Научи меня летать

Глава IX

Край облака был охвачен огнём, а из-за него пробивалось яркое алое сияние. Мальчишка смотрел на закат, позабыв обо всём на свете. Вдруг что-то забрезжило красным, вырываясь из облачного плена, нависло над горизонтом, потянулось к земле. «Солнце!» — с ошеломлением понял Хин. Огромное, кровавое, точно Сайена. Твари промчались чёрными птицами по его лику, навстречу друг другу.

Призрачная карета сама потихоньку ползла вперёд, ощупывая туманом песок. Непривычное, жуткое и прекрасное, светило утонуло во мгле. Мальчишка обернулся к уану — в этот раз тот не стал спускаться с облака, когда они переплыли на нём реку, напротив, устроился удобнее. Сначала он сидел, изогнув ноги точно хвост — как будто у него вовсе не было колен. А потом — пока Хин был занят созерцанием заката — лёг в туман и закинул руки за голову. Теперь он смотрел в небо, широко открыв глаза, и мальчишка, наконец, смог разобрать их цвет: тёмно-коричневый у края радужки, он светлел, обращаясь в яркий оранжевый, и темнел снова, сгущаясь в пугающий узкий кровавый ореол вокруг зрачка. Ресницы опустились и взлетели, Хин встретился с осмысленным взглядом.

— У вас разноцветные глаза, — улыбнулся он, пытаясь объяснить свой интерес.

— И вовсе нет, — тихо и лениво ответило существо.

Мальчишка улыбнулся шире.

— Сначала как тени в жаркий день или кора деревьев, — сказал он, — потом как закатное Солнце, — он запнулся и взмахнул рукой. — Нет! Солнце старое… Как застывшая древесная смола — знаете, такая яркая, мне Вазузу показала сегодня. И если через кусочек посмотреть на небо — а в нём и пузырьки, и щепки мелкие — он так сияет! Всякое чудится, как будто в руке искра — вестник небывалого мира с запахом леса и мёда.

Сил'ан молчал. Хин, смутившись, вспомнил о чём говорил и поспешно довершил мысль:

— А всё приходит в сияние Сайены и — через него — в ночную тьму. От полудня.

Уан по-прежнему не сводил с мальчишки пристального взгляда и тот, не выдержав, сам опустил глаза. Молчание тянулось долго: шелестел песок, на ближние кусты выползали насекомые и принимались скрипеть, подражая несмазанным петлям двери на кухню.

— Спасибо, — неожиданно отозвался Келеф и почему-то усмехнулся.

Хин вопросительно взглянул на изящное существо, не понимая, над чем то смеётся и за что благодарит. Уан слегка опустил веки, и теперь улыбка, нарисованная на его лице, казалась настоящей.

— В полдень, — вновь заговорил Сил'ан, — моё тебе разрешение снова пребывание в крепости. Если на то твоё желание. Не раньше и не позже.

Стражники заранее известили Орура о возвращении кареты. Он не стал вести себя так, будто дожидается её, но встал неподалёку от пристройки и заговорил со встревоженными женщинами, жавшимися друг к другу у стены. Летень увидел, что из призрака выпрыгнул сын госпожи Одезри и остановился, неуверенно озираясь, будто не узнавал двор, кишевший людьми. Следом появился уан. Тотчас же два клубка меха с крыльями, напушившись и раздувшись пуще прежнего, выкатились из тени и встали по обе стороны от него. Сил'ан заговорил с мальчишкой, Орур не расслышал его слова за гулом множества голосов. Хин ответил быстро — без страха или осторожности.

Не двигаясь с места, старейшина проследил, как под охраной тварей, оба подошли к двери на первую половину крепости. Хин шарахался от чужих людей, но старался держаться поближе к уану.

— Так-так, — только и пробормотал себе под нос Орур.

Дверь отворилась, и, лишь на секунду показавшись снаружи, Надани с удивительным проворством втянула сына в крепость. Келеф не сделал движения, чтобы удержать её или войти следом за Хином, спокойно повернулся и поплыл себе по двору дальше. Старейшина резко оборвал разговор с женщинами и быстрым шагом направился следом за Сил'ан.

Твари подобрались и приготовились к прыжку, раздражённые беспокойным окружением, но уан, узнав летня, остановил их взмахом ладони.

— Нужно поговорить, — коротко сказал Орур.

Келеф лишь поманил его за собой и продолжил путь. Они подошли ко второму входу. Едва каменная плита откатилась вглубь стены, как твари тотчас скрылись во влажной тьме крепости. Сил'ан остановился на границе черноты и синеватых сумерек, оглянулся на летня. Старейшина, помедлив, решительно переступил порог, и тотчас плита с гулким выдохом вернулась на место, отрезав шум и голоса. Стало тихо, прохладно, сыро и темно. Орур пошарил перед собою руками, нащупал стену и, встав к ней спиной, вытащил нож.

В десяти шагах от него прозвучал лёгкий смех, потом в высоте вспыхнула звезда, и когти застучали по камню. Лампа с единственным, крупным и тусклым зелёным шариком света покачивалась в передних лапах уже знакомого человеку огромного червя. Уан неторопливо и бесшумно поплыл ему навстречу, паря над полом иззелена-чёрным видением, и лишь червячьи лапы всё стучали, размеренно и точно: тк-тк-тк. Орур шумно вдохнул: ему казалось, что он бредит. Сил'ан остановился рядом с червём, обернулся лицом к человеку и что-то негромко произнёс.

— Поговорим здесь, — флегматичным басом озвучил переводчик.

Стук когтей прекратился, задребезжала лампа, с размаху поставленная червём на пол.

— Вы пропали на полдня, — заговорил летень, поначалу неуверенно, но быстро приходя в себя. — Так дела не делаются. Послезавтра чужие войска будут меньше чем в четырёх часах пешего перехода от крепости.

— Каковы наши силы? — ответил червь. Сил'ан и не думал оправдываться.

