Настоящие мужики детей не бросают

Пролог

Раньше он об этом не вспоминал. Просто жил, тоскливо и монотонно, сидел с приятелями в пивной, потягивал пивко, слушая их болтовню.

Из окна пивной «стекляшки» была видна протаявшая лужайка, на которой грелись сразу восемь бездомных псов разных мастей. И эта картина почему-то приводила Сергея, или Серого, как звали его одноклассники, в восторг. Впечатление от этого зрелища портил лишь грязный матерщинный рассказ о его несчастной жизни одного из придурков, подсевшего к ним.

Друзья радушно угостили мужика пивком, хотя все двадцать кружек оплатил Серый. У старых школьных приятелей часто не бывало денег, и они запросто сшибали у него: то полтинник, то сотню до получки. А он любил угощать их пивком, не жалея денег.

Так они сидели, болтали, и никто не подозревал, какой вулкан тлеет в душе мирно сидящего в пивнушке человека, любующегося живописной картиной в окне. Болезнь еще не вызвала рецидив, она лишь угодливо рыхлила почву, и он чувствовал: это неумолимо приближается со скоростью экспресса, без всякого свиста разрезающего воздух, как нож, входящий в масло.

Это случилось в пятом классе. Ростом он не выделялся, наоборот, был самым маленьким, на уроках физкультуры сразу вставал в конец шеренги, хоть имелись и пониже, но для Серого все равно, где стоять, потому что бегал он быстрее всех. Как пуля. Физрук Евдокимов так его и звал: Пуля!

— Ну, Пуля, давай! — по-звериному вопил он, и Пуля мчался, обгоняя всех рослых и длинноногих.

И все смотрели на него по-волчьи. Серый же никого не задирал, скорее стеснялся своей быстроты и не любил, когда Евдокимов насмешничал над одноклассниками, а тот другого способа раззадорить класс не ведал. Весной они снова вышли на шестьдесят метров, и снова Серый опередил всех.

Евдокимов выстроил их в шеренгу, вывел Серого и поставил впереди всех.

— Теперь здесь твое место! — скалясь, прорычал физрук. — И пусть эти недоноски на тебя равняются!

Горстков, самый рослый и мощный в классе, с бугристыми плечами, без шеи, белобрысый и губастый, выжимавший десять раз пудовую гирю, недовольно хмыкнул, ибо в одно мгновение стал вторым.

— Что, Горстков, имеешь возражения? — набычился физрук.

Одноклассник молчал.

— Хочешь пробежаться?

Горстков стоял, опустив голову.

— А ну пошли!

Он снова вытащил всех на улицу, поставил Горсткова в паре с Серым и, подойдя к последнему, нарочно громко сказал:

— А ну-ка покажи этому засранцу!

Серого тогда вынужденно поставили перед выбором: если он проиграет — то навлечет на себя гнев Евдокимова, а тот уж найдет способ отомстить, если же выиграет — Горстков ему не простит. Как тут быть? Физкультурник, повесив секундомер на шею, встал на финише и дал отмашку. Серый помчался как заведенный, легко оставив позади силача.

— Ну что, ткнули тебя мордой?! — рассмеялся Евдокимов, глядя на запыхавшегося, со свекольными щеками Горсткова, хватавшего ртом воздух. — А теперь за свое упрямство будешь стоять в конце шеренги! Отныне там твое место! Стройся!

Все построились, пристраиваясь к Серому, который невольно стал первым. Силач же стоял в стороне.

— Тебе что, Горстков, особое приглашение? А ну в конец!

Тот помедлил и встал замыкающим.

— Вот так-то! И каждый отныне будет занимать то место, которое заслуживает! — назидающим тоном выговорил Евдокимов. — Так оно справедливее!

Серого избили в тот же день. Бил Горстков с двумя шавками, Степой Бобровым и Пашей Власовым, они ходили за силачом следом. Свалили с ног, а потом все втроем пинали ногами по лицу, по ребрам, в пах, в живот, до изнеможения. Устав, силач плюнул на него, а потом помочился, заставив своих шавок сделать то же самое.

— Теперь буду бить каждый день, — процедил Горстков, — пока сам в конец шеренги не встанешь! Понял, заморыш?!

И он с силой снова пнул его в живот.

— Ты понял или нет?!

— Понял, — прошептал Серый.

