официанты сноровисто разносят копченого угря, свежие устрицы, запеченные лягушачьи лапки, жареных голубей и другие изысканные деликатесы. Омары в подсвеченном аквариуме обреченно переползают с места на место, ворочая глазами, похожими на застывшие в полете капли черной смолы. Дразнящий запах дубовых углей. Толстое меню в солидном кожаном переплете.

— Устрицы здесь не самые лучшие, — со знанием дела сказала Маша, небрежно пролистывая страницы. — Я хочу фоа гра и омара. В «Аркадии» изумительно готовят фоа гра.

Такая осведомленность неприятно кольнула душу Макса. Она была здесь не раз и не два, швейцар поздоровался с ней, как с хорошей знакомой и охранник улыбнулся приветливей, чем обычной посетительнице. С кем она ходила сюда? Уж точно не с подругами в обеденный перерыв…

Проворный мальчик в белой рубашке, черной бабочке и табличкой с именем на левом нагрудном кармане принес аперитив: джин с тоником Маше и «Белую лошадь» со льдом и лимоном — Максу.

— Разрешите принять заказ, господа? — деликатно осведомился он у Макса.

Тот отложил свое меню, в котором мало что понимал. Даже цены — двух и трехзначные цифры без обозначения единицы расчетов, ни о чем ему не говорили. «Сок апельсиновый свежевыжатый — 5». Пять — чего? Рублей? Учитывая ресторанные наценки, вряд ли… Долларов? Но это можно с ума сойти!

— Дама распорядится.

Мальчик почтительно наклонился к Маше.

— Значит так, Виктор, мне фоа гра, омара, фруктовый коктейль и кофе.

— Омар гриль?

— Нет. Вареный сочней.

Покрутив бокал со светло-желтой жидкостью, чтобы лед зазвенел о стенки, Макс отхлебнул виски. Официанта действительно звали Виктор, но он мог поклясться, что Маша не поднимала глаза на его табличку.

— А что для господина?

— Карпаччо из скампий, фрикассе из омара и… Да, медальоны из оленины. На десерт земляничный торт и тоже кофе.

— Что желаете пить?

Зеленоватый свет лампы делал лицо Маши загадочным и незнакомым, многозначительно блестели глаза. Таинственная красавица. Именно такой она и снилась Максу в Тиходонске, где он шесть лет влачил жалкое существование забитого работяги Сергея Лапина и спал на худом матрасе в убогой квартирке на Богатяновке. А под досками пола ночи напролет скреблись мыши.

— Бутылку белого мозельского, — сказал Макс. Это тоже пришло из тех, давних снов, где были чужеземные города и такие вот рестораны. Из его прошлой жизни.

— Может быть шампанского? — вслух размышляла Маша. — «Дом Периньон» или «Вдова Клико»?

Макс пожал плечами. Он знал, что бутылка французского шампанского вытягивает на несколько сот долларов. А у него в кармане было всего-навсего восемьсот, причем не на сегодняшний вечер, а на всю оставшуюся жизнь.

— Ладно, сегодня будем пить мозельское, — решила девушка.

Официант почтительно кивнул. Он ничего не записывал и очевидно полностью полагался на свою память.

— Выберете сами?

Виктор показал глазами на аквариум. Омары как будто застыли в ужасе, ожидая — кому будет вынесен смертный приговор.

— Нет, — Макс покачал головой. — Увольте.

— Я выберу, — сказала Маша. — Обязательно.

Через минуту самый крупный экземпляр был извлечен из аквариума и отправился на кухню в мельхиоровом ведерке.

— Тебе здесь нравится? — спросила Маша.

— Да, — сказал Макс. — Я не знал, что у нас появились такие рестораны. Все очень солидно.

— У них всегда порядок. Видел, на входе охранник с пистолетом?

— Это газовый. А ты часто здесь бываешь?

— Газовый? — удивилась Маша. — Как ты определил?

— На рукоятке нет кольца для страховочного ремня. И самого ремня нет. И запасной обоймы.

— Ты здорово разбираешься, — с явным удивлением отметила Маша.

На ней облегающее вечернее платье: синие молнии на черном. При каждом движении молнии вспыхивают в темной ночи, серебряные нити дождя оживают, бушует веселая июльская гроза. Макс хорошо знал тело, которое спрятано под этой тканью, линию бедер и форму пупка, и припухшие соски… Но она умело ушла от ответа на прямой и очень простой вопрос.

Виктор принес закуски. Фоа гра оказалась слабо прожаренной гусиной печенью, политой малиновым сиропом. А перед Максом поставил большую пустую тарелку с горсткой шинкованной капусты посередине и полужидким коричневым ободком вдоль края.

— Осторожно, тарелка горячая, — предупредил он.

Макс недоуменно попробовал капусту. Капуста как капуста… Коричневый ободок оказался острой приправой. Но к чему? Он ковырнул вилкой дно и тут оказалось, что тарелка не пустая: её заполняли тончайшие до прозрачности ломтики сырых королевских креветок. И острая приправа к ним очень подходила.

— Давай выпьем за встречу, — Маша подняла свой бокал и Макс сделал тоже самое. Я рад что ты вернулся.

— Я тоже.

В зале становилось шумно и душно. На эстраде вульгарный толстяк в широких шортах нес какую-то пошлятину, подъемом голоса то и дело выделяя ключевое слово: нимфомания! Гремела музыка, зал затягивали волны сигаретного дыма. За свободными столиками появились по две-три девушки, неторопливо потягивающие минеральную воду. Маша накрыла его руку прохладной ладонью.

— Чем ты думаешь заниматься?

— Не знаю.

Маша вежливо улыбнулась.

— Ты стал ещё скрытней, чем раньше…

Если сказать ей, что это чистая правда, что у него нет работы, нет выгодной на сегодня профессии и обязательного умения зарабатывать деньги, она конечно не поверит. Ведь она ещё помнит его загранкомандировки из которых привозились роскошные подарки и запретная в те времена валюта.

— А чем занимаешься ты? Как я понял, уже не летаешь?

Девушка покачала головой.

— Прошли большие сокращения. Треть стюардесс уволили, даже многих пилотов. Вначале устроилась в кооператив — нетрадиционные методы лечения, потом… В общем, как-то перекручивалась. Что с тобой?

— Не знаю. Что-то голова заболела…

— Дать таблетку?

— Обойдусь. Давай лучше ещё выпьем. Сосуды расширятся и все пройдет.

В плазме, среди сверкающих лабиринтов, рождался хаос.

Алкоголь, растворенный в крови, гнал красные шары быстрее и быстрее, футболил их с удвоенной силой, заставлял мертвеющие сосуды работать, сокращаться, расширяться…

Толчок. Еще толчок. Еще.

Несколько тромбов были разрушены и красный вихрь устремился в лабиринты, где смерть уже обживала для себя местечко.

Но «чужаков» было слишком много. И становилось все больше. Вместо разрушенных появились новые тромбы — пока ещё на периферии, где система тревожного оповещения молчит, потому что ничего страшного ещё не произошло.

Но страшное не заставит себя ждать. Плазма подхватывает слепленные в кучу колонии «чужаков», несет все ближе и ближе к главному лабиринту, за которым пульсирует, живет нечто… Жизнь. Сама жизнь, воплощенная в связке сокращающихся мышц.

Толчок. Толчок.

Идет последний отсчет. Уже скоро.

Два человека пили водку в запущенной московской квартире на краю Орехово-Борисова. Почти одногодки, с массивными фигурами борцов тяжеловесов, они обладали неуловимым сходством. Не столько облика, сколько манер, движений, взглядов. Потому что были птицами из одного гнезда: оба отставные разведчики, оба подполковники, оба пенсионеры.

Хозяин — когда-то рыжий, а ныне заметно облысевший Алексей Веретнев, проходивший в оперативных документах под псевдонимом Слон, так и не довел до ума свою однокомнатку в блочной девятиэтажке. Язык не поворачивался назвать её уютным словом «квартира» — никакая это не квартира, а безликая «жилплощадь». Пятна на линолеуме, потемневшие обои, облупившаяся оконная столярка, вставшая пузырями краска на кухне, проржавевшая раковина, разномастная, будто случайная, да ещё давно отслужившая свой срок мебель…

Раньше все было ясно: служба, каждодневная круговерть, напряженный график, тут не до ремонта, — главное, чтобы пожрать было чего на скорую руку, да где выспаться… А на заднем плане маячила оправдывающая мыслишка: вот когда выйду на пенсию, уж тогда… Хрен вам! Стереотипы поведения не меняются в одночасье — прошло почти три года под монотонное пощелкиванье телевизионного пульта, да нервное позвякивание горлышка о стакан, а ничего на этих двадцати двух квадратных метрах не изменилось.

Раньше мешала служба, теперь — привычка. Просто плевать стало на все. Какая там, к лешему, плитка, какие там стеклообои и ламинированные полы, когда вся жизнь прошла среди этой разрухи и ржавчины, такой родной и понятной! Да и на пенсию в восемьсот рублей со всеми накрутками, не особенно разгуляешься…

— Не слыхал, пенсию индексировать будут? — рокочущим баритоном задал Веретнев актуальный для всех отставников вопрос и воткнул в переполненную пепельницу очередной окурок.

Владимир Савченко (псевдоним Спец), кивнул крупной головой. Он сохранил густые, коротко стриженные — чтобы нельзя ухватить, волосы, цветом напоминающие модный собачий окрас «соль с перцем».

— Обещают на шестьдесят процентов. А там кто знает… Давай!

Чокнувшись, они выпили, поставили на стол опустевшие стопарики, выдохнули горючие пары и закусили соленой килькой. Кроме неё на столе стояла вареная картошка, масло и хлеб.

Вопреки представлениям обывателей, бывшие разведчики не шиковали. У того же Володьки Спеца квартира не лучше, такая же ободранная, вся обстановка — дурацкий тренажер…

И у Макарычева Тольки, которого годом раньше на пенсию отправили. И у Семы Ларионова… Да у всех ребят, кто работал не за страх, а за совесть, кто за работой даже жениться забыл и детей родить, у всех дома считай одно и то же: разруха.

«Это, видать, у нас у всех в крови, — подумал Веретнев. — Не только у меня-Володьки-Тольки-Семки, а у всех наших русских людей, мы с этой разрухой сжились и сроднились, без неё нам хана и кранты. Так воспитали. Бедность была нормой жизни. Хотя не для всех…»

— Слыхал, Золотарев новое назначение получил.

— Да? — отозвался Савченко без особого интереса.

— Начальником управления «С».

Спец неопределенно пожал плечами. Для него это обычное кадровое перемещение, абстракция.

А Веретнев начинал службу одновременно с новым начальником нелегальной разведки. Молодые лейтенанты сидели в одном кабинете Европейского сектора, за одним столом в главковской столовке щи хлебали. У Алексея результаты даже повыше были… И вот теперь Золотарев — генерал-майор, большая шишка, а Веретнев — подполковник на пенсии, пьет «Русскую» в разбомбленной своей кухоньке с таким же неудачником. И думает: а чем же он оказался меня лучшее? И независтливый вроде, а карябает что-то в душе…

— Ты не задумывался: за что мы все воевали — ты, я, Толик и другие ребята? За что «Птицы»-Томпсоны двадцать восемь лет сидят в английской тюрьме? А сын их за что страдал? И воевал за что? За победу мировой революции? За построение коммунизма во всем мире? За укрепление мощи и могущества СССР? За что?

Алексей Иванович твердой рукой наполнил рюмки, наколол вилкой серебристую, с загнутым хвостом кильку.

— Макса особенно жалко. Пацана накачали снотворным и я его в чемодане из Лондона вывез, потом он по детдомам скитался, потом по спецкомандировкам жизнью рисковал… Его ведь не только без родителей, но даже без детских воспоминаний оставили, он же, считай, инвалид детства! У него даже имени нет!

— Почему имени нет? — Спец поднял рюмку.

— Да потому! Он в Англии родился, под фамилией Томпсон. Но ведь это псевдоним Птиц! Настоящую фамилию они ему не передали — кто её знает, их настоящую фамилию? Это секрет за семью замками! И Макс Карданов оперативный псевдоним. А настоящее имя у него какое? Неизвестно! Вот и получается, что он человек без имени! Так разве может быть? Я читал, что имя судьбу определяет… Да и детям он что передаст? Псевдоним? Нехорошо это. Не по-христиански.

— Давай за Макса и выпьем, — предложил Спец.

— Давай.

Они чокнулись.

— А за что воевали, — Спец меланхолично жевал кильку. — Тут все понятно. За Отечество, за Родину.

Веретнев тяжело вздохнул.

— За нищету и разруху, выходит. Чтобы она не у нас одних была, а чтобы у Билла-Джона-Ганса-Шарля тоже. Чтобы одна комната, двадцать два квадрата, и чтоб на лестнице мочой пахло. Чтобы на всем белом свете так…

— Ты рассуждаешь, как Гордиевский, Суворов или ещё кто-то из этих гадов, — прищурился Спец. — У нас была служба, была присяга, был приказ. А все эти рассуждения — фигня на постном масле.

— Не так, как перебежчики, Володя, совсем не так. Потому что они там, а я тут. Но только… За что? Страна, на которую работали Томпсоны, давно развалилась, высшие цели, в угоду которым приносились жертвы, оказались кучей говна. И когда Макс уйдет на пенсию, у него будет такая же холостяцкая халупа с потемневшими обоями и ржавчиной в ванне, и он тоже будет пить водку в обшарпанной семиметровой кухоньке… Не так, что ли?

— Может и так, — мрачно отозвался Спец. — Но мне этот разговор не нравится. Давай его прекратим.

— Давай, — согласился Слон.

Следующий раз они выпили не чокаясь и без тоста.

Маша, умело манипулируя специальными щипчиками, расправлялась с омаром, Макс аккуратно резал толстые кружочки тушеной оленины под необыкновенно вкусным соусом. Нежное мясо буквально таяло во рту.

На эстраде сменились декорации: теперь вокруг до блеска отполированного шеста вились, сменяя друг друга, полуголые — лишь в узеньких трусиках, девушки.

Голова у Макса почти прошла, но что-то изменилось в восприятии окружающей действительности. Маша. Он вдруг почувствовал, что ему не о чем с ней говорить. Они не виделись шесть лет, потом натрахались до одурения, выпили коньяка, теперь ужинают в ресторане и вроде все хорошо и приятно… Но говорить не о чем!

А может, это Максу только казалось — живая ткань, связующая нить и прочая ерунда. Может, ничего между ними такого и не было, он просто навыдумывал себе, ворочаясь на жестком матрасе в убогом жилище: золотая девушка из снов, запах амброзии, вино и любовь. Недаром же богатяновские прозвали его «Чокнутым».

А Маша неплохо жила без него. Уволили из Аэрофлота — устроилась в какой-то кооператив, знакомилась с мужчинами, ходила в «Аркадию» и другие кабаки, смеялась, раздевалась, принимала ванну с эротическими каплями, ложилась в постель, кричала в оргазме, по утрам готовила завтрак на двоих. И снилась Максу в далеком Тиходонске.

И вот она опять рядом с ним, девушка из снов.

Настоящая, живая, только он не знает, о чем с ней говорить.

Макс заказал ещё вина. Официант мгновенно принес новую бутылку, ловко наполнил бокалы.

— Теперь за что пьем? — спросил Макс.

Маша улыбнулась.

— Наверное, за прошлое?

Макс покрутил головой.

— Нет. За прошлое я не согласен.

— Почему же? По-моему, у нас все было замечательно.

— Да, — индифферентно отозвался Макс. Он в самом деле так считал.

— Помнишь, ты мне привез куртку на гагачьем меху из Голландии? А литровую бутылку «Баллантайна» помнишь? А бежевый исландский свитер?

Макс вспомнил: в Исландии его «клиент» находился под плотным наблюдением, встреча едва не сорвалась. Два часа ожидания на побережье под ледяным ветром — в плаще и туфлях на тонкой подошве; о чем он только не передумал тогда… Да, и о теплом свитере тоже. И о русской бане с обязательной рюмкой водки.

— Конечно, помню, — сказал Макс.

Маша смотрела на него, вертя в пальцах бокал с вином. Она, наверное, ожидала, что он вспомнит что-то еще: роскошный кожаный плащ из Западного Берлина, например, или французские сапоги на высоченной шпильке, или какого-то засушенного ящера, которого он притащил из Харары, столицы суверенной Борсханы… Но Максу нечего было добавить. Иначе пришлось бы рассказать и о том, как его чуть не использовали в качестве жаркого для Мулай Джубы.

— Но прошлое… Эти шесть лет стоят между нами. Я ощущаю эту стену…

— Вот в чем дело? — Маша закусила нижнюю губку. — Мужчины, да? Ты это имеешь в виду?

Макс молча прихлебывал вино. Веселящийся ресторан будто остался за прозрачной звуконепроницаемой стеной.

Маша сосредоточенно ковырялась в омаре.

— Ты хочешь знать о моих отношениях с мужчинами… Ну что ж… Я предлагаю так, — после небольшой паузы сказала она.

— Давай расскажем все друг другу. Ты — мне, я — тебе. Откровенность за откровенность.

Макс покачал головой.

— Почему же? — удивилась она. — У меня, например, нет от тебя никаких жутких тайн. За эти шесть лет я действительно спала с мужчинами. Я же живой человек. Тем более, что ты пропал неизвестно куда! Тогда я ещё летала, у нас был второй пилот симпатичный парень, я ему давно нравилась. Раз засели в Ташенте, погода нелетная — день, два, три… Пошли вместе в кино, потом шампанское в номере… Все вышло само собой…

Она отодвинула тарелку с выеденным омаром. Из разваренного панциря вытарчивала бело-розовая бахрома.

Когда меня сократили, мы стали встречаться реже, постепенно все сошло на нет…

— И это все? — недоверчиво спросил Макс.

— Почти. Один доктор… Потом финн, он даже замуж звал, до сих пор открытки присылает…

Маша резко оборвала тему.

— А теперь расскажи про свои похождения.

— Какие там похождения — врагу не пожелаешь, — тяжело вздохнул Макс. Жил в трущобе, на правах полудурка-примака, сожительница торговала шмотками на рынке, её сынок водился с босяками. Ужас!

— А кто у тебя сейчас? — без перехода спросил он.

— Как кто? Ты!

Фраза прозвучала фальшиво.

— Это последние два дня. А до того?

Она ответила не сразу.

— Ну… Был один. Мы с ним случайно познакомились. Ничего: высокий, голубоглазый, всегда в обалденном костюме… Потом мы расстались.

— А как его звали?

— Ну, скажем, Сережа. Или Игнат. Разве это имеет значение?

Что ж, гипотетический соперник теперь обрел хоть какие-то очертания. Рост выше среднего. Голубые глаза и обалденный костюм. Сережа или Игнат.

Макс позвал официанта и попросил счет.

— Как будете расплачиваться? — деликатно поинтересовался Виктор. Карточкой, наличными?

— Наличными. Только… Долларами можно? — неуверенно спросил Макс.

— Вообще-то нельзя, но… Я все устрою.

Официант исчез.

— И где он сейчас, этот Сережа-Игнат?

— Не знаю, — сказала Маша. — Честно.

— Тогда за честность в отношениях! — Макс допил свое вино.

Ужин обошелся ему в триста долларов. Плюс тридцатник, который он, по подсказке Маши дал «на чай».

— Десять процентов от счета это нормально, — пояснила она. — Только назови, сумму, которую он может взять себе. А сдачу он принесет в рублях, по сегодняшнему курсу.

Так все и получилось.

В холле перед гардеробом сидел на стуле пьяный человек средних лет с перекошенным злобой лицом. Коротко стриженный атлет почтительно уговаривал его ехать домой. Из распахнутой двери казино валил сигаретный дым.

— Уже уходите? — спросил лысый гардеробщик. Он подал Маше шубку, вынес словно на распялке поношенную куртку Карданова, но тот оделся сам, засунув однако, в оттопыренный карман гардеробщика десять рублей. Адекватно ли это стакану сока за пять долларов он не знал. Скорее всего, нет.

Мороз давил, дул пронизывающий ветер, широкий, ярко освещенный проспект был пуст. Они простояли не меньше десяти минут, но редкие машины, не сбавляя скорости проносились мимо.

— Надо было заказать такси, — запахивая под горло ворот шубы, проговорила Маша. В голосе едва заметно обозначилось недовольство. Думать о таких вещах полагалось кавалеру.

Со стоянки выкатил огромный черный «мерседес» с черными стеклами, мягко притормозил рядом. Тонированное стекло медленно съехало вниз. Макс остро ощутил опасность.

— Садитесь, мы вас подвезем, — выглянул наружу давешний пьяный. Сейчас он имел вполне респектабельный вид и любезно улыбался.

— Спасибо, — Маша улыбнулась в ответ и шагнула к темному проему открывающейся дверцы.

Карданов поймал её за руку.

— Езжайте, мы подождем такси.

Оказывается, злоба никуда не исчезла, только спряталась в глаза, губы, морщинки, впиталась в кожу. Сейчас она мгновенно выплеснулась наружу. Доброжелательное лицо мгновенно превратилось в оскаленную блатную харю.