— Ещё не все деревни здесь, и я не могу собрать старейшин — отсутствующим это будет обидно, — подумав, вымолвил Орур.

— Проще говоря: вы не знаете, — отреагировал уан.

— Ещё нет, — согласился летень. — А вы понимаете, какого труда будет стоить уговорить их признать вас?

— Вы признаёте меня, Орур? — прямо спросил Келеф.

Человек улыбнулся.

— Разве мы уже не обсудили это в хижине?

— Вы ни разу не обратились ко мне по имени и титулу.

Старейшина встряхнул волосами.

— Я знаю, что не признаёте, — сказал ему Сил'ан. — И, на самом деле, понимаю, зачем я вам нужен: ясно как ночь, что вам не выстоять против врага, если все деревни не объединят силы. Да и тогда потребуется чудо. Однако, никто из старейшин не уступит право главенства ни вам, ни любому другому. Есть только один шанс — уговорить их на время разыграть передачу верховных полномочий мне.

Летень прищурил глаза, внимательней, чем прежде, вглядываясь в чёрно-зелёное видение рядом с червём.

— Я непохож на госпожу Одезри, — снова заговорило то, а Хахманух перевёл. — Зачем вы пытаетесь произвести на меня впечатление? Уговорить старейшин, без сомнения, будет стоить труда, но точно так же у меня нет сомнений, что вы попытаетесь это сделать. Другое дело, удастся ли вам. Вы предлагаете людям игру, Орур, и в то же время сами отказываетесь следовать её правилам.

Старейшина посмотрел вниз, хмыкнул и вновь поднял глаза на чужое существо.

— Вот, значит, как, — сказал он и надолго замолчал.

— Сейчас у меня лишь три союзника: два ведуна и маг судьбы. Хватит ли этого для чуда — мне неизвестно. Маг сказал, что удача на моей стороне, — уан выдержал паузу. — Я вам ничем не обязан, Орур. Если вы решитесь играть, учтите — мне потребуется знать, каковы наши силы. Кроме того, детальные карты местности и сведения о противнике: скорость его перемещения, численность войск, их расположение. И ещё то, что вы сами определить не сможете — мне придётся опросить всех выживших после набега на восточные деревни. Последнее условие: беспрекословное повиновение и доверие со стороны воинов и даже старейшин, иначе ничего не выйдет. Подумайте, — довершил Келеф.

Наутро, ещё до зари, Надани разбудила служанку и велела ей разыскать Танату и незамедлительно привести женщину в крепость. Та вошла, обежала любопытным взглядом кабинет, угодливо поклонилась хозяйке. Надани усадила её в кресло и, собравшись с духом, заговорила спокойно:

— Я прошу тебя поселиться в крепости — комнат здесь много, выберешь, какие понравятся. Детей можешь взять с собой.

Женщина уставилась на неё бесцветными глазами.

— Что случилось, дорогая? — участливо вопросил она.

Госпожа Одезри тяжело вздохнула.

— Уан вчера увёз моего сына.

— Ах! — Таната схватилась ладонями за щёки.

— Я долго расспрашивала Хина по возвращении, где он был, что они делали — слова не вытянуть, — Надани медленно опустилась в своё кресло. — Какое он имеет право настраивать против меня моего же ребёнка? Почему думает, что может забирать его, даже не сказав мне?!

— Ай, ай, ай, — сочувственно и возмущённо сказала летни. — Гад же какой! Змею ты пригрела, милая. Змею, змею страшную.

— Что мне делать?

Столь серьёзного вопроса Таната не ожидала. Она зачмокала губами, чтобы потянуть время.

— Тут же, дорогая, — наконец, заговорила она, — дело-то непростое. Всяко-разное бывает, по-разному случается. Вот, например, ежели он силой его увёз — это одно будет. Да потом напугал, молчать заставил. Да, это одно. А вот коли не силой…

— Как: не силой?! — возмутилась Надани.

— Обманом там, — заулыбалась летни. — Поманил чем, пообещал. Вот это-то оно, милая, куда страшнее будет. Дети ведь доверчивы они.

Госпожа Одезри, хмурясь, пристально смотрела на советчицу.

— Так как же быть? — нетерпеливо спросила она.

— Прежде надлежит разобраться, — мягко, проглатывая иные слоги, объяснила ей Таната. — Давай-ка, дорогая, мы обе с твоим сыном поговорим. Сбился он с пути — а мы его поправим, боится — а мы это почуем. Верный пример ему нужен.

Надани поправила волосы.

— Только где же этот пример найти? — спросила она. — Всё об отце рассказывать?

— А чем же плохо? — удивлённо распахнула глаза летни. — Позови-ка его, не робей. Тут ведь робеть нельзя — кажется, упустишь самый чуток, а оно потом вот так вот выходит. Хуже ведь будет, если его сейчас на верную-то дорожку не свернуть.

Орур спал как всегда крепко — ему не мешали храп, стоны раненых, шорохи и возня. Он пробудился от резкого, предрассветного холода; прищурившись, рассмотрел в синеве, как скорчились и съёжились люди, лежавшие везде вокруг. Иные прижались к другим, пытаясь согреться, кто-то беспокойно бормотал во сне. Сторожевой сидел у края лестницы, свесив ноги вниз, и глядел на исчезающие звёзды.

Старейшина оглянулся на крепость. Темнота скрывала небрежную убогость каменной кладки, милосердно прятала от глаз мусор во дворе. Летень поднялся, размял затекшее и одеревеневшее от холода тело и неторопливо, переступая через лежащих, пошёл к мосту. Тот был поднят, Орур некоторое время постоял, глядя на него. В каменном мешке крепостных стен он чувствовал себя, точно птица, пойманная в клетку. Подумав, он вернулся к лестнице, у которой видел сторожевого, и начал подниматься по ней, намеренно громко ступая. Стражник даже не повернул голову в его сторону.

