Научи меня летать

Часть I. Поражение Глава I

— Ты убит! — закричала она торжествующе и страшно.

Алый плащ развевался за её плечами, будто тяжёлые крылья. Золотые кудри сверкали в лучах Солнца. Воздетая к небесам рука сжимала копьё.

Воин повалился на землю, и та приняла его мягко, как и всех побеждённых; она одна не ведала предрассудков и каждому давала приют. Воин смотрел на оружие в руках победителя и пытался представить, как сбегала бы кровь по острию. Но чужое копьё осталось чистым.

Он был убит в саванне под нестерпимо сияющим небом. И в то же время ему хотелось чихать от пыли, а жар нагретой земли уже проник сквозь одежду.

— Ой! — раздался детский голос. — Твоя мать смотрит.

— И идёт сюда, — встревожено добавила победительница, опуская руку, в которой не было никакого копья.

Погибший воин быстро сел.

— Нас будут ругать, — снова запищала младшая из двух белокурых девочек. Ей было всего три года, но она всюду ходила за старшей сестрой, а той уже два месяца как исполнилось семь.

— Вставай! Отряхнись, — суетилась недавняя противница. Она сбросила с плеч старый дырявый мешок.

Побеждённый со вздохом поднялся и стал неловко бить рукой по рубашке там, где пыли на ней вовсе не было. Воин, который должен был хоть в этот раз умереть, превратился в шестилетнего мальчишку: рыжего, взлохмаченного и нескладного.

— Хин! — его окликнул вечно недовольный и требовательный голос матери.

Он не стал оборачиваться. Старшая девочка несмело потеребила его за рукав:

— Хин, обернись. Госпожа разозлится.

— Пусть злится, — буркнул он. — Она всегда злится.

— Хин! — теперь голос мужчины, низкий, гнусавый.

Мальчишка зло улыбнулся: «Они думают, я глухой».

Обе девочки отступили на шаг и уставились в землю, Хин поднял куртку и перекинул её через правую руку. Как он и ожидал, мать схватила его за плечо и, больно рванув, вынудила обернуться к себе. Мальчишка опустил глаза, как и две летни.

— Смотри на меня, — велела женщина. — Что ты здесь из себя изображаешь? Почему играешь с ними?

Он не ответил и не пошевелился. Мать хлестнула его по щеке и, наткнувшись на взгляд исподлобья, требовательно повторила:

— Ты почему снова играешь с ними?

Испугавшись, что она накажет девочек за его строптивость, Хин пробормотал:

— Я… только…

— Только? — взвилась мать. — Сколько раз я тебе говорила! Нет, не «только». Ты поступаешь мне назло!

— Госпожа Одезри, — осторожно вмешался мужчина.

Надани немедленно обернулась к нему:

— Тадонг, разве это подходящая компания для будущего наследника?! Скажи мне, в чём я не права?!

Летень что-то забормотал, соглашаясь.

— Я не наследник, — перебил его мальчишка.

Щека горела, он чувствовал злость, но стоило матери вновь повернуться к нему, как случилось то же, что и всегда: он не смог закончить мысль — вместо этого начал мямлить.

Обе девочки были свидетелями его позора. Хин подумал, что хуже быть не может, и, сам не понимая, как это вышло, вдруг разрыдался от досады и стыда.

— Боги! — с раздражением выдохнула мать, обнимая его. — Во имя Налиа, успокойся. Да что ты, в самом деле…

Её усталые интонации не скрыли пренебрежения.

Они жили в старой крепости. От деревни к ней вела дорога, которую и пешком можно было пройти за двадцать минут, однако Надани каждый раз приказывала закладывать экипаж. По дороге обратно она вспомнила день, когда впервые увидела свой новый дом. Возраст сына подсказывал ей: это было шесть лет назад.

Крепость построили не летни. На сером камне стен в другой стране — Весне или Осени — мог бы расти мох, но стены остались голыми, горячими от Солнца. Вода во рву давно высохла, и он обратился в огромную яму, медленно наполнявшуюся песком.

Небо было пасмурным, воздух — душным, и молодая женщина долго стояла, точно завороженная неприветливой картиной. Здесь не на что было смотреть, и вместе с тем она не могла отвести глаз — разбивались её мечты.