— Федун, убери лоха! А телку — в машину, — произнесла харя и из темного проема выдвинулась шишковатая стриженая голова.

«Выигрывает тот, кто раньше начинает», — вспомнил Макс одну из заповедей Спеца и, не дожидаясь дальнейшего развития событий, резко захлопнул дверь, вправляя шишковатую башку на место. Послышался глухой удар и сдавленный вопль. Но ясно было: этим дело не кончится. Поэтому он тут же распахнул переднюю дверцу, схватил за ворот отчаянно сопротивляющегося хозяина и одним рывком вырвал его наружу.

— Ах ты паскуда! Ты уже труп… — ужасным голосом пригрозил тот и попытался сунуть правую руку под пальто.

Короткий крюк снизу — пушистая шапка отлетела в сторону, челюсти лязгнули, фраза оборвалась на полуслове, глаза закатились. Макс опустил обмякшее тело на обледеневший тротуар. Из машины тем временем вновь полез отчаянно матерящийся Федун. Удар дверцей по темени явно не добавил ему хорошего настроения и на этот раз он пер напролом, как танк.

Отскочив в сторону, Макс быстро огляделся. Урна! Когда Спец учил их желторотых курсантов рукопашному бою, то часто говаривал: берегите здоровье, экономьте силы, всегда используйте подручные предметы! «Подручный предмет» весил килограммов пятнадцать и Макс с размаху обрушил литой узорчатый кожух на ключицу стриженого. Спец с ходу влепил бы ему «двойку» действия должны отличаться максимальной эффективностью, поэтому следовало бить по голове. Впрочем, в конкретной ситуации этого оказалось достаточно: скособочившись, атлет упал на колени.

Карданов не знал, сколько ещё человек находится в «мерседесе», поэтому метнул урну вовнутрь, придав ей ускорение пушечного ядра, а сам обежал машину, стремясь нейтрализовать того, кто сидел за рулем. Тот допустил ошибку всех российских водителей в подобных ситуациях и полез наружу, разом утратив все преимущества, создаваемые мощью двигателя и надежной твердостью кузова. Его оправдывало только то, что отечественных шоферов никто не учит, как такое преимущество использовать и они думают, что пистолет эффективней, чем танк.

Макс же имел специальную подготовку и потому действовал нетрадиционно: вместо того, чтобы бежать по кратчайшему пути, он обогнул автомобиль сзади. В первом случае выигрываешь пару секунд, но оказываешься с шофером лицом к лицу, да ещё он прикрыт дверцей, что заметно сковывает действия нападающего. Карданов же с ходу налетел на начавшего разворачиваться водителя и ударил его кулаком за ухо, так что тот отлетел к фонарному столбу, выронив так и не понадобившийся пистолет.

Макс быстро заглянул в салон. Там никого не было, только урна на заднем сиденье. Ровно урчал мотор. Он осмотрелся вокруг, оценивая обстановку. Хозяин уже сидел, ощупывая челюсть, Федун перекосившись набок, поднимался на ноги, водитель, тряся головой стоял на четвереньках. От будки автостоянки спешили два охранника с очевидным намерением восстановить справедливость. Причем справедливость они понимали явно не так, как Макс.

Решение пришло мгновенно. Карданов сел за руль.

— Прыгай, — скомандовал он застывшей соляным столпом Маше. Как загипнотизированная, она юркнула в салон.

Сзади щелкнул пистолетный затвор.

— Эй ты, тронешь тачку — тебе конец! — закричал кто-то а кто-то просто разразился многоэтажным матом.

Макс резко рванул с места, распахнутая задняя дверца захлопнулась инерцией, отрезая все звуки. Стрелка спидометра качнулась к ста сорока.

— Ну ты даешь! — восхищенно сказала Маша.

— Ты же хотела прокатиться, — сквозь зубы процедил Макс, напряженно взгядываясь в зеркало заднего вида. Пока погони не было. Но у него снова начала болеть голова.

Кровь совершала один из последних своих круговоротов. Тропин завершал работу. До конца оставалось меньше двадцати минут, сердцу осталось простучать ровно тысячу раз.

Облепившим один из сердечных сосудов микротромбам не хватало лишь малого, чтобы полностью закрыть просвет, остановить кровоток и успокоить это тело раз и навсегда.

Высадив Машу у подъезда, Макс отогнал «мерс» за несколько кварталов и оставил в каком-то переулке. Когда он вернулся, Маша уже переоделась в халатик и приготовила чай. На него повеяло семейным уютом.

— Макс! — Маша бросилась ему на шею. — Какой ты отчаянный! Один против троих, а они даже не успели тебя ударить!

— Хорошо, что не успели… У меня раскалывается голова. Она бы взорвалась, как бомба!

— Голова? — Маша отстранилась. — Давай померим давление…

Маленький симпатичный приборчик туго обхватил запястье.

— Сто шестьдесят на девяносто, — сказала Маша. — Высокое. Может от стресса… Сейчас я тебе поставлю пиявок. Это самое верное дело. И естественное, а потому безвредное. Снимай рубашку!

Макс не возражал. Он закрыл глаза и расслабленно сидел в глубоком кресле. Девушка сходила на кухню, вернулась.

— Сначала парочку сюда, потом сюда…

Что-то мокрое и холодное ткнулось за ухо, потом за второе…

— Классе в третьем или четвертом кто-то из детдомовских сказал, будто бы пиявки могут всосаться в кожу и через поры проникнуть внутрь человека, вспомнил вдруг Макс. — Ну а потом, значит, прямиком в сердце. И тогда стоп-машина. Сливай воду, как говорили наши. Меня после этого долго не могли затянуть на пруд…

— Это все ерунда, мы очень хорошо лечим, — ласково проговорила Маша и было непонятно, к кому она обращается — к Максу или к пиявкам. — Теперь на шейную артерию… У них в слюне антикоагулянты — это хорошая профилактика тромбозов…

Пиявки напоминали смоченные в холодной воде и отжатые комочки ваты. Но в отличие от ваты, они не отпадали и не нагревались до температуры тела.

— Подними руку. Теперь вторую…

Мокрые комочки сидели за ушами, на шее, под мышками, на внутренних поверхностях предплечий. Как ни странно, Макс почувствовал некое умиротворение. Подспудно владевшая им последние дни тревога стала постепенно растворяться. И он незаметно погрузился в спокойный, оздоравливающий сон.

В потоки крови резко ворвались новые ферменты. Они явно пришлись не по вкусу расплодившимся чужакам: темные сгустки деформировались, уменьшались в размерах и растворялись.

Съежился один микротромб, второй, третий… Опасный сгусток распался на сотни и тысячи кровяных шаров, которые продолжили свой путь по бесконечным лабиринтам кровеносной системы.

Готовый закупориться сердечный сосуд очистился, кровь вновь побежала свободно и упруго. Через некоторое время последствия действия тропина были нейтрализованы полностью.

Следующий день Макс посвятил поискам работы. Положив перед собой газету объявлений, он обзванивал охранные фирмы, предлагая свои услуги. Ответы были разнообразными, но одинаковой направленности.

— Сколько вам лет? Нет, мы берем только до тридцати.

— Лицензия имеется? Нет? Тогда ничего не получится.

— Где вы работали до этого? В спецслужбах? Как нет документов? Это, знаете, несерьезно…

— Какие у вас рекомендации? Нет, просто так мы на испытательный срок не берем.

В двух местах ему предложили охранять девочек по вызову и ещё в одном — сторожить строящуюся дачу под Истрой.

В конце концов, Макс отложил газету и раздосадовано откинулся на спинку кресла. Жизнь поворачивалась незнакомой стороной. Его навыки и умения настолько специфичны, что предполагают очень узкую область использования. К тому же они не подтверждены документами… Нормальной гражданской профессии у него нет, работы нет, счета в банке нет… Как жить в стране, где стакан сока в ресторане стоит пять долларов? Устроиться регулировщиком радиоаппаратуры на военный завод в Зеленограде? И жить на зарплату по программе прожиточного минимума…

Пара колготок на три месяца, сапоги на пять лет, пальто на десять… Макс попытался представить Машу в выношенном дерюжном пальто, стоптанных сапогах и драных колготках. Ни косметики, ни парфюмерии, ни даже прокладок с крылышками… Нет. Это будет другая женщина. Другая кожа, другие глаза, другой запах. И другое поведение, другое мышление, другие привычки.

Прожиточный минимум расчитан не на людей. На люмпенов. Трущобы с водой и сортирами на улице, очереди на биржу труда и в магазины, постоянные унижения, изнурительный труд, пьянки, драки, кражи, убийства, совокупления и смерть, такая же гнусная и убогая, как жизнь.

Нет, надо что-то придумать, найти способ обеспечить достойную жизнь… И вдруг в голову пришла мысль, от которой Карданов подскочил в кресле. Если в его чемодане оказалась бомба, то где-то должен находиться тот, настоящий чемодан с огромными деньгами! И его надо отыскать!

Макс вскочил и возбужденно заходил по комнате. Но как это сделать? Тут нужны официальные возможности и неофициальные связи, верные люди и специальное снаряжение, да мало ли что еще! А у него ничего нет и сам он на сегодняшний день никому не нужен.

В этом последнем Макс здорово ошибался.

Глава 4 Кому нужен Макс Карданов?

После повышения Иван Золотарев ещё не успел перебраться в уютный двухэтажный коттедж на территории Ясенево, да и по правде сказать — чем родная Басманка хуже?.. Надо держаться корней. Каждое утро ровно в шесть тридцать под окнами его квартиры появляется служебная «волга», только что намытая до черного блеска в министерских гаражах. Валентин и Сергей — шофер и охранник (а точнее — оба охранники и оба, если надо — шоферы), аккуратнейшие и крепкие ребята, выходят из машины, первый, с рацией в руках контролирует обстановку вокруг, второй проверяет подъезд.

После этого телефон на золотаревской кухне издает деликатный писк: все нормально, Иван Федорович, можно выходить.

Золотарев к этому времени всегда наготове, ему остается только взять свой «дипломат». Сергей ждет у двери и идет впереди, страхуя. В левой руке рация, правая в кармане, на взведенном пистолете. Вытащить и выстрелить секунда, но Сергей умеет стрелять и через карман. У киллеров в данном случае нет ни малейшего шанса. Впрочем, убивать начальника нелегальной разведки нет никакого смысла: другое дело — похитить, выдоить данные о зарубежной агентуре. Хотя… В сильном государстве такое немыслимо, а разведчики слабого никому особенно и не нужны. Разве что похитить для выкупа. Сейчас это — самая вероятная опасность.

Выйдя из подъезда, генерал осматривается, глубоко вздыхает и садится назад. Сергей плюхается рядом с шофером.

Воздух сегодня с утра мутноватый, будто каплю теплого молока добавили, — и в то же время светящийся, чистый, праздничный, как на средневековых фресках. Гемоглобин, адреналин — что-то такое растворено в утреннем московском пространстве, что-то здоровое, бодрящее, ещё не испорченное, не переработанное чужими легкими. Приятно. Если Золотарев и переберется в Ясенево, так только затем, чтобы сэкономить полчаса на утреннюю пробежку.

Секретарша Ирочка уже на рабочем месте и ставит мировой рекорд по скорописи.

— Доброе утро, Иван Федорович. Только что принесли из аналитического отдела.

Она передала Золотареву пакет. Иван Федорович быстро взглянул на бумаги, сказал:

— Очень хорошо. Через полчаса свяжитесь с Яскевичем, пусть зайдет ко мне.

Быстрые Ирочкины пальцы уже набрали нужную строчку в электронном «Органайзере», — можно не сомневаться, что ровно через тысячу восемьсот секунд Яскевич получит соответствующую информацию.

— Вам кофе или чай, Иван Федорович?

— Кофе, — Золотарев тепло улыбнулся. — Можно без пенки.

Ирочка улыбнулась в ответ — наверное, это был какой-то словесный код, значение которого не понять никому, кроме обладательницы самых стройных ног в аппарате СВР и её непосредственного начальника.

Золотарев открыл свой кабинет, прошел внутрь, повесил пальто в шкаф.

Бросил на стол пакет, достал из ящика пачку «Мальборо», закурил, сел в кресло и с головой ушел в изучение бумаг. Смалил он, как правило, только на работе — дома почему-то не хотелось.

Перед ним лежал отчет аналитического отдела «Деятельность агента Бена после ареста связников в 1969 году». Отчет помещался всего на четырех страницах и суть его была предельно ясна. Иван Федорович выпил кофе, выкурил ещё сигарету.

Да, все это может вылиться в грандиозный скандал.

— Подполковник Яскевич в приемной, Иван Федорович, — почтительно доложила Ирочка.

— Пусть зайдет.

Почти сразу распахнулась дверь.

— Разрешите?

У вошедшего — лицо интеллигента в пятом поколении, большие, широко расставленные глаза, безукоризненные манеры. Яскевич заведовал Западно-Европейским сектором с 1994-го и был одним из приближенных людей бывшего Директора. Тот сам относился к «высоколобым» и не боялся окружать себя такими же.

— Садитесь, Станислав Владимирович, — пригласил Золотарев. — Что вы думаете о последнем сообщении Артура?

Яскевич отличался тем, что помнил все шифровки, проходящие по его сектору.

— Думаю, что это ерунда. Томпсон и его жена сидят в английской тюрьме уже двадцать восемь лет. И ещё им осталось два года.

— А Артур видел его в Ницце. Причем с молодой и привлекательной женщиной. Явно довольного жизнью.

— Явная ошибка. Другого объяснения быть не может.

Золотарев кивнул, будто соглашаясь.

— Ну, а если все же не ошибка?

— Перевербовка? — Яскевич пожал плечами. — Столько лет прошло. Бен давно умер. Какое все это сейчас имеет значение?

— Лорд Колдуэлл давно умер, — снова согласился Золотарев. — Но в силу ряда причин, о которых речь пойдет позднее, нам крайне необходимо знать, какой ориентации он придерживался в последние годы жизни.

— После ареста Птиц он был настолько напуган, что отказался поддерживать с нами какие-либо контакты.

— И это все, что вам известно?

— Все, — подполковник кивнул.

— А вот судя по анализу деятельности Гордона Колдуэлла, дело обстоит не так просто.

Золотарев придвинул четыре листка аналитической справки.

— Итак, агент Бен — серый кардинал лейбористской партии, очень влиятельная фигура в правительстве Великобритании. До 1971 года лоббировал нашу политическую линию. Потом его поведение резко изменилось…

Приподняв брови, генерал многозначительно взглянул на подчиненного.

— В 1978 он возглавил комитет ООН по Африке, а год спустя Борсхана расторгла договор о разворачивании наших ракетных баз. В восьмидесятом Мулай Джуба неожиданно отказался от контракта с СССР на шлифовку крупной партии алмазов и подписал его с «Де Бирс». Страна понесла огромные убытки. Позднее Колдуэлл поддерживал сепаратистские стремления в странах Балтии, способствуя распаду Советского Союза.

Золотарев отбросил схваченные скрепкой листки.

— Чем объяснить такую перемену? Раскаянием, страхом, угрызениями совести? Или тем, что Птицы выдали его и он стал работать на МИ-5 или ЦРУ? Или — или. И мы должны совершенно точно знать — в каком «или» тут дело.

— Колдуэлл умер, — сказал Яскевич. — Но Птицы живы.

Он все понял.

— Верно, — кивнул Золотарев. — Кто у нас в Лондоне — Худой? Пусть пошерудит вилами в Уормвуд-Скрабз2.

Яскевич озабоченно потер щеку. Ему не хотелось возражать начальству, но генерал явно утратил представление о сегодняшних возможностях Службы.

— Боюсь, Иван Федорович, вряд ли он сумеет запустить руку в особорежимную тюрьму…

Золотарев набычился.

— Вряд ли! — уже твердо повторил Яскевич. — Наши позиции здорово ослабли. И в Лондоне, и во всей Западной Европе. Агентурная сеть расползлась в клочья, новых приобретений практически нет. Да вы сами знаете. Столько перебежчиков, столько провалившейся агентуры… От наших офицеров шарахаются, как от чумы. Сейчас с большей охотой станут сотрудничать с сальвадорской разведкой, чем с русскими… К тому же тюремный персонал… Это не какого-нибудь докера вербануть за кружкой пива. С Худым никто не станет работать.

Золотарев встал из-за стола, прошелся по кабинету. Мягко прогудел аппарат прямой связи с Директором СВР, генерал подхватил трубку с молодцеватой лихостью лейтенанта:

— Слушаю, Сергей Сергеевич! Да. Хорошо. У Президента? Какие вопросы? Ну да, обычные, сейчас все сводится к финансированию экономики… Я все подготовлю. Есть!

Многозначительно посмотрев на подчиненного, Золотарев нахмурил брови, вспоминая, о чем шел разговор.

— Итак, с Худым никто не станет работать. И возможностей заглянуть в Уормвуд — Скрабз у нас нет. То есть вы свои возможности исчерпали?

Яскевичу стало неуютно. У генерала была фраза: «Человек, пропащий для разведки». Услышав её в свой адрес, можно было тут же собираться на пенсию. А сейчас, похоже, она уже вертелась у начальника на языке.

Заработал факс на приставном столике. Белый язык плотной финской бумаги полез наружу, загибаясь и словно дразня. Золотарев подошел к аппарату, рассеянно прочитал сообщение, отложил в сторону.

— Очевидно, я не совсем точно выразился, товарищ генерал, — промямлил Яскевич голосом, который был противен ему самому. — Просто обстановка очень сложная, мы испытываем немалые трудности… И я надеюсь на ваш совет и подсказку…

Начальник управления многозначительно покивал. Ему нравилось, когда перед ним склоняли голову. Не торопясь потянувшись к сейфу, Золотарев открыл тяжелую дверцу, извлек красную пластиковую папку. В таких обычно хранились личные дела нелегалов.

— Вы забыли, что у Птиц был сын! — он резко повернулся к Яскевичу. Когда они сгорели, его вывезли в Союз! Это было в июне семьдесят первого, операцию проводил капитан Веретнев, псевдоним Слон!

Яскевич опустил голову и покраснел. Он чувствовал себя школьником, не выучившим урок.

— Парень вырос, поступил в ПГУ3, прошел все мыслимые проверки и очень хорошую подготовку, работал в Международной Экспедиции ЦК КПСС, в девяносто втором следы его затерялись! А он, между прочим, родился в Лондоне и по английским законам является гражданином Великобритании! Вот метрика!

Генерал извлек из папки официальную бумагу с водяными знаками и четким английским текстом, потряс ею перед носом окончательно раздавленного Яскевича.

— И ему сам Бог велел официально прийти в администрацию тюрьмы и поинтересоваться судьбой своих родителей!

— Вряд ли «МИ-5» поверит в чистоту и невинность этого визита, — глухо произнес Яскевич, чтобы хоть что-то сказать.

Золотарев улыбнулся. Это была улыбка превосходства, причем не того примитивного должностного превосходства, которое признавал в нем Яскевич, а превосходства профессионального, интеллектуального, наконец, в котором начальник сектора напрочь ему отказывал.

— Наплевать. Даже если в Лондон заявится Иисус Христос, собственной персоной, контрразведка в него не поверит. Контрразведка и не должна никому верить! Но интерес сына к родителям — достаточно обоснованный повод, чтобы на нем можно было строить легенду. Разве не так?

Теперь он показательно драл Яскевича на его поле.

— Так…

— К тому же, если Макс… Кстати, вы знаете, что его оперативный псевдоним Макс?

Яскевич, конечно же не знал, но кивнул.

— Так вот, если Макс проявит хорошие способности и подтвердит свои прежние характеристики, то мы можем вернуть его на службу! Высококвалифицированные специалисты нам не помешают, верно ведь?

Яскевич кивнул ещё раз.

— Вопрос только один: где он сейчас? И сопутствующий, но немаловажный: где он был и что делал все эти годы?

Яскевич распрямился, лихорадочно вспоминая доклады подчиненных.

— Сейчас он в Москве, Иван Федорович. И мои люди имели с ним контрольный контакт.

Генерал откинулся на спинку кресла, аккуратно вложил свидетельство о рождении обратно в папку, тщательно закрепил зажим. Пауза затягивалась. У Яскевича вспотели ладони.

— Ну что ж, подполковник, — наконец Золотарев поднял глаза. — Надеюсь, что вы ещё не пропащий для разведки человек. Держите!

И как спасательный круг протянул подчиненному личное дело Макса Карданова.

Гигантский, из темного стекла, тетраэдр «Консорциума» был подобен вулкану накануне извержения. Лава ещё не выплеснулась наружу, она кипела внутри — в обитых кожей и дорогими дубовыми панелями кабинетах, в Мраморном зале, где проходило прощание с Куракиным и Бачуриным.

