Научная фантастика. Ренессанс

Грегори Бенфорд Погружение

Африка встретила их густыми ароматами и сухой, колючей жарой, сулящей что-то примитивное, древнее, неведомое.

Келли настороженно окинула взглядом пейзаж, открывающийся за внушительными стенами.

— А мы тут в безопасности? Звери не нападут?

— Полагаю, нет. Стены высоки и охраняются собаками. Квазипсами, кажется, так они называются.

— Хорошо. — Она улыбнулась, и он понял, что сейчас всплывет какая-то тайна. — Я уговорила тебя приехать сюда, только чтобы ты оказался подальше от. Хельсинки.

— А мне казалось, чтобы изучать шимпанзе.

— О, это может быть полезным… или, что еще лучше, забавным, — заметила Келли со свойственной ей бесстрастностью. — Просто, если бы ты остался в Хельсинки, полагаю, сейчас ты мог бы быть уже мертв.

Он оторвался от созерцания пейзажа. Келли говорила серьезно.

Погружение.

— Думаешь, они бы?..

— Они могли, и этого достаточно для того, чтобы действовать, а не гадать, поступили бы они так или нет.

— Ясно. — Ему было не ясно, но он привык доверять ее мнению во всем, что не касалось его научной деятельности. — Значит, «Империал Индастри»…

— Прикончила бы тебя за то, что ты пошатнул ее положение? Конечно. Но эти люди проявили бы осторожность.

— Но дело завершено. Все улажено.

Он сделал успешные социометрические прогнозы политических и экономических тенденций Центральной Европы. Его репутация была достаточно высока, чтобы вызвать падение ряда товарных рынков. Экономика все больше и больше напоминала моду: спрос на товары широкого потребления менялся, как длина юбок.

«Империал Индастри» понесла значительные убытки — такое случается даже с транснациональными корпорациями. Они обвинили его в манипулировании рынками, хотя он — честное слово — всего лишь пытался опробовать новую модель социоистории. Его репутация в эконометрических кругах помогла раскрутке прогноза. «„Империал Индастри“, — подумал он, — ведет себя просто по-детски. Вскоре благоразумие восторжествует, иначе и быть не может».

— Ты хочешь продолжить эту работу, так? — спросила жена.

— Ну, как только я получу новые параметры…

— Вот. И тогда они снова могут понести потери. «Империал» не любит убытков.

— Ты преувеличиваешь. — Он махнул рукой, отметая тему.

Но, подумал он, отпуск ему не помешает. Пожить в суровом, не оторванном от природы мире… За годы прозябания в Хельсинки он и забыл, какой яркой может быть дикая местность. Зеленое и желтое так и бросалось в глаза — после десятков лет среди серости стали и никчемного блеска роскоши.

Здесь небо было немыслимо бездонным, не исчирканным следами пролетевших самолетов; оно всецело принадлежало птицам. Крутые утесы и гребни гор выглядели так, словно их в спешке вылепили шпателем. За стеной станции виднелось одинокое дерево, которое качалось под напором сильного ветра. Наконец особенно сильный порыв сорвал пучок листьев с его вершины и понес их, дрожащих и кувыркающихся, над угрюмой равниной, точно перья разодранной в клочья птахи. Желтые полосы на склонах выветренных столовых гор[150] ближе к лесу приобретали опаленно-оранжевый оттенок, наводящий на мысль о ржавчине. На другой стороне лощины, там, где обитали шимпанзе, словно колыхался потрепанный ветром серый полог низких облаков. Там шел мелкий холодный дождь, и Леон задумался, каково это — ежиться под мерзкой моросью без надежды на кров и тепло. Возможно, полная предсказуемость Хельсинки была лучше, но разве не чудесно вдыхать этот остро пахнущий воздух?

Леон показал на далекий лес:

— Мы пойдем туда? — Ему нравилось новое место, хотя джунгли и выглядели зловеще. Много воды утекло с тех пор, когда он работал руками еще с отцом, на ферме.

— Только не надо сразу делать выводы.

— Я предвкушаю.

Она усмехнулась:

— У тебя всегда найдется слово подлинней моего, вне зависимости от того, что я сказала.

— Эти походы какие-то, ну… туристические.

— Конечно. Мы же туристы.

Горные вершины врезались в небо, острые, как края вскрытой консервной банки. За далекой рощей туман разбивался о серые гладкие скалы. Даже здесь, высоко на склоне внушительного хребта, Экскурсионную станцию окружали деревья с толстой скользкой корой, растущие словно из глубоких сугробов мертвых черных листьев. Воздух тут так пропитался запахом гниющей древесины, похороненной во влажных толщах, что казалось, вдыхаешь опиумные пары.

Келли, допив свой коктейль, встала:

— Идем, пора готовиться к жизни в коллективе.

Леон покорно последовал за ней и тут же понял, что совершил ошибку. Большинство тех, кто находился в помещении, разгуливали в изодранной одежде в стиле сафари. Лица гостей пылали от возбуждения или, возможно, просто от спиртного. Леон отмахнулся от официанта с подносом, уставленным бокалами с шампанским: ему не нравилось, как этот напиток притупляет сознание. Тем не менее Леон улыбнулся и попытался поддержать светский разговор.

Что оказалось совсем не просто.

— Вы откуда? О, Хельсинки! И как оно там? А мы из (вставьте нужный город) — слыхали?

— Конечно же, не слышал.

Тут жили в основном примитивисты, привлеченные возможностью получить уникальный опыт. Леону казалось, что каждое третье слово в их разговорах — «природный» или «жизненный» и произносились они как мантра.

— Какое облегчение — оказаться вне прямых линий, — заявил тощий мужчина.

— Э… в смысле? — произнес Леон, пытаясь выказать интерес.

— Ну, прямых линий в природе не существует. Их создают люди. — Мужчина вздохнул. — Как здорово освободиться от прямизны!

Леон подумал о сосновых иглах; о напластованиях метаморфических пород; о внутренней грани полумесяца; о шелковых сетях паука; о черте на изломе океанской волны; о гранях кристалла; о белых кварцевых прожилках в гранитной глыбе; о далеком горизонте за безбрежным прохладным озером; о ногах птицы; о шипах кактуса; о пикирующем стрелой соколе; о стволах молодых быстрорастущих деревьев; о полосах высоких облаков, несомых ветром; о трещинах во льду; о ровном клине перелетных птиц; о сосульках.

— Это не так, — только и ответил он.

Леон привык к лаконичным высказываниям, но его короткие фразы терялись в бурной беседе: алкоголь брал свое. Все болтали, воодушевленные перспективой погрузиться в жизнь созданий, бродящих по долине внизу. Леон, заинтригованный, слушал, не комментируя. Некоторым хотелось посмотреть на мир глазами стадных животных, кто-то мечтал об охоте, кто-то о крыльях. Они говорили так, словно пришли поучаствовать в каком-то спортивном мероприятии, а он смотрел на все это совсем иначе. И тем не менее он молчал.

Наконец они с Келли сбежали в маленький парк возле Экскурсионной станции, предназначенный для ознакомления гостей с местными условиями до того, как они отправятся в настоящие походы или погружения. Здесь находились загоны для домашних животных. Уникальные экземпляры, генетически измененные и улучшенные звери, конечно же, размещались в другом месте.

Леон остановился, разглядывая загоны, и вновь задумался о социоистории, рассматривая ее с разных точек зрения. Он никогда не препятствовал потоку своих мыслей.

Животные. Не таится ли тут ключ к разгадке? Несмотря на тысячелетние попытки, людям удалость приручить лишь некоторые виды. Чтобы стать домашними, диким зверям нужно обладать целым набором характерных черт. Многие из прирученных животных ведут стадную жизнь, повинуясь схемам инстинктивного подчинения, которые люди смогли воссоздать. Эти животные должны обладать спокойным нравом: стада, срывающиеся с места при любом необычном звуке и не терпящие чужого вторжения, трудно удержать. Наконец, они должны размножаться в неволе. Большинство людей не стали бы ухаживать друг за другом и совокупляться под пристальными взглядами других — и большинство зверей тоже.

Итак, мы имеем овец, и коз, и коров, слегка приспособленных к условиям содержания в неволе с помощью биотехнологий, но тем не менее обыкновенных. Шимпанзе составляют исключение. Они — уникальные экспонаты этой охранной зоны, лаборатории, затерянной в глуши Центральной Африки.

К паре подошел квазипес, обнюхал их, проверяя, бормоча при этом невнятные извинения.

— Интересно, — заметил Леон, — эти примитивисты по-прежнему хотят, чтобы от диких животных их защищали домашние.

— Ну естественно. Этот парень такой большой.

— Никакой сентиментальности по поводу естественного состояния? Мы ведь всего лишь один из видов крупных млекопитающих.

— В уголки с нетронутой природой, может, и приятно заглянуть, но…

— Правильно, жить там не хочется. И все же я бы попробовал с шимпанзе.

— Что? Погружение? — Брови Келли тревожно приподнялись. Умеренно-тревожно.

— Раз уж мы здесь, почему бы и нет?

— Я не… Ладно, я подумаю.

— Говорят, можно вернуться в любой момент.

Она кивнула, прикусив губу:

— Угу.

— Мы почувствуем себя дома — совсем как шимпанзе.

— Ты веришь всему, что прочел в рекламном буклете?

— Я кое-что проверил. Это отлично развитая технология.

Уголки губ женщины скептически опустились.

— Ну-ну.

Теперь на нее лучше не давить. Время поработает на него.

Пес, большой и настороженный, ткнулся носом в его руку и невнятно протянул:

— Дооообррррой нооочи, сэээрррр.

Мужчина погладил квазипса. В глазах собаки он увидел родство, мгновенное взаимопонимание, о котором не нужно думать. Для того, кто так долго проживал в его голове, это было приятным соприкосновением с действительностью.

«Важное свидетельство, — решил он. — У нас глубокие общие корни». Возможно, потому-то ему и захотелось погрузиться в шимпанзе. Вернуться назад, увидеть то, что скрывает досадная пелена человеческого состояния.

— Да, мы действительно близкие родичи, — сказал главный специалист Рубен, высокий, загорелый, мускулистый, небрежно самоуверенный. Он был и проводником на сафари, и специалистом по погружению с биологическим образованием. Он исследовал применение техник погружения, а управлял станцией, по его шутливым словам, в основном промокнув насквозь после блужданий по джунглям. — Вселение в шимпанзе — лучшее из доступных погружений.

Леон с сомнением взглянул на эксперта. Pan troglodytes[151] обладали руками с отстоящими большими пальцами, таким же числом зубов, как и у человека, не имели хвостов, но он никогда не питал особой симпатии к этим существам, которых видел за решеткой в зоопарке.

Рубен повел рукой, охватывая ландшафт за пределами станции.

— Мы надеемся сделать их более полезными. Пока мы не пытались обучать их чему-то, выходящему за пределы исследовательских целей. Помните, предполагается, что они остаются дикими. Это входит в условия выдачи нам гранта ООН.

— Расскажите мне об исследованиях, — попросил Леон. По своему опыту он знал, что ни один ученый не упустит возможности завести свою излюбленную песню. И оказался прав.

— Итак, представьте себе: ученые взяли человеческую ДНК и ДНК шимпанзе, — начал Рубен с растущим энтузиазмом, — и разъединили двойные спирали в обеих молекулах. Скрепление человеческой и обезьяньей половинок создало гибрид.

Там, где нити дополняли друг друга, они крепко сцепились, образовав новую неполную двойную спираль. Там, где они различались, связь между нитями была слаба, прерывиста, провисали целые участки.

Затем водный раствор поместили в центрифугу, где слабые сектора разорвались. Осталось девяносто восемь и две десятых процента сцепленных генов. Шимпанзе поразительно похожи на людей. Меньше двух процентов разницы — и все же они живут в лесах и ничего не изобретают.

Обычно разница между индивидуальными ДНК людей составляет десятую долю процента. Грубо говоря, шимпанзе отличаются от людей в двадцать раз больше, чем люди друг от друга, — генетически. Но гены, как рычаги, удерживают тяжелый груз, не позволяя ему сместиться.

— Однако мы не произошли от них. Наши генетические пути разошлись шесть миллионов лет назад.

— Они мыслят как мы? — спросил Леон.

— Лучший способ получить ответ на этот вопрос — совершить погружение, — заявил Рубен. — Самый лучший.

Он улыбнулся, и Леону пришло в голову, не получает ли Рубен комиссионные за погружения. Партии «выбрасываемого» им на рынок «товара» невелики, интересы преследуются академические — но все же это партии товара.

Рубен накопил обширную информацию о перемещениях шимпанзе, о динамике популяции, о поведении обезьян, которой может воспользоваться Леон. Этот богатый источник при поддержке математического моделирования мог бы стать благодатной почвой для создания упрощенной версии социоистории.

— Описать математически жизнь вида — одно, — сказала Келли, — но жить в этом виде…

— Да ладно тебе, — перебил жену Леон. Хоть он и знал, что вся деятельность Экскурсионной станции направлена на продажу туристам сафари и погружений, он был заинтригован. — Мне нужны перемены. Ты сама говорила: «Пора выбраться из душного старого Хельсинки».

— Это абсолютно безопасно, — мягко добавил Рубен.

Келли — сама терпимость — улыбнулась Леону:

— Ох, ну хорошо.

Утро он провел, изучая банк данных шимпанзе. Математик в нем размышлял, как представить ход развития этих приматов с точки зрения упрощенной социоистории. Шар судьбы катится вниз по растрескавшемуся склону. Как много дорог, какой выбор…

Днем они обычно прогуливались, но Келли не любила пыль и жару, да и животных они почти не видели.

— Какой уважающий себя зверь захочет, чтобы на него пялились эти разряженные примитивисты? — говорила она. Остальные все время галдели; вот животные и держались подальше.

Леону же нравилась атмосфера расслабленности, он сливался с природой, в то время как мозг его продолжал работать. Он размышлял об этом, стоя на круговой веранде, попивая бодрящий фруктовый сок и глядя на закат. Келли молча притулилась рядом. Дикая Африка сделала очевидным факт, что Земля — энергетическая воронка, думал он. На дне гравитационного колодца Земля обречена использовать едва ли десять процентов солнечного света, падающего на нее. Природа создает органические молекулы с энергией звезд. В свою очередь, растения — жертвы животных, усваивающих лишь десятую часть запасенной травами энергии. Травоядных пожирают плотоядные, использующие десять процентов энергии чужой плоти. Так что, прикинул он, только одна стотысячная звездной энергии оседает в хищниках.

Какое расточительство! И все же нигде не существует более эффективного механизма распределения. Почему? Все без исключения хищники разумнее своих жертв, они стоят на вершине пирамиды с очень крутыми гранями. У всеядных распределение такое же. И на этом суровом ландшафте взошло человечество.

Данный факт должен иметь огромное значение в любой социоистории. Значит, шимпанзе — неотъемлемое звено в поисках древних ключей к психике человека.

— Надеюсь, погружение — это не слишком жарко и липко, — сказала вдруг Келли.

— Помни, ты будешь смотреть на мир другими глазами.

Она фыркнула:

— Ну, по крайней мере, я смогу вернуться, когда захочу, и принять хорошую горячую ванну.

— Отсеки? — возмутилась Келли. — Они больше похожи на гробы.

— В них очень удобно, мадам.

Главспец Рубен дружелюбно улыбнулся, хотя дружелюбия в нем не было ни на грош, Леон это прекрасно видел. Их разговор был товарищеским, здешний персонал относился к знаменитому доктору Маттику уважительно, но как-никак он и Келли были, по существу, всего лишь туристами, оплачивающими свою порцию примитивных забав — пусть замаскированных красивыми научными терминами, но — туристами.

— Ваши тела остаются здесь в фиксированном состоянии, все органы будут работать замедленно, но нормально, — объяснил главспец, настраивая аппаратуру. Он бегло проверил панель управления, процедуры безопасности, запасные системы.

— Выглядит довольно уютно, — проворчала Келли, завистливо следя за ловкими пальцами ученого.

— Идем же, — нетерпеливо бросил Леон. — Ты обещала, что мы сделаем это.

— Вы будете постоянно находиться в контакте с нашими системами, — заверил Рубен.

— Даже с вашей информационной базой? — спросил Леон.

— Естественно.

Команда техников проворно и деловито поместила их в стазис-камеры. Голову Леона облепили кнопками, чувствительными элементами, съемниками сигнала, магнитными датчиками, чтобы напрямую принимать мысли. Последнее слово техники.

— Готовы? Чувствуете себя хорошо? — спросил Рубен с профессиональной улыбкой.

Леон чувствовал себя не слишком хорошо (что не имело никакого отношения к здоровью) и подозревал, что частично причина тому — этот главспец. Он никогда не доверял вкрадчивым, самоуверенным людям. Что-то в этом типе тревожило его, хотя он и не смог бы объяснить, что именно. Ну да ладно; Келли, несомненно, права. Ему нужен отдых. А есть ли способ лучше, чтобы отдохнуть от себя самого?

— Да, хорошо. Да, я готов.

Технология приостановления подавила нейромышечные реакции. Клиент находился в состоянии покоя, работал лишь его мозг, подключенный в шимпанзе.

Магнитные сети опутали мозг Леона, при помощи электромагнитной индукции переплетаясь с его тканями. Они проводили сигналы по крошечным тропкам, заглушая многие мозговые функции и блокируя физиологические процессы, и все для того, чтобы параллельные цепи мозга человека и шимпанзе соединились, переключая сознание, мысль за мыслью. Затем все импульсы поступили на чипы, вживленные в мозг шимпанзе-приемника. Погружение.

Технология получила распространение во всем мире. Возможность управлять сознанием на расстоянии таила в себе массу преимуществ. Однако техника приостановления нашла собственные, довольно странные применения.

В определенных — имущих — кругах Европы женщин выдавали замуж, а затем «отключали». Их богатые мужья пробуждали жен только ради общественных или сексуальных целей. Более полувека жены кружились в урагане удивительных путешествий, друзей, вечеринок, праздников, часов страсти, при этом суммарное время их активной жизни составляло лишь несколько лет. Мужья умирали — поистине скоропостижно, на взгляд жен. Жены оставались богатыми тридцатилетними вдовушками. Такие женщины высоко ценились, и не только из-за их денег. Закаленные долгим «замужеством», они обладали уникальной искушенностью. Часто эти вдовы снова вступали в брак и, в свою очередь, «замораживали» мужей, оживляя их лишь для чисто практического «употребления».

Ко всему этому Леон относился с холодным равнодушием, к которому привык в Хельсинки. Так что он полагал, что погружение будет приятным и интересным — неплохой темой для легкого разговора на вечеринке.

Он думал, что в каком-то смысле станет гостем другого, простейшего разума.

И никак не ожидал, что чужое сознание поглотит его целиком.

Славный денек. Полно вкусных личинок в большой сырой колоде. Выковырять их ногтями. Свежие, толстые, хрустят.

Большой отталкивает меня. Зачерпывает целую пригоршню личинок. Чавкает. Смотрит сердито.

