Найти шпиона

Глава 8 По следу призрака

Наконец у капитана Евсеева дошли руки до отчета Профессора: внушительной стопки листов, усыпанных бисерным почерком. Существенных результатов Юра не ждал, но прочитал все внимательно. Носков, похоже, когда-то промахнулся с профессией: налицо явный литературный дар. Вот бы кому книги писать, а не этому вальяжному зануде Сперанскому. Вполне литературный слог, тонкие психологические наблюдения, документальная точность.

Юра еще раз пробежал глазами отчет, выделяя значимые места желтым маркером. Факт номер один: Семаго напился. Агрессивно нападал на друзей-«дичковцев». Странно рефлексировал по поводу смерти Дроздова. Грозился пистолетом. Мгм. Никакого пистолета при нем, однако, не оказалось. Подозрительное поведение… Так ведут себя люди с глубокими внутренними конфликтами, например, шпионы. Но и не шпионы – тоже.

Факт номер два: утечка информации о ходе следствия. Полковник Рыбаченко, нарушив служебный долг, сообщил «дичковцам» об аресте Рогожкина и о том, что ФСБ запрашивала из архива личные дела их выпуска. Может, агрессия Семаго связана именно с этим? Обострившийся комплекс боязни разоблачения? Оба события произошли в промежутке с двадцати двух сорока до двадцати трех пятнадцати. Что ж, вполне возможно…

В то же время вспыхнула ссора в другом конце банкетного зала. Так-так… Некто Зубатов приревновал свою красавицу-супругу к Геннадию Шмарову. Шмаров, судя по разговорам, имел какие-то связи с туркменской наркомафией… Тьфу ты, при чем тут какая-то наркомафия? Или дорогие машины ракетчиков, или драгоценности их жен… Сейчас не восьмидесятые годы прошлого века, когда существовала настораживающая формулировка: «Живет не по средствам…» Сейчас, если чужими бриллиантами или «Лексусами» интересоваться – увязнешь с головой в бумагах, со всеми перессоришься, в том числе с собственным начальством, прослывешь идиотом, да в конце концов вылетишь из органов! Так что эти темы начисто отметаем! Только безответственного болтуна Рыбаченко возьмем на карандаш…

С кем еще пересекались «дичковцы»? Да, считай, ни с кем. Пили втроем-вчетвером, исключительно за своим столиком, танцевали с женами… Катранов явно приударял за супругой Мигунова. Вот даже как: «Смотрел влюбленными глазами…» Старика опять пробило на мелодраму…

Личностные характеристики. Мигунов вел себя наиболее сдержанно и ровно, в конфликте с Семаго участия не принимал, пил наравне со всеми, внешне не пьянел, в беседе активен, хотя душой компании его не назовешь. Да ему это и не надо, похоже.

Между Мигуновым и Катрановым чувствуется след давнего взаимного влияния, возможно, соперничества… имеется даже определенное сходство качественного порядка: эти двое выделялись на фоне остальных участников банкета своей подтянутостью, вкусом к хорошей и дорогой одежде – случай, не типичный для ракетчиков. Не совсем, правда, ясно, кто из них на кого больше повлиял. Катранов кажется все-таки более энергичным, задатки лидера у него проявлены ярче.

Производит впечатление человека безусловно успешного, состоявшегося. Но на выпады со стороны Семаго реагировал болезненно. Возможно, повлияло присутствие супруги Мигунова, Светланы. Возможно, что-то другое…

Семаго. «Анонимный», как сейчас говорят, алкоголик. Обостренное чувство неуверенности в себе. Установка на конфликт, провоцирование. Типичный «ведомый». Неряха. Катранов с Мигуновым, похоже, терпят его, как лишнее напоминание о собственном благополучии… Его бывшая супруга Варвара, присутствовавшая на банкете: анемичная, покорная, бесцветная, без особых примет «майорша», ходячий набор стандартных реакций.

Юра Евсеев еще раз перечитал эти несколько абзацев. Что-то его задело здесь. Некий общий знаменатель у Семаго и Рогожкина. Любовь к выпивке, неряшливость… Да, неряшливость. Ладно, пусть. А что ему в этой неряшливости?…

Ага, кажется, поймал: не стыкуется с образом племянника дядя Коли, материальным достатком, вращением в кругах «золотой молодежи».

И что? Разве это существенно?

Юра перевел взгляд на соседний стол, где майор Ремнев, просматривая на компьютере утренние новости, шумно прихлебывал растворимый кофе из огромной фарфоровой кружки с такой же эмблемой, как у отца. Только надпись другая: «ФСБ России». Надписи меняются, а традиции выбора подарков на мужские праздники остаются. Вот Ремнев, к примеру. Можно ли представить его гибким семнадцатилетним юношей в джинсовом костюме «Ли» со стрижкой а-ля «Роберт Плант», угощающего девушку бокалом «Токая» в кафе на летней террасе?

