Натянутый лук

Глава тринадцатая

— Бардас, — сказал тот, что пониже.

— Привет, Клефас, — ответил Бардас. — Привет, Зонарас. Приятно вас снова видеть.

Мужчины молча его разглядывали, не проявляя никаких эмоций. Ритуал узнавания в Месоге, размышляла Эйтли; впрочем, ничего другого ожидать было нельзя. Эйтли украдкой оглядела незнакомцев. Между ними определенно наблюдалось семейное сходство, особая округлость подбородка и челюсти, и у Зонараса, более высокого, были глаза Бардаса. Удивительно видеть черты Бардаса, отраженные в этих безликих, неотесанных фермерах; все равно что на базаре в Инагоа или Зигме, в какой-нибудь занюханной дыре, где по сей день используют ракушки вместо денег, обнаружить трофей, захваченный пиратами у островитян, какое-нибудь инкрустированное серебром зеркальце или кружку из слоновой кости среди неуклюже вырезанных простых деревянных чашек и глиняных горшков.

Клефас, пониже ростом, с округлым брюшком и толстыми щеками, выглядел лет на десять старше Бардаса, хотя Эйтли знала, что он самый младший из братьев. Второй, Зонарас, казался ниже, чем был на самом деле, из-за своей сутулости и редеющих волос на макушке. Уши Зонараса торчали в стороны, а борода была странным образом редкой посередине и густой с боков.

— Это Эйтли Зевкис, — продолжил Бардас, — моя подруга с Острова. Она занимается торговлей.

Братья посмотрели на Эйтли так, словно она была занавесом на кукольном шоу. Ни один из них ничего не сказал, но в этом не было нужды. На их лицах буквально было написано: «Значит, ее зовут Эйтли Зевкис, и что с того? » Так неловко она никогда еще себя не чувствовала. Прошла минута, все трое продолжали молчать. Она покосилась на Бардаса и с удивлением увидела, что тот смущен так же, как и она. Ей пришло в голову, что Бардас даже не попытался представить мальчика, но здесь это, кажется, было нормой. Дети постоянно болтались под ногами или дрались на заднем дворе, пока взрослые занимались разговорами или просто стояли в кучке, и никто даже не замечал их присутствия.

Когда Эйтли почувствовала, что сейчас или закричит, или заснет, Клефас вздохнул и спросил:

— Ты к нам надолго? — Бардас моргнул.

— Не знаю. У меня пока нет никаких планов.

— Пойдем лучше в дом, — пробормотал Зонарас тоном человека, который наткнулся на дороге на раненого.

Полное отсутствие эмоций перешло в агрессию, он выглядел как человек, опасающийся самого страшного.

Странно, — подумала Эйтли, — ведь это я совершенно чужой человек для этих сумасшедших.

Дом, стоящий неподалеку, оказался продолговатым соломенным сооружением с неровной крышей и маленькими окошками. Во дворе валялся мусор, поломанные, влажные бочонки, зарастающие мхом, дырявые, ржавые железные ведра, позеленевший остов тележки, с которой сняли почти все доски и детали, как с тюленя, с которого местные жители срезали все лучшее мясо, бочка для дождевой воды с дырой в боку и зеленая дорожка из мха в том месте, где стекала вода; кучка костей, сваленных у стены, как дрова; засохшие скелет и шкура крысы, подвешенные на ручку сарая для хранения дров; череп овцы на шесте, использовавшийся в качестве мишени много лет назад; тонкое проржавевшее лезвие косы, вставленное в щель между выпадающими камнями в стене. Толстая, слепая, старая овца обгладывала лишайник со стены сарая.

— О, ради Бога, — пробормотала Эйтли, — неужели нельзя убирать хотя бы раз в семьдесят пять лет?

— Уютно, — шепнула она на ухо Бардасу, пока Зонарас старательно отгонял кур от бокового входа и отодвигал доску.

— Лично мне больше нравится беспорядок, — откликнулся Бардас. — Не забудь вытереть ноги.

В доме было темно, поэтому прежде всего Эйтли обратила внимание на запах: странная смесь сыра, дыма и яблок. Крепкий, сочный и вкусный, совсем не то, чего она ожидала. Еще в доме царила приятная прохлада из-за толстых каменных стен. Когда глаза привыкли к полумраку, она увидела длинную комнату с огромным камином на одном конце, почти незаметным за огромным вертелом, а рядом глубокую печь для хлеба; с обеих сторон комнаты имелись альковы со ступенями. С поперечных балок свисали связки лука — Бардасу с братьями пришлось нагнуться, чтобы пройти, — и поразительная коллекция инструментов и приборов, большая часть которых выглядела так, будто ими не пользовались как минимум последние сто пятьдесят лет.

