Не бойся волков

Меж ветвей пробивались солнечные лучи. От удивления и неожиданности он остановился. Он только что поднялся с кровати и по-прежнему в полусне вышел из темного дома на ветхое крыльцо. И здесь солнце ослепило его, шилом кольнув в глаза. Он закрыл лицо руками, но солнце уже пробиралось внутрь черепа, раздвигая хрящи и кости, а потом голова вдруг наполнилась пронзительным светом. Мысли будто разлетелись на тысячи кусочков. Ему захотелось вскрикнуть, но он считал, что кричать — это недостойно, поэтому промолчал и, стиснув зубы, замер. Его тело начало меняться. Кожа на черепе натянулась, ее будто покалывало — сначала слегка, а потом все сильнее и сильнее. Дрожа, он хватался руками за голову, но глаза растягивались, а ноздри расширялись — и вот они уже размером с замочную скважину. Тихо застонав, он пытался собраться с мыслями, но остановить эту ужасную силу не мог. Его лицо медленно исчезало, оставляя лишь голый череп, обтянутый прозрачной белой кожей. Он со стоном попытался нащупать собственное лицо. Нос размяк и превратился в отвратительный комок. Он схватился за кисть руки, но оставшийся от нее обрубок тут же расплющился, будто гнилая слива. А затем его вдруг отпустило. Он осторожно вздохнул, чувствуя, что лицо вновь обретает прежние очертания. Заморгав, он открыл и закрыл рот и уже хотел было вернуться в дом, как грудь пронзила жуткая боль, словно в него впилось вдруг какое-то невидимое чудовище. Он съежился и обхватил себя руками, стараясь защититься от раздирающих грудь когтей. Грудь начала растягиваться, соски уползли в подмышки, а кожа на обнаженном торсе стала тонкой, с толстыми, будто провода, венами, наполненными черной пульсирующей кровью. Согнувшись, он понял, что противостоять этому больше не в силах. Внезапно тело его разорвалось, словно он был троллем, которого выманили на солнце. Из раны вывалились внутренности. Он схватился за рваные края и попытался стянуть собственную плоть, но она выскальзывала у него из пальцев. Внутренности падали к ногам, а сам он напоминал выпотрошенное животное. Откуда-то из-под ребер доносились глухие удары — это бешено колотилось испуганное сердце. Он долго простоял на крыльце, скрючившись и всхлипывая. Тело заполнила пустота. Наконец он приоткрыл один глаз и со страхом оглядел себя. Внутренности больше не вываливались. Он наклонился и принялся неловко засовывать их назад — как придется, одновременно придерживая рукой кожу, чтобы они опять не выскочили наружу. Сейчас внутренности лежали вперемешку, оттопыривая живот в самых удивительных местах, но главное — все заделать, тогда никто ничего не заподозрит. Он знал, что его тело устроено не так, как у всех остальных, но со стороны этого не видно. Наконец на крыльце остались лишь пятна крови. Он туго стянул кожу вокруг раны и почувствовал, как она начала зарубцовываться. Вдыхал он с осторожностью, чтобы рана опять не разошлась. Он по-прежнему стоял на крыльце. И яркий луч солнца по-прежнему пробивался меж ветвей, острый, словно меч. Но теперь его тело вновь стало целым. Просто все произошло слишком неожиданно. Не следовало ему вот так бездумно вскакивать с кровати и выбегать к солнцу. Он обитал в своем собственном пространстве, а на мир смотрел сквозь темную занавеску, не пропускавшую свет и звуки. Прилагая все усилия, он старался удерживать занавеску на месте. А сейчас забылся и будто ребенок кинулся навстречу новому дню.

Ему вдруг пришло в голову, что наказание было несправедливо суровым. Пока он спал в полумраке комнаты, ему приснилось что-то, и именно этот сон заставил его вскочить с кровати и, забыв обо всем, рвануть на улицу. Прикрыв глаза, он вспомнил картинки из сна. Ему приснилась мать: она лежала возле лестницы, а изо рта у нее текла красная горячая кровь. На матери был белый фартук с крупными цветами, а сама она была полная, похожая на опрокинутый кувшин с красным соусом. Он вспомнил ее голос, немного похожий на грустные звуки дудочки.

И, осторожно ступая, он вернулся в дом.

Мы расскажем вам историю об Эркки, которая началась в три часа ночи, когда он сбежал из лечебницы.

— Эркки, не в наших правилах называть это заведение лечебницей. Конечно, про себя ты можешь называть его как тебе заблагорассудится, однако, когда говоришь, следует думать и о других. Чтобы быть корректным. Или, если угодно, тактичным. Понимаешь, о чем я?

Господи, слова лились из ее уст, будто медовый поток, а тон голоса напоминал звучание электрического орга́на.

— Это место называется Варден, — произнес он, язвительно улыбнувшись, — здесь, в Вардене, мы все — одна большая семья. Звонит телефон: «Варден, добрый день, слушаю вас!», «А кто у нас доставит почту в Варден?»

— Правильно. Это лишь дело привычки. Немного уважения — только и всего.

— Не от меня, — мрачно возразил он, — меня запихнули сюда насильно, согласно параграфу пять. Вероятность нанесения ущерба себе или другим. — Он наклонился к ней, и его голос превратился в шепот: — Скажи спасибо, что в мозгах у меня полный бардак — если б не это, ты не получала бы зарплаты.

Ночная дежурная вздрогнула: в это время суток она всегда чувствовала себя особенно беспомощной, оно казалось ей черной дырой, отделяющей ночь от утреннего света, серой зоной, когда птицы умолкают и ты сомневаешься, что услышишь их пение вновь. В это время суток может произойти такое, о чем она и не подозревает… Ее тело обмякло, внезапно на нее навалилась усталость. Не осталось сил, чтобы разглядеть его боль, вспомнить его, припомнить, что он на ее попечении. Она видела лишь его уродство и эгоизм.

— Это мне известно, — прошипела она в ответ, — но ты здесь уже четыре месяца, и, насколько я могу судить, тебе тут неплохо. — Губы ее превратились в куриный клюв, и орга́н издал вдруг резкий аккорд.

А потом он сбежал. Это оказалось совсем не сложно. Ночь выдалась теплой, а окно было приоткрыто, так что щель составляла пятнадцать сантиметров. Конечно, окно было зафиксировано металлической рейкой, но он просто взял пряжку от ремня и ее язычком отвинтил все шурупы. Зданию было больше ста лет, поэтому они с легкостью выскочили из трухлявой рамы. Его палата располагалась на первом этаже, поэтому из окна он спрыгнул легко, словно птица. И, очутившись на газоне, решил пойти не через парковку, а сразу в лес, откуда можно напрямую попасть к озерцу, которое они называли Колодцем. Ему было все равно, куда идти. Главное — покончить с Варденом.

Лесное озерцо показалось ему прекрасным — оно не старалось принарядиться и всегда оставалось неизменным. Его гладь была совершенно ровной, спокойной и открытой. Озеро не отталкивало его и не старалось унизить. Оно не мешало ему. Оно просто существовало. Лечебница находилась всего в двух шагах отсюда, но за деревьями ее видно не было. По просьбе Нестора он остановился, заглянул в темную глубину Колодца, и ему тотчас же вспомнилось, как здесь нашли тело Тормода — черно-зеленая вода шевелила его светлые волосы, а на руках были неизменные резиновые перчатки. Выглядел он не очень, но Тормода и при жизни нельзя было назвать красавцем. Толстый и медлительный, с водянистыми глазками, он вдобавок был еще и тупым. Мерзкий желеобразный человечек, который постоянно просил у всех прощения, словно боялся заразить их чем-то, совершить ошибку, страшился, что они почуют вдруг его тлетворное дыхание. И Господь забрал беднягу к себе. Может, он резвится сейчас где-нибудь на облаке, освободившись наконец от тесных перчаток. Может, там он встретил собственную мать и теперь они катаются на облаке вместе. Свою мать Тормод обожал… Вспомнив бегающий взгляд Тормода и его белесые ресницы, Эркки сглотнул слюну. Его тщедушное тело дернулось, и он двинулся дальше. Темная фигурка отчетливо виднелась среди светло-зеленых деревьев, но никто сюда не смотрел. Все спали. И место Тормода занято. После самоубийства от Тормода осталось лишь его физическое воплощение, которое им было нужно намного больше, чем сам он: свободная кровать. «Какое удивительное перерождение, — подумал Эркки, — Тормод превратился вдруг в свободную кровать…» И от него, Эркки, тоже останется только кровать со свежевыглаженными простынями. Он прислушался к голосу и кивнул, а потом неуклюже зашагал в лесную чащу. К тому времени как дежурная приоткрыла дверь в его комнату, он уже два часа как шел по проселочной дороге. Дежурная же не отважилась пересказать их разговор. «Нет, ничего необычного я не заметила. Он вел себя, как и всегда…» Они сидели на утреннем совещании, и солнце слепило ей глаза, а слова огнем жгли горло.

Он прошел мимо школы верховой езды, прислушиваясь к тому, как большие темные животные нетерпеливо постукивают копытами. Один конь заметил его и громко фыркнул. Наблюдая краем глаза за лошадьми, Эркки захотел вдруг очутиться среди них, породниться с ними. Лошадей никто не донимает вопросом: кто ты? И тяжести на лошадей взваливают вполне посильные, а все свободное время лошади отдыхают. И если ты плохая лошадь, которая ни на что не способна, то тебя просто пристреливают — только и всего. И так день за днем — бродишь себе за загородкой, а на спине у тебя сидит ребенок. Пьешь из старой ванны. Спишь стоя, склонив голову на грудь. Отмахиваешься от надоедливых насекомых. И так до конца жизни, пока время твое не выйдет.

Эркки двигался по дороге и вдруг почувствовал, как дрожит воздух: это люди просыпаются, скоро они выползут из-под одеял и полезут изо всех углов и щелей на свет божий. Затем появились первые машины, и Эркки прибавил ходу. Нет, лучше вернуться в лес. Изредка он поднимал голову — ему нравилось смотреть на трепещущую листву, на пробивающийся сквозь ветви солнечный свет, нравилось вдыхать запах травы, вслушиваться в потрескивание веток под ногами. Вокруг него, вцепившись корнями в почву, выстроились деревья, серые и сухие. Эркки выдернул кустик папоротника, оторвал корневище и, поднеся его к глазам, пробормотал: «Корень, стебель и листья… Корень, стебель и листья…» Его наконец охватила усталость. Вдали он заметил холм, отбрасывавший тень. Эркки подошел к холму и улегся в траву, постоянно прислушиваясь к тихому электрическому жужжанию голоса в голове. В кармане куртки у Эркки был пузырек с завинчивающейся крышкой. «Сон — брат Смерти», — подумал Эркки, прикрыв глаза. Прямо перед ним раскинулась равнина.