Юра почувствовал, как накатывает приступ совершенно неуместного идиотского смеха. Чтобы подавить его, он опять уткнулся в отчет.

Так, поехали дальше… Среди участников банкета обсуждались обстоятельства гибели Дроздова. Версии: Дроздов погиб случайно, Дроздов покончил с собой после драки с Семаго, Дроздов покончил с собой из-за прессинга со стороны сослуживцев, в том числе и друзей по училищу… В том числе.

А что, если все трое «дичковцев» были завербованы? Или даже четверо – включая Дроздова? Дрозд хотел во всем признаться, его убрали. Семаго спустя тридцать лет мучают угрызения совести, он напивается, буянит, пугает оружием… И его тоже, значит, скоро уберут.

Или: завербован был один Дроздов, и его товарищи устроили самосуд…

Да нет, вряд ли… Это же не Дикий Запад. Надо же, какая дичь в голову лезет! Уцепил-таки его Профессор своим мелодраматизмом!

– Ты чего все время улыбаешься? – подал голос из-за своего стола Ремнев. – Нашел шпиона?

Юра поднял глаза. Ремнев внимательно смотрел на него поверх монитора.

– Нет, еще не нашел, – сказал Юра. – Но найду!

На самом деле, он сейчас не был в этом уверен.

– А чего ты тогда здесь сидишь, кота за яйца тянешь? – проворчал Ремнев.

Юра пожал плечами.

– Так яйца тянуть удобнее, товарищ майор. Сидя.

Вот тебе раз: полез в новостную ленту, узнать, как сыграл вчера «Спартак», а в конце концов оказался на сайте знакомств, предлагающем сто миллионов анкет. Юра засомневался: уж как-то слишком много, всех пользователей мировой Сети, наверное, и то не наберется столько… Он еще посмотрел на хищных порочных блондинок, украшающих главную страницу, еще увидел внизу рекламу «Горячие девочки здесь» – там тоже предлагалось сто миллионов чего-то – наверное, девочек, и резким раздраженным кликом прихлопнул окно.

Брут сидел рядом на столе, неторопливо обкусывая листья цикламена. В гостиной громко работал телевизор, отец с матерью смотрели какую-то комедию их молодости. Смеялись. Цезарь спал на своем коврике в прихожей.

Пойти прогуляться? За окном по случаю выходных нудно поливал дождь, в дворовой беседке сидели, забравшись с ногами на скамейку, подростки – трое парней в сером и черном и девушка в небесно-голубой куртке.

Юра взял с полки томик Стругацких, открыл на заложенной проездным абонементом странице (на абонементе стоит дата: декабрь 98-го, веселые институтские годы), попробовал читать. Не читается. Тогда он решительно снял с антресолей старенькую отцовскую лампу на длинной изгибающейся ножке – сочленения рассыпались, винты потерялись, давно обещал починить. Вооружился отверткой, плоскогубцами, принес из кладовой паяльник и коробку со всякой железной мелочовкой. Руки работают – голова отдыхает.

«Спартак», кстати, проиграл. И что? Ведь не из-за этого капитан ФСБ Евсеев то и дело кликает по всяким идиотским ссылкам, ища сам не знает что. Однажды забрел на сайт, громко именуемый «Московские проститутки»: девки, девчонки сопливые… кареглазые стервозы – украинки, что ли?… Напряженно улыбаются в камеру. Лина, Мила, Изабелла. Похожи на кукол резиновых. От ста пятидесяти долларов в час. Кошмар. Да кто вас трахает, таких? И как вас трахать, скажите на милость, когда в прошлой жизни у тебя была настоящая девушка, у которой, кроме того, что есть у вас, были еще и глаза, и руки, и губы, и след от какой-то детской прививки на левом плече, и глупые споры про литературу, и крохотное пятнышко акварели на блузке, и возбужденный шепот в первый их раз, слова, которые он потом поклялся страшной клятвой никому и никогда, и вообще забыть…

Уж лучше бы в самом деле забыл, подумал Юра. Или не знал – еще лучше. Вот-вот.

С Машей из газетного киоска он больше не виделся, сигареты покупал в продуктовом магазине на Старой площади. Девушки с необъятной грудью, похоже, останутся белым пятном в его сексуальной географии.

