Настырный

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Как только сваты ушли, Нартач сразу бросилась к мешкам — их было два: огромные, туго набитые канары из-под хлопка. Поглядеть скорей, чего насовали, если что неподходящее, пусть заменят.

В таких случаях обычно соседок зовут на помощь, ну, а ей это ни к чему, сама управится. Сплетен меньше.

Вот исполнилась наконец ее мечта. Перед ней лежат два мешка, доверху набитых отрезами и дорогой одеждой. Все муки, все сомнения позади. Столько кругом тревожных слухов! То одна сбежала с парнем без свадьбы, то другая… Девушки — товар ненадежный, за ними глаз да глаз. Скандалить-то ведь не станешь, — не приведи бог, взбунтуется, Джаннет — девка строптивая.

А чего ж это Аймурад затих — закопался, видно, с деньгами? Конечно, восемь тыщ пересчитать — не волос из теста выдернуть, да еще одни десятки… Не мастак он деньги считать! Хотя нет, вроде ничего, навострился. Ишь как шлепать пошел: пачку за пачкой, не хуже любого завмага!

Ну и правильно, чего думать: не мы первые, не мы последние. Мы ведь не принуждаем золовку, своей охотой идет. Так что считай, муженек, со спокойной душой да гляди, чтоб недостачи не было. Не чужое берем, законное — растить-то ее, сироту, никто нам не помогал.

Восемь тыщ пока принесли, остальные, дескать, потом. Ладно, пускай потом, только не надейтесь, зажать не удастся. Дураков нет, не доплатите — не вернем вам невестку. Приедет, как положено, погостить, а обратно и не отпустим.

Обиженные ушли, от угощения отказались. Ну и что? Не нравится, в другой дом идите — мы дешевого товара не держим. Аймурад, дурень, вечно отмалчивается, никакого соображения у мужика: спохватишься, да поздно будет. Свадебные подарки в калым не входят, надо отдельно обговорить. Вот она и перечислила, да быстро так получилось, без запинки, будто наизусть вызубрила: десять ковриков ручной работы, десять — фабричных; пятнадцать головных платков — красных и фиолетовых; два сундука, шифоньер с зеркалом. Тут, правда, они не выдержали:

— Не многовато ли будет, хозяйка?

— Что вы! — даже рукой махнула. — За такую-то девушку? Вон соседка дочь выдавала, четыре сундука доставили и стиральную машину. А невесте на все передние зубы золотые коронки! В город возили. Аймурад не даст соврать — сам видел. — Аймурад ничего подобного не видел, но кивнул, слава богу, сообразил. — Ну это уж пускай, этого мы не требуем, а вот часы золотые и кольцо, сами понимаете, нужно…

— Разорить нас хотите, сватья. — Один из гостей, бородатый старик, раздраженно подергал бороду. — Где это видано — шкаф в свадебных подарках! Свадебные подарки — это какие на легковушке доставить можно.

— А чего ж на легковушке? Грузовых, что ли, не найдется?

Она рассмеялась, чтоб повеселить гостей, но нелегко ей было, ох нелегко! Взопрела вся, даже под глазами пот. Никто из гостей не улыбнулся, так и ушли, насупившись, словно не сговор был, а поминки. Ну и пусть. Мы девчонку холили, нежили не для того, чтобы с рук сбыть. Денег жалко, пусть городскую берут — там это просто.

Хмурые лица сватов несколько подпортили Нартач настроение, но стоило ей развязать мешки, печали как не бывало. Большая, грузная, она сейчас, словно парила в воздухе, не хуже воздушного шарика.

— Иди-ка сюда, милая! — Нартач схватила золовку за руку и повела к себе.

— Погляди! Ты только взгляни, какие отрезы! Белье какое! Бог даст, и остальное не хуже будет!

Нартач стала вытрясать из мешков подарки! Мешки были тяжелые.

— Ой, мочи нет!

Толстуха присела возле мешков, вытерла пот, передохнула и снова принялась перебирать нарядные ткани. Взяла в руки голубую парчу. «Ух, хороша!» — маленькие глазки блеснули, щеки зарумянились.

Нартач поднялась и, не отрывая глаз от груды отрезов, дважды обошла ее, как правоверные — святое место. Толстые губы её шевелились, но слов было не разобрать.

— Да пошлет нам бог удачи в этом деле! — Нартач глубоко вздохнула и повела головой, словно ей жал воротник. — Ну, чего в дверях застряла? — обернулась к Джаннет. — Иди сюда! Не стесняйся, есть чем полюбоваться. Плюнь мне в очи, если твои отрезы хуже, чем у Тыллы! — Она окинула взглядом кучу тряпок, переливающуюся всеми цветами радуги, и опустилась возле нее на колени. —Иди! Иди сюда бесстыдница! — слово «бесстыдница» Нартач произнесла почти что с нежностью. — Глянь, костюм джерсовый! А это видала? «Радуга» называется. Сразу покрои. — Нартач обернулась к золовке. Та стояла в дверях, молча наблюдая за ней. — Чего насупилась? Неужто не нравится? Вот девка — ничем ей не угодишь! А это индийская, что ли? Так и переливается, так и сверкает! — Нартач разглядывала отрез то с лица, то с изнанки, кривя толстую шею. — Какое богатство! Меня несчастную отдали — пять кусков бязи да два паршивых китени![1] Сейчас, конечно, народ богато живет… Послушай, как хрустит, а! «Иней» называется! И правда иней, весь блесточками! А легкий! — Она прикинула отрез на руке. — Никакого веса, на плечах и не почуешь! Где-то еще зеленый был, такой же…

Нартач снова нырнула в кучу и стала копаться в ней. Дорогие отрезы, она аккуратно складывала стопой, а те, что подешевле, небрежно отодвигала в сторону.

— Насуют черт те чего! — сердито сказала она, отшвыривая кусок красного китени. — Разве такое платье можно носить? Жесткое, тяжелое, колом стоит!

Нартач забыла о Джаннет, молча наблюдавшей за ней, забыла обо всем на свете. Она ползала по полу среди отрезов, головных платков, белья и бормотала, бормотала… Как измученный голодом человек, перед которым развернули вдруг достархан с угощением.

— Платки… Импортные… Десять штук должно быть… Один, два, три, четыре… А это что за ткань? Золотом отливает… Ишь какая!.. Останется, можно галстук мужу… Ну, а где ж зеленая-то? Никак не найду, чтоб ей пропасть!..

Нартач перебирала вещи и что-то говорила, но Джаннет уже давно не слушала ее. Она думала о том, почему не радуется, как сноха. Вроде должна бы радоваться. Не этой яркой куче, а тому, что все-таки посватали, не сбылось предсказание Гарры. И ей сразу представилось его лицо. Глаза. Спокойные, равнодушные… Ее тогда поразил этот взгляд — уговаривать девушку, чтоб пришла на свидание, а потом так смотреть…

Когда он впервые предложил ей встретиться наедине, она обрадовалась, хотя и возмутилась. Почему обрадовалась, понятно — Гарры ей давно нравился. А вот почему возмутилась?.. А может, и не очень возмутилась? Просто принято, что не может девушка сразу согласиться, стыдно это, нескромно…

На Гарры многие поглядывали тайком. Видный парень, красивый. А главное — на других непохож. Он приехал в село года два назад. Сначала из города прибыл его отец. Устроился директором в магазине. Построил большой красивый дом, перевез семью. Вот тогда и появился в селе этот высокий, немножко медлительный, вроде бы с ленцой парень.

Ну, это он на первый взгляд с ленцой. А как оседлает свой мотоцикл — откуда что берется. Пинает его, словно осла упрямого, пока стрелой не помчит. Говорили, неплохой механик, сразу взяли в тракторную бригаду помощником бригадира. Культурный парень: по-русски, как по-туркменски, говорит. И круглый год без шапки ходит. Может, волосы красивые потому. Волосы у него черные-пречерные, густые. Жесткие, наверное, очень — на мотоцикле уж как трясет, и то не рассыпаются. Выходит, с характером: жесткие волосы — первый признак. Вообще разговоров о нем было полно, особенно первое время. Говорили, каждый год на Черное море ездит, дома у них все по-городскому, едят только за столом. А вот невесты городские ему не нравятся, жениться хочет в селе, сам говорил. Такое девушкам всегда приятно слышать, хотя никто из местных невест особенно на него не рассчитывал.

Можно себе представить, какую Гарры устроит свадьбу! Все приглашенные сидят за столом, у каждого своя тарелка, ложка, вилка. И не надо крутиться возле почетных гостей — за столом все равны.

Когда Джаннет впервые шла к нему на свидание, она ни о чем больше думать не могла, кроме как об этой необычной свадьбе. Ей самой придется сидеть за свадебным столом рядом с Гарры. И все будут смотреть на них, так уж у городских принято.

Почему он выбрал именно ее? Чуть не два года невесту высматривал. Как он мог догадаться, что это ее мечта — выйти замуж по-новому — без калыма? Он первым делом спросит, согласна ли она без калыма. Согласна, Гарры, согласна!.. А что брат со снохой злиться будут, пускай! Насильно теперь не продают, не то время. Соглашаются — сами виноваты. Сколько раз она это говорила подругам!

Разговоры, конечно, будут, не без этого, но ничего, перетерпеть можно. Раз они оба согласны… Вот только, как же она на свадьбе-то? Ведь на самом видном месте сидеть. Небось и из города понаедут знакомые его, друзья… И все на нее глядеть будут: как села, как встала, как вилку взяла… А она не привыкла за столом. Если только Гарры научит… Ну, а вообще-то можно и не есть — это даже и некрасиво, когда невеста уписывает за обе щеки!

Гарры встретил ее приветливо, но почему-то совсем не волновался, и улыбка его показалась ей ненастоящей, очень уж вежливой. Если бы он смущался, краснел, терялся, как всякий другой парень на его месте, было бы легче, они равны были бы, а так будто к директору школы вызвали за любовную записочку. Она искоса поглядывала на Гарры, боясь заглянуть ему в лицо, а он рассматривал ее в упор — не такие, совсем не такие глаза должны быть у парня!

Он начал с того, что сообщил, как восемь лет подряд ездит на Черное море, а в этом году не поедет. «Знаешь, почему?» — он чуть помедлил, словно ожидая ее ответа. Джаннет почувствовала, что краснеет. Сейчас скажет: «Из-за тебя!» Неужели так прямо и скажет? Может, у городских это запросто.

Но Гарры сказал не так. «Этой осенью жениться решил», — вот как он сказал.

Ни смущения, ни запиночки, спокойно и деловито. И точно таким же током добавил, что она ему нравится. Свадьбу он намерен сыграть побыстрей. Почему побыстрей, не сказал, но в следующую встречу просил дать ответ.

Когда же при следующем их свидании она сказала, что согласна, Гарры кивнул чуть заметно: не сомневался в ее согласии — и сразу перешел к делу.

— Сваты придут, не стесняйся насчет калыма. Сколько другие платят, столько и мы дадим. А если и лишку окажется, не беда — отец не обеднеет!

