Настоящие деньги

Глава 1 Загадочный сосед

«Три рубля… Ха! Для чего старик попросил нарисовать именно эту купюру? Почему, скажем, не сотку? Или хотя бы червонец?» — недоумевал Валька. Оторвав от бумаги кисть, он покосился на раздолбанную «Электронику 302»[4], жалко шипевшую «Богемской рапсодией» “Queen”. Собственно, вины магнитофона в этом шипении было мало. Просто кассета заезженная. Когда-то на нее записывались «Ласковый май», «Мираж» и «Кино». А теперь вот… “Queen”.

«Нет, определенно, Фредди Меркьюри заслуживает новой кассеты! А стоит она… — вздохнул Валька, — почти треть моей технарской степухи — девять рублей! Вот если бы нарисовать сейчас не трояк, а, к примеру, десятку — по-настоящему, не акварельками, а какими-нибудь специальными красками, да так, чтобы в палатке звукозаписи ни одна продавщица не заметила бы подвоха…» Вот тогда и импортную кассету на 90 минут можно будет купить, да еще рублишко останется на пиво и мороженое.

Да, именно такое странное сочетание: пиво и мороженое! В Вальке — несмотря на то, что он уже второй год после наступления совершеннолетия брился, не брезговал спиртным, покуривал, да и почти сформировался как хотя и не высокий, но крепенький широкоплечий мужичок, — где-то внутри все же еще жил ребенок, продолжающий ждать праздника…

«ПОДДЕЛКА ГОСУДАРСТВЕННЫХ КАЗНАЧЕЙСКИХ БИЛЕТОВ ПРЕСЛЕДУЕТСЯ ПО ЗАКОНУ», — прочитал Валька на оборотной стороне взятого в качестве натуры трояка. Правда, содержание надписи ничуть его не насторожило. Лишь озадачило: как такие меленькие буковки вывести кисточкой? Он отыскал в ящике письменного стола красный карандаш, тонко заточил его лезвием и старательно переписал буквы. Отвел листок с эскизом трехрублевки подальше от глаз: сойдет!

«Нет, но почему же именно трояк?» — снова задался вопросом Валька. Странная просьба! Да и сам ее автор, этот их новый сосед по коммуналке, не менее странен. Одна внешность старика чего стоит! Длинноносый, с серыми пышными бакенбардами и такой же седой, но все еще довольно кудрявой шевелюрой, — он был похож на постаревшего Пушкина, каким того рисовало Вальке воображение. И фамилия у старика была довольно странная…

Борис Аркадьевич Кранц — так звали нового жильца коммунальной квартиры. Хотя, пусть юному соседу он и годился в дедушки, у Вальки язык не поворачивался употреблять в обращении к нему слово «дед». Дядя… Дядя Боря — и никак иначе! Проворный такой дядечка: щупленький, лицо в морщинах, а глазки из-под кустистых седых бровей смотрят живо, оценивающе так, будто фотографируют. Валька даже не особо удивился, когда узнал потом, что работает их сосед фотографом. Уж на пенсию давно пора, а он все трудится. Молодец!

До вчерашнего дня, правда, особо и не общались они. Так, «здрасьте, дядь Борь», «здрасьте». То чайники на плиту одновременно поставят, то еще какая-нибудь надобность чуть ли не сведет их лбами на неизменном месте встречи соседей, коим в коммунальной квартире являлась кухня. Но вчера Валька занял плиту вовсе не чайником…

Кранц, выйдя на кухню, удивленно шевельнул бровями. На конфорке пыхтело видавшее виды ведро, в котором обычно кипятили белье, а возле него, как опытная прачка, стоял его юный сосед, с сосредоточенным выражением лица макавший что-то в этом ведре белой скалкой. Вся кухня при этом буквально пропиталась неприятным запахом хлорки.

— Никак, стирку затеял? — полюбопытствовал старик.

— Круче, дядь Борь, — ответил Валька и, высунув от старания язык, еще раз макнул скалкой нечто, булькающее в ведре.

— Ну, уж не кашу же ты на хлорке варишь?

— Не… — Валька загадочно улыбнулся и шепотом поставил в известность соседа: — Джинсы варю, дядь Борь.

— Джинсы? — удивился тот. — Это что, портки никак?

— Угу.

— И на кой же ты их варишь? Да еще с хлоркой!

— Чтоб по моде вышло, — просветил Кранца Валька. — Сделаю из своих старых джинсов варенку да загоню одному лоху.

— Как это… варенку?

— Очень просто. Скрутил джинсы, обмотал проволокой да в воду с хлоркой. Ща, покипятятся еще чуток, и будет, как фирмА.

— Хм… — озадаченно хмыкнул дядя Боря. — Все одно представить тяжко, что у тебя получится.

Валька пропел:

— «Если долго мучиться, что-нибудь получится!» — и пояснил: — Мода такая теперь, дядь Борь. Просто вытирать джинсу теперь не актуально.

— От чего вытирать? — не понимал старик.

— От краски, — улыбнулся его юный сосед. — На коленях, там, на заднице… Однотонность, она, дядь Борь, убивает. Как хаки. Цвет такой, — пояснил он, тут же пропев из «Нау»: — «Я не видел толпы страшней, чем толпа цвета хаки…»

— Да уж… — вздохнул Кранц, — хаки… — глаза его вмиг утратили свою внешнюю живость — казалось, старик перенесся в какой-то другой мир, подальше от мира сего.

— Да я ща покажу вам, дядь Борь! — вернул его в настоящее голос с юношеской хрипотцой. Валька выудив скалкой из ведра бесформенный, исходящий едким паром, мокрый сверток и шлепнул его в загодя поставленный на полу белый эмалированный таз.

— Ну и лепеха! — усмехнулся старик.

Валька присел и нетерпеливо, обжигая пальцы, распутал проволоку, после чего, взявшись за лямки для ремня, осторожно приподнял джинсы.

— Во! Ну как, дядь Борь?

Тот продолжал улыбаться.

— Прям как из этой… Ну? Сам понять должен…

— Так это они еще мокрые, дядь Борь, — Валька слегка потряс штаны. — Просушить как сле… — он осекся, заметив, что из заднего кармана «варенок» торчит краешек чего-то, явно забытого в джинсах перед погружением тех в ведро. Кусочек тонкого красного картона или, может быть, ткани…

Валька мгновенно побледнел.

— Не может быть… — прошептал он, доставая двумя пальцами из кармана то, что осталось от… — Комсомольский билет! — всхлипнул Валька, вытащив на свет хорошо прокипяченный вместе с джинсами в хлорке документ, от которого, по сути, осталась лишь одна красная обложка с трудом угадывающимся на ней профилем Ленина.

— Вот те и хаки… — с сочувствием вздохнул Кранц. — Как же ты так, паря?

— Не знаю… Я уж и забыл, когда в руках-то его держал, нам ведь штампики о взносах не каждый месяц, а в конце семестра стравят… — начал оправдываться Валька перед соседом, будто перед комсоргом технарской группы. — Вот беда-то, а!

— И что же теперь тебе будет за это?

— Да уж будет, — Валька, отпустив джинсы обратно в таз, безвольно присел на табурет.

— В мои времена за подобное люди жизни себя лишали! — припомнил Борис Аркадьевич.

Валька невесело улыбнулся:

— Это в ваши времена, дядь Борь. А теперь это всем по фигу. Перестройка ж! Но… все равно, некстати. Ох, как некстати, а! Мне ж в армию скоро, дядь Борь. Приписали в погранку. И куда ж теперь без комсомольского? В стройбат?

— А скоро в армию-то?

— Через месяц.

— И что, отсрочки тебе разве не положено? Ты ж учишься.

— Не, дядь Борь. Я ж после десятого в технарь поступил. А если среднее образование есть, то никаких отсрочек. Такой закон вот идиотский!

— Печально, юноша.

— Уж куда печальнее, — вздохнул Валька. — За месяц билет этот чертов могут и не восстановить. Да еще комсоргия наша краснозвездная залупиться может, какой-нибудь испытательный срок назначат… Эх, плакала моя погранка! — безнадежно махнул он рукой.

Кранц протянул руку к Вальке:

— Дай-ка взглянуть, — попросил он испорченный документ. А когда заполучил его, оглядев, констатировал: — М-да, восстановлению не подлежит. Если что еще можно использовать, так это обложку…

Валька грустно усмехнулся:

— А на кой она мне, обложка-то? В билете же что главное? Фотка да штампики о взносах.

— Ну, фотку, скажем, я тебе сделаю, — пообещал Кранц, напомнив: — Как-никак я все ж фотограф. Штампики тоже не проблема. А вот сам бланк…

— Да, а вот сам бланк… — машинально повторил Валька, с неожиданной и совсем вроде бы безосновательно возникшей надеждой глядя на старика.

И тот почти оправдал призрачные надежды безалаберного комсомольца. Задумчиво поиграв бровями, Кранц сказал:

— Если постараться, можно и бланк организовать. Единственное — с номером чуток повозиться придется…

— У вас… У вас, дядь Борь, есть связи… в горкоме ВЛКСМ? — с придыханием, все еще не веря своему счастью, наивно предположил Валька.

Старик усмехнулся:

— Я себе сам горком!

— Как это, дядь Борь? — не понял Валька.

— Шучу, — серьезно ответил Кранц, поспешив уточнить: — Конечно, Валюх, конечно у меня есть связи в твоем горкоме. Только…

— Только это что-то мне будет стоить? — догадался Валька.

Лицо Бориса Аркадьевича осветилось улыбкой.

— Какой ты смышленый, гляжу. Молодца!

— И сколько, дядь Борь?

— Чисто символическая плата, сынок. Скажем, три рубля.

— И всего-то? — не поверил Валька.

— Всего-то! — наигранно ворчливым голосом передразнил его старик. — Три рубля, по-твоему, что, не деньги?

— Ну… деньги, конечно, но…

— Понятненько, — сказал Кранц. — Тогда усложню тебе задачу. С тебя я возьму — за все про все — не обычный трояк, отпечатанный на «Гознаке», а нарисованный. Картинку, так сказать.

— Это как, подделать, что ли, его вы мне предлагаете? — недоверчиво уточнил Валька.

— Боже упаси! — замахал руками старик. — Просто нарисовать, — пояснил он. — Вроде обычного натюрморта, как, к примеру, рисуют яблоки или цветы. Карандашами, красками — чем тебе угодно будет. На обычном альбомном листе. Только в масштабе один к одному.

— И зачем? — хмыкнул Валька.

— Повешу в своем фотоателье, — серьезно ответил ему Кранц. — Вставлю в рамочку, пущай висит. Как намек клиентам, дабы не жадничали — бумажные купюры из кошельков доставали, а медяки свои при себе оставляли.

— Хитро, — отметил Валька, несмело улыбнувшись. — Только, дядь Борь, я ведь совершенно не умеют рисовать, — поставил он в известность старика.

Тот отмахнулся:

— Как получится. Ты мне — картину, я тебе — комсомольский билет. Завтра после полудня зайдешь ко мне в ателье на Ревпроспекте, запечатлим твою мордашку. Ну, а уже вечером в эту вот корочку, — Борис Аркадьевич потряс останками комсомольского билета, — будет вклеен новенький бланк с тем же номером и твоей карточкой.

— А почему именно в эту корочку? — не понял Валька. — Она ведь тоже вареная!

Старик усмехнулся:

— Но ведь ты ж сам давеча говорил, что в комсомольском билете главное — это фотография да штампики «Оплачено», — напомнил он. — Говорил?

— Ну, — признал Валька. — Только как-то не понятно это: бланк новый, а обложка старая…

— Просто у них там, в горкоме этом комсомольском, жуткий дефицит новых корочек, — объяснил Кранц наивному юноше, для пущей убедительности заметив потом: — Ты ведь сам видишь, в стране сейчас все в дефиците: от водки и сигарет до всякого тряпья.

— Да уж, — страдальчески вздохнул Валька, глядя на сваренные джинсы в тазике.

Когда Валька говорил соседу о том, что не умеет рисовать, он несколько кривил душой. На самом деле какие-то задатки художника у него имелись. Да и любил он рисовать! Правда, не на холстах, а, в основном, на последних листах толстых учебных тетрадей; и не красками, а обычной шариковой ручкой. В основном то были замысловатые лейблы иностранных фирм или эмблемы западных рок-групп, украшенные молниями и черепами.

Но теперь, как только Валентин взглянул на трехрублевую банкноту, что он отобрал для образца, сердце у него упало. Если еще как-то можно было срисовать надпись «ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КАЗНАЧЕЙСКИЙ БИЛЕТ», так как буквы в ней чем-то напоминали слово «MANOWAR» — название «металлической» группы, которым он неоднократно украшал тетради, когда учился в школе, — то нарисовать Герб СССР и картинку с Кремлем — было за пределами его художественных способностей.

Хотя… Валька вспомнил, что старик велел ему нарисовать трешку красками. А ими — хочешь не хочешь — такой четкости, как в оригинале, не добьешься: зубчики кремлевские не прорисуешь, колоски на Гербе не выведешь!

За кого, интересно, старик его держит? Нашел Левитана!

Но тут что-то свыше заставило Вальку перевернуть купюру. Кранц ведь не уточнял — какую именно сторону трехрублевки ему нужно перерисовать. И от сердца сразу отлегло — никаких замысловатых рисунков на обороте не имелось! Только надпись «Три рубля», цифра «3», а также выполненные мелкими буквами предупреждение о незаконности подделки и названия советского трояка на языках союзных республик. Особой проблемы в их перерисовке Вальке не видел — здесь он придумал обойтись остро заточенными карандашами. Ну, а остальное — красками! Там мазок, тут мазок… Трудно, что ли?

Акварельные краски у Вальки чудом сохранились еще со школы. Сухие, потрескавшиеся, как почва пустыни, они оживали прямо на глазах, едва живительная капелька воды касалась их, скатываясь с кисти.

Зеленая, синяя, красная, желтая… Смешав их в специальной баночке, Валька быстро отыскал те полутона, что ему требовались для рисунка. Потом сделал легкий набросок карандашом, отметив место расположения основных элементов изображения, и принялся рисовать трешку.

Поначалу дело заспорилось. И надпись «Три рубля» Валька вывел, и всякие виньеточки-завитушечки изобразил, да вот только споткнулся там, где не ожидал. Нашла на камень коса… Вернее, наткнулась кисть на неожиданное препятствие, коим стала с виду совершенно безобидная цифра номинала купюры — «3».

Казалось бы, чего тут сложного? Два полуовала. Но только у Вальки они почему-то не получились такими же плавными и соразмерными. Прямую-то линию вывести кистью относительно просто, а вот эти дурацкие дуги… Нет, каждая в отдельности могла смотреться вполне сносно, но получившаяся в итоге при их соединении цифра казалась не обозначением номинала «государственного казначейского билета», а оценкой «удовлетворительно», небрежно и размашисто поставленной преподом в школьном дневнике.

«Ну, первый блин всегда комом!» — подумал Валька, потянувшись к альбому за новым листом. Да только и на этот раз рисунок у него не получился — и все из-за этой же несчастной тройки.

Как заговоренная! Словно какая-то неуловимая глазом асимметрия скрывалась в полуовалах цифры, а он никак не мог уловить ее.

Израсходовав пять альбомных листов, Валька махнул рукой: «А что, собственно, я надрываюсь? Как получится, так и получится! Не в магазин же мне этот трояк тащить…»

Как ни странно, но после такой мысли рука будто сбросила с себя доселе сковывающую ее движения перчатку. Вжик-вжик кисточкой, и троечка готова! Нормальная такая, ровненькая… Валька даже улыбнулся.

Дав рисунку время высохнуть, он подретушировал кое-что в нем карандашами и, захватив с собой, поспешил показать соседу.

Однако на стук в дверь ему никто не открыл. Старик куда-то запропал. Может, спит? Но тут Валька вспомнил, что сосед наказал ему посетить его ателье завтра, а по поводу сегодня ничего не говорил. Кто знает, может он и ночевать в своей комнатке не собирался? Такое часто бывало. Очевидно, у Кранца где-то имелась любовница. А что? Любви все возрасты покорны. Тем паче, язык не поворачивался назвать фотографа стариком в общепринятом смысле этого слова. Так, немолодой джентльмен. Пушкин на пенсии!

Глава 2 Заманчивые перспективы

На следующий день, как только в техникуме закончились занятия, Валька поспешил на Ревпроспект. Фотоателье, где работал Кранц, встретило Вальку приветливым звоном колокольчика, что подал голос при открытии двери со стеклянным окном. Переступив порог, молодой человек увидел маленький холл с напольной вешалкой, парой стульев и зеркалом. Дальше, за зелеными шторками, виднелась тренога с фотоаппаратом. Кто-то возле него суетился. Бросив взгляд на вешалку, Валька заметил на ней мужской плащ и сделал логичный вывод, что Борис Аркадьевич в данный момент занят с клиентом.

Парень сел на стул, поставил на колени спортивную сумку, и стал рассматривать стенд с фотографиями красивых женских лиц, которые, очевидно, некогда были запечатлены товарищем Кранцем. Если судить по снимкам, дядя Боря был мастером своего дела. Фотохудожником!

Вскоре клиент ушел. Поднявшись со стула, Валька приблизился к шторкам и тихо позвал:

— Дядь Борь?

Ответом ему были тишина. Он немного отодвинул одну из шторок и позвал громче, с недоумением оглядывая пустое помещение:

— Борис Аркадьевич?

Того нигде не было видно. Что за чудеса? Не испарился же он! Однако тут же неведомо откуда послышался его слегка приглушенный голос:

— Сей момент, сей момент!

Валька невольно посмотрел на потолок, скользнул взглядом по углам зала — хозяина голоса нигде не наблюдалось. Но тут его внимание привлекло колыхнувшееся черное полотно, закрепленное на одной из стен. А вслед за этим из-за него показалась взъерошенная голова Кранца, как-то странно щурившегося глаза.

— А, Валюшка! — узнал старик соседа. — Как вовремя ты пришел. Только вот собрался пленку для проявки доставать, — показал он глазами на закрепленный на треноге «Зенит». — Да так жалко — она ведь не до конца еще добита у меня. Несколько кадров осталось. Ну-ка, садись вон на стульчик, я тебя и щелкну.

— А трешка-то, дядь Борь? — спросил Валька, похлопав рукой по висевшей на плече сумке.

— Какая еще трешка? — не сразу сообразил старик.

— Как какая? Рисунок, который вы меня вчера попросили нарисовать. Три рубля.

— А, — улыбнулся Кранц, — три рубля! Как же, как же. Ну, засвети-ка, что у тебя там получилось?

Валентин достал из сумки альбомный лист, на котором зеленела нарисованная трехрублевая купюра.

— Целый альбом у меня ушел на то, чтобы изобразить ее, — посетовал Валька, протягивая рисунок фотографу.

Тот взял его из рук юноши, внимательно рассмотрел.

— Гляжу, ты выбрал оборотную сторону. Пошел по легкому пути… И что? Говоришь, была какая-то трудность?

— Да так, — вздохнул Валька. — Трешка мне никак не давалась. Цифра. Линии плавные, а у меня будто рука не выворачивается, чтобы так кистью мазнуть. И размеры трудно было выдержать. То верхняя часть заметно маленькая, то нижняя меньше верхней выходит. Какая-то прям заколдованная цифра, дядь Борь.

Старик улыбнулся.

— Но ведь получилось?

— Ну, — скромно улыбаясь, пожал плечами Валька, — получилось вот.

— Молодца! — похвалил его Кранц, небрежно бросая рисунок на небольшой столик возле треноги. — А теперь, давай, садись…

Валька послушно примостился на краешке стула на фоне белого экрана. Что-то щелкнуло. В лицо тут же ударил яркий свет софитов. Но, как ни странно, глаза он не слепил. Очевидно, углы освещения были заранее выверены так, чтобы клиенты не щурились, глядя в объектив фотоаппарата.

— Внимание, — предупредил фотограф, — замер. Снято! — возвестил он, поднимая на миг голову от фотоаппарата. — Теперь еще разочек.

— Зачем? — удивился Валька.

— Так принято, — просветил его Кранц. — Каждый кадр у нас всегда дублируется. Вдруг ты, к примеру, моргнул? — он вновь склонился над фотоаппаратом, но в этот момент послышался звук дверного колокольчика, заставивший Бориса Аркадьевича отвлечься от съемки.

— Кого это еще там принесло? — пробормотал он.

И, словно в ответ на его вопрос, кто-то громким развязным голосом крикнул из холла:

— Эй! Есть кто живой?

Вслед за этим зеленые шторы дрогнули и на пороге зала возникла габаритная фигура широкоплечего парня в синем спортивном костюме и кожаной куртке, наброшенной поверх олимпийки. Челюсти незнакомца активно трудились над жевательной резинкой, выделяя на его лице крепкие боксерские скулы. Нос у него тоже был такой… спортивный: словно приплюснутый от пропущенного кулака. Парень был старше Вальки лет на пять.

— Я — Пахом, — представился «спортсмен». — От Чеботаря. Ты фотограф? — обратился он к Кранцу, протягивая тому небольшой газетный сверток. — Велено передать это. А еще на словах кой-чего… — парень многозначительно покосился на Вальку, давая понять, что для чужих ушей это «кой-чего» не предназначено.

— Сей момент, Пахом, — немного насмешливо ответил ему Кранц. — Ступай пока в «темную», вон туда, — показал он глазами на занавешенный черной тканью вход в фотолабораторию. — Сейчас я клиента отпущу, тогда и поговорим.

Пахом пожал плечами и, ставя ноги, выбрасывая в стороны колени, будто он крутит педали несоразмерного его габаритной фигуре маленького детского велосипеда с педальками на переднем колесе, направился туда, куда ему было сказано. Когда его фигура скрылась за черной ширмой, Кранц подмигнул сидевшему с открытым ртом Вальке:

— Ну-с, вьюноша, продолжим?

Валентину едва удалось прогнать со своего лица удивленное выражение. «Надо же, какие личности захаживают к маленькому фотографу! Не иначе из рэкетиров! — подумал он. — И чего у этих “быков” может быть общего со стариком?»

А старик тем временем спросил его, склоняясь над фотоаппаратом:

— Ну, готов?

Валька быстро причесал пятерней свой шикарный, чуть рыжеватый чуб.

— Готов, дядь Борь.

Затвор фотоаппарат щелкнул пару раз.

— Ну, вот и все, — сказал Кранц. — Можешь идти. А я сейчас с этим мальчиком, вон, разберусь, — показал он глазами на черную ширму, за которой скрылся «рэкетир», — пленочку проявлю, карточку твою напечатаю, да это… пойду потом в твой горком, — старик усмехнулся и добавил: — Трешку твою отрабатывать.

Вечером Валька, стоя на кухне, держал в руках свой комсомольский билет.

— Ух, ты! — вырвалось у него, как только он раскрыл документ. Прочитал вслух свою фамилию, имя и отчество: — Невежин Валентин Иванович, — после чего, покрутив в руках билет, с восхищением заключил: — Лучше чем был! И обложка вроде бы нормальная.

— Видать, постарались они у себя там, в горкоме-то, — серьезно заметил старик, после чего с усмешкой добавил, покосившись на плиту: — Смотри, не вари больше!

— Не буду, дядь Борь, — улыбнулся Валька. — Спасибо огромное!

— Кушай на здоровье, — пошутил Кранц, — только в следующий раз, ежели все же без варки никуда, то готовь без хлорки. Ну, а так, коль что, обращайся. Моим корешкам в горкоме любой документ по силам сварганить.

— Так уж и любой? — не поверил Валентин.

— Ну, в рамках разумного, конечно. Паспорт, к примеру, делать тебе там не будут, вещь больно авторитетная. А вот что-нибудь типа комсомольского твоего или справочку какую-нибудь — это запросто. Причем, вьюноша, даже такую справочку, с какой вполне себе можно армии избежать. Правда, денег такой документик будет стоить уже нерисованных. Да и ни к чему тебе справка эта, да? Ты ж о погранке мечтаешь!

Валька, удивленно глядя на старика, возразил:

— Да не мечтаю я ни о какой погранке! Просто лучше уж она, чем что-то еще, — но потом все же тихим голосом, вкрадчиво так, поинтересовался: — А сколько, дядь Борь, такая справочка стоить будет?

— Тыщу, — вроде как равнодушно пожал плечами старик.

— Ох… — только и смог выдохнуть Валька.

— Не так уж и много, если рассудить, — заметил Кранц. — Сам посчитай, сколько бы ты смог заработать за два года, которые угробишь в своей погранке. Да еще не факт, что в пограничные морчасти не попадешь. Там вообще, насколько я знаю, до сих пор три года палубу драют. Сколько сейчас в армии солдатикам платят? Семь рублей в месяц вроде? Вот и считай, где ты больше денег получишь за эти годы: в своей погранке или на каком-нибудь, пусть самом завалящем заводе, и даже за вычетом цены справки, о которой я говорю.

Валька беззаботно махнул рукой:

— Ну вас, дядь Борь. Шутите?

— Почему же шучу? — пожал плечами Кранц. — Найти способ избежать службы — оно, это, сынок, испокон веков мужика волнует. Всякие находил он способы: от медицинских фокусов до самострела. Так что по поводу справки я тебе совершенно в натуре толкую.

— Но у меня сейчас нет тысячи, — честно признался Валька. — Да и не было никогда. Вот за джинсы, которые я варил, завтра мне в технаре один лох сотню отвалить обещал. Потом, степуха через неделю. Итого, почти сто тридцать. Ну, мать четвертак подкинет… Мафон рублей за семьдесят толкнуть можно. Старый он у меня уже. Короче, дядь Борь, больше двухсот мне пока не собрать.

— То есть финансы поют романсы, — с улыбкой констатировал Кранц. — Однако, Валюх, коммерческая жилка в тебе ощущается. С джинсами, вон, ты ловко придумал.

— Угу. Все равно они мне уже малы. Так почему бы не заработать, если дураки новую джинсу от ношеной отличить не могут.

Старик, кашлянув в кулак, с насмешкой посмотрел на своего юного собеседника.

— Чего? — мелькнула на губах того хулиганистая улыбка.

— Да ничего, Валюх, — ответил Кранц, присаживаясь на табурет возле своего кухонного стола, — все правильно. Жизнь она такая — без обмана не выжить! Ну да ладно, какая мне тут мысля в голову только что пришла. Я, видишь ли, свою фотомастерскую на кооперативные рельсы перевести задумал…

— Ого! — изумился Валька, до которого сразу дошло, зачем вчера к Кранцу заглядывал рэкетир Пахом. Крыша!

— Вот тебе и ого! Хватит на государство горбатиться! — Кранц несильно ударил кулаком по столу. — На старости лет и на себя поработать чуток хоцца. Но вот зачем я тебе все это рассказываю, Валюх. Присядь-ка, — показал он глазами на свободный табурет около себя и, дождавшись, когда его собеседник сядет, продолжил: — Кооператив, Валюх, — дело у нас новое. Одному, боюсь, не потянуть. Помощник мне нужен.

— Так дайте объявление в газету, всего делов-то! — посоветовал соседу Валька.

— Эка, куда ты махнул! Разве ж можно, Валюх, в свое дело людей со стороны примать? Облапошат да слиняют, для полноты картины барахлишко твое прихватив. Ищи их потом… Не, Валюх, с объявлением здесь дело не пройдет.

— Ну, не знаю тогда, — развел руками Валька.

Старик, поставив локоть на стол, подпер рукою щеку и задумчиво посмотрел на него.

