Навеселе. Как люди хотели устроить пьянку, а построили цивилизацию

Заключение

Иисус сталкивается с проблемой. Он приглашен на брачный пир в Кане Галилейской вместе с учениками и своей матерью, и у хозяев кончается вино. Люди в отчаянии. Мать толкает локтем в бок и многозначительно смотрит на него: «Ну же, Сын Божий, сделай что-нибудь!» Иисус колеблется, он пока не собирался раскрывать свою истинную природу, но случай-то особый. Вино закончилось. Поэтому он велит слугам заполнить огромные каменные сосуды водой. Затем Иисус превращает воду в вино, до того великолепное, что, когда оно попадает к распорядителю застолья, тот с гордостью заявляет, что решено было нарушить главное правило устройства празднеств – сначала подавать все самое лучшее. Ученики потрясены – они стали свидетелями первого чуда, совершенного Иисусом. Все остальные просто счастливы выпить еще, и свадебное пиршество благополучно продолжается{559}.

В дальнейшем Иисус совершил еще немало впечатляющих чудес, включая хождение по воде и воскрешение Лазаря, но следует отметить, что трюк с водой и вином стал первым. Алкоголь настолько глубоко встроен в человеческий социум, что заставил и Сына Божьего проявить себя как чудотворца. Что уж говорить о Евхаристии и крови Христовой. После необходимого и важного погружения в темную сторону Диониса в главе 5, пора вернуться к главной теме этой книги – радости и возможной пользе опьянения.

Как мы узнали, в большинстве культур алкоголь считается священным. В текстах, написанных в средневековом Китае, говорится, что воду для приготовления «божественным образом сброженного вина» можно брать исключительно до восхода солнца в определенный день месяца и делать это должен совершивший обряд очищения мальчик строго оговоренным образом и ничья больше рука не должна ее касаться{560}. Алкоголь как священная субстанция часто наделяется магической силой или способностью придавать эту силу тем, кто его вкусит. В древнейшем письменном памятнике Японии («Кодзики») император воспевает «царственный крепкий напиток», сваренный прибывшим из Кореи аристократом, который, как гласит легенда, познакомил Японию с разновидностью саке: «О, как я пьян! / Изгоняющий зло, / Дарующий смех напиток – / О, как я пьян!»{561} Благополучно набравшись, император, покидая дворец, ударяет посохом о камень, перегораживающий ему путь, и камень тут же подпрыгивает и убегает. В Мексике пульке, почитавшийся в доколониальные времена священным напитком, после христианизации был прозван «молоком Богоматери» (Девы Марии): им совершали подношения душам в День мертвых и поливали черепа, закопанные в четырех углах поля, чтобы защитить его от воров{562}. По всему Африканскому континенту сверхъестественная сила пива считается важнейшим элементом религиозных церемоний и жертвоприношений предкам. Люди племени кофяр в северной Нигерии верят, что «путь [человека] к божеству – с пивом в руке»{563}. По словам одного танзанийца, «если нет пива, нет и ритуала»{564}. Культуры нередко определяют себя через конкретные спиртные напитки вследствие их особого статуса. Вспомните французов и вино, баварцев и пиво, русских и водку. Антрополог Томас Уилсон отмечает: «Во многих обществах, может быть в большинстве, употребление алкоголя – важнейший способ выражения идентичности, элемент конструирования и распространения национальной культуры и других культур»{565}.

Эти священные, определяющие традицию напитки чрезвычайно отличаются друг от друга методом приготовления, цветом, вкусом и консистенцией. Их общее свойство – содержание этанола как действующего вещества. Почему именно этот нейротоксин удостоился такого поклонения? Потому что алкоголь в наибольшей степени из всех психотропных веществ, употребляемых людьми, представляет собой гибкую и эффективную технологию широкого спектра действия, помогающую нам жить в нашей странной, экстремальной экономической нише. У нас не было бы цивилизации – той, что мы знаем, – без опьянения в том или ином виде, и алкоголь с большим отрывом явился самым популярным решением, найденным различными культурами для этой задачи. Помимо социальных функций, опьянение – это еще и отчаянно необходимый целебный бальзам для единственного животного на планете, страдающего самосознанием. «Мы шимпанзе с мозгом величиной с планету, – сетует Тони, персонаж Рики Джервейса в чудесном сериале "Следом за жизнью"[44]. – Неудивительно, что мы напиваемся»{566}.

