Навстречу ветру

Европа

Был вечер ноябрьского вторника. Донья Ана, хозяйка, несколько дней назад уехала в Англию навестить своих родителей. Сан и Хоана убирали кухню после ужина, когда вошел дон Жоржи. Он поздоровался с ними и замешкался на минуту. Потом он подошел к Хоане:

— Ты, я вижу, немного устала, — сказал он ей.

— Нет, хозяин, я в порядке…

— Иди в свою комнату. Пусть Сан останется и закончит.

Хоана испугалась, что ее сочтут больной и выгонят на улицу, как шелудивую псину, поэтому попыталась возразить:

— Но, хозяин, со мной ничего такого…

— Ну же, успокойся, от того, что ты разок ляжешь спать пораньше, дом не обрушится.

Хоана не стала препираться. Поблагодарила, попрощалась и поднялась в комнату в мансарде, немного обеспокоенная внезапной прихотью дона Жоржи.

Он налил себе стакан молока и облокотился на стол. Сан продолжала мыть посуду. Она чувствовала себя неловко, так, как всегда, когда хозяин оказывался поблизости. Как будто она слышала внутренний голос, предупреждавший ее о возможной опасности. Сан приписывала это непривычке общаться с мужчинами и делить с ними одно пространство. Тем не менее, она не могла избежать неприятного чувства. Сан ускорилась, чтобы побыстрее закончить.

Внезапно она почувствовала, как что-то очень горячее трется об ее ягодицы и ощупывает их. Она не успела понять, что происходит. Сан развернулась, и тогда это что-то, пылающее и липкое стремительно накинулось на ее грудь. Руки дона Жоржи прикасались и щупали ее. Мужчина бормотал что-то невнятное, и его голова приблизилась к лицу Сан с очевидным намерением поцеловать ее. От него несло спиртным, его дыхание было смрадным испарением грога, который он, очевидно, распивал в одиночестве в гостиной. Сан толкнула его и побежала искать убежища в каком-нибудь углу кухни, как будто если она прислонится спиной к стене, станет неуязвимой. Но хозяин снова накинулся на нее с нервно дрожащими и быстрыми руками и глазами, затуманенными похотью. Девушка снова ускользнула, пытаясь добраться до двери. Он был быстрее, и ему удалось прижать ее к холодильнику. Тогда хозяин поцеловал ее, силой пытаясь просунуть свой язык между крепко сжатыми губами, запустил руку ей под платье и схватил за грудь, причинив боль.

Сан почувствовала, как рвотные позывы поднимаются из желудка. Заметив ее судороги, мужчина отпустил ее и быстро отошел, боясь, что ее стошнит на него. Девушка пыталась сделать глубокий вдох. Дон Жоржи, похоже, снова взял себя в руки. Он провел рукой по волосам, убирая их с лица, и посмотрел на нее с расстояния.

— Что с тобой? — спросил он, и его голос прозвучал сердито.

Сан чувствовала только омерзение, вызванное этим неожиданным нападением, потными руками, прикасавшимися к ее коже, зловонным ртом возле ее губ. Ей не было ни страшно, ни стыдно. Она хотела только, чтобы этот мужчина перестал ее трогать, чтобы прийти в себя, чтобы желудок успокоился, а легкие снова дышали спокойно:

— Не подходите ко мне, — ответила она, — никогда больше не приближайтесь.

— Подумаешь! Пищи-ка на святошу… Разве не ты прохаживалась передо мной все эти годы почти голышом, в этих платьях, которые облегают все тело?.. А теперь ты строишь из себя недотрогу? На что ты рассчитывала?.. Разве ты не этого хотела?..

Сан ощутила негодование. Она всегда была стыдливой. Ей не нравилось показывать свое тело, хотя она не могла избежать того, что, по мере взросления, оно выделялось под ее одеждой, округлое и упругое. Но она никогда не красовалась перед ним, похваляясь красотой своих бедер. Она даже не кинула ни единого взгляда на этого мужчину, перед которым обычно опускала глаза из застенчивости. Сан не знала, что значит вызвать желание. Ей было всего тринадцать лет, когда она пришла в этот дом, и теперь, в семнадцать, секс оставался для нее неизведанным желанием, о котором она лишь догадывалась по рассказам подруг. В последние недели она несколько раз встречалась на танцах с парнем, который ей нравился. Но самое большее, о чем она иногда мечтала по ночам, ложась уставшей в постель, перед тем, как закрыть глаза, это как он берет ее за руку. Ощущение ее руки, трепещущей в руке молодого человека, и эмоции, вызванные этим образом, были самым близким к тому, что для нее означало сексуальное желание. В этой области Сан была еще девочкой. Но зато она очень хорошо понимала, что извращенный взгляд дона Жоржи видел ее не такой.

