Навострятся ли тупари

Крести меня, старик мороз,

купающий в пухолетании.

Я не боюсь, когда прогноз

трезвонит о похолодании…

Я не боюсь объятий вьюг

с белопороховыми выстрелами.

Знать, сердце влюблено не в юг,

а в север, пращурами выстраданный.

Я не боюсь литого льда,

коньками реку отутюживаю…

Зима насытит вдоволь та,

что крепостью красна недюжинною.

Я не боюсь холодных стран,

холодных изб, холодных утренников…

В пути меня не съежит страх

от озорства буранов-путаников…

Сердец холодных я боюсь,

боюсь морозной их неискренности.

Мне грудь надсаживает грусть

при их бурановой неистовости.

Они спешат

для новизны

стать морозильниками, ледниками…

Но не желаем жить мы пленниками

сердец, не знающих весны!

Одолели…

По два ливня на неделе.

Надоели!

Не дерите землю за волосы,

заморозки!

Ох, тяжел под свитерами

бой с ветрами!

Мне с семьею добывать тепло по крошкам —

жить в Покровском…

Озерцо,

побагровев лицом,

подавилось солнечным яйцом.

Колеи противотанковыми рвами

рьяно тракторные гусеницы рвали…

Вон, глядите, две травинки приколейные,

придорожные,

к обочине приклеенные,

две фиговые фигурки,

обе — с дрожью…

О, бездорожье!

Осень, дайте два билета

в бабье лето!

Там, где копнами вкопаны кущи,

там, где лес бородат и усат,

там, где травы сочнее и гуще,

разлеглось озерище Усад…

Рыбаку и покой, и услада

летовать у излучин Усада…

Деревушка приникла к Усаду,

как сторожка к завидному саду…

Стань я вновь отчаюгой-подростком,

по Усаду сновал бы пловцом.

Негде было б купаться в Покровском,

я бы лег у Усада пластом…

Алчно думает горожанин,

красотою окрест поражаем

«Эх, на озере да на Усаде б

да побольше бы дачных усадеб!»

Мороз мочалит утром шею,

а пот намыливает спину…

Я к бане проторил траншею,

напившись воздуху, как спирту.

А ну-ка, баня, дверь отверзи,

а ну, застылая, отмерзни!

Как ухнет с рук охапка дров,

как звякнет о ведро ведро!..

Считая жизнь свою красивою,

от бани к проруби курсирую.

Туманится вода со льдинками,

как бочковой рассол с сельдинками.

Не дым, а Змей Горыныч — по ветру…

И жарко потному термометру.

Пока намоешься,

намаешься

до белой темноты во взорах,

чтоб минус девять превратить в плюс сорок.

Здоровье в баньке —

это деньги в банке:

бери,

расходуй,

но не без ума —

банк тоже не бездонная сума!

Ах, банька, — к обновлению отмычка!

Не трудно загрязниться —

труд отмыться!

Не испытывай, Бог, не карай

пастуха по имени Николай.

Чтоб росли у него две дочки —

завтрашние ягодки,

нынешние цветочки.

Чтоб не чахла пятистенка на пригорке,

чтоб доилась животина в сараюшке,

чтоб запасы сала за год не прогоркли,

чтоб водились на жарёху сыроежки…

Ведь у этого семейного вожака

и угодий-то всего — два шага.

А помощники — теща да жена.

А землица в сушь и в проливни рожать должна.

Как растрескается, не родив,—

тут уж хлопотлив ли, нерадив,—

ты конца не взвидишь году тошному:

лучше беспортошному,

чем бескартошному!

Где вы, пастбищ пестрые полотнища?

Выкорми, пастух, худобу по лесам!

В солнцепек прожаришься,

в дождик прополощешься,—

маятником мечешься по хвойным полюсам…

«Кто бы сгинул, мы-то не сгибаем.

Кровь — к лицу, а ты его — в родник».

К ночи по-геройски несгибаем

накрахмаленный от пота воротник.

«Нет, не унываю я, клянусь!» —

говорит он за игрою в шахматы.

В будущее любит заглянуть,

словно за барьер,

с размаху перешагнутый.

«Верю, — утверждает, — доживу:

мне б с моим характером ретивым

расхозяйствоваться личным коллективом:

как возьму я дочек, тещу да жену,

как возьмем мы ферму да гектар!

Не до шахмат будет тут, не до гитар…»

Вечер сыплет звезды ночи в пасть.

Дочка спать торопит:

«Папке завтра пасть!»

И опять пойдет он по жаре, по стуже…

А мечта взыграет, как рожок пастуший.

Скажите, отчего теперь

то мороз, то оттепель?

И опять не понять,

как одеваться:

оттепель — годков на пять,

а мороз — на двадцать!

Скользкий путь ослезим,

подозреньями дразнимы…

Всюду вёсны после зим,

нам же после вёсен — зимы!

И не возникает спор,

кто наше лето спёр.

Хоть мы Северу и дети,

мысль болит, как в зубе нерв:

ведь не век же на диете,

на ледовой,

как медовой,

нам сидеть, оцепенев!

Изморозью мозг исколот,

в нем по солнышку голод.

