Натиск на Закат

Третья глава О печальном происшествии на земле шевалье

Вовсе не колкое сено беспокоило Ивана, а тревожные видения, и, проснувшись — увы! — не в поздний, а в ранний утренний час, он вспомнил сон: его отец спешил к грузовичку, на котором Ивана увозили вместе с братьями Вилковыми и прочими парнями. Отец бежал по тропинке, протоптанной в траве от родного дома до колодца-журавля и до дороги, ведущей на железнодорожную станцию, но он уже не успевал, а потому помахал рукой и крикнул: «Береги себя, Ванюша!» В кузове грузовичка рядом с Вилковыми непонятно каким образом оказалась женщина в чёрном платье. «Мы тебя подвезём, — сказала она Ивану, — но ты должен помочь шевалье Хуеву. Берегись людей в сером». Она внушительно добавила, что помощь должна быть оказана для спасения шевалье, и, возможно, выдала бы иные ценные указания, но что-то взорвалось поодаль, женщина исчезла, а Иван проснулся. Грохнуло ещё раз где-то в непосредственной близи. От взрывов заложило уши, и Иван поковырял в правом ухе. «Ведь мылся! Ан нет, сера в ушах! И какой-то прыщик» — так показалось капитану, и он то ли раздавил тот прыщик, то ли, скорее всего, какое-то насекомое забралось в ухо, и он движением мизинца освободил ухо от инородной дряни. На мизинце, вроде бы, кровь.

— Едрить, клеща сковырнул! — в сердцах ругнулся Белов.

А чему удивляться? В избе даже при скудном свете была видна паутина и грязь. Заворочались бойцы, но, не услышав ожидаемой и самой неприятной команды, снова уснули.

Пробуждение было сродни нисхождению в ад, но не в дантов ад, о кругах которого как-то — не на уроке, а дома за чашкой чая — рассказывала ему его тётка, когда сравнивала судьбу любимого ею попа с судьбами мучеников, о коих поведал первый поэт Италии, а в ад душевных мук. Сердце сжалось от отчаяния. Ему стало тошно при мысли о том, что не увидит родителей и о том, что он, единственный у них сын, оставшийся в живых, их радость и надежда, уже никогда не сможет проявить сыновью заботу. Горестные мысли цеплялись, дробились и, будто камни из дробилки, падали и больно ударяли по голове, а он порывался утешить себя и успокоить тревожную сердечную боль: «Ситуация явно за рамками здравого смысла. А ведь это только начало или первый круг ада. В отличие от Данте рановато оказался в 'сумрачном лесу'. Ничего, выживем и здесь. Тот турист, что ходил по кругам с Вергилием, о фашистах представления не имел. А ведь его итальянская земля первой породила это зверьё… Значит, серые. Как и фашисты. Но немцев-то серыми не называли. Никто тебе, капитан, задачи ставить не будет. Раз проявил беспечность и оказался в заднице, думай сам. У тебя бойцы, и о них тоже должен думать, причём в первую очередь. Да нет, не в заднице ты, славянин, а у самых корней. Где-то уже думают о натиске на восток, где-то уже сжигают людей на кострах, где-то уже существует Священная Римская империя. Вот они — корни зла и европейского варварства. Вот тебе и вектор приложения силы. Сила-то скромная, но шорох наведём как диверсанты или партизаны. Хули-хулиганов будем бить! Ведьма выбросила нас в Англии. Так понял, шевалье Уефф знаком ей, или же она что-то знает о нём? Во сне ведь приснилось! Сон… а что сон? В вещие сны не верю. Не суеверен! Что до любителя амурных хождений, так он у себя дома. Посоветовать — посоветую. В любой, даже нелепой ситуации будем полагаться на здравый смысл. Итак, в наличии бойцы, — командир обвёл глазами горницу с бойцами, спящими на тюфяках, набитых сеном, — Сергея нет. Стало быть, ушедши до ветра. Оружие. Сержант приволок четыре 'мушкета'. Нет одного!..»