У меня в животе бурчит. Я прячусь и смотрю на Большого. Он поджимает губы. Я знаю, с ним лучше не связываться.

Я ухожу, присаживаюсь на корточки. Самка ищет в моей шкуре. Находит пару блох, расщелкивает их зубами.

Большой перекатывает бревно, вытряхивает последние личинки. Он сильный. Самки смотрят на него. Расселись у деревьев, болтают, скалят зубы. Раннее утро, все сонные, лежат в тени. Но Большой машет мне и Ляжке, и мы идем.

Охранять. Ходить выпрямившись, шагать гордо. Люблю. Даже лучше, чем с самкой.

Мимо бухты, вдоль ручья, туда, где пахнет копытами. Там мелко. Перебираемся на ту сторону, входим в лес, нюхаем, нюхаем и тут видим двух Чужаков.

Они нас пока не замечают. Мы двигаемся ловко, бесшумно. Большой подбирает палку, мы тоже. Ляжка втягивает носом воздух, определяя, кто эти Чужаки, и показывает на холм. Так я и думал; это Холмяне. Хуже всего. Плохо пахнут.

Холмяне топчут нашу территорию. От них одни неприятности. Мы им покажем.

Мы рассыпаемся. Большой фыркает, и они его слышат. Я уже иду, палка наготове. Я могу долго бежать, не опускаясь на все четыре. Чужаки кричат, глаза выпучили. Мы бежим быстро и нападаем на них. У них нет палок. Мы бьем их, пинаем, они хватаются за нас. Они высокие и быстрые. Большой швыряет одного на землю. Я колочу упавшего, чтобы Большой точно знал, что я с ним заодно. Дубашу сильно, да-да. Потом кидаюсь на подмогу Ляжке.

Его Чужак отнял у него палку. Я бью Чужака. Он растягивается на земле. Я молочу его, Ляжка скачет на нем, и все здорово.

Чужак пытается подняться, и я крепко пинаю его. Ляжка хватает свой сук и бьет снова и снова, и я ему помогаю.

Чужак Большого встает и бежит. Большой отвешивает ему удар палкой по заднице, ревет и хохочет.

У меня свое умение. Особое. Я собираю камни. Я лучший метатель, даже лучше самого Большого.

Камни для Чужаков. С нашими я дерусь, но никогда не кидаю камней. А Чужаки заслужили каменюгу в морду. Люблю так расправляться с Чужаками.

Кидаю один чистый, гладкий камень и попадаю Чужаку в ногу. Он спотыкается, и другой мой булыжник с острыми краями бьет его по спине. Он бежит быстрее, и я вижу, что у него течет кровь. Капли падают в пыль.

Большой хохочет и хлопает меня по плечу, и я понимаю, что угодил ему.

Ляжка молотит своего Чужака. Большой берет мою палку и присоединяется. Запах теплой крови Чужака щекочет мои ноздри, и я прыгаю по нему, вверх-вниз. Мы развлекаемся долго. Не тревожимся, что другой Чужак вернется. Чужаки бывают храбрыми, но они понимают, когда проигрывают.

Чужак перестает дергаться. Я пинаю его еще раз.

Не шевелится. Сдох, наверное.

Мы вопим и пляшем от радости.

Леон тряхнул головой, очищая ее. Немного помогло.

— Ты был тем верзилой? — спросила Келли. — А я была самкой, сидела на дереве.

— Извини, не могу сказать.

— Это было… необычно, да?

Он сухо рассмеялся:

— Убийство всегда необычно.

— Когда ты ушел с этим, ну, вожаком…

— Мой шимпанзе думает о нем как о «Большом». Мы убили другого шимпанзе.

Они сидели в богато убранной приемной отделения погружения. Леон встал и почувствовал, как мир слегка качнулся.

— Думаю, я немного покопаюсь в истории.

Келли робко улыбнулась:

— Я… Мне, скорее, понравилось.

Леон секунду подумал, моргнул…

— И мне, — произнес он, к своему собственному удивлению.

— Но не убийство…

— Нет, конечно же нет. Но… ощущение.

Она ухмыльнулась:

— В Хельсинки такого не испытаешь, профессор.

Два дня он провел в прохладе обширной библиотеки станции, среди сухих информационных структур. Библиотека эта была хорошо оборудована и позволяла задействовать сразу несколько чувств. Он бродил по цифровым лабиринтам.

В векторных пространствах, представленных на гигантских экранах, таились результаты исследований, замаскированные объемными протоколами и покрытые коростой мер предосторожности. Конечно, все это легко взламывалось или огибалось, но многословные термины, доклады, сводки, конспекты и грубо обработанные статистические данные все же противились легкому истолкованию. Подчас некоторые грани поведения шимпанзе старательно прятались в приложениях и примечаниях, словно биологи этого уединенного аванпоста стеснялись их. Впрочем, тут было чего стесняться, особенно брачных обычаев. Как ему это использовать?

Он шел по трехмерному лабиринту и наскоро формировал идеи. Сможет ли он следовать стратегии аналогий?

У шимпанзе и людей почти все гены одинаковы, так что динамика шимпанзе должна быть упрощенной версией динамики человека. Так имеет ли он право анализировать групповое взаимодействие шимпанзе как частный случай социоистории?

На закате следующего дня они с Келли сидели, наблюдая за кроваво-красными шпилями гор, пронзающими рыжие облака. Африка казалась пиршеством безвкусицы, и ему это нравилось. И эта острая пища тоже. В животе у него забурчало в предвкушении обеда.

Обращаясь к Келли, Леон заметил:

— Весьма заманчиво использовать шимпанзе для построения своего рода игровой модели социоистории.

— Но ты сомневаешься.

— Они похожи на нас в… Только у них, ну, э…

— Похожи в низменном, плотском? — Она ухмыльнулась и поцеловала мужа. — Ох уж мой Леон-ханжа.

— Знаю, мы с ними похожи во всем непристойном, зверином. Но при этом мы гораздо умнее.

Веки ее опустились: признак вежливого сомнения.

— Они живут на всю катушку, в этом им не откажешь.

— Возможно, мы разумнее, чем это необходимо.

— Что? — удивилась она.

— Я читал об эволюции. Очевидно, человеческий мозг стал эволюционным промахом, отклонением: он обладает способностями, намного превосходящими нужды умелого охотника и собирателя. Чтобы отличаться — в лучшую сторону — от животных, хватило бы умения разжигать огонь и создавать простейшие орудия труда. Эти таланты уже сделали бы людей царями творения, устранив давление естественного отбора, — необходимость изменяться просто отпала бы за ненадобностью. Вместо этого сам мозг открыто говорит нам о том, что изменения лишь ускорились. Серое вещество человека прибавляло в весе, наращивая новые нервные связи поверх старых. Эта масса «растекалась» по маленьким участкам, покрывала их, как новая толстая кожа.

— С учетом состояния мира, я бы сказала, что нам нужны все мозги, которые можно раздобыть, — ехидно заметила она.

— На этом уровне рождаются музыканты и инженеры, святые и ученые, — цветисто закончил Леон. Одним из наилучших качеств Келли было ее умение сидеть смирно и слушать его многословную профессорскую тягомотину, даже в отпуске. — И весь этот эволюционный отбор занял всего несколько миллионов лет.

Келли мило фыркнула:

— Взгляни на это с женской точки зрения. Он произошел, несмотря на смертельную опасность, грозящую рожающим матерям.

— Э, как это?

— Из-за огромных голов младенцев. Им так трудно выходить наружу. Мы, женщины, по-прежнему расплачиваемся за ваши мозги — и за свои тоже.

Он хмыкнул. Келли всегда умела так по-особому повернуть тему, что он видел объект обсуждения под совершенно новым углом.

— Так почему же отбор шел именно таким путем?

Келли загадочно улыбнулась:

— Возможно, мужчины, равно как и женщины, находят ум сексуальным.

— Правда?

Все та же лукавая улыбка.

— А как насчет нас?

— А как насчет звезд объемного кино? Мозг явно не их конек, дорогая.

— А помнишь животных, которых мы видели в мадридском сенсо-зоо? На выставке спаривания? Точно так же могло быть и у древних людей: мозги вроде павлиньих хвостов или лосиных рогов — выставляются напоказ, чтобы привлекать самок. Неудержимый сексуальный отбор.

— Ясно, вроде как не взять заявленного числа взяток при отличных картах. — Он хохотнул. — Значит, разум все равно что яркий узор.

— Работает на меня. — Жена подмигнула ему.

Он смотрел, как закат окрашивается Мерцающим зловещим багрянцем, испытывая странное счастье. Полосы света пробивались меж удивительных слоистых облаков.

— Э-э… — протянула Келли.

— Да?

— Возможно, и главспецы ведут исследования для того же. Узнать, кем мы были — и, таким образом, кто мы есть.

— В интеллектуальном смысле люди совершили скачок. В социальном плане, однако, разрыв может быть меньше.

Келли отнеслась к его словам скептически:

— Ты думаешь, шимпанзе не намного отстают от нас?

— М-м. Не удивлюсь, если в логарифмической развертке мы не отличим их от нас.

— Большой скачок, значит. А понять то, что тебе нужно, можно, лишь больше общаясь с ними. — Она взглянула на мужа. — Тебе понравилось погружение, да?

— Ну да. Просто…

— Что?

— Этот главспец Рубен, он словно насильно толкает нас на новые погружения…

— Это его работа.

— …и он знает, кто я такой.

— И? — Келли развела руки и пожала плечами.

— Обычно ты подозрительна. Откуда главспецу знать о каком-то математике?

— Он нашел твое имя в справочнике. Сбор данных о гостях — стандартная процедура. В определенных кругах ты достаточно известен. В Хельсинки люди выстроились бы в очередь, чтобы увидеть тебя.

— Некоторые из них предпочли бы увидеть меня мертвым. Куда подевалась твоя вечная бдительность? — Он ухмыльнулся. — Разве не следует поддержать мою осторожность?

— Паранойя — это не осторожность.

К тому времени, как они отправились обедать, Келли уговорила его на новые погружения.

Жаркий денек на солнце. Фыркаю от пыли.

Большой идет мимо, его тут же приветствуют. Самки и самцы — все вскидывают руки.

Большой прикасается к ним, уделяет внимание каждому, дает знать, что он тут. Мир в порядке.

Я тоже тянусь к нему. Так я чувствую себя хорошо. Я хочу быть как Большой, быть большим, быть большим, как он, быть им.

Самки для него не проблема. Он хочет одну — она идет. Спариваются тотчас же. Он Большой.

Других самцов так не уважают. Самки не желают делать с ними то же, что с Большим. Самцы помельче пыхтят, и швыряются песком, и все такое, они знают, что им не вырасти. Никогда им не стать такими, как Большой. Им это не нравится, но приходится глотать.

Я вот крупный. Меня уважают. Меньше, чем Большого, но все же.

Все парни любят самок. Ласки. Почесывание. Самки дают им это, и они дают им то же взамен.

Но самцы получают больше. После этого они не так грубы.

Я сижу, в моей шкуре ищут блох, и вдруг я чую что-то. Мне это не нравится. Я вскакиваю, кричу. Большой замечает. Он тоже принюхивается.

Чужаки. Все начинают тискаться. Сильный запах, крепкий. Много Чужаков. Ветер говорит, они близко и идут сюда.

Они бегут к нам с холма. Ищут самок, ищут неприятностей.

Я кидаюсь к своим камням. У меня всегда есть запас под рукой. Бросаю один, промахиваюсь. Они уже среди нас. Трудно попасть в них, они передвигаются слишком быстро.

Четверо Чужаков хватают двух самок. Тащат их.

Все воют, кричат. Пыль повсюду.

Я кидаю камни. Большой ведет парней на Чужаков.

Они поворачивают и бегут. Вот так вот. Хотя они получили двух самок, и это плохо.

Большой свирепеет. Толкает парней, рычит. Сейчас он выглядит не так здорово, он подпустил Чужаков.

Чужаки плохие. Мы все сидим на корточках, ласкаем друг дружку, обнимаемся, ворчим нежно.

Большой подходит, похлопывает самок по спинам. Взгромождается по очереди на одну за другой. Убеждается, что все знают: он все еще Большой.

Меня не хлопает. Знает, что лучше не пытаться. Я рычу на него, когда он приближается, он делает вид, что не слышит.

Может, он не такой уж и Большой.

На этот раз он остался. После первого кризиса, после набега шимпанзе-чужаков он долго сидел, позволяя оглаживать себя. Это действительно успокаивало его.

Его? Кто он?

На этот раз Леон полностью ощущал разум шимпанзе. Не под его разумом — если применить эволюционную метафору, — но вокруг. Перемешанные обрывки чувств, мыслей неслись мимо, как сорванные ветром листья.

И ветер этот был эмоциями. Неистовые бури, завывающие, мечущиеся, бомбардировали его мысли порывами, обрушиваясь на них, точно мягкие удары молота.

Эти шимпанзе мыслили скудно, он улавливал лишь осколки смысла, точно человеческие рассуждения кто-то обрубил. Но чувствовали шимпанзе чрезвычайно сильно.

«Конечно, — думал он, а он мог думать, угнездившись в твердом ядре самого себя, окутанном разумом шимпанзе, — эмоции говорят обезьяне, что делать, не размышляя. Это необходимо для быстроты реакций. Мощные чувства превращают слабые намеки в императивы. Строгие приказы Матери-Эволюции».

Теперь Леон видел, что вера в то, что лишь люди обладают ментальным опытом высшего порядка в виде эмоций, — простое тщеславие. Шимпанзе во многом разделяли человеческий взгляд на мир. Теория социоистории шимпанзе может стать очень ценной.

Он осторожно отделял себя от плотного, давящего разума шимпанзе. Интересно, знает ли обезьяна о его присутствии. Да, животное знало — смутно. Но почему-то это не тревожило шимпанзе. Леон слился с его расплывчатым, грубым миром. Леон был чем-то вроде эмоции, одной из многих, что, трепеща, задерживается ненадолго и вновь уносится прочь.

Может ли он стать чем-то большим? Леон попытался заставить шимпанзе поднять правую руку — и конечность показалась ему свинцовой. Он боролся, но безуспешно. Затем Леон понял свою ошибку. Ему не пересилить шимпанзе — только не как ядрышку в превосходящем его размерами сознании.

Он размышлял об этом, пока шимпанзе гладил самку, бережно перебирая жесткие волосы. Шерсть хорошо пахнет, воздух сладок, солнце ласкает его щедрыми теплыми лучами…

Эмоции. Шимпанзе не выполняют указаний просто потому, что они вне их. Они не способны понимать повеления, как люди. Эмоции — вот что они осознают. Он вынужден быть эмоцией, а не маленьким генералом, отдающим приказы.

Какое-то время Леон просидел, просто будучи этим шимпанзе. И он узнал — или, скорее, почувствовал. Стая искала блох в шерсти друг друга, самцы озирали окрестности, самки держались поближе к детенышам. Ленивое спокойствие овладело им, без усилий неся его сквозь теплые мгновения дня. Ничего подобного он не испытывал с тех пор, как был мальчишкой. Медленная, плавная легкость, словно времени вовсе не существует — есть лишь ломти вечности.

Пребывая в этом настроении, он сумел сконцентрироваться на простейшем движении — поднять руку, почесаться — и создать желание сделать это. Его шимпанзе послушался. Чтобы это произошло, Леону пришлось прочувствовать весь путь к цели. Плыть перед ветром эмоций.

Уловив в воздухе сладкий аромат, Леон задумался о том, какая еда может его издавать. Шимпанзе повернулся туда, откуда дул ветер, принюхался и отверг запах как неинтересный. Теперь Леон чуял почему: фрукты действительно сладкие, да, но несъедобные для шимпанзе.

Хорошо. Он учится. И внедряется в глубины сознания шимпанзе.

Наблюдая за стаей, он решил дать имена приметным шимпанзе, чтобы различать их: Шустрый самый проворный, Шила сексуальна, Едок голоден… Но как зовут его самого? Он окрестил себя Япан. Не слишком оригинально, но как-никак это его основное видовое название: я — Pan troglodytes.

Едок нашел какой-то луковицеобразный плод, и остальные сгрудились вокруг находки. Твердый фрукт пах как недозрелый (откуда он это знал?), но его все равно съели.

А которая из них Келли? Они просили, чтобы их погрузили в одну стаю, так что одна из этих (он заставил себя подсчитать, хотя задача эта напоминала ворочание тяжеленных камней в мозгу) двадцати двух особей — она. Но как ее узнать? Он прошелся перед несколькими самками, которые с помощью острых камней срезали листья с веток. Самки связывали лианы так, чтобы можно было переносить еду.

Леон вгляделся в их «лица». Умеренный интерес, несколько рук, протянутых для поглаживания, приглашение к ласке. Ни искорки узнавания в глазах.

Он присмотрелся к крупной самке, Шиле, тщательно моющей облепленный песком плод в ручье. Стая последовала ее примеру: Шила была своего рода лидером, как бы заместителем Большого среди самок.

Он поела с удовольствием, огляделась. Рядом рос какой-то злак, перезрелый, коричневатые зерна уже валялись на земле. Сосредоточившись, Леон по слабому букету ароматов понял, что это редкое лакомство. Несколько шимпанзе принялись выбирать зернышки из песка. Работали медленно. Шила занялась тем же и вдруг остановилась, уставившись на воду. Время шло, гудели насекомые. Наконец она зачерпнула пригоршню песка с зернами, подошла к краю ручья и швырнула свою добычу в воду. Песок утонул, зерна всплыли. Она сгребла их и проглотила, широко ухмыляясь.

Впечатляющий трюк. Прочие шимпанзе не переняли ее метод очистки зерен. Мытье фруктов концептуально проще, предположил Леон, поскольку плод все время остается у шимпанзе. Очистка зерен же требует сперва бросить еду, а потом спасти ее — этот интеллектуальный скачок потруднее будет.

Он подумал о ней, и в ответ Япан лениво направился к самке. Он заглянул в глаза Шилы — и она подмигнула ему. Келли! Он обвил ее волосатыми руками в порыве горячей любви.

— Чистая звериная любовь, — сказала Келли за обедом, — Освежает.

Леон кивнул:

— Мне понравилось быть там, жить так.

— Я столько всего чуяла.

— У фруктов совсем другой вкус, когда в них вгрызаешься. — Он взял пурпурную грушу, порезал ее, вилкой отправил кусочек в рот. — Для меня она почти невыносимо сладкая. Для Япана — приятная, немного островатая. Полагаю, пристрастие шимпанзе к сладкому неслучайно. Так они быстрее получают калории.

— Более совершенного отпуска я и представить не могу. Это тебе не просто выбраться из дому — ты выбираешься из своей оболочки, из своего вида.

Леон посмотрел на грушу.

— И они так, так…

— Сексуально озабочены?

— Ненасытны.

— Ты вроде был не против.

— Мой шимпанзе, Япан? Я освободился, как только им овладело желание «поиметь их всех».

Жена взглянула на него:

— Правда?

— А ты разве нет?