В первые дни после той встречи в метро он дважды набирал телефон Шуры, но так и не решился дождаться хотя бы первого звонка. Что бы он ей сказал? Да наверняка ничего такого, за что преподаватель этики Беатриса Карловна могла бы его похвалить. Ему тогда словно под дых врезали. Была еще шальная мысль подкараулить у Шуриного подъезда того кудрявого красавца, приложить его носом об колено, а потом вызвать по тревоге группу поддержки – пусть бы посидел в ИВС, трубадур хренов, пообнимался с парашей… Но это была уж слишком подлая мыслишка. И тот факт, что она пришла Юре в голову, только лишний раз показал, что… Что? А хрен его знает, что он такого показал. Нокаут. Полный нокаут…

В конце концов, он нашел две мебельные стяжки подходящего размера, гайки, и даже латунные заклепки откопал среди хлама – они прикроют сверху гайки, и все будет не только функционально, но и эстетично.

Вот так. Теперь наступило как бы затишье. Эпизод в метро постепенно забывается, а броситься с головой в ночную жизнь на поиски молодых сисек (пардон, Беатриса Карловна) мешает работа. Оно и к лучшему, пожалуй.

Рогожкин освобожден из-под стражи месяц назад, с тех пор дело не продвинулось ни на шаг. Точнее, шаги были, но в обратную сторону. «Пылесос» из нескольких оперов, отработавших оренбургские архивы ракетных войск, архивы КГБ и архивы Кубинского училища, выдал некоторое количество личных дел, которые каким-то боком могут иметь отношение к закладке сканера в Дичково в 1972 году. Именно каким-то боком, поскольку никто из них не являлся курсантом ракетного училища, со всеми отсюда вытекающими последствиями. Двенадцать дел, двенадцать фамилий. Кто-то накануне событий поселился в Коршунихе, ближайшем населенном пункте от полигона, кто-то, наоборот, съехал оттуда сразу после событий; был еще старшина, отслуживший в Дичково четыре года и в августе 1972-го подавший рапорт о переводе в другую часть; был целый ряд военных и гражданских специалистов из Москвы, командированных в Дичково для устранения неполадок в работе топливной системы новой серии ракет, они прибыли на полигон в тот же период…

Но все это оказалось пустышкой. Вчера Юра собственными руками отсеял последнего кандидата – того самого старшину, который, как оказалось, закрутил бурный роман с буфетчицей, женой одного из офицеров, и после того, как его застигли на месте «преступления», вынужден был с позором удалиться из части. В рапорте, подписанном, кстати, в день подачи, об этом, естественно, ничего не говорилось. Как и о сломанном носе старшины, и о его странной походке «вприсядку», и тем более о молодой офицерской жене, которую через сутки вертолетом отправили в Оренбург с сильнейшим сотрясением мозга… Вот где был и состав, и мотив, и все что угодно. Только это никак не касается интересующего нас дела.

Итак, отсеялись все, кроме «дичковской тройки» Семаго – Катранов – Мигунов. Возможно, еще Дроздов. Копать следовало здесь, больше негде. «Пылесос» отработал и в этом направлении: личные дела, характеристики, родственные связи. Но как копать железобетон? Как его подковырнуть? Катранов с Мигуновым – всегда были на лучшем счету, первоклассные спецы, и проверки неоднократно проходили, одного в командировке в Австрии даже под контрольное наблюдение брали – все чисто! Семаго – ну, раздолбай, было у отца три сына, что называется… ни с того ни с сего вдруг бросил военную службу, ушел в бизнес. Так ведь за это не привлечешь к ответственности.

Московской родни ни у кого нет, завмаги, завхозы, сколько-нибудь значимое начальство, большие оклады, доступ к «кормушке» – ноль! Даже высшего образования никто из близких родственников не имеет. Хлопцы из провинции, типичный «селфмейд». В связях с фарцовщиками уличены не были, интерес к злачным заведениям, подпольным концертам… Ну а кто из нормальных ребят не мечтал попробовать воспетый Ремарком таинственный «кальвадос»?… Кто не мечтал провести вечер с красивой девушкой в хорошем ресторане? Мечтали, мечтали. Не у всех получалось. И за руку никто пойман не был. Данные о «неподобающем поведении» во время учебы в училище отсутствуют.

Правда, семнадцатилетний оболтус Катранов вместо того, чтобы придумать четверостишие на тему «Чувства» по английскому языку, прочел на лекции куплет из «Fever» Элвиса Пресли, выдав его за собственное сочинение. Преподаватель, старая безмозглая дева, сперва чуть не спятила от восторга и поставила ему зачет «автоматом», а когда обман случайно вскрылся – устроила скандал, потребовала тщательного разбирательства и т. д. и т. п. Все закончилось на уровне учебной группы, ничего серьезного, полторы строчки в протоколе заседания: «курсанту Катранову указано на необходимость более тщательной подготовки к занятиям по английскому языку».

Ну и?