— Правда, дядь Борь, не знаю, — еще раз сказал Валька, отводя глаза, ибо почему-то неожиданно почувствовал себя чуть ли не виноватым в том, что не может в этой необычной просьбе чем-либо помочь старику.

Однако тот едва заметно улыбнулся и, как бы между прочим, осведомился:

— А вот ты сам, к примеру, не желаешь ли поработать со мной?

— Я?.. — недоверчиво переспросил Валька, невольно ткнув большим пальцем правой руки себе в грудь. То, что мелькнуло в тот миг на его лице, даже нельзя было назвать удивлением. Это было изумление! Ведь вчерашний школьник, а ныне студент, он все еще считал работу уделом взрослых, к числу коих себя, как бы этого ему не хотелось, пока он причислить не мог.

— Ты, ты, — подтвердил сосед.

— Н-но… Но я же учусь, — напомнил тому Валька.

— Не беда. Сможешь помогать мне в мастерской по вечерам.

— Да я, собственно… — Валька почти потерял дар речи. Сердце забилось чаще, выбивая в груди юноши предчувствие, что сейчас, именно в этот самый миг может решиться его судьба. Все будет зависеть лишь от того, что он ответит старику. — Собственно… — неуверенно повторил Валька, — я, конечно, не простив… Вернее, хочу сказать, я — за. Но… Но мне же, дядь Борь, в армию скоро!

— Какая еще армия? — смешно округлил глаза Борис Аркадьевич. — Ты забыл о справке?

— Которая тыщу рублей стоит?

— Именно. И не думай, что это много — тыща рублей. В кооперативе такие деньги, если по уму дело организовать, можно в два счета заработать. Подумай — не пройдет и года, как у тебя будет все, о чем вьюноше твоих лет можно только мечтать.

Перед глазами Вальки сразу же появились импортные компакт-кассеты, пиво, мороженое, аудио-плеер и даже двухкассетный магнитофон «Шарп». Валька про себя усмехнулся — какие мелочи! И он тут же представил себя, сидящим за рулем крутой вишневой девятки, мимо которой с завистливыми лицами проходят все его однокурсники и однокурсницы… Особенно однокурсницы! Только свистни — любая из них тут же окажется на сиденье рядом!

Однако Валька сумел взять себя в руки и сдержанно ответил старику:

— Заманчиво, конечно, дядь Борь…

— Так за чем дело встало?

— Честно сказать?

— Разумеется.

Валька набрал в легкие побольше воздуха и выдохнул:

— Страшно!

Кранц усмехнулся:

— А ты не бойся!

— Но…

— Что, но? Давай прямо с завтрашнего дня и начнем. Я займусь твоей справкой для военкомата, а ты пока начни изучать теорию фотодела. Я тебе сейчас одну книжечку на эту тему дам, — с этими словами Борис Аркадьевич Кранц скрылся в своей комнате.

Глава 3 Фотографический салон Кранца

Уже третий вечер Валька стажировался в фотоателье Кранца. Дело оказалось не таким уж и сложным: проявил, отфиксировал, промыл, высушил — один и тот же порядок работы с пленками и фотобумагой. Однако монотонная печать снимков Вальке быстро начала недоедать. Фотографии 3x4, 5x6, 9x13… На удостоверения, права, паспорта… В личное дело! Серьезные лица клиентов — мужские и женские — вскоре начали сливаться в одно. Глядя на плавающие в фиксаже фотографии, Валька морщился и презрительно комментировал про себя: «Рожи!»

Единственным утешением для него стали фотографии, которые он делал для себя. Кранц научил Вальку пользоваться фотоаппаратом, позволив ему брать старенький «Зенит» домой, и тут уж парнишка оторвался по полной! Через три дня в его фотоальбоме, до этого заклеенном фотографиями лишь на треть, не осталось ни одного пустого листа. Его украсили физиономии Валькиных родственников, а также друзей, однокурсников, ну и, конечно, однокурсниц…

В тот вечер Валька пыхтел в фотомастерской Кранца над фотографией Леночки Павловой — девчонки из параллельной группы. Ленка, несмотря на то, что была на пару сантиметров выше него, Вальке нравилась. Даже, можно сказать, он был в нее немножечко влюблен. Да и как в такую не влюбиться? Стройная блондинка с высокой грудью, длинными ногами и глубокими, задумчивыми глазами… Только вот единственный кадр, где она согласилась попозировать Вальке перед объективом его «Зенита», вышел неудачным. То ли не ту выдержку он выставил, то ли с колесом диафрагмы намудрил, но негатив получился слишком светлым, по причине чего отпечатанные с него фотографии, соответственно, выходили чересчур темными. Даже снежные Ленкины волосы на снимках, казалось, принадлежали не блондинке, а обыкновенной шатенке.

Валька не слышал, как в освещенную специальным красным фонарем «темную» зашел Борис Аркадьевич, поэтому раздавшийся за спиной голос заставил его вздрогнуть.

— Что, не получается? — спросил старик, кивая на плавающие в фиксаже фотографии девушки.

— Да не, все получается. Только как-то не очень, дядь Борь…

— А ты попробуй позатенять бумагу руками, — посоветовал тот.

— Как это — затенять руками? — не понял Валька.

— Посторонись-ка, — попросил Кранц, плечом слегка отодвинув стажера от фотоувеличителя. — Вот так, Валюх.

Он включил прибор, начав экспонирование кадра на зажатую в планшете фотобумагу, и принялся водить руками над нею, будто колдун, делающий магические пассы.

— Тут вот немножечко свет придержим, здесь вот… — бормотал старик. — Учись! Думаешь, работать фотографом — это просто фотки шлепать? Не-е, вьюноша… Это целая наука! Я бы даже сказал — волшебная наука… Ма-агия!

Далее бумага отправилась в кювет с проявителем, и вскоре на ней появилось изображение девичьего лица.

— Какая красавица! — отметил Борис Аркадьевич. — Невеста?

— Да так, знакомая одна, — уклончиво ответил Валька.

— Хм, я бы, будь в твоем возрасте, на такой знакомой непременно женился бы!

— Да я б тоже не против, дядь Борь. Только не по мне она… Слишком яркая. Да и ростом она выше.

— Что значит — яркая?

— Ну, дорогая. Как фотомодель, — пояснил Валька.

— Хочешь сказать, не для тебя? — уточнил старик.

— Ну… не знаю: для меня, не для меня. Но, в любом случае, не для бедного студента!

— Но ведь ты же скоро станешь кооператором, — напомнил Кранц Вальке. — Возможно, денежки появятся.

Валентин хмыкнул:

— В том-то и дело, дядь Борь, что возможно. Когда-а этот ваш кооператив сорганизуется!

— Не мой, а наш, — уточнил старик. — Мне ведь без тебя его не поднять. А что касаемо когда… Больно долго ждать тебе, Валюх, этого момента не придется. Можно сказать… — он перекинул пинцетом фотографию Ленки Павловой в кювет с фиксажем, — момент этот уже наступил.

— В каком смысле?

— Пойдем, — старик бросил пинцет возле кювета, — покажу тебе кое-что…

Спустя пару минут Валентин с интересом, но почти ничего не понимая, рассматривал какие-то документы, которые Борис Аркадьевич с торжественным выражением лица вручил ему.

— «Фотографический салон Кранца», — прочитал Валька на одном из документов, после чего вопросительно поднял глаза на старика.

Тот улыбнулся.

— Ну как? Звучит? «Фотографический салон Кранца»! Не ощущаете ли вы, вьюноша, легкий нэпманский аромат, что исходит от этого необыкновенного сочетания слов?..

— Какой-какой аромат? — непонимающее переспросил Валька и, вновь взглянув на бумагу в своих руках, зачем-то поднес ее ближе к носу, будто, действительно, надеясь уловить некий диковинный запах, исходящий от нее.

— Нэпманский, — пояснил Кранц. — Новая экономическая политика. НЭП. Это же целая эпоха вольного предпринимательства! Неужели не слышал?

— Да так, чего-то вроде слыхал… — пожал плечами Валька.

— «Фотографический салон Кранца», — с нескрываемым удовольствием повторил Борис Аркадьевич. — Прямо не верится, что удалось дожить до этих времен…

— Значит, теперь на всей этой фотографической лабуде, — Валька кивнул в сторону «темной», — мы с вами сможем начать стричь «капусту»?

— Ну, — пожал плечами Кранц, — если освоим некоторые нетрадиционные для заурядненького советского фотоателье приемчики, то, наверное, и начнем что-то зарабатывать.

— Это какие-такие приемчики, дядь Борь? Порнуху печатать?

— Ну-у, вьюноша, — улыбнулся Борис Аркадьевич, — для этого не обязательно было городить кооператив.

— Ну, да, — согласился Валька, — столько бумаг всяких собрать… — махнул он пачкой уставных документов «Салона». — Дядь Борь, неужели вы это все сами собрали?

— Это еще не все, Валентин, — загадочно ответил старик. — Погляди, там у тебя, в этой стопочке, должен быть еще один такой неприметный желтый листик.

Валька без труда отыскал его.

— Этот? — он тут же прочитал вслух то, что было написано на нем: — «Центральная городская больница. Справка. Дана Невежину Валентину Ивановичу»… — Ого! — воскликнул Валька, прочитав собственное имя.

— Вот тебе и «ого»! — усмехнулся Кранц. — Завтра же с этой бумагой дуй в военкомат, тебе по ней на год должны дать отсрочку от армии. Иначе, если ты загремишь служить, просто будет бессмысленно обучать тебя чему-либо.

— Ага, ага… — соглашался со стариком Валентин, словно находясь на автопилоте, при этом продолжая, не веря собственным глазам, рассматривать выписанную на свое имя справку. Но вдруг спохватился: — Обучать меня? Да чему же тут обучать? Я уже почти все освоил: и пленки проявляю, и фотки печатаю. Ну, конечно, есть еще некоторые ляпсусы. Но это временно. Вот увидите, через недельку-другую я стану этим… — как его? — виртуозом… Да, виртуозом фотографии. Чес слово, дядь Борь! Я ведь только третий день тут у вас…

— Эх, вьюноша! — покачал головой старик. — Разве ж можно с такой легкостью утверждать подобное?

— А почему нет? — пожал плечами Валька.

— Как почему? Что я тебе говорил только что? Забыл? Фотография — это наука. Магия! А чтобы стать выдающимся магом, виртуозом, как ты говоришь…

— Знаю, знаю! — перебил его Валька. — Нужно учиться, учиться и еще раз учиться. Как завещал великий Ленин.

— Не знаю, что завещал тебе Ленин, но слова правильные.

— Ага, только учиться всю жизнь все равно смысла нет. Всего не выучишь. Потому что, дядь Боря, нет предела совершенству!

Кранц усмехнулся.

— И кто это сказал?

— Не знаю, — в который раз пожал плечами Валька. — Все так говорят.

— Ложь! Доказано этим… експериментальным путем: предел совершенства существует! — заявил Борис Аркадьевич. — Только, увы, для каждого человечка предел этот находится ровно на одну ступеньку выше той, которую ему дозволено узреть. Запомни эти слова, как Отче наш! — зачем-то попросил старик Вальку.

— А чего в них такого особенного-то? — не понял тот.

— Запомни. А потом поймешь. Повтори.

— Предел совершенства для каждого человека находится на одну ступеньку выше той, которую он может увидеть, — повторил Валька.

— Ну, примерно так.

— Только все равно ничего не понятно. Раз предел всегда будет впереди тебя, значит, ты его и не переступишь. А, следовательно, его и нет.

— Мудро! — констатировал Кранц. — Но ты попробуй отгадать загадку. Ты любишь фантастику? Вот как раз на такую тему загадка. Представь себе далекое будущее, какой-нибудь гигантский космический автобус мчится между звездами со скоростью света. Вдруг один пассажир, дурачок, вскакивает со своего места и бежит что есть духу по коридору вперед, по ходу движения этого космического автобуса. Торопится он, видите ли! И вот ответь мне, вьюноша: какая будет скорость движения этого дурачка?

— Как какая? — усмехнулся Валька. — Скорость света, с которой движется этот суперавтобус, плюс собственная скорость вашего бегущего дурачка. Точнее не скажу, потому что не знаю даже примерно — сколько эта скорость света километров в час. Проходили, но забыл. Но что ваш дурачок будет двигаться быстрее — это однозначно! Проверено на практике, дядь Борь.

— Вот как? — удивился тот и, смеясь, поинтересовался: — Неужели вам, вьюноша, доводилось летать на подобных космических аппаратах? Ай да ты! А я, понимаешь, тебе тут загадки загадываю… Молодца!

Валентин тоже рассмеялся.

— Нет, дядь Борь. Не летал. А вот по эскалаторам метро бегал, да не просто бегал, а наперегонки с товарищами. Я, к примеру, бегу по двигающемуся, а товарищ мой — по соседнему, который стоит. И тут уж без вариантов — шансов догнать меня у соперника нет!

— Нашел, чего сравнивать, — серьезно, даже с неким укором в голосе вдруг сказал Кранц. — Подземные «лесенки-чудесенки», как мы их когда-то называли, с космическим кораблем! А по сему, вьюноша, ответ твой по тому космическому дурачку неверный в корне.

— Как это — неверный?

— А вот так. Физику, вьюноша, учить надо! — со вновь появившейся на губах улыбкой, назидательно произнес старик. — Ну да ладно. Задачка эта не столько математическая, сколь, так сказать, философская. У тебя еще будет время решить ее. А сейчас давай-ка лучше поговорим о деле. Скажи мне, Валентин, ты прочитал книжку по фотоделу, которую я тебе давал?

— Ну, так… Где прочитал, где перелистал.

— А вот главу по фотоцинкографии ты прочитал или перелистал?

— Да я что-то и названия-то такого не помню, — признался Валька, смущенно улыбнувшись.

— Стало быть, перелистал, — заключил Борис Аркадьевич… — А зря, вьюноша. Великие вещи можно делать с помощью фотоцинкографии! Штамповать чуть ли в неограниченном количестве любое изображение на ткань или бумагу… Каково, а?

— Чой-то я ничего не понял! — помотал головой Валька.

— А чего тут понимать? Ты разве не видишь коммерческих перспектив такого процесса?

— Не-а.

— Хм. Но что тут тебе сказать… — Кранц озадаченно почесал руками свою седую макушку. — Ты давеча портки, джинсы те, варил?

— Ну.

— Потому что так модно, да?

— Ну.

— Чтобы впарить какому-то простаку. Так?

— А что в этом такого?

— Да ничего. Просто подозреваю, что подобных простаков у нас целая армия. Как ты считаешь, Валюх, станут ли они покупать вместе с испорченными в хлорке, но из-за этого модными портками еще и какую-нибудь модную футболочку? Вот твой этот «вареный» покупатель, к примеру, купил бы?

Валька хмыкнул:

— Да где ж мне взять эту модную футболочку? Была бы, и впарил бы ему! Только вареные футболки… Что-то я не слыхал ничего о такой моде.

— Почему именно вареные? — пожал плечами Кранц. — Я вот много раз видел у некоторых молодых людей футболки с такими… э-э… мордами волосатыми… Даже не знаю. У-у! — старик смешно сморщил лицо. — А под ними слова — на англицком в основном. Насколько я понял, Валюх, это музыканты. Кумиры, так сказать, сегодняшней молодежи. То бишь ваши кумиры…

— Ну, есть такие футболки. Только их хрен достанешь, дядь Борь.

— Зачем достанешь? — улыбнулся тот. — Их можно элементарно сделать самому!

— Как это?

— Как? С помощью фотоцинкографии, разумеется, — сказал старик таким тоном, будто рассказывал собеседнику прописные истины. — Думаешь, для чего я разговор-то на эту тему завел?

— Ого! — воскликнул Валька. — А научите меня такому приемчику?

— Обязательно, — заверил его Борис Аркадьевич, после чего с некоторым пафосом изрек загадочную фразу: — И это, вьюноша, будет твой второй шаг на пути к преодолению предела совершенства!

— Второй? — удивился Валентин. — А что же тогда первый? Или я его уже сделал и даже не заметил? — с улыбкой осведомился он.

— Первый же твой шаг, вьюноша… — старик понизил голос до шепота, — ты сделаешь тогда, когда приведешь салон господина Кранца в подобающий приличному европейскому салону вид. Завтра воскресенье. Ты, знаю, не учишься. Так давай прямо поутру придем сюда и наведем порядочек. Сейчас же ты мне только подсоби вывеску на улице поменять, да и ступай себе.

— Вывеску? — с удивлением переспросил Валька.

— Ну да. Мы ж теперь кооператив, а не государственное предприятие.

— Так вы, дядь Борь, уже и вывеску новую успели заказать? — продолжил удивляться юноша.

— А чего медлить-то? Заказал. Вона, в «темной» за глянцевателем стоит, к стене прислоненная. Неужто не заметил?

— Не-а. Заработался.

— Ага, скажи: «На фотографию подруги, дядь Борь, засмотрелся», — с улыбкой произнес Кранц. Но тут же лицо его приняло серьезный вид. — Ладно, вьюноша, пойдем, достанем ее. А то одному не вытащить.

В мастерской Кранца отыскалась маленькая стремянка. Забравшись на нее, Валька довольно легко снял старую вывеску «Фотомастерская» и опустил ее вниз.

— Так, так… Аккуратнее, — бормотал старик, принимая ее.

— Чего аккуратнее-то, дядь Борь? — весело спрашивал его сверху Валька. — Куда ж ее теперь? Только на помойку!

— Все одно — вещь, — ответил старик, бережно принимая вывеску. — К тому же, государственная. Кто его знает, может, и отменят эту кооперацию, как в двадцатых. Отменят, да и спросят: «Куда, нэпманская твоя харя, вывеску дел?»

— Не отменят, дядь Борь, — успокоил его Валька. — Давайте новую…

Вскоре над входом в бывшую фотомастерскую появилась новая, красивая вывеска. Позолоченные буквы, стилизованные под готический шрифт, образовывали на ее черном фоне слова: «ФОТОГРАФИЧЕСКИЙ САЛОН КРАНЦА». Четко и солидно! А ниже маленькими золотистыми буквами было написано пояснение: «кооператив».

Глава 4 Аргумент бейсбольных бит

Перед сном Валька включил ночник и взял в руки книжку по фотоделу, раскрыв ее на главе «Фотоцинкография».

«Фотоцинкография, — начал читать он, расположившись на раскладном кресле, на котором спал с тех самых пор, с каких помнил себя, — это процесс изготовления иллюстраций для высокой печати, в которой изображение путем фотографирования переносится на металл или пластмассу. Включает два этапа: изготовление оттиска фотонегатива воспроизводимого материала и создание печатной формы позитива. Формы делаются из сплава цинка, меди и магния, покрытого фоточувствительным раствором. Свет, проходя сквозь светлые сегменты негатива, действует на покрытие, делая его нерастворимым в воде. После этого формы вымываются, и на них остается изображение, образованное областями с нерастворенным покрытием. Непечатаемые участки поверхности затем вытравливаются кислотой.

Как правило, типографское клише для печати чернобелых и цветных иллюстраций изготавливаются на цинковых досках, а процесс получения оттисков с этих клише называется цинкографией…»

— Что читаешь? — поинтересовался отец, устраивающийся вместе с матерью на скрипучей полутороспальной кровати, спрятанной за занавеской в торце их единственной комнаты.

— Да так, дядя Боря дал, — ответил Валька.

— Это сосед, что ли, наш новый?

— Ага, па.

В разговор встряла мать:

— Чудаковатый он какой-то. Но вроде приличный, слава тебе господи. Не пьет вроде.

— Интеллигенция, мать его! — насмешливо молвил отец.

— Фотограф он… — решил заступиться за старика Валька. Он хотел было поведать родителям о предложении Бориса Аркадьевича работать в создаваемом им кооперативе, как вдруг почувствовал, что некая необъяснимая сила будто прижимает его язык к зубам, мешая раскрыть рот. И Валька подумал, что лучше не спешить с этим признанием — чтобы не спугнуть собственную судьбу. Существует же пословица: «Не говори “гоп”, пока не перепрыгнешь!». Но, вспомнив о соседе, Валентин озадачился другой проблемой: как сказать родителям, что он, возможно, не пойдет в этом году в армию? Ведь предки уже готовят стол на проводы: запаслись талонами на водку, раздобыли где-то баночку красной икры.

И он придумал!

— А вы слышали новость? — обратился он к отцу и матери. — Говорят, с этого года учащимся техникумов, кто уже со средним образованием, будут отсрочку от армии давать.

— Правда? — обрадовалась мать.

Отец же уточнил:

— Или слухи?

— Слухи, па, — ответил ему сын, решивший, что и с этим вопросом не стоит гнать лошадей. Так, подготовил пока почву, а там видно будет. Вдруг эта медицинская справка, которую достал дядя Боря, в военкомате, как говорится, не проканает?

— Ну, будем надеяться на лучшее, — подвела итог беседе мать. — Спокойной ночи, сын…

— Гуд найт, — ответил тот и вновь взялся за книгу.

Цинкографские клише изготавливаются следующим образом. Оригиналы фотографируются, негативы копируются на покрытую светочувствительным слоем (например, раствор асфальта в бензине) цинковую пластинку, которая затем подвергается травлению в ванне с кислотой; при этом с пластины удаляются до нужной глубины пробельные поля. Для печати цветных иллюстраций пользуются несколькими одноцветными клише, обычно применяются: жёлтая, пурпурная, голубая и черная краски.

Вытравливание исполненных пером и карандашных рисунков на цинке взамен камня было опробовано в 1804 году В.-Г. Эбергардом, метод был назван им хемиграфией. Только к 1850 году впервые были достигнуты удачные результаты в изготовлении цинковые клише с рельефными изображениями, удобными для печатания на обыкновенном типографском станке (паниконография, или жиллотаж). Однако печатать таким образом можно было только контурные или штриховые рисунки, без сплошной затушевки теней и полутонов. В 1862 году появилась используемая до наших дней фотоцинкография, то есть фотографирование рисунка на приготовленной надлежащим образом цинковой пластинке и затем вытравка полученного снимка. После усовершенствования этого метода (изобретение растра и др.), цинкография стала пригодна для изготовления клише с тоновых оригиналов и стала промышленно применяемым методом в 1880-х. Благодаря дешевизне и удобству печатания эта технология получила очень широкое распространение…»

На этом месте Валька закончил читать, ибо глаза его начали слипаться. Книга уже приготовилась выскользнуть из его рук, как вдруг он отчетливо, как наяву, увидел красивый двухэтажный дом под черепичной крышей; аккуратно подстриженные кустики, клумбы с цветами, над которыми порхали мириады разноцветных бабочек; чуть поодаль, в призрачной тени цветущих яблонь, поблескивала полировкой новенькая вишневая девятка, за рулем которой восседал упитанный мужичок, тронутые сединой волосы которого были коротко, по-рэкетирски так, подстрижены. На его мускулистой руке, небрежно положенной на край почти утопленного ветрового стекла, сверкают золотые часы; на носу — дорогие зеркальные солнцезащитные очки. В них отражается приближающая женская фигура, формы которой поистине совершенны… Но тут вполне отчетливо слышится голос Бориса Аркадьевича: «Для каждого человечка предел совершенства находится ровно на одну ступеньку выше той, которую ему дозволено узреть!» Обломал, блин, старик! Значит, формы той девицы и не настолько уж совершенны, как кажутся. Хотя… Это же Ленка Павлова! — узнал Валька героиню своего зарождающегося сновиденья. — О, она и без всяких этих ступенек хороша! Но что это у нее в руках? Поднос… О да, она протягивает чуваку в вишневой тачке серебряный поднос с длинным запотевшим стаканом, наполненным янтарным напитком и покрытым, будто горный пик снежной шапкой, белейшей, искрящейся в лучах солнца пеной… — Валька облизнулся и тут же увидел рядом с бокалом на подносе вазочку с тремя шариками мороженого…

Тьфу ты, черт!

Чувак в «девятке» снимает очки и белозубо скалится…

Тьфу ты…

Не может быть… Нет, это просто невероятно! Валька узнает в этом незнакомце… себя! И пиво с мороженым тут же начинают у него на глазах размножаться в геометрической прогрессии… И точеные фигурки Ленки Павловой множатся, будто в зеркалах — совсем так же, как злобный колдун в недавно прошедшем по видеосалонам премьерном фильме со Шварценеггером «Конан-варвар». А вокруг продолжают порхать бабочки… Причем уже довольно назойливо. Рука безрезультатно пытается отогнать их, даже ловко хватает одну из бабочек за ее трепещущие червленые крылышки. Да только крылышки ли это? Бог ты мой! — внимательно смотрит на добычу Валька. — Это же червонец! Точно, десятка. Это не бабочки, это — деньги! И как много! Желтые рублики, зеленые трешки, синие пятерки, фиолетовые четвертаки… И еще какие-то, коих до сего момента Валька и не видывал. Должно быть, иностранные! Вот одна зеленая бумажка-бабочка пролетает прямо перед носом. Валька, отпустив несчастный червонец, хватает ее и читает: «THE UNITED STATES OF AMERICA»… От изумления он разжимает пальцы, и бумажная бабочка-иностранка, пританцовывая в невидимых воздушных потоках, легко взмывает ввысь, по ходу полета рожая в невообразимом количестве своих двойников: две, четыре, тысяча купюр; много тысяч… И вот уже солнце почти скрылось в туче этих бабочек. Осталась в ней лишь небольшая прореха, через которую бьют последние солнечные лучи… Правда, жестоко так бьют — прямо в глаза! Где-то, кажется, были солнцезащитные очки? Валька принялся озираться…

— Тьфу ты… — произнес он вслух, открыв глаза. Это, оказывается, оставшийся не выключенным ночник светит ему прямо в лицо!

Улыбнулся: такой клевый сон! Дурацкий ночник — не дал досмотреть! Валька собрался было протянуть руку к выключателю, да только тогда и заметил, что она продолжает сжимать книжку по фотоделу, заложив указательным пальцем главу «Фотоцинкография».

«Оригиналы фотографируются, негативы копируются на покрытую светочувствительным слоем цинковую пластинку. Та потом травится кислотой, в результате чего получается клише, с помощью которого можно изготовить определенное множество копий оригинала…» — всплыла перед Валькиными глазами выдержка из этой главы.

«Какого оригинала?» — невольно задал он сам себе вопрос. А перед глазами тут же вновь полетели стодолларовые бабочки…

И только голос отца вернул, наконец, в реальность Вальку:

— Сын, гаси свет! Ночь уже…

Утром Кранц и его юный стажер встретились на общей кухне коммуналки. Старик пил чай.

— Ну, что, дядь Борь, — спросил его нетерпеливо замерший в дверном проеме Валька, — идем ваш салон марафетить?

— Не ваш, а наш, — поправил его Кранц, после чего смачно отхлебнул чаю из своей чашки.

— Ну, наш. Так идем?

— Родители знают? — взглянул на Вальку исподлобья старик.

— Нет пока.

— Ну и правильно. Тогда сделаем так, — Кранц стал говорить тихо, — сейчас я чай допью и уйду. А ты тоже позавтракай спокойно и ступай за мною следом. Так никто не догадается, что мы с тобою одно дело замыслили. Ну, а там видно будет, что родителям твоим говорить. Главное, чтобы дело наше с тобой пошло. Шоб, понимаешь, кооперация наша не прогорела…

Позавтракать спокойно у Вальки не получалось. Не терпелось ему поскорее оказаться в их с дядь Борей кооперативе. А главное — поведать о своем сие старику. Интересно, что тот скажет?

