Найм

Глава 133

Напиши-ка, деточка, вот что: Люди работают НЕ за деньги. Что смотришь, красавица? Глупость воевода сказал? Сбрендил старый, из ума выжил? А ты сама-то подумай: вот придут к тебе «доброжелатели» да дадут гривну кунами да ножик вострый. Вот тебе — инструмент, вот тебе — плата. А работа проста: ткни тем ножиком воеводу под ребро. Сделаешь? А что ж так? Вот же тебе и дело дельное, вот и серебро. Нет? И я про то: окромя платы работнику ещё много чего надобно. Чего в серебрушках не померять.

Правильно кричать «Рот-та-а, подъём!» — этому надо учиться. Надо до предела опустить уголки губ вниз, ощериться, но не сильно, чтобы мышцы губ были свободными. Приоткрыть губы и гаркнуть как можно зычнее. И обязательно продлить последний слог «та-а-а-а», сделать паузу и крикнуть обычным голосам «пАдъЁм».

Здесь так не умеют. Здесь просто хватают за ногу и дёргают. И испугано лепечут:

— Тама… Эта… Ну… Как бы… Знахарка… Она… Типа… Того… Вот те крест! А этому-то ка-ак… И такая вся… Ну очень… Вот.

Успокойся, дяденька, я всё понял.

Пришло время «энеидить» и, где-то даже, «гаврилиадить». Сейчас посмотрим: куды ты, Ванька, казак. Вот только глазки промою да головушкой встряхну — а вдруг мозги на место встанут?

Ну-ка, ведро колодезной на голову. И на спинку. И по ножкам. Как писала Франсуаза Саган в «Немного солнца в холодной воде»: «вода больше хороша не тем, что приносит, а тем, что уносит». В моём случае — уносит сонливость, вялость и, льщу себя неизбывной надеждой, глупость. Хотя бы частично. Проверяем АйКью по абстрактной тематике:

Нормальность психиатра — нонсенс. Докажем это.

Аксиома 1: всякому человеку свойственно инстинктивное подражательство.

Следствие: если вокруг человека — дурдом, то он и подражает насельникам сего заведения.

Аксиома 2: Длительная имитация интегрируется в сущность.

Вывод: среди гвоздей и шуруп — молотка по голове просит.

Самодиагностика прошла успешно: с умытым личиком и колодезной водой в ушах я способен мыслить логически и при этом совершать подвиги. Что само по себе — несовместимо. Нуте-с, где наша пациентка? Пошли пудрить мозги богине смерти. Очень даже героическое занятие. Особенно — спросонок.

Мара сидела в шайке.

Вот только не надо искать в моих словах уголовно-процессуального подтекста! Шайка — не только группа лиц с противозаконными намерениями, но и тазик с ушками. Какая связь — не знаю. В этом тазике — моются. Может быть, все, кто моется в одном тазике — «шайка»? И — обливаются из одной лейки. Поэтому и говорят: «одна шайка-лейка»?

Маре было скучно. И при этом — совершенно бесстыдно. «Подручных» у Мары не было. «Членов шайки». Вообще, мужиков не наблюдалось. Попрятались… «члены бородатые». Все затаились. И бородатые, и бритые. От «смерти вприсядку».

На лавке в красном углу зимней избы Гостимилового подворья под образами сонно и благостно хлопал ресницами умытый, чуть порозовевший и одетый в чистое Аким. Он встретил меня улыбкой. Правда, улыбка была несколько испуганной. Что не удивительно: с другой стороны печки повизгивающая хозяйка старательно драила Маре спинку. «Повизгивающая», потому что Мара периодически запускала руку себе за спину и щипала банщицу. Радость от вида моей умытой физиономии была выражена движением глаз в перпендикулярных плоскостях и приветственными словами:

— Деда твоего я подлечила. Коль не сдохнет — выживет. Теперь — ты давай. Мертвяка своего давай, путейца. Только помыть сперва. Мертвяки-то… такие вонькие. Ты уж поверь Маране. Сперва — обмыть. Потом… применить.

Мара демонстративно, показывая себя со всех сторон, ополоснулась, вылезла из тазика, погоняла хозяйку-прислужницу, чтобы та вытерла её. Везде. Мда… Если её личико тряпками закрыть… и ножки правильно установить… или, к примеру, когда совсем темно… Нет, великовата для меня будет. А потом в порыве страсти «живая смерть» обнимет прогрессора за тощую шейку и… И вообще, Иван Юрьевич, «секс со смертью», даже в таком «фигурном» исполнении — чересчур… теологично. Я, конечно, полный атеист. Кому как не мне трахать всяких богов и богинь. Но… Не нужен нам этот… трансцендентальный эмпиризм с летальным исходом. И трансцендентный — тоже.

Что радовало, хотя и несколько обижало — я Маране был неинтересен. «Не интересен даже смерти»… Мда. Нашёл-таки повод погрустить…

По моей команде, пришедший следом за мной Сухан, разделся и уселся в тот же тазик. Ну вот, и «член в шайке» появился.

Мара беспощадно шпыняла нашу хозяйку, пристально наблюдая за каждым её движением и заставляя отдраивать моего зомби до крахмального хруста. Хотя крахмала здесь ещё нет.

— Ты что-то про калик перехожих говорил. Ну, которые идут куда-то. Мяо, ляо какое-то…

— Дао, Мара. А люди эти — не калеки, а даосы. Ладно, чтобы ты сильно не загрустила пока суд да дело, расскажу-ка я тебе сказочку. Откуда у этого дао ноги растут. Ну и, естественно, всё остальное.

Итак, в некотором царстве, в некотором государстве, которое называлось Чу… Не «тьфу», а Чу! В том маленьком царстве, которое даже соседи считали «варварским», жил да был мальчик. — Когда это было? — Нет, после потопа. Пифагора знаешь? — Ах, да… Ну, лет за 600 до Христа. Вот как раз тогда. То было время «Весны и Осени». — Как это? Так это ж восток. Причём — дальний. У них и зимой — лето. Жил там мальчик. — Мара, ты про Илью Муромца слышала? Значит, знаешь, что Илья просидел на печи тридцать лет и три года. И слезать не хотел. А этот мальчик изначально был такой умный, что просто не хотел рождаться в наш мир. И его мать носила растопырившийся, чтобы не вылезать, плод семьдесят и ещё семь лет. Ты представляешь, какую подлянку он устроил своей матушке? Всю жизнь в состоянии перманентной беременности! Подружки уже с правнуками нянчатся, а эта так с брюхом и ходит. И тут — родила! Всё царство было в волнении. Ну, наконец-то! Старороженица. Сильно «старо».

И родился мальчик. Который был мудрым. Конечно — мудрым. Ибо случилось это под персиковым деревом в деревушке, называвшейся «Удручённая доброта», в «Уезде жестокости» в «Округе горечи» и в «Государстве страдания». Причём на небе была «косматая звезда». Панки в космосе — это всегда тревожно.

Конечно, все окружающие сразу поняли: пришёл «большой бздынь». Но были разные мнения — не знали кому именно. И просто из чувства самосохранения немедленно записали мальчика из простой крестьянской семьи прямо в императорские архивариусы.

Империя Чжоу в те времена разваливалась, и только две вещи удерживали её на плаву: «небесный мандат» и императорский архив. Там было столько компромата на всех…

Вот он и вырос в этом архиве. Да, именно архивный мальчик. Именно из налоговых архивов. — Так недоимки же надо платить! А для этого — хранить. Вот именно в реестр неплательщиков его и заворачивали. А реестром злостных — подтирали. Оба реестра — из шёлка. — Да, Мара, это — дорого. Но нарушение налоговой дисциплины — дороже.

Ребёнок был изначально грамотным. Да он же ел и пил на мудрости! На всех этих раритетах, палимпсестах, шелках, лотосах и папирусах. Мальчик тихо рос себе, набираясь веса и ума. Он бы так и остался одним из многих архивариусов тех и не тех ещё времён. Как Молчалин:

К хозяйским дочкам и одновременно — к их служанкам не приставал. Вообще, как всякий нормальный архивариус, был человеком сексуально озабоченным, но не агрессивным.

Ну, помнишь из «Покровских ворот»: «Я такая непредсказуемая!». — В каком городе ворота? Неважно, ты там ещё не была.

Так и прошла бы его жизнь в тишине и общепризнанной мудрости, ибо и прозвали его Лао-цзы, что на тамошнем наречии означает «мудрый младенец» или «старый ребёнок», за успехи в налоговой оптимизации и вбрасывании компроматов, но случилось обычное: молодёжь подвалила. Во дворец в 517 году до Рождества Христова заявился другой непростой «простой мальчик» — местный надзиратель за амбарами и присматриватель за казённой скотиной по имени Конфуций.

Конфуцию было 33, он был выскочка, карьерист, государственник и патриот. А теперь пришёл учиться у патриарха. Лао было 87, и он ответил… внятно.

Конфуций, всегда неукоснительно соблюдавший правила приличия, занял в высшей степени почтительную позицию. Он хотел учиться. Он рассказал Лао-цзы, что искал истину с самого начала своей карьеры, не имея к тому никаких побудительных мотивов, кроме стремления быть полезным государству и народу. Ну, если не считать низкого происхождения от изгнанной из дома хозяина наложницы, в упор не видящей приблуду родни и постоянной нищеты и оскорблений с раннего детства.

Лао-цзы встретил почтительное приветствие и слова молодого человека довольно резко: «Избавьтесь от самодовольного вида и множества желаний, от привычки втираться в доверие и необузданной воли. Они вам совершенно ни к чему — это все, что я имею сообщить вам».

Конфуций «сделал благородное лицо», подал в отставку с должности «главного погоняльщика овец и баранов», но не устроил себе харакири, а добился увольнения мудреца.

«Патриот и государственник» подсидел «смущённого налоговика». Всё, что «не к чему» — оказалось «к чему». Бедному Лао-цзы, который всю жизнь провёл в архиве, пришлось выйти из императорского дворца в незнакомый, дикий и пугающий мир. Это было настолько не похоже на прежнее, контраст был столь велик, что он написал:

Когда простые люди «выходят на большую дорогу» — они становятся бандитами. С мудрецами хуже — они превращают всю дорожную сеть в Путь, в Дао.

Лао-цзы получил выходное пособие в форме старого смирного буйвола удивительной чёрно-зелёной масти и отправился в «куда глаза глядят». Глаза буйвола смотрели на северо-запад, в сторону пустыни Гоби, а «мудрому младенцу» было всё равно. Лишь бы убраться из-под налоговой юрисдикции в конфуцианском исполнении.

«Старый ребёнок» был мудр и прозорлив: несколько последующих столетий показали, что приход в любом из королевств к власти поклонников Конфуция, с их неуёмным стремлением к общенародному благу и гармонии в государстве, всегда сопровождается террором, превосходящим по своей жестокости и масштабности обычные феодальные разборки. Только дикие кочевники сравнимы по разрушительному эффекту с представителями конфуцианцев — «школы образованных людей».

Конфуций выдвинул идеал государственного устройства, в котором при наличии сакрального правителя, реальная власть принадлежит «учёным», совмещающими в себе свойства философов, литераторов и чиновников. Государство отождествлялось с обществом, социальные связи — с межличностными, основа которых усматривалась в семейной структуре. Семья выводилась из отношений между отцом и сыном. Функция отца принималось аналогичной функции Неба. Поэтому сыновняя почтительность была возведена в ранг основы добродетели.

Древние евреи тоже так думали: «Чти отца своего». Но в Торе — это лишь одна из десяти заповедей. Остальные — несколько притормаживают абсолютность маразма, до которого человечество доводит реализацию любой философской посылки. У китайцев тормозов не было.

Каждый очередной правитель объявлялся «отцом нации». Принцип знакомый: в российской истории он звучит постоянно — «государь-батюшка», «матушка императрица». Чиновники, «мудрецы», «особы приближённые к императору», получали, соответственно, статус «старшего брата» и «учителя». Полная противоположность состояния «слуга народа», принятого в древнегреческих полисах. Именно этот путь прошёл Древний Рим, когда его «слуги» времён Республики стали его «господами» времён Империи. Со столь естественным и логичным обожествлением очередного новоявленного «отца нации».

Несколько экземпляров «отцов» разных «времён и народов» функционировали и в 20 веке. Последствия деятельности таких… «всенародных батюшек» — чудовищны. Но в Древнем Китае им не позволяли выступать на митингах и съездах («неприлично — не сакрально»), а немедленно задвигали в очередной «Запретный дворец». Причём собственно «властные функции» реализовалась ничем не ограниченными «эрудитами». Абсолютная бюрократия. Вполне по «Республике» Платона. Или — «неизвестные отцы» из «Обитаемого острова» Стругацких. Соответственно, скорый «бздынь» в каждом очередном королевстве — близок и неизбежен. При всём обилии красивых слов, прекрасных мыслей, высоком профессионализме и глубоком философизме.

Лао-цзы, похоже, уловил это будущее по самодовольной физиономии «отца-основателя». И свалил в эмиграцию.

Но тут — «оба-на! иди сюда!» — таможня. Причём, весь личный состав подразделения — уже «в грязь». История не сохранила рецептуры того, что пили или курили чуйские таможенники в тот исторический период. Если царство — «Чу», то какие ещё таможенники там могут быть? Хотя… можно — «чуйные». Или — «чуёвые». Достоверно известно только то, что незадолго до обнаружения Лао-цзы на заставе наблюдали пятицветные облака.

Главный из погранцов по имени Инь Си, встретил Лао-цзы торжественно. У него уже бывали видения. В соответствии с наблюдаемой пятицветностью всего… наблюдаемого.

Инь Си заблаговременно соорудил хижину из травы и тростника, чтобы дождаться пришествия великого мудреца, и, усевшись в дверях, безотрывно следил за дорогой, уходящей в Китай. От вида всего остального его просто мутило и выворачивало.

В должное время бдение Инь Си было вознаграждено. Он увидел приближающегося к нему по извилистой пыльной тропинке огромного зеленовато-чёрного быка. На неуклюжем животном ехал верхом маленький старичок с длинными белыми волосами и бородой, съёжившийся в складках накидки из грубой ткани. Одарённый внутренним зрением Инь Си мгновенно понял сердцем, что это и был тот учёный, которого он ждал.

На радостях добавили. Для прояснения «внутреннего зрения» и укрепления «сердечного понимания».

Но некоторые… китайцы уже тогда ставили свои меркантильные интересы выше хорошего настроения коллектива. Лао-цзы сопровождал его слуга Сюй Цзя, который служил мудрецу много сотен лет. Ну что вы так удивлённо смотрите? Обычный договор найма без фиксированной даты окончания.

— Служишь? Ну и служи. Денег-то тебе всё равно не платят.

На заставе Сюй Цзя стал требовать от Лао-цзы плату за все столетия. Что, задержкой зарплаты кого-то ещё можно удивить? Хоть в моей России, хоть в Древнем Китае.

Да, Мара, Лао-цзы не дожил ещё до ста лет, а слуга у него служил уже несколько веков. Но так написано в древних книгах этих мудрецов. Видимо, служба у мудреца-налоговика считается как на фронте: «год за три».

Требования Сюя выглядели очень… «суёвыми». И тогда Лао-цзы вынул из-под языка слуги талисман. Жадина, он же — борец за права трудящихся и справедливый уровень вознаграждения, тут же рассыпался в прах, как будто умер естественной смертью много лет назад.

Инь Си попросил Лао-цзы воскресить слугу, типа: хочу мерзавцу в глаза посмотреть. «Мудрый ребёнок» положил талисман на горстку праха, и слуга ожил.

Поставьте себя на место шефа таможни, с учётом того, что, согласно жизнеописанию, Инь Си был мудрым и добродетельным человеком, однако никто об этом не знал, так как он тщательно скрывал свои достоинства. Что, впрочем, типично для таможенников.

Он скрыл их и в этот раз. Придворный, держатель всех архивов, включая налоговые, пытается сбежать из страны. Обыскать! Шмон продолжался три дня, пока не допили… «источник пятицветности». Ничего! Но ведь вывозит что-то! Ведь не может же чиновник такого уровня бежать из страны без заначки! А ещё этот слуга… То рассыпается, то — наоборот. Почти по Высоцкому:

Хохмочка с вывозом золотой медали нобелевского лауреата из оккупированной фашистами Дании в растворённом в кислоте виде — имеет длительную предысторию в разных культурах.

Выглядеть дураком в глазах своих подчинённых после безрезультатного шмона… папа-погранец такого уровня мудрости ещё не достиг. И Инь Си произнёс слова, которые Китай расхлёбывает до сих пор. Потом к этой «похлёбке» ещё многие присоединились. Вот это прогрессорство, вот это бифуркация! Мало найдётся людей, которые так потрясли историю человечества просто добросовестным исполнением своих служебных обязанностей.

А слова очевидные, почти по должностной инструкции любой таможни. Особенно, первая и последняя фразы: «Ты тайно вывозишь. Ты пытаешься вывезти из страны самое дорогое, что у нас есть — мудрость. Поэтому я не пропущу тебя, пока ты всю свою мудрость не напишешь. В камеру».

Камеры на заставе не было, была отдалённое хижина. Дело было в горах, зимой в хижине гуляли ледяные сквозняки и замерзали чернила. Уставший скрывать свою добродетель Инь Си приносил «мудрому младенцу» вязанки дров. И набирался мудрости, перебирая полоски шёлка с мыслями «старого дитяти». Четыре года! Четыре года откачивали эту «мудрую» контрабанду! Никак было дна не достать. Книга состояла из 81 главы и пяти тысяч иероглифов.

Наконец, Инь Си ощутил невозможность и дальше прятать свои добродетели, цветность облаков пошла на второй десяток, вздорный слуга распался в пепел и нагло отказался собираться назад. И тогда мудрый Лао-цзы посмотрел на заходящее солнце и сказал:

— Посмотри Инь, вот наш путь, наш дао. Сейчас примем ещё по кружечке горячего саке и — вперёд.

И два налитых под завязку смыслом жизни и целостностью мироздания китайца, учитель с учеником, поддерживая друг друга на горной тропинке, устремились на запад. А написанная книга со странным названием «Дао Дэ Цзин» так и осталась лежать в хижине. Потом её, естественно, толкнули на местном рынке, потом нашли в ней смысл, растиражировали, отредактировали, дополнили и исправили.