— Да, но я не ожидала, что мужчина поведет себя как женщина.

— Неужто? — заметил он сухо.

— Пока ты тратил время на динамику социализации шимпанзе, я читала материалы из исследовательской библиотеки главспецов. Женщины посвящают себя своим детям. Мужчины придерживаются двух стратегий: первая — родительский долг и вторая — «козел в огороде». — Она приподняла бровь. — Обе весьма распространены, а значит, обе прошли эволюционный отбор.

— Я — исключение.

К его удивлению, Келли рассмеялась.

— Я говорю так, вообще. Мое мнение таково: шимпанзе куда более неразборчивы, чем мы. Самцы заправляют всем. Они помогают самкам, воспитывающим их детей, но при этом все время присматривают подходящий товар на стороне.

Леон переключился на профессиональный тон; так он чувствовал себя гораздо увереннее, обсуждая подобные темы.

— Как говорят специалисты, обезьяны придерживаются смешанной репродуктивной стратегии.

— Как изящно.

— Изящество плюс точность.

Конечно, он не мог быть на сто процентов уверен, что Келли вышла из Шилы, когда самец подошел оприходовать ее по-быстрому. (Они всегда делают это по-быстрому — секунд за тридцать или даже меньше.) Могла ли она успеть покинуть мозг шимпанзе так стремительно? Ему самому потребовалось несколько мгновений, чтобы выбраться. Естественно, если она увидела приближающегося самца, догадалась о его намерениях…

Леон удивился самому себе. Какую роль играет ревность, когда они вселяются в другие тела? Имеет ли здесь смысл обычный моральный кодекс? И все же обсуждать такое с женой как-то… неловко.

Он так и остался «деревенщиной», нравится ему это или нет.

Леон уныло сосредоточился на жарком из «филе местного скитальца», как гласило меню, оказавшемся темным, землистого цвета мясом в подливе из пикантных овощей. Он жевал с воодушевлением и в ответ на вполне очевидное ошеломленное молчание Келли произнес:

— Смею предположить, шимпанзе тоже известна коммерция. Пища за секс, предательство вожака за секс, спасение ребенка за секс, поиск блох за секс, почти все, что угодно, за секс.

— Видимо, такова их бытовая валюта. Коротко, просто, и определенно никакого удовольствия. Туда-сюда, быстренько, острые ощущения, потом бум — и все.

Он кивнул.

— Самцам это нужно, а самки этим пользуются.

— М-м, все ты замечаешь.

— Если я собираюсь рассматривать поведение шимпанзе как своего рода упрощенную модель поведения людей, иначе нельзя.

— Шимпанзе как модель? — раздался уверенный голос главспеца Рубена. — Едва ли они образцовые граждане, если вы это имеете в виду. — Он одарил пару лучезарной улыбкой, за которой явно скрывалось не только непременное для этого места дружелюбие.

Леон механически улыбнулся в ответ.

— Я пытаюсь отыскать переменные, описывающие поведение шимпанзе.

— Тогда вам следует проводить с ними много времени, — сказал Рубен, садясь за их стол и поднимая палец, подзывая официанта с выпивкой. — Они загадочные создания.

— Согласна, — отозвалась Келли. — А вы часто погружаетесь?

— Ну, сейчас наши исследования ведутся по-другому. — Уголки губ Рубена скорбно опустились. — Стратегические модели и все такое. Я внес идею туризма: использовать уже отработанную технику погружения, чтобы добывать деньги для проекта. Иначе нам пришлось бы закрыться.

— Счастлив внести свой вклад, — сухо вставил Леон.

— Признайся, тебе это нравится, — улыбнулась Келли.

— Ну да. Это… иначе.

— Степенному профессору Маттику полезно выбираться из своей раковины.

Рубен сиял.

— Вы уж не слишком рискуйте, оказавшись там. Некоторые наши клиенты воображают себя супершимпанзе или кем-то в этом роде.

Глаза Келли сверкнули.

— А в чем состоит опасность? Наши тела тут, заторможены…

— Вы крепко связаны, — пояснил Рубен. — Сильный стресс, пережитый шимпанзе, может вызвать ответный стресс вашей собственной нервной системы.

— Какого рода стресс? — поинтересовался Леон.

— Смерть, серьезная травма.

— В таком случае, — обратилась Келли к Леону, — я думаю, что тебе не стоит погружаться.

Леон ощутил раздражение.

— Перестань! Я в отпуске, а не в тюрьме.

— Любая угроза тебе…

— Всего минуту назад ты упорно твердила, как мне это полезно.

— Ты слишком важен для…

— На самом деле риск весьма незначителен, — мягко заверил Рубен. — Обычно шимпанзе не умирают внезапно.

— И я всегда смогу выйти, если замечу приближение опасности, — добавил Леон.

— А ты это сделаешь? Мне кажется, ты входишь во вкус приключений.

Она была права, но Леон не собирался признавать это. Ему захотелось сбежать от однообразной математической рутины — и точка.

— Мне нравится находиться вне бесконечных коридоров Хельсинки.

Рубен уверенно улыбнулся Келли:

— К тому же мы пока не теряли туристов.

— А как насчет персонала? — парировала она.

— Ну, это был исключительный случай…

— Что произошло?

— Шимпанзе упал со скалы. Женщина-оператор не успела освободиться и осталась парализованной. Шок от пережитой в погружении смерти может оказаться фатальным. Но сейчас наши сети снабжены надежными предохранителями…

— Что еще? — напирала она.

— Что ж, имел место еще один неприятный эпизод. В первые дни, когда у нас был простой проволочный забор. — Главспец неуютно поежился. — Сюда пробрались хищники.

— Какие именно хищники?

— Стая квазиприматов-охотников, Carnopapio grandis. Мы называем их рабуинами, они были выведены в ходе генетических экспериментов двадцать лет назад. Они унаследовали ДНК бабуинов…

— Так как они проникли на территорию? — настаивала Келли.

— Они представляют собой что-то вроде диких свиней, с копытами, которыми можно копать. Однако они плотоядные. Рабуины почуяли дичь — наших животных в загонах. И вырыли проход под изгородью.

Келли взглянула на высокие бетонные стены.

— А эта ограда надежна?

— Безусловно. Не забывайте, рабуины — плод генетического эксперимента. Кто-то попытался создать хищника, передвигающегося на двух ногах.

— Эволюционное шулерство, — сухо заметила Келли.

Рубен не уловил напряжения в ее голосе.

— Как и большинство двуногих хищников, они обладают укороченными передними конечностями и выступающей вперед головой, а равновесие удерживают при помощи толстого хвоста, которым также подают знаки друг другу. Они охотятся на самых крупных травоядных, гигантелоп, — результат еще одного эксперимента — и питаются только сочным, богатым белком мясом.

— Зачем тогда охотиться на людей? — спросила женщина.

— Они могут напасть случайно, даже на шимпанзе. Проникнув на территорию станции, они искали взрослых, не детей — очень выборочная стратегия.

Келли передернуло.

— Вы смотрите на это весьма… отстраненно.

— Я биолог.

— Я даже не подозревал, что это может быть так интересно, — сказал Леон, чтобы развеять мрачные предчувствия жены.

Рубен снова просиял:

— Но не так захватывающе, как высшая математика, уверен.

Губы Келли скептически скривились.

— Вы не возражаете, если гости приносят с собой оружие?

В голове Леона забрезжила идея насчет шимпанзе — способ использовать их поведение при построении простой игровой модели социоистории. Можно привлечь статистику передвижений стай, результаты исследований реакции обезьян на резкие изменения окружающей обстановки.

Он обсудил это с Келли, и она кивнула, но под внешним согласием таилось беспокойство. После слов Рубена женщина стала постоянно выражать недовольство степенью безопасности. Леон напомнил ей, что это она раньше настаивала на том, чтобы он совершал больше погружений.

— Мы в отпуске, помнишь? — не раз повторял он.

Ее косые взгляды дали ему понять, что жена не купилась на его рассказы об игровой модели. Она считала, что ему просто нравится резвиться среди деревьев.

— В душе ты так и остался деревенским мальчишкой, — хмыкала она.

Так что на следующее утро он пропустил запланированный поход к стадам гигантелоп. Он отправился прямиком к отсекам погружения и скользнул в своего шимпанзе. «Чтобы выполнить кое-какую важную работу», — сказал он себе.

Шимпанзе спят на деревьях и большую часть времени проводят в вычесывании друг друга. Удачливый «парикмахер» добывает себе угощение — клеща или вошь. В больших количествах эти насекомые пьянят — в них содержится какой-то едкий алкалоид. Леон подозревал, что осторожное распутывание его шерсти (этим занималась Келли) — действие жизненно необходимое, поскольку так поддерживается гигиена шимпанзе. А еще оно определенно успокаивало Япана.

И вдруг его озарило: шимпанзе оглаживают друг дружку вместо «разговоров». Они издают звуки только в кризисных ситуациях и в возбужденном состоянии: в основном это возгласы, связанные с совокуплением, едой или самозащитой. Обезьяны как люди, не способные облегчить душу в беседе.

А облегчение им необходимо. Суть их общественной жизни напоминает человеческое сообщество в условиях стресса: под гнетом тирании, в тюрьмах, в уличных бандах. Несмотря на зубы и когти, они поразительно похожи на людей в стесненных обстоятельствах.

Но наблюдается здесь и «цивилизованное» поведение. Дружба, скорбь, участие, товарищество тех, кто вместе охотится и охраняет территорию. Их старики морщинисты, лысы, беззубы, и все же о них заботятся.

Их инстинктивное знание поразительно. Они в курсе, как соорудить постель из листьев высоко на дереве, когда опускаются сумерки. Они умеют карабкаться, цепляясь не только руками, но и ногами. Они чувствуют, плачут, печалятся — не способные к анализу своих горестей, не в силах выразить их словами, что помогло бы справиться с эмоциями, смягчить их. Вместо этого эмоции преследуют их.

Сильнее всего голод. Шимпанзе находят и едят листья, плоды, насекомых, даже довольно крупных животных. Они любят гусениц.

Каждый миг, каждое открытие погружало Леона глубже в Япана. Он начал ощущать малейшие колебания и крены разума шимпанзе. Медленно, но верно человек обретал контроль над животным.

Этим утром самка нашла большое дерево и начала колотить по нему. Пустой ствол бухал, как барабан, и вся группа принялась дружно стучать, дико ухмыляясь производимому шуму. Япан присоединился к ним, и Леон почувствовал, как омыла его волна радости — он пропитался ею.

Позже, после сильного ливня, они подошли к водопаду, повисли на лианах и закачались между деревьями — над бурлящей пенящейся водой, визжа от радости, кувыркаясь и прыгая с лианы на лиану. Точно малыши на новой детской площадке. Леон заставлял Япана делать немыслимые развороты, безумные кульбиты и нырки, самозабвенно толкал его вперед — к восхищению остальных шимпанзе.

Порой шимпанзе овладевали упрямство, раздражительность и жестокость — все это ярко проявлялось в спаривании с доступными самками, в составлении вечной иерархии подчинения и особенно в охоте.

Успешная охота породила чудовищное возбуждение — объятия, поцелуи, шлепки. Когда стая спустилась покормиться, лес наполнился кашлем, визгом, гиканьем и фырканьем. Леон присоединился к суматохе, распевая и пританцовывая с Шилой-Келли.

В некоторых вопросах ему пришлось сдерживать свои чувства. Крыс они ели, начиная с головы. Черепа добычи покрупнее раскалывали о камни. Сперва пожирался мозг, дымящийся деликатес. Леон сглотнул — метафорически, но Япан невольно отозвался на импульс — и продолжил наблюдать, подавляя неприязнь. Как-никак Япану нужно питаться.

При запахе хищников он ощутил, как шерсть Япана поднялась дыбом. Еще один острый аромат — и рот Япана наполнился слюной. Нельзя щадить пищу, даже если она все еще бегает. Вот вам эволюция в действии: те шимпанзе, которые выказали жалость в прошлом, ели меньше и оставили меньше потомства. И где они теперь?

Несмотря на всю невоздержанность шимпанзе, Леон находил их поведение до боли знакомым. Самцы часто дерутся, швыряют камни, участвуют в кровавых забавах, выстраивая свою иерархию. Самки «рукодельничают» и создают альянсы. Здесь торгуют благосклонностью и преданностью, здесь формируются союзы, здесь сильны родственные связи, здесь ведутся войны за территорию, здесь известны угрозы и показуха, жажда «уважения», интриги субординации, месть — таким обществом наслаждались многие люди, которых история называет «великими». В сущности, очень похоже на королевский двор. Далеко ли людям до того, чтобы сорвать одежды и условности и запрыгать, как шимпанзе?

Леон ощутил вспышку отвращения настолько сильного, что Япан вздрогнул и забеспокоился. Человечество должно отличаться от этого примитивного ужаса.

Он, естественно, сможет использовать все это в качестве испытательного стенда своей теории. Нужно учиться у наших ближайших генетических соседей. Тогда человеческий род узнает себя и люди станут сами себе хозяевами. Он выстроит императивы на основе поведения шимпанзе, но продвинется гораздо дальше — к истинной, глубокой социоистории.

— Я тебя не понимаю, — сказала за обедом Келли.

— Но они так похожи на нас! — Леон опустил ложку. — Мы — талантливые шимпанзе. Какое ценное знание! Мы, возможно, сумеем научить их работать на нас, делать что-то по хозяйству, например.

— Не хотелось бы мне, чтобы они перевернули вверх дном мой дом.

Взрослый человек весит немногим меньше шимпанзе, но человек гораздо слабее. Шимпанзе может поднять в пять раз больше сильного мужчины в хорошей физической форме. А масса человеческого мозга в три-четыре раза превышает массу мозга шимпанзе. У младенца пары месяцев от роду мозг уже крупнее, чем у взрослого шимпанзе. Кроме того, у людей иная структура мозга.

Но все ли это? Дайте шимпанзе мозг побольше, дайте им речь, снизьте уровень тестостерона, нагрузите их комплексами и запретами, наведите лоск с помощью бритвы и ножниц, научите твердо стоять на ногах — и получите роскошную модель шимпанзе, который будет выглядеть и вести себя совсем как человек. Такой запросто пройдет в толпе, не привлекая к себе внимания.

— Видишь ли, я считаю, что они достаточно близки к нам, чтобы заработала модель социоистории, — резко бросил Леон.

— Чтобы заставить всех в это поверить, тебе придется доказать, что их ума хватает на сложные взаимоотношения.

— А как насчет добывания пищи, охоты? — упорствовал он.

— Рубен говорит, шимпанзе не удалось выдрессировать даже для работы на этой Экскурсионной станции.

— Я покажу тебе, что я имею в виду. Овладеем их методами вместе.

— Какими методами?

— В первую очередь основным: добыть еду — столько, чтобы насытиться.

Келли откусила кусочек сочного бифштекса из какого-то местного травоядного, соответствующим образом обработанного и «приготовленного так, чтобы удовлетворить самый привередливый городской вкус», как рекламировало меню. Жуя с необычной для нее свирепостью, Келли посмотрела на мужа:

— Идет. Все, что может шимпанзе, я могу не хуже.

Келли помахала ему рукой Шилы. Начинаем соревнование.

Стая искала корм. Леон позволил Япану бродить просто так, не пытаясь натягивать поводья и волновать эмоциональную зыбь, плещущуюся в мозгу шимпанзе. При внезапном звуке или запахе Леон мог потерять контроль, а вести туповатый разум шимпанзе сквозь что-то сложное — все равно что управлять марионеткой резиновыми нитями.

Шила-Келли опять помахала, давая знак: сюда.

Они разработали код из нескольких сотен слов, передаваемых с помощью пальцев и гримас, и их шимпанзе, кажется, неплохо справлялись с таким «разговором». Обезьяны пользуются примитивным языком, он состоит из смеси фырканий, пожатия плечами и шевеления пальцами. Жесты эти имеют непосредственное значение, но не являются высказываниями в обычном смысле. В большинстве своем они основываются на ассоциациях.

Дерево, плод, идем, — передала Келли.

Они направили своих шимпанзе к многообещающим зарослям тонких деревьев, но кора их оказалась слишком гладкой, чтобы можно было по ним взобраться.

Остальную стаю эти деревья не заинтересовали. «Они обладают знанием леса, которого не хватает нам», — подумал Леон, приуныв.

Что там? — прожестикулировал он Шиле-Келли.

Шимпанзе подходили к каким-то холмикам, быстро оглядывали их, тянули руки и отгребали немного грязи, открывая крошечные туннели.

Термиты, — показала Келли.

Пока шимпанзе — никто из них не торопился — ковырялись в термитниках, Леон анализировал ситуацию. Шила подмигнула ему и вперевалочку направилась к дальнему холмику.

Очевидно, термиты выходили на поверхность по ночам, а на рассвете замуровывали входы. Леон позволил своему шимпанзе обнюхать большую желтовато-коричневую кучу, но теперь он настолько овладел разумом Япана, что реакции самого шимпанзе ослабли. Леон-Япан искал щели, бугорки, незаметные впадинки, и все же, когда он отбросил в сторону комок грязи, за ним ничего не оказалось. Другие шимпанзе быстро обнаруживали замаскированные проходы. Неужели они способны запомнить расположение ста или больше туннелей в каждом термитнике?

Наконец он открыл один. Помощи от Япана Леон так и не дождался. Человек мог взять контроль на себя, но это перекрывало родники глубинного знания обезьяны.

Прочие шимпанзе ловко орудовали сорванными прутиками или травинками, растущими около их холмиков. Леон тщательно повторял их действия, но у него ничего не получалось. Первые веточки оказались слишком гибкими, и, когда он пытался протолкнуть их в извилистый туннель, они гнулись и сминались. Он разыскал прутики пожестче, но они или упирались в стенки туннеля, или ломались. Япан по-прежнему ничем не помогал. Слишком уж хорошо Леон обуздал его.

Замешательство охватило человека. Даже молодые шимпанзе без труда выбирали нужные стебли и палочки. Леон заметил, как его сосед выронил свой прутик, и, когда этот шимпанзе отошел, поднял его. Он ощущал колышущуюся в Япане тупую тревогу, смешанную с разочарованием и голодом. Ученый буквально испытывал желание шимпанзе насладиться вкусными, сочными термитами.

Леон приступил к работе, дергая Япана за эмоциональные нити. Дело пошло еще хуже. До него доходили смутные мысли примата, но сейчас Леон управлял мышцами. Это было серьезной ошибкой.

Он довольно быстро уяснил, что прутик следует засунуть внутрь сантиметров на десять, поворачивая кисть так, чтобы направлять его вниз по извилистому проходу. Потом нужно тихонько пошевелить палочкой. Опыт Япана подсказывал ему, что это привлечет термитов, заставит их вцепиться в ветку.

Сперва он держал прут слишком долго, и, когда вытащил его, половина палочки исчезла. Термиты просто отгрызли ее. Так что пришлось искать другую ветку. В животе Япана неистово урчало от промедления.