Мост дрогнул и стал опускаться под натужный скрежет цепей, и что-то дрожало в груди Надани, откликаясь на звук. Последний резкий рывок; с моста осыпалась пыль, мелкие камни с шорохом упали в яму. Восходило Солнце и отчего-то — никогда больше женщина не слышала в крепости этого запаха — пахло цветами.

Размеренный стук каблуков возвестил о появлении помощника. Надани не была знакома с ним до тех пор и пыталась отказаться от его присутствия, но уванг Сирин был непоколебим. Помощник оказался немолодым весеном Гаэл: русоволосым, черноглазым, тихим и нетребовательным — словно присыпанным пеплом. И, к ужасу молодой женщины, ведуном.

— Я, конечно, благодарна, — запинаясь, выговорила она тогда, — но… вам лучше вернуться в Обитель.

— Я ваш управляющий, — уныло произнёс ведун. — Я посвящён в договор. Вы не сможете меня заменить, сожалею.

Надани смирилась — ей нужен был рядом человек, который знал её историю. Тот, с кем она могла говорить, не опасаясь предательства, и чьи советы могла считать достойными внимания.

Поблагодарить уванга Надани не успела — тот уехал в неведомые края. Молодая женщина, узнав, вспомнила горы и недолгий разговор о том, что за ними. Воспоминания не причинили боли, но заставили пустоту на сердце беспокойно ворочаться. Рождение сына ничего не изменило — он стал казаться ей чужим ещё до того, как научился говорить. Слишком много было различий: ребёнок рос быстрее, чем, как казалось Надани, должен был. Обеспокоенная, она расспрашивала Танату — единственную летни в деревне, которая помнила старшего Хина и даже приходилась ему дальней родственницей: то ли дочерью троюродной тётки, то ли кем-то ещё. «Всё хорошо, дорогая, — убеждала та, — твой мальчик растёт, как и все наши дети. Славный будет воин».

Но воин из Хина не выходил, а то, что выходило, пугало Надани.

Вернувшись из деревни, она оставила сына на попечение Тадонга, а сама удалилась в кабинет, переоделась из летней одежды[1] в весеннее платье[2] и пригласила ведуна — поговорить об итогах недели, привести в порядок мысли, но сама не заметила, как сбилась и заговорила о том, о чём пыталась научиться молчать.

— Он снова играл с двумя сиротками Бобонака! — она нервно крутила в пальцах платок. — Сегодня за домом Танаты.

Её кабинет был заставлен безделушками: камнями для коллекции, которую она начала собирать и забросила; дорогими перьями; оберегами, которые местные делали из любых материалов, попадавшихся им под руку; кругами для гадания; свитками — их Надани лишь перекладывала с места на место, но не читала. Её взгляд упал на засохшие цветы в вазе. Она уверенно подошла к ним, взялась за хрупкие стебельки и замерла, словно в нерешительности. Цветы пахли так же, как и всё здесь — пылью.

— Боги… — женщина принялась ломать стебли снова и снова, мелко кроша их в вазу.

Ведун сидел в кресле, одном из десяти, привезённых из Весны. Жёлтый бархат обивки обрамляли затейливые изгибы чёрного металла, и Надани уже много раз жалела, что не попросила сделать кресла совсем другими — металл, металл, металл, раскалённый Солнцем, и пыль — это тоже было Лето. Всюду, даже в кабинете, напоминала о себе чужая страна. Уванг Сирин был прав, когда предупреждал её не приезжать сюда, но она хотела, чтобы сын жил там, где родился и вырос его отец.

— Сыновья Марбе-уана плохо к нему относятся, — после долгого молчания уныло произнёс ведун.

— Но они — его круг! — Надани резко встряхнула руками, оборачиваясь, и сухие стебли упали на мягкий ковёр. — А он играет с девчонками. И, Боги, Гебье, он снова изображал умирающего. Его убивают в играх! И кто! Что будет дальше?!

Ведун вздохнул и посмотрел в окно.

— Вы спрашивали его, почему он проигрывает?

— Я? — Надани откинула голову и горько рассмеялась. — Я не могу с ним говорить. Порою мне кажется, что он меня ненавидит.