То, что осталось от них, — куски обгоревшего мяса, черные остовы тел, — все это лежало в массивных ореховых гробах, укрытое от взоров близких и друзей тяжелыми полированными крышками, в которых отражался яркий свет хрустальных люстр. При жизни они хорошо делали свою работу, они обеспечивали безопасность фирмы, они кусались и хватали, вовремя нажимали на нужные рычаги, они привыкли жить под давлением, как хищные глубоководные рыбы… И само их предназначение сводилось к тому, чтобы умереть первыми, спасая членов Совета управляющих или Директорат. И они свое предназначение выполнили. Поэтому их и хоронят в гробах по десять тысяч долларов, поэтому устроена торжественная церемония, на которую прибыли не только рядовые сотрудники, но и высшее руководство. Ибо похороны — это завершающая оценка всей жизни, назидание другим сотрудникам, подсказка как надо себя вести, чтобы со славой и почетом отправиться в мир иной.

Прощание началось сразу после полудня. Струнный квартет на галерее играл «Реквием» Верди. На противоположной стороне за колонной стоял Фокин и, незамеченный, смотрел вниз. Две вдовы в черных туалетах неподвижно застыли на стульях рядом с закрытыми гробами. Рядом стоял юноша с вытянутым бледным лицом — шестнадцатилетний сын Бачурина. Для семей погибших заканчивалась привычная — устроенная и обеспеченная жизнь и начиналась другая, неизвестная.

Фокин подумал, что «Консорциуму» смерть квалифицированных специалистов по большому счету безразлична. Неудобство — да, досадная потеря, но отнюдь не невосполнимая. Не на них опиралась жизнедеятельность огромного организма. Они были лишь видимой частью айсберга, исполнителями, движущимися фигурками на фоне могущественных молчаливых теней. И их место обязательно займет другая марионетка.

Контрразведчик внимательно наблюдал за развитием событий у гроба. Смерть, подобно чувствительному химическому реактиву, проявляет негатив жизни, обнажает истинную суть вещей, демаскирует тайные связи и отношения. Именно на похоронах приобретают видимость скрываемые дружба, заинтересованность, симпатии, появляются из тени неизвестные друзья и покровители, а зачастую и хозяева… Недаром коллеги из криминальной милиции тщательно фиксируют проводы в последний путь застреленных и взорванных «братков»… Но в «Консорциум» милиции путь закрыт, да и присутствующие здесь люди им явно не по зубам…

Зенчук, вице-спикер Госдумы, отстояв рядом с гробами положенные минуты, подошел к вдовам, произнес несколько ободряющих слов. Молча потрепал по щеке Бачурина-младшего.

Пигарев, начальник тыла министерства обороны, — высокий пожилой человек в черном, — положил сухую руку на плечо Куракиной, сказал негромко что-то типа: «Фирма позаботится о вас.»

За ним подошел Локтионов, замминистра топлива и энергетики, — грузный, вельможный, с пронзительными серыми глазами.

Макарин, председатель Комитета по госресурсам.

Налютин, председатель одного из Думских комитетов…

Все они упоминались в оперативных материалах, как истинные хозяева «Консорциума». Сейчас сообщения источников получали наглядное подтверждение.

Черные костюмы, размеренное бесшумное движение, известные по телеэкрану и газетам лица, властные манеры. В одном фантастическом боевике так выглядели замаскированные инопланетяне, задумавшие уничтожить человеческую цивилизацию и заселить Землю своими соплеменниками. Когда неустрашимый герой направил на респектабельных джентльменов факел огнемета, маски слетели и отвратительные черные фигуры наглядно подтвердили факт существования чудовищного заговора, в который не хотели верить ни полицейские, ни политики, ни газетчики, ни даже Президент страны…

Внизу появился Закатовский — лидер самой опереточной партии и одноименной думской фракции, его сопровождали два депутата, известные первобытным примитивизмом суждений и склонностью к кулуарным дракам. О его причастности к Совету учредителей Фокин ничего не знал. Скорей всего он просто трется сбоку, реагируя на запах силы и огромных денег — о любви и к тому и к другому он неоднократно заявлял публично, с той же истовостью, с которой когда-то клялся в любви к родине и демократическим идеалам…

А вот вице-премьер Фандоренко, этот не может быть сбоку припека, он наверняка в руководстве… Ведь на многих документах, предоставляющих «Консорциуму» право приобретения основных активов России стоит именно его подпись…

Строгие черные костюмы и благочинные лица медленно кружились в скорбном хороводе. Они не насыщали углекислотой земную атмосферу, не уничтожали озоновый слой, не облучали младенцев гамма-лучами… Но они уже выкупили контрольные пакеты акций Российской энергетической сети, Газнефтепрома, Желдортранса, основных телевизионных каналов, журналов и газет. Они прибрали к рукам крупнейшие заводы и комбинаты, алмазные карьеры, золотодобывающие шахты, угольные разрезы. «Консорциум» успешно скупал Россию.

На взгляд Фокина это был не менее чудовищный заговор, но если вдруг сюда ворвется Шварценеггер с огнеметом и пожжет всех подряд, то все равно ничего не докажет: потому что это свои, тутошные монстры и пламя не выявит в человеческих оболочках чужеземную начинку… Да если бы даже и выявило, все равно никто не поверит. Точнее, не захочет поверить. К тому же в жизни неустрашимые герои встречаются куда реже, чем в кино. А если вдруг объявится такой мудак, то его жену изнасилуют в темном подвале и пригрозят тем же самым ему самому…

Майор скрипнул зубами и сунул в рот сигарету.

Но тут они, суки, ошиблись! Их время заканчивается. И этот «мудак» запихнет их в душные камеры крытой тюрьмы… А если аргументов для приговора не окажется, то огнемет тоже аргумент! Или заряд взрывчатки… Тем более, что он, кажется, не одинок. Безопасность всего проекта обеспечивал Куракин. Значит, человек, который его взорвал, был противником скупки России. А значит — союзником ему, Фокину.

Теперь место Куракина, займет Атаманов. А с Атамановым у него свои счеты…

— У нас курить нельзя! — раздался строгий голос сзади.

— А я что курю? — спросил майор, не выпуская сигареты изо рта и обернулся.

Два молодых человека в официальных костюмах и с табличками секьюрити на лацканах старательно удерживали на лицах вежливое выражение. Но это им плохо удавалось, ибо изначально мимические мышцы квадратных физиономий были настроены на изображение презрения и угрозы.

— Кто вы такой и что здесь делаете? — охранники придвинулись ближе. Внушительные габариты Фокина их явно не смущали.

— Гостям не разрешается покидать зал!

— Я не гость, — майор извлек удостоверение, раскрыл и поочередно поднес к лицам, на которых уже отчетливо проступило природное выражение.

— Я расследую дело о взрыве и мне нужно допросить ряд свидетелей…

Но и могущественная некогда «ксива» не смутила охранников.

— Все, кроме сотрудников «Консорциума» являются гостями и должны иметь пропуск, — заученно произнес один, очевидно старший. — Просьба пройти к дежурному.

— Пошли, — пожал плечами Фокин. Он и так собирался это сделать.

Через два часа, допросив нескольких сотрудников Куракина и Бачурина, которые, как и следовало ожидать, «ничего не знали», майор вышел на улицу. Похоронный кортеж давно уехал, рассосалась толпа в вестибюле, разъехались со стоянки многочисленные лимузины. Отойдя на квартал, Фокин оглянулся.

Заходящее солнце отражалось в дымчатых стеклах тетраэдра, казалось, что угловатая искусственная гора накалилась изнутри. Там шли интенсивные глубинные процессы, которые грозили или разорвать это чудо архитектурной мысли или… Или выплеснуть наружу всю неукротимую энергию, скопившуюся под непрозрачной блестящей оболочкой.

За организацию похорон и их безопасность отвечал Илья Сергеевич Атаманов. Процедура прошла на должном уровне, без сбоев и непредвиденных ситуаций. А они могли быть самыми неприятными: от взрыва под катафалком, до обстрела траурного кортежа. Не говоря уже о фото — или видеосъемке участников.

Вернувшись с кладбища, Атаманов прошел доложиться Горемыкину. Председатель Совета учредителей только закончил совещание и все ещё пребывал в состоянии возбуждения. Правда, определить это мог только тот человек, который его хорошо знал. Если обычно Петр Георгиевич монументальностью форм и малоподвижностью напоминал неполностью ожившую статую, то сейчас статуя ожила полностью, хотя и не дотягивала до человеческой мимики и подвижности.

— Поплавский со всем своим банковским холдингом ушел под кремлевскую крышу, — прогудел он. — Кредиты МВФ шли через него, теперь нам до них не добраться! Какой негодяй! Теперь он бросит эти деньги на скупку якутских приисков и тем самым поднимет цену…

Атаманов дипломатично молчал. Поплавский — не та фигура, в отношении которого можно предлагать «острые» мероприятия. Во всяком случае, по своей инициативе.

Горемыкин встал и прошелся по кабинету, размеры которого позволяли даже проехаться на велосипеде, но высокий и толстый Петр Георгиевич вряд ли смог бы на него взгромоздиться.

— У меня есть подозрения, что ещё кто-то из наших смотрит в сторону Поплавского, — значительно, с расстановкой, проговорил он. — Поэтому служба безопасности должна быть настороже…

Горемыкин величаво одернул пиджак. По въевшейся в плоть и кровь привычке, он всегда ходил в одном и том же наряде: строгий однотонный костюм неброских цветов, белая сорочка, скромный галстук — униформе ответственных партработников прошлых лет.

Бывший Управляющий делами ЦК КПСС имел колоссальные связи и возможности, хотя его личный капитал и уступал состояниям многих нынешних нуворишей. Потому что в отличие от современных финансовых, партийные олигархи старой школы ещё помнили персональные дела, исключения из партии, инфаркты и показательные суды… Сейчас он медленно шел от стола к двери, потом обратно, к двухметровой пальме в большой деревянной кадке.

Атаманов почтительно стоял и поворачивался в ту сторону, куда двигался босс. Сейчас он испытывал неловкость за свой модный, в мелкую зеленую клеточку пиджак, мягкие, свободного покроя брюки, складкой спадающие на дорогие зимние полуботинки, альпийский загар на мужественном лице. Круглые, близко посаженные глаза, большой, резко спускающийся к губам боксерский нос, массивный выступающий вперед подбородок выдавали основные черты характера — целеустремленность, решительность и твердую волю. Многие женщины находили, что он похож на французского киноактера Лино Вентуру.

Обычно он подавлял людей, с которыми приходилось общаться. Но по сравнению с шефом, чувствовал себя песчинкой. В этой большой яйцеобразной лысой голове помещалось столько информации, сколько он сам никогда не сумел бы переварить. Узкие затемненные очки придавали шестидесятипятилетнему дедушке экстравагантный вид, маскировали возраст и скрывали глаза.

Несмотря на, казалось бы, мирное прошлое, Петр Георгиевич был отличным конспиратором и постоянно маскировался и что-то скрывал. Никогда не подписывал официальные бумаги, приезжая в «Консорциум», не появлялся у входа и в вестибюле, поднимаясь на пятый этаж специальным лифтом прямо из подземного гаража, да и вообще очень редко приезжал в свой кабинет, предпочитая принимать руководящий состав концерна в безликих гостиничных офисах, оформленных на подставных лиц. Не участвовал в торжественных мероприятиях, не общался со средним и низшим персоналом. Многие вообще не знали, кто такой Горемыкин и какое отношение он имеет к концерну.

— Похороны прошли нормально, без осложнений, — как мальчишка похвастался Атаманов, но Горемыкин тут же охладил его пыл.

— Ничего нормального в похоронах отличных сотрудников нет! Это уже само по себе осложнение, причем крайнего порядка! Кто их убил?

— Пока не знаем…

— Плохо! Мне известно, что Куракин в последнее время кого-то интенсивно разыскивал. Это было не связано с его работой и даже мешало ей! Кого и зачем он искал?

Атаманов опустил голову.

— Я только третий день в новой должности, Петр Георгиевич. Пока не могу ничего сказать.

— Плохо, — ожившая статуя наконец успокоилась и вернулась в кресло, опять превращаясь наполовину в камень. — Вы должны их достать из-под земли!

— Я все сделаю, — заверил Атаманов и вышел, хотя с трудом представлял, что тут можно сделать.

В его собственной приемной дожидались четыре руководителя подразделений. Трое неуловимо напоминали друг друга: крупные неброско одетые грубоватые мужики средних лет, с властными повадками и уверенными взглядами внимательных глаз. Сдержанные манеры и офицерская выправка выдавали в них отставников силовых структур.

Четвертый был заметно моложе, раскрепощеннее, он любил и умел одеваться, следил за модой, всегда благоухал тонким одеколоном. Сейчас на нем был длиннополый плащ из мягкой, хитро выделанной кожи, между распахнутыми полами выглядывал безукоризненно сшитый серо-стальной костюм. Черные, аккуратно зачесанные на пробор волосы и влажно поблескивающие черные глаза делали его похожим на итальянца.

Пожав всем руки, Атаманов пригласил их в кабинет. Ладонь «итальянца» оказалась не менее крепкой, чем у отставников. Атаманов знал, что он не уступает им и ни в чем другом. А в одном несомненно превосходит: этот парень совершенно не признает запретов и ограничений.

Наверное поэтому, несмотря на интеллигентную внешность, Ринат Шалибов командовал специальной боевой бригадой службы безопасности «Консорциума». Он решал самые острые вопросы и развязывал наиболее запутанные узлы.

— Как обстановка, — спросил Атаманов, обводя взглядом всех четверых.

— Нормально, — ответил Каймаченко, бывший десантник, командир разведдиверсионной группы. — Они просто не знали, что это наша точка. Объяснили — сразу отъехали.

— У нас не обошлось без стрельбы, — вздохнул Степан Деревянкин, в прошлом разведчик внутренних войск. — Нашего парня ранило и мы одного завалили. Но груз забрали.

— У меня все нормально, — кивнул отставной капитан КГБ Силков. Встретились, разобрались, будут платить.

— У меня тоже порядок, — с улыбкой ответил «итальянец». На самом деле Ринат Шалибов был башкир, но свои родовые корни почему-то скрывал, предпочитая имидж иностранца. — Мы забили «стрелку» их «крыше» и договорились по хорошему: весь долг отдадут по сегодняшнему курсу. Правда, в течении двух недель…

— Две недели потерпим, — улыбнулся Атаманов. — Раненому выдать премию. И еще… Кто знает, кого искал Куракин в последние дни?

Отставники переглянулись и пожали плечами. «Итальянец» едва заметно прикрыл глаза.

— Все свободны. Ринат, останься, — сказал Атаманов.

— Какого-то парня, Карданов его фамилия, — ответил Шалибов, когда дверь за отставниками закрылась. — Раньше они с Куракиным работали вместе. А с год назад шеф начал его усиленно искать по всей России… Я отрабатывал московские адреса, но без толку. А тот на прошлой неделе сам объявился в Москве. Подробностей я не знаю, шеф занимался с Бачуриным и со своей личной группой. Они все вместе и взлетели на воздух…

— Еще что? — заинтересованно спросил Атаманов.

— Больше ничего.

Наступила долгая пауза.

— Ладно… А что там по этой бабенке?

«Итальянец» потупился.

— Там небольшой прокол вышел… Ребята ее… Ну это самое…

— Что?! — не своим голосом заорал Атаманов. — Да кто вам разрешал?! Совсем охуели?!

— Старший на улице был, он не при чем… Ну, а те двое… Свое дело сделали, потом проболтались по-пьянке…

— Да я их кастрирую, мудаков! — дико ревел Атаманов.

— Человека припугнуть надо было! А его разъярили, смертельно оскорбили, теперь он — навсегда кровный враг и никаких договоренностей и компромиссов быть не может! А все из-за того, что твои урки решили попарить болты! Они испортили все дело!

— Скажете наказать — накажем, — Шалибов продемонстрировал покорность. — Деньгами, или битьем, или… Только в землю их нежелательно — зачем людей терять… Дела-то не поправишь…

— В больницу сук, месяца на два! На инвалидность! И всем рассказать, чтобы знали, что такое нарушать приказ!

— Сделаем! — Шалибов встал. — Я лично прослежу. Да и сам приложу руку. У всех отбъем охоту…

Атаманов тяжело вздохнул. Демонстративная покорность «итальянца», признание ошибок и очевидное желание их исправить смирили его гнев. Тем более… Работать приходится со специфическим человеческим материалом. Если люди охотно берутся затащить женщину в подвал и избить, то какой смысл взывать к их совести за то, что они ещё и стащили с неё трусы…

— Ладно. Жди указаний внизу, без команды не уходи.

Когда Ринат вышел, Илья Атаманов с минуту сидел, не двигаясь и глядя в стену, словно медитируя. Он был в мыле, как загнанная лошадь. Воротник сорочки потемнел, спина потная. Начинала болеть голова. Тяжелый день. Тяжелая работа…

Телефон на столе несмело звякнул и умолк. Атаманов встал, открыл встроенный в стену бар, из плоской бутылочки налил на два пальца водки в широкий хрустальный стакан и выпил.

Атаманов в свои сорок пять лет являлся отставным полковником КГБ, ответственным за безопасность международных финансовых операций «Консорциума» и формально считался вторым человеком после Куракина.

Сейчас он стал первым. И эта стеклянная глыба, весь этот гигантский неустойчивый тетраэдр вдруг свалился на его плечи. Вдобавок к западным банкам и подставным фирмам в офшорных зонах, анонимным счетам и специальным курьерам, перевозящим «черную наличку», скользким банковским клеркам и не менее скользким адвокатам добавлялся чудовищный груз внутренних проблем. Кредиторы и должники, несговорчивые партнеры и их бандитские «крыши», анонимные угрозы и заложенные в автотранспорт бомбы, проверка кадров, бесконечные переговоры и «стрелки», сбор информации о конкурентах и противостояние им в аналогичной деятельности…

А тут ещё «прокол» на Ближнем Востоке!

Он пожевал яблоко, совершенно не чувствуя вкуса. «Консорциум» продал Ирану новейшие компьютерные технологии, позволяющие моделировать процессы распада атомного ядра, а ФСБ зацепила это дело и на полный ход ведет следствие! Этот громила Фокин проследил весь путь вырученных денег, а на них закуплены две золотодобывающие шахты на Чукотке и крупнейший угольный разрез на Урале… Еще немного и он вскроет весь стратегический план фирмы. Доказать-то, конечно, ничего не докажет, но проблем может быть много…

Атаманов налил себе вторую порцию «смирновки». Этот чертов майор прет, как танк, он неуправляем, да и откровенно придерживать его все боятся: уж больно жареные факты, можно так подставиться, что самому костей не собрать… И главная проблема состоит в том, что его, Атаманова, большие боссы могут сдать с потрохами и превратить в козла отпущения. Или даже заставить навсегда замолчать, окончательно обрубив концы… То, что Горемыкин сегодня ни словом не обмолвился об его деле, не поддержал, не ободрил — плохой знак. А тут ещё эта новость! Из-за каких-то грязных ублюдков Фокин теперь навалится на него, как раненый медведь…

Он выпил, закурил и уселся на свое место. Уже семь часов. Сейчас самое время поехать домой, скинуть одежду, пропотеть полчасика в сауне, окунуться в холодный бассейн, принять ещё сто грамм и, заведя будильник на половину шестого, завалиться спать.

Но были ещё дела, не менее важные, чем покупка Красноярского алюминиевого комбината…

Атаманов поставил бутылку и стакан на место, приоткрыл дверь кабинета и сказал секретарше:

— Вы можете идти домой.

Он услышал, как в приемной вздохнул, отключаясь, компьютер, щелкнул выключатель адаптера, скрипнула дверца одежного шкафа.

— До свидания, Илья Сергеевич, — донесся негромкий голос.

— До свидания, — сказал Атаманов.

Хлопнула дверь приемной.

Атаманов подвинул к себе телефон, набрал номер и поднес трубку к уху.

— Алло, Ринат. Зайди ко мне.

Шалибов вырос на пороге и застыл в ожидании распоряжений.

— Я слышал, кто-то из твоих неплохо разбирается в электронике, сказал Атаманов.

Ринат подумал.

— Татарин когда-то закончил радиотехнический институт, — наконец сказал он. — Но занимается, в основном, электронными замками…

— Давай его сюда, — Атаманов устало прикрыл глаза. — Сейчас же. Свяжись с ним, и приготовь пару бойцов. Поскорее только.

Пока Ринат переговаривался по мобильному телефону, Атаманов снова открыл бар. На этот раз он отставил бутылки в сторону, достал коробочку с апельсиновым соком и аспирин. Запив таблетку, Атаманов начал одеваться.

— Он будет через десять минут, — сказал Ринат.

— Хорошо. Спустись вниз, встретишь его. Потом идите в кабинет Куракина. Вьюн с Крепышом пусть остаются на входе, никого больше не пускать.

— Понял.

Ринат скользнул за дверь.

Атаманов сунул в карман пачку сигарет, порылся в столе и достал связку с двумя ключами. Это были ключи от куракинского кабинета. Точно такая же связка имелась у Бачурина. Кроме того, Бачурину были известны первые четыре цифры электронного кода на личном сейфе шефа; вторую четвертку цифр держал в памяти Атаманов.