Отворилась дверь в горницу, и вошёл Сергей. Скудный свет от окошек, закрытых тонкими плёнками бычьих пузырей, всё же давал возможность различения предметов и убогой обстановки, а она мало чем отличалась от беспорядка в русской избе после пьяной посиделки мужиков: стол со следами неубранного пиршества, портянки, повешенные для просушки на лесенке, ведущей на чердак, навалом брошенные вещи… В мрачном сумраке избы единственным светлым пятном была фигура Сергея. В кальсонах и нательной рубахе навыпуск, вооружённый «мушкетом», он вызвал невольную улыбку командира, смерившего рядового с головы до ног. Улыбка Ивана была не обидной, но насмешливой.

— Разрешите доложить, таащ капитан.

— Докладывай.

— Всё обмундирование постирано. Шевалье просьбу сержанта уважил, а местные бабы с утречка постарались. Постирали и развесили за банькой и рядом с нашим гостевым домом. К вечеру высохнет. На дворе пасмурно и сыро.

— Ясно. Мог бы плащ накинуть. Чай, не в тайге. С сегодняшнего дня открыта вакансия на должность «бравого солдата», — объявил рядовому командир. — Пётр, мой ординарец, славно и ретиво исполнял эту должность. Весело служил, весело воевал — до самой смерти. Да упокоится его душа! Как говорила моя тётка Агафья, свято место не должно пустовать. Как ни убивалась она по своему попу, сосланному на лесоповал, нашла-таки ему замену, и, вроде бы, успешно решила проблему пустующего святого места. Думал предложить должность «бравого солдата» рядовому Герою, но вчерашнее моление, а особливо умиление нашего хозяина, рыцаря и к тому же шевалье, при виде коленопреклоненного Сергея, бившегося лбом об пол, надоумило меня назначить бравым солдатом вас, Сергей. Сергей Петрович ты согласно документам. Иль ты Сергий Фёдорович? Уж не знаю, верить ли ушам? Иль глазам? Или питиё было причиной тому, что вы, ударив себя в грудь кулаком, твердили шевалье Уеффу, что вы не Сергей, а Сергий? Итак, Сергий, согласен ли ты занять должность бравого солдата? Или, всё же, святую должность отдать нашему Герою?

— Ёрничаешь, капитан?

— Никак нет, рядовой! Подобно Гашеку, складываю книжку о бравом воинстве.

— И давно складываете?

— Начал… мгновение тому назад, когда увидел явление Сергия в исподнем и с грозным мушкетом, — командир с некоей двусмысленностью постучал указательным пальцем по виску, — С серьёзным оружием ходили до кустов. Неужели местные сэры и серуньи так опасны?

Хмурая озабоченность на лице рядового исчезла, и он улыбнулся, принимая правила игры.

— Негож наш Илья на роль Швейка. Глуповат, потому как молод. Не нажил опыта житейского и необразован. Как говорил мой товарищ, любитель браги, шуток и блинов с начинкой, «шуты всегда были умными людьми и даже королям говорили правду». Так почему бы мне не говорить правду капитану?

Мимолётной улыбки как не бывало — физиономия гвардии рядового вновь приняла привычное ему строгое выражение, и, глянув в глаза Сергия, командир не нашёл в них ожидаемого благодушия.

— Ох, рядовой! Какой же ты серьёзный! Вряд ли потянешь роль бравого солдата. Скажи-ка, далеко ли удобства?

— Полагаю, за кустами в огороде. Сам не ходил: там всё заминировано. Я пушку, или, если по-вашему, мушкет испытывал.

— И как же ты его испытывал?

— Методом тыка. Странное оружие. Луч, что главный ствол испускает, не выжигает, не режет и даже следов на камне не оставляет. Более того, сам луч не наблюдается в видимой части спектра. Может быть, потому-то нам и позволили взять эти мушкеты с собой.

— А что, кто-то мог помешать?