Так умел ходить только Эркки — тяжело ступая и прихрамывая, будто подбитая ворона, но необычайно быстро. Одежда мешком висела на нем — распахнутая куртка, широкие расклешенные брюки, которые он неделями не снимал, старые синтетические брюки с въевшимся в них запахом пота и мочи. Голову он постоянно склонял набок, будто растянул шейную связку, и, шагая, Эркки редко смотрел вперед — вместо этого он вглядывался в землю и рассматривал собственные ноги. Они переступали сами по себе, никакой цели Эркки перед собой не ставил, он мог двигаться много часов подряд и долго не уставал. Он двигался, будто заводная птичка с ключиком в спине и раскинутыми крыльями. Ему было двадцать четыре года, он был узкоплечим, но с удивительно полными бедрами. Из-за плохой наследственности бедренные суставы у него болели, поэтому, чтобы шагнуть, ему нужно было сначала по-особому вильнуть бедрами, как будто он с досадой старался стряхнуть со спины что-то мерзкое. Поэтому многие считали, что походка его напоминает женскую. Шея у Эркки была длинной и не по-мужски тонкой, казалось, что голове никак не удержаться на такой тощей шее. Нет, голова у него была не особенно большой, зато мысли в ней были намного тяжелее тех, что обычно бродят в головах у людей. Ел Эркки мало и за всю жизнь успел набрать только шестьдесят килограммов. Ведь так сложно решить, чего хочешь съесть — например, хлеба или хлопьев? Сосиску или гамбургер? Яблоко или банан? Как все остальные могут определиться с выбором, который жизнь подбрасывает на каждом шагу? Почему они так уверены, что их выбор — правильный? В кармане у него лежал пузырек с завинчивающейся крышкой, а внутри было средство, благодаря которому ноги слушались его, а мысли становились упорядоченными. Он всегда брал пузырек с собой — когда гулял по коридорам в Вардене, садился в автобус, ехал на поезде или бродил по дороге. Если он никуда не шел, то ложился и отдыхал. Волосы у Эркки были темными и прямыми, грязной длинной гривой они занавешивали лицо. От прыщей на лице остались оспины. Прыщи появились у него в тринадцатилетнем возрасте и воспаленными вулканами покрыли кожу. Тогда он перестал мыться: если на лицо попадала вода с мылом, прыщи краснели, зато когда кожа покрывалась жиром, их почти не было заметно. Из-под гривы волос выглядывало длинное узкое лицо с острыми скулами и тоненькими темными бровями. Глубоко посаженные глаза словно жили собственной жизнью, редко глядя на других. Однако если кому-то удавалось поймать его взгляд, то в глазах Эркки мелькал слабый отсвет. На собеседника он всегда смотрел исподлобья, а из-за длинных волос и одежды кожа его оставалась бледной даже солнечным летом. Чтобы широкие брюки не сваливались, он подпоясывал их кожаным ремнем с латунной пряжкой в форме орла с вытянутой шеей и расправленными крыльями. Маленькими эмалевыми глазками орел будто разглядывал невидимую добычу — например, небольшой пенис Эркки, спрятанный глубоко под грязными брюками. Для мужчины его возраста пенис был необычайно маленьким, и Эркки никогда еще не спал с женщиной. О чем никто не знал, а сам Эркки предпочитал этому болезненному процессу другие, более важные, дела. Зато пряжка в виде орла Эркки нравилась, он любил смотреть, как она трясется при ходьбе. Может, все вокруг даже подумают, что там, за ширинкой, прячется настоящий зверь.

На дороге было тихо. Стояла жара. По обеим сторонам до горизонта раскинулись желтые поля. Вдали показалась девушка с коляской. Она заметила его темную вихляющуюся фигуру и поняла, что ей придется пройти мимо, совсем близко. Дорога одна, поэтому обойти не получится. Выглядел он странно, и, приближаясь к нему, девушка напряглась. Теперь шагала она довольно скованно, а он подходил все ближе, тело его подергивалось, а в облике крылось одновременно что-то пугающее и агрессивное. Она решила, что не станет смотреть ему в глаза и постарается быстро проскочить мимо. И вид попытается сохранять самый что ни на есть равнодушный. Во всяком случае, он не должен уловить ее страха, потому что стоит ему только почуять, что она боится, и он тотчас же набросится на нее, как бродячая собака.

Если Эркки был уродливым, то девушка, наоборот, — красивой и светловолосой. Даже сквозь темную невидимую занавеску он понял, что она похожа на луч яркого света. Крепко вцепившись в ручку коляски, она раздраженно толкала ее перед собой, будто щит, будто предлагала содержимое коляски в обмен на собственное спасение. Так показалось Эркки. Он уже долго бродил, поглощенный своими мыслями, и, увидев краем глаза беспокойную фигурку, насторожился. Такая незначительная, словно трепещущий на ветру лист бумаги. Эркки даже головы не поднял. Он уже давно разглядел ее силуэт и понял, кто идет ему навстречу. По личной шкале ценностей Эркки девушка с коляской была самым убогим существом на свете. Стоит такой родить ребенка, как ее охватывает какое-то идиотское ощущение счастья, — нет, это выше его понимания. На земле и так уже миллиарды несчастных, и тем не менее дети полностью меняют их восприятие мира. Непостижимо. Однако он все же мельком взглянул на нее и спросил сам себя: «У нее злые намерения или никаких?» Добрых он обычно не чувствовал. К тому же обмануть его еще никому не удавалось. Снаружи, по внешности, никогда не определишь, враг перед тобой или нет. Может, под детским одеяльцем у нее спрятан нож? Эркки представил остроконечный предмет с зазубринами по краям. Заранее никогда не знаешь. Они поравнялись, и Эркки услышал вдруг странный звон разбитого стекла. Девушка крепче сжала ручку коляски и на секунду подняла взгляд. К своему ужасу, она заметила странный блеск в его глазах, а под распахнутой курткой успела прочитать надпись на футболке: «УБЕЙ ВСЕХ!» Такое не забывается, поэтому она стала одной из тех, кто позже сможет рассказать полицейским, как в тот самый день на том самом поле видела человека, которого они разыскивают.

А другие всегда пытались добраться до него, им хотелось заполучить не только его искалеченное тело, внутренности в котором спутались в один большой клубок, и не только твердое сердце, дрожащее за решеткой костей. Им хотелось залезть внутрь, в его секретную комнату, залитую слепящим светом лампы. Они прятали свои злобные цели за красивыми словами и постоянно убеждали его, что действительность прекрасна, а общество — необычайно интересно. Это было невыносимо. И терпеть он не собирался! Эркки растерянно покачал головой. Он потерял всякий контроль над мыслями, и сейчас те лишь мешали ему.

Он побрел в дом и улегся на грязный матрас. Как же хорошо, что он улизнул из лечебницы, подальше от ее удушливой атмосферы. И хорошо, что он отыскал этот заброшенный домик. Подогнув колени, он перевернулся на бок, просунул руки между ног и прижался щекой к заплесневелой ткани матраса. Он вгляделся в себя, в темный пыльный Подвал с небольшим отверстием в потолке, сквозь которое падал луч неяркого света, так что на каменном полу образовался светлый круг. Там сидел Нестор. Возле него валялось поношенное Пальто. Оно казалось совершенно безобидным, как любая забытая вещь, но уж он-то знает… Эркки долго лежал не двигаясь и ждал, а потом уснул. Чтобы рана затянулась, нужно время. Пока она затягивалась, ему снились сны. После наказания всегда следовало утешение, и он с благодарностью принимал его. Это было частью их договора. Было три минуты седьмого, четвертое июля, и дом начал медленно накаляться от жары.

Обнаружив в лесной чаще домик, Эркки приятно удивился. Дом уже несколько десятилетий пустовал, однако он отлично сохранился, хотя почти всю мебель поломали бродяги. За столько лет многие забредали сюда в поисках временного прибежища, оставляя после себя пустые бутылки и другие следы.

Не выходя из леса, Эркки огляделся. Дом был деревянным, а перед ним лежала небольшая полянка, поросшая густой травой. Эркки подошел к массивной двери и толкнул ее, потом замер и принюхался. В домике имелись кухня, гостиная и две крошечных спальни, в одной из которых на кровати лежал старый полосатый матрас. Осматриваясь и вдыхая запах старого дерева, он обошел дом. Эркки не знал, что на самом деле в этом доме он был ближе к своим предкам, чем когда-либо: прежде здесь ночевали пастухи, а еще раньше на участке жили финские земледельцы, поселившиеся в этих местах в семнадцатом веке. Расхаживая по комнатам, Эркки чутко прислушивался, но стены молчали. Похоже, внутри что-то произошло — в стены, казалось, въелся гнев. Кое-где из толстых бревен торчали щепки, словно кто-то поработал топором. Ни одно из окон не уцелело, и лишь осколки стекла торчали из потрескавшихся рам. В голову ему пришло сразу несколько мыслей. На машине сюда не проедешь. И, насколько он может судить, никто не видел, как он свернул с дороги и начал карабкаться по склону. Часов у Эркки не было, но он точно знал, что добрался сюда от дороги ровно за полчаса. Ни еды, ни одежды с собой у него не было, но это Эркки не волновало. Однако его мучила жажда. Пытаясь наполнить рот слюной, он подвигал челюстями и пожевал собственный язык, а затем пошел в кухню и открыл наугад несколько ящиков. Ручки давно отвалились, и ему пришлось поддеть ящики ногтями.

Внутри он нашел вилку с погнутыми зубцами, упаковку свечек, хлебные крошки, пауков, крышки от пивных бутылок и пустой спичечный коробок. На разбитом окне висели остатки тюлевой занавески, но когда Эркки притронулся к ней, ткань рассыпалась прямо у него в руках. Он вернулся в гостиную. Одно из окон выходило на полянку перед домом, другое — на озеро. Возле стены стояла старая тахта, обитая грубой зеленой тканью, а с противоположной стороны — большой шкаф. Эркки открыл дверцу и заглянул внутрь. Шкаф оказался пустым. Дощатый пол покоробился, так что ходить было неудобно. Эркки осторожно опустился на тахту, но пружины заскрипели, а с потертой обивки поднялось облако пыли, поэтому Эркки встал и направился в комнату с матрасом. Стянул с себя куртку и футболку, улегся на кровать и на целую вечность забылся. Проснувшись, он не мог вспомнить, где находится, к тому же его сбили с толку сны. Не подумав, парень выскочил на крыльцо, прямо на солнце. Как же это унизительно — соскребать с крыльца собственные внутренности, слышать злорадный смех Нестора и ловить кишки, змейками ускользающие сквозь пальцы…

Он вновь проснулся, осторожно сел в кровати и, глядя перед собой, пощупал рану. Она полностью затянулась, и на ее месте остался лишь красный рубец. Шрам тянулся от груди до пупка. Сейчас солнце поднялось еще выше. Эркки встал с кровати. Из мебели в комнате стояла также грубо сколоченная тумбочка размером не больше коробки. Медленно подойдя к тумбочке, он выдвинул ящик. Вглядываясь внутрь, рассеянно потер онемевшую ногу. Видно, он лежал на чем-то твердом… Эркки вернулся к кровати и посмотрел на матрас, а потом ощупал его. Пальцы наткнулись на небольшой твердый предмет. С неясным предчувствием он поднял матрас и перевернул его — с другой стороны в матрасе была проделана большая дыра. Эркки засунул руку внутрь и пошарил в подкладке, пока не нащупал что-то холодное. Вытащив это что-то, он сперва не поверил собственным глазам. В ветхом домике, прямо в старом трухлявом матрасе был спрятан револьвер. Осторожно держа его обеими руками, Эркки заглянул в дуло. Сначала пистолет в руках Эркки казался совершенно чужеродным предметом, однако затем Эркки сжал его правой рукой, а палец положил на курок. Надо же, какой он удобный… Сколько силы в нем заложено… Ему все на свете подвластно. Бриз, ветер и буря. Он с любопытством открыл дверцу барабана и заглянул внутрь. Там остался лишь один патрон. Эркки нетерпеливо вытащил его и принялся рассматривать. Патрон был длинным, блестящим и на удивление округлым. Он затолкал патрон обратно и обрадовался, увидев, насколько плотно тот вошел в гнездо. Эркки огляделся: значит, кто-то из ночевавших здесь оставил в матрасе револьвер… Странно… Может, владельца застали врасплох и он не успел вытащить его и захватить с собой? Может, тот человек ждет подходящего момента, чтобы вернуться за ним. В оружии Эркки ничего не смыслил, но решил, что перед ним дорогой крупнокалиберный револьвер. Он с трудом разобрал маленькие буковки на рукояти: «Кольт».

«Что скажешь, Нестор?» — тихо пробормотал он и повертел револьвер в руках. А затем вдруг замер и отбросил его, так что тот со стуком ударился о пол. Эркки выскочил на кухню и прижался к столу. Как же он не подумал, что Нестор наверняка предложит какую-нибудь мерзость. Он слышал: эти двое там, в темном Подвале, хохочут так, что пыль поднялась столбом. Эркки вернулся в комнату, остановился и долго смотрел на револьвер. Наконец он поднял его и спрятал обратно в матрас. Ему он не нужен. У него есть другое оружие. И Эркки начал расхаживать по дому — из кухни в гостиную и обратно, не отрывая взгляда от покореженных досок на полу. Они прогибались и разноголосо поскрипывали. Вскоре он уже составил целую мелодию. Черная грива закрывала ему лицо, одежда мешковато висела, а руки он вытянул перед собой, шевеля пальцами в такт скрипу. Эта мелодия захватила его, он не мог остановиться, впрочем, ему и не хотелось. Скрип успокаивал, хорошо было бродить вот так, растопырив пальцы и мелко переступая ногами. Скрип-поскрип, топ-топ-топ, вот Эркки идет, хоп-хоп-хоп. Он не знал, сколько времени пробродил так, но, собравшись в конце концов с силами, подошел к входной двери и осторожно приоткрыл ее. Солнце нещадно выжигало траву на полянке. Опустив глаза, он с опаской ступил на каменную плитку перед крыльцом, шагнул в траву и остановился. Пахло шишками и папоротником. «Корни, стебель и листья…» Эркки двинулся вперед. Он не знал, куда идет и зачем. Нестор велел ему спуститься по склону и направляться к деревне. День едва занимался, но самые ранние пташки уже начали просыпаться. Они раздвигали шторы и смотрели в окно на это чудное утро. Теплое. Светлое. Наполненное яркой зеленью. И они радостно строили планы, желая на полную катушку насладиться прекрасной погодой и коротким летом.