Комбинация менялась в среднем раз в месяц, о чем Куракин извещал обоих замов по отдельности. Бачурин и Атаманов недолюбливали друг друга — Куракин об этом прекрасно знал. Договориться между собой замы не могли, следовательно, забраться в святая святых «Консорциума» по одиночке — тоже. Половинки кода должны были соединиться только в случае каких-то непредвиденных обстоятельств.

Непредвиденные обстоятельства!..

Никто из шефов Атаманова даже не мог предполагать, что они загнутся оба, в одну минуту, не успев отдать последние распоряжения. А невскрытый сейф в кабинете Куракина будет спокойно дожидаться визита следователей ФСБ. Уж они-то наверняка найдут спецов, которые взломают электронную защиту и выпотрошат этот сейф, как цыпленка.

Что там внутри? Какие сюрпризы?

Атаманов не знал наверняка. Копии счетов, чеков, расписки, полученные в результате работы с «черной» наличкой, компрометирующие материалы на конкурентов, представителей налоговых служб… Конечно, там могут оказаться и кое-какие бумаги, опасные для самого Атаманова.

Наверняка окажутся! Куракин был человеком осторожным, он привык никому не доверять, и имел «компру» на каждого… Потому и продержался столько лет на столь «горячей» должности.

Но время ещё есть. Кабинет и сейф шефа пока не опечатаны. Возможно, завтра с утра и эта последняя возможность будет упущена. Не зря Фокин здесь толокся, ох не зря! Мог подчиненных прислать, мог людей повестками вызвать — нет, сам заявился, шастал по зданию, вынюхивал что-то. Нет, медлить нельзя!

Скоростной лифт был отключен и Атаманову пришлось пешком преодолеть два лестничных пролета.

Коридоры «Консорциума» опустели, здесь царил мягкий оранжевый полумрак. Атаманов прошел к двери, где была прикреплена табличка «Куракин М. А., зам. генерального директора по безопасности». Достал трубку мобильного телефона, позвонил на вахту:

— В шестьсот двенадцатом отключите сигнал. Да, это Атаманов.

Лампочка над дверью погасла. Атаманов вставил ключ в прорезь замка и открыл дверь. Включать свет в приемной бывшего начальника он не стал. Светя себе фонариком, отворил вторую дверь, ведущую в личный кабинет Куракина. Здесь он первым делом опустил на окне светонепроницаемый экран и только после этого нажал клавишу электрического выключателя.

В кабинете царил идеальный порядок. Массивный «президентский» стол в виде черной запятой украшали лишь небольшой серый «ноутбук» и канцелярский прибор с ручками, маркерами и карандашами. Девственно чистая пепельница. Три телефонных аппарата на приставном столике. Ничего лишнего.

«Старый чекист», — усмехнулся про себя Атаманов.

А в углу монументом громоздился ящик из сверкающей стали. Атаманов приблизился к нему, разглядел отраженное в полированной металлической поверхности собственное лицо — побриться, между прочим, не мешало бы, а?

Он вернулся к столу, попробовал выдвинуть ящик. Один, второй, третий. Ящики не поддавались. И вдруг откуда-то из угла кабинета до Атаманова донесся нарастающий гул… нет, скорее — грохот. Металлический лязг, напоминающий звук движущегося на полной скорости товарного состава. Звук нарастал с каждой секундой, заполнял собой весь кабинет.

Атаманов растерялся. Встал, снова сел. Снова встал. Звук проплыл через кабинет справа налево и вдруг прервался. Атаманов услышал голос Куракина.

— Ну, — сказал его шеф. — И какого хрена ты здесь позабыл?

Дверь кабинета приотворилась. Атаманов, перенервничавший и уставший до чертиков, был близок к тому, чтобы закричать.

— Можно, Илья Сергеевич?

В дверном проеме показалось лицо Рината Шалибова.

— Какого хрена ты здесь позабыл, спрашиваю? — снова прогремел голос Куракина.

Шалибов слегка побледнел. Атаманов уже успел взять себя в руки.

— Заходи, не мнись! — бросил он с раздражением. — Это игрушки нашего бывшего шефа.

Ринат проскользнул в кабинет. Вслед за ним вразвалочку зашел, оглядываясь по сторонам, носатый тип в дубленке. Из угла опять донесся нарастающий лязг и грохот.

— А чё это такое, слышь? — удивленно спросил носатый, обращаясь неизвестно к кому. Он жевал жвачку, непрерывно двигая челюстями.

— Это Татарин! — представил Ринат своего спутника, стараясь перекрыть посторонние звуки.

— Отключи эту свистопляску! — приказал Илья Сергеевич. — Она началась, когда я попробовал открыть стол!

Ринат повернулся к Татарину. Тот кивнул и неспеша прошелся по кабинету, двигая челюстями и словно принюхиваясь к чему-то длинным крючкообразным носом. Грохот достиг своего пика и снова проследовал в дальний от стола угол. Татарин направился за ним. Наклонился. Отодвинул массивную напольную вазу из керамики и протянул туда руку. Послышался невнятный треск.

Звук прервался.

Татарин подошел к Атаманову и положил на стол маленькую звуковую колонку в виде пирамиды с торчащими из задней стенки проводами. Потом он пошел в противоположный угол, отыскал там вторую колонку и, выдрав её из стены, положил её на стол рядом с первой.

— Я сам чуть не обосрался, — сказал Татарин, издав неприятный смешок. — А чё, грамотно придумано, слышь, да?

Атаманов ничего не ответил, закурил и уселся в кресло Куракина.

— Значит так, Татарин. Мне нужно достать документы из стола и сейфа. Быстро и аккуратно. Ничего не курочить. При мне не выражаться и не смеяться идиотским смехом. И выплюнь резинку, а то тебе нечем будет её жевать! Ты меня понял?

— Понял, шеф, — покладисто сказал Татарин.

Он выплюнул жвачку в ладонь и спрятал её в карман. Приблизился к столу, дернул один из ящиков. Сказал: «Ясно.» Заглянул под стол, затем принялся осматривать «ноутбук».

— Надо включить машинку, — сказал он и посмотрел на Атаманова. — Можно вас побеспокоить?

Ринат незаметно усмехнулся. Подобная учтивость была совершенно несвойственна бойцу. Значит, он почувствовал, что шеф действительно может вышибить ему все зубы.

Атаманов встал и прошел к окну, забранному черным экраном. Татарин уселся перед компьютером, откинул крышку, включил. Его короткие пальцы с необычайной ловкостью принялись выстукивать по клавишам. Через минуту из недр «ноутбука» раздался плоский бравурный звук.

Татарин отодвинулся вместе со стулом, потянул верхний ящик на себя.

— Готово, — сказал он, продолжая машинально двигать челюстью. — Что дальше?

Атаманов приблизился к столу. Ящик выдвинулся легко, внутри он увидел стопку разноцветных пластиковых папок и краешек ребристой ручки пистолета. Атаманов выдвинул второй ящик, третий и четвертый. Хорошо.

— Теперь — сейф, — его голос заметно подобрел. — Там электронный ключ с восьмизначным кодом.

— Восемь знаков? — Татарин выпятил нижнюю губу. — Это сутки сидеть, не разгибаясь…

— Последние четыре цифры известны, — сказал Атаманов. — Не сделаешь пойдешь на пенсию.

Он сел за стол и вытащил из ящика первую стопку бумаг. Татарин постоял, разглядывая сейф, подвигал челюстью. Он сам неоднократно отправлял несправившихся сотрудников «на пенсию» и совершенно не хотел идти следом за ними. Наконец выдавил:

— Ну так четыре… Это же не восемь, ага… Что за цифры, шеф?

Атаманов назвал.

Работа пошла.

Вьюн и Крепыш, развалясь, сидели в креслах на первом этаже «Консорциума». Через стекло дежурки они видели мерцающие экраны мониторов там охранник, парень одних с ними лет, контролировал периметр здания, подвал, чердак и этажи.

Вьюн думал пересидеть в дежурке, выпить чайку, посмотреть по видаку порнуху — какая хрен разница, ведь Ринат не говорил, что им надо под самыми дверями торчать. «Ждать внизу, никого не пускать,» — такая была команда. Но Крепыш, обладавший, видно, более крепкой и трезвомыслящей головой, сказал:

— В дежурку не пойдем, будем здесь. Ну его, придерутся еще… Сейчас по всей фирме шорох идет, вроде собираются штат сокращать.

Пришлось согласиться.

Говорить им было не о чем, обо всем давным-давно переговорено. Попробовали сыграть в «очко» — темновато. Так и сидели, поглядывая то на мерцающие экраны, где ничего не разобрать, — то на улицу. Где тоже ни зги не видно.

В начале двенадцатого позвонил Ринат: спускаемся, встречайте.

Через минуту объявились. Ринат и Татарин тащили в руках большие пластиковые пакеты. Третьим шел Атаманов.

— В машину, — скомандовал он.

Вьюн и Крепыш побежали вперед, помогли забросить пакеты в подержаный опель «Фронтера». Ринат и Атаманов сели на заднее сиденье, Татарин остался в фирме.

— Ко мне, в Малаховку, — приказал Атаманов.

Крепыш надавил на газ.

Оказалось, что в тех пакетах — бумаги. Атаманов всю дорогу смотрел их, листал, хмурился, потом снова рассовывал по пакетам. Ринат демонстративно смотрел в окно. В Малаховке находился особняк нового шефа — четырехэтажное бело-розовое строение, будто вылепленное из зефира. Вокруг — заиндевевшие королевские сосны, расчищенные от снега дорожки, несколько неподвижных фигур вдоль высокой ограды. Они проехали по аллее метров двадцать, затем Атаманов велел остановиться. Он сунул Вьюну фонарик, сказал:

— Во-он мангал, видишь? Рядом кострище и дрова под полиэтиленовой пленкой. Покурите пока там, и костер разложите — погреетесь.

Вьюн и Крепыш вышли. Атаманов продолжал рыться в бумагах. В основном это были копии чеков с множеством нолей, договоры о купле-продаже квартир, полученных разными людьми в качестве взяток, досье с компрометирующими фотодокументами на некоторых банкиров, крупных чиновников в городском и федеральном правительстве. Это был «золотой запас» Куракина — то, что помогало ему чувствовать себя уверенно в любом самом высоком кабинете.

Атаманов понял, что теперь, когда все это богатство находится в его руках, работать будет легче. Если… Если его признают, как признавали Куракина. Иначе пристрелят, как собаку и заберут весь компромат.

Были здесь и документы, призванные держать «на крючке» его самого: те, что касались темных сторон деятельности «Консорциум-Кредита» — дочерней фирмы, основанной Атамановым ещё в начале девяностых годов. Их Илья Сергеевич особо бережно сложил в отдельный пакет.

— Я, наверное, выйду, погреюсь с ребятами, — сказал Ринат.

— Погоди, — остановил его Атаманов.

В руках у него осталась последняя папка, которую он пока никуда не пристроил. В папке лежало фото, явно переснятое с какого-то документа и увеличенное — молодой человек с решительным лицом: квадратный подбородок, плотно сжатые губы, непроницаемый взгляд прищуренных глаз. Еще там находилась фотокопия расписки, где говорилось о том, что некто Евсеев Л. В. 18 августа 1991-го г. принял под отчет от Гохрана СССР ограненных бриллиантов на сумму два миллиарда девятьсот миллионов двести сорок тысяч долларов США. Цифры были дважды подчеркнуты красным маркером. Баснословная сумма и фотография явно имели какую-то связь.

— Не знаешь, кто это?

Он протянул фотографию Шалибову. Тот взглянул на неё и присвистнул.

— Это Карданов. Тот парень, которого искал Куракин.

— Ну, а ты как думаешь, зачем он его искал?

Ринат пожал плечами.

— Наверное откопал что-то интересное.

Атаманов закусил губу. Да, три миллиарда долларов — это очень интересно!

Он ясно увидел перед собой ровную башенку из стодолларовых купюр, поднимающуюся на полукилометровую высоту. Три миллиарда. Примерно одна сотая часть всей долларовой наличности, которая ходит сейчас по белу свету. Этот кусок как раз по масштабам Куракина. Но когда гоняешься за такой суммой, очень просто найти свою смерть.

— Ах черт!

На лице бригадира отразилось крайнее возбуждение.

— Они же взорвались в районе его дома! Тот жил на Ломоносовском, в двух шагах от магазина «Океан»!

— Точно?

— Точно… — ошеломленно произнес Ринат. — Значит, это он, гад! Надо его из-под земли вынуть и на куски порезать!

— Найти надо, а резать погодим. Я хочу спросить у него кое-что…

Атаманов отложил папку в сторону.

— Отнести это к мангалу, — буднично кивнул он на остальные пакеты. И столь же буднично добавил:

— Завтра привези мне сюда этого Карданова.

— Сделаю, — почтительно кивнул бригадир.

Изображенного на фотороботе человека установили довольно быстро: Иванов Максим Петрович из сто двадцать четвертой квартиры. Несколько лет отсутствовал, неделю назад появился и снова пропал.

Замок оказался непростой, и Фокину пришлось немного повозиться. Гарянин стоял на полпролета выше, Сверкунов — ниже лестничной площадки. К счастью, никто не появился. В конце концов майор нащупал отмычкой нужный выступ, нажал — и дверь в квартиру номер сто двадцать четыре открылась.

Здесь явно никто не жил, и уже давно. Ток воздуха подхватил с пола лохматые катыши пыли. Вешалка в прихожей пуста. Холодильник отключен. Вокруг кольца стока в ванной образовалась ржавая кайма.

Сверкунов и Гарянин стояли у входа, чтобы не оставить следов, Фокин ходил по квартире, остро оглядываясь по сторонам. Он пытался угадать «Брюнета» по его вещам, обстановке — но это было нелегко. Квартира имела обезличенный, неодушевленный вид. Казенщина. Комната в общежитии.

Одежный шкаф: несколько мужских сорочек устаревшего покроя, поношенный костюм. Карманы пусты.

Письменный стол: две стопки писчей бумаги и ластик. Никаких документов, записей, рисунков, писем или открыток. В ящиках всякая мелочевка: колпачок от авторучки, карандаши, скрепки россыпью, значки, какой-то брелок…

Фокин сел в кресло, вытянув длинные мощные ноги. Кресло под ним жалобно застонало. Майор ещё раз огляделся. Он испытывал неясную симпатию к «Брюнету». Даже если тот и взорвал микроавтобус с шишками из «Консорциума» — в конце концов, туда им и дорога. Жаль только, Атаманова там не было…

И в число скоропостижно скончавшихся от закупорки сосудов «Брюнет» не попал, как-то сумел выбраться… Молодец! Но вот то, что на нем пересеклись «дипломат» из специального сплава и секретная взрывчатка меняло дело в корне! Если человек крутится в средоточии государственных секретов, то это неспроста… И он, Фокин, отыщет его, несмотря на эти неясные симпатии.

— Что нам делать, товарищ майор? — вывел его из размышления осторожно подошедший сзади Сверкунов.

— Повытаскивай ящики из стола, осмотри шифоньер. А Марат пусть пошарит на кухне. — равнодушно сказал Фокин. При таком уровне «стерильности» это заведомо дохлый номер, но все надо проверять до конца — таковы азы следствия.

Сверкунов тоже понимал всю безнадежность своего занятия, но азартно взялся за дело. И вскоре был вознагражден. В среднем ящике стола оказался простой, но достаточно надежный тайник: искусно подобранная по текстуре и тщательно подогнанная фанерка образовывала второе дно. Клинок ножа поддел её и фанерка отскочила.

— Ничего себе! — воскликнул Сверкунов. В руках у него оказались три паспорта: два в голубых обложках — советские дипломатические, и темно-зеленый — американский.

Фокин вскочил.

— Ну-ка, дай сюда!

Во всех паспортах вклеена одна и та же фотография — разыскиваемого «Брюнета». Но фамилии были вписаны разные.

«Валерий Сергеевич Остапенко», «Макс Витальевич Карданов», «Роберт Уильям Смит».

— Вот ещё спецпропуска…

Сверкунов протянул несколько заламинированных прямоугольников с затейливым красочным рисунком, водяными знаками, цветными фотографиями и типографским текстом. Один пропуск разрешал Максу Витальевичу Карданову проходить в любые помещения, блоки и сектора, другой запрещал контроль и досмотр его машины, вещей и следующих с ним лиц, третий обязывал руководителей органов МВД, КГБ, гражданских и военных начальников оказывать ему всяческое содействие.

— Нашли что-нибудь? — на пороге появился привлеченный возбужденными возгласами Гарянин.

— Ничего! — отрезал Фокин, придавив тяжелым взглядом, открывшего было рот Сверкунова. Он уже жалел, что не сам осмотрел стол. В делах о шпионаже, либо об измене в высших эшелонах спецслужб чем меньше осведомленных лиц, тем лучше. А перед ним как раз такое дело, сейчас это стало совершенно ясно.

Дальнейший осмотр квартиры новых результатов не дал. Майор подошел к телефонному аппарату, не снимая трубки, осмотрел его, записал накарябанный на пластмассовой пластинке номер. Потом по рации связался с Управлением.

— Подключите наш узел связи к номеру…, - он продиктовал цифры. Пусть определят с каким абонентом было последнее соединение и когда. И соберите все данные на этого абонента.

В машине он представлял, какой фурор вызовет его сообщение у начальства. И вдруг укол неисполненной мести загасил радостное возбуждение. Он уже забодал Клевца с этим Татариным, поднял все свои возможности и в последние дни люди с такими или похожими фамилиями и кличками испытали немалое беспокойство. Но нужного среди них не оказалось. И это омрачало радость от предстоящего разоблачения опасного шпиона.

— Ну че, куда поедем? — спросил Крепыш и подтянул оттягиваемые кобурой брюки.

— Давай на Ленинский.

Ринат сел на заднее сиденье просторного, как дом, опеля «Фронтера», оставив место рядом с водителем для Вьюна.

Квартиру на Ленинском Ринат знал хорошо. Когда год назад Куракин как сумасшедший стал искать какого-то Карданова, он сам назвал ему этот адрес. Вызвал к себе в кабинет, посадил за стол, разложил фотографии.

На всех снимках красовалась темноволосая девушка с тонким лицом большие глаза, высокие скулы, чуть удлиненный четко очерченый нос. Девушка выходит из подъезда многоэтажного дома. Девушка садится в какую-то раздолбанную малолитражку. Девушка в гастрономе у молочной витрины (снято с улицы, через стекло). Девушка в форме стюардессы, на плече дорожная сумка, — спешит куда-то на фоне огромного табло с названиями городов. Девушка в…

Ринат взял снимок в руки, рассмотрел внимательнее. Девушка сидит за низким столиком кафе вместе с «объектом» Кардановым. Это единственное фото, где она улыбается.

— Смулева Мария Евгеньевна, стюардесса, двадцать девять лет, русская, незамужем, — произнес Куракин, и его толстый палец с аккуратно подпиленным ногтем лег на фотографию, накрыв улыбающееся лицо. — Это его подружка, Ринат. У нас есть к ней определенный интерес. Если Карданов появится в Москве, он обязательно придет к ней.

— … Алё, Ринат? — донесся издалека голос Крепыша. — Чего молчишь-то? Этот дом или нет?

Ринат очнулся. Опель остановился в темном прямоугольном дворе, двигатель мягко стучал на холостом ходу, в салоне было накурено и жарко. Крепыш вопросительно уставился на Рината. Ринат опустил стекло и выбросил потухший окурок. Выглянул наружу.

— Этот, — сказал он. — Отъезжай за дальний угол, там есть место для парковки. И свет убери.

— А с чего ты решил, что он здесь? — Крепыш наморщил покатый лоб. Может он у себя на Ломоносовском, может ещё где… Москва большая.

— Раз говорю, значит знаю! — отрезал Ринат.

Крепыш отпустил сцепление, джип покатился по подъездной дороге, развернулся на Т-образной развилке и задом отъехал за угол дома. Фары погасли. Ринат вышел наружу. Дом был похож на огромную перфокарту со случайным узором светящихся окон. Для того, чтобы прочитать здесь нужную информацию, Ринату не требовалась ЭВМ: окна квартиры Смулевой были темны. Даже мерцания телевизора не заметно.

Или Маша ушла куда-то с Кардановым, или (что менее вероятно) они легли спать.

Ринат вернулся к машине.

— Шестой подъезд, четвертый этаж, квартира пятьдесят восьмая. — Он бросил Крепышу на колени короткий металлический ключ. — Это от парадного. Дома скорее всего никого нет, ждете на площадке. Объект среднего роста, волосы темные, короткие. На щеке царапина. С ним симпатичная женщина в «норке». Хоть знаете, как норковая шуба выглядит?

Крепыш неуверенно кивнул.

— Они могут приехать на такси. Выглядывайте в окно, слушайте. Пушки не доставать, он не из пугливых. Драку не затевать — неизвестно, кто кого. Брызните «отключкой» в морду и тащите сюда. Говорите с ним, как с пьяным.

— А с бабой что делать? — спросил Вьюн.

— Ничего! — зло рявкнул Ринат. — Я тебе хоть слово сказал про бабу? То-то же! Даже пальцем не трогать!

Вьюн обиженно надул губы. Столь жесткого запрета и по столь пустяковому поводу выслушивать ему ещё не приходилось.

