Настоящие мужики детей не бросают

1

Затвор чуть примерзал на морозе и время от времени «Никон» приходилось отогревать за пазухой, зато, когда он работал, Смирнов снимал без перерыва всех подряд, ловя улыбку, блеск глаз, неожиданный поворот головы, но постоянно возвращался к пятилетнему Саше, ради которого и примчался на окраину Москвы, несмотря на подлый мороз и мерзкую простуду, с которой уже неделю таскался на ногах. Фотограф же, как нарочно, приехал сюда месяц назад в осеннем пальтеце, и немудрено было простудиться. Но и это его мало беспокоило по сравнению с тем, что подходили к концу деньги. Столица их заглатывала с такой жадностью, что он, казалось, даже не успевал вытаскивать их из кармана. Хотя отправлялся в Первопрестольную почти со штукой баксов в кармане.

— Улыбочка, моя рыбочка, лей, лей, не жалей, веселей, задорней! — приплясывая вокруг деток, тормошил каждого Смирнов. — Что за кислая капуста на лице? А это уж совсем не лицо, а целая кастрюля кислых щей! Приказ по группе: согнать со щек и с ушей всю лимонную кислоту! Улыбаемся, веселимся, скачем, прыгаем, ведь скоро Новый год, елки-подарки! Сашок, большой вершок, нос с губами набекрень! Улыбочка — наливочка, а глазки — сказки! Веселятся все! Если парень не болтун, он великий хохотун! Кто такой, мне покажите, подружиться прикажите! Ах, какой лихой игрун, наш счастливый хохотун! Хохочи, веселись да за пузо держись!

Одна цветная пленка кончалась, он тут же заряжал другую, заводясь сам и разжигая детей, то кружил их в вихревом многоголосом хороводе, то заставлял скакать и прыгать, и все без исключения веселились от души: смеялись, хохотали как заводные. Никакой клоун бы их так не зажег, не растормошил, не заставил ходить на головах.

Воспитательница Полина Антоновна Артюхова, полнеющая сорокалетняя дама, стоя на взгорке и прикрывая варежкой нос от злого ветерка, степенная и медлительная, которую, казалось, трудно было чем-то удивить, раскрыв глаза, не отрываясь, смотрела на Сан Саныча. И было чему изумиться. Сто шестьдесят три сантиметра вместе с вязаной шапочкой, худенький, щупловатый, с легкой, ныне модной небритостью на узком с цепкими и пронзительными глазами лице. А когда фотограф задумывался, а потом начинал снимать, в нем вдруг появлялся неожиданный шарм, то обаяние творческого человека, которое всегда подкупает женщин. Как говорят, на улице встретишь — пройдешь и не заметишь, а тут как черт из табакерки, вихрь энергии, силы и могущества. Он крутил детьми, как хотел, и те подчинялись ему радостно и беспрекословно.

Сан Саныч пришел тише воды ниже травы. Покраснел даже. Робко спросил: «Можно я детей поснимаю?» Полина Антоновна десятый год в «Солнышке», так их четыреста пятьдесят седьмой называется, и хорошо знает что почем. Все садики давно между московскими фотографами расписаны, директрису они щедро подкармливают, и та чужого, со стороны, не пустит. Большая цветная групповая фотография и три индивидуальных снимка стоят рублей триста — четыреста. В группе тридцать человек. Итого десять тысяч за один-два дня работы. В их детсаду десять групп. Сто тысяч с одного садика. За неполный месяц работы. Какой дурак не будет держаться за такую работу? Да директриса ее уволит, если Полина Антоновна другого приведет. А потому она посмотрела на Сан Саныча с сочувствием. Но он тут же разгадал ее взгляд: дошлым оказался этот сто шестьдесят три сантиметра с кепкой.

— Мадам, вы не так меня поняли! Я поснимаю для себя, бесплатно и никакого бизнеса для себя не извлеку! — воскликнул он. — Скажу по секрету, скоро биеннале, то есть международная фотовыставка. Посвящена детям, будущему всего человечества, и я хочу в ней поучаствовать, а для этого мне надо поймать тот самый редкий кадр, который… ну, вы понимаете, — загадочно улыбнувшись, вдруг промычал он и продекламировал: — Искусствочко, искусство ребеночек чужой! Белла Ахмадулина.

— Какая Ахмадулина? — не поняла Полина Антоновна.

— Вот и от меня, Полина Антоновна, потребовал священной жертвы Аполлон! Я все бросил и пришел к вам… — таинственно, не скрывая своей симпатии к ней, вздохнул Сан Саныч. — К вам за помощью! Могу открыться: из всех жертв, что вы видели когда-нибудь в этом дряхлеющем городе, я самая замечательная!

— Ну раз самая замечательная, то что ж… — расцветая, многозначительно промурлыкала Полина Антоновна, как-то невольно втягиваясь в дурацкую игру, смысла которой она не понимала, внимая лишь огню его глаз.

— Данные совершенно проверенные, можете не сомневаться! Да и так видно… — напыжившись, фотограф театрально вскинул вверх руку. — Разве нет?

— Можно кое-что обнаружить, — помедлив, согласилась воспитательница. — При тщательном досмотре.

— Да вы сама ирония! А сколько я ее искал, мыкаясь по белу свету! Как мне ее не хватало! — сокрушенно прорыдал он и, вытащив платок, незаметно утер нос. — А я всем ребятишкам фотографии сделаю. Бесплатно!

Последний довод, собственно, и расположил Полину Антоновну к незнакомцу, хотя его всхлипы и шуточки показались ей чрезмерными, она фигляров не уважала, а любила людей основательных и степенных, какой была и сама. Но не терпела и рвачей-фотографов, которых приводила директриса.

— Завтра с двенадцати до часа тридцати у нас прогулка, подходите, пощелкайте, но если вы вздумаете потом продавать ваши фотографии, я сдам вас в милицию. С нашими съемщиками мы заключаем трудовой договор, а потому и не пытайтесь меня обмануть!

— Я — Смирнов Сан Саныч, — изобразив трагическую мину на лице и подавая ей руку, отрекомендовался он. — Прошу любить, а жалованья мне не надо!

И на следующий день ровно в полдень он снова появился, затеяв всю эту шумную кутерьму, наблюдать за которой было так любо-дорого. Полина Антоновна с восхищением следила, как Сан Саныч ловко заводил ребятишек, и они готовы были исполнить любую его шутливую затею. А самое главное — они все без устали резвились и совсем не чувствовали холода.

«Ну уж теперь-то они заснут и два часа их пушкой не разбудишь, а я успею сбегать в овощной за цветной капустой, — с облегчением подумала Артюхова, ибо директриса заставляла следить их за порядком, и в спальных комнатах всегда находились двое-трое, кому никак не давался дневной сон. — Этот биеннале из них всю дурь выбил!»

Ей с утра вдруг захотелось жареной цветной капусты с маслицем. Ни с того ни с сего. Она вспомнила, как долго и нудно возятся блатные фотографы, чтобы снять один групповой кадр. Всех детей измучают, пока снимут, не говоря уже о том, что лица у всех фотографов надутые и страшные, словно их только что до икоты напугали.

Но, наблюдая за странным фотографом, Полина Антоновна заметила: Сан Саныч почему-то чаще других снимал одного мальчика, Сашу Смирнова, своего однофамильца, кстати, чем-то на него похожего. Интересно, знает ли сам съемщик об этом или это получается у него случайно?

— Замерли, застыли, кто где стоял, улыбаться во весь рот, чтоб запрыгнул бегемот! — зычно крикнул Сан Саныч, и ребята застыли как вкопанные.

Смирнов тотчас выбрал ракурс и моментально сделал групповой снимок.

— Не замерзли? — потирая рукой красноватый кончик носа, спросил Сан Саныч.

— Нет! — завопили дети.

— А вот наша Полина Антоновна, кажется, превратилась уже в Снежную королеву! Не допустим такого злодейства! А ну-ка, дети, взяли свою любимую воспитательницу за руки и пробежались с ней по всей площадке!

Дети с воплями накинулись на дородную в каракулевой шубе Полину Антоновну и, вопя, потащили ее за собой. Детсадовская мама поначалу сопротивлялась, но напор озверевшей малышни был столь сильным, что через несколько секунд она побежала, подгоняемая всеми, и минуты через две Смирнову пришлось спасать ее от не в меру возбужденных ребятишек.

— Ну знаете, Сан Саныч, вы очень опасный человек! — раскрасневшись и хватая ртом мерзлый воздух, с досадой и удивлением проговорила Полина Антоновна ему на прощание. — Все! Прогулка закончена! Дети, построились в пары и быстро в садик! Раздеваться, мыть руки, готовиться к обеду!.. Шагом марш!

Полина Антоновна даже сама себе удивилась: вместо нежно мурлыкающего голоска, каким она обычно разговаривала с детьми, в ней вдруг открылась генеральская стать, и дети, мгновенно разбившись по парам, сами без лишних понуканий дружно зашагали к детсадовскому крыльцу.

— Как только жена при такой вашей неуемной энергии с вами справляется? — идя следом за детьми, кокетливо спросила у Сан Саныча воспитательница.

— Увы, не справилась, — грустно усмехнулся он.

— Вы разошлись? — Взгляд воспитательницы невольно увлажнился.

— Хуже.

— Что же может быть хуже? — не поняла Полина Антоновна. — Не дает развода?

— Она меня бросила, — признался Смирнов.

— Вот как? Ради другого?

Он кивнул.

— Интересно было бы на нее посмотреть, — надменно поджав губы, задумалась воспитательница, и он не понял, что Полина Антоновна имела в виду.

Фотограф сразу же разгадал: она одинока и бездетна. На таких обычно лежит свой невидимый контур полутени. Смирнов лишь взглянул на нее в объектив, как сразу его обнаружил. А кроме того, от детсадовской мамы исходил стойкий и сладковатый запах парфюмерной смеси из пудры, крема, духов и помады. И это тоже знак одиночества. Пробыв с ней рядом минуты полторы, фотограф настолько им пропитался, что впереди сидящие всех возрастов женщины в автобусе оборачивались и с иронией на него посматривали. Одна же, черноволосая, в белой «паутинке», одарила таким жгучим и пытливым интересом, что Сан Санычу стало не по себе. За те четыре года, что он прожил без жены, да можно сказать, вообще без женщин, Смирнов совсем отвык от таких откровенных взглядов.

С замерзшими стеклами и припорошенный инеем изнутри автобус натужно скрипел, с трудом одолевая один поворот за другим, и Смирнов, не ощущавший уже кончиков пальцев в своих осенних чешских туфлях, с тоской ждал, когда шофер объявит долгожданную остановку метро, чтобы нырнуть в урчащее тепло подземки и немного отогреться. Но они ехали и ехали и, казалось, совсем в другую сторону от метро. В Сан Саныче вымерзли уже все мысли, кроме одной, ради которой он и примчался в Москву, но еще десять минут такой дороги, и он превратится в окоченелый труп.

«Обо мне, наверное, напишут в газете, — с усмешкой подумалось ему, — поскольку я буду первым человеком, замерзшим в городском автобусе».

Черноволосая незнакомка неожиданно снова обернулась, метнула в него пучок искр, и Смирнова бросило в жар.

— Метро «Медведково», конечная, — чихнув, простуженным голосом прохрипел в динамики шофер. — Всего вам доброго!

Контуры лиц медленно появлялись на листах фотобумаги. Лицо Сашки выплыло первым. Сначала ракурс вполоборота, потом крупно вся мордашка, залитая смехом, на общем плане среди мальчишек, потом снова крупно, с раскрытым ртом, еще через секунду — с гримасой радостного заговора и тайны. Смирнов вытащил, промыл последний, двадцатый отпечаток с крупным планом своего тезки, подошел с ним к большому зеркалу и внимательно сравнил, поглядывая то на себя, то на фотоснимок. Все было так схоже в конфигурациях их лиц, носов, ушей, мимики, что Смирнов громко и победно хмыкнул. Чутье его не обмануло.

— Контратипчик! — радостно воскликнул он.

Старый армейский приятель Денис Морозов, у которого он остановился в Москве, услышав, что Сашка приехал искать своего сына, сначала изумился, а потом обрадовался.

— Мужик измельчал, чего тут говорить, — сидя с ним на второй день за рюмкой «Привета» на кухне, бубнил он. — Даже я поначалу посмотрел на тебя, как на идиота! И многие так! Потому что нынешнему мужику дети не нужны! Зачем они ему? И бабы не нужны. Отдуплиться он всегда найдет с кем, а слушать ее поучения или советы — это уж увольте! Я свою через месяц прогнал! Собрал вещички, засунул в багажник и отвез к теще. Та пришла, а в прихожей и тапочек нет! Уля-улю! И замок тут же сменил. Прощайте, говорю, мадам, нам с вами не по пути! Ох, как они раздраконились! Как базлать начали! Хорошо, у меня участковый внизу живет, нормальный кореш, я его всегда по утрам опохмеляю. Живо поднялся, страху на нее нагнал, и та быстро замолкла.

— А ты ее сюда не прописывал?

— Еще чего?! Я и впустил-то в надежде, что начнется эра чистоты и порядка. Сам видишь, у меня более-менее. С мытьем полов лишь напряженка, а порядок я люблю. Сам помнишь, папаня наш, капитан Пирогов, приучил! — Денис мечтательно улыбнулся. — И вот женился. Прихожу первый день после работы, смотрю вокруг, волосы дыбом: все разбросано, стаканы на полу, ковер в варенье, на телевизоре сальные пятна, колбаса на кровати. Оказывается, приходили подружки, они чаю попили, новости посмотрели. Я, конечно, дал вводную, надеясь, что на следующий день все восстановится. Что ты! Еще хуже! Пыль на телевизоре! А гундеж беспрерывный: давай купим то, давай купим это. И способ воздействия один: дам себя приласкать, если тотчас после этого поедем в магазин за подвесной мраморной мыльницей. Я говорю: хорошо, раздевайся! Так она лежит, сволочь, мне отдается, а в глазах, вижу, одно: как бы побыстрей соскочить и в магазин поехать. Я как на все это посмотрел, сразу же сказал себе: Денис, всеобщая тревога, враг на пороге!

Он махнул рюмку водки, крякнул, закусил огурчиком, помолчал, с трудом вспоминая, зачем все это другу рассказывал. Но через мгновение вспомнил.

— Так вот я про тебя! Ты прав, кореш! Хрен с ними, с бабами, а мужика должен воспитывать мужик! Конечно же она его спихнула со своей шеи, а парень сейчас лопает казенную кашу и думает: ну то, что мамка бросила, это понятно, бабы, они и в Африке не кенгуру, но чтобы пахан обо мне не вспомнил, это западло! И если сейчас сына не найдешь, он тебе никогда не простит! Тем более его и зовут, как тебя: Сашка Смирнов! Ты «Смирновскую» пил? Такая же крепость между мужиками должна быть! А иначе погибнем! Эти бабы нас быстро сактируют, точно говорю!

Денис работал охранником в одной престижной рекламной фирме. Через пару дней, проникшись сочувствием к трудностям друга, он притащил Смирнова к себе на работу, познакомил с молодым компьютерщиком, и тот при нем за полчаса взломал какой-то министерский банк данных, вытащил списки детей, живущих в интернатах, в московских домах ребенка и детдомах, посещающих московские сады, выпечатав с помощью принтера всех Александров Александровичей Смирновых, родившихся пять лет назад. Увы, места рождения в этих списках не уточнялись. Полных тезок оказалось не так уж много, несмотря на столь распространенную фамилию, всего двадцать мальчишек по Москве, и Саша Смирнов из «Солнышка» стоял последним.

Фотограф попросил также найти адрес жены, но, как компьютерщик ни старался, ее следов отыскать не удалось. Не нашел он имени супруги в списках москвичек, что лишь удвоило энергию Сан Саныча по поиску сына, ибо увезти его за границу она не могла: для таких акций требовалось разрешение мужа, хоть и бывшего.

С того счастливого мгновения прошел уже месяц и десять дней. Первый отпуск закончился, но Сан Саныч, уезжая из Нижней Курьи, попросил у начальства сразу два месяца, ибо не отдыхал он три года подряд, пристроив пока на свое место лучшую свою ученицу, понимая, сколь нелегкая миссия предстоит ему в Москве. Так оно и случилось. Он каждый день мотался по столице в поисках своего единственного Смирнова. И тут помогла профессия фотографа, но каждый раз при встрече с очередным тезкой сердце несчастливого отца замирало, его бросало в озноб, и он готов был заключить в объятия сына, которого видел последний раз, когда тому исполнилось десять месяцев и один день.

Тогда он пришел домой и нашел на столе записку: «Милый, обожаемый мой Сашенька! Я уехала, так уж получилось, уехала далеко-далеко, в столицу, а там, видимо, еще дальше. Нет, ты ни в чем не виноват! В чем ты можешь себя обвинить? Ни в чем! Ты меня любил, и я тебя любила. Я тебя и сейчас люблю. Пишу второпях эти строки, потому что через полчаса самолет, и спазмы сжимают горло, так не хочется с тобой расставаться! Но, любимый мой, единственный, я не могу больше жить в этом странном городке с жутким названием Нижняя Курья, да еще за тысячи километров от Москвы, Петербурга и других крупных центров, где люди живут совсем иначе, радостнее, лучше! Нет, ты вдумайся только: Нижняя Курья! Незнакомец спросил меня: «Это что за город?» Я сказала: «Нижняя Курья». Он с грустью покачал головой и, взглянув на меня, без всякой усмешки спросил: «А вы тогда нижнекурьяйка или нижнекурийка?» И этим убил напрочь. Я поняла: больше так жить нельзя. Я в тот же вечер заговорила с тобой, но ты не захотел меня слушать. И вот я решилась. Сына забираю с собой, а если мы соберемся вдруг уехать насовсем в Израиль или еще куда-нибудь, то я дам тебе знать, ты приедешь и заберешь его. Я люблю тебя, но так жить больше не хочу. Когда-нибудь ты проснешься и поймешь меня. Прощай и не ищи! Твоя Александра».

Да, ее тоже звали Саша. И тоже Смирнова. И тоже Александровна. Она была чуть выше его, примерно на полголовы. Длинноногая, стройная, с нежной улыбкой и рыжими, вьющимися, до плеч волосами.

Давно влюбленная в него Люся, его приемщица, проявщица и ученица, работавшая вместе с ним в фотографии, морщилась и, сдерживая слезы, вещала: «Стервоза она! С рыжими счастья не будет, вот увидишь! Их Петр Первый и Чайковский боялись, а в нашем городе она одна такая! Больше нет, я точно знаю!»

Сашенька, когда он ей пересказывал эти байки, радостно хохотала и хлопала в ладоши, каждый раз требуя: «Ну что там еще Люська обо мне рассказывала, выкладывай!» — и Сан Саныч, приходя на следующий день в фотографию, требовал от своей приемщицы очередных пророческих отзывов.

— Она же ведьма, это видно! У нее на левом соске черная родинка, об этом во всех книгах написано: если ведьма, то обязательно на левом соске! Проверь, если хочешь!

Сан Саныч пришел домой, проверил, и все сошлось. Саша смеялась до слез, а Смирнов никак не мог сообразить, где Люся могла видеть Александру обнаженной.

— Может быть, вы в бане встречались?

— Я не хожу в баню, ты же знаешь.

— Тогда где?

— Выкинь это из головы! Нигде!

Но он не мог выкинуть и заставил Люсю признаться во всем. Та сообщила, что об этом ей сказал гитарист Коля Солонец, с которым рыжая раньше крутила роман. Смирнов был уязвлен, но рассказывать жене об этом не стал. Фотограф ревновал ее ко всему миру, но любил еще больше. Он и Сан Санычем стал себя называть, едва познакомившись с ней. Потому что для него она всегда была Александра Александровна. Или «рыжая Александра».

Это был тот редкий случай, когда, казалось, сама судьба свела их в этом маленьком городке со странным названием Нижняя Курья. И он свято в это верил, потому что они оба сразу же влюбились друг в друга и даже не представляли себе, что смогут когда-то расстаться. Так было. И когда Александра сбежала, первое время он ждал, что она вернется, что записка всего лишь розыгрыш, шутка, жена позвонит и скажет: «Ну что, родненький, испугался?!» «Испугался», — ответит он, и она вернется.

Но она не возвращалась, хотя он терпеливо ждал, даже ходил на почту, предположив, что она забыла адрес и отправила письмо на «до востребования». Однако и там ничего не было. Над ним потешались. Люся приносила салаты, куриные котлеты, морсы и компоты, отбивные и пироги с вязигой, тайком стирала ему рубашки, любила преданно и беззаветно, никого близко к нему не подпуская, точно зная, что рано или поздно он сдастся и женится на ней. И он потихоньку сдавался. Разрешил сначала стирать его рубашки, потом оставаться у него на ночь и лечь с ним в постель, потом принести к нему свои тапочки, затеять уборку в квартире. Но через месяц взбунтовался, ибо пришел странный перевод из Москвы на две тысячи рублей, откуда непонятно, будто Александра звала его к себе. Однако кто-то из знакомых приехал из Москвы и сообщил, что Сашка улетела с новым мужем на постоянное место жительства в Австралию, а сына отдала в детдом. Тогда-то Сан Саныч собрал все свои сбережения и ринулся в Москву искать и забирать сына.

Люся в дождь бежала за вагоном и кричала: «Я буду ждать! Позвони! Приезжай быстрее!»

И вот его поиски подходили к концу. Каждый раз, когда Сан Саныч понимал, что очередной Саша Смирнов вовсе на него не похож, или встречался с его мамой, которую видел впервые, то сокрушенно вздыхал и с трудом приходил в себя. Один Денис верил, что его сын найдется, и обещал ему даже помочь выкрасть парня, если возникнут сложности. Изредка Сан Саныч сравнивал себя с Остапом Бендером, искавшим вместе с Кисой Воробьяниновым бриллианты в дюжине стульев, но каждая новая неудача приближала его к сыну, может быть, поэтому он с такой отвагой и лихостью провел последнюю съемку, приворожив к себе без исключения всех юных воспитанников.

Он приклеил на прищепках двадцать фотографий Саши Смирнова и не спеша расхаживал мимо них, вглядываясь в лицо мальчишки. Замечал вдруг родинку или особенный изгиб уха, шеи, подбородка и бежал к зеркалу сличать со своим изгибом. И если находил такой же, то подпрыгивал от радости. После двухчасовых пристальных изучений Сан Саныч пришел к выводу: да, это его сын. Контратипчик. Александра, скорее всего, вышла замуж, взяла новую фамилию, а у сына, видимо, решила не менять, собираясь уезжать за границу. Что ж, значит, Смирнов вовремя появился. Зов сердца.

На двух фотографиях за оградой детсада стоял странный субъект, напряженно наблюдая за детьми. Сан Саныч не обратил бы на него внимания, если б не дикий, почти сумасшедший взгляд, нацеленный на детей. Неизвестный был одет в темно-синее длиннополое пальто и в старую бобровую шапку.

«Больной! — тотчас определил про себя Сан Саныч. — Вот уж кому-то не повезло, если один из этих мальчишек его сын!»

Он готов был тотчас же, несмотря на мороз, помчаться обратно в садик, но Саша, как и все в его группе, по неделям находился на круглосуточном содержании, родители забирали детей домой лишь по пятницам. Сегодня четверг, пятнадцать тридцать. Еще целые сутки до этой встречи. Денис на дежурстве, придет завтра утром.

Сан Саныч оглядел клетчатое пальто на сыне, простенькую кроличью шапчонку и нахмурился: Александра могла бы и получше заботиться о сыне. Хотя бы шубку купила. Его вдруг осенило: наверное, тот, с кем она хотела сбежать, бросил ее и теперь бывшая супруга живет одна, едва сводя концы с концами. Конечно же так оно и есть, как он раньше не догадался. И к нему вернуться стыдно, а уж тем более о помощи попросить, и одной нелегко. Его лицо вытянулось от нахлынувшего вдруг сострадания к ней, и он еле сдержал слезы.

Зашел в ванную, плеснул воды на лицо, отдышался. Но уже через минуту Сан Саныч представил самое худшее: она продает себя, чтобы заработать на жизнь. Вот почему и отдала сына в круглосуточный сад. Смирнов не выдержал, выскочил на кухню, налил полстакана водки и залпом выпил. Если б он знал адрес Александры, он бы сейчас пешком пошел к ней.

2

Провожая друга на волнующую встречу с сыном и одолжив ему по такому случаю свои теплые ботинки, белый шарф и свитер из верблюжьей шерсти, Денис предложил:

— Хочешь, пойду для поддержки?

Сан Саныч задумался. Чем ближе подходил час решающего объяснения, тем большая робость им овладевала. Шутка ли, прийти и сказать: «Саша, я твой отец!» От одной этой мысли у него темнело в глазах и отнимались ноги. А потому поддержка друга ему вовсе бы не помешала.

— Вот ты придешь к ней, к примеру, домой, а там амбал на пороге! — бросал Морозов.

— Какой амбал?

— Ну ты же сам говорил, что она вполне может и того, телом подрабатывать, — смутился дружок. — А у них там у каждой свой сутенер имеется. Я одного видел. Амбал такой, что мы с Арканей вдвоем не отважились ему мозги вправить.

— С каким Арканей?

— Да это неважно. Сняли двух девочек, а они нам после десерта выкатили по двести пятьдесят. И амбал в дверях. Пришлось платить, — Морозов налил по полстакана. — Хотя поначалу договаривались по сто пятьдесят!

— О чем договаривались-то? — нахмурился Смирнов.

— Да какая разница! Ну что, пойти с тобой? — Денис поставил перед ним стакан.

— Нет-нет, в таких делах свидетелей не бывает! Да и встреча с супругой, хоть и бывшей, тонкая материя, брат! — Смирнов вздохнул, поднялся, не став пить водку.

— Ты знаешь, какой зусман на улице?! Околеешь к дьяволу! Прими лучше! Пока доберешься, все выветрится! — схватив его стакан, настаивал Морозов.

— Нет, и водку не буду.

— Да ты че, как не родной?! — Денис решительно махнул полстакана. — Расслабиться надо!

— Когда все свершится, тогда и расслабимся. — Сан Саныч перекрестился на угол кухни, прошептал: — Спаси и помилуй!

— Веришь? — спросил Денис.

— А как же не верить.