Среди них была и Халдис Хорн. Жила она одиноко, а ее домик с огородом находился неподалеку от Финского хутора. Когда Эркки стоял на полянке возле домика, Халдис стягивала через голову ночную рубашку. Ее первая молодость уже давно была позади, а за ней миновала и вторая. К тому же она была слишком тучной. Однако тем немногим, кто лишен предрассудков, и она могла показаться привлекательной — крупная, полная, с высокой грудью и похожей на стальной канат седой косой, струящейся по спине. Лицо ее было круглым и свежим, щеки разрумянились, и, несмотря на возраст, взгляд блестящих глаз оставался живым. Она прошла через гостиную, вошла на кухню и открыла дверь во двор. Женщина подставила лицо солнечным лучам и немного постояла так, прищурившись. На ней был клетчатый фартук, туфли на деревянной подошве и коричневые гольфы до колена. Нет, она не мерзла, просто понимала, что женщине ее возраста лучше прикрывать кожу. И хотя из людей увидеть ее мог лишь посыльный, приходивший сюда раз в неделю, зато всевидящее око Господа наверняка за ней наблюдает. От него ничто не ускользнет — ни добро, ни зло. Халдис Хорн была религиозной, но порой и она гневалась на Господа, а прощения не просила. Она огляделась. На полянке перед домом и в ухоженном садике, словно сыпь, вылезли одуванчики. Уже дважды за это лето она брала тяпку и выпалывала сорняки, один за другим вырубая их точными ударами. Работать ей нравилось, но порой она жаловалась, чтобы напомнить своему блаженной памяти супругу, на какие муки тот обрек ее, когда свалился прямо под трактор, — а все из-за тромба в вене размером с рисовое зернышко. Она так и не поняла, почему ее муж, сильный, крепкий мужчина, можно сказать, гора мышц, умер от такой ерунды, хотя врач долго растолковывал ей, как все устроено. Для нее это осталось загадкой, подобной тем, почему самолет может летать и как так получается, что, набрав номер, она слышит в телефонной трубке нытье сестры Хельги в Хаммерфесте…

Однако нужно приниматься за работу, пока солнце не напекло… Она отыскала тяпку и вышла на поляну. Заслонившись ладонью от солнца, Халдис огляделась, прикидывая, откуда начинать, и решила, что начнет от крылечка, будет двигаться к колодцу, а оттуда — к сараю. В коридоре она прихватила ведро и грабли. Она быстро работала тяпкой, но потом немного устала. На каждый сорняк у нее уходило по два-три удара. Халдис прервалась на минуту и высыпала ведро с сорняками в компостную яму за домом. «Из земли ты появился…» — подумала она, с силой постукивая по дну ведра. И она вернулась к прополке. Ее широкий зад торчал над грядками, покачиваясь в такт ударам тяпки, а фартук в красно-зеленую клетку колыхался на ветру. Лоб блестел от пота, коса то и дело падала вперед. Обычно она укладывала косу вокруг головы и закалывала ее, так что та напоминала блестящую змею, но сначала нужно привести себя в порядок.

Ей нравилось слушать, как тяпка впивается в сорняки, острая, как топор, — Халдис сама ее наточила. Время от времени тяпка натыкалась на камень, и тогда Халдис охала, представляя себе тонко наточенное лезвие. Женщина продвигалась вперед, оставляя позади поле битвы, на котором вместо павших солдат лежали сорняки. Работая, она не имела обыкновения напевать или мурлыкать себе под нос какую-нибудь мелодию — самой работы вполне хватает, к тому же Создателю может вдруг показаться, что она чересчур весело живет, а уж это будет явным преувеличением. Закончив, она приведет себя в порядок и позавтракает… В мыслях она уже накрывала на стол. Хлеб домашней выпечки, сладкий творог собственного приготовления на козьем молоке…

Она выпрямилась. До нее доносились крики кружащих над деревьями птиц, потом ей вдруг показалось, что кто-то пробирается через заросли. А затем все стихло. Однако Халдис еще немного постояла, глядя на кусты и наслаждаясь секундами отдыха. Она обвела взглядом лес, где каждое дерево было таким знакомым, и ей почудилось, будто среди темных стволов мелькнула какая-то тень. Что-то чужое, инородное, нарушающее привычный узор.

Она напрягла глаза, однако никакого движения не заметила и решила, что все это ей просто привиделось. Потом перевела взгляд на колодец. Крышка поросла травой и выглядела неопрятно — придется взять секатор и подстричь траву. Она наклонилась и, повернувшись спиной к двери, продолжила прополку. Несмотря на раннее утро, солнце припекало, так что вскоре по ногам потекли ручейки пота. Вот так Халдис Хорн и жила, одну за другой решая проблемы и не жалуясь. Она была из тех, кто никогда не задумывается о смысле жизни или делах Создателя. Это казалось ей неподобающим. К тому же ответ мог ее напугать. И она вновь взялась за работу, да так, что ягодицы тряслись. А за деревом на холме замер Эркки — он не отрываясь смотрел на нее.

Женщина заворожила его. Ее фигура выросла из земли, прямо как толстые стволы сосен. Откуда-то из-за спины женщины он слышал ее одинокую мелодию — величественные звуки тромбона. Он уже долго стоял там, пожирая глазами округлые плечи и развевающееся на ветру платье. Эту женщину Эркки видел прежде и знал, что живет она одна. Она редко разговаривает и слышит лишь шум ветра и сорочьи крики. Эркки сделал несколько шагов, и под ногами треснула ветка. Теперь удары тяпки стали отчетливее. Он посмотрел на руки женщины — грубые, с толстыми пальцами. В той силе, с которой тяпка опускалась на сорняки, не было ничего женственного. Он бесшумно приближался к ней, как вдруг заметил, что женщина почувствовала его приближение. Подобная чуткость появляется у тех, кто долго прожил в одиночестве. Она замедлила работу, а потом опять ускорила, словно отгоняя надвигающиеся события. Затем прекратила прополку, выпрямилась и сразу увидела его. Ее тело напряглось и выгнулось вперед наподобие моста. Между ними проскочила искра страха. Ее пальцы впились в тяпку, а глаза на мгновение расширились, но затем она настороженно прищурилась. В этом мире немногое могло напугать Халдис, и тем не менее сейчас ей сделалось не по себе.

Он замер. Ему хотелось, чтобы она вернулась к прополке. Он хотел лишь смотреть, как она выполняет эту нехитрую работу, а ее ягодицы равномерно покачиваются в такт движению тяпки. Но Халдис испугалась — Эркки понял это благодаря ясным сигналам, исходившим от нее. Он неподвижно стоял, сжав кулаки и не в силах шевельнуться. Ее взгляд был пронизывающим, будто ледяной ливень.

Солнце поднималось все выше, нещадно обдавая зноем людей, скот и высушенный лес. Ленсман Гурвин сидел в одиночестве, погруженный в собственные мысли. Расстегнув пуговицу на рубашке, он подул на вспотевшую грудь, а потом попытался убрать со лба волосы, но намокшие пряди прилипли к коже. Ленсман оставил попытки и решил сосредоточиться и силой мысли заставить сердце биться медленнее. Он где-то слышал, что индейцы раньше запросто проделывали нечто подобное, но от напряжения вспотел еще больше. В эту секунду Гурвин услышал за дверью шаги. Дверь открылась, и в кабинет нерешительно заглянул полный мальчик лет двенадцати. Он тяжело дышал, а зайдя внутрь, остановился. В руках у него был плоский серый ящичек необычной формы, немного напоминающий чемодан. Может, там лежит какой-нибудь музыкальный инструмент? Хотя на музыканта мальчишка не похож… Гурвин оглядел посетителя: мальчик был не просто полным, а таким толстым, что руки и ноги напоминали продолговатые воздушные шарики. Казалось, будто мальчишка вот-вот взлетит… Тонкие жирные пряди каштановых волос прилипли к голове. Мальчик пришел босиком, а из одежды на нем были выцветшие обрезанные джинсы и заляпанная футболка. От возбуждения он даже приоткрыл рот.

— Что такое? — Ленсман Роберт Гурвин отложил бумаги в сторону. Работы у него было немного, поэтому посетителей он принимал с радостью, а сейчас глаз не мог отвести от стоящего перед ним мальчика. — Что случилось, дружок?

Тот шагнул вперед. Он никак не мог отдышаться, будто в горле застряла какая-то тайна, которой ему хотелось побыстрее поделиться с кем-нибудь, и Гурвин решил, что речь наверняка пойдет об украденном велосипеде. Глаза у посетителя блестели, а дрожал он так, что ленсман невольно представил горячее тесто в духовке.

— Халдис Хорн мертва! — Его голос уже не был тонким голоском ребенка, но еще не превратился в полнозвучный голос мужчины. Наверное, так говорят те, у кого катар горла на последней стадии. Начало фразы мальчик произнес низким голосом, но к слову «мертва» почти перешел на фальцет.

Улыбка сползла с лица ленсмана. С удивлением разглядывая стоящего перед ним человечка, Гурвин сначала подумал, что ослышался. Он моргнул и пригладил волосы на затылке.

— Повтори-ка еще раз.

— Халдис Хорн лежит мертвая! На пороге! — выпалил мальчик, словно отважный солдат, добравшийся до штаба с ужасным известием о гибели войска. У него душа в пятки уходит, но он выполняет свой долг и, оказавшись перед высшим командованием, пытается сохранять достоинство.

— Присаживайся, дружок! — Ленсман властно кивнул в сторону стула. Но мальчик не двинулся с места. — Ты говоришь о женщине, которая живет возле Финского хутора?

— Да.

— И ты там был?

— Я мимо проходил. А она лежит возле порога.

— Ты уверен, что она мертва?

— Да.

Гурвин нахмурился. От этой жары недолго и помереть…

— Ты оглядел тело?

Мальчик недоверчиво уставился на ленсмана, словно от одной лишь мысли о чем-то подобном мог потерять сознание, и с силой замотал головой, так что все его крупное тело задрожало.

— Ты вообще к ней не прикасался?

— Нет.

— Тогда откуда ты знаешь, что она мертва?

— Знаю, — прошептал мальчик.

Вытащив из нагрудного кармана ручку, ленсман записал что-то.

— Как тебя зовут?

— Снеллинген. Канник Снеллинген.

Ленсман моргнул. Имя было под стать мальчику — такое же странное. А родители у него — выдумщики… И ленсман с самым невозмутимым видом записал имя.

— То есть тебе при крещении дали имя Канник? Это не сокращенное имя? Может, полное у тебя Карл Хенрик или что-то вроде того?

— Нет. Полное имя так и будет — Канник. На конце «к».

Буквы ленсман выводил красиво, с завитушками.

— Ты уж извини, что я прицепился, — вежливо извинился он, — просто имя у тебя необычное… Сколько тебе лет?

— Двенадцать.

— Итак, по-твоему, Халдис Хорн мертва?

Канник кивнул. Он по-прежнему тяжело дышал и беспокойно переминался с ноги на ногу. Чемоданчик он поставил на пол. Тот рябил наклейками — одна в виде сердечка, другая в форме яблока и еще несколько с незнакомыми названиями.

— И ты не шутишь?

— Нет, не шучу!

— Я все же позвоню ей, проверю, — сказал Гурвин.

— Звоните! Все равно никто не ответит!