Он еще полчаса лежал на сырой земле, потом с трудом поднялся, слыша мерзкий запах мочи, но от боли присел и опять повалился, не удержавшись на ногах. Наконец ему удалось встать, доползти до дома. К счастью, матери не было, она всегда приходила поздно. Он взглянул на себя в зеркало: лишь кровоточила верхняя губа, синяков на лице не оказалось, Серый закрывал его руками. Он умылся, принял таблетку анальгина, вспомнив, что мать всегда прибегала к нему, когда у нее что-то болело. Потом разделся, снял одежду, пропитанную мочой, и, взглянув в зеркало, ужаснулся: по всему телу темнели ссадины и синяки, и дотронуться до кожи было невозможно: сразу обжигала боль. Серый переоделся в сухое, сразу же замочив белье и насыпав в таз порошка. В мозгу безотвязно крутилась одна и та же мысль: Горстков не успокоится, пока его не раздавит. Но еще больнее сверлило другое: силач разнесет по всему классу, по всей школе, как с дружками его метелил, а потом обоссал. И все будут хохотать, называть «обоссанным». Даже девчонки, а этого допустить нельзя. Просто нельзя. Уж лучше повеситься.

Он снова зашел в ванную, дотянулся до верхнего шкафчика. Бритва лежала на месте. Ею когда-то брился отец. Его убили. Он вступился за женщину, а какой-то пьяный пырнул ножом. И все ушли, убежали. И даже та женщина, которую он пытался защитить. Бросили его умирать. Он пролежал минут сорок, истекая кровью, пока кто-то не вызвал «скорую». Потом врачи говорили: если б она приехала сразу, отца бы удалось спасти, а так вытекло слишком много крови. Отец всегда по утрам брился, мурлыкая под нос: «А мы едем, а мы едем за туманом», и Серый часто смотрел, как ловко он это делает.

— А ведь можно и шею порезать, — сказал однажды Серый.

— Можно, и очень легко, — ответил отец.

Взяв опасную бритву, Серый позвонил Горсткову по телефону, робким голосом сообщил, что готов отдать ему японский плеер со всеми кассетами и дисками, лишь бы только тот его больше не бил, а бегать он и так не будет.

— Ладно, подходи к моему дому, я посмотрю, что за плеер, — пробурчал силач. — Если дерьмо, то буду метелить еще сильнее!

Они встретились. Серый держался спокойно. Это напоминало игру: кто быстрее обо всем догадается. Силач оглядел плеер, послушал звук. Игрушка его устраивала.

— А где диски и остальные кассеты? Не одна же у тебя была?!

— Пойдем, отдам остальные. Я подумал, вдруг тебе плеер не понравится.

— Ну пошли!

Он повел Горсткова через пустырь, где в одной из канав жители соседних домов устроили импровизированную свалку. Дойдя до нее, Серый неожиданно сказал:

— Какой-то дурак старинные монеты в канаву выбросил!

— Где?! — загорелся силач.

— Да тут!

Серый первым спрыгнул в канаву, незаметно бросил на землю старый юбилейный рубль, их еще отец собирал.

— Вон, смотри!

Рубль заблестел, и Горстков спрыгнул следом, поднял монету, стал рассматривать, и Серый не промедлил: достал бритву и размашисто полоснул обидчика по горлу, мгновенно его прорезав. Одноклассник замер, зашлепал, как лягушка, губами, пытаясь что-то сказать, что вызвало смех у Серого, а еще через секунду силач замертво рухнул на землю.

Серый огляделся, но стенки канавы надежно скрывали их от любопытных глаз. Он забрал плеер и монетку, вытер о землю бритву, разрыхлил свои следы, выбрался из ямы. На душе вдруг стало легко и спокойно. Отмщение совершилось, он навсегда заткнул рот своему обидчику. Вернувшись домой, тщательно в порошке промыл бритву, после чего лупой проверил, не осталось ли следов крови, и только тогда положил ее на место. Потом открыл банку со шпротами, с аппетитом поел и лег спать, проспав до вечера.

Труп обнаружили на следующий день. Эта новость мгновенно распространилась по школе. Серый подошел к шавкам, Степе и Паше, и тихо сказал:

— Вякните хоть слово, я и вам горло перережу! Хотите?

Те вылупили глаза и преданно замотали головами, подтверждая, что будут немы. Потом началось следствие, допрашивали всех подряд, следователь подробно разбирал выходку Евдокимова, многие слышали, как Горстков собирался начистить рожу Серому, но последний лишь пожимал плечами: до драки дело не дошло, а тогда с какой стати он будет ему горло резать. Серый ходил по школе королем. Ему нравилось созерцать страх на лицах двух шавок, которых теперь он подчинил себе. На физкультуре сразу же вставал впереди всех. Если кто-то покушался на его место, то получал подзатыльник, но давать сдачи почему-то никто не решался. Один из шавок потом объяснил ему:

— У тебя такой взгляд стал, что мурашки бегут по коже!