Последние слова она произнесла совсем тихо. Ведун молчал.

— Гебье, он такой нервный! Мальчик не должен быть таким, он же будущий воин. Он и так другой, ты понимаешь: мои волосы, бледная кожа — он совсем не похож на отца, он как чужак. Я боюсь за него. Я не хочу, чтобы они смеялись над ним, не хочу, чтобы он был изгоем!

— Но он изгой, — заметил ведун и снова замолчал. Он мог помочь только делом, но Надани ещё до рождения сына взяла с него слово не говорить с Хином.

Женщина тоже посмотрела в окно, потом переставила несколько вещей на полке. Наконец, успокоившись, произнесла:

— А ты что хотел мне сказать? Что-то плохое ещё случилось?

— Возникла трудность, — ведун повернулся к ней. — Уванг Онни не признаёт ваши права на землю.

— Чудесно! — вырвалось у Надани.

— Прочесть вам письмо?

— Назови только причину.

— Вы не благородной крови, — тихо сказал Гебье, предвидя бурю.

— Ах! — Надани криво улыбнулась. — Изящная формулировка. А кто здесь благородной крови? Может быть, Каогре? Или Марбе? Или сам уванг Онни? Скажи мне: кто — из наших соседей? Назови хоть одного!

— Парва-уан, — уныло промолвил ведун.

Надани скомкала платок и убрала его за пояс.

— Ты же понимаешь, — мрачно выговорила она, — дело только в том, что я чужачка.

— Не переживайте так, — утешил Гебье. — Новость плохая, но Сирин-уванг это предвидел. Мне лишь нужно, чтобы вы разрешили отправить письмо.

— Кому?

— Благородному, который приедет сюда и заявит свои права на землю. Они вполне законны. Его задача ему также известна: позаботиться, чтобы вы и ваш сын могли жить на земле Лета, как и прежде. Только не могу обещать, что это будет легко.

— Кому именно? — нетерпеливо повторила Надани.

Ведун опустил голову:

— Не пугайтесь: я не знаю, кому именно. Право на владение землёй было куплено Сирин-увангом. Когда он решил уехать, то передал его народу Сил'ан. Они выберут представителя и пришлют сюда.

Надани опустила веки, на её лице появилось раздражённое выражение.

— Сил'ан? — медленно выговорила она. — Это что ещё за народ?

— Они правят Весной и пришли сюда из Великого Мира, — коротко ответил ведун. — Но должен предупредить: они живут в закрытых от людей поселениях.

— Почему?

— Мы недостаточно различны и недостаточно похожи.

— Что? — Надани открыла глаза и, хмурясь, присмотрелась к ведуну.

— Мне было приказано сказать вам только это, — вздохнул тот. — И вновь спросить разрешения отправить письмо.

— А если мой ответ: нет?

— Значит, нет.

Ведун поднялся, поклонился и направился к двери. Надани сделала глубокий вдох и окликнула его:

— Гебье!

— Да?

— Да. Что мне ещё остаётся.

Двор крепости был завален рухлядью. От моста до ворот его вымостили камнем, в других местах сухая земля мешалась с песком. Тадонг стоял у обломков старой телеги, скрестив руки на груди, и всё поглядывал на крепость. Он вырос в зоне Умэй, граничащей с Весной. Климат там был прохладнее и мягче, а одежда — куда приличней, по мнению Тадонга. «Именем небес, — думал он, — уж лучше бы даже набедренная повязка. Но это… это облегающее платье… Как можно в нём чувствовать себя мужчиной?»

Ему не терпелось переодеться, но прежде нужно было передать юного Одезри няне, а та всё не показывалась. Тадонг побарабанил пальцами по предплечью. Хин хмуро взглянул на него сквозь длинную чёлку.

— Хоть бы улыбнулся, — попенял ему мужчина. — Я бы хохотал от души, если бы в детстве увидел своего отца в таком наряде.

Хин уставился куда-то прямо перед собой. Тадонг коротко вздохнул:

— Вот ты опять стоишь, что статуя. Уже сколько? Минут пять. Переживаешь что ли?

Рыжий упрямец молчал. Мужчина помассировал переносицу, тоже помолчал какое-то время и заговорил вновь, пытаясь избавиться от чувства неловкости:

— Помнишь, госпожа Одезри велела тебе играть с близнецами. Пойдём, поищем их?