— Ты присядь, — повторил ленсман и опять кивнул на стул, но мальчик не шелохнулся. Гурвин подумал вдруг, что если Канник сядет, то может вообще не подняться. Он отыскал в справочнике имя Торвальд Хорн и набрал номер. Вслушался в гудки. Халдис уже немолода, но ходит быстро. На всякий случай он еще немного подождал. Погода сейчас отличная, поэтому, может, она в огороде и не сразу снимет трубку. Мальчик не сводил с него взгляда и непрестанно облизывал губы. Загар не добрался до его лба, где кожа, прикрытая жиденькой челкой, была намного светлее, чем на щеках. Из футболки мальчик уже немного вырос, так что наружу выглядывал его огромный живот.

— Я вам уже все сообщил, — сбивчиво проговорил он, — можно я пойду?

— К сожалению, нет, — ответил ленсман и положил трубку. — Никто не отвечает. Мне нужно знать, во сколько примерно ты проходил мимо ее дома. Вообще-то я должен составить протокол. Кажется, здесь серьезное дело.

— Серьезное? Она мертва!

— Мне нужно указать примерное время, — спокойно повторил Гурвин.

— У меня нет часов! И я не знаю, за сколько я дошел сюда от ее дома!

— Минут тридцать, наверное. Согласен?

— Но я бежал…

— Значит, минут двадцать пять… — Ленсман взглянул на часы и вновь записал что-то. Он не был уверен, что такой толстый мальчик вообще умеет бегать, особенно с чемоданом в руках. Гурвин опять поднял трубку и позвонил Халдис. После восьми гудков он разъединился. Однако даже эта короткая передышка пошла ему на пользу.

— Можно я пойду домой?

— Дай мне свой номер телефона.

Неожиданно тонким голоском Канник продиктовал номер. Двойной подбородок трясся, а нижняя губа дрожала. Ленсману вдруг стало его жаль. Похоже, с ним действительно случилось что-то серьезное.

— Хочешь, я позвоню твоей маме? — тихо спросил Гурвин. — Попрошу ее зайти за тобой.

— Я живу в Гуттебаккене, в приюте, — усмехнулся Канник.

Услышав это, ленсман увидел вдруг мальчика в новом свете. Они вдруг словно оказались по разные стороны решетки, и сам Канник прекрасно понимал, что когда взрослые смотрят на него, в головах у них загорается предупреждающая надпись: «Доверия не вызывает».

— Вон оно что… — Гурвин потянул себя за пальцы, так что суставы щелкнули, и глубокомысленно кивнул.

— Тогда я позвоню дежурному и попрошу забрать тебя. Хочешь?

— Там мало народа. Из дежурных только Маргун.

Постукивая ногой по полу, мальчик опять усмехнулся. Ленсман подобрел.

— Халдис Хорн была уже старой, — проговорил он, — а старые люди умирают. Такова жизнь. Ты, наверное, никогда не видел умерших?

— Видел! Только что!

Гурвин улыбнулся:

— Обычно они просто засыпают. Например, сидя в кресле-качалке. В этом нет ничего страшного. И ночами тебя не должны мучить кошмары. Обещаешь?

— Там был человек! — выпалил мальчик.

— Возле ее дома?

— Там был Эркки Йорма. — Имя мальчик произнес шепотом, будто ругательство. Гурвин с удивлением посмотрел на него. — Он стоял за деревом, позади сарая. Но я его хорошо разглядел. А потом он убежал в лес.

— Эркки Йорма? Не может быть, — Гурвин покачал головой, — он уже несколько месяцев лечится в клинике.

— Значит, он оттуда сбежал.

— Можно позвонить и проверить, — сказал ленсман, прикусив губу, — ты с ним разговаривал?

— Вы что, рехнулись?!

— Ладно, я уточню. Но сначала нужно сходить к Халдис.

Он решил пока пропустить слова про Эркки мимо ушей. Суеверным он не был, однако внезапно понял, как именно люди оказываются во власти предрассудков. Эркки Йорма, прячущийся за деревом возле дома Халдис Хорн, а сама Халдис мертва… Или потеряла сознание. Гурвину казалось, что нечто подобное он уже слышал. История повторяется…

— А зачем ты таскаешь этот чемоданчик? — поинтересовался он вдруг. — Может, ваш оркестр репетирует в лесу?

— Нет, — ответил мальчик, зажав чемодан между ног, будто боялся, что его украдут, — я в нем держу кое-какие вещи, которые постоянно ношу с собой. И мне нравится гулять по лесу.

Ленсман испытующе посмотрел на Канника. Да, парень храбрится, однако что-то явно напугало его до смерти — этого скрыть он не мог. Гурвин позвонил заведующей детским домом для трудных подростков и вкратце рассказал о случившемся.

— Халдис Хорн? На крыльце? Мертвая? — От волнения голос у нее сорвался. Казалось, она сомневается. — Врет он или нет, мне сложно определить, — продолжала она, — все они лгунишки, когда им это выгодно, но порой могут и правду сказать. Во всяком случае, сегодня он уже обхитрил меня один раз: ему, видимо, удалось утащить лук, хотя луком можно пользоваться только в присутствии взрослого.

— Лук? — не понял Гурвин.

— Он пришел с чемоданчиком?

Ленсман взглянул на мальчика, на зажатый у него между ног чемодан и ответил:

— Да.

Канник догадался, о чем речь, и крепче сжал ноги.

— В чемодане стрелковый лук из стекловолокна и девять стрел. Канник берет его в лес стрелять ворон. — Она не рассердилась, а скорее встревожилась.

Гурвин сделал еще один звонок — на этот раз в психиатрическую лечебницу в Вардене, где лежал Эркки Йорма. Или должен был лежать, если предположение о его побеге окажется верным. Ленсман постарался не усугублять положение — про Эркки и так ходили самые нехорошие слухи, поэтому о Халдис ленсман ни словом не обмолвился. Похоже, Канник встревожился еще сильнее. Он то и дело поглядывал на дверь. «Что же на самом деле произошло? — недоумевал Гурвин. — Неужели мальчишка всадил в нее стрелу?»

— Ну ладно, зато Халдис умерла в такой хороший день, — проговорил он, доброжелательно глядя на мальчика, — и она была старой. О подобной смерти можно только мечтать. По крайней мере нам — ведь мы-то уже не дети.

Канник Снеллинген промолчал и только мотнул головой. Он не двигался и сжимал ногами чемоданчик. Взрослые думают, что все на свете знают. Но пройдет совсем немного времени — и ленсман поймет, что ошибается.

Гурвин сел в машину и медленно поехал к дому Халдис Хорн. Давненько он сюда не заглядывал, наверное, около года… В груди у него будто работала молотилка. Сейчас, оставшись в одиночестве, он никак не мог выкинуть из головы мысли о мальчике. Что же тот увидел на самом деле?

Канник настоял на том, что дойдет до детского дома пешком — идти тут всего два километра, а Маргун обещала выехать ему навстречу. И, если он не ошибается, заведующая велит накормить его булочками и напоить соком. И немного пожурит, а потом ласково погладит по голове. Так уже бывало. Маргун умная, она прекрасно понимает, что ему нужно. Он немного успокоился и с храбрым видом зашагал по дороге.

На холм «субару» взбиралась резво, будто охотничий терьер. В этих краях машины у всех были с полным приводом, иначе не проедешь зимой, когда дороги засыпаны снегом, и весной, в слякоть. Холмы здесь крутые, поэтому даже сейчас, по сухой дороге, ехать было непросто. По пути он думал об Эркки Йорме. В клинике сообщили, что пациент сбежал, причем довольно примитивным способом — через окно. Значит, потом он направился сюда, где все его знают… А почему бы, собственно, и нет, ведь именно эти места он считает своим домом. И мальчик, похоже, не врал. Как и все остальные, Гурвин неприязненно относился к Эркки — слухи о нем ходили отвратительные, прямо под стать его внешности. Он всегда был предвестником несчастья, словно нес с собой горе и страх. Эркки начали жалеть, лишь когда его положили в клинику. Значит, бедняга болен, пусть его хорошенько полечат. Поговаривали, что Эркки чуть не умер от голода. Его обнаружили в квартире, выделенной ему социальными службами, — обессилевший, он лежал на спине и глядел в потолок, непрестанно повторяя: «Бобы, мясо и сало, бобы, мясо и сало», — и так до бесконечности. Все это случилось уже давно, а сейчас, поглядывая из окна машины по сторонам, Гурвин в глубине души надеялся, что Эркки больше никогда не объявится. Уж слишком он отличается от остальных — такой темный, мерзкий и неопрятный, с двумя узенькими щелочками вместо глаз, которые никогда толком не открываются. Иногда складывается впечатление, что это и не глаза вовсе, а сквозные дырки, ведущие прямо внутрь черепа, к его искалеченному мозгу.

Нет, все же ленсману не верилось, что Халдис мертва. Сколько Гурвин себя помнил — поблизости всегда были Халдис с Торвальдом, так что Халдис казалась ему практически бессмертной. Он никак не мог представить, что ее маленький дом теперь опустеет, ведь он же существовал вечно. Наверняка Канник все напутал, увидел что-то и не понял, только перепугался. Может, он заметил Эркки Йорму за деревом — да от этого кто угодно испугается до смерти, так что потом будут чудиться всякие ужасы. Что уж говорить о пареньке, у которого и так нервы не в порядке и который сам вот-вот покатится по наклонной. Оба боковых окна спереди были опущены, но ленсман обливался потом. Он почти доехал — вдали показалась крыша сарая Халдис. Его всегда приводило в недоумение, как этой старой женщине удается поддерживать такой идеальный порядок в хозяйстве, можно было подумать, что она практически жила в огороде, вечно орудуя граблями или косой. Вообще-то доля правды в этом была… А вот и сам огород, и зелень в нем свежая и яркая, несмотря на засуху. У всех остальных трава пожелтела и пожухла. Лишь Халдис были подвластны силы природы. Или, возможно, она тайком поливала полянку, хотя воду в жару и запрещалось расходовать таким образом. Гурвин посмотрел на дом — низенький, с белыми стенами и красными наличниками. Входная дверь была открыта, и потрясенный ленсман увидел возле порога голову и часть руки. Он вдруг испугался и остановил машину. Видно было лишь голову и руку, но ленсман сразу же понял, что Халдис мертва. Удивительно, но мальчишка сказал правду! Гурвин медленно приоткрыл дверцу машины. Пусть Халдис была уже пожилой и рано или поздно этому суждено было произойти, но ленсман внезапно почувствовал, что остался наедине со смертью.

Гурвин и прежде видел трупы, но позабыл, насколько остро ощущаешь одиночество в подобные моменты — намного острее, чем обычно. Ощущение такое, что кроме тебя никого не осталось. Он медленно вышел из машины и короткими шажками двинулся к дому, будто стараясь отсрочить неизбежный момент. Гурвин машинально оглянулся. Сейчас от него требуется совсем немногое — подойти к телу, наклониться и дотронуться до шеи, чтобы удостовериться, что женщина действительно умерла. Хотя, судя по тому, как лежала ее голова и как торчали пальцы на побелевшей руке, сомнений тут быть не могло. Однако факт смерти нужно подтвердить. А потом он вернется в машину, вызовет «скорую помощь», свернет самокрутку и, слушая тихую музыку по радио, будет их дожидаться. Дом осматривать ни к чему. Халдис умерла естественной смертью, поэтому никаких дополнительных мер принимать не придется. Он почти подошел к крыльцу, как вдруг остановился. Ступеньки были заляпаны какой-то серой жидкой массой. Наверное, она несла что-то, упала и жидкость пролилась. Он приблизился к телу, сердце его колотилось. От увиденного у ленсмана перехватило дыхание. Несколько секунд он неподвижно смотрел на Халдис, заставляя себя поверить собственным глазам. Она лежала на спине, широко раскинув ноги. Из головы ее торчала тяпка — над левой глазницей блестел кусочек лезвия. Рот был приоткрыт, а вставная челюсть вывалилась, так что хорошо знакомое лицо исказилось уродливой гримасой. Ахнув, Гурвин попятился. Ему захотелось вытащить тяпку, но делать этого было ни в коем случае нельзя. Он резко развернулся и едва успел дойти до полянки, как его начало рвать. Прощаясь с содержимым желудка, он вспомнил об Эркки. Халдис мертва, а сумасшедший бродит где-то поблизости. Вдруг Эркки прячется сейчас за деревом и наблюдает за ним? В голове Гурвина прозвучали его же собственные слова: «О подобной смерти можно только мечтать. По крайней мере нам — ведь мы-то уже не дети».