Серый и сам заметил эту перемену в себе. Он даже стал носить с собой бритву, его словно тянуло еще раз повторить это дерзкий взмах. И вскоре повод нашелся. Хомка, учившийся на два класса старше, неожиданно наскочил на него в клубе и нагло потребовал десять рублей. Пришлось отдать, ибо Хомка пугал ножичком.

Серый заставил шавок узнать, где живет обидчик. На следующий день он подкараулил его в подъезде. Прождал два часа и дождался. Вышел из-под лестницы, окликнул шпаненка.

— Еще десятки не надо? — спросил Серый.

— Чего?! — скорчил недовольную гримасу Хомка.

Серый мгновенно вытащил бритву и приставил к горлу обидчика.

— Не боишься?

— Да я тебя завтра урою, гнида! — зашипел гаденыш, и это были его последние слова.

Потом то же смешное, лягушачье шлепанье побелевших губ, жабьи вытаращенные глаза и глухое падение.

Шавки, Степа и Паша, первыми на следующий день принесли Серому эту весть, со страхом глядя на него, точно ожидая от него подтверждения. И Серый, рассмеявшись, внушительно им сказал:

— Вот видите, что бывает, когда дети себя плохо ведут! Не стоит меня сердить, мальчики, я этого не люблю!

И громко расхохотался.

И снова приходил следователь, всех опрашивал, но Хомка учился в седьмом, а не в пятом, и обиженных им хватало. И это убийство сошло Серому с рук, а через полгода газеты стали писать о серийном убийце, охотнике за детьми. Потом кого-то поймали, и тот неожиданно взял на себя смерть Горсткова и Хомки. Серый сам об этом прочитал в газете, которую принесли ему шавки.

— Выходит, ты лапшу нам на уши вешал? — радостно хохотнул Степа. — А мы, дураки, и поверили!

— Вы что, доказательств хотите? — завелся он, схватил одного из прихлебателей и сдавил ему горло так, что тот чуть не задохнулся. — Ну скажи, скажи!

Власов лишь хрипел, выпучив глаза, и ничего не мог сказать Серому в ответ.

— Мне вас-то зарезать ничего не стоит, — успокоившись и отпустив парня, проговорил Серый. — Все знают, что вы мои друзья, и если я вас прирежу, то на меня подозрение не упадет, так что лучше не выводите меня из себя, дольше проживете!

Он рассмеялся собственной шутке.

Рецидив случился в тот самый весенний вечерок, когда Серый сидел в пивной и потягивал разливное «Афанасий» со старыми школьными друзьями, среди которых были и Степа с Пашей, только уже повзрослевшие, а он беззаботно смотрел за окно на ленивых собак, греющихся на оттаявшей лужайке. И все было хорошо, пока один из сидевших за их столом, примкнувший к ним случайно, не завелся сначала из-за своей жены, оставившей его без копейки, а потом вдруг зацепил Серого.

— Ну че ты там увидел?! Че разглядываешь?! Собак приблудных не видел? Ты сюда слушай! Учись, наматывай на соплю семейную жизнь! А то сидит как фон-барон, блин! — Он грязно, с ожесточением выматерился. — Что, мало учили в жизни? Так я быстро могу научить! Так научу, что шелковым сделаешься!

— Кончай базар, он нас пивом угощает, — бросил кто-то из своих. — Сидит человек и сидит, не трогай его.

— Да кто он такой, чтоб его не трогать?! — разошелся незнакомец, чем-то похожий на «бычка». — Компания есть компания! Если один рассказывает, все молчат и слушают! А этот еще и улыбается! Чего ты улыбаешься, сука позорная?! Я тебя быстро мордой в парашу засуну!

Он поднялся, схватив кружку, готовый наброситься на Серого, и тот вдруг ощутил тот самый страх, ту самую боль, когда Горстков избивал его с шавками. Сергей сжался, сунул руку в карман, но бритвы там не оказалось, и его прошиб пот. Он вдруг ощутил себя безоружным и беспомощным. Но бывшие одноклассники сумели усадить «бычка», пододвинули ему еще кружку, стали успокаивать. Еще через минуту откуда-то прибежал его сынок, и Серый, увидев мальчишку, вздрогнул: перед ним словно возник Горстков: крепенький, белобрысый, с головой, посаженной прямо на туловище. Пацан молча поднял отца и увел домой.

— Ты чего? — удивился Паша Власов, сидевший рядом.

— А что? — вздрогнул Серый.

— На тебе лица нет!