Сон, однозначно, вызван чтением книги по фотоделу — был уверен Валька. И вполне возможно, что явление в нем порхающих бабочек-купюрок сулит их предприятию скорую и весьма хорошую прибыль. Но имелось у Вальки и еще одно предположение. Он не забыл о фотоцинкографии! Ведь именно эту главу он читал перед сном. Кранц же накануне как-то так загадочно акцентировал его внимание на этом направлении фотографии, что можно было подумать, будто он посвящает своего стажера в некую великую тайну. А чего тут тайного, если об этой самой цинкографии довольно подробно написано в книжке, которую старик сам же ему и вручил? Или Борис Аркадьевич имеет собственные виды на этот способ печати? Но тогда что, интересно, он собрался печатать? Неужели, и правда, фотографии рок-групп на футболках? Или…

Ход мыслей Вальки Невежина прервался, когда он вышел на Ревпроспект, где располагалась фотомастерская, со вчерашнего дня ставшая носить пафосное название: «Фотографический салон Кранца». Улицы города были немноголюдны: воскресное утро — народ еще спал. Поэтому нездоровая суета возле дверей салона, которую Валька заметил на подходе к нему, его сразу насторожила. Да тут еще из-за поворота выскочил желтый милицейский «уазик» и, скрипнув тормозами, остановился возле бывшей фотомастерской.

Валька ускорил шаг.

Первым, что увидел он, приблизившись к дверям салона, была вывеска, которую они вчера с Борисом Аркадьевичем закрепили над ними. Теперь она почему-то болталась на одном гвозде, свешиваясь вниз, перпендикулярно земле, да к тому же была испачкана белой краской. Следующим открытием для Вальки стало разбитое стекло на двери. Неуверенно потянув за ручку, он открыл ее и тут же услышал сердитый оклик:

— Куда, молодой человек? Закрыто.

Валентин обернулся. Голос, как оказалось, принадлежал розовощекому милиционеру, сидевшему за рулем желтого «уазика».

— Да я вроде как на работу… — неуверенно ответил Валька ему.

— Фотограф, что ли?

— Ну, что-то типа.

— Что значит — что-то типа?

— Стажер! — вспомнил Валька слово, как нельзя лучше определяющее его статус.

Милиционер усмехнулся:

— Ограбили твою контору, стажер!

— Как… ограбили?

— Вот так. Как обычно грабят? Вышибли дверь, проникли в помещение.

Валька невольно поднял глаза на сорванную вывеску.

— А это зачем сорвали?

— Я почем знаю? — милиционер за рулем «уазика» вновь усмехнулся. — Спрашивай у следователя. Внутри они.

— Так я зайду?

— Валяй, — великодушно разрешил милиционер.

Борис Аркадьевич стоял в зале, возле пустой треноги, понурив голову, словно набедокуривший школьник, и теребя пуговичку своей голубенькой жилетки. Рядом на стульчике сидел немолодой мужчина, одетый в заметно поношенный, некогда черный костюм. На коленях у незнакомца покоилась папка, служившая подложкой листу бумаги, на котором тот что-то быстро писал. При появлении юноши он отвлекся от своего занятия и поинтересовался у него:

— Понятой?

Валька покачал головой, не зная, что сказать. На помощь ему пришел дядя Боря.

— Стажер это мой, — пояснил он. — А это, Валюх, следователь, — представил он Вальке человека с папкой.

— Стажер? — с неожиданно возникшей интонацией заинтересованности в голосе, переспросил тот. — А где ты, стажер, был минувшей ночью?

— Дома он был, — ответил за Вальку Борис Аркадьевич.

— А вам это откуда известно, товарищ Кранц?

— Соседи мы, — пояснил тот. — В одной коммуналке обитаем.

— Ну, тогда ладно, — разочарованно произнес следователь, сразу же утратив интерес к молодому человеку.

— Что случилось, дядь Борь? — решился поинтересоваться у того Валька.

— Разве не видишь? — развел руками старик. — Наехали на нас.

Следователь оторвал глаза от своей бумаги и с усмешкой уточнил:

— Не наехали, Борис Аркадьевич, а обокрали.

— И для этого обязательно нужно было срывать вывеску и пачкать ее краской? — возразил ему Кранц.

— Ну, всякое бывает. Только слово «наехали», уважаемый, из лексикона гаишников, здесь же, судя по всему, никаким ДТП не пахнет. Если, конечно, вы вдруг не станете утверждать, что в дверь вашего кооператива въехал грузовик.

Борис Аркадьевич вздохнул:

— Не стану.

— Вот и правильно. Давайте лучше еще раз уточним, что у вас пропало.

— Да ничего не пропало! — повысил голос Кранц.

— Ну, как же? А фотоаппарат «Зенит»?

— Ему уже сто лет в обед, «Зениту» этому вашему. Я его все равно списывать думал.

— Но ведь не списали? — следователь усмехнулся. — И вообще, еще разобраться нужно, какой организации принадлежал похищенный аппарат: государственной фотомастерской или уже вашему частному кооперативу. Так что, если кражу не заявлять, то у вас потом проблемы с отчетностью могут возникнуть по поводу этого фотоаппарата. Поэтому настоятельно советую вам написать заявление.

Кранц с досадой выдохнул воздух и сел на стул возле столика.

— Ладно. Так уж и быть, напишу. Давайте бумагу.

— Во! Это уже другой разговор! — просветлел лицом человек в черном костюме. Он достал из своей папки чистый лист и положил его перед новоиспеченным владельцем кооператива.

Как только милиция уехала, Валька бросился к старику:

— Дядь Борь, я так и не понял, что же все-таки здесь произошло?

— Я почем знаю? — сердито ответил Кранц. — Хулиганье! Вишь, что, паразиты, натворили?

— А почему вы заявление не хотели писать? Они ж, как я понял, фотоаппарат забрали.

— На помойке место этому фотоаппарату. У меня давно уже отличный «Кэнон» для кооператива припасен… — помолчав, старик тихо добавил: — Это, Валюх, было, так сказать, нападение. Этим нам с тобой кто-то что-то хотел доказать. Вот я и взялся в сердцах за телефон, в ментовку звонить. Да только ментам в их дьявольской отчетности это нападение как кость в горле, наверное… Иначе не могу объяснить, почему лепила так настаивал, чтобы я заявил всего лишь про обычную кражу.

— А кто такой лепила? — поинтересовался Валька.

Кранц серьезно пояснил:

— Следак. Следователь, на определенном, так сказать, наречии одной угнетаемой всякими барбосами народности. Ну, да ладно, давай убираться, что ли?

— Это по фене так следователя зовут? — уточнил Валька. Но ответа от старика не дождался.

— Пора браться за дело, — лишь проворчал тот.

— Ну, так давайте, — согласился Валька. — С чего начнем?

— Как с чего? — наконец-то улыбнулся Борис Аркадьевич. — Театр начинается с вешалки, а фотосалон… с вывески.

Они вытащили на улицу стремянку, на которую Валька тут же ловко залез.

— Что там за эта белая хрень? — осведомился стоявший внизу Кранц. — Можно оттереть?

Валька плюнул на ладонь и потер ею одно из белых пятен на вывеске.

— Что-то типа известки! — сходу заключил он. — Стирается легко. Нужна просто мокрая тряпка.

— Погоди, сейчас из «темной» принесу что-нибудь… — сказал ему Борис Аркадьевич и, осторожно приоткрыв дверь с разбитым стеклом, нырнул внутрь помещения.

Валька продолжал тереть рукой известку и не заметил, как к входу в салон подкатили две машины: старенький 412-й «Москвич» и явно многое в своей жизни повидавший «Жигуленок»-копеечка. Валька обратил на них внимание лишь тогда, когда дверь одного из автомобилей открылась, выпустив на свободу яростные звуки песенки какой-то неизвестной группы:

Из автомобилей выгрузилась компания молодых людей в трико и борцовских маечках. Возраста они были разного. На вид: и чуть старше Вальки, и немного младше. Видно было, что пацаны посещали качалку, но их «бицухам» до Шварцнеггеровских «банок» было далеко. Причем, весьма!

Один из них, с небольшими светлыми усиками, хрипло крикнул Вальке:

— Эй, брателла-работелла, где хозяин этой конторы?

Вальке почему-то стало обидно, что пацаны принимают его за какого-то «работеллу», и он, вспомнив, как дядя Боря неоднократно уточнял по поводу кооператива, что он является их совместным предприятием, с гордостью ответил:

— Ну, я хозяин.

— Ты? — рассмеялся тип с усиками.

Загоготали и его спутники.

— А что тут такого веселого? — серьезным голосом осведомился Валька.

Но вместо ответа один из парней ударил ногой по стремянке, от чего та сильно пошатнулась, заставив Вальку спрыгнуть с нее. Кто-то схватил его за шиворот и подтолкнул к двери, процедив:

— Ну, пойдем, мистер Кранц, побеседуем. По-нашему потолкуем. По-русски.

— Я не Кранц, — успел возразить Валька, пытаясь освободиться. — Чего вам надо, чуваки?

— А что ж тогда свистишь, что хозяин? — заглянул ему в лицо тип с усиками.

Валька уточнил, задыхаясь:

— Я… стажер.

— Стажер? — удивился парень. — А где хозяин?

— Что за шум? — неожиданно для всех раздался голос Бориса Аркадьевича, появившегося на пороге. Брови старика хмуро сдвинулись к переносице, а глазки смотрели из-под густых бровей двумя ледяными звездочками.

— Ага! — усмехнулся тип с усиками, по всей видимости, являвшийся предводителем всей этой гоп-компании. — А вот, значится, и настоящий мистер Кранц. Так, папаша? Ты, что ли, Кранц?

— Чем обязан?

— Сфоткаться хочем. Групповой снимочек. Гы!

— Не получится, господа, — подчеркнуто вежливо ответил Борис Аркадьевич, — сегодня воскресенье, выходной.

— А, выхо-одной… — ехидно протянул главарь шайки. — А мы уж думали из-за ремонта… Ведь у вас ремонт, да? Стеклышко, глядим, разбито, — парень осторожно дотронулся пальцем до осколка, опасно торчащего в проеме дверного окна. — Табличка, вон, покосилась… — поднял он глаза и, наклонив голову, прочитал: — «Фото-гра-фи-ческий са-алон Кранца». Ха! Кааператифф! Аперетифф-аперкот, ешкин кот. Ну, раз выходной… Дело святое! Можем и не фоткаться. Только, папаша, боюсь, в таком случае ремонт твой затянется ох как надолго!

Старик прищурил глаз и с холодной насмешкой, демонстративно приложив ладонь к уху, молвил:

— Ась?

— Глухой, да? — главарь оскалился. — Не, ты скажи, в натуре бла, глухой?

А кто-то из его спутников прикольнулся:

— Да он же, Санта, старенький. Дедуля — в ухе дуля!

(Сантой, как понял Валька, звали усатенького вожака этой компании)

— Что надо? Говори, — вдруг неожиданно спокойным голосом обратился Кранц к Санте.

— Во! Это уже деловой бэзэр! — ответил тот. — Стало быть, папаша, раз уж ты вывеску кооперативную над своей конурой присобачил, то нужно и о крыше подумать.

— Какой еще крыше? — с недоумением переспросил старик, невольно подняв глаза на крышу трехэтажного здания, внизу которого располагался его салон.

— Дурачка включаем? — осведомился Санта. — Или не в курсе, что на такие вот, как твой, кооперативы постоянно совершаются всяческие нападения. Вот, к примеру, — вынул он кусок стекла из дверного оконца, — кто это сделал? Ясно же — хулиганы. Шпана всякая. Они, папаша, как град. Маленькие, но вредные. Единственная защита, чтобы, значится, урожай свой от такого града уберечь, это надо крышу над ним возвесть. Так, братва? — обратился он к своим друзьям.

— Точно, Санта! Верно… — ухмыляясь, загудели те.

— Ну, и вот эти спортивные ребятки, папаша, и будут теперь твоей крышей. Чтоб ни один волосик не упал с твоей седой головушки, чтоб ни одно стеклышко… — Санта демонстративно отпустил осколок, позволив тому разлететься в стеклянную крошку у его ног, — не выпало из твоей дверки…

Магнитола в машине за спинами ребят разразилась следующей песней:

Кранц усмехнулся:

— Это вы специально подобрали?

— Что — подобрали? — не понял Санта.

— Песенку про стекло, — пояснил старик.

— А, не, — дебильно оскалившись, ответил Санта. — Просто, попала так.

— Ах, попала… Ясно. А то мне почудилось, что вы те мошки и есть, что о стекло бьются, — Борис Аркадьевич провел мыском ботинка по осколкам на асфальте.

— Чего? — удивленно захлопал глазами Санта.

— Говорю, вша ты ядовитая, детка, — пояснил старик, будто вдруг утратив чувство самосохранения. Да еще добавил огоньку керосинчика, обозвав Санту говнюком.

— Че? Че ты сказал? А? — схватил тот старика за рубашку. — Повтори, че ты…

Валька внутренне собрался. Базар, определенно, близился к трагическому финалу. Санта — если судить по выражению его лица — спускать старику его дерзость просто так не собирался. И что же делать? Придется вставать на защиту глупого дяди Бори. И кто его за язык тянул? Разве он не знает, как опасно говорить подобным тоном с такими отморозками?

Валька окинул противника оценивающим взглядом. Их было пятеро или шестеро — он даже не стал уточнять. Ведь и так ясно — шансов против этой шоблы у них с дядей Борей никаких. Уделают так, что мать родная не узнает! Что ж, сразу смириться с поражением? Может, за это не так долго бить будут?

Но не тем человеком был Валька Невежин, чтобы покорно склонить голову перед противником. Пусть заведомый проигрыш в схватке — пусть! — но и враг должен надолго запомнить ее! Хотя бы один разбитый нос, хотя бы один синяк под глазом — уж этим-то можно успеть наградить кого-нибудь из банды Санты прежде, чем вся компания гурьбой навалится на него…

Валька незаметно положил руку на покосившуюся стремянку. Железная. Прекрасное оружие! — если неожиданно применить его. Взять, да и с разворота врезать по вражеской толпе! Хотя бы одному из мерзавцев, но достанется конкретно.

Что будет потом? Валька старался об этом не думать. Точно знал он лишь одно — в будущем перед самим собой ему стыдно не будет! Рука крепче сжала стремянку…

Но в самый последний миг за спинами «гвардии» Санты послышался резкий визг тормозов — издала его шикарная черная «Волга» с тонированными стеклами. Звук этот, казалось, лишь отсрочил момент расправы с начинающими кооператорами. Валька даже подумал сперва, что это к Санте прибыло подкрепление. Однако дальше начало твориться что-то совершенно непонятное. Из «Волги» выскочили четверо крепких плечистых парней в дорогих кожаных куртках. Каждый из них сжимал в руках по дубине, похожей на бейсбольную биту. За тем, что произошло дальше, Валька наблюдал с открытым ртом. Происходящее его так и подмывало назвать «избиением младенцев». Один из пассажиров «волжаны» размахнулся и, на миг присев, со всей дури вмазал битой по ногам ближайшего к нему парнишки в борцовской майке. Та же участь ждала еще двух его товарищей. Как подкошенные, воя нечеловеческими голосами, они рухнули на усеянный осколками асфальт.

Сам Санта, вовремя осознав, что сопротивляться бессмысленно, стараясь спасти ноги, рухнул на колени. «Не будут же они бить дубиной по голове? — вероятно, рассудил он. — Это уже убийство!»

«Бейсболисты» же, судя по всему, преследовали иную цель — продемонстрировать, что кооператив товарища Кранца уже имеет «крышу», и оспаривать ее надежность — бессмысленно.

Валька пришел в себя, выйдя из оцепенения, лишь тогда, когда увидел, что один из парней в кожанке, замахнувшийся битой для очередного удара, прицеливающимся взглядом зацепился и за его ноги.

— Я не… — лишь вырвалось из горла Вальки, продолжавшего крепко держаться за лестницу.

В голове, словно на калькуляторе, мгновенно просчиталось: против биты шансов у него нет! Единственное, чисто рефлекторно, он успел сдвинуть ногой стремянку, тем поставив под удар ее. Деревянная дубина с таким ужасным железным грохотом врезалась в нее, что в глазах «бейсболиста» на долю секунды даже успела мелькнуть растерянность. Но этого времени хватило Вальке, чтобы резко двинуть вперед верхнюю часть стремянки, обрушив ее на голову неожиданного противника.

Тот выронил из рук биту и, схватившись за лицо, сел на землю. Поквитаться за товарища тут же ринулся другой «бейсболист», но его остановил голос Бориса Аркадьевича:

— Стой, Пахом! Это свой.

— Какой еще свой? — недовольным голосом осведомился тип с битой, подозрительно глядя на Вальку.

Валька же сразу узнал этого Пахома — не так давно, когда он фотографировался на комсомольский билет, дорожки их случайно пересеклись в мастерской у Бориса Аркадьевича. Пахом, правда, Вальку теперь в упор не узнавал. Поэтому дядя Боря поторопился представить ему стажера:

— Помощник это мой. Валька Невежин, — пояснил Борис Аркадьевич, переводя за спину висевший на груди «Зенит». «И когда он успел вооружиться фотоаппаратом? — не к месту посетила Валькину голову глупая мысль. — Да и зачем?»

Тут голос подал и сидевший на земле парень из бригады Пахома.

— Ничего себе, помощничек! — сказал он, потирая ушибленный стремянкой лоб.

— Так ты ж замахнулся на меня этой фигней… — кивая на биту, попытался оправдаться Валька. Отпустив, наконец, стремянку, он подал руку поверженному врагу, который, на поверку, оказался вроде как другом.

— А че, на тебе написано, что ты помощник? — огрызнулся тот, вскочив на ноги, проигнорировав Валькину руку. И тут же зло крикнул оставшимся стоять в смятении подельникам Санты: — Ну, че вылупились? На колени все, падлы! Кто у вас тут главный?

Вопрос его остался без ответа. Пацаны геройски молчали, не желая выдавать своего главаря. И тому пришлось самому назвать себя:

— Ну, я… — сказал Санта, с опаской глядя на биту в руках Пахома.

— Ха! — усмехнулся тот. — Настоящий босс! Первым на колени и бухнулся, козлина, — он резко махнул битой перед самым носом Санты, от чего тот, в ужасе отпрянув назад, слезливо охнул.

— Ссыкло! — с усмешкой заключил Пахом.

Тем временем со стороны черной «Волги» послышался странный ритмичный звук. Взглянув на автомобиль с опущенным стеклом передней пассажирской двери, Валька увидел внутри еще одного человека, непожелавшего покинуть салон вместе с Пахомом и его людьми. Это был мужчина лет тридцати, со впалыми щеками и — не по возрасту — залысинами на голове. На носу его чернели солнцезащитные очки; правда, сдвинутые вниз так, что серые, колючие глаза смотрели поверх них. Вовек не забыть Вальке этого насмешливо-надменного взгляда!

— Молодцы, — глухим, но с нотками удовлетворения голосом сказал пассажир «Волги», лениво хлопнув в ладони пару раз. После чего обратился к Кранцу: — Думаю, Борис Аркадьевич, проблема исчерпана. Ничего не поделаешь, времена нынче смутные. Всяк крысенок свое урвать норовит. Надеюсь, теперь молодые люди в курсе, что не по Сеньке шапку примерить решили. А чтоб наука и впредь была, пускай пешком больше ходят. Машины эти, — кивнул он в сторону «Москвича» и «копейки», — хотя и говно, но лучше уж кому-нибудь другому пускай послужат. Займись, Пахом…

Тонированное стекло автомобиля лениво поползло вверх и замерло, оставив лишь щель сантиметра в два — видно, для вентиляции салона, из которого поплыла модная композиция группы «Наутилус-Помпилиус»:

Глава 5 В поисках “QUEEN”

Не прошло и пяти минут, а о недавнем побоище или — как сказал бы Валька Невежин — «избиении младенцев» возле двери фотографического салона Кранца мало что напоминало. Ни машин, ни людей. Только осколки стекла на асфальте да валяющаяся стремянка.

— Ну и ну! — изумился Борис Аркадьевич, подняв ее. — Гляди, Валька, осталась даже вмятина от башки того типа, которого ты приложил ею.

— Не, дядь Борь, — улыбнулся Валька. — Я ему верхушкой стремянки съездил, а здесь, внизу, это он успел битой долбануть. Вот и вмятина.

— Знатная вмятина! Хорошо не по ногам.

— Хорошо, дядь Борь, что я лесенку эту подставить успел. А вообще, могли бы и предупредить, что эта ваша «крыша».

Старик усмехнулся:

— Надо же, слово-то какое выдумали — крыша! Кровельщики, понимаешь… Не, Валюх, не «крыша» они мне, — загадочно произнес он. — Так просто, люди добрые. Тимуровцы. Давай лучше забудем обо всем. Целы остались — чего еще желать? У нас с тобой и так забот невпроворот.

«Что-то темнит старик!» — подумал Валька. Но согласно пожал плечами и, приладив стремянку на старое место под сбитой вывеской салона, шустро вскарабкался по ступенькам.

— Давайте тряпку, дядь Борь! — почти весело крикнул он сверху.

Краска отмывалась хорошо. Водя по вывеске тряпкой, Валька продолжал думать о недавней стычке людей Санты с парнями, которых Борис Аркадьевич всячески избегал называть своей «крышей».

Да и, действительно, «крыша» ли это? «Крыше», насколько знал Валька, кооператоры должны платить деньги. Как «цеховики» Артуру в исполнении Гафта из фильма «Воры в законе». Но Пахом в тот раз, когда они случайно встретились с ним в фотомастерской, пришел к Кранцу явно не за деньгами. Наоборот, он сам что-то принес старику — вспомнил Валька сверток в руках того. Странно это как-то все…

Голос Бориса Аркадьевича отвлек Вальку от размышлений.

— Ладно, слезай.

— Так не отмыл же еще! — удивленно молвил Валька.

— И не надо. Не дело фотомастера это — с тряпками по лестницам скакать. Сейчас приедут люди, приберутся. Да и вообще, наведут марафет.

— Какие еще люди?

— Сам сейчас увидишь, — усмехнувшись, ответил Кранц.

Вскоре возле бывшей фотомастерской остановился «Рафик». На нем прибыла бригада реальных рабочих в синих спецовках. Один из них — вроде как прораб — быстро распределил своих людей по объекту. Застучали молотки. Запахло краской. Двое шустрых работяг сходу привели в подобающий вид вывеску, после чего занялись дверью. Вскоре на месте разбитого стекла появилось новое — зеркальное.

— Ого! — присвистнул Валька, увидев в нем свое отражение.

— А прочное? — поинтересовался Кранц.

Один из рабочих с улыбкой протянул ему молоток:

— Бейте.

— Да ну… — заулыбался старик.

— Бейте, бейте, — настаивал рабочий.

Однако Борис Аркадьевич сказал серьезно:

— И ударил бы, сынок, попроси ты меня об этом, к примеру, еще вчера. Теперь же просто рука не поднимется. Свое!

Валька вдруг спохватился:

— А фотоаппарат, дядь Борь?

— Какой фотоаппарат? — не понял тот.

— Ну, который вы мне дали для обучения.

— Тот древний «Зенит», что ли? — с усмешкой уточнил старик. — Оставь его себе, Валюх. Пусть это будет подарком тебе. На память о твоем первом дне в качестве честного кооператора.

— Да, этот денек трудно будет забыть! — сказал Валька, хрустнув попавшим под подошву ботинка осколком. — Только не пойму я что-то, дядь Борь. Один фотоаппарат останется у меня, другой у вас свистнули. Чем работать-то будем?

Кранц, продолжая улыбаться, поманил Вальку за собой внутрь салона.

— Гляди, — сказал он ему, кивая на осиротевшую треногу.

Валька бросил на нее лишь один короткий взгляд, а когда вновь взглянул на старика, в руках у того возник, словно по волшебству, новенький фотоаппарат.

— «Кэнон», — понизив голос, с благоговением произнес старик, после чего торжественно водрузил его на треногу, на место исчезнувшего «Зенита».

Помещение, отныне принадлежащее кооперативу фотографа Кранца, к полудню уже было не узнать. Оно преобразилось почти как по мановению волшебной палочки. Стены удивительным образом выровнялись с помощью загадочного бежевого покрытия, под потолком холла возникла лампа с регулирующимся светом. Появились удобные кожаные кресла для посетителей, дополнительные зеркала.

Руководивший рабочими в синих спецовках мужчина, белозубо улыбаясь, осведомился у Бориса Аркадьевича:

— Ну? Вроде все. Вас устраивает?

Кранц, пробежав глазами по углам фотозала, тоже улыбнулся.

— Вполне пристойно, господа. Спасибо!

— Это было не трудно, — проговорил прораб, после чего вместе со своими рабочими покинул салон.

Борис Аркадьевич еще раз обвел довольным взглядом помещение и поинтересовался у своего стажера:

— Ну, как тебе?

— Обалдеть, дядь Борь… — ответил тот, до сих пор, с момента завершения утренней баталии, будто пребывавший в некоторой прострации. — А что это за люди такие были? — спросил он, кивая на отъезжающий «Рафик» за окном.

— Тоже кооператоры, Валюх, — пояснил Кранц. — Вот времечко-то настало! Еще год назад такой ремонт затянули бы на год. Теперь же, глянь, всего несколько часов работы — и ты как в заграницу перенесся.

— И во сколько вам обошелся этот перенос, дядь Борь?

Тот загадочно улыбнулся.

— Не твоя забота, вьюноша! Но отрабатывать этот ремонт нам с тобой придется не один день. Ты как, все прочитал в моей книжке о цинкографии?

— Да… Вроде как прочитал. Не все понял, правда, но интересно. И знаете, дядь Борь, какой мне сон потом приснился?

— Ну?

— Я будто себя в будущем увидел. Сижу я себе в точно такой же вишневой «девятке», в какой ваш Пахом со своими пацанами прикатили. А вокруг меня, как бабочки, деньги бумажные кружатся: рубли, трешки, доллары американские, как я понял…

Валька прервал рассказ из-за того, что дядя Боря ни с того ни сего вдруг закашлялся.

— Чего? — насторожился Валька. — Думаете, дядь Борь, деньги к чему-то плохому снятся?

— Кхе-кхе… Не знаю… Кхе-кхе… — с трудом заговорил Кранц. — Я обычный фотограф… кхе-кхе… а не толкователь сновидений. Но вот что машина такая же, как у Пахома, тебе приснилась, это я могу сказать тебе к чему. Почти уверен — скоро такая же и у тебя будет.

Валька с замиранием сердца подумал, что раз уж старик с такой уверенностью говорит о «девятке», то, следовательно, сон был вещий. Ну, а дальше, если следовать логике, то и посыпавшиеся вслед за видением вишневых «Жигулей» деньги тоже когда-нибудь должны будут материализоваться в его жизни. Да и странно это — имея новые «Жигули» девятой модели, быть бедным человеком…

Подумав об автомобиле, Валька тут же забыл обо всем ином.

— Но у меня же нет прав, дядь Борь! — чуть ли не воскликнул он.

Кранц усмехнулся:

— Разве это проблема? Главное — иметь нужные связи. А они у меня, Валюх, как ты знаешь, имеются. Если уж комсомольский билет тебе сварганили, то уж права — вообще пустяк.

— Но я ж не умею водить… — несмело улыбнулся Валентин.

— Научишься. Только надобно будет подыскать тебе какую-нибудь старую машину. Если раздолбаешь, чтоб не жалко было, — взглянув задумчиво за окно, старик добавил: — У меня даже есть на примете один древний «Москвичок»…

Валька стоял в центре фотозала и недоверчиво смотрел на старика. Верить ему или нет? Может, у него в мозгах уже начались некие возрастные изменения и он просто выдает желаемое за реальное? Фантазирует, не иначе!