Орур далеко обошёл смотрящего в небо летня, и зашагал вдоль стены. Каменные зубцы не мешали ему видеть спящую землю, ровную, что поверхность стола, и сумрачный, затянутый дымкой горизонт. Миновав пару башенок, старейшина остановился и положил руки на холодный камень. Вздохнув, он задумался, не сводя глаз с туманной полосы, из которой в любой миг могло выпрыгнуть зеленовато-жёлтое Солнце.

— Подлец, ах какой подлец, — тихо заговорил летень вслух. — Подлец, бесспорно.

Не так давно он радовался своему успеху: уан пришёл к нему просить помощи, а не он — к уану. «Самозванец он скорее, чем уан», — про себя добавил Орур. Казалось, отношения установились, а чужое существо уяснило своё место — помалкивать и слушать —, да только продолжились эти отношения совсем не по-человечески. Не имело оно право зачеркнуть всё, что случилось до тех пор, позабыть, что готово было молить о помощи — а теперь старейшине казалось, что всё это лишь приснилось ему. С чистого листа началась вчера история, и летень не был тем доволен. Он наморщил лоб и размеренно проговорил:

— Понял, что нужен нам. Почуял, подлец. И запел иначе, зная, что нам от него никуда не деться, — Орур помолчал, зевнул и потёр лоб. — А ведь деться-то можно, — задумчиво протянул он и, неожиданно для себя, добавил: — Только нужно ли?

Задумался, будто последние слова ему сказал кто другой, но только не он сам.

— Нужно ли, — повторил старейшина и прислушался, словно ожидал от саванны или спящих внизу людей ответа.

Летень внимательно припомнил неприятный разговор.

— Эдак он нам всем заявить может, когда захочет, что ничем не обязан, — протянул он. — Впрочем, — тут же возразил он себе, — без старейшин с деревнями не сладишь, а коли с нами что случится, тут же ему веры среди людей не станет.

Орур ещё подумал и сделал вывод:

— Не имеет над ним власти привычка, так, похоже. С таким-то глаз спокойно не сомкнёшь — человек без смирения, и с тем проще будет. А коли он почувствует вкус власти… Ох, недаром говорят: в тихом омуте…

Летень замолчал, отгрыз мешавший ноготь и сплюнул. Он всё смотрел перед собой, силясь понять, что страшного почудилось ему вдруг в уане. Его представление о противоборстве с этим существом резко изменилось. Прежде ему казалось, что с ним можно покончить не труднее, чем с госпожой Одезри — нужно только тщательно подготовиться. А теперь надвинулось тяжёлое предчувствие, Сил'ан предстал перед внутренним взором человека живучей тварью. Станешь её бить — она извернётся, изувечишь — уползёт, отлежится, затаит лютую злобу. Как тут спорить: горячей крови против холодной, человеческому сердцу против каменного, живому против легендарного чудища? Если и одолеешь его — вернётся, если и погубишь, так вместе с ним сгинешь.

— Бить, так добивать, — пробормотал Орур, — а не добивать, так и не начинать.

Он ссутулился и вперил взгляд в безразличные камни, решая, как поступить.

Мальчишка переступил порог кабинета с опаской, а, завидев Танату, и вовсе замер, хмуро уставившись в пол.

— Вижу, ты чувствуешь за собой вину, Хин, — всепрощающим тоном выговорила та. — Расскажи нам, тут ведь только я, твоя тётя, и мамочка твоя любимая. Расскажи, будь хорошим мальчиком, и тебе сразу станет легче — вот увидишь!

Рыжий упрямец молчал.

— Мой ты дорогой, ну что же ты, — запричитала летни. — Будто мы враги тебе какие. Всё-то у тебя в головушке перепуталось: кто родные, кто чужие. Да?

Хин мрачно взглянул на неё, и советчица тотчас нахмурилась, забормотала угрожающе.

— А это что ещё за взгляды? Ты, милый мой, так на меня не смотри! Ишь чего выдумал! Знала я твоего отца. (Мальчишка низко опустил голову.) Никогда не позволял он себе так посмотреть, чистая у него была душа, к людям тянулась. К добру, понимаешь ты? Мать всё нарадоваться на него не могла: совестливый, честный, послушный. Завсегда о ней думал, жили они ладно: она для него старалась, он для неё. Бывало посмотришь и вот вздохнёшь прямо: хоть бы мне счастье такое, когда детки свои заведутся. И никогда он не лгал матери, от неё не таился — всё расскажет и улыбнётся. Ты бы хоть приветливое слово сказал! Неужто же не стыдно тебе?

Хин тихо всхлипнул, но женщин это не смягчило.

— Расскажи мне всё, — потребовала Надани. — Я же знаю, что вы куда-то уезжали — я видела, как вы возвращались, из окна. Чем он тебе пригрозил? Что вы там делали с этим чудовищем?!

Мальчишка шмыгнул носом и размазал слёзы по лицу.

— Хин, так нельзя! — закричала женщина, поднимаясь из кресла.

Таната быстро, испуганно забормотала:

— Милая, тише-тише, спокойнее, всё хорошо.

— Именем Налиа, — хрипло выдохнула женщина, — как же я его ненавижу! Как ненавижу его! — она едва не завыла, но резко стиснула зубы. Судорожно втянула воздух. — Хин! Ты должен мне рассказать!

Мальчишка дрожал, слёзы катились по чумазому лицу, но он продолжал молчать и лишь размазывал грязь по щекам рукавом вамса, тёр кожу до красноты — будто одержимый. Надани часто задышала, пытаясь взять себя в руки. Летни испуганно переводила взгляд с сына на мать.

Госпожа Одезри порывисто сорвалась с места, схватила Хина за плечо, больно сдавила и потащила за собой. Няня бросилась за ними, что-то вереща. Не слушая её, Надани ветром промчалась по коридору, втолкнула сына в его комнату и крикнула со слезами злой обиды:

— Будешь сидеть здесь, пока не заговоришь! Хоть десять лет, слышишь?!

Дверь грохнула так, будто мир раскололся пополам.