Остальные шимпанзе уже насытились, а Леон еще даже не попробовал лакомства. Нюансы охоты раздражали его.

То он выдергивал палочку слишком быстро, то не мог повернуть ее так, чтобы преодолеть повороты туннеля. Снова и снова совал он прутик в термитник, только чтобы обнаружить, что лишь давит сочных термитов, размазывая их по стенкам. Их укусы расщепляли его палочки так, что приходилось искать другие. Термиты пообедали лучше, чем он.

Наконец он освоил прием — скользящий поворот кисти, изящное извлечение прилипших к прутику термитов. Япан жадно слизал их. Леону понравилось ощущение, проникающее к нему через вкусовые сосочки шимпанзе.

Впрочем, добычи было немного. Стая, наклонив головы, с любопытством наблюдала за его скудным «урожаем», и он почувствовал себя оскорбленным.

«А, пошло оно все к черту», — подумал он.

Леон заставил Япана повернуться и пойти к лесу. Япан противился, едва волочил ноги. Леон отыскал толстый сук, отломил дубинку себе по росту и вернулся к термитнику.

Больше никакой возни со стебельками. Он от души треснул по холмику. Еще пять ударов — и в термитнике образовалась огромная дыра. Спасающихся бегством термитов он сгребал горстями.

«Вот вам и все хитрости!» — хотелось ему закричать. Он попытался накорябать на песке записку для жены, но дело оказалось слишком трудным: внезапно ставшие неуклюжими руки отказывались выводить буквы. Шимпанзе способны справиться с палкой, чтобы выкапывать червей и личинки, но талант марать бумагу — или что там есть под рукой — в них еще не развился. Леон сдался.

Появилась Шила-Келли, гордо неся тростинку, облепленную белобрюхими термитами — излюбленным лакомством шимпанзе-гурманов.

Я лучше, — сделала она знак.

Он пожал плечами Япана и показал:

Я добыл больше.

Получилось — ничья.

Позже Келли сообщила ему, что в стае он теперь известен как Большая Палка. Имя это безмерно польстило ему.

За обедом Леон чувствовал себя воодушевленным, но уставшим и был не в настроении беседовать. Пребывание в шимпанзе словно подавило его речевой центр. Потребовалось некоторое усилие, чтобы спросить главспеца Рубена о технологии погружения. Обычно он относился к чудесам техники как к чему-то обыденному, но понимать шимпанзе означает понимать, как ты проникаешь в них. И воспринимают ли они тебя?

— Аппаратура погружения помещает вас в извилину в задней части головного мозга шимпанзе, — . объяснил Рубен за десертом. — Для краткости будем называть ее просто «извилиной». Это мозговой центр передачи эмоций и воплощения их в действие.

— Мозговой? — переспросила Келли. — А как же наш мозг?

Рубен пожал плечами:

— Общая планировка такая же. Но мозг шимпанзе меньше.

Леон подался вперед, не обращая внимания на дымящуюся чашку кофе.

— Эта извилина, она не дает прямого контроля над моторикой?

— Нет, мы пробовали, но это слишком дезориентирует шимпанзе. Когда вы освобождаетесь, обезьяна долго не может прийти в себя.

— Значит, мы тоньше организованы, — заметила Келли.

— Волей-неволей. У самцов шимпанзе в нейронах, ответственных за действия и агрессию, всегда горит сигнальная лампочка…

— Потому-то они и больше склонны к насилию? — спросила она.

— Мы думаем, да. В нашем мозгу тоже имеются аналогичные структуры.

— Правда? Мужские нейроны? — усомнилась Келли.

— У мужчин уровень активности лимбических систем[152] выше, и располагаются они глубже в мозгу — эти структуры эволюционно древнее.

— Так почему бы не отправить меня сразу на этот уровень? — поинтересовался Леон.

— Мы помещаем чипы погружения именно в эту извилину головного мозга, потому что можем «дотянуться» до нее сверху, хирургически. Лимбическая система гораздо глубже, в нее невозможно вживить чип и сеть.

Келли нахмурилась.

— Значит, самцов шимпанзе…

— Труднее контролировать. Образно говоря, профессор Маттик управляет своим шимпанзе с заднего сиденья.

— В то время как Келли руководит своей самкой из «диспетчерской», которая у женщин рядышком? — Леон уставился в пространство. — Я в невыгодном положении!

Келли усмехнулась:

— Придется тебе играть теми картами, которые сданы.

— Это нечестно.

— Большая Палка, биология — это судьба.

Стая набрела на гниющие фрукты. Шимпанзе охватило лихорадочное возбуждение.

Запах был отвратительным и соблазнительным одновременно, сперва Леон даже не понял почему. Шимпанзе кинулись к перезревшим «грушам» болезненно-сине-зеленого цвета, принялись протыкать и сдирать кожуру, высасывать сок.

Леон с опаской попробовал один плод. Удар последовал мгновенно. Теплое ощущение счастья разгорелось в нем. Ну конечно, фруктовые эфирные масла превратились в алкоголь! Шимпанзе вполне сознательно предались пьянству.

Он «позволил» своему шимпанзе напиваться. К тому же выбора у него просто не было.

Япан ворчал и махал руками, стоило только Леону попытаться отвести его от сочащихся плодов. А чуть погодя Леону и самому уже не хотелось уходить. Он полностью отдался доброй крепкой выпивке. Беспокоиться он будет потом, бултыхаясь в своем шимпанзе, и… Это же вполне естественно, не так ли?

Потом появилась стая рабуинов, и он потерял контроль над Япаном.

Они приближаются быстро. Бегут на двух ногах, без шума. Хвосты подергиваются, они разговаривают друг с другом.

Пятеро сворачивают влево. Они отрезают Эсу.

Большой грозит им. Ляжка бежит к ближайшему, и тот пыряет его рогом.

Я швыряю камни. Попадаю в одного. Он визжит и пятится. Но остальные продолжают бежать вперед. Я кидаю снова, и они идут — и пыль и вой — и хватают Эсу. Царапают ее когтями. Лягают острыми копытами.

Трое тащат ее прочь.

Наши самки убегают, перепуганные. Мы, воины, остаемся.

Мы деремся с ними. Верещим, кидаем камни, кусаем их, когда они близко. Но до Эсы не добраться.

Потом они уходят. Быстро бегут на двух ногах с копытами. Победно вертят хвостами. Дразнят нас.

Нам плохо. Эса старая, мы любили ее.

Самки возвращаются, им страшно. Мы ласкаем друг друга и знаем, — что двуногие где-то пожирают Эсу.

Большой подходит, пытается похлопать меня. Я рычу.

Он Большой! Он должен был остановить врагов.

Глаза его выкатываются, он бьет меня. Я бью его. Он бьет меня. Мы катаемся в пыли. Кусаемся, воем. Большой сильный, сильный, он колотит меня головой о землю.

Остальные воины смотрят на нас, не присоединяются.

Он бьет меня. Мне больно. Я удираю.

Большой успокаивает воинов. Самки подходят, выражают уважение Большому. Касаются его, гладят так, как ему нравится. Он взгромождается на трех по очереди очень быстро. Он чувствует, что он Большой.

Я зализываю раны. Шила подходит приласкать меня. Скоро мне уже лучше. Забываю об Эсе.

Но не забываю, как Большой побил меня. Перед всеми. Мне больно, а Большого вычесывают.

Он позволил им прийти и забрать Эсу. Он Большой, он должен был остановить их.

Однажды я одолею его. Уложу на спину.

Однажды я стану Большим.

— Когда ты освободился? — спросила Келли.

— После того, как Большой перестал метелить меня… э… Япана.

Они отдыхали под ослепительным солнцем у бассейна. Пьянящие лесные запахи, казалось, пробуждали в Леоне тягу к тому, чтобы вновь очутиться там, в долинах пыли и крови. Он вздрогнул и глубоко вздохнул. Драка была такой увлекательной, что ему не хотелось уходить, несмотря на боль. Погружение гипнотизировало.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — сказала жена. — Так легко полностью отождествить себя с ними. Я покинула Шилу, когда эти рабуины приблизились. Жуткие твари.

— Зачем вообще было создавать их?

— Рубен сказал, что планировалось на них охотиться, для развлечения — ну как же, нечто новое, бросающее вызов.

— Охотиться? Бизнес готов эксплуатировать любой атавистический примитивизм для… — Он едва не начал читать маленькую лекцию о том, как далеко зашло человечество, но вдруг осознал, что больше не верит в это. — Мда.

— Ты всегда говорил, что люди — разумные животные. Никакая социоистория не будет работать, если не примет в расчет нашу звериную сущность.

— Боюсь, наши худшие грехи полностью принадлежат нам самим. — Леон не ожидал, что пережитое в погружении настолько потрясет его. Такой опыт отрезвлял.

— Вовсе нет. — Келли одарила его надменным взглядом. — Я тут почитала кое-какую внутреннюю информацию станции. Геноцид встречается и у волков, и у шимпанзе. Убийство широко распространено. Уткам и орангутангам известно изнасилование. Даже муравьи устраивают войны и набеги за рабами. Рубен говорит, у шимпанзе не меньше шансов быть убитыми, чем у людей. Из всех священных признаков — речи, искусства, техники и прочего — от зверей-предков мы, бесспорно, унаследовали именно геноцид.

— Ты многому научилась от Рубена.

— Неплохой способ следить за ним.

— Лучше подозревать, чем потом сожалеть?

— Конечно, — ласково сказала она. — Не дадим Африке размягчить наши мозги.

— Ну, к счастью, даже если согласиться с утверждением, что мы — супершимпанзе, в человеческом обществе общение размывает отличия между Нами и Ими.

— И?

— Это притупляет глубинный импульс к геноциду.

Она снова рассмеялась, на этот раз к его вящей досаде.

— Ты недопонимаешь историю. Малые группы все еще убивают друг друга с огромным удовольствием. Что в Боснии, что во время правления Омара Пронзателя…[153]

— Согласен, мелкие трагедии дюжин существуют. Но в масштабе, с которым работает социоистория, усредняя многомиллионное население…

— Почему ты считаешь, что статистика может тебя защитить? — многозначительно поинтересовалась она.

— Ну… без дальнейших исследований мне нечего сказать.

Она улыбнулась.

— В кои-то веки.

— Пока у меня не будет настоящей, работающей теории.

— Той, которая предусмотрит широко распространенный геноцид?

Теперь он понял ее точку зрения.

— Ты говоришь, мне на самом деле необходима эта часть «звериной природы» человека?

— Боюсь, что так. В термине «цивилизованный человек» уже заключено противоречие. Интриги, козни, Шила ворует мясо для своих детенышей, Япан хочет одолеть Большого — все это происходит и во вполне приличном обществе. Люди просто лучше маскируются.

— Не понимаю.

— Люди пользуются своим разумом, чтобы скрывать мотивы. Возьмем, к примеру, главспеца Рубена. Недавно он рассуждал о твоих работах по «теории истории».

— И что?

— Кто ему сказал, что ты этим занимаешься?

— Не думаю, что я… А, ты считаешь, он выясняет, кто мы такие?

— Уже выяснил.

— Мы же здесь просто туристы.

Она наградила мужа загадочной улыбкой.

— Как же я люблю твой вечно наивный взгляд на мир.

Леон так и не понял, были слова жены комплиментом или нет.

Рубен пригласил Леона опробовать новое развлечение в спортзале станции, и Леон согласился. Развлечение оказалось продвинутой версией фехтования с привлечением левитации, создаваемой электростатическими подъемниками. По сравнению со стремительно нападающим Рубеном Леон действовал медленно и неловко. Его неуклюжему телу было ой как далеко до уверенности и грации Япана.

Рубен всегда начинал с традиционной стойки: одна нога впереди, конец меча с контактным датчиком описывает в воздухе маленькие круги. Иногда Леон пробивался сквозь защиту Рубена, но чаще тратил всю энергию подъемника на ускользание от противника. Он не получал от фехтования такого удовольствия, как главспец. Сухой африканский воздух, казалось, отнимал у него силы, в то время как Япан наслаждался им.

Леон по кускам и крохам узнавал что-то о шимпанзе от Рубена, а еще — прочесывая обширную библиотеку станции. Главспец отчего-то нервничал, когда Леон исследовал массивы данных, словно Рубен был их владельцем, а любой читатель — вором. Или, по крайней мере, Леон предполагал, что источник его беспокойства именно в этом.

Он никогда не задумывался всерьез о животных, хотя вырос на ферме, среди них. И все же он пришел к ощущению, что и их нужно понять.

Ловя свое отражение в зеркале, собака видит другую собаку. Как и кошка, как рыба, как птица. Проходит время, и животные привыкают к безобидному изображению, безмолвному, не имеющему запаха, но они не смотрят на него как на себя.

Ребенок разбирается что к чему где-то в два года.

Шимпанзе требуется несколько дней, чтобы догадаться, что они видят именно себя. Затем они начинают бесстыдно прихорашиваться перед зеркалом, изучать свои спины и обычно пытаются что-то изменить в себе, даже пристраивают на затылки листья, как шляпы, и смеются, глядя на результат.

Так что они могут что-то, на что не способны другие животные — взглянуть на себя со стороны.

Они безыскусно живут в мире, наполненном отзвуками и воспоминаниями. Их иерархия подчинения — застывшая запись прошлого насилия. Они помнят термитники, деревья-барабаны, места, где в воде много губок и где зреет зерно.

Все это снабжало «сырьем» игровую модель, которую Леон начал строить по своим заметкам, — модель социоистории шимпанзе. В нее входили их действия, соперничество, схемы питания, спаривания и смерти. Территория, ресурсы и борьба за них. Леон отыскал способ разложения уравнений биологического бремени дурных поступков. Даже худших из них, вроде наслаждения пытками или истребления других наций ради кратковременной прибыли. Все это есть и у шимпанзе. Совсем как в сегодняшних газетах.

Вечером, на танцах, он наблюдал за толпой свежим взглядом.

Флирт — ритуал перед соитием. Он видел это в искрящихся глазах, в ритмах танца. Теплый ветерок из долины нес запахи пыли, гниения, жизни. Животное нетерпение колыхалось в комнате.

Ему нравилось танцевать, и Келли сегодня была сексапильной партнершей. И все же мозг его безостановочно просеивал, анализировал, разлагал на части устройство мира.

Невербальные шаблоны, которыми пользуются люди для привлечения и сближения, очевидно, унаследованы от млекопитающих, как и говорила Келли. Он думал об этом, следя за людьми в баре.

Вот женщина пересекает переполненную комнату, бедра покачиваются, взгляд на миг останавливается на подходящем мужчине и тут же жеманно отводится, когда женщина замечает его интерес. Стандартный начальный ход: «Обрати на меня внимание».

Ход второй: «Я безопасна». Рука кладется ладонью вверх на стол или колено. Пожимание плечами, происходящее от древнего позвоночного рефлекса, показывающего беспомощность. В сочетании с наклоном головы, открывающим уязвимую шею. Таков, по-видимому, обычный первый разговор двух людей, которых тянет друг к другу, — разговор совершенно бессознательный.

Эти движения и жесты рождаются на подкорковом слое, возникают в болоте первобытных схем, и дожили они до нашего времени, потому что работают.

Неужели подобные силы могущественнее в сотворении истории, чем торговые балансы, союзы, конвенции? Он смотрел на своих сородичей и пытался увидеть их глазами шимпанзе.

Хотя женщины созревают раньше, они не «обзаводятся» жесткими волосами на теле, выступающими надбровными дугами, низкими голосами и шершавой кожей. Тем, что появляется у мужчин. Женщины повсюду стремятся выглядеть молодыми. Те, кто создает косметику, честно признают свою основную роль: «Мы не продаем продукт; мы продаем надежду».

Соревнование за спаривание идет непрерывно. Самцы шимпанзе иногда становятся в очередь к самке в период течки. У них огромные яички, показывающие, что репродуктивное преимущество принадлежит тем самцам, которые производят достаточно семени, чтобы низвести претензии конкурентов. У мужчин яички пропорционально меньше.

Но в одном важном вопросе люди мстят животным. Среди всех приматов у них самые большие пенисы.

Приматы разделились на виды много миллионов лет назад. Если взять за основу сравнения ДНК, шимпанзе отстают от людей на шесть миллионов лет. Леон сказал Келли, что лишь четыре процента млекопитающих моногамны — они образуют прочные пары. У приматов пропорция выше, но не намного. Птицы, к примеру, значительно опережают их.

Келли фыркнула:

— Не забивай себе голову этой биологией.

— О нет, я ее туда не впущу.

— Ты хочешь сказать, ее место ниже?

— Мадам, не вам судить об этом.

— Ох уж этот твой прямолинейный юмор.

Позже вечером, с ней, он получил роскошную возможность осознать, что хотя быть человеком не всегда приятно, быть млекопитающим — огромное удовольствие.

Последний день они провели, погрузившись в своих шимпанзе, греясь на солнышке возле бурного ручья. Завтра рано утром их заберет самолет: Хельсинки ждет. Они собрали вещи, легли в капсулы погружения и нырнули в последнее забытье. Солнце, сладкий воздух, истома…

Так было до тех пор, пока Большой не вознамерился взгромоздиться на Шилу.

Леон-Япан сел, в голове его туманилось. Шила визжала на Большого. Она колотила его.

Большой и раньше спаривался с Шилой. Келли освобождалась, разум женщины возвращался в ее тело в капсуле.

Сейчас что-то шло не так. Япан вскочил и заторопился к Шиле, швыряющей галькой в Большого.

Что? — спросил он знаком.

Она быстро взмахнула руками, показывая:

Не ушла.

Она не смогла освободиться. В капсуле что-то сломалось. Он должен вернуться сам, сообщить…

Леон сделал мысленный прыжок, который обычно выводил его.

Ничего не произошло.

Он попытался снова. Шила пятилась от Большого, кидаясь в него песком и камнями. Ничего.

Времени на раздумья нет. Он шагнул между Шилой и Большим.

Крупный шимпанзе нахмурился. Япан, дружище Япан встал на его пути. Мешает ему взять самку. Большой, казалось, забыл о вчерашней драке.

Сперва Леон попытался взреветь, закатив выпученные глаза. Большой затряс руками, сжав кулаки.

Леон заставил своего шимпанзе стоять неподвижно. Для этого потребовались все успокаивающие Импульсы, какие он только смог создать.

Большой занес кулак, словно дубинку.

Япан пригнулся. Большой промахнулся.

Леон с трудом контролировал Япана, которому хотелось убежать. Пласты страха вспучивались в мозгу шимпанзе, раскаленно-желтые в иссиня-черных глубинах.

Большой рванулся вперед. Леон почувствовал толчок, острую боль в груди. Япан опрокинулся на спину. Сильно ударился.

Большой взвыл, торжествуя победу. Вскинул руки к небу.

Сейчас он шлепнется всей своей массой на нахала. Усядется на него. Снова поколотит.

Внезапно Леон ощутил глубокую, звериную ненависть.