— Я же еще за справку для военкомата не расплатился с вами, дядь Борь, осторожно напомнил он старику.

Тот, придержав борта своей голубой жилетки, плюхнулся в новое кресло и, ударив по его мягкому подлокотнику ладонью, совершенно серьезно произнес:

— Расплатишься, сынок. Обязательно расплатишься…

Валька сел во второе кресло рядом.

— И когда же мы начнем работать? — спросил он.

— Да прям хоть щас! — ответил ему Кранц. — Только скажи мне сперва, не слишком ли больнично теперь здеся все смотрится? — поинтересовался он, кивая на пустую бежевую стену. И тут же, резко поднявшись, принялся искать что-то в стопке пачек фотобумаги на столике возле треноги.

— Что вы ищете, дядь Борь?

— Вот! Уже нашел, — обрадовано произнес тот, отыскав в стопке какую-то картину в тонкой рамочке, после чего аккуратно повесил ее на едва заметный гвоздик, чудом сохранившийся после блиц-ремонта. Раньше на этом месте висел прейскурант на услуги фотографа.

Валька взглянул на картину да ахнул. Это был тот самый трояк, что он недавно рисовал по просьбе Кранца.

— Ну, как? — осведомился тот. — Погляди, Валюх, как твоя картина сразу оживила стену.

— Да уж… — улыбнулся юноша.

— Зеленое на бежевом. Интересный цветовой контраст! — отметил Борис Аркадьевич, возвращаясь в кресло. Заняв его, он еще где-то с полминуты полюбовался намалеванной стажером трешкой, после чего обратился к нему: — Однако, вьюноша, мы, кажется, остановились на цинкографии?

— Не, дядь Борь, — улыбнулся Валька, — я рассказывал вам свой сон.

— Сон? — удивленно переспросил Кранц, будто впервые услышал об этом теме. — Какой сон? День в разгаре. Давай-ка лучше о деле подумаем, Валюх.

— О каком деле? — удивленно взглянул на собеседника тот. — Мы ведь с вами убираться здесь собирались, а получается, что все уже сделано за нас.

— Ну, — ответил ему старик улыбкой, — кто ж знал, что так все обернется? Или ты домой торопишься? — осведомился он.

— Никуда я не тороплюсь, — пожал плечами Валька.

— Вот и замечательно! Тогда все же давай вернемся с тобой к цинкографии. Вот ответь мне, пожалуйста, как человек еще довольно молодой, но некой коммерческой жилки нелишенный… Если бы тебе предложили купить за смешные деньги футболку с ликом какого-нибудь… Даже не знаю, как сказать.

— Святого, что ли? — усмехнулся Валька.

— Не, — отмахнулся Кранц. — Короче, купил бы ты себе футболку, на которой будет красоваться какой-нибудь модный сейчас у молодежи зарубежный исполнитель: Джо Дассен там, Дин Рид…

Валька расхохотался так, что, откинувшись на спинку кресла, несколько раз даже звонко хлопнул ладонями по его подлокотникам.

— Ну… дядь Борь… — проговорил он сквозь смех, — уморили вы меня конкретно! Дин Рид…

Кранц чуть смущенно пожал плечами:

— Ну, это я для примера сказал. Я ведь не знаю, кого вы сейчас слушаете.

— Да много кого, дядь Борь! «Кино», «ДДТ», «Ария», «Наутилус»… Из забугорья тоже дофига кого послушать можно. Я вот, к примеру, от «Квина» торчу.

— Что ты делаешь? — удивленно шевельнул своими густыми бровями Кранц.

Валька с улыбкой пояснил:

— Торчу. Жаргонизм такой молодежный, дядь Борь. Означает — балдею… Нет. Слушаю, короче, и наслушаться не могу. Вот! Так, наверное, более точно будет.

— Ну и кто этот твой Уин? — с улыбкой осведомился Борис Аркадьевич.

— Не Уин, а «Квин», — пояснил Валька. — По-английски королева. Группа такая английская. Но поет в основном один — Фредди Меркьюри. Классный чувак! Одну песню даже, можно подумать, про Горбачева поет: «Вы-вел, вы-вел пятна![5]» — с улыбкой пропел Валька песню в вольном народном переводе[6]. Может, слышали?

Кранц покачал головой.

— Нет, не довелось. Но раз этот твой Федя такой модный, то хотел бы ты тогда заполучить футболку с его физиономией?

— Конечно, дядь Борь.

— Ну, а если бы у тебя их было несколько, смог бы ты их…

— Толкнуть? — опередил Валька старика.

— Именно, — согласился тот.

— Да как нечего делать, дядь Борь. С руками и ногами оторвут.

— Замечательно. А теперь главный вопрос. Нет ли у тебя дома фотографии этого Феди?

— Фредди, — поправил Бориса Аркадьевича Валька. — Конечно, у меня есть его фотки. Только как-то не очень они, дядь Борь. Один мой корефан «Сменой» переснял из какого-то импортного журнальчика. На черно-белую пленку, разумеется.

— А где он взял этот журнальчик? — осведомился Кранц. — Не мог бы ты тоже взять его на время? Хотя бы на денек, чтобы тоже переснять. Только уже на более серьезную, так сказать, фототехнику.

— Хм… — Валька задумался. — Вообще-то, можно попробовать взыть.

— Принеси как-нибудь. А я белых футболок постараюсь раздобыть. Попробуем этого твоего Фредю увеличить да на ткани потом запечатлеть.

— Неужели это так запросто можно сделать? — не поверил Валька.

— Ну, конечно, не настолько просто, как на словах, но… Ты же читал про фотоцинкографию. Главное — изготовить качественное клише! А для этого, в первую очередь, нужен качественный оригинал. Короче, Валюх, все будет зависеть от качества журнального снимка.

— Отличное качество, дядь Борь! — едва скрывая радостное нетерпение, чуть ли не воскликнул Валька. — Если хотите, я прямо сейчас метнусь к пареньку, у которого журнал этот имеется. Выпрошу у него. Если нужно будет, на колени встану. Это недолго, дядь Борь. Всего три остановки на автобусе…

— Ни-ни-ни, — запротестовал Кранц. — Изготовление негатива для будущего клише — работа не простая. И делать ее нужно старательно, не тяп-ляп.

— Да уж как-нибудь, дядь Борь! Главное, чтобы слово «квин» по-английски читалось, а на фото Фредди хотя бы чуток сам на себя смахивал…

— Э нет, вьюноша, — погрозил ему пальцем Борис Аркадьевич, — так дела наши делать не следует. Каждая мелочь должна прорабатываться с неимоверной тщательностью, тогда и итог работы будет достойным, а значит, и оплата ее.

— Какая разница? — продолжал настаивать Валька на своем. — Футболки с Фредди, однозначно, у меня купят в технаре. Даже не купят, с руками оторвут! Даже если их за полтинник загонять…

— Ну, и сколько так ты их продать сможешь? Сотню?

— Не-е, — протянул Валька. — С десяток, может. Студенты все ж, дядь Борь. А богатеньких буратин среди нашего брата не очень-то и много.

— Во! Десяток. А изготовить клише за один день не выйдет. И теперь посчитай — стоит ли тратить столько времени на работу, если весь доход конечный наш, за вычетом стоимости новых белых футболок, составит всего сотню-другую?

— Но ведь и это хорошие деньги, дядь Борь! У меня отец на заводе в месяц получает три сотни.

— Может, и хорошие Валюха, но глупо тратиться на сотни, когда за такую же работу можно получать тысячи.

— Сколько? — не поверил Валька.

— Тысячи и тысячи, вьюноша, — с улыбкой подтвердил старик.

— Не может быть!

— Почему не может? — пожал плечами Борис Аркадьевич. — Если отдавать каждую футболку не за полташ, а всего лишь за червонец, то охотников взять такую шмотку куда больше будет. Да если продавать их не в технаре твоем, а в магазине? Да напечатать твоего Фредю не на десятке несчастных футболок, а на тысяче?

Валька глупо усмехнулся.

— Дядь Борь, вы хоть представляете себе, сколько нам с вами тогда придется пропечатать этих футболок? А их еще, наверное, сушить надо. И где мы все это будем делать? Здесь что ли? — развел он руками.

— Упаси тебя бог! — хмыкнул Кранц.

— Ну, и где же?

— Да где угодно! В любом другом кооперативе. Лучше всего в том, которое занимается пошивом футболок. И при этом мы с тобой ни до одной из них не дотронемся, ни от одного покупателя притензиев не выслушаем. А все знаешь почему?

— ?

— Потому что наше дело, Валюх, лишь сделать хорошую печатную форму, так называемое клише. Надежное, прочное. За него-то мы с тобой и получим единовременно определенную сумму. Пускай, скажем, дабы внимания к себе излишнего не привлекать, для начала цена этому клише будет тысяча. Ну, а дальше — посмотрим.

У Валентина после того, как он услышал такую цену, перехватило дыхание.

— А дальше… — мечтательно вздохнул он. — А дальше, дядь Борь, можно сделать клише с Цоем, Кинчевым, Шевчуком…

— Тарасом Григорьевичем, что ли? — с удивлением уточнил старик.

Валька рассмеялся.

— Не Шевченко, а Шевчуком. Он из ДДТ.

— Из дуста, что ли? — все никак не мог сообразить Борис Аркадьевич.

Тут уже попал в тупик сам Валька Невежин.

— Какого еще дуста?

— Ну, каким вшей морят, — пояснил старик. — Дихлор… как-то там. Не помню. В общем, ДДТ.

Валька хмыкнул:

— Да? А мне как-то и ни к чему. Нет, дядь Борь, не о дусте я говорю вам, а об известной рок-группе…

— Ну, да ладно, — перебил Вальку Кранц. — Дусто не дусто — разницы никакой. Сам видишь — работы не початый край. Так что приноси, коли раздобыть получится, своего Фредю, поколдуем с тобой, попробуем перенести это изображение на цинковую пластину, ну, а потом, коль все нормально пойдет, сделаем и клише.

— Тысяча рублей… Об-балдеть! — все еще не мог поверить в реальность заработка такой суммы Валька.

— Ну, вьюноша, — улыбнулся Борис Аркадьевич, — цыплят, как говорится, по осени считают. Не будем загадывать. Работа предстоит непростая. Несколько футболок все же придется потом пропечатать нам с тобой самостоятельно, чтобы показать товар пошивщикам, коли таковые сыщутся, так сказать, лицом. А сейчас давай-ка с тобой потренируемся лучше на том, что попроще, — с этими словами он извлек из кармана своей голубой жилетки… обыкновенный талон для автобусного компостера.

У Вальки округлились глаза:

— Не понял, вы хотите подделать талон?

— Да бог с тобой! — чуть ли не обиженно махнул свободной рукой Кранц. — Обычный заказ с Минтранса. Ты че, думаешь, они эти пятикопеечные талончики на «Гознаке» заказывают? Как бы ни так. На «Гознаке» даже самую пустяковую бумажку отпечатать знаешь, сколько стоит? Ого-го! У частного же мастера, вроде нас с тобою, — копейки.

— М-да? — произнес Валька, недоверчиво глядя на талон в руке старика.

В конце 80-х для оплаты проезда в наземном городском транспорте использовались абонементные талончики (билеты), которые пассажиру в начале поездки надлежало пробить специальным компостером. Количество и взаиморасположение пробивающих талон элементов компостера на каждом маршруте, в определенное время менялось, что препятствовало многократному использованию талонов. Стоимость такого талона в те годы соответствовала цене проезда по городу на автобусе, как правило — 5 копеек. Приобрести их можно было штучно или книжечками по 10 талончиков на автовокзалах или в киосках «Союзпечать».

Глава 6 Криминальный почин

Ревпроспект — улица длинная! По нему даже был проложен собственный автобусный маршрут — № 39. Автобус проезжал весь проспект, останавливаясь на доброй дюжине остановок, после чего разворачивался и ехал в обратном направлении. Если не попасть на контролеров, то можно было по одному прокомпостированному талону кататься чуть ли не весь день, как по кольцевой линии московского метро.

Одно время контролеров на автобусах было не так много. Валька даже помнил времена — еще до введения компостеров, — когда оплата проезда пассажиром осуществлялась через механическую кассу, представлявшую собой стеклянный ящик с прорезью и круглой ручкой, коей приводился в движение резиновый минитранспортер. Кинул в прорезь мелочь, да и отматывай себе ручкой билеты. Одновременно с этим твои оказавшиеся на транспортере монеты медленно двигались в монетоприемник, предоставляя возможность другим пассажиром — кто захочет — посчитать: соответствует ли количество отмотанных тобою билетов сумме мелочи, что ты бросил в прорезь. Конечно, можно было обдурить этого наивного механического кондуктора. К примеру, кинуть меньше денег, чем стоил билет или, вообще, ничего не кидать, а просто молча отмотать себе билетов — сколько захочешь (если, конечно, рядом никого нет). Но, как ни странно, охотников до подобного жульничества находилось не много. Совесть, как говорится, — лучший контролер! И откуда она у людей только бралась тогда? И куда исчезает теперь? Она незаметно таяла по мере того, как, радостно «рапортуя» об успехах, по стране двигалась перестройка…

Кассы в автобусных салонах давно уже ушли в прошлое, уступив место абонементным талонам и компостерам.

С недавних пор и контролеров на городском транспорте стало заметно больше. Это администрация автоколонны додумалась привлекать к контролю на линиях сотрудников одного кооператива, организованного женою начальника этой самой автоколонны. Оплата труда у этих контролеров была сдельной — почти вся сумма, что они набирали за день на штрафах, шла им в карман. Разумеется, за вычетом определенных сумм, что они должны были отстегивать каждый день руководству. Контролеры теперь — это не скандальные тетечки-лаечки, а красномордые амбалы в трико. Не дай бог вступить с такими в спор по поводу своего талона, скажем, пробитого на компостере слабо, без приложения достаточной силы; или просто сильно затертого в кармане до того момента, как он оказался в компостере, по причине чего дырочки почти не виды… В лучшем случае тебя вышвырнут из автобуса, как котенка, в худшем — позовут милицию, которая всегда тут как тут. Определенный процент от штрафов перепадал и ей.

Валька Невежин уже минут двадцать топтался на остановке, ожидая автобуса. Задержка — дело для тридцать девятого вполне привычное: отъехать от некоторых остановок ему было не так-то просто. Случалось, автобусу приходилось выдерживать самый настоящий штурм, на который шли отчаявшиеся уехать пассажиры. Как в этой «войне» соблюсти график движения?

Правда, подобные штурмы случались, как правило, в часы пик: утром и вечером. Сегодня же Валька выбрал для поездки иное, довольно нейтральное время — 15.00. Конечно, он знал, что интервал движения автобуса в эти часы иной — ждать его придется дольше, — но не настолько же… Двадцать минут!

В любой другой день он и внимания бы на это не обратил. Подумаешь, двадцать минут! Да вот только сейчас каждая прошедшая минута казалось Вальке часом, а секунд в каждой минуте было не менее тысячи, причем отбивали их не часы, а его собственное сердце. И билось оно с каждой пройденной минутой быстрее, но почему-то, вопреки всему, время при этом тянулось все медленнее и медленней.

Ну где же этот чертов тридцать девятый?!

Народу на остановке скопилось уже достаточно. Это плохо. Наставник советовал использовать полупустые автобусы. На всякий пожарный — тогда, в случае неудачи, будет меньше свидетелей, да и от конторы сбежать проще.

Валька не сразу согласился на подобный рискованный эксперимент. Однако Борис Аркадьевич говорил довольно убедительно:

— Ты ведь, Валюх, не ради личной выгоды на это пойдешь. Это обыкновенная работа и, между прочим, в интересах самого Минтрансавто! На государственных предприятиях для такого дела существуют ОТК. Мы же — не государственное предприятие, а кооператив. Собственного «отдела технического контроля» у нас не имеется. Как нам проверить качество своей продукции? Где провести тестирование? Только так: в условиях, как говорится, приближенных к боевым.

— Нет, но все же, дядь Борь, боязно что-то… — засомневался Валька в законности дела, к коему его настойчиво подталкивал старик.

— Господи! — всплеснул руками Кранц. — Ну, вот погляди сам… — он бросил на столик возле треноги пятикопеечный автобусный талон, накануне купленный в газетном киоске, а рядом аккуратно положил его копию, отпечатанную с помощью фотоцинкографского клише. — Ну? Иди, взгляни, — пригласил он Вальку.

Тот послушно подошел к столику и внимательно рассмотрел оба талона.

— Этот, кажется, чуть темнее, — заключил он, взяв в руки подлинный талон. — Наш такой розовенький весь, а этот с каким-то малиновым оттенком.

Кранц успокоил его:

— Это ерунда, Валюх. Я прекрасно изучил образцы. Цвет талона зависит не от клише, а от краски, которую использовали в типографии. Уж поверь мне — каждая партия талонов в этом плане чем-то отличается от предыдущей если не по цвету, то по тону. Хотя не так давно я вместо привычного для нас розового талона приобрел аж фиолетовый! Мастера, понимаешь…

— Ох, — вздохнул Валька, — все равно не по себе мне как-то.

— Успокойся, вьюноша, — подбодрил его Борис Аркадьевич. — Ты ведь сам, кроме оттенка, не видишь различий между оригиналом и нашей продукцией. Так неужели ты полагаешь, что дуболом-контролер сможет их различить?

— Ну, а вдруг?

— Никаких вдруг. Я, Валюх, хочу сделать из тебя настоящего мастера своего дела: фотографа-виртуоза! А настоящий мастер никогда не должен сомневаться в собственных силах. Вспомни вот, к примеру, героев-медиков…

— Каких еще медиков? — удивленно переспросил Валька.

— Ну, тех, из кино. Которые намеренно заражали себя всяческими неизлечимыми болезнями, дабы проверить на собственной шкуре изобретенную ими вакцину. Они что, по-твоему, дураки? Не, Валюх. Они просто были мастерами своего дела, уверенными в себе. Ну, а если такой уверенности у тебя нет, что ж, значит мало учился, мало трудился… Скажи, мы с тобой разве мало трудились, чтобы отпечатать этот вот талон?

— Не мало, — ответил Валька, вспомнив, как в течение трех последних вечеров они с дядей Борей колдовали над клише. Причем сам он постоянно говорил «сойдет и так», на что опытный наставник лишь улыбался и заставлял выполнять работу заново, с учетом уже допущенных ошибок.

— Ну, а значит, и бояться тебе нечего. На, бери книжечку, — протянул старик Вальке десяток сложенных гармошкой абонементных талонов, — и ступай, покатайся на городских автобусах. Понаблюдай внимательней за реакцией контролеров: за их глазами, мимикой… Знаешь ли, бывает, человек ничего не скажет, а на лице у него сомнения прочитать можно. Постарайся понять, о чем будет думать человек, проверяющий твой прокомпостированный талон. Подмечать такие мелочи для истинного мастера чрезвычайно важно, Валюх…

— Хорошо, дядь Борь… — Валька со вздохом забрал у старика солидную пачку абонементных книжечек, перехваченных черной резинкой для бигуди. — Но хотя бы посоветуйте, что делать, если вдруг… Ну, вы понимаете.

— Да не будет никакого если! — уверенно произнес Кранц, однако тут же и проинструктировал своего ученика, как ему следует вести себя в случае возникновения непредвиденных ситуаций. — Главное, — предупредил он, — никогда, никому, ни при каком раскладе не называй места, где ты эту продукцию взял. Мы теперь организация частная, и нам с тобой следует соблюдать, так сказать, тайну фирмы. Понял? Молодец. Ну, ступай с Богом…

И вот Валька Невежин торчит на остановке в ожидании тридцать девятого. Сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли не получалось, в голове мелькали лишь их обрывки.

«Ваш талончик — поддельный, молодой человек! Вам придется проследовать с нами в милицию…» — чудился ему металлический голос. При этом он довольно отчетливо ощущал дрожь в коленях, а на лицо — казалось ему — обжигающими волнами накатывалась краска, цвета подлинного автобусного талона.

Валька вздрогнул и едва не отскочил в сторону, когда вдруг почувствовал на своем плече чью-то тяжелую руку. «Милиционер?» — тут же с ужасом предположил он. Но от сердца немного отлегло, когда он услышал мужской голос:

— Спички есть?

Валька обернулся к незнакомцу. Это был неряшливо одетый мужичок неопределенного возраста с сигаретой без фильтра в губах.

— Шо ты так шуганулся-то? — осведомился он, взяв сигарету в руку. — Мне б только прикурить.

Валька с улыбкой блаженного похлопал себя по карманам джинсов.

— Н-не знаю, — заикаясь, проговорил он. — Вроде где-то зажигалка была. Ага, вот она, — извлек он на свет отечественную зажигалку марки «Огонек» и пару раз щелкнул крышкой перед носом незнакомца.

— Шо, газу нету? — предположил тот.

— Наверное…

— Ну-ка, дай сюда, — попросил мужичок у Вальки зажигалку и, заполучив ту, потряс ею возле своего уха. — Вроде что-то есть! — уверенно заключил он, после чего повернул туда-сюда колесико регулировки уровня огонька и щелкнул крышкой…

Шипящий столб пламени вырвался, казалось, непосредственно из руки мужичка.

— Ох, блин! — громко выругался тот, едва не опалив лицо. Однако зажигалку не бросил и даже не закрыл крышку, а хладнокровно прикурил от этого мини-вулкана.

— Что это за керогаз у тебя? — с усмешкой поинтересовался он у Вальки, возвращая ему зажигалку.

— «Огонек»… — виновато улыбаясь, ответил тот.

— Ни хрена себе огонечек! — хмыкнул мужичок, пуская клубы дыма.

— Просто я мало пользуюсь ею… — попытался оправдаться Валька. А обернувшись, к своему ужасу, он понял, что почти все люди на остановке, с трудом сдерживая улыбки, смотрят на него.

Вот так, еще даже не сев в автобус, он стал центром всеобщего внимания!

Тем временем из-за поворота выполз желтый «Икарус»-гармошка. Именно такой и ходил по 39-у маршруту. Народ на остановке заколыхался, готовясь к штурму. Однако «Икарус», к всеобщему удивлению, оказался не таким уж полным. Хотя свободных кресел в салоне и не наблюдалось, стоячих мест хватило всем.

Валька замешкался у дверей. Мелькнуло опасение: стоит ли ему, «засвеченному» собственным «Огоньком» перед народом, ехать именно на этом автобусе? Но… сколько же тогда ждать следующего? Нетерпение заставило Вальку запрыгнуть на автобусную ступеньку в последний момент перед закрытием дверей.

Автобус начал набирать ход, поскрипывая потрескавшейся резиновой «гармошкой». К этому звуку тут же добавились щелканья компостеров — в салоне будто началась перестрелка. Валька нащупал в висевшей на плече спортивной сумке пачку абонементных книжек: доставать талон, не доставать? Вдруг кто из бдительных пассажиров присмотрится к нему да заподозрит неладное? Может, все же лучше соскочить на ближайшей остановке и дождаться следующего автобуса?

Неожиданно кто-то дернул его за рукав рубашки.

— Эй, «Огонек», лишнего талончика не найдется? — услышал Валька знакомый голос.

Это был тот самый тип, который на остановке просил прикурить. Валька напрягся. «Неспроста это! — подумал он. — Неужели слежка?»

А незнакомец уже протягивал ему желтую монету в пять копеек со словами:

— Мне всего один талончик… — и добавил с усмешкой: — Раз уж, братан, едва не спалил ты меня своей жигой, так выручай теперь талончиком.

Валька, будто находясь под гипнозом, машинально вытащил из сумки всю пачку абонементных талонов, что вручил ему Кранц, и протянул их просителю.

У того отвисла челюсть.

— Не… Ну, ты, паря, издеваешься, что ли? — удивленно и даже с нотками угрозы в голосе вымолвил мужичок. Но лицо его тут же подобрело. — Или ты этот… Как их там? Максималист! Да? Максималист? Пламя — на полную! Талончик? Да нате целую сумку! Целовать, так королеву, воровать, так миллион! Да? — скалился незнакомец.

Валька только теперь осознал свой прокол. Несколько стоявших рядом пассажиров с интересом рассматривали перехваченную резинкой пачку абонементных книжечек в его руке. Интересно, о чем они при этом думали? Нужно было срочно как-то выкручиваться из сложившейся ситуации. Валька, стараясь придать своему лицу невозмутимый вид, чуть подрагивающими пальцами вытащил из пачки книжечку абонементов, оторвал от нее пару талонов и протянул мужичку один из них, выдавив из себя:

— Отцу на заводе зарплату дали этими талонами…

Это Валька вспомнил рассказ кого-то из однокурсников о том, как на заводе рабочим предложили получить зарплату не деньгами, а продукцией, этим самым заводом выпускаемой. Денег, мол, нет! Чем закончилось все на том заводе — Валька не помнил, но посчитал подобную ситуацию вполне правдоподобной. В стране, действительно, все рушилось. Его собственному отцу, работавшему на аккумуляторном заводе, в прошлом месяце, к примеру, выдали аванс этими самыми аккумуляторами. Благо, вещь ходовая, нашлось кому сбагрить! Да и в газетах запросто можно было встретить объявления типа: «Меняю прибор для измерения давления (выдали в зарплату) на утюг или что-нибудь т. п.»

И он не ошибся. Мужичок, купивший у него талон, с сочувствием произнес: «Бывает!», а случайные свидетели его конфуза, удовлетворившись таким объяснением, утратили к нему всякий интерес и уставились в окна стеклянными глазами.

Некоторое время Валька тоже стоял ни жив, ни мертв, вперившись взглядом в стойку поручня. Глядя на него со стороны, можно было подумать, что он находится под гипнозом. И вывел его из этого состояния чей-то веселый, с нотками злорадства, голос:

— Контроль, граждане! Контроль. Готовим билетики, граждане. Готовим билетики…

Валька встрепенулся. Поискал глазами компостер, дабы пробить талон, что все еще находился у него в руке. Однако увидел, что в щель ближайшего к нему компостера вставлена картонка. Так обычно и поступали контролеры, блокируя компостеры, чтобы граждане, надеявшиеся сэкономить в поездке талончики, в последний миг не принялись пробивать их. В принципе, правильно — раньше стоило думать!

Но что же делать? Ситуация наиглупейшая! Имея в сумке целую пачку талонов, попасться на неоплаченном проезде… Валька согласен был даже заплатить три рубля штрафа, да вот беда — этих денег у него с собой не имелось.

Что же будет?

Ближайшее будущее рисовалось Вальке в мрачных тонах. Его сдадут ментам, те его обыщут и… И зададут ему резонный вопрос: «И откуда это у тебя, пацан, столько талонов? Целая пачка! А одного на проезд пожалел? Неспроста это, молодой человек. Неспроста! Может, они у тебя ненастоящие, а?»

Отговорка с папочкой, якобы получившим зарплату абонементами, в милиции не пройдет!

Валька в панике пошарил глазами вокруг себя, надеясь увидеть в салоне какую-нибудь щель, в которую можно бы было засунуть эти проклятые талоны. Как назло, в венгерских автобусах каждый болтик закручен так, как положено: ни щелочки, ни дырочки… Но внимание Вальки вдруг привлекла маленькая бумажка, валявшаяся у него под самыми ногами. Это был… обыкновенный пробитый талон.