— А я вот умом понимаю, что надо, а перебороть себя не могу! Точно не пускает что-то! Как приморозило…

…Сан Саныч приехал в детский сад без четверти пять. Пока ехал в промерзшем автобусе, не мог продохнуть от жары, точно пожар разгорался в груди: такой неимоверно жаркий свитер из верблюжьей шерсти подсунул ему армейский дружок. Даже лоб испариной покрылся. Он вышел из автобуса, расстегнул пальто, стащил с головы шапочку, чтобы немного остудиться. Сам не помнил, как добрел до сада, поднялся на крыльцо, вошел внутрь.

Из группы Полины Антоновны двоих уже забирали, и Смирнов, робея, вручил им групповые снимки. Те, рассмотрев их, заохали, полезли за деньгами, но Сан Саныч родителей остановил.

— Это мой подарок! Я сына снимал и решил уж всех заодно, — заулыбался Смирнов.

Он прошел в комнату воспитателей, где сидела Полина Антоновна, глядя телевизионные новости.

— Как и было обещано, вот ваши веселые воспитанники, двоим я их фото отдал, а остальным вы уж сами раздавайте! — Он протянул ей пакет с фотографиями.

Та вытащила несколько штук, взглянула и заулыбалась. Снимки получились отменные. Дети, схваченные в движении, на пике радости, выглядели столь привлекательно, что некоторых воспитательница узнавала с трудом — так преобразило их веселье.

— Да это же Леша Викулов! Ну и рожицу скорчил! Вот его мать обрадуется, она никогда его таким смеющимся не видела!

— Я бы больше напечатал, да бумага закончилась, а я так промерз за день, что не хотелось из дома вылезать, — он улыбнулся, развел руками.

— Снимки чудесные! Вы действительно достойны наград этого… ну, как его?..

— Биеннале.

— Вот-вот, биеннале! — восторженно проговорила она. — В вас есть талант, а в наше время это так важно! Кажется, простая же вещь: снять ребенка, чтобы он получился похожим на себя. Но, оказывается, это искусство! Один пришел, повеселил пару часов и все сделал так, что никто не заметил, а другой терзал и мучил весь день и ничего у него не получилось! — Детсадовская мама говорила уже больше для себя, рассматривая снимки и покачивая головой. — Но в том и состоит магия искусства…

— Полина Антоновна, можно я сам отведу Сашу Смирнова домой? — перебив ее, неожиданно попросил Сан Саныч.

Она посерьезнела, отложила в сторону снимки и долго смотрела на фотографа.

— Я знала, ради кого вы пришли, сразу разгадала, когда вы начали фотографировать. Это ваш сын?

Сан Саныч кивнул.

— Похож. — Воспитательница улыбнулась. — А она и есть та, которая вас бросила?

Смирнов шумно вздохнул, опустил голову.

— Вот уж не ожидала! Я ее видела несколько раз, мы даже как-то разговаривали о Саше, он очень живой и впечатлительный ребенок…

— Я тоже.

— Да, я вижу, — Полина Антоновна кокетливо улыбнулась и немного смутилась. — Признаюсь, что с мамой Саши не просто было общаться, она дистанцию держит. Сильный человек!.. А вы хотите примириться с супругой?

— Нет, я хотел бы сына повидать, пообщаться. Он еще не знает, что я это я…

— Я понимаю. — Она помолчала, неожиданно поднялась. — Что ж, пойду скажу Саше, чтоб он одевался, а дальше вы уж сами продолжите разговор.

Воспитательница вышла. Сан Саныч снова вытер испарину со лба: так нелегко ему дался разговор. А с Сашей и Александрой будет еще труднее. Он столько раз говорил с воображаемым сыном на самые разные темы: и о том, почему столько лет они не виделись, и о профессии фотографа — Смирнов открывал сыну и смысл великого изречения Гете «Остановись, мгновение, ты прекрасно» применительно к фотографии, — и о том, как они будут жить дальше. Теперь главное — встретиться и объясниться.

По телевизору передавали новости, на экране показывали рисунок человека, похожего на того больного, стоящего за оградой детского сада, в бобровой шапке и темно-синем пальто. Тогда днем он случайно попал в объектив его «Никона». Сан Саныч приблизился к телевизору и усилил звук.

— Изображенный на этом фотороботе мужчина лет тридцати пяти, худощавого телосложения, с длинными волосами, последний раз был одет в темно-синее длинное пальто и в потертую бобровую шапку. Он подозревается в похищении и убийстве троих малолетних детей. Всех, кто что-нибудь знает о месте нахождения подозреваемого, просим позвонить по телефонам…

На экране появились телефоны, а Смирнов, глядя на рисунок убийцы и заметив одновременно свое отражение в большом зеркале, висевшем на стене, вдруг обнаружил и свое сходство с рисунком. Тот неизвестный в темно-синем пальто на фотографии лишь отдаленно походил на него, а этот фоторобот больше напоминал Сан Саныча.

Фотограф услышал приближающиеся шаги и закрыл собой экран телевизора, боясь напугать воспитательницу, но, к счастью, картинка на экране сменилась, и дикторша стала рассказывать о погоде, обещая пургу и морозы. Вошла Полина Антоновна.

— Саша ждет вас, — волнуясь, доложила она, держа руки у груди. — Вы только не спешите все сразу выкладывать, он мальчик живой, впечатлительный…

— Я понимаю.

Они вышли из детского сада, взявшись за руки. Саша обрадовался, узнав, что его отведет домой фотограф. А увидев много своих фотографий, сделанных Сан Санычем, мальчишка готов был броситься ему на шею.

— А трудно научиться фотографировать? — вежливо поинтересовался Саша.

— Непросто, но я тебя научу.

— Правда? — воскликнул он.

— Если ты захочешь!

— Конечно захочу!

— Значит, заметано! — Смирнов-отец подмигнул мальчику.

По дороге они зашли в супермаркет. Сан Саныч купил бутылку золотого шампанского, большую коробку конфет и шоколадку для Саши.

— А вы к нам в гости идете? — не выдержав, спросил малыш.

— Если ты меня пригласишь, я готов, — улыбнулся Сан Саныч.

— Я попрошу маму, чтобы она тебя пригласила. Можно?

— Конечно можно.

Малыш замолчал, а Смирнов никак не мог найти подходящую тему для продолжения разговора. Не учить же мальчишку на ходу понятию ракурса или точки съемки и не объявлять ему по дороге о своих отцовских чувствах. Обычно дети задают взрослым массу вопросов, а тут и Саша молчал. Если б он учился, можно было бы поговорить о том, что им задают на дом и кто из учителей ему нравится.

«Что же они в детском саду-то делают? — мучительно вспоминал Сан Саныч. — Неужели только носятся, орут и мутузят друг друга? Должны же их чему-то учить?!»

— А тебе нравится Полина Антоновна?

— Она хорошая, — сказал Саша.

«Воспитательницы бывают хорошие и плохие, это и дураку ясно», — ядовито усмехнулся про себя Сан Саныч.

— Ты знаешь, я хочу сказать тебе одну важную вещь, — наконец решившись, проговорил он. — Ты только не волнуйся, мы же с тобой мужчины, верно?

— Мы мужики! — поправил его Саша.

— Правильно, мужики! — воодушевился Смирнов. — А значит, умеем держать себя в руках!

— Мне Полина Антоновна сказала, что у вас тоже фамилия Смирнов и зовут вас Саша-Саша, как меня, это правда?

— Да, правда, — еле слышно выговорил фотограф.

— Но ведь если у людей одинаковые фамилии и имена, значит, они родственники? — подытожил Саша. — Разве совсем чужие люди могут иметь все одинаковое?

— Нет, совсем чужие не могут…

Сан Саныч так разволновался, что на мгновение даже остановился, дабы перевести дух.

— Мы уже пришли! — оглянувшись, радостно выкрикнул мальчик. — Вон мое окно на третьем этаже!

Он подбежал к своему подъезду, набрал код, щелкнул замок. Спустился лифт, они молча поднялись на третий этаж, остановились перед дверью квартиры и несколько секунд стояли, словно ждали, что хозяйка откроет сама.

— До звонка я еще не достаю, — тихим голосом напомнил Саша.

— Да, я как-то не подумал об этом, — усмехнулся Сан Саныч, дотронулся до кнопки звонка, но никаких звуков не услышал.

— Надо сильнее, у нас заедает, — подсказал мальчик, — а починить некому.

Смирнов нажал посильнее, и послышалось тихое мурлыканье. Он напрягся, попытался улыбнуться, но почувствовал, что губы не раздвигаются. Послышались шаги. Сан Санычу даже захотелось сбежать. Почему-то вспомнился гоголевский Подколесин из «Женитьбы», который, видимо, испытал точно такой же страх, если не выдержал и сбежал из-под венца.

Послышались шаги. Смирнов уже приготовился нежно выговорить: «Здравствуй, Александра!» — но дверь распахнулась и на пороге появилась незнакомая женщина. Это случилось так неожиданно, что Сан Саныч потерял дар речи. На молодой женщине был ярко-зеленый шелковый халат, туго стянутый в талии и прикрывающий ноги, с большим пикантным вырезом на груди, подчеркивающий тугие, нежные яблочки груди и тонкую длинную шею.

Незнакомка оказалась чуть постарше Александры и почти одного роста с Сан Санычем. Густые темно-каштановые волосы, острый длинный нос и глубокие темные глаза. Она вежливо скользнула взглядом по Смирнову, не отметив в нем ничего особенного. Увидев же Сашу, удивилась.

— А я попросила дядю Толю за тобой заехать на машине. Ты же любишь кататься на машине, и он пообещал ровно в шесть за тобой заехать в детсад. — Она взглянула на часы. — Сейчас только половина. Саша, что случилось?

— А я дядю Сашу пригласил в гости, — тут же нашелся мальчик. — Он нас вчера всех фотографировал! И меня фотографировал. Вот посмотри, как здорово получилось!

Он протянул матери фотографии. Та бегло их просмотрела, кивнула, улыбнулась.

— Хорошие фотографии! Сколько я вам должна? — Она приветливо обратилась к фотографу.

— Вы мне ничего не должны. Это подарок.

— Да, но… — Незнакомка смутилась, перебирая снимки. — Их слишком много!

— Я готовлюсь к фотовыставке и попросил разрешения у Полины Антоновны поснимать ребят, а в благодарность за их помощь принес им снимки. У меня фотобумаги не хватило, я бы больше напечатал…

— Так давайте я вам заплачу, и вы купите себе фотобумаги.

— Нет-нет, у меня есть деньги, я просто не хотел выходить, потому что было холодно.

— Перед Рождеством всегда так…

— А его зовут Смирнов Сан Саныч, как и меня! — радостно выложил Саша, и незнакомка тотчас вспыхнула, сразу почувствовав опасность.

— Это правда? — спросила она.

Фотограф кивнул.

— Саша, зайди в дом! Ну же! Мне надо поговорить с Сан Санычем! — Голос ее сразу изменился, посуровел, как и взгляд.

Мальчик помедлил, переступил через порог, и она сразу же прикрыла за ним дверь.

— Откуда вы? — спросила она.

— Вы взяли его из детдома? — тотчас задал даме встречный вопрос Смирнов.

— Я спрашиваю: откуда вы?!

— Это мой сын…

— Нет! — В ее глазах промелькнул испуг.

— Это так. — Он шумно вздохнул, потер виски, поморщившись от неожиданной боли.

— Я вам не верю!

— Вы ведь взяли его из детдома, не отпирайтесь, я знаю, что это так! Зачем нам лгать друг другу, я не хочу причинять мальчику боль, я люблю его, мы должны думать о нем, а не о наших амбициях, приоритетах и черт знает о чем! — страстно заговорил он. — Поймите, я…

— Я его вам не отдам! Не отдам! И вы никогда не переступите этот порог! Даже не надейтесь! И уезжайте из Москвы! Вы молоды, найдите достойную женщину и создайте новую семью, что вы, как крохобор, ползаете по чужим сусекам!

— Я не крохобор…

— Убирайтесь! И чтобы я вас никогда больше не видела, иначе вы пожалеете, что пришли сюда! Забирайте свои фотографии! Они мне не нужны!

Она сунула ему пачку фотографий, оттолкнула его и захлопнула дверь. Сан Саныч потоптался на месте и стал спускаться вниз. Ему было плохо. Кровь так стучала в висках, что казалось, тонкая кожица не выдержит и лопнет. Лишь вывалившись во двор и подставив лицо резкому морозному ветру, постояв так минуты две, он почувствовал, как боль в висках стала понемногу утихать.

Он ожидал всего, но только не такого поворота. Его рыжая Александра отдала мальчика в детдом, чтобы ей при отъезде из России не потребовалось разрешение отца. Пока он чухался, эта дамочка Сашку усыновила… Мысль неожиданно остановилась, и он присел на скамейку, чтобы ее не вспугнуть.

«Она еще не усыновила его, она только собирается это сделать, потому что фамилия-то осталась прежняя! — радостно закричал он про себя. — С документами долгая волокита, и она не успела это сделать! Не успела!»

Но как он докажет, что это его сын? Документы увезла рыжая, а копию он не захватил. Надо возвращаться в Нижнюю Курью, брать копию, ехать сюда, подавать в суд, а за это время дамочка Сашку усыновит, сменит фамилию, переменит квартиру, район, и ему опять придется потратить несколько месяцев, чтобы их разыскать. Нет, надо договариваться сейчас. Хватит просить милостей у природы. Это его сын, и точка. Вот отправной пункт. Все остальное лирика. Надо радоваться, что у мальчишки нашелся настоящий отец.

— Это же гены, черт возьми, гены, зов крови, а не клюквенный сок! — вслух решительно проговорил он. — Это же контратип! Контратипчик!

Ветерок стал покусывать его за щеки. Сан Саныч решительно направился к подъезду, но дверь была закрыта, а код, который набирал Саша, он не запомнил. Однако ждать пришлось недолго. Подошел один из жильцов, и Смирнов успел проскользнуть за ним следом. Он взбежал на третий этаж, нажал на кнопку, но звонка не последовало.

«Она отключила звонок, — усмехнулся он, — ну что ж, придется постучать! Мы не гордые!»

Он застучал в дверь. Через несколько секунд хозяйка ее открыла и бесстрашно взглянула на него:

— Есть звонок, зачем же стучать…

— Вы его отключили!

— Он заедает, надо нажимать посильнее, — сердито заметила она. — Проходите!

Она двинулась в глубь квартиры, и Смирнов, оглянувшись, никого позади себя не нашел. Значит, приглашение было адресовано ему. Это уже интересно.

Сан Саныч вошел в прихожую, быстро разделся, взял фотографии, пакет с конфетами и шампанским, прошел в гостиную.

Саша с заплаканными глазами, шмыгая носом, смиренно сидел на тахте вместе с матерью. Так встречают гостей, когда в доме объявился покойник.

«Сашка устроил скандал, и потому меня впустили», — тотчас догадался Сан Саныч.

— Я забыл передать вам фотографии, — он положил их на стол. — Было бы жалко, если б я их утащил. Они хорошие, я старался! Я ведь считаюсь хорошим фотографом. Нет, правда, печатался во многих журналах, в том числе и специальных, выставки свои есть, награды… Хотя поговаривают, что бывают и лучше меня, но я их пока не видел. Я тут случайно прихватил шампанское с конфетами и хотел бы выпить за столь приятное знакомство… — он улыбнулся, выставил бутылку на стол. — Это, быть может, и великое нахальство с моей стороны, но так уж получилось, хотя я человек застенчивый…

— Это чувствуется, — не без иронии заметила хозяйка.

— Меня зовут Сан Саныч Смирнов, я — фотограф, — представился он, поднялся и отдал поклон.

— Я тоже Сан Саныч Смирнов, — приободрившись, ответил мальчик, привстал и кивнул головой, подражая Сан Санычу.

Хозяйке такой запев совсем не понравился. Она хмуро молчала, не собираясь ни с кем знакомиться.

— Это моя мама, ее зовут Нина Платоновна, — представил Саша.

— Очень, приятно! — Смирнов привстал, шаркнул ногой и поклонился.

— Мне тоже приятно, — улыбнулся малыш.

— Ну ладно, коли познакомились, неси, Саша, фужеры! Они на кухне, — смирилась она, поднялась, поправила скатерть, достала из серванта печенье. Вы есть хотите?

— Я хочу! Мы оба хотим! — выкрикнул Саша.

— Нет-нет, я не хочу! Я еще днем поел!

— Саша, открой холодильник, там тарелки с колбасой, ветчиной, салаты, неси все сюда! — крикнула Нина Платоновна.

— Но вы же кого-то ждали, готовились, а я все съем, — забормотал Сан Саныч.

— Будем надеяться, не все съедите! — по-прежнему сохраняя неприветливое выражение лица, парировала Нина Платоновна. — А уж коли так случилось, что вы вдруг объявились, давайте сядем и сразу обо всем договоримся. Еще одна встреча с вами мне ни к чему! И ребенка травмировать я вам не дам!

— А вы мне понравились, и я был бы не против встретиться с вами еще… — Он столкнулся с ее суровым взглядом и осекся.

За десять минут Нина Платоновна с таким блеском сервировала стол, что Сан Саныч восхищенно всплеснул руками.

— Да вы просто фея, волшебница! — восторженно воскликнул он.

Хозяйка усмехнулась, но по сдержанной усмешке было заметно, что ей приятно слышать похвалы в свой адрес.

— Садитесь к столу, Сан Саныч!

— А дядю Толю не будем ждать? — Фотограф еще не успел выговорить два последних слова, как тотчас понял, что задавать этот вопрос ему вовсе не следовало: Нина вспыхнула, а Саша тотчас помрачнел. — Нет, если не будем, то…

Он сел за стол. Нина Платоновна с сыном расположились напротив. Она решила разговор о сыне с этим новоявленным папашей пока не заводить, а дождаться Толю Климова, которого сама пригласила на семейный ужин. Они познакомились с ним два месяца назад. Капитан угрозыска летел на задание, но, увидев ее на улице, остановился, купил букет роз и вручил ей.

— Если меня сейчас не убьют, мы поженимся! — страстно объявил он. — Ваши имя и фамилия?

— Нина Платоновна Асеева.

— Я найду вас, Нина Платоновна!

И он помчался дальше. Асеева усмехнулась и почти забыла об этом происшествии. Однако через два дня Климов заявился к ней на работу с простреленным плечом, одна рука была на перевязи, а в другой он держал букет роз, сообщив, что, как только его оперативники Нину разыскали, он сразу же сбежал из больницы.

— Вы сумасшедший! — сказала она.

— Горбатого могила исправит, — легко вздохнул он. — Но я люблю тебя!

Сразу на «ты» и сразу без забрала. Нина хоть и не любила таких сумасшедших и напористых, но Климов ей понравился. Высокий, плечистый, мужественный, если не сказать, бесстрашный, с открытым, красивым лицом, этакий русский Ален Делон. Капитан был уже дважды женат, но в свое оправдание поведал, что женщины сначала влюбляются в него, а потом, возненавидев его работу, уходят.

— Почему вы считаете, что я не уйду? — усмехнулась Нина.

— Потому что вы деловая женщина и сами цените независимость, — уверенно проговорил он. — Тут мы схожи!

Он заблуждался. Когда-то она и вправду была такой. По этой причине, отчасти, и разошлась с мужем, который считал, что удел жены вить семейное гнездышко и метать жратву на стол. Но не только по причине ранней и неосознанной независимости. Она вдруг почувствовала, что не испытывает к мужчинам той неодолимой тяги, какую питали многие ее подружки, взахлеб, до одурения, млея и тая в крепких мужских объятиях. Нет, ей нравилось, когда за ней ухаживают, дарят цветы, объясняются в любви, но чтобы так бегать за ними, это уж никогда. Хочется вам — бегайте сами, а я посмотрю. Просто она была такая, самодостаточная, как уточнил бы ее босс, у которого Нина работала переводчиком, точнее, начальником иностранного отдела, ибо в ее подчинении были еще одна переводчица и секретарь. Генеральный директор Нины любил структурирование и емкие формулы.

Года два-три назад Нине понравилась бы эта фраза о независимости, но сегодня она не считала это великой женской доблестью, но и опровергать Климова не стала. Ей вдруг захотелось выйти замуж, и она даже всерьез подумала о предложении капитана. Но сначала он должен подружиться с сыном. Она и Сашку взяла год назад из детдома, чтобы создать семью: первый неудачный аборт лишил ее надежд самой родить ребенка, — и теперь все зависело от того, подружится ли ее лихой кавалер с сыном, полюбят ли они друг друга. Нина понимала: парню нужен отец, и бесстрашный Климов, как никто, подходил для этой роли. И вдруг в этот серьезный момент появляется сумасшедший папаша, у которого нежданно проснулись родительские чувства, в надежде, что все бросятся ему на шею. Этого не будет, она сама выберет для сына отца, достойного и ее тоже.

— Угощайтесь, Сан Саныч! — холодно предложила хозяйка, пододвигая гостю салат с крабами.

— У нас же шампанское! — кивнув, спохватился он.

Он стал открывать. У него всегда это плохо получалось, и Смирнов обычно обливал сладкой шипучкой гостей, но на этот раз пробка громко выстрелила, а пенная струя следом не выплеснулась. Сан Саныч и сам удивился.

— У меня никогда так не получалось! Чудеса в решете!

— Попробуйте эту селедочку с черносливом, — предложила хозяйка.

— Никогда не ел селедку с черносливом, — заулыбался он.

Сан Саныч попробовал и с восхищением покачал головой:

— Вкусно!

— Сашке тоже нравится!

— Ну так! — весело фыркнул Смирнов и подмигнул сыну. — Одна же кровь…

Он не закончил, потому что улыбка мгновенно слетела с лица Нины Платоновны, и оно снова посуровело.

— Я хотел сказать, что мы с младшим Сан Санычем любим все необычное и ценим изысканный вкус! — Смирнов взглянул на сына. — Верно, Сашок?

— Еще бы! — в точности как фотограф фыркнул мальчишка и подмигнул гостю.

Нина Платоновна без всякой радости наблюдала, с каким восторгом ее сын смотрит на придурковатого незнакомца: что уж он нашел в нем такого особенного? Остроносый и хвастливый, с жуткими амбициями, как все коротышки. Чарли Чаплин без котелка, усиков и тросточки. Лишь взгляд его темно-зеленых грустных глаз располагал к себе. Им почему-то хотелось доверять. Но она сказала себе: «Он твой враг, он пришел сюда, чтобы украсть твоего сына, и ты не должна расслабляться! Надо дождаться капитана Климова, чтоб тот навсегда избавил тебя от этого человека! Все!»

3

Полина Антоновна отпустила почти всех воспитанников, оставались двое мальчишек, чьи родители раньше половины седьмого в детсад вырваться не могли, и, уединившись, вновь с восхищением принялась рассматривать фотографии хохочущих воспитанников. Она неожиданно решила не раздавать снимки родителям, а устроить тематический стенд, посвященный прогулке. Придумать смешные надписи, и никто не пройдет мимо, и все, в том числе и директриса, увидят эти фотографии, да и такую инициативу трудно будет не похвалить, но самое главное — узрев яркие портреты своих деток, родители потребуют, чтобы в конце года, перед поездкой на дачу, их любимых чад снимал бы только Сан Саныч. По всему было видно, что он нуждается в дополнительном заработке: не от хорошей ведь жизни фотограф щеголяет в жуткий мороз в тонком пальтишке. И вообще ему нужна другая жена: верная, заботливая, понимающая. Да хотя бы такая, как она, Полина Антоновна. Все равно из этой запоздалой встречи у него ничего не получится. Разбитую чашку не склеишь. А если и соединятся, то она его снова бросит.

«Он странный, этот Смирнов, очень странный и совсем не понимает своего счастья», — мечтательно улыбнувшись, вздохнула про себя воспитательница.

Ее взгляд упал на экран телевизора, который работал постоянно, она увидела фоторобот маньяка и обомлела: на нее жутковато смотрел Сан Саныч. Полина Антоновна прибавила звук и узнала, что разыскивают убийцу троих детей. Почти минуту воспитательница сидела в оцепенении, не зная, что ей делать. Потом ее словно обожгло: ведь она сама вручила Сашу Смирнова этому маньяку-фотографу. Не поверить в то, что маньяк и фотограф, назвавшийся Сан Санычем Смирновым, одно и то же лицо, Полина Антоновна не могла: слишком очевидным было это неожиданное сходство между ними: та же легкая небритость на щеках, узкое лицо, но самое главное — тот же пристальный взгляд, глазки-буравчики, пронзающие насквозь. На какое-то мгновение ее словно парализовало. Она несколько секунд неподвижно сидела на стуле, потом стала тихо раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь сообразить, что же теперь ей делать. Если мальчик убит, ее не только выгонят с работы, но могут возбудить и уголовное дело: воспитательница не имела права отдавать ребенка чужому человеку. Ее обвинят в соучастии, посадят в тюрьму, где она и недели не выдержит. А это смерть.

Едва это страшное слово возникло в сознании, как из-под тумбочки, на которой стоял телевизор, выполз большой черный таракан, похожий на огромного жука, и засеменил к теплой батарее. Таких огромных Артюхова еще не видела.

— Господи, спаси! — задрожав от страха, прошептала Полина Антоновна.

…Климов, чертыхаясь в душе, сидел в кабинете Волкодава, как все звали за глаза начальника уголовного розыска, который после традиционной выволочки и ора, взбадривавшего в большей степени самого полковника, немного успокоился и, покуривая, стал заслушивать информацию о проделанной работе. Часы показывали четверть седьмого, хотя в шесть капитан пообещал Нине заехать за Сашкой в детсад.

Никакой вечерней планерки не ожидалось. Но начальника вызывало на ковер высшее руководство, он пришел обозленный, срочно собрал следователей и оперативников и часть своих тумаков переадресовал подчиненным. Старлей Сережа Кравец, напарник Климова, в восемнадцать десять должен был позвонить и предупредить Нину, что капитан срочно выехал на задержание и будет позднее. Прикрытие дурное, но уж какое есть. Ссылаться же на придурка начальника и того хуже. Судя по всему, совещание раньше семи не закончится, и к Нине капитан примчится в восемь, не позднее. Может быть, так оно и лучше. Прогибаться нельзя. Он еще в постели с ней не валялся. Хоть оперативник и чувствует, что это его баба, но кто знает, какие у нее тараканы в голове. Да и нрав красавицы казачий. Слишком независимо она себя держит, видимо рассчитывая, что известный в своих кругах сыщик будет бегать за ней, как собачонка. Пока еще за ним бегают. Стоит только свистнуть. Вот сблизятся, капитан убедится, что другой ему не надо, тогда и с Сашкой начнет наводить мосты. Но тут без проблем. Возьмет мальца с собой на стрельбище, даст ему пострелять, и парень его. Какой пацан не растает, выстрелив из настоящего «макарова».