Отдача от квеста этих двух «добрых людей», вышедших нетвёрдыми ногами на «большой дао», докатилась аж до берегов Атлантики. «Отцы церкви» в первые века христианства упоминали о великом мудреце Востока, едущим на зелёной лошади. Породу животного они, конечно, перепутали, но с цветностью — полный порядок. Видимо, следуя этому образцу и юный Д'Артаньян красил свою лошадь в тот же цвет, что и масть буйвола Лао-цзы, перед въездом в Париж.

Самого Лао-цзы более никто не видел, и информации о нём нет. Не хочется думать о таможеннике плохо, но времена были тяжёлые, а пампушки с человеческим мясом в Китае имеют даже более давнюю историю, чем Нефритовый император.

А вот скрытный таможенник, по непроверенной информации, подвизался проповедником в Индии. Говорят, что он и принцу Гаутаме мозги промывал. Хотя я лично сомневаюсь — не встречал в буддистских текстах рассуждений о многоцветных облаках.

Нет там и уникальной вещи, отличающей ранний даосизм от всех остальных религиозных течений: стремления к реальному бессмертию. Не где-то когда-то потом, а «здесь и сейчас». Не в раю или после слияния с Абсолютом, а вот в этом теле и на этой земле. Как «там и тогда» говорили: «между четырьмя морями».

Бессмертия на земле хотят многие. Особенно те, кому жизнь хороша. Тем, у кого всё есть, очень хочется «…и по-дольше». Великий Цинь-ши-Хуан-ди немного не дожил до трёхсот лет. Не дожил, потому что погнался за бессмертием — ловил редкую рыбу, сок которой необходим для полной регенерации императорского организма. За бессмертием погнался, а от простудифилиса не уберёгся. И таких в истории Китая — немало.

Последователи «мудрого младенца» — даосы — странным образом сочетали несочетаемое. Созерцательность, «не-деяние». И — активное действие. Целенаправленный, обдуманный поступок — но только в рамках того, что называется «естественным ходом вещей». Стремление к этой самой естественности — и демонстративные сверхъестественные способности: полёты на глазах изумлённой публики, эта хохмочка с рассыпающимся в пыль слугой…

Пожалуй, сам Лао-цзы лучше всех сформулировал парадоксальность своего учения:

Грубо говоря, только перетрахав всех женщин в мире, мужчина может позволить себе воздержание. Я же говорю: дао — путь к совершенству.

Не могли активно-пассивные даосы обойти вниманием и такую важную область человеческой жизнедеятельности, как секс. И в этом деле они снова смешали несовместимое: активность с созерцательностью, естественность с противоестественностью, действие с размышлением.

Посему позволю обратить внимание достопочтенной Мараны на вот этот мужской половой орган. Я понимаю, что ты его уже полчаса разглядываешь. Но я хочу предложить тебе… новое видение. Представь себе, что весь ствол данного… «нефритового жезла» разделён по длине на 9 частей. Ножик искать не надо, просто представь визуально. Ну, так, «на глазок». Углём рисовать не будем… И ленточки навязывать не надо… Сухан, ты представил? Прекрасно. Наша… богиня уже заняла основную производственную позицию. Для последующих сакральных упражнений. Очень хорошо, приступаем.

В основе методики древних даосов лежит понятие «священного числа девять». И непрерывный устный счёт. Я же говорил: даосы совмещают несовмещаемое — секс и математику. В одной голове в один момент времени. Команду: «стой там, иди сюда» — слышали? Во-от. А они так живут. Столетиями.

Сухан, ты в музучилище учился? Ах, да… Один музыкальный такт — это счёт: «раз-и». Понял? Это секунда. Теперь… вводишь головку. Разве я что-то говорил про голову? Да, именно это и именно туда. Держишь паузу в один такт. Раз-и. Теперь ме-е-едленно вдвигаешь до первого деления. Как раз на этот счёт: «два-и». И останавливаешься — «три-и». Ещё на одно деление — «четыре-и». Ме-е-е-е-едленно, я сказал! И снова остановка. «Пять-и». И так — до конца. В смысле: до упора. Теперь обычная пауза и — рывком назад.

Мара! Спокойно! Спокойно! Тпру! Лежать! Ты просто к этому не привыкла. Я же предупреждал: даосы вывернули наизнанку всю естественную динамику процесса. — Ну почему «тебя»? Только динамику. — Да, Мара, да. Китайцы — извращенцы. А их мудрецы — вообще… Но ведь ты же такого ещё не пробовала? Такой… вакуумный насос. Именно это и называется волшебство. Потерпи — тебе понравится. Марана! «Сыны неба», «внуки солнца», «шурины чёрных дыр», «племянники астероидных потоков»…! Из разных династий тысячи лет…! Это же волшебство, Марана! Ты же ведунья, та, кто ведает, та, кто знает. И, соответственно, пробует. Продолжим? Ну, вот и хорошо. Мда… Любопытство сгубило кошку. И не её одну.

Теперь ты, Сухан. Выдёргивать надо не всё, а только до первого деления. Понял? Этот случай — не засчитывается. Фальстарт. Повторяем с самого начала. Раз-и, два-и…

Конечно, Мара, противоестественно. Поэтому и называется — волшебство. Словосочетание «естественное волшебство» — как «сухая вода» — противоестественно. Даосы — ненормальные? Полностью с тобой согласен. Мудрец — это вообще ненормально. Садист и мазохист в одном флаконе. Мучает себя поисками истины, получая от этого удовольствие. Мучает окружающих подозрением, что он что-то нашёл. И тоже — радуется.

Продолжай, Суханище. Должно быть девять раз. Девять делений нужно пройти девять раз. Потому что «девять» — священное число. — Откуда я знаю?

Откуда взялась концепция девяти кругов ада в христианстве? Может, от Варравы? Иисус беседовал с Буддой под этим именем. А может, и с самим Инь Си. Если у них слуги живут столетиями, то что говорить о мастерах. Только у Данте Алигъери ад — трёхмерная воронка, а у китайцев — мерность выше. Они же не только с пространством, но и со временем работали. С вечностью.

Мара! Не спеши! У тебя вечность впереди — расслабься. Марана! Мне за тебя стыдно! Неужели русская смерть не может выдержать китайской любви в зомбийском исполнении?! Ты же «богиня смерти», а не любовных утех. Это пуская всякие Лады с Лелями скачут. А ты… «Царица вечного покоя». Поэтому ты должна раз — лежать, и два — молча. Сейчас будет перерыв, потерпи.

А теперь, Сухан, делаем очередной даосский парадокс: освободившись, но не убегая, не прикасаясь, но и не удаляясь, совершим лёгкими колебательными движениями крёстное знамение. Да-да, вот именно там. И вот именно тем. Но-но! Без рук! Лёгкий ветерок овевает разгорячённые члены… Крестообразно. Девять раз. Розу ветров не видел? А розу Парижской богоматери? Факеншит! Её же только через три года заложат! Церковь ту.

А крест православный? Восьмиконечный? Как-то я не задумывался… Нету в этом мире девятиконечных звёзд или крестов. Девятиконечная звезда как символ Святого Духа — ещё не в ходу, португальский девятиконечный орден Непорочного Зачатия Девы Марии — ещё шесть с половиной веков… бахайский символ Наивеличайшего Имени… — Не надо руками хватать! Марана! Сама перекрестишь? Ты же языческая богиня — перестань из себя приходского попа корчить! Батюшка из тебя не получиться.

А теперь повторяем последовательность действий ещё восемь раз.

Девять делений в каждом вставлении, девять вставлений между крещениями, девять крещений до чаепития, девять чаепитий до изливания… Четыре уровня вложенности. — Мара, ну откуда я знаю — сколько их всего?! Я выше четвёртого уровня не проходил. Почему-почему… запасных жизней не хватало. По идее — и уровней должно быть девять. Но последний, похоже, охватывает бесконечность. Мироздание, вселенную. Конечную станцию этой… «железнодорожной ветки». Пункт назначения извращённых путейцев.

Мара, кто мне тут недавно нагло говорил: «теперь ты давай»? Я — «даю». А ты что, «проглотить» не можешь? Тоже мне: «я — Марана», «я — Марана». На что годна «богиня смерти», если не может проглотить такой маленький кусочек человеческой жизни?

Что значит «уже было хорошо»? Женщина может испытать до семи оргазмов непрерывно. У тебя всё ещё впереди.

«Вся жизнь впереди.

Разденься и жди».

Вижу: и разделась, и дождалась. Но это только первое чаепитие. Ты его не торопи. Он хоть и зомби, но тоже может со счёта сбиться. Кончил? Нет, я в смысле — досчитал? Тогда — чаепитие. Китайского чая на «Святой Руси» нет, поэтому попробуем кваском. Слез, размялся, ручками помахал, ножками подвигал, выпил чашечку… Пару глотков — много жидкости вредно. Подумал о вечном и о своём пути к нему, посчитал девять раз до 9, выравнивая мысли и успокаивая дыхание. Пошёл на второй круг. Как «сколько кругов»? Как в аду. Я же сказал — священное число 9. Вот единичку — открыжили.

Ну всё ребята, я пошёл. Вам этого непрерывного занятия ещё часа на четыре хватит. Главное — со счёта не сбиваться. А то придётся всё с начала начинать. И не забывайте думать о вечном. А потом мы ещё и «изменяемую геометрию крыла» попробуем. Я тебе потом объясню. Когда вот этого одного — хватать не будет.

Алгоритм изложен, дальше сами справитесь.

Мда, Ванёк, ну ты и… уелбантурил. Затрахает мой зомбяк «русскую смерть» по методике «китайских таможенников».

Сплошной сюр: недоделанный боевой волхв «играется» с кривой смертью-самозванкой под диктовку недо-боярыча — псевдо-даоса. Ни один из лейблов не соответствует заявленной сущности. Ну, кроме «играется». Но я-то в любом случае буду в выигрыше. Или эта… «пресекательница жизней» будет держаться от меня и моих людей подальше. И — сама, и — другим расскажет. Или… Или в моём «блуждающем дурдоме» будет пополнение. «За ним следовало до десяти тысяч всякой сволочи». Мне предстоит собрать из всяких… странных людей — команду. «Живая смерть» с лечебными функциями — очень даже вписывается. У меня-то нынче основной способ управления: «управление с помощью страха». Её присутствие в моей команде будет полезно.

Глава 134

Нанять её за деньги — невозможно. Зачем деньги смерти? «Гроб — не мерседес, багажника не имеет» — постсоветская народная мудрость. Испугать… пробовал. «И смертью смерть испугав»… Не пугается. Какую-то фанатичную идею? Да она сама — такая идея! Фундаментальная. «Жизнь и смерть»… Причём не какого-то конкретного «Хоакина Мурьетты», а вообще — любого и каждого. А что в мире вообще, кроме этого, есть?!

А вот если ей это понравится… Или, хотя бы, просто интересно будет, любопытно… «Служба из любопытства»… «Нация эмигрантов» о таком не рассказывает. Может, это их «великая национальная тайна»? Не, не похоже. Скорее — это наша «великая национальная тайна». «А что будет если…?» — непрерывный вопрос в многострадальном отечестве. Но если я прав, то… иметь в хозяйстве собственную смерть… функционально. Хоть просто: «Чтоб перед глазами была».

Нет уж, не надо «из-за угла». Лучше — «лицом к лицу» или — «грудь в грудь»… Насчёт груди… Да и вообще, в тазике она выглядит… привлекательно. «По двору боярской усадьбы голая фигуристая „костлявая“ гонялась вприпрыжку за малолетним владетелем. Потрясая его своим бюстом»… Размечтался…

Так, а что я наблюдаю вот на этом дворе, на Гостимиловом подворье? Сплошной Лебедев-Кумач пополам с Дунаевским. В формате «Детей капитана Гранта»:

Что мы и имеем. «Кто весел — тот смеётся». Но — тайком. Тихое веселье. Такие… смешки за спиной: Рябиновские мужички у Гостимила за спиной над ним посмеиваются. И насчёт своих игр с его жёнкой, и насчёт его вчерашней ошибки. Как он отвернётся или отойдёт — бабёнку его прижимают. Тут пощупают, там потрогают. А чего «нет»? Она ж не кричит. Только ойкает да ахает. Отскакивает резко от каждого щипка-хлопка-прикосновения. Оглядывается так… удивлённо-недоуменно. Как блондинка в ЦУМе на проспекте Шота Руставели в Тбилиси.

А мужикам — в радость. Развлечение. Такой… вариант игры в жучка. Когда вокруг десяток шаловливых мужских ручонок, и все тянуться подержаться…

— Ну-ка, угадай — кто? Угадала? Призовая игра: лап-лап.

Гостимил походил по усадьбе, покрутил головой. Чувствует — что-то не так, а понять не может. Жена дёргается, но помалкивает, а эти… гребуны честными благородными глазками на него смотрят. И давятся от смеха. Наконец, он не выдержал — плюнул, пошёл спать, бессонная ночь сказывается. А жене — нельзя. По дому «всегда есть место подвигам», которые именно сейчас надо сделать. Двор-то подмести и на другое утро можно, а вот живность покормить или варево какое сготовить…

В любой артели по трудодням считать — у поварихи всегда больше всех получается. Что мужиков кормить, что сталь варить — непрерывное производство. В России доменные печи работают от войны до войны. А кухонные — и в войну работают. А возле печки — хозяйка. Каждый день, всю жизнь, без отпуска, выходных и выслуги лет. Не, я бы так не смог, я бы с тоски повесился. А они находят в этом смысл и удовольствие, всякие разности придумывают, друг перед другом хвастаются, книги читают, рецепты изобретают и собирают… «Работа на унитаз». Как писал Макаренко о Куряже: «сотни видневшихся над обрывом детских задниц были заняты перерабатыванием совцосовских миллионов в продукт, из которого уже ничего сделать нельзя». Там большая кухня была — на восемьсот едоков.

Вот уж точно: какое бы дело ежедневно ни делал — полюби его. Или — вешайся.

С другой стороны, с моей позиции промежуточного этапа между обеденным столом и нужником — хорошая стряпуха — это очень здорово. Одно из 3–4 настоящих удовольствий в жизни. А уж что может сделать плохая хозяйка со своей семьёй!.. Даже не по злобе, а так просто — по неумению да по лености… Ни один, даже самый изощрённый палач не может организовать человеку такие бесконечные муки мученические, как просто повариха. И это не только про желудок с кишечником. Чуть сдвинуть диету и наступает, например, «мерцающий идиотизм». С утра, вроде бы, чувствуешь себя человеком. Чего-то хочется, что-то получается. А после обеда — «боров откормленный». Пригоден только для «сала натопить». И, что самое скверное, это — начинает нравиться. А что делать, если жена вкусно готовит?

Всё-таки ресторан — «публичный дом для женщин»: место получения удовольствия от ощущения «не я это готовила, не мне посуду мыть». И для тех несчастных, кому с женой не повезло.

В одном из французских детективов пожилой полицейский инспектор обнаруживает женщину-убийцу. Она за три-четыре года доводит своего очередного мужа до смерти, просто потому, что вкусно готовит. И в очередной раз становится богатой вдовой. Собрав достаточно доказательств и неопровержимых улик, инспектор является к вдове и говорит:

— Я знаю, что вы убийца. Будьте моей женой. Я вышел на пенсию, у меня есть небольшое состояние, которое останется вам. Я знаю, что больше трёх-четырёх лет при ваших кулинарных талантах — не проживу. Но могу же я, наконец, поесть нормально!

Вот нормальный мужской подход: мы, конечно, можем жрать всё, что угодно, вплоть до жаренных гвоздей. Но за удовольствие хорошо покушать серьёзный мужчина готов и жизнь положить.

Бывает и в другую сторону. Родной фольк, например, такие рецепты выдаёт:

И не говорите, что «истина где-то рядом» — она у нас внутри.

Так что, хозяйка занимается своим хозяйкиным делом, мужики — своим мужским. Что радует, так это отсутствие «вместе пускай-ка нальёт» из выше приведённой песенки. Групповой запой — вещь страшная. Очень вредная и опасная для здоровья и жизни. И тех, которые — «вместе пускай-ка», и случайных окружающих. Мужички мои пока «сухие» — приходят в себя после вчерашних-позавчерашних приключений. Барахлишко перебирают, рубахи, в порубе рваные — штопают. Но это ненадолго. К вечеру дела переделают, начнут соображать и искать. «Кто ищет — что-нибудь всегда…». Найдут. Придётся снова успокаивать. Мужики, они как дети малые — пока не набегаются — не успокоятся. Надо им срочно какое-то новое занятие искать. Может, курсы какие организовать? Икебану там, или макраме какое спрогрессировать? Всеобщее одиннадцатилетнее образование в моей России — не сколько, чтобы детишек научить, сколько — чтобы их время занять.

Так, Иван Юрьевич, не надо о больном — о российском образовании. То помещений нет, то — указаний. То учебников, то компьютеров. Всегда — денег и учителей. Черчиль писал: «Наше самое выгодное капиталовложение — вложение в образование». Бисмарк после первых побед Новогерманской империи приказал поставить памятник школьному учителю. А у нас… «учебный год наступил неожиданно». Причём — ежегодно. Вот детишки кончатся, и проблема закроется. Не будет школьников — любая школьная реформа «на ура» проходить будет. От детишек и их родителей столько забот! А уж расходов!

М-м-м… «Кто хочет, тот…». Сухану с Марой я хорошее занятие нашёл. До-о-олгое. Такой… непрерывный процесс. И ведь не бросишь. Вот ей захотелось и… прямо по песне. А я лишился своего постоянного попутчика. Как-то непривычно одному — как голому. Жизнь без зомби вызывает чувство неуверенности у зомбиводителя. Почему никто из попаданцев не писал, что отсутствие в поле зрения «живого мертвеца» провоцирует нарастание ощущения заброшенности, одиночества и неизбывную депрессию?

Может, мне тоже песню спеть? Грузинскую. «Где же ты моё… Сулико?». Слов не помню. И спросить не у кого: Чарджи тоже… отсыпается «песен попевши». Ночью у него опять… «выход в свет». Или это — «полусвет»?