Сквозь это кровавое кипение он почувствовал, что его власть над Япаном окрепла. Он вел обоих, вместе с шимпанзе и из шимпанзе, чувствуя багряный страх животного и подавляя его железным гневом. Ярость Япана подпитывала ярость Леона. Они слились воедино, они вдвоем возводили здание злости.

Пусть Леон и не принадлежал к этому виду приматов, но он знал Япана. Никто из них не собирался позволять опять побить себя. И Шилу-Келли Большой не получит.

Он откатился в сторону. Большой бухнулся на то место, где только что лежал Япан.

Япан вскочил и лягнул Большого. Сильно, по ребрам. Раз, другой. Потом в голову.

Уханье, вопли, песок, галька — Шила все еще бомбардировала их обоих. Япан задрожал от бурлящей в нем энергии и отступил.

Большой затряс запыленной головой. Затем кувыркнулся и с легкостью встал на ноги — тело преисполнено мускулистой грации, лицо — съежившаяся маска. Глаза шимпанзе расширились, показались белые с красными прожилками белки.

Япан дернулся, чтобы кинуться наутек. Лишь ярость Леона удержала его на месте.

Но силы пришли в статическое равновесие. Япан заморгал, а Большой, шаркая, с опаской двинулся вперед. Осторожность крупного шимпанзе была, конечно, вызвана ущербом, причиненным ему Япаном.

«Мне нужна помощь», — подумал Леон, оглядываясь. Он может позвать на подмогу. Вон Ляжка нервно переминается неподалеку.

Но что-то сказало Леону, что эта стратегия приведет к поражению. Ляжка все еще подручный Большого. Шила слишком мала, чтобы создать ощутимый перевес. Он взглянул на других шимпанзе, возбужденно верещащих, и решился. Япан подобрал булыжник.

Большой удивленно хрюкнул. Шимпанзе не используют камни друг против друга. Камни — только для мерзких чужаков-посягателей. Нарушался общественный кодекс.

Большой взвыл, махнул остальным, топнул, рассерженно фукнул. И ринулся в атаку.

Леон метнул камень. Мощно. Он ударил Большого в грудь, сбил с ног.

Большой, рассвирепевший еще сильнее, быстро вскочил. Япан попятился, отчаянно желая убежать. Леон почувствовал, что контроль ускользает, — и увидел еще один голыш. Подходящего размера, в двух шагах сзади. Он позволил Япану повернуться, затем остановил его и заставил взглянуть на камень. Япану не хотелось брать булыжник. Его обуревала паника.

Леон перелил свой гнев в шимпанзе, вынудив длинные руки опуститься. Гибкие пальцы стиснули камень, повертели его, подняли. Чистая ярость развернула Япана лицом к Большому, бросившемуся за ним. Для Леона рука Япана поднялась мучительно медленно. Он подался вперед для броска. Камень попал Большому в лицо.

Большой пошатнулся. Кровь заливала ему глаза. Япан уловил ее железистый запах, сливающийся с острым ароматом злости.

Трясущийся Япан, повинуясь Леону, наклонился. Рядом валялось несколько острых камней, которыми самки счищали листья с веток. Он взял один, со щербатым краем.

Большой мотал головой, оглушенный.

Япан взглянул на серьезные, застывшие лица стаи. Никто из них не бросал камни в своих, а тем более в Большого. Камни для Чужаков.

Пауза затягивалась. Шимпанзе точно оцепенели, Большой ворчал и недоверчиво глазел на кровь, капающую ему на ладонь.

Япан шагнул вперед и занес зазубренный камень, острой гранью наружу. Какое-никакое грубое, но режущее лезвие.

Раздувая ноздри, Большой двинулся на Япана. Камень Япана рассек воздух, чуть-чуть разминувшись с челюстью Большого.

Глаза Большого расширились. Он заухал, зафыркал, швырнул горсть песка, взвыл. Япан просто стоял, сжимая камень, не отступая ни на шаг. Еще какое-то время Большой продолжал демонстрацию своей ярости, но не нападал.

Стая следила за происходящим с живым интересом. Шила подошла и встала рядом с Япаном. Это было против правил — самки не принимали участия в ритуалах самцов, в их драках за первенство.

Ее поступок стал сигналом, что противоборство завершено. Но Ляжка не принял это во внимание. Он внезапно взвыл, затопал и подскочил к Япану.

Леон удивился. С Ляжкой, возможно, он мог бы противостоять Большому. Он был не настолько глуп, чтобы считать, что одна ничья утихомирит Большого. Будут другие вызовы, и ему придется драться. Ляжка станет полезным союзником.

Вдруг он осознал, что мыслит медленно, пользуясь притуплённой логикой самого Япана. Он допустил, что гонка за положение в стае шимпанзе — величайшая цель в его жизни.

Это открытие ошеломило его. Он знал, что проникает в разум Япана, берет на себя контроль над некоторыми функциями — снизу вверх, просачиваясь из глубоко похороненной в мозгу извилины размером с грецкий орех. Ему не приходило в голову, что и шимпанзе вольется в него. Неужели они настолько сплелись друг с другом — в сеть, растворяющую разум и сущность?

Ляжка стоял рядом с ним: горящие глаза уставились на других шимпанзе, грудь бурно вздымается. Япан чувствовал себя точно так же, охваченный безумием момента. И Леон понял, что должен что-то сделать, разорвать этот круг господства и подчинения, правящий Япаном на глубинном, неврологическом уровне.

Он повернулся к Шиле.

Можешь выбраться?

Нет. Нет.

Ее лицо — лицо ее шимпанзе — тревожно сморщилось.

Уходим.

Он показал на деревья, на нее, на себя.

Он развела руки — жест беспомощности.

Это взбесило его. Ему надо столько сказать жене, а приходится втискивать смысл в пару сотен имеющихся у них знаков. Он пронзительно заверещал, тщетно пытаясь заставить губы и нёбо шимпанзе сформировать слова.

Бесполезно. Он уже пробовал сделать это, от скуки, но сейчас ему как никогда хотелось заговорить, а не получалось. И не могло получиться. Эволюция параллельно лепила мозг и голосовые связки. Шимпанзе вычесывают друг друга, люди беседуют.

Он оглянулся и понял, что совершенно забыл об установлении статуса. Большой злобно пялился на него. Ляжка стоял на страже, смущенный внезапной потерей интереса своего нового вожака к конфронтации и его жестами, обращенными к какой-то там самке.

Леон выпрямился, насколько смог, и взмахнул камнем. Это произвело желаемый эффект. Большой немного попятился, а остальная стая придвинулась. Леон принудил Япана дерзко шагнуть вперед. На этот раз действие не потребовало больших усилий, поскольку теперь Япан сам наслаждался ситуацией.

Большой отступил. Самки обогнули Большого и двинулись к Япану.

«Если бы я только мог оставить его развлекаться с самками», — подумал Леон.

Он снова попытался освободиться. Безрезультатно. Механизм возвращения на Экскурсионную станцию не срабатывал. И что-то подсказывало ему, что никто не собирается чинить оборудование.

Он протянул острый камень Ляжке. Шимпанзе, кажется, удивился, но взял обломок. Леон надеялся, что символизм жеста дойдет до приматов, поскольку он не мог позволить себе тратить время на обезьяньи расшаркивания. Ляжка взвесил в руке камень и посмотрел на Япана. А потом закричал — с переливами, мощно, голосом, полным радости и торжества.

Леон был только рад, что Ляжка отвлек стаю. Он взял Шилу за руку и повел ее к деревьям. Никто не пошел за ними.

Он испытывал облегчение. Если бы кто-то из шимпанзе последовал по пятам за парой, это подтвердило бы его подозрения. Рубен мог следить за ними.

И все же, напомнил он себе, отсутствие доказательств — это не доказательство отсутствия.

Люди появились быстро, с лязгом и грохотом.

Они с Шилой уже провели в чаще какое-то время. По настоянию Леона они держались подальше от стаи. Япан и Шила выказывали нарастающую тревогу из-за того, что их отделили от сородичей. Зубы Япана стучали, взгляд метался по сторонам при каждом подозрительном шорохе. Это было естественно — ведь одинокие шимпанзе особенно уязвимы.

И высадка людей его отнюдь не успокоила.

Опасность, — просигналил Леон, приложив сложенную чашечкой ладонь к уху, как бы указывая на шум садящихся неподалеку флаеров.

Куда идем? — знаком спросила Шила.

Туда.

Она ожесточенно тряхнула головой:

Останемся здесь. Они заберут нас.

Да, заберут, но не в том смысле, который подразумевает она. Леон пресек возражения, коротко мотнув головой.

Опасность!

Они никогда не собирались выражать знаками сложные мысли, и теперь, не в силах высказать свои подозрения, он чувствовал себя закупоренной бутылкой.

Леон сделал жест — точно полоснул ножом по горлу. Шила нахмурилась.

Наклонившись, он заставил Япана подобрать палку. На мягком суглинке Леон кое-как написал:

АГЕНТЫ «ИМПЕРИАЛ». ХОТЯТ НАС УБИТЬ.

Шила выглядела ошарашенной. Келли, вероятно, полагала, что невозможность освободиться — временная неполадка. Но для простого машинного сбоя длилось это слишком долго. Шумная, бесцеремонная посадка-вторжение людей подтвердила дурные предчувствия Леона. Ни одна обычная группа не стала бы так тревожить животных. И никто не стал бы искать их в джунглях. Достаточно было просто отрегулировать погружающую аппаратуру, если проблема в ней.

ОНИ ДЕРЖАТ НАС ТУТ, УБЬЮТ, СВАЛЯТ НА ЗВЕРЕЙ.

У него были аргументы, подтверждающие эти догадки, медленно выкристаллизовавшиеся из скопления мелких деталей поведения Рубена. Им позволят умереть от «несчастного случая» при погружении в шимпанзе, и причина их гибели покажется всем достаточно убедительной — расследования не будет.

Люди продолжали шуметь. Их было так много, что жена поверила Леону. Глаза Шилы сузились, широкие брови сошлись к переносице.

Куда? — спросила Келли.

У него не нашлось знака для столь абстрактного понятия, так что он нацарапал палкой:

ПРОЧЬ.

Действительно, плана у него не было.

Я ПРОВЕРЮ, — вывела Келли в грязи и направилась в ту сторону, где шумели, рассыпаясь по лощине, люди. На шимпанзе гудение и грохот действовали весьма раздражающе. Леон не собирался выпускать Шилу-Келли из виду. Он пошел за ней. Она махнула ему, предлагая остаться, но он покачал головой и пристроился сзади. Келли сдалась и позволила следовать за собой.

Они держались кустов, пока не увидели внизу прилетевшую группу. В нескольких сотнях метров от них формировалась стрелковая цепь. Люди окружали территорию стаи. Леон прищурился. Зрение шимпанзе плохо приспособлено для дали. Люди когда-то были охотниками, это доказывали их глаза.

Он отвлеченно подумал о том, что почти всем к сорока годам нужны очки. Либо цивилизация плохо воздействует на зрение, любо доисторические люди не доживали до возраста, когда возникают подобные проблемы, мешающие добывать дичь. В любом случае итог печален.

Два шимпанзе наблюдали за перекликающимися людьми, и среди них Леон увидел Рубена. Что ж, это все подтверждает. А также то, что у каждого прилетевшего мужчины, у каждой женщины было оружие.

Под поверхностным страхом он ощутил нечто сильное, темное.

Япан дрожал, глядя на людей, странное благоговение набухало в его сознании. Люди издалека казались невероятно высокими, они двигались так величаво, так изящно покачиваясь.

Леон плыл на гребне прилива эмоций, сражаясь с его мощным эффектом. Почтение к этим далеким высоким фигурам исходило из туманного прошлого шимпанзе.

Это удивило его, но потом он понял причину. Животных воспитывают и учат взрослые, которые умнее и сильнее их. Большинство видов, как и шимпанзе, эволюция вынудила разработать иерархию подчинения. Благоговение — фактор приспособления.

Когда шимпанзе встретили величественных людей с их непомерным могуществом, способных распределять награды и наказания — в буквальном смысле жизнь и смерть, — в них всколыхнулось нечто вроде религиозного пыла. Смутного, нечеткого, но сильного.

По верху теплых тропических эмоций дрейфовало чувство удовлетворения просто оттого, что ты есть. Его шимпанзе был счастлив быть шимпанзе, даже видя создание, явно превосходящее его по силе и уму.

Какая ирония, подумал Леон. Япан только что опроверг еще один предположительно отличительный признак человека: особенность поздравлять себя с тем, что ты единственное животное, способное поздравлять себя.

Он встряхнулся, выдергивая себя из рассеянности. Как это по-человечески — погружаться в размышления даже в момент смертельной опасности.

НЕ ИЩУТ НАС ПРИБОРАМИ, — накорябал Леон на песке.

МОЖЕТ МАЛАЯ ДАЛЬНОСТЬ, — написала в ответ Келли.

РУБЕН ИСПОРТИЛ СВЯЗЬ, — вывел он.

Она прикусила губу, кивнула.

Идем. Мы идем, — дал он знак.

Шила снова кивнула, и они крадучись поспешили прочь. Япану не хотелось уходить от людей, перед которыми он преклонялся, и он волочил ноги.

Они воспользовались способом «патрулирования» шимпанзе. Леон и Келли уступили власть над телами приматам, обладающими опытом бесшумного передвижения. Чуть только люди остались позади, шимпанзе стали еще осторожнее. Врагов у обезьян немного, но слабый запах хотя бы одного хищника может в любой момент изменить их восприятие окружающей действительности.

Япан взбирался на высокие деревья и сидел там часами, озирая открытое пространство впереди, прежде чем двинуться дальше. Он примечал все детали: падающие капли, еле заметные следы, согнутые ветки.

Они спустились по длинному склону и снова оказались в лесу. Леон лишь мельком просмотрел яркую большую карту местности, которую вручали всем гостям, и почти ничего не помнил. Один раз он узнал далекий клювообразный пик и начал ориентироваться по нему. Келли заметила ручеек, впадающий в большую реку, и это тоже помогло им, и все же они пока не знали, где находится Экскурсионная станция. И далеко ли она.

Туда? — Леон показал на далекий хребет.

Нет. Туда, — возразила Келли.

Далеко. Нет.

Почему?

Хуже всего было то, что они утратили речь. Он не мог пояснить, что техника погружения лучше всего работает на короткой дистанции, в радиусе около ста километров. И что персоналу станции имеет смысл держать своих шимпанзе там, куда легко долетит флаер. Ведь Рубен и остальные довольно быстро добрались до стаи.

Надо. — Он настаивал.

Нет. — Она показала вниз, в сторону долины. — Может, там.

Оставалось лишь надеяться, что Келли уловит общую идею. Знаков не хватало, и Леон начал раздражаться всерьез. Чувства шимпанзе сильны, но сами они так ограниченны.

Япан выразил это, швыряя ветки и камни, колотя по стволам. Не помогло. Потребность в речи была вроде тяжкого бремени, которое Леон не мог сбросить, и Келли тоже ощущала это. Шила неудовлетворенно гукала и фыркала.

Под своим разумом он различал тлеющее присутствие Япана. Они никогда еще не были вместе так долго, и крайняя необходимость решения вскипала между двумя покосившимися системами разума. Их нелегкий союз становился все напряженнее.

Сиди. Спокойно.

Она послушалась. Он приставил ладонь к уху.

Плохие?

Нет. Слушай. — Леон раздосадованно ткнул пальцем в Шилу. На лице шимпанзе было написано лишь тупое непонимание. Он нацарапал в грязи:

УЧИСЬ У ШИМПАНЗЕ.

Шила разинула рот и кивнула.

Они сидели на корточках под прикрытием густых кустов и вслушивались в звуки леса. Шорохи и шепотки стали отчетливее, когда Леон ослабил хватку, стискивающую сознание Япана. Пылинки плясали в косых солнечных лучах, пронзающих зеленый полог ярко-желтыми копьями. От земли струились запахи: химические посланцы говорили Япану о потенциальной пище, о мягкой листве, на которой так приятно отдохнуть, о коре, которую можно жевать. Леон осторожно приподнял голову Япана, чтобы тот посмотрел через лощину на скалы… задумался… и ощутил слабые резонансные колебания.

Для Япана родная лощина обладала значением, которое не выразишь словами. Его стая «пропитала» лощину эмоциями, связанными с пропастью, в которую упал их товарищ, с местом, где они нашли много вкусных плодов, и другим местом, где встретили и победили двух больших кошек. Замысловатый ландшафт наполняли чувства — таков механизм памяти шимпанзе.

Леон легонько подтолкнул Япана к мыслям о том, что находится за хребтом, и ощутил в ответ расплывчатую тревогу. Он внедрился в ядро этого беспокойства, и в сознании Япана вспыхнула картинка, обрамленная страхом. Массивный прямоугольник на фоне серого неба. Экскурсионная станция.

Там. — Он показал Келли.

Япан обладал простыми, сильными, тревожными воспоминаниями об этом месте. Его стаю забрали туда, вживили приматам импланты, позволяющие людям проникать в шимпанзе, а потом доставили обратно на их территорию.

Далеко, — знаком ответила Келли.

Идем?

Тяжело. Медленно.

Здесь нельзя. Поймают.

Келли выглядела настолько скептически настроенной, насколько только может выглядеть шимпанзе.

Драться?

Она имела в виду драться с Рубеном тут? Или драться, когда они доберутся до Экскурсионной станции?

Не тут. Там.

Келли нахмурилась, но согласилась. У Леона не было плана, он лишь понимал, что Рубен готов к встрече с шимпанзе здесь и может не ждать их на станции. Тогда элемент неожиданности будет на их с Келли стороне. Но как вступить в бой, он понятия не имел.

Они посмотрели друг на друга, словно пытаясь уловить в чужом лице родные черты. Шила погладила мочку уха Япана — Келли так любила этот успокаивающий жест. Действительно, его пробрала дрожь. Но Леон мог сказать так мало… Этот миг еще больше подчеркнул безнадежность их положения.

Рубен явно пытается уничтожить Леона и Келли, убив Япана и Шилу. Что же станет с их настоящими телами? Стресс от пережитой в погружении смерти, как известно, фатален. Их тела погибнут от неврологического шока, даже не приходя в сознание.

Он увидел слезу, побежавшую по щеке Шилы. Она тоже понимала, что дело плохо. Леон обнял ее, поднял на руки, глядя на далекие горы, и удивился, ощутив, что слезы текут и из его глаз.

Он не принял во внимание реку. Люди, животные — эти проблемы он принял во внимание. Они спустились к бурлящей воде там, где лес прикрывал их, а поток расширялся — отличное место для переправы.

Но веселую реку, с журчащим хихиканьем несущую пену по лощине, переплыть было невозможно.

Или, скорее, невозможно для Япана. Леон уговаривал своего шимпанзе идти дальше, осторожно останавливаясь, когда мышцы примата дрожали или когда он пускал под себя струю от страха. Келли испытывала те же трудности, и это замедляло их движение. Ночь они провели высоко на ветвях, и это успокоило их обоих, но теперь, в полдень, все симптомы стресса вернулись, как только Япан опустил одну ногу в воду. Какое холодное, быстрое течение.