— Как же так? Она пасть откроет, орать начнет… Хоть легонько по башке, да надо…

Ринат сделал резкое движение и маслянистый ствол «макара» уперся боевику под подбородок, зловеще щелкнул предохранитель.

— Ты с кем споришь?! — страшным голосом прошипел бригадир. — Может ты главнее меня? Может ещё оттрахать её хочешь? Сейчас я тебя трахну — пулей в мозги!

Черные влажные глаза приблизились вплотную, в них горела злоба и явная готовность нажать на спуск. Низкий лоб Вьюна обильно покрылся потом, челюсть отвисла.

— Да нет, что ты, шеф… Сукой буду, у меня и в мыслях не было… Оговорился сдуру и все…

Он побледнел, голос прерывался. Крепыш съежился, отодвинулся подальше и вжался в дверцу, чтобы не задело рикошетом и не забрызгало кровью. Это была не просто угроза, оба боевика знали — ещё миг и мозги Вьюна повиснут на потолке и стенках салона.

— Два мудака за такие вещи свое получат! Вы тоже захотели?

— Нет, Ринат, нет! — поспешно заверил Крепыш. — Мы только тебя слушаем! Что скажешь, то и сделаем!

— То-то! — «итальянец» спрятал пистолет и, успокаиваясь, глубоко вздохнул.

— Повторяю, она вас вообще не должна интересовать. Взяли объект, вывели, посадили в машину. Все! Понятно?

Боевики усердно кивнули.

— Вперед. Я жду здесь.

Вьюн и Крепыш вылетели на улицу.

— Ничего себе! — Вьюн потер красный кружок под подбородком. — Думал хана… У тебя таблеток нет?

— Потом… Не останавливайся, а то опять…

Они шли вдоль длинного дома, думая каждый про себя: как это — взять мужика, а с бабой ничего не делать? Она ж поднимет на уши весь подъезд, тут такое начнется… Ну а если пшикнуть из «сифона»? Ну разве что если пшикнуть, а перед этим ещё в темя дать, тогда, пожалуй, можно ничего и не делать… А тут такой запрет!

Дойдя до шестого подъезда, Крепыш открыл дверь парадного, они с Вьюном зашли внутрь. На крыльцо упала полоса неяркого света, и тут же исчезла. Щелкнул замок.

Ринат не торопился садиться в машину, прошелся взад-вперед. Голова ещё гудела от избыточного тепла в салоне и табачного дыма. Ринат набрал горсть снега, размазал по лицу, приятно вздрогнул, когда струйка талой воды скользнула за шиворот. Хорошо…

И тут он заметил, что снег у противоположного угла дома вспыхнул и заискрился, отражая свет автомобильных фар. Ринат отступил за угол, напрягся. На подъездной дороге появился какой-то тяжелый внедорожник, определить модель Ринату сразу не удалось. Машина медленно ползла, скребя покрышками асфальт; в салоне глухо ухали тяжелые ритмы.

Но вместо того, чтобы остановиться у одного из подъездов, джип зачем-то доехал до самого конца подъездной дороги и, включив задние огни, стал разворачиваться, повторяя маневр, который несколькими минутами ранее выполнил Крепыш.

Сдавая назад, машина приблизилась почти вплотную к опелю, помигала задними фарами и остановилась. Оттуда вышел молодой парень в спортивной куртке нараспашку и, уперев руки в бока, уставился на сверкающий радиатор опеля «Фронтеры».

— Не по-онял! — сказал он громко, растягивая гласные и глотая букву «н», так что получалось: «не по-о'ял». — А чей это танк здесь стоит, не понял? Твой?

Он повернулся к Ринату, подпиравшему стену дома.

— Ну мой, — сказал Ринат, приближаясь к машине. — Какие трудности?

Вблизи он успел рассмотреть нахальный рыжий чуб своего собеседника, светлые, чуть навыкате, глаза, и марку его машины — «Рэйндж Ровер» за семьдесят тысяч долларов. Ну, тут все понятно: «Фронтера» Крепыша стоила вдвое меньше, и в специфических кругах не котировалась. К тому же это явный «секонд хэнд» с одной из немецких авторынков. Немудрено, что рыжий свое презрение к дешевой модели распространял и на её владельца.

— У меня трудности? — рыжий зло хохотнул. — Не, ты мне нравишься, мужик!.. У меня никаких трудностей! Я приехал домой и хочу поставить машину на место. А здесь стоит этот твой хренов танк! — Он зачем-то хлопнул рукой по капоту опеля. — Ну что смотришь? Сваливай, мужик, и поскорее, у меня дома ужин стынет!

Свалить, конечно, не проблема — но Ринат не хотел, чтобы Карданов прежде времени заметил их машину. Это может поставить под угрозу всю операцию.

— Здесь полно места, — сдержанно сказал он. — Вон, можешь поставить хоть у подъезда…

— Сам туда и ставь! — рявкнул рыжий, теряя терпение. — Сваливай на хер!

Ринат лично убил не меньше трех таких крутышей, но сейчас приходилось смириться. Он сплюнул, развернулся, подошел к опозоренной «Фронтере» и рывком распахнул дверцу.

— Козел… — в сердцах пробормотал бригадир. Вот же посчастливилось нарваться на придурка! Делать нечего, из двух зол придется выбрать меньшее и откатить машину в сторону — в драку ведь не полезешь.

Но у рыжего неожиданно прорезался музыкальный слух.

— Не по-нял! — произнес он медленно, словно ещё не веря услышанному. Кто тут козел? Я не понял!.. Эй, Вовик!

Ринат не успел ничего сказать или подумать, как рыжий схватил его за отворот куртки, развернул к себе и ударил спиной о борт джипа. Одновременно из внедорожника вылезло ещё одно существо с короткими и мощными, растопыренными в стороны конечностями.

— Вовик, слышь — да он кто тако-ой?!

Ринат скосил глаза в сторону, сориентировался. Выбора не оставалось. Привычным ударом колена он поразил рыжего в самое уязвимое место, а когда тот обмяк, с размаху рубанул лбом в переносицу. Рыжий залился кровью, неловко попятился и плюхнулся в сугроб.

— Эй, а ну погодь, ты! — раздался голос второго существа.

Ринат встал в стойку и быстро развернулся лицом к новому противнику.

В это время Вьюн и Крепыш ожидали «объект» на площадке четвертого этажа. Курить в таких случаях не полагалось — запах табачного дыма демаскирует засаду и настораживает жертву. Они сидели на корточках, прислонившись спинами к стене и по укоренившейся привычке молчали каждый о своем. Вьюн первый услышал крики на улице, встал и выглянул в окно.

— Смотри, Крепкий, — удивленно присвистнул он. — Какие-то мужики Рината завалить хотят. На машине приехали.

Крепыш вскочил и приник лицом к стеклу.

— А может, это «друг» прибыл?

Ни слова больше не говоря, они сбежали вниз и выскочили из подъезда. Вьюн на ходу извлек из кармана аэрозольный баллончик. Это был запрещенный в России горчичный газ. В отличие от «черемухи» или «сирени» он не заставлял пускать слюни и сопли, а полностью «вырубал» жертву на несколько минут.

Один из противников Рината уже сидел в сугробе, размазывая снегом кровь по расквашенной физиономии. Это ничего не значило: сейчас плачет и умывается, а через пять секунд вытащит пушку. Поэтому Вьюн угостил его доброй порцией газа, так что рыжий распластался на испачканном кровью снегу.

Ринат махался со вторым, похожим на водолаза, в раздутом избыточным давлением скафандре. Видно скафандр гасил удары, потому что ни Ринат, ни подоспевший Крепыш ничего не могли с ним сделать. Вьюн подбежал сбоку и пустил струю газа, но не попал, Ринат и Крепыш, громко матерясь, отскочили. Вьюн повторил попытку, но «водолаз» увернулся и ударил его по руке, так что она онемела от кисти до плеча. Баллончик улетел в темноту. Второй удар со свистом рассек воздух рядом с лицом — если бы зацепил, Вьюн наверняка оказался бы в больнице. Или в морге.

Хорошо, что Ринат и Крепыш вновь бросились вперед. Теперь они втроем с остервенением гвоздили «водолаза» руками и ногами. Постепенно удары стали пробивать туго накачанный скафандр.

— Вариантов несколько, — рассказывал Макс. — Развозить по квартирам проституток или жить в тьмутаракани и караулить стройку.

— А почему ты решил устраиваться именно в охранники? — спросила Маша.

Они сидели в небольшом опрятном баре и Макса радовало, что цены здесь вполне приемлемые. Конечно, было бы лучше, если бы Маша готовила ужины дома, но пока она такого желания не выражала.

— Это то, что я более-менее умею, — пояснил Макс, запивая острую пиццу по-милански молдавским «каберне».

— Да, в оружии ты разбираешься и дерешься здорово, — задумчиво проговорила Маша. Она ела жареную домашнюю колбаску, аккуратно отрезая маленькие кусочки.

— Неужели дипкурьеров всему этому учат?

— Конечно, — кивнул Макс.

— Сейчас просто так, «с улицы», устроиться трудно. Разумеется, на хорошую работу. Но я узнаю у своих знакомых…

— У тебя есть знакомые в охранных структурах? — удивился Карданов.

Маша уклончиво пожала плечами.

— У меня есть подруги, у них мужья, приятели, друзья мужей…

— Ну, через такую длинную цепочку устроиться трудно. Тем более, на приличную зарплату.

Макс замолчал, медленно потягивая терпкую рубиновую жидкость.

— Впрочем, у меня появилась одна мысль… — неожиданно оживился он. Как тебе нравится сумма в миллион долларов?

Девушка улыбнулась.

— А ты знаешь, где его взять?

— Представь себе.

— И где же?

— В чемодане. Очень прочном металлическом чемодане.

— А где же этот чудный чемодан?

— Пока не знаю, — честно сказал Макс. — Но попробую поискать.

Маша звонко рассмеялась. У неё были ровные, жемчужного оттенка зубы.

— Кладоискательство — удел мальчишек. Почему ты так на меня смотришь?

— Я хочу тебя.

— Прямо сейчас? — она засмеялась ещё звонче.

— Да.

— Принято. Тогда допиваем кофе и уходим из этой забегаловки.

— А по — моему, тут вполне прилично. И ужин на двоих с вином стоит немногим больше, чем стакан апельсинового сока в «Аркадии».

— Не будь занудой…

Макс остановил частника на потрепанных «жигулях», они сели на заднее сиденье, он сразу же притянул Машу к себе и она охотно подалась навстречу. Губы девушки пахли не помадой, а вином и жареной колбасой, но Макса это не оттолкнуло. Они целовались, как убежавшие в пустой класс школьники на выпускном вечере: страстно, исступленно и самозабвенно. Только опыта у них было побольше…

Мимо проносились освещенные прожекторами рекламные плакаты, ярко подсвеченные изнутри витрины, то обгоняя, то отставая, двигались рядом другие машины. Тонированные стекла роскошных иномарок скрывали, что происходит за ними, в некоторых имеются и перегородки, отделяющие от шофера — там, в кондиционированном комфорте, на мягких широких диванах можно вообще заниматься чем угодно… Но и здесь — в убоговатом прокуренном салоне за прозрачными стеклами, прямо за спиной водителя Макс и Маша делали все, что хотели.

Повозившись в складках одежды, рука Макса проникла Маше под юбку, скользнула по обтянутым скользким нейлоном бедрам и уперлась в теплый и уютный тупичок… Бедра сами собой раздвинулись и он взял в ладонь небольшую упругую выпуклость, погладил, стараясь нащупать место, где она раздваивается. Маша напряглась, её упругий язык глубоко проник в рот Макса и как живой, задергался из стороны в сторону. Макс возбудился до предела, резко просунул руку вверх, по животу, оттянул резинку колготок, трусиков и вернулся туда же, где уже был, только теперь пальцы ощущали не прохладную гладкость лайкры, а горячую влажную мохнатость женского естества.

Маша застонала словно в бреду, тонкие пальцы расстегнули «молнию» на брюках, через секунду упругий язык принялся ласкать самую чувствительную часть его тела.

В салоне было темно, но возня и звуки будоражили и тревожили водителя: если мужик плюет на окружающих и делает, что хочет, значит он из новых хозяев жизни, утверждающих свои самочинно присвоенные права с помощью кулака, ножа или пистолета. Поэтому шофер весь закаменел и отчаянно гнал по покрытой снегом дороге. Маша, очевидно, забыла про него, либо считала, что все внешние проблемы — не её забота, во всяком случае вела себя так, будто они находились наедине и упоенно предавалась столь неожиданно начатому делу. Ее настроение передалось Максу, он абстрагировался от неподходящей обстановки, он напряженной спины постороннего человека перед собой, от густого запаха дешевых чужих сигарет, и расслабленно поплыл по волнам наслаждения. Ему настолько удалось абстрагироваться он реальности, что он почувствовал возможность настоящего завершения любовной игры. По настойчивости машиных действий он понимал, что это не прелюдия: именно такого завершения она и ждет.

Но до естественного окончания феллацио дело не дошло: машина резко затормозила. Они стояли у машиного дома, но подъехать к подъезду не получалось: прямо на дороге шла ожесточенная драка. Невысокий плотный «качок» отбивался от троих нападавших, пропуская удар за ударом, охая и матерясь, но умудряясь как-то удерживаться на своих коротких, широко растопыренных ногах. Чуть в стороне стоял на коленях и раскачивался пьяный с окровавленным лицом и стоящими дыбом волосами.

— Гля, что творится! — с удовлетворением сказал водитель. — Это новые русские. Пусть все друг друга перебьют!

Макс поспешно застегнулся и протянул ему полтинник. Благодаря Маше за несколько дней он уже узнал все таксы и расценки.

— Давай обойдем вдоль дома, — сказал Карданов. — Не бойся, им не до нас.

Но он ошибся. Один из нападавших, в длиннополом кожаном пальто, обернувшись, выкрикнул какое-то слово. Остальные тут же оставили свою жерту и развернулись.

Смысл слова дошел с опозданием и в сознании тут же включилась красная лампочка тревоги. «Объект!» Обычные любители уличных драк такой терминологией не пользуются.

Лампочка вспыхивала с определенной периодичностью, звуки стали глухими и вязкими, время растянулось. Словно он отрабатывает задание на виртуальном тренажере в особом учебном центре КГБ СССР, и Спец из другой реальности кричит ему: то ли подсказывает, то ли ругает, но прислушиваться и разбирать нет времени…

— В подъезд, — он толкнул Машу в открытую дверь. — Поднимись на этажи и жди. Если полезут следом — звони в двери, кричи, зови на помощь.

Сам двинулся навстречу расходящейся с разных сторон троице.

— Ну, что надо? — хищно оскалился Макс и для случайных дебоширов этого должно было хватить. Но эти были не случайными.

Они быстро и несуетливо рассредоточились вокруг него треугольником. Никому не нужный теперь «качок» ковылял, держась за причинное место, к своему поверженному товарищу.

— Мы за тобой, — сказал мужчина в кожаном пальто. Судя по голосу, он был чем-то здорово раздосадован. — Есть предложение прокатиться в одно место.

— Куда? Кто вы такие? Кто вас прислал?

Один из тройки уже успел зайти ему за спину и застыл там в нескольких шагах.

— Все узнаешь, — длиннополый сплюнул. — Садись в машину.

Второй приближался мягким шагом, постепенно разворачивая корпус в боковую стойку.

— Жить надоело? — страшным голосом спросил Макс.

Он шагнул в сторону, чувствуя, как человек сзади повторяет его движения. Тот, конечно, не подозревал, что Макс чувствует спиной. И поплатился за свою недальновидность.

Резко согнувшись, он выбросив ногу назад. Удар получился далеким от классического, поскольку мешала одежда — но ботинок Макса увесисто врезался в живот стоявшего сзади. Он почувствовал, как вздрогнул и «развалился» пресс под ударом, раздался хриплый вздох. Шаг в сторону, разворот. Макс увидел загнутую крючком фигуру и мучительно раскрытый рот. Не прекращая движения, он резанул локтем в висок и Вьюн рухнул на утоптанный снег.

Теперь перед ним маячило другое лицо, вытянутое, с узкой переносицей. Где-то сбоку перемещался длиннополый, отвлекая на себя внимание. Макс пригнул голову и, проведя обманный финт ногой, чтобы вывести противника из равновесия, ударил в подбородок. Лицо успело метнуться в сторону, удар не получился. В ту же секунду что-то твердое и тяжелое врезалось под правую лопатку. Крутнувшись на месте, Макс развернулся и, едва не упав, отскочил в сторону. Каждый вздох теперь отдавался резкой болью. Кулак длиннополого пересекали отблескивающие шипы стального кастета.

— Ах ты сука! — хрипло выдохнул Макс. Он сделал вид, что отпрыгивает еще, но на самом деле притормозил и метнувшийся следом Крепыш напоролся на сокрушительный тычок в подбородок от которого мгновенно потерял сознание.

Макс развернулся. Длиннополый субъект, стоял перед ним, чуть пригнувшись и выставив вперед невооруженную руку. Он действовал вполне грамотно и несомненно знал о пользе «подручных предметов». Силы у Карданова иссякали.

— Дергай отсюда, завалю! — как можно грознее сказал он. Это тоже была одна из хитростей Спеца: угроза — оружие бессилия. Если ты действительно можешь разделаться с врагом, надо это и делать, а не грозить впустую.

Но случилось чудо и уловка подействовала. Длиннополый вдруг выпрямился, хмуро пожевал губами, спрятал в карман руку с кастетом и, развернувшись, быстро направился к джипу, не обращая внимания на обездвиженных напарников.

Чьи-то пальцы вцепились сзади в рукав пальто. Макс резко обернулся и успел сдержать руку. Это была Маша.

— Никто не открывает, никто! Я и стучала, и звонила, и кричала… Скорей, пойдем домой!

— Сейчас, сейчас…

Макс прислонился к стене. У него дрожали ноги, дрожало все тело, ломило спину. «Как бы не треснуло ребро», — подумал он.

Его недавние противники постепенно пришли в себя и, поддерживая друг друга направились к джипу. Неловко погрузились вовнутрь, хлопнули дверцы, ровно заурчал мотор. Автомобиль развернулся и двинулся между домами. Навстречу проехала раскрашенная «волга» муниципальной милиции, остановилась рядом с Максом и Машей. В приоткрытое окно выглянул молоденький лейтенант.

— Здесь, что ли драка была?

— Была, — кивнул Макс. — Они только что уехали на джипе. Вы с ними разъехались.

— А-а, вон оно что… — Лейтенант на секунду замялся.

— Вы их знаете?

— Нет.

— А номер машины запомнили?

— Чего его запоминать! — раздраженно сказал Макс. — Догоните и увидите. У них ещё след не простыл!

— Догоните… Не все так просто. А если стрелять начнут?

Аргумент был убойным. Слов у Макса не оказалось и он только развел руками.

Лейтенант приободрился.

— Значит, претензий к ним у вас нет?

— У меня вообще нет ни к кому претензий. Хотя оснований для претензий больше, чем достаточно…

Не прощаясь, он повернулся и, подхватив Машу под руку, пошел домой.

Вместо секса пришлось заняться лечением. Макс лежал на животе, а Маша осторожно ощупала ушибленное место и пришла к выводу, что ребро не сломано.

— Сейчас поставим холод, потом я нанесу йодную сетку…

— А пиявок ставить не будешь? — пошутил Макс, не подозревая, что давешние пиявки спасли ему жизнь.

— Что-то у нас каждый день одно и то же, — сказала Маша. — Сначала драка, потом лечение… Но дерешься ты здорово!

— Если так пойдет и дальше, я быстро восстановлю форму.

— И найдешь миллион долларов?

— О! Дай-ка мне телефон.

Слегка приподнявшись на локтях, Макс набрал номер. Трубку сняли почти сразу.

— Веретнев слушает.

— Алексей Иванович, это я.

— На ловца и зверь бежит, — довольно хмыкнул Слон. — Что-то ты пропал! Давай ко мне, дело есть.

Макс вздохнул. Боль уменьшилась, но окончательно не прошла.

— Не могу. Меня подбили какие-то гады, лежу с компрессом. Но у меня тоже есть дело. Может подкатите ко мне?

— Хорошо, — Веретнев не стал спорить. — Говори адрес.

— Ленинский проспект, 154, квартира 58, шестой подъезд.

— Ладно, через полчаса жди.

Маша, загадочно улыбаясь, подошла к кровати. Она переоделась в домашний халатик и успела снять дымчатые колготки. Голые ноги откровенно белели.

— С этим Алексеем Ивановичем ты и будешь искать клад? Очень хорошо. А пока давай я тебя помассирую.

Она села верхом ему на спину и принялась разминать плечи. Макс ощутил горячую влажную промежность на своей пояснице и понял, что девушка сняла и трусики.

— Это вместо йодной сетки? Действительно нетрадиционно…

— Ты не против? — с придыханием поинтересовалась Маша и, не дожидаясь ответа, принялась скользить нижней частью тела вдоль позвоночника: вверх вниз, опять вверх и снова вниз. Ее бедра двигались с гораздо большей энергией, чем пальцы, разминающие напряженные плечи. Это не оставляло сомнений в том, какой массаж является основным, а какой сопутствующим.