— Я никогда не делала ничего плохого! — прокричала она хозяину. — Если вам так показалось, вы сами виноваты.

Поведение Сан не оставляло сомнений. Он как будто понял, что ошибся. Повернулся и поправил одежду, которая была в беспорядке после столкновения. Потом снова посмотрел на нее долгим взглядом, как будто пытался принять решение. На этот раз она не опустила глаза. Сан знала, что победила этого человека, не вызывавшего в ней никакого уважения. Никакого страха. Только презрение, а также омерзение, от которого ее все еще тошнило.

— Ладно, — сказал он своим покровительственным тоном, каким здоровался с прислугой по утрам. — Это было недоразумение. Думаю, я выпил лишнего. Давай забудем с тобой о том, что произошло, договорились? Я уверяю тебя, что это больше не повторится. И не говори ничего хозяйке. В любом случае, она тебе не поверит.

И ушел. Он убрался из кухни, даже не попросив извинений, делая вид, что он все еще хозяин ситуации, хозяин и господин в доме.

Сан закончила мыть посуду и убирать. Потом поднялась в свою комнату и спешно собрала сумку со своими вещами. Ей ни минуты не хотелось оставаться там и снова подвергнуться возможности повторения произошедшего. Она не могла смириться с мыслью о том, что снова увидит этого мужчину и будет вынуждена вспомнить об этом случае. Хоана пошевелилась в своей постели, но не проснулась. Девушка спустилась по лестнице на цыпочках, чтобы дон Жоржи не узнал об ее уходе. Проходя мимо детских комнат, Сан почувствовала желание зайти и поцеловать их, поблагодарить за все хорошее, что они ей дали в те годы, и объяснить им, что, хотя она уходит, она их все равно любит. Но поняла, что если зайдет, никогда не сможет покинуть дом. Она увидит, как они спят, положив свои чудесные головки на подушку, витая в красивых снах, спокойно ожидая, что наступит утро, и она придет их будить, и тогда она не сможет их бросить. Поэтому Сан прошла по коридору вперед, закусив губу и сдерживая слезы, чувствуя, как позади остается большая часть ее самой, как будто она меняет кожу. Это было больно.

Сан провела ночь, лежа на пляже, подложив сумку под голову вместо подушки, плача, чувствуя, как тоска по детям душит ее, и думая, что ей делать. У нее было два варианта: найти новую работу или вернуться в Кеймаду с опущенной головой, потерпев поражение, и выживать там, как сможет, с помощью Ховиты. Когда рассвело, она отправилась в район Плату и стала искать пансион. К счастью, она еще не отправила ни своей матери, ни старухе часть жалованья за предыдущую неделю, поэтому у нее была возможность оплатить свой ночлег, пока она не примет решение. Ей нужно было поспать. Сан нашла дешевую гостиницу и поселилась в темной и нагретой комнатке, в которой она хотя бы чувствовала себя защищенной. Девушка съежилась на кровати. У нее не было сил. Впервые в жизни она столкнулась с домогательствами, с желанием другого человека овладеть ей, и, хотя она победила, этот опыт оставил в ее сознании болезненный след. До этого момента она была очень доверчивой. Она росла, считая, что подавляющая часть людей имеет добрые намерения, а плохого человека можно определить по внешнему виду, как будто во взгляде и в голосе у таких людей было клеймо, что-то неосязаемое, но реальное, отличавшее их от обычных людей. И если быть внимательной, можно раскусить их до того, как им удастся причинить тебе вред. Теперь Сан поняла, что это было не так. Даже такой любезный и доброжелательный человек как дон Жоржи мог прятать внутри чудовище, которое вырвалось на свободу в самый неожиданный момент, как внезапное извержение вулкана. Девушка не знала, стоит ли продолжать верить во всех подряд. Но она не хотела допустить, чтобы этот случай вызвал в ней страх. Она не хотела превращаться в подозрительного человека, который идет по жизни на цыпочках. Возможно ли было оставаться наивной и в то же время осторожной?

Перебирая в голове эти мысли. Сан уснула и проспала много часов до рассвета следующего дня, несмотря на поток людей, которые поднимались и спускались по лестнице пансиона и ходили по коридорам. Несмотря на батуке и самбуны, звучавшие в тот вечер на улицах района, и на стук и крики блаженства, издаваемые парочкой в соседнем номере на протяжении всей ночи. Сан спала, не видя снов, без прошлого, без будущего, беззаботно, и это позволило ее телу и голове покинуть на время мир и отдохнуть.