— Где кресло отца? — спросил Бардас.

— Сломано, — ответил Клефас. — Мы убрали его на сеновал.

— Жаль, — сказал Бардас. — Посмотрим, можно ли починить. — Он сел на лавку и поставил локти на стол. — И крючок для подвешивания котелка, — добавил он. — Вижу, никто не пытался его отремонтировать, пока я отсутствовал.

Клефас и Зонарас посмотрели друг на друга, потом сели напротив Бардаса. Это напомнило Эйтли момент в напряженных переговорах, когда участники перестают осторожничать и переходят к делу. Она пристроилась на дальнем конце стола, а мальчик подтащил трехногий стул и, ссутулившись, сел.

Клефас глубоко вздохнул.

— Если ты за деньгами, то тебе не повезло. — Бардас нахмурился.

— Я сам посылал их вам, хотя пока не вижу, как вы ими воспользовались.

— Они все кончились, — сказал Зонарас.

Это сообщение совершенно сбило Бардаса с толку.

— Что ты имеешь в виду, все кончились? Ну же, не говори глупости.

Зонарас пожал плечами:

— Кончились. Ничего не осталось. Что может быть проще? — Эйтли знала, что означало это выражение лица: Бардас пытается сдержать ярость.

— Не будем ругаться, — проговорил он с напускной веселостью. — За те деньги, которые я вам послал, можно выкупить всю эту проклятую долину. Что, я полагаю, вы и сделали, верно?

Клефас и Зонарас посмотрели друг на друга.

— Мы купили ферму, — сказал Клефас.

— И?.. — Бардас склонился к нему через стол. — Ну же, я вам послал деньги на это еще в первый год. Что вы сделали с остальными?

Так вот оно что, — сказала себе Эйтли, — вот что он делал с деньгами. Посылал их домой. Все время, что она знала Бардаса в Городе, когда он зарабатывал огромные суммы как адвокат-фехтовальщик, он жил в спартанской, жалкой квартирке и ел черствый хлеб с дешевым сыром; все остальное отсылал братьям в Месогу. Эйтли оторопела, ведь она была его помощницей и приблизительно знала, сколько денег они получали, сама Эйтли жила припеваючи на пять процентов от общей прибыли. С такими доходами братья Лордан должны иметь замок в центре искусственного озера, с отстроенной небольшой деревенькой на заднем плане для прислуги. Каждый бой, каждая капля пролитой крови, каждое утро, когда он просыпался, смотрел на небо в маленькое окошко, осознавая, что это может быть его последним утром… на что все это ушло, если его братья до сих пор прозябают в сарае?

— Мы купили мельницу, — помолчав, сообщил Зонарас. — Она сгорела.

— Мы снова ее построили, — добавил Клефас, — а потом Люкас Мюзин построил свою мельницу и начал брать меньшую плату за аренду, так что мы бросили это дело.

— Хорошо, — сказал Лордан. — Значит, вы совершили одну ошибку. Но это капля в океане. А что с остальными деньгами?

И тут начался длинный, занудный рассказ, слушая нелепые детали которого, Эйтли готова была завыть от смеха. Не забыть бы, когда вернется на Остров. Можно представить, как островитяне будут кататься по полу от хохота, особенно если попробовать изобразить их акцент и манеру перебивать друг друга. Началось с корабля со скотом, который должен был отплыть в Перимадею и принести огромный куш, однако наткнулся на подводный камень и затонул. Они построили плотину на Блэкуотере, чтобы ловить лосося; но возникли проблемы, и на постройку ушел не месяц, а целый год, потому что использовались специальные камни, доставлявшиеся из Баслеена на специально сконструированных для этого кораблях. И плотина работала так хорошо в первый год, что лосось в Блэкуотере вымер, в плотину что-то попало, и произошло наводнение, из-за чего им пришлось заплатить соседям за причиненный ущерб. На болотах кто-то обнаружил жилу чистого олова, целое состояние, буквально умолявшее забрать его… доставка хорошего белого песка в дюны под Торнойсом, где планировалось построить стекольный завод… бриллиантовая шахта, апельсиновая плантация, синдикат по изготовлению ковров, ну и конечно, банк Месоги.

— Но зачем? — перебил Бардас. — Ради Бога, Клефас, почему ты просто не купил землю, как я тебе сказал?

Клефас нахмурился.

— Мы больше не хотели быть фермерами. Мы хотели… хотели заработать состояние и стать богачами.

