Научи меня летать

Глава XIX

Невеста недовольно морщила нос, пока усталые динозавры тащили повозку мимо деревни, но когда впереди показались горделивые очертания крепости, она радостно всплеснула руками и перегнулась через борт, чтобы лучше видеть.

— Ай, какое чудо!

Её искреннее восклицание вызвало улыбки на лицах суровых охранников. Девушка довольно захихикала, выпрямилась и расправила платье, тихонько напевая. Сад изумил её. Она спрыгнула на землю, даже не глядя, кто подал ей руку, и закружилась на месте, пытаясь сразу всё разглядеть и запомнить:

— Боги! Как удивительно! Как необычно!

— Спасибо, — ответил ей низкий весёлый мужской голос, до того приятный и располагающий, что девушка не удержала улыбку.

Она обернулась к высокому незнакомцу, посмотрела ему в лицо и нежно покраснела. Озорная медь волос горела на Солнце, обрамляя смуглое узкое лицо с благородными чертами. Уголки губ наследника приподнялись, а глаза, тёмно-синие как вечернее небо, потеплели.

Чьи-то руки обхватили девушку за плечи, к ней наклонилась женщина, некрасивая, но ещё не старая, старомодно одетая и нелепо причёсанная.

— Пойдём, дорогая, — торопливым, скачущим голосом забормотала она. — Тебе нужно отдохнуть с дороги. Я покажу комнату.

— Красивая, — негромко заметил Хин, когда дверь на первую половину закрылась.

Воины уана Каогре и стражники крепости вместе суетились, распрягая динозавров и выгружая поклажу. Уан неслышной тенью выплыл из-за деревьев, молодой мужчина последовал за ним. Постепенно стихли шум, стук и резкий говор — только листья перешёптывались с ветром. У беседки наследник остановился, провёл рукой по извивам тонкой каменной колонны.

— Она тебе не понравилась, — заключил он.

— Потому что я молчу? — заинтересовался Келеф.

— Наверное, — человек прошёл в беседку и сел, не сводя вопрошающего взгляда с Сил'ан.

— Я молчу потому, что сейчас мне хочется слушать, — он повернулся к Хину спиной, посмотрел вверх. — У неё плохая кровь. Ваши детёныши не доживут до совершеннолетия или окажутся ущербными. Выход есть: поработать с линиями плода. Тебе придётся тяжело, юный герой.

— А Гебье, Вазузу или Данастос могут помочь?

Келеф коротко рассмеялся:

— Дикое предположение. Даже у тебя времени — всего неделя после зачатия.

Хин нахмурился:

— Дети, — пробормотал он. — Я даже не думал о них. Я не хочу детей.

Сил'ан оглянулся:

— Надо же, — он улыбчиво прищурил глаза. — Как мы похожи.

Человек изумлённо моргнул, в точности как твари.

— Я отказался передать свой поток, — объяснил Келеф, поворачиваясь к беседке боком. — Почему? Не хотел, чтобы какие-то создания, не важно кто они, тянули из меня жизнь. Да, я для того рождён, можно даже сказать предназначен, и не воображаю себя аадъё или высшим существом, не презираю и не смеюсь над теми, кто поступил как должно. Более того, я не раз им завидовал за годы здесь. То, что со мной не так, нельзя отследить и поправить. Я, как оказалось, готов умереть или жить в изгнании, но не представить своё тело, и физическое, и духовное, грудой строительного материала.

Хин негромко хмыкнул:

— Выходит, это и есть твоё ужасное преступление?

Келеф не услышал вопроса. Наследник, настороженный его непривычной рассеянностью, внимательней присмотрелся к уану. Выражение оранжевых глаз смягчилось, ресницы не вздрагивали печально, и даже вечно улыбающаяся маска показалась молодому мужчине умиротворённой.

— Ну, признавайся, — озорно улыбнувшись, подтолкнул Хин.

Сил'ан засмеялся, тихо и счастливо:

— Я получил письмо. Кёкьё зовёт меня назад.

— Не понимаю. Ты же всё равно вернулся бы.

Келеф склонил голову к плечу:

— Туда, где меня никто не ждал. Теперь же я возвращаюсь домой.