Когда она проснулась, решение уже было готово: хотя в тот момент ей именно этого больше всего хотелось — знакомые голоса, старый пейзаж с черной лавой и красноватой почвой, гордая и одинокая драцена возле часовни, скромное плодородие огородов, — она не могла вернуться домой. Не из-за гордыни, не из нежелания признать то, что у нее не все удалось. Она просто боялась слишком привыкнуть к простоте жизни в знакомых местах, в местах, где она без боязни может распространить свою власть, всегда зная, куда приведет ее каждый последующий шаг, что встретит ее взгляд, если будет направлен на север или на юг. Какие запахи она будет ощущать в том или ином месте этого пейзажа: кукурузные лепешки, выпекаемые на огне в деревне, кислая земля, в которой валяются дети, смрадный грог у стариков, дождь, который быстро начинался, когда дули пассаты… Если она вернется, возможно, она останется там навсегда. А она не хотела оставаться. Не хотела привыкать, ограничиться выживанием, ухаживая за огородом или занимаясь шитьем платьев для женщин из Карвоэйроса, и найти мужчину, который не был бы слишком плохим. Построить дом и обосноваться там как в логове, неподвижно, словно парализованная, рожая детей, которых едва сможет прокормить, которым никогда не сможет оплатить учебу, которые, наверное, не смогут перенести лихорадки и диареи. А потом, когда в один из дней придет смерть, оглянуться и подумать, что ее жизнь ничего не стоила, что это пустота, абсурдная бессмысленная дыра, меньше, чем щель в воздухе от взмаха воробьиного крыла, меньше, чем след на земле от муравьиной лапки. Она никогда не станет врачом, но Сан хотелось, чтобы ее жизнь имела какую-то ценность, чтобы хоть кто-то тосковал по ней, когда ее не станет, и ощущал тяжесть ее отсутствия.

Она стала искать работу тем же утром. Одну за другой навестила всех своих подруг, чтобы сообщить им о своем положении, хотя и не стала пояснять причины, по которым она покинула семью Монтейро, и даже пошла к священнику церкви, куда она обычно ходила слушать мессу. Но создавалось впечатление, что у всех обеспеченных семей в Прайе было достаточно прислуги, потому что никто ничего не знал о возможном трудоустройстве. Наконец, в один из дней, когда Сан уже почти отчаялась и осталась без денег, несмотря на то, что почти ничего не ела две недели, чтобы сэкономить, она проходила мимо одной конторы на улице Андраде Корву и заметила объявление, предлагавшее вакансию администратора. «Бюро Омеро». Так называлась контора. Сан вспомнила пса доньи Натерсии, и у нее забилось сердце. Ей это показалось хорошим знаком. Она зашла. Внутри было большое светлое помещение, покрашенное белой краской. Четыре стола были заняты женщинами. Одна из них, круглая негритянка в платье с синими и оранжевыми цветами, делавшем ее еще более крупной, улыбнулась:

— Что хочешь, девушка?

— Работу.

Женщина засмеялась. Этот смех был такой же большой, как и она сама, он наполнил всю комнату и распространился за пределы стен, выплескиваясь на улицы через окна.

— Хорошо, давай побеседуем.

И они поговорили. Через пятнадцать минут Сан вышла оттуда, договорившись приступить к работе на следующий день. Донья Бенвинда даже выдала ей три тысячи эскудо в качестве аванса к жалованью. Не нужно было, чтобы Сан ее об этом просила, она сама поняла, что девушка, искавшая работу вот уже пятнадцать дней, скорее всего, нуждается в средствах.

В чем у доньи Бенвинды не было недостатка, так это в воображении, чтобы понимать, что происходит с окружающими. В действительности, дело было не в фантазии, а в опыте. У нее была непростая судьба. Она родилась в Портеле, жалкой и серой деревушке на острове Фогу, в самом кратере огромного вулкана, где и росла в условиях засух и голода, лихорадки и дизентерии. С детства Бенвинда привыкла к тому, что смерть — часть жизни, и что она приходит жестоким образом. У нее самой умерло несколько братьев, она не помнила, сколько именно, и в десять лет, когда ее мать тоже умерла, у нее на попечении остались четверо малышей и дом. К тому же ей нужно было помогать отцу, который держал жалкую таверну, засаленную и смрадную, в которой он подавал деревенским пьяницам отвратительный грог и кое-какие горячие напитки. Она скоро узнала, что ей нужно защищаться от мужчин. Некоторые посетители, когда ее отец по какой-нибудь причине уходил на несколько минут, пытались, еле держась на ногах и отрыгивая, потрогать ее или поцеловать в губы. Она научилась ускользать от них, раздавать им толчки, которые заканчивались для них на полу, и даже пинать их коленом между ног, если кто-нибудь из них оказывался очень настойчивым.