— Хотели быть как Ньесса, — мягко сказал Бардас. — Если она смогла, значит, и вы тоже смогли бы.

Зонарас хлопнул по столу своей широкой ладонью.

— Это нечестно. Она управляет Банком и купается в деньгах, хотя вышла замуж за Галласа и по справедливости должна была стать обычным человеком. Если у нее все это было, то чем мы хуже? Думаю, нам просто не повезло. А теперь Город пал, — горько добавил он. — Денег больше нет, а мы, черт побери, здесь!

В этот момент больше всего на свете Эйтли захотелось, чтобы Бардас схватил Зонараса за шиворот и ударил его в лицо. Но тот не двигался. Спустя несколько минут он откинул волосы со лба и сказал:

— Сколько-нибудь у вас осталось? Хоть чуть-чуть? — Клефас кивнул.

— У нас есть ферма, как я говорил. И мы купили владения Паласа Рафенина, когда он умер. И еще плантация розового дерева, конечно, хотя она ничего не стоит в ближайшие пятьдесят лет…

— Замечательно, — констатировал Бардас. — Я во всем себе отказывал, а мои братья до сих пор гоняют овец и косят луг. — Он провел пальцами от лба до подбородка. — Вы — идиоты, я пытался заботиться о вас, обо всех нас. Я хотел, чтобы ни один из нас больше ни в чем не нуждался, а вы, как сказал Зонарас, черт побери, здесь! Прямо там, где начали.

— Херис, — позвал Горгас Лордан, — я дома.

— Мы в крытой аркаде, — ответила жена.

Он улыбнулся, бросил тяжелую сумку, которую нес, и бодро зашагал во внутренний двор.

Какое приятное зрелище. Жена сидит в любимом кресле из кедрового дерева, шьет. У ее ног дочь Ньесса играет с деревянной лошадкой. Позади сын Луха лежит на животе на траве, подперев голову руками, и читает книгу; а справа, сгорбившись на стуле из черного дерева, сидит последнее прибавление в семье, племянница. Волосы девушки аккуратно расчесаны служанкой, и выглядит она совсем неплохо. Конечно, красавицей ее назвать нельзя, скорее она была обычной, только немного странноватой со своими худыми руками и ввалившимися глазами. Но по крайней мере девушка вымыта и прилично одета.

— Привет, — сказал он. — Вот это мне нравится. Все трудятся, как пчелки. Есть какие-нибудь сообщения для меня?

Херис посмотрела на восковую табличку, лежавшую на подлокотнике ее кресла.

— Видо принес акцизные цифры, они на столе. Какой-то Бемонд Грус хотел бы обсудить с тобой покупку пяти сотен сапог и морской фальконет, не знаю, что это значит. Он посылал узнать, вернулся ли ты домой, но не оставил сообщения. О, и я сделала все, что требовалось, по переводу, кроме того цветного плана.

— Правда? Молодец, — ответил Горгас, пытаясь припомнить, о чем речь.

В последнее время ему не приходилось беспокоиться ни о чем, кроме бумажной работы. Как, наверное, здорово скучать. Он взял подушку, бросил на траву и удобно растянулся на земле, как хороший пес, вернувшийся с охоты.

— Ну, чем вы занимались в мое отсутствие? Луха, что ты получил за написание стихов?

— Девять из десяти, отец, — отвечал мальчик, не поднимая головы от книги.

— Неплохо, — сказал Горгас. — А кто-нибудь получил десять?

— Ну, в общем, да. Руан Арчер, но ведь его отец поэт, поэтому…

Горгас нахмурился.

— Не важно. Пойми меня правильно, девять из десяти, конечно, хорошо, однако десять было бы лучше. Если Руан Арчер смог, значит, и ты сможешь.

— Отец, это было стихосложение, — возразил мальчик, — зачем оно мне нужно?

Горгас еще больше помрачнел.

— Не смей так говорить. Не порть хорошую работу плохим отношением. После обеда я хочу посмотреть на твои стихи, и мы постараемся найти ошибку и переделать. Ньесса, — продолжал он, развернувшись к дочери, — ты играла на флейте, как обещала?

— Да, папочка, — гордо ответила малышка. — И доктор Неаркус говорит, что я почти на четверть опережаю весь класс. Можно я возьму флейту и поиграю для тебя, папочка?

— Конечно, — ответил Горгас. — Ты прощена. Ньесса убежала, а Горгас приподнялся на локте.

— А ты, Исъют, уже освоилась? — Племянница, скривившись, посмотрела на него.

— Полностью, дядя Горгас, — ответила она. — Вчера мы занимались моими зубами, сегодня — волосами. А завтра приступим к ногтям, хотя не думаю, что на это уйдет весь день. Можно мне заняться после обеда своими делами, если мы рано закончим?