— О, как здесь всё… просто, — с разочарованием протянула невеста, глядя на голые стены, каменный пол, постель, разложенную на циновке. Но не успела Надани перед ней оправдаться, как девушка оживлённо заулыбалась: — Ну конечно! — воскликнула она. — Мы здесь всё переменим! Вот неужели вам нравится такая запущенность, право слово?

— Нет, — с тёплой материнской интонацией согласилась госпожа Одезри.

— Значит, — невеста широко взмахнула руками, — сюда мы повесим пышно расшитый гобелен. Это скатаем и отдадим слугам, а поставим кровать, какие сейчас модны в Онни. Вы слышали? Нет? — она подбежала к женщине. — Я сейчас расскажу. Большая такая, высокая из резного камня, а на неё сверху пуховые матрасы, в которых можно утонуть, с десяток самых мягких и пушистых шкур, подушки — это такие мешочки, тоже вышитые. Ковёр — просто обязательно, чтобы бегать босыми ногами, как по траве. На окна — драпировки, а то Солнце будет заглядывать, они же видите куда выходят — почитай на самый восход. Так и не понежиться в кровати. Повесим такие штучки — их тоже сейчас из Онни везут, а туда, говорят, из Весны. Представляете, у самих весенов покупаем украшения!

— Какие штучки? — робко спросила Надани, сбитая с толку восторженной болтовнёй.

Девушка просияла, вновь замахала руками:

— Как же: с потолка нити, а на них и камешки, и стёлкышки, и трубочки, и всё это так звенит на ветру, качается, переливается. Средство от скуки, — подражая интонации отца, добавила она. — То вроде просто лежишь и считаешь время, а это крутится такая штучка под потолком, и вот уже мысли заняты. Правда, здорово?

— Конечно, — с достоинством согласилась госпожа Одезри. — Не понимаю, почему никто раньше такие не вешал. Вечно людям нужна указка моды.

— Что в людях ведётся, то и у нас не минётся.

Женщина тряхнула головой:

— Как твоё имя, милая? Я всё никак не спрошу — заговорила ты меня.

— Юллея, — девушка смущённо улыбнулась, подобрала подол и выставила вперёд одну ногу, вытянув носок.

Надани удивлённо посмотрела на неё.

— Теперь среди придворных дам кланяться не принято, — важным тоном заметила невеста, довольная. — Все делают вот так.

Женщина неуклюже повторила за ней. Девушка весело рассмеялась:

— У вас прекрасно получается. Правда же это куда изящней поклонов? А то как будто подражали мужчинам — вот ведь ужас.

— Ты такая образованная, — подивилась Надани. — И на всё-то у тебя своё мнение.

— А как же, — рассмеявшись, пропела невеста, подбежала к окну и выглянула наружу. — Чем я хуже любой девицы из Онни? Отец приглашал учителей. Я и читаю, и пишу, и рисую, и музицирую, и пою.

Женщина задумчиво улыбнулась:

— Никак не дождусь, — тихо поделилась она, — когда, наконец, увижу своего внука.

— Ой, — Юллея прижала руки к груди, — я каждый вечер молюсь небесам, чтобы у меня был весёлый, здоровый ребёночек. Смешной такой карапузик с пухленькими щёчками. И будут у него красивые глазки, как у папочки, и маленькие такие пальчики на ножке — меньше моей ладони. А вырастет он непременно первым красавцем и умничкой.

Надани вздохнула, подошла к ней и обняла:

— Как хорошо, что ты приехала, — прошептала она, зарываясь в пыльные с дороги белые волосы.

Девушка, несмотря на тяжёлое, расшитое нитями драгоценных металлов и речным жемчугом платье, порхала по саду. Оживлённая, сияющая улыбкой, она напоминала Хину солнечный лучик.

— А это дерево как называется? — с неподдельным интересом спрашивала она. — Ой, какая трава! Что это? Посмотри, какие листья! Просто фантазия! Откуда они?

Молодой мужчина поначалу отвечал ей, потом — просто наблюдал за невиданной прежде стремительной яркостью жизни, подобной горной реке в ясный день. Невеста расспрашивала его: бывал ли он в Онни, побеждал ли в настоящем бою, видел ли вблизи мурока — и на все ответы улыбалась с восхищением, столь искренним и сильным, и восторгом столь радостным, что Хин чувствовал, как в груди становится теплее. Никто и никогда не смотрел на него так, будто он оправдал ожидания и даже превзошёл их, а его присутствие рядом — не обуза, но дар и благо.