Она молча уставилась на него: он что, шутит? Зачем им калым? Кто его требует? Брат и сноха понятия ни с чем не имеют. Может, его родители? Может, это они заставляют его жениться в селе, а сам он по городским то скует? Культурный парень, и вдруг калым?

— Как же так? — недоуменно спросила она. — Будешь платить калым? И тебе не стыдно?

— Стыдно? — Гарры непонимающе посмотрел на нее. — А чего тут стыдного? — Видно было, что он никак не ожидал такого вопроса. — Я считал, тебе стыдно выходить без калыма!

Джаннет улыбнулась, все еще надеясь, что это шутка.

— Чего мне должно быть стыдно?

— Ну мало ли… Родные сердиться будут…

— Объясни, почему мне должно быть стыдно? — настойчиво повторила Джаннет.

— Странное дело! Ты же в селе выросла — должна понимать такие вещи. Ты мне нравишься, хочу на тебе жениться. К чему мне лишние разговоры?

— Какие разговоры?

— Слушай, Джаннет, не будем об этом говорить! Калым, не калым — какая разница!

— Но ты же культурный человек!

— Ну и что? Да, я культурный человек, но я не для того сюда приехал, чтоб культурную революцию совершать! И тебе не советую. С волками жить — по-волчьи выть. У вас ведь как говорят: «На дешевую девушку спроса нет!» Родители мои согласны, убедили их…

— Убедили платить калым? А я слышала, у вас дома все культурно… Едят только за столом. Я вот ни разу в жизни за обеденным столом не сидела. Вилку держать не умею…

Гарры усмехнулся.

— Ты, оказывается, разговорчивая…

— А тебе немая нужна?

Парень пожал плечами, сорвал веточку вербы и несколько раз хлестнул себя по колену. Искоса поглядел на нее.

— Скажи, правда, что ты с каким-то городским парнем переписывалась?

— А если и переписывалась?

— Ты не злись! Мне-то плевать, просто разговоров не хочу. Не хочу, чтоб брехали про тебя.

— А это правда.

Гарры пожал плечами, помолчал.

— Может, вы раньше в городе жили? Непохожа ты на деревенскую.

— Поищи, чтоб похожа была!

— Куда ты, Джаннет? Постой! Давай бросим всю эту возню. Калым, не калым — какое нам с тобой дело? Пусть старики потешатся! Если б хоть денег не было! У отца этого добра!..

— Незачем ему платить за девушку, которая переписывалась с парнем.

— Так он же не знает…

— Скажи.

— Тогда ничего не выйдет.

— Ну и пусть!

— Слушай, Джаннет, не бахвалься. Тут ведь не город, друг друга все знают. Пройдет слух, что мы с тобой встречались, замуж никто не возьмет.

— Это уж не твоя печаль!

Повернулась и ушла.

Два дня она не могла прийти в себя после этого разговора. «Пройдет слух, что мы с тобой встречались, замуж никто не возьмет». Стоит Гарры намекнуть — а он вполне может со злости, — сразу заговорят. Про письма того студента ему быстро доложили, да небось еще с прибавлениями: хорошо, городской, объяснять ничего не заставил. Да и объяснять-то нечего! Поместили в газете ее портрет — передовая колхозница, вот парень какой-то и прислал письмо. Студент из Ашхабада. Главное — ничего такого он и не писал, сначала про учебу свою рассказал, просил ответить. На это письмо она ответила, в следующем он написал, что купил целых десять экземпляров газеты, что, если она не против, переснимет ее фотографию и увеличит. На это письмо она отвечать не стала.

Вот и вся переписка. Но дело в том, что никто и выяснять не станет: переписывалась с парнем — кончено. Вон Алтын дружила когда-то с одним, еще со школы, в армию ушел, писала ему. А он вернулся да к другой посватался, так она ни с чем и осталась. Шесть лет прошло. Два раза сваты являлись, но, видно, как прослышат, что был у нее раньше парень — все, больше и носа не кажут. А какая девушка! Красивая, добрая! А работница! Парням что? Не она, так другая, а вот девушкам…

Месяц прошел — ничего. Она понемножку стала успокаиваться. Потом узнала, что Гарры женился, калым заплатил хороший. Вот тебе и городской! Вот тебе и культурный! Видно, за столом-то есть каждый может!

И опять ее охватила тревога. Женился, может теперь болтать, ничем уже не рискует. Совсем она потеряла покой. А тут как раз сваты. Нартач спросила, согласна ли, фотографию показала. И родичи жениховы спрашивали. Согласилась, даже и не раздумывала — какие уж тут раздумья!..

Теперь-то, конечно, все в порядке. Столько вещей прислали, к чему им теперь сплетни собирать? Слава богу, не получилось, как у Алтын, обошла беда стороной, А на душе тяжело. Почему? Вроде этот Перман — жених неплохой: единственный сын у матери, механик, хорошо зарабатывает. Нартач говорит — красивый: но это так уж положено говорить. Во всяком случае, на фотографии парень как парень.

А может, позвать его? Поговорить? Не все же такие, как Гарры! Сказать снохе, чтоб пригласила парня….

— Нашла! — выкрикнула Нартач и подняла к Джаннет толстое, потное, сияющее лицо.

— Что нашла? — не поняла Джаннет, занятая своими мыслями.

— Ну этот… Зеленый… Смотри какой! — Нартач поудобней перехватила отрез, он, словно рыба, выскальзывал из рук. — Цвет — что-то необыкновенное! Завтра же скроим, и носи на здоровье! Платье будет!..

— Не нужно мне ничего!

Невестка удивленно глянула на нее.

— Эта еще что за фокусы?

— Не фокусы. Я хочу повидать парня. Скажи, чтоб завтра пришел.

— Вот еще выдумала! Ты что, фотографии не видела?

— Самого хочу поглядеть?

— Ну и девки пошли! А что брат скажет?

— Ничего не скажет, если подзуживать не будешь.

— Ну молодец! Ну умница! Толковали, толковали, калым принесли, не сегодня-завтра свадьбу обещали назначить. Теперь что ж, все сначала?

— Не знаю… Свадьбу пока не назначайте.

— Вот это номер!..

Словно шар, из которого выпустили воздух, Нартач без сил опустилась на пол. Отчаяние было в ее взгляде. Отчаяние, которое испытывает истомленный жаждой человек: который уже протянул руку к ведру с водой, а веревка — трык! — и ведро летит в колодец. В глазах девушки, злых, настороженных, не было и намека на согласие. Нартач помолчала, пытаясь освоиться в новом, неожиданно создавшемся положении. Потом спокойным, можно сказать, безразличным голосом — дорого ей стоило это спокойствие! — спросила:

— Значит, желаешь, чтоб парень к тебе явился?

— Не мне же к нему идти.

— А кто вас знает! Может, и к нему надумаешь. От нынешних всего ждать можно. — Она, кряхтя, поднялась, оправила юбку. — Чует мое сердце — опозоришь ты нас. Моду какую взяли — знакомиться! Я замуж шла, и фотографии-то никто не показывал, просватали, и дело с концом! Слава богу, который год живем душа в душу… Чего удумала!.. Дофокусничаешься, девка! — И Нартач сердито хлопнула дверью.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Не то что дверью хлопать — Нартач реветь готова была от злости. Девчонка, соплячка заставляет ее плясать под свою дудку! Дрянь неблагодарная! Стараешься, стараешься для дурехи, а она еще мудрует над тобой, характер показывает! Плюнуть бы на все, да нельзя: свекрови покойной обещание дала — пристроить в хороший дом.

Нартач так старательно уверяла себя, что только по доброте своей взялась она за это сватовство, что даже всплакнула от умиления.

Но плачь не плачь, злись не злись, а придется угождать девке. Калым получен, теперь только и знай ее обхаживать: не дай бог взбрыкнет! И то уж удумала чего-то, неспроста она парня зовет.

Но мужу Нартач ничего говорить не стала, спокойно сообщила, что Джаннет решила повидать жениха и что лично она ничего зазорного тут не видит, теперь не прежнее время; посидят пять минут да разойдутся, вон соседская девка каждый день жениха в дом водит, и ничего, отец, мать терпят. Джаннет у них, слава богу, девушка степенная — не зря на нее столько сил положено, другие и при матери родной охальницы, — Джаннет свой дом не ославит.

Аймурад выслушал жену молча, даже не взглянул ни разу, только громко откашлялся.

От сватьи Нартач вернулась довольная, веселая, и сразу к золовке.

— Договорилась, придет. А парень, не приведи бог сглазить!.. Красавец! Бровь густая, ростом высокий, не меньше моего брата. А плечищи!.. На каждое плечо по такой, как я, посадишь!

Джаннет усмехнулась.

— Чего смеешься? Думаешь, толстая? Это у меня кость широкая.

Джаннет попыталась представить себе парня, держащего на плечах двух Нартач. Нет, не выдержит, земля под ним расступится.

— Ладно, ладно, бесстыжая, смейся! Чего тебе не смеяться, такого красавца огребла!

— Да я не потому… Я наоборот… Не знаю даже, что ему и сказать…

— Что сказать? Да что хочешь! Только глупостей поменьше мели! Вон средняя дочь Мереда позвала жениха да как ляпнет: «Будешь, — говорит, — каждую неделю в кино водить?» А какое может быть кино, если он чабан, в селе раз в три месяца. От вас, дурех, всего можно ждать. В общем, не спугни парня, хорошие женихи на дороге не валяются. Да и калым такой, что в любом доме двери открыты.

— Вот и пусть идет в любой дом!

— Ну-ну, не болтай зря! Знаешь что, давай, я с вами посижу, беседу направлять буду.

— Нет уж, я сама. Как-нибудь разберемся.

— Ну гляди… — Нартач обиженно отвернулась. — От тебя ведь слова доброго не дождешься!

Жених явился в субботний день в сумерках. Сразу видно, осмотрительный парень: пешочком пришел, а не на тарахтелке этой проклятущей, и не с улицы, а виноградником, как велено. Нартач потихоньку провела парня в дом, поставила перед ним чайник и пошла к Джаннет — сказать. Пока все, как по-писаному, еще бы уйти ему незамеченным, и все будет шито-крыто.

— Здесь уже… — вполголоса сказала она и улыбнулась. — Пришел.

— Как пришел?

— Очень просто — ногами. Струсила? Сама велела звать, теперь расхлебывай.

Джаннет нерешительно поднялась, взглянула на дверь.

— Иди, иди! — Нартач слегка подтолкнула ее в спину. — Чтоб не болтали потом, что за незнакомого отдаем! Ну что, может, посидеть с вами?

— Не надо, — прошептала Джаннет… — Я сама…

— Ну гляди! — Нартач вместе с девушкой вошла в комнату, поставила перед гостем еще один чайник. — Пейте вот… Я сейчас. Маленького уложу и приду. Потолкуйте пока.

Джаннет стояла возле двери, тщетно пытаясь унять дрожь. Зря она прогнала сноху. Не по себе было ей: одна с незнакомым парнем. Идя на свидание с Гарры, она тоже волновалась, но не так, тогда все было совсем иначе; она шла к парню, который ей нравился, шла на любовное свидание. А сейчас? Сейчас все какое-то ненастоящее, вроде игры или представления. Нартач в дверях так на нее глянула — сквозь землю провалиться впору. Словно они с Перманом на сцене или в клетке, выставленной на всеобщее обозрение. Люди разглядывают их, посмеиваются, а потом соседям рассказывать будут, как наутро, когда в клубе комедию показывают.