— Могли. Сержант недолго гулял по помещениям, но сподобился увидеть каких-то спящих типов. Вчерась рассказал, когда я с ним в баньке мылся.

Капитан молчал, выжидая продолжения доклада, а рядовой, не выдержав тяжёлый взгляд командира, уставился в пол.

— Подствольник — жуть! Нечаянно забор разворотил.

— Ещё раз, значит, доказал, что Швейк тебе не ровня. То-то не мог понять, что за взрывы беспокоят мой сон?! Пойду гляну, что ты натворил.

В сапогах на босу ногу и с накидкой на плечах вышел добрый молодец на крыльцо, обвёл синеоким взором хмурое небо и экстерьер округ избы и понял гвардии капитан, что его подчинённый нарочито неточно применил формулировки объектов: то, что назвал кустами, было живой изгородью, отделявшей опустевший по осени огород от сада, а то, что он обозвал забором, являлось крепостной стеной, сложенной из валунов. Вовсе не высокой, а этак в два человеческих роста. На некоторых участках ещё недостроенной. На одном из таких участков в той стене зиял пролом, возле которого чесал затылок местный пейзанин. В сердцах произнёс добрый молодец несколько непечатных слов и направился справить малую нужду к изгороди, не узрев в ландшафте ни единой постройки, мало-мальски похожей на уборную.

В изгороди имелся проход, и, справив нужду, капитан полюбопытствовал, что таится на другой стороне живой изгороди. А там таилась длинная яма для большой нужды, а рядом с ямой лежал человечек со спущенными штанами. Его поза и место навела на мысль о том, что человечек в бесцветном, облегающим голову чепце вовсе не спит, а лежит здесь потому, что убит.

— Эх! — сказал Иван и дополнил восклицание подобающей случаю фразой.

Хотел было бежать в избу для разборки с рядовым да остановился как вкопанный, увидев громаду башни с грозно чернеющими бойницами на все четыре стороны. К башне притулились жилые и хозяйственные деревянные и каменные постройки, в том числе и та изба, в которой они провели ночь. В дальней стороне от избы, рядом с банькой, виднелось развешанное на толстых верёвках обмундирование. «Весь этот ансамбль вряд ли можно назвать замком, но через энное количество лет, ежели с усердием да умом» — с этой незавершённой мыслью капитан стал шаг за шагом приближаться к избе, отведённой им на постой, разглядывая башню, сложенную из известняка. Посеревшие, а местами потемневшие камни свидетельствовали об изрядном времени, что протекло после возведения сего монстра из камня, господствующего над высотой и над всей округой. С нижней точки зрения башня, как подумал капитан, «вааще» подавляла своими размерами.

Из-за верхних зубцов башни вылетели и заграяли вороны. «Чёрный ворон, что ж ты въешься» — слова этой любимой песенки заставили забыть о нехорошем предчувствии в душе, связанном с предстоящим нелёгким разговором с гостеприимным хозяином. Удивляясь внезапному птичьему переполоху, капитан оглянулся и узрел тех, кто всполошил птиц: всадника в броне, затем другого. На конях они въезжали в пролом, что «нечаянно» проделал в стене кандидат на должность бравого солдата. Мужичок, ранее стоявший у пролома, улепётывал, что есть мочи, но всадник, чей конь первым перепрыгнул через груду камней, догнал беглеца и легонько кольнул его в спину копьём. «За нечаянно бьют отчаянно» — каждое из этих слов капитана совпадало с большим прыжком к спасительной двери избы. Успел! В закрытую дверь ударило то ли копьё, то ли стрела.

— В ружьё! — заорал капитан и схватил шмайсер.

Метнув взгляд на лестницу, обрёл привычное ему хладнокровие.

— Бандиты! Одного из людей шевалье убили. Всех порешить! Ты, сержант, держи двери, а мы на чердак и крышу, — задержавшись на минуту, объявил: — Чертовка предупредила о каких-то людях в сером. Увидите таких — сразу в расход.