— Ты был мною доволен? — спросил он Келефа вечером накануне дня свадьбы. — Хоть раз?

Тот лукаво прищурился.

— Нет, ответь, — настойчиво потребовал Хин.

Сил'ан рассмеялся:

— Ведьма не справилась, — сказал он и поплыл прочь.

Человек нахмурился, догнал его:

— Ты о чём?

— Милый герой, — насмешливо начал Келеф, но оборвал себя, ниже наклонил голову. — Ты поймёшь когда-нибудь, — проговорил он уже спокойно. — Но если я скажу сейчас, ты, может быть, меня возненавидишь. Я хочу расстаться без неприязни. Позволишь?

Наследник сглотнул, его черты смягчились:

— Конечно.

— Не ходи за мной, — попросил уан.

— Но…

— Поговорим утром перед церемонией.

Занимался тоскливый и тревожный жёлтый рассвет. Гулко прогрохотала плита у входа, торопливо застучали каблуки по холодному камню пола, к которому жались бледные измученные тени. На втором этаже у лестницы показались ещё помятые со сна пушистые твари. Хин приветственно помахал им рукой, клубки меха пренебрежительно заклекотали и взлетели к потолку.

— Они на тебя обижены, — пояснил паук, выбегая на перила.

Молодой мужчина быстро поднялся к нему.

— Почему? — удивился он.

— Ты нас бросаешь, — трагически заломил десяток лап Синкопа.

— Я — вас? Ничего не путаешь?

— Может быть, и нет, — невнятно пробормотал лятх. — Келеф тебя ждёт в своей комнате. Сказал: входить без стука.

Хин поёжился:

— Он ведь знает, что я не люблю это место.

— Забыл, наверное, — туманно отговорился Синкопа и, не дожидаясь новых вопросов, побежал по стене вниз.

Одезри проводил его взглядом, пока живая и плотная тьма не проглотила маленький торопливый силуэт, затем повернулся и, прислушиваясь к гулкому эху, подошёл ко второй двери. Сил'ан сидел на полу спиной ко входу и смотрел в окно.

— Харнаптов сегодня не будет, — ободрил он. — У меня другой подарок.

Наследник закрыл дверь и подошёл ближе. Сил'ан обернулся.

Ни горящих холодным синим металлом губ, ни прекрасной, но безжизненной белой маски. Живое незнакомое юное лицо смотрело на Хина, и тот наклонился ближе, изучая его черты: длинный любопытный нос с будто заострённым, доброжелательно приподнятым кончиком; мечтательные губы, в уголках которых чудилась улыбка; изгиб бровей, изысканный и тонкий. Яркие, тёплые, чуть взволнованные оранжевые глаза другого чем у людей разреза под синевой ресниц.

Одезри покачал головой, не находя слов. В голове роились десятки мыслей, но ни одна не казалась достойной того, чтобы ради неё разбить доверчивую тишину.

— Не уезжай, — попросил он, наконец. — Пожалуйста, останься.

Келеф иронично улыбнулся. Хин узнал это выражение: в маске — лишь лёгкий прищур глаз, всегда казавшийся холодным и зловещим.

— Где же твоя решительность? — Сил'ан опустил ресницы. — Слышу только растерянность и отчаяние.

— Я скажу…

— Нет, мой герой. Что бы ты ни сказал — нет.

Хин опустился на пол, уставившись в стену перед собой. Келеф отвернулся к окну и заговорил неторопливо:

— Я не Бог, не наставник, не защитник, не уан — меня измотали эти роли. Я — живое существо. Из-за сухости, жары и тревог тускнеет и увядает моя красота, здесь никому не нужная. Хахманух был прав: я тщеславен, мне приятно обладать властью, но куда больше я хочу чувствовать себя желанным, делить наслаждение и больше никогда не оставаться одному. Летням не нужен такой повелитель, и выход прост — маска для лица и маска для духа. Кто знал, что за семнадцать лет они так отяжелеют, что сделаются невыносимыми?