Сказала снохе, что сама знает, как разговор вести, а ведь не знает. О чем с ним говорить? Нет у нее для него никаких слов, пустота в душе, хотя парень красивый — Нартач правду сказала. Глаза хорошие: большие, ясные. Брови густые, срослись на переносице. Вроде бы лоб из-за этого уже кажется, а все равно высокий, чистый, все лицо от него светлым кажется. Волосы назад зачесаны, блестят… Неужели он механик — целый день в моторах копается? Даже и не поверишь, скорей на учителя похож.

Может, тоже на Черное море ездит? Ест за столом, не понимает, как можно брать плов руками? Спросить бы его… Неловко, пусть сам заведет разговор. Девушке положено помалкивать, на вопросы отвечать, если спросит… Так уж принято в этой игре.

В детстве они с подружками играли в «свадьбу». И «сватов засылали», и «невесту привозили». Но их игра была искренняя, веселая. Настоящая игра — в ней не было расчета. А эта игра некрасивая, грязная. И никуда не денешься — она должна принимать в ней участие.

Сначала Джаннет хотелось убежать и заплакать. Потом ее вдруг взяла злость. «Молчит. Терпение испытывает! Думает, первая заговорю. Не думай! Не дождешься!».

Облокотившись на подушку, парень взял пиалу с чаем, стал, не спеша, потягивать. Казалось, ему совершенно все равно: здесь она или нет: «Смотри, сколько влезет! — всем своим видом говорил он. — Мне ни жарко ни холодно!» Нахальный какой, а! Нисколечко не сомневается, что осчастливил! Да, несладко ей будет. Хоть бы из вежливости спросил, согласна ли. Послал калым — и дело с концом! Сам он и не подумал бы явиться: для такого унижение — до свадьбы знакомиться с девушкой. Они все на одно лицо, кто калым платит, нахальные, самоуверенные, словно тавро поставлено. О чем с таким толковать? Повторит то же, что Гарры…

Парень, не меняя положения, исподлобья взглянул на Джаннет. Потом приподнялся, не спеша налил чаю во вторую пиалу и протянул ей.

— Садись, выпей!

Девушка молча смотрела себе под ноги, не зная, как поступить. Он держал пиалу в руках, ожидая, чтоб она взяла. Взять — значит, все в порядке, значит, она довольна, все ее вполне устраивает. А не взять нельзя, он ведь ждет. Джаннет мельком глянула на парня — он смотрел совсем не нахально, чуть заметная улыбка скользнула по его лицу. «Нужно взять…» Джаннет протянула руку и, не удержав пиалу, уронила на ковер.

— Надо же! — пробормотала девушка.

— Не беда! — парень усмехнулся. — Жаль, не разбилась, а то бы к счастью. Сейчас полотенчиком, и все будет в порядке! — Он взял полотенце, оставленное Нартач, прижал к ковру. Джаннет показалось, парень рад, что можно хоть чем-то занять руки. — А ты-то чего краснеешь — меня ведь разглядывают? — Он усмехнулся. — Ты велела прийти?

— Я…

— Разглядела?

— Да…

— Ну и как, понравился?

— Не очень. Чересчур нахальный.

У парня дернулись губы. Отвернулся, на щеках шевельнулись желваки.

— Нахальный, не нахальный — это вам ни к чему, главное — чтоб деньги были. Покупателю не в глаза глядят, в карман!

Джаннет сжалась, как от удара. Вскочила, выбежала из комнаты.

— Чего вылетела, как кошка угорелая? — прошипела Нартач, стараясь, чтоб не услышал гость. — Ревет! Ну, чего ты ревешь?! Господи, так я и знала! Так и знала, что выкобениваться будешь. Да перестань ты! Скажи, в чем дело! — Она своей рукой попыталась вытереть золовке слезы, но Джаннет раздраженно оттолкнула ее. Ничего хорошего она не ждала, но такое унижение! Нет! Лучше в девках остаться, как Алтын! В тыщу раз лучше! — Обидел? — не отставала Нартач. — Сказал что не так? Может, обнять хотел? Ты скажи, я его проучу! Ишь, повадились руки распускать?!

— Да не трогал он меня!

— Чего же ревешь?

— От радости!

— Ну и черт с тобой, заливайся! С ней по-хорошему, а она, как собака, кидается! Реви!

Нартач повернулась и пошла в комнату, где сидел гость.

— Постой! — окликнула ее Джаннет. — Подожди!

— Ну? — Нартач мрачно взглянула на золовку.

— Скажи, чтоб забирал обратно калым! Я за него не пойду!

— Ты что, сбесилась? — Нартач не верила своим ушам. — Да если он заберет калым, кто потом на тебя смотреть станет?!

— Пускай! Никто мне не нужен!

— Ну, молодец! Ну, умница! И я-то, старая дура, свидание им устроила! Да если я ему такое скажу, вся наша семья, весь род опозорен будет! На люди глаз не покажешь! Говори, в чем дело? Сейчас же говори, слышишь? Джаннет! Ты что, оглохла? Милая, послушай ты меня хоть раз в жизни, ведь я перед матерью твоей покойной — да будет земля ей пухом — в ответе, обещала выдать честь по чести. Такой жених: и лицо, и рост, и профессия — механик! Я про него целый месяц людей расспрашивала, хоть бы кто дурное словечко молвил!..

— Пускай он хороший! Пускай золотой! Все равно не пойду. Не пойду за него!

У Нартач дух перехватило от злости, но смолчала. Пошла к гостю.

— А где же Джаннет? — удивленно спросила она, делая приятную улыбку. — Вышла куда? Да вы пейте чай, пейте.

— Спасибо! — Перман отодвинул чайник. Лицо у парня было такое, что Нартач обеспокоилась не на шутку. Что ж это у них вышло? Может, он скажет? Перман молчал.

— Непонятны мне ваши поступки, тетушка… — Он искоса глянул на Нартач.

— Чего ж непонятного? Может, я не в курсе?

— Прекрасно вы в курсе. Приняли сватов, калым взяли, а вместо того, чтоб свадьбу назначить, зовете, будто знакомиться…

— Так оно и есть — познакомиться. Чего ж тут обидного? Сам знаешь, не прежнее время — против воли не отдают. Захотела невеста поглядеть на тебя…

— А раньше что ж, не хотела? До того, как калым приняли?

— Ой, сынок, не пойму я тебя. Ты у нее-то почему не спросил?

— Не успел — убежала. Сказала бы, эта прямо в лицо режет!

Нартач хихикнула.

— Что ж ты, милый? Такой лихой парень, а к девушке подхода не нашел!

— Зачем ей мой подход. Когда калым, никакого подхода не надо.

— Одно другому не мешает. У нас, если хочешь знать, все калым платят, и кто по любви — тоже. Вон сосед недавно дочку женил, она с парнем два года встречалась, а все равно калым. Сама сказала, чтоб заплатил. Потому что, если без калыма, сплетни бы разные пошли. Не уберегла, мол, себя.

— Интересно! — Перман покачал головой. — Выходит, девичья честь калымом мерится?

— А ты как думал? Все, милок, делать надо как положено. Чтоб люди не осудили.

— Сто лет назад так было положено!

Нартач обиженно поджала губы, помолчала.

— Ну и делали бы по-новому, раз вы такие новые, — вполголоса сказала она. — К чему людей беспокоить?

Перман промолчал — крыть было нечем.

— Будьте здоровы, тетя! — сказал он, поднимаясь с ковра.

— Ну чего ты? Чего! Ничего я такого не сказала.

— Да нет, все правильно…

— А раз правильно, посиди, чего фыркать-то? Ну уйдешь ты, а дальше что? Может, обидела она тебя? Так ведь девушка, на первый раз и простить можно.

Перман дошел до двери, постоял, обернулся.

— Не получился у нас с ней разговор…

— Ну и что? Сегодня не получился, завтра получится. Ты приходи к вечерку, а ей, бесстыжей, язык-то укорочу. Приходи, слышишь?

Перман в нерешительности потоптался у порога и, не ответив ни «да» ни «нет», ушел.

— Не пойму я тебя, Перман. На кого злишься? Я же предупреждал: девушка не простая, с характером. А ты у матери на поводу пошел. Вот и ломай теперь комедию! Обидно, что разглядывали его! А ты бы хотел, чтоб она, даже не поглядев, за тебя пошла? Сам-то тогда чуть не сожрал ее глазами!

— Чего говорить — глупо вышло… — Перман вздохнул.

— Одни были в комнате? — спросил Гулмурад.

— Одни. Как сейчас с тобой.

— Вот бы и воспользовался случаем, потолковал бы с ней.

— Да меня злость разобрала. Думаю, сама калым назначила, а теперь разглядывает!

— Думаю! Надо было заранее узнать. Уверен, что калым этот ей, как по сердцу ножом. Это все сноха ее, Нартач, она у них в доме заправляет. Ух, жадная баба! А муж у нее под башмаком…

— Что же мне теперь делать, Гулмурад?

— Да, разговор у вас получился душевный… — Гулмурад откинулся на подушку, задумался. — А что, если?.. — Он быстро сел. — Есть идея! Арзи! — крикнул он. Дверь приоткрылась, в комнату заглянула жена Гулмурада. — Принеси билеты на завтрашний концерт! Неси, неси! Придется пожертвовать!

— Какой концерт?! — Перман поглядел на Гулмурада, на дверь, за которой исчезла Арзи, вскочил. — Ты что, рехнулся? Никуда она со мной не пойдет! Видел бы, как из комнаты метнулась!

— Ничего, пойдет. Ты, Перман, девушек плохо знаешь. Нос задирать не надо. Если ты к ней по-хорошему, она с тобой на край света пойдет. Ясно? Ну, а в случае заминки, парламентера отправим — Арзи на такие дела мастак!

Джаннет поднялась с больной головой. Заснула только под утро, и сейчас глаза резало, будто их засыпало песком, и на плечах, как жернова подвешены. В поле надо идти, все ветерком выдует, а дома совсем разболеешься. Да и противно: брат не глядит, невестка отворачивается, ребятишки и те, вроде, косятся. Нажаловалась невестка брату, того и гляди скандал будет.

Она совсем уже собралась на работу, но вошла Нартач и строго-настрого запретила ей идти в поле — девушке, за которую внесен калым, не положено выходить на люди. Джаннет промолчала, спорить не было сил, пошла к себе, легла.

Надо же! Другой раз так хочется остаться дома, поспать, почитать, с племянниками повозиться, а надо в поле идти. А вот сейчас, когда ее не пускают, так тянет туда! Взглянуть на цветущий хлопчатник, послушать жужжание пчел, увидеть, как после ночного полива наливаются соком листочки. А нельзя. Не может она пойти куда хочет, сделать что хочет — калым уплачен. Сиди теперь, как прикованная…

Нартач приоткрыла дверь и, не глядя на Джаннет, обиженным голосом сообщила, что вечером, возможно, зайдет Перман. И плотно затворила дверь.