Пацан схитрил, ясное дело. Многие советские юноши наизусть знали тексты Элвиса, Леннона – Маккартни, и даже скандальных «Слейд», которые не утруждали себя заумными метафорами, могли и «по матушке» приложить… Истинной причиной скандала стало то, что он процитировал не Кольриджа, не Стивенсона – при таком раскладе обман, скорее всего, и не раскрылся бы никогда, – а именно «певца растления», «марионетку западной поп-культуры»… И то, что уже сорокадевятилетний Катранов «твист-нарезку» на банкете выдавал, тоже к делу не подошьешь.

Или преподаватель была все-таки права? Разглядела что-то в нем?

Ладно. Есть еще жены: Катранова, Мигунова, Семаго. У всех ранние браки, в интересующий нас период они уже были знакомы со своими будущими мужьями.

Светлана Мигунова, дикая красотка из шахтерской глубинки, студентка иняза, ныне завкафедрой английского языка в «Бауманке», неплохой переводчик… Никаких комментариев. Пусто.

Варвара Семаго. Варвара – это уже кое-что, подружку завербованного в 1972 году курсанта тоже звали Варварой. Но – «…анемичная, покорная…» – такая вряд ли вскружила бы голову даже неопытному юноше. Может, она изменилась за эти годы? Жизнь пристукнула? Нет ответа.

Ирина Катранова. Москвичка, что неплохо. Дочь обеспеченных родителей: папа – начальник строительного управления, выпускница Политеха, отличница. Насчет внешних данных судить трудно. Сейчас это – сдобная ухоженная дамочка, возможно представляющая интерес для пятидесятилетних и далее мужчин. Какой она была в те далекие годы – неизвестно.

Вот если бы этих троих каким-то образом сплавить воедино, скрестить между собой: красотка, Варвара, москвичка – получилась бы просто идеальная картина!

О связях покойного Дроздова с девушками ничего толком разузнать не удалось. На адрес училища к нему приходили письма из Владимирской области от некой Валентины Скобцевой. Проверяющий входящую почту особист однажды обратил внимание на фото девицы в раздельном купальнике, вложенное в письмо, и изъял его, посчитав фото бесстыдным. Мама родная, неужели невинные раздельные купальники в те времена казались крамолой?

Вот и все, что имеется. Ни единого серьезного пятна в биографии бывших курсантов, кроме одного-единственного факта, что – да, хлопцы красили эту злосчастную статую летом 1972-го.

И эпизод с Дроздовым.

Дроздов… Эх, Дроздов! Тридцать лет назад был здоровый парень, кабан, угрюмый цепкий взгляд из-под бровей. Сейчас – голый остов на Покровском кладбище. Ни спросить тебя, ни поговорить, ни узнать, из-за чего же ты так угрюмился… Может, как раз из-за того, что трудно совмещать службу социалистическому отечеству с работой на ЦРУ? Отсюда эта недетская грусть?

– Ладно. Поговорить всегда можно, – произнес Юра вслух. – Не с Дроздовым, так с другими.

Цезарь в прихожей вскинул голову, посмотрел на него. Поднялся, подошел и рухнул рядом – спать дальше. Брут оторвался от своего цикламена, посмотрел на спящего Цезаря, затем спрыгнул со стола и демонстративно вышел вон, подняв хвост кверху. Он считал, что даже кошачьи плебеи на эволюционной лестнице стоят много выше собачьих аристократов.

Когда Юра прикрепил к краю стола отремонтированную лампу, похожую на лапу манипулятора, за окном уже смеркалось. Он включил ее, вырвал лист из старого конспекта по истории, записал:

Это лишь грубые прикидки. Юра понимал, что главное здесь в пагубном равновесии, которое пока что не позволяет сосредоточиться на ком-нибудь из четверки. Лично у него меньше всего доверия вызывал почему-то Катранов. Хотя Мигунов-то чем лучше?… А Семаго? Вот-вот. Чтобы сдвинуться с мертвой точки, нужна дополнительная информация, все что угодно, любые мелочи, круг знакомых, образ жизни…

Лучше всего, конечно, было бы поговорить с каждым из них. Задавать вопросы и видеть их глаза, когда они будут отвечать. Но… «Вы в самом деле шпион или это мне только кажется?» Ерунда. «Крот» не должен знать, что его подозревают. Может, прикинуться корреспондентом какой-нибудь «Красной Звезды»? Можно, хоть и с большой натяжкой. Мужики они серьезные, со связями, свои каналы информации наверняка имеются – и в первую очередь у Катранова. Уже через час после интервью он будет знать, что никакой такой корреспондент Евсеев, или Петров, или Сидоров, без разницы, с такими-то приметами, в газете не работает. А через два часа узнает, что это ФСБ попросило главного редактора устроить «прикрытие» своему сотруднику. А что это значит в демократическом обществе, позвольте узнать? На каком основании дурят уважаемых полковников? В общем, скандал…

Хотя можно сработать чище! Точно. Юра вспомнил о Сперанском, разоблачителе «закулисья советской контрразведки», который изучал это «закулисье», работая агентом КГБ под псевдонимами «Американец» и «Спайк». Известный писатель берется за новый проект о… скажем, о взрыве ракеты «Восток-2М» в 1980 году, когда погибло полсотни человек… Вполне пристойно. И вот, значит, Сперанский собирает материалы, беседует с ракетчиками… М-м… Вообще-то тема скользкая: что тут, собственно, расследовать? Рука Вашингтона? Диверсия? Шпионаж? И при чем тут наши «дичковцы» – взрыв-то прогремел в Плесецке?… Нет, слишком натянуто. И слишком, пожалуй, прозрачно.