Вот, Ванюша, все — при деле. Один ты… «привык за победу бороться»? Ну и давай. Сам. Без ансамбля. Потому что есть вещи, которые тебе ну край нужно найти в этом мире.

Типовой попаданец или фентазийник, вляпавшись в своё «ничего себе!» обычно отправляется искать какой-нибудь «фигурный болт». Какой-нибудь «жезл смерти», или «палку вечной жизни», или «кольцо всевластия», или «врата бессмертия»… Какой-нибудь артефакт или «заколдованное место».

И пошёл квест. Правила тут довольно понятные: нужно найти мечника, лучника и колдуна. Этот набор позволяет компенсировать тотальную безграмотность и «рукосуйство» ГГ.

Другой известный пример комплекта «предметов первой необходимости»: негр, женщина и собака. Уровень соображалки и «преданности общему делу» всех членов группы — примерно одинаковы. Но формы выражения несколько различаются. Негр, например, не облизывает ГГ в минуты опасности. В таком «суповом наборе» уже ГГ суперменничает и этим гасит бестолковость своих попутчиков.

Варианты не новы, отработаны ещё в древнегреческих трагедиях. Оттуда и специфический термин: «бог из машины». Древние греки запутывали своих зрителей так, что единственным выходом из громады несуразиц сценического повествования было появления божественной фигуры, которая спускалась сверху на верёвках через систему блоков («машину») и громогласно объясняла зрителям — «что мы конкретно имели в виду».

Свой квест я уже прошёл — когда бежал из Киева в Рябиновку. «Буратино». Со стремительно курвящейся «мальвиной», склонным к запою отставным гриднем — «артемоном» и тоскующим «пьеро» — разорившимся купцом.

«Идёт суд над Карабасом-Барабасом. Встаёт Мальвина и сообщает:

— Карабас — извращенец. Он делал мне неприличные предложения.

Встаёт Пьеро и уточняет:

— Карабс — гей. Он и мне делал неприличные предложения.

Встаёт Артемон:

— Карабас — зоофил. Ну, вы понимаете — о чём я…

Встаёт адвокат и возражает:

— Ну что вы, господа! Карабас-Барабас — очень приличный человек, он очень любит природу…

Буратино — сам себе:

— Вот только этого мне ещё не хватало!».

Хорошо хоть, мой Карабас-Барабас — в Киеве остался. А не бросился за мной в погоню в поисках «золотого ключика»… Или, скорее, «замочной скважины»…

А так-то всё по законам жанра. И артефакт у меня есть, называется — «дрын берёзовый». Вот, добежал до «замка доброго волшебника» и понеслось… «Кольцо всевластия» в формате усадебной ямы-поруба, маленькая шашечка — в роли «жезла смерти» и «врата бессмертия» — в виде чёрного хода на Рябиновской поварне…

Ладно, отбился, не завалился, усыновился… Квест закончен успешно, можно ставить точку. В смысле — жить спокойно.

И никто не говорит, что собственно после квеста и начинается самое интересное. «Жизнь» — называется. Другой близкий по смыслу термин: «стипль-чез по минному полю».

Марк Твен насчёт «где точку ставить» очень чётко понимал:

«Когда пишешь роман о взрослых, то наперёд известно, где надо поставить точку, — на свадьбе; а когда пишешь о детях, приходится ставить точку там, где это всего удобнее».

Ну, вообще-то, правильно: каждый роман представляет собой квест, конечной целью которого является помещение «палки жизни» во «врата бессмертия».

Понятно, возможны вариации. У Пушкина, например, в «Руслане и Людмиле» всё куда круче обычного стандартного романа: поэма со свадьбы — начинается. Правда, свадьбой же и заканчивается. А какой квест между!

Тут я с Александром Сергеевичем солидарен: только после свадьбы настоящие приключения и случается. Новобрачная огребает экспириенса «по самое не хочу». А молодой муж бегает по миру как наскипидаренный. Мучаясь по ночам эротическими сновидениями с конкурентами-соискателями в главных ролях. Отчего и происходит у него непрерывный «бой с головой». Голова, получив смертельную пощёчину, отмирает и открывает измученной гормонами личности доступ к мечу — общепринятому фаллическому символу. Вцепившись в свой… символ двумя руками — двуручный же! — обезголовевшая психика отправляется на поиски женщины. Понятно, что его противник, обладатель бороды — символа мудрости и преклонного возраста, проигрывает «бой за осеменение» обладателю символа фаллоса.

Процесс такого «поноса» называется «смена поколений». Пока самцы меняются — дама примеряет шапки и играет в прятки. У Руслана — это «второй подход к снаряду». Более успешный. Странно, что Пушкин не последовал нормам Олимпийского комитета — должна была быть ещё и третья попытка.

А как быть мне? «Мальчик»? Тельце-то подростковое. Добежал, спрятался… Расти себе спокойно, учись, ума-разума набирайся, батюшку слушай, бога не забывай, прогрессируй себе помаленьку…

Тут и никакого «проезжего городского» не надо. Тут же «Святая Русь»! Тут просто за раками на речку сходить… С моими-то талантами… И любопытные зрители могут спрашивать уже лично у Велеса: «а был ли мальчик?».

Ну, положим я — не мальчик. И это тело — уже «не мальчик», а по мозгам… ну совсем «не мальчик». Взрослый? «Поставить точку на свадьбе»? Типа «женился — дальше не интересно»? Или: «женат? — Жизнь кончилась».

У меня другая точка зрения: только после этого жизнь и начинается. Потому что семья и есть «команда по выживанию в этом мире». Эх, мне бы какую-нибудь Василису Премудрую найти. «Вышла она замуж за Ивана-дурака и стала прозываться — Василиса Дурак». И жить — «в урагане по имени Ванька»…

Нет уж, для свадьбы мне по тельцу — ещё рано, а по мозгам — уже поздно.

Поэтому для личного выживания нужно формировать команду, основанную на других принципах. Вместо всяких спящих красавиц, говорящих тотошек, заколдованных железяк, свитков с секретами и ларчиков с сокровищами — мне нужны люди. Толковые, работящие, умелые люди. Как их тут найти? И как убедить их делать нужное мне? Нанять? Серебро-то у меня в усадьбе имеется.

Можно выйти на торжище и закричать:

— А кто тут кузнец-молодец? А скорняк — не дурак? А кирпичник — не на один птичник? А шерстобит-сукнодел, кто на этом зубы съел? Подходи-налетай, даром время не теряй! Мастеров сыскать хочу — подходи, озолочу!

Кричать по-зазывальному я умею. А вот будет ли от моего крика толк? В приличном обществе этот вопрос решается наймом соответствующего специалиста. Обращаешься, например, в рекрутовую контору. Описываешь — что именно тебе нужно. Проводишь несколько собеседований, с подобранными профессионалами в части рекрутинга, кандидатами. Выбираешь наиболее подходящий экземпляр и — вперёд. Договор — типовой, должностные обязанности — интуитивно понятны. Существует законодательство, общепринятые нормы и традиции. Можно расписать подробнее, как в Штатах делают — договор найма на 80 листов.

Здесь всякий договор называется «ряд». Фольк даёт устойчивую цепочку ассоциаций: «рядиться-биться-судиться». Или вот так: «Стали между собой рядиться — и дорядились: и корм сгнил, и скотина полегла». Мне такие договорные отношения — даром не нужны.

А какие нужны? Я же не знаю — что они в свои «ряды» вписывают! А и увидев образец — не понимаю, что для туземцев — само собой разумеется. «Неразглашение информации, полученной в ходе исполнения должностных обязанностей» — это здесь как? «Само собой»? А то у меня всякие «инновушки» в голове бродят — для меня это условие важно. Патентного права здесь нет, авторского права здесь… как в Рунете. Да ничего здесь нет! Даже «право частной собственности — священно» — уже из французской революции. Здесь у человека только одно неотъемлемое право: помолиться перед смертью. Ну и как на этом строить трудовые отношения?

Основная форма отплаты в «Святой Руси» — повремёнка, подёнщики. Вроде бы — чего проще? Рабочий день — почти как у вампиров: от заката до рассвета. В смысле — наоборот. А как быть зимой? Когда день короткий? А при работе в помещении? Мне там шинделей моих понаделать надо будет… От звонка до звонка? А кто звонить будет? А как с работой по выходным? А по двунадесятым праздникам? Для обжига кирпича надо бы организовывать непрерывное производство. А как здесь? Как у евреев: суббота — священный день? И для обязательных работ, типа ухода за скотиной или топки печей зимой, нужно нанимать прислугу из православных. А мне кого нанимать?

Суды здешние производственных конфликтов не рассматривают — в «Русской правде» эта тема не прописана. Поэтому всякий трудовой спор, возникший хоть бы и не по злобе, а просто по взаимному непониманию, быстро переходит от «рядиться» к стадии второй: «биться». С мордобоем и поджогами. Потом стадия третья: с уголовщиной — «пожальте в суд». «Пока трупа нет — говорить не о чём». Законодатели…

У Тургенева в «Убежище Монрепо» есть такой пассаж:

«Помнится, у Бажанова говорится, что двое рабочих, при двух исправных плугах, легко могут вспахать в день казённую десятину. Но ежели они не вспашут — как с этим быть? Доказывать ли, с Бажановым в руках, что священный долг каждого рабочего — вспахать не менее полудесятины? — но они ответят на это: „Итак не гуляли“. Броситься ли на тунеядца с распростёртыми дланями и скверным словом на устах? — но он, как человек, сознающий себя героем вольного труда, пожалуй, сам даст сдачи».

Много раз в жизни приходилось слышать фразы типа: «если бы мне платили вдвое больше, то я бы тогда работал. А так — день прошёл и ладно». Ерунда. Вот сидит человек, получает гроши. И тут ему говорят: платим вдесятеро. Но нужно не сидеть, а бегать. Согласен? — Он-то сам, может, сдуру, и согласится. Но восемь часов непрерывного бега после года, например, отсиживания — смерть ещё до обеда.

Другой пример. Человек привык воровать. «Поднимем им зарплату, и они перестанут». Не перестанут. Как не переставали воровать продукты советские эмигранты в Нью-Йорке, устроившись на место повара в каком-нибудь тамошнем ресторане. Как требуют «откатов» менеджеры частных фирм в Демократической России. Не в государственных — в частных, будучи их совладельцами. Как всё шире распространяется коррупция, государственное вымогательство российских чиновников, не глядя на повышение зарплат. Как не перестают тунеядничать двое «тургеневских» работников. Они же не повышения оплаты требуют! «Итак не гуляли»… Вот же, не крепостные — «герои вольного труда». Но работать вольно, по добровольному договору — не хотят. А при давлении — «пожалуй, сам даст сдачи».

«Пусть ворует — лишь бы дело делал»… Не будет такой… «работник» — «дело делать»: человек един во всех своих проявлениях. Привыкший обманывать в деньгах, начнёт обманывать и в делах. Хотя бы просто для того, чтобы сэкономить свои силы и время.

«Эти-то уже наворовались. Новые-то больше воровать будут». Ощущение «я — наворовался» — человеку несвойственно. В этом процессе — всегда есть куда расти. А вот ощущение «воровать — нормально» возникает очень быстро и устанавливается навсегда. «Все так делают. И раньше так было».

«Идёт собрание колхозников. Председатель докладывает о результатах:

— У позапрошлом годе мы посеяли 100 га конопли. И всё тля пожрала. У прошлом годе мы посеяли 200 га конопли. И опять всё тля пожрала. У нонешнем годе мы посеем 500 га конопли. И хай та тля подавиться».

«Тля» не подавится — она размножится.

У меня к этим «общечеловеческим ценностям» здесь добавляются специфические, средневековые. В третьем тысячелетии 90 % трудоспособного населения работают по найму. Мы все как-то это понимаем. Примерно представляем, что означают те или иные слова: оплата больничного, отчисления в пенсионный фонд, компенсация инфляции, восьмичасовой рабочий день… Здесь этого нет. Напрочь. Есть подённая оплата. Вот её и реализуют тургеневские пахари.

А есть ещё чисто местные, локальные заморочки. Маркс в «Капитале» пишет, что и в середине 19 века в индустриальной Англии разброс в размере оплате в разных местностях составлял разы. Восходя к уровням, сложившимся в графствах в 12–14 веках. Да что там Англия! Этому городку, Елно, князем налог установлен «… и лисица». Почему лисица? Почему не серебро или какая-то другая шкурка, или товар? Как пересчитывать, например, шкурку рыси в шкурку лисицы?

Оплата работника традиционно идёт или серебром, или хлебом. Хлеба у меня нет. Примут ли наёмные работники серебро? По какому курсу? В 17 веке Россия, проиграв войну шведам, обязуется выплатить им контрибуцию. И в Пскове начинается мощное восстание против Московского государя. Потому что Москва, проиграв главное, «честное» дело, пытается «жульничать по мелочи». Сумма контрибуции определена в серебре, а вот поставка шведам должна идти хлебом по ценам Псковского рынка. И московское правительство посылает боярина срочно скупить хлеб во Пскове, поднять цены и, тем самым, объегорить шведов в количестве пудов. Но простой-то народ таких стратегически-мошеннических замыслов не понимает. Он видит, что в награду за проявленный в войне героизм, правительство собирается заморить его голодом. И недавние русские патриоты из Пскова и из Москвы старательно бьют друг другу морды. С привлечением воинских соединений и смертельными исходами.

Это — по оплате. Второй типовой пункт здешнего договора найма — корм. Кто-нибудь их попаданцев эту проблему решал? Рассчитывал необходимые рационы? Какой, сколько, чего… Ну нет в моё время у работодателя обязанности кормить работника! В крайнем случае: «согласно действующих санитарных норм». Кто-нибудь знает: какие они, эти нормы, в «Святой Руси»?

«Русская Правда» в «поконе вирном» даёт нормы содержания вирника и его команды при проведении следственных мероприятий на месте преступления. Остальные… согласно обычаю. Отдача — столетиями: формулировка «дать в кормление» в русской истории — основание для сотен бунтов, для десятков тысяч убитых и искалеченных. Несколько веков чуть ли не ежегодно на Руси, и Древней и Московской, где-нибудь начинается свара. С мордобоем и поджогами, как минимум. Из-за корма.

Три относительно свежих примера уже из Российской Империи.

Восстание на броненосце «Потёмкин». Официальная причина — червивое мясо. Хотя корабельный врач выдал положительное заключение. Из-за отсутствия холодильной техники «мясо с червями на кораблях Черноморского флота в те времена было явлением нередким, всегда обходилось без конфликтов…».

Ленский расстрел 1912 года. Всё началось с того, что на стол в заводской столовой подали варёный половой член жеребца. Состав супового набора в «договоре найма» не оговорён. Но… хоть бы покрошили… кухарки…

Третий — уже Первая Мировая война. На броненосцах, стоящих в Гельсингфорсе, объявляется «угольная тревога». Матросики, замотав себе головы и между ног тряпками от угольной пыли, таскают мешки с углём с берега в угольные ямы своих линкоров. И получают, «по обычаю», после этой тяжёлой работы, праздничный обед. С гречневой кашей. А не с картошкой, как «по обычаю» в том моменте времени, в том месте, должно быть. Картошка считается более «продвинутым», более праздничным блюдом. Поскольку более трудоёмка в готовке и более капризна при хранении. И на кораблях эскадры, в зоне боевых действий, начинаются массовые беспорядки военнослужащих. Скажи моим современникам, что картошка — это праздник, это награда за тяжёлый грязный труд, а гречка — нет… И за эту разницу можно пойти под военный трибунал… Наплевав на «Веру, Царя и Отечество»… Не поймут ни по одному пункту.

Ладно, предположим, что мои здешние «старшие товарищи» вправят мозги малолетке-бестолковке, и кое-какой типовой договор мы сконструируем. С кем его заключать? Где взять столь необходимых мне наёмных работников? Без которых и экзотический слоган: «Смерть курной избе», и куда более простая и типовая для этого 12 века задача: «Рябиновка — усадьба боярская, образцовая» — одно суесловие и воздуха сотрясение.

Я не могу, подобно Диогену, выйти на рынок среди белого дня с факелом и криком «Ищу человека!». Не поймут-с. Да и смысл другой, не диогеновский: мне нужны не образцы высокой морали для подражания, а профессионалы в нескольких областях деятельности.

Каждый попаданец — дилетант. Не знаю, насколько мои «коллеги по цеху» это осознают, но мы все — неучи. Мы хуже «кухарки, которую научат управлять государством». Потому что она хоть умеет профессионально кухарить. Вот на этой идиотской корявой святорусской кухне. А нормальный попаданец не владеет ни каким серьёзным профессиональным умением вот этого среднего средневековья. Я об этом очень погрустил в самом начале. Как осознал, так и грустанул. Но тогда-то я искал место в этом мире для себя лично, а теперь мне нужно найти профессионалов в свою команду. А я даже не знаю — как их отличить!

Был у меня как-то серьёзный конфликт с одной московской фирмой. Поругались мы тогда основательно, и их босс выдал чёткую формулировку:

— Я очень мало понимаю в ваших профессиональных игрищах. Поэтому я и не принимаю решений по вашим профессиональным вопросам. Поэтому я и профессиональных ошибок совершить не могу. Единственное, в чем я понимаю — люди. И ошибиться я могу только в людях. Поставив «не того человека». А ты — «тот человек»?

А для меня здесь всякий человек — «не тот»! Я же в этих людях не понимаю! Не в смысле общефилософском: «чужая душа — потёмки», а в смысле аутизма: «неспособен к полноценному социальному общению и не может интуитивно почувствовать состояние другого человека». А как я могу «интуитивно почувствовать» чувства и мысли человека, у которого «клейма бедности, несчастья, унижения, обид, которые обесчеловечивают человека и превращают его в преданного покорного раба, радующего взор своего господина» — врождённые? Прямо на лбу написанные. Для которого Велес и Власий — консультанты по удойности и привесам. У которого в каждой луже — по водяному, в каждом лесу — по оборотню…

Есть куча народа, которые начнут гнуть пальцы и фыркать: «А зачем нам его душа? Лишь бы он дело своё делал». Глупость. Так не бывает.