Открыто признав и задокументировав функциональную полезность алкоголя и других психотропных веществ, их способность утешать и дарить огромное удовольствие, мы внесем давно назревшие коррективы в современное общественное мнение по этому вопросу. Опьяняющие вещества – не просто захватчики мозга или зло, которое нужно искоренить или нехотя терпеть. Это принципиально важное оружие в нашей битве с устанавливающей пределы стороной деятельности префронтальной коры, этим средоточием Аполлонова контроля, а также с ограничениями нашей обезьяньей природы. Невозможно адекватно описать динамику социальной жизни человека, не понимая роли психотропных веществ в становлении цивилизации. Великий пропагандист Диониса Фридрих Ницше провозгласил в одном из характерных для него загадочных афоризмов: «Поведает ли кто-нибудь однажды полную историю наркотиков? Это практически история "культуры", нашей так называемой высокой культуры»{567}.

Большая часть этой книги была написана в разгар вызванного Covid-19 кризиса, убедительно подтвердившего, что алкоголь – неотъемлемая часть нашей жизни. Одни из самых серьезных дебатов в начале пандемии, когда власти вводили локдауны, велись о том, что считать «основными услугами». В Соединенных Штатах ответы на этот вопрос отличались немыслимым разнообразием. Одни штаты не распространили ограничения на курсы гольфа, другие – на оружейные магазины. Однако все они сошлись в одном вопросе, ни разу не вызывавшем разногласий, – винные магазины относятся к объектам жизнеобеспечения. (Власти единственного попытавшегося закрыть винные магазины штата, Пенсильвании, быстро передумали под давлением разъяренной общественности.){568} В Канаде и тех штатах Америки, где это законно, из локдауна были исключены в качестве основных служб еще и пункты выдачи рекреационного каннабиса. Следует также отметить, что некоторые страны, использовавшие Covid-19 как предлог для введения сухого закона, например Шри-Ланка, в результате спровоцировали появление колоссальных подпольных сетей домашнего самогоноварения, стряпавших малоаппетитные – но, безусловно, опьяняющие – составы из всего, от жуков до ананасов{569}. Люди хотят пить, и даже всемирная пандемия не заставит их перестать это делать.

Понять причины этого крайне важно. Но вопрос этот невозможно ни адекватно сформулировать, ни последовательно на него ответить, если не понимать те функции, которые выполнял алкоголь в человеческих цивилизациях. Как мы узнали, помимо своей непосредственной гедонистической ценности, алкоголь имеет также влияние на когнитивную деятельность и поведение, что с точки зрения культурной эволюции служит убедительным и изящным ответом на серьезную проблему, а именно – как заставить эгоистичного, подозрительного, узко ориентированного на цель примата расслабиться и начать контактировать с остальными. Если психотропные вещества просуществовали так долго и сохранили важнейшую роль в социальной жизни человека, следовательно, их польза для индивида в сочетании с социальными выигрышами на уровне группы должна была на протяжении человеческой истории перевешивать более очевидные издержки. Поэтому и генетические, и культурные «решения» «проблемы» употребления алкоголя не распространились так быстро, как того можно было бы ожидать: наша страсть к опьянению не была лишь ошибкой эволюции.

Значение спиртного в нашем современном мире, неимоверно сложном и меняющемся с беспрецедентной быстротой, можно адекватно оценить, только если рассматривать данный вопрос в широкой исторической, психологической и эволюционной перспективе. В результате мы можем прийти к выводу, что для определенных целей употребление алкоголя следует заменить чем-то более подходящим и безопасным. Безалкогольные альтернативы представляются особенно привлекательными в эпоху, когда нам грозят относительно новые опасности – дистилляция и разобщенность. Например, если наша цель – упрочить связи в группе или чувство принадлежности к команде, вполне возможно, что выезд компании на лазертаг или квест обеспечит те же результаты, что и проспиртованная вечеринка, но без единого негативного последствия. Собрав больше данных о микродозировании психоделиков, мы, возможно, обнаружим, что они пробуждают наши творческие способности ничуть не хуже алкоголя, только без риска привыкания или разрушения печени.