Пусть лучше это будет детектив о шпионаже в ракетных частях. Да, так лучше. Нейтральней. А на Катранова, Мигунова и Семаго Сперанского выведет любимый педагог наших героев – Иван Семенович Носков. Отлично. Эти старые хорьки когда-то давно работали по одному делу и были взаимно расшифрованы… Так вот пусть теперь вспомнят молодость!

В комнату, деликатно постучав, заглянула мама:

– У нас рекламная пауза, чай пить будешь?

Юра приподнял голову, постепенно возвращаясь из мира шпионских и контршпионских интриг в собственную квартиру.

– Нет, спасибо. Не хочется.

Клавдия Ивановна устремилась было дальше в кухню, но в последний момент запнулась вполоборота, спросила:

– Переживаешь? Из-за нее?… Из-за Шуры?

Юра хмыкнул, встал, увидел валяющийся томик Стругацких, поставил на книжную полку.

– Вот еще, – сказал он. Пожалуй, как-то слишком уж резко сказал. И тут же, чтобы перевести разговор: – А что вы там смотрите, обхохатываетесь? «Кубанских казаков» снова дают?…

– Нет, – Клавдия Ивановна внимательно посмотрела на сына. – «Три плюс два». Миронов, Фатеева, Крым начала шестидесятых. Милое кино.

– Да, Фатеева в купальнике… – Юра вспомнил конфискованное фото владимирской подружки Дроздова. – В то время, наверное, это милое кино кому-то могло показаться порнографией.

– Может, кому-то и казалось, – сказала мама. – Но не всем.

– А вы? А отец? Что говорил отец, офицер КГБ, по поводу Натальи Фатеевой в купальнике?

– Ничего особенного. Смеялся, как и все. Думаешь, мы какие-то не такие были с отцом? Из другого теста?

Юра нервно пощелкал выключателем лампы, рассматривая остатки какой-то древней-предревней переводной картинки на металлическом абажуре.

– Нет, не думаю, – сказал он. – Тесто у вас самое нормальное… В конце концов я из него получился…

– О чем дискуссия? – В двери рядом с Клавдией Ивановной появился отец, привычно приобнял жену за плечи.

– Сын интересуется, как мы с тобой в шестьдесят третьем отреагировали на полуголую Фатееву в купальнике.

– Положительно отреагировали! – доложил отец. – А какие проблемы? Наш, советский, фильм, наши актеры, Сергей Михалков сценарий писал, все утверждено на самом высоком уровне… Отчего мы, простые смертные, комитетчики, будем нос воротить?… Мой непосредственный начальник, полковник Рыжков, был прямо-таки влюблен в Фатееву, да и не он один… и жену потом выбрал себе похожую, брюнеточку… А мамина подружка, как ее… Римма, что ль?…

– Регина, – поправила мама. – Она имя поменяла на Наталью. Таких тоже было много, в газетах даже писали.

– А когда на улице видели красивую модно одетую девушку, говорили: вон, «наташка» пошла, – сказал отец.

Юра рассмеялся.

– Сейчас под этим словом имеют в виду совсем другое.

– Сейчас все другое, – махнула рукой Клавдия Ивановна. – И у этого кино сейчас было бы совсем другое окончание…

– Два девичьих трупа в песочке, – буркнул отец.

– Ну, ты уж совсем! – Мать недовольно посмотрела на него и ушла в кухню.

– Что там у тебя слышно? – Петр Данилович вошел в комнату, прикрыл за собой дверь. Увидел отремонтированную лампу, усмехнулся: – Ничего себе! Да это просто трудовой подвиг! Видно, на работе не ладится?

– Ничего страшного, – сказал Юра. – Пробьемся!

Отставной подполковник подошел к столу, протянул руку к исписанному листку, но не дотронулся, а вопросительно посмотрел на действующего капитана: можно? Юра кивнул. Только тогда Петр Данилович взял листок, просмотрел, задрал брови.

– Итак, у всех по десять очков… Никто не вырвался вперед… Так, что? Победила дружба?

Юра пожал плечами.