Простенький пример: прекрасный водитель, профи. Но 5-го и 20-го — «в грязь». И тут вам именно пятого и надо ехать. А на восьмое, соответственно, можно заказывать венки?

Другой пример: отличный врач, великолепный детский диагност. Профессионал высшего класса. Но — педофил. Вам нужен такой работник?

«Сапожник? — Прекрасный богобоязненный человек. Каждый постный день ходит в церковь». Если кто не знает — в православном календаре не-постных дней за год — от 60 до 80. А церковь у нас за 20 вёрст. Когда ему работать-то? Ну и зачем мне такой мастер? Такой… богобоязненный…

Ладно — душевные, коммуникативные, личностные, общественные… качества. Я не могу оценить профессиональные навыки ремесленника! Всё, что они делают — на мой взгляд — дерьмо. Как поёт Семён Слепаков:

За исключением нескольких, довольно редких, образцов ювелирной, оружейной, культовой продукции, всё остальное здесь выглядит тем, чем оно и является — самодельным лепежом.

Как говаривал дон Румата Эсторский:

— С высоты моего происхождения разница между королём Арканара и каким-нибудь арканарским простолюдином — просто незаметна.

Так и у меня: разница между лепежом ручной работы и продуктом индустриального массового производства — по глазам бьёт. А вот между изделиями хорошего ремесленника и ремесленника плохого… чуть лучше, чуть хуже… Верёвочкой подвязанное, ремешочком примотанное, на коленке слепленное…

Румата там добавил:

— Я бы мог купить весь ваш Арканар, но мне не интересны помойки.

А у меня тут просто ничего другого нету!

Глава 135

Я, как всякий человек 20–21 века привык к фабричной продукции. К её одинаковости, к выходному контролю качества, упакованности, продуманного удобства, «дружелюбности» к пользователю… Для меня эксклюзив, ручная работа — предмет роскоши. Какая-то эстетическая финтифлюшка. Не для необходимости, функциональности, а так… Кстати, раритеты-артефакты из этой эпохи для третьего тысячелетия интересны именно эстетичностью. А вот полезность… Попробуйте применить здешний мундштук, используемый для запряжки крестьянской лошади, в 21 веке… Да вас просто побьют! И даже не «защитники животных», а — просто люди.

Грызло здешнего мундштука представляет собой простой железный прут с загнутым хвостиком, согнутый пополам. Ни покрытия для уменьшения травмирования конского рта, ни, даже, внешних колец — нет! «Закусить удила» — русская народная мудрость. Про чудаков, которые делают такое хреновое грызло, что лошадь может это железо ухватить зубами. Вредно, неэффективно, ненадёжно, коряво… Хорошо хоть прут железный — железо воспринимается сладким на вкус. В отличие от кислой меди. Но эта железка ржавеет у лошади во рту, слюна — красная, будто с кровью. В этом 12 веке такие варварские конструкции уже не используются для элитных коней, только для крестьянских. И скоро вообще отомрут. Может быть из-за татаро-монгольского нашествия? Монголы так издеваться над конями не разрешали.

Мои современники всего этого явно не понимают. Всё довлеет принцип старпёров, коммунистов, христиан и психов из дурдома Берлаги: «раньше было лучше». Попробуйте закрыть глаза и потрогать свой окружающий мир. Что вы чувствуете? Гладкий пластик монитора? — Пластмасс здесь, в «Святой Руси», нет вообще. — Гладкий металл боковины системного блока? Это штамповка — здесь отсутствует. Гладкое стекло электрической лампы? Лампы здесь есть. Масляные. Есть и стекло. Бутылочное. Такого же цвета, более скверного качества. Что ещё? Книга? Бумажная? — За бумагой зайдите через двести лет, за печатной книгой — через четыреста. Полированный стол, стул? Мимо. Стульев нет вообще. Не наше это, не исконно-посконное. Столешница… Рубанком пройдённое — идеал поверхности. Почти ничего гладкого, просто понятия: «класс чистоты поверхности» — здесь нет.

Взяли в руки здешнюю средневековую рубаху… Не открывайте глаза — просто пропустите ткань через пальцы. Чувствуете — нет и пары одинаковых нитей. И каждая нить — не одинакова по толщине в своей длине. Нитка делается ручками, а не машиной. А руки у человека работают по-разному. Кстати, у типового туземца здесь рубах — 2–4. Не в шкафу — на всю жизнь. Мои современники снашивают за жизнь сотню. Здесь… Вы можете представить состояние одежды, которую носят десятилетие? Основной способ стирки — мять и тереть руками на ребристой доске. Можно ещё дубинкой побить. Называется «валёк». А теперь прикиньте толщину ниток в ткани, которая такое обращение выдерживает.

Решили руки помыть? Мыла здесь нет, взяли в руки комок щёлока. Вода — только холодная и не из крана. Позовите кого-нибудь, чтобы из ковшика на руки полил. В «Молодой гвардии» немцы, оккупанты удивляются:

— А как же вы руки моете? Что, рукомойники в России ещё не изобрели? Дикари…

Здесь, в 12 веке, их вообще нигде ещё не изобрели.

Проведите рукой по стене дома. Занозу поймали? Понятно, что ни обоев, ни краски на стенах — нет. Под рукой — сухое дерево. Бревно. Стеновые брёвна имеют привычку со временем трескаться. Края этих трещин… вынули занозу? Вот и запоминайте: к стенам прикасаться нельзя. И так на каждом шагу — масса навыков, вбитых ежедневным средневековым, «святорусским» опытом. Навыков, напрочь отсутствующих у моих современников. Умеешь шнурки на ботинках завязывать не глядя? — Не нужно — ботинок здесь вообще нет. — Не умеешь портянки заматывать? Ты что, больной? Или — больная? Портянки здесь носят все.

Девушки в Мордовии, собираясь на праздник уже в начале 20 века, наматывали себе портянки-повилы. Это такие полосы чёрной ткани шириной в 10 сантиметров и длиной от 3 до 10 метров. Тамошние модницы наматывали их с вечера и так спать ложились. Как другие модницы в других социумах с вечера накручивали свои волосы на папильотки. Мастер по наматыванию женских волос назывался «куафер». А теперь представьте, что вам надо найти мастера по наматыванию парадных дамских портянок десятиметровой длины…

Мастера… Вспомните русские сказки, былины. Хоть из «Святой Руси», хоть из Императорской России. Что делает мастер? — Мастер «изловчился, извернулся». А что, просто по технологии — нельзя? Без этой… «акробатики»? Сначала — мастер «изловчился». И сделал инструмент. Потом работник к инструменту «приловчился»… И сам этим инструментом… «наловчился»… А время идёт, дело стоит, все кушать хотят. Или эти… «ловкачи», пока «ловчат» — духом святым напитаемы бывают? А дети их — манной небесной?

И вот что странно: соображалкой же не обижены. И умения, и глазомер — есть. Иной сапожник такие сапожки построит — любо-дорого смотреть.

— А сотню таких же сможешь?

— Не. Кож добрых нет, дратва худая, корова отелилась — надо присмотреть, погода скучная, богородица не благословила…

Насчёт того, что именно «плохому танцору» мешает — все помнят? Так здесь это — постоянно.

Можно посмотреть «Новые времена» Чаплина или почитать «Глухаря» Гаршина. Регулярная, конвейерная, повторяющаяся, специализированная, профессиональная, индустриальная деятельность — хомосапиенсу не свойственна. То, что составляет суть и основу человеческой цивилизации — противоестественно для человека. И физиологически, и психологически.

Для населения Западной Африки, например, это неразрешимая проблема: внедрение современных технологий для поднятия местных национальных экономик и уровня жизни — невозможно. Поскольку у населения нет навыков повторяющегося, чётко организованного труда. А воспитывающие этот навык технологии из 19 века — уже экономически убыточны. Часть человечества успела выучиться «достоверно воспроизводимому в деталях труду», часть — нет.

Мы, «золотой миллиард», «огребли» эти навыки в ходе «первой промышленной революции». Кто — больше, кто — меньше. Кто раньше, кто позже. Одни — ещё на уровне мануфактур, другие — в ходе «социалистической индустриализации». На Востоке, у китайцев, японцев, корейцев — несколько иной путь. А вот всё остальное человечество… Они-то как раз и остаются нормальными людьми — лысой бесхвостой обезьяной без глупых привычек всегда доворачивать гайку до последней нитки и переходить дорогу только на зелёный. Живут в гармонии с природой. В которой и получают — то засуху, то наводнение, то эпидемию, то межплеменные войны. Вполне природно-гармонически.

Естественно, фольк подсовывает очередной «бородатый анекдот»:

«Янки приезжает в Африку, видит аборигена, лежащего под банановым деревом:

— Вставай. Набери корзину бананов, отнеси в деревню и продай.

— Зачем?

— Купишь велосипед. Будешь собирать по две корзины, возить дальше, продавать выгоднее.

— Зачем?

— Купишь грузовик, наймёшь работников. Они будут собирать, возить, продавать. А ты будешь лежать под деревом и ничего не делать.

— Так я и так это делаю».

У этого старого анекдота оказалось продолжение в реале: я работал с сыном того негра, который начинал с велосипеда и бананов где-то в своей Кении. Папаша сына выучил, поддержал в обустройстве в Европе, потом и сам к нему переехал. Эмигрировал.

— А что ж так?

— Ни жить, ни работать невозможно. Соседи. То бананы обтрясут, то грузовик сломают, то дорогу перекопают. Надоело.

А ещё у нас тогда работала девушка из Казани. Устраивалась в новой стране. Её папаша был крутым бизнесменом где-то в Татарстане. Но уже собирался в дорогу. Когда все вокруг лежат, хоть под бананом, хоть под трубой, поджидая пока им в рот свалиться — «человек с велосипедом» вызывает общую неприязнь.

Для русской, православной традиции — это норма. Накопление, формирование стартового капитала — грех. Богатство — грех. Планирование своей деятельности — вызов богу, грех гордыни. Страховка — ересь: «бог дал — бог взял». Идеал: раздать имущество своё и побрести паломниками по Руси.

Тель-Авива ещё нет, но острое желание «ехать» — уже есть. Вот в это время, в середине 12 века, русская православная церковь пытается бороться с паломничеством. С русским «нищенством во имя Христа». Архиепископ Новгородский Нифонт, едва ли не самый яркий и самый могущественный из церковных иерархов этой эпохи «первого русского раскола», раз за разом пытается ограничить «калик перехожих». Церковь же ведь тоже «хозяйствующий субъект». А «христарадничество» иссушает страну, ведёт к её обнищанию. Но идеология сильнее её собственной организации, православная церковь проигрывает своему православному народу.

«Быть больным — неприлично, быть бедным — стыдно, быть глупым, ленивым, бестолковым — грешно». Но это уже нормы протестантизма. Лютер писал: «Если мне скажут, что завтра наступит конец света, то ещё сегодня я бы посадил дерево». Вместо того, чтобы молиться, поститься, «спасаться»… Вместо покаяния, припадания, лобызания — сделать дело, «посадить дерево».

В мире, в который я вляпался — этого ждать ещё полтысячи лет, в моей России… «ох, господи, не доживу». А пока святорусским идеалом остаётся тощий, костлявый, ползающий на коленях в грязи, покрытый гниющими язвами, монотонно ноющий попрошайка.

Негр, лениво поджидающий под деревом в теньке — когда же ему в рот банан свалится, на таком фоне выглядит… аристократично.

И вот такого непонятного аборигена, «белого негра», который почему-то нагло именует себя так же как и я — «русский человек», — субъекта с непонятными, но явно негодными, на мой взгляд, привычками и идеалами, знаниями и умениями — я и нанять не могу. Не пойдёт-с. У туземцев просто нет навыка работать по найму.

Ме-е-едленно. Здесь нет наёмных рабочих.

Здесь некому кричать: «Атас! Веселей рабочий класс!», не для кого петь:

Некому, некуда. Мечта либерала. Правда, и допуски по качеству продукции… Точнее — по не-качеству… Ну очень… либеральные. Сплошной фриланс.

Здешние ремесленники не нанимают работников. Или — родня, или — ученики. Совсем другие отношения.

Когда я вижу у какого-нибудь попаданца фразу: «Я велел нанять в городе разных мастеров и привести в своё поместье», я понимаю — с Магдебургским правом он не знаком.

Статус ремесленника-горожанина и ремесленника из дворни всё средневековье — принципиально разные. Просто разные юрисдикции. «Проживи в городе один год и один день — станешь человеком». Это вот из этой эпохи. А до этого — «проживи»? Не человек? «Орудие говорящее»?

Европейский городской ремесленник — человек. У него есть право избирать и быть избранным, у него есть право платить налоги. И требовать отчёта об их использовании. Он член цеха. Который его защищает, под чей суд он попадает в первую очередь. Он член городского ополчения и, соответственно, может и обязан владеть и уметь пользоваться оружием. У него есть дом. Его собственный дом. «Мой дом — моя крепость».

У дворового слуги ничего этого нет.

В «Святой Руси» эта разница между горожанином и дворней — выражена ещё сильнее, чем в Западной Европе. В усадьбах работают, как правило, вообще «не-люди» — рабы-холопы или должники-закупы. Они и рот-то открыть могут только с разрешения господина.

«Русская Правда» даёт лишь одно законное основание для ухода закупа с указанного ему заимодавцем места: обращение с жалобой на господина в княжеский суд. Во всех остальных случаях, если нет отягчающих обстоятельств, — просто автоматическая передача в холопы.

— Я тут в село на денёк сбегал. Маменьку навестить, болеет она.

— Да ну? Ну, одевай ошейник.

А в городах на Руси — вече. Где каждый имеет право свободно ходить «куда похочет» и свободно говорить «что похочет». Имеет право добиваться принятия своего решения даже силой кулака своего. И это не бунт, это — дискуссия. Вече собирается во всех русских городах. Во всех! В одних — регулярно, как основной орган управления. В других — временами, в критических ситуациях. А кроме того, во всех городах идут сходы «концов» — районов. Даже и в княжеских, таких как Прикарпатский Галич, они, практически, забирают часть власти в городе — себе.

Конечно, Новгородская республика — крайняя, извращённая форма народовластия. Это уже олигархия — 30–40 боярских родов полностью «закрывают» «вертикаль власти». Но и во всех сельских поселениях регулярно проходят сходы. Постоянный передел земли, раскладка податей, очерёдность исполнения повинностей, хозяйственные вопросы, некоторые юридические… Вся Россия непрерывно митингует. Ругается, дерётся, соглашается, сама себя прощает… Вся, кроме боярских усадеб. В усадьбах «а поговорить» — отсутствует. Там — воля владетеля, там не обсуждение, а исполнение.

Выдернуть хорошего, с устоявшейся репутацией, мастера из такой среды в какую-то недо-боярскую усадьбу… Да даже и не мастера…

В Москве в 21 веке сотня тысяч безработных. Ребята! Поехали в Хабаровский край. Землю дадим, работу, жильё, районный коэффициент, налоговые льготы… Не едут.

В какой-то американской фантастике, где перед героем стоит задача вывести свой народ из благоустроенных подводных куполов в морях Венеры на опасную и враждебную сушу, попалась мысль: люди способны на массовую миграцию только в двух случаях — или под угрозой явной и скорой гибели, или следуя фанатичной идее. Зарплаты, каких-нибудь профитов — в этом перечне нет.

Пожалуй, есть смысл поверить «нации эмигрантов».

Тем более, что и история Советского Союза служит тому подтверждением. Советская индустриализация — это совпадение двух стимулов: явной угрозы попасть под раскулачивание или умереть с голоду в деревне для крестьян, и сформировавшегося коммунистического фанатизма городской молодёжи.

Вот на этом и строились новые города. Включая взрывной рост самой Москвы. Пожалуй, последними случаями применения таких стимулов были города Тюмени и плотины Ангары. Пусть и в ослабленной форме, но с поддержкой «примазина» — принципа материальной заинтересованности — они сработали. А вот позднее, например, на БАМе — уже нет.

Но советский народ — это люди, пережившие, хоть бы и косвенно, через родителей, родственников, знакомых несколько волн массовых перемещений. Войны, революции, коллективизация, индустриализация, урбанизация… Советский человек, в массе своей, был морально готов оставить свою «малую родину» и перебраться в другое место в своей «большой родине». «Лёгкие на подъём». В 20 веке я встретил только одну старую, семидесятилетнюю женщину, которая сказала:

— А я дальше нашего райцентра не была. А зачем?

Здесь это «а зачем» — норма.

Да, каждый здешний крестьянин — новосёл. Бродяга, кочевник, переселенец. Набродь. Каждая весь, община переходит на новое место каждые 20–30 лет. Но — целиком общиной! «Всё своё ношу с собой». Даже кошек, вошек и тараканов переселенцы тащат в своих узлах. И на новом месте для них ничего существенного не меняется. Они — «всем миром». Они весь «свой мир» — тащат с собой. Как улитка — свою ракушку.

Но в найм идти надо не «миром», а поодиночке или малым коллективом. «Мобильность трудоспособного населения». Один из важнейших показателей организации общества. В американском налоговом законодательстве есть отдельная скидка: «из налогооблагаемой базы вычитаются расходы на проезд на собеседование при поиске работы. При условии, что дальность поездки более 100 миль». В моей России… Много ли попадалось людей, кто может съездить за полтораста вёрст, договориться там о месте работы, и потом каждый день ездить туда на службу? По нашим дорогам. Или быстренько и достаточно дёшево снять поблизости жильё? С нашим строительством.

Не нанять мне здесь мастера. Потому что поодиночке здесь не нанимаются. Не принято.

Найм командой, артелью? Да, вот это единственная реальная форма. С кучей туземных заморочек. Например — профессиональная. Артели бывают всего нескольких профессий: строительные, включающие землекопов, плотников, извозчиков, каменщиков… Гуртовщики — летом. Лесорубы — зимой. Гребцы — от ледохода до ледостава. Всё. Ни кузнецы, ни скорняки, ни ювелиры, например, артелями не ходят. Соответственно, навыка найма у них нет. Кузнецу наняться на службу в боярскую усадьбу… Да они меня просто не поймут!