В кабинет заглянул испуганный Кравец, заметил, что начальник немного успокоился, и лишь после этого вошел, пригибая спину и голову, как это делают зрители, заходя в зал во время киносеанса, двинувшись в сторону капитана.

Климов и Кравец быстро сблизились, несмотря на то что были совсем разными людьми. Капитан импульсивный, неуправляемый, дикий. Старший лейтенант — спокойный, твердый, идущий больше от рассудка и логики. И тем не менее они нуждались друг в друге и каким-то странным образом даже дружили.

— Позвонила воспитательница из четыреста пятьдесят седьмого детсада: маньяк выкрал твоего Сашу Смирнова!

— Так его и так! — тут же выматерился Климов. — А ты удрать собирался!

— Если я не приду, меня из дома выгонят!

— Да брось ты! Баб надо в кулаке держать! С чего воспитательница решила, что это маньяк?!

— Она опознала его по фотороботу, но уже потом, когда он ушел, забрав ребенка!

— Нине звонил?

— Нет.

— Что у вас там стряслось, капитан! — прервав одного из выступающих, рассердился начальник.

— У нас ЧП, маньяк захватил новую жертву! — поднявшись, доложил Климов.

— Этого только не хватало!

Полковник поморщился и схватился за левую щеку: он уже второй день не успевал попасть на прием к стоматологу. На утреннюю просьбу отпустить его к зубному врачу генерал рявкнул: «Поймаешь маньяка, хоть на курорт поезжай!»

— Разрешите отбыть на место происшествия? — попросился Климов.

— Разрешаю, но о своих действиях докладывать мне лично через каждый час!

— Слушаюсь, товарищ полковник! — не скрывая своей радости, отрапортовал Климов.

Они выехали на двух машинах, через полчаса примчавшись в четыреста пятьдесят седьмой. Капитан со старлеем остались в детском саду, чтобы допросить воспитательницу, остальных Климов отправил прочесывать окрестные закоулки и подъезды. Маньяк любил расправляться со своими жертвами именно в таких местах.

В небольшой комнате воспитателей пахло нашатырем и валерьянкой. Перепуганная Полина Антоновна, увидев сыщиков и предъявленный ими фоторобот, закивала головой и подробно рассказала все о фотографе с того момента, как тот впервые пришел в детский сад, как виртуозно фотографировал детишек и этим завоевал ее доверие, как разжалобил своим рассказом о неудавшейся семейной жизни, как захватил мальчика и скрылся.

— Что значит — захватил? — нахмурившись, не понял Климов.

— Ну как же, я была просто не в состоянии возражать, он завладел сердцем мальчика и ушел!

— Ну и при чем тут «он завладел сердцем мальчика», если вы сами разрешили ему забрать его?! — поморщившись, рассердился Климов. — Вы видите его второй раз в жизни, черт возьми, он посторонний вашему воспитаннику, никто, и вы разрешаете чужому человеку отвести несмышленого пацана домой!

— Да, но я не знала, что он маньяк! — смутившись, пробормотала Полина Антоновна.

— Вы считаете, убийца был обязан вам доложиться, кто он такой, откуда и сколько сопляков замочил до этого?! Так, что ли?! — язвительно спросил капитан.

— Ну почему, я не об этом…

— А о чем вы?

— Видите ли, это не ординарный человек, он яркая, художественная личность!

Климов с интересом посмотрел на воспитательницу. Будучи опытным сыщиком, обладавшим острой интуицией, он всерьез отнесся к этому заявлению. Как правило, серийные убийцы, которых долго не могут поймать десятки лучших оперативников, люди весьма необычные. Начальству это невдомек, оно обычно вопит: как так, десять одного не в силах выследить?! Да, не в силах, ибо такой изувер не десяти, а сорока лучших ментов стоит.

— Так в чем же неординарность нашего похитителя? — полюбопытствовал Климов.

— А вот, посмотрите! — Полина Антоновна передала капитану пачку фотографий. — Он сделал их за час!

Сыщик вместе со старлеем стали рассматривать снимки. Климов был потрясен: столь мощная энергия яростно выплеснулась на них. Оба оперативника еще никогда не видели столько хохочущих детских лиц, а потому с удивлением разглядывали фотографии.

— Но почему они все ржут? — не понял Кравец.

— Он их веселил, смешил, — словом, работал клоуном. И надо сказать, делал это мастерски, — заметила воспитательница.

— А почему нет фотографий Саши Смирнова? — поинтересовался капитан.

— Он забрал их с собой, чтобы отдать его маме.

— В чем он был одет? — спросил Кравец.

— Темное осеннее пальто…

— Темно-синее, — уточнил старлей.

— Не очень синее, но темное, — поправила Полина Антоновна. — Вязаная шапочка на голове…

— Вязаная шапочка? — нахмурился Кравец. — А не старая бобровая шапка?

Климов бросил сердитый взгляд на дотошного старлея, которого всегда интересовали второстепенные детали, и тот утих.

— По нашим данным, столь ярких артистических талантов за этим потрошителем не наблюдалось, — задумавшись, промычал капитан.

— Видимо, с каждой жертвой он открывает новые грани своей натуры, — усмехнулся старлей.

— Чтоб ты язык проглотил! — тут же обрезал его Климов. — Думай, что несешь!

— А может быть, Саша дома? — робко предположила Полина Антоновна.

Сыщик взглянул на фоторобот и скептически поджал губы.

— Это было бы слишком хорошо, — проговорил он, — хотя эту версию можно проверить…

Зазвонил мобильный у капитана, и воспитательница вздрогнула. Он вытащил телефон, отошел в угол:

— Слушаю!

— Мы нашли труп мальчика, капитан! — доложил старший поисковой группы.

— Что?! — выкрикнул капитан.

— К сожалению, этот негодяй успел скрыться, его видели местные жители, опознали по фотороботу, а мы вот опоздали. Мальчик еще был теплый, когда мы на тело наткнулись… Я тут с Егорычевым остался, жду «скорую», остальных послал прочесать соседние дома, вызвал подмогу из местного ОВД. Ты подъедешь?

— Где вы?

— Рядом. Абрамцевская, шесть, четвертый подъезд, там как раз утром сломался кодовый замок…

— Мы сейчас будем!

— Полковнику сам сообщишь?

Климов поморщился. Попадать под горячую руку полковнику ему совсем не хотелось, но и перекладывать неприятные обязанности на других он не любил.

— Ладно! — Он отключился, взглянул на притихших Кравца и Полину Антоновну, не сводивших с него глаз.

— Что-то случилось? — не выдержав, спросила она.

— Нашли труп мальчика.

У воспитательницы приоткрылся рот, губы задрожали, и она, закрыв лицо руками, разрыдалась.

Капитан вышел из комнаты воспитателей, позвонил полковнику, доложил о происшедшем. На удивление, тот воспринял это сообщение спокойно.

— Поймай мне его, Климов! Костьми ляг, но поймай! Иначе зуб меня доконает! А я не буду его вырывать, пока мы не схватим этого потрошителя! Ты меня слышишь?

— Слышу, товарищ полковник.

— У тебя когда-нибудь зубы болели?

— Болели.

— Тогда ты знаешь, что это такое и какую жуткую боль я испытываю! Будь здоров, капитан!

Он отключился, а Климов готов был вдребезги разбить телефон о стену.

Стрелки часов показывали уже семь вечера. В шесть Климов обещал заехать за сыном и привезти его домой. Прошел час, он даже не позвонил. Асеева была так этим уязвлена, что даже не могла слушать Сан Саныча. Конечно, капитан позвонит, расскажет, что гонялся за опасным преступником, посчитав сей служебный маневр достаточно весомым, чтобы не чувствовать за собой никакой вины. Все мужики такие. Их правота не подлежит обсуждению, а обстоятельства значительнее, чем сама истина. И женщина, по их представлениям, сделана из ребра Адама и дана им в утешение. Потому мужики ее и любят. Как же не любить свое ребро?

Она обратила внимание на сына, который с горящими глазами слушал рассказ фотографа, и ей стало не по себе.

— Настоящая фотография — это вспышка воображения художника. Я увидел вас такими в своем воображении: смеющимися, прыгающими хохотунчиками — и такими запечатлел на пленке! — обращаясь к сыну, увлеченно рассказывал Сан Саныч.

— А если б увидели плачущими, вы бы заставили их плакать? — поинтересовалась Нина.

— Я никого никогда не заставляю: ни смеяться, ни плакать, ни злиться. — Фотограф с простодушной улыбкой посмотрел на нее, и она смутилась.

— Саша, ставь чайник и тащи вишневое варенье!

Мальчик кивнул и убежал на кухню.

— Вы не боитесь доверять ему спички? Я не к тому, что Саша подожжет или…

— У нас плита с искрозажигателем.

Он снова взглянул на картину, висевшую на стене. На ней обнаженной была изображена хозяйка, сидящая спиной к зрителю. Она держала в руках старинное овальное зеркало, и зритель мог подробно разглядеть красивое и страстное лицо девушки, мечтающей о любви. Теплый утренний свет проникал сквозь шторы полуоткрытого окна, и ветер развевал ее волосы.

— Этот портрет когда-то написал мой первый муж, — заметив взгляд гостя, объяснила Нина.

— Хороший портрет.

— Потом мы развелись, и он уехал в Америку. Там женился, потом развелся, потом снова женился. Сейчас опять разводится…

— А я из Нижней Курьи. Вы спрашивали, откуда я. Это такой маленький городок на Урале, — помолчав, сказал Сан Саныч. — На реке Кама. Один берег высокий, а другой низкий. Я живу на высоком. Дом стоит в корабельных соснах. Они тонкие, певучие, с легкой опушкой наверху. Осенью выпадает синий туман и пахнет смолой. Алмазные капельки на иглах. Все устлано ковром желтых иголок. Тихо и тепло. Можно остановиться и подумать. Мы разучились жить наедине с деревьями, разучились их понимать. А они живые. Умеют говорить. У них хороший язык. Простой и доходчивый. Порой они впадают в тоску, порой веселятся и смеются, как дети. А иногда они молчат. И это удивительное молчание. Они далеко не глупые существа, надо сказать. Я люблю с ними разговаривать. Вам это может показаться смешным, но я нисколько не рисуюсь и не считаю такие вещи блажью. Есть потребность — говори, нет ее — ходи, засунув руки в карманы. Никто никого не принуждает. И мы не должны принуждать друг друга. Она уехала четыре года назад, когда Саше был годик. Просто забрала ребенка и улетела. И я все эти годы ждал, что она вернется. А потом услышал голос сына… Нет, правда, это было ночью, во сне. Он плакал и звал меня. Я еще крепился, думал, сон от тоски. А потом мне сообщили, что жена отдала его в детдом, и я не выдержал. Подумал: как это, при живом отце сын сирота?! Это же неправильно. Взял и приехал…

— А почему она уехала?

— Нижняя Курья — это маленький городок. Даже своего театра нет. Фотография, где я работаю, почти что культурный центр. Жена давно рвалась оттуда, а я как-то прижился. Меня там все знают, любят, уважают. И я всех знаю. Я там нечто вроде знаменитости. Мои фотографии часто публиковались в центральных журналах, в «Огоньке» несколько раз, в географических сборниках, за рубежом. Призы разные давали. Как приз получу, так в местной газете сразу статья с портретом. Все приходят, поздравляют, приносят вино, а один фермер в честь меня недавно целого барана зарезал. Люди смешные, но добрые. И мне трудно с ними расстаться. А она, девушка молодая, эффектная, понятное дело, скучала. У нас в Курье тоже телевидение центральное показывают, она смотрела, смотрела и сбежала… Конечно, я сам виноват. Для молодой девушки, да еще красивой, маленький городок — это как смерть. Она так и говорила: «Хуже смерти!»

Нина внимательно слушала его исповедь. Из тех скупых данных, что ей рассказали при усыновлении, об отце Саши не было сказано ни слова. Молодая мама, оставляя ребенка, лишь отмахнулась от этих вопросов и бросила: «Да ну его!»

— Отец оставил мальчику только отчество, — презрительно усмехнулась при встрече с приемной матерью директриса, — и думаю, что вы никогда о нем не услышите.

Потому Нина так неприветливо его и встретила. А теперь ей было стыдно.

— Извините, я не знала, — пробормотала она.

Пришел из кухни Саша, принес заварной чайник и чашки.

— Умница мой! Молодец! — похвалила сына мать.

Смирнов открыл коробку конфет, пододвинул сыну, улыбнулся.

— Вы поешьте что-нибудь! — предложила Нина. — Полный стол всего, я так старалась, а вы ничего не съели!

Она схватила стеклянную миску с салатом оливье, положила гостю три большие ложки, сгребла ему на тарелку семги, сухой колбасы, ветчины.

— Куда вы столько! Едок из меня еще тот! Я люблю чаи гонять…

— Я прошу вас, поешьте! — Она посмотрела на него с такой мольбой, что Сан Саныч кивнул и стал есть.

— А салат очень вкусный, — похвалил он. — Кстати, сейчас в выставочном зале проходит международная фотовыставка, там мои работы. Можно сходить посмотреть. Завтра как раз суббота. Вы свободны?..

— Я еще не знаю, меня в субботу иногда вызывают на переговоры, — неуверенно проговорила Нина.

— Мы могли бы с Сашей и вдвоем сходить, если вы не против…

— Нет-нет, мне тоже интересно!

— Так пойдемте втроем! — загорелся Смирнов.

— Пойдем, мама! — попросил Саша.

— Конечно пойдем! Одну секунду!

Нина набрала номер мобильного гендиректора.

— Алексей Владимыч, это Асеева, у нас как завтрашний график: трещит, лопается?.. Вот как, понятно… Значит, я могу быть свободна?.. Спасибо. — Она заулыбалась, положила трубку и незаметно выдернула розетку соединительного шнура: ей неожиданно расхотелось видеть Климова. — Ну вот, завтра я свободна!

— Тогда предлагаю общий сбор на двенадцать ноль-ноль! Есть возражения?

— Нет! — радостно выкрикнул Сашка.

Климов взглянул на труп с перерезанным горлом, на выражение ужаса, застывшее на лице мальчика, его худенькое, скрюченное в судорогах тельце, широко распахнутые голубые глаза, казалось, заглядывающие в душу, и тут же вышел из подъезда, жадно захватал ртом морозный воздух, чтоб только его не стошнило. Еще не хватало перед своими опозориться. Сыщик не раз видел самые разные трупы: и обезображенные, и полуразложившиеся, с обрезанными носами и ушами, но с выражением такого мерзкого ужаса на чистом невинном лике — никогда. Конечно же все это усилилось и тем, что был убит сын его возлюбленной, хотя капитан ни разу не видел Сашу, а потому сказать, что перед ним тот самый Смирнов, которого он должен был забрать из детсада, с уверенностью не мог.

Задувал злой ветерок, и милиционеры предпочитали сидеть в подъезде, несмотря на трупик ребенка. Он их почему-то не очень беспокоил.

— Ребята спрашивают, как оформлять, Смирновым? — подойдя к капитану, поинтересовался Кравец.

В отличие от меховой кепки и простенькой «аляски» капитана, старший лейтенант щеголял в желтой ондатровой шапке и в дубленке. Оделся он по-парадному еще и потому, что обещал жене подъехать к ее начальнице на юбилей, она праздновала его в кафе, гости собирались к пяти, и Сережа был обязан купить юбилярше дорогой букет цветов. К пяти он не успел и не смог даже дозвониться до кафе: там катастрофически был занят телефон. Кто-то, видимо, нарочно снял трубку. Шел уже девятый час, и дома его наверняка ожидает скандал: жена очень просила прийти и не опаздывать.

— Не знаю, как оформлять! Я ее пацана в глаза не видел! — Климов поежился, потер ухо о жесткий воротник куртки, закурил. — Позвони! Ее зовут Нина Платоновна Асеева.

— Может, ты сам?

— Не могу. Если это ее сын, то получается, я отчасти виновен, обещал забрать и не забрал…

— Но маньяк же в пять вечера его прихватил, и ты тут ни при чем! — горячо возразил старлей.

— Кто будет разбираться: на час позже, на час раньше! — махнул рукой капитан. — Должен был взять и не взял, а пацану горло перерезали, вот вся истина. И как я ей скажу? Просидел на долбаной оперативке, а парня увели и…

Приехала «скорая» и судебный медэксперт. Они осмотрели тело.

— Известно, что за мальчик, откуда? — спросил врач.

— Предположительно Саша Смирнов, воспитанник детского сада номер четыреста пятьдесят семь, — заявил капитан. — Эти данные по заявлению воспитательницы Артюховой. Мы сейчас их уточняем, — он бросил сердитый взгляд на Кравца.

Тот отошел в сторону, вытащил мобильный, согревая руки, набрал номер Асеевой. После серии длинных гудков старлей отключил телефон.

— Почему-то никто не отвечает, — удивился он.

— А ты не понимаешь почему? — хмуро усмехнулся Климор. — Любая мать давно бы с ума сошла и отправилась на поиски сына. Вот и она где-то бегает. Скорее всего, Саша Смирнов, девяносто девять процентов из ста! — подойдя к врачам, объявил капитан. — Что же мне так не везет?! И зима, как назло, морозная!

Он выскочил хоть и в теплых, но полуботиночках, собирался же ехать к даме, на вечеринку, а угодил на жмурика. В подъезд же, где еще работали криминалисты, заходить ему не хотелось. И без того все ясно.

Вернулись оперативники и милиционеры, опрашивавшие жителей. Никто ничего не видел, за исключением тех, кто опознал преступника по фотороботу.

— Артюхова говорит, у него «Никон» был? — вдруг спросил Климов у Кравца.

Старлей кивнул.

— Но ведь это дорогая игрушка, с ней профессионалы только шастают. Он что, действительно фотограф?

— Судя по тем фотографиям, которые нам показывала Артюхова, он крепкий профи.

— Значит, надо искать фотографа с дурными наклонностями. Грязного педофила. Придется завтра прошерстить все фотоателье, фотосалоны, Дом фотографии, показать снимки этого виртуоза мастерам своего дела, они же должны по почерку знать каждого. Тогда можно предположить, что наш потрошитель долго скрывал свою профессию, но тут, увидев мальчишку, испытал жуткую похоть, не выдержал и раскрыл себя. Как такая версия?

Несмотря на шапку, теплую дубленку и сапоги, Кравец пританцовывал от холода, морщился от злого ветра, теребя время от времени мочки ушей, но в теплый подъезд из-за капитана тоже не уходил. Выслушав версию Климова, старлей состроил кислую гримасу.

— Что, не нравится?

— Ты понимаешь, когда она рассказывала, ну, воспитательница эта, как маньяк снимал ребят, как ерничал, веселился, что-то не очень это вяжется с серийным убийцей-психопатом, — заметил старший лейтенант. — На нем уже три трупа, а он под дурачка работает! До тебя это доходит?

— До меня бы сейчас стакан граненый дошел с заветной жидкостью! — отозвался Климов. — Все мозги выморозило, ни хрена не соображаю! Да, кинули нам подарочек под Новый год! Полковник этот еще со своими зубами, мать его так! Если я этого сукина сына найду, я до суда дело доводить не буду! Я башку этой скотине продырявлю! Представляю, как Нинка там с ума сходит! Баба совсем недавно этого мальца усыновила и была самой счастливой! Нет, я точно его пристрелю, попадись он мне только, этот сукин сын!

4

Она искренне хохотала взахлеб, наблюдая, как фотограф показывает подслеповатого, неуклюжего журавля-интеллигента, в меру грустного и рассеянного, который ест салат оливье, обнюхивая и пробуя отдельно каждый кусочек. Сашка задыхался от счастья и радости.

— Да вам надо было в актеры идти, у вас талант! — восхищенно приговаривала Нина, хлопая в ладоши.

— Да бросьте, какой из меня актер, — отмахивался Смирнов, — это так, чтобы потешить публику. Моя жена часто грустила: маленький город, никаких развлечений, даже театра, и вот зимними вечерами я наряжался в какой-нибудь костюм и пел романсы. У меня неплохой голос. Хотите, я спою?

Нина пожала плечами, взглянула на Сашу. Тот смотрел на отца завораживающим взором.

— Спойте!

— Сейчас! Айн момент! — Сан Саныч сделал серьезное лицо, преисполнился великой грусти, потом в его глазах блеснул слабый огонь, и он запел старинный романс «Когда еще я не пил слез из чаши бытия…».

У Смирнова действительно оказался нежный и приятный тенор. Он так легко выводил мелодию, глубоко сопереживая тому, о чем пел, что Нина с сыном заслушались.

— У вас и голос хороший! — удивилась Нина.

— Мерси, мерси! Это от матушки. Еще я умею фокусы показывать. Простые, но… Хотите?

И, не дожидаясь разрешения, он показал несколько простых фокусов: с платком, двумя веревочками и с тремя шариками. Саша смотрел на Смирнова, раскрыв рот.

— Это очень простые трюки, я их выучил по книжке, но тут все дело в отработке разных приемов, их надо довести до такого автоматизма и ловкости, чтобы зритель ничего не заподозрил, — кротко улыбнулся Сан Саныч и в довершение всего под радостный вопль сына вытащил из уха еще два шарика.

— Я нисколько не удивлюсь, если вы скажете, что умеете танцевать, играть на скрипке или гитаре, пролезать в игольное ушко и вышивать гладью, — рассмеялась Асеева.

Она уже с симпатией смотрела на этого невысокого остроносого человека, который в первые минуты никак ей не показался, а проще говоря, совсем не понравился. Теперь же Нина не могла оторвать от него восторженного взгляда.

— Не стоит переоценивать мои таланты, — засмущался Смирнов. — Всему виной скука маленького провинциального городка, когда после пяти вечера, особенно зимой, улицы пустеют, а пойти некуда, сидеть же дома перед телевизором надоедает, и ты вдруг начинаешь разучивать фокусы или всерьез по нотам выпевать старинный романс. А потом оказывается, что это кому-то интересно.

Сан Саныч вдруг оторвал от руки указательный палец и, сотворив гримасу ужаса, стал рассматривать свою ладонь без него. Все замерли, столь натурально это произошло, только без крови. Глаза маленького Саши наполнились слезами, так сильно он испугался, но фотограф, заметив мальчишеский испуг, тут же приставил палец на место и рассмеялся.

— Фокус-покус! — воскликнул он.

— Нет, вы и вправду артист! — восхитилась Нина Платоновна.

Смирнов вдруг подскочил и лихо отбил чечетку, а потом еще такую замысловатую дробь каблуками, что Саша даже выскочил из-за стола, чтобы посмотреть на его ноги. И фотограф повторил ее еще раз.

— Здорово! — восторженно воскликнул мальчик.

— Вот теперь, кажется, все, — улыбнулся Сан Саныч. — То есть талантов больше нема!

— А умение фотографировать?! — напомнила хозяйка.

— Так об этом я уже говорил. Новых талантов больше нет, хотя… — он задумался. — Нет, это не талант!

— А что, что?! — загорелся Саша.

— Я еще умею готовить. Гурьевская каша, к примеру, ни у кого такой вкусной не получается. Даже глава местной администрации лично приходил и просил сварить для него. Он с детства ее обожает, а у меня получалось лучше, чем у всех нижнекурьинских поваров.

— Почему, это тоже талант! — подтвердила Нина.

Сан Саныч почувствовал в ее голосе сдержанный холодок и тут же пошел на попятную.

— Нет, вы готовите превосходно! И салат ваш, а уж селедка с черносливом, я такой никогда не ел, честное слово! — Фотограф даже потянулся за блюдом, но Нина его оборвала:

— Перестаньте! Я сама знаю, что у меня ничего не получается! Вроде стараюсь и продукты хорошие, но каждый раз чего-то не хватает! То соли, то перца, то сахара. Иногда чувствую, чего-то не хватает, но чего — сама не знаю! Мой первый муж, художник, в еде был непривередлив. Мог поужинать вареной картошкой с солеными огурцами с превеликим удовольствием. Изредка, по воскресеньям, я пыталась что-то приготовить. Вытаскивала большую кулинарную книгу с картинками и пыталась вникнуть в смысл будущего колдовства. Но что пишут в книгах? Полкило того, двести граммов этого, щепоть по вкусу. Я все так и делала! Без отступлений. И запах поначалу возбуждал аппетит. Так вот когда он начинал есть мою стряпню, то постепенно приходил в уныние, и даже мое обнаженное тело не могло из него вывести. Так что я немного понимаю, что такое пища земная, — вздохнув, усмехнулась Нина.

Настойчиво замурлыкал входной звонок. Хозяйка вздрогнула, поднялась, краска смущения тронула ее щеки. Она надеялась, что капитан уже не придет.

— Это, наверное, Толя, один мой знакомый. Я пригласила его посидеть, — оправдываясь, проговорила она.

Она поднялась, прошла в прихожую, открыла дверь. На пороге, радостно ухмыляясь, стоял Климов. Глазки расползались в стороны, поскольку он успел хлебнуть водки: двести пятьдесят для согрева и сто пятьдесят для храбрости, закусив при этом хлипким бутербродом с двумя тонкими кружками колбасы. Он и не думал, что его развезет. За праздничным сытным столом он спокойно брал полкило и мог после этого, как толстовский Долохов, выпить, стоя на подоконнике одиннадцатого этажа еще бутылку шампанского. Однажды такой рискованный трюк он уже проделал. И ничего, не упал. А тут его неожиданно повело.

— Привет! — Увидев напряженное лицо Нины, он тотчас смял глупую улыбку и внезапно помрачнел. — Прости, дорогая, я не сумел его уберечь…

Последние слова Климов пробормотал почти про себя, и Нина их не услышала.

— Я думала, ты вообще не придешь…

— Так получилось. Нас вызвали, мы, как всегда, под козырек, рванули туда, а там… Ужас! Я не удержался, выпил…

— Я вижу.