Молодой мужчина потерянно молчал. Сил'ан задумчиво улыбнулся:

— Помнишь, как мы возвращались от реки — первый раз — и что ты сказал мне тогда? Прекрасные слова. Я ведь лежал и представлял, как постепенно исчезну в Лете — может быть, рассыплюсь песком. Ты говорил искренне. И — я изумился себе — мне стало жаль что ты детёныш, а в твоих словах нет умысла. Окажись на твоём месте взрослый человек, я подарил бы ему блаженство. Из благодарности.

Келеф коснулся пальцами ожерелья на шее, и бледное лицо скрылось за белой улыбающейся маской:

— Я должен был рассказать, мой герой. Тайны связывают двоих столь же неумолимо, сколь и клятвы.

Церемония прошла скромно. Единственным гостем издалека был старик Каогре, который сидел молча, погруженный в невесёлые воспоминания, всё время, пока один из его советников бубнил славословия, обращённые к небесам. Некогда грозный правитель поднял голову единственный раз, когда вслед за Келефом, должен был произнести слова отречения, но так и не открыл рта. Их записали на бумаге, старик трясущейся рукой, едва удерживавшей перо, вывел подпись, снял с шеи тяжёлую металлическую печать и бережно, точно мать, оставляющая младенца у чужого порога, положил её на землю. Потом поднялся, опираясь на руку советника, и ушёл. Даже притихшая дочь не осмелилась его удерживать.

Облезлые шкуры закрывали стены, потрёпанные ленты развевались на ветру, придавая пустому двору нелепый, а не праздничный вид. Надани часто и неловко смеялась, пытаясь внести оживление. Воины, пришедшие из деревни, молча жевали недожаренное мясо. Смеркалось. Когда зажглись факелы, люди выстроились в три ряда, уныло прочитали клятву верности. Орур повторил её отдельно, так чтобы слышали все, и низко поклонился новому правителю. Данастос, не обращая ни на что внимания, беседовал с Келефом. Вазузу ненадолго покинула его, остановилась рядом с Хином; улучив момент, украдкой обняла и шепнула так быстро, словно всхлипнула:

— Будь счастлив.

Хин спустился во двор ещё до рассвета, неторопливо поднялся на стену.

— Хм, — приветствовал его сторожевой из гамака, накрытого шкурой.

Молодой уан посмотрел в его сторону.

— Что-то вы ни свет, ни заря, — уклончиво отговорился тот.

Одезри собирался промолчать, вместо этого вдруг признался:

— Тревожно.

— А то, — ничуть не удивился старый стражник. — Одному остаться — это всякому не по шерсти.

Хин вздохнул, облокотился на стену, обжигающе холодную. В зелёном свете зари его лицо казалось серым, постаревшим от ночных кошмаров.

— Кто только тут вот так ни стоял, — негромко заметил сторожевой. — Чего только ни передумали — только камни и помнят.

Уан провёл рукой по глазам, будто пытался стряхнуть липкое наваждение. Летень, кряхтя, повернулся в гамаке, внимательно присмотрелся к сгорбленной фигуре и сиплым голосом сказал:

— Напрасно ждёте.

Одезри обернулся к нему.

— Уехали уже, — пояснил сторожевой.

Хин резко выпрямился:

— Когда?

— Три часа назад. В самое жуткое время.

Молодой мужчина замер неподвижно, потом затряс головой, сорвался с места и бегом бросился вниз по лестнице.

— Эх, — коротко вздохнул стражник, но, вместо того, чтобы закрыть глаза и снова задремать, повернулся на другой бок и уставился в зеленеющую даль.

Эпилог

— Я не понимаю, Хин, — криво улыбаясь, выговаривала Юллея, меряя комнату шагами. — Год назад — я не могла позволить себе платье, как у госпожи Седвес. Семь месяцев назад — мне пришлось делать вид, что я не знаю, как при дворе уванга модны веера. Посмотрите, нет, вы посмотрите в каких обносках вынуждена ходить ваша прекрасная жена! Пять месяцев назад — туфли! Два — я до сих пор ношу те кольца и украшения, которые привезла с собой! И теперь вы снова заявляете мне, что я не могу шить платье у господина Де-Рьи?