Хин закрыл уши ладонями. Тадонг выставил перед собой руки в примирительном жесте и вновь оглянулся на крепость. Няню он там не увидел.

Двор пересекли три стражника в набедренных повязках и скрылись под навесом у стены. Дозорный громко храпел в тени. Тадонг изнывал от скуки и палящего Солнца. Он вновь посмотрел на Хина: мальчишка сильно потел в тёплом костюме,[3] но не уходил с солнцепёка. «У него точно не всё хорошо с головой», — мужчина взял юного Одезри за руку и отвёл в тень стены. Хин не сопротивлялся, но по-прежнему молчал и вновь застыл без движения, как только они остановились. Тадонгу стало не по себе, и тут, наконец, из крепости вышла молодая девушка в длинной белой рубашке служанки.

— Ну, Хин, — радостно провозгласил летень, торопясь уйти, — вот твоя няня. Она о тебе позаботится.

— Меми, — тихо пробормотал мальчишка, разглядывая себя в тусклое овальное зеркало, — почему я не могу одеться как остальные дети?

Служанка весело улыбнулась и затараторила:

— Как же можно, господин Одезри! Вы посмотрите на ваших гостей — двух наследников уана Марбе. Они — не то, что остальные, и одеваются поэтому иначе. Так же и вы.

Хин, хмурясь, повернулся боком. В одежде, которую так нахваливал Тадонг, не было ничего красивого. Из-за неё казалось, что живот большой и выпуклый, а ноги выше колен — раздуты. Чулки и подвязки мальчишка втайне ненавидел — ноги из-за этой пакости уставали, даже если он просто сидел, а коли надеть ещё туфли… Нет, это была не одежда, а орудия пыток.

— И совсем не так же, Меми, — грустно сказал он, насмотревшись на уродливый силуэт. — Они благородные, а я нет. Разве я не должен носить то же, что и люди в деревне? Они такие красивые: стройные, лёгкие. Я даже Вельрику не могу догнать.

Хин досадливо пнул туфли на каблуках, а служанка почему-то рассмеялась.

— Им хорошо так под небом бегать, — она подняла туфли и поставила их перед мальчишкой. — А вам зачем в бальной зале? Там нужна другая красота.

«Какая же это красота?» — молча спросил у зеркала Хин. Меми приняла его молчание за согласие и защебетала:

— Надевайте ваши туфельки, а я вам помогу с беретом.

— Нет! — вырвалось у мальчишки.

Служанка весело приподняла брови:

— Да будет вам, господин Одезри. Госпоже он очень нравится.

— Пусть сама его и носит, — пробурчал Хин. — Он смешной.

— Ну, так вы улыбайтесь, — посоветовала Меми и с удовольствием взяла в руки маленькую бархатную шапку.

— Пожалуйста! — взмолился мальчишка.

— Сожалею, — улыбаясь, няня пристроила берет на рыжих волосах и закрепила четырьмя шпильками. — Вы же хотите порадовать госпожу?

Хин опустил голову.

— А теперь я должен играть с этими благородными?

— Правильно, — улыбнулась Меми.

Мальчишка поплёлся к выходу из комнаты.

Близнецы, вооружившись обломками деревянного камня, увлечённо выковыривали булыжник из дорожки во дворе. Хин пошёл к ним, чувствуя спиной одобрительный и весёлый взгляд няни.

— Зачем вы это делаете? — спросил он, останавливаясь рядом.

Один из близнецов засмеялся.

— Смотри-ка, хозяин нашёлся, — сказал он второму.

Второй не ответил, полностью сосредоточенный на своём занятии.

— Чего тебе надо? — грубо спросил у Хина первый, и почему-то приветливо улыбнулся.

Одезри некоторое время молча разглядывал нахала — тот напоминал весёлого духа Солнца и даже в нелепом наряде не казался смешным.

— Вы портите дорожку, — наконец, хмуро заметил он. — Если вытащить такой большой камень, колесо застрянет.

«Дух» снова засмеялся.

— Ну, ты даёшь, — сказал он. — Тоже мне сэррин нашёлся. Оглядись, умник, у вас половины камней не хватает.