Валька, мысленно воздавая хвалу согражданам, игнорирующим урны, медленно нагнулся и, делая вид, что отряхивает от пыли джинсовую штанину, незаметно подцепил пробитый абонементик. А контролер уже находился рядом. Он проверял талон у… — сердце у Вальки замерло, когда он понял, что мордатый контрик держит в руках тот самый талончик, который он только что продал за пятак «опаленному» «Огоньком» мужику.

И что-то в этом несчастном клочке бумаги контролеру вроде не понравилось. Он поднес его ближе к глазам, посмотрел на просвет…

Валька, следя за этими манипуляциями контролера, вспотел. Хотелось провалиться на месте, исчезнуть… Он даже зачем-то зажмурился и не сразу сообразил, что теперь уже его самого о чем-то спрашивают.

— Ваш талончик, молодой человек, — ударила ему в нос легкая волна перегара.

Валька открыл глаза. Перед ним стоял тот самый контролер, который только что проверял талон у «опаленного» мужичка. Судя по отрешенному выражению лица последнего, вопросов к нему со стороны контролеров не нашлось. От сердца у Вальки немного отлегло.

— Вот, — протянул он подобранный на полу талон.

Тот с равнодушным видом пробил его своим дыроколом и, потеряв к юноше всякий интерес, обратился к следующему пассажиру:

— Ваш талончик, товарищ…

Глава 7 Военкомат

Вечером Валька отчитывался перед Борисом Аркадьевичем Кранцем о результатах «тестирования» автобусных абонементов.

— Ох, и натерпелся же я страху, дядь Борь!

— Что такое? — озабоченно нахмурил брови Кранц.

— Да блин… Страшно было.

— Что же тебя так напугало-то, вьюноша? — заулыбался старик. — Я ж тебе сколько раз талдычил — талоны у нас с тобой получились — от оригинала не отличить!

— Нет, но все же… — Валька не находил слов, чтобы объяснить Борису Аркадьевичу ощущения, что возникали у него при общении с контролерами. А повстречаться с людьми, проверяющими у пассажиров проездные документы, после первой поездки в тридцать девятом автобусе, ему пришлось еще не раз.

— Вот и будет впредь наука тебе, сынок, — сказал Борис Аркадьевич, пристально глядя Вальке в глаза, — как избегать такого вот мандража, страхов этих вот глупых. Рецепт тут простой. К каждой своей новой работе в этом салоне ты должен подходить по-особенному, не абы как делать. И прежде чем взяться за что-то, настройся на дело так, будто делаешь его исключительно для себя. Ну, а насколько качественно лодочку, как говорится, законопатишь, так долго в ней и проплаваешь.

— Какая еще лодочка? — не понял Валька.

Старик усмехнулся.

— Та, вьюноша, лодочка, в которой я тебе отправил в плавание по городским автобусам. Уж поверь, не будь у меня уверенности в том, что все швы в ней надежно законопачены, не пустил бы я тебя в такое нервное, так сказать, путешествие. Ну да ладно. Не маленький, сам все понимать должен.

— Да понимаю я все, дядь Борь, — махнул рукой Валька.

— Нет, не понимаешь! — лицо старика неожиданно посуровело. — Понимал бы, не махал бы сейчас так фривольно ручкой своей. Понимаю… Ишь! Заруби себе сынок на носу — сейчас лодочку для тебе конопачу я, но вскоре делать это придется исключительно тебе самому.

— Как, вы мне еще одну лодочку конопатите? — попытался шутить Валька.

— Все ту же, — проворчал старик.

— Не понял. Мы с вами сейчас что, должны забацать еще партию таких же абонементов? — спросил Валька, выкладывая из сумки на столик возле треноги перехваченную резинкой пачку талонов.

— О, нет-нет, — возразил Кранц, забирая пачку и взвешивая ее на руке, — хватит. На этом дельце, думаю, по сотенке мы с тобой заработали. К тому же клише я уже уничтожил. Остается лишь передать все это заказчику…

— Минтранс? — спросил Валька, чувствуя, что и сам уже почти не верит в то, что трудились они со стариком над официальным заказом для этого уважаемого ведомства. Да и в подлинности своего обновленного комсомольского билета у него начали возникать некие смутные сомнения, и в медицинской справке для военкомата, что достал ему дядя Боря…

А тот тем временем с насмешкой подтвердил:

— Минтранс, Валюх. Разумеется, Минтранс!

Валька устало опустился в кресло.

— Все равно, дядь Борь, не по себе мне что-то… Как-то все тут не так.

— Что же, к примеру?

— Ну, вот, вы говорите, клише…

— Что клише?

— Зачем вы его уничтожили? Столько сил на него мы с вами потратили… Жалко, дядь Борь!

— О! — оживился старик. — Клише… Понимаю тебя прекрасно. Мне тоже жаль его было. Но что делать? Таковы правила рынка, Валюх. Представь себе, что наш заказчик вдруг решит выпустить еще одну партию абонементных талонов, но при этом захочет сэкономить деньги на нас, производителях? Ему же для этого что нужно будет? Всего лишь завладеть нашим клише. Остальное, так сказать, дело техники. И что же? Наймет за бутылку водки таких же дуболомов, как те хулиганы под предводительством этого… Санты. Помнишь? Недавно мы с тобой имели честь познакомиться с ними. Ну? И выбьют они из нас это клише. Только заказчик наш знает, что я работаю по определенным правилам, а стало быть, у него и мысли не возникнет покушаться на это клише, которого уже и быть не должно. Ясно?

Валька покачал головой.

— Ничего мне не ясно, дядь Борь. Из-за каких-то талончиков такие предосторожности? Да и пришли бы бандиты эти за клише, ну и отдали бы мы его… Подумаешь!

— Хе, подумаешь! — передразнил его Кранц. — На таких мелких заказах правила-то и вырабатываются, вьюноша. Ну да ладно, дело сделано. Теперь время подумать о следующей работе.

— О Меркьюри? — радостно воскликнул Валька.

Борис Аркадьевич удивленно посмотрел на него:

— Чего-о? Какой еще Меркурий?

— Меркьюри. Фредди Меркьюри, дядь Борь! — напомнил тому Валентин. — Вы что, забыли о портретах на футболках?

— А, Фредя! — усмехнулся старик. — Отчего же забыл? Помню-помню. Именно об этих футболочках, так сказать, я и хочу с тобой сейчас потолковать. Наконец-таки появился у меня на примете один кооперативный цех, где занимаются пошивом таких вот модных вещичек. Правда, кооператоры эти все больше норовят какие-нибудь фирменные знаки на свои маечки забубенить, но, думаю, все ж таки можно попробовать предложить им что-нибудь пооригинальнее. Как думаешь, заинтересует этих футболочников наше предложение?

— Да еще как, дядь Борь! — чуть ли не воскликнул Валька. — «Квин» — это нечто! У Фредди Меркьюри, о котором я вам говорил, такой голосище…

Валька пропел, как сумел:

Кранца же Валькино пение развеселило.

— Что еще за Сизиков? — спросил он, пытаясь добавить своему голосу ноток озабоченности.

— Не Сизиков, а… — Валька, хохоча, махнул рукой и не стал ничего более говорить на эту тему.

Борис Аркадьевич тоже успокоился.

— Ну, и что, Валюх, сможешь раздобыть фотографию этого Сизикова?

— Конечно, дядь Борь. Я уже разговаривал на эту тему с чуваком, у которого можно на денек взять журнал с нормальной фотографией Фредди.

Старик хмыкнул:

— Денечек! Этот ваш Федя-Фредя будто Пророк какой, не меньше!

— Просто журнал импортный, — пожав плечами, пояснил Валька, — не перепечатка какая-нибудь. Завтра возьму, покажу вам.

— Ну, тогда завтра делом и займемся. Только уговор — дома мы с тобой не должны показывать виду, что связывает нас нечто большее, чем соседство. Договорились?

— Не вопрос, дядь Борь.

— Родителям не проболтался?

— Могила! — заверил Валька старика, приложив к губам указательный палец. — Только… — он осекся.

Кранц настороженно посмотрел ему в глаза:

— Что, только?

— Только не знаю, как про военкомат им сказать. Предки уже к проводам готовятся, а я им тут скажу, как снег на голову… Может, мне лучше не нести туда вашу справку, а?

— Как?! — вскричал старик. — Ты все еще не ходил в военкомат?

— Да говорю ж, не решусь никак.

— Я ничего не понимаю, Валюх. Твои умные сверстники полжизни, так сказать, отдать готовы, чтобы в армию не идти, тебе же такой шанс предоставляется, а ты…

— А вдруг… завернут там эту справку? — нерешительно произнес Валька, озвучив, наконец, терзавшие его сомнения по поводу подлинности этого документа.

— Ах вот оно что-о… — протянул старик, после чего с улыбкой осведомился: — Так ты, вьюноша, полагаешь, что дядя Боря подсунул тебе такой же липовый документ, как и эти вот талончики?

Валька насторожился.

— Липовые талончики? — переспросил он. — Так все же, дядь Борь: Минтрансавто или липовые?

Кранц всплеснул руками и ударил себя по коленям:

— Ну, что ты к словам придираешься, в самом деле! Липовые, не липовые… Для самые что ни на есть настоящие, а для меня — так все, что мимо государственной типографии прошло, — липовое. И липовее не бывает. Ясно тебе? Ну, а что касается справки для военкомата, тут не сомневайся. Ты ведь что думаешь, нарисовал справку и гуляй себе? А хрен тебе! Должны быть соответствующие записи во всяких больничных журналах, лабораториях. А записи эти, вьюноша ты мой бледный, никакая цинкография тебе сделать не поможет. Понял?

— И что, эти записи по поводу меня в больничных журналах на самом деле имеются? — боялся поверить Валька словам старика.

— Разумеется, — заверил его тот. — Можешь проверить, коль мне не веришь.

— Да не, верю я вам, конечно…

— Тогда за чем дело встало? Завтра же после занятий, перед тем, ко мне сюда ехать, обязательно заскочи в военкомат. Слышишь?

— Ладно, дядь Борь.

— И не забудь захватить своего Сизикова! — напомнил Кранц.

Валька улыбнулся.

— Не забуду, дядь Борь!

— И смотри не перепутай: военкомату — справку, старику — Сизикова, — намеренно ворчливым голосом, пряча улыбку, предостерег его Борис Аркадьевич, подражая известной реплике Андрея Миронова из «Брильянтовой руки»: «Бабе — цветы, детям — мороженое!».

Валька не перепутал.

В военкомате его встретили на следующий день так, словно ждали. Прапорщик на КПП, выслушав Вальку, направил его в корпус, где располагалась военно-врачебная комиссия. Едва он переступил порог, оказавшись в длинном пустом коридоре, так сразу же привлек к себе внимание одной толстой медички в белом халате, которая, степенно выплыв из одного кабинета, направилась было к двери другого.

— Чего тебе? — деловито осведомилась она, задержав шаг.

— Справку вот… принес… — срывающимся голосом сказал Невежин, все еще ожидая от этой бумаги какого-то подвоха.

— Это к председателю, вон, — кивнула она на одну из дверей, после чего повернулась к юноше своей танкерной кормой и поплыла дальше.

Валька приблизился к двери указанного кабинета и несмело постучал. Услышав зычное «Да!», толкнул ее.

— Здрасте… — прямо с порога неуверенно поздоровался он с толстым лысым человечком в военной форме, который сидел за столом возле окна и шелестел какими-то бумагами, ловя их отражение стеклами массивных очков.

Конечно, Валька прекрасно знал, что это председатель ВВК. Еще весной, на общей комиссии, он стоял перед ним голый, стыдливо сложив в паху руки, под любопытными взглядами двух докториц, сидевших по обе руки от этого вершителя юношеских судеб. Ну, а сам «вершитель» тогда, даже не удостоив призывника Невежина взглядом, устало бросил, будто и не зная иных слов: «Годен! Следующий…»

Но сейчас Валька удостоился-таки его взгляда.

— Здрасьте, — насмешливо передразнив, поздоровался он с посетителем, после чего осведомился, вольно или невольно каламбуря: — Кто таков? Видать, нездоров?

— Нездоров вот, — с наигранной печалью вздохнул Валька.

Председатель с ехидцей улыбался.

— И справка у тебя есть?

— И справка у меня есть, — послушно ответил Валентин, протягивая ее хозяину кабинета: — Вот.

— Так-так, — быстро прочитав то, что было написано в справке, произнес председатель, — стало быть, в армию идти не хотим, да?

— Нет, но… — Валька чувствовал, что краснеет. — Но, справка вот… — едва смог выговорить он.

Председатель усмехнулся:

— Справка, справка… — а потом вдруг ударил кулаком по столу и крикнул: — Признавайся, гад, за сколько купил?

Валька совсем поник.

— Не за сколько… Болею я…

Однако толстячок неожиданно смягчился, даже вновь заулыбался.

— Ладно, Невежин, к нам уже из поликлиники материалы на тебя пришли… Болей. Лечись. Но учти — такую справку будешь приносить мне каждый год, покуда из призывного возраста не выйдешь. Ясно?

Валька тут же принял стойку как по команде «смирно» и, все еще не веря услышанному, крикнул срывающимся от радости голосом, как их учили в школе на начальной военной подготовке:

— Так точно! Есть каждый год справку вам!

От остановки «Военкомат» до мастерской Кранца Валька добирался на автобусе. До часа пик было еще далеко, поэтому в салоне даже имелись свободные кресла. Валька, пробив талончик из той самой партии, что предназначалась так называемому «Минтрансавто» (он не забыл втихаря прикарманить с десяток книжечек), сел, положив на колени спортивную сумку, и некоторое время тупо смотрел в окно, провожая глазами всякие мелочи. Мысли в голове путались. Все еще не верилось в то, что армия, куда он должен был попасть уже менее чем через месяц — сразу после технарской сессии, — вдруг чуть ли не по-волшебству отодвинулась от него минимум на год. А это значит — жизнь продолжается!

На губах у Вальки заиграла глупая улыбка.

Но вскоре он словно спохватился и извлек из сумки красивый, хотя и изрядно потрепанный, глянцевый журнал. Такой в обычной «Союзпечати» не купишь! От его обложки прямо-таки исходил тонкий аромат заграницы. Но, главное, с нее на Вальку чуть насмешливо смотрел его новый кумир — Фредди Меркьюри.

Этот, явно привезенный «оттуда» журнал он взял буквально на сутки у одного своего однокурсника.

Полистав пестрые страницы, Валька размечтался. Вновь перевел взгляд на окно, но больше не видел того, что проплывало за стеклом. Перед глазами его весьма отчетливо маячила белоснежная футболка с портретом солиста «Квин». Фредди Меркьюри улыбался с нее ему, подмигивал. А в ушах торжественно, почти гимном, звучало:

В себя Вальку привели странные клацающие звуки, неожиданно наполнившие автобус. Гадать, что бы это значило, не приходилось: многие пассажиры бросились к компостерам пробивать талоны. По салону взволнованно прошелестело: «Контора… контора… контора…»

Контролеры! Очевидно, кто-то из пассажиров успел заметить их на остановке, к которой приближался автобус, и возвестил об этом на весь салон. И, действительно, вскоре Валька услышал уверенный голос:

— Готовим талончики, граждане. Готовим, готовим…

На секунду Валька даже запаниковал, да тут же вспомнил, что пробитый по всем правилам талончик у него все ж имеется. Правда — можно сказать — талончик не совсем официальный, но… Однако прежнего мандража Валька не ощущал. Правда, голос контролера заставил-таки его вздрогнуть, но это больше от неожиданности.

— Ваш талон? — прозвучало откуда-то сверху.

— Пожалуйста, — подняв честные глаза, Валентин протянул свой талон толстощекому небритому контролеру.

Претензий у того к его талончику не нашлось.

Дальше Валька ехал, пребывая в какой-то радостной эйфории: и визит в военкомат удался — лучше не придумаешь; и отпечатанный в мастерской Кранца абонементный талончик с успехом выдержал очередное испытание; и Фредди Меркьюри улыбается ему с глянцевой обложки… Да не просто скалится! Улыбка его кажется Вальке поистине многообещающей. «Вскоре, — думал он, — она растиражируется по городу тысячей белоснежных футболок, и каждая из них принесет в мой карман какую-нибудь скромную копеечку…»

Глава 8 Человек из черной «Волги»

Кооператив по пошиву одежды с незамысловатым названием «Сампошив» располагался недалеко от Фотографического салона Кранца. Кооператоры арендовали один из цехов остановившегося в прошлом году завода радиоэлектроники и теперь с успехом шили там всякие простые в исполнении, но модные штанишки да маечки.

Предложение пожилого фотографа воспользоваться его услугами по изготовлению печатных форм для нанесения снимков на ткань сначала этих кооператоров не заинтересовало.

— Для чего нам та-акие сложности, Борис А-аркадьевич? — слегка заикаясь, спрашивал его Василий — директор «Сампошива». — Мы для этого используем обычные тра-афареты. Дешево и сердито! Зато получается четко, покупателю нра-авится. Наши футболки на прила-авках особо не за-алеживаются.

— Да они вообще в секунду у тебя разлетаться будут! — пытался убедить собеседника Кранц. — Ты только представь, Василий, если на твоих футболках да прочей ерунде вдруг появятся не эти, пускай и модные, но простые до примитива картиночки твои, а самые настоящие фотографии. Прям как в заграничных журналах.

— Не знаю, не знаю… — не соглашался Василий. — Зама-анчиво, конечно, но слишком сложно для на-ашей скромной мануфа-актуры, — улыбался он.

— Да какая тут твоя забота, Вася? Я ж тебе, как яблочко на тарелочке, клише преподнесу. За чисто символическую, как говорится, плату. Хошь, прям твою собственную, так сказать, физиономию в печатной форме запечатаю? Вот представь себе только…

— Не на-адо мне ничего за-апечатлять! — перебил старика Василий. — Процесс производственный у меня на-алажен. Прибыль — ка-акая-ника-акая — идет. За-ачем что-то менять, Борис А-аркадьевич?

Тот вздохнул:

— Ну, гляди…

А через пару дней он заявился к Ваське снова. Да не один, а в сопровождении одного невысокого скромного молодого человека. И до того, наверное, скромного, что директор «Сампошива» даже не запомнил его лица. Да и немудрено! Ведь все его внимание привлекло лицо иное — то, что улыбалось ему с футболки, что была надета на этом пареньке.

— Меркьюри? — с нескрываемым восхищением произнес Василий лишь одно слово, кивая на грудь юноши.

Борис Аркадьевич авторитетно ответил за своего юного спутника, лаконично пояснив:

— Фредди.

— Твоя работа, А-аркадьевич? — осведомился Василий, деловито пощупав ткань футболки.

— Наша совместная, так сказать, — пояснил старик и представил кооператору юношу: — Это мой помощник, Валентин. Прошу любить и жаловать.

Директор «Сампошива» пожал руку Вальке, не глядя в лицо тому, ибо все его внимание по-прежнему было сосредоточено на Ванькиной груди, улыбающейся ему губами Фредди Меркьюри.

— Слушай, А-аркадьевич… А неплохо. Не, в на-атуре — нормально. Я бы даже ска-азал — здорово! — вынес свой вердикт Василий и вслед за этим, уже вполне деловым тоном принялся рассуждать: — Только будет лучше, если внизу еще тиснуть словечко: “Queen”. Да, именно та-ак и сделаем…

— Погоди-ка, — с усмешкой перебил его Борис Аркадьевич, — ты еще ничего не сказал по поводу того — будешь ли ты покупать у нас это клише или нет?

— Покупа-ать? — чуть растерянным голосом переспросил Василий, взглянув на старика.

— А ты как думал? — усмехнулся тот. — Я тебе что, за просто так клише стану лепить? Э, не. Иные времена тепереча, Вася. Коммерция, мой друг. Коммерция!

— И сколько ты хочешь за это? — спросил Василий, кивая на Валькину грудь.

— Тысячу рублей, — пожал плечами старик, тут же скромно добавил: — Всего!

— Да ты что, с дуба рухнул? — округлились глаза Василия.

— Просто хорошенько все просчитал…

— Что ты просчитал? Мои ра-асходы? Но они тебе не известны, А-аркадьевич. Такие тра-аты в бюджете нашего скромного кооператива не предусмотрены.

— Ну, а что тогда в вашем бюджете предусмотрено? — осведомился Кранц.

— Три сотни. Да и то, из резервного фонда предприятия.

— Не смеши меня, Вася. Три сотни… На этом Фредди ты не одну тыщу заработаешь! Но, так и быть, пойду тебе навстречу… — вроде как смягчился Кранц. — Семьсот! Как?

Василий восхитился:

— Ну и А-аркадьевич! Ста-арик ты вроде древний, совковый, а хва-атка деловая. Прям Рокфеллер! В А-америку бы тебе… Ну да ла-адно, уж так и быть, изыщу я тебе четыре сотни на…

— Пять! — не дав закончить собеседнику, показал ему пятерню Кранц.

— Только из ува-ажения к твоим седым ба-акенбардам, — улыбнулся Василий, протягивая старику для рукопожатия свою ладонь.

Так был заключен устный договор о сотрудничестве «Фотографического салона Кранца» с кооперативом «Сампошив». Валька Невежин находил в журналах снимки модных рок-групп, переснимал их, после чего с помощью своего наставника изготавливал соответствующие печатные формы. За каждое такое клише Василий платил, как было условлено изначально, по пять сотен. Старику и студенту этих денег хватало вполне. Плюс к тому, заметно увеличился поток обычных клиентов, желающих сфотографироваться на всякого рода документы. Выручку Кранцу сдавать теперь не было нужды. Пока еще он чувствовал себя хозяином собственных денег.

Ну, а Валька наконец-то поставил на полку свою старую «Электронику-302» и купил в комиссионке новенький двухкассетный «гроб» фирмы «Шарп». В голове начали зарождаться мысли о покупке подержанного автомобиля. Можно бы было подумать и о новом, но много времени у Вальки отнимала учеба в техникуме. Борис Аркадьевич же, несмотря на симпатию к своему ученику, платил тому неофициальную зарплату с учетом часов, проведенных им в салоне за работой — не так-то уж и много, если судить по общему доходу их совместного предприятия.

Однажды Валька заявил старику:

— Дядь Борь, завтра я целый день у вас работать буду.

— Ха, с какого это? — удивился старик. — У вас в техникуме что, карантин? Вши завелись? Да вы их дустом! Дустом! Этим, как его там? ДДТ! — пошутил он.

Валька улыбнулся.

— Завтра у нас какой-то юбилей. Приезжают всякие комсомольские шишки из Москвы. Местные шишечки, тоже… Занятий, сказали, не будет. Линейка, митинг… Не знаю, еще что-то. Не для меня это, дядь Борь. В армию я теперь не иду, так что светиться во всяких комсомольских мероприятиях смысла нет. Нужна мне их характеристика в одном месте…

— Э нет, вьюноша, постой-ка, — остановил его Кранц, погрозив пальцем. — Ты такими словами не разбрасывайся. Комсомол — это дело такое… Кто знает, как у нас дальше жизнь повернется-то? Перестройка, кричат, перестройка… А ну как возьмут да вернут все, как было. Что тогда? При Хруще вон, помню, тоже все расхлябались, да быстро хлябальники-то позатыкали.

— Так я не понял, дядь Борь… Вы меня что, гоните на этот дурацкий митинг? Да над этим комсомолом уже все пацаны ржут.

— Дурачок ты, — ласково улыбнулся Кранц. — Как есть — вьюноша! Послушай меня, старого, — с властью завсегда дружить надо. Какая бы она не была. Особенно теперь, в нашем с тобой кооперативном положении, осложнять себе жизнь не следует даже в мелочах. Пусть другие ржут, насмехаются, а ты… В активисты не рвись, конечно, но, что есть на свете такой комсомолец Невежин, показать лишний раз стоит. Комсомольский билет-то как, не потерял еще? Не варил больше?

Поймав улыбку старика, Валька тоже улыбнулся.

— Не варил, дядь Борь. Вы ж знаете — другие у меня дела теперь. Но… как говорится: «Партия сказала — надо! Комсомол ответил — есть!» — процитировал он старый комсомольский лозунг.

На следующий день он стоял в толпе однокурсников на площади перед зданием техникума. Строить комсомольцев, как в былые времена, не стали. Начальство сочло толпу организацией более демократичной, нежели извечное армейское «каре». Хотя, в остальном веяния нового времени почти не ощущались. Самодельную трибуну в центре площади украсили привычным красным полотном с белыми буквами: «РЕШЕНИЯ XVII СЪЕЗДА КПСС — В ЖИЗНЬ!», а речи комсомольских лидеров были все так же скучны, многословны и пусты… Хотя, на что многие обратили внимания, лидеры эти выходили на трибуну без галстуков — наверное, стремясь подчеркнуть свою демократичность.

Говорили ораторы свои речи в такой хриплый микрофон, что не всегда становилось понятно, что за мысль какой-нибудь очередной функционер местного комсомольского розлива пытается донести до народа. Да так оно и лучше было. Народу никто не мешал тихо переговариваться и хихикать. Глас оратора тонул в микрофонной хрипоте. Выходило удобно всем: одни делают вид, что говорят что-то умное, другие — что слушают.

Однако неожиданно микрофон захрипел особенно громко, из-за чего, наверное, фоновый шум студенческой массовки стих. Над площадью перед техникумом на пару секунд установилась тишина. Нарушил же ее звонкий голос председателя комсомольского комитета техникума Танечки Звягинцевой, звучанию которого шипящие динамики колонок придавали какой-то интимный тон.

— А теперь, дорогие студенты, — обратилась она к учащимся техникума, которым весьма льстило такое институтское обращение — студенты, — перед вами выступит заместитель председателя городского комитета КПСС товарищ…

Фамилию председателя Танечка произнесла как-то невнятно, да и не было никому никакого дела до его фамилии. Студенты с равнодушием наблюдали за тем, как поднявшийся на трибуну грузный мужик с неприятным трехподбородочным лицом в течение пяти минут что-то хрипел, покашливая, в микрофон.

Слушатели быстро утратили всякий интерес к этой фигуре. Не много их заинтересовал и следующий оратор, которого Танечка объявила как секретаря городского комитета ВЛКСМ Чеботаревского.

Одет тот был в серый, ладно скроенный по фигуре, деловой костюм. Однако галстук отсутствовал, а ворот белоснежной рубахи был расстегнут так, будто только и ждал, когда его рванут в порыве пламенной речи. Но особого огня в словах Чеботаревского никто не заметил. Так, посжимал, для виду, пару раз кулачок — а-ля «Но пасаран!», погрозил кому-то несколько раз пальцем, что-то хрипя в микрофон, да и вся речь. Если этот, уже престарелый для комсомола, тридцатилетний — на вид — комсомольский функционер и смог заинтересовать кого-то, так это единственного человека — Валентина Невежина. Да и то лишь по той причине, что лицо его показалась студенту знакомым. Где-то Валька не так давно видел этого типа со впалыми щеками, ранними залысинами и тонкими губами, кривящимися в надменной улыбке после каждой законченной фразы. Но вот где видел? — этого он вспомнить не мог. Да особо и не напрягал память.

Чеботаревский недолго распинался перед пофигистически настроенной молодежной аудиторией. Танечка Звягинцева поблагодарила его и объявила следующего выступающего. При этом Чеботаревский, уступая микрофон, отодвинулся в сторону с таким видом, будто он находится на трибуне Мавзолея. Сменившего его у микрофона человека он поприветствовал вялыми, дежурно-снисходительными аплодисментами.