– Да там не разбери-поймешь с этой дружбой. А то, что трое фигурантов и ни на кого нет явных улик, – это факт!

– Трое подозреваемых, говоришь? И все продолжают служить? А вы все головы ломаете? Н-да-а…

Он неодобрительно крякнул.

– Вижу, времена действительно сильно изменились… Неузнаваемо!

Отец с какой-то преувеличенной бережностью положил листок на прежнее место, словно ему надо было непременно уместить его в прежний контур на столе.

– Кино – это ладно, шут с ним, девушки в купальниках… В Серебряном Бору, я слышал, уже в те годы загорали в чем мать родила… А вот со шпионами разговор был короткий. В мое время всю твою троицу, – он махнул рукой, словно косой провел, – как минимум, профилактировали бы. Уволили из армии, держали бы под контролем – чтоб не навредили государству. Или допросили бы на детекторе лжи, при положительной реакции – «сыворотку правды» бы вкололи… И сразу все ясно! Когда круг определен – чего же головы ломать?

Юра упрямо наклонил голову.

– А в тридцать седьмом году всех троих расстреляли бы – и дело с концом!

– Ну, не надо палку перегибать! – махнул рукой Петр Данилович. – Думаешь, тогда только невиновных расстреливали? Не-е-ет… Ошибки, конечно, были, но не такие, как потом раздули.

– Тогда бы и Рогожкина расстреляли, – Юра сложил пальцы пистолетом и сказал: – «Пф!»

– Во всяком случае, так легко он бы не отделался, – резко бросил отец. – Думаешь, он не виноват? Он же начальник штаба секретного стратегического объекта! У него на полигоне американский сканер работает, особо важную информацию за бугор отправляет, а он – ни при чем? Нет, сынок, в былые времена он бы за халатность десять лет получил, как минимум! И другим неповадно было бы! А сейчас настоящего американского шпиона захватываем, судим, даем двадцать лет, а через неделю милуем и отпускаем… Какая же тут профилактика?

– Знаю я этот случай…

– А как оправдывают шпионов, знаешь? – недобрым тоном спросил Петр Данилович. – Или как им по четыре-шесть лет дают, знаешь?

– Нам специально не доводят… Но газеты читаю.

Юра подошел к окну, открыл его – с улицы потянуло дождем и горьковатым осенним дымом. В освещенной окнами домов темноте проступали очертания дворовой беседки и странное созвездие огоньков сигарет – видимо, все та же компания, три парня с девчонкой в голубой курточке. «Тоже четверо», – подумал ни с того ни с сего Юра.

– А ведь раньше конец у них был один! – вроде бы спокойно говорил Петр Данилович, но Юра чувствовал, как в отце кипит негодование и гнев. – И Пеньковский, и Поляков, и Толмачев… Все каялись, давали правдивые показания, сотрудничали со следствием. И всех расстреляли! Потому что понимали – что такое шпионаж!

– Я тоже понимаю, – сказал Юра, и облачко пара вылетело у него изо рта. – Один шпион может подорвать военную мощь государства, угробить тысячи ни в чем не повинных людей…

– Правильно, – глухо донеслось из-за спины. – В этом и состоит опасность шпионажа…

– И вот, допустим, пустили Катранова, Семаго и Мигунова в расход. Кто-то из них, по идее, – «крот», с ним все ясно… Ну а двое других? Их-то за что? Какое они имеют отношение к опасности шпионажа? Да никакой!

– Лес рубят – щепки летят, – буркнул сзади Петр Данилович.

– Люди не лес. Нельзя рубить всех подряд, чтоб щепки летели! Да сейчас такое и не пройдет. Поэтому я должен не кого-нибудь, а именно шпиона за хвост поймать! И поймаю!

– Ну и флаг тебе в руки!

Отец постоял, пожал плечами и направился к двери. Открыв ее, он обернулся и сказал:

– Да, может, в наше время и рубили сплеча, не всегда тех сажали, кого надо было. Но зато эти две девчонки, – он показал рукой в сторону гостиной, – могли тогда спокойно в своих купальниках ходить по пляжу и ночевать в палатке, не боясь, что их изнасилуют хором, расчленят и скормят рыбам. Вот так. Лично я – за такую справедливость.

В коридоре уже проплывала мать с подносом, уставленным дымящимися чашками с чаем, блюдцами с вареньем и остатками утреннего творожника.

– Идем чай пить! – позвала она. – Юр, тебе я тоже налила, слышишь? Вы же дома, а не на работе! Хватит спорить, пошли кино смотреть!