Значит, явится. Ну что ж, пусть. Вчера у нее как-то не получилось, смелости не хватило, а сегодня она ему объяснит: калым ей не нужен. Пускай его называют как хотят: приличия, порядок, обычай — не хочет она быть проданной! Разве этот, что приходил, жену себе ищет? Его дело — на калым заработать, а уж мать позаботится, купит ему прислужницу: угождать да детей рожать.

Джаннет лежала, повернувшись лицом к стене, когда появилась Шамшат. Нарядная, в новом платье! Каждый день у нее обновки, а уж это какое-то особенное — прямо золотом отливает! Нарочно небось надела — ее подразнить. Так оно, наверное, и есть: знает ведь, что вышивка еще не закончена. А может, Нартач подослала?

Подружка молча стояла в дверях, давая Джаннет вдоволь наглядеться на себя. Что ж, ничего не скажешь — хороша. И платье по фигуре… Похорошела она, как замуж вышла: вся как-то побелела, налилась, щеки порозовели… Второй подбородок появился, кожа на нем белая, нежная и чуть золотится — это от золотой брошки…

Месяц провела с мужем, домой вернулась как положено, теперь целыми днями по соседкам ходит — наряды демонстрирует. Платьев ей нашили штук тридцать, а все никак не успокоится. Многие ей завидуют, Джаннет тоже немножко завидовала, еще вчера завидовала, а сейчас нет. Сейчас поняла, что не так-то все это просто.

— Ну чего молчишь? — Шамшат усмехнулась. — Печенки вам проели мои платья? Добро бы старухи шипели, а то ведь и подружки злятся: городские платья шью! Не желаю ходить в мешке, хоть и в шелковом! Я не кривая, не горбатая, чего мне стесняться? Городские ходят, а нам заказано? Муж разрешил — ему нравится. А хоть бы и не разрешил! Все равно по-моему будет. Вот захотела новую картину посмотреть — в городе индийский фильм идет, парень самоубийством кончает из-за любви, — велела, чтоб завтра днем пришел, в кино пойдем. Не сюда, конечно, у моста ждать будет, а что там занят, не занят, меня не касается! Приказано прибыть, значит, все! — Шамшат засмеялась. — Ему полезно такой фильм посмотреть, пусть знает, как красивые девушки достаются! — Она заглянула в зеркало, поправила волосы. — А правда, чего ты такая кислая? Парень, что ли, не нравится?

— Ничего я не кислая.

— Врешь. Говори, чего злишься! Ну?

— «Ну, ну!» — Джаннет вздохнула. — Я вот смотрю на тебя: вроде счастливая. А у нас что-то непохоже на счастье. Потребовали с него калым — привез. Сыграют свадьбу, приведут в чужой дом… Ничего не понимаю!

— Разберешься! — Шамшат покровительственно похлопала ее по плечу. — Злишься-то на кого?

— Не знаю. Вроде бы не на кого. Не принуждали, сама согласилась. Видела бы ты, как он на меня вчера глядел! Будто я и не человек, а так… И правда: какой я человек, если меня за деньги продали?

Шамшат внимательно поглядела на Джаннет.

— «Купили, продали!» Кто это нас может продать? Хотела бы я посмотреть, как меня продавать будут!

— Значит, ты по любви вышла? Сама?

— Конечно! Если б он мне не нравился, я б на него и смотреть не стала!

— А зачем же калым?

Шамшат поглядела на нее, как на дурочку.

— Потому что я не дешевле других! Я сразу объявила, что это ему встанет в копеечку!

— А он? Не возражал?

— Как он будет возражать? У меня живо от ворот поворот! Сколько сказала, столько и принесли. Еще скажу, еще принесут. Вот у меня «Инея» зеленого нет, велю, чтоб достали. И чтоб на каждое платье по золотой броши. Не захочет — не вернусь. Тогда попляшут! Пусть знают: здесь дешевого товара нет! Поняла?

— Ты же сама говоришь: «товар». Раз тебя купили за деньги, значит, ты вещь. Собственность. Рабыня.

Шамшат пожала плечами и вздохнула.

— Не обижайся, Джаннет, но ты все-таки с придурью. Сколько раз мы с тобой спорили, а все в толк не возьмешь. Это же не прежний калым. Раньше дадут за девушку десяток овец, — конечно, рабыня! Вот бабушка говорит: за быка ее продали. А когда за тебя двадцать тыщ выложили, ты уже не рабыня — царица! — Шамшат довольно рассмеялась. — Чем дороже за меня заплатят, тем больше у меня власти. Сулейман по струночке ходит: а ну, как закапризничаю да не вернусь к нему? Я не рабыня, я самое ценное, что есть у них в доме! А на дешевую девушку спроса нет! Вот так!

Шамшат повела красивыми бровями. Она нисколько не сомневалась, что убедила Джаннет. Но та молчала. Джаннет вдруг пришло в голову, что ошибся Гарры, когда к ней посватался. Шамшат — вот кто ему нужен! Только такая и способна оценить городскую жизнь. Наряжаться моднее всех…

Сулейман обещал ей, что переедут в город. Пришлось — без этого Шамшат и слушать ничего не желала, уже разговоры пошли, а парень он тихий, совестливый…

— Тебе бы за Гарры выйти… — сказала Джаннет.

— За Гарры? — Шамшат сразу вдруг оживилась, глаза блеснули. — А чем он лучше моего?

— Ну как же — каждый год на Черное море ездит!

— Подумаешь, Черное море! Захочу, и я буду ездить! — Она презрительно скривила губы. — Разговоров больно много: Гарры, Гарры! А ничего в нем особенного нет. Думаешь, он за мной не бегал? Еще как! Пыль готов был лизать с башмаков. Только я ему сразу отвод дала. У него же, у подлеца, жена с сыном в городе! Ясно? — Она внимательно поглядела на Джаннет и, видя, что та съежилась, как от удара, добавила: — Вообще-то он неплохой парень, зря ты за него не пошла. Между прочим, это ведь я его к тебе направила. Уж расхваливала!..

— Зачем? Ты же все знала?!

— Ну и что? Тебя испытать хотела: догадаешься или нет?

— А если б не догадалась?

— Тоже невелика беда: небо на землю бы не свалилось! Подумаешь, женат был! Мужикам от этого убытку нет. Я бы и сама за него пошла, если б не Сулейман. Знаешь, какую Гарры красотку взял? И ничего, не побрезговала! А ты привередничаешь больно много, вот теперь и кусай локти! Ни Черного моря тебе не видать, ни нарядов! Этот твой устроит веселую жизнь! Не гляди, что калым богатый — половину в долг взяли! Погнешь еще спину отрабатывать!

— Замолчи ты!

— Могу и помолчать, мне что?

Покачивая бедрами, Шамшат направилась к двери. Парчовое платье на ней отливало золотом. Змея! Самая настоящая змея! Ужалила и наслаждается!

В дверях Шамшат обернулась.

— Ты не злись. Выйдешь замуж, поймешь, о чем толкую. Ты давай воротник мне скорей доделывай!

Джаннет взглянула на незаконченную вышивку. Причудливые легкие узоры, которыми она еще вчера так любовалась, стали ей вдруг омерзительны, как пятнышки на змеиной шкуре. Она схватила воротник и швырнула его Шамшат.

— Убирайся отсюда!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На этот раз Перман появился засветло. И сразу же в коридоре наткнулся на Джаннет. Это не входило в его планы, нужно было сначала потолковать с Нартач, заручиться ее согласием. Согласится, конечно, куда ей деваться, калым получен. Гулмурад так и сказал; «Жми на нее крепче, баба теперь у тебя в руках!»

Вот с Джаннет дело посложней. И Гулмурад говорил: «Хорошая девушка, но с характером». Вдруг откажется? Ведь поговорить надо. Как следует поговорить, без свидетелей.

— Здравствуй, Джаннет… А где твоя сноха?

— Не знаю…

Девушка не подняла глаз, но голос был ничего, несердитый. Перман внимательно посмотрел на нее, но она так низко опустила голову, что видна была лишь пунцовая, пылающая щека.

— Джаннет! Ты не обижайся, как-то у нас вчера разговор не получился… — Девушка молчала, дрожащими пальцами перебирая кончик косы. — Надо потолковать спокойно. Я вот билеты принес… Поедем на концерт… В город…

Джаннет вскинула голову, удивленно — Перману показалось — насмешливо, глянула на него. Он быстро сунул билеты обратно в карман. Черт подери, не хватает еще краснеть! Как вчера у него здорово получилось: сидит себе чаек попивает — хозяин! Вчера-то и не подозревал, что замок с секретом.

— Чего ты смеешься?

Джаннет не успела ответить, послышался голос Нартач. Девушка скользнула к себе в комнату, закрыла дверь.

Широко улыбаясь, сияя маленькими хитрыми глазками, толстуха радушно пригласила его в комнату. Видно, решила ласковым приемом загладить вчерашнюю неловкость. Ну что ж, ему это только на руку.

— Я пришел за Джаннет, — Перман сразу взял решительный тон. — Если не возражаете, возьму ее с собой в город?

У Нартач от удивления отвисла челюсть. Час от часу не легче! Вчера эта дура выламывалась, теперь парень фокусничать начал! Она неопределенно помотала головой и вздохнула, набрав побольше воздуха.

— Ты, как ребенок, ей-богу! Простых вещей не понимаешь. — Нартач старалась говорить спокойно, терпеливо. — Неужто не знаешь: пока по всем правилам не явитесь за невестой на машине, не могу я отпустить ее с тобой! Не вчера родился, понимать должен!

— Да я и не собираюсь совсем увозить ее! Я ее на концерт хочу свозить. Вот! — Перман вытащил из кармана билеты.

— Это что еще за такой за концерт?

— Обыкновенный. Смотр художественной самодеятельности.

Нартач поглядела на голубенькие бумажки, зажатые в сильной руке. Хотела засмеяться, но смеха не получилось. Какой-то глухой звук вырвался у нее из груди, будто по спине ударили.

— А не подумал, что люди скажут? За девку калым уплачен, а она по городу шляется?!

— Так она же со мной шляться будет!

— Знаешь что, парень. Я не против, встречайтесь. Ты жених, она за тебя просватана, да и время не прежнее… Приходи, сиди, телевизор смотрите. Концерт твой и по телевизору смотреть можно…

— Значит, не хотите отпустить ее со мной?

— Да что ж это ты так наседаешь! Пожалей ты меня! Ведь я за девушку перед матерью покойной в ответе! Потерпи, пускай бумажки эти у тебя полежат. Заберешь девушку честь по чести, вези потом куда хочешь! Хоть в Москву поезжайте!

— Вот что, тетушка. Раз не хотите сделать по-моему, все у нас кончено. Ясно?

Перман пошел к двери.

— Погоди, парень! Чего горячишься? Ей-то сказал?

— Сказал.

— Ну и что? Небось хоть сейчас?

— Она ничего не сказала. Спросите, я подожду.