И вот этот-то невинный жест заставил Вальку вновь напрячь память. Ему вспомнился первый день существования салона Кранца и побоище перед его дверями: доморощенные рэкетиры Санты, серьезные парни Пахома, вооруженные бейсбольными битами… А главное, человек, сидевший в черной «Волге». Правда, его глаза тогда были скрыты за стеклами солнцезащитных очков, но… Как же похож он на этого Чеботаревского!

«Нет. Этого не может быть! — пытался рассуждать здраво Валька. — Просто похож. Хотя…» Те же впалые щеки, залысины… А главное — такие же вялые, неискренние удары ладоней, имитирующие аплодисменты.

Валька улыбнулся, подумав: «Бред! Секретарь городской комсомольской организации — и руководит какими-то бандитами… Быть такого не может!» Но вместе с тем он почему-то сунул руку в задний карман джинсов, где у него лежал комсомольский билет, не так давно восстановленный для него Борисом Аркадьевичем. Вспомнились слова Кранца о каких-то его связях в горкоме. Не на знакомство ли с этим Чеботаревским намекал тогда старик? Если сопоставить все факты, то любопытная логическая цепочка могла выстроиться: сваренный комсомольский билет — начинающий кооператор Кранц — рэкетир Пахом и его горячие парни с бейсбольными битами — человек в «Волге», похожий на секретаря горкома ВЛКСМ Чеботаревского — восстановленный комсомольский билет…

Неужели старик смог получить его дубликат, используя свое знакомство с Чеботаревским? Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно установить способ изготовления данного документа: в Гознаковской типографии ли он сделан, или с помощью самодельного клише.

Подозрения на счет билета у Вальки зародились сразу, как только он получил его из рук старика, да все как-то не находилось времени рассмотреть его внимательнее. Сейчас, конечно, не то место и не то время, чтобы проверять подлинность этого документа. Но, с другой стороны, почему бы и нет?

Еще недавно Валька понятия не имел, как это можно установить. Но теперь он — специалист в подобных вопросах. Достав билет, поднес его ближе к глазам… Снисходительно улыбнулся.

Края типографских букв бланка неровные, как бы «изъедены» — типичный признак оттиска, полученного с фотоцинкографского клише!

Подделка? Так, да не совсем. Просто копия. Ведь документ с таким номером некогда ему действительно выдавался. Зато теперь ясно, что никаких связей в горкоме у Кранца нет, ведь недаром тот обмолвился: «Я сам себе горком!» Только что выстроенная в голове Валентина логическая цепочка связей людей и событий начала разматываться в обратном порядке, приведя его к закономерному выводу, что главный городской комсомолец Чеботаревский все-таки не имеет никакого отношения к тем горячим парням с бейсбольными битами…

Показалось.

Да и что заморачиваться-то? Мероприятие явно близится к концу. Хотя время все равно потеряно. Валька жалел, что ему не удалось провести весь день в салоне Кранца за работой над очередным клише для «Сампошива». За целый рабочий день старик и заплатил бы ему прилично. Хотя, с другой стороны: мафон купил, модным шмотьем обзавелся, от армии его отмазали. Кажется, какой смысл теперь рвать жилы в зарабатывании глупого бабла, если его и тратить-то, в общем, некуда?

Но смысл этот у Вальки с недавних пор все ж появился. Длинноногий, светловолосый — в данный момент «он» стоял рядом с ним в толпе однокашников и с недоумением следил за его движениями.

— Чего это ты комсомольский свой рассматриваешь, будто впервые видишь? — услышал Валька над самым ухом чистый девичий голосок.

Он бросил взгляд на симпатичное личико Сиси Кетч, что улыбалась ему с белоснежной футболочки, обтягивающей небольшие, но явно упругие бугорки груди Леночки Павловой. Эту футболку Валька подарил девчонке на прошлой неделе. А пару дней назад купил ей аудиоплеер, наушники которого сейчас закрывали ей ушки…

Ах, как Леночка радовалась подаркам! И явно гордилась тем, что на нее обратил внимание этот, доселе незаметный, но как-то вдруг, словно по мановению волшебной палочки, ставший самым перспективным женихом на курсе, юноша. Пускай она, со своими 178 сантиметрами, на полголовы выше его. Это все ерунда. Подобные пары сейчас в моде. Главное, Валечка — серьезный молодой человек. В голове его не пиво, рок, футбол и качалки, как у большинства остальных его сверстников, а… бизнес. Ну, а еще он, по всей видимости, к ней неравнодушен… Иначе, вряд ли он водил бы ее по дорогим кооперативным кафешкам!

Поэтому-то и стояла сейчас Лена на митинге, слушая в наушниках всю ту же Сиси Кетч, но не сводя с Вальки глаз. Теперь, вдобавок ко всему, он начинал казаться ей не просто симпатичным парнем, а настоящим красавцем. Какой благородный профиль! Прямой нос, волевой подбородок, высокий лоб… Да на его лице прям лежит печать интеллекта, черт возьми! Не то что у остальных парней…

Только зачем он достал комсомольский билет? Может, желает порвать? Это сейчас тоже модно. Только глупо. Нужно срочно отговорить Вальку от такого поступка! Но сперва все же не мешало бы уточнить — для чего он вытащил этот документ.

Когда Леночка задала ему этот вопрос, Валька едва заметно вздрогнул. Действительно, он смотрел на билет так, будто впервые увидел. Ведь, по сути, так оно и было.

— Думаю вот, — шутливо ответил он ей, — может, порвать его к чертям собачьим? А? Выбросить, да и свались с митинга. Собрание комсомольское, значит, некомсомольцам делать на нем нечего. Надоело, Лен, пустозвонов слушать.

Только Лена собралась ему что-то возразить, как Валька — видно, передумав рвать билет, — засунул его обратно в карман.

«Какой он все же серьезный! — отметила про себя Леночка. — Молодец, оставил свой билет в покое… Пригодится же может! Мало ли?»

И она сказала, многообещающе улыбнувшись своему милому Валечке, взяв того под руку:

— Ну, и пошли.

Валентин хотел обнять девушку за талию, но из-за разницы в росте рука его легла ей на бедро. Да так там и осталось. Протиснувшись в толпе однокурсников, они, под завистливые взгляды некоторых из них, направились к выходу с территории техникума…

Глава 9 В шаге над пропастью…

На этот раз Валька Невежин решил предложить старику изготовить клише с изображением Майкла Джексона. В одном из журналов он отыскал приличную фотографию этого американского певца. Валька рассудил, что его портрет на одежде, выброшенной на рыночные лотки, сможет принести «Сампошиву» довольно приличную прибыль. А значит, есть смысл завести разговор с Васькой, руководившим этим швейным кооперативом, об увеличении стоимости клише. Но сперва все следует обсудить с Борисом Аркадьевичем.

Тот, когда Валька зашел в салон, что-то проявлял в фотолаборатории.

— Сейчас-сейчас, пленочку в фиксаж перекину, — быстро пробормотал он, встретив его, после чего скрылся за черными шторами.

Валька развалился в кресле и, достав из сумки журнал с фотографией Майкла Джексона, принялся громко излагать свой план:

— Дядь Борь, — начал он, повернув голову к черным шторам, — я нашел для нашего Васьки классную фотку! Майкл Джексон. Может, слышали? Все Штаты по нему с ума сходят. Прикиньте, негр, который мечтает стать белым. Всякие пластические операции делает. И кожу себе белую пересадил, и волосы, наверное, чужие на скальпе вырастил. Но, главное, поет классно. И танцует…

Из-за черных штор слышалось приглушенное: «Ага. Ага». Судя по всему, Борис Аркадьевич не слушал, что ему говорят, но из вежливости поддакивал.

Валька улыбнулся и замолчал.

Кранц появился в главном зале салона через минуту.

— Что ты там говорил? — спросил он, щуря глаза, оказавшись на свету после пребывания в темном помещении фотолаборатории.

— Говорю, вот… — Валька бросил на столик цветной иностранный журнал, — Майкл Джексон. Васька на этом фэйсе может заработать неплохие бабки, дядь Борь. И вот что я сказать-то вам хочу… Может, есть смысл поторговаться нам с ним, а?

Борис Аркадьевич тяжело опустился в кресло рядом и как-то печально вздохнул.

— Думаю, Валюх, смысла торговаться с Василием у нас нет.

— Как это нет? — возмутился Валька. — Вы просто не знаете, кто такой Майкл Джексон…

— Да не в Майкле твоем дело, Валюх… «Сампошив» наш долго жить приказал.

— Как это?.. — удивленно спросил Валентин, ощущая, как у него перехватывает дыханье от такой новости.

— Вот так, — горестно развел руками старик. — Наехали какие-то рэкетиры. Разгромили оборудование… Но это все ерунда. Застращали нашего Васюху здорово, но пообещали-таки оставить в покое в случае…

— На бабки поставили? — предположил Валька.

— Нет. Не в бабках тут дело. Иное ему условие, Валюх, выставили: перестать выпускать футболки с фотографиями. Якобы какая-то крупная фирма по торговле такими же шмотками на наш город планы имеет и потихоньку, так вот, конкурентов убирает. И ничего не поделаешь — закон рынка.

— А как же милиция?

— Что, милиция? Вот в милицию-то его как раз вызвали, да все и объяснили.

— Ну и беспредел!

— Такова жизнь, вьюноша, — вздохнул Кранц.

С минуту они молчали. Первым нарушил тишину Валька.

— Дядь Борь, и че делать-то будем? — растерянно спросил он. — Выходит, плакали наши доходы?

— Ну, на обычных клиентах, Валюх, тоже что-то заработать можно, — без особого энтузиазма проговорил Борис Аркадьевич.

— Что?! — вскричал Валька. Но голос его сорвался, а глаза предательски заблестели. — Я только пообещал подруге…

— У тебя появилась подруга? Та самая девочка Леночка? — уточнил Кранц, с равнодушием глядя перед собой. — Тогда, наверное, о клиентах я зря заикнулся. Прежней выручки у нас с тобой точно не будет.

— А может, нам с вами с начальниками этой новой фирмы — ну, которая вместо Васькиного «Сампошива» будет — поговорить? Предложить им наши услуги, а, дядь Борь?

— Пустой номер, — отмахнулся тот.

— Но… Но все же должен же быть какой-то выход, а? Вы же опытный фотограф, дядь Борь. Должны ведь знать, на чем сейчас фотографы еще могут заработать. Может, нам с вами все же рискнуть поснимать голых моделей?

Кранц усмехнулся.

— М-да, вьюноша. Наверное, это будет смотреться забавно: юные Афродиты под прицелом фотообъективов старого пердуна и безусого юнца.

Валька, проведя рукою под носом, зачем-то заметил:

— Я уже давно бреюсь.

Губы Бориса Аркадьевича вновь тронула улыбка. Но на эту реплику стажера он ничего не сказал. Зато молвил нечто иное…

— Вообще-то, Валюх, есть один способ хорошо заработать… — тихим загадочным голосом произнес он. — Но дело это, так сказать, не совсем законное…

Валька хмыкнул:

— Ха! Не совсем законное… А комсомольский билет, который вы мне якобы в горкоме достали? Думали, ваш ученик такой лох, что не догадается? Это же очевидная подделка! Примитивная фотоцинкография.

Кранц посмотрел на ученика с определенным интересом.

— А ты, вьюноша, не так безнадежен! — с улыбкой заметил он.

— Ну, не томите же, дядь Борь. О каком способе вы говорите?

— Обожди, — не торопился с ответом старик. — Давай разберемся сперва. Ты считаешь, что твой комсомольский билет поддельный. Хорошо. Допустим. Но ты его почему-то не выбросил. Почему-то ходишь с ним в кармане на собрания и усом не ведешь. При этом ездишь в автобусах и расплачиваешься за проезд фальшивыми талончиками…

— Да я… — воскликнул Валька, не понимая — шутит ли старик по поводу талончиков иль говорит серьезно. По губам его даже скользнула робкая улыбка.

— Знаю-знаю, — усмехнулся Кранц. — Все отпечатанные нами экземпляры были пересчитаны мною, и я выявил недостачу… Ну, да не в этом суть. Давай разбираться дальше. Военкомат. Ты избавлен от армии. Наверное, уже и сам уверовал в то, что отсрочка тебе положена по закону. Да?

— Так я ничего и не говорю, — пожал плечами Валька Невежин, непонимающе глядя на собеседника.

— А известна ли тебе, вьюноша, поговорка: «Коготок увяз, всей птичке пропасть!»?

— Известна, — дрожащим голосом ответил Валентин. — Только к чему вы об этом спрашиваете, дядь Борь? Хотите сказать, что я, как птичка та ваша, коготком во всех этих делах незаконных увяз, да?

Кранц кашлянул.

— Не увяз. Не волнуйся. Обо всем этом известно лишь мне, Валя. А я — могила! — старик, сурово нахмурив брови, поднес к губам указательный палец, подражая женщине с известного плаката «Молчи!». — Так что, если хочешь, выйди вон сейчас из моего салона да ступай, куда пожелаешь. Выброси свой комсомольский, порви оставшиеся автобусные талончики… Никто тебе никогда их не припомнит. Обещаю.

— И зачем тогда вы упреки эти мне высказали?

— А за тем, вьюноша, что если я сейчас посвящу тебя в свои планы хорошего заработка, то пути обратно у тебя уже не будет. В этом случае нарушить закон тебе придется уже основательно. Тут уж тебе, птичка… вернее, птенчик мой, увязнуть не коготком придется, а по самое, так сказать, не балуйся. Только об одном тебя прошу сейчас, Валентин: не торопись с ответом. Подумай…

Но Валька не хотел думать. Ему вспомнилось последнее свидание с Леночкой Павловой. Вернее, более справедливым было бы назвать это свидание первым — первым интимным. Уйдя тогда с комсомольского митинга, они немного погуляли по городу и вроде как и сами не заметили, как подошли к подъезду дома, где жила Леночка.

— Поднимемся ко мне? — на первый взгляд, без всякой задней мысли предложила она.

— Да неловко как-то, — засмущался Валька. — Знакомиться с твоими предками… Не рановато ли?

— Какие предки, Валя? Разгар рабочего дня! — напомнила ему девушка. — Мои на работе. Пойдем, — тянула она его за рукав рубахи, — чаю попьем, музыку послушаем…

Ну, а дальше случилось то, что должно было случиться. Время, проведенное наедине с Леночкой Павловой, навсегда врезалось в память Валентина прекрасным воспоминанием. И до сего момента, еще даже несколько минут назад — до начала беседы со стариком, — он со сладким замиранием сердца ждал нового свидания, а теперь… Что? Все? Вместо дорогих кооперативных кафешек, десятикопеечный щебет в стаканчике да билет в кинотеатр за сорок копеек?

— Нет у меня пути назад, дядь Борь, — вздохнул Валька Невежин. — Мне теперь без денег не жить.

Борис Аркадьевич нахмурил брови.

— Не бросайся такими словами, Валюх.

— Но разве я не прав? Что такое человек без денег? Ничтожество! Быдло! — запальчиво проговорил Валька, думая, что именно деньги, появившиеся у него благодаря работе в салоне Кранца, настолько возвысили его над остальными однокурсниками, что до него снизошла даже первая красавица техникума Леночка Павлова.

Борис Аркадьевич, усмехнувшись, заметил:

— Но ведь у тебя самого еще совсем недавно за душой не было ни гроша. Забыл уже? Так что, ты был тогда быдлом?

— А и был! — самокритично признал Валентин. — Был таким же, как все. Частичкой серой массы. Молекулой. А теперь…

— Пуп земли? — с насмешкой осведомился Кранц.

— Не пуп, но… Я выделился из этой массы, дядь Борь. Понимаете? Выделился!

— И ты полагаешь, что тебе в этом помогли деньги? Ха! Наивный вьюноша. Да ты и денег-то настоящих еще не видел. Но зато был уверен, что всегда их сможешь заработать. И эта твоя уверенность, Валюх… Не знаю. Взять бы хотя бы дворян. Тебе вот видеть не довелось, а я застал иные времена. И наблюдал, как выделялись бывшие дворяне на фоне нашей новой исторической, так сказать, общности. Нищие, без копейки, без работы. Но даже с расстояния глядя на такого человека понимаешь — порода! Или возьми хотя бы обыкновенно советского инженера какого-нибудь. Зарплата — самая низкая на заводе, наверное. А какое уважение! А что причиной тому? Ясно же — не деньги.

— И что же?

— Уверенность, Валюх. В этих людях всегда жила уверенность.

— В чем? — не понимал тот. — В чем был уверен ваш нищий дворянин? Что завтра он сдохнет с голодухи? А инженер? Может, когда вы были молоды, дядь Борь, они и были в почете, но сейчас… Заводы закрываются. Кому они нужны, инженеры-то эти? О какой уверенности вы говорите — не понимаю.

Старик загадочно улыбнулся.

— Дворянин всегда мог уехать, Валюх. Образованные люди Европе требовались. Но с первой волной эмиграции страну покинули лишь ничтожества, в себе неуверенные и мало кому нужные, коли с пустой казной заявились. Оттого и сетования всяких эмигрантских мемуаристов — не всем местечка, мол, под западным солнцем хватило. Ну, а тот, пред кем Европа твоя дорожку бы красную сама выстелила, никуда не торопились. Они были уверены в своем завтра. Ну, а раз уверены, почто торопиться-то? С Европой в кармане можно и задержаться дома, воздухом Отчизны, так сказать, подольше подышать. А голодуха, что? Голод можно ерундой какой-нибудь забить. Пустота же головная, Валюх, — это диагноз! Определяется она просто: ежели зад голову перевешивает, стало быть… В общем, понимаешь.

Валька понял не все, но разговор его захватил.

— Ну, то дворяне. А инженеры? А инженеры что ж, дядь Борь? У меня друг у отца на заводе в КБ работал, конструктором. Так ща на рынке сигареты с лотка продает.

— Это ненадолго, Валюх. Придет время, и наш инженер в Европе твоей так в цене вырастет, что остальным лишь завидовать ему придется. А сейчас… Я тоже видел на рынке этих твоих инженеров с лотками. Ну, что тут сказать? Стыдно за страну, за себя стыдно… Но здесь уж ничего не поделаешь, — развел руками Борис Аркадьевич. — Скоро мы вообще забудем, как выглядит хороший инженер. Все уедут, Валюх. Все! Останется лишь… не знаю. Ты вот в своем техникуме на кого учишься?

Валька пожал плечами:

— На среднее техническое образование.

Борис Аркадьевич, хмыкнув, передразнил:

— На образование… А вот как узнал, что у нас «Сампошив» Васькин ликвидировался, так приуныл. Отчего так, Валюх? Я тебе скажу. Просто собственного будущего с этим своим образованием ты не видишь. Надеешься — куда-нибудь да и вынесет тебя жизня. А диплом техникума или института — так, бумажка… Типа пропуска на завод.

Валька неожиданно разозлился.

— Ну и пусть. А вы сами, что ж? Салон организовали, ремонт какой забацали, вывеску повесили… Фотоаппарат, вон… — кивнул он на закрепленный на треноге «Кэнон». — Это ведь была ваша мечта. Я прав, дядь Борь? Ну, а что в итоге? Ну, и будете вы теперь, как и раньше, фотки печатать… как раз на эти самые… — хмыкнул он, — на пропуска, о которых говорите.

Кранц вздохнул и покачал головой.

— Откуда знать тебе, вьюноша, что за мечта была у старика…

— Вижу вот, — с насмешкой ответил Валька.

— Ни шиша ты не видишь! — повысив голос, возразил ему Кранц. Но продолжил потом тише: — Думаешь, я простой фотограф? — усмехнулся он. — Нет, мой милый мальчик. Не так-то прост старик Кранц. Я не собираюсь сейчас рассказывать тебе свою биографию, хотя она довольно занятна. Но скажу, что с юных лет — вот с таких, пожалуй, сколько тебе сейчас, я ищу нечто… Даже не знаю, как это назвать. Ну, вот слышал ли ты, к примеру, что в древности существовали такие ученые, которых называли алхимиками?

— Конечно. Они еще это… философский камень искали.

— Правильно. Вот и я…

— Вы… алхимик? — удивленно спросил Валька старика.

— О, нет, — рассмеялся тот. — Но… Но, Валюх, собственными поисками философского, так сказать, камня я тоже занимался всю жизнь.

Валька смотрел на старика непонимающими глазами, думая, что тот сейчас выражается — как он любил это делать — в переносном смысле. А тот прямо с каким-то неожиданным вдохновеньем продолжал:

— Я научился воспроизводить худо-бедно любой печатный документ. Ты имел возможность убедиться в этом. Только, Валюх, «худо-бедно» — это нелестная, я бы даже сказал, позорная характеристика для плодов труда старого алхимика, с измальства ищущего свой философский камень. В том возрасте, в коем я тепереча нахожусь, мне следовало бы уже считаться даже не мастером своего дела, а виртуозом, маэстро! — как Николо Паганини со своей скрипкой… Понимаешь ли ты меня, Валюха?

Тот, надежно пряча улыбку, кивнул.

— Ну, а раз понимаешь, то знай, что первый отличительный признак мастера — наличие у него учеников. Или пускай даже одного ученика. Ведь это будет означать, что мастеру есть что передать потомкам, а раз так, то и жизнь свою он прожил не зря.

Валька, разумеется, сразу понял, кого имеет в виду наставник, и, скромно потупившись, пожал плечами.

— Спасибо вам, дядь Борь, — поблагодарил он старика, продолжая про себя улыбаться. Да уж, хороша наука: абонементные талончики и комсомольские билеты подделывать!

Но Борис Аркадьевич искренне удивился:

— За что спасибо, вьюноша?

— Как за что? — не понял тот. — За то, что вы передали мне тайну фотоцинкографии…

Вальку прервал хриплый хохот старика.

— Да помилуй тебя бог… — проговорил он сквозь смех. — При чем тут фотоцинкография? Или ты считаешь, что делать печатные формы для производств, типа Васькиного «Сампошива», это какое-то особое, таинственное искусство?

— Ну, а чему же еще вы можете меня научить? — с недоумением спросил Валька. — Моделей фотографировать? Так вы не хочете почему-то. А я ведь видел у вас на старом стенде фотки красавиц, — он кивнул в сторону скрытой зелеными шторами мини-прихожей, где до ремонта висели рекламные снимки. — Это же вы их фотографировали?

— Боже, о какой ерунде ты говоришь, — махнул рукой Кранц. — Модели, красавицы… Я хочу, чтобы ты знал — все, чему ты научился здесь, — это всего лишь подготовка к тому, что собираюсь открыть я тебе… Типа, как грунтовка перед покраской. А по сему, вьюноша, еще раз спрашиваю тебя: готов ли ты принять тайну, обладание коей направит твою жизнь по иной, доселе неведомой тебе тропиночке? И, помни главное — обратного пути у тебя не будет.

Валька невольно вспомнил упомянутую недавно поговорку: «Коготок увяз, всей птичке пропасть…» Тон старика и эти его загадочные метафоры заставили Вальку Невежина задуматься: а сейчас, даже без всякой тайны, обратный путь у него разве есть? Прежних заработков в салоне Кранца больше не будет. Для Леночки Павловой он быстро превратится в обычного студента; на следующий год, если не принесет справку в военкомат, уйдет в армию, а после… Что, после? Пустота? Жить ради собственной задницы, откармливая ее до той поры, пока голову не перевесит… Какой ужас! Какой ужас!

Нет уж, пускай и говорит старик, что «дело не совсем законное» — припомнил Валька его слова, — ничего страшного в этом, наверное, нет. Ну и что, что незаконное? Разве абонементы автобусные — законное дело? Небось, такую же чепуху и сейчас предложить хочет, и только так, на всякий случай, стращает тропиночками этими своими безвозвратными. В самом деле, не Родину же он ему продать предложит! Зато, говорит, дело денежное… И пусть сколь угодно твердит старый о всякой там глупой гордости, раз дело денежное, стало быть, соглашаться нужно. Тем более что другого выхода из сложившейся ситуации вроде как и нет…

Примерно так рассуждал тогда Валька Невежин. Но признаваться в своих корыстных интересах ему не хотелось, и он ответил Борису Аркадьевичу:

— Знаете, дядь Борь… Вы меня так заинтриговали этой вашей тайной, что я уже просто ради чистого любопытства соглашусь на все ваши условия.

Кранц хмыкнул:

— Условия… Условие у меня одно, вьюноша, — держать язык за зубами. И что бы ты ни услышал от меня, что бы не увидел здесь, в этом салоне, ни слова — слышишь? Ни слова никому!

— Да не болтун я, дядь Борь, — заверил его Валька.

— Буду надеяться. Ну, а дело, собственно, вот в чем, вьюноша… — Борис Аркадьевич набрал в грудь побольше воздуха, словно собирался разразиться длинной тирадой.

Валька тоже вздохнул, приготовившись слушать его очередную философскую речь. Однако старик ничего более не сказал, а извлек откуда-то фиолетовую купюру достоинством 25 рублей и, подняв ее выше уровня глаз, принялся рассматривать на просвет, на фоне горевшей под потолком люстры.

Валька сразу же предположил:

— Вы мне заплатите за эту работу двадцать пять рублей, да, дядь Борь?

— Угу, — загадочно улыбаясь, подтвердил Борис Аркадьевич.

— И что же нужно будет сделать? Опять какое-нибудь клише?

— Угу.

— Большое? Как для «Сампошива»?

— 124 на 62, — просветил Борис Аркадьевич Вальку.

— Что, шестьдесят два? — не понял тот.

— Размер клише, говорю, 124 на 62, — пояснил старик, помахивая четвертной банкнотой.

— И что же это будет? — все еще не мог понять Валентин.

Борис Аркадьевич крякнул пару раз, будто прочищая горло. Однако чувствовалось, что на самом деле он все еще не решается открыть карты своему ученику. Но, как бы то ни было, отступать назад поздно.

— Это будет, вьюноша, купюра достоинством двадцать пять рублей, — ответил старик таким тоном, будто предлагал Вальке работу над клише для незамысловатого новогоднего календарика.

— В каком смысле? — не понял Валентин.

— В самом, что ни на есть, прямом. Вот эти двадцать пять рублей, Валюх, нужно переснять с двух сторон и попробовать сделать два клише.

Валька присвистнул, недоверчиво глядя на старика.

— Вы шутите, дядь Борь?

— С такими вещами не шутят, вьюноша.

— Но… Но это же незаконно!

— А я тебе чего говорил? — усмехнулся Кранц.

— Не, дядь Борь… Это уже слишком. За такое ведь тюрьма!

— А ты как думал? — деловито осведомился старик. — Конечно, тюрьма. Причем, надолго. Государство боится фальшивомонетчиков как огня. Недаром в былые времена им в глотку расплавленный свинец заливали! Брр. Жуть!

— Не, не… Не хочу я этим заниматься… — испуганным голосом залепетал Валька. — «Подделка государственных казначейских билетов преследуется по закону»… — вспомнились ему слова, которые он воспроизвел на своем рисунке трехрублевой купюры, выполненном по просьбе Кранца. Картина эта, заключенная в рамочку, до сих пор висела в фотозале салона, и Валентин, процитировав собеседнику оное предупреждение, невольно перевел на нее глаза.

— Трусишь? — насмешливо прищурился Борис Аркадьевич.

— Конечно трушу. Такое дело…

— Это хорошо, вьюноша. Это просто замечательно!

— Почему? — не понял Валька.