Другие аспекты являются более спорными и сложными, но и в них следует грамотно очертить ландшафт принятия решений. Может быть, офисные праздники должны быть безалкогольными или проводиться утром c ограничением в виде одного бокала шампанского. Может быть, хорошо и правильно, что средства канадских федеральных грантов, даже выделенные на нетворкинг, запрещено расходовать на спиртное. Каковы издержки и выигрыши от подобного ограничения или полного исключения алкоголя? Безусловно, умеренно выпить – менее сомнительное дело, чем по-настоящему напиться (так, чтобы содержание спирта в крови превысило 1,0‰), но всегда ли плохо излишество? Здесь мы вступаем на зыбкую почву. Излишек, очевидно, опасен и ведет к экспоненциальному росту издержек, но не всегда можно категорически утверждать, что он дезадаптивен. В некоторых случаях перебрать в правильно выбранный момент очень полезно, чтобы объединить группу определенного типа или помочь человеку пережить тяжелый этап в отношениях. Можно не сомневаться, что на протяжении нашей эволюционной истории способность разоружаться химическим способом, искренне ставить себя в уязвимое положение по отношению к другому человеку давала важнейший социальный выигрыш, перевешивавший очевидные издержки.

По крайней мере, если речь идет о науке, то пора двигаться дальше от теорий мозгового захвата и эволюционного пережитка, а что касается отношения к спиртному в культуре, не мешало бы преодолеть устаревшие обывательские представления и нравственный дискомфорт. Споры о надлежащей роли психотропных веществ в нашей жизни должны опираться на самые точные знания из области естественных наук, антропологии и истории, которые в настоящее время далеки от реальности. Заняв правильную позицию, мы сумеем увидеть, с какими компромиссами имеем дело при разработке политики и принятии собственных решений о том, какое место должны занимать опьяняющие вещества в нашей жизни. Тяга человека к алкоголю – не эволюционная ошибка. Мы напиваемся, поскольку у нас есть на это веские основания. Невозможно решить, пить или не пить, – ни на индивидуальном, ни на общественном уровне – если не понимать роли опьянения в создании, развитии и сохранении человеческой общности, да и цивилизации в целом.

Однако сделать это крайне сложно в современном идейном климате – одновременно технократическом, аскетическом и морализаторском. В статье об историческом и прогнозируемом потреблении алкоголя{570}, недавно опубликованной в журнале The Lancet, отмечается, что среднемировое потребление спиртного с 1990 по 2017 г. увеличилось с 5,9 до 6,5 л на человека, а показатель пожизненной трезвости снизился с 46 до 43 %. Авторы прогнозируют, что эти тенденции сохранятся и к 2030 г. доля трезвенников снизится до 40 %. Их вывод, поданный не как толкование, а как констатация факта, состоит в том, что на наших глазах происходит безусловная катастрофа в области здравоохранения и мы должны мобилизовать все известные политические меры, чтобы снизить воздействие алкоголя и обратить эту тенденцию вспять. Подобная позиция обоснована, только если исходить из того, что все, что не увеличивает напрямую продолжительность жизни или не снижает риск возникновения рака, является безусловным злом. Эта современная светская версия аскетизма, опирающаяся на врачебные рекомендации или учения неизменно сознательных гуру, также служит фундаментом значительной части современной литературы в жанре самопомощи, посвященной употреблению алкоголя. Она не оставляет места для более широкого, ориентированного на перспективу рассмотрения того, что позволяет людям жить и творить вместе в высокопродуктивных сообществах или же придает жизни вкус и делает ее радостной и ценной.