Невольно она осознала, что за выживание ведется ежедневная борьба, нелегкое и управляемое усилие сознания, в котором должны смешиваться эгоизм и великодушие, коварство и доверие: твердо потребовать у отца, чтобы он дал ей денег на еду, и при этом проследить, чтобы он поужинал, когда приходил домой слишком пьяный. Не позволять, чтобы братья украли у нее ее порцию пищи, но с удовольствием уступать ее, когда кто-то из них болеет. Помогать женщинам из деревни при необходимости, не давая им считать, что она всегда в их распоряжении. Ограничивать мужчин, и в то же время давать им в долг, когда они выпивали, еще не получив жалованье. Да, Бенвинда, будучи еще девочкой, поняла, что надо давать и отнимать, ласкать и бить, улыбаться и скандалить, в сложном равновесии, которое ей, тем не менее, удалось достигнуть без труда. Как будто она родилась уже мудрой.

Она жила так много лет, в паутине, в которой важно было только не умереть с голоду и не дать ни одному мужчине изнасиловать себя. Тем не менее, вокруг нее витала атмосфера прозрачности, света, характерная для веселых людей. Иногда в ночной тишине в деревне, когда все уже легли спать, был слышен ее хохот, взрыв смеха, вырывавшийся у нее в ответ на любую глупость, сказанную в шутку кем-то из ее братьев, и витал в воздухе, как беспечные ночные мотыльки. Бенвинда постоянно смеялась. Внутри ее было нечто, защищающее от невзгод, словно какая-то мягкость покрывала ее сознание и заставляла грусть от него отскакивать. Не то чтобы она ее не переживала и не чувствовала. Она страдала, как и все, когда был повод. Но в горе и в боли она всегда находила нить, за которую нужно было сильно держаться, нить, крепко связанную с оптимизмом, окружавшим ее, оттесняя безнадежность. В тяжелые моменты Бенвинда никогда не переставала думать о том, что все поправится. И если она тихо плакала по ночам в своей кровати, обнимая кого-нибудь из своих спящих братьев, наутро она просыпалась, полная сил, готовая сделать все необходимое, чтобы день оказался сносным не только для нее, но и для всех близких людей.

В девятнадцать лет, когда младшие братья уже подросли, а отец все чаше выпивал и усложнял ей жизнь, она познакомилась с Роберто.

Роберто родился в соседней деревне, хотя давно уехал жить в Испанию, где работал шахтером в одном местечке на севере страны. Он в очередной раз приехал провести каникулы, и, встретив в таверне Бенвинду, уже ставшую женщиной, с ее смехом, отдававшимся эхом в воздухе, и с твердостью, которая позволяла ей так крепко стоять на земле, Роберто подумал, что из нее вышла бы хорошая жена, человек, который поможет покончить с одиночеством, которое иногда по утрам, когда нужно было идти на работу, обездвиживало его в постели, словно какое-то насекомое поедало его изнутри и иссушало, как гнилое и трухлявое дерево. Глядя, как она возится с бутылками и обслуживает посетителей, Роберто задумался о том, как здорово было бы обнять ее под падающим снегом и гулять вдвоем в солнечные дни, показывая ей всю эту зелень, которую она никогда не видела. Было бы весело смотреть телевизор, взявшись за руки, и ходить потанцевать на дискотеку в выходные. Ужинать с друзьями и покупать вещи, чтобы украшать его неухоженное жилище. А потом завести детей, двух мальчиков и одну девочку. Именно этого он хотел, троих детей, у которых в распоряжении будут врачи и бесплатные лекарства, которые не умрут ни от кишечных расстройств, ни от голода, которые будут ходить в школу и учиться, а потом вернутся на Кабо-Верде уже важными людьми, может быть, министрами или губернаторами…

Бенвинда даже не представляла, какие мысли крутятся в голове у Роберто. Но по какой-то причине, которую она не могла обозначить, когда она увидела, как он заходит в таверну, широко улыбающийся и одетый в добротную европейскую одежду, и когда он поцеловал ее дважды, чтобы поздороваться, напоминая ей о том, кто он, а они не виделись четыре или пять лет, ей стало очень стыдно за то, что она так плохо одета, — в повседневную синюю юбку, тысячу раз стиранную и зашитую, и в черную футболку. Бенвинда пригладила рукой волосы и пожалела, что не собрала их в косы, чтобы лучше выглядеть, И что-то странное и новое, какое-то необыкновенное желание постоянно улыбаться и летать, охватило ее.