— Настырный какой на мою голову! Тогда здесь жди, в коридоре. На улице-то хоть не торчи, совсем у вас, у нынешних, стыда нет!

Толстуха метнулась в комнату, как кошка, опалившая хвост. Ничего, перебесится! Зато настоял на своем.

Немного погодя Нартач появилась, тяжело переводя дух, словно там, за дверью, не разговор шел, а сражение.

— Выйдет, как стемнеет, — пробормотала толстуха, не глядя на Пермана. — Жди возле сада. На чем повезешь-то?

— Транспорт найдется.

— Это что ж, на мотоциклетке думаешь? — Голос у Нартач снова стал громкий. — Посадишь, словно черта, за спину, и давай?!

— Не волнуйтесь, на машине поедем.

— Ну гляди! Ославишь сироту, бог накажет! И чтоб там в городе рядом не ходить, чтобы ты впереди, она сзади! Пусть городские бесстыдницы с мужчинами нога в ногу ходят, совестливой это ни к чему. И сидите где-нибудь в сторонке, нечего людям глаза мозолить! Не привезешь вовремя, такой скандал закачу!

Перман не стал слушать ее угрозы, прошел на веранду и прикрыл за собою дверь.

Нартач метала громы и молнии. Эта бесстыдница, эта нахалка, ни минуточки не раздумывая, сразу же согласилась ехать с парнем! Будто только и ждала! Так вот чего Арзи с утра прибегала! Что за девки пошли — ни стыда ни совести! В колхоз приедут артисты, все тут как тут, мужикам и местечка нет! Другой раз даже стоят! Да, да, девки сидят, а мужчины стоят!

Черт ее угораздил калым принять — теперь пляши под их дудку! А с другой стороны, как откажешься — не каждый день такое предлагают. Ладно, авось обойдется, только бы калым не возвращать. Это уже хуже нет, это смерть! После такого ни один в дверь не постучится. За вдовца и то не спихнешь! О господи, скорее бы уж свалить эту ношу!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Хоть Нартач и грозилась, что девушка не выйдет до полной темноты, Джаннет выскользнула за калитку, едва начало смеркаться, и сразу направилась к одиноко стоявшему «Запорожцу». Перман издали наблюдал за девушкой, не замечая, что любуется ею, ее статью, осанкой, ее плавной, легкой походкой.

И не хотелось думать ни о калыме, ни обо всех этих трудных, никому не нужных объяснениях; идет девушка, красивая девушка, идет к нему. Для него надела она это яркое, праздничное платье! Молодец Гулмурад! Самому ему никогда бы не пришло в голову пригласить ее в город. Гулмурад — настоящий друг, свои билеты отдал, неделю назад специально в город ездил.

Перман обернулся, взглянул на приятеля, тот подмигнул ему.

— Ну, что я говорил? Все будет в ажуре. Какая девушка, а? Даже завидно!

Он покачал головой, поцокал и широко распахнул заднюю дверцу.

— Здравствуй, Джаннет! — сказал он девушке и поглядел на нее в зеркальце.

По его тону, по веселой, озорной ухмылке Джаннет поняла, что в затее с концертом Гулмурад играет не последнюю роль. Обычно ей было легко с этим веселым, общительным парнем, она, не робея, отвечала на его шутки и прибаутки, но сейчас, почему-то, промолчала, опустила глаза.

В селе многие считали Гулмурада легкомысленным. Деревенские красавицы побаивались его. И не без основания — вручить любовное послание для него было проще, чем снять седло с ишака. Правда, после того, как, женившись на Арзи, Гулмурад угомонился, ни одна из его «жертв» не порвала врученного ей объяснения. Девушки стали собираться и читать друг другу письма Гулмурада. Среди всей его обильной любовной корреспонденции не встречалось двух одинаковых писем, учитывая характер девушки, ее привычки, склонности, он для каждой находил свои слова. «Писателем бы ему быть!..» — вздыхали подружки.

Джаннет он ни разу не передавал письма. Подруги дивились, а она даже обижалась. Теперь-то ясно, почему он ей не писал. Завтра узнают об их поездке, смеяться будут.

Пускай смеются! Пусть болтают что хотят. Зато она едет в город с незнакомым парнем, и ей нисколечко не стыдно. Потому что с ними Гулмурад!

Даже мысль о том, что Гулмурад, возможно, знает про Гарры, не портила ей настроение. Знает так знает! Не было же ничего между ними.

А Перман сегодня какой! Застенчивый, молчаливый, совсем другой человек. Интересно, какой же настоящий Перман: тот или этот? Но нравился Джаннет только этот, сегодняшний, что сидел впереди нее, рядом с Гулмурадом.

Пассажиры помалкивали, и, пытаясь развеселить их, Гулмурад принялся рассказывать про Тощего Мамеда — с Мамедом всегда случались всякие забавные истории.

Рассказал и весело захохотал, но пассажиры лишь сдержанно улыбнулись. Не по себе голубчикам! Ну как желаете, можно и помолчать. Гулмурад склонился к рулю, негромко запел…

Машина остановилась у ворот парка. Джаннет вылезла и чуть не нырнула обратно: сколько народу кругом, а она с парнем! На минуту девушке показалось, что вся эта толпа собралась, чтоб поглядеть на нее, — в городе не часто увидишь девушку, проданную за калым. Она шла сгорбившись, не поднимая головы, не видя ничего, кроме асфальта и ног шагающего впереди Пермана.

И вдруг ноги эти исчезли. Джаннет в ужасе метнулась в сторону, но тут же ощутила легкое прикосновение к своей руке.

— Куда ты? Нам сюда, направо.

Девушка несмело огляделась. Они стояли у высокого забора, которым огорожен был летний театр. Из-за забора слышались отрывистые звуки бубна. На площадке, перед театром неторопливо прогуливались люди. И никто на нее не смотрел.

— Что с тобой, Джаннет? Потная вся, даже под глазами капли?

— Так… А где Гулмурад?

— Он уже там, ждет нас. Пойдем!

— Постой… — Девушка присела на пустую скамейку, перевела дух. — Не надо мне было приезжать…

— Почему? Послушаем песни…

— Песни! Где ты раньше был с этими песнями? Мне теперь положено дома сидеть!

— Да так получилось… Гулмурад билеты дал… «Идите!» — говорит.

— Гулмурад.? А если б его не было?

— Если б Гулмурада не было, мы с тобой, может, вообще не встретились бы. Он мне тебя показал на свадьбе. Помнишь, ты с подругами под урюковым деревом сидела: платье зеленое, панбархатное, а брошь красная. Я как увидел тебя… Джаннет! Ты что? Плачешь? Ну что ты, Джаннет?.. — Он присел рядом с ней на скамейку, виновато опустил голову.

Девушка прерывисто вздохнула.

— Сейчас-то у тебя складно выходит. А раньше что думал? Небось одно твердил: «На дешевую девушку спроса нет». Говорил? Ну чего молчишь?

— Не знаю, как тебе объяснить, Джаннет. Я ведь ни оправдываться перед тобой, ни уговаривать не хотел. Просто поговорить, чтоб никто не мешал…

Джаннет молчала, отсутствующим взглядом следя за расположившейся неподалеку компанией.

— Сон я вчера видела, — негромко сказала она. Сон ее Пермана не интересовал, не верил он ни в какие сны, но все равно обрадовался: рассказать хочет, значит, доверяет немножко. — Будто на руке у меня кольцо… Красивый-красивый камень! Сияет — прямо глазам больно! И так оно мне нравится, так я рада, что у меня такое кольцо — ног под собой не чую! — Голос Джаннет звучал грустно… — Выхожу на улицу, смотрю: кольцо на руке, а камешка нет — пустое место! Я как закричу!.. — Она еле удержалась, чтобы не всхлипнуть. — Вдруг вижу: катится мой камешек по такыру. Я — за ним. Бегу, бегу, а догнать не могу… С тем и проснулась. — Слезы блеснули у нее на глазах, отражая свет фонаря. — Этот камешек — мое счастье. Никогда, видно, мне его не догнать… Не добыть…

Крупная слеза сорвалась с ресницы и упала на землю.

— Добудешь, Джаннет! Добудешь ты свое счастье, — воскликнул Перман и вдруг умолк, чувствуя, что не вправе говорить это. Девушка тоже молчала. Из-за дощатого забора доносились переборы саза.

— Перман… — тихонько сказала Джаннет.

— Что?

— Правда, что вы деньги на калым занимали?

— А почему ты спрашиваешь?

— Нет, ты скажи: занимали?

— Занимали.

— Много?

— Много! — не понимая, к чему она ведет, Перман сразу весь ощетинился. — Побольше бы твои родичи калым назначили!

— Не надо было соглашаться. — Джаннет обиженно поджала губы. — В других местах поспрошали бы. Невест хватает…

— Не нужны мне другие! Я как тебя увидел… Я Гулмураду сразу сказал.

— И что ж он? Купить присоветовал?

— Ну зачем ты так говоришь, Джаннет?

— Потому что я не товар, понимаешь? Нельзя меня покупать! Гулмурад не объяснил тебе этого? — Она говорила негромко, но такая обида, такая боль была в ее словах.

— Чего ж объяснять? Сам не маленький…

Он ждал, что сейчас она спросит, зачем же тогда калым, но Джаннет не спросила. Вздохнула и помолчала. Неужели она его не поймет? Неужели все, что он должен ей сказать, так и останется камнем на сердце? Нет, сказать он должен, иначе нельзя, иначе глупость получится.

— Вот, Джаннет, иногда бывает, болен человек. Очень болен. И вдруг запросил арбуза. Зима, мороз, а ему арбуза подавай! И знаешь, что бесполезно, не поможет ему никакой арбуз, да и не найти его зимой, а все равно ищешь… Вот и я, вроде зимой арбуз ищу.

— Но для кого?!

— Для матери!

— Так бы и сказал! — она несмело улыбнулась ему.

— Нет, Джаннет! Ты не думай, что я оправдать себя стараюсь, вину свалить на другого. Это легко, это проще всего. Видел ведь: ходит она по домам, деньги эти проклятые собирает! А не дадут, как собака побитая, в глаза мне смотрит, стыдится… Ладно, думаю, пусть, женюсь как матери нравится! А нельзя. Нельзя так, Джаннет! Родителям доверять, уважать их нужно. Но судьбу свою решать надо самим! Только теперь я это понял…

Какой-то человек, слегка пошатываясь, подошел к ним.

— Приятель! Закурить не найдется?

— Не курю.

— Не курите… Здоровье бережете!.. — Пьяный поморщился, махнул рукой, побрел дальше.

— Ладно! — Перман хлопнул себя ладонью по колену. — Все мы задним умом крепки. Сначала сделаем, потом думать начинаем. Не доходит до нас, что преступление это — калым платить!

Девушка вскинула на него глаза, взглянула пристально и опустила голову.

«Не верит она мне!» — Перман вздохнул и поднялся со скамейки.

— Пойдем, Джаннет! Пойдем, а то концерт кончится.

Когда Джаннет вернулась домой, все уже давно спали. Только Нартач в бессильной ярости слонялась по комнатам.