Пожалуй, более глубокая проблема заключается в морализаторстве нашей эпохи, невиданном со времен королевы Виктории. Отчасти это давно назревшая и важная корректировка принципа невмешательства, который не затронул деспотичные гендерные нормы и расовые предубеждения, потворствующие поведению в духе 1950-х гг., воплощенному в сериале «Безумцы» (Mad Men), и допускающие устаревшую позицию «мальчишки есть мальчишки». В самых гнетущих своих проявлениях новое морализаторство затрудняет открытое и объективное обсуждение определенных тем, важнейших для человеческого опыта. Одурманивание химическими веществами в качестве табуированной темы уступает только сексу. Проблемы опьянения практически не замечаются учеными, изучающими человеческую социальность, и польза от него игнорируется при принятии решений в области государственной политики. Стюарт Уолтон сетует:

Мы должны освободить алкоголь и психотропные вещества в целом как от жизнерадостной аскезы нью-эйджизма, так и от угрюмого неопуританства.

Меня преследуют опасения, что я достиг этой цели лишь наполовину, поскольку вел защиту опьянения прагматически, функционально – рассматривая недостатки и преимущества и взирая на все с точки зрения эволюционного расчета. Надеюсь, мне все же удалась целостная защита алкоголя и опьянения еще и с позиций удовольствия ради удовольствия. В этом отношении полезно вновь обратиться к Тао Юаньмину, писателю, пробудившему у меня, когда я начал изучать китайский язык, интерес к теме опьянения. Вот четырнадцатое стихотворение из его прекрасного цикла «За вином»:

Последние два слова этого стихотворения особенно трудно гладко или точно перевести на английский язык. Слово шэнвэй 深味 означает буквально «глубокий вкус/аромат/смысл» и объединяет духовные и гедонистические оттенки смысла. Вино одновременно наполнено смыслом и дарит удовольствие.

Будет уместно завершить эту книгу пересказом уже упомянутого мифа о Дионисе из «Гомеровских гимнов», написанных, вероятно, в VII в. до н. э.{574} Бог вина, явившийся в образе молодого и нарядного человека, захвачен пиратами, принявшими его за сына богатого правителя, за которого можно получить большой выкуп. Лишь кормчему не по душе их план, поскольку он признает в Дионисе бога и, естественно, проникается благоговейным ужасом. Когда компания выходит в море, начинается какая-то чертовщина. Океан превращается в вино, мачта – в огромную лозу, увешанную виноградными гроздями, и, наконец, Дионис принимает облик льва, и перепуганные моряки бросаются в воду, где превращаются в дельфинов. Лишь кормчий, которому Дионис в конце концов открывает свою истинную сущность, избегает общей участи. Получив божественное благословение, он проживает долгую и изобильную жизнь.

Это прекрасный и поучительный сюжет. «Немногие узнают в Дионисе божество, говорит нам этот гимн, – замечает специалист по классическому искусству Робин Осборн, – и только те, кто действительно сохраняет свою человеческую природу»{575}. Это еще и подходящий финал для нашего анализа. Древние греки презирали «водопийц»: считалось, что их отказ от вина свидетельствует о холодном сердце, коварном уме и даже моральной распущенности. Сегодня мы – вполне справедливо – выше ценим достоинства воздержания и едва ли в обозримом будущем вернем Диониса в его официальный пантеон. Однако, только признавая и пользу, и опасность опьянения, мы сможем оставаться людьми и осторожно использовать его возможности, позволяющие нам обитать в ненадежной экологической нише, которую мы создали сами. Заключительные строки гимна Дионису гласят: «Славься, дитя светлоликой Семелы! Тот, кто пренебрег тобой, никогда не сложит прекрасную песню»{576}. Давайте сохраним свою человечность, не позволим себе забыть Диониса, но научимся отчетливо видеть в нем одновременно божество и угрозу. Лишь так мы сумеем оставить место для экстаза в нашей жизни, сохраним способность «складывать прекрасные песни» и продолжим процветать, как должны процветать люди – самый странный и самый успешный вид из отряда приматов.