Её верхняя губа приподнялась, презрительно и брезгливо. Ребёнок проснулся и заплакал в колыбели за тонкой завесой.

— Я не могу это выносить! — женщина раздражённо топнула ногой. — В ваших руках треть зоны Онни, а вы не в состоянии найти средства? Мы постоянно что-то строим, строим и строим! Куём оружие для всех этих ополченцев! Тут вам хватает средств! Хорошо, почему не отправить их на охоту — пару десятков раз не для себя, а для нас, для меня? Вы — уан, прикажите им!

Ребёнок, испуганный громким голосом матери, кричал всё яростнее, едва не задыхаясь, багровея от натуги.

— Заставьте. Это. Умолкнуть, — отрывисто, сквозь сжатые зубы вымолвил Хин, резко повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

В коридоре он едва не столкнулся с матерью.

— Опять довёл её до слёз? — мрачно спросила та и вздрогнула, когда уан повернулся к ней.

— Замолчи, — равнодушно выговорил он. — У меня от вас болит голова. Окружён одними треклятыми женщинами. Почему вы уверены, что лучше меня знаете, как управлять владением, как мне себя держать и что говорить? Вы ничего не получите.

— Хин, — попыталась возразить Надани.

Он взглянул на неё исподлобья, словно вернулся в детство, устало вздохнул и, схватив её за плечи, потащил по коридору, втолкнул в покои. Женщина услышала, как проскрежетал замок, недавно поставленный снаружи, рванулась к двери и несколько раз ударила кулаком по равнодушному камню. Ответом ей стал лишь мерный, постепенно затихающий стук каблуков.

Он избегал ходить на вторую половину крепости. Каждый раз, как становилось совсем невыносимо, он пробирался меж деревьями сада и замирал перед каменной плитой. Он не мог открыть эту дверь, потому что тогда, как в миг до смерти харнапта, увидел бы лишь пустоту. Плита оставалась недвижной, и Хин обманывал себя, повторяя раз за разом: «Я могу протянуть руку и постучать. Я так и сделаю — в следующий миг. Камень уйдёт в стену, как это не раз бывало, и на пороге появится он». Обман помогал успокоиться, и уан, кивнув древним Богам на прощание, поворачивался к страхам спиной.

В этот раз Хин не удержал и не опустил руку. Раздался знакомый гулкий вдох, темнота заклубилась в шаге от порога, приглашая и маня. Одезри вошёл в дважды покинутый храм, невольно улыбаясь и знакомой игре теней, и влажному стылому воздуху. Не осталось никаких следов: ни паутины на колоннах, ни гобелена или ваз в зале. Уан медленно поднялся на второй этаж, остановился у двери комнаты откровений, толкнул её и переступил порог, безотчётно надеясь увидеть у окна тонкую темноволосую фигуру. Только пылинки танцевали в солнечном свете.

Он осторожно притворил дверь, открыл другую и замер. В пустой комнате стоял знакомый клавесин, призрачно-серый. Хин долго смотрел на него, не моргая, словно инструмент мог исчезнуть, затем подошёл ближе, оставляя следы в пыли, покрывавшей пол. Лунная музыка зазвучала в памяти кружевом потревоженных серых хлопьев, опадавших вниз. Крышка инструмента, там, где уан провёл по ней рукавом, заиграла красками. Из забвения проступила картина, некогда заворожившая маленького мальчика.

Хин обернулся к стене, у которой прежде стоял контрабас, посмотрел на пятно света рядом с окном.

— Это тоже смерть, Келеф, — тихо выговорил он и долго молчал, прежде чем добавить тихо: — Я не хочу, чтобы так всё закончилось.

Пальцы сами потянулись к крышке клавесина, медленно приподняли её и едва не уронили, задрожав. На клавиатуре белел маленький лист пергамента для птичьей почты, четыре ровные строки иссиня-чёрных иероглифов морита бежали по нему. Хин впился в них глазами, перечитал дважды, трижды, вновь и вновь, вспоминая дорогое лицо и не в силах остановиться.

— Я не хочу, чтобы так всё закончилось, — повторил он, наконец, уверенно и спокойно.

Москва, декабрь 2007 — март 2008