Материалы дознания по факту гибели лейтенанта Дроздова Юра Евсеев знал наизусть. Можно даже не заглядывать в папку с ксерокопиями на плотной офисной бумаге, где текст читается легче, чем на выцветших листках тридцатилетнего оригинала. Но он заглядывал, анализировал каждое слово и пытался проникнуть острием логической мысли на тридцать лет назад. Кое-что ему удавалось угадать, но не главное…

В те времена все были добровольцами. Попробуй, откажись выйти на субботник или поехать в колхоз «на картошку» – вмиг прослывешь неблагонадежным и можешь поставить крест на дальнейшей карьере. А молодых всегда первыми запрягали… Юра представил, что чувствовали в далеком 1972-м четверо бравых лейтенантов – Семаго, Дроздов, Катранов и Мигунов. Первые недели после прибытия на полигон – служба не сахар: отвратительный климат, суровый степной быт, новые обязанности, новый коллектив, новое начальство, короче – новая жизнь… Может, они и действительно сами вызвались на внеурочную работу, чтобы побыть в привычном коллективе однокашников…

Конечно же, никто не вызывался добровольцем «пахать» в свободное от службы время. Четверке молодых приказали – и они, бурча и чертыхаясь, выполняли «общественное поручение». Только один работал охотно и с энтузиазмом, остальные лейтенанты искренне удивлялись, глядя на его усилия. Выслуживается? Так вроде на него непохоже… Или он действительно такой идейный?

Три лейтенанта не знали, что их вчерашний товарищ – самый настоящий враг. Начинающий шпион.

Начальство явно страховалось от неприятностей. Испугались, вот и вписали в протокол эту херню, типа: ну все пытались предусмотреть, ну так пытались, из кожи лезли. Не было никакой такой специальной электролинии, была обычная «времянка» над лысиной вождя: растяжка между двух столбов да отходящий вниз провод с лампочкой в сто пятьдесят ватт… «Времянки» всегда лепятся на соплях, и ничего необычного, что она в один далеко не прекрасный день взяла и оборвалась. Что уж там произошло и как замкнуло на корпус – неизвестно, но провод висел действительно далеко от статуи…

Когда сняли голову памятника, скрытый враг с дружеской улыбкой предложил товарищам: «Самое тяжкое сделали. Чего нам всем здесь торчать? Только мешаем друг другу! Идите, отдыхайте, я за всех поработаю. А вечером вы меня отпустите: я с Валькой-буфетчицей договорился…»

Три лейтенанта переглянулись. Вот дела! В тихом омуте, оказывается, черти водятся! Но предложение заманчивое, глупо было бы им не воспользоваться… Тем более, толкаться вчетвером на тесной площадке действительно неудобно.

– Давай, друг, удачи! Мы тебя не забудем и свое отработаем!

Оставшись один, скрытый враг долго смотрел в крупные черты железного лика вождя. Настолько крупные, что привычный облик даже не угадывался. Снизу он выглядит совсем по-другому. Да, это замечательный выбор. Рядом со штабом, в прямой радиовидимости от стартового стола, на возвышении, куда не будут лазать любопытные… Только надо, чтобы солнечная батарея смотрела на солнце…

Он включил сварочный аппарат и, преодолевая дрожь в руках, направил острый сине-фиолетовый огонек в беззащитную макушку вождя. Это было невиданное для советского человека святотатство. Запахло раскаленным металлом, от красного пятна поднялся сизый дымок. Обычные физические реакции успокоили – никакое это не святотатство, а просто сварочные работы…

Через десять минут в металлической лысине появилось круглое отверстие с неровными краями. За последующий час враг приварил в нижней части головной полости несколько отрезков арматуры, потом достал из клеенчатой сумки желтую сферу сканера, установил ее на перекрещенных арматуринах и надежно закрепил проволокой. Напрягая остатки сил, поставил голову вертикально, а дыру в макушке накрыл куском рубероида. Тот, расплавившись, прирос к раскаленному металлу. Все! Хотя нет, почти все… Оставалось ждать.

Дроздов вернулся первым: он не любил убогую комнатенку холостяцкого общежития. Втянул воздух хрящеватым носом, принюхался.

– Ты что, сваривал что-то?

– Да так, тренировался. Давай поставим голову на место, я там всю ржавчину выжег и оббил. Как новенькая стала! – похвастался враг, улыбаясь своей располагающей улыбкой.

– Зачем двоим корячиться, пупки рвать? Придут ребята – и поставим!

– Да брось ты! Она и не очень тяжелая. Чего зря время терять! У меня же свидание… Давай, берись с той стороны! Раз, два, взяли!

С большим трудом они установили тяжеленную голову на место. Вождь грозно смотрел на запыхавшихся молодых людей. Один из них, даже не отдышавшись, стал завинчивать болты.

– А это что? – вдруг спросил Дрозд и ткнул пальцем в прогнувшийся рубероид. – Там дыра?! Ты прожег голову?!

– Тс-с-с! Не болтай! Так получилось. Случайно вышло. Никто не увидит. Сюда лет двадцать никто не полезет…

Дроздов с подозрением осмотрелся.