Хин не нашёлся с ответом и растерянно переступил на месте. «Дух» капризно надул губы и потянул за рукав второго близнеца.

— Лодак, скажи ему, пусть отстанет.

Хин ожидал, что второй огрызнётся: «Сам скажи», но тот поднял голову и совсем как взрослый — бесцеремонно и деловито — осмотрел Одезри с головы до ног.

— Да он и сам сейчас уйдёт, — заключил второй близнец.

Его слова разозлили Хина, и он потребовал:

— Оставьте камень!

— Ещё чего! — с милым видом возмутился «дух». — Лодак, скажи ему.

— Нас двое, а ты один, — как его и просили, сказал второй близнец. — Впрочем, может ты из тех, кто побежит звать отца?

— У него нет отца, — «дух» пихнул брата под бок.

— Откуда мне было знать, — отмахнулся Лодак. — Я учил родословные, но что-то не припомню там… — он поднял глаза на Хина. — Как там твоё имя рода?

— Одезри! — вмешался «дух». — Но это не имя рода. Он не благородный.

— Да? — живо спросил Лодак. — Какой конфуз. А разодет-то! Что за времена: всякий рядится уаном.

Близнецы захохотали. Хин угрюмо смотрел на камень, который они выкапывали.

— Ты ещё здесь? — весело улыбнулся «дух», отсмеявшись.

— Мать велела мне с вами играть, — мрачно ответил Хин. — Так что я не уйду.

Близнецы переглянулись.

— Какой послушный сын, — усмехнулся Лодак. — Тогда развлеки нас.

— Да, да, развлеки, злюка, — захлопал в ладоши «дух».

— Придумай игру, — предложил второй близнец.

Хин повёл их на стену — сторожевой даже не проснулся — остановился у зубцов, встал на носочки и указал рукой на горизонт.

— На самом деле, — сказал он, — я не здесь. Я — там, на свободе. И я не человек, я — птица. Я могу улететь, куда захочу. Я могу увидеть весь мир. Я чувствую ветер на своих перьях, я чувствую Солнце, и я вижу…

— Что ты дурак, — перебил его Лодак. — И руки раскинул. Давай, прыгай вниз, раз ты птица. А мы посмотрим, как ты полетишь.

«Дух» засмеялся.

— Да всё не так, — разозлился Хин.

— Дурак и есть, — утвердил второй близнец. — А теперь и от слов своих отпираешься.

Мальчишка больше всего не любил совместные трапезы: завтраки и обеды. В унылой столовой на первом этаже не было окон, голые каменные стены подавляли древностью и безразличием. Четыре лампы, в которых роились шарики света, освещали длинный прямоугольный стол и сидевших за ним людей, а вчетверо большая часть комнаты лежала в полумраке за их спинами. Хину всегда казалось, будто столовая что-то замышляет.

В ней жили странные существа, прекрасно изучившие повадки людей — поэтому-то их нельзя было застать врасплох, поймать и разглядеть. И всё же мальчишка часто замечал, как их тени пробегают по полу, стенам, а то и потолку. Всё время трапез он гадал, на что они похожи, и почему живут в столь мрачном месте.

Однажды он обратился к ним мысленно и предложил поселиться в других комнатах крепости, описал, как там хорошо: тепло, светит Солнце, в спальнях есть даже занавеси и ковры. Существа не ответили и даже не показались на глаза. «Почему они не хотят? — раздумывал Хин. — Конечно, ничего особенно заманчивого наверху нет, но как можно отказаться от Солнца?»

Время от времени взрослые прерывали его размышления. Мать как всегда одёргивала: сиди прямо, не клади локти на стол, отвечай, когда тебя спрашивают, не смотри в никуда. Тадонг пытался завязать разговор, но Хин упорно молчал, и даже Надани уже смирилась с таким поведением сына. Мальчишке не нравился покровительственный тон мужчины и его нелепый наряд, выпученные глаза, полные губы, рыжие волосы, короткие пухлые пальцы. У него вызывала отвращение тщательность, с которой Тадонг разделывал пищу, и то, с каким достоинством пережёвывал каждый кусок — будто перетирал меж двумя жерновами челюстей.