— Меня до сих пор еще всего корежит! А потом этот жуткий холод, вот мы немного и согрелись. Можно войти?..

— Стоит ли?

Нина все еще стояла на пороге, надеясь, что капитан образумится и уйдет, ибо он едва держался на ногах.

— А как же! Я пришел, чтобы выразить свои соболезнования! Я не сумел его спасти, прости меня!

Он упал на колени и опустил голову.

— Кого ты не сумел спасти? — не поняла она.

— Твоего мальчика. Я не забрал его, и он погиб!

— Кто погиб?!

— Твой сын.

— Ты белены объелся или у тебя уже белая горячка началась?! — рассердилась Нина.

— Какой белены, я сам видел его труп. — Климов попытался подняться на ноги, но не смог.

— Пошел отсюда, дурак! — Асеева оттолкнула сыщика и захлопнула дверь.

Она вернулась в гостиную, где Сан Саныч показывал сыну фотографии и объяснял, как он их снимал.

— В фотографии очень много значит ракурс, угол зрения. Вот если посмотреть на тебя снизу, то сразу вырастут нос, губы и подбородок, а глаз вообще не будет видно. Если сверху — то оттопырятся волосы и лоб, ну и так далее. Ракурс очень важное понятие! Как посмотреть на человека, чтобы затенить его недостатки и вывести на свет достоинства или наоборот!

— Вот почему актеры всегда такие красивые! — войдя, подхватила разговор Нина. — Я тут недавно увидела на улице Олега Меньшикова, он какой-то щупленький, неказистый, нос какой-то острый! А на экране такой сильный, красивый!

— Кто приходил, мам?

— Да так.

— Кто?

Снова настойчиво замурлыкал звонок. Теперь уже взоры всех были устремлены к прихожей.

— Может быть, мне, как мужчине, выяснить накопившиеся у вас проблемы? — храбро предложил фотограф. — Я, знаете ли, не робкого десятка!

— Нет, нет, я сама!

Звонок без конца трезвонил, и Нина, разозлившись, пошла открывать. На пороге стоял все тот же Климов. На этот раз на ногах, но опираясь рукой о стену.

— Не понял? — увидев Нину, нахмурился капитан. — Меня, насколько я помню, приглашали в этот дом! Я понимаю, что привез плохую весть, но я в том не виноват!

— Какую плохую весть ты привез? — сдерживая гнев, поинтересовалась Нина.

— То, что твоего сына… — сыщик набрал побольше воздуха в легкие, чтобы произнести последнее страшное слово, как вдруг в прихожую выбежал Саша, а следом за ним и тот самый маньяк, чей фоторобот оперативник, казалось, запомнил наизусть. — Убили…

Последнее слово шепотом слетело с губ капитана, и он, не отрываясь, смотрел на маньяка и малолетнего призрака.

— А что они тут оба делают? — растерянно пробормотал Климов.

— Я тебя прошу: иди домой! — собрав всю свою волю, спокойно проговорила Нина. — Созвонимся как-нибудь! Завтра, послезавтра! Иди домой!

Она мягко отстранила его и снова захлопнула дверь.

— Все, пойдемте! Саша, чайник уже остыл, вскипяти еще! Попьем чаю! Сан Саныч ничего не ел, чем обидел меня до глубины души, — с улыбкой заметила хозяйка.

— Я же сразу сказал, что ем мало, а вот чай люблю. По большей части даже травяные: мята, душица, зверобой, брусничный лист, смородинный, березовые, липовые почки, я очень люблю разные…

Сыщик снова забарабанил в дверь, на этот раз ногой и кулаками. Нина даже изменилась в лице.

— Можно я с ним, так сказать, на дипломатическом языке, — вмешался Смирнов.

— Саша, он громила, сыщик, капитан угрозыска…

— Ничего, ничего, разных успокаивали! — с улыбкой заверил ее Сан Саныч. — Это я с виду только такой неказистый, а так могу за себя постоять!

Смирнов двинулся к двери, смело распахнул ее. На пороге с пистолетом в руках, подобно рассвирепевшему тигру, возник капитан Климов, готовый все смести на своем пути. Увидев перед собой маньяка, оперативник расширил глаза, ноздри у него стали раздуваться, он наставил свой «макаров» на Сан Саныча, и Нина, вышедшая следом за ним, в ужасе замерла, не зная, что предпринять, чтобы спасти гостя. Однако то, что произошло дальше, заставило ее удивиться еще больше. Сан Саныч правой рукой нанес легчайший удар, и сыщик неожиданно захрипел, а еще через секунду рухнул наземь, не подавая больше никаких признаков жизни.

Выскочил Сашка, и Нина тут же увела сына в глубь квартиры.

Фотограф забрал пистолет, оттащил сыщика к лифту, запихнул туда и нажал кнопку первого этажа. Двери закрылись, кабина с урчанием поехала вниз. Смирнов пожал плечами, как бы извиняясь перед капитаном, и вернулся к Нине.

— Что вы с ним сделали? — едва он появился в гостиной, тотчас воскликнула она.

— Я его усыпил минуты на три. Китайцы свидетельствуют: есть такая точка на теле, точный удар по которой мгновенно парализует человека, и с ним в это короткое время можно делать все, что захочешь. При этом совершенно неважно, какие у него кулаки и мышцы, накачан он или нет, есть ли у него оружие. К счастью, я сразу же попал… — Сан Саныч развел руками, положил пистолет на платяной шкаф. — Если завтра зайдет, отдайте капитану табельное оружие, иначе его взгреют за такую потерю!

Нина не сводила глаз с гостя. Чем больше она его узнавала, тем ярче и интереснее он раскрывался в самых разных ситуациях. Саша, точно почувствовав это, вдруг подошел к Сан Санычу и взял его за руку, словно говоря: я его никому больше не отдам, даже если ты будешь против.

— Саша, я же просила тебя поставить чайник! Мы хотели чаю попить! Сан Саныч любит чай пить.

— А пусть Сан Саныч, то есть папа, останется сегодня у нас, — предложил сын.

Нина покраснела. Слово «папа» прозвучало у Саши так естественно, будто он произносил его всегда. Ей захотелось тотчас одернуть сына, заставить его сказать не «папа», а Сан Саныч, потому что «папа» должен быть родным и для нее, но язык точно одеревенел и ей не подчинился.

— Но у Сан Саныча свои планы… — растерянно пробормотала она, будучи совсем не готова к такому повороту событий.

— Сашенька! — Смирнов упал перед ним на колени и склонил свою голову ему на грудь.

— Папа, я знал, что ты меня найдешь! Я знал, знал! — громко закричал Саша, и слезы брызнули у него из глаз.

Они замерли, застыв в объятиях друг друга. Нина тоже не могла сдержать слез. Фотограф поднялся, взял сына на руки, растерянно, не скрывая своих нежных чувств к нему, взглянул на Нину. Еще через секунду он поставил мальчика на ноги, но тот сразу же взял отца за руку.

— Когда я ехал сюда, то думал, что мой сын одинок, — глядя на Нину, со слезами на глазах пробормотал Сан Саныч. — Я ничего не хотел разрушать, поверьте мне!

— Ты останешься у нас? — спросил Саша.

— Вообще-то я могу остаться, — простодушно ответил Смирнов. — Позвоню приятелю, у которого остановился, он даже обрадуется, но если мама твоя разрешит…

Нина уже готова была наброситься на самозваного отца и, несмотря на слезы сына, прогнать его из своей квартиры, но последние слова фотографа смягчили ее гнев.

— Я не знаю, сможет ли Сан Саныч остаться, но если у него есть такая возможность, то конечно… — Она не договорила, смутилась, увидев, с какой откровенной мольбой сын смотрит на нее. — Я не против, пусть остается…

— Ты останешься? — спросил Саша.

— Я останусь.

— Вот и хорошо! — обрадовался Саша, схватил чайник и побежал на кухню.

Смирнов с Ниной остались вдвоем. Несколько секунд они молчали.

— Я все равно чувствую себя неловко, как Тамерлан, который грубо вторгся в чужие владения, хотя, поверьте мне, я хотел лишь узнать, не страдает ли мой сын и верны ли те душевные сигналы, которые я услышал от него. Я не мог поступить иначе, и если б знал, что ему хорошо с вами… — Он не договорил.

— И вы бы не приехали?

Сан Саныч несколько секунд молчал.

— Нет, я бы все равно захотел увидеть его, — сказал он. — Надеюсь, вы меня поймете?..

— Я вас понимаю, — она грустно улыбнулась.

— Считайте, что я не подошел вам в мужья и мы развелись, ведь так могло бы быть! — стремясь подбодрить ее, подсказал Смирнов. — Вы очень красивая, а я… — он, не зная, что сказать о себе, лишь огорченно развел руками.

— Что вы? — не поняла хозяйка.

— Что я? — Он вдруг огляделся по сторонам. — Если б эта комната была побольше, я бы сделал сейчас колесо!

— А вы умеете? — удивилась она.

— Умею. Меня даже хотели забрать в союзную сборную по гимнастике, но родители не отдали. Надо было ехать в Москву, в школу олимпийского резерва, а я был единственный сын у мамы с папой. Потом они жалели, каялись, но я рад, что все получилось именно так. Мы смотрим, восхищаемся нашими юными гимнастами, но это несчастные люди, согласитесь! А я счастливый человек. Вот мне и захотелось, чтобы мой сын не вырос несчастным. Маленькое желание, правда, но оно искреннее. Я все время оправдываюсь, потому что чувствую свою вину, как еще это вам объяснить, достучаться до вашего сердца…

— Не надо, я все понимаю! Не надо оправдываться! Я вижу, что вы хороший человек!

— Смотрю, а навстречу мне идет хороший человек! — улыбнулся Сан Саныч. — Не помните?

— Нет.

— Василий Аксенов, «Затоваренная бочкотара».

— Вы еще и читать успеваете?

— А что еще делать зимой в Нижней Курье?

— Ах да, я и забыла, всему виной Нижняя Курья!

— Да, Нижняя Курья, — мечтательно произнес Смирнов и неожиданно, артистически раскинув руки, как фигурист на коньках, сделал три легких круговых оборота на одной ноге.

— Браво! — похлопала Асеева.

Они помолчали. За окном, совсем близко, раздались завывания милицейской машины. Нина поежилась.

— Я боюсь, как бы капитан не очнулся и снова не пошел в атаку, — вздохнула Нина. — Сама не понимаю, чего мне в голову взбрело пригласить его в гости?!

— Да, это мужик настырный! — усмехнувшись, заметил Сан Саныч. — Особенно под спиртовым грузом. Хотя без пистолета эти лихие ребята чувствуют себя довольно неуютно. Нет, а так-то он видный, почти Джеймс Бонд, трудно устоять…

— Вы думаете, что я влюбилась в него?! — уязвленно воскликнула Нина. — Да терпеть не могу таких самодовольных и самовлюбленных павианов! Он прохода мне не давал, и я решила позвать его в гости, чтобы просто развлечь сына. Думала, расскажет Саше про сыщиков, ребенку же интересно, он детективы у меня любит смотреть…

— А вот и нет! — радостно вмешался в разговор Саша, внося горячий чайник. — Я больше люблю смотреть про путешествия и приключения!

— Все, давайте чай пить! — скомандовала Нина.

Они снова сели за стол, и фотограф доел салат оливье и селедку с черносливом.

— А селедка, кстати, весьма своеобразная, — заметил он. — Прошу меня простить, я ее недооценил! Это для настоящих гурманов!

— Вот как? — порозовев, заулыбалась Нина. — Спасибо за комплимент! Этот рецепт мне подарил один кулинар из «Метрополя». Я уж было подумала, что он подшутил надо мной.

— Нет-нет, — задумался Сан Саныч. — Только чего-то не хватает… У вас лимона нет?

— Есть.

— Принесите!

Асеева кивнула сыну, и тот, сбегав на кухню, принес лимон. Фотограф отрезал четвертинку, взял кусочек селедки вместе с долькой чернослива и выжал на них струйку лимонного сока, немного помял их, чтобы они впитали его, а затем предложил хозяйке. Та разжевала и несколько раз кивнула головой.

— Да, так вкуснее! — согласилась она.

— И я хочу! — потребовал Саша.

Сан Саныч сделал и для него такой бутерброд.

— Очень вкусно! — радостно подтвердил мальчик.

— Чувствую, вам перед отъездом придется дать мне несколько уроков! — кокетливо проговорила Нина, и Саша тотчас напрягся, помрачнел.

— Я не уеду, пока не передам вам все свои секреты! — поспешил объявить Смирнов. — А у меня их так много, что одной жизни не хватит!

— Кто вы, господин Смирнов? Фотограф, кулинар, артист?! Разве можно обладать столькими талантами сразу?!

— Я и сам думаю, что меня пора засекречивать, — рассмеялся он.

Настойчиво зазвенел звонок. Все насторожились.

— Не беспокойтесь, я открою, — тотчас поднялся Сан Саныч.

Он поднялся, прошел в прихожую, по пути готовясь дать еще один отпор капитану, но, резко распахнув дверь и приняв боевую стойку, остолбенел: перед ним стояли люди в камуфляже, в масках и с автоматами наперевес. Мгновение они смотрели друг на друга, после чего вся камуфляжная орава с диким ревом и матерясь во весь голос ворвалась в прихожую, набросилась на фотографа, повалила на пол, вонзая в него кованые сапоги и молотя несчастного кулаками.

Нина, выскочив и увидев эту расправу, попробовала громкими окриками остановить нападавших, но ее никто не слушал.

— Стоять! — появившись в прихожей, взревел капитан, и лишь после этого разбушевавшиеся омоновцы попритихли и не спеша отошли в сторону. — Мне он нужен живым, ребята! Прошмонайте его, у него мой «макаров»!

Фотографа обыскали.

— Нет ничего, — доложил один из милиционеров.

— Поднимите!

Смирнова подняли. Лицо у него было залито кровью, левый глаз заплыл и навис над щекой.

— Вы что наделали?! — увидев Сан Саныча, всполошилась Нина. — Вы за это ответите!

— Еще как отвечу! — холодным тоном обрезал Асееву Климов и повернулся к подозреваемому: — Где мой «макаров»?

— Он у меня! — Асеева вышла в гостиную и через секунду принесла капитану пистолет.

— Так, — забирая оружие, промычал сыщик.

— Он вступился за меня! — попробовала было вмешаться Нина, но Климов ее оборвал:

— Молчать! Увести!

Омоновцы подхватили Сан Саныча и, несмотря на протесты хозяйки, выволокли из квартиры. Во весь голос заплакал Саша. Нина вернулась, прижала его к себе.

— Не плачь, мы его освободим! — приговаривала она, целуя сына в лицо.

Капитан вошел в гостиную, оглядел стол, потом долго не сводил глаз с мальчика.

— Немедленно наденьте на человека пальто! — решительным тоном потребовала Асеева. — Иначе я завтра же пойду в прокуратуру, подниму все газеты и телевидение и расскажу о ваших зверствах!

— Кравец! — выкрикнул Климов.

Вошел старлей, торчавший до этого в коридоре.

— Возьми пальто маньяка, а то отморозим чего-нибудь, — усмехнулся капитан.

Кравец кивнул, взял с вешалки пальто, вышел из квартиры.

— Все, концерт закончен, расходитесь, товарищи! — повысив голос, шуганул он соседей, собравшихся на лестничной клетке.

Капитан, нахмурившись, стоял на пороге гостиной, разглядывая обилие закусок на столе и початую бутылку водки. Оперативник был голоден, уходить ему не хотелось, хоть он и понимал всю невозможность своего присутствия здесь после того, что произошло. Мальчик еще плакал, плечи его вздрагивали, а Нина с трудом подавляла в себе гнев.

— Я, конечно, прошу прощения за своих ребят, их дикий рев и грубость, но они выполняли свой долг, — хриплым голосом с обидой проговорил сыщик. — Тот человек, которого вы по незнанию приютили у себя, опасный маньяк и убийца детей. Два часа назад он перерезал горло мальчику неподалеку от вас, так что мы в конечном счете уберегли твоего парня. Такие вот пироги!..

— Вон отсюда! — в ярости выкрикнула Нина.

Климов помрачнел, потоптался на месте и, сухо кивнув, вышел.

5

Капитан протрезвел уже через час, когда, допросив Смирнова, он смотался по горячим следам к его армейскому приятелю Денису Морозову, который полностью подтвердил все сказанное. Сыщик не поленился, позвонил в час ночи воспитательнице Артюховой, и та подтвердила, что фотограф ушел из детского сада в половине шестого, а эксперты установили, что смерть последнего мальчика наступила около пяти часов вечера. Не совпадали по времени и предыдущие жертвы: подозреваемый приехал в Москву лишь месяц назад, в то время как последнее убийство произошло раньше его приезда на десять дней. Проверить срок приезда было нетрудно, в железнодорожных кассах оставались корешки проданных билетов. Стало понятно и то, почему Смирнов так интересовался своим маленьким тезкой и весь его фокус со съемкой. И то, почему Асеева его, как говорится, приютила. Климову хватило ума после захвата фотографа не звонить полковнику домой и не трубить о своей победе. Он вообще не любил лезть к начальству с победными реляциями.

Свое короткое расследование он закончил во втором часу ночи и огорченный отправился спать, отчетливо сознавая, что нижнекурьинский мужик страдает зря. Но капитан хорошо помнил позорный нокаут на пороге квартиры своей возлюбленной. Парень врезал ему так, что сыщик отключился, да еще забрал пистолет, о чем уж совсем никому не расскажешь: засмеют. И весь авторитет Климова коту под хвост. А потому пусть посидит, помучается, подумает в следующий раз, как поднимать руку на мента.

Оперативник вообще мог припаять ему срок за такую храбрость. Не хотелось только себя позорить. Нина расскажет, что он был пьян, лез к ней в квартиру, и сослуживцы будут похохатывать за его спиной. Да и не в его правилах сводить счеты с заморышем-провинциалом.

Но больше всего капитана раздосадовало, что он поссорился с Ниной. Так все хорошо началось, он видел, что его кавалерийский наскок и напор произвели на красивую даму немалое впечатление, оставалось лишь закрепить первую победу, а дальше бы он не подкачал. Одинокая женщина, с которой не стыдно появиться где угодно, ребенок целую неделю в саду, живет одна, все исходные данные, как говорится, выигрышные. И надо же было вмешаться в его жизнь этому недоростку из Нижней Курьи. И родной город-то он себе выбрал под стать. Климова волновало только одно: как этот прыщ сумел без труда вырубить его так, что капитан потерял сознание, и сумел отобрать у него пистолет, перетащить в лифт, да еще спустить на первый этаж, где сыщика и обнаружили жильцы. Вырубил его фотограф минут на пять. Это еще одно доказательство того, что Смирнов вовсе не тот, кого они ищут.

С утра Климов чувствовал себя прескверно. Дома нашлось полбутылки водки, и, перед тем как лечь спать, капитан смело влил в себя стакан, чтобы нормально выспаться. Будильник поднял его в восемь, но привычной бодрости он не почувствовал: то ли перемерз вчера, то ли этот удар и отключка давали о себе знать, но тело ломило, а в голове шумело.

Позвонил Кравец и, гундося, доложил, что у него температура, он расклеился.

— Я тебе говорил вчера, что надо еще стакан засадить! — недовольно ворчал Климов. — Даю два дня, больше не могу!

И он бросил трубку.

«А через полгода срок подойдет и звездочку запросит, сыщик хренов! — ругнулся он про себя. — Вот и работай с такими!»

Придя на работу и не дожидаясь следователя, он приказал привести Смирнова. Выглядел он неважно. К счастью, глаз остался цел, опухоль чуть спала, но фингал еще не скоро пройдет. Фотограф с трудом откашливался и морщился от боли. Капитан смилостивился, вскипятил воду, бросил в стакан три ложки «Пеле» и залил кипятком.

— Ну что, Сирано де Бержерак, хреново вчера выступил?!

Сан Саныч трясся в ознобе, не в силах выговорить ни слова, и потому только кивнул.

— Ладно, пей кофе, житель Нижней Курьи! Это где ж такой город?

— На Урале.

Подозреваемый, обжигаясь, стал пить кофе, понемногу приходя в себя. Климов молча его рассматривал. Нос, как у Сирано, не в меру длинный, а видок бомжа. Чего Нина в нем нашла? Вообще все бабы дурные.

— Значит, так, гражданин Смирнов Сан Саныч. По подозрению в совершении ряда тягчайших преступлений следователь, который ведет расследование, имеет право задержать вас на месяц, что он и сделает по моему представлению. Основания для этого таковы: вот заявление воспитательницы детсада Артюховой, — сыщик передал фотографу бумагу, — в которой Полина Антоновна изложила все свои подозрения, а они весьма серьезны, плюс ваша схожесть с фотороботом разыскиваемого преступника и непонятный пока интерес к детским садам и малолетним детям вообще…

— Я могу объяснить…

— Не надо, послушай сначала меня! — оборвал его капитан. — Месяц, а там, может быть, три и больше ты проведешь в СИЗО, пока мы разберемся, а там, кто знает. Если нароем новые факты, возможно, и весь срок потянешь…

— Послушайте, но это же нелепость…

— Помолчи! — снова прервал его оперативник. — Это первое. Второе: нападение на сотрудника уголовного розыска с нанесением ему телесных повреждений и завладение его оружием при исполнении им служебных обязанностей. Это уже срок, милый мой, а тут тебе и крыть нечем. Гражданка Асеева была свидетельницей. Что на это скажешь?

Сан Саныч нахмурился, допил кофе.

— Но я не знал, что вы сотрудник милиции, — пробормотал он.

— Незнание от вины не освобождает. Так что упечь тебя года на три, а то и больше я могу без всякого труда. Вник?

— Вник, — вздохнул Смирнов.

— Очень хорошо! Нравится такая перспектива?

— Шутите?

— Совсем нет. Сейчас сажусь, оформляю протокол задержания с учетом вышеизложенного, передаю следователю, и дело покатилось! Что будем делать?

— Но я же не виноват, товарищ капитан…

— Тамбовский волк тебе товарищ! Надо было раньше думать, когда меня в лифт тащил и моим табельным оружием завладевал, гражданин из Нижней Курьи!

Фотограф заглянул в пустой стакан, тяжело вздохнул, потом посмотрел на капитана. Посмотрел без всякого заискивания, спокойно, и эта крепкая мужская выдержка понравилась сыщику. Другие бы, вляпавшись в такое дерьмо, давно бы штаны обмочили, в ногах бы ползали, выпрашивая поблажки, немалые бы деньги предлагали. Климов всяких повидал и самых крутых обламывал. А этого посадить ничего не стоит. Денег у него нет, больших связей тоже, такими половина тюрем забита. Ну не половина, чуть поменьше. Именно на них держится крепкий процент раскрываемости преступлений, победные рапорты и ордена больших начальников.

— Как меня-то свалил?

— Просто. Еще тибетские монахи знали несколько уязвимых точек на теле, благодаря сильным и резким нажатиям на которые человек терял сознания. Я их как-то выучил на досуге и с тех пор успешно применяю, — усмехнулся Сан Саныч.

— Ну успех-то тебе боком ныне вышел!

— Это точно.

— Ладно, тибетский монах, есть у меня для тебя и приятная новость. Я, видишь ли, мужик не склочный и не показушник, нормальный, одним словом. А потому предлагаю: ты сейчас едешь на вокзал, берешь билет и ту-ту в свою Нижнюю Курью! Там фотографируй кого хочешь и поминай капитана Климова добрым словом! Новый год скоро, считай, что я сделал тебе королевский подарок!

— А если я его не приму?

Сыщик закурил, выдержал паузу, пристально глядя на Смирнова.

— Что ж, встретишь праздник на нарах. Устраивает?

— Не очень.

— Я тоже так думаю.

— Я сына нашел, капитан! Понимаешь?.. Как я сейчас уеду?! Ты же мужик, должен все понимать!

— Она знает?

Он кивнул.

— И что, хочешь забрать его с собой?

— Тут видишь какая история. Он вроде принял ее, Нину Платоновну, матерью называет, и она его любит. Как отрывать? Живое все, срослось. Я утром проснулся от холода, башка гудит от ваших сапог, а все мысли только об одном: как он там? Напугали вы его вчера, травму нанесли. Я-то что: отлежался, отряхнулся и дальше пошел. Через месяц все забудется, а у него теперь рубец на всю жизнь. Зачем мы друг с другом-то собачимся?! Волков в лесах истребили, а сами в них и оборотились!

— Собачимся, говоришь?! — вскипел Климов. — А я вчера такого же, как твой, с перерезанным горлом видел. Еще тепленький лежал! Ручонки так сжаты, что ногти кожу на ладонях разрезали! Представь, какой страх его душа испытала! Я-то видел этот ужас на его личике! Третий малец, между прочим, и маньяк абсолютно на тебя похож! — Он помахал перед его носом фотороботом. — Такая вот арифметика, гражданин Смирнов!

— У меня есть фотография настоящего убийцы, — помолчав, проговорил Сан Саныч.

— Чего?!

Они помчались на квартиру Морозова, где у Смирнова остались негативы. Денис с утра должен был уйти на работу, второй ключ у Сан Саныча, но с замком почему-то пришлось повозиться, дверь открылась лишь с третьего раза, да и то, когда за дело взялся капитан.

— Кто-то ее вскрывал отмычкой, — присмотревшись к замку, доложил он. — Вот, видишь царапины! И причем свежие!

Они вошли, фотограф ринулся на кухню, где на веревке были развешаны негативы, но ни одного из них не оказалось. Смирнов бросился в комнату, открыл шкаф, где у него стояла сумка, открыл ее, засунул руку вниз и простонал с облегчением. Вытащил «Никон», поцеловал его.

— Я уж думал, сперли! Почти штуку баксов стоит, а я без него как без рук!

— Возможно, и негативы где-то в другом месте? — раздумывая, промычал капитан.

Они поискали в других местах, Сан Саныч позвонил Денису на работу, спросил, убирал ли он из кухни негативы, но тот, обрадовавшись возвращению друга, поклялся, что к ним даже не прикасался.

— Значит, сперли, — мрачно сообщил Смирнов. — Мы нашли следы взлома и отмычки.

Морозов тотчас примчался, проверил шкафы, полки и заветные места, где хранил доллары на черный день, но из ценных вещей и денег ничего не пропало.