— Почему это ещё мы должны играть для какого-то человека? — Хахманух выразил общее возмущение лятхов. — Беречь от гибели — да, помню, было такое указание. А вот развлекать…

— Я ему обязан, — спокойно сообщил уан, наблюдая за Ре и Фа, суетившимися вокруг виолончели. — А долги нужно отдавать, пока Дэсмэр не связала судьбы.

Круглые жёлтые глаза на выкате уставились на Сил'ан; все остальные чудовища делали вид, будто увлечены настройкой инструментов.

— И что он для тебя такого сделал? — строго спросил переводчик.

Уан отложил смычок, поднялся и подплыл к червю. Тот попятился, не позволяя прикоснуться к себе и таким образом успокоить.

— Не ревнуй, Хахманух, — ласково попросил Келеф. — Я нисколько не увлечён этим детёнышем — здесь совсем другое.

— И что же? — насупился червь.

Уан внимательно посмотрел в окно.

— Ты не задумывался о том, как неожиданно всё наладилось? — спросил он, наконец.

— Наладилось? — скептически хмыкнул переводчик. — Что-то я этого не заметил.

— А, — улыбнулся Келеф. — Однако, последний разговор со старейшиной пришёлся тебе по вкусу, да и голос у тебя не дрожал.

Червь переступил лапами, встопорщил гребень.

— Сущая правда, — вмешался Синкопа. — Я мимо пробегал и кое-что слышал.

— Ты ещё не лезь! — заворчал на паука переводчик, затем снова обернулся к Сил'ан. — Лучше стало, спорить не буду, да только прежде вовсе невыносимо было, а до хорошего ещё слишком далеко. И при чём тут человечий молодняк?

— После разговора с ним я неожиданно решился на поездку к Парва-уану, — спокойно выговорил Келеф.

Червь удивлённо и настороженно пошевелил хвостом.

— Я смотрел на стену во дворе, — продолжил Сил'ан, чувствуя его интерес, — но видел другую преграду, о которую можно было так же биться до изнеможения, но без всякого результата — преграду непонимания. Она казалась мне непреодолимой, — он помолчал. — Конечно, он всего лишь детёныш и способность объясниться с ним едва ли может считаться великой заслугой, но, как ни странно, то, что меня смог понять хотя бы этот маленький человек, убедило меня, что поймут и взрослые особи.

Хахманух пробурчал что-то неразборчивое.

— Ты прав: совпадения случаются, — с улыбкой заметил Келеф, — но после игры с юным героем — ты ведь помнишь игру? — я будто по наитию отправился в деревню, и, как теперь вижу, то был верный поступок. И сегодня разговор с Оруром ты тоже слышал.

— Скажешь, и это заслуга молодняка? — обиженно молвил червь.

— Заслуга моя, — уан хищно прищурился. — Только отчего же я раньше так не говорил?

— И отчего же? — немедленно полюбопытствовал Синкопа, прекратив перелистывать лапами ноты.

— Мне не хватало уверенных слов Дан-Зорё.

— Да, если уж маг судьбы сказал, что всё в порядке, это и в самом деле успокаивает, — бодро согласился паук и поманил к пюпитру драконикусов. — Бекара хорошо бы вынуть. Нам нужна вторая скрипка.

Злодеи переглянулись, посинели и вздохнули скромно.

— Ну что ж, — дружно сказали они, — надо — так надо, — и пошлёпали к выходу из залы.

— Хитро! — не удержавшись, похвалил Синкопу Хахманух, едва чешуйчатое семейство скрылось за дверями.

— Нам правда нужна вторая скрипка, — рассеянно откликнулся тот, перелистывая страницу.

— Так я прощён? — Келеф, проказничая, одарил червя колдовским взглядом из под ресниц.

Переводчик задумался.

— Помни, — наставительно пробасил он, — что молодняк есть молодняк. Ты и сам-то, пожалуй, не таким был, как сейчас. Вот и он разовьётся, окрепнет — совсем другим станет. Страшнее человечьих детей мало на свете существ. Моргнуть не успеешь, а они уже не такие, как про них думаешь, так что брось ты это баловство — добра не выйдет. Хотя в одном ты прав, что должным не остаёшься.

— Ты кое-что упускаешь из виду, — весело и легкомысленно ответил уан.

— Да неужели? — насторожился червь.

— Едва он переменится, как перестанет быть мне полезным, и мы пойдём разными дорогами.

— Вот это правильно, — повеселев, согласился Хахманух. — Так и должно быть, как заведено природой.

— Замечательно, — подытожил Синкопа, — только время идёт. Ну что, и дальше болтать будем или всё-таки репетировать?

Мост опустился и поднялся в последний раз, и раньше, чем Солнце добралось до полуденной вершины, старейшины всех деревней владения собрались на совет под навесами. Стражники, выдворенные оттуда, без удовольствия отправились искать тень в башенках. Те из них, кому повезло меньше, вынуждены были остаться во дворе и не подпускать к тяжёлым шкурам и полотнищам, скрывавшим собрание от чужих взоров, любопытных.

За навесами было так же жарко, как и во дворе, пахло пылью и несвежим мясом. Кто-то из воинов догадался принести крышку стола, найденную среди хлама, на ней и разложили карты. Света, сочившегося через щели между неплотно завешанными шкурами, старейшинам хватало, и всё же кто-то успел запалить факел, одиноко торчавший из покосившейся скобы в стене. К прежним запахам прибавился терпкий аромат дыма, благотворно подействовавший на людей — каждый из них, должно быть, вспомнил о привычных собраниях вокруг костра в родной деревне и успокоился.

Орур не стал заговаривать первым: хотя он и был молод, но достаточно знал нравы летней. Сейчас старейшины, наиболее честолюбивые и умом обделённые, должны были сцепиться в бессмысленной схватке за главенство. Следовало подождать, пока они накричатся и устанут — тогда и начнётся серьёзный разговор.