Горгас выдохнул через нос.

— Полагаю, это означает, что ты еще не виделась с матерью? Ты знаешь, что чем раньше к ней сходишь, тем раньше с этим будет покончено?

— Но, дядя, — возразила она с ноткой ужаса в голосе, — ты же не можешь посылать меня к матери, пока мы не закончили? Это было бы неправильно.

Горгас пожал плечами.

— Делай что хочешь. Только не рассчитывай, что я вечно буду пытаться помирить вас. Ты, конечно, можешь оставаться здесь, сколько захочешь, но…

— Тогда попытаемся закончить мои пальцы на ногах раньше, — сказала она. — Может, стоит начать работать по сменам?

Херис повернула голову и, сузив глаза, молча посмотрела на Исъют. Девушка, казалось, смутилась, но потом проговорила:

— Я правда делаю все, что могу. Если бы умела шить, то шила бы. Но я не умею. И не хочу встречаться с матерью. Не знаю, что сказать ей.

— Не верю, — отрезал Горгас.

— И, кроме того, с чего ты взял, что она хочет меня видеть? Если для нее это так важно, почему бы ей самой сюда не прийти? Или хотя бы прислать сообщение?

— Она занята… — начал было Горгас.

— Да, — прервала девушка. — Я знаю, и мне все равно. Она может быть занята сколько угодно, а я могу здесь вечно дожидаться, пока она соблаговолит обратить на меня внимание, как на какой-нибудь чайный столик. Ну же, дядя, что заставляет тебя думать, что мы все хотим любить друг друга?

Повисла полная тишина, потом Херис быстро собрала шитье и удалилась, а Горгас встал и подошел к Исъют. Девушка не пошевельнулась, только ее голова непроизвольно отдернулась в сторону.

— Все нормально, — сказал Горгас так тихо, что сам себя едва услышал. — Решай сама, можешь идти и сдаваться. В конце концов, ты доказала свою точку зрения, пока была в тюрьме и до этого в Городе. Тебя ждала прекрасная жизнь, замужество и все остальное, но потом пришел Бардас Лордан, и жизни больше не стало. Поэтому ты решила, прямо в тот момент ты решила: никаких компромиссов, не отступлю ни на дюйм, ты хотела справедливости или мести, или как ты это называла, не важно. И знаешь что? Ничего у тебя не вышло. Пустая трата времени, одна мелодрама. — Теперь он склонился к ее уху, как застенчивый мальчик, осторожно подбирающийся к понравившейся девочке по скамье в церкви. — Посмотри на себя. В кого ты превратилась? Но есть я и твоя мать, и мы никогда не сдаемся, не потому, что это невозможно, ни перед армиями, ни перед штормами, ни перед чумой или пожарами, поглощающими целые города, и уж конечно, ни перед мелодрамой. И мне все равно, чего ты хочешь или что чувствуешь; в этой семье никто не сдается, потому что вокруг одни враги, их намного больше, чем шастелцев и кочевников, вместе взятых, а с нашей стороны — только мы. Понимаешь?

— Так вот в чем дело? Мы должны любить друг друга, потому что больше никто нас не любит?

Горгас расплылся в довольной улыбке.

— Именно. Есть я, ну, это объяснять не надо, есть твой дядя Бардас, который зарабатывал убийством на жизнь и пустил кочевников в Перимадею. Есть ты. И есть твоя мать.

Исъют медленно кивнула:

— Хорошо. Просто ради интереса, а что она сделала?

— О, она — особенная, — мягко сказал Горгас. — Я убиваю для самозащиты, Бардас убивал ради других, ты хочешь убивать из мести или что там проедает дыры в твоем маленьком мозгу. Твоя мать убила целый город, и знаешь зачем? Не из-за мести, хотя, видит Бог, у нее были на то основания. Не потому что ей пришлось. Она убила Перимадею, чтобы сэкономить деньги. — Он внезапно ухмыльнулся, как будто вспомнил смешную шутку. — Не для того, чтобы заработать деньги, понимаешь, а чтобы сэкономить их. Ей надоело выплачивать проценты за деньги, которые она одолжила в Перимадее, чтобы основать свой идиотский Банк. Деньги в канаву, сказала она мне, и никто не подкопается. Поэтому она послала меня открыть ворота и убить целый город. Как тебе это нравится? Мне — очень. Может, она и злобная стерва, но не восхищаться ее эгоизмом невозможно.

Исъют заглянула ему в глаза.

— Но ведь ты открыл ворота.