Макс расслабился, каменное тело постепенно размягчалось. Врезавшиеся в память фигуры, взявшие его в кольцо возле самого дома, утратили четкость очертаний и таяли, превращаясь в туман.

— Где у тебя болит? — прерывающимся голосом спросила Маша.

— Здесь? Или здесь?

— Чуть выше… И правее… — голос у него тоже изменился.

Горячая плоть переместилась в нужном направлении. Еще недавно здесь лежал лед. То ли из-за контраста температур, то ли по другим причинам, но ушиб перестал болеть: появилось ощущение, что вагинальный жар проникает сквозь мышечный пласт и разглаживает поврежденные ткани. Взад-вперед, взад-вперед… Ритмичные движения распахнутой, оставляющей на коже скользкую смазку, промежности затронули в подсознании какие-то смутные воспоминания.

— Здесь? Да? Здесь? — шептала Маша, убыстряя движения, её ногти хищно впились в плечи Макса. Он попробовал пошевелить спиной в ответ, но ничего не вышло, пришлось лежать неподвижно. Однако, Маша справилась и сама: не прошло и минуты, как тонко вскрикнув, она сжала бедрами его бока и упала лицом вперед, словно подстреленная всадница на гриву своего коня. Бурное дыхание щекотало Карданову затылок, шелковистые волосы опутали его лицо. Он знал, что очень быстро всадница оживет и поведет его ко второму акту. А потом к третьему и последующим. Маша была легковозбудима, изобретательна и ненасытна. Так и произошло.

— Теперь давай ты…

Она скатилась со спины Макса и раскинулась рядом. Он повернулся и обнял гибкое тело.

— Почему ты не сняла халат?.. И лифчик?!

— Так интереснее… Хочешь, сам сними…

От резкого движения он застонал.

— Боюсь, я ещё не пришел в форму…

— Тогда шестьдесят девять… Лежи спокойно…

Маша резко развернулась и голова Макса оказалась под полами халата, словно в детстве, во время игры в шалаш, когда таинственные сумерки создавали иллюзию полной отъединенности от всего окружающего мира. Но сейчас ему нужен был свет и он резко откинул легкую ткань. Прямо перед ним, совсем рядом с лицом белели округлые ягодицы, гладкие бедра и выбритые, напряженно раскрывшиеся складки кожи с вытарчивающей между ними розовой плотью. «Как омар в „Аркадии“», — мелькнула дурацкая мысль. Складки надвинулись — то ли подчиняясь непроизвольному движению его рук, то ли угадав желание, то ли просто следуя детально отработанной программе и он, подавшись навстречу, вцепился губами в нежную скользкую бахрому.

Маша застонала и вновь принялась скользить взад-вперед, проезжаясь распластанным нутром от лба до подбородка, смазка покрыла лицо, белые гладкие бедра плотно зажали его голову, а смутные воспоминания приняли, наконец, четкую форму. Только в них ноги были черными и мускулистыми, слизь имела острый чужеродный запах, и плоть была раскаленной, соленой и совершенно чужеродной…

Борсхана. Телохранительница диктатора-людоеда Мулай Джубы. Она, фактически изнасиловала его таким образом на глазах своего хозяина и многочисленной дворцовой челяди.

Может быть боль в спине, а может некстати всплывшее воспоминание, резко охладило его любовный пыл и практически свело его к нулю. Между тем Маша лихорадочно пыталась справиться с «молнией» на его брюках. Макс стоял на грани позорного фиаско, но девушка вновь издала вопль удовлетворения, а минутой позже в дверь позвонили.

— Кто это? — встрепенулась Маша, вскакивая и оправляя халат. — А, твой кладоискатель… Совсем не вовремя!

Макс с трудом поднялся, провел ладонью по липкому лицу и поковылял в ванную.

— Открой ему дверь, только спроси — кто? А я пока умоюсь…

Когда он вышел, Веретнев сбрасывал с крутых плеч респектабельное длинное пальто, а Маша, приветливо улыбаясь, говорила обычные благоглупости первых минут знакомства. По её лицу невозможно было догадаться, чем она занималась несколько минут назад.

— Здорово, Максик! — Слон протянул Карданову тяжелую ладонь. Уголки не привыкших улыбаться губ чуть загнулись вверх. Хорошо знающий Веретнева человек мог определить, что он очень рад встрече.

Глава 5 Способность убивать

Изрядно подержанный опель «Фронтера» притормозил на тихой улочке Теплого Стана, где ещё не успели подключить фонари и установить троллейбусные растяжки. Ринат Шалибов сидел впереди, рядом с Крепышом. Он был мрачен, как туча.

— Надо порядочную тачку покупать, тогда бы ничего не было! А так за лохов приняли…

— А бабки откуда? — огрызнулся Крепыш. — Ничего, мы ему хорошо вкатили! Будет знать — где лохи, а где нет.

— Идиот! — рассвирепел Ринат. — Мы что, за этим ездили? «Объект» почему не взяли? Силенок не хватило?

— А чего? — буркнул с заднего сиденья Вьюн. — Крепыш в стойку встал, придурок, я думал, гасить сейчас пойдет, а он встал и стоит, как статуя…

— Сам ты придурок! — взорвался Крепыш. — Если бы ты «отключку» не потерял, мы бы его в два счета сделали!..

— Заткнитесь оба, — прервал спор Ринат. — Тихо.

Он уже набирал номер Атаманова, испытывая чувства человека, который провалился в выгребную яму, с трудом выбрался и теперь должен показаться на глаза веселящейся за столом компании. Больше всего Ринату хотелось сейчас вернуться на Ленинский с обрезом «ремингтона» 12-го калибра и несколькими снопами картечи развалить этого долбанного Карданова на куски.

Когда оставалось набрать последнюю цифру, Ринат нажал клавишу сброса. Ночные доклады о неудачах не способствуют продвижению по службе. Да и здоровью тоже.

Он быстро набрал другой номер.

— Татарин? Возьми несколько ребят и подъезжай ко мне. Записывай адрес…

Обычная блочная пятиэтажка, обычный загаженный подъезд, обычная облупившаяся дверь со следами многочисленных перестановок замка. За дверью надрывно звенел звонок. Он не умолкал уже минут пять, потому что Клевец не отнимал короткого толстого пальца с коротко обрезанным от раздолбанной кнопки.

— Может нет никого? — угрюмо поинтересовался Фокин. Ему не нравилось прочесывать уголовное дно Москвы, не нравилось таскаться из притона в притон, не нравилась обстановка убогости, серости и нищеты лежащая на квартирах, мебели и озлобленных — пьяных, обкуренных или обколотых людишках, населяющих этот специфический мир.

Занимаясь крупными государственными и экономическими преступлениями, он никогда не имел дела со столь низкопробным человеческим материалом, зато Клевец чувствовал себя, как рыба в воде.

— Сейчас посмотрим, — негромко процедил он и, отступив на шаг, резко ударил огромным ботинком в район замка. Хрустнула древесно-волокнистая макуха и дверь распахнулась.

— Не двигаться! — зарычал Клевец, врываясь внутрь. Фокин рванулся следом. Обязанности они распределили ещё в начале рейда: контрразведчик проверял кухню и службы, чтобы не оставлять никого за спиной.

В обшарпанном темном туалете было пусто, в захламленной ванной — тоже. На кухне у плиты стоял довольно крепкий парень в одних трусах, он бессмысленно пялился на ворвавшегося майора совершенно пустыми глазами, продолжая помешивать в закопченной миске густое коричневое варево. На свою беду, мешал он ножом.

Бац! Напружиненная ладонь Фокина обрушилась на лицо парня, сметя того под подоконник, миска перевернулась, варево вылилось на огонь, зашипело, по кухне пополз черный удушливый дым. Ногой отбросив нож под плиту, Фокин выключил газ, поднял незадачливого кулинара на ноги и потащил в комнату. Тот не сопротивлялся. Похоже, он вообще не понимал, что происходит: его сознание витало в приятном и замечательном мире далеко-далеко от жалкого притона.

Всю обстановку квартиры составляли явно притащенный со свалки огромный шкаф с оторванной дверцей, продавленный замусоленный диван и садовая скамейка. На диване, подобрав к подбородку колени и обхватив их руками, сидела совершенно голая девчонка лет пятнадцати. Она тревожно посмотрела на вошедших, принюхалась.

— Что, ханка сгорела? Ты что, Корма? Совсем сгорела, вся?!

Ступни у неё были расставлены и стоящий напротив Клевец в упор рассматривал открывающуюся картину.

— Где Татарин, я спрашиваю? — судя по тону, он задавал вопрос уже не первый раз. Но девчонка явно его не слышала. Она не замечала нескромного взгляда опера, ей было вообще плевать на ворвавшихся в дом незнакомцев. Ее беспокоило совсем другое.

— Неужели ты все спалил, паскуда?!

Дверца шкафа приоткрылась, в щель просунулась голая рука с пистолетом, наставленным в спину Клевцу. На фоне предельной обыденности бытия это было неожиданно и нереально, как в фильме ужасов, где наибольший эффект достигается как раз контрастом привычного и чрезвычайного. Опер не замечал опасности, а руки у Фокина были заняты: правой он как клещами сжимал шею Кормы, а левой держал его за предплечье.

Рука с пистолетом вытягивалась все дальше, заметно дрожа, как будто от усилия указательного пальца. Резко изогнув корпус, Фокин словно метатель молота изо всех сил швырнул Корму вперед. Беспорядочно размахивая руками, тот пролетел через комнату и с оглушительным треском врезался в дверцу шкафа, вбивая её на место. Раздался вопль, пистолет упал на пол. Клевец резко обернулся.

Через секунду в углу, скособочившись, подпирал одной рукой стену голый субъект неопределенного возраста. Вторая рука плетью повисла вдоль костлявого туловища. Клевец стоял рядом, рассматривая пистолет.

— Оружием стал баловаться, Татарин? — полюбопытствовал он. — И зачем он тебе?

— Это газовый, — вяло шевеля языком, ответил субъект. Он явно находился в прострации. Корма с видом лунатика медленно поднялся на ноги, неуверенно ощупывая голову.

— А что, у тебя на газовый лицензия есть? — продолжал интересоваться майор, вынимая магазин. И присвистнул:

— А патроны — то боевые… И ствол расточен! Пристрелить меня мог, гад!

— Ты чо, начальник! — встрепенулся Татарин. — И да-а-же не думал!

Девчонка вскочила и попыталась наброситься на Корму.

— Ты что обещал, скотина?! За что я тогда вам давала?! Счас вломлю ментам со всеми потрохами!

— Глохни…

На лице Кормы появилось осмысленное выражение, которое тут же трансформировалось в недовольную гримасу. Возвращение в мир реальности оказалось малоприятным.

— Так что влетел ты, Татарин! — гнул свою линию Клевец. — Оружие, наркотики, малолетка… А где ты был четырнадцатого вечером?

— Это когда? — настороженно дернулся тот. И тут же расслабился.

— Я только вчера из больницы вышел… В инфекции лежал, с дизентерией… Проверяйте, пожалуйста! А пушка не моя и сколько этой биксе лет я не знаю… И вообще, чего вы ко мне привязались? Чего я такого вам сделал?

— Да ничего, — примирительно сказал Клевец. — Спутали тебя с одним… Кто тут ещё есть под твоей кликухой?

— Да много… Семка Татарин… И одноглазого Мишку иногда так кличут… Вафлер тоже себя Татарином зовет. Что я, за всех ответчик?

— Не боись, — успокоил Клевец, отстегивая с пояса портативную рацию. Каждый баран висит за свою ногу! Ты только за себя ответишь… Сейчас пройдем на кухню, я с тобой профилактику проведу. Чтобы знал, как в людей целиться…

Через полчаса приехали опер и участковый из местного отделения. Сдав им задержанных, Фокин и Клевец вышли на улицу.

— У тебя хорошая реакция, спасибо, — поблагодарил Клевец. — Вполне мог поймать пулю в спину ни за что ни про что…

— Что-то мы по самому дну шарим, — сказал Фокин, глубоко вдыхая чистый морозный воздух. — Аж черпак цепляется…

— Обычное дело. Раньше говорили: бедные — это клиенты уголовного розыска, а богатые — клиенты ОБХСС…

Клевец что-то вспомнил и засмеялся.

— Был и другой вариант: теми, кто доволен жизнью, занимается ОБХСС, а теми, кто недоволен — КГБ…

— Ни ОБХСС, ни КГБ уже нет, — недовольно отозвался Фокин. — А мы все шарим по дну. Тот Татарин — вряд ли опустившийся наркоман.

— Не скажи, всяко бывает. Наркошу за небольшие деньги на любое дело нанять можно. Часто так и делают. А что по дну скребем… С ними проще. Есть у меня несколько фигурантов с такой кличкой, но они из крутых. Иномарки, оружие на законном основании, ксивы всякие: то помощник депутата, то советник префекта, то консультант правительства… Попробуй к ним подступись! Тут уже без санкции дверь ногой не выбьешь: кодла всегда вокруг, охрана, адвокаты… Да и двери бронированные. Не так, что ли?

Фокин промолчал. Клевец прав на все сто процентов. И милиция и контрразведка и прокуратура воюют с преступностью бедняков. Если личное состояние человека превышает годовой бюджет целого ведомства, то оно не в состоянии с ним справиться. И отыгрывается на мелочевке.

— По десять квартир у гадов, дома, дачи, дети в Америке учатся… завелся майор. — А я с семьей в малосемейке всю жизнь, десять лет стою на очереди! Дочка школу заканчивает, а куда я её устрою? Любой институт или официально платный, либо надо взятки давать? А где брать? У этой нищеты?

— Сколько тебе лет? — спросил Фокин.

— Тридцать восемь. Два ордена, куча медалей. В звании перехаживаю уже третий год, на должность не ставят… Ладно, хер с ним…

— Что будет с этими? С Кормой, Татариным, девчонкой? — спросил Фокин, чтобы сменить тему.

— С девчонкой ничего. Может оттрахает кто-то из сержантов и все, невозмутимо пояснил опер. — А с теми двумя — как решат. Одного пустят свидетелем, второго «паровозом» — года четыре он схлопочет. За наркоту и оружие. За то, что целился, он уже получил… А что?

— Ничего.

Но Клевец распознал брезгливые нотки в голосе.

— Хочешь сказать, что бандюков с автоматами отпускаем, а наркошу за переделанный газовик раскручиваем по полной программе? Так оно и есть.

Он тяжело вздохнул.

— И вы шелупень всякую караете, а на больших боссов только зубы точите. Хотя раньше могли любого за жопу взять. Время другое. Не так, что ли?

— Так, — кивнул Фокин. — Но долго оно продолжаться не может, это время. Рано или поздно оно закончится. Только в отношении тех мразей, которые Наташку…

Он скрипнул зубами.

— Их и это блядское время не спасет! Я дотянусь до них, кем бы они ни были! Поможешь мне в этом — спасибо.

— Помогу. Я же сказал — помогу! Мы сейчас не как законники говорим, а как люди. А справедливость у людей всегда должна быть. И неважно — по закону или вопреки ему!

В груди Фокина ворохнулось теплое чувство. Сдержав улыбку, он протянул руку. Клевец подал свою. Два огромных, не привыкших к сантиментам мужика задержали рукопожатие.

— Хочешь, проскочим в пару баров, где эти крутые говнюки собираются? спросил Клевец. — Хватит, действительно, по дну скрести.

— Не могу, — с сожалением ответил Фокин. — Мне надо на утро задержание готовить. Серьезное задержание.

— Неужели шпиона? — съязвил Клевец.

— Самого настоящего, — совершенно серьезно сказал контрразведчик.

Вернувшись к себе, Фокин просмотрел собранные материалы. Никаких данных на Карданова, Остапенко или Иванова получить не удалось. Эти люди не рождались, не прописывались, не получали паспорта и водительские удостоверения, не становились на учет в военкомате, не платили налоги, не лечились в поликлиниках, не страховали имущество, не клали деньги в сбербанки и не получали кредиты… Официально они не существовали.

Зато телефон, по которому звонил многоликий невидимка, оказался вполне реальным. Как и его владелица.

Смулева Мария Евгеньевна, двадцать девять лет, бывшая стюардесса, не замужем, не судима, на оперативных учетах не состоит. До недавнего времени имела постоянного любовника, сейчас живет одна. Несколько дней назад у неё объявился мужчина с приметами Карданова. И сразу обстановка вокруг неё стала напряженной: две драки во дворе одна за другой, визит неизвестного, личность которого ещё устанавливается, какие-то криминальные типы, наблюдающие за домом…

Фокин связался с дежурным.

— Утром мне нужна группа экстренного реагирования. В шесть ноль-ноль жду командира на инструктаж.

Маша отправилась спать, Макс и Веретнев устроились на кухне. Макс, кособочась, достал из бара бутылку «Джека Колсона», проковылял к холодильнику за льдом.

— В спину? — спросил опытный Слон. — Палкой?

— Кастетом. Трое. По повадкам — профессионалы.

Макс разлил виски по стаканам, набросал побольше льда.

— Говнюки они, а не профессионалы, — презрительно скривился Веретнев. — Втроем на одного, а дела своего не сделали.

— Тоже верно…

Карданов побалтывал стакан. Ему нравился перестук ледяных кубиков, которые медленно таяли, охлаждая и разбавляя желтую сорокаградусную жидкость, отчего более отчетливо проявлялся вкус распаренного ячменного зерна. Он сделал пробный маленький глоток. Вкус ячменя проявился ещё недостаточно.

— Говнюки, — повторил Веретнев и, не вдаваясь в тонкости дегустации, отхлебнул половину своей порции. — Так кто это был? Чего хотели?

Макс подумал, пожал плечами.

— Люди из прошлого. Я никого из них не знаю. А хотели отвезти меня куда-то.

— Это связано со взрывом?

Карданов снова пожал плечами.

— Может месть? Автобус взлетел на воздух из-за моего чемодана.

— Вряд ли… Если месть — зачем куда-то везти? Всадили бы пулю — и все. Кстати, а что должно было быть в этом чертовом чемодане?

— Деньги. Много денег.

Веретнев допил свое виски.

— А оказалась бомба… Как там моя тачка?

Он встал, подошел к окну, прислонился лицом к стеклу, отгородившись ладонями от света.

— Какой-то тип гуляет с собакой уже почти час. На таком морозе. Странно.

Алексей Иванович вернулся на место, покрутил пустой стакан с обтаявшими льдинками. Макс хотел долить, но Слон закрыл стакан ладонью.

— Водка есть? Обычная русская водка?

Макс достал из холодильника початую бутылку кристалловской «Столичной», нашарил кусочек копченой колбасы, порезал хлеб. Водка требовала закуски, соленых помидоров, тостов, звона стаканов, и откровенности. Того, чего не требуют ни виски, ни джин, ни коньяк.

Веретнев налил полстакана, выпил, крякнул, занюхал хлебом и зажевал колбасой.

— Ну вот, совсем другое дело, — удовлетворенно подвел итог он. И неожиданно спросил:

— А где тот чемодан, который с деньгами? И почему их два одинаковых с такой разной начинкой?

Макс пожал плечами в третий раз.

— Я же работал в особой экспедиции ЦК КПСС, спецкурьером — возил охрененные деньги нашим зарубежным друзьям. Последний полет пришелся на августовский путч девяносто первого. Я, как всегда получил чемоданчик, сел в самолет, а его вернули…

— Выходит, ты вез не деньги, а бомбу?

— Выходит так…

— А кто тебе передавал чемодан в тот раз?

— Всегда передавал Евсеев — ответработник ЦК. Он руководил Экспедицией…

— И в тот раз все было как всегда?

— Пожалуй. Хотя… Приходил какой-то эксперт из разведки, расспрашивал о дворце борсханского диктатора: размеры комнаты приемов, материал стен, расположение мебели, ну и так далее… Суки! Они рассчитывали убрать Мулая за счет моей шкуры!

— Жертва пешки — дело обычное, — глаза Веретнева сузились.

Он задумчиво глянул на Макса, покатал пустой стакан. Помолчал.

— Тут и думать нечего, — сказал он наконец. — Настоящий чемодан у этого сукиного сына. У Евсеева. Сколько там должно быть валюты?

— Под миллион баксов, может и больше.

— Нормально! — Веретнев даже присвистнул.

Наступило молчание. Макс прихлебывал виски, Слон пил водку. Разнородные напитки, несопоставимые традиции… Они не чокались и не говорили тостов. Веретнев вновь выглянул в окно.

— Этот, с собакой, ещё гуляет… Ну ладно, дело его. Заодно мою машину постерегут… А ты что сегодня делал?

— Искал работу. Хотел наняться в службу охраны. Но нигде не берут.

— Кстати о работе, — Веретнев потер виски. — Я-то за этим и приехал. Тобой интересуются наши. Центр. Похоже, собираются вернуть на службу.

— С чего это вдруг? — удивился Макс.