Он отошёл к столу, присел на корточки и принялся перебирать ворох карт — все их следовало изучить и свести в одну. Старики за спиной летня визжали, шипели, хрипели и брызгали слюнями. «Хорошо, что он нас сейчас не видит», — неожиданно подумал старейшина.

Наконец, спорщики выбились из сил. Орур прочёл во взглядах остальных людей молчаливое ожидание и, собравшись с мыслями, заговорил. Он велел себе не думать о том, верным ли окажется принятое им решение — куда важнее сейчас было не допустить раскола.

— Сойдёмся на том, избегая дальнейших споров, что ни один из нас другим приказывать не должен. (Летни сотворили согласные жесты.) Мы давно уже решили, что все деревни равноправны и свободны, и наши люди не поддержат возвышение какой-либо одной.

— Нет, всё это, конечно, хорошо, — перебил его другой старейшина. — И даже справедливо. Да только много так не навоюешь. Где видано войско без предводителя?

— Я к тому и клоню, — спокойно выговорил Орур.

— Понимаю я, к чему ты клонишь, — сказал ему третий. — Да только умно ли это: доверяться чужому? Людей что ли у нас не хватает?

Иные из старейшин переглянулись.

— Не в том дело, человек он или что другое, а в том, что он — уан, — возразил Орур.

— Стало быть, самим в яму прыгать? — усмехнулся кто-то.

— Не нужен нам уан, — поддержали его пятеро старейшин. — Прошлый был человек, а и то, как вспомнишь, так ужас пробирает до костей.

— В мире не одни двери, — довершил седой мужчина, говоривший третьим. — И без уана обойтись можно.

— Вправду? — улыбнулся Орур. — Уж как я голову ломал, а не увидел другой двери. Кого же поставим над собой? И, что важнее, по какому праву? Ведь, как всегда бывает, один человек откроет новый путь, да не пойдут ли за ним другие? А дорожка-то заманчива.

Летни задумались.

— Глупость всё это, — поддержал его доселе молчавший старейшина. — Из воинов что ли выбирать станем себе предводителя? Да ведь нарекать нам его придётся уаном. А потом что же? Выбрать одного из нас опасно, но возвеличить того, кто не умудрён годами, и опоить дурманом власти — дорого может стоить. Что если пойдут за этим храбрецом, не понимая куда, вдохновлённые молодостью его, дерзостью и отвагой, против нас наши же люди? Верная это погибель, не говоря уж о том, какой несчастливой традиции мы можем положить начало.

После долгого молчания ему ответил третий старейшина:

— Складно говоришь. Но чем же лучше чужого поставить над нами? Наш человек не сбежит, здесь его дом. А чужой, случись что, мигом скроется за весенней границей — только его и видели!

— Да разве мы можем победить?! — визгливо воскликнул один из бывших спорщиков. — А вы сцепились: кто да кто, будто речь о том, кому трофеи делить.

Третий старейшина нахмурился. Возражавший ему сухой, лысый летень мрачно ответил:

— Воинов у нас мало, что ни говори. Даже когда загонщики вернутся, всё равно.

В наступившей тишине Орур проговорил с видимостью спокойствия:

— Уан Кереф сказал, что его поддержат два ведуна и маг.

Старейшины переглянулись, иные посмотрели на мужчину искоса.

— А много ли это даст? — решился обнаружить своё невежество третий.

— Не знаю, — честно признал Орур.

Собрание снова переглянулось и замолчало. Мужчина видел, что они колеблются, выждал некоторое время и добавил:

— Всё-таки он воин воздушной армии Весны.

— И что с того? — грубо спросил один из стариков.

— Да ты дослушай, — одёрнули его сразу трое.

— Из отборных, значит, войск, — протянул лысый.

— Но ведь простой воин, — заметил третий.

— Мало ли, как их там учат, — откликнулся ещё голос.

— Ненадёжны все эти догадки.

— Однако Ченьхе же он одолел!

— То Ченьхе, а тут дело другое…

— … чужому верить нельзя! Нельзя!

— … войска Весны нас лихо били, верно у них какой секрет. Не зря же говорят: не спрашивай старого, а спрашивай бывалого.

Орур нахмурился. Он не пытался перекричать десяток стариков, каждому из которых не терпелось высказать своё мнение, но, созерцая спор, всё больше убеждался в принятом решении. Годы подарили летням перед ним трусость и осторожность. «Лучше вовремя испугаться, чем не вовремя умереть, — любили приговаривать они. — Осторожность — мать мудрости».

— Неподходящее всё это сейчас, — громко сказал человек, едва страсти улеглись. — Как вы не видите: настал такой момент, когда нужно поступить не так, как прежде. Нужно изменить привычкам… Да, именно! Не поможет нам осторожность, да и отчаянная храбрость не поможет — если не будет её направлять уверенная рука, спокойный ум. Нам нужно что-то необычное, новая тактика, которая удивит и опрокинет врага. Может быть, не бояться надо того, что он не человек, а радоваться этому. Меня он поймал, так ведь и Марбе зацепил чем-то, да и с Ченьхе, верно, не в силе одной дело было. И ведь правильно говорите: била нас армия Весны, и почти без потерь для себя — легко, будто в сказке. Пусть оружие у них лучше было и выучка — не в том их секрет.

Старейшины уставились на него: кто озадаченно, кто подозрительно.

— Так ведь он же и довёл до войны, — наконец, произнёс третий.

— Ой ли, — неожиданно откликнулся лысый. — Да просто соседи наши сообразили, что никакого проклятия акаши нет. Или ты думаешь, если мы спиной повернёмся к уану, чужие войска, довольные, тут же уйдут с нашей земли?

Четверо старейшин едва слышно засмеялись. Третий побагровел и хотел ответить, как вдруг, точно эхо, взрыв хохота донёсся снаружи. Летни переглянулись и высунули головы во двор. Людям, покинувшим свои дома и знавшим, что возвратятся они на пепелища — и то если возвратятся — смеяться было решительно не с чего.