Через час на тесном дворе было не протолкнуться. Старший инспектор Конрад Сейер рассматривал уцелевший глаз убитой. Его лицо оставалось бесстрастным. А вот лицо жертвы из-за внутренних кровотечений окрасилось в какой-то неестественный цвет. Затем он прошел в дом, поразившись царившему там порядку. И тишине. Когда он заглянул в маленькую кухню, ничто особенное не бросилось ему в глаза. Сейер проверил почту, вытащил письмо и списал адрес и имя отправителя. Он долго стоял и внимательно осматривал все вокруг. Но пока ничего подозрительного не заметил.

Работа большинства из них представляла собой ряд элементарных действий, этот день был одним из обычных рабочих дней, и все они пытались лишь выполнить свои прямые обязанности. Однако они знали, что позже, в нужный час, каждая деталь встанет на свое место. Те, кому приходилось ждать на улице, отходили в сторону и курили, а потом аккуратно убирали окурок в пачку. Ходи осторожно и не притрагивайся ни к чему. Не суетись, пропусти фотографа вперед. Это просто еще одно дело, таких будет много, и вы с ней были незнакомы. Оплакивать ее будут другие. В лучшем случае.

Гурвин стоял с сигаретой возле колодца. Он курил одну сигарету за другой с того самого времени, как начали прибывать люди. Сейчас он повернулся и посмотрел на полицейских, прислушиваясь к их голосам, — разговаривали они мало, тихо и серьезно, и слова их были проникнуты уважением к ней. К Халдис. Возможно, они представляли себя состарившимися… Ленсману казалось, что, достигнув восьмидесятилетия, все старики задумываются о смерти. О том, каково это — лежать в открытом гробу в красивой одежде, со сложенными на груди руками. Кто-нибудь сведущий в подобных делах слегка подкрасит твои щеки, чтобы пред Спасителем ты предстал во всей красе. Но с Халдис такое не пройдет. Красивой она не будет: лицо изуродовано, и поправить тут ничего не удастся. Гурвин закурил следующую сигарету и заставил себя посмотреть на деревья в лесу. Может, Эркки по-прежнему не сводит с них своего пылающего взгляда? «Почему, — подумал Гурвин, — почему пожилая женщина напугала его вдруг? Или Эркки считает врагами всех на свете? Что она такого сказала ему или сделала, что разбудило страх? За что он убил ее?» Ленсман полагал, что понять можно почти все. Во всяком случае, если захочешь. Он понимал, почему подростки так любят носиться ночами по улицам в поисках приключений и зачем они рассаживаются в машины и мчатся по городу, передавая друг другу бутылку. Скорость. Похмельный восторг оттого, что кто-то может погнаться за ними, кто-нибудь наконец обратит на них внимание. Гурвин понимал, почему мужчины идут на насилие: гнев, чувство собственного бессилия перед женщинами, которые при любом условии остаются загадкой, и, чтобы разгадать женщину, мужчине нужно сначала осторожно разбить ее скорлупу. Порой, в особо сложные дни, Гурвин понимал даже, почему люди дерутся. Но того, что видел сейчас, понять не мог. Будто какие-то странные семена прорастают в человеке, отравляя его, уничтожая все человеческое и превращая в дикого зверя. А потом такой человек все забывал. Убийство становится ночным кошмаром, далеким от жизни, даже если убийца, вопреки всем ожиданиям, вылечится, вернется к обычной жизни и ему скажут: «Видишь этот кошмар? Это сделал ты. Но ты был болен».

Ленсман посмотрел на старшего инспектора: на лице у того не дрогнул ни один мускул, порой он лишь проводил рукой по коротким волосам, будто приводя себя в порядок. Время от времени инспектор давал указания или задавал вопросы, и естественная властность его удивительно низкого голоса прекрасно сочеталась с почти двухметровым ростом. Гурвин взглянул на дом как раз в тот момент, когда тело Халдис запаковывали в пластиковый мешок. Дом опустел. Двери и окна были распахнуты, так что казалось, будто он кричит. Наверное, теперь его купит какой-нибудь городской пижон, мечтающий о небольшом лесном домике. Возможно, сюда привезут и детей — впервые за все время. Перед домом поставят песочницу и качели, а на полянке запестреют яркие пластмассовые игрушки. По огороду станет расхаживать молодежь в шокирующе открытой одежде. Может, к лучшему, что Халдис этого не увидит. Вообще-то ничего плохого в этом нет… Однако на душе у него оставался какой-то неприятный осадок, от которого ленсману никак не удавалось избавиться.

Пятое июля. По-прежнему жарко. Внезапно Конрад Сейер свернул с дороги и зашел в бар «Парк отеля». По барам он никогда не ходил. Подумав, он понял, что не был здесь со смерти Элисы, однако сейчас подобное решение было самым разумным: в баре царил полумрак и было намного прохладнее, чем на улице. Неслышно ступая по толстым коврам, он перестал наконец щуриться. Из посетителей в баре была лишь одна женщина, сидящая за стойкой. Сейер сразу обратил на нее внимание — во-первых, потому что больше никого не было, а во-вторых, из-за красного, бросающегося в глаза платья. Он посмотрел на ее профиль, пока женщина искала что-то в сумочке. Красивое платье — мягкое, облегающее, по цвету напоминает мак. А волосы светлые, густой волной спадающие на уши. Внезапно она подняла глаза и улыбнулась. От неожиданности он лишь кивнул в ответ. Она показалась ему знакомой, чем-то похожей на молодого полицейского из их отделения, чье имя Сейер никак не мог запомнить. Она ничего не пила — наверное, еще не успела заказать, а сейчас ищет в сумочке деньги.

— Добрый день, — сказал он, медленно приближаясь к ней, и, облокотившись на барную стойку, вдруг предложил, обескураженный собственной смелостью: — Сегодня очень жарко. Выпьете чего-нибудь?

Может, это жара во всем виновата?.. Или возраст? Такое случалось редко, но порой прожитые годы тяготили его. Ему было пятьдесят, и он чувствовал, будто катится в какую-то неведомую темноту. Однако женщина почему-то кивнула и опять улыбнулась. Вырез ее платья притягивал его взгляд. От вида груди под красной тканью и изящных ключиц, обтянутых тонкой кожей, у него дух захватывало. Он вдруг смутился. Да нет же — тот молодой полицейский здесь ни при чем, это же Астрид Бреннинген, которая работает в приемной у них в отделении! Какой же он идиот! Правда, Астрид на самом деле лет на двадцать старше, поэтому сейчас вроде сама на себя не похожа. Наверное, этот тусклый свет сбил его с толку.

— Да, кампари, пожалуйста. — Она игриво улыбнулась, и он полез в нагрудный карман за деньгами, пытаясь сохранять невозмутимый вид. Он никак не ожидал встретить ее здесь, да еще и в полном одиночестве. Но почему бы Астрид не зайти в бар и не пропустить стаканчик, и что плохого в том, что он ее угостит? Ведь они почти коллеги, и если до сих пор вряд ли успели перемолвиться хотя бы парой слов, то только потому, что у него не было времени остановиться и поболтать с ней. Он почти всегда спешил, и его ждали дела поважнее флирта с секретаршей. К тому же он и вообще никогда не флиртовал, поэтому никак не мог взять в толк, что на него сейчас нашло. Мелкими глотками отпивая кампари, она улыбалась, и ее улыбка показалась вдруг Сейеру до странности знакомой. Шею вдруг закололо, и, чтобы не упасть, он прислонился к барной стойке. Одежда вдруг повисла на нем мешком, а сердце бешено заколотилось. Перед ним была вовсе не Астрид Бреннинген, а его покойная Элиса! Его лоб покрылся испариной. Он никак не мог взять в толк, почему она вдруг оказалась здесь спустя столько лет? И почему она улыбается как ни в чем не бывало.

— Где ты была? — медленно проговорил он, тыльной стороной ладони утирая лоб. В этот момент он увидел собственную голую подмышку и чуть не потерял сознание. Он стоит в баре «Парк отеля» с голым торсом, на нем даже рубашки нет! Он перевернулся на бок и подтянул одеяло. А потом открыл глаза и растерянно посмотрел на лампочку. Сидящая возле кровати собака не отрывала от него взгляда. Было шесть утра. Глаза у пса, большие и блестящие, напоминали каштаны. Собака с удивительным очарованием наклонила голову и радостно вильнула толстым хвостом. Сейер попытался отогнать этот сон.

— А ты седеешь, — грубовато сказал он, разглядывая собачью морду. Шерсть вокруг носа приобрела тот же оттенок, что и его собственная шевелюра. — Сегодня никуда не пойдешь. Будешь сторожить дом. — Голос прозвучал строже, чем хотелось, будто для того, чтобы скрыть навеянное сном смущение. Сейер встал с кровати. Обиженно заскулив, пес улегся на пол с таким звуком, какой бывает, когда опускаешь на землю мешок картошки, и обиженно посмотрел на хозяина. Сейер не переставал удивляться, как у пса получается этот пронзительный взгляд. Интересно, почему зверюге весом под шестьдесят килограммов, у которой мозг размером всего с котлету, удается так растрогать его?

Отводя глаза, он отправился в душ — мылся дольше обычного, демонстративно отвернувшись от двери, чтобы еще раз показать, кто в доме хозяин.

Жару Сейер не любил, ему нравились август и сентябрь, безветренные, с темными вечерами и легкими облаками на небе, когда температура не поднимается выше четырнадцати — пятнадцати градусов.

Этим утром он решил никуда не торопиться и сначала от корки до корки прочитал газету. Убийству на Финском хуторе была отведена первая страница, и по радио эта новость тоже шла первой. И этому событию сам он собирался посвятить следующие недели работы. Завтракая, он слушал интервью с ленсманом Гурвином. Затем Сейер вывел пса на прогулку. Вернувшись, приоткрыл окно на кухне, опустил шторы и проверил, что запасной ключ по-прежнему лежит в вазе возле двери. Если он задержится, то вечером собаку будет выгуливать его любезный сосед.

В восемь утра Сейер наконец отправился на работу. Сон никак не шел у него из головы, и словно чья-то невидимая рука сжала сердце, так что оно до сих пор болело. Элиса ушла. Нет, больше чем ушла — Элисы не существует. Он уже девять лет бредет по дороге жизни в одиночестве. Его шаги тверды и решительны, он сам за собой ухаживает, сам готовит еду, и на работу его никто не провожает. Можно сказать, что такая жизнь ему даже нравится. Вообще-то ему многое нравится в подобной жизни. Или он преувеличивает? Беспомощность накатывала на него лишь иногда, как сегодня во сне. Или когда он слушает музыку по вечерам, особенно ту, которая нравилась Элисе и которую они прежде слушали вместе. Эрта Китт. Билли Холидей…

По переулку ровным потоком двигались легко одетые пешеходы. Была пятница. Впереди — долгие суббота и воскресенье, и на лицах прохожих отражались мечты о предстоящих выходных. У самого Сейера никаких планов не было, а в отпуск он пойдет лишь в середине августа. К тому же во время отпусков на работе бывает спокойно. Если, конечно, от жары люди окончательно не слетят с катушек. Жара держалась уже три недели, и сейчас, в половине девятого утра, термометр на крыше торгового центра показывал двадцать шесть градусов.

Отделение полиции находилось немного в стороне от центра, поэтому он будто плыл против течения. В толпе ему постоянно приходилось уворачиваться и отскакивать в сторону: казалось, что все вокруг двигаются в противоположном направлении, к офисам и магазинам, расположенным вокруг главной площади. Он посмотрел на безоблачное небо, и его взгляд утонул в прозрачном воздухе… А ведь за тонкой пеленой света кроется бесконечная холодная тьма. Почему он вспомнил об этом сейчас?

Время от времени Сейер посматривал на лица в толпе и ловил порой ответные взгляды прохожих. Но люди тотчас опускали глаза. Им навстречу шагал высокий пожилой мужчина, седовласый и длинноногий. Если бы их спросили о его профессии, то прохожие наверняка ответили бы, что он чем-нибудь руководит. Красиво одетый, хотя и немного старомодный. Светлые брюки, серовато-голубая рубашка и узкий темно-синий галстук, на котором, если приглядеться, можно заметить крошечную вышитую вишенку.