— Не знаю. Днем ко мне заехал лейтенант от Яскевича — он курирует Западную Европу. Спрашивал, где тебя найти. Я сказал, что жду звонка. Они наверняка сели на линию и теперь знают адрес.

— Что ж… Предложат — посмотрим.

В начале третьего ночи за окном послышался приближающийся шум двигателей. Макс погасил большой свет и включил галогенный светильник, установленный низко над столом. Из кухонного окна ничего увидеть не удалось. Макс прошел в комнату, окна которой выходили на другую сторону. Обошел кровать с тихо посапывающей Машей. Терпко пахло её духами. Он подошел к окну. Почти неразличимые в темноте, два джипа с выключенными фарами стояли у въезда во двор — на полированной поверхности машин отражался свет одинокого фонаря, — затем отползли за трансформаторную будку. Двигатели смолкли.

— Ну что там? — спросил Веретнев, когда Макс вернулся.

— Похоже, это мои знакомые. В усиленном составе.

— Вряд ли они сунутся в квартиру, — сказал Слон и полез в задний карман. — Подождем утра, там видно будет. Но на всякий случай…

На белую скатерть лег миниатюрный «фроммер-бэби».

— Твоя ручка при тебе?

Макс покачал головой.

— Куракин забрал перед самым взрывом. А теперь где она…

Слон удивленно покрутил головой.

— Утратил секретное оружие? Она же небось дорогая…

— Как ракета «Томагавк». Экспериментальные технологии, материалы следующего века. Их сделали всего несколько штук. Встроенный механизм самоуничтожения — микромина с радиовзрывателем… Получал каждый раз под расписку…

— Раньше загремел бы под трибунал, без вопросов.

— Точно, — согласился Макс и зевнул.

Порог бедности начинается в сотне метров от Казанского вокзала, у бесплатной «Гороховской кормилки». Мощная бетонная буква «П» («порог», значит, или «п…дец всему», как считают некоторые) — это арка, ведущая во дворик, где каждое утро в десять часов по московскому времени собираются отрыгнутые столицей человеческие особи. Их здесь не меньше трех десятков, как правило пожилых, с испитыми лицами, обвисающими книзу складками, с искривленными ногами, резкими, простуженными голосами. Это бомжи.

Нищета только издали кажется чем-то однородным и равномерным. Стоит пройти под этой аркой и оказаться во дворике «Кормилки», как убеждаешься, что и среди бомжей имеется своя «элита» и «номенклатура». Кормятся здесь в основном обладатели бесплатных талонов Красного Креста. Где такие талоны выдаются и за какие заслуги, для многих остается загадкой. «Талонщики» кучкуются поближе к дверям, у них свой круг интересов, свои разговоры, свой взгляд на окружающую действительность. Те, кто талонов не имеет — стоят в сторонке, ждут, когда отобедают первые, чтобы потом ловить-не зевать свой бесплатный шанс. Все, что осталось в котлах и противнях после «талонщиков», выдается желающим в порядке живой очереди. Человек на десять-пятнадцать обычно хватает.

Бомж Зимуха всегда стоял в живой очереди, талоны он видел только издали, и это было закономерно, поскольку Зимухе никогда в жизни не везло. Вот и сегодня, когда от окошка раздаточной его отделяли как минимум четыре обтертых спины, послышался характерный металлический звук — это черпак скреб по дну котла. Тут же раздался голос: «Суп закончился.» Через две спины закончилась гречневая каша. Когда Зимуха подошел к окошку, широкомордый мужик в замызганном белом переднике отвернулся от него и крикнул куда-то в темные недра кухни:

— Ли-из! Хлеб ещё остался?

— А где ж!.. — прилетело из темноты.

— Хлеба тоже нет. На сегодня все, — проворчал мужик и захлопнул окошко.

Очередь сдержанно заматюкалась, заныла и стала расползаться. Зимуха был разочарован. Вчера утром он слопал два надкусанных маковых рулета, которые подобрал в вокзальном буфете, и с тех пор не ел ничего. Ночь, проведенная на общем балкне недостроенного дома, не прибавила ему сил часов до трех Зимуха прислушивался к гудению и мучительным всхлипам в своем желудке, а под утро ударил сильний мороз и ни о каком сне уже не могло быть и речи.

Зимуха вышел во дворик и постоял, соображая, куда ему направиться.

— Зим, пошли на свалку шабашить, — ткнул его в плечо Мотя, которому в это утро тоже ничего не обломилось. — Вечером там, говорят, четыре МАЗа разгрузили. А?..

Нет, на свалку Зимуха не пойдет. Там, конечно, много всякой полезной ерунды типа смесителей или унитазных поплавков, которые можно загнать дедам, торгующим мелочевкой на «блошином» рынке. Но на тех же свалках чуть не ежедневно случаются стычки, начинающиеся с обычного спора: «я первый нашел! — нет, я!», и заканчивающиеся массовыми побоищами и даже поножовщиной. Зимуха не любил всего этого. Наверное, он считал себе ещё недостаточно опустившимся.

Он вышел из дворика и, запахнув изодранную болоньевую куртку, которая в далеких шестидесятых была последним писком моды, а теперь почти сгнила и потемнела, — пошел по направлению к вокзалу. Зимуха загадал, что если через сто шагов не придумает ничего путного, то отправится на товарную и будет разгружать мешки с мукой или грузить доски — что дадут. Работа тяжелая, но другой возможности срубить рублей пятнадцать-двадцать без воровства и поножовщины нет.

Зимуха шел и считал, и насчитал, кажется, девяносто семь или девяносто восемь, когда вдруг услышал над ухом:

— Глухой, что ли?..

Он остановился и поднял голову. У крыльца продуктового магазина стоял невысокий молодой человек в черной куртке. Он смотрел на Зимуху, и лицо у него было по-крестьянски серьезное, сосредоточенное, а в руках он держал пакет, с которым, видно, только что вышел из магазина.

— Что застыл? — сказал он. — Иди сюда, говорю. Не бойся.

— Ты меня? — уточнил на всякий случай Зимуха, ткнув себя пальцем в грудь.

Парень тихо ругнулся в сторону, что было справедливо расценено Зимухой, как положительный ответ. Он подошел ближе.

— Заработать хочешь? — спросил парень.

Зимуха слегка насторожился, промычал:

— Ну-у, это… А что?

— Что-что. Деньги, конечно. Поможешь дело одно провернуть. Это на полчаса, не больше. Цементу надо набрать на стройке…

По Казанскому давно ходили легенды о банде некоего Паши, которая занималась отловом бомжей с последующей их переработкой в донорские почки, селезенки и другие полезные органы. Говорили, что после того, как французские медики где-то там у себя сумели пришили одному типу донорскую руку, теперь в ход идут даже конечности, ничего не пропадает. Все это брехня, конечно, Зимуха понимал. Тем не менее смертность среди бомжей была высокая, и не только из-за болезней, холодов или каких-то «внутренних» разборок. Он сам видел Шилу и Бабкина, раздавленных дрезиной на запасных путях. Свои это сделать не могли; но ведь кто-то сделал? И сделал скорее всего просто так, со злости или из любопытства.

Но этот парень не был похож на какого-нибудь изверга или маньяка. Точно. Зимуха присмотрелся к нему и понял: обычный парень. Серьезный такой. И дело у него серьезное: цемент надо набрать. Ремонт, наверное, дома затеял, плитку кладет, чтобы красиво было. Бомжей иногда просят умыкнуть что-то со стройки, цивильным самим лезть туда влом, да и грязно. Клыш на прошлой неделе за ворох каких-то реек полсотни рублей получил, это уже настоящий бизнес.

— Ладно, — сказал Зимуха. — Хорошо. Сколько положишь?

— Сколько положу, все твои будут, — сказал парень. — Идем.

Они прошли два квартала, потом ещё два, причем Зимуха успел разглядеть у него пакете примерно треть батона вареной колбасы и половинку ржаного хлеба с треснувшей корочкой, и банку с консервированной капустой, и… точно, это была бутылка, ноль-семь, зелено-белая этакетка с темным золотом. «Московская». Зимухин желудок под курткой издал протяжный вопль — парень услышал, наверное, покосился на Зимуху.

— Жрать хочешь, что ли? — спросил.

Зимуха не стал мяться и сказал прямо:

— Ага.

Они подошли к переулку, заставленному кривыми строительными заборами с козырьками и табличками «Реставрацию проводит СУ такое-то», в дальнем конце которого еле-еле проглядывал стеклянный краешек универмага «Московский».

— Здесь, — сказал парень, легко отодвигая одну штакетину. Видно было, он не первый раз сюда ходит. — Полезай.

Зимуха первый пролез в щель, парень последовал за ним. Здесь стоят дома старого московского предместья, неведомо кем и когда выстроенные; реставрационные работы велись не первый год, но как-то не слишком бойко, а после Нового Года строители сложили свои пожитки, погрузили бытовки на тягачи и вообще отсюда смылись. Здание, у которого оказались Зимуха со своим провожатым, было обскублено до кирпичей и дранки, вместо крыши вверху торчали крест-накрест потемневшие от снега доски, внизу валялись кучи строительного мусора. А в глубине, за обломками лестничных маршей, высился похожий на ракету цементный бункер.

— Видишь? — спросил парень.

— Вижу, — сказал Зимуха. — Но оттуда, наверное, весь цемент вывезли.

— Не боись. На нашу долю тоже осталось кое-чего… — парень оглянулся на дом. — Водку пьешь? Колбасу ешь?

Зимуха от неожиданности отвесил мокрую нижнюю губу.

— Ну это… Конечно.

— Молоток, — похвалил его парень. — Как зовут?

— Зимуха.

— А что, человеческого имени у тебя нет?

— Есть, почему же… — Зимухе стало вдруг стыдно. — Георгием меня зовут. Жора то есть.

— Другое дело. А меня зовут Василий. То есть Вася.

Руки ему, правда Вася не подал. В одной он держал пакет, а другую прятал в кармане куртки.

— Холодно, — сказал он, поежившись. — Пошли, Жора, примем по сто пятьдесят сначала. И пожрешь… Чтобы ветром не унесло.

Это была в высшей степени здравая мысль. Они вошли внутрь дома, здесь были только мусор и голые перегородки, да в одной из комнат по углам насыпаны невысокие холмики из засохшего раствора, притоптанные сверху, там остались ровные следы от лески и вмятины от пальцев. Зимуха вдруг вспомнил, как это называется у строителей: «маяки».

Вася остановился в одной из угловых комнат, здесь лежали крашеные полусгнившие доски. Он достал из пакета газету, расстелил её на досках, поставил банку с салатом, разложил колбасу и хлеб. Потом появилась бутылка. «Московская», сорок «оборотов», языкастые орлиные головы на акцизной марке грозно таращатся в стороны. Настоящей водки Зимуха не пробовал очень давно, полгода, а может и год. Если человеческое милосердие иногда снисходит до того, чтобы накормить бомжа свежей горячей едой, то предложить тому же бомжу качественной водки оно не считает нужным. Пили на Казанском чаще всего самопальную брагу (варенье крали на дачах или в городских подвалах), иногда желтоватый технический спирт, от которого во рту начиналась судорога, и через это дело многие поумирали.

Пока Зимуха смотрел и радовался, Вася успел нарезать колбасу и хлеб, и теперь ковырял снизу перочинным ножиком крышку банки с салатом.

— Погоди, — сказал Зимуха. — Это надо не так.

Он взял у Васи банку, установил её хорошенько на доску и, выбрав нужную точку на крышке, надавил сверху своим острым локтем. Здесь нужна только ювелирная точность, никакой силы. Крышка бесшумно вогнулась, края её сорвались с банки и задрались вверх.

— Молоток, — похвалил снова Вася.

Он уже держал в руке распечатанную бутылку «Московской». Заводчики налили от души, под самое горлышко, на поверхности плавали два крошечных пузырька, слитые воедино, как орлы на акцизной марке.

— Значит, Жора, за знакомство, — сказал Вася. Он сделал длинный глоток, на горле запрыгал кадык, жидкость закипела в бутылке.

Потом бутылка перешла к Зимухе, Зимуха тоже отпил, у водки был вкус сырого зерна и жаркого сухого огня, у него даже дух захватило, как это все-таки здорово — настоящая водка. Он поставил бутылку на доску, натолкал в рот хлеба, колбасы и салата, вспомнил широкомордого работника «Гороховской кормилки», и ещё хлеба сверху натолкал. А тут Вася ткнул его в бок, показывает открытую пачку «Явы»:

— Будешь?

Почти полная пачка, и фильтры на концах белоснежные, а не коричневые и не черные, как у окурков, которые Зимуха обычно подбирает на тротуаре.

Счастье, оно ведь такое маленькое бывает, скукоженное, и все равно счастье. Наверное, это и был звездный час Зимухи, самый счастливый момент его бродяжьей жизни. В желудке водка, во рту хлеб-салат-колбаса еле помещаются, а перед ним стоит ещё водка, и ещё колбаса, а когда он прожует, то достанет сигарету из пачки, и там почти незаметно будет, что что-то убыло.

— Спасибо, — сказал Зимуха, глуповато улыбаясь. Он вдохнул полной грудью дым, а потом выдохнул. Перед глазами все поплыло, стал тепло и приятно. Он готов был расцеловать этого парня с угрюмым, по-крестьянски серьезным лицом.

Вася кивнул, глядя в окно — не за что, мол.

— А цемент, наверное, для ремонта? — с несмелой развязностью спросил Зимуха. — Плитка там, стяжка, да?

Вася взял бутылку, сунул ему в руки.

— Пей и жри, не болтай.

— А ты?

— Я потом.

Добрая душа! Зимуха не заставил себя уговаривать. Второй глоток, потом третий. В голове покатились, зазвенели колесики. Обожженный язык настойчиво требовал общения.

— А я ведь тоже когда-то работал на стройке. Вон ту самую громадину, универсам этот… «Московский», — Зимуха проглотил, почти не жуя, огромный кусок колбасы. — Это мы строили. Финский кафель в подсобках… Через мои руки его столько квадратных километров прошло… Белый, как снегурочка. Этот кафель днем с огнем тогда было… По четвертному за ящик, эх!.. Как я загудел тогда, ё-о-о… А? Что?

Под нос Зимухе ткнулось прозрачное горлышко — пей! Вася смотрел исподлобья, над бровями изогнулись морщинки. Сам не пьет, брезгует, наверное, после бомжа-то… Но хоть не говорит ничего, не обижает. Воспитанный. Зимуха глубоко запрокинул в себя бутылку, чувствуя, как теплым винтом стекает по пищеводу зелено-белая «Московская».

— Нет, Ва-ась… ты неправильно на все это смотришь, честно. Ты хороший чело… век. Не хмурься так, Вась. Я ведь универсам этот… «Московский», да? Я его строил! Хочешь, я тебе тоже плит… ку эту выложу на кухне от и до? До потолка! И в ванне, и в туалете, везде?… А? Вась. У меня ведь руки… — Зимуха с преувеличенной осторожностью, тщательно целясь, поставил бутылку на доску, поднял грязные ладони с растопыренными пальцами, громко икнул. — Золотые! У меня четвертый раз… ряд, Вас-сь!

— Молоток, — сказал Вася довольно хмуро.

— Я такое могу!.. Хочешь плит… ку? — пьяно вопрошал Зимуха. — До потолка!

Вася молчал. Конечно, хочет. Кто ж в наше время не хочет плитку?

— Правильный ты человек, Вась. Серь… езный. Ты хочешь, чтоб… красиво. У тебя лицо такое хмурое. Не хмурь… ся, пожалста. Ты все правильно делаешь. У тебя курт… ка. Эти… джинсы, да? Квартира. Девуш… ка, да? Все серьезно. Все красиво…

Зимуха вдруг понял, что сейчас заплачет, нет, он уже плачет, сидя жопой на грязном земляном полу, поджав ноги. Он смотрит и видит себя как бы со стороны, как в кино: жалкий придурок, отброс, развалина. Почему он раньше себя не видел? Вот рядом стоит Вася, Василий, хороший правильный человек, как все нормальные люди, он тоже смотрит на него, на Зимуху, внимательно так. Хмурится. Видно, тоже думает, какой Зимуха отброс.

— Но я ведь не всег… да такой был. Вась. Я ещё могу… Как ты. У меня ведь тоже… Девушка. То есть… Жена. В Сыз-зрани жена, — Зимуха потянулся за бутылкуй, неловко опрокинулся на спину. Медленно встал, посмотрел кругом, вспомнил, почему он здесь оказался. Бутылка, ага. Зимуха схватил бутылку за горлышко, отпил.

— Так наверное, жена твоя в Сызрани дает кому кому попало, — долетел до него Васин голос. Вася уже не хмурился, даже улыбался немного, у него мелкие зубы, чуть черненые по краям никотином. — Она там трахается, а ты здесь бомжуешь, дурак.

Зимуха повесил губы, ответил тихо:

— Не.

Улыбка стала ещё шире.

— Точно тебе говорю.

— Не… правда, — Зимуха помотал головой, качнулся на нетвердых ногах. — Ты её не знаешь… Она такая… — Он попытался представить свою жену, которая в далекой Сызрани, запах домашней готовки, обои в синий колокольчик, воскресную уборку. А водка почему-то показалась Зимухе невкусной и гадкой. — Она совсем другая, Вась… Совсем. И ты знаешь что?..

Зимуха поставил бутылку на место. Он вдруг все понял. Понял, как надо жить дальше и что делать. До него дошло. Прямо просветление какое-то.

— Все будет по-другому, Вась! — Зимуха принялся загибать пальцы. — Я принесу це… мент. Раз. Я положу плитку. Д… ва. День и ночь буду работать… пока все не сделаю. Ровно, шов в шов, и мелом затру сверху. Ты мне деньги… заплатишь, Вась, да?

Он с робкой надеждой посмотрел Васе в рот. Мелкие черненые зубы обнажились в два длинных ряда. Вася широко доброжелательно скалился.

— Пять тыщ, — сказал он.

— Пять тыщ! Ты правильный че… ловек! — обрадовался Зимуха. — И ты знаешь, что? Я куплю курт… ку. Три. Ботинки. Четыре. Билет в Сыз… рань. Пять! Я ведь этот… универмаг. «Московский»! Да, это… я! Сам! У меня ведь четвертый раз… ряд! Я что хочешь положить могу! А в Сыз… рани… Там работы немерено! Жена, скажу, прости! Будем жить дальше. Добра… наживать… Пятьсот рублей? А, Вась!..

— Ладно, ладно, — посмеивался Вася. — Вот за это и выпей. Давай, до дна.

Он протягивал Зимухе бутылку, там ещё на два добрых глотка, рука у Васи была в перчатке, он замерз, что ли? Ясное дело, не пьет, потому и замерз. Зимуха начал отнекиваться, одному, мол, впадлу, зачем? Но глаза Васины сузились, на лбу снова собрались морщинки, лицо стало злым.

— Пей, Жора, — процедил он сквозь зубы, и Зимуха опечалился: вот, человека обидел, не надо было отказываться.

Он взял бутылку и стал пить. Последняя, думал Зимуха, ввинчивая в желудок обжигающую отраву, вот ей-Богу последняя. Все. Хва… тит. Цемент, плитка, жена, Сызрань… Дом. Жизнь, значит…

Вася в это время достал из кармана куртки какую-то ручку из темного дерева, покрутил в руках и протянул ему, будто хотел подарить, чтобы он мог написать жене письмо о своих жизненных планах. Последние капли падали Зимухе на язык, нутро бутылки отзывалось тонким стеклянным эхом.

И вдруг горло обожгла резкая боль, словно он проглотил кусок стекла. Зимуха с искаженным лицом оторвал бутылку от губ, она упала и покатилась. Судорога скрутила шею, опустилась ниже, прошла до самых пяток, выжимая из тела жизнь, как воду из мокрого белья.

— Ах-хрррр… — прохрипел Зимуха, оборачиваясь корпусом к Васе и одновременно оседая на земляной пол. Он только сейчас заметил, что глаза у Васи тоже мелкие, с червоточинкой. Очень внимательные.

Ноги подогнулись и Зимуха упал, опрокинув доску с остатками угощения. Вася сделал шаг в сторону, чтобы тот его случайно не задел во время агонии. Затем присел на корточки, уперев руки в колени. Он жадно наблюдал.

Кожа на Зимухином лбу чуть дернулась. Зрачки беспорядочно забегали, улетели под лоб и остановились там.

— Сызрань тебе… — пробормотал Вася. — Вот и приехал…

Зимуха был мертв. Стрелка вошла под подбородок и уперлась, видимо, в кость, снаружи осталась небольшая её часть, около сантиметра. Казалось, она сделана из льда — только самый кончик был темного металлического цвета, как слегка прикаленая игла. Ни капли крови.

Савик не удержался, тронул пальцами темный кончик, тут же отдернул руку. Стрелка утрачивала твердость, превращалась во что-то мылкое и скользкое на ощупь. Мерзость…

Савик достал платок, тщательно вытер пальцы. Потом, не вставая с корточек, достал сигареты и закурил. Он сдувал дым в сторону, внимательно смотрел и ждал, что будет дальше. Со стрелкой ничего не происходило, она как торчала, так и продолжала торчать. Но Зимуха лежал мертвее мертвого, в овальном окошке на золотом ободке ручки появилась цифра «6», и мир вокруг Савика переворачивался с ног на голову. Или, точнее — становился перед ним на четыре точки.