— Да. По просьбе твоей матери.

— Понятно. Ты это сделал.

— Это совпадало с моими интересами, — сказал Горгас. — Я не люблю выдвигать идеи. Она предложила, я согласился.

Исъют задумчиво посмотрела на него.

— Дядя Горгас, почему ты притворяешься, что любишь свою семью, когда на самом деле ненавидишь родственников еще больше, чем я?

Горгас задумался.

— Ты путаешь ненависть и понимание того, что у людей есть недостатки. — Он окинул сад взглядом человека, наслаждающегося своими владениями. — Ты действительно полагаешь, что нельзя любить человека, зная, что он злой? Удивительно, я-то считал тебя более взрослой. Думаешь, жена меня не любит? Думаешь, я не люблю Бардаса? Или Ньессу, или тебя? Странно, — добавил он, откидываясь на стул, — что я могу так откровенно с тобой разговаривать. Дело, наверное, в том, что мы сильно похожи.

— Ты так думаешь?

— Не обижайся. Ты мне нравишься. С тобой я могу облечь в слова мысли, которые постоянно крутятся у меня в голове. Ну, — вздохнул он, снова выпрямляясь, — скажи, что ты обо мне думаешь. Я не против.

Исъют старательно обдумала свой ответ, как студентка на семинаре.

— То, что ты только что рассказал, — начала она, — мне сложно понять. То есть я понимаю, человек может открыть ворота, всего-то надо отодвинуть засов, а из-за того, что ворота открыты, город может пасть, и умрут тысячи людей. Но я не пойму, как кто-то может сделать такое по своей воле. — Она оттянула пальцами нижнюю губу. — Тебе понравилось? Это было приятно?

— Нужно ли мне отвечать? — спросил Горгас. Она отрицательно покачала головой:

— Нет, конечно, вопрос глупый. Слишком просто списать все на сумасшествие. В чем же тогда ответ? Мы не такие, как все?

Горгас поджал губы.

— Ты начинаешь понимать. Наша семья — небольшая группка воинов, как налетчики из Шастела. Мы на вражеской территории, где все против нас; поэтому идем на все, ведь их так много, а нас так мало, они враги, но и мы имеем право выжить. Мне нравится думать, что мы — особый вид животных. Животных можно убивать ради еды или меха или потому, что они свили гнездо на твоей крыше. Нет, дело не в том, что мы лучше, чем они, мы просто другие. Есть люди, которых можно убивать, а есть — которых нельзя. Поэтому я прощаю Бардаса, и поэтому ты должна сделать то же самое.

Исъют пожала плечами:

— Поверю тебе на слово, может, он самый лучший из нас. Но именно он причинил мне вред, Поэтому только его я ненавижу. А все остальное не имеет значения.

Горгас кивнул:

— Наверное, тебе кажется, что я сильно переживаю по этому поводу, но это не так. Просто я хочу сказать, что у него другой взгляд на ценность человеческой жизни. — Он поднялся. — Знаешь, я рад, что мы поговорили. Ситуация прояснилась. Согласна?

Исъют неопределенно махнула рукой.

— Ты правда сделал это? — спросила она. — Открыл ворота Города и впустил врага?

Горгас распрямил плечи.

— Одни враги убили других врагов. Не я начал войну. Я не убил ни единого человека. Как ты сказала, я только отодвинул засов. Дядя Бардас не начинал войны. Темрай не начинал войны. Твой дед Максен не начинал войны.

— О Боже, — сказала Исъют, — я совсем о нем забыла.

— И еще кое-что. — Горгас наклонился, чтобы забрать пустую тарелку. — Твой отец не насиловал твою мать. Просто так в то время зарабатывали деньги… Ну, — добавил он, нахмурившись, — кажется, я ничего не забыл? По крайней мере я был откровенен с тобой. Этим я всегда гордился, своей откровенностью с людьми. Есть пословица: семью не выбирают.

— Доктор Геннадий!

Если бы я был таким старым, как я себя чувствую, то не смог бы услышать тебя.

Геннадий прибавил шагу.

— Доктор Геннадий, подождите!

Бесполезно, печально подумал Геннадий. Он обернулся и увидел Фолько Боверта.

— Мастер Боверт, — вежливо поздоровался он.

— Вас нелегко найти, доктор, — запыхавшись, проговорил Боверт. Фолько Боверт всегда был где-нибудь поблизости намного чаще, чем требовалось. — Думаю, пришло время серьезно поговорить о проблеме на Сконе.

— С удовольствием, — вздохнул Геннадий.