— Он видел, что ты его снимал? — поинтересовался оперативник.

— Я его не снимал, я охотился за детскими восторгами.

— Но он мог предположить, что попадет в кадр?

Сан Саныч кивнул.

— Подожди! Он есть! — вдруг вспомнил фотограф. — На тех фотографиях, что я принес Саше!

— Звони и поехали! — бросил сыщик. — Только не говори, что я с тобой!

Он позвонил Нине. Она обрадовалась его звонку, сразу же попросила приехать.

— Пошли! — положив трубку, передал капитану Сан Саныч.

— Почему о фотографиях ничего не сказал?!

— Она попросила приехать, чего еще надо? Там и скажу!

Климов нахмурился, двинулся следом. Всю дорогу в машине он молчал.

— Выходит, этот маньяк меня выследил? — усмехнулся фотограф. — Залез в квартиру, взял негативы и ушел. Смелый!

— Дошлый, сукин сын! Знает, что мы за ним гоняемся!

Они подъехали к дому Нины. Капитан выключил мотор, повернулся к Сан Санычу:

— Я подниматься не буду, сходи сам.

— Может, все-таки зайдешь?

— Конечно зайду! — уверенно сказал оперативник. — Завтра, когда ты уедешь!

— На кой черт тогда я стараюсь?! — возмутился Смирнов.

— Ты не ершись! С себя помогаешь снять обвинение! Двигай! Одна нога здесь, другая там!

Сан Саныч поднялся на третий этаж, с силой вдавил кнопку звонка, помня, что она западает. Нина открыла дверь, взглянула на фотографа и ужаснулась:

— Что ж они сделали с вами, сволочи?!

— Ничего, до свадьбы заживет, мы, помню, хотели пойти на выставку? Я не опоздал?

— Проходите! Вы прямо оттуда?

— Да.

Ее глаза увлажнились, она даже сделала движение в его сторону, точно хотела обнять, но выскочил Саша и кинулся на шею. Сан Саныч не мог сдержать слез. Он заулыбался, похлопал сына по спине:

— Все хорошо, мужики не плачут, а шрамы их только украшают! Пьем чай и отправляемся гулять!

Нина пошла на кухню, а Смирнов, держа сына на руках, подошел к серванту. За стеклом уже красовалась та самая фотография, где на заднем плане, припав к забору, стоял маньяк. Это был лучший снимок из всех: Сашка так хохотал, чуть запрокинув голову, что его радость невольно заражала и смотрящего. На этом снимке Сан Саныч специально смазал стоящего за забором зеваку, и его лицо скрывала прозрачная дымка. Но на другом снимке маньяк смотрелся отчетливо, фотограф это помнил. И он его нашел.

— Саша, я сейчас вернусь, я, кажется, шапочку в подъезде обронил, — пробормотал он.

Потерю своей вязаной шапочки он обнаружил еще в камере, но теперь надо было придумать какую-то причину, чтобы отдать фотографию. Сан Саныч сбежал вниз, завернул за угол дома, где остановился Климов, чтобы не светиться под окнами Нины.

— Вот! — Смирнов, ввалившись в салон, протянул сыщику фотографию. — За забором!

Стоявший за ним мужчина лет тридцати — сорока, точный возраст установить не взялся бы никто, имел отдаленное сходство с фотороботом и Сан Санычем одновременно. Смирнов даже больше походил на фоторобот, созданный в угрозыске. Ибо ростом маньяк был повыше, сутулее, подбородок прорисовывался острее, с легкой характерной ямочкой, и в глазах плавал острый холодок, заметный даже на фотоснимке. И на голове не шапочка, а старая бобровая шапка, Кравец был прав, отмечая эту деталь. Неподалеку от убийцы стоял тот самый мальчик, которому через день перережут горло.

«Значит, между ними была какая-то связь, мальчик был выбран не случайно! — отметил про себя Климов. — Надо проверить, покопаться!»

Смирнов же впервые обратил внимание на то, что правая рука подозреваемого перебинтована. Марля сильно загрязнилась, значит, поранил он руку давно и рана почему-то не заживала. Фотограф всмотрелся и увидел красные пятнышки на коже по краю бинта. «Экзема или еще что-то!» — догадался Сан Саныч.

— Обратите внимание на повязку, — подсказал он Климову. — У парня какое-то раздражение на коже, он мог обращаться к врачу.

— Ишь ты какой глазастый! — поддел его оперативник. — Но почему ты думаешь, что это и есть маньяк? Или хочешь от себя отвести подозрение?!

— Ваше дело решать, капитан. Но, во-первых, он все-таки похож на ваш фоторобот, кстати, на нем было темно-синее пальто, во-вторых, когда он вот так жадно следил за детьми, я бросил на него случайный взгляд, и, скажу честно, меня прохватил озноб. Так бывает, когда неожиданно сталкиваешься с сумасшедшими или преступниками. Тут меня чутье не подводит!

— Ба, да у нас еще и чутье есть, оказывается! — усмехнулся Климов и сунул фотографию в карман. — Ну хорошо, поехали обратно?

— Куда обратно?! — испугался Сан Саныч.

— В камеру.

— Но мы же…

— Что — мы?

— Ну мы же договорились, что ты меня отпускаешь… — промямлил Смирнов.

— На каких условиях?

— Что я уеду… — помедлив, с трудом выговорил фотограф.

— Когда?

— Сегодня…

— Но ты не хочешь отсюда выматываться? Верно?

Сан Саныч помолчал. Он действительно не хотел выматываться. Да и как вообще можно уезжать, когда свершилось такое событие, когда ему повезло и он нашел Сашку, встретил Нину, как?! А капитану точно нравилось устраивать ему эту пытку.

— Послушай, капитан…

— Нет, это ты меня послушай! — резко перебил его Климов. — Это ты послушай! Я люблю эту женщину! Я открыл ее, нашел, влюбился, она моя, черт возьми! Да-да, мой милый! А ты что думал? Пришел, увидел, победил?! Нет, хрен тебе с маслом, сукин сын! Железный болт в задницу! Это ее ребенок, понял?! Это теперь наш ребенок, сучара! Раньше надо было думать! А то прохлопал парня, а теперь решил на все готовенькое! Тут ему и взрослый сын, и жена, и квартира! Это моя жизнь, понял?! Моя! Это ты вторгся в мою жизнь! И я тебе говорю: пошел туда-то и туда! Не лезь, иначе я тебе голову оторву! Все понятно?

Смирнов кивнул. Капитан шумно вздохнул, закурил, глядя за окно. Несколько секунд они молчали.

— Ну что, едем в камеру или ты сегодня сваливаешь? — Сыщик с ненавистью взглянул на соперника.

— Хорошо, я уеду, — помолчав, согласился фотограф.

— Значит, так! Разговор мужской, о нем никому! Сваливаешь, и тебя нет! Навсегда! Все понятно?!

Сан Саныч утвердительно покивал головой, думая о своем. Пока он даже и представить себе такого не мог.

— А ежели нарушишь договор, собачий охвосток, останешься в Москве, я же об этом тотчас узнаю, сам понимаешь, у меня для этого есть все возможности, так вот я тебя найду, засажу в кутузку, повешу на тебя все четыре детских, убийства, и ты у меня пойдешь под вышку, сукин сын! Если не знаешь, то рассказываю: делается это элементарно! Вник?

— Вник.

— Тогда по рукам!

Он протянул ему руку, и Смирнов, помедлив, пожал ее.

— Ну все, выметайся! Иди попрощайся с моей дамой, моим сыном и на паровозик, — улыбнулся оперативник. — У Асеевой особо не задерживайся, не травмируй психику парня, я потом объясню им, что ты не маньяк, а просто мошенник. Находил с помощью дружков таких мамаш с приемными детьми, втирался к ним в доверие, чтобы потом обокрасть, но я тебя раскусил, и ты сбежал. Таким образом и сам реабилитируюсь!

— Если так сделаешь, я им напишу письмо, где изложу весь наш разговор. Или еще лучше, позвоню. И уверяю тебя: твоей ноги у Нины больше не будет!

— Ты мне угрожаешь?

— Да, я тебе угрожаю! — обозлившись, вскипел Сан Саныч. — По-честному так по-честному! Хорошо, я уеду. Но сам найду причину! Сам скажу Нине Платоновне, что меня вызывают на работу, больна тетка, двоюродная племянница, не важно, и больше не появлюсь в твоей гребаной жизни, но в дерьме себя валять не дам! Вник?

— Вник, — помолчав, усмехнулся сыщик, докурил сигарету, выбросил ее за окно. — Ладно, договорились, маньяк из Нижней Курьи! Но смотри, не подведи меня. Прощай!

— Прощай!

Капитан уехал, а Сан Саныч вернулся к Нине. На кухонном столе его ждала горячая гречневая каша и зажаренный кусок свинины, политый кетчупом.

— Что так долго?! — недовольно проговорил Саша.

— Все обыскал, не нашел. Видимо, кто-то подобрал…

— У меня есть для вас шапочка, Сан Саныч! Она, правда, зеленая, но зато теплая, так что не беспокойтесь! — улыбнулась Нина. — Садитесь, ешьте!

Он сел, начал медленно есть, преодолевая боль, а Нина с Сашей с сочувствием смотрели на него. Не выдержав, он отложил нож с вилкой.

— А вы как же? Я ем, а вы…

— Мы уже поели! Ешьте, ешьте!

Смирнов съел всю кашу и даже проглотил кусок мяса, поблагодарив хозяйку. Они перешли пить чай в гостиную, он сел в глубокое кресло, и его неожиданно потянуло в сон. Он блаженно вытянулся, на мгновение закрыл глаза и неожиданно для всех заснул. Сказались бессонная ночь и напряженное утро.

Проснулся Сан Саныч через два часа. Напротив, на тахте, сидела одна Нина и смотрела на него.

— Я, кажется, задремал? — смутился он. — Прошу прощения!..

Он взглянул на часы и ужаснулся: стрелки показывали половину третьего.

— Боже, я проспал два часа!

— Ничего страшного.

— Мы же собирались на выставку! — спохватился Сан Саныч.

— Сходим в другой раз, — проговорила Асеева. — Сашка, глядючи на вас, тоже притомился, и я его уложила. А вы, наверное, устали? Лягте, отдохните.

— Нет-нет, я уже взбодрился!

— Может быть, чаю?

— Нет, спасибо, я…

Он собрался уже выговорить: «я должен ехать», но почему-то не сказал: язык не повернулся. Несмотря на приветливые интонации Нины, в ее взгляде ощущались напряженность и настороженность. Вчера их не было, а сегодня чувствовался и внутренний холодок.

— Мне, наверное, пора наведаться к своему приятелю, а то он уже потерял меня! Да и переодеться бы не мешало. Я, наверное, дурно пахну, там такая вонь в этих камерах, и все ей пропитывается…

— Это была ошибка, с вашим арестом…

— Да, они приняли меня за маньяка. Я действительно немного похож на него. Внешне… — Он усмехнулся, развел руками, поднялся. — Я все же пойду, не буду дожидаться, когда Саша проснется. Скажите ему, что у меня возникли неотложные дела.

Он вышел в прихожую, увидел над своим пальто новую зеленую шапочку.

— Но мне как-то неловко…

— Берите! У меня еще одна такая, а потом я шапочки не ношу!

— Спасибо, — Сан Саныч надел, взглянул на себя в зеркало и ужаснулся своему виду. — Вот уж разукрасили меня! Можно я вам позвоню?

— Почему можно? — улыбнулась Асеева, протянула ему визитку. — Нужно! Здесь и рабочий и домашний. Я полагаю, что вы нужны Саше, и я бы хотела, чтобы вы часто бывали у нас!

— Еще раз огромное спасибо… За все!

Он помедлил, пожал Нине руку и вышел за порог. Выйдя во двор, бросил последний взгляд на окна третьего этажа и вдруг заметил в одном из них Нину: она смотрела на него. Он радостно выбросил вверх руку. Она, заметив этот жест, тоже помахала ему в ответ.

6

«Я бы хотела, чтобы вы часто бывали у нас» — так говорят всегда, когда кого-то не хотят больше видеть. Сан Саныч, несмотря на свою провинциальность, в таких делах разбирался. А вот вчерашний вечер оставался за ним, он видел глаза Нины, ее неподдельный интерес к нему. В какой-то момент ему даже показалось, что между ними возможны не только дружеские отношения. Но ворвались омоновцы, их разлучили, и проведенная в одиночестве ночь многое переменила в ее настроении. Если б Климов его продержал в следственном изоляторе несколько дней, он бы выиграл даже больше и, скорее всего, переломил ситуацию в свою пользу. Женщины всегда на стороне сильных и удачливых. Вот ныне и появился холодок. Хотя и Климов вряд ли теперь завоюет ее сердце. Вчера сыщик опозорился дважды: первый — когда, заявившись пьяным и размахивая пистолетом, упал от ничтожного удара, а второй раз — вызвав омоновцев и самовольно вломившись в дом, чем сильно напугал ее и Сашу. Такое не прощают. Хотя капитан настырный и будет очень стараться. Странно только, что между ними вообще вспыхнула симпатия. Сан Саныч как-то подметил, что чаще всего и быстрее сходятся люди, противоположные друг другу, и долгое время пребывают в иллюзии, что нашли свою половинку, а родственные натуры всячески избегают сближения. И как ни странно, они с Ниной во многом похожи. Самодостаточные экземпляры.

Размышляя обо всем этом, Смирнов проехал свою остановку метро, рядом с которой жил Морозов. Тот после утреннего вызова из-за проникновения маньяка в квартиру снова отбыл на работу и сменится лишь завтра в девять утра. Сан Саныч не спеша уложил вещи: его поезд уходил в половине седьмого. Подсчитал деньги: на билет хватало, даже оставалась еще сотня. На крайний случай. Он написал Денису записку, поблагодарил за гостеприимство, сварил два яйца, взял хлеба и сделал в дорогу несколько бутербродов с колбасой. Дома он быстро сообразит халтурку: в новогодние праздники в детсадах и в школах проводятся веселые елки, а родители любят, когда их детей увековечивают на таких торжествах. Тысяч пять, а то и шесть он без труда в несколько дней заработает, пока набежит зарплата, да и верная Люся не даст ему пропасть: обогреет, накормит, обласкает, а если понадобится, то и родит ему пятерых сыновей. Так однажды она ему заявила в порыве откровения. И ведь сделает. А может быть, это и есть судьба? Он уедет, Саша с Ниной его постепенно забудут, а Климов восстановит утраченное доверие и попытается стать отцом.

Дойдя до этого места в своих размышлениях, Смирнов запнулся, поморщился. Трудно сказать, как сыщик ловит преступников, но вот отец из него, да и муж уж точно никакой. Так бывает, это врожденное.

С женой, Александрой, он познакомился у себя в фотоателье. Та пришла, чтобы сделать две фотографии на пропуск, она устраивалась на работу в горпищекомбинат, в цех сладостей, потому что с детства любила зефир, карамель и прочие детские радости. Ей тогда исполнилось девятнадцать, ему тридцать два, но выглядела она взрослее. Легко расчесала свои рыжие вьющиеся волосы, уселась на стул, на который ей указал Смирнов, оголив коленки, и почему-то заулыбалась. Он взглянул на нее в объектив и обомлел: такой редкой красоты еще в жизни не видел. Так изящны и легки были все линии: округлость щек, вырез ноздрей, затейливый изгиб припухлых губ, глаз и бровей, а стоило незнакомке улыбнуться, как все линии оживали, и лицо становилось еще прекраснее. И точно яркий свет исходил из ее души, неожиданно его обогревший.

Сан Саныч тотчас сделал фотопортрет, разузнав, что Сашенька живет в общежитии, а приехала в Нижнюю Курью полгода назад с Севера, из Красновишерска. Через неделю он заявился к ней с цветами и с тортом. Она благосклонно приняла его ухаживания, ибо в городе его все знали, а через два дня он пригласил ее к себе в гости, показав свое творение. Она сама была изумлена, точно увидела себя впервые.

— Твой портрет просит на обложку один московский журнал, — угощая ее шампанским, сообщил он. — Ты не будешь против?

— А какой журнал? — вспыхнув, заинтересовалась она.

— «Век». Он цветной, яркий. А там кто знает… — многозначительно проговорил он.

— Ну давай, — пожала плечами она.

— Я сейчас готовлю несколько работ на выставку, ты не хотела бы мне попозировать?

— Голой? — загорелась Александра.

— Почему голой? Я сам подберу тебе костюм, что-то у меня есть, а пару красивых шляп возьму в местном музее, там в запасниках кое-что имеется. Вот мои работы! — Он показал ей несколько отечественных и зарубежных журналов.

— Ух ты! — увидев французский «Elle» и четыре вкладки Смирнова, восхитилась она. — И сколько тебе заплатили?

— Тебя только это интересует? — усмехнулся он.

— Почему это, меня все интересует, — чуть смутившись, ответила Александра. — И ты тоже!

Он влюбился в нее в тот самый миг, когда увидел, и через два дня сделал предложение. И она его приняла. Сказала: «Мне надоело жить в общаге, у тебя лучше». И рассмеялась. Потом состроила хитрющую рожицу, точно проверяя, как он отреагирует, и добавила:

— Это шутка, конечно. Ты мне тоже очень понравился минут сто сорок назад, когда показал свои фотографии, и я поняла, что передо мной талантливый человек, настоящий художник, большой мастер, встреча с которым всегда волнует. И сексуально в какой-то степени, — и снова озорно улыбнулась.

Вообще она оказалась умницей, заметно отличаясь от всех работниц горпищекомбината, прежде всего ярким природным умом и острым язычком. Потому он сразу и влюбился.

А она, не раздумывая, согласилась переехать к нему в тот же вечер и жить с ним вместе, не требуя взамен штампа в паспорте, но Сан Саныч настоял, чтобы они зарегистрировались: городок маленький, ни к чему сплетни да пересуды, а потом и фамилии им менять не надо. Он нутром чуял, что не стоит соглашаться на предложение московского журнала и выставлять открытую им красоту жены на всеобщее обозрение, но свадьба, да и новый гардероб молодой супруги — а она переселилась к нему с маленьким чемоданчиком, имея всего два платья, кофту и две юбки — потребовали немалых расходов, «Век» же предлагал неплохие деньги, да и не хотелось терять старые связи, потом не пригласят, не опубликуют. И фотограф согласился.

Прошло несколько месяцев, и в город примчался московский журналист, соблазнившийся красотой «сладкой» провинциалки, потом заявился телехроникер из областного центра, а за ним и корреспондент российского канала из Москвы. Последний и сманил ее за собой, наобещав с три короба.

Сан Саныч и раньше чувствовал, что рано или поздно Александра сбежит или бросит его. Ее быстро стало все тяготить: и работа, и скучные зимние вечера, когда они оставались дома, а не шли в гости или в кино, и неожиданная беременность. Ей хотелось веселья, шумных компаний, а не тоскливого счастья вдвоем, хотя Смирнов изо всех сил старался развлекать ее, тайком разучивал и показывал фокусы, пытался приобщить к фотографии, устраивал вылазки на лыжах, купил супер-телевизор «Филипс», видеомагнитофон, приносил все новые фильмы на кассетах. Но Александра все равно тосковала. Часами сидела у окна и смотрела на замерзшую Каму.

— О чем ты думаешь? — с беспокойством спрашивал ее Смирнов.

— Так, ни о чем, — отвечала, не отрываясь от окна.

— Ты не заболела?

— Наверное.

— Простуда?

— Давай уедем в Израиль?

Он несколько секунд молчал, глядя на нее.

— Ты что, еврейка?

Она смутилась и кивнула:

— По матери. Отец-то русский, меня и записали русской, а я съезжу в Красновишерск, возьму ее свидетельство о рождении, о браке и поедем, поживем там, а потом двинем во Францию. Тебя же в «Эле» напечатали, фоторепортером ты запросто устроишься, а я попробую фотомоделью или еще кем-нибудь. Вернуться всегда успеем. Пока молодые, надо мир посмотреть. Как тебе моя болезнь?

Ее глаза сверкали таким блеском, что он долго молчал, ходил по комнатам, глядя в окна на скалистый берег Камы, поросший тонкими корабельными соснами.

— Хорошая болезнь, но мне вообще-то здесь нравится, — сказал Сан Саныч.

— Поняла, — грустно вздохнула она и стала снова смотреть в окно.

А потом он нашел у нее под подушкой учебник английского языка.

— Ты что, решила учиться? — удивился он.

— Пока не знаю, но английский никогда не помешает. Как считаешь?

Сан Саныч оказался для нее удобным трамплином для прыжка. Она сразу это поняла, едва с ним познакомилась. Он накупил для нее много нарядов, создал тепличные условия для роста, сделал ее популярной, и Александра времени зря не теряла: выучила английский, расширила кругозор, оперилась, выждав момент для прыжка. Точно она наперед знала: рано или поздно, но ее счастливый миг придет. И когда он настал, она его не упустила.

— Творец не создан для блаженства, — с онегинской мрачной миной отвечал фотограф всем, кто пробовал его утешить после того, как Александра его бросила.

Сан Саныч отшучивался, хотя бегство жены принесло ему столь сильную боль, какую он никогда до той поры не испытывал. Со временем рана затянулась, Смирнов понял, что вернуть возлюбленную не удастся, однако судьба сына продолжала его тревожить. Фотограф за короткое время супружеской жизни хорошо проведал легкомысленный характер молодой женушки, знал, что ребенок станет ей помехой, и, собираясь в Москву, верил, что стоит ему объявиться, как она без пререканий отдаст ему Сашку. Именно это твердое убеждение, а еще слухи о ее отъезде за границу и заставили его взять отпуск и отправиться на розыски сына.

Теперь у него в запасе еще оставалось три недели, за этот срок можно было договориться с Ниной о совместном воспитании Саши, чтобы он мог с ней или без нее приезжать к нему, подолгу гостить, особенно в летнее время, да и сам фотограф имел возможность чаще выбираться в Москву, его изредка приглашали на выставки, не говоря уже о более тесном сотрудничестве с московскими журналами. И все оборвалось из-за этой глупой нелепости: его схожести с маньяком. Не будь ее, капитану не за что было бы зацепиться. То ли и вправду все это случайность, то ли сама судьба противилась его сближению с Ниной и сыном.

Он вспомнил, что забыл уложить в сумку щетку и мыльницу, двинулся в ванную, забрал их, но мыла в футляре не оказалось, они давно с Денисом его измылили. Сан Саныч открыл ванный шкафчик с зеркалом, висевший на стене, в надежде найти небольшой обмылок, на сутки, ему больше и не надо, и вдруг увидел лежавший там скальпель с засохшими капельками крови на лезвии и рядом грязный бинт. Морозов хоть и жил один, но чистоту любил, никогда не оставлял на ночь мусор в доме и грязную посуду в раковине, каждая вещь у него лежала на своем месте. Слесарные инструменты в старом портфеле под ванной, обувь в обувной тумбе, медикаменты в аптечке, ножницы, клей, кусочки кожи, сапожная дратва с толстой иглой и другие порой необходимые в быту вещи хранились также в специальном ящичке, и бросить грязный бинт с окровавленным скальпелем в ванный шкафчик он никак не мог, не в его привычках, а значит, это сделал кто-то другой. И причем недавно, иначе, заметив такой непорядок, Денис все бы исправил. И скорее всего, тот, кто похитил негативы, больше некому. Но для чего маньяк это сделал? Чтобы подставить Смирнова? Тогда, выходит, он знал, что его арестовали, знал, что Морозов на работе, и безбоязненно вошел, забрал негативы, на всякий случай все, ибо некогда было просматривать, отбирать, аккуратно положил скальпель с бинтом и вышел, надеясь, что шустрый Климов в поиске вещдоков прошарит эту квартиру и обнаружит скальпель и бинт, на который многие могли обратить внимание. И тогда оперативники успокоятся, больше никого искать не будут и настоящий убийца получит небольшую передышку.

Этот вывод ошарашил настолько, что Смирнов даже обжег спичкой руку: он намеревался перед дорожкой попить чайку и хотел зажечь газовую конфорку.

— А как он мог узнать о моем аресте? — вслух спросил самого себя Сан Саныч. — Как?!

Его увезли в десять, затолкали в камеру, где он промерз до утра. Конечно, вся операция имела в своих кругах огласку. Те омоновцы, кто выезжал на операцию, знали, кого надо брать. Слухи поползли лишь сейчас, а вечером они вряд ли могли широко распространиться. Значит, маньяк каким-то образом имеет доступ к этой информации. Свои отпечатки со скальпеля маньяк, скорее всего, стер, но каплю крови оставил, чтобы улика была стопроцентной.

— Хитер, сукин сын! — снова выговорил вслух Смирнов.

Он хотел уже кинуться к телефону, чтобы позвонить Климову и поделиться этими блестящими догадками, но вовремя себя окоротил.

Тогда придется рассказать о скальпеле и бинте, которые фотограф нашел, капитан непременно примчится, а имея такие улики на руках, великий сыщик подвергнется страшному искушению, и Сан Саныч не даст голову на отсечение, что тот не воспользуется ими для укрепления собственной карьеры.

Он сунул скальпель и бинт в полиэтиленовый пакет, чтобы выбросить по дороге. Денису эти сувениры не нужны, а пинкертон Климов пусть до всего доходит сам.

Смирнов хотел позвонить Нине, чтобы объяснить причину своего внезапного отъезда, но, набрав три первые цифры, положил трубку. Сейчас у него не наберется столько мудрых слов, чтобы лихо ей соврать и придумать ловкий повод для своего бегства. А он сбегал.

Проверяя документы, за обложкой паспорта он обнаружил телефон Семена Евсеевича Кугеля, адвоката жены. Это он вместо нее приезжал в Нижнюю Курью на бракоразводный процесс и довольно лихо отвел все претензии и недоумения Смирнова, добившись без проволочек расторжения брака.

После суда Сан Саныч попросил адрес жены, заявив, что он имеет право видеться с сыном. Кугель заулыбался, закивал, уверяя, что в этом со стороны бывшей супруги никаких препятствий не возникнет, но в данный момент постоянного места жительства госпожа Смирнова не имеет, ибо как раз переезжает на другую квартиру, а этого адреса у него еще нет, но Сан Саныч может записать его рабочий телефон.