— Потому, вьюноша, — пояснил ему старик, — что в деле этом без страха никак нельзя. Кто-то, отпечатав левую купюру, тут же схватит ее и помчится в ближайший магазин. Конечно, с опаской побежит, но… Но нетерпение такого олуха и погубит. Другой же… все сто раз взвесит, тысячу раз осмотрится, прежде чем ход своей продукции, так сказать, давать. А то, глядишь, так при себе и оставит, не решившись ни на что. И даже разменять не попробует нигде. Потому как, Валюх, обыкновенный страх от многих глупых шагов человека предостерегает. Там где голова не работает, этот самый страх и включается. Вот потому и говорю, что хорошо это, раз страх у тебя к этому делу имеется.

— Да о каком страхе вы говорите, дядь Борь? — воскликнул Валька. — Нет у меня никакого страха к этому делу…

— Да ну? — не поверил Кранц.

— Потому как я в ужасе от вашего предложения! — закончил свою мысль Валька. — Я в тюрьму не хочу!

— Да кто ж тебя туда гонит-то?

— Кодекс уголовный, вот кто.

— Ну, да. По нему можно запросто схлопотать пятнашечку. А то и вышку! — согласился Борис Аркадьевич. — Статья 87 Уголовного кодекса РСФСР. Да только известно ли тебе, вьюноша, что подразумевается под фальшивомонетничеством в нашем родном советском законе?

— Что?

— Изготовление с целью сбыта, а также сбыт поддельных государственных казначейских билетов, — процитировав по памяти закон, пояснил Кранц.

— Ну? И вы предлагаете мне заняться вместе с вами изготовлением подделок?

— Да боже упаси! — усмехнулся старик. — Я тебе разве это говорил?

— А разве нет? Как же тогда еще понимать ваши слова, дядь Борь?

— Дословно, Валюх, — хлопнул в ладоши Кранц. — Вспомни футболки, которые делал «Сампошив». Кто печатал на них изображения всяких Фреддиков? Кто пускал их в торговлю? Ты? — показал он пальцем на Вальку. — Я? — ткнул он им себя в грудь.

— Да нет, — пожал плечами Валентин, — Васькины рабочие и печатали. Наше с вами дело маленькое, дядь Борь. Только клише…

— Ну, а я о чем тебе толкую? — с нотками радости в голосе, спросил Кранц. — Посуди сам. Закон наказывает за изготовление и сбыт поддельных денег. Так? Но мы-то с тобой, разлюбезный ты мой, и не будем их изготавливать, и уж тем более сбывать. Это же ежу понятно: если ничего не изготовил, то и сбывать тебе нечего будет. Я прав? Но вот если ты сделал лишь клише с изображением купюры… — здесь Борис Аркадьевич сделал таинственную паузу, после чего вкрадчиво спросил: — Надеюсь, Валюх, ты понимаешь, что я хочу сказать?

Валька наморщил лоб. Действительно, получалось все предельно просто. Тюрьма грозит человеку, который сбывает поддельные деньги. Светит она, однозначно, и тому, кто отпечатает эти подделки. Но вот тот, кто изготовит клише для печати… Что? Получается, этот-то человек здесь ни при чем? Выпадает этот мастер из юридической цепочки. Закон же о нем молчит!

Подобный вывод, сделанный вроде бы самостоятельно, стал для Валентина Невежина настоящим открытием.

— Вы хотите сказать… — неуверенно проговорил он, обращаясь к Кранцу, — что кто-то, как и Васька из «Сампошива», купит у нас клише четвертной купюры и уже сам будет использовать его, как пожелает? Мы с вами, значит, ни к какому фальшивопечатанию отношения иметь не будем?

— Милый мой, сообразительный мой вьюноша! — радостно заулыбался старик. — Наконец-то… Наконец-то до тебя дошло то, о чем я толкую! Конечно же, никакого отношения к дальнейшей судьбе клише мы иметь не будем. Более того, все следы нашей работы уничтожим. Никто и не подумает, что в этом салоне старик и юноша смогли сделать печатную форму для денег. Подкопаться к нам с тобой будет не так-то просто.

Однако Вальку, несмотря на его неопытность во всяких юридических вопросах, все же что-то настораживало в предложении Кранца. Зачем тот обмолвился, будто подкопаться под них будет не так-то просто? Значит, в случае чего, копать все же будут? Стало быть, не такое уж невинное дело предлагается сейчас ему!

Видя сомнения своего помощника, старик поспешил увести того от ненужных мыслей и монотонно, будто стараясь звуком своего голоса загипнотизировать его, забормотал:

— Тут и сомневаться не в чем, Валентин. За работу тебе заплатят не поддельными, а самыми настоящими деньгами. Причем это будет сумма, несопоставимая с тем, что ты зарабатывал на «Сампошиве». И ты не только станешь обеспеченным человеком, ты станешь носителем тайного знания… Мало, ох мало в мире настоящих денежников! Если что приключится с тобой в будущем, когда тебе потребуется много денег, ты просто обратишься к своей памяти, и в башке твоей сразу включится печатный станок… Ты, Валюх, станешь человеком, который умеет делать деньги! В прямом, так сказать, смысле. Ты уподобишься тому самому дворянину, о котором я тебе говорил… Будешь жить с ощущением собственной значимости, породы, так сказать… Только подумай, как ты возвысишься над своими сверстниками. Над серой массой, над быдлом, как ты говоришь. Ты больше не будешь молекулой, Валя! Конечно, некоторый риск есть… Но риск имеется во всем! Однако, мой золотой, кто не рискует, тот не пьет шампанского. Вспомни Горького Алексея Максимовича… Интересно, в школе еще проходят Горького? Гениальный писатель, между прочим! Вспомни, Валя:

— И именно сейчас стоит пред тобою выбор, мой мальчик: быть ли соколом тебе гордым, или этим, змеем ползучим, ужом! «Рожденный ползать — летать не может!» Задумайся, Валюх, не о тебе ли эти слова? — закончил свою речь Кранц, пристально взглянув на Вальку.

Тот невольно поежился под этим взглядом и отвел глаза. Сокол ли он? Или уж? Неожиданный вопрос. Еще несколько минут назад Валька сам пытался доказать старику, что все-таки сокол, а не «частичка серой массы», не «молекула»! Да только что-то все равно боязно… «Подделка государственных казначейских билетов преследуется по закону»! — звучал в голове у него, повторяясь, бездушный, как система советского правосудия, металлический голос. И эхом отзывались слова Бориса Аркадьевича Кранца: «…По нему можно запросто схлопотать пятнашечку. А то и вышку!»

Сам же старик продолжал вопросительно смотреть на своего ученика, махая перед его носом двадцатипятирублевой бумажкой.

— Ну, так что, Валюх? Что ты мне скажешь: как дальше жить собираешься?

И тут Валька вдруг увидел себя на месте отцовского друга, бывшего инженера, ныне торгующего на рынке сигаретами. Это было довольно странное, мимолетное видение, подобное взгляду на себя со стороны в будущем. Погода перед глазами менялась, словно в мультфильме: снег, дождь, солнце, снова снег… Щеки и подбородок его покрылись щетиной, под носом по-взрослому распушились смоляные усы, неприятно залезая в рот… Снег оседал на них, таял, вновь цеплялся к ним. Но вдруг, в очередной раз сорвавшись вниз талой каплей, не явил глазам прежней черноты усов… Да и голова начала седеть, на лбу прорезались морщины. Видать, минуло много лет! И что же? Он все стоит так, с лотком в руках, продавая сигареты, и кричит осипшим голосом: «Космос»! Семьдесят копеек. «Столичные» — шестьдесят. «Родопи», «Стюардесса» — по полтиннику. «Прима», «Астра», «Дымок»…

Валька почувствовал себя загнанным волком. Мудрый охотник весьма грамотно развесил флажки: шальные деньги — поддельный комсомольский билет — отсрочка от армии… Ежели повесить сюда еще фальшивую купюру достоинством в двадцать пять рублей, то получится замкнутая площадка, напоминающая боксерский ринг: вечное движение, азарт, блеск фотовспышек, музыка, шампанское, победы, полуголые красавицы, дефилирующие с номерами раундов в руках… Если же поднырнешь под веревку с флажками, окажешься один на один с серой, бесконечной тундрой, где до самых твоих последних дней она будет крутить метелью твой монотонный голос: «Космос», «Родопи», «Дымок»…

Тряхнув головой, Валька прогнал видение и сказал одно-единственное слово:

— Уговорили…

Глава 10 Будни фальшивомонетчиков. Процесс пошел

«Фотографический салон Кранца» продолжал работать, на первый взгляд, в прежнем режиме. Люди шли сюда, чтобы запечатлеть себя на всевозможные документы. При этом нарисованная трешка, заключенная в рамочку, что одиноко висела на стене фотозала, мало кого подвигала быть щедрым в оплате работы мастера. Дневная выручка, как и раньше, складывалась из мелких купюр и монет. А цены на фотоматериалы росли!

Как-то, посчитав то, что удалось заработать за день, Борис Аркадьевич горько усмехнулся:

— Похоже, Валюх, сегодня мы с тобой поработали себе в убыток.

Валька хмыкнул, намекая на то, что обслуживание обычных клиентов и за работу уже не считает:

— Но разве мы сегодня РАБОТАЛИ, дядь Борь?

— Да, ты прав… — вздохнул тот. — Иди, вешай табличку на дверь да запирайся. Потом здесь, в зале, приберись. Пол протри. А я пока в «темной» поколдую над раствором…

Уже пятый вечер, как только на дверь фотосалона вешалась табличка «ЗАКРЫТО», внутри него начинался совсем другой рабочий процесс — весьма далекий от дневного. Старик и юноша, уподобившись древним алхимикам, звенели стеклянными колбами, смешивая в них какие-то загадочные реактивы, жгли спиртовку, порою заполняя помещение мастерской ядовитым зеленым дымом.

— Не то, Валюх… Не то… — бормотал старик, рассматривая под стеклом гигантской лупы прямоугольные медные пластины с «изъеденной» поверхностью. На каждой из них была опробована кислота того или иного варианта приготовления.

Однажды его юный помощник предположил:

— Может, дядь Борь, мы все-таки не те вещества смешиваем?

— Нет, Валюх, — уверенно ответил ему старик, — состав кислоты, что нам с тобой требуется получить, я знаю как Отче наш. Но вот пропорции… Не думал я, что придется когда-нибудь применять мне сие знание на практике. Не надеялся, так сказать… Да и ладно! Ничего страшного. С каждым днем вариантов все меньше, а значит, и близок успех. Веришь мне, вьюноша?

Валька Невежин верил. Хотя еще пять дней назад и сомневался в затее своего наставника. Не думал он, что у старика получится изготовить клише, с которого можно будет получить качественную копию двадцатипятирублевой купюры. Перед глазами стояли автобусные абонементы, где, если приглядеться, можно было заметить сильную «изъеденность» краев элементов изображения. Именно такие характерные следы оставляло на бумаге клише, изготовленное способом фотоцинкографии. По этим признакам легко определить поддельность денег.

Более того, в первый же день, когда Борис Аркадьевич рассказал ему о своих планах изготовления клише для банкнот, Валька невольно подумал, как легко будет вычислить их «фабрику» ментам. Мыслями этими он не замедлил поделиться с наставником:

— Дядь Борь… Но вот представьте себе, если следователи попытаются вычислить нас…

— Не получится, — усмехнулся Кранц. — Как только мы слепим клише, все оборудование тут же уничтожим.

— Да, но останутся еще отпечатанные нами автобусные талончики, да еще те клише, которые мы делали для «Сампошива»…

— Ну и что?

— Как что? Менты ж не дураки! Проведут экспертизу денег, которые с нашего клише отпечатаются. И поймут, дядь Борь, что отпечатаны они с формочек, которые были сделаны на цинке. Начнут узнавать, кто в городе такими делами промышляет. Заинтересуются, к примеру, как Васька на своем «Сампошиве» картинки на футболки шлепал. Ну, а Ваське что? Какой резон ему скрывать, что клише эти мы ему поставляли? Выдаст. Как пить дать, выдаст. Вот и придет к нам эта… Ну, как ее? Которая еще на «СС» заканчивается? — не мог вспомнить Валентин названия грозной милицейской службы.

— ОБХСС, — напомнил ему опытный наставник, пояснив: — Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности.

— Во-во! Обахаэс. Так что, дядь Борь, даже если все следы и оборудование мы уничтожим, от того, что мы с вами промышляли-таки подделками на цинке, не отвертеться нам.

Кранц внимательно посмотрел на своего ученика.

— М-да, Валюх, — задумчиво заметил он, — тебе б после технаря своего на юридический податься бы… Грамотный «лепила» вышел бы из тебя!

— Это следователь, что ли? — уточнил Валька, вспомнив, что некогда старик что-то объяснял ему по поводу этого жаргонного словечка.

— Следователь, следователь, — с улыбкой подтвердил Кранц. — То бишь хмырь, который дела уголовные лепит будто, этот, как его, скульптор.

Валька тоже улыбнулся.

— Не, это дело не по мне. Людей в тюрьму сажать… Не смогу я, дядь Борь. Жалко.

— Жалко у пчелки, — почему-то проворчал старик. — Ну да ладно. Раз уж разговор у нас с тобой зашел на эту тему, так давай сразу все и оговорим. Коль и в самом деле заявится к тебе из ментовки кто да пытать начнет — что ты, паря, мол, у старика в салоне делал, то округливай глазки филином, плечиками пожимай и говори, как ягненок пред закланьем: «Фото-о-гра-афии печатал, гражда-ании-и-ин начальник…» Вернее, не надо «гражданин начальник». Просто, «товарищ милиционер». Товарищ! И все. Понял?

— Понял, — пожал плечами Валька.

— Ну и молодец. А что касаемо цинковых пластин… Об этом и не думай. Для такого дела цинк — металл не шибко подходящий.

— А какой подходящий?

— Медь, вьюноша. Пластины из самой обыкновенной меди.

— Вот как? — удивился Валька. — И что же? В остальном-то как? Все делается так же, как с цинком? Покрываем специальным составом, — начал перечислять он, загибая пальцы, — фотографируем то, что хотим изобразить, проецируем негатив на пластину, кладем ее потом травиться в раствор, потом закрепляем… Или процесс отличается?

— Мало чем, — ответил ему старик. — Только кислота для травления готовится по иному рецепту. Плюс к тому, раствор для снятия окисла с меди надобен. По сути, весь секрет качества клише для печати денежек в этих растворах-то и заключается. Особенно в кислоте. И мне секрет этот известен, Валюх. Если получится у нас с тобой намешать такую кислоту, то ни о какой «изъеденности» элементов клише не будет и речи. Все будет ровненько, как на «Гознаке», точнехонько, как в аптеке.

Вальку слова наставника несколько воодушевили. Единственное, что смутило, так это уточнение «если».

— А что, может и не получиться? — задал логичный вопрос он.

— О, нет, вьюноша. Рецепт у меня точный. Самостоятельно, правда, наводить кислоту по рецепту этому мне не приходилось, но как работает она — видел. Это не кислота, Валюх, а буквально живая вода… — старик усмехнулся: — Вернее, мертвая… Медь на засвеченных участках она буквально выжирает, будто голодная пиранья. И при этом, главное, точно по очерченным границам! Единственная сложность, я не знаю, в каких пропорциях мешать вещества для приготовления этого растворителя.

— Как не знаете? — удивился Валька. — Вы только что сказали, дядь Борь, что…

Борис Аркадьевич перебил его.

— Я говорил, что знаю рецепт. То есть мне известны ингредиенты, так сказать, из каких надобно кислоту эту мешать. Но, увы, к большому моему сожалению, я не могу сказать точно — в каких пропорциях эти ингредиенты берутся. Но, думаю, методом проб и ошибок пропорцию эту сыщем мы с тобой, мой мальчик, быстро… Обязательно сыщем!

И вот уже подходил к концу пятый день их экспериментов, а оптимального соотношения компонентов растворителя все еще не было найдено. Валька взял одну из последних изготовленных ими медных пластин с зеркальным изображением двадцатипятирублевой купюры и, повертев перед глазами, внимательно рассмотрел. На обороте обнаружилось несколько царапин в форме «галочки». Но этот дефект на качество печати никак повлиять не мог. Зато сам рисунок Вальке понравился, хотя и несколько озадачил тем, что рельефные элементы в нем отсутствовали.

— Дядь Борь, да вроде все здоровско! Нате, поглядите, — протянул он ее Кранцу. — Только не понял я — а где рельеф? Почему четвертак на ней отображен плоско, как на фотобумаге?

Борис Аркадьевич, приняв пластину из рук ученика, удостоил ее лишь беглого взгляда, после чего небрежно бросил в коробку из-под фиксажа, в которой скопилась уже добрая дюжина подобных бракованных клише.

— Не то, Валюх, не то…

В стеклянных ванночках «зрели» еще три пластины. Процесс воздействия на них кислоты по времени сильно отличался от, скажем, проявки обычной фотографии в проявителе. Хотя даже попытка сравнения этих процессов в данном случае неуместна: фотография проявлялась секунды, а «работа» кислоты над будущим клише длилась от нескольких часов до нескольких дней, в зависимости от решения «главного алхимика» — Бориса Аркадьевича Кранца. Сначала Валька пытался понять логику этих его решений: повторял про себя пропорции веществ, из которых старик наводил кислоту, засекал время — какая пластина сколько времени подвергается воздействию данного вида кислоты. Но потом махнул на это рукой, положившись во всем на старика. Главное, тот не скрывал от него общий состав кислоты, ну, а отыскать то, в каких пропорциях смешивать ее компоненты, действительно, — дело техники.

Первую половину следующего дня Валька, как прилежный студент, провел в своем техникуме. Две пары пролетели незаметно. Когда звонок, раскатившийся дребезжаньем по технарским коридорам, возвестил об окончании третьей пары, Валька спохватился — он даже не понял, что за предмет только что был: «Основы марксистко-ленинской теории» или «Экономика». Все эти прошедшие шесть учебных часов он провел, что-то увлеченно черкая в общей тетради. Если бы кто-то заглянул в нее, то вряд ли что понял, увидев там цифры, математические знаки, иксы…

Валентин Невежин увлекся химией — наукой, весьма далекой от основ социалистической экономики и теории коммунизма. Да ну их к лешему! Есть вещи и поважнее. Валька пытался самостоятельно отыскать пропорции кислоты, над приготовлением которой они с Кранцем бились почти неделю. Казалось, все варианты уже перепробованы. Ан нет — шесть часов поисков увенчались определенным успехом — Валька нашел пару новых, пока еще не опробованных вариантов смешивания компонентов кислоты. Конечно, не факт, что эти варианты правильные. Но проверить их Вальке не терпелось. После занятий он, не забегая домой, сразу же направился на Ревпроспект, в «Фотографический салон Кранца», торопясь поделиться своими открытиями с наставником.

Однако тот встретил его улыбкой авгура.

— Валюх, — тихим, загадочным голосом начал он, — кажется, философский камень у нас в кармане!

— Неужели отыскали-таки нужные пропорции? — уточнил Валька.

— Боюсь сглазить, вьюноша, но мне кажется, что нашел.

— И какие же, дядь Борь?

Тот, продолжая улыбаться, махнул рукой, бросив невнятное:

— А!

— Какие же? — повторил вопрос Валька.

Борис Аркадьевич как-то виновато пожал плечами.

— Знаешь, Валюх, не записал. Помню лишь на глаз, сколько чего мешать.

— Так мы можем взять мерную колбу и посчитать, сколько чего вы использовали, — предложил Валька.

— Обязательно, вьюноша, обязательно… — пробормотал старик, — но только чуть позже. У нас с тобой совершенно не остается времени. Утром уже приходил заказчик, спрашивал, как идет работа. Самое большее, через неделю мы должны будем предъявить ему товар.

— Неделю? — удивился Валька, сразу забыв о формуле кислоты. — А почему так долго?

Кранц усмехнулся:

— Ты думаешь, нам нужно сделать всего одно клише?

— А сколько же?

— Минимум шесть штук: клише плоской, глубокой и высокой печати.

— В каком смысле? — не понял Валентин.

— Э-э, милый, — продолжал улыбаться Кранц, — тебя еще учить и учить ремеслу… Глубокая печать — это… Впрочем, — махнул он рукой, — тебе это знать пока не обязательно.

— Как это не обязательно? — возмутился Валька. — Как же я буду помогать вам дело делать, не зная его тонкостей?

— Хм, мне нравится твоя настойчивость, вьюноша! — произнес старик, опускаясь в кресло, после чего объяснил своему ученику: чем глубокая печать отличается от плоской и высокой, что такое орловская печать, защитная сетка, а также кое-что поведал о водяных знаках и защитных волокнах.

— При производстве денег используют несколько видов печати, — напомнил он, — значит, и нам нужно сделать разные клише. Их потом будут прокатывать по бумаге по очереди. И не забывай, Валюх, купюры обычно печатаются с двух сторон, — уже с незлой насмешкой просветил Кранц Валентина, — стало быть, количество клише надобно удвоить.

— Уф, — вздохнул Валька, выслушав все это, — прямо целая лекция! Вам бы к нам в технарь, дядь Борь, преподом.

— Кем? — не понял Борис Аркадьевич.

— Преподом. Преподавателем, — пояснил Валька.

— И сколько же, интересно, ваши преподаватели получают? — насмешливо прищурив глаз, поинтересовался старик. — Может, оно и правда — лучше учительством деньгу зарабатывать, нежели так вот, как мы…

Валька рассмеялся:

— Да гроши они получают, дядь Борь! Сами говорят иногда: «Работаем чисто за интерес!» И все плачутся, плачутся… Нет бы кооператив какой-нибудь самим открыть! Да, дядь Борь? А то все ждут, когда им дядя из Министерства образования зарплату поднимет…

Кранц покачал головой:

— Не надо так говорить об учителях. Они — святые люди!

— Но нищие!

— Ну и что? Я вот тоже нищий. Хотя и кооператив открыл. Ты ж сам видел, какая у нас выручка.

— Да, но мы ж с вами на клиентах-то и не собираемся зарабатывать! — заметил Валька.

— Как это — не собираемся? — нахмурил брови Кранц. — А для чего тогда я открывал салон?

Валька смотрел непонимающими глазами на старика, и тот продолжил:

— Мне нравится снимать людей, Валюха, я обожаю фотографии им делать… Поймать выражение лица, оно же — как время остановить! Это же искусство, Валентин! — старик вздохнул.

— Но за клише-то вы взялись, чтобы заработать? — спросил его Валька. Хотя для него теперь было вполне очевидно, что стариком движет в этом лишь желание получить сумму, достаточную для того, чтобы всецело посвятить себя любимому, но далеко не доходному делу.

Однако ответ Бориса Аркадьевича обескуражил Валентина.

— Нет, Валюх, — сказал он, — не заработать…

— Как это… не заработать… Так зачем же тогда вы жилы рвете? — с недоумением спросил Валька.

— Вряд ли ты поймешь, вьюноша… — Борис Аркадьевич снова вздохнул. — Сделать безупречное банкнотное клише — это тоже искусство. Да какое! Ты только вообрази себе: дело рук твоих разойдется по стране миллионным тиражом! Вот ты знаешь, конечно, кто у нас изображен на бумажных деньгах? — задал он вопрос, несколько неожиданный для Валентина.

— Разумеется. Ленин, — ответил тот.

— А кто такой Ленин?

— Как кто? — улыбнулся Валька. — Вождь революции!

— Какой он, на хрен, вождь?! — Кранц возмущенно ударил ладонью по подлокотнику кресла. — Таких вождей после семнадцатого вагонами считали. Просто сделали из него вождя. Потому как Бога отменили, а народу икона новая требовалась. Вот и нарисовали ему ее, да на деньги портрет этот шлепнули… — старик хмыкнул. — Слышал, как один поэт возник по этому поводу? — он прочитал с выражением:

— Вот уж что верно, так это про мерзость, — прокомментировал стихотворение Борис Аркадьевич. — Оно ж и в самом деле — мерзости всякой прилипает к деньгам предостаточно. А вот что касаемо убрать Ильича, так тут я не согласен, так сказать, категорически. Но говорю это не просто, как рядовой гражданин или поэтик какой-нибудь безумный, а уже как человек, во власти коего решать: сохранять ли вождя твоего на банкноте или кого другого туда тиснуть! Понимаешь, Валюх? Захочу — и забабахаю на купюру Горбача… Ха! Он тоже лысый. Никто и не догадается с первого взгляда. Долго же на деньги мало кто смотрит. Че смотреть-то на них? Они больше счет, так сказать, любят. И я — мастер, решаю: кому быть на деньгах. А не какое-то там вонючее ЦК! Вот, вот эти руки, — потряс Кранц кулаками, — решают!

Валька смотрел на своего собеседника такими удивленными глазами, что тот невольно улыбнулся:

— Что, думаешь, не спятил ли старый?

— Да нет, — наконец-то решился улыбнуться и Валька, — ничего я не думаю. Просто вы так увлеченно сейчас рассказывали…

Лицо Бориса Аркадьевича приняло серьезное выражение.

— Просто не знаю, что говорить, дабы до тебя дошло — каких высот может достигнуть человек, пусть даже неприметный маленький фотограф, но ставший мастером своего дела. А что такое быть мастером? Это значит, вьюноша, относиться к работе своей, как к высокому искусству, и суметь себя выразить в нем… — старик мечтательно вздохнул. — Чтобы долго еще слышался шум аплодисментов… — он замолчал и с минуту, наверное, продолжал сидеть в кресле, наклонив голову чуть набок, будто пытаясь уловить призрачный звук где-то шумящих оваций. А потом вновь вздохнул и махнул рукой: — Ну да ладно, давай работать. Пойдем-ка в «темную», покажу тебе, наконец, что у меня вышло.

Клише, на которое дал взглянуть Кранц своему ученику, того сперва озадачило. На пластине опять, как и вчера, вообще не прослеживалось какого-либо рельефа.

— Так это что, и есть клише для той самой плоской печати, о которой вы говорили? — неуверенно предположил Валька.

Видя написанное на его лице недоумение, старик усмехнулся:

— Это только начало процесса, Валюх! — с этими словами он забрал пластину из рук ученика и ударил ею о край стола, выбив из той какие-то крошки. — Вот так, — удовлетворенно констатировал он, — а теперь нужно очень осторожно пройтись по ней специальной щеточкой. Зачистить, так сказать. Задача ответственная, Валюх.

Однако простое, на первый взгляд, дело оказалась занятием не таким уж и легким. Щеткой, больше напоминающую кисть, нужно было пройти всю поверхность клише, очищая ее рельеф от мелких частиц. Чем-то этот процесс напоминал Вальке Невежину труд археолога, очищающего от вековой пыли какой-нибудь ценный артефакт. Впрочем, Валька относился к своему клише как к вещи не менее ценной.

— Дядь Борь, а сколько денег можно будет напечатать с него? — между делом осведомился он у старика.

— Примерно десять тысяч листов, — просветил его тот.

— Всего-то… — с разочарованием в голосе протянул Валька.

Борис Аркадьевич усмехнулся:

— А что, тебе мало?

— Нет. Но все же… Что-то мне думалось, что сколько хочешь денег им можно будет сделать. А вы говорите — десять тысяч… Это ж сколько? Умножить на двадцать пять… Двести пятьдесят тыщ, что ли?

— Ага, вьюноша. Четверть миллиона! А ты говоришь — мало.

Валька задумчиво почесал затылок.

— Просто как-то не представляется мне столько денег, дядь Борь. Смешно, — повертел он в руках клише, — держу вроде маленькую медную пластинку, а на самом деле — целое состояние. Таких деньжищ на всю жизнь, наверное, хватит, да еще и внукам, может, останется. А сколько, вы говорите, нам за него заплатят? — поднял он глаза на старика.