С собой у Сейера был большой кейс с замком и пряжкой, на которой были выгравированы буквы «КС». Обут он был в вычищенные до блеска серые ботинки. Его темные глаза, странно сочетающиеся с седыми волосами, смотрели на мир пытливо и проницательно. Однако внешность его мало о чем говорила посторонним…

Конрад Сейер родился и вырос на благословенной датской земле, и его рождение нелегко далось — и его матери, и самому Конраду. Даже сейчас, спустя пятьдесят лет, на лбу у него оставалась небольшая ямка от щипцов. Сейер часто потирал эту ямку, словно пытаясь вызвать какие-то смутные воспоминания… А еще прохожие не знали, что его мучает псориаз и что под свежевыглаженной рубашкой тело покрыто пятнами содранной кожи. А еще Сейера иногда охватывало беспокойство — в его внутренней вселенной было одно слабое место. После утраты Элисы в сердце навсегда прижилась скорбь, она росла и ширилась и в конце концов превратилась в черную дыру, которая временами засасывала с головой…

Оглядевшись, он вновь увидел вокруг толпу, и среди веселых, по-летнему одетых прохожих внимание его внезапно привлек один парень: ему было немного за двадцать, шел он быстро, стараясь держаться поближе к стенам домов. Несмотря на жару, парень надел темные джинсы и черный свитер, а обут он был в кожаные ботинки со шнуровкой. Завершал картину толстый шарф, которым парень в этот июльский зной укутал шею. Однако вовсе не одежда отличала его от других прохожих. Он ни на миг не поднимал взгляда. Шел, упорно глядя лишь себе под ноги, поэтому толпа машинально расступалась и пропускала его. Сейер заметил парня, когда тот был метрах в десяти — пятнадцати, и инспектор ускорил шаг ему навстречу. Движения у этого странного человека были резкими, а в облике чувствовалось напряжение, да и одежда вызывала недоумение, поэтому Сейер насторожился. Огромный вязаный шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи, напоминал клубок. Сейер проходил в этот момент мимо здания «Фокус-банка» и услышал, как дверь щелкнула. Значит, банк открылся. Может, это шарф-капюшон, который можно натянуть на голову, так что остается лишь отверстие для глаз? Через плечо парень нес расстегнутую сумку на ремне, причем правую руку он засунул в сумку, а левую спрятал в карман. Значит, если на руках у него перчатки, никто этого и не заметит…

Сейер не сбавлял ход и через несколько секунд оказался всего в паре метров от парня. Странная идея осенила вдруг его, и Сейер тоже пошел вдоль стены, разглядывая асфальт. Вот сейчас расстояние между ними сократится до минимума, интересно: уступит ему парень дорогу или произойдет столкновение? От этой мысли он даже слегка развеселился, поняв, что слишком долго проработал в полиции. Тем не менее, было в облике этого странного прохожего что-то такое, от чего Сейеру стало не по себе. Он прибавил шагу и скорее не увидел, а почувствовал, что они оказались лицом к лицу. Однако, как он и предполагал, столкновения избежали — встречный внезапно шагнул в сторону, пропуская Сейера. Значит, он вовсе не был погружен в себя. Он следил за происходящим. Возможно, он опустил голову, чтобы никто не увидел и не запомнил его лица?.. Но Сейер лицо это все равно разглядел: широкое, полное, с округлым подбородком. Прямые брови. Короткий широкий нос. И еще светлые вьющиеся волосы.

Сейер оглянулся. Парень вновь зашагал вдоль стены, только теперь еще быстрее. Прищурившись, инспектор следил, как тот идет по улице, пока парень не исчез за дверью «Фокус-банка». Прошло секунд тридцать, и дверь захлопнулась. Сейер вспомнил, как помещение банка выглядит изнутри. У него самого был в этом банке счет, на который перечисляли зарплату. За стеклянной дверью находится узкий коридорчик, сворачивающий налево. Самого помещения банка из переулка не видно, но слева от входа там находится стойка для сотрудников и столики с бланками и анкетами, а справа — четыре-пять кресел для посетителей. Когда клиентов много, за стойкой работает пять человек, но сейчас еще рано, поэтому в банке, скорее всего, сидит только один сотрудник. Выходить клиенты могут и через другую дверь, которая ведет прямо на площадь. Грабитель мог бы, например, проехать на площадь и, оставив ключ в замке зажигания, обогнуть угол, пройти через стеклянную дверь в переулок, совершить ограбление и скрыться с места преступления за считанные секунды. В переулке припарковать машину сложно — ее сразу же заметят, а вот на площади, возле входа, для посетителей банка отведена специальная парковка на четыре автомобиля. Сейер смотрел вслед прохожему и никак не мог успокоиться. Наконец, пожав в отчаянии плечами, он решительно зашагал к двери банка. Ведь ему вовсе не обязательно рассказывать кому-то о своих подозрениях… Сейер открыл дверь, прошел через тесный коридорчик и направился к стойке. В банке уже было двое клиентов — тот странный парень с сумкой и молодая девушка. Сидевшая за стойкой сотрудница водрузила на нос очки и наклонилась к компьютеру. Повернувшись спиной к двери, парень с сумкой заполнял бланк и даже не взглянул на Сейера. Похоже, он торопится…

Сейер растерянно огляделся, придумывая, зачем он мог сюда прийти. Из кармашка на стене он решительно вытащил брошюру о пенсионных вкладах и вышел из банка. «В конце концов, сколько можно!» — строго сказал он себе. К тому же он уже на несколько минут опаздывает, а приходить на работу в последний момент Сейер не любил… И он еще быстрее зашагал по переулку к полицейскому отделению. Сейер прошел мимо ювелирного магазина, цветочной лавочки и магазинчика «Пино-Пино», где Элиса покупала одежду. То красное платье, к примеру… Вскоре впереди показалась крыша отделения. Выстрел раздался, когда Сейер уже собрался перейти улицу. Стреляли неподалеку, поэтому слышно было хорошо. Кто-то вскрикнул.

Многие остановились. Несколько прохожих пожали плечами и, быстро оглянувшись, пошли дальше. Некоторые прижались к стене дома, расположенного на противоположной от банка стороне улицы. Какая-то женщина обняла ребенка, будто пытаясь защитить его, а старик, очевидно глуховатый, принялся удивленно озираться, не понимая, почему все вдруг замерли. Открыв рот, он посмотрел на Сейера, и тот бросился вниз по улице, сжимая в руке тяжелый кейс. Бегал Сейер хорошо, но из-за кейса темп сбивался. Из банка, пошатываясь, вышла женщина. Прислонившись к стене, она закрыла лицо руками. Это была сотрудница банка — Сейер узнал ее. Она медленно сползла вниз и опустилась прямо на асфальт.

— Полиция, — запыхавшись, представился он, — что случилось? Пострадавшие есть?

— Вы из полиции? — Женщина удивленно посмотрела на Сейера. — Он ограбил меня, — прошептала она, — ограбил и выбежал на площадь. А потом сел в белую машину и уехал… и девушка с ним…

От изумления Сейер вытаращил глаза:

— Что вы сказали?!

— Он забрал девушку. Вывел из банка и затащил в машину.

— То есть он взял ее в заложницы?

— Он сунул дуло пистолета ей в ухо!

Сейер оглядел площадь. Голуби возле фонтана мирно клевали крошки. Да, от голубей толку будет не много. И Сейер направился к двум паренькам, что-то оживленно обсуждавшим. Они стояли возле фонтана, откуда хорошо просматривались вход в банк и главная улица.

— Вы видели, куда он поехал?

Мальчишки умолкли и воззрились на Сейера.

— Я из полиции, — пояснил он, поставив кейс на землю.

— Ух ты! Скоро вы! — выпалил один из мальчишек, тощий, с окрашенными в два цвета волосами и солнечными очками на макушке. Волосы были темными, но посредине виднелась выбеленная прядь. Повернувшись, он махнул рукой в сторону главной улицы, которая заворачивала между зданием пожарной части и рестораном «Диамант» и вела дальше, за город.

— Он еще вытолкал оттуда девушку и затащил ее в машину.

— Какая была машина? — быстро уточнил Сейер, пытаясь отстегнуть висящий на поясе телефон.

— Белая, маленькая. Может, «рено».

— Никуда не уходите, — попросил Сейер, вытаскивая антенну телефона.

— Нам вообще-то на работу надо… — с надеждой сказал второй парень, — и никакая это не «рено». Скорее уж «пежо»…

— Значит, на работу сегодня опоздаете, — бросил Сейер, — такое бывает даже с самыми лучшими сотрудниками. На нем была лыжная маска?

— Да.

— И вельветовые брюки с черным свитером?

— Вы что, знаете его?

— Нет.

— Нас отведут в отделение?

— Да, скорее всего.

«Возможно, они в сговоре, — подумалось вдруг ему, — может, они всё спланировали заранее, а девушка — его любовница. Подставной заложник. Чтобы через тридцать секунд после открытия в банке было уже двое посетителей? Маловероятно… А преступники сейчас пошли чертовски изобретательные…»

Толпа начала понемногу расходиться, но некоторые остались, надеясь, очевидно, что ситуация прояснится. Но больше ничего интересного не происходило. Грабитель скрылся, а само ограбление заняло всего несколько секунд. Кто-то удивлялся, насколько быстро все случилось. Если у тебя нормальная машина, а сам ты неплохо знаешь окрестности, то можешь за полчаса далеко уехать. Парень с барсучьим окрасом сдвинул очки на нос:

— Но все же снято на камеру, так?

— Будем надеяться… — пробормотал Сейер. С видеонаблюдением тоже бывают проблемы.

Повернувшись, он увидел, как на площадь въехала полицейская машина. Оттуда выскочил Горан Соот. Сейер нахмурился, но следом показался Карлсен, и Сейер с облегчением вздохнул.

— Он взял в заложницы молодую женщину. И у него заряженное оружие. В банке он выстрелил в потолок.

Карлсен, не смущаясь, разглядывал мальчишку, волосы у которого напоминали по цвету шкурку барсука.

— Этих двоих нужно допросить, они видели грабителя и его машину. Заберите запись камер видеонаблюдения, и побыстрее — необходимо установить личность заложницы. Возьмите под контроль трассы Е-18 и Е-76. Свяжитесь с патрульными. Небольшой белый автомобиль, возможно, французского производства.

— Сколько он забрал денег? — Прищурившись, Карлсен разглядывал дверь банка.

— Пока неизвестно. Сколько человек мы сможем задействовать?

— Не сказать чтобы много. Скарре у ленсмана Гурвина, четверо на семинаре и еще четверо в отпусках.

— Нужно попросить о подкреплении. Самое главное — это заложница.

— Будем надеяться, что он выкинет ее где-нибудь на обочине.

— Надеяться можно на что угодно, — коротко сказал Сейер, — давайте поговорим с кассиром.

Пареньков попросили подождать возле машины, и те не возражали. Сейер с Карлсеном зашли в банк. Кассирша расположилась возле окна в кресле для посетителей, а рядом сидел заведующий банком. Во время ограбления он находился внизу, в хранилище, и о происходящем не догадывался, пока не услышал выстрела, но тогда выйти не отважился. Он поднялся наверх, лишь когда до него донесся вой сирен.

Сейер посмотрел на молодую сотрудницу банка, которая только что подверглась нападению грабителя. Лицо ее было белее простыни, а на лбу выступил пот. Однако грабитель не притронулся к ней и пальцем. Все, что потребовалось от кассирши, — это поднять руку, вытащить из ящика несколько пачек денег и положить их на стойку. И тем не менее, ясно было, что теперь жизнь ее навсегда изменится. Возможно, она даже составит завещание. Нет, накоплений у нее не много, но подобные вопросы лучше уладить, пока есть время… Сейер присел рядом и постарался, чтобы его голос прозвучал участливо.

— С вами все в порядке? — тихо спросил он.

Робко всхлипнув, она быстро ответила:

— Да. Со мной все в порядке. Просто когда я вспоминаю ту девушку… Которую он забрал… Вы бы только слышали, что́ он говорил… Я даже думать не хочу, что он с ней может сделать…

— Ну, ну… — спокойно проговорил Сейер, — не стоит опережать события. Он забрал ее, только чтобы у него было прикрытие по дороге к машине. Вы встречали ее раньше?

— Нет, никогда.

— Вы можете вспомнить, что он сказал, когда подошел к вашей стойке?