Он разговаривал с Фолько всего несколько раз, как сейчас или в приемной факультета, но знал его достаточно хорошо, а особенно привычку преуменьшать все происходящее в мире и низводить до уровня заурядной торговой сделки. Поэтому все, связанное со Сконой, стало «проблемой на Сконе», как все, связанное с коммерческой деятельностью Фонда, оказалось «проблемой баланса выплат». Само собой разумеется, качеством, которое помогло ему подняться так высоко по карьерной лестнице (помимо того, что он потомок семьи Бовертов в пятом колене), стала его способность четко мыслить, отбрасывать лишнее и концентрироваться на сути.

Энергичный Фолько вытеснил его в крытую арку, и Геннадий пристроился на краешке деревянного льва, в то время как собеседник удобно откинулся в широком каменном кресле.

— Спасибо, что нашли время, — сказал Фолько. — А теперь о проблеме на Сконе. Нам нужна ваша помощь.

На минуту Геннадий испугался. Пришла мысль, что Фолько из-за какой-то странной путаницы во фракциях желает, чтобы он руководил следующей облавой на Сконе; Геннадию этого не очень-то хотелось. Он все еще обдумывал такую возможность, когда Фолько заговорил.

— Видите ли, — начал он громким шепотом, который был отлично слышен в радиусе пятисот метров. — Мы считаем, что военная операция — традиционная военная операция — не является сейчас идеальным решением. Поэтому мы пришли к выводу, что пришло время исследовать подходы.

Боже, — подумал Геннадий со смесью ужаса и изумления, — толстый дурак говорит о магии. Он хочет, чтобы я наслал на повстанцев потерю памяти. Он на самом деле думает…

— Мне непонятно, каким образом философ, далекий от реальностей мира, может советовать такому практичному человеку, как вы…

— Другие подходы, — повторил Фолько. — О, я слышал все об опытах, которые вы и патриарх Алексий ставили в Перимадее. Также мне известно, что эти опыты закончились провалом. Но мы полагаем, что в условиях войны в Перимадее любые опыты, даже проведенные и продуманные самым тщательным образом, были изначально обречены на провал. В то время как с проблемой на Сконе…

Геннадий посмотрел Фолько в глаза. Без сомнения, этот человек искренне верит в магию, конечно, верит, ведь магия отлично решит все проблемы его фракции и семьи, а значит, должна сработать. Сработает хотя бы потому, что Боверту это нужно.

Ну, что ты собираешься делать? Отказаться? Нежелательно. Учитывая, что это место ты получил благодаря слухам, что магия действует и что ты знаешь, как колдовать. Так тебе и надо за то, что зарабатывал на жизнь, продавая змеиное масло.

— Понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Геннадий, но тут на него нашло вдохновение. — И разумеется, я уже некоторое время исследовал различные возможности и подходы. Но, боюсь, я столкнулся с кое-какими трудностями.

— Трудностями? — переспросил Фолько таким тоном, будто речь шла о каком-то мифическом животном или чудище. — Понятно. Какого рода?

— Все очень просто, — сказал Геннадий. — У вас есть я, а на Сконе — патриарх Алексий. Боюсь, мы исключаем друг друга, что означает, что я устраняю его проклятия, а он — мои. В конечном счете ни один из нас ничего не добьется. Мы только докажем, что не в силах использовать магию друг против друга.

Ноздри Фолько затрепетали, когда Геннадий произнес заветное слово «магия», слово, которое он ни за что бы не использовал, если бы перед ним не стояла влиятельная фракция в лице Фолько. Но как только слово слетело с уст доктора, тот сразу изменился в лице, стал похож на свинью, которая испугалась, услышав скрип открывающихся ворот.

— Удивительно. Мы не должны так легко отступаться от… м-м… метафизического подхода. Все дело в ресурсах…

А, ну да, вперед. Построим больше кораблей. Купим более сильную магию.

— Ресурсы… конечно, — сказал Геннадий, — однако дело в том, что сейчас, к сожалению, нет необходимых ресурсов. Проще говоря, чтобы победить колдовство врага, нужно больше волшебников, а боюсь, что все наши ресурсы волшебников сейчас перед вами.

Фолько мигнул, как лошадь, проскакавшая по луже и забрызгавшая себя грязной водой.

— Понимаю. А как насчет повстанцев? У них есть волшебники?

— Насколько мне известно, нет, — осторожно ответил Геннадий. — Хотя, если быть полностью откровенным, не могу сказать точно.

Фолько на мгновение задумался.