— Вы позвоните мне через недельку, нет, через полторы недели, и я продиктую вам телефон и адрес Александры Александровны, — ласково прожурчал он. — Она всегда с большим теплом вспоминала о вас! И знаете, даже иногда жалела, что сбежала из вашего уютного гнездышка! Но женщины всегда так переменчивы в своих желаниях и порой так легкомысленны! И так потом горько жалеют о содеянном!

— Зачем же вы нас развели? — еле сдерживая подступившие к горлу слезы, выговорил Сан Саныч.

— Это не я вас! — дружелюбно рассмеялся Кугель. — Это матушка-судьба! А против нее все мы бессильны!

Фотограф честно через полторы недели позвонил Семену Евсеевичу. Но его не оказалось на месте, как, впрочем, и сорок два следующих раза, когда Сан Саныч терпеливо добивался своего права видеться с сыном. То он только что вышел, то отошел, то говорит с клиентом и прервать адвоката совершенно невозможно, то заболел, то уехал в командировку, наконец, его позвали, но тут разъединилась связь, а в следующий раз оказалось, что господин адвокат забыл дома записную книжку, затем госпожа Смирнова снова переезжала на новую квартиру, и адвокат опять просил позвонить ему через недельку, нет, лучше через полторы. А потом у Сан Саныча пропал телефон Кугеля. Исчез, испарился, ибо фотограф вовремя не переписал его в записную книжку. И вот злополучный номер нашелся.

Не теряя времени, Сан Саныч подскочил к телефону. Трубку подняла женщина. Смирнов мило поздоровался, не спеша выговаривая слова с грузинским акцентом, и попросил передать трубочку «дражайшему» Семену Евсеевичу.

— Но он будет только в понедельник, с двенадцати, — проворковала дамочка. — По субботам Кугеля не бывает

— Дарагая, пачиму панидельник, мине сиводни заявление нужно составить, любые деньги заплачу! — возмущенным голосом заговорил Смирнов.

— Но сегодня суббота, я сама случайно здесь оказалась, в понедельник с двенадцати…

— Я заплачу вдвайне, втрайне, сколько надо, но мне одну бумажку составить, умаляю тебя!..

Трубка шумно вздохнула:

— Через сколько минут вы смогли бы подъехать?

— Через десать, я из машины званю!

— Хорошо, приезжайте, адрес знаете?

— Нэт, нэ помню!

Она усталым голосом его продиктовала, подсказав, что на углу висит знак «поворота нет», но там все поворачивают. Сан Саныч записал, подпрыгнув от радости, но, вспомнив, что сегодня уезжает, громко простонал. Судьба точно издевалась над ним. Сама Александра, скорее всего, уехала в свой Израиль, все справки ей мать из Красновишерска прислала еще до ее бегства, но выездные документы и оформление ребенка в детдом наверняка оформлял тот же Кугель, а у запасливого адвоката найдутся и копии документов, и требуемые выписки. Теперь-то он не откажется помочь и Смирнову восстановить статус отцовства. Новые клиенты всем нужны, а Кугелю особенно, если зашуршать крупными купюрами. Но все это уже после Нового года. Сейчас придется уехать, чтобы не дразнить гусей, дома он повкалывает, а три недели все равно останутся в запасе, и после Крещения Смирнов прикатит в Первопрестольную. Сейчас здесь слишком неуютно.

Он поехал на вокзал. Спустился в кассы, но билетов на сегодняшний день не оказалось. Оставалось двадцать минут до отхода поезда. Фотограф двинулся на перрон. Состав уже подали, шла посадка. Сан Саныч смело подошел к тринадцатому вагону, это было его любимое число, несколько секунд смотрел на хрупкую проводницу с соломенной челкой, проверявшую билеты у пассажиров. Было уже темно, шел снег, и она, поеживаясь в синем форменном пальтеце, высвечивала фонариком фамилии и даты на проездных документах. Смирнов подождал, пока девушка останется одна. Взглянул на нее, улыбнулся. Она заметила лиловый синяк под глазом, усмехнулась:

— Кто это тебя так?

— Дурак один. Точнее, дураков было много.

— Куда тебе?

— В Нижнюю Курью.

— Живешь там?

Он кивнул. Она замолчала, поскольку подошла супружеская чета с мальчиком лет пяти-шести. Последний немного покашливал, и отец, не выдержав, закрыл ему рот теплым шарфом, чтобы тот не вдыхал морозный воздух. Проводница не спеша проверяла билеты. Как назло, забарахлил фонарь. Сан Саныч не выдержал, достал зажигалку, зажег ее, чтобы посветить проверяющей, но та отмахнулась, постучала по корпусу, чертыхнулась, зашла в вагон, вышла оттуда через три с половиной минуты с другим фонарем и снова углубилась в проверку.

— Ладно, вроде контролеров не ожидается, а у бригадира сегодня день рождения. Заходи в первое купе и сиди там, не высовывайся! — согревая дыханием руки, сухо обронила она Сан Санычу.

— Спасибо, — пробормотал он.

Он и сам немало намерзся на платформе, а потому второго приглашения ждать не стал, вошел в теплый вагон, втиснулся в половинку полутемного купе, где обычно отдыхали проводницы, бросил сумку, сел у окна. Напротив тоже стоял фирменный пассажирский, и русоволосый парень взахлеб целовался с девчонкой. Его шапка валялась рядом на платформе. Влюбленные минуты три не разъединяли уст и объятий, пока фирменный не двинулся, и девчонка, заметив это, оттолкнула парня и впрыгнула в вагон. Но Ромео был так распален страстью, что бросился следом за Джульеттой. Проводница стала его выталкивать, размахивать руками, вопить, и лишь после этого русоволосый соскочил обратно на платформу. Вернулся, подобрал шапку, нахлобучил ее на голову, оглянулся, провожая взглядом хвост состава, помахал рукой и медленно побрел к вокзалу.

Эта мимолетная сцена так заворожила его искренностью, что Сан Саныч улыбнулся. Прояви проводница меньше служебного пыла, парень бы покатил в Киров или куда там. Ему все равно, лишь бы побыть рядом с той, кого любит.

Нине он еще сможет объяснить по телефону причину своего отъезда, но Сашка этого нежданного бегства не только не поймет, но и не простит. Он только что обрел отца, боролся за него с матерью, и вдруг тот исчезает, с ним даже не попрощавшись. Тут Сан Саныч дал маху. Надо было дождаться, пока сын проснется, и все ему внятно объяснить, приласкать, прижать к себе, шепнуть на ухо, что он скоро примчится обратно. Саша бы загрустил, но все понял. Как, впрочем, и Нина. По телефону из Нижней Курьи рассказать обо всем будет непросто. Да и захочет ли сын с ним вообще разговаривать. В этом возрасте дети бывают ранимыми и упрямыми.

Объявили пять минут до отхода и провожающих попросили покинуть вагон. У Смирнова тревожно екнуло сердце, и им овладело странное беспокойство, словно он совершал что-то ужасное. В конечном счете он может уехать и завтра, стоит ли так пугаться капитана Климова. Состав дернулся, и это подтолкнуло Сан Саныча. Он поднялся, схватил сумку, прошел в конец вагона, перешел в другой, третий, чтобы не встречаться с проводницей. Поезд стал отходить, фотограф выпрыгнул, спрятался за спины провожающих, увидел свою проводницу с соломенной челкой, уже закрывавшую дверь, и в этот миг опять пожалел о том, что поддался сердечной смуте и выскочил из вагона: сумел бы он все объяснить и сыну, и Нине Платоновне, позвонил бы не один раз, послал не одну телеграмму. Такой уж он был человек: во всем вынужденный сомневаться, чаще винить во всем себя, а не других.

Он вздохнул, оглянулся, неожиданно столкнувшись с пристальным взглядом плечистого крепкого незнакомца в дубленке и в желтой ондатровой шапке, который его нагло рассматривал, и вспомнил суровое предостережение сыщика. Сунул руку в карман и наткнулся на скальпель с бинтом в полиэтиленовом пакете, который забыл выбросить по дороге. Климову остается лишь его задержать, и майорская звездочка к Новому году ему обеспечена. Фотограф сам сует голову в петлю, точно всю жизнь к тому и стремился. Ехать к Денису опасно, оперативник знает дом и квартиру, может проверить, если и этот, в ондатре, идущий почему-то упорно за ним, не послан им же.

Платформа заканчивалась, начинался вокзал, мелькнула фигура милиционера, Сан Саныч оглянулся: незнакомец в ондатровой шапке не отставал, и нужно было спасаться. Смирнов неожиданно рванулся, побежал, ловко просачиваясь сквозь густую толпу благодаря своему хрупкому телосложению. Бросился его догонять и незнакомец, но тому пришлось несладко из-за богатырского разлета плеч. Сбив с ног женщину, отбросив ногой в сторону чью-то сумку, он напоролся на бугая-носильщика с тележкой, влетев прямо в нее. Сан Саныч же перешел на торопливый шаг, вынырнул из вокзала, подлетел к первому же частнику:

— Дружище, в Химки не слетаем?

— Сколько?

— Двести! Больше нет, браток, извини!

Водитель почесал затылок, увидел, как Смирнов скользнул взглядом уже по другим машинам, и махнул рукой:

— Залезай!

Отъезжая, фотограф оглянулся на вход в вокзал, но его чумовой преследователь в дубленке и ондатровой шапке так и не появился. В Химках жила тетка, двоюродная сестра матери, которую фотограф постоянно поздравлял с Новым годом и другими праздниками, однако в гостях так никогда и не был, хоть она и звала его постоянно. Этим приглашением Сан Саныч и решил воспользоваться, чтобы скрыться хотя бы на день от ненавистного ему Климова.

7

Нина не выдержала, подскочила домой к Таньке Жуковской, подружке, которая по блату устроила ей ребенка из одного московского детского дома. Татьяна сидела заместителем начальницы отдела в мэрии, и ей подчинялись все городские дома ребенка, детсады и ясли, а потому Нине и подобрали самого лучшего, с хорошей наследственностью, с самым высоким эйкью умственного развития, живого, симпатичного, здорового, или, как выразилась по телефону Танька, «такого ты бы и сама не родила». И действительно, Саша Смирнов оказался на редкость смышленым, ласковым и сообразительным ребенком. Асеева не могла на него нарадоваться, пообещав, что после Нового года переведет сына в обычную группу и станет забирать его из садика каждый день. Но после появления Сан Саныча, несмотря на все его таланты, скромность и обаяние, словно весь мир рухнул. Директриса детдома, зная, чью просьбу она выполняет, клятвенно ее заверила, что с документами и прочими делами все чисто и никто ее не побеспокоит ни по какому поводу. И вот на тебе, сюрприз из Нижней Курьи.

Стремительная Танька, прослушав три первые фразы подруги, тотчас оборвала ее:

— Ладно, приезжай!

Нина училась с Танькой сначала в школе, начиная с шестого класса, а потом обе поступили в один и тот же Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, дружили не разлей вода и знали все друг про друга. Асеева ходила свидетельницей на Танькину свадьбу, а потом плакалась на ее груди, когда узнала от врачей, что после неудачного аборта больше не сможет иметь детей. Но потом Татьяна попала в большие чиновницы, встречаться они стали реже, хотя постоянно созванивались и поздравляли друг друга с праздниками.

Подруга жила на Соколе, и Нина, взяв такси, через полчаса примчалась к ней, оставив Сашку на попечение соседки, согласившейся поиграть пару часов с ее сыном.

Танька встретила ее нежными воплями, обрадовалась «Белой лошади», она любила виски, потащила на кухню, в две секунды наметав на стол ветчины, сыра, колбасы и красной рыбы. Муж, музыкант, играл концерт в Большом зале Чайковского, и они могли всласть потрепаться. Асеева рассказала всю историю, не забыв добавить, что поначалу она встретила Сан Саныча в штыки, но потом даже прониклась искренней симпатией.

— Втюрилась, что ли? — перевела на свой язык Татьяна.

— Да нет пока, — усмехнулась Нина. — Хотя он забавный и необычный. Нежный Сирано.

Хозяйка достала лед, большие бокалы, налила виски и блаженно потянула носом:

— Обалденный запах!

Она сразу же отпила. Жуковская, в отличие от своего мужа Гриши, любила выпить, забыться и наутро мало что помнила о вчерашнем дне.

— Ну будем, подружка! Рада тебя видеть! — нервно вздергивая плечами, подмигнула она, чокнувшись стаканом. — Слушай, так, может быть, тебе стоит выйти за него замуж? Как говорят, сама судьба стучится в дверь!

— Ты с ума сошла!

— А чего? Родной отец для сына, это важнее всего!

— Подожди, давай сначала узнаем, настоящий этот Смирнов отец или самозванец! Мне твоя директриса обещала, что никаких проблем не будет.

— Ну знаешь, с этими родителями никаких прогнозов строить вообще нельзя! А он что, этот фотограф, никаких документов на сына не предъявил?

— Пока нет, но я знаю, откуда он, как зовут жену, откуда она родом, сколько они прожили, пусть директриса посмотрит по делу, если оно у нее осталось!

— Сегодня, правда, суббота, но Антонина рядом живет и сходит, не обломится. — Жуковская взялась за телефон, дозвонилась до директрисы, наехала на нее, и та, заохав, побежала в свой Дом ребенка, пообещав сразу же позвонить оттуда. Все данные у нее остались, но на память подробности биографии матери и отца она не помнила.

— Спасибо тебе, а то я места себе не находила! — неожиданно махнув залпом полстакана виски, проговорила Асеева. — Как представлю себе, что он заберет у меня Сашку, так мне плохо становится! Чуть сознание не теряю!

— Так полюбила этого мальчишку? — удивилась Татьяна.

Нина кивнула.

— Я сама не думала, что так сильно полюблю чужого ребенка, — помолчав, призналась она. — А ты знаешь, у нас с ним как-то все быстро произошло. На второй или на третий день он вдруг сел рядом на тахту, прижался ко мне и шепчет: «Мамочка, ты меня не бросишь?» У меня слезы градом, я прижала его и говорю: «Никогда, родной мой, никогда!» И все. Словно срослись две половинки.

Жуковская слушала, широко раскрыв глаза. А на последних словах они у нее даже увлажнились. Она наполнила стаканы, неожиданно спохватилась, достала из холодильника китайские пельмешки, поставила варить.

— Я не хочу тебя пугать, но если окажется, что твой фотограф родной отец Сашки, то по суду он вернет сына себе, и тут ни я, ни ты ничего не сможем сделать. Таковы законы, поэтому я тебе и сказала: выходи за него замуж, — потягивая виски, советовала подруге Жуковская. — У нас уже прошло два таких судебных процесса, один ребенок прожил четыре года в обеспеченной семье, а у матери ни кола ни двора, как говорится, но ее отказ был оформлен юридически неграмотно, и ребенка вернули. А тут, если та сбежала и отдала сына на воспитание государству, не уведомив мужа, а перед этим брак был заключен официально, то даже никакого процесса затевать не надо, все бессмысленно…

Нина со страхом смотрела на Татьяну. Не выдержав, она хотела пригубить стакан, но рука ее задрожала, и Асеева поставила виски на стол.

— Что с тобой? — испугалась хозяйка.

— Я этого не переживу! — прошептала Нина.

— Без паники! — скомандовала Татьяна. — Ты же сама сказала, что он тебе понравился! В чем тогда дело? Выйдешь за него замуж, а потом разведешься, и ребенок останется у тебя!

— А зачем разводиться?

— Ну не будешь разводиться, будете жить, чего тогда в обморок падать?!

Она поднялась, бросила пельмени в кипящую воду, выставила на стол сметану и соевый соус.

— Надо немного поесть, а то опьянеем к чертям собачьим!

Резко зазвонил телефон. Они обе вздрогнули, Татьяна схватила трубку.

— Слушаю!.. Да, Антонина Сергеевна… Я сейчас передам трубочку Нине Платоновне, и вы все ей расскажете!

Жуковская передала трубку подруге. Асеева с опаской ее взяла, но то, что сообщила ей директриса, оказалось неожиданным. Саша унаследовал фамилию матери, последняя родом из Рязани, приехала в Москву три года назад, родила неизвестно от кого, известно лишь, что отца звали Александр и он числился студентом одного из московских вузов, в браке с Анастасией Смирновой из Рязани не состоял, та подписала отказ, его юридически оформили в присутствии нотариуса, и в этом документе роженица отказывалась от всех прав на ребенка и передавала свои права по усыновлению и воспитанию Асеевой. Ни в одном суде оспорить их будет невозможно.

— Спасибо, Антонина Сергеевна, — радостно просияв всем лицом, поблагодарила директрису Нина. — Мне можно будет забрать у вас копию биографии матери и все те данные, на которые вы ссылаетесь?.. Хорошо, спасибо, я завтра обязательно заеду. Спасибо еще раз!

Она положила трубку, пригубила виски.

— Ну что? — не выдержав, спросила Жуковская.

— Он не отец Саши! — Асеева, улыбнувшись, перекрестилась.

— Ну вот видишь, а ты боялась! — обрадовалась Татьяна.

Однако радостная улыбка мгновенно улетучилась, и Нина снова погрустнела.

— Ну чего тебе еще? — взглянув на нее, возмутилась Жуковская.

— У Сашки нет никаких сомнений, что это его отец, — помолчав, объявила гостья. — Сегодня днем он проснулся, увидел, что Сан Саныча нет, и, представляешь, слезы градом! Почему вдруг он ушел и с ним не попрощался. Я еле его успокоила. Если сказать ему правду, он психически сломается.

— Не говори пока ничего! А с этим самозванцем решительно объяснись! Я вообще удивляюсь, как это он так заявился к тебе в дом, ты его впустила, а он без всяких документов объявил себя отцом, и вы все ему поверили!

— Да я сама не понимаю, как все это произошло, хотя… — она вдруг загадочно улыбнулась.

— Нина, я тебе удивляюсь! Ты же всегда отличалась трезвым рассудком! Это у меня постоянно мозги набекрень, а уж ты-то, ты-то! Мы всегда равнялись на тебя!

— Да будет тебе, «набекрень»! — отмахнулась Асеева. — Вспомни, что с тобой было три года назад?! Мозги набекрень до первого поворота, а дальше все по рассудку!

Жуковская слегка смутилась. Она не любила говорить на больную тему. Года три назад, будучи уже одиннадцать лет замужем, имея двух дочерей и примерного очаровательного мужа, талантливого музыканта Большого симфонического оркестра, Татьяна наконец-то сошла с ума и влюбилась в безработного кинокаскадера Сергея. Это было подобно концу света и эпидемии бубонной чумы одновременно. Она пропадала сутками неизвестно где, Нина заботилась о ее дочерях, отправляя их в школу и встречая после уроков, потому что муж Гриша находился на гастролях в Парагвае. В конце концов, они решили пожениться, хотя у обоих были семьи, но любовь казалась им превыше всего. Однако на следующий день Татьяну пригласили на работу в мэрию, предложив ответственный пост, она согласилась и поняла, что не может затевать бракоразводный процесс и сделать сиротами своих детей, ибо по службе обязана заботиться о сиротах всего города. В итоге Сергей развелся, а она — нет. Но он на нее не обиделся, и они продолжали встречаться. Потом все пошло на убыль, полгода они не виделись, недавно же встретились случайно снова, и она поняла, что они чужие люди. Разводиться же с мужем Татьяна теперь и не помышляла.

Через два часа бутылка виски опустела. Жуковская достала греческий коньяк из своих запасов, заявив, что запах у него обалденный, но Асеева наотрез отказалась. Она уже думала только об оставленном дома сыне.

— Ты где на Новый год? — провожая подругу до дверей, спросила Татьяна.

— Еще не знаю.

— Слушай, приезжай к нам! — придержав Нину у дверей, насела на нее Жуковская. — Мои девочки поиграют с Сашей, они тихие, добрые, музыкальные, потом уложат его спать, почитают ему сказку на ночь, а когда они заснут, мы спрячем для них под елкой подарки и спокойно посидим за столом, приготовим разносолов, выпьем, попросим Гришу нам что-нибудь сыграть из Моцарта и встретим Новый год тихо, по-семейному. Как тебе такая идея?

— Замечательная идея, — заулыбалась Нина, — я поговорю с Сашкой и тебе позвоню!

Она наперед знала, в какую тоску выльется это новогоднее застолье: Танька напьется, а для этого ей и нужна подружка, начнет звонить своим знакомым, любовникам, Гриша же будет приставать к ней, потому что пристает ко всем женщинам подряд, считая себя великим любовником, однако давно уже импотент. Уж лучше поехать к матери и встретить Новый год у нее.

— Я буду счастлива, если мы соберемся вместе! — Татьяна держала ее за пуговицу шубы.

— Спасибо тебе!

— Перестань, я рада, что все уладилось!

Они нежно простились. Асеева вернулась вовремя — соседка уже собиралась укладывать сына спать. Не успела Нина переступить порог дома, как затрезвонил телефон. Она схватила трубку, но это оказался капитан Климов.

— Я вас приветствую, вы на меня сердиты, знаю, — игривым тоном самоуверенно заговорил он, — но я долго вас не задержу. Это касается вашего нового знакомца. Я его выпустил с одним условием: в двадцать четыре часа покинуть пределы Москвы, но он меня обманул. Если этот гнусный тип будет звонить вам, передайте ему, что я его сгною в тюрьме, как и обещал! Через пару дней я этого фотографа все равно возьму, но вам не советую укрывать мерзавца, дабы не нажить неприятностей с законом. — Оперативник выдержал паузу, ожидая, что Нина взорвется, начнет защищать фотографа или возражать, но Асеева молчала, и это молчание обнадеживало. — Не хотите ли завтра прогуляться? Можно покататься на лыжах. Я знаю одно чудное местечко…

— Никогда больше сюда не звони! — чеканя каждое слово, выговорила Нина и положила трубку.

Сан Саныч позвонил ей около двенадцати ночи. Он долго не решался, но потом вспомнил незнакомца в желтой ондатровой шапке, следившего за ним на вокзале, и пришел к выводу, что того посылал Климов, желавший убедиться, что Смирнов покинул столицу, а потому капитан уже знает о его вероломстве. И потом, фотограф не захотел звонить при тетке, а она отправилась на покой только в одиннадцать, все выспрашивая его о матери, ее последних днях, о Нижней Курье и ее красотах. Тетка приезжала к ним лет семь назад, и на Урале ей очень понравилось.

— Ну почему вы до сих пор не позвонили! — тотчас отругала его Нина. — Я так волновалась, да и Саша постоянно о вас спрашивает, а мне сказать нечего!

— Но я тут…

— Климов мне позвонил и обо всем рассказал. Даже о том, что вы не уехали. Я прошу прощения, что втянула вас в ссору с этим монстром, поверьте, я проклинаю тот день, когда с ним познакомилась! — Она заговорила столь страстно, что он сразу растаял. — Мне надо с вами срочно переговорить.

— Вы хотите, чтоб я сейчас приехал? — обалдел он.

— Сейчас? — Нина на мгновение задумалась, взглянула на часы. — Я не знаю, но сегодня, наверное, уже поздно, а вот завтра мы могли бы встретиться…

— Хорошо, я согласен.

— Давайте завтра с утра созвонимся, часиков в десять-одиннадцать, и условимся о встрече!

— Давайте.

— Я рада, что вы не уехали и позвонили… — В ее голосе послышались нежные обертоны.

— Это правда?

— Правда. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Сан Саныч положил трубку, ему вдруг захотелось схватить машину и примчаться немедля к ней. Она волновалась из-за того, что он не звонил. Нина даже не могла это скрыть, она заявила: «Я так волновалась». Он был уверен, что если примчится сейчас к ней, то она обрадуется и бросится ему на шею. Асеева хоть и не решилась пригласить его прямо сейчас, но смысл слов был совсем другой. Она сказала в подтексте: «Я не уверена, хватит ли у вас сил и отваги, чтобы бросить все и тотчас приехать ко мне». Вот что она в точности ему сказала. И Смирнов это понял, разгадал. Отваги и сил ему бы хватило, а вот с деньгами получалось сложнее, и это единственное, что его остановило.

Тетка, угощая его гречневой кашей с ливерной колбасой, жаловалась на маленькую пенсию и на трудную жизнь, как бы заранее предупреждая племянника, что рассчитывать на ее долгое хлебосольство ему не стоит, а уж тем более просить взаймы денег. А больше родственников у него не было. У Дениса же он и так занял двадцать долларов.

И все же разговор с Ниной окрылил его.

«Плевать на этого Климова, дурака и идиота! — подумал он. — Плевать, плевать, плевать!»

Они встретились с Ниной на следующий день в Измайловском парке. Она приехала с Сашкой, оглядываясь по дороге и проверяя, нет ли за ней слежки, ибо боялась подставить Сан Саныча. Но слежки не обнаружила. Сашка бросился на шею фотографу и так крепко его обнял, что у Асеевой перехватило дыхание, и она ощутила ревнивый укол в груди.

— Почему ты вчера не попрощался со мной? — упрекнул его сын.

— Я не хотел тебя будить, только и всего.

— А я потом тосковал по тебе!

— Но мы же встретились!

Они двинулись в глубь парка. Стоял чудесный солнечный день, морозный, чистый, снежок хрустел под ногами, и злой ветерок совсем не чувствовался. Саша, радостно подпрыгивая, побежал вперед по дорожке, оставив родителей наедине.

— Вы что-то хотели мне рассказать?

— Да, я хотела… — Нина осеклась, потому что язык не поворачивался сообщить о тех новостях, которые она узнала от директрисы. — Климов затевает какую-то подлую каверзу против вас, от него всего можно ждать, тем более что я отказалась с ним общаться, и теперь он выместит все зло на вас!

— Я знаю о его подлых планах, — усмехнувшись, кивнул Сан Саныч. — Я хотел уехать, даже договорился с проводницей, сел в вагон, но выскочил уже на ходу. Мне вдруг показалось, что Саша не простит мне такого отъезда и не станет слушать мои объяснения по телефону. Дети в этом возрасте очень ранимы, а обида может так покалечить их психику, что потом никакие психоаналитики не вылечат от этого невроза. Мой школьный приятель, ставший убийцей в девятнадцать лет, признавался мне, когда мы сидели с ним за одной партой, что стал всех ненавидеть из-за того, что мать прижгла ему окурком папиросы ладонь. Эта обида, ощущение, что его бросили, возможно, не сделает его убийцей, но и добрее он не станет. А доброта — единственная добродетель, которая закладывается и передается только родителями. Без нее же человека нет. Так мне кажется…

Нина несколько раз кивнула головой, соглашаясь со всем, о чем Смирнов говорил.