— Я могу вам дословно передать, — ответила кассирша, — это я запомню навсегда. Он подошел к девушке сзади, схватил ее за шею, под подбородком и повел к стойке, а потом толкнул на пол и поставил ногу ей на голову. И заорал мне: «Быстрее! Будешь копаться — я ее мозги по полу размажу!» А потом он выстрелил. Правда, в потолок. И обшивка разлетелась на куски… У меня в волосах гипсовая крошка… — Она вытерла рукавом пот, и Сейер молча наблюдал, как Карлсен снимает с потолка камеру видеонаблюдения и достает оттуда кассету.

— Он говорил по-норвежски?

— Да.

— Без акцента?

— Да. У него был такой тонкий голос… С хрипотцой…

— А девушка, она что-нибудь говорила?

— Нет, ни слова. Она от страха была чуть живая. И знаете, этот парень так уверенно действовал. И его будто распирала ненависть к людям. Он наверняка уже и раньше грабил…

— Это мы проверим, — перебил ее Сейер, забирая кассету, — будьте любезны проследовать с нами в отделение и просмотреть эту запись.

— Мне нужно позвонить…

— Это мы уладим.

Карлсен взглянул на женщину:

— Вы можете примерно определить, сколько денег ему отдали?

— Отдала?! — воскликнула кассирша, сердито посмотрев на Карлсена. — Да как вы можете так говорить?! Я ему ничего не отдавала! Меня ограбили!

Моргнув, Сейер закатил глаза.

— Простите, — поправился Карлсен, — я хотел спросить, какую сумму он забрал.

— Сегодня пятница, — с обидой проговорила она, — и в кассе у меня накопилось около ста тысяч.

Сейер посмотрел на приоткрытую дверь.

— Давайте возьмем показания у тех, кто видел этих двоих. Таких несколько. И тогда мы, по крайней мере, сможем составить фоторобот. — Сейер тяжело вздохнул. Ведь он и сам видел грабителя, причем довольно близко. Вот только много ли он сейчас вспомнит?

— Он приехал на белой машине. Мне показалось, что она новая… Довольно маленькая машинка… — быстро проговорила женщина, — а больше я почти ничего не видела. Машина стояла незапертая, да и ключ он, похоже, оставил в зажигании, потому что едва успел дверью хлопнуть, как машина сразу же тронулась. Он проехал прямо по площади, между двумя вазонами с цветами, а потом выехал на дорогу.

— Вероятно, автомобиль находится в розыске. И возможно, что свою собственную машину он оставил где-нибудь подальше. Может статься, этот грабитель опасен и решение взять заложника пришло к нему спонтанно. Если, конечно, заложник настоящий… Наверняка грабитель просто не ожидал, что в такое раннее время в банке окажутся и другие посетители. Да… Еще один вопрос: девушка вошла через другой вход, верно?

— Да.

Сейер посмотрел на дыру в потолке и нахмурился.

— Похоже, решительный парень. Или, возможно, его довели до отчаяния…

Наконец к банку подъехала еще одна полицейская машина, и в дверях появились двое криминалистов в рабочих комбинезонах. Подняв головы, они принялись разглядывать след от пули на потолке.

— Интересно, сколько у него осталось патронов? — спросил один из приехавших.

— Страшно даже представить, — мрачно ответил Сейер, — но парень он непростой. Сначала берет заложника, а потом палит в потолок, хотя снаружи полно людей…

— И все у него сработало как надо, — отозвался криминалист, — прохожие с места не могли сдвинуться. Он каждую деталь продумал. Ведь ограбление нужно было провернуть быстро, без заминки, чтобы никакой возни. Он был в перчатках?

— Из тонкой ткани… — кивнула кассирша.

Сейер проклинал себя за то, что поторопился, ушел из банка и не помешал парню. Хотя, задержись он там, грабитель мог бы выждать и прийти попозже. Сейер посмотрел в глаза кассирше — в них появилось особенное выражение, какое бывает лишь у тех, кто никогда больше не будет воспринимать обычную жизнь как данность. Сейер это осознавал, но до конца понять не мог.

— Ладно, — сказал он, — у нас еще много дел. Пора приступать.

Дыхание сбивалось. Он наклонился вперед, словно от этого машина поедет быстрее и он скорее исчезнет из города. Он долго вынашивал план ограбления, представляя его себе в мельчайших деталях. И допустил ошибку. Все случилось молниеносно, и деньги у него на руках, как и должно быть, однако что-то пошло не так. И ошибка его сидела рядом, на пассажирском сиденье.

По улицам сновали прохожие, но им до его белой машины не было никакого дела. Он надавил на сцепление и проехал перекресток, с ожесточением глядя на дорогу и тяжело выдыхая горячий воздух. Отъехав на квартал от банка, снял лыжную маску и внезапно почувствовал себя голым. На заложника он не смотрел, а вести машину в маске нельзя — это сразу бросится в глаза всем встречным водителям, и они непременно запомнят марку и номер его машины. Заложник опустил голову и не двигался. Они проехали свадебный салон, он сбавил скорость и, заметив слева «мерседес», постарался смотреть прямо перед собой. И лишь сейчас, спустя две минуты, когда сердце перестало бешено биться, его вдруг поразила воцарившаяся в автомобиле тишина. Он глянул на пассажира. Что-то с ним не так. К горлу подступила тошнота, а за ней накатил страх, переросший в ужас от мысли, что все еще хуже, чем он ожидал.

Черт, куда девать заложника?

Об этом он не подумал. Ему было не до этого — нужно было побыстрее исчезнуть, пока какой-нибудь прохожий не набросился на него и не сбил с ног. В газетах писали о подобных случаях — иногда людям хочется изобразить из себя героев.

— Ты видел мое лицо, — хрипло проговорил он. Его тонкий голос плохо сочетался с мощным телом. — И что нам теперь делать?

Как раз в этот момент справа показалось агентство ритуальных услуг, в окне которого стоял белый гроб с латунными ручками. Сверху лежал венок из красных и белых цветов. Пластмассовых цветов, ведь венок пролежал там уже много лет. Казалось, что пластмасса вот-вот расплавится, как и он сам. Свитер прилипал к телу, а вельветовые брюки можно было выжимать. Он резко притормозил, пропуская такси. Заложник молчал, но его плечи слегка вздрагивали, и грабитель решил, что это проявляется наконец реакция. Он с облегчением вздохнул. Ему тоже необходимо дать выход чувствам, ему нужна разрядка. Какая-нибудь паршивая разрядка, достаточно просто выкрикнуть что-то в окно. Он пытался совладать с собой, но дрожь унять не удавалось.

— Слышишь? Что нам теперь делать? — Прозвучало это убого. От страха голос сорвался на писк. Ему вдруг захотелось остаться в одиночестве, но тормозить пока рано. Сначала надо выехать за город, где никого нет, — лишь тогда он сможет выбросить эту непредвиденную обузу… И избавиться от свидетеля!

Пассажир по-прежнему молчал, и от этого грабитель занервничал еще сильнее. Одно за другим — все шло наперекосяк, а ведь он неделями продумывал план, мучаясь от бессонницы, сомневаясь и переживая. Обычно планировали другие, а он лишь исполнял обязанности водителя и потом дожидался их в машине. Чаще всего ему даже оружия не давали. Но он обещал и сегодня наконец выполнил обещание. Однако он взял заложника. Тогда, в банке, этот поступок показался ему необыкновенно мудрым. Прохожие на улице застыли как вкопанные, они даже пальцем пошевелить боялись — иначе он запросто мог открыть огонь и изрешетить заложника прямо у них на глазах. А сейчас он не знает, как поступить. И от спутника толку мало. Словно воды в рот набрал… Нет, эта тишина невыносима. Он прокашлялся:

— Одно из двух: либо ты поедешь со мной, либо я тебя выкину где-нибудь по дороге, но так, чтобы ты потом не смог дать показания.

Пассажир молчал.

— Какого хрена ты вообще потащился в банк в такую рань?! А?

Но ответа не последовало. Тогда он опустил окно и подставил ветру пылающее лицо. Мимо проезжали машины. Ему следовало прикрыть лицо и молчать, но он и сам не ожидал, что на него нахлынет такой поток чувств. Казалось, он вот-вот закипит. Он так долго этого ждал, пережил в одиночестве целую вечность, он превратился в натянутую струну, готовую в любой момент порваться, — и все ради того, чтобы потом рядом оказался вдруг посторонний. Они проехали мимо больницы, возле ортопедического отделения свернули налево, через главную улицу заехали на Эвре-Стургате и, оставив позади заброшенную аптеку, направились к центральному гаражу. Затем машина вновь повернула налево, и по старому мосту они съехали на южный берег, где начинался промышленный район. На светофоре перед железнодорожным переездом грабитель притормозил. Сначала он было решил, что успеет проскочить перед поездом, но потом передумал. Не надо привлекать к себе внимания. Стиснув зубы, он прошипел:

— Молчи и не дергайся. А то пристрелю.

Однако предупреждение оказалось излишним — заложник молчал. Посмотрев в зеркало, грабитель заметил позади красную «вольво», водитель которой барабанил пальцами по рулю. Их взгляды встретились, и он тотчас же отвел глаза и стал наблюдать за приближающимся поездом. На несколько секунд стук колес даже заглушил удары его собственного сердца. Как ни странно, пассажир сидел неподвижно, уставившись в окно. Поезд с грохотом промчался мимо, но шлагбаум был по-прежнему опущен. Грабитель повернул ключ зажигания и приготовился ехать. «Вольво» тронулась с места и подъехала ближе, почти уткнувшись в их задний бампер. По другую сторону стоял зеленый «ситроен»… Пот уже начал заливать грабителю глаза, однако шлагбаум все не поднимался. На миг ему вдруг показалось, что это полицейские и он окружен. И в любую секунду они выскочат из машин с оружием наперевес и вытащат его наружу. Он в ловушке. Развернуться на таком маленьком пятачке не получится… Почему же они не поднимают этот паршивый шлагбаум?! Поезд уже давно проехал, водитель «вольво» надавил на газ, а сам он поднял руку с пистолетом и вытер лоб. Но внезапно понял, что из «ситроена» могут заметить пистолет, и тут шлагбаум наконец начал медленно подниматься, и он осторожно двинулся через рельсы. За железной дорогой «вольво» свернула направо. Он подумал, что неплохо бы перебраться обратно через реку и проехать по противоположной стороне площади, посмотреть на полицейские автомобили и толпу зевак. Они сейчас опрашивают свидетелей, а он проедет прямо у них под носом, в каких-нибудь тридцати метрах. Такой план был ему по душе. Вот только заложник мешает… Внезапно он надавил на тормоз, и машина резко остановилась возле мусорных баков на автовокзале. Он поставил машину на «ручник».

— Я вот чего не понимаю, — он прокашлялся, — какого хрена тебе понадобилось в банке в такую рань?

Молчание.

— Ты глухой, да? Мне попался глухонемой придурок?

Заложник поднял голову, и грабитель впервые поймал взгляд его бегающих глаз. В машине было тихо. Жара усиливалась. Он попытался понять, какие чувства отражаются на бледном лице его пленника. Откуда-то издали до них донесся вой сирен, сначала тихий, потом он усилился и наконец умолк. У него вдруг появилось странное чувство, что никакого банка он вообще не грабил, что ему просто приснился удивительный бессвязный сон, во сне вокруг него бродили какие-то непонятные люди, а зачем — он так и не смог догадаться.

— Ну?! — И он направил пистолет на заложника. —Если глухого ударить, он все услышит.

Грабитель завел машину и, проехав по мосту, подъехал к банку. В сторону банка он решил не смотреть, но страх пересилил, и он украдкой взглянул влево. Возле входа стояла группа людей, среди которых выделялась высокая фигура мужчины с короткими седыми волосами.

Ему нужно расследовать убийство на Финском хуторе, а он вместо этого сидит за письменным столом, уставившись на лист белой бумаги. Прикрыв глаза, он представил лицо грабителя — ясно, будто на фотоснимке. Теперь предстояло передать эти сведения собеседнику, а это непросто.