Неделю спустя Роберто и Бенвинда уже встречались. Когда каникулы подошли к концу, они расстались со слезами, пообещав друг другу хранить верность и ждать. На Рождество мужчина вернулся и сделал Бенвинде предложение. Он узнал обо всех необходимых формальностях, которые нужно пройти, чтобы она переехала в Испанию. В середине весны, когда кусты сирени в садах начинали покрываться бледно-лиловыми соцветиями, в лесах распускались почки каштанов и дубов, наполняя все вокруг зеленью, а ручьи, стекавшие с горных склонов, выходили из берегов от талой воды, Бенвинда переехала в свою новую деревню.

На протяжении пяти лет она была счастливой женщиной. Все ее вдохновляло: спокойствие пейзажа и смена обстановки, электрический свет и вода, бесконечно текшая из кранов, словно водопад, магазины и рынки, где можно было найти столько разных продуктов, бытовые приборы, которые делали за нее всю работу, парк, в котором играли дети, кафе, в которых она встречалась с другими женщинами из Кабо-Верде, чтобы выпить кофе и поболтать, зимние пальто и туфли на каблуках, экскурсии на машине с Роберто по миру, который одновременно был необъятным и близким… Все казалось ей подарком, как будто жизнь неожиданно превратилась в красивую упаковку, из которой раз за разом она доставала чудесные сладости, маленькие необычные штучки, которыми она восхищалась и преданно хранила, крепко и осторожно держа их в руках.

Лучшим из этого был Роберто. Он не бил ее и не напивался, как делают многие мужчины. Иногда в субботнюю ночь он мог выпить лишнего, когда оба гуляли вместе с дружественными семейными парами, но это был веселый кутеж, во время которого его тянуло петь, целовать ее и трогать руками, и пытаться потом заняться с ней любовью, хотя он всегда засыпал, так и не начав. Роберто любил ее, хорошо с ней обращался, отдавал ей все деньги, ласкал ее с такой нежностью, которую Бенвинда даже не могла себе раньше представить, и иногда подолгу глядел на нее так, будто она — единственная женщина на свете, королева. Бенвинда отвечала Роберто на его чувства изо всех сил, на которые только была способна, ревностно ухаживая за ним, чувствуя, что способна когтями и зубами защищать атмосферу благополучия, которую он создавал ей каждый день. Не существовало достаточно вкусных блюд, ни достаточно хорошо выглаженных рубашек, ни достаточно гладко застеленных простыней, чтобы Роберто отдыхал и чувствовал себя комфортно, вернувшись с такой тяжелой работы. Когда она видела, как он заходит в дом с лицом, перепачканным углем, изнуренный после долгой смены работ в шахте, с покрасневшими и будто бы испуганными от избытка света глазами, ей очень хотелось приласкать его, словно дитя, искупать и накормить, а потом убаюкать так, как она качала своих младших братьев.

Бенвинда не только прибиралась, готовила, гладила белье и проводила какое-то время с подругами, но и записалась в школу для взрослых. На Кабо-Верде она никогда не ходила в школу. Ее братья отучились первые несколько лет, но отец считал, что девочкам не нужно ничему учиться. Достаточно уметь хорошо считать деньги, когда с ними расплачивались в таверне, заниматься домашним хозяйством и рожать детей. Он говорил, что Бог создал женщин именно для этого. Теперь Бенвинда изучала все, что могла, и получала удовольствие от каждого нового открытия, словно ребенок. По вечерам после ужина, пока Роберто смотрел телевизор, она садилась за кухонный стол и усердно выполняла все упражнения, настолько сосредоточившись, что забывала, что муж ее ждет, чтобы ложиться спать. Бенвинда быстро научилась читать и писать, а также выполнять сложные арифметические действия. Между тем незнакомый язык сам по себе привязался к ней, и через три месяца она могла объясняться с кем угодно в деревне. Роберто гордился ее сообразительностью и прилежанием, он говорил ей, что когда-нибудь она станет профессором. А она смеялась, успокоенная и радостная.

За те пять лет была только одна единственная неприятность: Бенвинда не могла забеременеть. Когда в конце концов они обратились к врачам, им сказали, что у Бенвинды проблемы с маточными трубами, и у нее не может быть детей. Им было очень жаль, но это чувство продолжалось недолго. Бенвинда и Роберто сразу же заговорили об усыновлении. На Кабо-Верде было много детей, которые нуждались в родителях. Это было бы несложно. Тем не менее, они решили отложить это на какое-то время. В тот момент им было достаточно друг друга рядом.