Джаннет тихонько проскользнула к себе — не хотелось ей говорить сейчас с Нартач, но та вошла и плотно прикрыла дверь.

— Ты что ж, опозорить нас решила, бесстыдница? Гулмурад с вами ездил?

— Да.

— И у тебя хватило совести залезть в машину к распутнику?

Джаннет молча пожала плечами.

— Молчишь? Язык отсох? Связаться с Гулмурадом!.. Да, если б я знала, что Перман — приятель этого срамника, я б ни его, ни сватов на порог не пустила! То-то, я гляжу, обнаглел парень. Оказывается, дружок подбивает. Что он тебе болтал? Говори!

— Ничего.

— Врешь, паскудница! Уговаривал от калыма отказаться? Как это, мол, ты согласилась, чтоб продали?.. Отвечай! Небось Арзи расхваливал, с нее, мол, пример надо брать?

Джаннет удивленно взглянула на невестку — откуда ей все известно? Вот колдунья!

— Перман сказал правильно.

— Что правильно? Что?! — выкрикнула Нартач и, испугавшись, что разбудит весь дом, снова перешла на шепот: — Говори, объясняй, ты ведь у нас не застенчивая. Вчера с парнем познакомилась, а уже — Перман! Порядочная позволит себе такое? Я с твоим братом пятнадцать лет голову на одну подушку кладу, а хоть раз назвала я его по имени? Ладно, докладывай, какая у вас беседа шла!

Не в силах устоять на месте, Нартач кругами ходила вокруг девушки. Ясно было, что, если не ответить ей, она начнет скандалить, не посмотрит, что ночь на дворе.

— Перман сказал, что пожалел мать. Уважить ее хотел, а теперь раскаивается.

— В чем раскаивается, чтоб ему до утра не дожить!

— Ну… что калым заплатил.

— А… Так я и знала! Значит, бесплатную захотелось? Как у дружка? Плакался небось, что кругом в долгах!

— Да. Сказал, что в долги залезли.

— Невесте такое сказать! Мужчина называется!

— Хватит! Не хочу тебя больше слушать!

— Не хочешь? Не желаешь? Ладно, замолчу. Но дело это так не оставлю. Завтра…

— Вот-вот! Перман завтра придет.

— Опять? Ишь повадился, как к себе домой. Ну нет! Больше его ноги в нашем доме не будет — мне с ним толковать не о чем! Я знаю, с кем разговор вести. А если что не так, навалю ему на спину его мешки, и пошел! Пускай в городе невесту ищет. Там они бесплатные!

Нартач до утра не сомкнула глаз, прикидывая и так и этак.

Медлить нельзя, это ясно. Будешь ждать, пока яблоко поспеет да в рот упадет, пожалеешь. Придется уж, видно, покрутиться. Время такое — ничего не поделаешь. Какие у них перед глазами примеры? Вон Арзи без копеечки парень взял! И не сказать, чтоб так уж на них дивились. Родители и то не отвернулись от дочки, будто так и надо. Еще и кичатся: вот, мол, какие мы передовые — дочь без калыма отдали! Нашли чем гордиться! По прежним понятиям, ее и на порог пускать не положено! Все теперь шиворот-навыворот. Бесстыдство в пример ставят, а когда все честь по чести, как спокон века ведется, — преступление!.. Это дураки думают, что продать девушку — плевое дело. А может, у других и впрямь так, может, ей одной невезение?

В прошлом году собрала деньги, все, что было, до единого рублика, отправила своего за товаром. Ездят же люди. Привезут красивые ткани, продадут подороже, выгоду получают. А ее растяпа? Отдал деньги какому-то проходимцу — отрезы ему обещал достать! — а тот взял, да и был таков!

Как бы и тут не обмишуриться! Мужу, конечно, говорить незачем — пользы от него, как от козла молока, один крик будет. А кричать сейчас не приходится. Самой все надо обделать тихонечко, деликатненько, чтоб комар носа не подточил. Чуть оплошай, не поправишь.

А этот-то какой умник оказался! Еще разок пусти его в дом, запросто сговорятся. Запугал небось: десять лет, мол, будем долги выплачивать. Берет девушку из порядочного дома, а норовит на дармовщину! Это Гулмурад подзуживает! Он, вредина! А может, и мать с ним заодно? Ладно, сегодня все узнаем!

Марал сразу почуяла, что не к добру эта ранняя гостья. Неужто Перман им не показался? Сам-то он ничего такого не сказал, да и не удалось им поговорить, пришел ночью. Утром поднялся чуть свет, на канале, мол, трактор стал, срочно починить надо. С тем и ушел. Спросить постеснялась, спешил он очень, но приметила, что вроде расстроен, мучает парня какая-го забота.

Нартач не стала терять даром времени, сразу приступила к делу. Для начала пожаловалась на невезение, на трудную свою долю. Рассказала, как муж в прошлом году потерял весь годовой заработок. Сообщила, какую тяжкую ношу взяла на себя, пообещав покойной свекровке заменить сироте мать. А каково девушку вырастить, да еще в наше время? Ведь мы, бабы, какие? Что девка, что женщина, нет над нами дубинки, сразу вольничать начинаем. Это ж подумать надо: за девушку калым уплачен, сама согласилась, и вдруг подавай ей жениха — знакомиться желает! А парни какие? Взять хоть односельчанина нашего Гулмурада. Без калыма жену привел! Как это называется? Распутство! Самое настоящее распутство и дурной пример. Люди говорят, дружит Перман с этим охальником, приятели не разлей-вода. Очень это печально, потому что добра от такой дружбы ждать не приходится. Если б не Гулмурад, разве сказал бы он невесте такие бессовестные слова? Женишься, всегда заботы, всегда расходы, так уж положено. А сбивать девушку с толку, с верного пути уводить — некрасиво это и непорядочно…

— Да в чем дело-то? — не выдержала Марал. — Что он натворил?

Нартач горестно махнула рукой и вытерла концом платка глаза — пусть понимает, что о таком без слез и сказать невозможно.

— Позавчера вечером… является… — Нартач всхлипнула. — «Давай, говорит, мне девушку, в город ее повезу». Что я могу поделать? У них, у молодых, теперь вся власть, попробуй поспорить! «Не отпустите, — говорит, — от сватовства откажусь». Да, так прямо и сказал! — Марал в испуге схватилась за ворот платья, а Нартач, сокрушенно покачав головой, продолжала: — Как стемнело, вышла она к нему, а привез чуть не на рассвете! Он тебе ничего не рассказывал?

— Нет…

— Конечно… Как рассказать — не совсем ведь еще совесть потерял. Я точно тебе говорю: Гулмурад его подбил, сам бы он не решился, парень совестливый.

— Подбил, подбил! — согласно закивала Марал. — Самому ему плохое в голову не придет! Да что он сделал-то?

— Такое отмочил! «Я, — говорит, — ни в жизнь бы не согласился калым платить, это мать виновата».

— Нет! Таких слов мой сын не мог произнести!

— Еще как произнес! Ты бы видела, что с девкой творится! Ревмя, ревет. «Пусть, — говорит, — забирает свой проклятый калым и убирается! Не нужен, — говорит, — мне такой жених!» Сама подумай, Марал, если б ты услышала от жениха, что всю жизнь долги будешь выплачивать!

Марал в отчаянии замахала руками.

— Нет, нет! Не мог он! Не мог так сказать, не мог!

— Ну, стало быть, я правильно думала. Уверена была, что ты ни при чем. Девка-то ведь чего бушует? «Небось, — говорит, — и мать его так считает». А я права оказалась, ты нисколечко даже не в курсе.

— Какое там, понятие не имела! Сижу, глупая, жду, когда свадьбу назначите, а оно вон что творится!

— Поделом нам с тобой! — Нартач сокрушенно вздохнула. — Мозгов не хватило. Самим надо было все решить, не допускать, чтоб они столковались. Да теперь уж что: поправлять надо, что испортили. Я сейчас ее пойду уговаривать, исплакалась девка, надо поскорей свадьбу назначить. А насчет калыма вы на нас зла не держите. Калым, конечно, тяжелый, говорить не буду, а что делать? Не мы эту цену придумали. Люди живут хорошо, в достатке, вот калым и растет. И опять же непропащие деньги — за порядочную девушку плачены. Хоть и родня она мне, вроде бы не пристало хвалить, а прямо скажу: цветок…

— Что вы, что вы! Мы очень даже довольны. А насчет другого не сомневайтесь — не заикнется больше! Придет с работы, сразу с ним потолкую.

Нартач вздохнула.

— Ты-то хоть родила его, сам бог велел терпеть, а мне за что муки?

— Ну уж, милая, ты для нас постарайся.

— Старайся не старайся, благодарности не жди.

— Почему ж? Я хоть сейчас готова отблагодарить.

— А чем? — Нартач, улыбнувшись, искоса взглянула на хозяйку.

— Платок подарю! Шерстяной с каймою. Хочешь? Бери, подружка, бери! Единственного сына женю, неужто пожалею чего?! Бери и давай назначать день свадьбы!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Перман до ночи провозился с мотором, заночевать пришлось прямо в поле, а утром, хоть и вернулся в село, домой попасть не удалось: стали сразу два трактора. Со вторым мотором даже смысла не было возиться — только менять.

Вот из-за этого-то мотора и вышел у него скандал с завскладом.

Неделю назад он собственными глазами видел на складе новенький, весь в масле, мотор. Приметил его и сразу подумал о тракторе Бяшима — мотор у него чуть живой, по слякоти ни за что не потянет. Как в воду смотрел: стал у Бяшима трактор — и намертво. И вот теперь мотора на складе не оказалось.

— Где же он? — спросил Перман, заглядывая к Агаджану в конторку.

— Нету, — Агаджан почесал круглую щеку.

— Так был же. Неделю назад был! Вот там лежал, я сам видел!

— Лежал, а теперь нету. Нету, и все.

Кровь ударила Перману в голову.

— Мы с тобой неделю назад толковали об этом моторе. Решили ставить на трактор Бяшима.

— Так то неделю назад. Неделю назад у меня жена на сносях ходила, а я уверен был, что родит она мне наконец сына. А вчера разрешилась, опять дочь! Если б все наши расчеты оправдывались!.. — И Агаджан хихикнул, давая понять, что деловой разговор окончен.

— Но я обещал! Слово Бяшиму дал, он еле дотащился сюда. И бригадира заверил, что трактор будет в порядке. Брехуном меня перед людьми выставляешь! Трактор им сейчас позарез! — Перман провел ладонью по горлу. — За два дня двадцать гектаров, представляешь?

— Представляю не представляю, какая разница? — Агаджан поднял на него ленивые глаза. — Мотора-то нет.

— А где он?

— Овезу поставили.

— Овезу? Зачем? Кто приказал сменить ему мотор?

— Председатель… Приказать не приказывал, но и не запрещал.

Агаджан с ухмылкой взглянул на Пермана: «Ну, еще будем толковать или все ясно?»

— Выходит, обманули председателя? — вполголоса спросил Перман, из последних сил стараясь не сорваться.

— Это уж ты у него спроси! — Агаджан расхохотался. Его забавляло то, что Перман злится, а сделать ничего не может.