Обветшалое покрытие из старой соломы лежало на худых жердях, и гвардейцы в считанные мгновения соорудили три огневых точки. С низу доносился стук топора: кто-то пытался вломиться в избу. Сверху, как на ладони, был виден огород, два десятка всадников и толпа пеших воинов. Только трое из них имели добротную бронь, остальные были в кожаных доспехах. Один из всадников, задрав голову и высмотрев что-то в башне, начал орать на своей фене невесть что. Несколько раз упомянул благородное имя Уеффа, но и без того было ясно, за чьей головой явилось это воинство. «При наличии воды и провизии в башне можно пересидеть осаду, а что делать нам, горемыкам» — этот вопрос решился сам собой, когда капитан увидел, как один из хулиганов рубанул мечом по верёвке — и постиранные гимнастёрки вместе с прочим ещё не просохшим обмундированием упали на землю. Когда тот гад решил потоптать ногами обмундирование, капитан коротко и, как всегда в бою, с матерком дал команду и добавил: «Лошадок не трогать!» Одновременно они услышали автомат сержанта, которому, наконец, надоел настырный бандит, возобновивший тюканье в дверь.

За несколько минут бойцы выкосили короткими очередями всадников и пеших. Командир грозным рыком подозвал Сергия и, пообещав ему «награду» по совокупности за все свершённые рядовым подвиги и грехи, велел собрать коней и привязать их к коновязи у крыльца.

— Вот он христианский мир! — указал капитан большим пальцем на тела поверженных сержанту, когда они вышли на крыльцо. — Ты не убьёшь, так тебя убьют. Что в наше время, что здесь… Вспомни, Копылов, да скажи, как на исповеди, с какой стати ты отправился гулять по помещениям того корабля-модуля?

— Дак повело меня направо. Была мысль… Нет, вру. Кто-то мне велел пойти за оружием. Так точно, капитан. Так оно и было. Та дiвчина-царiвна, що була… Эвона как?!

— Не бери пока в голову. Помоги Сергею с лошадьми.

— Дуже гарны кони! — воскликнул сержант, подцепивший за годы войны много выражений из лексикона хохлов и одесситов. Поглаживая и успокаивая лошадок, он выудил пригоршню монет из седельной сумки и воскликнул: — С голоду не помрём, капитан.

Сергий, передав поводья последней из изловленных лошадок сержанту, устремился к кустам, за которыми, как объявил ему капитан, лежал труп убитого Сергием работника, и крикнул:

— Таащ капитан, смотрите! Он же живой!

Иван с удивлением увидел стоящего на карачках работника. Тот поднялся, подтянул штаны и, злобно зыркнув на чужаков, пошёл, пошатываясь, к амбарам.

— Интересное оружие мы прихватили, — проговорил капитан.

— Милосердное, — добавил Сергий.

— Милосердным оружие не бывает. Человек может проявлять милосердие. Знать бы раньше. Эхма, не сотворили бы этой бойни! Вот тебе, рядовой, наряд вне очереди: с тем мушкетом выйди за стену и изучи его ТТХ.

Не успела минутная стрелка на командирских пробежать десяток делений, как явился шевалье Уефф в кольчуге, сопровождаемый знаменосцем. На штандарте была выткана голова быка. За ними к крыльцу гостевого дома притопала толпа воев в доспехах из толстой кожи. Мрачный и грозный взор шевалье не предвещал радостного продолжения вчерашних дискуссий или празднования виктории средь поверженных супостатов. Из толпы воев вышел толстенький человечек, о коем рядовой Геруа тотчас шепнул командиру: «Управляющий. Зовётся кастеляном. Из наших. Вельми хорошо речет, но древним языком!» Кастелян горделиво поднял голову и изрёк пространную речь, не глядя на развернутый свиток с изложением, по всей вероятности, красноречивого потока его словес, из которых капитан уловил-таки странное произношение облагороженного имени хозяина вместе с фамилией, и, конечно, главную мысль, а она была такова: «По воле тэна Вилтширской земли, князя Тревы и шевалье Иванхое Никлотова убойцам шерифа Вилтшира отказано в гостевом доме и проживании на земле Вилтшира». Толстячок высказывал и другие угрозы, порождённые его воображением, которые по своей сути никак не могли быть придуманы благородным шевалье. Но есть такая поговорка: собака лает, ветер носит.