— Надеюсь, тыщ десять, — пожал плечами тот. — Но только это ведь еще не все, что мы должны сделать. Нам с тобой нужно будет вытравить еще пять подобных форм…

— Хм. Десять тыщ… — продолжал думать о своем Валька. — Продать четверть миллиона за вонючую десятку… Как-то нелогично, дядь Борь!

Борис Аркадьевич усмехнулся:

— Мне кажется, вьюноша, ты и десяти тысяч себе вообразить тоже не можешь. Вонючая десятка… — передразнил его старик. — Относишься к десяти тысячам рублев как к заурядному червонцу. Хотя, я бы даже обычный червонец не посмел бы называть заурядным.

Спорить Валька не стал. Внимание его вновь переключилось на клише. Потерев его щеткой еще немного, он заметил:

— Как-то плохо вычищается, дядь Борь. Местами. Может, иголкой поковырять?

— Ни-ни! — с испугом ответил Кранц. — Ни в коем случае. Так ты покарябаешь нам всю форму. В этом же деле, Валюх, требуется буквально ювелирное искусство! На-ка вот, возьми стекляшку, — протянул он ему здоровенную лупу.

— Да я и так все вижу хорошо, — отказался от увеличительного стекла Валька. — А вот как форму чистить без иголки или чего-нибудь типа шила, не представляю. Не берет щетка всего, дядь Борь.

— М-да, а у меня зрение уже не то, — посетовал тот, после чего неожиданно поинтересовался у Вальки: — У тебя спички есть?

— Зажигалка где-то была, — ответил Валентин несколько растерянно, потому как знал, что старик не курит.

И Борис Аркадьевич с усмешкой пояснил:

— Найди спички и заточи. Ими довольно удобно крупные забитости из рисунка вычищать. Как остатки пищи из зубов.

Валька пожал плечами:

— Нет у меня спичек, дядь Борь.

— Ну, а я чем тебе помочь могу? — раздраженно развел руками тот. — Ступай в магазин да купи с десяток коробков.

— Зачем так много-то?

— Потому что работы много. А ты как думал? Денежки-то они, Валюх, даже ежели не совсем законные, трудом достаются.

В том, что старый мастер прав, Валька скоро убедился. Спички он купил, отдав за пачку гривенник. А потом до самого вечера просидел над единственным клише, очищая его печатную форму. Только когда уже стемнело, он решился показать работу старику.

Борис Аркадьевич колдовал в «темной» над следующим клише.

— Дядь Борь, — окликнул его Валка, проскользнув за черные занавески лаборатории.

— Что такое? — обернулся к нему старик.

— Вот, — протянул ему Валька готовое клише, — наконец-то закончил.

— Притомился? — с добродушной улыбкой на губах осведомился старик.

— Есть малек.

— Ну, отдыхай тогда. Иди домой. Завтра мне твоя помощь опять понадобится. Мне ведь без тебя тепереча никуда.

— А вы что, домой не пойдете, что ли? — удивился Валька.

— Я здесь заночую. Посторожу. Помнишь, как недавно тут хулиганы все разворотили?

— Так то ж рэкетиры были, дядь Борь! — Валька улыбнулся. — И они, я думаю, поняли, что сунулись не в свой огород. Ребятки этого вашего Пахома, наверное, им все доходчиво объяснили.

— Объяснить-то объяснили, да только и помимо них в городе хулиганья хватает. А нам с тобой, вьюноша, рисковать нельзя. Никак нельзя. И даже не барахлом, нет, Валюха. Не вывеской… — Борис Аркадьевич понизил голос до шепота: — Тайна у нас тобою тут, сынок.

Валька это, конечно, понимал. Но иное у него в голове не укладывалось:

— Как же вы, дядь Борь, один здесь… Без еды. Без кровати даже…

— Мне не привыкать, сынок, ступай… А завтра, как придешь вечером, я до дома и сбегаю, да в магазин по пути зайду, покушать что-нибудь себе прикуплю. Только не задерживайся после своего техникума! Нельзя сейчас расслабляться. Такое уж вот удивительное времечко наступило, необычное прям. Вечер работы нам с тобой потом, может, год безбедной жизни обеспечит…

Валька и не думал расслабляться. Следующим вечером, когда Борис Аркадьевич, как и планировал, отправился домой, оставив его в салоне одного, он сразу же взялся за щетку. На этот раз старик приготовил ему для очистки сразу два клише. И когда только успел их сварганить? Ну, ничего! Поменьше перекуров, побольше усердия… Отвлекся Валька буквально на пару минут, да и то лишь для того, чтобы заточить спички.

На приведение в божеский вид всего одного клише у него ушло почти три часа. Трудился он, даже не замечая, как висевшая на дверном окне табличка «ЗАКРЫТО», повернутая к нему белой тыльной стороной, все больше выделялась на фоне темнеющей улицы. Борис Аркадьевич все не появлялся. Что ж, отложив готовую печатную форму, Валька взялся за следующее клише. Зачем терять время? Ведь оно теперь — в буквальном смысле слова — деньги! В глаза Вальки бросились несколько царапин на тыльной стороне заготовки. Они как бы образовывали латинскую букву V — так называемую «галочку». Приметный такой знак! Валька мимоходом отметил, что уже видел подобный пару дней назад на одной из форм, отправленной стариком в коробку с браком. Ну, царапины и царапины. Мало ли!

Работа спорилась. Она, даже можно сказать, увлекла Вальку. Вспомнилась возвышенная мини-речь Кранца о мастерстве. Ему даже стало казаться, что он, подобно сказочному Даниле-мастеру, высекает из бездушного материала цветок. Только не каменный, разумеется, а медный. Рельеф двадцатипятирублевой купюры, отображенный на клише в зеркальном виде, почти не угадывался на нем. Он больше напоминал затейливый узор.

Тем временем табличка «ЗАКРЫТО» на двери уже казалась аппликацией, наклеенной на лист черной бархатной бумаги. На город опустилась ночь. Валька заметил это только тогда, когда услышал стук в дверь. За ее стеклом можно было разобрать лишь силуэт головы человека, ибо сзади него светила фарами какая-то машина. Но пушистые тени по бокам головы не позволяли сомневаться — то бакенбарды Бориса Аркадьевича.

— Что вы так поздно-то? — спросил Валька с легким укором, открыв ему дверь.

— Да вот вышло так… — пробормотал старик, проскальзывая в помещение.

— А вы на часы смотрели, дядь Борь? И что я теперь матушке скажу? Отцу?

— Ты что, маленький?

— Нет, но… Автобусы уже не ходят, наверное.

— Вон, — кивнул Кранц на дверь, — тебя такси ждет. Оплачено.

— Это вы на нем приехали?

— А разве не понятно?

— Нет, но… Что-то неспокойно мне как-то, дядь Борь. У вас такое лицо…

— Какое у меня лицо? — старик провел пятерней по своему лицу.

— Не знаю… Взволнованное какое-то.

— Нормальное у меня лицо, — проворчал Борис Аркадьевич. — Давай, показывай, что сделать успел, да шуруй домой.

Валька продемонстрировал ему оба клише:

— Это вот совсем готово, — прокомментировал он, — а это — еще чуть-чуть дочистить осталось. Завтра вечером закончу.

Старик тяжело опустился в кресло. Валька, бросив на него озабоченный взгляд, снова поинтересовался:

— И все же, вы чем-то взволнованы, дядь Борь.

— Разволнуешься тут… — пространно посетовал тот. — Но ты мне лучше вот что скажи, вьюноша… Ты не мог бы на пару деньков отложить посещение своей бурсы?

— В смысле? — не понял Валька. — Типа заболеть?

— Угу. Если хочешь, я тебе какую-нибудь справку организую. У меня их много, в этом… как его?

— В горкоме? — улыбнулся Валентин.

— Угу. В горкоме…

— А что случилось-то?

Старик, словно нехотя, выдавил из себя:

— С заказчиком я только что свиделся, вьюноша…

— Ну и? — нетерпеливо произнес Валька. — Все нормально? Договор в силе?

— В силе-то в силе, но подгоняет нас заказчик… К послезавтра, говорит, к вечеру, все клише должны быть готовы. Если подведем его, не получим денег. И это — в лучшем случае, Валюх…

— Ну, в принципе, задвинуть технарь на пару дней я бы смог… — проговорил Валька. — И справки никакой не нужно. У нас же не школа, в конце концов.

— Это хорошо, — без особой радости констатировал Борис Аркадьевич. — Да и, говоришь, два клише зачистить за вечер успел?

— Почти, два, — уточнил Валька. — Одно, вон, еще немного доработать осталось.

— М-да, это хорошо… — старик вздохнул. — Что ж, дело остается за мной. Нужно как-то успеть за ночь сделать еще три заготовки. Да потом еще над нумератором потрудиться…

— А это еще что такое?

— Нумератор? — Борис Аркадьевич усмехнулся. — Это такая штука, вьюноша, которой номера ставят. Частый прокол начинающих фальшивомонетчиков — они на все свои банкноты один номер лепят. Мало того, что это в глаза может броситься даже не специалисту в поддельных деньгах, так еще, дурачки, купюру, которую за образец брали, при себе оставляют… Ну, наверное, специально, чтобы, когда к такому дундуку с обыском заявятся, похвалиться: — «А вот, господа менты, и та самая денежка, с которой я все это напечатал!» Так что нумератор, Валюх, в деле, которое мы затеяли, штука довольно важная. Ну да ладно, есть у меня кой-какие заготовки…

В этот момент за дверью послышался звук автомобильного сигнала.

— Ступай уже, — громко крикнул старик, прервав свою небольшую лекцию. — Завтра с утра жду тебя. Доделаешь то, что осталось. А к обеду, надеюсь, будет готово еще три заготовки…

Когда Валька уже приблизился к светлой «Волге» с шашечками на двери, Борис Аркадьевич крикнул ему вслед:

— Валюх! Утром пойдешь, купи хлеба, а! А то я с этим делом-то и в магазин не успел заскочить…

Глава 11 Прощай, Фредди…

Наконец наступил день, когда Борис Аркадьевич Кранц начал аккуратно загружать готовые клише в кожаный портфель. Складывал он их аккуратно, обернув каждое мягкой байковой тканью — чтобы не повредились ненароком. Когда были уложены все шесть штук, он положил сверху самодельный нумератор и закрыл портфельную застежку.

— Ну, Валюх, вроде все, — сказал он, присаживаясь в кресло. — Посидим, так сказать, на дорожку.

Валька опустился в соседнее кресло и, покосившись на старика, осторожно пристроившего на своих коленях бесценный портфель, поинтересовался:

— И не боитесь вы, дядь Борь, с таким портфельчиком по городу передвигаться?

— Кого мне бояться? — равнодушно спросил старик, даже не повернув головы.

— Ну, мало ли…

— Если ты имеешь в виду милицию, то опасаться нечего.

— Вы так уверенно говорите, дядь Борь…

— Если бы они хотели, то давно бы накрыли нашу с тобой контору. Взяли б с поличным, так сказать… — старик нервно усмехнулся и повернулся к Валентину: — Тут и медные заготовки тебе, и реактивы… Отпечатки пальцев бы взяли! М-да.

— Но мы же все уничтожили, — напомнил Валька Кранцу.

— Вот я о том тебе и толкую, вьюноша. В милиции же тоже не дураки. Прознать о нас они могли только через стукачей, а раз прознали бы, поспешили бы взять с поличным, а не выжидали, пока все, так сказать, улики будут убраны. Как видишь, пока не взяли… — сказав это, Борис Аркадьевич невольно покосился на входную дверь.

Валентин тоже перевел на нее взгляд и непроизвольно передернул плечами, представив, как она сейчас распахнется и на пороге возникнут розовощекие милиционеры с сердитой собакой, рвущей повод.

— Сколько сейчас времени на твоих? — отвлек его от мрачных мыслей Борис Аркадьевич.

Валька взглянул на часы:

— Шестнадцать пятнадцать, дядь Борь.

Старик усмехнулся:

— Так шестнадцать или пятнадцать?

— Четыре часа пятнадцать минут, — серьезным голосом пояснил Валька.

— Что ж, время… — Борис Аркадьевич вздохнул и, наклонив голову к Вальке, тихо произнес: — Я сейчас выйду на улицу, дверь закрою своим ключом, будто никого в салоне не осталось. Мало ли, вдруг за салоном следят! Береженого, как говорится… Второй ключ на столике. Если до шести часов я не вернусь, тихонько отопрешь им дверь. Выйдешь, запрешь замок за собой, да топай себе домой. Ясно?

Валька растерянно захлопал ресницами:

— А почему вы не вернетесь?

— Я сказал — ЕСЛИ не вернусь, — повысив голос, напомнил старик. — Всякое может случиться, вьюноша, — уже тише пояснил он.

— И что же мне делать потом?

— Хм… Что делать… А сделаешь ты следующее: как окажешься дома, сразу же постарайся незаметно проникнуть в мою комнату… Ключ под ковриком. Зайдешь. Увидишь возле кровати тумбочку. Откроешь ее. Найдешь там старый термос. Пустой. Возьми его. Пусть у тебя хранится…

— Зачем он мне? — продолжал хлопать глазами Валька.

Кранц невесело усмехнулся:

— Пригодится, кофию напиться… Не простой он, Валюх. Если я не появлюсь в ближайшие дни, как ждать тебе надоест… Ну, где-нибудь через месяц. Так разбей его, и все поймешь… Но смотри, раньше времени этого не делай! — старик погрозил Валентину пальцем. — А то заявлюсь нежданно-негаданно, спрошу с тебя… Запомни — с того света достану! Не простой это термосок, Валюх…

— Но зачем вы мне все это рассказываете? — насторожился тот.

Борис Аркадьевич сглотнул.

— Что-то предчувствие у меня какое-то не очень хорошее, вьюноша…

Как раз в этот момент с улицы донесся звук мотора остановившегося возле двери салона автомобиля.

— Карета, так сказать, подана, — произнес Кранц, кряхтя, поднимаясь из кресла.

— Заказчики за вами прислали машину? — догадался Валька.

— Какой сообразительный, — с сарказмом заметил Борис Аркадьевич, направляясь к выходу. Однако, на миг остановившись перед дверью, обернулся и бросил: — Не забудь: ждешь до шести и шуруешь домой! Прихвати все свои манатки, будто тебя тут и не было, и вали отсюда, не оборачиваясь. Усек?..

Вальке на миг показалось, что на глазах старика блеснули слезы. Замершая возле двери фигурка его казалась какой-то жалкой: спина ссутулилась, одно плечо как-то несуразно опустилось под весом портфеля в руке… Даже чудилось, словно бакенбарды мастера уныло повисли…

Валька почувствовал, что в горле у него отчего-то возник комок. Сглотнув его, он ответил:

— Усек, дядь Борь. Не волнуйтесь. Все будет хорошо.

— Лучше пожелай — ни пуха ни пера.

— Ни пуха вам, дядь Борь, ни пера! — с готовностью выпалил Валька.

— К черту… — прошептал старик и, наконец, толкнул дверь…

А Валька остался ждать его.

Время потекло медленно-медленно. Чтобы убить его, он решил немного подремать. Опустился в кресло, закрыл глаза… И в тот же миг перед ними, словно наяву, замелькали купюры достоинством 25 рублей. Рука даже непроизвольно дернулась, собираясь поймать хотя бы одну из них — настолько реалистичным оказалось видение. Но вслед за ним пришло… Валька не знал, как назвать это странное, незнакомое ему ощущение, что он вдруг испытал. Равнодушие? Или, быть может, опустошение…

Действительно, дело сделано, все следы производства клише уничтожены… Остается только дождаться старика и получить свою долю. Сколько? Наверное, тысяч пять… Еще вчера, думая о такой сумме, Валька мечтательно улыбался и строил планы, на что бы ее потратить. Однако тогда же он и отметил, что мыслям этим не хватает серьезности. Подобные фантазии и в прошлом не раз посещали его. Особенно перед сном! Засыпая, он мечтал в сладкой полудреме: «Вот если бы у меня было десять рублей!..»; «Вот если бы я нашел где-нибудь сотню…»; «Вот если бы я выиграл в «Спортлото» тысячу!..» Желания менялись по мере взросления. И вожделенные суммы росли. Теперь это уже — пять тысяч… Только они почти реальны! Вот сейчас придет Кранц и выложит на столик возле треноги с фотоаппаратом тугую пачку подлинных пятидесятирублевых купюр… Почему именно пятидесятирублевых? Просто нравились эти зелененькие банкноты Вальке. Да и удобно! В такой пачке ведь должно находиться ровно пять тысяч рублей — сто листов, — как говорил старик.

Что ж, если чего-то сильно желать, оно, наверное, обязательно сбудется. Только что-то не радовался Валька. Наоборот, взгрустнул! Чего же ждать в будущем? Получается, уже и не помечтать перед сном? Как же так? Ляжешь спать, а думать-то и не о чем… Все твои мечты и желания исполнены. И будешь себе лежать, как бездушное бревно. Цель достигнута, но…

Какой ужас!

Валька почему-то вспомнил слова из песни Высоцкого, про альпинистов:

Да вот, увы, не альпинист он! Не закружит голову высота, не перехватит дыхание разреженный горный воздух… Он просто получит свою пачку денег. Получит, и все. Финиш!

В голове заунывно зазвучало:

То ли дело Борис Аркадьевич! Какая интонация! Валька не забыл, как тот недавно запальчиво цитировал строки из стихотворения «Уберите Ленина с денег!». Старик явно возомнил себя тем, кому по силам решать: оставаться ли вождю мирового пролетариата на деньгах или заменить его каким-нибудь Горбачевым. «А ведь и правда, — подумал Валька, — думать о подобных извращениях может только мастер своего дела, уверенный в качестве плодов труда своего…»

Но дальше мысли в голове Валентина Невежина начали путаться. Вроде бы за сегодняшний день особо и не перетрудился он, да и выспался накануне ночью вполне, но веки слипались плотнее, а сознание все стремительнее улетало в бездну сна. Возможно, причиной тому стало избыточное нервное напряжение. Глупый старик… Зачем он обронил, уходя, это дурацкое: «Если… я не вернусь…»? Вот переживай теперь за него, нервничай… Но чего ему бояться? Еще некоторое время недоумевал Валька, но вскоре тревоги покинули его, перед глазами замельтешили веселые солнечные зайчики с симпатичными мордашками, похожими на личико Леночки Павловой…

В себя Вальку привел жуткий грохот. Глаза его тут же открылись, но понимание природы этого звука в них появилось не сразу. Лишь когда шум повторился, Валька осознал, что исходит он от двери. И в тот же миг на него накатила ледяная волна страха…

Кто это может быть? У Бориса Аркадьевича же имеется собственный ключ… Это определенно не он. Тогда, кто? Неужели заказчики? Эти загадочные и, должно быть, серьезные, страшные люди… От них можно ждать всего. Неспроста же Борис Аркадьевич опасался их! Вдруг они, завладев клише, расправились с несчастным стариком, а теперь, чтобы совсем уж не оставлять никаких следов, решили убрать и его — юного ученика фальшивомонетчика Кранца?..

Буфф! Буфф! Буфф! — вновь загромыхала дверь.

Валька, опершись на подлокотники кресла, слегка привстал из него и посмотрел в сторону входной двери. За ее стеклом маячила широкоплечая мужская фигура. Конечно, это не дядя Боря… Что сразу бросилось Валентину в глаза, так это лысина незнакомца: нет, не бритая рэкетирская башка, а именно лысина — самая обыкновенная, блестящая, на которой малиново играли лучи клонящегося к закату солнца. Добропорядочная лысина внушила Вальке некое спокойствие, и он решился-таки подойти к двери. Хотя открывать ее и не собирался, но получил возможность хорошенько рассмотреть стучавшего.

Однако ничего необычного в этом человеке он не заметил. Толстенький, лысенький, лет под пятьдесят. Поняв, что смог, наконец, привлечь своим стуком в дверь чье-то внимание, мужчина принялся что-то объяснять. Правда, звук его голоса с улицы надежная дверь салона почти не пропускала, но по жестам, какими мужичок изображал фотоаппарат, не трудно было понять, что ему нужно срочно сфотографироваться.

Валька постучал пальцем по стеклу возле вывески «ЗАКРЫТО», привлекая к ней внимание припозднившегося посетителя. И тот будто только заметил ее. Лицо его скорбно сморщилось, после чего он провел указательным пальцем по своей шее, давая понять, что фотографии ему нужны позарез. Валька одарил его через стекло виноватой улыбкой и развел руками: «Не могу, «Салон» уже не работает!» Для пущей убедительности он даже показал свои наручные часы гражданину: поздно, мол. Однако тот не успокаивался. И Валька невольно отпрянул от двери, когда прямо на уровне его собственного носа пухлой ручкой лысого гражданина к стеклу припечаталась купюра достоинством… двадцать пять рублей.

Для обычной фотографии — сумма неслыханная! Видать, действительно, прижало гражданина. День, небось, в делах пробегал, да и запамятовал в суете, что к завтрашнему числу ему кровь из носа требуется предоставить свое фото…

Двадцать пять рублей… — молнией пронеслось в голове у Вальки. Взять фотоаппарат, щелкнуть этого типа, проявить пленку, отпечатать фотографии… Если процесс ускорить, за час можно и справиться. В итоге же, награда — почти его технарская стипендия! Зато никаких нервов, никакого риска…

Но Валька решительно вымел из своих мозгов подобные мысли. «А вдруг это провокация с целью выманить меня на улицу?!» — подумал он и, скрестив руки, дал понять незнакомцу, что их странное, беззвучное общение окончено.

Мужик зло сплюнул и, развернувшись, поплелся куда-то по улице… Валька прижался к стеклу щекой и проводил взглядом его удаляющуюся фигуру, думая, что в городе уже закрыты все фотоателье, а такого, которое работало бы допоздна, не существовало в природе.

Допоздна… Спохватившись, Валька взглянул на часы. Десять минут седьмого… Ого! Что же, выходит, он и правда уснул? Уже седьмой час… Сколько? Словно не веря себе, он еще раз, вскинув руку, посмотрел на часы. Действительно, седьмой… А Бориса Аркадьевича все нет!

Под ложечкой у Вальки неприятно засосало. «Ждешь до шести и шуруешь домой!» — сказал старик. Причем таким тоном, будто опасался чего-то. Что ж, выходит, не зря опасался? Что-то действительно с ним произошло? «Поделка государственных казначейских билетов преследуется по закону!» — уже не впервой всплыло в памяти у Валентина, а воображение тут же нарисовало ему милицейский «уазик», затормозивший возле безобидной фигурки тщедушного старичка с обрамленным бакенбардами лицом и с портфельчиком в руке. Из автомобиля шумно выскакивают розовощекие милиционеры… — непременно с собакой! — и берут несчастного под белы руки, аккуратно вынимая из них его драгоценный портфель…

Или еще более ужасная картина: старичку преграждает путь рэкетирская «девятка», высыпав из себя небольшую команду спортивных коротко стриженых ребят. Трудно ли этим отморозкам ограбить беззащитного пожилого человека?! Портфель из рук вон, а на прощанье кастетом каким-нибудь промеж глаз… А то еще хуже — затолкают в машину, отвезут на свою бандитскую «малину» и посадят на цепь, чтобы продолжал делать для них эти чертовы клише без перерыва и, разумеется, забесплатно… Конечно, Борис Аркадьевич, хотя с виду вроде бы обычный престарелый интеллигент, на самом деле дядька-то довольно тертый: и матюгнуться может довольно жестко, и по фене словечки выскакивают порой… Да и вообще, загадочная личность! Вполне сможет своим похитителям фигуру из трех пальцев продемонстрировать. Ну и что тогда? А тогда… А тогда те бросятся в принадлежащий ему салон и попытаются завладеть «производством» по изготовлению банкнотных клише. «Ха! Наивные! — подумал было Валька. — Все уже уничтожено, ничего они здесь не найдут… — но только в тот же миг его обожгла мысль: — Кроме… меня?»

До Валентина, наконец, начало доходить, почему Борис Аркадьевич так настойчиво просил его покинуть салон после шести вечера. «Как это благородно! Он просто не хотел ставить под удар меня — своего ученика…»

И Валька тут же, чуть ли не в панике, начал собирать свои вещи. Хотя и не особо много их было, но все же… Пленки с личными кадрами, фотографии, невошедшие в фотоальбом и сложенные пока в черный пакет из-под фотобумаги — все это Валентин засунул в свою спортивную сумку. Туда же отправилась и пачка заграничных журналов, из которых еще не так давно они с Кранцем переснимали лица западных рок-звезд, чтобы те улыбались советскому народу с футболок Васькиного «Сампошива». Запихивая в сумку эти журналы, Валька невольно задержал взгляд на одном из них — с его обложки слегка насмешливо смотрел на него сам Фредди Меркьюри. Тот самый Фредди! Еще недавно журнал с его фотографией Валька мог взять взаймы у знакомого лишь на сутки. А теперь мог сам покупать их пачками. Пока… мог.

— Прощай, Фредди, — пробормотал Валентин, собираясь покинуть салон.

Присел на дорожку, опустившись в кресло. Обвел в последний раз взглядом помещение, мысленно прощаясь с ним. И вдруг глаза его зацепились за нарисованный им трояк, висевшей в рамочке на стене, словно реклама мастерской фальшивомонетчиков. Валька поспешил спрятать рисунок в своей сумке.

Вроде бы все…

Закрыв дверь салона на ключ, он убрал его в карман и неторопливой походочкой направился в сторону автобусной остановки на противоположной стороне улицы. Идти — вроде совсем ничего, но неожиданно Валька почувствовал, что каждый шаг дается ему с неимоверным трудом. Оставшийся за спиной фотосалон Кранца словно пытался удержать его неведомым магнитом. А тротуар, по которому он двигался, вдруг поплыл, поплыл куда-то во внезапно повлажневших глазах. Только теперь Валька начал понимать в полной мере, что уже никогда не увидит старика, а значит, того будущего, что он рисовал себе в своих радужных мечтах, у него просто не будет. Перед глазами появились серые стены кухни их коммунальной квартиры, потом на их фоне затанцевали наглые, ухмыляющиеся рожи бандитов, для которых старик взялся делать эти чертовы клише… И Валькины руки при этом непроизвольно сжались в кулаки…

Да, путь к мечтам отныне закрыт. Но никто не помешает ему — ему, слабому семнадцатилетнему пацану! — когда-нибудь отомстить этим тупым свиньям, вместе с их адским главарем, за несчастного дядю Борю! Едва Валька Невежин подумал так, как ощутил необыкновенную легкость во всем теле. «Салон Кранца» больше ничем не держал его.

В это время из-за поворота появился автобус, и Валентин, вздохнув полной грудью, сунул руку в карман джинсов и прибавил шагу. Чтобы оказаться на остановке, ему требовалось лишь перейти дорогу — отрезок, который он после знакомства с Борисом Аркадьевичем преодолевал великое множество раз. Но сейчас он казался Вальке невидимой границей, разделяющей его жизнь на «до» и «после». В нерешительности он замер у кромки проезжей части перед едва различимой на асфальте пешеходной зеброй.

Автобус тем временем приближался к остановке. Мысли же в Валькиной голове бились такими скоростными вихрями, что невозможно было зацепиться хотя бы за одну из них. Но в этот момент рука его нащупала в кармане штанов маленький клочок бумаги. Вытащив его на свет, он тут же опознал в нем абонементный талончик — один из тех, что некоторое время назад они напечатали с Кранцем. Наверное, именно этот неожиданный привет из недавнего прошлого и заставил-таки Вальку сделать шаг вперед, тем распрощавшись с этим самым прошлым окончательно и бесповоротно…