Япан заплясал на узкой полоске берега, визжа от ужаса.

Идем? — спросила Келли-Шила.

Леон утихомирил своего шимпанзе, и они предприняли новую попытку. Шила не выказала сильной тревоги. Леон распечатал вязкие глубины памяти Япана и отыскал источник страдания: смутное воспоминание о том, как шимпанзе чуть не утонул в младенчестве. Когда Шила попробовала помочь ему, Япан дернулся и снова отскочил от воды.

Идем! — Шила помахала длинными руками по течению и против течения и сердито затрясла головой.

Леон догадался, что у ее шимпанзе нет скверных воспоминаний, связанных с переправой через реку, и что она знает: лучше места им не найти. Он пожал плечами, поднял руки ладонями вверх.

Рядом паслось большое стадо гигантелоп; некоторые переплывали реку в поисках травы посочнее. Они закидывали свои крупные головы, словно насмехаясь над шимпанзе. Река была неглубокой, но Япану она казалась непреодолимой стеной. Скованный ужасом своего шимпанзе, Леон кипел от злости, но не мог ничего поделать.

Шила бродила по берегу. Она раздраженно фукнула и вдруг, прищурившись, посмотрела на небо. Голова ее удивленно дернулась. Леон проследил за ее взглядом. В лощину, по направлению к ним, пикировал флаер.

Япан обогнал Шилу, бросившись под прикрытие деревьев, но не намного. К счастью, стадо гигантелоп отвлекло пилота. Шимпанзе скрывались в кустах, пока флаер, нарезая круги в поисках беглецов, гудел в вышине. Леону пришлось подавлять нарастающий страх Япана, рисуя ему сцены спокойствия, мира и еды, пока они с Шилой оглаживали друг дружку.

Наконец флаер улетел. Теперь придется как можно реже появляться на открытых лугах.

Они принялись искать фрукты. Разум Леона отчаянно пытался найти выход, подавленность овладела им. Его легко поймали в ловушку, он стал пешкой в политической игре. Хуже того, Келли попала в беду вместе с ним. Он не был человеком действия. «И даже не шимпанзе действия», — уныло подумал Леон.

Когда Япан принес несколько гроздей перезрелых плодов в их укрытие — в нависающие над рекой кусты, — до него донесся какой-то треск. Он пригнулся и двинулся вверх по холму, огибая источник шума. Шила отламывала ветки с деревьев. Завидев его, она нетерпеливо помахала рукой: обычный жест шимпанзе, так похожий на человеческий.

На земле она разложила дюжину толстых сучьев. Шила подошла к ближайшему стройному деревцу и принялась срывать с него длинные полосы коры. Звук заставил Япана поежиться. Этот необычный шум может привлечь хищников. Он оглядел лес: нет ли чего опасного?

Шила подскочила к Япану и отвесила ему оплеуху. А потом написала на земле палкой:

ПЛОТ.

Леон почувствовал себя очень глупо, когда до него дошло. Ну конечно. Неужели погружение в шимпанзе притупило его разум? Или со временем эффект усиливается? Даже если он выберется отсюда, останется ли он тем, кем был?

Много вопросов, и нет ответов. Он заставил себя забыть о них и приступил к работе.

Шимпанзе связали сучья корой, грубо, но прочно. Нашли два упавших дерева и закрепили их на краю плота на манер киля.

Я, — показала Шила и продемонстрировала, как тянет плот.

Сперва «разминка». Япану понравилось сидеть на плоту в кустах. Очевидно, шимпанзе пока не осознавал цели постройки плота. Япан растянулся на палубе и уставился на деревья, шелестящие листвой на теплом ветру.

После очередного сеанса обоюдного поглаживания и вычесывания блох они отнесли неуклюжее сооружение к реке. В небе порхали птицы, но флаеров видно не было.

Они спешили. Япан недоверчиво отнесся к тому, чтобы ступить на плот, наполовину погруженный в воду, но Леон призвал воспоминания, наполненные теплыми ощущениями, и это успокоило оглушительно колотящееся в груди шимпанзе сердце.

Япан с опаской сел на ветки. Шила отчалила.

Она толкала сильно, но река стремительно несла их вниз по течению. Япана охватила тревога.

Леон заставил Япана закрыть глаза. Это замедлило дыхание шимпанзе, но беспокойство металось в его сознании, как огненные зигзаги молний перед грозой. Покачивание плота немного помогало, вынуждая Япана сосредоточиться на скручивающей желудок тошноте. Один раз глаза его распахнулись, когда в плот врезалась плывущая колода, но от головокружительного вида плещущейся повсюду вокруг воды он тут же снова крепко зажмурился.

Леону хотелось помочь Шиле, но спотыкающийся стук сердца Япана говорил ему о том, что шимпанзе близок к панике. Он даже не видел, что она делает. Леон вынужден был слепо сидеть и чувствовать, как она толкает плот вперед.

Шила шумно дышала, борясь с рекой, пытаясь вести их суденышко по прямой. Япана обдало брызгами. Он дернулся, взвизгнул, суетливо завозил руками и ногами, словно собираясь бежать.

Внезапно плот накренился. Кряхтение Шилы сменил булькающий звук, и Леон ощутил, как течение крутит плот. Какое тошнотворное верчение…

Япан неуклюже встал на ноги и резко открыл глаза.

Бурлящая вода, шатающийся плот. Он посмотрел вниз — сучья расползались. Паника овладела им. Леон попытался призвать успокаивающие образы, но их мгновенно унес ветер страха.

Шила старалась догнать плот, но он набирал скорость. Леон устремил взгляд Япана к дальнему берегу — вот и все, что он успел сделать до того, как шимпанзе принялся выть и скакать по плоту в поисках устойчивого места.

Бесполезно. Сучья вырвались из связки, и холодная вода хлынула на палубу. Япан закричал. Он прыгнул, упал, покатился, снова взвился.

Леон отказался от всякой мысли взять контроль на себя. Единственная надежда сейчас — поймать нужный момент. Плот раскололся точно посредине, и его половину сносило влево. Япан шарахнулся от края, и Леон поддержал его в этом, вынудив шимпанзе сделать еще шаг. Два прыжка — и шимпанзе слетел с плота, оказавшись в воде, ближе к тому берегу, на который они переправлялись.

Япан барахтался, обуянный слепой паникой. Леон позволил ему бить руками и ногами, помогая каждому движению. Он умел плавать, а Япан — нет.

Япан продолжал колотить по воде всеми четырьмя конечностями, и это помогало ему большую часть времени держать голову над водой. Он даже немного продвинулся вперед. Леон сконцентрировался на конвульсивных движениях шимпанзе, не обращая внимания на холодную воду, — и тут подоспела Шила.

Она схватила его за загривок и пихнула к берегу. Япан попытался уцепиться за нее, вскарабкаться на нее. Шила ударила его в челюсть. Он задохнулся. Шила потащила самца на сушу.

Япан был оглушен. Это дало Леону возможность ритмично двигать его ногами. Он трудился над этим целеустремленно, среди плеска и бульканья, грудь его вздымалась… и наконец почувствовал под ногами гальку. На каменистый пляж Япан выбрался сам.

Леон позволил шимпанзе вволю поплясать, хлопая себя по бокам, чтобы согреться. Из воды вылезла мокрая, растрепанная Шила, и Япан заключил ее в благодарные объятия.

Хождение было тяжелой работой, а Япан совсем обессилел.

Леон заставлял шимпанзе идти, но теперь им пришлось взбираться по крутому, поросшему мхом ухабистому склону, изрезанному глубокими оврагами. Они спотыкались, брели, карабкались, а иногда и ползли на брюхе. Потом шимпанзе нашли звериные тропы, и это немного помогло им.

Япан часто останавливался, чтобы подобрать еду или просто тупо уставиться в пространство. Размягченные мысли мотыльками порхали в затуманенном разуме, держась на поверхности эмоциональных потоков, пульсирующих собственной жизнью.

Шимпанзе не свойственно заниматься чем-то слишком долго. Они продвигались медленно. Наступила ночь, и они взобрались на деревья, нарвав заодно фруктов.

Япан уснул, а Леон нет. Не смог.

Их жизни сейчас в такой же опасности, как и жизни шимпанзе, но дремлющие разумы, в которых присутствовали они с Келли, всегда жили так. В шимпанзе лес проникал тихим дождем информации, даже когда они спали. Блуждающие звуки сообщали их сознанию об отсутствии угрозы, не прерывая отдыха.

Неуловимые признаки близкой опасности не были известны Леону, так что он принимал каждый шорох, каждое дрожание ветки за звук подкрадывающихся шагов. Наконец сон одолел и его.

На рассвете первое бледное зарево разбудило Леона, и он увидел пристроившуюся рядом с ним змею. Она зеленой веревкой обернулась вокруг наклонившегося сука, готовая к броску. Змея смотрела на него, и Леон напрягся.

Япан очнулся от собственного глубокого сна. Он заметил змею, но не дернулся от испуга, чего боялся Леон.

Долгое мгновение протянулось меж ними, а Япан моргнул лишь раз. Змея застыла совершенно неподвижно, сердце Япана заколотилось быстрее, но он не шевелился. Затем змея развернула кольца и ускользнула. Они как бы заключили безмолвное соглашение. Япан был непривлекательной добычей, зеленая змея невкусная, а шимпанзе достаточно разумны, чтобы не связываться с такими тварями.

Когда Шила проснулась, они спустились к журчащему поблизости ручью, чтобы напиться, собрав по пути листья и раздобыв несколько хрустящих на зубах насекомых. Оба шимпанзе беспечно стряхнули присосавшихся к ним ночью жирных черных земляных пиявок. При виде толстых, раздутых от крови тварей Леона замутило, но Япан снимал их с себя так же небрежно, как Леон завязывал бы шнурки.

Япан пил, и Леон отметил, что шимпанзе не испытывает необходимости умыться. Леон обычно принимал душ дважды в день, перед завтраком и обедом, а вспотев, чувствовал себя больным, но здесь, в этом лохматом теле, ему было вполне уютно. Может, его частое умывание — мероприятие по охране здоровья, как вычесывание шимпанзе? Или исключительно привычка цивилизации? Он смутно помнил, что мальчишкой целые дни проводил в счастливых, потных удовольствиях и не любил ванн и душей. Каким-то образом Япан вернул ему более простое ощущение себя, примирил с «неопрятным» миром.

Ощущение комфорта оказалось недолгим. Выше на холме показались рабуины.

Япан уловил запах, но Леон не имел доступа к той части мозга шимпанзе, которая ведает нюхательно-образными ассоциациями. Он понял только, что что-то встревожило Япана, наморщившего шишковатый нос. А когда же он сам заметил врага, его передернуло.

Массивные задние ноги, стремительно перемещающие хозяев. Короткие передние лапы, оканчивающиеся острыми когтями. Большие головы, состоящие словно из одних зубов, белеющих под узкими, настороженными глазками. Густая бурая шерсть, пушащаяся на тяжелых хвостах, используемых для поддержки равновесия.

Несколько дней назад, с безопасного местечка на высоком дереве, Япан видел, как рабуины на лугу разорвали и сожрали мягкую плоть гигантелопы. Эти шли принюхиваясь, фыркая, рассыпавшись, словно в стрелковой цепи. Их было пятеро. Шила и Япан задрожали. Ветер дул в их сторону, так что они имели шанс отступить незамеченными.

Здесь не росло высоких деревьев, только кусты и молодые побеги. Леон и Шила двинулись вниз и вбок, прошли немного и увидели впереди прогалину. Япан уловил слабый запах других шимпанзе, несущийся со стороны поляны.

Он махнул Келли: Идем. В тот же миг позади них взревел хор. Рабуины учуяли их.

Свистящий вой эхом заметался среди густых кустов. Дальше по склону укрыться и вовсе негде, но в стороне виднеются деревья. Можно залезть на них.

Япан и Шила торопливо пересекли широкую прогалину на всех четырех, но, как выяснилось, бежали они недостаточно быстро. Рычащие рабуины ринулись в траву следом за ними. Леон вприпрыжку понесся к деревьям — и оказался в самом центре стаи шимпанзе.

Обезьян, ошеломленно моргающих, было несколько дюжин. Он бессвязно взвыл, размышляя, как обратился бы к ним Япан.

Ближайший крупный самец повернулся, оскалил зубы, сердито заверещал. Стая подхватила призыв, шимпанзе заухали, принялись хватать палки и камни, швырять их в Япана. Булыжник угодил ему в подбородок, сук — в бедро. Он побежал, Шила неслась в нескольких шагах впереди.

А рабуины уже мчались через поляну. В когтистых лапах они сжимали маленькие острые камни. Хищники выглядели большими и сильными, но замедлили ход при звуках визга и воплей, летящих из леса.

Япан и Шила вырвались на прогалину, шимпанзе бежали за ними. Рабуины застыли на месте.

Шимпанзе увидели рабуинов, но не остановились. Они продолжали с убийственным весельем преследовать Япана и Шилу.

Рабуины словно оцепенели, лишь когти их беспокойно шевелились.

Леон понял, что происходит, и подобрал на бегу палку, хрипло окликнув Шилу. Она оглянулась — и тоже подхватила сук. Япан несся прямо на рабуинов, размахивая своей дубинкой: неуклюжей, сухой, корявой, бесполезной, но выглядящей устрашающе. Леону хотелось казаться авангардом большой «банды».

В поднявшейся туче пыли и общем столпотворении рабуины различили огромный отряд разъяренных шимпанзе, выскочивший из леса. Рабуины развернулись.

Вереща, они на полном ходу помчались к дальней роще.

Япан и Шила бежали за ними из последних сил. Когда Япан добрался до первых деревьев, он обернулся и увидел, что шимпанзе остановились на полдороге, продолжая визгом выражать свое недовольство.

Он сделал знак Шиле: Идем, и они развернулись, снова начав взбираться вверх по холму.

Япан нуждался в еде и отдыхе, чтобы сердце его перестало подпрыгивать при каждом шорохе. Шила и Япан, высоко на дереве, стиснув друг дружку в объятиях, нежно ворчали что-то и поглаживали друг друга.

А Леону было необходимо время, чтобы подумать. Кто держит их тела живыми на станции? Преступнику разумнее всего позволить им остаться здесь, в опасности, Сказав остальному персоналу, что два чудака-туриста пожелали отправиться в действительно долгое погружение.

Его размышления нервировали Япана, так что он отказался от конкретного мышления. Лучше думать абстрактно. А разобраться нужно во многом.

Биотехники, занимающиеся с шимпанзе, гигантелопами и прочими, напортачили с рабуинами. В дикие деньки расцвета биотехнологий позволялось практически все. Вскоре производственные мощности дали возможность ремесленникам от биотехники поглядеть, не могут ли они превратить дальних родственников-приматов, бабуинов, в нечто, подобное человеку. Извращенная цель, по мнению Леона, но правдоподобная. Ученые любят играть с природой.

Рабуинов научили охотиться стаей. Но они не обладали никакими орудиями труда, кроме грубо заостренных камней, иногда используемых для резки мяса, если удавалось завалить добычу.

По прошествии еще нескольких миллионов лет, под суровыми ласками эволюции они, возможно, сравняются разумом с шимпанзе. И кто тогда вымрет?

В данный момент Леона это не слишком заботило. Он по-настоящему разозлился, когда шимпанзе — его родня! — повернули против них, даже при виде рабуинов. Почему?

Он испытывал необходимость разобраться в причинах произошедшего. Социоистории приходится сталкиваться с такими фундаментальными импульсами. Реакция шимпанзе слишком походила на бессчетное число случаев из человеческой истории. Ненавидь Чужака.

Он обязан дать объяснение этой печальной истине.

Шимпанзе передвигаются небольшими группами, не любят посторонних, спариваются в основном с особями из своего ближайшего окружения, насчитывающего несколько дюжин персон. Это означает, что любая проявившаяся генетическая особенность может быстро передаться всем членам стаи путем межродственного скрещивания. Если изменение помогает группе выжить, значит, сохраним его. Все честно.

Но эта особенность должна остаться неразбавленной: Стая особенно ловких метателей камней исчезнет, если присоединится к компании из нескольких сотен шимпанзе. Большее поглотит меньшее. Любой контакт вынудит их спариваться с кем-то, не входившим в первоначальный клан. Брак вне племени — и их генетическое наследие утратит чистоту.

Привести к равновесию генетические особенности малой группы и стабильность большой — вот в чем фокус. У какой-то удачливой стаи могут оказаться счастливые гены, дарованные им природой черты, которые позволят отражать вызовы, бросаемые вечно меняющимся миром. Они выстоят. Но если эти гены никогда не перейдут к другим шимпанзе, что тогда?

Небольшое число неродственных спариваний — и черта проникнет и в другие группы. Она просочится сквозь сито времени, ее унаследуют многие. Она распространится.

Следовательно, действительно полезно поддерживать тлеющую враждебность к чужакам, непосредственное ощущение их «неправильности». Не спаривайся с ними.

Так что маленькие группки держатся за присущие лишь им особенности, и некоторые процветают. Они выживают; большинство погибает. Эволюционные скачки происходят быстрее в малочисленных, изолированных сообществах, практически не контактирующих с другими. Они хранят свое генетическое имущество в одной небольшой корзине — в стае. Лишь иногда они спариваются с представителями другой стаи — зачастую используя насилие.

Цена непомерно высока: строгое предпочтение своего собственного крошечного жребия.

Они ненавидят толпы, незнакомцев, шум. Группы, насчитывающие меньше десятка членов, слишком уязвимы для болезней или хищников; пара потерь, и стая пропала. Чересчур много особей — и преимущества близкородственного спаривания теряются. Они неизменно верны своей группе, легко опознают друг друга в темноте по запаху, даже на больших расстояниях. У них много общих генов, и поэтому альтруизм в стае — обычное явление.

Они чтут героизм — ведь даже если герой погибает, его гены остаются у его родни и переходят к другим.

А если чужак вдруг пройдет проверку на внешность, поведение, запах, ласки — даже тогда культура усилит эффект. Незнакомцы с иным языком, или привычками, или осанкой покажутся отталкивающими. Все, что служит отличительными признаками группы, помогает поддерживать ненависть к другим.

Затем каждый малый генетический ансамбль путем естественного отбора вытеснит ненаследуемые различия — даже случайные, почти не связанные с выживанием… И так развивается культура. Так случилось и с людьми.

Многообразие и разнородность племенных взаимоотношений способствовали генетическому «разбавлению». Они прислушались к древнему зову отчужденного, настороженного племенного строя.

Леон-Япан неуютно поежился. В размышлениях Леона слово «они» означало как людей, так и шимпанзе. Описание подходило и тем и другим.

Вот где скрывался ключ. Люди приспособились к цивилизации, несмотря на их врожденное стремление к племенному обособлению, наследие шимпанзе. Это же чудо!

Но даже чудеса нуждаются в объяснении. Как могла цивилизация сохранять стабильность, опираясь на такие грубые существа, как люди?