Человек нанимается на время. Типа: от Покрова до Пасхи. Тогда подённая оплата и… смотри выше Тургенева. Сдельная, сдельно-премиальная формы оплаты отсутствуют.

Найм бессрочный, который-то мне и нужен, в здешней реальной жизни очень легко переходит в «найм без ряда». Тогда, по «Русской Правде», вольный работник превращается в холопа. Здесь это понимают и на это не пойдут.

Возможен не найм работника, а покупка товара. Закажи, заплати, подожди, забери. Нормальный ремесленник работает не на рынок, а на заказ. С предоплатой и без возврата некондиции. «Кот в мешке» как эталон… Смотри выше Слепакова.

Факеншит! Да что я «велосипед изобретаю»! Есть же Ленинское «Империализм как высшая стадия…»! Перемещение производства к потребителю, «вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров» — это империализм. Осталось каких-нибудь семь столетий подождать. А до тех пор мастера будут сидеть там, где им удобнее, а не там где мне.

Сдвинуть этих людей с насиженного места, заставить сменить образ жизни, пойти в наёмники… Или — «смертной угрозой», или — фанатичной идеей. По Некрасову и его железной дороге:

Так мне что — молится «о пришествии глада и мора»?! Чтобы наступила «смерть курной избе» нужно дождаться нового «Голодающего Поволжья»? Или самому устроить вариант «Голодомора»?! «Чем хуже — тем лучше» — главное правило прогресса человечества?! Как-то мне это… обидно, что ли… За хомнутых сапиенсов.

Нет, потом-то, конечно, кто-нибудь умилиться:

Кому-то и «всё хорошо», кто-то и «родимую Русь» узнал, а мне это — делать… Интересно, а какой интенсивности/продолжительности должен быть голод в России, чтобы не только железные дороги, но и шоссейные — нормально построили?

Ладно, до «чугунки» ещё дожить надо. Ищем мастеров в усадьбу боярскую, типовую.

Итого: найди человека и оцени его душу. Не понимая что. Прикинь его профпригодность, не знаю как. И испугай его так, чтобы он пошёл за тобой. «Испугай» — не знаю чем. Потому что за серебро он задницу не поднимет. Вам не приходилось находить ответ, «тыча пальцем в небо»? Вероятность благоприятного исхода представляете? А теперь та же самая вероятность, но в кубе…

«Кто ищет — тот всегда…». Как пионер. Особенно подтягивает штаны, вытирает нос и подхватывает дрючок. «Больше всего мы теряем, когда перестаём искать» — мудрость очевидная. Так как там Диоген говорил? «Я иду искать человека. Кто не спрятался — я не виноват». Я — пошёл.

…

Говорил ли я уже об «идиотизме сельской жизни»? Могу повторить: ощущение — острое и непреходящее. Первый же встретившийся абориген оказался прокурором. Я знаю, что на «Святой Руси» прокуроров нет. Но когда на мой вопрос:

— Где тут кузнецы живут? следует залп встречных:

— А на что они тебе? А ты хто? А с откудава пришёл? А зачем? А у тя серебро-то есть? А скока? А откуда? я сразу понимаю: «прокурор попался». И кто это придумал, что только евреи отвечают вопросом на вопрос? Это же общее свойство всякой местечковости. Мой честный ответ:

— Я — Ванька из Пердуновки. вызвал у туземца иллюзию присутствия на концерте «Аншлага». Или у них тут, в Елно, какой-то местный аналог юмора крутится?

— Гы-гы-гы! Ванька… Гы-гы-гы! С пер… перд… пердун… Гы-гы! Ой! Ой, не могу!

Я стоял перед этим здоровым, поперёк себя шире, аборигеном, в не очень чистой, но, явно, парадной одежде, с не очень чистым лицом и терпеливо ждал, пока эта туземная морда прекратить трясти своей не очень чистой, но празднично расчёсанной и смазанной маслом, бородой веником. Перестанет вибрировать всеми своими телесами, держась за живот, и, хотя бы, как тот чукча из анекдота, просто рукой направление покажет. Увы, где-то внутри данного несостоявшегося дорожного указателя заработал гейзер остроумия.

Заработал — на беду. На его.

— А я, слышь, ой не могу!.. чую — вонища. А оно вона!.. А оно вона чего!.. Гы-гы-гы! С Пердуновки… у-хо-хо! у-хо-хо!.. Несёт-то… Ага-га-га!.. С Перд… с Пердун…. У-хо-хо!.. С Пердуновки! Га-га-га!

Мда… Нету здесь кинематографа. И телевизор аборигенам не покажешь. И книжек хороших — мало. «Блондинку за углом» здесь не читали. Один из тамошних персонажей отличался большим носом. И бригада магазинных грузчиков, в которую он попал, начала над этой деталью внешности новичка особенно изощрённо издеваться. Они не учли одной мелочи: когда у человека есть некоторая особенность, которая служит причиной юмора окружающих, то носитель этого отличия имеет достаточно времени, чтобы понаделать домашних заготовок для достойных ответов всяким громко-ржачным.

Я отошёл на пару шагов и вежливо поинтересовался:

— А так воняет?

— У-хо-хо!.. Воняет… Ага-га-га!.. От тебя…. С Пердуновки!.. Га-га-га!

— Только я же по ветру отошёл. Так что, это от тебя самого дерьмом несёт.

— Гы-гы… Чего?!

— Чего-чего. Усрался ты, дядя. Порты, поди, полные.

«Гуси-гуси.

— Га-га-га.

В морду хочешь?

— Нет-нет-нет».

Ну, значит, получи «не по согласию».

Дядя приостановил свой «гейзер остроумия» и заворожено посмотрел на свои штаны. Попытался заглянуть себе за спину. С такой, извиняюсь за выражение, конституцией, увидеть свой зад… Потом, напряжённо прислушиваясь к ощущениям, пощупал свою задницу. Потом посмотрел на меня. «…и лицо его неприятно изменилось». Оно-то и так-то… Не Ален Делон. Этот, конечно, тоже… «не пьёт одеколон». Но исключительно — из-за наличия отсутствия. И текст дядя забыл. «Членораздельный». Только рычит. Всё громче, всё «гейзернее». В смысле: гейзер снова заработал, но матом и слюнями.

Ну вот, так и знал: «оне-с побежали-с». Отводя правую руку для исполнения ритуального приветствия. «Оплеуха» называется. Я же только вчера об этом погрустил. А они — снова… Бегает дядя плохо — медленно. А вот падает хорошо — громко.

Я не стал пытаться перехватить правый рукав и «повести» противника, как сделал на посадниковом дворе со стражником. Просто пригнулся, ушёл в сторону и, уже пробегавшему мимо «остряку-гейзеристу», ткнул дрючком под носок правой ноги. «Бздынь» — не случился, случился — «ляп». Здоровенная туша ляпнулась в дорожную пыль. И немножко проехалась на брюхе, подметая эту пыль бородой. Дорога была довольно чистая, недавние дожди тут всё помыли. Но пыль уже есть. Вот что есть, то он и собирает.

Я одного не пойму: мне что, всю оставшуюся здесь жизнь вот так и ходить, постоянно роняя местных придурков? Только потому, что их манеры поведения не соответствую привычным для меня нормам общения между взрослыми мужчинами в 21 веке? Непрерывное дуракаваляние — утомляет. И не только — дурака. Ну, хорошо, здесь дорога глинистая, а была бы булыжная мостовая? Он же и побиться мог. Как-то… жалко дядю. Или самому «ванькой прикинуться»? Закосить под местного подростка? Кланяться издаля, принимать эти «отеческие» оплеухи… С благодарностью за уделённое моему воспитанию и просвещению время. Так себя же тоже жалко! И будет ещё жальче, если я немедленно отсюда не уберусь — дядя подниматься начал.

«Гейзерист» ворочался, елозил ножками, кряхтел и пытался принять вертикальное положение, выплёвывая пыль, сопли и названия различных атрибутов православного культа. Я уже говорил, что местные ругательства воспринимаю несколько… общефилософски. Но когда меня последовательно называют тремя разновидностями резных иконостасов, то я несколько… не понимаю. Это я такой красивый? Или буду таким… «резным»? Или в меня в пять рядов картинки вставлять будут?

Дядя, наконец, поднялся и снова устремился на меня. Никогда не занимался корридой. Или — тавромахией. Попадизм — это, прежде всего, самообразование. Пришло время заполнить и этот пробел в собственном тезаурусе. Пробуем.

— Торро, торро.

Эх, жаль мулеты нет. Кто не знает — это тряпка такая, чем тореадор бьёт быка по лицу. Оп-ля! Аккуратнее, Ванюша. У быка на арене ручонки не растопыриваются. А здесь, факеншит, бычара мне рукав оторвал. И завалился в канаву. И сопит там. Он там спать собрался?

— Дядя, ку-ку. Вылезай — ты мне ещё направление к кузнецам не показал. Куда-куда? А это где? Где-где? А у вас там что — кузнецы живут? Вообще-то, там не молотом кузнечным махать надо, а другим инструментом — от бога данным. Но если у вас не выросло…

Вылез. Собеседник-путеводитель. Вполне по классике:

Хорошие лопухи в здешних придорожных канавах растут. Большие и зелёные. Сочные. На выходном темно-коричневом армяке смотрятся очень даже… камуфляжно.

Ё! А куда же тут убегать? Блин, да он же меня в тупик загнал! Ручки растопырил, согнулся, рычит. Сейчас он меня ка-ак… Никак. Тут между заборами проход есть. Я проскочил. И он, гадина, пролез. Ну, тогда извини, «бычий гейзер», дожидаться тебя не буду.

Я рванул вперёд, по этому узкому проходу между заборами, заросшему лопухами и крапивой. Дядя рванул за мной. «Рванул» — буквально. Проход был узок, он цеплялся за заборы выступающими частями тела. Дядина одёжка — трещала и рвалась. А что он сделал с повстречавшимся кустом репейника… Затоптал насмерть.

Через полсотни шагов проход закончился, и я оказался на самом краю обрыва. Дальше был небольшой, но довольно глубокий овраг. На дне которого четверо подростков били пятого. Мда… Как интересно здесь живут люди! Сегодня — «День физкультурника»? И, одновременно — стоматолога. Как они его по лицу… Пыхтение и ругательства за моей спиной заставили переключиться на более животрепещущее: поймает — убьёт.

«На морковь» — это не из-за формы. Зелёненький кудрявенький хвостик у него из задницы не торчит. Это цвет у него такой. На морде лица. А так-то он вполне нормально выглядит: такой тёмно-коричневый с зелёными вкраплениями. «Понос после запора» — сходная цветовая палитра.

Особенно в столь неразборчивой ненормативной лексике. Хорошо летит. Как вражеский бронепоезд. А ведь я предупреждал — у меня и прошлая жизнь была. В которой я, правда, поезда под откос не пускал, но в оврагах — вырос. Мы там землянки рыли, картошку с огородов воровали и в костре пекли. Потом нашли ящик с боеприпасами. Термитки. И — тоже туда же, к картошке. Мда… Шумно было.

А между этими приключениями мы дрались. Двор на двор. Или — шобла на шоблу. Или — кодла на кодлу. До уровня шайки или банды — не доросли, не успели. А вот рукопашный бой на краю оврага «за сараями» — у меня отработан с детства. Есть там кое-какие простенькие тактические хитрости. Ну, чисто детские наблюдения. За полётом противника по косогору.

Задние заборы этих подворий, между которыми оказался спасительный для меня проход, выходят на край оврага. Но не висят над ним. Есть немножко узенького ровного пространства между обрывом и забором. А тропинка между заборами… она же утоптана, поэтому на ней травка не растёт, поэтому по ней водичка течёт. Поэтому она ниже своих краёв, на которых стоят заборы. Ну, я на этот край заскочил и к забору спиной прижался. А когда дядя добежал-выскочил — он оказался ниже меня. Упереться спиной в забор и дать пинка… В холку. «Стоячее бревно на корабле называется — мачта». Если к верхнему концу «стоячего бревна», не укреплённого растяжками, приложить горизонтальное усилие, то оно так и пойдёт. Верхним концом вперёд. Прямо вниз по тропиночке.

Глава 136

Нет, какой кайф! Не от этого конкретного успешного пинка в дядин загривок, а от глубокого чувства успешности и соразмерности. «Драка за сараями» — моё типовое еженедельное развлечение в течение нескольких лет в моём собственном детстве. И тут пришёл случай применить все эти давно наработанные инстинкты и рефлексы. Класс! Песня! Я вот это знаю, я это умею, я это понимаю. И обнаруживается достаточно точное соответствие моего нынешнего тельца моим тогдашним знаниям и умением. «Маэстро пинка». Гармония, знаете ли.

Как я его чётко… Ля-ля-ля… Коленочку так… как по технике положено — к груди… ля-ля-ля…. а потом пяточкой так выстрелил… у-тю-тю… и точно так попал — чуть ниже воротника, чуть выше лопаток… как всё пра-а-авильно получилось… чистый «тык» — ожидаемый «бздынь». А как он ручками машет… ну, прям, ассириец — у тех тоже быки с крыльями были… «Бычара окрылённый». Во, долетел. Заходит на посадку. Глиссаду держи, «бычий гейзер»! Всё, приземлился. Правильнее — «прибздынился». Посадка мягкая, «на брюхо». «У кого это у нас такой мягонький животик»… А теперь ещё и рваненький-драненький… Ну как же славно удачно пнуть плохого дядю в загривок! А как он быстро бежал! Какой я молодец! Прямо ускоритель какой-то.

Как хорошо-то! Как радостно! Человек на своём месте! Полная гармония. «Долго мучившийся этическими проблемами прогрессор, наконец-то, нашёл своё место в историческом процессе: пинать прохожих в холку на задворках».

У меня хватило ума присесть за лопухи. «Гейзерист» достиг дна, поползал там, поговорил с окружающими кустами и кочками, поделился впечатлениями от полётов. Но, в отличие от биржевых котировок, не начал подниматься вверх, а взялся бить все, что попало под руку. Драчуны-подростки пытались убежать от «стоячего бревна», перешедшего в состояние «бревно лежачее». Но ручки у дядя… Ну, не просто же так я рукава лишился! Пару «физкультурников» он поймал. И начал стукать ими друг о друга. О, так он ещё и литаврщик! Звона, правда, нет, но зато какой крик! Надо отметить себе для памяти: возможно создание духового оркестра из туземцев. Вот найду гобоиста и можно приступать. Кстати, а что это там валяется, на дне оврага? Такая неприличная кучка. Похожая чем-то на гобой. Количеством дырочек. С язычками-лоскуточками. Однако, хорошо парнишку отделали.

И, почему-то, старательно порвали одежду. Пойти, что ли, помочь болезному? А на кой? Мне, вообще-то, к кузнецам надо. Но дороги я не знаю, и спросить не у кого. Кроме как у этого… гобоина дырявого.

«Гейзерический» дядя, преследуя своих убегающих «тарелков», убрался вниз по оврагу. «Гобоин» занял сидячее положение на поле прерванной явлением «бычьего гейзера» битвы, и заплакал. Вид каждой части его драного туалета, подносимого к глазам для подробного изучения, повергал его в ещё большее уныние. Попытки вытереть слёзы очередной деталью костюма, отнюдь не успокаивали. Ибо нос у него был разбит в кровь и подтекал как ржавый водопроводный кран без прокладок. Красные разводы на рукавах рубахи, используемых вместо отсутствующих в эту эпоху вообще и у данного индивидуума — в частности, носовых платков — также не повышали эстетизма одеяния.

Парень рыдал всё громче, всё жалобнее, и душа моя дрогнула. Вот же сколько раз повторял я себе: «жалость моя — гибель жалеемого»! Пожалей здесь, с моими бестолковостью и аутизмом, и кого-то убивать придётся. Ведь же ярко выраженная закономерность! Но глубоко вбитые в юные годы принципы гуманистов и общечеловеков в формулировке от Полунина: «маленьких ням-ням — низя» — не позволяли безучастно любоваться столь ярко выражаемым детским горем.

Не, я не дурак: сперва прошёлся по верху оврага до поворота и убедился, что «гейзер юмора морковного цвета» не наблюдается. А уж только потом спустился к «гобою». При звуках моих шагов, парнишка в очередной раз испачкал полу-оторванный рукав собственной рубахи кровью из собственной же носопырки, поднял опухшее от побоев и слёз лицо, и вежливо поздоровался:

— Ну, чего встал? Не видал, что ли? Иди отсюдава!

Из этнографии известно: «Каждый финн больше всего хочет, чтобы его погладили по голове. И больше всего этого боится». Что я и наблюдаю. Хотя и по эту сторону от Ваалимаанйоки. И пейзаж сходный: мордобой, всё же, очень близок по своим проявлениям к пьянке — и морда красная, и встать не может. Бедненький…

Нет, что делает с мироощущением один удачный пинок в загривок противника! Жить хочется! Хочется делать добро людям! И всё вокруг кажется таким милым и добрым. Почти как я сам.

Я уже говорил, что я не дурак? Приятно, что можно повториться. Уходя с края оврага, я прихватил с собой несколько лопухов. Вот, собрал их в стопочку, сложил аккуратненько. И одел на лицо болящего. С истошным криком:

— Дуй!

Дисциплинированный мальчик — дунул. Потом, правда, пришлось ещё два раза лопухи собирать: и крови, и соплей из него вылетело много.

За это время я успел рассмотреть попавшуюся под моё человеколюбие жертву… коллективизма. Ну, били-то же его коллективом. Подросток, чуть меньше меня, мелкий, дёрганный, сопливый, плачущий, гонористый… Типичный средний абориген среднего школьного возраста. И одет средненько. Был одет…

— За что ж тебя так?

— Да пошёл ты!

— Да я-то пойду. А вот ты-то на ногах устоишь?

— Не твоя забота!

Тут ему на глаза попалась его шапка. То, что от неё осталось… И мне снова пришлось выщипывать лопушки побольше в этом овражке. Ну ладно, проплакались, утёрлись, отдышались, ошмётки одежонки подобрали, на ножки поднялись… На левую — ойкает. Ну, пойдём, «печаль битая», до дому доведу. Ох, и тяжело быть «добрым самаритянином». Особенно, когда клиент «руку помощи» отталкивает и сам тут же валится. А мне его подымать. Я не жду благодарности, но хоть не мешать-то можно?!