Во дворе никого не оказалось. Даже стражники, которым приказано было охранять собрание, самовольно покинули посты. А хохот по-прежнему доносился из-за крепости, с заднего двора.

— Я посмотрю, — решил Орур, но все старейшины увязались за ним.

Стоило им повернуть за угол, как они увидели людей. Те сбились в плотную толпу и, не отрываясь, смотрели вверх на стену. Собрание вытянуло шеи и попыталось разглядеть, что там происходит. Летни снова грохнули хохотом. Смеялись даже дети, которых взрослые посадили себе на плечи.

Глаза Орура округлились. Из стены торчал чешуйчатый хвост, ярко красный, длинный. За него, вцепившись изо всех сил, тянуло жуткого вида существо, напоминающее дракона в миниатюре — не больше взрослого человека в длину, если исключить хвост, кстати, очень похожий на тот, что торчал из стены. Существо пыхтело и попеременно окрашивалось в разные цвета.

Приглядевшись внимательнее, старейшина понял, что застрявшее в стене создание не только тянут наружу, но при этом тянут ещё и внутрь. Оно изо всех сил отбивалось от благодетеля хвостом. Тот, сообразив, наконец, в чём дело, принялся, разогнавшись, врезаться боком в торчащую наружу тушку, пытаясь впихнуть несчастное создание в крепость. Летни затаили дыхание, будто предвкушая что-то, и тут Орур понял: оба благодетеля — и тот, что был внутри, и тот, которого они видели снаружи — мыслили в точности похоже. Если тянул один, то тянул и второй. Но как только первому приходило на ум толкать, второй, словно по наитию, следовал его примеру.

Хвост, торчавший из стены, снова завертелся как бешеный. «Так вот оно что! — не удержал хохота летень. — Вот кто, оказывается, здесь служит наитием». И точно: чудище снаружи, восприняв сигнал, озадаченно почесало лапой в затылке (чем вызвало новый взрыв хохота), пожало плечами и стало тянуть.

— Толкай, дурачок! — крикнул ему кто-то из людей.

И тотчас сотня глоток дружно завопила:

— Толкай!

Чудище захлопало перепончатыми крыльями, развернулось и уставилось на летней. Ему стали показывать руками, оно озадаченно повторило движение, потом щёлкнуло пальцами и вдохновенно врезалось в хвост. Тот слегка углубился в стену. Чудище, обрадованное, засияло солнечным светом и врезалось снова. Хвост быстро исчез в окне. Люди, пересмеиваясь, поддержали успех весёлым гулом. Чудище хмыкнуло, перекрасилось в белый, с достоинством несколько раз наклонило длинную шею и спланировало ко входу в крепость.

Гулко вздохнула каменная дверь, а летни всё не расходились. Даже собрание ождало, само не понимая чего. Должно быть, именно тех торжественных раскатов, что, приглушённые массивными стенами, вдруг наполнили воздух.

— Кто людей веселит, за того и свет стоит. Так что ли? — неожиданно выговорил третий старейшина, без злобы или насмешки.

— Захочешь — на гору вскочишь, а не захочешь — и с горы не съедешь, — в тон ему ответил Орур. — Всё будем у подножия топтаться или решим что?

Собрание переглянулось.

— Будь по-твоему, — решил лысый старейшина, и остальные поддержали его нестройным хором.

— Только у уана Керефа есть условия, — спокойным голосом сообщил Орур и приготовился, как ему казалось, к любой реакции, даже к взрыву негодования.

— Ну что же, — рассудительно заметил третий старейшина — Может, в конце концов, он и знает, что делает, раз так в себе уверен. А какой он вообще? Вот как этот гад летающий?

Хин с отчаянием смотрел в окно. Солнце поднималось всё выше, назначенный час приближался. «Не раньше и не позже». Мальчишка сорвался с места и со всей силы ударил по двери — та даже не шелохнулась. Шум снаружи стал громче, потом люди захохотали, и Хину показалось, что они смеются над ним: его отчаянием и бессилием. Он опустился на пол, уткнулся носом в колени. Ушедший день оказался самым счастливым в его жизни, но день прошёл, и чудеса кончились.

Мальчишка с отчаянной злостью ударил кулаком по полу. Люди за окном снова разразились хохотом. Хин наморщил лоб, что было силы, сражаясь с подступающими слезами. Глаза жгло, рука болела — он разбил костяшки пальцев в кровь.

Неожиданно дверь отворилась. Хин даже не пошевелился — он мог по шагам различить, пришла ли Меми, мать или, может быть, Тадонг. Снаружи летни веселились, как никогда прежде, от двери донёсся лёгкий шорох. Мальчишка резко поднял голову, злой и взъерошенный, сморгнул и протёр глаза — у порога никого не было. Он осторожно поднялся, стараясь ступать бесшумно, перебрался ближе к косяку и быстро выглянул в щель. Коридор тоже оказался пуст: должно быть, слуги убежали посмотреть, что творится во дворе.

Не раздумывая, Хин выбрался из комнаты и плотно притворил дверь, как будто она была всё так же заперта, а затем бегом помчался к лестнице на третий этаж. До полудня оставалось всего несколько минут. Запыхавшийся, он остановился в тёмном тупике и, несмотря на спешку, прежде отдышался, затем точно вспомнил, где в полу были ловушки и провалы, сосредоточился и только тогда зашагал, не торопясь и тщательно ощупывая стену от метки до метки. Вытянутые руки, наконец, коснулись невидимой преграды. Вздохнув с облегчением, Хин обвёл давно знакомый камень и протиснулся в узкий проход.