От возмущения капитан закипел. Кипел как чайник его тётки свет Агафьи Петровны, когда она в задумчивости думала о чём-то своём, не воспринимая ни кипенья чайника, ни своего племянника, от безделья уже начавшего чертить карандашиком её портрет на странице с неоконченным диктантом. Кипел он ещё потому, что не понимал и половины слов, изрекаемых толстяком. «Почему ты, тётушка, не научила меня, не передала всё то, чему училась в Москве? Вот как напишу о хождении добра молодца в иноземные края и чужие времена! По твоей вине, тётушка, придётся мне излагать их речи своим языком. Если, конечно, доживу… Ей богу, засяду за написание мемуаров. Боже ж мой! Чтой-то кастелян бормочет: убиваху, едяху, живяху " — эти, возможно, неуместные рассуждения прервал голос шевалье.

— Не верил тому, что вчера ты, Геруа, мне поведал, хоть и дал согласие взять тебя в дружину. Сегодня убедился: подло вы убиваете! Не воины вы, а убийцы! Видел, как прятались и, празднуя труса, убивали шерифа и его людей своими дьявольскими матами. Надоумил ты, Геруа, меня сказом о партизанах и крестовых походах, и решил я пойти в крестовый партизанский поход. Как шевалье буду биться с врагами, пока не сгинет Уильям Бастард вместе с его алчными людьми, возжелавшими наши земли. В этот бусый день истово молился и истово бьётся моё сердце. Вам, подлым и не имеющих ни достоинства, ни чести, ни благородства, не место в рядах моих воинов. Шериф привёз мне радостную весть о прощении моих грехов королём Гарольдом и призвал выйти, встать рядом с ним и вместе отправиться к королю. А потому, помянувши пресвятую, пречистую и славную владычицу души моей Богородицу и Приснодеву Марию, пойду в крестовый поход ради неё, ради короля и ради земли моей. Не пожалею живота своего, а мой меч, освящённый епископом, отсечёт голову Бастарда! — шевалье приложился губами к гарде меча, как к кресту. — По ошибке принял подлых убийц за пилигримов, а потому говорю: вон с моей земли!

Возмущение капитана, пока он слушал речи кастеляна и шевалье, выкипело до донышка его души. «Легковерный шевалье поверил шакалам, явившимся убить его. Их шакалья натура была очевидна мне с момента вторжения! Нет, нельзя выкладывать всю правду этому шевалье: узнает о чертовке — и в тот же миг причислит нас к дьявольскому отродью. Суеверен вельми» — последнее старинное слово, мелькнувшее в его голове, и странная обмолвка шевалье о богах предков в беседе с рядовым Геруа, что всплыла по ассоциации, породило шальную мысль. Гвардии капитан не верил ни в бога, ни в чёрта. Чертовке, ввергнувшей его группу в тёмное средневековье, присвоил статус «разумной дуры из будущего». Окинув гордым и высокомерным взором ряды воев, а также управляющего и шевалье, он произнёс речь, да с таким запалом, которого отродясь не бывало у комиссаров его разведроты:

— Не по вольной воле мы явились к тебе, шевалье, а по божьей! Не думали, не гадали, а вышло вон как. Глянь-ка, шевалье, на калёную стрелу, — капитан указал на стрелу, что вонзилась в дверь, — Злодеи меня, безоружного, хотели убить, да бог миловал. Но не помиловал шериф твоего работника, невинного и безвредного. Вон там он лежит, убитый. Шериф как алчущий крови зверь пронзил его копьём. Шериф и тебя, шевалье, хотел выманить и также предать смерти. Обманом выманить и убить. Вы, верно, не видели из своей башни, что здесь творили злодеи, когда ворвались сюда. Нельзя тебе, шевалье, к Гарольду. Его люди убьют тебя. Не знаю, что тебе Геруа сказывал. У бедного Геруа помутилось немного в голове.