— А что на мне? — не понял он.

Но Паша проглотил комок, застрявший в горле, и ничего не смог ему объяснить. А Серого вдруг зацепило, потянуло, он полночи не спал, ворочался, будучи не в силах сопротивляться страшному ледяному ознобу, сотрясавшему весь его организм. Будто чья-то костлявая холодная рука хватала его за волосы, приподнимала на полметра от пола и болтала в воздухе.

Утром поднялся разбитый, все тело болело, как тогда, в тот самый день, когда Горстков пинал его ногами. Серый пошел в ванную, достал из старого шкафчика отцовскую бритву и долго сжимал ее в руке, пытаясь прекратить жуткий озноб. И он действительно немного поутих, но судороги еще заставляли его вздрагивать.

Через полчаса Серый уже точно знал, какую науку преподнесет «бычку». Ибо что толку резать глотку ему самому? Тот лишь вытаращит глаза и рухнет, не сумев даже понять, за что его лишили жизни, а вот отнять жизнь у его сына, скорее всего такого же изувера, как и Горстков, и тем самым причинить отцу жуткую боль, которая выжжет все его внутренности, — вот это достойное наказание.

И Серый стал выслеживать младшего «бычка». По странному совпадению его фамилия оказалась Быков. Леша Быков. Серый разузнал, в какую школу тот ходит, как, каким путем возвращается, где и с кем играет в футбол. Однако мальчишку всегда окружали двое верных дружков, провожавших его обычно до подъезда. Как в свое время и Горсткова две шавки, Степа и Паша. И это обстоятельство лишь усилило желание Серого совершить возмездие.

Решение пришло неожиданно и оказалось самым простым. Как-то под вечер Серый, заметив старшего Быкова в пивной, в очередной раз жаловавшегося на судьбу, прибежал домой и позвонил младшему по телефону, сообщив, чтобы тот пришел за отцом, который пьяным валяется на пустыре в канаве. В той самой, в которую местные жители по-прежнему сваливали мусор.

Мальчишка прибежал, стал рыться в мусоре, выискивая своего отца, когда Серый его перехватил и резким движением прочертил яркую полосу. Мальчишка зашлепал губами, и эти мгновения агонии наполнили вдруг душу Серого необыкновенным блаженством, у него даже сладко закружилась голова, он опустился на кучи мусора и несколько секунд ощущал странные, теплые волны, перекатывавшиеся по телу. И та холодная, костлявая рука страха вдруг разжалась, сделав его вновь свободным.

Леша Быков стал первой жертвой.

Уже через несколько дней, проходя мимо пивной, Серый увидел взрослого «бычка», валявшегося пьяным у крыльца. Как раз в этот миг подъехали менты, попробовали его разбудить, но тот бессвязно мычал и лишь материл всех подряд. Милиционеры рассердились, подобрали его, грубо бросили в автозак и увезли.

«Теперь-то «бычок» не выкарабкается! Сопьется, сгниет заживо!» — думал про себя Серый, и странной радостью вдруг наполнилась душа. Он собрал друзей, затащил в пивную, накупил пива, воблы, креветок, закатив целый пир, и никто не понимал, что происходит. Все то и дело переспрашивали:

— Ты что, женишься?

— Почти! — смеялся он.

Но никто так и не понял, что за неожиданный повод был у их старого приятеля, а Серый не стал их разочаровывать. Лишь Степа с Пашей напряженно переглядывались. Они слышали о смерти мальчика и помнили ту стычку с его отцом в пивной. И быстро все сообразили. Но молчали, понимая, что давно уже стали соучастниками смертельных забав школьного друга. И вряд ли им это простится. Шавки с шумом высасывали сок из креветок, не участвуя в общем разговоре, изредка бросая беспокойные взгляды на Серого, который взахлеб хохотал над каждым простеньким анекдотом, что рассказывали приятели, точно впервые их слышал.

— Да он действительно женится! — снова высказал предположение один из одноклассников, и Серый зашелся смехом.

Лишь Степа с Пашей, оцепенев, сидели напротив, будучи не в силах улыбнуться.

— Да-да, женюсь! — подскочив, замахал он руками. — И всех приглашаю на свадьбу, если она состоится! Мы будем веселиться и радоваться жизни!

Серый готов был по-щенячьи завизжать от счастливого состояния, какое внезапно наполнило его. Глотнув пива, прослезился, и все снова удивленно посмотрели на странного приятеля.

— Не обращайте на меня внимания! — прошептал он. — Мне просто хорошо с вами, легко-легко! Подул бы ветер, я оторвался бы от земли и полетел! Правда, полетел бы!