— Но вы подвергаете себя опасности!

— Не больше, чем любой человек, расхаживающий сегодня по улицам, где взрывают и расстреливают в упор.

Погуляв, они зашли в небольшое кафе рядом со станцией метро «Измайловская», выпили горячего кофе с пирожными, а фотограф заказал себе и Нине по бокалу шампанского. Синяк под глазом уже проходил, и, приглядевшись к Смирнову, она вдруг обнаружила, что у него красивые темно-зеленые глаза и длинные пушистые ресницы, как у девчонки. Только нос, как у Сирано де Бержерака, хотя он вовсе не портил его лицо, наоборот, придавал ему особый шарм.

— У вас есть где жить? — спросила Нина.

— Да, все нормально.

— А с деньгами?

— Не беспокойтесь, все в порядке.

— Сан Саныч, запишите мой рабочий телефон, — смущаясь, неожиданно проговорила Асеева, — хотя соединиться подчас бывает нелегко, я часто сижу как переводчица на переговорах, и с них не сорвешься, но всегда можно оставить сообщение, если вдруг возникнет такая срочность… — Она вдруг смутилась, выговорив последние слова.

Смирнов записал. Он смотрел и не мог оторвать восхищенных глаз от Нины. Позавчера, когда он пришел в первый раз к ней в дом, фотограф больше думал о сыне, о том, как безболезненнее найти контакт, наладить отношения, совсем не помышляя об амурных стрелах. Лишь в конце того вечера между ними внезапно вспыхнула вольтова дуга стойкой симпатии, однако до тех нежных чувств, что воспевал с незапамятных пор Овидий Назон, было еще далеко. Ныне же Сан Саныч смотрел на Нину по-особенному и видел в ней не столько приемную мать своего сына, сколько красивую женщину, от одного взгляда на которую можно потерять голову. И постепенно ее терял, отпуская рискованные шуточки, строил гримасы, замечая радостный блеск в глазах Нины, который его еще больше подбадривал.

Ненароком Смирнов коснулся ее руки, и она ее не отдернула, точно поощряя такие смелые прикосновения.

— А на выставку мы сегодня пойдем? — доев пирожное и допив бутылку кока-колы, с беспокойством спросил Саша. — По парку мне больше не хочется гулять.

Взрослые переглянулись между собой и рассмеялись.

— Сегодня уже поздно, а вот в следующее воскресенье пойдем обязательно, — пообещала Асеева.

Они расстались в метро, хотя Нина и зазывала Сан Саныча на ужин, но он помялся, не зная, как поступить. Ему тоже не хотелось расставаться, и Смирнов хотел уже кивнуть, согласиться, однако вслух выговорил совсем другое.

— Да нет, я обещал к тетке заехать, она у меня старая, а бабушек обижать нельзя, — улыбнулся он. — Я позвоню…

Он снова пристально взглянул на Нину, и та смущенно отвела взгляд.

Асеева поначалу даже обиделась вместе с Сашкой: Сан Саныч мог хотя бы проводить их. Она пожалела его, ни словом не обмолвилась о том, что сын не его, не хотела расстраивать Сан Саныча, да и при Сашке затевать этот разговор не хотелось, но, подойдя к дому и заметив «Жигули», в которых, карауля их, сидели Климов и старший лейтенант Кравец, по достоинству оценила прозорливость фотографа, чудом избежавшего скорого ареста и расправы.

Увидев Нину, капитан вышел, вразвалочку подошел к ним, сверля обоих подозрительным взглядом.

— Ну что, погулял с папой? — улыбаясь и присев на корточки, спросил у Саши оперативник.

— Саша, молчи! — попробовала предупредить сына Асеева, но опоздала.

— Погулял… — еле слышно прошептал он.

— Что ж, очень хорошо! — Климов поднялся, бросил насмешливый взгляд на Нину.

— Я вас предупреждаю, гражданка Асеева, об уголовной ответственности за укрывательство и недонесение об особо опасном преступнике, — холодно проговорил сыщик. — Кстати, статейка предусматривает и срок, так что эти игры однажды могут обернуться трагедией…

Нина, не скрывая презрения, смотрела на Климова:

— А я-то сначала подумала, что вы и есть тот бесстрашный и благородный Робин Гуд, о котором пишут в книгах. А вы просто негодяй! Мелкий, подлый и злобный! Не можете найти настоящего преступника и, чтобы выслужиться, решили всю вину взвалить на первого попавшегося, а заодно свести и личные счеты?! Боже, какое вы ничтожество! Да я бы застрелилась от стыда!

Она сжала руку сына и направилась к дому, ни разу не обернувшись на капитана. Тот вернулся в машину, закурил.

— Сука! — прорычал Климов.

— Ты знаешь, я больше не буду следить ни за ней, ни за твоим фотографом, — неожиданно сказал старший лейтенант.

— Не понял? — нахмурился сыщик.

— Со своими личными делами, Анатолий Сергеевич, разбирайся-ка сам, что же касается подозрений и той версии, будто житель Нижней Курьи Смирнов Александр Александрович и есть маньяк, убивающий детей под видом фотографа, то тут для меня много неясного…

— Что именно для тебя неясно?! — обидевшись, заиграл желваками Климов.

— Во-первых, почему, арестовав его, ты на следующий день отпустил парня и даже не составил надлежащего протокола, лишь объяснил всем, что произошла ошибка. Хорошо, ошибка так ошибка. Ты попросил меня присмотреть за этим Смирновым, чтобы тот спокойно отбыл на свою историческую родину, и приказал задержать его в случае неисполнения этого намерения как преступника. А если б он уехал, значит, он не был бы преступником? Ты извини, но превращать нашу работу в балаган, в средство разборок с твоими бабами я не хочу и не буду! Да, мы одна команда, мы не должны подставлять друг друга, обязаны прикрывать в бою, но также не имеем права покрывать и глупые выходки, вредящие делу! И я, как твой товарищ и напарник, не могу не выложить все эти мои сомнения напрямую! Если дурак, то обижайся, а если умный, надеюсь, поймешь!

Кравец замолчал, нервно закурил сигарету. Ему больших усилий стоило пуститься в такие откровения: не хотелось ссориться с другом, а уж тем более наживать врага. Они начинали вместе, но года два назад Климов неожиданно вышел на банду казанцев, наезжавших в Москву и безнаказанно осуществлявших в столице заказные убийства. Он лихо раскрутил это дело, и начальство высоко оценило всю операцию. Толе сразу, на год раньше, дали еще одну звездочку, и он стал капитаном, обогнав Кравца, срок которого на получение очередного звания уже исполнился, но его почему-то задерживали. Тогда же Климову дали квартиру, и он почти год ходил в героях, что весьма подпортило его характер. Теперь же старые заслуги потускнели, и позарез требовался новый подвиг, чтобы слава именитого сыщика в мнении начальства не закатилась навсегда. Все это понимали, и поимка маньяка хорошо бы вписалась в биографию капитана. Но Кравец вовсе не хотел, чтобы она создавалась ценой обмана и подтасовок. Об этом он по-дружески и хотел сказать, но получилось как-то сухо и уж очень официально.

Капитан ничего не ответил, прибавил газ, отпустил сцепление и выехал со двора. У ближайшего метро он остановился.

— Я еду дальше по делам, и ты мне не нужен, — не глядя на Кравца, обронил он.

Старлей помедлил и вышел из машины.

8

Кугеля Сан Саныч взял в понедельник, как говорится, с ходу, еще тепленьким. Адвокат не успел переступить порога юридической консультации, сесть за свой стол и разложить справочники, как Смирнов первым подсел к нему и долго, с щемящей тоской смотрел ему в глаза, прежде чем Семен Евсеевич сам его вспомнил, однако не выразив при этом бурной радости.

— Вы по делу? — осведомился он.

— Я по делу, — сухо кивнул Смирнов. — В постановлении о разводе Нижнекурьинского суда было сказано, что я имею право видеться с моим ребенком. Но все эти пять лет вы, Семен Евсеевич, мешали мне это сделать, грубо нарушая при этом мои гражданские права. Хочу добиться вашего исключения из коллегии адвокатов и намереваюсь подать в суд о взыскании с вас материального и морального ущерба!

— Очень интересно! — промычал Кугель. — И в чем же состоит моя вина?

— Вы не давали мне ни адреса, ни телефона моей бывшей супруги, действуя сознательно с целью их утаивания и лишения меня важной информации…

— Что за бред вы несете?..

— Помолчите! — резко оборвал его Сан Саныч и, вытащив удостоверение «Известий», показал адвокату. — У меня документально зарегистрированы все звонки и все разговоры с вами, их сорок два, я потратил целое состояние на телефонные разговоры, из которых становится понятной ваша умышленная роль в этой акции. Я найду способ через свою газету рассказать о вашей роли в разъединении семьи, о слезах мальчика, который не видит отца, и о ловком адвокате, который за эти слезы получает доллары!

Кугель дрогнул. Он не боялся ни судов, ни прокуроров, но бежал от газет как черт от ладана.

«Никакого дела в суде этот сумасшедший не выиграет, потому что его попросту нет, а вот газеты в погоне за падкой сенсацией вреда могут принести немало, — тут же сообразил Семен Евсеевич, только купивший большой каменный дом под Зеленоградом, со средневековыми шпилями, башенками, двумя бассейнами, и газетчики, совместив его замок со слезами ребенка и с этим носатым провинциалом, смогут всласть поизгаляться, уничтожив всю его репутацию. — Терять же этому сумасшедшему, в отличие от меня, нечего».

— Что вы хотите, молодой человек? — все еще сохраняя самообладание, вежливо поинтересовался Кугель.

— Вы оформляли в детский дом моего сына? — спросил Сан Саныч.

— Я детскими домами не занимаюсь! — отрезал Семен Евсеевич. — А если ваша жена сдала ребенка в детский дом, то я тут ни при чем! Вот идите и с ней разбирайтесь!

— Мне нужен ее адрес и телефон! Немедленно! Где бы она ни проживала: в Израиле, в Париже или в Калифорнии!

— Я не знаю, где ваша бывшая супруга находится в данный момент, но я могу дать лишь тот телефон, который она оставляла мне полгода назад. — Кугель вспотел, протер очки, порылся в толстой записной книжке, нашел какой-то жалкий листочек и продиктовал фотографу телефон.

— Я еще вернусь, Семен Евсеич, мы наш разговор не закончили! Я не дам вам спать спокойно до самой старости, а она уже грядет! — пророчески воскликнул Смирнов, и все адвокаты, сидящие за соседними столами, оборотили свои лица на них, видя, как рыхлая физиономия их коллеги покрылась красными пятнами.

— Вы меня не пугайте! — отирая пот, визгливо отозвался Кугель. — Я вас не боюсь!

— Бойтесь данайцев, дары приносящих! — замысловато ответил ему Сан Саныч, почему-то вспомнив Гомера, но фраза оказалась кстати, ибо у всего люда, заполнившего в тот день юридическую консультацию, сразу же возник неподдельный интерес к происходящему.

Но фотограф всем мило поклонился и ушел. Его роль на этом закончилась.

Он выскочил из консультации, нашел телефон-автомат и сразу же позвонил по телефону, выжатому у Кугеля. Ответил приятный женский голос, и Сан Саныч не сразу узнал его. Раньше Александра отвечала тихо и задумчиво, а тут резкие, напористые интонации и даже легкая игривость.

— Извините, я, кажется, не туда попал, — растерянно пробормотал Смирнов.

— Подождите! А кого вам нужно?

— Мне случайно дали этот телефон, я разыскиваю Смирнову Александру Александровну, но, видимо, меня обманули, извините… — Он усмехнулся. — Но я правильно набрал номер?

В трубке повисла пауза.

— Саша? — Голос прошелестел тихо, как дуновение ветерка, и фотограф тотчас его узнал.

— Александра?..

— Сашка?! — что есть мочи выкрикнула она. — Это ты?

— Да-да, я…

— Ты где, в Москве?

— Да, — Сан Саныч выглянул из будки и прочел название улицы. — Я на Солянке.

— А я рядом, на Чистых прудах! — воскликнула она. — Но через два часа тридцать минут улетаю в Японию! Мигом ко мне, возьми машину и записывай адрес!

Он примчался бегом, долетев за пятнадцать минут, когда она объяснила, где находится, забыв даже заскочить в магазин и взять хоть какой-то гостинец: с пустыми руками в дом не входят. Они расцеловались на пороге, Александра затащила его на кухню, успев сварить кофе, и выставила на стол бутылку кофейного ликера — других крепких напитков она в доме не держала.

— Ну рассказывай, рассказывай! — затормошила она бывшего мужа. — Как ты меня нашел, чем занимаешься? Или уже устроился в Москве? Я видела тут несколько твоих обложек, ты гигант! Все мои знакомые говорят, что тебе надо перебираться сюда, работы выше крыши, заработка еще больше, за полгода купишь себе квартиру! Так где ты?

— Там же, в Нижней Курье…

— В той же фотографии, с той же Люськой?

— Да…

— Боже мой! — Александра от души рассмеялась. — И что, она не женила тебя на себе?

— Пока нет.

— Нет, ну ты реликт, ископаемое! Хотя я тебя понимаю! — Она на мгновение посерьезнела. — Сама несколько раз с тоской вспоминала наш берег, Каму, корабельные сосны, звенящую тишину по утрам и расплавленное серебро света, переливающегося на реке. На Западе платят за такое чудо, а не за скопище аммиачных паров! А чего в Москве? Надолго?

— Где Сашка?

— Он у одной бабульки, в Анине, это по Ярославской дороге. Она тут неподалеку жила. Сестра там у нее умерла, ей оставила двухкомнатную квартиру, а бабуся тоже не любит гам и суету, перебралась туда, а свою, поблизости, сдает. К Сашке так привязалась, просто жуть! Своих внуков нет, я же стюардессой работаю, теперь на международных линиях, сейчас вот в Японию стала летать. И куда его? А в Анине, это городок такой, хорошо, тихо, я, правда, никудышная мать, два месяца уже его не навещала, все собиралась, а тут, как назло, подружка заболела, и меня попросили подменить. Но я тебе оставлю адрес, ты съездишь, навестишь, я сама хотела тебе позвонить, мы тут с моим благоверным все же намылились уезжать в Голландию, пока на три года. — Она перемалывала слова без пауз, быстро и легко, одновременно накладывая тон на щеки и крася тушью ресницы. — Сначала поработаем, но думаем, что уедем навсегда. Потом ты Сашку можешь годика на три забрать, пусть поживет у тебя, а там мы оперимся, заведем свой угол, купим дом или квартиру, и сына, возможно, заберем. Не против? Конечно, это не лучший вариант, я понимаю, но если у нас появится свой ребенок, то Сашка навсегда останется с тобой, хотя жалко парня гробить, ну что он здесь поимеет? Пушечное мясо? А там и учеба, и работа, какие-то перспективы, здесь же мрак сплошной! Или ты не согласен?

Он молчал, впитывая в себя новую информацию, которая напрочь разрушала все, что он понастроил в своей голове до этого. Как быть теперь с Ниной, с тем Сашкой Смирновым, которого он уже объявил сыном, не зная, что его дожидается свой, родненький, которого фактически бросают.

— Ты согласен или нет? — переспросила она.

— С чем? — не понял он.

— С тем, что здесь никаких перспектив.

— Почему? Здесь хорошо.

Александра бросила на него беглый взгляд, желая удостовериться, шутит он или говорит всерьез.

— Тебе здесь хорошо? — уточнила Александра.

— Мне хорошо, — подтвердил он.

— А кто глаз подбил?

— Да так, дверь не в ту сторону открыл.

— Тебе всегда было хорошо, а я этого никогда не понимала, — улыбнулась она. — Но если раньше меня это злило, то теперь умиляет. Мы меняемся, верно?

— Да, ты права.

— Ты есть хочешь?

Он взглянул на часы: без пяти два, а от тетки он ушел в десять, выпив лишь стакан чаю без сахара.

— Вообще-то не очень, ты знаешь, какой из меня едок…

— Ни физдипихен зи дойч, май френд, — насмешливо оборвала его Александра. — Загляни в холодильник и сметай оттуда все, что там найдешь!

Он заглянул и обнаружил там палку финского сервелата, кусок рокфора, оливки, фаршированные анчоусами, нарезку семги, карбонат, несколько разных соусов, яйца, полки были забиты дорогими деликатесами, словно Александра знала о его приходе и специально готовилась.

— Я надеюсь, ты поживешь у меня, пока я слетаю в Токио? — предложила она.

— Пожить?

— Ну да, я была бы тебе признательна!

Тетка утром с ним уже не разговаривала, вовсе не рассчитывая, что он припрется к ней ночевать на второй день, хотя жила в двухкомнатной квартире. Она не дала ему даже сахара к чаю, и если Сан Саныч придет этим вечером, то ему вряд ли вообще откроют дверь.

— Я не знаю…

— У меня здесь не так много ценных вещей, кое-чем я все же успела обзавестись: норковая шуба, обувь, костюмы, кое-какие драгоценности, из тех, что дарил мне второй муж…

— Ты была замужем? — удивился Сан Саныч.

— Мы и года не прожили! Он был директором банка, пока не обанкротился и не сбежал в Америку или еще куда-то. Собственно, это был даже фиктивный брак, но тогда я только начинала свою карьеру в Москве, мне требовался надежный опекун, и я согласилась на его условия, — она развела руками и грустно вздохнула. — Так ты готов пожить у меня? Или у тебя тут возлюбленная, которую ты ни на секунду не можешь оставить?

— Да нет, я готов!

— Ну вот и прекрасно! — обрадовалась она. — А телефон тебе Кугель дал?

— Я вырвал у него твой номер! — улыбнулся Смирнов. — Он не хотел давать! Морочил мне мозги полгода, я звонил ему каждую неделю, а он твердил, что ты переезжаешь и он не знает нового номера твоего телефона!

— Я действительно часто переезжала, а здесь живу лишь два последних года. — Она подвела глаза карандашом. — А ты действительно звонил каждую неделю?

Он кивнул. Она помолчала, докрасила глаза и, осмотрев себя в зеркальце, осталась довольна.

— Даже хорошо, что ты у меня поживешь, а то холодильник забит, и жалко было бы потом все выбрасывать. Вчера ко мне мой благоверный напросился в гости, а у меня шаром покати, холодильник пуст, как слеза девственницы! Я живу только на йогуртах и соках, берегу фигуру, — улыбаясь, рассказывала Александра. — Я переполошилась, помчалась в супермаркет, накупила всего, а Юрик заехал и потащил меня в ресторан. Видишь, я будто чувствовала, что сегодня появишься ты и останешься у меня жить! Это фантастика! Сань, достань колбаски, рыбки, сыра, сделай и мне пару бутербродов, а себе сваргань яичницу с беконом, там есть такая жирная ветчина. Это очень вкусно! Сделай из четырех-пяти яиц, не стесняйся! Я же вижу, у тебя глаза голодные!

— Они не голодные.

— Они грустные, а значит, голодные! Всем отвечай, что буду дня через четыре, а мужикам говори, что отвечает муж! Надоели эти козлы! Когда-то я легкомысленно раздавала телефоны направо и налево, а теперь покоя нет, звонят и в три, и в четыре ночи, а я уже переменилась, и мне никто, кроме Юрочки, то бишь Юрия Васильевича, так зовут моего благоверного, не нужен! Он человек солидный, у него своя фирма, богатенький Буратино, мой Юрочка, который как-то связан с американцами, шведами, голландцами, но в Америку я не хочу, а Голландия — это моя страна: там все можно, даже за наркотики не сажают в тюрьму, и там меньше всего совершается преступлений. Просто нормальные люди, живут без комплексов, туда я и хочу уехать!

Зазвонил телефон, объявился ее благоверный, она взахлеб стала рассказывать о встрече с бывшим мужем, хотя Сан Саныч испуганно замахал руками, прося не упоминать о нем, но Александра его не только не слушала, а, наоборот, протянула ему трубку, познакомив фотографа таким способом со своим женихом.

— Он совсем не ревнивый европейский мужик, — усмехнулась она, видя, как Сан Саныч комплексует.

У Юрия Васильевича оказался мягкий густой баритон, приятный, обволакивающий, и хорошие манеры. Они тотчас перешли на «ты», и Юра предложил Смирнову без стеснения заезжать к нему домой на рюмку чаю и вообще обращаться в случае любой нужды.

— Мы же родственники, а родственники должны помогать друг другу! — дружелюбно подытожил он. — Как считаешь, Сан Саныч?

— Конечно, так и должно быть.

— Вот и договорились! — Он почему-то рассмеялся в трубку, хотя ничего смешного Смирнов не сказал.

— Ну как, хороший у меня Юрочка? — едва фотограф положил трубку, спросила Александра.

— Да, замечательный!

— Он в прошлом актер, играл в театре, в кино исполнил несколько главных ролей, но решил завязать с искусством, теперь бизнесмен и не страдает из-за того, что не появляется в лучах рампы, зато и не скулит из-за нехватки денег, как это делают нынешние лицедеи. Он честный, нормальный человек, его есть за что уважать, а это главное! Я и тебя уважала, нет, правда!

— А чем занимается твой Юрий Васильевич? — сделав себе и Александре бутерброды с рыбой и колбасой, поинтересовался Сан Саныч.

— Ты знаешь, я даже не интересовалась, — отмахнулась она. — Ты яичницу себе пожарь! Он, кстати, из тех людей, кто не любит говорить про свою работу! Есть много других тем, которые его интересуют, и он о них спорит, загорается, он очень смешной… Ты почему не пьешь? Попробуй, это очень дорогой и обалденный ликер, налей и мне рюмочку!

Смирнов наполнил маленькие рюмочки кофейным ликером, а она записала для него адрес сына в Анине и выдала двести долларов. Сан Саныч не хотел брать, но Александра, узнав, что он уже месяц в Москве, застыдила его.

— Ну хватит уже стесняться, Санчик! — Александра, схватив бутерброд, побежала переодеваться и через несколько секунд выскочила в свитере и джинсах: стройная, подтянутая и еще красивее, чем была тогда, когда он ее встретил. — Я помню, когда мы поженились, я пришла к тебе с одной спортивной сумкой, а уезжала с двумя чемоданами! Ты же родной мне человек, у меня денег хватает, и бери, не жмись! Сашке чего-нибудь купи от себя, он любит подарки, сходите куда-нибудь с ним, в зоопарк, в кино.

Она взглянула на часы, присела к столу, съела еще один бутерброд, допила кофе, схватилась за сигарету.

— Еще десять минут, и все! Ну как там наши сосны, все такие же, нежные и певучие?

— Чего им сделается.

— А Кама зимой все так же похожа на мертвую царевну в хрустальном гробу?

Он кивнул.

— Перед тем как уехать навсегда в Голландию, я хочу заглянуть в Нижнюю Курью и прижаться щекой к моим корабельным подружкам! Не будешь возражать?

— О чем ты говоришь!

— Помнишь, я часами сидела у окна, смотрела на замерзшую Каму, на сосны, и ты, бедный, начал уже тревожиться о моем здоровье! — заулыбалась Александра.

— Помню, конечно!

— А ведь они меня и спасли! Больше того, навевали романтические картины путешествий, я мечтала, как стою на палубе большого океанского корабля и плыву далеко-далеко! Я и Голландию выбрала лишь потому, что там каналы, море, такие же сосны и похожие пейзажи. Но все равно тосковать буду. Такой красоты, как на Урале, нигде не найти, — задумчиво проговорила и погрустнела. — А красота единственное, ради чего стоит жить!

Она снова взглянула на часы, лениво потянулась и поднялась.

— Увы, увы, я должна ехать! Но ничего, когда я вернусь, мы поговорим не спеша и обо всем. Возьмем Сашку и отправимся на дачу! У Юрочки Васильевича отличная дача в лесу, зимой там потрясающе! Правда, сосны не те: короткие, кривоногие, но это неважно!

Александра бросила беглый взгляд в зеркало, удовлетворившись сделанным макияжем, подошла к Сан Санычу, положила голову ему на грудь, и ему ничего не оставалось, как ее обнять.

— Раньше я и не подозревала, что люблю тебя, — неожиданно прошептала она, заставив Смирнова смутиться. — Нет, я любила, но совсем не так. Как-то сухо, абстрактно. А потом, когда расстались, я поняла, что потеряла самого родного человека: друга, брата, наставника в каком-то смысле. Я не скучала по тебе, как по любовнику, я скучала по тебе, брату. Я же росла одна у родителей. Потом поняла, что надо начинать самостоятельную жизнь. Подруга поехала в Нижнюю Курью, и я за ней. Та устроилась парикмахером, она до этого кончила курсы, а я куда? К счастью, нашлось местечко на пищекомбинате. Пришла в общагу, сырую, обшарпанную, там в основном речники жили. Как вечер, все напиваются, а женский отсек на третьем этаже, и давай шарить по комнатам. Им изнасиловать, что высморкаться. Я жила в комнате с пятью девками, все чуть постарше меня. Их всех не по одному разу уже. А попробуй заяви! Я была в ужасе! Но ехать домой еще хуже. Там другой террор. Отец у меня старшина милиции. У него один закон: после восьми чтоб была дома. Нарушишь — выпорет, потом сидеть невозможно. А куда еще ехать, зима наставала, да и цех мне понравился, я люблю сладкое, хоть там и живи. И вдруг ты! Я готова была в первый вечер за тобой бежать. Следующие два дня жила как в лихорадке. Боялась, что ты не придешь, передумаешь, не знала, что делать. Но крепилась изо всех сил. Девки в общаге в один голос: «Да Люська по нему второй год сохнет, она его тебе не отдаст!» Я чуть не реву! Представляешь, что со мной творилось?! И вдруг ты появился, пригласил к себе!..

Она на мгновение умолкла, издала странный смешок, точно что-то еще вспомнив.

— А уж как я обрадовалась, что забеременела и не надо будет вставать в половине шестого утра и к семи ходить на работу. Можно дрыхнуть сколько влезет! И еще я была рада, что родила от тебя сына. Наш Сан Саныч такой же, как ты, трепетный и нежный. И ты ему сейчас больше нужен, чем я. Как это ни горько сознавать, но это правда. Я все время думала об этом, говорила себе: надо позвонить Сан Санычу, надо позвонить, чтоб он приехал и забрал Сашку, но рука не поднималась. Да и гордыня еще оставалась, не хотелось самой себе признаваться, что никудышная мать! Вот, Сансанечка, какие благодарные мысли о тебе постоянно живут во мне! Ну все, прощай!