Однажды январским утром Роберто вышел из дома в четыре часа на первую смену в шахте. Перед уходом он по обыкновению медленно поцеловал свою жену. Она перевернулась на другой бок и что-то пробормотала, но не проснулась. Шел снег. Ему нравилось идти под падающим снегом в ночи, глядя, как хлопья сверкают в темноте, словно маленькие звезды, тихо падающие на землю. Это был последний раз, когда он наслаждался этим видом, наслаждался чем-либо. В восемь утра в шахте произошел обвал. Роберто остался там, погребенный на глубине двухсот метров вместе с двумя другими товарищами.

Бенвинда думала, что сойдет с ума. На многие месяцы она перестала понимать жизнь. Она не понимала, что произошло. Даже не хотела понимать. Бенвинда ненавидела весь мир и больше всего — Бога. Ее смех исчез, похороненный под тоннами черных обломков, убивших ее мужа. В то время ее подруги ухаживали за ней, по очереди дежуря, чтобы заставлять ее поесть и выпить лекарства, прописанные врачом, а также выводили ее на короткие прогулки, измотанную, равнодушную ко всему, что ей раньше нравилось. Бенвинда приходила в себя медленно, как больной, которому постепенно нужно было осваивать знакомые движения, принимать душ и одеваться, варить кофе или готовить еду, выходить за покупками, ненадолго включать телевизор, вникать в чужие заботы и радости, которые перестали для нее существовать.

Прошел почти год со смерти Роберто, когда она решила вернуться на Кабо-Верде. У нее скопилась определенная сумма благодаря возмещению, которое она получила после несчастного случая в шахте, помимо пенсии по вдовству. На ее родине это было целое состояние. Ей не нужно было возвращаться в Портелу и хоронить себя в отвратительной таверне в ожидании старости, среди грязных пьяниц, которые неустанно приставали бы к ней. Бенвинда могла обосноваться в столице, в Прайе, и организовать какое-нибудь дело. Она пока не знала, какое именно, но была уверена, что подберет что-то подходящее. Свойственный ей оптимизм день за днем возрождался. Бенвинда снова ухватилась за нить, всегда спасавшую ее от боли. Отчаяние рассеивалось и со временем превращалось в горсть серого пепла, который навсегда останется внутри, но не помешает ей продолжать жить и работать, и снова смеяться, так, чтобы ни один из тех, кто не знал ее раньше, не заподозрил, что в какой-то момент в ее жизни произошла катастрофа. Бенвинда снова на глазах у всех будет довольной и счастливой женщиной, окруженной атмосферой благополучия и доброжелательности, которая оберегала ее от бед.

Через несколько недель, проведенных в Прайе, она нашла ту маленькую контору, выставленную на продажу, «Бюро Омеро», которая занималась реализацией товаров для офисов. Бенвинда ничего не знала о пишущих машинках, бумаге и фотокопировальных аппаратах. При этом дело ей понравилось, и она поверила в свои силы, чтобы быстро всему научиться, а также в великодушие бывшего владельца, пообещавшего всему ее обучить. Бенвинда вложила добрую часть своих средств в предприятие, еще часть денег сохранила для себя на случай, если дела пойдут плохо, а остальное разделила среди своих братьев, чтобы помочь им продвинуться вперед. И снова восприняла свою жизнь с терпением и уравновешенностью, сохранившимися со времени, проведенного в таверне.

Когда Сан начала там работать, «Бюро Омеро» было уже много лет прибыльным и надежным предприятием. Для нее это было хорошее время. Сан нравилась работа, отвечать на телефонные звонки, оформлять заказы и искать на улице мальчика, который разносил пакеты, когда нужно было что-то передать. Она сняла комнату с возможностью пользоваться кухней в доме одной вдовы. И хотя иногда Сан приходилось терпеть ее бесконечные монологи, когда хозяйка снова и снова рассказывала обо всех мелочах, которые с ней происходили, девушке было приятно оставаться одной в своей комнате и смотреть в окно, где она видела маленький кусочек моря. Кроме дней, проведенных в пансионе, это был первый раз, когда она располагала личным пространством, и эта независимость заставляла ее ощущать, что она окончательно превратилась во взрослую женщину, полностью отвечающую за свои действия и способную управлять своей жизнью. Наконец она смогла преодолеть расстройство по поводу отсутствия возможности учиться, осуществить план, который теперь казался ей очень далеким, словно прошло много лет со времени того детского энтузиазма, наивность которого она уже осознала. Между Сан и этими странными идеями возвышалась глухая стена без лазеек и дверей, которые позволили бы просочиться в ее нынешнюю жизнь хоть капле разочарования. Похороненная девочка спокойно спала под землей.