Ручка работает. А Савик может ею пользоваться. Он только что убил человека, а теперь сидит и курит. Руки не дрожат, температура не подскочила. Он — может.

Стрелка постепенно таяла, как сосулька, торчащий наружу конец, отломился и упал, скатившись в ложбинку под Зимухиным кадыком. Савик наклонился над трупом, от которого исходил тяжелый запах немытого тела. Он боялся что-то пропустить.

Остаток стрелки превратился в беловатую пену, но и она тут же испарилась. И прокол почти не заметен. Маленькая розовая точка на коже. Нет, даже не точка… Она побледнела и пропала на глазах. Вообще ничего!

С сигареты на шею трупа вдруг упал столбик пепла, рассыпался. Савик поспешно сдул его в сторону.

Все… Ни пепла, ни стрелки, ни раны. Вот это фокус! Но главный фокус состоит в том, что если даже придирчивая медицинская комиссия начнет исследовать тело бомжа, она ничего не найдет! Савик был в этом уверен на сто процентов. Потому что хитрая ручка предназначена не для бомжей, которые на хер никому не нужны, и не для ларечников, которые тоже никакой ценности не представляют, а для очень влиятельных и могущественных людей, чья внезапная смерть становится новостью номер один на всех телевизионных каналах. И тот, кто показывает эти фокусы, должен наверняка знать, что их секрет так и останется нераскрытым!

Савик встал, осмотрелся. Подошел к окну, выглянул. Никого. Где-то далеко пропел электрическим голосом троллейбус. Савик надел перчатки, поднял бутылку и разбил её о стену. Колбаса, хлеб… Это не улики, к тому же бродячие собаки наверняка все это слопают. Может, и до Зимухи доберутся. Да, не суждено этому бомжу начать жизнь заново, вернувшись в свою Сызрань. Зато он, Савик… У него впереди новая жизнь. Это точно. Пора испытаний прошла.

Савик вышел из дома, пролез через дыру в заборе, вышел на улицу и неспеша побрел к станции метро той же дорогой, которой он вел Зимуху на заклание. Он смотрел по сторонам и все казалось ему другим, чем час назад. Все изменилось. Все здесь стало его. Или скоро станет.

У Вьюна во рту звонко щелкала одубевшая за ночь жевательная резинка.

— Хватит чавкать, — бросил ему Ринат. — Закрой пасть.

Вьюн выплюнул жвачку в окно, широко, по-собачьи, зевнул. Крепыш спал, положив голову на рулевое колесо и повернув к Ринату поглупевшее лицо со сложенными «восьмеркой» губами. Двадцать минут назад, когда свет набрал достаточную силу, они покинули насиженную позицию за трансформаторной будкой и заехали в соседний двор, откуда просматривается шестой подъезд. Татарин, Биток и Лях уже находились там, внутри, рассредоточившись между этажами. Второй джип с Белым за рулем стоял в противоположном конце дома, у первого подъезда.

Ринат открыл дверцу, набрал в руку снег и сунул Крепышу за шиворот. Вьюн сонно загыгыкал на заднем сиденье. Крепыш резко дернулся, выматерился, и вытаращил на Рината дикие осоловевшие глаза.

— А-а?!.. Чего?!

— Хватит спать, — сказал Ринат. — А то опять обосретесь.

Он достал телефонную трубку и ткнул мокрым от снега пальцем в клавишу памяти.

— Татарин?

— Чего? — раздалось из трубки. — Ты, Ринат? Слышь, да? Чего?

— Не уснул?

— Хрен тут уснешь, ага. Народ начал ходить, косятся. Я вроде в щитке ковыряюсь, ребята ходят вверх-вниз. Стремно, слышь, да?

— Выход на крышу проверили?

— Ага. Порядок, слышь, да?

На этот раз Ринат придумал нестандартную схему: ребята выведут «объект» через крышу и спустят прямо к джипу в первый подъезд. Даже если им придется пошуметь, все внимание будет сосредоточено на другом конце дома.

— Смотри, не ошибись…

Затем Ринат позвонил Белому.

— Алё, Белый. Не спи, замерзнешь.

— Все нормально, — буркнул тот в ответ.

Ринат видел, как из пятого подъезда выполз рыжий, затеявший вчерашнюю драку. Лицо у него было опухшее, с просинью, чуб безжизненно повис. Рыжий долго возился с ключом, отпирая дверцу своего «Рэйндж Ровера». Мрачно оглядывался по сторонам.

— Вот сука, — хрипло процедил Крепыш. — Всю малину обосрал. Из-за него целую ночь здесь торчим… Убил бы гада!

Вскоре машина завелась, окутавшись легким облачком выхлопных газов, и укатила прочь. Под скатами вкусно похрустывал утренний лед.

— А на хрен вообще… — подал было голос Вьюн, собираясь, видимо, выразить свое отношение ко всему происходящему, но Ринат вдруг выпрямился в сиденье и бросил, как выстрелил:

— Тихо!

Из-за дома резво выкатил на подъездную дорогу светло-голубой, довольно обшарпанный «рафик». Стекла были забраны горизонтальными перекладинами, издали напоминающими жалюзи, внутри ничего не разглядеть — зато сбоку от водителя окно было чистым и прозрачным. Водитель был одет в куртку с камуфляжной окраской.

Микроавтобус притормозил у шестого подъезда, задние дверцы резко распахнулась и оттуда, как парашютисты из транспортного «Ана», посыпались одинаковые фигуры в грязно-белых комбинезонах «Снег», в черных масках и с короткими автоматами наперевес. Они хорошо знали, что надо делать: без крика, шума и суеты первая пятерка вбежала в подъезд, «рафик» неторопливо покатил дальше, Ринат протер глаза: не привиделось ли с недосыпу?

— Гля, это чего? — неуверенно пробормотал Крепыш. Очевидно, он тоже не был уверен, что все увиденное происходит в действительности.

Ринат схватил мобильник, воткнул палец в клавишу. Руки дрожали, пальцы оставляли на трубке влажные отпечатки.

— Татарин, тревога, менты…

Закончить фразу он не успел. Дверца распахнулась, приклад автомата въехал ему под ребра, враз сбив дыхание и отбив охоту сопротивляться. Жесткая рука вцепилась в ворот пальто и одним рывком вырвала бригадира из машины, как редиску из сырой земли. Многоэтажный дом накренился, перевернулся, покрытый льдом асфальт вздыбился и со всего маху ударил Рината, так что екнули внутренности и помутилось в голове. Тяжелый башмак придавил шею, жесткий срез стального ствола больно уперся в затылок.

— Вы что, волки позор… — истерический крик Вьюна оборвался на полуслове и он тоже тяжело впечатался в землю. Рядом бездыханно скорчился Крепыш, а у первого подъезда столь же сноровисто распластали на льду Белого. Каждый получил «расслабляющий» удар, башмак на шею и ствол в затылок.

Всего за две минуты с самой боевой бригадой «Консорциума» было покончено. Из подъезда вывели Татарина, Битка и Ляха. У всех были в кровь разбиты физиономии.

— Этих трех к нам! — скомандовал здоровенный мужик в расстегнутой, несмотря на мороз, куртке.

Спецназовцы не церемонясь затолкали их в «рафик». Шофер бросил на снег окурок и сплюнул. Микроавтобус неторопливо пополз к выезду со двора.

— А этих в отделение!

Рината с его командой и Белым погрузили в невесть откуда взявшийся милицейский «уазик».

— Не бойсь, пацаны, — проскрипел Ринат. — Ничего они нам не сделают. Через три часа отпустят!

Двор опустел. Фокин подозвал стоящих в стороне Сомова и Гарянина.

— Пойдем, сделаем свою работу.

На завтрак Маша приготовила омлет. У Макса не было аппетита, да и вообще он не любил яиц. Зато Веретнев с аппетитом умял две порции. Когда пили кофе, раздался длинный звонок в прихожей. Макс поднялся.

— Сидите, я открою.

Веретнев поднялся, сунул руку в карман.

Звонок не умолкал. Подойдя к двери, Макс громко спросил:

— Кто там?

Звонок захлебнулся и смолк.

— Открывайте! Федеральная служба безопасности, — донесся снаружи жесткий голос.

— А документы есть? — Веретнев оттеснил Макса в сторону и припал к глазку. — В открытом виде!

Потом он открыл дверь. На площадке стоял кто-то высокий и огромный, словно вставший на задние лапы медведь. В вытянутой руке он держал раскрытое удостоверение.

— Можете спрятать документ, товарищ Фокин, — спокойно сказал Слон. — Я подполковник госбезопасности Веретнев. Заходите.

Фокин вошел, за ним ещё двое. В прихожей сразу стало тесно.

— Кто Карданов? — спросил майор, безошибочно устремив взгляд на Макса.

— Я, — подтвердил тот.

— Вам придется проехать с нами.

— Вы не поняли, майор, — раздраженно сказал Слон. — Я подполковник ГБ, вот мои документы…

Слон достал пенсионное удостоверение, но Фокин не обратил на него никакого внимания.

— Вы тоже проедете с нами, — как о деле решенном, сказал майор. Официально вас сюда никто не посылал, поэтому придется объяснить, как вы здесь оказались. А главное — с какой целью.

Веретнев приуныл. Все правильно: он здесь находится не как представитель могущественного ведомства, а как частное лицо. Крепко пьющий пенсионер с незарегистрированным пистолетом в кармане. Проблем не оберешься…

И у Карданова испортилось настроение. За ним тоже не стояло никакой могущественной силы. И защититься от обвинения в терроризме будет не так-то просто…

В это время в дверь позвонили.

— Черт! Я же сказал — никого не пускать!

Досадливо морщась, Фокин щелкнул замком.

На пороге, отстранив спецназовца, стоял аккуратный молодой человек с пронзительными синими глазами.

— Служба внешней разведки, — негромко представился он и поднес удостоверение к лицу великана.

— Вы майор Фокин?

— Ну и что? — не слишком доброжелательно отозвался тот.

— На два слова, — молодой человек сделал выразительный жест и они прошли на кухню.

Сомов и Гарянин переглянулись. Необычайно высокая насыщенность этой квартиры представителями спецслужб показывала, что скорей всего придется уходить ни с чем. Так и получилось.

Молодой человек что-то долго втолковывал Фокину, тот лишь отрицательно качал головой и твердил про свое начальство. Тогда разведчик позвонил куда-то по мобильному телефону, а через несколько минут на поясе у Фокина затиликала рация.

— Я понял, товарищ генерал, — мрачно сказал он. — Да. Есть.

И направился к выходу.

— Извините, коллеги, ошибка вышла, — буркнул он. И не удержался, чтобы не съязвить:

— Думал, вы чужие шпионы, а вы, оказывается — наши…

Сомов и Гарянин нейтрально улыбнулись и вслед за шефом вышли из квартиры.

В половине десятого Фокин вернулся в управление и сразу прошел к Ершинскому. Тот был явно не в духе.

— Посмотрите, что получается, Сергей Юрьевич, — монотонно произнес шеф. Монотонность была явным признаком сдерживаемого раздражения.

— Вы докладываете, что вышли на след шпиона и террориста, готовите операцию по его задержанию. Я, в свою очередь, докладываю руководству. А оказывается, что вы мешаете работать нашей разведке! Как после этого мы с вами выглядим? Далеко не лучшим образом, майор, далеко не лучшим!

Ершинский сделал паузу, многозначительно поднял палец кверху.

— Там мне уже намекнули: мол, не получится ли так и с «Консорциумом»? Не выльются ли ожидаемые разоблачения крупных экономических преступлений в причинение крупных экономических убытков государству?

Фокин сжал челюсти. Когда надо что-то доказать, то каждое лыко идет в строку…

— А кого вы доставили в наш изолятор? — не дождавшись ответа, продолжил начальник. — Кто эти трое? И за что они задержаны?

— Теперь уже ни за что, — мрачно сказал майор. — Они шли в связке с «Брюнетом», а теперь могут представлять интерес только для разведчиков…

Ершинский поморщился.

— Тогда быстро разберитесь с ними! Или выгони, или передай в милицию! Ясно?

— Ясно, — Фокин вздохнул. — Разрешите идти?

Вернувшись в свой кабинет, майор вызвал Сомова.

— Какой компромат собран на задержанных?

Следователь пожал плечами.

— При них пистолеты. Но с разрешениями: у всех есть лицензии частных охранников.

— Все равно вне службы они не имеют права носить оружие! — раздраженно сказал Фокин. — Подготовьте информацию в ГУВД — пусть проверят их контору! Из какой они фирмы?

— Служба безопасности «Консорциума»…

Фокина будто током ударило, но вида он не показал.

— Что ещё на них есть?

— Два баллончика с горчичным газом. У нас он не разрешен, но к уголовной ответственности за это не привлечешь…

— Еще?

Сомов задумался.

— Больше ничего не раскопали. Все трое наглые, дерзкие… Уверены, что скоро их выпустят. Особенно старший блатует, Татарин…

— Кто?! — на этот раз майор не сумел сохранить невозмутимость.

— Татарин, — с легким недоумением повторил следователь. — Это кличка такая… А фамилия Татаринцев. Николай…

Майор встал.

— Пойду погляжу на этого Татарина, — сказал он и полез зачем-то в сейф.

— Мне с вами? — спросил Сомов.

— Не надо…

Отправив своего подчиненного, Фокин позвонил Чуйкову и позвал его с собой. Это было не по правилам: Чуйков работал в другом отделе и никакого отношения к задержанным иметь не мог. Зато Фокин полностью ему доверял.

Они спустились в глубокий подвал где находились камеры предварительного задержания, прошли в комнату для допросов. Обстановка здесь была спартанской, чтобы не сказать больше: бетонные пол, стены, потолок, прикрученные к полу стол, стул и две табуретки, голая лампочка и включающийся одновременно с ней вентилятор.

Немолодой прапорщик привел Татарина — типичного бандита из «новой волны»: молодой, смуглый, с большим носом, спортивные штаны, кожаная куртка, короткая стрижка, развязные, уверенные манеры. Он как хозяин вошел в комнату для допросов, без приглашения сел на табурет, закинул ногу за ногу.

— Ну чё, начальник, второй час сидим, слышь, да? Долго ещё мурыжить будете? Мы тут не позавтракавши, ага…

Фокин так долго ждал этой встречи, что даже не поверил. Он боялся, что не сможет узнать гада, но оказалось, что узнал сразу. Нет, не по лицу, носатому, как у землеройки, и не по быстрым нахальным глазам.

Гада выдал голос!..

Знакомые дебильные обороты, употребляемые для связки слова-паразиты: «…Чё?», «…Слышь, да», «…Ага». Эта манера говорить врезалась в память майора на всю жизнь!

— Так когда отпустят, слышь, да? За нами-то ничего нет, ага…

Горло перехватил спазм, так что ничего сказать Фокин не мог. Он шагнул вперед и резко взмахнул раскрытой ладонью. Раздался звук, напоминающий удар по мячу на волейбольной площадке. Татарина смело с табурета и отбросило в бетонный угол. Там он и остался лежать без движения, как сломанная кукла.

— Ты что, Сергей?!

У Чуйкова отвисла челюсть.

— Это он… Наташку, — с трудом выдавил Фокин. Сиплый голос его был страшен.

В бетонной комнате наступила жуткая тишина. Каждому стало ясно, что официальный писаный закон здесь действовать перестал, в силу вступил закон мести и справедливости. И каждый знал, чем грозит закончиться такое развитие событий.

— Иди, побеседуй с теми двумя, — по-прежнему сипло сказал Фокин. Здесь тебя не было, ты ничего не видел и не знаешь…

— Аккуратно… Смотри не переборщи, — тихо ответил Чуйков и вышел.

Татарин пришел в себя, с трудом сел, но его качало из стороны в сторону и он оперся спиной на шершавый бетон. Смуглое лицо стало белым, как творог.

— Волгоградский проспект помнишь? — с трудом выговорил Фокин. Женщину в бойлерной помнишь?

Он медленно надвигался на сидящего враскорячку бандита и тот пытался вжаться в стену, размазаться по ней.

— Или думал, я твой поганый голос не узнаю, тварь?!

Татарин издал короткий нечленораздельный звук. Оправдываться не имело смысла. Здесь не суд, здесь нет презумпции невиновности, нет ловкого адвоката, здесь не помогут деньги и угрозы. Есть только прошлое, есть спрос за него и есть ответ, который предстоит держать без всяких ухищрений. Все в точности, как на бандитских разборках, которые братва боится куда больше, чем суда.

Огромная лапа вздыбившегося медведя сгребла ворот кожаной куртки, легко взметнула безвольное тело вверх и швырнула о стену, словно куль тряпья. Гулко екнув внутренностями, Татарин на миг распластался на вертикальной поверхности и медленно сполз на пол. Фокин схватил его за волосы и сильно встряхнул. Послышался скрипящий звук, будто разорвали крепко застроченный шов. Возможно, это лопнула куртка, а может отрывалась от черепа кожа

— Это была моя жена, понял, паскуда?!

Татарин судорожно разинул рот, жадно хватая воздух, словно в нервном припадке. Ноги судорожно подергиваясь, скребли по полу.

— Я ни при чем! Я её пальцем не тронул! Я в машине сидел! И позвонил потом… Все!

Фокин сжал челюсти, затем поднес к носу бандита огромный кулак. На среднем пальце блестел массивный золотой перстень.

— Кто «при чем»? Кто трогал? Кто послал?

Вопросы звучали тихо, но страшно. И гипнотизирующий взгляд прищуренных глаз был страшен.

Зубы Татарина выбили короткую дробь.

— Там были Юрка Маз, ага… И ещё один, Лобан, они из группы Директора, что держит Юго-Запад… Ну и они, это, в бойлерной, значит… Но это им не приказывали…

— А что приказывали?

— Ну че… Зашугать… По башке дать, по хребту… И все — слышь, да?

«По башке, по хребту…» — обыденно употребленные обороты по отношению к Наташе и тому, что с ней сделали, пережгли невидимый канат, сдерживающий руку майора. Раз! Открытая ладонь хлопнула Татарина по уху. В голове у того будто взорвалась граната, на миг он и оглох и ослеп. Потом в одном ухе слух восстановился.

— Сейчас я тебе хребет перебью, — донеслось откуда-то издалека. — Кто вас послал?

— Это… Это…

Татарин беспрерывно сглатывал слюну, словно собирался вырвать.

— Это нам не докладывают…

Новой оплеухи не последовало, очевидно, ему поверили.

— Где их искать? Маза, Лобана?

— Маз в «Миранде» ошивается. А Лобан не знаю… Но там тоже бывает…

Майор отошел в сторону. Татарин с облегчением перевел дух.

— Ладно, — подвел итог Фокин. — Раз ты сам там не был и все честно рассказал, я тебя, пожалуй, отпущу…

Бандит с трудом поднялся на ноги, доковылял до табуретки, с облегчением облокотился на стол. Он постепенно приходил в себя и лихорадочно думал — какую подлянку готовит ему проклятый верзила.

— Только как ты сам считаешь, — продолжил майор почти дружелюбным тоном. — В морду ты все-таки заслужил? По совести?

— А чё… — Татарин неуверенно взглянул в маленькие глазки майора. На понт берет, или как? Если только в морду… Первый раз, что ли…

— Ну, в морду, ну… — помялся он. — По совести… Да.

— Заслужил, — подтвердил Фокин и без замаха ударил кулаком в челюсть. Перстень хищно впился в кожу. У майора появилось чувство, что он нажал спуск своего «макара».

Ненавистная харя с бессмысленно вытаращенными глазами, отъехала назад, исказилась гримасой боли, побелела, а затем мгновенно налилась красным ссадина под нижней губой.

— Все, все, — залопотал Татарин, закрываясь рукой.

Но Фокин больше не собирался его бить. Открыв дверь, он вышел в плохо освещенный коридор. Чуйков стоял у соседнего кабинета.

— Те двое ничего про Волгоградку не знают, — сообщил он. — Можно ещё остальных потрясти, которые в милиции…

— Давай съездим, — согласился майор.

Но в отделении милиции они уже никого из задержанных не застали. Широкое мясистое лицо начальника выглядело растерянным:

— С полчаса, как отпустили, — пояснил он. — Нам тут телефоны пообрывали… И из мэрии, и из префектуры, и прокурор… Конкретных претензий к ним нет — никого не убили, не ограбили, не искалечили. Какие основания задерживать?

Начальник озабоченно потер ладонью потный загривок.

— А раз нет оснований — надо выпускать! Мы и выпустили.

Милиционер криво улыбнулся.

— Закон есть закон!

— Это точно, — кивнул Фокин и переглянулся с Чуйковым.

— И мы своих тоже выпустим.

Как и предсказывал Ринат Шалибов, все задержанные в тот же день оказались на свободе. Но на третьи сутки Татарин умер прямо в ресторане, за богато накрытым столом. «Инсульт», — определили врачи.