— Тебя как звать-то?

— Мамка Прохуем кличет.

Чего?! «Про…»… — что?!

По прежней жизни у меня сложилась чёткая реакция на приставку «про». Это от английского «professional». Слово удачно расползлось по разным языкам, достаточно интернациональное. Нет, конечно, разницу между понятиями «WinPro» и «пропрезидентская фракция» — я понимаю. И по уровню профессионализма, и по рынку сбыта… Но приставка «про» вот в таком контексте… Что-то я дурею от наших предков.

— И за что ж она тебя так? Блудлив, что ли?

— Как «за что»?! Чего это — «блудлив»?! Мы ж кузнецы! С дедов-прадедов! Мы ж куём!

Извини, приятель, недослышал-недопонял. Мог бы и сам догадаться. В разных говорах звук «к» постоянно чем-нибудь заменяется. Или — наоборот: изначальный «чудесник» — тот, кто чудеса делает, превратился в «кудесника». А «чудеса» — так с «ч» и остались. В тюркских языках «к» и «х» постоянно друг в друга мигрируют. То — «каган», то — «хакан». В русском языке… Вообще-то, лингвистика — точная наука. Но, как известно, наука не стоит на месте. Она бегает вокруг истины, постоянно меняя свою точку зрения.

Оттенки говоров здесь, на стыке земель кривичей, северян, вятичей и голяди… Да и городок этот, Елно, недавно заново заселялся. Тут всякое можно услышать. Как там, в польской скороговорке: «Не печь, Печь, вепша пепшем. Пшепепчешь, Печь, вепша пепшем». А то можно вспомнить известную украинскую фразу с чётко выраженной французской картавостью…

Стоп. Это ж кузнец! Это ж то, что я ищу, что мне край надо! Вот это мелкое, драное, опухшее от побоев и слёз, недоразумение — кузнец?! Да он же просто молот не потянет! Не верю. Кузнец у него, наверное, отец. А парень инструмент подаёт, кузню подметает, ума-разума набирается…

— Погоди. Батя-то дома?

Парень отворотил лицо своё в сторону, засмурыжил носом, попытался снова оттолкнуть меня, зацепился и завалился. При падении ухитрился стукнуться коленкой о единственный на десяток шагов вокруг булыжник. Мда… Пойду-ка я — ещё лопушков соберу.

— Не! Нету бати… Не-е-е-ту…

Наконец, количество жидкости в организме парнишки существенно снизилось, и мы возобновили движение. С попутным выслушиванием очередной душещипательной жизненной истории в хлюпающе-скулящем исполнении.

«Вдовий сын» — сколько песен и сказок с этим персонажем. «И пошёл он долю свою искать. В тридевятое царство, в тридесятое государство». А главное — подальше от своих родичей-соседей.

Прокую было почти 15 лет. Скоро будет. Через пару лет. А вот пока он не человек ещё. Семья его перебралась в Елно после разорения края — одними из первых. Отец какое-то время был вообще единственным кузнецом здесь. От того были и доход немалый, и почёт местных жителей. Но следом пришли и осели ещё три семьи кузнецов. Работы всем стало не хватать. Пришлые были связаны родством-свойством-кумовством и на местном рынке выступали едином фронтом. Демпинговых цен они не применяли, зато эффективно применяли «распространение порочащей честь и достоинство информации». И — профессиональной, и, в ещё большей мере — персональной.

Люди очень доверчивы. Особенно насчёт гадостей о других. Отец Прокуя поверил очередной сплетне о его жене и отделал её так, что Прокуй так и остался единственным сыном в семье. Попутно, за время болезни матери, умер и второй ребёнок, родившийся уже здесь.

«Первая брачная ночь. Утром раздражённый муж сообщает:

— Похоже, я у тебя не первый.

Разочарованная „молодая“ в тон ему отвечает:

— И, похоже, не последний».

В ходе тогдашней ссоры жена не смолчала, ответила «асимметрично». Вздорные подозрения главы дома, основанные на «ОБС» — «одна бабка сказала», получили подтверждение во вздорном ответе жены. «А вот я назло ему, и пусть мучается».

Супруги, наверное бы, со временем помирились, но неуёмное стремление соседей-конкурентов «открыть глаза» кузнецу… «Скажи человеку сто раз, что он свинья…»… ну, я уже об этом говорил. Помимо общечеловеческой склонности к злословию, соседей подталкивала «конъюнктура рынка, сложившаяся в секторе кузнечных услуг». Да и вообще — много их, сплетников. Просто — «из любви к искусству». Так что, информационный прессинг обеспечивался долго и интенсивно.

В результате, неприязнь, установившаяся между супругами, была столь велика, что просто превратила семейную жизнь в непрерывное мучение. Взаимные упрёки, закономерно переходящие в избиение более слабой стороны, стали элементом ежедневного существования.

У Прокуя в доме родители ругались постоянно. А в соседнем — жили всегда в ладу между собой. Как-то он зашёл к соседям с их детьми поиграть и увидел: хозяйка полы мыла да отвлеклась, тряпку у порога забыла. А тут хозяин с торга пришёл, об тряпку зацепился, споткнулся, на пол упал. Хозяйка выскочила, перед мужем виниться стала:

— Ой, забыла, ой, забегалась-закрутилась, ой, виноватая я!

А хозяин с пола поднялся и ей отвечает:

— Сам дурак, под ноги смотреть надо было.

Мальчик разговор этот послушал да до дому побежал пересказать:

— Дорогие мои батюшка с матушкой! Узнал я, почему у нас в доме свара да ссора, а у соседей — совет да любовь. Это потому, что у нас все правые, а у них все виноватые!

Увы, «правильность неправоты» не справилась с накопившейся враждебностью. Однако отец оценил наблюдательность сына и стал сваливать на его детские плечи всё больше работы в кузне. Поскольку у самого отца семейства «всё из рук валилось». Понятно, что молотом махать ребёнок не может. Но основные, массовые, типовые заказы всё больше уходили к конкурентам, кузнецу доставалось — всё меньше, всё более заковыристые. Постепенно он специализировался на мелкой и тонкой работе. Прокуй всё более мог и, соответственно, был вынужден, работать. Сначала — с отцом, потом и — самостоятельно. Отец рассказывал, иногда учил и показывал как надо. А потом сваливал всё на сына и пропадал со двора. Мальчишка обжигался, надрывался, плакал, но как-то выворачивался и приспосабливался. Жили они небогато, но и не бедствовали. Пока этой весной кузнец не провалился под лёд. Вытащить-то его вытащили. И через неделю похоронили.

В нормальной устоявшейся общине рядом с вдовой-сиротой всегда найдётся родственник. Хоть какой-нибудь троюродный дядя двоюродной сестры золовки. Который «по обычаю» должен помочь. Хоть бы вид сделать. Но здесь-то новосёлы — родни у них нет. В больших городах у мастеров есть цеха или гильдии, есть территориальные структуры — концы или сотни. Их главы обязаны «перед обществом» — помочь слабым. Но Елно — городок маленький и не вечевой. А градоначальнику, «россомаху» покойному… у него другие заботы.

Дальше началась тихая агония «семейного предприятия»: заказов не было. Хотя последний год почти всю работу в кузне делал Прокуй, но разговоры с заказчиками разговаривал отец. С мальчишкой-сопляком никто говорить не будет — ребёнок не может быть стороной в договоре. А уговариваться с бабой по кузнечным делам… Да ну, дурость какая-то.

Хозяйство нищало и ветшало без хозяйской руки. Соседи-кузнецы вносили в это процесс посильную лепту. Например, они соглашались купить оставшийся от покойного кузнеца довольно приличный запас угля только за бесценок. А кроме как кузнецам этот древесный уголь никому и не нужен.

Кроме чисто экономических проблем, обострились и социальные: характер Прокуя, выросшего в непрерывных родительских скандалах, и так-то был вздорный. После смерти отца он оказался без защитника, и соседские мальчишки взялись всерьёз выбивать из него то, что они считали глупостью и гонором.

Сегодня в Елно был большой праздник — похороны посадника и прочих. Для местных не явиться на такое мероприятие — просто противопоставить себя всему миру. Вдова-кузнечиха всю ночь перешивала последний, оставшийся от покойного мужа, выходной костюм. Предполагалось, что «выход в свет» Прокуя в приличном виде докажет его профессиональную состоятельность, деловую успешность и договорную надёжность: «малец-то малой — а как большой». И вызовет поток заказов. Ну, не поток — так хоть парочку.

Кузнечиха извела парня своими наставлениями: кому поклониться, перед кем шапку снять, «первым — не заговаривать», «только — о здоровье, пока про дела не спросят». Кому что говорить, кому не говорить… Поутру празднично одетый парнишка отправился на панихиду. «Как дурак с вымытой шеей»… Непривычная, неудобная одежда, ни сесть нормально, ни прислониться. Как бы не испачкать — мамка ругать будет. Засохшие в сундуке за несколько месяцев без носки сапоги на обычно босых ногах… Всё жмёт и трёт.

Лермонтов в «Герое нашего времени» отмечает, что дама, чувствующая некрасивость своего платья, бывает тем весьма смущена, и оттого ведёт себя в обществе более доброжелательно, более склонна к простому человеческому общению, нежели светская красавица, осознающая изысканность и совершенность своего убранства.

У большинства мужчин реакция противоположная: красивая, дорогая, парадная одежда ощущается как кандалы, как нечто неудобное. Такая, «закованная в красоту» личность ведёт себя заторможено, скованно. Нарастающее раздражение от неудобств, доставляемых непривычной одеждой и обувью, ощущение собственной глупости и неловкости на каждом шагу, препятствует нормальному свободному общению и приводит к непонятным для постороннего наблюдателя вспышкам вздорности.

Возможно, дело в том, что для мужчин — «хорошая одежда» это, в первую очередь — «удобная», «ловкая». А не — «красивая», «яркая», «модная»…, как для женщин.

У подростков эти эмоции выражаются ещё более ярко. Прокуй до кладбища дошёл. И даже пробился в первые ряды. Где удачно наступил на подол одной купчихе, замарал сапоги её мужу, столкнул в лужу чью-то вырядившуюся дочку, попал по больной мозоли дьячку, случайно локтём разбил нос соседскому мальчишке и, падая, порвал до пупа его рубаху. Вставая, ухитрился оборвать рукав у другого сверстника и сдёрнуть штаны с третьего… Мда… Кому доводилось попадать в поток несчастий — знает, что выскочить практически невозможно.

С кладбища его вывели за ухо, следом выбрались из толпы и «мстители за разбитый нос и порванную одежду». Пошла загонная охота с Прокуем в качестве дичи. Концовку я и наблюдал в овраге. С криками: «чтоб ты, тля убогая, добрым людям на глаза и показаться не смел!» последняя приличная одежда модника-неудачника была доведена до состояния «гобоя».

Полный крах и гибель всех планов. А впереди объяснение с матерью. В сопровождении её «слёз несбывшихся надежд».

— Слышь, а давай ты со мной пойдёшь. А то мамка… при тебе… ну, при чужом-то… не так сильно ругаться будет. А у нас репа пареная, поди, дошла. И хлеб мамка сегодня пекла — подкормишься заодно.

Я что, имею настолько голодный вид? Или это у меня блеск в глазах от маловероятных, весьма сомнительных, но чрезвычайно привлекательных перспектив? Мозги срабатывают по ключевому слову. Слово — «кузнец». Да какой он нафиг кузнец!? Мальчишка, сопляк, истерик битый… «Тля убогая»… Как бы хуже не получилось…

На себя посмотри, Ивашка-попадашка! — Вот именно! Я же «попадун-попадец — в древе вечности игрец». А этот… недоразумение окровавлённое… носом хлюпает. А кузнец, как всем известно, должен быть о-го-го какой! «Руки — крюки, морда — ящик». У всех нормальных попаданцев кузнецы… «во на во», «семь на восемь, восемь на семь» — хоть на Олимпиаду! Такие «огогои»!

А что говорит по этому поводу «товарищ фольк»? А фольк подсовывает русскую народную кулинарно-сексуально-производственную мудрость: «на безрыбье и рак — рыба».

— Лады. Объедать-то я вас не буду, а вот на двор пойду. Интересно мне на твои финтифлюшки железячные посмотреть.

Дальше — как всегда. Пролезли через дырку в заборе. Причём некоторые из нас, «дырколазов», активно поскуливали и постанывали. И повизгивали, додирая зацепившиеся части одежды. Потом из поварни в направлении хлева прошла, покачивая бёдрами, хозяйка, заметила наше «здрасьте», забыла куда шла, всплеснула руками и начала… «выговаривать».

Ответный лепет Прокуя в своё оправдание типа «да я ж не нарочно, да я ж не по злобе, да оно ж само…» — только ухудшил ситуацию. Начатый, было, хозяйкой «погребальный плач» в адрес последнего приличного костюма, стремительно перешёл в «просвещение и поучение». Чётко по исконно-посконной святорусской мудрости: «И не ослабевай бия младенца». Так это… — «мокрым полотенцем по глазам». Не ослабевая. В роли полотенца здесь выступал передник, тоже мокрый. Надежды парнишки на моё присутствие как на сдерживающий фактор оказались… сильно преувеличенными. Я искренне пытался проявить себя как миротворец, но увы…

Как известно, в 1950 году в Варшаве был создан «Всемирный Совет Мира». Во времена председательства там Ромеша Чандры в «Совете» работали несколько сотен человек. На советские, в основном, деньги. На английском, в основном, языке. По-английски мир — peace, «пис», а агент по его продвижению — dealer, «дилер». Поэтому активисты «Движения сторонников мира» назывались «писдилеры». Позже появилось международное движение «Бег ради мира». «Бег» по-английски — run, «ран». Соответственно, эти бегуны по-русски назывались «писранцы». Наконец, известное всемирное движение «Врачи мира за предотвращение ядерной войны» часто называют короче: «Врачи за мир». А, поскольку, врач по-английски doctor или, в обиходе, doc («док»), то и название им соответственное: «писдоки».

Просматривается вывод: пока о мире будут говорить на английском — Россия в этом мире себе места не найдёт. Потому что смешно. Может, мир по-китайски — ShЛjiХ («шицзе») — больше подойдёт нашему слуху? Или выражение — «шицзец пришёл» — настолько характерно для нашего слуха, что и с этого будем смеяться?

Не, не возьмут меня ни в писдоки, ни в писдилеры. Разве что — в писранцы. Поскольку уметь бегать в этом мире — очень полезно.

Мой миротворческий лепет типа: «ну быват, ну живой же» вызвал ещё большее остервенение. «А этот-то откуда взялся? Где ты эту нищебродь подобрал? Самим жрать нечего, от тебя толку никакого! Тебя не Прокуем, а Прорехой звать надоть. Ещё и бродяг в дом тянешь!..». И со всего маха — по чему попало. Мне тоже досталось. Мда… А когда мокрым грязным передником по лицу… неприятно, знаете ли.

А она входит в раж. То по сыну, то по мне, то наоборот, то сызнова… Я что, нанялся в «мальчики для битья»? За «подошедшую репу»?! На кой мне такой гонорар? Рефлекторно подставил дрючок, передник очень удачно замотался, чуть дёрнуть… она, ессесно, летит следом за тряпкой, спотыкается и… вот уже сидит на земле без своего воспитательного инструмента в руках. И плачет горькими слезами. Поминая мужа-урода, сына-придурка, соседей-сволочей и тяжёлую женскую долю вообще.

После физкультурной разминки пришло время задушевного монолога. Сейчас она выплачется, мы её успокоим, посочувствуем, вспомним чего-нибудь из святоотеческого типа: «бог терпел и нам велел». Потом поможем обессилевшей от криков и слёз женщине подняться, отведём на кухню. А там сработают условные рефлексы: гостя — накормить, рваное — зашить, грязное — помыть… Вдох-выдох, дела-заботы, утро-вечер… жизнь продолжается. Если бы люди умирали после каждой неудачи, то по планете бродили бы мамонты, а не хомосапиенсы.

Я уж начал прикидывать по времени, когда мы перейдём к следующей стадии. Мне бы надо в кузню попасть. Может, глядя на инструменты и заготовки я хоть чего-то пойму про умения этого… Прокуя.

Но тут из поварни появился ещё один персонаж. Здоровый бородатый полуголый мужик с рубахой в руках. Хозяйка, снова и демонстративно разрыдавшись, передала ему бразды ответственности и поводья просвещения. И стало ещё хуже: дядю я опознал — «гейзер юмора морковного цвета». Дядя опознал меня первым — я как-то в голых толстых бородатых мужиках… не очень. Но когда он характерно покраснел и выдохнул:

— Эта… Дык же… Ванька! С Пердуновки!

Тут и до меня дошло. Как тесен мир! А уж этот Елно… Куда не повернись — знакомое лицо. Или — морда. Говорят, что между двумя любыми людьми на Земле — цепочка всего из пяти рукопожатий. А у меня тут — из одного. «Мордопожатия». Причём с его стороны, может, и будет рука. А вот пожимать он будет мою лысую головушку. И будет это уже не рукопожатие, а чистой воды смертоубийство.

Дядя рыком зарычал, ручками замахал, ножками побежал… А под ножки не посмотрел. Наступил на хозяйку… Мда… Какие же они тут громкие… И — летучие. Сегодня у «бычьего гейзера» большой праздник — лётный день. А «мягкую посадку» совершать лучше в рубахе, а не на голое брюхо. Ободрался, поди, бедненький. Площадь поражения… Ну, весь торец фейса — точно.

Дядя проехался по травке прямо к моим ногам. Не могу пропустить! Оно ж само приехало! Щёлкнул его легонько дрючком по лбу. Челюсти закрылись с хорошо слышным щелчком. Потом раскрылись с хорошо слышным матом. Пойду-ка я отсюда. Пока не началось.

Я уже как-то привык таскать на плече этого Прокуя. Так что, автоматически подхватив болящего, устремился к воротам. Для Прокуя бурная реакция «бычьего гейзера» на моё появление была полной неожиданностью. Совершенно растерявшийся от происходящего и оглушённый от произносимого, он послушно поддался моим транспортировочным инстинктам. Только за воротами начал извиваться, отбиваться и выдавать риторические вопросы. Типа:

— А чегой-то? А кудой-то? А на кой-то?