Хин пытался понять, разделяют ли обитатели столовой его отношение к мужчине, или же им все люди кажутся чужими и неприятными, но не мог истолковать значения теней. «Каково это: жить в мире без света? — едва его оставляли в покое, как он возобновлял раздумья. — Не нужно думать о смешной одежде, но с другой стороны жить во тьме — всё равно, что быть слепым. Только это не значит быть другим, потому что все люди вокруг тебя тоже слепы».

Мальчишка грустно отправил в рот кусок жёсткого мяса. Он, и не спрашивая, знал, что мать не позволит ему остаться одному в тёмной комнате, чтобы узнать, как чувствует народ столовой. «У них наверняка есть своё, особое зрение, вместо нашего. И они видят что-то более важное, чем то, что видим мы. Но если я не попробую жить как они, то я никогда не разгадаю их тайну».

Две служанки и Меми внесли перемену блюд. Хин закрыл глаза и прислушался, как шуршит одежда, стучат о стол тарелки, звенят бокалы и приборы для еды. Долго слушать ему не дали.

— Хин! — раздражённо воскликнула Надани. — Ты что, спишь за столом?

Он открыл глаза и увидел, что один из близнецов пытался скрыть злорадную улыбку, а второй сохранял невинный вид.

— Нет, госпожа Одезри, — ответствовал Хин, как его учили.

Мать коротко поморщилась и знаком велела ему заняться едой. Мальчишка помешал кашу, но так и не притронулся к ней. Вопреки обыкновению, Надани не сделала ему замечания, но обратилась к близнецам, озадаченно разглядывавшим содержимое своих тарелок:

— Ларан, Лодак, вы уедете домой раньше, чем мы договаривались прежде. Я уже написала уану Марбе.

— Как вам будет угодно, госпожа Одезри, — вежливо ответили оба близнеца, но не поклонились.

— Хин, — строго сказала женщина, — по окончанию обеда я желаю поговорить с тобой.

Мальчишка поджал губы. Он знал, что должен ответить, и не понимал, отчего не может сказать это своими словами. Двое взрослых и близнецы требовательно смотрели на него:

— Как вам будет угодно, — пробурчал Хин, сдаваясь.

Лодак — мальчишка был уверен, что это именно он — снова злорадно улыбнулся.

Надани смотрела в окно кабинета. Обращённое на север,[4] оно скрывало красоту заката от глаз женщины. Узкая полоса цвета песка над горизонтом постепенно выцветала, небеса темнели пугающе быстро, и всё-таки Надани не поворачивалась к окну спиной. «Как истолковал бы этот знак Хин, — думала она. — Что бы он сказал мне, если бы сейчас стоял рядом? Уж конечно предупредил бы не бороться с грядущим, но подготовиться к нему. Мне кажется, я так и не научилась принимать перемены. Совсем наоборот. Потому ли, что смерть — тоже перемена, всего лишь одна из их числа? И мне страшно представить другие».

Кто-то постучал в дверь. Надани отошла к зеркалу и убедилась, что макияж надёжно скрывает следы слёз, потом села в кресло и лишь тогда разрешила войти. В серую комнату проникла жёлтая полоса света, она обратилась в неровные лоскуты, шириной с дверной проём, — остатки от выкройки человеческой фигуры. Женщина, щурясь, улыбнулась Тадонгу:

— Уже так стемнело. Я даже и не заметила.

Она поднялась было, чтобы снять чехол с лампы на столе, но летень ответил предупредительным жестом и притворил дверь.

— Сидите, — мягко сказал он.

Лампа осветила комнату неярким багровым светом — так что казалось, будто где-то за столом прячется маленький камин.

— Хочешь спросить у меня, почему я отсылаю близнецов так скоро? — поинтересовалась женщина.

— Я доверяю вашему решению и без объяснений, — откликнулся Тадонг.

— К нам приедет гость, — произнесла Надани и запнулась. На её губах появилась усмешка: — Только он не гость, а хозяин этой земли. Так выходит.

— Уан? — медленно выговорил летень и, не веря, уставился на неё.

— Да, — Надани нахмурилась. В присутствии Гебье всё было понятно, а сейчас, когда пришёл её черёд объяснять, мысли запутались в клубок. — Но ты не знаешь его. Он… из Весны.