По ночам Сан ложилась в постель и строила планы на будущее: она накопит денег, поедет в Европу, будет там работать столько, сколько сможет, а потом, как и донья Бенвинда, вернется на Кабо-Верде и организует собственное дело. О чем она не думала вовсе, так это о том, чтобы найти мужчину и родить детей. От воспоминаний о том, что произошло с доном Жоржи, ее все еще выворачивало наизнанку. Но было нечто глубже, как будто еле заметный огонек загорался в каком-то уголке ее сознания и предупреждал ее, будто странное перемещение во времени позволяло видеть ей, что может произойти в дальнейшем. Возможность любви и секса казались ей опасностью, чем-то, что причинит ей вред и обиду. Напротив, ее коллеги по конторе, с которыми она иногда ходила поесть мороженого и потанцевать, не говорили ни о чем другом. Они рассказывали друг другу о своем опыте с парнями, о необыкновенном удовольствии и волнении, и когда одна из них считала, что влюблена, во всех подробностях расписывала доказательства того, что парень ее действительно любит и предложит ей жить вместе. Как будто обладание мужским телом и возможность повседневно его обслуживать были для них самой важной целью. Сан опасалась, что они обречены на страдания, на то, чтобы разбиваться снова и снова о загадочную сущность мужской души, полной изгибов и вершин, которые она не понимала и которые ее пугали.

Для себя она хотела независимой жизни. Самые лучшие и довольные жизнью женщины, которых она знала — донья Натерсия и донья Бенвинда, — были не замужем. Они не были одинокими, вовсе нет. Их сопровождало много подруг и родных, большое количество чужих детей, людей, которые их любили и поддерживали, о ком они с нежностью заботились. Близость с которыми была, пожалуй, еще больше, чем с мужчиной, с которым ты делишь постель, который знает наизусть вкус каждого сантиметра твоего тела, упругость твоей груди и жаркую узость твоих чресл, который достигает блаженства внутри тебя и разливается в тебе снова и снова, наносит удар, отдает, ищет и неясно стонет в твоих объятиях, словно наступил конец света. Но этот мужчина никогда в жизни не удосужится спросить, чувствуешь ли ты себя счастливой или несчастной, считаешь ли себя хозяйкой земли под твоими ногами и воздуха, которым дышишь, или же дрожишь от страха, когда встаешь по утрам и точно знаешь, что жизнь тебя обидит, что нападет на тебя и попытается сожрать тебя, кусая и оставляя одни кости.

Сан представляла себя взрослой, живущей в тихом доме у моря, в доме, раскрашенном разными цветами, с большими окнами, через которые проникает свет и морской бриз. Там будет сад, в котором растут бугенвилии и жасмины, и акация, усеянная белыми цветочками, которая отбрасывает приветливую тень. У нее не будет ни мужа, ни детей, но будет много людей, входящих в дом и выходящих из него, и просторная кухня, где каждый сможет найти то, что желает. Такой дом, как у доньи Бенвинды. Она иногда там обедала по воскресеньям. Начальница Сан готовила большой котел качупы и приглашала десять или двенадцать человек. Женщине доставляло удовольствие видеть Сан за своим столом. Она очень привязалась к своей подчиненной с самого начала. Как и у доньи Натерсии, у нее вызывало большую досаду то, что этой смышленой девушке пришлось бросить учебу из-за нехватки средств. Донье Бенвинде нравилось наблюдать, как она работает с большим упорством и почтительностью, словно на самом деле отвечать на телефонные звонки, записывать заказы и организовывать доставку было очень важными задачами. Ее трогала необычное сочетание силы и наивности, формировавшее характер Сан, ее доброта и решимость. Бенвинда задавалась вопросом, что получится из нее в будущем. У Сан была долгая жизнь впереди, и в этой жизни было предостаточно места для страданий. Было ясно, что кто-нибудь попытается манипулировать ею, обмануть ее и причинить боль. Кто-то расцарапает ее и попытается украсть ее энергию. Но также Бенвинда была убеждена, что Сан выстоит, будет крепко стоять на земле с поднятой головой, открытым и улыбающимся взглядом. Она удивительным образом уцелеет, что бы ни случилось.