– Тут что-то не так… Зачем ты всех отослал? Какое у тебя свидание? У Вальки ноги кривые, ее весь гарнизон дерет! А у тебя красавица-жена, с которой ты пылинки сдуваешь!

Враг растерянно молчал. Он был еще неопытным, начинающим шпионом, который впервые попал в подобную ситуацию. И потому напряженно думал…

Нагнувшись, Дроздов поднял черную клеенчатую сумку, заглянул внутрь и с силой шваркнул ее о деревянный помост.

– Пустая! А когда ты пришел, тут что-то лежало! А ну-ка, хватит врать, рассказывай все как есть!

Начинающий шпион через силу улыбнулся. Это стоило ему усилия, но со стороны выглядело вполне естественно.

– А ты наблюдательный, Дрозд! Тебя не проведешь!

Шпион хлопнул однокашника по плечу.

– В сумке лежал один предмет для старлея Аничкина. Он специально попросил вас отправить, чтобы его никто не видел. Дело государственное! Так что, пока не болтай, а завтра к вечеру все узнаешь. Самое позднее – послезавтра. Но если проболтаешься – пеняй на себя: особист тебя в порошок сотрет!

Дроздов кивнул. Все годы обучения курсантам внушали, что государственные секреты – дело святое, а особисты – жрецы государственной безопасности, которым надо всемерно помогать. Поэтому объяснение шпиона показалось ему вполне убедительным.

– Да нет, чего я буду болтать? Что я, сам себе враг?

– Ну, вот и отлично! – Шпион еще раз хлопнул ставшего врагом товарища по плечу. – Ребятам не проболтайся. Завтра все всё узнают!

– Договорились! – кивнул Дроздов. Он, конечно, не понимал, что обречен.

Ночью, сняв с пожарного щита багор, шпион поднялся в «шалаш» и оборвал провод «времянки»…

И это все вранье. Чего бы Дроздов полез туда на свой страх и риск? И какой «порыв ветра», если статуя обнесена дощатым забором? «Ленин в шалаше» – рискованно шутили смельчаки. Какой ветер может быть в шалаше?

Это умозаключение капитана Евсеева тоже было верным. Про оборванную времянку командование не знало, никакого приказа о приостановке работ никто не отдавал. Сами лейтенанты тоже не придали обрыву значения: днем и так все видно, а вечер подойдет – что-нибудь придумаем… Тем более, они уже красили статую и дело шло к концу. В какой-то момент двое вчерашних курсантов отлучились, и шпион остался с Дроздовым наедине.

– Ты знаешь, что Сёмга, дурачок, ракету боится? – доверительно спросил Дроздов размазывая густую краску широкой кистью по грубому металлу.

Очевидно, прикосновенность к неведомым секретам товарища пробудила в нем эту необычную откровенность. Вообще-то Дрозд был очень замкнут и все это знали. Молчаливый, угрюмый, лишнего слова не вытянешь…

– Ему мерещится, что она на него смотрит, представляешь?

– Да ну…

Шпион поднял багор и зацепил крюком оборванный провод. Дрозд, пригнувшись, красил Ленину ноги. Одной рукой он упирался в неокрашенный бок статуи.

– Точно, он сам мне рассказывал. Признался, что дежурства с трудом переносит. Даже хочет увольняться! Значит, у него точно крыша едет!

– Да ну!

Провод елозил по статуе с противоположной стороны, но оголенные концы никак не попадали на металл. Рукой было бы верней, но шпион боялся дотрагиваться до провода, даже несмотря на изоляцию. Багор с деревянной ручкой как бы отодвигал от него то, что должно произойти. В «шалаше» сильно пахло краской.

– Вот тебе и «ну»! Он как раз из шахты поднялся и в горячке мне рассказал. А потом я ему напомнил, а он – с кулаками! Как зверь, чуть зубы мне не выбил…

– Да ну…

Раздался негромкий треск. Между торчащими из изоляции проводами и статуей пробежала почти невидимая искра. Дрозд охнул, отлетел в сторону и тяжело упал с лесов на бетонные плиты. Шпион и убийца быстро спустился вниз, осмотрелся и отошел в сторону. Будет лучше, если тело обнаружит кто-то другой…

Убитый товарищ долго снился шпиону и убийце. Тот вскакивал с криком, пил элениум и валерьянку. Но потом страшные сны приходили все реже и реже.

Вздохнув, Юра захлопнул папку. Пусто! Значит, подключаем Профессора и Спайка. И еще одно: отец правильно сказал – надо профилактировать всех троих. Дистанцировать от секретных материалов, ограничить служебные возможности… Да и установить за ними контроль тоже не помешает. Только аккуратно. Очень аккуратно…