В подвесных чашах уже не горело пламя, зато можно было ясно видеть, как узкие пучки света пробиваются через оконца, и падают, почти не рассеиваясь, в полумрак. Мальчишка отряхнул одежду, сделал вдох и побежал по коридору. Ноги сами привели его к одной из дверей; та ушла в стену, приглашая войти, но Хин лишь нерешительно заглянул внутрь. Он увидел большую залу, стены которой были скрыты волнами драпировок из чёрной материи. Ближняя к выходу половина комнаты отчего-то пустовала — лишь одно высокое кресло, ничуть не похожее на те, что стояли у матери в кабинете, высилось там. А в дальней половине собрались все чудовища разом. Тонкие, изящные зелёные свечи в высоких канделябрах мягко мерцали, чуть слышно потрескивая. Их огни отражались и блестели на чешуе трёх чёрных тварей с тонкими и сильными руками, оканчивавшимися четырьмя пальцами, до удивления похожими на человеческие. Напротив них и будто подражая им, устроились три червя, облачённые в чёрные же накидки. В лапах и те, и другие держали одинаковые пузатые, блестящие, багровые причудливых форм вещи и длинные палки — быть может, волшебные? Такие же вещи, только очень большие, стояли на полу: одна перед Келефом, сидевшим последним в ряду чешуйчатых страшилищ, вторая — неподалёку от него. У её блестящих изогнутых боков устроились сразу две пушистые твари. Коричневая сидела на подставке, окутав мехом тонкую длинную ручку с витиеватым закруглением на конце, серая устроилась на полу и держала волшебную палочку. В центре образованного чудищами полукруга стоял высокий чёрный короб, и на нём спиной к мальчишке примостился жирный, мохнатый паук. Он постучал очень маленькой и тонкой белой палкой по металлической скрижали, лежавшей перед ним.

Келеф взглянул на Хина, плавно взмахнул рукой и указал на кресло. Мальчишка вжал голову в плечи, быстро пересёк пустое пространство и забрался с ногами на своё место. Паук торжественно воздел белую палку. Чудища, не заговаривая, исполнили диковинный ритуал. Черви и чешуйчатое семейство подняли любопытные багровые диковинки и положили их горизонтально на плечи (а черви — на вздувшиеся под накидкой, припухлые кольца), держа левыми лапами. Отвечая поднятой белой палке паука, все занесли над странными вещами свои длинные волшебные палочки.

Паук взмахнул лапами, пальцы чудовищ прижались к длинным металлическим нитям, натянутым во всю длину багровых вещиц, палочки припали к ним, и тишину разорвал торжественный звук, испугавший мальчишку: неожиданный, громкий. Белая палка паука качнулась в другую сторону, звук стал тише, распался на множество голосов, каждый из которых пел свою песню, но все они удивительным образом стремительно двигались куда-то вместе, казались одной мелодией.[10] Хин начал вслушиваться: то одни голоса — высокие — звучали отчётливее, то вдруг пробивались низкие, до того лишь подчёркивавшие движение: они вступали размеренно, словно барабаны, отбивавшие ритм на деревенских праздниках.

Громкая песня закончилась, голоса зазвучали тихо, тепло. Мальчишка подпёр щёку кулаком, слушая их неторопливый рассказ, поглядывая то за движениями волшебных палочек и перемещениями пальцев вдоль нитей, то за взмахами лап паука. Тот колдовал, творя плавные, округлые движения. Вдруг, его лапы стали двигаться точнее, но всё так же аккуратно, и тотчас музыка забилась волнующим пульсом. Хин напрягся, ожидая появления чего-то враждебного, но вместо этого вновь зазвучала прежняя широкая и светлая мелодия, и когда громкие звуки возвратились, он уже не испугался их — то была гордая и торжественная поступь неведомых духов или людей, услышавших однажды в голосе ветра эту песню.

Музыка потекла легко и шутливо. Теперь мальчишке даже нравилось, когда голоса волшебных вещиц звучали громко: тогда он чувствовал в крови дрожащий, гулкий отзвук и всё тянулся вперёд, рискуя выпасть из кресла. Ему хотелось последовать за мелодией, стать одним из её голосов.

Тишина наступила неожиданно. Чудища поднялись, стали расходиться. Незнакомый голос что-то говорил на чужом языке, ему отвечали, а Хин только моргал, ошеломлённый. Рядом с креслом замерла высокая фигура уана.

— Уже всё? — тихо, чтобы не мешать чужой беседе, и робко, оттого, что никак не мог придти в себя, спросил мальчишка.

Сил'ан ответил ему долгим взглядом, а потом жестом поманил за собой и поплыл к выходу из залы. Хин вскочил, поклонился шумным чудовищам, обступившим короб деловито суетившегося паука, и побежал следом за уаном. Им не пришлось далеко идти. Келеф подплыл к двери, у которой не так давно Хин отыскал Вельрику. Он сложил вместе ладони, развёл их в стороны, будто разгладил невидимую ткань, витавшую над полом, и дверь сама отворилась. Мальчишка только разинул рот.

В небольшой и светлой комнате за прозрачными дверцами высоких шкафов лежали разные диковинные вещицы. Иные из них напоминали дудочку, на которой умел играть сторожевой, но были куда больше и сложнее устроены. В углу, куда Солнце не заглянуло бы и на закате, стояла блестящая багровая громада — с человеческий рост, а то и больше. Хин бросился к ней, оглядел со всех сторон. Толстые бока, отливавшие бронзой тугие нити, фигурные прорези и ароматный запах, доселе незнакомый мальчишке, вызвали у него трепетное уважение к таинственной вещи. Уан что-то произнёс. Хин не понял его слов, но тотчас обернулся к нему.

Келеф стоял у красиво раскрашенного стола, по форме напоминавшего птичье крыло. Драгоценные камни в его отделке искрились и переливались, мозаика на крышке изображала чёрно-зелёную воду, туманные лики двух Лун и фигуру на берегу. Хин осторожно подошёл ближе и, встав на цыпочки, пригляделся к фигуре, опасаясь дышать. Ему показалось, что изображена женщина, и она простирает руки к небесам в мольбе или, может быть, торжествуя.