— Таащ капитан! — Илья прервал речь командира.

— Отставить разговорчики! — властно ответил капитан.

— Не понял Геруа, — командир постучал указательным пальцем по виску, — что произошло. А произошло то, что нас направил к тебе ярый и сияющий бог. Повелел идти к тебе. Древний бог. Сам Ярило, так я думаю. Имени не поведал, а я не осмелился спросить. Мне сказывал, что забыли его, но он не забыл о своём народе. Тебя назвал, повелел помочь тебе. Повелел помочь нашему народу сокрушить врагов. Усыпил нас и, неведомо нам, каким образом доставил к тебе. Он мне многое, что поведал. Скажу, если пожелаешь. Как там во Франции говорят, тет-а-тет?

— Vis-Ю-vis, — ответил шевалье. — Не вы одни забыли имена бога. Мои тоже не помнят. Я помню! То был не сам Ярило, а Яровит!

Шевалье прищурился и, одарив недоверчивым взглядом капитана, поманил пальцем одного из воев.

— Глянь, кого из моих убили и как убили?

Минуту спустя тот воин крикнул:

— Джон Мейсон убит. Копьём в спину!

Шевалье произнёс несколько фраз, которые предпочтительно заменить одним лаконичным словом:

— Сволочи! Лепшего каменщика сгубили, — и протяжно произнёс: — Беда-а, и не одна. Говоришь, тебе надобно верить?

— Можешь не верить. Если желаешь смерти, езжай к Гарольду. Он ещё успеет укоротить тебя на голову.

В диалог на вариации гамлетовской темы «быть или не быть» вмешался подошедший Сергий. В отличие от автомата тяжёлый по весу «мушкет» имел два ремня для ношения за спиной, и ныне стволы пушки в походном положении грозно возвышались за головой гвардии рядового. Козырнув, он спросил:

— Таащ капитан, разрешите доложить?

— Попозже доложишь.

— Так я о том, что братскую могилу подготовил для рыцарей.

— Чем? Не этим ли мушкетом?

— Так точно. На склоне за стеной. Земля как водица потекла.

— Вот, шевалье, наше первое общее дело: надо бы похоронить шерифа и его людей. Сможешь, Сергий, панихиду отслужить?

— Так точно, по-христиански схороним, — и Сергий натянул капюшон плаща поверх пилотки.

— Доспехи кому? — спросил шевалье.

— А что доспехи? Нам они ни к чему. Если надобны, так пусть твои люди снимут их, — и капитан обратился к сержанту: — Копылов, присмотри-ка за порядком да позаботься о сене для коней.

Шевалье подозвал кастеляна, разорвал его свиток на две части и, бросив грозный указ на землю, высказал ему что-то на своей фене, надо полагать, по-англицки.

— Приглашаю к себе в тауэр. Там поговорим, — шевалье, сменив гнев на милость, был по-рыцарски любезен.

— Со мной Геруа пойдёт. Понадобится как толмач, ежели что…

Шевалье кивнул головой, и капитан велел Илье принести планшет с картами и следовать за ними в башню.

Отвязав вместительную ёмкость от пояса, шевалье испил из неё и, протянув баклажку капитану, сказал:

— Omnia mea mecum porto.

— Что это означает, шевалье? По-латыни не говорю.

— Всё своё ношу с собой, — шевалье Иван добродушно улыбнулся. — Мой эль самый лучший в Англии.

Бывалый солдат принёс сидор с вещами командира. Белов красноречиво вздохнул, но не стал произносить вслух известную пословицу о том, что бывает с некоторыми, которых заставляют богу молиться. Он повторил фразу шевалье:

— Omnia mea mecum porto.