Но было уже поздно. «Гейзер» приобрёл обычную, при общении со мною, морковную окраску и устремился к воротам, непрерывно оглашая пространство своими благими пожеланиями. «Руки-ноги повыдёргиваю» — было наиболее человеколюбивым. И наиболее близким к воплощению. Остальные, в немалой степени, относились уже к моему посмертному существованию. Быть бы мне «без рук, без ног», но… Как я люблю разруху в России! Особенно, когда надо от кого-нибудь удирать.

Хозяина на подворье нет меньше полугода, а ворота уже перекосоё… ну, мягко говоря, скособочились они. Одна створка висит на одной петле. Что характерно — на нижней. А верхним концом к столбу приставлена. Дядя бежит, земля дрожит, головушка морковная впереди торчит. Ну и на: отжимаем потихонечку дрючком моим любезным створочку от столбичка и ножечкой её лёгонько… Дядя набежал — воротину поймал. Слава Исааку Ньютону! Как он точно подметил: что ни отпусти — всё падает. Прямо по его имени, знаете ли, закону.

Я чуть поторопился: рановато толкнул. Нет чтобы головушкой поймать — «бычий гейзер» «поймал» верхней край створки ворот нижними рёбрами. И сказал естественное «Ух!». После чего створка закономерно (Исаака читать надо!) упала ему на ногу. И он сказал «Ё!». Тут есть такая интересная закономерность: если мужчина ходит по дому без рубахи, то он и босиком. Ну и воротиной по пальцам ног… С координацией движений и чувством равновесия у него не очень, поэтому после пары подпрыгиваний на одной ноге он завалился на траву. На травушку-муравушку.

Если речь об обручальных кольцах — то конечно — их тут просто не делали. Здесь же кузня, а не ювелирная лавка. Не сыскать. А «любви забавушки» я и подавно здесь искать не стану.

— Ты чего наделал?! Ты зачем ворота сломал?!

— Как сломал, так и починю. Давай-ка ходу отсюда. А то подымится — разбираться не будет. То ли — ты рядом стоял, то ли — вместе толкал. «Руки-ноги повыдёргиваю»… Тебя сегодня мало били? Ещё захотелось? Ходу, Прокуешка, ходу.

Из видимости от ворот мы убрались довольно быстро. А дальше Прокуй скис, начал снова хромать, отставать и скулить. Мои понукания типа:

— Давай-давай. Догонит — пришибёт, руки-ноги повырывает. оказывали всё более слабеющее воздействие. Наконец, он намертво уселся на край канавы и сообщил:

— Всё. Больше не могу. Ничего он со мной не сделает. Мамка его ублажит — он и уймётся.

Вона как. А я-то никак не мог понять: чего этот «морковный юморист» в полуголом виде по подворью вдовы-кузнечихи бродит.

— Полюбовник, что ль материн? Твой будущий отчим? Тоже кузнец?

— Хто?! Этот?! Да он клещей от щипцов не отличает! Да он… Ладно, пошли.

Из дальнейших хмыканьев и мыканьев выяснилось, что «бычий гейзер» стал «клинья подбивать» к вдове чуть ли не сразу после похорон мужа. Та, после некоторых сомнений стала принимать эти «знаки внимания». Тем более, что без мужика на своём подворье жить тяжело. Народная мудрость тут даёт вполне определённую характеристику: «Жизнь без мужа — поганая лужа».

А мужик ничего — здоровый, работящий. Правда, временами, дурной, но не злобливый. Опять же — из кузнецов. Дядя был вот из этого здешнего кузнецовского клана, много лет работал подмастерьем у старшего брата в кузнеце. А тут, если удастся обратать вдовушку, он получал полный набор и инструментов, и припасов. Была надежда, что обновлённая семья заживёт небедно и в мире с соседями. Все были бы довольны.

— А чего? Мамка вон довольная бегает. Да и вообще… Вон меня сегодня били, так он их всех разогнал, заступился за меня. Здоровый. Так-то он глупый, и мастер никакой. Мало чего умеет. Всю жизнь молотом махал да у мехов стоял. Учиться у него нечему. Ну ничего, я вот в возраст войду да и пойду от них. Долю свою искать. Посмотреть охота как в других городах с железом работают. Может, и до самого Новгорода дойду. Там такие мастера, грят, есть…

— Ты им-то о своих планах говорил?

— А то. Третьего дня всё обсказал. Мамка, ну баба, понятно, плакать сразу. А ейный-то… ну, красный сразу… и говорит: «А чего. Вырастешь — поглядим». А ему-то чё? Батя весь инструмент мне оставил. Вот возьму да и пойду. Ему-то ртов меньше кормить.

— Мда, Прокуй, а ты ведь третьего дня смерть свою поднял. И свою, и матери своей.

— Как это?! Чегой-то?! Какую такую «смерть»?!

— Такую. Вот жениться этот… «юморист морковный» на твоей матушке. После этого — подворье, и всё что в нём — его. А ты тут уходить в дальние края собрался, инструмент забирать. Тебя и кормить нынче надобно, а время придёт — ты майно унесёшь. Толку от тебя… как от козла молока. Пришибить бы тебя потихоньку. И по-быстрому. Покуда не вырос, силы да ума не набрался. И расходов меньше, и кузня целее. Теперь дальше смотри: ты уйдёшь или помрёшь, а на что дяде мамка твоя? Детей у неё лет десять не было. Видать, отбил ей твой отец чего-то. А на что мужику жена бездетная? Кто его в старости кормить-поить-одевать будет? Чужая детва, седьмая вода на киселе? Его-то родня его не бросит. Да только место ему в старости будет со сверчками за печкой сидеть да за каждую горбушку в ноги кланяться. А оно ему надо? Если он этого нынче не понял — вскоре поймёт. И будет матушку твою бить с тоски — смертным боем. Пока она не преставится и место для новой жены, может, вдовы какой с малыми детишками, освободит. И будет у него года через три-четыре и подворье доброе, и кузня богатая, и молодайка с выводком. Что было — то прошло, вас и вспоминать незачем. Ну, может, на Радуницу на кладбище сходит, на могилки ваши.

Глава 137

Прокуй смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Это я его испугал? Это что — то самое из найма: «испугать — не знаю чем»? Нет, не испугал. Парень, явно, не поверил моим умопостроениям, посматривает подозрительно. Как-то я неловко… Факеншит! Даже и пугать надо с подходом!

— Да ну. Врёшь ты всё. По-навыдумывал тут всякого. «Смерть поднял»… Пойду-ка я домой. Чегой-то ты… Страсти какие…

— Ну «нет» — так «нет». Хочешь домой — иди домой. Только… Обед-то ты уже пропустил, а у нас не только репа дошла. И ещё чего есть. Да и одежонку твою хозяйка малость подправит. А то вон — штаны-то с прорехой, срам на ветру болтается. А вон и подворье, где мы встали. Гостимила подворье. Слышал, поди? Мой отчим Гостимилу жизнь спас. Мы тут и останавливаемся.

— О-отчим? Так ты, эта, тоже… ну…

— Не нукай. У тебя мать жива. А я — приёмный сын. Матери нет. Один Аким, отчим мой.

— И чего? Ну, и как оно? С отчимом жить? Сильно дерётся?

— Ты дела мои со своими не ровняй. Я к Акиму Рябине сам на подворье пришёл. А не он — на моё. У него и дочка взрослая уже, и внук растёт. Мне с его вотчины ничего не надобно — я свою строю…

— Как «с вотчины»?! Ты чего — вотчинник?! Боярин?!

Мы как раз вошли во двор, и уныло сидевший у ворот на жаре мужик из моих гребунов, лениво кидавший в цепного кобеля щепки, подтянулся и даже поднял руку стащить шапку. Потом передумал, разглядывая «решётчатый» костюмчик моего спутника, и поинтересовался. От всей глубины своего искреннего изумления:

— И за что ж его так? А, боярич?

Прокуй дёрнулся, отстал от меня на шаг и ошарашенно повторил себе под нос: «во дела! боярич!».

На поварне вокруг хозяйки увивался самый молодой из наших лодочников. Ну вот, хоть до одного дошло, что с женщиной сначала нужно поразговаривать. «Женщины любят ушами» — международная мудрость. «А поговорить?» — ключевой вопрос не только алкоголиков, но и всего дамского сословия. «Поёт как соловей — сладко» — исконно-посконный, любезному девичьему сердцу образ.

Парень по музыке на соловья не тянет, скорее на удода. Или это «коростель» — называется? Судя по отсутствия ярко раскрашенного гребня на макушке — коростель. А по тексту «песни» — как удод в брачный период — моногамен и свободен. По звучанию — метис: выдаёт трёхтактный призыв с деревянным оттенком. Но процесс ухаживания, видимо, находит отклик. Потому что с нашим появлением хозяйка явно смутилась и стала несколько суетливо тасовать посуду. Здешние тарелки очень похожи на игральные карты: такие же плоские и не бьются. Потому что из дерева. А вот щи наливают в глубокие, глиняные. Приняли миску в руки, сели, попробовали в очередь. Заговорили.

— Ты не торопись так. Супчик никуда не уйдёт. Так вот, Прокуй, нужен мне кузнец в вотчину. Пойдёшь?

Ам-ам, ням-ням, хлюп-хлюп, жлупт-жлупт, сёрб-сёрб. Он, что, вправду так проголодался или «по обычаю» — выражает уважению кухарке?

— Не. Не пойду. Тута у меня отчизна. Не.

Патриот хренов. Простите меня Борис с Глебом и все прочие русской земли защитители и покровители, устроители с благодетелями за грубое слово. Только у меня в Рябиновке что, «чужбина»?! Австралия с австралопитеками? Ну и что с таким патриотом делать? Испугать у меня не получилось. Дальше нажимать… да пошлёт он меня. Может, каким-нибудь построением «светлого будущего в отдельно взятой усадьбе» поманить? Типа: «новый сад Эдемский будет в Пердуновке»? В котором «нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Как-то мне в позу имама становиться… Для пророка я недостаточно сумасшедший.

— Прокуй, ты вот говорил, что всякие хитрые штуки из железа делал. А пряжку с язычком можешь?

Тут всё просто: одежду надо застёгивать. Не всегда — местное минимальное обмундирование застёжек не имеет. Рубаху через голову натянул, штаны под рубахой подтянул, посередине лыком перетянул — «выходи строиться». «Голому собраться — подпоясаться» — русская народная мудрость. Никаких застёжек. На женских рубахах иногда на вороте вырез есть. Этот вырез иногда шнурком стягивают. Всё.

Это на Руси. Весь Древний Мир и Раннее Средневековье одежду застёгивали фибулами. Древние гречанки носили по одной на нижней и верхней одежде. Тоже древние, но греки — одну на нижней одежде. Фибулы и поныне в ходу. Княжеский плащ — корзно — тоже фибулой у горла застёгивается. У приличного князя — золотой. А результатом многообразия этих фибул и их тысячелетней эволюции является английская булавка — вот чистый функционал.

Но этого — людям мало, прогресс — не остановим, крепёж одёжный — диверсифицируется. Понятно, что ни липучек, ни кнопок, ни молний здесь нет. Есть пуговицы. Которые — «гремят и бесов отпугивают». Я ещё в Киеве с ними разбирался. Когда изобретал гаремные чулочки с дамским пояском на красноармейских пуговицах с пятиконечной звездой.

Ещё есть здесь пряжки. И с перегибом ремня, как красноармейский ремень в моё время, и с неподвижным зубом. А так-то всё подвязывается, приматывается, узелком затягивается.

Меня эта манера порядком раздражает: чуть напрягся, пресс брюшной, естественно, тоже… А потом «порты потерял» — верёвочка-опоясочка подрастянулась, узелок ослаб, штаны, факеншит, сваливаются. Или носи себя как… как лукошко с яйцами, или постоянно лови штаны в самый неподходящий момент.

Ладно, брючный ремень — дело личное — «затяни и не дыши». Но у коня свой ремень поясной — «подпруга» называется. И если ты его чётко не затянешь, то вся упряжь рассыпается. Седло с седоком остаётся в пространстве на своём месте, а конь из-под них уходит. Кто помнит «Красных дьяволят» — там Яшка-цыган коням подпруги перерезает. Зрители смеются, верховые — падают. Тут уже не штаны — коня ловить приходится. А без нормальной пряжки подпругу не затянуть. Я это в своём квесте хорошо понял. Ручками намозоленными, до крови стёртыми.

Итого: просветируем и прогрессируем. Взял у хозяйки ложки, выложил на столе рамку пряжки обычного брючного ремня, стащил чапельник, рушничок для имитации ремня приспособил. Показываю — как язычок ходит, как упирается. Вот когда я чапельником одну ложку ухватил и стал этот «язычок» проворачивать… у Прокуя свет в глазах появился. А то я не вижу, когда у человека в мозгах шестерёнки новую идею подцепили! То вхолостую крутились, а то молотьба пошла. То он смотрел так это… недоверчиво, будто я ему гнилые сапоги продать пытаюсь, обмана какого-то ждал, а тут раз — и переключился. Здорово — у парня пространственное воображение работает. И способность к абстрагированию имеется. А вот это — удача нечастая.

Учительница литературы во Франции читает ученикам отрывок из «Войны и мира», где русские партизаны нападают на отступающих французов. Отрывок, где погибает юный Петя Ростов. И с радостью видит, что дети заворожённо слушают. «И лишь несколько наиболее толстокожих продолжали автоматически ухмыляться при упоминании имени героя — Петя».

Представления не имею, какие ассоциации в молодёжном парижском жаргоне того периода вызывало имя юного сына графа Ростова. Но описание смерти мальчика и горя мужчин — сущность эпизода, оказалось сильнее привычных субкультурных лейблов. Для всех. Кроме самых дебильных.

Способность отделить суть, сущность от этикетки, изображения — свойство не столь частое даже и моё время.

— Моя рубашка лучше, чем твоя. Моя стоит 100 евро, а твоя только 50.

— Тебе рассказать про особенности ценообразования там, где ты это купил? Разница в том, что ты отдал правительству той страны — 70, а я только — 20. А так-то они обе сделаны в Хошимине на одном станке.

Есть масса писателей, особенно фентазийного толка, которые абсолютизируют лейблы. Слово, название, особенно на каком-нибудь «истинном» языке… Даёт власть на сущностью. Ле Гуин, Толкинен… И не только фентези — «Идея, овладевшая массами, становиться реальной силой».

Скажи волшебное слово «ап!» и быть тебе «повелителем тигров».

Сходно ведут себя и художники со скульпторами: «ожившая статуя», «изображённый на портрете предок повернулся ко мне и сказал…».

Для гуманитариев свойственно оперировать абстракциями — названиями, изображениями, символами взамен объектов реальности, сущностей. Для нормального человека наоборот — свойственно конкретное восприятие. В языках первобытных племён постоянно встречаются весьма конкретные названия. Не вообще — «облако», а «облако из которого идёт дождь вон над той горой». Соответственно, если дождь идёт над другой горой — используется другое слово.

Об этом спорит со Святым Писанием доктор Фауст:

— В начале было слово.

— Нет! В начале было дело!

Между этими двумя формами мышления и восприятия мира находиться инженерия.

С одной стороны — сплошная абстракция. «Прямая линия, сломанная вот так — изображает ригель, сломанная вот так — силовой кабель». Сплошные символы, условные обозначения, лейблы.

С другой… что может быть конкретнее просто автомобиля? С его тысячами деталей. Каждая из которых весьма конкретно задаётся и материалом, и габаритами, и местом в технологии сборки.

Ощутить в руках вполне конкретную дрожь уходящего в сторону при стрельбе «калаша», и соотнести её, в своих мозгах, с абстракцией в виде чертежа затворной рамы…

На этой человеческой способности переходить от символов к сущностям и обратно и основаны все тех. процессы индустриальной цивилизации. Здесь, в «Святой Руси», да и вообще в средневековье, этого почти нет — основой является воспроизведение образца. Повторение сущности, а не реализация символа.

Для попаданца-прогрессора это свойство аборигенов — катастрофа. У него ж нет образцов! И большинство из них он сделать не может. Не умеет, нечем, не из чего… А объяснить… Я уже об это бился с «избой типовой». Нормальный абориген, глядя на выложенный на столе из деревянных ложек квадрат с чапельником поперёк, выдал бы мне что-то типа:

— Не… да ну… пряжка из дерева — глупость… Дык какое железо? Ложки-то деревянные! Слепой, что ль… И чапельник… ну глянь — он же толстый — это ж каку дырищу в ремне делать надо… И опять же — гля, дёрг-дёрг — оно и развалилось. Не. У нас с отцов-дедов-прадедов такой хрени не было.

Это — здешний нормальный подход. А Прокуй видит за символом — сущность, «ловит», «хавает», «просекает»…

Так, в список требований к нанимаемым мастерам нужно добавить ещё один пункт — «ненормальный». Не в смысле «придурок», а в смысле… Хотя людей с непривычными свойствами, например, со способностью к абстрактному мышлению, часто держат за дурачков. Придётся к этой категории туземцев присматриваться внимательнее.

А с Прокуем, с этим битым, драным, наплакавшимся недоразумением — красота! Он — понимает! Вот эти деревяшки на столе, вот так оно ходить будет, вот так упрётся, сюда ремень, здесь дырки… И ему это интересно, ему это понимание нового — в радость.

— Здорово! Никогда такого не делал!

Сам хлебает, а с ложек этих на столе — глаз не сводит. Попробуем посложнее. Пока паренёк не остыл.

— Так, ещё дело. Видал, как ось в ступице крутиться?

Начал я, было, ему про подшипники рассказывать. И скольжения, и качения, шариковые, роликовые… Не, не врубается. Просто мозги не воспринимают. Вижу, что пытается, напрягается, но… «Грызть гранит науки» — широко распространённое выражение. Когда висишь на скале, вцепившись в неё одними зубами… А оно ползёт, что-то крошится — не то зубы, не то гранит… Болезненное чувство. Тяжко парню. Мой прокол. «Ещё раз и лучше» — старая математическая мудрость. Ладно, давай попроще:

— Дужку в полкольца сделать можешь? Чтобы у неё внутри сгиба другая дужка ходила?