Сил'ан поднял крышку спереди, продемонстрировав длинную и узкую чёрную ленту, разбитую на равные отрезки и прорезанную белыми выступающими полосами: то двумя, то тремя. Неожиданно, он стал намного ниже, будто сел на невидимый стул, снял перчатки и положил руки на тускло блестящую лаком тёмную гладь. Хин узнал звонкие серебристые звуки, вмиг наполнившие комнату. Широко открыв глаза, он смотрел, как чёрные или белые полоски, уступая силе нажатия, погружаются в ровное полотно, а потом сами поднимаются вверх, сразу же возвращаясь на место. Оказалось, что совсем не Лирия, а чёткие прикосновения тонких бледных пальцев с перламутровыми пластинами коротко остриженных ногтей рождали чудесную лунную музыку.[11]

Он слушал, не понимая, что с ним происходит. Сводило живот, тело становилось сухим и лёгким, казалось полым корпусом, откликающимся на гул басовых струн. Дыхание перехватывало, и тогда он тянулся вперёд, приподнимаясь на носках, наклонял голову.

Сил'ан играл долго, а потом неожиданно поднялся и стремительно выплыл из комнаты. Хин прижал руки к груди, огляделся и осторожно потянулся к чёрной полосе, надавил. Та откликнулась упруго, зазвенела, и мальчишка испуганно отдёрнул руку.

Тотчас в комнату протиснулась коричневая тварь, тащившая в зубах высокую подставку, на которой недавно сидела сама. Подтянув её близко к Хину, она взглянула на крыловидный стол, поправила подставку, отошла чуть в сторону, убедилась, что та стоит прямо напротив середины лакированной полосы и выкатилась прочь. Келеф вернулся, сменил перчатки на плотные и с довольным видом похлопал рукой по сидению. Хин озадаченно уставился на него, недоверчиво нахмурился, шагнул ближе. Сил'ан слегка опустил веки, удовлетворённый. Мальчишка взобрался на подставку и уселся лицом к нему. Келеф подплыл ближе, развернул его к столу. Сам устроился рядом, взял ребёнка за правую руку, заставил собрать ладонь так, будто он накрыл ею небольшой шарик, и, удерживая указательный палец, с красивым взмахом опустил его на одну из чёрных полос.

Ченьхе, осадив динозавра посреди площади, удивлённо крутил головой, оглядывая покинутое селение. Йнаи догнал его, тоже остановился и нахмурился.

— Не понимаю! — воскликнул беловолосый. — Где все люди? Эту деревню я помню, мы приехали правильно. Крепость стоит пустая, в деревнях — никого. Что за шутки такие? Может они перебили друг друга уже, но тогда где трупы?

— В другой деревне мы нашли десяток, — мрачно сказал советник.

— Этого мало, — резонно заметил Ченьхе. — Я ничего не понимаю.

— Раз здесь их нет, значит они ушли, — Йнаи был раздражён.

— Куда они могли уйти без приказа? — изумился сын Каогре. — Ладно, спешивайся. Ящерам надо отдохнуть.

Советник, не возражая, открепил поводья от перчатки и спрыгнул на землю.

— А нам надо поискать еду, — спокойно добавил Ченьхе, подходя к нему. Оба направились к ближайшему дому, силач продолжил на ходу: — Йнаи, ты же умный. Скажи мне, что такое творится, а то это уже на проклятие тянет. Я вчера, когда засыпал, подумал даже: ладно проиграть поединок — нет, ты представь себе, я о том позоре подумал «ладно, дескать». Но приехать командовать гарнизоном приграничной крепости и потерять людей…

— Никого вы не теряли, — убеждённо и хмуро промолвил советник, выбивая плечом хлипкую дверь. — Они сами ушли. Мы можем и в третью деревню съездить, только там их тоже не будет. Неужто сами не понимаете: по эту сторону границы их нет.

Ченьхе почесал спину, пригнулся и тоже вошёл в хижину.

— Твоё, значит, мнение, — таким густым голосом, точно десяток лет просидел в болоте, сказал он, — что я тут ничего сделать не могу.

Йнаи опустился на колени, спиной к нему, и зашарил в горшках.

— А что вы можете сделать? — спросил он.

— Коли я с такими вестями вернусь, отец сочтёт меня вовсе бесполезным.

— А если не вернётесь, уан и совет ещё долго не узнают, что здесь творится.

— Но пока они узнают, да пока решат, что делать… А ведь и правда: что отец делать будет? Он же говорил, что войско взять неоткуда, не с восточных же границ?

— Это уану виднее, — хмыкнул Йнаи, оборачиваясь к силачу. — Ченьхе, дело серьёзное, так что медлить нельзя. Надо возвращаться.

Силач поковырял большим пальцем земляной пол.

— В крепости же были птицы, — сказал он.

— Были, да теперь нет, — настороженно отозвался советник. — Что с того?

— Я думаю, что много мы уже времени потеряли. А коли я вернусь, так потеряем ещё больше. Надо этих гадов догнать и вразумить. Сын я или не сын своего отца? Они меня послушают!

— Они пошли против воли самого уана Каогре! — воскликнул летень и резко поднялся. — Бросьте вы эту затею. Путь один — назад!

— Я не трус, — ровно выговорил Ченьхе. — Отчего, едва завидев сложность, я должен прятаться за спину отца?

— Да не в том дело, — взмахнул руками Йнаи. — Думаете, он бы на вашем месте бросился их догонять, сломя голову? Их образумить теперь можно только силой, а не словом.

Беловолосый силач расширил ноздри и упрямо тряхнул головой.

— Отец всегда совершал то, на что другие не решались — так он и добыл себе славу!

Советник скрестил руки на груди.

— Я решительно не согласен! — высказался он.

Сын Каогре усмехнулся:

— Тогда поезжай в лагерь. Давай! Я тебя не неволю.

— Храбрость без ума не дорого стоит, — глядя ему в глаза, произнёс Йнаи.

— Я решил, — только и ответил Ченьхе, твёрдо и уверенно.

Советник болезненно сморщился и уставился куда-то в сторону.

— Это плохо кончится, — наконец, сказал он. — Но я вас не оставлю.