Однажды вечером после закрытия конторы, пока остальные сотрудницы бежали на встречу со своими возлюбленными, Бенвинда пригласила Сан поесть мороженого. Шел сильнейший ливень. Вода ручьями текла по улицам. Машины проезжали, обрызгивая пешеходов грязью, а те кричали, возмущались и боролись за то, чтобы укрыться от дождя, переходя от подъезда к подъезду. Женщины сели за столик у окна в кафе-мороженом. Дождь бил в стекла и бешено падал на крышу с гулким и свирепым грохотом, как будто разразилась катастрофа. Как только они укрылись от дождя, громкий смех Бенвинды тут же разлился по зале. Потом она вдруг вздохнула и как будто бы впала в ностальгию:

— В Испании часто шел дождь, — сказала Бенвинда. — Но такой сильный — никогда. Дожди там мягкие и непрерывные. А зимой идет снег. Меня всегда поражала тишина, с какой падает снег, как будто мир застыл неподвижно и жизнь теплилась только в снежинках.

— Наверное, это красиво. Я бы хотела посмотреть.

— Ты никогда не думала уехать в Европу?

— Много раз. Всегда. С детства. Но как? У меня нет документов. Нет денег. Когда-нибудь…

— Возможно, я могу тебе помочь.

Сан покраснела. Она даже не смогла ничего сказать в ответ, только стала размахивать руками, как будто тонула. Бенвинда снова рассмеялась:

— Это означает, что ты бы приняла мою помощь?

— Да, да, конечно же, да…

— Я могу поговорить с моими сестрами. Они живут в Голландии. Они в долгу передо мной, так как уехали на те деньги, которые я им дала, и у них все сложилось довольно неплохо. Они сделают тебе туристическую визу. Потом тебе придется самой устраиваться.

— Но у меня нет денег на билет…

— Я тебе дам. Ты сможешь мне возвращать долг по частям.

— Правда?.. Вы это серьезно говорите?..

— Ты считаешь, что я тебя обманываю? Мне бы хотелось лучшей жизни для тебя. Ты ее заслуживаешь. Ты должна попытаться.

Через три месяца все было устроено. Сан пришлось открыть банковский счет. Донья Бенвинда, помимо денег на авиабилет, дала ей шестьдесят тысяч эскудо, которые должны были подтвердить голландским властям, что у нее достаточно денег, чтобы путешествовать как туристка и что она не примется попрошайничать на улицах или, кто знает, воровать и даже убивать. Без этой формальности ей никогда бы не выдали визу.

На самом деле, Сан и не собиралась приезжать в Голландию. Она собиралась остаться в Португалии и там попытаться добиться разрешения на работу и вида на жительство. Бороться за место работы, быть прислугой в чьем-то доме или официанткой в баре, или кассиром в супермаркете, дешевой рабочей силой для низкооплачиваемой работы. И ей придется приспособиться, чтобы содержать себя, вернуть долг донье Бенвинде и продолжать отправлять деньги своей матери и Ховите, и копить на будущее. Или все будет гораздо хуже. Может быть, ей не дадут разрешения, и она останется на нелегальном положении, будет вынуждена принять условия какого-нибудь бездушного человека, который примет ее на работу. Лишенная всех прав, она будет ходить по улицам, еле живая от страха, скрываясь от глаз каждого полицейского, который может задержать ее и снова выслать на родину, и тогда она потеряет все то немногое, чего успела достичь.

Конечно, Сан ничего этого еще не знала. Она догадывалась, что получить документы будет не так-то просто, но для нее Европа все еще оставалась местом, где идет слабый дождь и тихо падает снег, пространство всяческих возможностей, среда, которая позволит ей окончательно выбраться из нищеты, регион, в котором витали все ее мечты. Это был очаг, который ей описывала Ноли, когда они были маленькими, тем далеким летом в деревне, сидя у корней манговых деревьев. Дом, полный игрушек, книг, тетрадей и карандашей, и быстрые автобусы, которые везут к бесконечным лесам и лугам, усеянным нежной травой, по которой можно ходить босиком, и к чудесному ручью с прохладной водой, чтобы облегчить жару. Она никогда не видела ни ручьев, ни зеленых лугов. Никогда у нее не было избытка в книгах или карандашах. Теперь она собиралась это получить.

Сан села в самолете у иллюминатора и смотрела в него всю дорогу. Крылатая машина сначала пролетела над морем, над его ужасающими темными глубинами. Потом самолет долго летел над пустынными песками Сахары и темными вершинами Атласских гор. Затем были видны вспаханные равнины и разбросанные деревни, а потом снова море. И, наконец, Европа, большие чудесные реки, города, закрученные вокруг себя, и уже Лиссабон, словно смотровая площадка над водой. С высоты Лиссабон был очень красив. Огромный и прекрасный. Сан была счастлива. Кабо-Верде остался далеко-далеко. И стал очень маленьким.