Рыбы греются отмелью

под водою-стеклом…

Накормите не оттепелью —

теплом!

Напоите бальзамом оранжевым!..

Но сплошной ледяной январь

напоит и накормит едва ль.

Снова вьюги поют: «Замора-а-аживаем!»

Ах, куда все июни с июлями отбыли?

Дайте горстку лучей взаймы…

Лишь сосульки не плачут по оттепели

в неуступчивой власти зимы.

Жизнь на Венере пасмурна:

венервничай без паспорта

ни в грезах, ни в реальности,—

в сплошной венериальности…

Здесь ни туды и ни сюды

ни рублик и ни сотенка:

хоть дождь из серной кислоты,

но нет в продаже зонтика.

«Чернуха» — не из-под полы,

хватай!.. А вы не рады.

Опять венерзости полны

страницы «Венеравды»!

Денечки аварийные!

Живем сплошным зверинцем…

Опять, безвенерийные,

вверяйтесь венерийцам!

Житуха венеровая.

Но к месту ль укоризна?

Нужна дорога новая

к победе венеризма.

И черные, и русые,

шагай — знамена вверх!

В честь новой Венеруции

устроим венерверк!

Кто сытно нас накормит

и наших венерят?

Пусть снова в венеркомах

царит венериат.

Парламент болен рвением:

посулов полон рот…

Пустым завенерениям

венерит венерод!

Все ходят по инерции

на лекции, на секции,

к прилавку венеранов

без очереди ставят,

а те, душой воспрянув,

венерековье славят.

Но казусы нередки:

кряхтя допёр мужик

до сотой венеретки,

а в венермаге — пшик!

Поразвелось в народище

лентяев и нерях!

И хлещут венеродичи

домашний «венерьяк».

Сменив на звезды ромбы,

шикуют венералы

и копят чудо-бомбы,

вгрызаясь в минералы…

Вдруг на Земле сигнал

всех в панике согнал…

Лезь на Памир, дыши!

Пей за помин души!

Иль в степь беги, как Шолохов,

под собственную власть…

ВЧЕРА У ВЕНЕРОЛУХОВ

ВЕНЕРА ВЗОРВАЛАСЬ!

На чем свет судьбу костери.

Шла к другим с бедой… Но ко мне-то!

Нет, всучила мне костыли,

и лети на них, как комета…

То ли буря, то ли тишь

над Землею недовыжженной —

ты летишь,

почти недвижимый.

Не нахлынуть бы слезам, слепя!

Жизнь и без того растащеннная вся…

С каждым шагом взвешиваешь сам себя,

как язык без колокола, раскачиваешься.

До орлиных гнезд добралась

комариная камарилья!

Ты ж пропалзывай да пролазь —

не взлетишь! Костыли не крылья!

А удача-красавица в двух шагах.

Дай же руку мне, улыбнись, Мадонна!..

Опоздал я!

Отстал-то я как же, как?

Костыли мои без мотора!

Знает только одна нога,

как измучился, как остыл я.

До чего ж бедна,

до чего ж нага

распроклятая жизнь костылья!

Кто же ты?.. А никто ты!

Над тобой — быстроногие,

в их зубах анекдоты,

в их мозгах гастрономия.

Принесут в жертву Будущему не золото — грязь!

Нет ни слитков у них, ни песка нет.

Умирай, золотым богатством искрясь!

Добежать бы,

отдать бы,

да костыль не пускает.

Вижу: на разбойной,

на большой дороге

добывают счастье кистенем,

Я же — костылем их,

костылем!

А потом

безвременно —

на дроги…

Укатить бы!.. Угодить хоть в ад…

Адаптироваться в душных дебрях Анд…

Робинзонить в знобком зное Аризоны…

А причины? А мотивы? А резоны?

Беспричинно, безмотивно, безрезонно —

к черту! — безлокомотивно, безрессорно.

Взбеленись и головою вдаль

вдарь!

А грибной прибой? А белизна берез?

Разве их с собою заберешь?

А удавки? А угрозы? А указы?

А щепоточное нищенство у кассы?

А прокрустовы просторы перспектив?

А подначки, чтоб сглотнул блесну?

А подачки, чтоб слегка лизнул?

Сам себя возненавидишь, пристыдив.

Те, над кем вчера смеялись до икоты,

завтра — новые ежовы да ягоды?

Искры смеха затопчи и размечи…

Объегорили нас бестии Егоры,

подкузьмили продувные Кузьмичи!

Озверел народ от заданной задачки:

деньги клал, а вынул мусор из заначки.

Становись в руках чертей

фаршем для очередей!

Уж ты стой-постой,

а уйдешь пустой…

Где-то райская житуха, но моя ли?

Аризона и Майами — за морями.

А Калуга, Псков и Углич — под руками,

с матюгами, с батогами, с батраками…

Засучу-ка я рукава —

что-то жизнь моя рокова!..

Отчего же ты, рука моя, бездейственна

с рукавом, засученным по локоть?

И обмяк, и обессилел я, естественно.

Мне б чего-то сверхталонного полопать!

Кто там спусту затянул «Златые горы»?

Неужели, петербуржцы, москвичи,

объегорили нас бестии Егоры,

подкузьмили продувные Кузьмичи?