— Что ж, — не тая угрозы, сказал Перман, — придется спросить.

— Иди! — крикнул Агаджан, сразу перестав улыбаться. — Иди! Наушничай!

Перман повернулся, молча сбежал по ступенькам.

— Постой! Перман!

Перман обернулся, тракторист Союн догонял его. Он приближался быстро, но как-то нерешительно, словно босиком по колючке.

— Подожди, — он взял Пермана за руку.

— Чего тебе? — раздраженно бросил Перман. Противно было: сорокалетний мужик, а суетится, шепчет, по сторонам озирается!

— Понимаешь, сунул ему Овез. Точно тебе говорю — сунул! Так бы он ни за что мотор не отдал!

— Врешь небось! Откуда тебе известно, что Агаджан берет?

Союн досадливо поежился, снова поглядел по сторонам и зашептал:

— Ты что, вчера родился? Агаджана не знаешь? Хоть какую деталь даст он без взятки? Он с Овеза полсотни содрал! — Союн показал Перману растопыренную пятерню.

— А ты видел?

— Не видел, а знаю. Я ж у него сам этот мотор просил. «Давай, — говорит, — полста!» А я ему — тридцатку. Он вроде бы колебаться начал. «Ну, — думаю, — дойдет пока, а я после обеда явлюсь». Прихожу после обеда — все: был мотор, да весь вышел! Ясно?

— А председателю ты это можешь повторить?

Союн отшатнулся, словно его наотмашь ударили.

— Слушай, ты это брось! Давай сам… Зачем меня вмешивать? Я просто… чтоб ты знал. А связываться с Агаджаном…

— Ясно, — Перман кинул на Союна брезгливый взгляд. Тот сгорбился, опустил голову. — И чего языком треплешь? Ведь случись что, ты ему первый защитник!

— Ну и что?.. Другой на его месте лучше будет, да? Может, еще похлеще окажется.

— Окажется, если такого, как ты, поставят! Ты ему взятку суешь, а сам прикидываешь как бы завтра втрое себе вернуть! Ты ж уверен, что без этого жить нельзя, что привыкнуть пора к этому. Судить вас надо! Тебя — понял? Тебя! А уж потом Агаджана!

Союн обалдело глянул на Пермана, пробормотал что-то и заспешил к гаражу.

Вечером Агаджан подошел к Перману, возившемуся возле трактора.

— Такая, значит, твоя благодарность? — Агаджан весь день копил злость, и сейчас лицо его мгновенно налилось кровью. Перман распрямил спину, молча взглянул ему в глаза. — Чего вылупился?! Как припекло, Агаджан — первый друг, а теперь копать под Агаджана?

— Не копать под тебя, в могилу тебя закопать мало!

— Вон как заговорил! А когда мать твоя ходила побиралась, словно нищая, — на калым денег нет, — а я ей тысячу отвалил, не хотел меня в землю закапывать? А? Не хотел?

Перман, не говоря ни слова, схватил гаечный ключ. Их едва растащили.

Почти два дня не был дома, а как вошел, не разулся, «Здравствуй!» не сказал, прямо с порога:

— Мама, достань из сундука деньги!

Марал испугалась. Перман сказал это так, словно его смертельно оскорбили, нужно немедленно отплатить за оскорбление, а оружие лежит в сундуке.

— Зачем тебе деньги, сынок?

— Долг надо вернуть!

— Так нет же у нас свободных денег.

— Свободные несвободные, все равно нужно отдать!

— Да кому? Кому отдать-то?

— Агаджану, — сморщившись, будто проглотил горькую таблетку, сквозь зубы процедил Перман.

— Чего это он надумал?

— Я сам сказал, что верну сегодня.

— Потребовал?

— Нет.

— Тогда зачем же? — Марал недовольно взглянула на сына. — Не для того брали, чтоб сразу отдать. Отдашь, а свадьбу справлять на что? Корова продана, овцы проданы!

— Еще что-нибудь продадим! Нужно отдать, понимаешь? — Перман скрипнул зубами.

— Что? Что ты продашь?

— Дом продам! С сумой пойду, а у этого мерзавца в долгу быть не желаю!

— Что ты несешь?! Побойся бога, сынок!

Глаза у Пермана сверкали, подбородок дрожал, и мать поняла, что не спорить с ним, успокоить его сейчас нужно. Улыбнулась и торжественно произнесла:

— Вчера назначили свадьбу.

— Деньги все равно нужно вернуть!

Совсем парень не в себе. Марал встревоженно поглядела на сына, но расспрашивать не решилась. Вздохнула и пошла к сундуку.

Молча откинула крышку, достала узелок с деньгами, протянула Перману.

— Честное слово, мама, я не хотел тебя обидеть. Я знаю, как ты их собирала… Но иначе нельзя!

— Нельзя так нельзя. Отнеси, пусть успокоится.

— Понимаешь, мама, лучше последнее продать! Взятки берет, бесчинствует, а ты ему не перечь — должник! Не хочу от него зависеть!

— Ты взрослый человек, хозяин в доме. Сам решай. И так уж вынудила тебя мать поступить не по своей воле… Только лучше бы в лицо сказать, чем посторонним.

Перман опустил голову. Оправдываться не было смысла. Он даже не спросил, откуда ей известно про его разговор с Джаннет. Пробормотал виновато:

— Вот я и говорю…

— Поздно заговорил, сынок. Разве я тебе в чем перечила? Разве требовала, чтоб непременно с калымом? Сказал, сватай, стала деньги собирать. — Перман все ниже опускал голову. — Чего глаза прячешь? Сам ведь сказал, чтоб калым отвезли. Некрасиво, сынок, добрые люди так не делают. Сноха ее приходила, говорит, ты девушку в город возил. Правда это?

Перман кивнул, все еще не решаясь взглянуть в лицо матери.

— Она что ж, сама заговорила про калым или ты надумал?

— Сама. Я объяснил все, как есть. Пусть знает.

— Да уж узнали. Девушка велела передать, чтоб калым забирали. Знать тебя не желает!

Перман резко вскинул голову.

— Кто это сказал?

— Сноха ее, Нартач.

— Не верь этой женщине, мама! Я говорил с Джаннет, это такая девушка!.. А та!.. Ей лишь бы калым захватить! До другого ей и дела нет. Мы же говорили с Джаннет! Хочешь, я сегодня же все выясню? Я обещал ей прийти.

— Нет, нет! Не показывайся там, сынок, а то опять все испортишь. Назначили свадьбу и слава богу!

— Кто назначил?

— Нартач.

— Видишь, какая? Девушка калым велела вернуть, а она свадьбу назначает. Соврать складней поленилась!

— Нартач обещала, что уговорит ее. День прошел, плохих вестей нет, выходит, уладилось…

— Не знаю, мама. Не верю я этой лгунье. Надо Джаннет повидать!

Марал молча опустила голову.

Перман не знал что сказать. Он чувствовал, что глубоко виноват перед матерью, она старалась угодить ему, сделать как лучше. И перед девушкой виноват, и перед матерью — кругом виноват, а как это вышло, и не поймешь… Ладно, сейчас главное — швырнуть деньги тому мерзавцу!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Джаннет с самого утра ждала Пермана. Она была уверена, что он придет, вот только когда? Нартач спозаранок исчезла куда-то, и Джаннет не сомневалась, что она отправилась к сватье. День и ночь теперь крутиться будет, лишь бы калым не уплыл из рук. Надо будет — соврет, недорого возьмет. Всполошилась, когда она с Перманом в город поехала — честь ей дорога! Плевала она на честь, лишь бы калым не упустить. Боится, будут они с Перманом встречаться, возьмут да и сговорятся по-своему. Плакал тогда ее калым!

А вдруг Нартач их уговорит и Перман сюда больше не придет? Ну что ж. Если он согласен на такую свадьбу, значит, вчерашние его слова — вранье. Но этого не может быть. Он говорил от души. Не всякий решится на себя всю вину взять. Запросто мог на мать свалить или еще чего-нибудь придумать… Честный парень… Все еще может наладиться, только бы Нартач не испортила! Скажет, что девушка сама требовала калым. А вдруг он поверит? Вдруг решит, что все их вчерашние разговоры — звук пустой?..

Нартач вернулась после полудня. Довольная, веселая, глаза сверкают, словно мумие в горах нашла.

— Ну что, не права я была? — Нартач налила себе чаю. — Конечно, Гулмурад, паразит этот, взбаламутил парня. Теперь и сам не рад, что наплел тебе бог весть что!

Джаннет не поверила ни слову, и все-таки внутри у нее все сжалось.

— Ты что же, Пермана видела? — спросила она, не повышая голоса.

— На что мне Перман? С матерью его разговор вела.

Джаннет облегченно вздохнула.

— Не верю я тебе. Ни на грош не верю!

— Вот дрянь! Бегаешь, бегаешь из-за нее, а она…

— Не бегай! Мне твои хлопоты не нужны!

— Нет, вы поглядите на нее! Я же матери твоей, покойнице, да будет земля ей пухом, обещала пристроить тебя! Заботиться обещала, как о дочери родной, а ты!.. — Нартач сморщилась, собираясь пустить слезу. — Целовать бы меня должна, что все устроила. Мать-то, как услыхала, что ты ночью с ним каталась, — на дыбы. «Не нужна нам такая!» Уж уламывала…

— Врешь! Все врешь! — крикнула Джаннет. — Всех оплести, всех оклеветать готова, только бы калыма не лишиться!

Нартач смутилась.

— Да что ж ты не угомонишься, беспутная?.. — растерянно пробормотала она и, опустив голову, отставила в старому пиалу.

— Не угомонюсь, не надейся! Представляю, что ты там врала! Ради этих поганых тряпок на веревке меня по домам водить готова!

— Да побойся ты бога, бешеная! — Нартач испуганно обернулась. — Я ж для тебя стараюсь! До небес перед людьми поднимаю!

— Не нужно! Не поднимай, не опускай! Оставь меня в покое! — Девушка всхлипнула и закрыла руками лицо.

— Ну чего? Чего завела опять? — Нартач устало вздохнула. — Не нравлюсь я тебе, так тому и быть. Недолго нам друг другу жизнь заедать. Я же все сделала. Для тебя старалась, глупая…

— Что ты сделала? — Девушка встревоженно взглянула на Нартач.

— Я им так все разобъяснила, что за счастье почтут породниться. Наврала, что отказалась ты, не желает, мол, идти за такого слюнтяя!

— Так я и знала! Знала, что все испортишь!

— Да чего ж я испортила?! День свадьбы уже назначен!

— Не хочу! Не согласна!

— С чем не согласна?!

— Замуж по твоему сватовству не согласна! Не нужна мне такая свадьба!

Нартач оторопело глянула на нее.

— Сама тогда назначай. У тебя совести хватит…

— Захочу — назначу, не захочу — не назначу! Оставь меня в покое!

Нартач пожала плечами.

— Ну откажешься ты от свадьбы, — сказала она, снова берясь за чайник. — А куда денешься? До старых лет отцов дом сторожить?

— Да! Сторожить! В девках останусь, а по-твоему не бывать! — Джаннет вскочила с ковра. — Сегодня же ночью верните калым! Не сделаете, хуже будет!