— Ну. А чё тут? А к чему это?

Показываю. Буквально пальцами на его запястье. Вот полукольцо легло на его кисть, вот другое полукольцо провернулось и полностью охватило его запястье.

— Выдерни.

— Эта… ты чего? Отпусти. Ну!

— Да ты не бойся. Ты ешь давай. Теперь прикинь: делаем два таких составных полуколечка, соединяем их цепочкой, в концы внешних дужек ставим замочки простенькие. Взяли какого человека плохого, ну, шиша лесного. Колечки ему на ручки — и защёлкнули. И всё — он так сильно ручками махать не будет. Называется такая приспособа — наручники.

— «Наручниками» или — «наручами» здесь называют часть защитного доспеха, надеваемого на руки бойца выше боевых рукавиц. А вот такая конструкция, которую я здесь пытаюсь спрогрессировать — изобретение конца 19 века. Испанский полицейский офицер, пришедший арестовывать Кармен, которая имени Бизе, был оснащён ремнями, а не наручниками. «Оковы тяжкие падут» у Пушкина — это именно оковы. Кандалы, тяжёлые металлические кольца-стаканы с боковым разрезом по высоте, которые одевались, заклёпывались на каторжанине и снимались, расклёпывались, сбивались с него — только кузнецом с соответствующим инструментом в специально оборудованном помещении. Соединение — по названию видно — заклёпкой. Соответственно, наложить кандалы — молот, клещи, наковальня. Снять — молот, наковальня, зубило, клещи…

— Я похожее у Укоротичей проходил в Киеве. Тогда мне кузнец ошейник холопский надевал. И повторить пришлось в Рябиновке, где тогдашний кузнец мне мало-мало шею не пропорол, тот ошейник снимавши.

— А у Прокуя мозги работают — сразу сообразил:

— Так такую же хрень можно и на шею одевать! Замочек защёлкнул, верёвочку привязал и тащи дурня куда хочешь.

— «Веревочку» — не пойдёт, перегрызть может. Цепочку надо.

Средства быстро и надёжно ограничить рукомахание собеседника — здесь нет. Чувствую я — мне оно скоро потребуется. Уже нужно. Силушки у меня маловато. Прижать, придавить, остановить взрослого мужика — не получается. Всё какие-то хитрости-манёвры. Вот этого «юмориста морковного» я сегодня три раза поймал. На дрючок, на пинок и на воротину. А толку? Каждый раз спешно убегать приходилось. А поговорить? Каждый раз куча проблем — пространство для собственного манёвра, постоянный контроль его движений, упреждение… И всё — впустую.

Чтобы вести серьёзный разговор нужно убедить в своём превосходстве. Ну, хотя бы, в равенстве. Вызвать уважение. А для хомнутых сапиенсов уважение начинается с габаритов. Кто толще — тот и уважаемее. Эта норма во многих человеческих культурах прямо вбита. Цепочка: «дородный-толстый-важный-главный» и в русской традиции звучит постоянно.

Я этому инстинктивному представлению аборигенов о «начальственности» — не соответствую. Нет, если со мной поговорить, я любому мозги так промою… Но ведь для этого нужно человека остановить, заставить слушать… Палкой там, по лодыжкам… для улучшения слуха и зрения… Вот наручники с ошейниками очень для этого подходят. Для фиксации слушателя в пространстве. А иначе… иначе убивать придётся. А мне это как-то… Нет, я уже умею, я уже начал и не остановлюсь. Но покойников себе нужно выбирать самому. Не следуя их личным капризам и глупым предубеждениям.

— А на какой размер тебе сковать надо? Ну, руки-то у людей разные.

Хорошо, что Прокуй — ребёнок, подросток. Нормальный кузнец меня бы просто послал. Похмыкал бы, головой покрутил. «Да не… Не, низя… У нас с дедов-прадедов в заводе такого не было…». Может, и пальцем у виска покрутил бы. Поблагодарил бы за угощение и пошёл бы рассказывать по городку про «придурка с Пердуновки». Который «на железяках свихнувши…».

Ни один нормальный мастер… Но Прокуй не мастер! Он ещё ученик. Ему это ещё интересно. Не — «кто-с-кем-спит», не — «где-что-почём». Ему интересно «как бы эту хрень уелбантурить». Для него эти дела кузнечные — не дело, не служба, не источник хлеба насущного — «отстоял и ладно». Для него это всё — ещё игрушки, развлечение, забава. Он не думает: «да кому это надо», «да на что оно? — есть же известное», «да кто это купит?». Вся рыночная сторона нового изделия ему пока не интересна. Интересно — сделать. Любопытно ему. «Любопытство сгубило кошку»… Это я сегодня насчёт Мараны подумал. А «котёнка»?

Не по науке управления, не по рекомендациям от «нации эмигрантов», не страхом, не «эдемом», не «златом-серебром» — работой. Сманить человека невесть куда грязной тяжёлой неопределённой работой… Но — пробуем.

— Мне на разные размеры надо. И на руки, и на ноги, и на шеи, и на пояса. Сколько, каких размеров… сейчас не скажу — надо смотреть. Крепёж между колечками, замки в них… есть разные задумки — надо пробовать. И ещё кучу разных… разностей сделать надо. Ты пилу циркулярную ковал? Нет, не поперечную, а циркулярную. А зажигалку типа «зиппо» — сможешь? Не знаешь — не беда, научу. Покажу, нарисую, дам попробовать. Много я чего знаю, но мне с Рябиновки — сюда не наездиться. Хочешь учиться — пойдём со мной. «Нет» — буду искать из здешних подмастерьев толкового. Почему это — «толковых нет»? Да я и твой-то толк покуда только на словах видел. И инструментом своим передо мной хвастать без толку — я в этом деле мало понимаю. А вот что у меня в Рябиновке полная кузня стоит, со всеми причиндалами — я знаю. Я и голого взять могу — лишь бы с головой был. Так что — решай. А то я другого искать пойду: «кто не спрятался — я не виноват».

Прокуй аж извертелся весь на лавке. «И хочется, и колется, и мамка не велит» — не просто народная мудрость, а прямо-таки норма жизни. Проблема выбора в условиях неопределённости. Как я понимаю, в своей недолгой жизни Прокуй никогда таких разговоров по такой тематике… Слова-то непривычные, игрушки-то новые… Но — боязно. Куда-то ехать, с какими-то незнакомыми людьми… А ну как обманут? «Колется»… Ну тогда по народной мудрости:

— Я бы пошёл… Ну… Дык мамка-то не пустит. Вот.

— Мне твоё решение интересно — если ты ко мне идёшь, и по всякому моему слову дела делать будешь, если с тобой можно как с мужем добрым… Соплей ходячих — мне там не надобно, спрос будет как с мастера. Даром кормить не буду. А с мамкой твоей мы это дело решим.

Насуплено разглядывает меня. Верит и не верит. Похоже, что мой «как-бы боярский статус» произвёл на него впечатление. Вроде, «вятший человек» — такие-то «на Святой Руси» как раз и «дела решают».

В поварню, придерживаясь за стенку, вошёл Ивашко. «Зелёный-презелёный как моя тоска». После моих вчерашних вычищально-промывальных над ним издевательств, его покачивало на каждом ветерке. А переступить через лавку, чтобы сесть за стол, он смог только с третьего раза. Чуть не завалился. Извини, «слуга верный», но судя по удивлению Мараны при виде тебя «в числе живых», я той четверть-ведёрной клизмой — тебе жизнь спас.

— Здрав будь, Иван Акимович. Дозволь спросить.

Глаза у Прокуя сразу распахнулись. Назвать человека по имени-отчеству — высшая степень уважения. Здесь так только к князьям обращаются, да к высшим боярам временами.

— Как здоровье-то, Ивашко? Ходить, вижу, можешь.

— Да что здоровье! Не помер и ладно. Твоими, господине, трудами да заботами. Вспомнить соромно… Не об том спросить хочу. Как гурда-то моя? Ханычу отдашь или себе заберёшь?

— Г-гурда? Настоящая?

Факеншит! Никогда не слышал, чтобы гурду, булат или дамаск — подделывали. Оно же проверяется на один сгиб-удар. Если подделка ведёт себя так, как оригинал, то оно — то самое и есть. Не хорошо — Прокуй влез в разговор взрослых без спроса. В нормальном доме — оплеху и пшёл вон из-за стола, неуч. Давать оплеуху — забота старшего за столом. Моя забота… Дошло.

Под моим внимательным взглядом Прокуй смутился, закрыл глупо распахнутый от изумления рот, заёрзал на скамейке. Потом встрепенулся, задрал нос и нагло уставился на меня. Нагло, но неуверенно. Дерзок. Ох, будет у меня с ним хлопот. Но… нужен кузнец. Будет сильно вредничать — пинком вышибу. А пока можно и объяснить. Сделав вид, что сделал вид, что не заметил его «поперёд батьки» выскакивания в разговоре:

— Есть у меня в хозяйстве одна сабелька. Гурда. Самая что ни на есть настоящая. Хороший клинок. Но — с норовом. Вот добрый гридень Ивашко помилку сотворил, сам чуть без головы не остался, да и сабля от него ушла. Спряталась. Пришлось самому идти искать. Еле вызволили. Теперь сижу-думаю. Другой у меня мечник в службе есть — ханыч торкский. Славный рубака, добрый воин. Но у него — своя сабля. Тоже славный клинок, древний. Под сто лет.

Это я так хвастаюсь. Дым пускаю, мордами торгую. Намёки намякиваю.

Прокуй заворожённо смотрел мне в рот. Всякая наглость с его физиономии слетела. Одни восхищения с изумлениями остались. Будто я ему сказку волшебную рассказываю. С чудесами. Ханыч, торк, столетний клинок, гурда заговорённая, сабля спряталась, её вызволяли… Живут же люди! А тут… повезёт — будешь всю жизнь гвозди для подков конских ковать…

— А, боярич, будь по-твоему! Пойду я к тебе! Давай по рукам! Буду всякую работу кузнечную делать, какую ни скажешь. Но только инструмент мой забрать надо. И с мамкой…

Ну и хорошо. Я начал командовать. Гостимилу — опять лошадь запрягать. Сухан с Марой… блин, ещё не закончили. Да, тяжек путь к совершенству. Ихний дао… он долгий такой. Жаль, очень интересные сценарии не срастаются. А без Сухановской еловины… как голому на мороз. Ивашко… нет, пусть лежит. С таким лицом хорошо в травке прятаться — полная мимикрия. Поди, и зайчик ошибиться может — ухо там, отгрызть или ещё что. Николаю — суму с письменными принадлежностями. Ноготку — напомнить как бить надо, чтобы под «Русскую правду» не попасть. Где Чарджи? Куда этот блудливый торк подевался? Хватит спать — пошли, посмотришь. Как на что? На ласкающее твою душу зрелище — как твоего господина убивать будут. Пару мужиков из гребунов. Ваше дело молчать, ни во что не встревать, как скажут — таскать. Чего-чего — чего скажу. Тронулись, с богом.

Ну, Ванёк, мастер провокаций и гиена инсинуаций, пошли играть серию четвёртую. Сериал — как «Капитан Тенкеш». Мыла ещё нет, а мыльные оперы уже… может, и пользу принесут.

Если телега с кучей мужиков может называться кавалькадой, то вот именно кавалькаду я и остановил, не доехав до столь знакомых, по демонстрации закона всемирного тяготения, ворот метров двадцать. А сам, решительно выбив нос и подтянув в очередной раз штаны — ну я же уже погрустил об отсутствии пряжек! — пошёл заниматься «вятшизмом» — «дела делать».

Половинка ворот была снята, на столбе — свежие затёсы. Заглянул во двор — никого. Только я собрался как-то обозначить своё явление… Да хоть покричать дурным голосом по Блоку:

как из сарая появился «бычий гейзер». Несколько мгновений мы рассматривали друг друга. Я — с умильной улыбкой на лице. Он — постепенно краснея. Вот моя сегодняшняя «морковка» стоит, взор радует. Аэродинамический овощ. Потом он начал… мычать. Как жаль, что нет мулеты. Когда быка бьют тряпкой по лицу — он сосредотачивается. Сейчас бы Trinchero провести — справа налево «сокращая атаку быка при помощи проведения мулеты понизу, с целью подчинить и сосредоточить его». Но чего нет — того нет. Ну, тогда побежали. Я же говорил — серия четвёртая.

У меня нет бандерильи. Это такие короткие украшенные копья, их ещё называют «увеселителями». Дядю «увеселять» не надо — он и так вполне готов к веселью. Но бандерильи используются «для измерения ярости быка». А тут… ничем ничего не померить! Средневековье же! Даже аршин и тот персидский. Хотя зря я так — этот аршин оказался спасительным. Точнее — четверть аршина. Именно на столько дядя до меня и не дотянулся. Легче надо быть, Ванюша, жрать меньше. Бегать быстрее, подпрыгивать чаще. «Легче относись-ка да поторопись-ка».

На кой тебе бандерильи, когда и так видно: сейчас свисток засвистит. От общего закипания и давления повышения. Не, не свисток. С другой стороны. Напрягся «юморист морковный». Так кто тут из нас — из Пердуновки?

Дядя пытался загнать меня в угол. А мне нельзя было убегать совсем, нельзя было держать длинную дистанцию. Почти как тореро на арене: «постоянно ощущая разъярённое животное собственным бедром». Наконец я заигрался — он поймал меня за рубаху. Не, матадор из меня… Уй! Ё!

Дядя вскинул руку, я стукнул в ногу, получил по уху, врубил по паху… И под отчаянное моё верещание и его утробное рычание мы, через отсутствующую половину ворот, выкатились на улицу. Где и накатились на Николая. Как самый любопытный из моих людей, он ближе всех подошёл к воротам. «Любопытство сгубило кошку»… Ах, да — я же сегодня об этом уже говорил.

Наш рычаще-верещащий каток сшиб моего приказчика на землю. И покатался… И потоптался… И оставил его — в его положении. На его спине привольно и вольготно улёгся сам «бычий гейзер». Не успел я погрустить о широком распространении обычаев мужеложства, содомии и, позволю себе заметить, свального греха в условиях исконно-посконной «Святой Руси», ибо занятие наше было явно групповое — «морковный гад» не отпустил мою рубашку, как «гейзер» начал подниматься. Не ловите меня на слове: именно он сам, а не «у него». Что там у него, я по особенностям совершаемых движений — вырывался я — контролировать не мог.

Мы оба взвыли с утроенной силой. Я — от затягивающегося на горле ворота рубахи, за которую меня тянули, и от ощущения собственного неизбежного конца в конце этого подтягивания. Николай — от нажатия разными локтями и коленями «морковки» в чувствительные и особо чувствительные части тела. Ну, и от общей обстановки шумного веселья вырвавшегося на гостевые трибуны сильно «развеселённого» корридного быка.

Краем глаза поймал движение подскочившего Чарджи, вскидывающего саблю… Он что?! Сдурел?! Мощный звон металла от соприкосновения с «лобовой бронёй» «морковного бычка», резкий рывок за рубаху назад… Предсмертная судорога? Рефлекторное сокращение мышц? Я лежу на спине, надо мною небо, Чарджи и его раздражённый голос:

— Ну неужели как-то проще нельзя было? Без этой… джигитовки.

— Чарджи, ты его… убил?

— Кого? Мурло это? А надо?

«Мурло» подо мною начинает стонать и шевелиться. Под «мурлом» начинает шевелиться и стенать Николай. Сбоку вдумчиво и в некотором сомнении нашу «могучую кучку» рассматривает Ноготок. Никак не решит: то ли вязки доставать, то ли сперва секирой… пройтись. Да уж, пора шевелиться и мне.

Всё-таки, дяде достался и второй удар саблей — цепкий он. Стонет, левой рукой за голову держится. Но второй-то, гад, держится за мою рубаху. Запоминай, Ванюша: по кузнечной технологии молотобойцу ни клещи, ни молот из рук упустить нельзя. Отчего вырабатывается у сих подмастерьев особая цепкость в кистях рук, и в хватании чего попало — особливое упорство.

Чарджи врезал по этой цепкой кисти своим легендарным наследственным родовым клинком, и растопыренные пальчики убрались. А не отлетели далеко. Поскольку удар наносится плашмя. Очень неудобно — на сабле гарда, толком в кисти не ухватить. Но у Чарджи хорошо получается — надо будет потом расспросить.

Ноготок сунулся, было, с вязками. Дядя встать не может, правую руку к груди прижал, левой за голову держится, но здоров — вязать не даётся. Пришлось пройтись секирой. Но не плашмя, а комлём рукоятки по рёбрам. Нет, как интересно профессионалы работают! Надо учиться, надо… О-ох. А моим рёбрам, видать, во время катания досталось. У-ух как…

Но самый подробный отчёт о текущем состоянии скелета мы получили от Николая. С подробным перечислением, комментарием и демонстрацией. Как иногда утомительно иметь дело с грамотным человеком. Который связывает состояние своих рёбер с созданием Евы по Святому Писанию. И, соответственно, возлагает на «морковного юмориста» вину за соучастие в делах «врага рода человеческого» с самого момента сотворения мира. «В начале было слово», но слово было неразборчивое и виноват в этом, естественно, «бычий гейзер».

Мы затащились во двор, привалили «морковку» в связанном состоянии к стеночке и решили передохнуть. Но не тут-то было. На смену несколько монотонному повествованию Николая пришёл «поминальный плач» хозяйки дома.

Взволнованная женщина, выскочив из какого-то сарая, не разобралась сразу на свету, и кинулась поднимать, своего возлюбленного, глухо стонавшего у стенки дома, на ноги. Захват поперёк туловища. Комель рукоятки секиры профессионала, работающий по рёбрам трудновоспитуемого, оставляет долго-незабываемые и остро-ощущаемые… Да, об этом я уже сказал.

Мужик взвыл. От всей души. Которая, как говорят, там, между рёбрами и пребывает. И второй раз — аналогично. Когда испуганная женщина его отпустила.

Короткие мгновения установившей, наконец-то, паузы позволили мне перейти к содержательной части действа.

— Мы тут не к нему — к тебе пришли. По делу. Рядиться.