— Этот Алексий… Вы в состоянии нейтрализовать его? Устранить вред, который он способен нам принести? — Тон его голоса не предвещал ничего хорошего. — В таком случае вы, конечно…

— Фолько, — сказал Геннадий, обезоруживающе, как ему казалось, улыбаясь. — Я это сделал бы, если бы мог, но я не могу. Увы, очень жаль, ничего нельзя сделать. Мне было бы ужасно неудобно, если бы вам пришлось тратить деньги на заведомо неудачный проект.

Фолько встал.

— Спасибо за ваше мнение, доктор. Вы, без сомнения, дадите мне знать, как только положение изменится.

Прекрасно, — подумал Геннадий, — сейчас я нажил себе такого врага, который не простит молоток, если тот угодит ему по пальцу.

Он встал, подумал и направился к управляющему.

Пост управляющего был чисто формальным, намного важнее было то, чем управляющий действительно занимался. Потому что время от времени он распределял переговорные комнаты между желающими провести совещание, благодаря чему постепенно стал полуофициальным арбитром между фракциями. Во время формальных дебатов управляющий следил за тем, чтобы соблюдались все необходимые протоколы. Так как на таком посту мог быть только человек, умеющий сохранять абсолютный нейтралитет, все фракции боролись, как тигры, за то, чтобы сделать его своим лазутчиком, и на данный момент наибольшего успеха добились сепаратисты в лице Джуифреза Могре.

— Привет, доктор, — сказал Джуифрез, поднимая голову от книги. — Какая редкость. Запачкали ноги в политической грязи?

Именно это, размышлял Геннадий, и нравилось ему в Джуифрезе. Единственный член фракций, признававший, что его работа была опасной и глупой игрой. Бесполезной и потенциально опасной, как абстрактная философия, признал он как-то за кружечкой настоящей коллеонской яблочной водки. Разница только в том, что мы не притворяемся, будто можем превратить друг друга в лягушек.

— Джуифрез, я хочу вам кое-что рассказать. — Геннадий сел на стул и с надеждой посмотрел на кувшин, стоящий на столе. — Вы, может, помните, я как-то говорил вам, что не умею колдовать.

— Да, помню.

— Ну, — сказал Геннадий, неуверенно улыбаясь, — я солгал.

Аккуратно, чтобы не встряхнуть осадок на дне кувшина, Джуифрез налил водку в две чашки.

— Правда? Интересно.

— Правда, Джуифрез. Это не то колдовство, о котором вы подумали, это вообще нельзя назвать колдовством в обычном смысле слова, но вместе с тем то, что я делаю, выходит за рамки нормального.

— Я вам верю, — ответил Могре, ставя чашку перед Геннадием. — Не думайте, что вы сообщили мне что-то новое. Я всегда считал вас опасным мошенником: вы можете это делать, но не знаете, как и почему, и обычно не добиваетесь желаемого результата. — Он улыбнулся поверх ободка чашки. — Я читаю научные доклады и прочитал обо всем еще тогда, когда вы считали, что варварам не захватить Перимадею.

— О, — промолвил Геннадий, — жаль, что не рассказали мне.

Джуифрез пожал плечами:

— Я думал, вы знаете. Ну, тогда я расскажу вам еще кое о чем, что вам, возможно, неизвестно. Ньесса Лордан, — продолжал он, вытирая рот рукавом, — ведьма.

— Ньесса Лордан? — Джуифрез кивнул:

— Именно. Она знает о Принципе намного больше, чем вы.

Геннадий нахмурился:

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Подумайте, — строго сказал Джуифрез. — Изначально заклятие… Прежде чем вы спросите, я узнал это из уст самой Ньессы Лордан, через одного нашего доносчика на Сконе, так что держите рот на замке. Изначально заклятие было наложено на Бардаса Лордана при помощи Алексия по просьбе Исъют Хедин, дочери Ньессы. Алексий и, конечно, вы сделали все возможное, чтобы нейтрализовать заклятие, к тому моменту все переплелось с Перимадеей, потому что Бардас Лордан стал полковником Лорданом, главой обороны Города. Бардас не умер, Город пал. Это известно всем. Но вы, кажется, не знаете о том, что Город пал, потому что Бардас остался жив. Ну, теперь что-нибудь проясняется?

Геннадий молча размышлял несколько минут.

— Почему?

— Потому что Ньесса Лордан — ведьма, — ответил Джуифрез. — Все очень просто. Она свела вместе двух ни о чем не подозревающих агентов: свою дочь и человека, обладающего врожденной способностью манипулировать Принципом, — кажется, вы называете их натуралами, — патриарха Алексия.

— Что? — Геннадий дернулся вперед, пролив водку. — Алексия?