— Да, слушай! — спохватился он. — Покажи хоть фотографию Сашки, я даже не знаю, какой он сейчас!

— Ой, ты знаешь, она у меня одна-единственная, в портмоне, отдать не могу!

Она вытащила небольшой снимок, девять на двенадцать, показала бывшему супругу. Александра снялась с Сашкой, сидя на тахте, на фоне большого ковра, прижимая сына к себе, как куклу. С фотографии смотрел живой, чуть вихрастый мальчуган с длинным, смирновским носом, который его тем не менее совсем не портил, и с грустными, тоскующими глазами. У Сан Саныча сжалось сердце от этого взгляда.

— Это мы у подруги фотографировались! Он похож на тебя! Такие же глаза, грустные!.. Ну все, я побежала! Больше фоток нет, потому что мужей фотографов не попадалось! — Она громко рассмеялась.

Еще через мгновение она уехала, нежно поцеловала бывшего мужа в щеку, пожелав ему радостной встречи с сыном. Александра запретила себя провожать, ушла, но тотчас вернулась: чуть не увезла с собой ключи от квартиры.

— На этот раз все, не скучай!

Проводив ее, Смирнов прошел в комнату. Большая тахта, телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр. Открыл платяной шкаф, забитый платьями, костюмчиками, джинсами, шубами. Столько красивых и дорогих вещей он еще не видел! Большая напольная ваза с крупными цветами. Сан Саныч сначала думал, что они искусственные, но, подойдя поближе, обнаружил, что цветы живые и даже пахнут.

На стене висела живописная картина, на которой Александра была изображена во весь рост в костюме для верховой езды девятнадцатого века и с кнутом в руках. Прядь огненно-рыжих волос выбивалась из-под шляпы. Наездница держала величественную, царскую осанку, но в глазах была разлита такая тоска, что Смирнов не мог оторвать взгляд от портрета. Если б увидел его раньше, то обязательно бы спросил, кто автор.

Он присел на тахту, пытаясь снова осмыслить всю ситуацию. Раньше он думал, что Кугель не давал телефон Александры, потому что она этого не хотела: мучилась стыдом, раскаянием, чем угодно, но не хотела с ним встречаться. Но ее сегодняшнее поведение свидетельствовало об обратном. Оказывается, она его ждала, по-своему его любит и готова отдать сына навсегда. Все так неожиданно, что он никак не может сосредоточиться. Да, завтра же отправится в Анино, заберет сына, они подружатся, он дождется Александру, а потом двинет в Нижнюю Курью. Может быть, они поедут все вместе, но его супруга долго в глуши не протянет, вернется в Москву, уедет в Голландию, а сын останется с ним.

Раньше бы такая перспектива его обрадовала, а теперь поселилась странная пустота в душе. Он вспомнил Сашу Смирнова, Нину, в чью жизнь он вторгся, подобно урагану. Как теперь быть с ними? Он же не может исчезнуть бесследно, словно его и не было. Мальчик к нему привязался, считает отцом, и Нина, кажется, не равнодушна. К тому же фотограф разбил и счастье Климова. Каким бы ни был капитан, злым, хвастливым, завистливым, но он по-своему любил Нину и имел серьезные намерения.

Сан Саныч вдруг проголодался, вернулся на кухню, сделал себе яичницу из пяти яиц с беконом и с жадностью всю съел. Это было вкусно. Смирнов открыл оливки, фаршированные анчоусами, и проглотил полбанки. Потом сделал себе еще два бутерброда с колбасой. И выпил залпом две рюмки крепкого кофейного ликера. Это немного вернуло его к жизни.

Набравшись храбрости, он позвонил Нине на работу. Но она была на переговорах. Сан Саныч перезвонил через полчаса. На этот раз Нина сама взяла трубку.

— Это я, Сан Саныч, — сказал он.

— Как вы? — обрадовалась Асеева. — Я ждала вашего звонка вчера.

— Там сложно было позвонить, у тетки, она рано ложится…

— Вы сейчас у нее?

— Нет, я в другом месте. А вы уже освободились?

— Да вроде бы, надо спросить у шефа…

— Хотите кофейного ликера?

— Не отказалась бы.

— Приезжайте, я вас встречу.

— А вы где?

— Я на Чистых прудах.

— Правда?! — неожиданно воскликнула она. — А я на Мясницкой! Это совсем рядом! А что вы там делаете?

— Приезжайте, я все расскажу! Хотите я вас встречу?

— Нет, я хорошо знаю этот район, я провела на Чистых все детство и юность! Записываю адрес!

Он продиктовал его, положил трубку. Сан Саныча бил озноб, его трясло, словно он в первый раз за всю жизнь собрался изменить своей жене, но не представлял, как это сделать.

9

Она стремительно выскочила из офиса, двинулась по Мясницкой к метро, чтобы там сесть на трамвай, проехать две остановки и попасть в тот дом, где ее ждал Смирнов. Но еще переходя на другую сторону улицы, она заметила те же белые «Жигули» Климова и его самого за рулем, он медленно двинулся за ней. Это ее взбесило. Нина увидела, что капитан не успел перестроиться, медленно двигаясь в тесном потоке по среднему ряду, и тотчас свернула в первую попавшуюся подворотню. Сыщик сразу обнаружил это бегство, попытался вырваться из второго ряда и слегка задел блестящий новенький шестисотый «мерседес», обернулся и увидел яркую царапину на крыле. Он громко выматерился, заглушил мотор и вылез из машины, понимая, что гнаться сейчас за этой дурой бессмысленно, потому что из «мерседеса» уже выскочили двое, держа руки за пазухой. Эти уложат и глазом не моргнут.

Суровая отповедь Кравца только разожгла. Он же не мог объяснить тупому старлею, что слово, данное ему Смирновым, должно было тем свято выполняться. А за свое подлое предательство он должен поплатиться. Это закон, и неважно, правильный он или нет. Кравец же привык руководствоваться и верить только инструкциям. А Климов — слову, своему и чужому. И до сих пор было так. Если он что-то сказал, а уж тем более пообещал, то лопнет, а выполнит, несмотря на все препоны. Хоть сам генерал разорви глотку. Но старлею двадцать семь, а упрямому Толяну, как раньше старики его звали в угрозыске, сорок четыре. Из них двадцать — под пулями. Дважды он уходил из управления и дважды возвращался. И все из-за своих глупых принципов, которым никогда не изменял. Не будь их, сейчас бы до полковника дослужился.

— Ты, мужик, ты понял, чего ты наделал?! — вразвалочку двигаясь к нему, угрожающе залаял один из пузатых «шестерок» шестисотого «мерседеса». — Ты, паскуда, у меня языком эту царапину зализывать будешь!

Пузатый не успел подойти к капитану, как тот мощным ударом в нос свалил его с ног. Второй попытался вытащить пушку, но Климов приставил к его лбу свой «макаров».

— Ты хочешь, чтоб я продырявил твой лоб? — прорычал сыщик. — На землю, сука! Ну?!

Еще через мгновение оба лежали на асфальте в наручниках. Оперативник подошел к «мерседесу». Затененное стекло тут же открылось, и на заднем сиденье капитан увидел Каху Гаселия, известного вора в законе, который владел в Москве двумя крупными казино, но предпочитал большую часть времени проводить в Санкт-Петербурге и в Мадриде. На нем было черное пальто и белоснежный шарф, небрежно наброшенный сверху.

— Ты кто? — холодно скользнув по нему презрительным взглядом, спросил Гаселия.

Климов ему не ответил, вытащил мобильный и вызвал подкрепление.

— Много берешь на себя, капитан, — предупредил его Каха.

— Ну это мы посмотрим! — Сыщик увидел идущего к нему старлея ГИБДД. — Пока что я вижу нападение на сотрудника уголовного розыска с применением оружия! Обоим выйти из машины, руки на капот! Живо!

Гаселия помедлил, тонкая кожа на его остром и нервном лице натянулась, глаза недобро блеснули, точно предвещая вспышку ярости. Шофер сидел неподвижно, готовый ввязаться в бой по одному знаку босса. Но еще через мгновение Каха вдруг сгорбился, опустил голову, вылез из машины и оперся руками на капот.

Капитан пошарил по карманам, вытащил из пальто полиэтиленовый пакетик с белым порошком, усмехнулся, показал его старшему лейтенанту ГИБДД и только потом Гаселия.

— Твой? — спросил Климов.

— Нет, — помедлив, ответил Каха.

— Ты же грузин, Каха, а ведешь себя, как нашкодивший лох! Тебя уличили, а ты отпираешься! Не пристало такому авторитету вести себя, как обоссавшемуся пацану! Твой так твой, не я же эту дурь тебе подсунул!

— Слушай, капитан, чего тебе надо?! — прошипел Каха. — Ты чей заказ выполняешь?! Кому я помешал?!

— Свой, — выдержав его ненавидящий взгляд, насмешливо ответил сыщик.

С завыванием сирены подскочили на двух машинах оперативники, подбежали к Климову.

— У этих заберите пушки, — ткнув пальцем на лежащих охранников, приказал он, — они пытались меня подстрелить, а у Гаселия я нашел наркоту! Поехали в управление, там и оформим протоколы!

Подъехавшие на помощь капитану недоуменно посмотрели на него, не понимая, зачем ему понадобился Каха. Так можно брать любого вора в законе, те все не в ладу с законом.

— Все, двинули! — оборвав их недоуменные взгляды, выкрикнул Климов.

Он зашагал к своим «Жигулям», скользнув брезгливым взглядом по глубокой белой царапине, оставшейся на черном крыле «мерседеса», и презрительно поджал губы.

«Я все равно тебя достану, Сирано! — усмехнулся он про себя. — От меня еще никто не уходил!»

Нина долго не решалась войти в подъезд, указанный ей Смирновым, прогуливаясь рядом с соседним домом и опасливо оглядываясь по сторонам. Ей показалось, что Климов где-то рядом, следит за ней, и она может выдать убежище Сан Саныча. Асеева снова сделала круг по ближним дворам, то ускоряя, то замедляя шаг, садилась на лавочку, но слежки за собой не обнаружила. Наконец подбежала к заветной двери, быстро набрала код и шмыгнула в подъезд, напугав до смерти старуху, которая выползала во двор на лавочку.

Но, войдя в подъезд — металлическая дверь, сдерживаемая тугой пружиной, с тихим скрежетом медленно закрывалась, — она услышала топот ног за спиной, обернулась, однако бежавший за ней следом не успел, щелкнул замок. Нина замерла, сразу догадавшись, кто это мог быть. Ее захлестнула ярость. Она не выдержала, вернулась к двери, отдернула засов, чтобы бросить капитану в лицо все, что думает о его мерзких преследованиях, но перед ней стоял растерянный юноша в круглых очочках и с букетом роз в руках.

— Извините, я надеялся прошмыгнуть следом за вами, потому что забыл код и, наверное, напугал вас, — растерянно пробормотал он, потирая красный кончик носа. — А меня давно ждут… Вот, возьмите!

Незнакомец протянул ей сначала одну, потом помедлил и добавил еще две розы:

— Вы на меня не сердитесь?

— Нет.

— Спасибо.

Асеева посторонилась и пропустила замерзшего влюбленного. Ее ноги вдруг ослабли, и она некоторое время не могла сдвинуться с места.

Утром до работы она заехала в Дом ребенка, где нашла Сашку, чтобы забрать признание и анкету его родной матери, ряд справок, которые директриса пообещала для нее отксерить. Но, приехав к назначенному часу, обнаружила, что у начальницы высокие гости, нагрянули неожиданно, пять минут назад, а сколько пробудут, неизвестно. Нина даже притопнула ногой от злости. Она встала в семь утра, целый час пилила на Каширку, чтобы в одиннадцать быть на переговорах с испанцами.

— А директор не оставляла для меня бумаги? — спросила Асеева у секретарши.

— Не-а, — зевнув, ответила секретарша, подкрашивая ресницы.

— А нельзя у нее эту бумагу попросить? Мы вообще-то договорились ровно на девять.

— Не-а, — снова зевнула секретарша.

— Послушайте, девушка, я опаздываю на работу! — еле сдерживая гнев, заговорила Нина. — И мы договорились ровно на девять утра!

— Кошкина сказала: никого не впускать, ни с кем не соединять и вообще тишина! Начальство, видно, привалило. А если спешите, заезжайте попозже!

Нина села на стул, задумалась. В половине одиннадцатого надо быть на месте, кровь из носа. За полчаса просмотреть материалы, договоры, чтобы быть в курсе дела. Сейчас пять минут десятого. Ехать ровно час. Значит, полдесятого надо срываться. Прозаседать же гости могут час, а то и больше.

Она посмотрела на дверь. Наверняка пришла какая-нибудь подружка и принесла две модные кофточки, а директриса не может выбрать, какую взять. Начальство в девять утра с проверками не ездит.

Секретарша докрасила ресницы, осмотрела свою лошадиную морду в зеркальце пудреницы, куда оно полностью не входило, и пришлось разглядывать его по частям, потом, недоуменно хмыкнув, откинулась на спинку кресла, вперив нахальные глаза в посетительницу.

У секретарши на столе стояли компьютер с дорогим лазерным принтером, факс, телефон «Панасоник», мобильный телефон, а рядом со столом громоздился большой цветной ксерокс, в углу телевизор «Филипс», на нем двухкассетный видеомагнитофон «Сони», большой персидский ковер на полу, три на четыре, закипал бошевский чайник. Вроде бы обычный набор оргтехники, хотя для муниципального Дома ребенка обстановка приемной не в меру роскошная, не говоря уже о мебели и больших кожаных креслах. Интересно бы узнать, что стоит в кабинете директрисы.

Секретарша заварила традиционный «Липтон» в пакетиках, высыпала чешское печенье на блюдечко, поставила сахарницу, все из сервиза, расписанного под «Гжель», понесла в кабинет, плотно закрыв за собой дверь и бросив предупредительный взгляд на посетительницу. Вернулась с пустым подносом.

— Долго там еще? — спросила Асеева.

— Кто их знает. Коньячок пьют. «Наполеон», французский. И тортом закусывают.

Три последние реплики вывели Нину из себя. У нее даже в глазах от злости потемнело. Она поднялась и, не взглянув на секретаршу, прошла в кабинет.

— Извините… — Асеева запнулась, потому что забыла имя и отчество директрисы.

За столом спинами к вошедшей сидели двое посетителей: мужчина и женщина. Последняя обернулась, и Нина узнала Таньку Жуковскую.

— О, привет, подруга! — радостно бросила она.

Директриса милостиво улыбнулась ей, как старой знакомой.

— Я прошу прощения, но вы обещали мне биографии матери Саши Смирнова и другие материалы…

— Ах, да! Но я передала ее Наде, секретарю!

— Спасибо, извините!

— Нин, ты спешишь? — спросила Жуковская.

— Вообще-то да.

— Ну подожди, мы тебя подбросим! Мы сейчас!

Асеева кивнула, вышла в приемную, взглянула на часы: девять двадцать пять.

— Послушайте, вы что себе позволяете? Врываетесь без стука в кабинет, как у себя дома, а меня из-за вас с работы уволят!

— Если вы мне сейчас же не отдадите биографию Смирновой, которую вам утром передала ваша начальница, то я добьюсь, чтобы вас уволили! — в ярости выпалила Асеева, жалея, что потратила столько времени из-за тупоголовой секретарши.

— Одну минуту… — Та открыла служебную папку и увидела две странички биографии, анкету и справки. — Вот возьмите! Она положила, а мне ничего не сказала…

— А посмотреть лень было?!

Большая стрелка часов переместилась на пять минут вперед, и Нина решила не ждать подругу, двинулась к выходу, и тут ее окликнула Танька:

— Асеева, вот и мы! Едем, едем, я тоже спешу! Пошли! — Она подхватила подругу под руку. — Юрий Васильевич, не отставайте!

Нина оглянулась. Спутник Жуковской поцеловал руку директрисе и заспешил следом. Жгучий брюнет, холеный, вальяжный, еще не располневший, хотя брюшко уже намечалось, одетый с иголочки, с красными полными губами, заспешил следом за ними.

— Как тебе этот красавец? — шепнула Татьяна.

— Мне такие не нравятся, слишком приторный.

— Ты любишь уродцев!

— Почти!

— А я запала! У него такой парфюм, я балдею, как кошка! Ты же знаешь, я слаба на запахи!

— Чего он хочет? Тоже кого-то усыновить?

— Наоборот.

— Что значит «наоборот»? Сдает своего ребенка?! — испугалась Асеева.

— Да нет, совсем не то!

Но объяснить, чего хочет вальяжный Юрий Васильевич, Татьяне не удалось. Он догнал их, окутав облаком приятных запахов, познакомился с Ниной, тут же заявив, что они вместе смотрятся неотразимо, домчал на своей «вольво» Асееву до самой работы.

Жуковская выскочила следом, догнала подругу, точно забыв сообщить ей самое важное.

— Ну как он тебе?

— Ничего особенного.

— Ну ты даешь! Такой мужик! У меня даже мурашки бегут по коже! Я даже готова ему в машине отдаться! Ладно, я помчалась, а то он ждет. Смотри, Новый год у меня! — Ее глаза уже полыхали ведьминским огнем, и Асеева ничего не смогла ей возразить.

Татьяна, бросив эти слова, убежала, а Нине пришлось потратить немало сил, чтобы привести свою душу в порядок. Она не любила столь резкие переброски, как и беспричинные влюбленности. Для нее все это происходило сложнее. Постепенно. Она не любила с головой бросаться в омут. Не привыкнув, не поняв человека, который ей нравился, Асеева никогда бы не бросилась в его объятия, тем более в машине или даже на чужой постели. Стоя в подъезде незнакомого дома, она никак не могла прийти в себя от одной мысли, что через несколько минут переступит порог чужой квартиры, и там они останутся одни, и Сан Саныч попробует ее обнять. Она не знала, как поступит, но само предположение бросало ее в жар, она пугалась того, что произойдет дальше.

«Может быть, я полюбила его? — спрашивала себя Асеева, поднимаясь на лифте, но так и не ответила себе на этот вопрос. — Неужели я полюбила?..»

Она помнила, как это было с Павликом, ее первым возлюбленным и мужем. Он случайно затащил ее к себе в мастерскую, стал показывать свои этюды, наброски, готовые картины, рассказывать о живописи, о своих любимых художниках: Рембрандте и Филонове, а потом как бы мимоходом спросил:

— Выйдешь за меня замуж?

— Ты этого хочешь? — удивилась она.

— Наверное, — сказал он. — Художнику нужна семья.

И она вышла. Павлик ей нравился. Любила ли она его? Если б ей тогда задали вопрос, она бы сказала: да. А может быть, и пожала плечами. Но матери Павлик не понравился, а Танька об этом не спросила. Она лишь ядовито заметила:

— Хорошего мужика отхватила! Одобряю!

А когда Павел ушел, уехал, бросил ее, то Нина даже не всплакнула, почувствовала облегчение, точно камень сняли с шеи, потому что Павлик изменял ей, водил баб в мастерскую, пьянствовал и врал, а она делала вид, что ни о чем не догадывается.

Асеева подошла к двери сорок первой квартиры и остановилась. Еще есть время уйти, позвонить из дома, сказать, что не получилось заехать, ее оставили на переговоры, и обрести прежний покой. Еще оставались секунды, чтобы сдаться в плен рассудку. Но она позвонила.

Смирнов встретил ее радостно, помог раздеться, проводил на кухню, где стол был сервирован на двоих. Горели две свечи, звучала «Маленькая ночная серенада» Моцарта, и Нина, заметив икру, семгу, маслины, красное испанское вино, кофейный ликер в красивой пузатой бутылке, неожиданно усмехнулась:

— Вы кого-то ограбили? Чья это квартира?

Смирнов провел ее в комнату, указал на портрет. Асеева долго его рассматривала.

— Я так понимаю, что это ваша сбежавшая жена, — вдруг догадавшись, нарушила молчание Нина.

Он кивнул.

— Красивая женщина, — помолчав, проговорила Нина. — И такая несчастная, стоит лишь заглянуть ей в глаза!

— Так неожиданно все получилось, я ничего не знал о ней, ни этого адреса, вообще ничего, и вдруг в последний день случайно нашел рабочий телефон адвоката, который приезжал от ее имени на развод, я позвонил ему, он дал ее телефон, и вдруг мы встретились. Я до сих пор не могу прийти в себя…

— Тогда вы, наверное, знаете, что мой Саша не ваш сын, — не выдержав, перебила его Нина.

Сан Саныч, готовый произнести целую речь, неожиданно оборвал себя, кивнул, тяжело вздохнув, и опустил голову.

— Я вас не виню, так бывает, когда долго ищешь свою кровинку, которую не видел пять лет, и в каждом случайном ребенке грезится наследник. Ничего страшного! — нервно улыбнувшись, успокоила Асеева фотографа. — Так бывает, что поделаешь, главное, что вы нашли своего сына! Он жив, с ним все в порядке?

— Да, я завтра его увижу!

— Я рада за вас!

Нина вышла в прихожую, стала одеваться.

— Подождите, куда вы?! — изумился он.

— Мне надо идти, я обещала с понедельника забирать Сашу из сада, — торопливо одеваясь, проговорила она. — Уже четвертый час, пока доеду, будет шестой…

— Подождите хотя бы несколько минут, мне надо о многом поговорить с вами! — воскликнул он, хватая ее за руку.

— Но о чем же нам говорить? — высвобождая руку, еле слышно проговорила она.

Нина держалась из последних сил, чтобы не разреветься, потому и торопилась уйти. Она по глупости начала уже строить планы, как соловей, запела о любви, а расслабляться вовсе не стоило, тем более надеяться на мужиков.

— Я рада, что вы наконец-то нашли свою жену и сына, и хочу пожелать вам счастья…

Она рванулась к двери, но замок был незнакомый, и с первого раза Асеева открыть его не смогла. Сан Саныч сжал ее за плечи, заговорил в спину:

— Какое счастье, о чем вы?! С женой Александрой мы давно разведены, она сейчас снова выходит замуж и уезжает на постоянное место жительства в Голландию, я тоже рад за нее! Но встреча с вами… — он не договорил, подыскивая подходящее выражение. — Но встреча с вами…

— Была ошибкой, — подсказала она.

— Нет, самым ярким событием во всей моей жизни, — поправил ее Смирнов.

Она стояла в тяжелой шубе перед дверью, не зная, как реагировать на его ласковые слова и что ей делать. Смирнов неожиданно встал перед ней на колени.

— Я умоляю вас остаться и выслушать меня! — воскликнул Сан Саныч. — Вы не можете так уйти! Ну хотя бы на несколько минут останьтесь, прошу вас!

Нина Платоновна вздохнула, отвернулась от двери. Смирнов снял с нее шубу, проводил на кухню и усадил за стол. Сам сел напротив. Несколько секунд он смотрел на нее и молчал. Потом налил ей ликера, положил на ее тарелку икры, семги, оливок, колбасы.

— Я вовсе не ошибся, угадав в вашем сыне свое дитя. Я ведь фотограф, и глаз у меня наметан. И дома я сличал фотографии: все сходилось: линии, округлости, выемки, так не бывает, чтобы все сходилось, а он вдруг оказался похож на меня, даже нос у него длинненький, ведь правда? Как говорят, похож на девяносто девять и девять, а у нас, у фотографов, в кино, есть такое понятие: контратип. Это дубль-негатив. Так вот Сашка — контратипчик! Кого мне нужно было обманывать?! И Саша сразу же потянулся ко мне. Сразу потянулся, такого тоже выдумать нельзя! Он мой сын, и все тут! Только не думайте, что я сейчас оспариваю отцовство или, наоборот, таким образом хочу завоевать вас… — Сан Саныч выдержал паузу, стараясь не глядеть на Нину. — Хотя то и другое правда. Сначала Саша, а потом вы разбили мое сердце. Это смешно и нелепо утверждать, ибо прошли всего сутки и вы вправе говорить, что я не знаю ни вас, ни вашего сына. Даже капитан Климов, наверное, знает вас больше, чем я, но у меня такое ощущение, словно мы знакомы вечность…

Нина несколько секунд пристально смотрела на него, почти не веря его словам, и все же нашла в себе силы улыбнуться:

— Давайте выпьем!

— Да, конечно!

Они чокнулись, стали потягивать сладкий, душистый ликер, Смирнов рассказал, что Александра улетела в Японию, познакомив по телефону со своим будущим мужем, что держит сына в Анине у какой-то старушки, не допуская до себя и мало им вообще интересуясь.

— Это ужасно! — огорчилась Нина. — Я представляю, как мальчик страдает, не видя матери, отца и живя с чужой бабкой где-то в глуши! Надо немедленно его найти!

— Конечно! Я хочу прямо завтра с утра туда поехать!

— Только будьте осторожны! Этот придурок, капитан Климов, все время следит за мной, он хочет арестовать вас. Я сегодня еле убежала от него, поэтому вам не стоит пока появляться у меня, он кого-то оставил наблюдать за моей квартирой, лучше я буду звонить сюда и заезжать, если это нужно… — Румянец ожег щеки Нины.

Сан Саныч сжал ее руку.

— Я хотел, чтобы ты осталась у меня, — прошептал он.

— Я сегодня не могу. — Она смутилась. — Я сегодня пообещала Саше взять его из сада, но завтра он останется на ночь, у меня и завтра и послезавтра трудные переговоры, все хотят завершить старый год, — Нина натолкнулась на его горящий взгляд, смутилась, опустила голову, взглянула на часы.

— Побудьте еще пять минут!

Асеева кивнула. Сан Саныч напоил ее чаем, заставил съесть несколько бутербродов. Но, посидев пять минут, Нина засобиралась и ушла, запретив ему из-за Климова даже выходить на улицу.

— Ты придешь завтра? — робко спросил Смирнов.

Она помедлила и кивнула. Он поцеловал ее в щеку, и почти минуту они стояли, прижавшись щека к щеке. Фотограф не удержался и лизнул ее в ухо. Нина тихо рассмеялась.

— Щекотно, — прошептала она.