Нартач побледнела. Не отрывая глаз от Джаннет, молча поднялась с пола.

— Ты что?.. Очумела? — бормотала она, пятясь к двери. — Да брат тебя порешит!

— Ничего! Продать меня не удастся, слышишь!

Нартач резко захлопнула дверь. Девушка обхватила руками голову, зарыдала. Она и сама не могла понять, как осмелилась, как решилась на это. Теперь все. Теперь она одна и за все должна отвечать сама. А, будь что будет! Перман поймет. А если не поймет… Тогда… Тогда, значит, он двуличный! Не нужен он ей такой! Ладно, надо перетерпеть, прожить этот день. Если он придет и скажет, что согласен на свадьбу, значит, все, больше они не встретятся. Но не может он, он ведь сам говорил… Надо подождать. Набраться терпения и ждать. Ждать.

— Как вышла за тебя, словно проклял кто: дня светлого не видела! — такими словами встретила Нартач мужа, когда тот явился обедать.

— Ну, завела! — благодушно отозвался Аймурад, ничего еще не подозревая. — Чем опять не угодил?

— Чем, чем! Чего я в жизни видела? Только и знай детей рожать! Никакой радости в жизни! Другие трактористами стали, механиками, жен на машинах возят, а мой вечно с лопатой!

— Не сердись, жена, — Аймурад устал, и ему совсем не хотелось ругаться. — Состаришься раньше времени. А насчет машины… Глаз открыть не успеешь, как с «Москвичом» будешь! — и он заговорщицки подмигнул ей.

На Нартач, словно кипятком плеснули:

— «С «Москвичом» будешь»! Держи карман шире! Это у других так: сестру продал — машину купил! Сестрица твоя распрекрасная приказала калым вернуть! Да, да, чего таращишься? Так прямо и сказала. Ты виноват, ты девку избаловал. У нее, у поганки, и в мыслях нет, что брата позорит! Как завтра людям в глаза посмотришь? О, побелел, словно выгоревшая тряпка! Мужик называется! Вы только в постели герои!..

— Перестань!

— Я-то перестану. Сестрица твоя кончит ли фокусы? Вернем калым, кому она потом нужна, ославленная? Ни один вдовец не польстится!

— Я убью ее!

— Убью! — Нартач злобно расхохоталась. — Уж помалкивал бы! На это тоже характер нужен. Если б он у тебя был, сестричка бы номера не выкидывала!

— Где она? — Аймурад вскочил с кошмы.

— Сиди! — Нартач презрительно скривила губы. — Ты ж только напролом можешь, а тут силой ничего не докажешь. Пальцем тронешь — в тюрьме глаза откроешь! Не желаю я из-за этой твари детей сиротить!

Аймурад растерялся. Сама подбивает и сама же кричит: «Не тронь!» Как бы и правда в тюрьму не угодить. Никто ведь не скажет — брата опозорила, на это теперь не смотрят, только на нем вина будет. Про калым, вроде и правда, статья есть в законе…

— То орешь «позор», то за халат хватаешь… — в нерешительности пробормотал Аймурад.

— Ну конечно! — Нартач не скрывала, что издевается. — Тебе бы только на кого свалить! Обязательно убивать, да? Выгони ее к чертовой матери!

— Ты присоветуешь… — Аймурад снова сел на кошму. — Как я потом на люди покажусь: родную сестру из отцовского дома выгнал! Еще хуже позор… А чего ты беснуешься? — Аймурад вдруг перешел в наступление. — Машину захотела! Не собирался я тебе машину покупать! Больно жирна будешь!

— Не собирался? А на что деньги хотел тратить? В могилу с собой забрать?

— На сестру. Обновки ей купить.

— На сестру! Еще кому расскажи, а я-то, слава богу, знаю вас, как облупленных! Обновки! Аман дочь продал — сына женил! Веллет сестру продал — машину купил. Тысчонку, может, израсходуете на невесту, а остальное — в карман! Меня не проведешь! Покупай машину, и все! Иди к ней, уговаривай! И, чтоб все было как надо! Слышишь?..

Аймурад постоял перед дверью, откашлялся. С сестрой заговорил ласково, наставительно:

— Чего это ты надумала, сестренка? Жена говорит, от свадьбы отказываешься? Как же это, ведь договорились?.. С твоего добровольного согласия.

Джаннет молчала, ковыряя пальцем ковер. Ей было стыдно за брата: повторяет за Нартач, как попугай.

— Понимаешь, сестренка… Вот ты говоришь — калым вернуть. А ведь мы его, можно сказать, потратили… Купили тебе кое-что…

Джаннет с жалостью поглядела на брата. Покраснел. «Не умеешь ты врать, Аймурад».

Она видела, что брат врет, что деньги целы, ко он говорит так мягко, ласково…

— Аймурад! Я не хочу, чтоб эти вещи оставались у нас. Надо вернуть.

— Жена мне сказала… Но понимаешь, нельзя же так. Правила есть, приличия… Принесли — значит, от чистого сердца, зачем же обижать?

— От чистого сердца? — Джаннет усмехнулась. — Весь в долгу, как в шелку, и от чистого сердца?

— Ну это тебя не касается, — у Аймурада сразу стал другой голос. — В общем, возвращать калым не будем. И не смотри так, сестра. Ты ведешь себя непристойно.

— Что ж я такого сделала?

— Не по-людски поступаешь.

— Вам с женой только калым нужен. А я не хочу быть проданной!

Джаннет умолкла, закусила губу. Аймурад увидел ее налитые слезами глаза и понял, что продолжать рискованно.

— Ладно! — сказал он, вставая. — Делай как знаешь. Надоело мне все это до черта! Но запомни: сватов больше принимать не станем. Будешь в девках сидеть!

— Платок положила? — спросил Аймурад жену, когда мешки были уже завязаны.

— Еще чего! И платок отдать? Он мне, лично мне подарен!

— Стыдись! Чужое присвоить хочешь?

Нартач злобно глянула на него, открыла сундук, выхватила оттуда платок.

— На, подавись! — крикнула она, хлопнув крышкой. — Чтоб вы все были прокляты!

И зарыдала тяжко, зло, безысходно.

Нартач так сильно рыдала, что, когда, вдоволь наплакавшись, хотела встать, у нее не было сил поднять с ковра свое тяжелое, грузное тело.

Ни разу еще не переживала она такой муки. Когда Аймурад потерял все деньги, она тоже долго рыдала, но тогда это был просто удар судьбы, несчастье, сейчас — оскорбление. Та боль постепенно прошла, затихла, нынешняя не пройдет никогда. Всякий раз, когда люди будут женить сына или выдавать замуж дочку, сегодняшнее надругательство живой болью отдастся по всему ее телу. Вот здесь, в этой комнате, лежали два огромных мешка, доверху набитых дорогими вещами, а на дне сундука — восемь тысяч рублей. Четыре дня все это было собственностью Нартач, и вот по капризу какой-то паршивой девчонки, дряни, мерзавки, развратницы, она снова обманута в своих надеждах! Не будет у тебя машины, Нартач! Ничего у тебя не будет. Только глупый, трусливый муж, куча детей и эта мерзкая девка, обреченная вековать в твоем доме!

Нартач с трудом приподняла тяжелую, разбухшую голову, глянула в угол, где только что стояли мешки, обвела взглядом комнату. Она показалась ей пустой, мрачной, словно из нее только вынесли на погребальных носилках дорогого человека. Нартач снова бросилась на пол — слезы душили ее. В дверях стояли испуганные, примолкшие дети. Лишь маленький, двухлетний, что-то весело лепетал.

Нартач не стала прогонять детей. Пусть видят страдания матери: вырастут — пригодится. Когда станут побольше, она объяснит им, как надругалась над их матерью тетя Джаннет.

Она мысленно произнесла ненавистное имя и сразу поднялась, вытерла слезы. Эта дрянь, эта паскуда, эта змея радуется ее горю, радуется, что настояла на своем! Не бывать этому! Если она сейчас спустит девке, та потом сядет ей на шею. Хватит реветь!

Нартач вскочила. Дети, испугавшись ее злобного взгляда, шарахнулись в комнату. Убрать эту шлюху из дому, выгнать ее! Сейчас, немедленно! Под общей крышей им не жить!

— Убирайся! — негромко сказала она, распахнув дверь в комнату Джаннет. Девушка удивленно взглянула на нее. — Что вылупилась? Тебе говорят: убирайся! — Джаннет не шевелилась. — Прочь! — завизжала Нартач и стала лупить кулаками по подушке. — Чтоб духу твоего не было! Стерва! Мерзавка! Шлюха!

Джаннет медленно поднялась с места и стала собирать вещи. Нартач честила ее, осыпала грязными ругательствами.

Ни слова не отвечая, девушка связала узелок, накинула на плечи шаль, взглянула на детей, испуганно таращивших на нее глазенки…

Вошел брат.

— Куда собралась? — грозно спросил он сестру, сразу поняв, в чем дело. — Сейчас же спать ложись!

— Нет! — взвизгнула Нартач. — Нет! Пусть убирается! Она останется — я уйду! Уйду! Нет моих сил! Рожу ее проклятую не могу видеть! — Она рвала на себе волосы, зарыдала.

— Угомонись, — Аймурад попятился к двери. — Соображаешь ты или нет: из отцовского дома девку гнать?.. Что люди скажут?

— Плевать мне на людей! На все плевать! Заели вы мою жизнь, проклятые! Убирайся! Недоумок! Растяпа! Убирайся с ней вместе!

Нартач одну за другой хватала вещи мужа и выбрасывала на веранду.

Джаннет бросила на брата полный сочувствия взгляд и пошла к двери.

— Вернись, Джаннет! — крикнул Аймурад. — Вернись!

— Я ей вернусь! — завопила Нартач, бросаясь к двери. — Пусть только попробует — все косы выдеру! — Она с грохотом захлопнула дверь и обеими руками ухватилась за ручку, словно ждала, что девушка ворвется силой.

На улице было уже совсем темно и очень тихо.

Ну вот и все — выгнали. Сейчас еще никто ничего не знает, а завтра только и разговору будет что о ней. За девушку калым уплачен, а она из дому ушла! Соседи сразу к Нартач ринутся. Уж она им расскажет!..

Было одиноко, пусто, темно… И все-таки Джаннет испытывала огромное облегчение, словно усталый путник, сбросивший наконец непосильную ношу. Вот только куда идти?..

Плотную темноту полоснул свет фар — из-за угла вынырнула машина. Неожиданно, словно из-под земли. Джаннет сразу узнала ее — это был «Запорожец» Гулмурада. Маленький, а шуму!.. Весь в хозяина.

Ослепительный свет ударил девушке в глаза, она зажмурилась. По щекам покатились слезы. Может быть, она плакала потому, что ее выгнали из отцовского дома. Может быть, это были слезы радости — кончились наконец обиды и унижение, — Джаннет и сама не знала. Стояла и, щурясь от ослепительного света, ждала, пока подъедет машина.

Когда машина остановилась и Гулмурад распахнул дверцу, она увидела рядом с ним Пермана.