— Из Весны? — глупо повторил Тадонг. — Но что будет с вами?

— Ничего не будет, — отмахнулась женщина. — Всё по-прежнему. Только… ещё появится этот благородный. Я надеюсь, он не примется устанавливать здесь свои порядки.

Летень долго молчал. Наконец, осторожно спросил:

— Но где же он будет жить?

— Вся заброшенная половина крепости к его услугам, — хмуро откликнулась Надани.

— Вы не слишком-то ему рады, — сделал наблюдение Тадонг.

— Я объясню в присутствии Хина. Прошу тебя, сделай вид, что всё в порядке. Не удивляйся ничему.

Летень что-то обдумал, затем торжественно сделал жест согласия.

— Постараюсь, — сказал он. — И вот насчёт вашего сына, раз уж мы заговорили… Я не смею советовать, конечно, но полагаю, стоило бы учить его — помимо чтения и письма — ещё обращению с дубиной, ножом и копьём. А с изящными искусствами я бы… повременил.

Надани странно улыбнулась.

— Я понимаю, Тадонг, к чему ты говоришь это. Он должен расти мужчиной, а я не позволяю ему притронуться к оружию. Только не в том причина его странностей, а, напротив, его странности — причина моих запретов. Ты уже забыл его игры? А что если он захочет сыграть всерьёз, как три года назад, когда мы едва успели снять его со стены? И ты предлагаешь, чтобы мы сами вложили ему в руки нож?

— А как он будет защищать себя, когда вырастет?

— Пока что ему шесть лет, — отрезала женщина, — и мы можем только надеяться, что с ним ничего не случится. Я не собираюсь подливать масла в огонь.

Летень склонил голову, Надани о чём-то задумалась, и оба вздрогнули, когда раздался стук.

— Входи, Хин, — ласковым голосом позвала женщина.

Дверь отворилась, и мальчишка с виноватым видом переступил через порог.

— Я не обижал наследников уана Марбе, — быстро сказал он.

— Речь не о них, — спокойно заметила Надани. — Я отсылаю их потому, что так пожелал хозяин нашей земли. Он приезжает к нам.

Хин даже поднял голову, но смотрел, хмурясь, куда-то мимо людей.

— Но это не мой отец, — наконец, сказал он. Помрачнел. — Это ещё один благородный.

— Твой отец покинул мир под небесами, — вмешался Тадонг с одобрительного кивка Надани. — И, право, Хин, мне показалось, что ты пренебрежительно отозвался о высшем сословии. Тебе, конечно, это и не пришло бы в голову, но всё же я отмечу, что делать этого не стоит никогда.

Мальчишка едва ли услышал его и неприязненно уставился на мать.

— Ты не говорила до сих пор ни о каком хозяине!

— «Вы», — поправил его Тадонг.

— Хин, у всякой земли есть хозяин, — более жёстко, чем ей того хотелось, выговорила Надани. — И этот хозяин всегда благородный. Ты и сам мог бы понять.

— Ты убеждала меня, что наследник — я!

Женщина ударила ладонью по подлокотнику.

— А ты всегда огрызался, и теперь ведёшь себя как избалованный ребёнок, — она поднялась. — Уан приедет, хочешь ты того или нет. Так же Солнце не спрашивает у тебя разрешения, чтобы взойти поутру. Ты наказан и останешься у себя в комнате до тех пор, пока не будешь готов встретить… уана с подобающим уважением.

— Ты даже не знаешь его имени, — зло буркнул Хин.

Надани досчитала до восьми и спокойно велела Тадонгу:

— Отведи его в спальню и сообщи Меми моё указание.

Когда женщина вновь осталась одна, она устало вздохнула и помассировала виски, прошлась по ковру от двери до окна, обратно, и снова к окну.

Саванна куталась в непроглядную тьму, и Надани различала деревню лишь благодаря ярким огням, похожим на упавшие звёзды. Она знала, что там происходит: местные танцуют вокруг костров, поют песни на странном языке и пьют вонючую жидкость. Надани покачала головой и, накрыв лампу чехлом, вышла из кабинета. Засыпая, она вспомнила, что так и не сказала ни Тадонгу, ни сыну о том, что уан не был человеком.