Леон никогда раньше не рассматривал этот вопрос в таком ослепительном — и унижающем — свете.

И ответа у него не было.

Они шагали наперекор тупой, глубокой тревоге их шимпанзе.

Япан учуял какой-то запах, и взгляд его заметался по сторонам. С помощью полного набора успокаивающих мыслей и ловких трюков, которым он научился, Леон заставлял своего шимпанзе продолжать идти.

У Келли проблем было больше. Самке шимпанзе не нравилось взбираться на высокие, крутые склоны оврагов, пересекающих путь к горному хребту. Колючие кусты создавали преграду, и на то, чтобы их обогнуть, уходило много времени. На этой высоте фрукты встречались редко.

Плечи и руки Япана постоянно ныли. Шимпанзе передвигались на всех четырех, потому что их необычайно сильные конечности принимали на себя значительную часть массы тела. Умение передвигаться и по деревьям, и по земле приводит к тому, что не удается довести до совершенства ни того, ни другого. Шила и Япан кряхтели и хныкали от боли, гложущей их ступни, колени, кисти, плечи. Шимпанзе никогда не были хорошими путешественниками.

Они позволяли своим шимпанзе часто останавливаться, рвать листья, пить воду из дупл — будничные, простые действия. Но шимпанзе все равно продолжали испуганно принюхиваться.

Запах, волнующий их обоих, стал сильнее, тревожнее.

Шила пошла вперед и первой оказалась на гребне. Далеко внизу, в долине, они различили строгие прямоугольники Экскурсионной станции. С крыши здания поднялся флаер и полетел вдоль ущелья. Он не представлял для них опасности.

Леон вспомнил, как сто лет назад сидел на веранде с бокалом в руке, и Келли сказала: «Если бы ты остался в Хельсинки, ты мог бы быть уже мертв». И вот — он не остался в Хельсинки…

Они начали спускаться по обрывистому склону. Глаза их шимпанзе дергались при каждом неожиданном движении. Прохладный ветерок шебуршал в чахлой листве низких кустиков и искривленных деревьев. Некоторые, опаленные и расколотые молнией, напоминали ощипанных птиц. Здесь сражались друг с другом воздушные массы, поднявшиеся из низины и принадлежащие высокогорью, здесь шло свирепое столкновение давлений. Этот скалистый хребет совсем не походил на уютный лес шимпанзе. А люди торопили их.

Идущая впереди Шила остановилась.

Из укрытия беззвучно поднялись пятеро рабуинов, образовав перед ними аккуратный полукруг.

Леон не мог сказать, была ли это та же стая, что и раньше. Если так, значит, они весьма искусные охотники, способные все время помнить о намеченной добыче и стремиться за ней. Они специально поджидали впереди, там, где нет деревьев, на которые шимпанзе могли бы залезть.

Рабуины в зловещей тишине шагнули вперед, лишь когти их тихонько пощелкивали.

Леон окликнул Шилу и принялся шуметь: выть, вопить, размахивать руками, трясти кулаками и вообще всячески рисоваться. Пусть Япан действует, а он пока подумает.

Отряд рабуинов наверняка способен расправиться с двумя оторванными от стаи шимпанзе. Чтобы выжить, им нужно удивить рабуинов, напугать их.

Он огляделся. Швыряние камней тут не сработает. С весьма смутным представлением о том, что он собирается делать, Леон осторожно двинулся влево, к расщепленному молнией деревцу.

Шила увидела, куда направляется Леон, и в несколько прыжков оказалась там первой. Япан подобрал два камня и метнул их в ближайшего рабуина. Один попал тому в бок, но большого вреда не причинил.

Рабуины рысцой начали окружать их. Они переговаривались друг с другом свистящим шипением.

Шила вскочила на иссохший ствол. Тот хрустнул. Она рванула вверх надломленный сук, и Леон понял, что она замышляет. Шимпанзе покачивала дубинкой размером почти с себя.

Самый крупный рабуин заворчал, и все они переглянулись.

А потом рабуины бросились в атаку.

Ближайший кинулся на Шилу. Она ткнула его в плечо тупым концом сука, и рабуин взвизгнул.

Леон ухватился за расколотый ствол, но вывернуть его не смог. Позади раздался еще один визг, и высоким, испуганным голосом заверещала Шила.

Шимпанзе криком ослабляют нервное напряжение, Леон знал это, но он чувствовал в тоне самки страх и отчаяние и понимал, что они исходят и от Келли тоже.

Он внимательно выбрал обломок поменьше. Обеими руками дернул его, используя свою массу и развитые плечевые мускулы, и деревяшка с треском поддалась.

Копья. Вот единственный способ избежать когтей рабуинов. Шимпанзе не пользуются таким продвинутым оружием. Учительница-эволюция еще не добралась до этого урока.

Рабуины уже окружили их. Япан и Шила стояли спина к спине. Едва Леон выбрал позицию, как на него бросился большой темношкурый рабуин.

Они тоже пока понятия не имели о копье. Рабуин наткнулся на острие, отпрянул. Испуганно заревел. Япан обмочился от страха, но Леон сумел удержать его под контролем.

Рабуин попятился, скуля. Он развернулся, чтобы бежать, и остановился, едва занеся ногу. Долгую секунду рабуин колебался — и вновь повернулся к Леону.

Он затрусил вперед, вновь обретя уверенность. Остальные рабуины наблюдали за своим собратом. Он подошел к тому же стволу, которым воспользовался Леон, и одним рывком отодрал длинный узкий кусок. Затем рабуин направился к Леону, остановился, держа копье в одной вытянутой вперед лапе. Он смотрел на Леона, вскинув крупную голову, стоя вполоборота к нему и выставив одну ногу.

Потрясенный Леон узнал фехтовальную стойку. Стойку Рубена. В этом рабуине сидел Рубен.

Все обрело смысл. Такая смерть шимпанзе будет выглядеть совершенно естественно. Рубен сможет сказать, что разрабатывал погружение в рабуинов как новое коммерческое предложение, используя то же оборудование, которое обеспечивает прогулки в теле шимпанзе.

Рубен осторожно шагнул вперед, сжимая теперь длинное копье двумя когтистыми лапами. Кончик оружия вращался по кругу, двигаясь резкими толчками: лапы слишком неуклюжи в сравнении с руками шимпанзе. Но рабуин был сильнее.

Он напал, сделав ложный выпад, потом ударил. Леон едва увернулся, отбив атаку своей палкой. Рубен быстро отступил и набросился на Леона слева. Выпад, финт, выпад, финт. Леон отбивался.

Их деревянные мечи стучали друг о друга, и Леон надеялся, что его оружие не сломается. Рубен отлично управлял своим рабуином. Он больше не пытался бежать, как давеча.

Леон полностью погрузился в парирование ударов Рубена. Ему нужно что-то придумать, или превосходящий его по силе рабуин наверняка победит. Леон пятился, отводя Рубена от Шилы. Остальные рабуины держали ее в окружении, но не атаковали. Все их внимание было приковано к двум сражающимся фигурам.

Леон вел Рубена к скалистому выступу. Рабуин с трудом удерживал копье прямо, ему приходилось то и дело смотреть вниз, на свои лапы. Следовательно, он обращал меньше внимания на то, куда ставил копыта. Леон бил, колол и продолжал двигаться, вынуждая рабуина шагать за ним. Один раз большое копыто застряло между камней, но хищник быстро восстановил равновесие.

Леон взял еще левее. Рабуин кинулся следом. Копыто подвернулось, и рабуин споткнулся. Леон был тут как тут. Он ударил, когда рабуин глядел вниз, переставляя ноги в поисках точки опоры. Острие копья Леона уткнулось в мягкую плоть.

Он поднажал. Остальные рабуины испустили стон.

Фыркая от гнева, рабуин попытался освободиться. Леон заставил Япана шагнуть вперед и вогнать копье глубже. Существо хрипло взвыло. Япан сделал еще шаг. Из раны брызнула кровь, окропив пыль. Колени рабуина подогнулись, и он растянулся на земле.

Леон кинул взгляд через плечо. Остальные хищники приступили к действиям. Шила отбивалась от троих, вопя так громко, что это пугало даже его. Она уже ранила одного врага. Кровь струилась по бурой шкуре рабуина.

Остальные прекратили атаковать. Они кружили, рычали, топали, но не приближались. Они пребывали в замешательстве. И кое-чему научились. Леон видел, как, поглядывая по сторонам своими юркими блесящими глазами, хищники оценивают ситуацию — новый поворот в вечной войне.

Шила шагнула в сторону и ткнула своей деревяшкой ближайшего рабуина. Он с рычанием бросился на нее, и она ударила снова, пронзив его шкуру. Хищник взвизгнул, развернулся — и кинулся наутек.

Первый послужил примером другим. Они рысцой помчались прочь, оставив своего товарища истекать кровью. Умирающий тупо следил за алой струйкой. Затуманенные глаза вспыхнули — и Рубен исчез. Животное тяжело осело.

Леон с ожесточением подхватил камень и обрушил его на череп поверженного противника. Это была грязная работа, и он забился поглубже в разум Япана, давая выход темной, чадящей ярости шимпанзе.

Потом Леон нагнулся и осмотрел мозг рабуина. Тонкая серебристая сетка поблескивала в губчатой, изборожденной извилинами бугристой массе. Схема погружения.

Он с отвращением отвернулся и только теперь увидел, что Шила ранена.

Станция венчала собой высокий неровный холм. Глубокие буераки придавали склону вид усталого, морщинистого лица. У подножия теснились заросли жестких, точно проволочных кустов.

Япан, пыхтя, прокладывал себе путь по этой разъеденной эрозией земле. Ночь виделась шимпанзе зловещей вереницей мерцающих бледно-зеленых и голубоватых теней. Этот холм был только частицей бесконечной гряды, но зрение шимпанзе не приспособлено для дальних горизонтов. Шимпанзе живут в весьма ограниченном мире.

Впереди ясно виднелась сияющая белизной стена станции. Массивная, пятиметровая. И, как он помнил из своих путешествий по этому месту, утыканная поверху битым стеклом.

За его спиной охала взбирающаяся по холму Шила. Из-за раны в боку походка ее стала неуклюжей, лицо искажала гримаса боли. Но она отказалась укрыться внизу. Они оба были близки к изнеможению, а их шимпанзе упрямились, несмотря на две остановки с фруктами, личинками и отдыхом.

При помощи своего скудного словаря, мимики и каракулей в грязи они «обсудили» имеющиеся возможности. Пара шимпанзе здесь очень уязвима. Нельзя ожидать, что им повезет так же, как с рабуинами, ведь они устали и находятся на чужой территории.

Лучшее время подобраться к станции — ночь. Кто бы ни подстроил все это, он не будет ждать вечно. Вчера они дважды прятались от флаеров. Так заманчиво было бы отдохнуть денек, но дурное предчувствие толкало Леона вперед.

Он полз по холму, опасаясь электронных ловушек-растяжек. О такой технике он не знал ничего. Что ж, придется быть настороже, сторониться очевидного и надеяться, что охрана станции не рассчитана на разумных нарушителей границ. В тусклом свете острое зрение шимпанзе ясно различало предметы вблизи, но Леон не находил ничего подозрительного.

Он наметил местечко, прикрытое тенью деревьев. Ковыляющая позади Шила дышала часто и неровно. Леон посмотрел вверх — стена казалась громадной. Невозможно…

Он медленно огляделся. Ни малейших признаков какого-либо движения. Для Япана место это пахло необычно, как-то не так. Возможно, животные держатся подальше от чужих построек. Хорошо: значит, охрана внутри не слишком бдительна.

Стена гладкая, бетонная. Поверху тянется широкий выступ — взбираться будет еще труднее.

Шила указала на деревья, растущие возле стены. Пеньки рядом говорили о том, что строители не забыли о животных, способных перепрыгнуть преграду, оттолкнувшись от ветвей. Но некоторые из оставшихся деревьев были достаточно высоки, их ветви не доходили до стены всего несколько метров.

Смогут ли шимпанзе преодолеть это расстояние? Маловероятно, особенно с учетом усталости. Шила показала на него, потом на себя, потом свела руки и покачала ими. Сумеют ли они раскачаться и перемахнуть через стену?

Он вгляделся в ее лицо. Архитектор не предвидел, что два шимпанзе сговорятся. Леон покосился на верхний бетонный край. Слишком высоко, чтобы залезть, даже если Шила встанет ему на плечи.

Да, — знаком согласился он.

Несколько секунд спустя ее руки сжимали его лодыжки, готовясь отправить Япана в полет, и тут Леона охватило сомнение.

Япан не возражал против такой гимнастики, напротив, он был безмерно рад вновь оказаться на дереве. Но разум Леона кричал ему, что он физически не сумеет осуществить план. Природные таланты шимпанзе конфликтовали с человеческой предосторожностью.

К счастью, на потворство сомнениям в себе у него не оставалось времени. Шила спихнула его с ветки. Леон упал, удерживаемый лишь ее руками.

Ее гибкие ступни надежно обвили толстый сук, и Шила начала раскачивать его, как груз на веревке, взад и вперед, увеличивая амплитуду. Взад, вперед, вверх, вниз, создавая в его голове центробежное давление. Для Япана в этом не было ничего необычного. А мир Леона кружился колесом, совершая леденящие сердце витки.

Мелкие ветки хлестали его, он опасался за нос, но потом забыл о нем, поскольку голова взлетела на уровень края стены.

Окаймляющий стену бетонный выступ закруглялся внутрь, чтобы ни один крюк не мог зацепиться за него.

Леон откачнулся назад, голова нырнула к земле и вновь оказалась среди нижних ветвей, царапающих лицо.

В следующий раз он взлетел выше. Повсюду на кромке стены густо поблескивало битое стекло. Весьма профессионально.

Он едва успел осознать все это, когда Шила отпустила его.

Он взмыл по дуге, раскинув руки, и в последний момент ухватился за выступ. Если бы край в защитных целях не выдавался вперед, он промахнулся бы.

Тело врезалось в стену. Ноги заскребли по бетону в поисках опоры. Пальцы зацепились за что-то. Он подтянулся, мускулы напряглись… Никогда раньше Леон не понимал, насколько сильным может быть шимпанзе. Ни один человек не способен на такое.

Он вскарабкался наверх, порезав руку и ляжку. Найти место, куда можно поставить ноги, оказалось трудным делом.

Волна ликования окатила его. Он помахал Шиле, невидимой в листве.

С этого момента все зависело только от него. Леон вдруг сообразил, что они, связав лианы, могли бы соорудить некое подобие каната. Тогда он втащил бы ее сюда. Хорошая идея, но пришла слишком поздно.

Промедление бессмысленно. Здание едва виднелось за деревьями, в нескольких окнах горел свет. Полная тишина. Надо подождать, пока не перевалит за полночь. Часов у него, естественно, не было, но Япан нутром чуял нужное время.

Он посмотрел вниз. Возле его ноги сверкнула вмурованная в бетон колючая проволока. Леон осторожно переступил блестящие нити. Среди острых осколков нашлось место, чтобы стоять. Дерево заслоняло обзор, и он мало что видел под собой в тусклом свете, исходящем от станции. Ну, по крайней мере, это означает, что и они не увидят его.

Спрыгнуть? Слишком высоко. Прикрывающее его дерево близко, но в темноте не различить его ветвей.

Леон стоял и думал, но на ум ничего не приходило. А Шила осталась позади, и ему ненавистна была мысль оставлять ее там, где, быть может, таилась неведомая опасность.

Он размышлял как человек, забыв, что обладает способностями шимпанзе.

Давай. Он прыгнул. Сучья затрещали, и он тяжело плюхнулся в море теней. Ветки хлестнули по лицу. Он заметил что-то темное справа от себя, поджал ноги, кувыркнулся, вытянул руки — и ухватился за сук. Пальцы легко сомкнулись вокруг него, и он понял, что опора слишком тонка, слишком тонка…

Ветка надломилась. Раздался хруст, громом отдавшийся в его ушах. Он упал вместе с веткой, ударился спиной обо что-то твердое и покатился, стараясь зацепиться за что-нибудь. Наконец он поймал толстый сук и закачался на нем, боясь даже дышать.

Шелестели листья, колыхались ветки. И все.

Он находился где-то на середине дерева. Ломота пустила побеги в суставах, крохотные галактики боли кружились в них.

Леон расслабился и позволил Япану взять на себя спуск. Своим падением он наделал слишком много шума, но никто не бежал к нему по широкой лужайке между стеной и громадой станции.

Он подумал о Шиле и пожалел, что нет способа дать ей знать о том, что он уже внутри. Размышляя о ней, Леон прикидывал на глазок расстояние до ближайших деревьев, запоминая их расположение, чтобы найти дорогу назад, если придется спасать свою жизнь бегством.

Что теперь? Плана у него не было. Зато имелась масса подозрений.

Леон мягко подтолкнул Япана — нервничающего, усталого, едва контролируемого — к растущим треугольником кустам. Разум Япана походил на грозовые небеса, расколотые зигзагами молний. Ни одной четкой мысли; одни узлы эмоций, формирующиеся и вспыхивающие вокруг зыбких ядрышек страха. Леон терпеливо призывал успокаивающие образы, заставляя Япана дышать медленнее, и чуть не пропустил шорох.

Когти скребли по мощеной тропинке. Кто-то быстро бежал.

Они показались из-за треугольного мыса кустов. Бугрящиеся мускулы, лоснящаяся кожа, мощные короткие ноги, стремительно сокращающие расстояние. Их обучали искать и убивать бесшумно, без предупреждения.

Для Япана они выглядели чудовищами, чуждыми, пугающими. Шимпанзе в панике пятился от двух несущихся к нему снарядов из мышц и костей. Безумные глаза и оскаленные пасти, приоткрывающие черные десны и белые зубы.

И тут Леон ощутил, как в Япане что-то зашевелилось. Примитивный, инстинктивный отклик остановил отступление, напружинил тело. Нет времени бежать — дерись.

Япан занял позицию. Эти двое могут добраться до его рук, так что он завел их за спину и согнулся, пряча лицо.

Япан уже сталкивался со стаями четвероногих охотников, это сохранилось — в его ли памяти, или в памяти предков, но он интуитивно знал, что они или виснут на вскинутых руках жертвы, или стараются вцепиться в горло. Псы хотят завалить его, перегрызть яремную вену, растерзать в клочья в первые, жизненно важные секунды, пока жертва еще не оправилась от потрясения.

Бегущие плечом к плечу связки упругих мышц собрались, вскинули крупные головы — и прыгнули.

В воздухе они беззащитны. Япан это знал. И раскрылся.

Он вскинул руки — и схватил псов за передние лапы.

А сам упал назад, крепко стискивая лапы врагов почти под самыми челюстями. Квазипсы по инерции пролетели над его головой; Япан кувыркнулся.

Он покатился на спину, сильно дернул. Внезапный толчок бросил псов вперед. Япан так удачно ухватил их, что они не могли повернуть голову.