— А, вижу, этого вы тоже не знали, — кивнул Джуифрез. — Ньесса хотела, чтобы Город пал, также она хотела, чтобы ее дочь и Бардас вернулись. Не буду вдаваться в теорию, но в общих чертах это связано с историей Бардаса и Максена и систематическим разрушением сообщества кочевников. В падении Города виноват Бардас. Ньесса поняла это, она знала, что в результате они рано или поздно разрушат Город, нужно было всего лишь нажать на нужные рычаги сверхъестественного. Но чтобы спасти Бардаса, не говоря уже о Исъют… помните, она ведь тоже замешана в ужасной истории семьи Лорданов, ее мать была племянницей Максена, так же как Бардас был его племянником. Требовалось найти способ защитить их, не мешая разрушению Города, которое ей было очень нужно. Алексию следовало предотвратить неизбежное и спасти Бардаса и Исъют, используя Принцип для защиты ее брата.

Геннадий с трудом взял себя в руки.

— Это еще не объясняет, почему Город пал из-за того, что Бардас остался жив, ведь так?

— Еще раз, мой друг, пораскиньте мозгами. Бардас несет вину за то, что Максен сделал с кочевниками. Естественным следствием этого должно стать падение Города и смерть Бардаса. Не просите меня вдаваться в теорию, но Ньесса вычислила, что все шло к тому, чтобы Бардас умер, защищая Город, а Город выстоял. Нежелательное развитие событий. Тут приходит на помощь парочка старых дураков, не понимающих, что они делают, и все складывается как нельзя лучше.

Очевидно, ей неожиданно повезло, когда оказалось, что есть еще один натурал, болеющий за Бардаса, но в остальном все шло по плану. Именно поэтому я волнуюсь из-за колдовства и из-за того, что Ньесса — ведьма. И, — продолжал он, глядя Геннадию в глаза, — потому мы пригласили вас сюда, пока она не успела ничего сделать. Я совершил ошибку: посчитал Алексия слишком старым и слабым для такого путешествия. Я должен был понимать, что это Принцип чуть не убил его во время осады Перимадеи, а вовсе не слабое здоровье. Но, — добавил он со вздохом, — когда приходится думать о тысяче вещей, становишься ленивым и делаешь поспешные выводы. Извините за мои разглагольствования. Вы что-то хотели мне сказать?

Геннадий некоторое время молча сидел.

— Похоже, я должен извиниться перед вами. Я считал вас одним из шутов во фракции, а оказывается, вы здесь всем управляете.

Джуифрез смерил его возмущенным взглядом.

— Я? Ни в коей мере. Шастелом управляет Фонд в соответствии с духом заповедей, установленных нашими основателями, и если вы считаете, что я действую по-другому, то оскорбляете меня. — Он расслабился и улыбнулся. — Геннадий, мой дорогой друг, а чем, по вашему мнению, мы занимались здесь все эти годы? Наши фракции — самые большие кладези мудрости и знания во вселенной. Мы изучили Принцип задолго до того, как ваш патриарх научился получать видения. Наша проблема заключается в том, что в отличие от Ньессы мы не умеем им пользоваться. Слишком мало натуралов, возможно, из-за того, что мы слишком тщательно изучали Принцип. Не знаю почему, но чем больше какое-то сообщество уделяет внимания какому-нибудь феномену, тем меньше у него шансов произвести на свет эти чудеса природы. Именно поэтому я так рад способностям Мачеры. И тому, что вы до сих пор связаны с Алексием… — Он широко улыбнулся. — Ну же, признайтесь. Иначе зачем нам нанимать на работу в самую лучшую Академию в мире такого шарлатана, как вы? Мальчик, который чистит ваши сапоги, знает о философии намного больше, чем вы, но, конечно, — добавил он, зевнув, — он не умеет превращать людей в лягушек.

У Геннадия ушло не меньше минуты на то, чтобы взять себя в руки.

— Фолько Боверт…

— Мой старый преподаватель паранормальной динамики и автор комментариев к «Стандартам», — ответил Джуифрез. — А что?

Геннадий облизал пересохшие губы.

— А он знает, что я шарлатан?

— Вы не шарлатан, — терпеливо начал объяснять Джуифрез. — Вы можете считать себя жуликом, но на самом деле это не так. Вы очень необычный человек: не являясь натуралом, вы провели с натуралами столько времени, что Принцип наложил на вас свой отпечаток. Именно поэтому теперь, когда война идет не так, как нам нужно, требуется ваша помощь.

Геннадий выдохнул, он и не заметил, что все это время сидел затаив дыхание.

— Ах вот в чем дело. Вы действительно волшебники. — Джуифрез покачал головой:

— Только в свободное время.