Прыжок, захват, стремительный разворот, рывок — все слилось в единый водоворот, подвесивший псов над катящимся кубарем Япаном. Он ощутил, как лапы собак сломались, и отпустил их. С болезненным визгом они пролетели над ним.

Пригнув голову, Япан завершил кувырок и одним прыжком оказался на ногах. Он услышал громкий шлепок и клацанье захлопнувшихся челюстей. Это псы ударились о землю, сломанные лапы не держали их.

Япан, свистяще дыша, бросился за ними. Собаки пытались подняться, развернуться на подкашивающихся лапах мордами к добыче. По-прежнему никакого лая, лишь слабое поскуливание, приглушенное рычание. Один квазипес ожесточенно и внятно выругался. Другой выл:

— Уууублюююдок… уууублюююдок…

Звери возвращаются в свою безбрежную, скорбную ночь.

Япан высоко подпрыгнул и обрушился на обоих. Его ступни вдавили их шеи в землю, и он почувствовал, что кость поддается. Еще до того, как шимпанзе отступил, чтобы посмотреть на результат, он знал, что псы мертвы.

Кровь Япана бурлила от радости. Леон никогда не чувствовал такого покалывающего трепета, даже при первом погружении, когда Япан убил Чужака. Победа над этими врагами с клыками и когтями, набросившимися в ночи, была абсолютным, воспламеняющим удовольствием.

Леон ничего не сделал. Победа целиком принадлежала Япану.

Долгий миг Леон наслаждался этим жаром в ночной прохладе, чувствуя дрожь экстаза.

Наконец здравый смысл вернулся к нему. Есть и другие сторожевые псы. С этими Япану повезло. Такая удача дважды не выпадает.

Трупы квазипсов легко увидеть на лужайке. Они привлекут внимание.

Япану не хотелось прикасаться к ним. Их кишки опустели, и вонь пронзала воздух. Когда он затащил их в кусты, на траве остались пятна.

Время, время. Кто-нибудь хватится псов, пойдет посмотреть, что случилось.

Победа все еще вдохновляла Япана. Леон воспользовался этим, чтобы заставить шимпанзе трусцой пересечь широкую лужайку, держась в тени. Энергия пульсировала в венах Япана. Леон знал, что это лишь временная радость, наложившаяся на глубокую усталость. Когда она иссякнет, Япан станет вялым, им будет трудно управлять.

Он то и дело останавливался, озирался и запоминал ориентиры. Возможно, придется возвращаться этой дорогой бегом.

Сейчас поздно, большая часть станции темна. Впрочем, в технической зоне группа окон сияет невероятно насыщенным, на взгляд Япана, странным, жгучим светом.

Он вприпрыжку подбежал к этим окнам и распластался по стене. Очень помогало то, что Япана гипнотизировала и восхищала эта цитадель богоподобных людей. Движимый собственным любопытством, Япан заглянул в окно. Под ослепительным светом раскинулась просторная приемная, Леон узнал ее. Здесь тысячу лет назад он вместе с другими ярко одетыми туристами дожидался начала очередного похода.

Леон дал любопытству шимпанзе повести его в сторону, туда, где должна была находиться дверь, ведущая в длинный коридор. Дверь, к удивлению Леона, легко открылась. Япан заскользил по гладким плиткам пола, недоуменно изучая фосфоресцирующую роспись потолка и стен, испускающую успокаивающее бледное сияние.

Дверь в кабинет была распахнута. Леон заставил Япана присесть на корточки и сунуть голову в проем. Никого. Пустой шикарный кабинет с книжными полками, парящими под сводчатым потолком. Леон помнил, как сидел здесь, обсуждая процесс погружения. Значит, отсеки всего несколькими дверями дальше…

По кафелю заскрипели ботинки, и он резко обернулся.

За его спиной стоял, наставив на него оружие, главспец Рубен. В холодном свете лицо человека выглядело странным, загадочно костлявым.

Леон ощутил в Япане прилив благоговения и позволил ему толкнуть тихо воркующего шимпанзе вперед. Япан чувствовал почтение, не страх.

Леон удивился, почему Рубен ничего не сказал, но тут же сообразил, что он, конечно же, не смог бы ответить.

Рубен напрягся, повел стволом своего уродливого оружия. Раздался щелчок. Япан вскинул руки в традиционном приветствии шимпанзе, и Рубен выстрелил.

Толчок развернул Япана. Он упал, растянулся на полу.

Рот Рубена насмешливо скривился.

— Умный профессор, а? Не учел сигнализации на дверях?

Боль в боку была ошеломляюще острой. Леон оседлал страдание и копил в Япане злость, помогая ей возрасти. Япан ощупал свой бок, и его рука стала липкой; ноздри шимпанзе щекотал запах, похожий на запах нагретого металла.

Рубен обогнул его, покачивая оружием.

— Ты убил меня, слабый жалкий остолоп. И уничтожил отличное экспериментальное животное. Теперь я должен решить, что мне с тобой делать.

Леон подбросил в костер гнева Япана собственную ярость. Упругие бицепсы на его плечах напряглись. Резкая боль пронзила бок. Япан застонал и перекатился, прижимая одну руку к ране.

Леон держал голову так, чтобы Япан не видел крови, бегущей сейчас по его ногам. Энергия покидала тело шимпанзе. Неодолимая слабость просачивалась в плоть.

Уши шимпанзе дернулись на звук шагов Рубена. Еще один мучительный поворот: на этот раз он подтянул ноги к груди.

— Полагаю, есть только одно решение…

И снова этот щелчок.

Да, сейчас. Пусть прольется гнев.

Япан оттолкнулся руками и поджал под себя ноги. Вставать нет времени. Япан прыгнул на Рубена.

Свинцовая пуля просвистела рядом с его головой. Затем шимпанзе врезался в бедро Рубена и отбросил человека к стене. Запах человека был кисло-соленым.

Леон утратил всякий контроль. Япан оторвал Рубена от стены и внезапно изо всех сил ударил его кулаками.

Рубен попытался заслониться. Япан оттолкнул слабые человеческие руки с такой легкостью, точно смахнул паутину. Жалкая попытка Рубена обороняться ни к чему не привела.

Япан налетел на Рубена и врезался мощным плечом человеку в грудь. Упавшее оружие лязгнуло о кафель.

Япан всей своей массой обрушивался на человеческое тело снова и снова.

Сила, власть, радость.

Кости хрустнули. Голова Рубена откинулась назад, ударилась о стену и безвольно поникла.

Япан отступил, и Рубен сполз на пол.

Радость.

Где-то на краю поля зрения роились бело-голубые мухи.

Надо двигаться. Это все, что Леон сумел протиснуть сквозь завесу эмоций, окутавшую разум шимпанзе.

Коридор закачался. Япан шел, пошатываясь, то и дело припадая к стене.

Дальше, дальше, больно шагать. Две двери, три. Здесь? Заперто. Следующая дверь. Мир отчего-то замедлил свой бег.

Дверь отворилась. Он узнал вестибюль. Япан наткнулся на стул и чуть не упал. Леон заставил легкие работать интенсивнее. В глазах слегка прояснилось, подкравшаяся тьма отступила, но бело-голубые мухи остались, они порхали нетерпеливо, и рой стал гуще.

Он дернул дальнюю дверь. Закрыто. Леон призвал все, что он мог призвать в Япане. Сила, власть, радость. Япан всадил плечо в створку. Та выдержала. Снова. И снова. Острая боль — и дверь распахнулась.

Правильно, сюда. Отсек погружения. Япан брел вдоль ряда камер, между контрольных панелей. Прогулка заняла целую вечность. Леон концентрировался на каждом шаге, на поднимании и опускании каждой ноги. Поле зрения Япана сужалось, голова, казалось, утопает в размягчившихся плечах.

Здесь. Его камера.

Он нащупал замки. Неумело отщелкнул их.

Тут лежал Леон Маттик, спокойный, с закрытыми глазами.

Аварийное управление, да. Его знакомили с ним на инструктаже.

Он пошарил по полированной стальной поверхности и нашел панель сбоку. Япан тупо уставился на ничего не значащие для него надписи, да и сам Леон читал с трудом. Буквы прыгали и сливались.

Он отыскал несколько кнопок и автоматическое регулирование. Пальцы Япана казались толстыми, неловкими. Потребовалось три попытки, чтобы запустить программу оживления. Огоньки на панели из зеленых стали янтарными.

Вдруг Япан сел на каменный пол. Теперь бело-голубые мухи гудели повсюду, они вились вокруг его головы, они хотели ужалить его. Он втянул прохладный сухой воздух, бесплотный, не помогающий…

А потом, без всякого перехода, он уже смотрел в потолок. Лежа на спине. Лампы наверху потемнели, угасая. Потом они выключились.

Веки Леона распахнулись.

Программа восстановления все еще продолжала электростимуляцию мышц. Что ж, пусть прыгают, покалывают, зудят, пока он думает. Чувствует он себя хорошо. Даже не голоден, как обычно после погружения. Долго он пробыл на лоне дикой природы? По меньшей мере пять дней.

Леон сел. В аппаратной — никого. Очевидно, Рубен получил какой-то беззвучный сигнал тревоги, больше никого не взбудораживший. Это тоже указывает на то, что группа заговорщиков весьма мала — вероятно, в ней состоял только главспец.

Леон выбрался из своей камеры, трясясь как в ознобе. Чтобы освободиться, пришлось отцепить несколько питательных трубок и датчиков, но это оказалось проще простого.

Япан. Большое тело загромождало проход. Он опустился на колени и нащупал пульс. Слабый, прерывистый.

Но сначала — Келли. Ее камера стояла рядом с его, и Леон начал воскрешение. Жена выглядела отлично.

Рубен, должно быть, подсоединил к системе какой-то блок, чтобы никто из персонала по виду панели не понял, что тут что-то не так. Легенда проста — пара пожелала пережить по-настоящему долгое погружение. Рубен предупреждал их, но нет, они настояли… Вполне правдоподобно.

Веки Келли затрепетали. Он поцеловал ее. Она охнула.

Леон сделал знак шимпанзе: Тихо, и вернулся к Япану.

Кровь продолжала течь. Леон удивился, обнаружив, что уже не чувствует ее сильного пряного запаха. Как много потеряли люди!

Он стянул с себя рубашку и скрутил грубый жгут. По крайней мере, дышит Япан ровно. Келли уже готова была вылезти, и он помог ей отсоединить провода.

— Я пряталась на дереве, и вдруг — бац! — воскликнула она. — Какое облегчение. Как ты…

— Идем, — сказал он.

Когда они покинули комнату, Келли спросила:

— Кому мы можем доверять? Кто бы ни сделал это… — Она осеклась, увидев Рубена. — Ох.

Отчего-то выражение ее лица заставило Леона рассмеяться. Удивлялась его жена очень редко.

— Ты?

— Япан.

— Я никогда бы не поверила, что шимпанзе способен, способен…

— Сомневаюсь, что кто-нибудь так долго пребывал в погружении. Да еще и в таких стрессовых условиях. Вот и… ну… всплыло.

Он подобрал оружие Рубена и осмотрел механизм. Обычный пистолет с глушителем. Рубен не хотел разбудить всю станцию. Факт этот был многообещающим. Здесь наверняка есть люди, которые придут им на помощь. Он зашагал к зданию, где обитал персонал станции.

— Подожди, так что насчет Рубена?

— Я собираюсь разбудить врача.

Так они и сделали, но сперва Леон отвел доктора в аппаратную осмотреть Япана. Несколько стежков, бинты, уколы — и доктор сказал, что Япан поправится. Только после этого Леон показал ему тело человека.

Врач рассердился. Но у Леона была пушка. Все, что ему пришлось сделать, — это продемонстрировать оружие. Он ничего не сказал, просто повел пистолетом. Разговаривать не хотелось, и он сомневался, что когда-нибудь ему снова понравится болтать языком. Когда молчишь, лучше сосредоточиваешься, проникаешь в суть вещей. Погружаешься.

И в любом случае Рубен уже какое-то время был мертв.

Япан проделал отличную работу. Доктор лишь головой качал, разглядывая страшные повреждения.

Келли все время как-то странно на него посматривала. Леон не догадывался почему, пока не осознал, что ему и в голову не пришло вначале помочь Рубену. Япан был им, и это чувство он не мог объяснить.

Но он мгновенно понял Келли, захотевшую пойти к стене станции и позвать Шилу. И они вывели ее из дикой тьмы.

Год спустя, когда промышленный заговор был разоблачен и десятки людей предстали перед судом, они вернулись на Экскурсионную станцию.

Леон соскучился по валянию на солнце после года, проведенного перед глазками новостных телекамер и среди адвокатов. Келли устала не меньше его.

Но оба они немедленно записались на погружение и проводили в джунглях много часов. Япан и Шила приветствовали их возвращение чем-то похожим на радость.

Каждый год они будут возвращаться и жить в сознаниях шимпанзе. Каждый год они будут уезжать, успокоившись, можно даже сказать — наполнившись.

Анализ социоистории, сделанный Леоном, произвел настоящий переворот. В нем вся цивилизация моделировалась как «комплексная система адаптации». Базисом этих сложнейших уравнений стали условия, учитывающие первобытные мотивации группового поведения, конфликтующего с индивидуальными стремлениями, сформированными дикой природой тысячи веков назад. Теория была точной, разветвленной и оригинальной; труд Леона произвел сенсацию в социальных науках, которые наконец стали подчиняться количественному анализу.

Через пятнадцать лет его работа получила Нобелевскую премию и два и три десятых миллиона ново-долларов.

Леон и Келли много тратили на путешествия, особенно в Африку.

Давая интервью, Леон никогда не говорил о долгом переселении, через которое прошли они с Келли. И все же в своих технических документах и на публичных выступлениях он приводил шимпанзе в качестве примера умения приспосабливаться к сложным обстоятельствам. При этих словах на губах его расползалась долгая, медленная улыбка, глаза загадочно поблескивали, но дальше тему он уже не обсуждал.

«On the Orion Line» by Stephen Baxter. Copyright © 2000 by Dell Magazines. First appeared in Asimov's Science Fiction, October/November 2000. Reprinted by permission of the author.

«Immersion» by Gregory Benford. Copyright © 1996 by Abbenford Associates. First published in Science Fiction Age, March 1996. Reprinted by permission of the author.

«Mount Olympus» by Ben Bova. Copyright © 1999 by Dell Magazines. First appeared in Analog, February 1999.

«An Ever-Reddening Glow» by David Brin. Copyright © 1996 by David Brin. First appeared in Analog, February 1996.

«Understand» by Ted Chiang. Copyright © 1991 by Ted Chiang. First appeared in Asimov's Science Fiction, August 1991.

«The Hammer of God» by Arthur C. Clarke. Copyright © 1992 by Arthur C. Clarke. First published in Time, Fall 1992. Reprinted by permission of Scovil Chichak Galen, Inc.

«Reasons to Be Cheerful» by Greg Egan. Copyright © 1997 by Greg Egan. First appeared in Interzone 118, April 1997.

«Think like a Dinosaur» by James Patrick Kelly. Copyright: © 1995 by James Patrick Kelly. First appeared in Asimov's Science Fiction, June 1995.

«The Mendelian Lamp Case» by Paul Levinson. Copyright © 1997 by Paul Levinson. First appeared in Analog, April 1997.

«Gene Wars» by Paul J. McAuley. Copyright © 1991 by Paul J.. McAuley. First appeared in Interzone 48, June 1991.

«Into the Miranda Rift» by G. David Nordley. Copyright © 1993 by G. David Nordley. First published in Analog, July 1993.

«Hatching the Phoenix» by Frederik Pohl. Copyright © 1999 by Frederik Pohl. First published in Amazing Stories, Fall 1999-Winter 2000.

«Arthur Sternbach Brings the Curveball to Mars» by Kim Stanley Robinson. Copyright © 1999 by Kim Stanley Robinson. First appeared in Asimov's Science Fiction, August 1999.

«The Lady Vanishes» by Charles Sheffield. Copyright © 1996 by Charles Sheffield. First published in Science Fiction Age, November 1996. Reprinted by permission of the author.

«The Good Rat» by Allen Steele. Copyright © 1995 by Allen Steele. First appeared in Analog, Mid-December 1995.

«Bicycle Repairman» by Bruce Sterling. Copyright © 1996 by Bruce Sterling. First published in Intersections: The Sycamore Hill Anthology, edited by John Kessel, Mark L. Van Name, and Richard Butner. Reprinted by permission of the author.

«Griffin's Egg» by Michael Swanwick. Copyright © 1991 by Michael Swan-wick. First appeared as a Legend Novella in hardcover.

«Fast Times at Fairmont High» by Vernor Vinge. Copyright © 2001 by Vernor Vinge. First appeared in The Collected Stories of Vernor Vinge.

«A Niche» by Peter Watts. Copyright © 1994 by Peter Watts. First appeared in Tesseracts 3.

«Kinds of Strangers» by Sarah Zettel. Copyright © 1999 by Sarah Zettel. First appeared in Analog, October 1999.

Пол Макоули. ГЕННЫЕ ВОЙНЫ. Пер. Е. Королевой

Ким Стэнли Робинсон. КРУЧЕНЫЙ МЯЧ НА МАРСЕ. Пер. П. Киктенко

Стивен Бакстер. НА ЛИНИИ ОРИОНА. Пер. Г. Соловьевой

Артур Кларк. МОЛОТ ГОСПОДЕНЬ.Пер. О. Ратниковой

Джеймс Патрик Колли. ДУМАТЬ, КАК ДИНОЗАВР. Пер. Е. Королевой

Бен Бона. ОЛИМП. Пер. О. Ратниковой

Чарлз Шеффилд. ЛЕДИ ИСЧЕЗАЕТ. Пер. А. Кабалкина

Брюс Стерлинг. ВЕЛОСИПЕДНЫЙ МАСТЕР. Пер. А. Кабалкина

Дэвид Брин. КРАСНЫЙ СВЕТ. Пер. К. Королева

Дэвид Нордли. В ПЕЩЕРАХ МИРАНДЫ. Пер. О. Ратниковой

Грег Иган. ПРИЧИНЫ ДЛЯ СЧАСТЬЯ. Пер. О. Ратниковой

Майкл Суэнвик. ЯЙЦО ГРИФОНА. Пер. Г. Соловьевой

Питер Уоттс. НИША. Пер. Г. Соловьевой

Тед Чан. ПОНИМАНИЕ. Пер. В. Двининой

Вернор Виндж. ГОРЯЧАЯ ПОРА В ФАЙРМОНТ- КОЛЛЕДЖЕ. Пер. Г. Соловьевой

Пол Левинсон. ДЕЛО О МЕНДЕЛЕВСКОЙ ЛАМПЕ. Пер. А. Новикова

Сара Зеттел. ЧУЖАКИ. Пер. А. Новикова

Аллеи Стил. ХОРОШАЯ КРЫСА. Пер. В. Двининой.

Фредерик Пол. ПРОКЛЕВЫВАЮЩИЙСЯ ФЕНИКС. Пер. Г. Соловьевой

Грегори Бенфорд. ПОГРУЖЕНИЕ. Пер. В. Двининой