Сколько же народу сидело здесь вот так, потея и мучаясь, пытаясь припомнить мельчайшие детали, особые приметы, цвет глаз и форму носа. Нет, память не подвела его, вдобавок Сейер считал себя очень наблюдательным, способным подмечать детали. Но сейчас он засомневался. Он точно помнил, что у грабителя светлые волосы, но вдруг понял, что светило солнце, и, возможно, от солнечных бликов волосы приобрели не свойственный им оттенок. К тому же на парне была темная одежда, поэтому волосы казались светлее, чем на самом деле… Но губы у него тонкие, это точно… А кожа немного загорелая и, кажется, покрасневшая. И одежду Сейер тоже запомнил. Телосложение у грабителя мощное, наверняка тот серьезно занимается спортом. Ростом он ниже Сейера, можно сказать, что для мужчины он вообще низкий. Сейер посмотрел на сидящего напротив художника. Прежде тот работал в газете, а в полицию попал по чистой случайности, но оказался необычайно способным, да еще и неплохим психологом.

— Сначала ты должен успокоить меня, — улыбнулся Сейер, — ведь нужно, чтобы я тебе доверял, правильно? Ты должен показать, что слушаешь меня и доверяешь мне.

Художник ехидно улыбнулся.

— Боишься что-то упустить, Конрад? Не бойся, — сухо проговорил он, — забудь, что ты начальник. Сейчас ты — свидетель.

Сейер поднял руку и выпрямился.

— Прежде всего, — начал художник, — я хочу, чтобы ты забыл лицо этого человека.

Сейер удивленно посмотрел на него.

— Забудь все детали. Закрой глаза. Попытайся представить его облик и сосредоточься на том, какое он на тебя произвел впечатление. Какие импульсы исходили от этого человека. Залитая солнцем улица. Он идет тебе навстречу. И почему-то ты его заметил. Почему?

— Он казался одержимым. Поглощенным какими-то мыслями… — Сейер закрыл глаза и представил себе облик грабителя. Однако сейчас лицо его превратилось в светлое размытое пятно. — Шагал он твердо и быстро. Ссутулившись. Упорство и страх… Почти паника… Он так боялся, что не отваживался поднять взгляд. Нет, на профессионального грабителя непохоже. Он слишком волновался.

Кивнув, художник сделал какую-то пометку в нижней части листка.

— Попытайся описать его фигуру и жесты.

— Он был не очень подвижным. Жесты почти незаметные… Но резкие. Он не размахивал руками, не косолапил и не прихрамывал. Шел вперед ссутулившись. Ноги прямые… Только плечи напряжены…

— Вспомни его телосложение, — продолжал художник, — пропорции. Руки и ноги по сравнению с торсом. Величина головы. Длина шеи. Ступни.

— Ноги и руки не слишком длинные. Скорее даже слегка коротковаты. Правда, одну руку он засунул в сумку, а другую в карман, но все равно мне так показалось… Шея короткая и толстая. Ступни не очень большие. Меньше моих, а у меня сорок четвертый размер. Одежда на нем болталась, но, похоже, тело у него накачанное…

Художник закивал, карандаш прикоснулся к бумаге, и Сейер услышал шорох грифеля. Художник знал, что делает, и очертания вдруг наполнились движением, а фигура ожила.

— А плечи? Широкие или узкие?

— Широкие. Округлые. Такие бывают у тех, кто поднимает гири… — И добавил: — Не такие, как у меня.

— Но ты же широкоплечий.

— Да, но плечи у меня не мускулистые. Они скорее плоские и костлявые. Понимаешь?

Они засмеялись. Художника звали Ристе, но он был более известен под прозвищем Рисулёк. Низенький и пухлый, с длинными тонкими пальцами, он был лысым и носил маленькие очки с овальными стеклами.

— А голова?

— Большая. Круглая. Щеки пухлые, но не очень. Округлый подбородок. Не волевой. Никаких шрамов или ямочек.

— А какая у него посадка головы? Понимаешь, о чем я?

— Голова опущена, втянута в плечи. И еще он слегка набычился, как обиженный ребенок.

— Отлично! Это важно, — откликнулся художник, — теперь линия волос.

— Это тоже важно?

— Да. Линия волос очень сильно влияет на лицо человека. Посмотри на себя. Линия волос у тебя практически идеальная — надо лбом она прямая, а к вискам плавно закругляется. И волосы густые. Такое редко бывает.

— Вон оно что? — Сейер покачал головой. Тщеславием он не отличался, во всяком случае, сейчас линия волос заботила его в последнюю очередь. Он задумался. — Закругленная, непрямая… Возможно, с небольшим треугольничком на лбу. Парень был коротко стриженным, поэтому все это я хорошо разглядел.

К основным приметам они приближались не торопясь, и благодаря этому Сейер как нельзя лучше вспомнил облик грабителя. Да, свое дело художник знал. Сейер завороженно наблюдал, как рисунок на листе бумаги оживает — медленно, как бывает, когда проявляешь негатив.

— Так, теперь волосы.

Ристе нажимал на грифель слабо, так чтобы новые линии можно было добавить поверх старых или сбоку от них. Ластиком он не пользовался, и множество тонких черточек лишь оживляли образ.

— Кудрявые и густые, почти как у африканца. Видно, что волосы торчат, но у него была короткая стрижка. Как у меня. — Сейер провел рукой по волосам, прямым и коротким, будто щетина.

— Цвет?

— Светлые. Возможно, светло-русые, но я не уверен. Знаешь, у некоторых волосы совсем светлые, но темнеют от воды. А может, это зависит от освещения. Точно не знаю. Возможно, такого же цвета, как у тебя.

— У меня? — Рисулёк закатил глаза. — У меня вообще волос нет.

— Да, но ведь прежде они у тебя были.

— И откуда ты знаешь, какого они были цвета?

Сейер смутился. Неужели он облажался и обидел Ристе?

— Я не знаю, — ответил он, — просто предположил.

— Правильно предположил. У меня светло-русые волосы… То есть были… Все верно. А ты наблюдательный.

— Портрет похож…

— Так, переходим к глазам.

— С глазами дело плохо — я их не видел. Он шел, опустив голову, а в банке стоял, повернувшись ко мне вполоборота.

— Жалко. Но зато кассирша наверняка их видела, и после тебя я буду работать с ней.

— Жалко — не то слово. Это просто кошмар. И почему я не задержался там? Ведь в моем возрасте пора научиться доверять интуиции.

— Ну-ну, никто не может всего предусмотреть. А что по поводу носа?

— Короткий, довольно широкий. Тоже немного похож на африканский.

— Рот?

— Небольшой, с пухлыми губами.

— Брови?

— Темнее волос. Прямые, густые. На переносице почти сросшиеся.

— Скулы?

— Незаметные — все-таки лицо у него полноватое.

— Что-нибудь особое по поводу кожи?

— Нет, ничего. Гладкая, хорошая кожа. Щетины нет, усов нет. Гладко выбрит.

— Или с гормонами проблемы. А как насчет одежды?

— Вроде ничего особенного… Но все равно что-то с ней было не так…

— Что именно?

— Одежда на нем словно была с чужого плеча. Обычно он наверняка одевается по-другому. А та одежда была старомодной.

— Ладно, он, скорее всего, уже давно переоделся. А обувь?

— Коричневые ботинки на шнуровке.

— Какие у него были руки?

— Я не видел. Но, судя по телосложению, руки у него короткие и мускулистые.

— Сколько ему лет?

— От девятнадцати до двадцати четырех.

Сейер вновь прикрыл глаза и сосредоточился.

— Рост?

— Намного ниже меня.

— Все намного ниже тебя, — сухо парировал Рисулёк.

— Наверное, метр семьдесят.

— Вес?

— Телосложение у него плотное, поэтому — больше восьмидесяти килограммов. И ты забыл спросить меня про уши, — напомнил Сейер.

— И какие же у него уши?

— Маленькие, правильной формы. Мочки круглые, сережек не носит. — Откинувшись на спинку стула, Сейер довольно улыбнулся. — Ну, осталось только догадаться, за какую партию он голосует.

Художник усмехнулся:

— И какие на этот счет догадки?

— Он вряд ли вообще голосует.

— А заложницу ты видел?

— Практически нет. Она стояла, повернувшись ко мне спиной… Тебе надо побеседовать с кассиршей, — задумчиво проговорил он, — будем надеяться, что она из тех, кто хорошо переносит встряску.

Гурвину сказали, что к нему приедет старший инспектор, но рано утром в центре города произошло вооруженное ограбление, поэтому за протоколом к нему приехал обычный инспектор.

Якоб Скарре напоминал подростка из церковного хора: симпатичное лицо обрамляли светлые кудри, а полицейская форма как влитая сидела на худощавом теле. Сам Гурвин в форме чувствовал себя неуютно. А может, во всем виновата его фигура? Во всяком случае, на нем форма сидела неважно…

От цветущего вида молодого полицейского у Гурвина испортилось настроение. Ленсман невольно задумался о собственной жизни — вообще-то он довольно часто предавался подобным размышлениям, но обычно сам выбирал время для этого. Первый приступ ужаса от убийства Халдис уже отступил, и теперь ленсман стал объектом повышенного внимания, чего уже давно не случалось. В глубине души ему это нравилось. Халдис была его хорошей знакомой… Внезапно Гурвину вспомнилось, как в детстве они стучались в ее дверь и попрошайничали, а она говорила: «Вас слишком много! Когда я была молодой, лишь сильнейшим суждено было дорасти до вашего возраста!»

— Как идут дела?.. — нерешительно спросил Гурвин, поглядывая на пачку сигарет, торчащую у Скарре из нагрудного кармана. — Может, закурим? Наберемся храбрости и нарушим запрет?

Кивнув, Скарре вытащил пачку из кармана.

— Я рос рядом с Халдис и Торвальдом, — затянувшись сигаретой, Гурвин приступил к рассказу, — возле сарая у них росли земляника и ревень, и нам, детям, разрешалось всем этим пользоваться… И ведь она была совсем не старой… Семьдесят шесть лет — всего ничего… И здоровье у нее было в порядке. Как и у Торвальда, но он семь лет назад умер, кажется, от инфаркта.

— Значит, она жила одна? — Скарре выпустил колечко дыма.

— Детей у них не было, но в Хаммерфесте живет ее младшая сестра.

— Ты составил протокол? — спросил Скарре. — Можно мне на него взглянуть?

Вытащив из ящика стола пластиковую папку, ленсман протянул ее Скарре, и тот внимательно прочитал документ.

— «В настоящий момент неясно, исчезло ли что-то из дома». А вы проверили ящики и шкафы?

— Знаешь, — ответил Гурвин, — вообще-то у Халдис было много серебра. И оно по-прежнему лежало в шкафу в гостиной. И украшения в спальне тоже были на месте.

— А наличные?

— Я не знаю, сколько у нее было наличными.

— А ты не видел ее сумочки?

— Она висела на крючке в спальне.

— А бумажник?

— Бумажника мы не обнаружили.

— Некоторые берут только деньги, — сказал Скарре, — перепродавать вещи сложнее. У некоторых грабителей нет связей. Скорее всего, он не хотел ее убивать. Возможно, его что-то испугало. Может, он незаметно проскочил на кухню, когда она вышла из дома.

— А потом она вдруг зашла обратно и заметила его?

— Да. К примеру. Нужно выяснить, на месте ли деньги. Она сама ходила за покупками?

— Она редко ездила в город и всегда вызывала такси. А продукты ей привозили на дом. Раз в неделю.

— Значит, посыльный привозил ей продукты, а она расплачивалась наличными? Или у нее был счет в магазине?

— Не знаю.

— Позвони ему, — предложил Скарре, — возможно, посыльному известно, где она хранила деньги. Если, конечно, Халдис ему доверяла.

— Полагаю, что доверяла, — ответил Гурвин, набирая номер посыльного. Поговорив с ним, ленсман сообщил: — Он говорит, что бумажник она держала в металлической хлебнице, которая стоит на кухне. Знаешь, а я ведь открывал ее — там лежало полбуханки хлеба, и больше ничего не было. Посыльный говорит, что бумажник у нее из красной кожи под крокодиловую, на «молнии».

Скарре вновь посмотрел на протокол:

— Здесь говорится, что поблизости от ее дома видели человека по имени Эркки Йорма. Расскажи мне о нем. И можно ли верить словам мальчика, который видел его?

— Это под вопросом, — вспомнив Канника, ленсман улыбнулся, — но если он говорит правду, то у нас появляется потрясающая версия. Вообще-то Эркки лечился в психиатрической лечебнице в Вардене, но недавно сбежал оттуда. А вырос он в наших местах. Иначе говоря, он вполне мог сюда вернуться и, возможно, бродит теперь по лесу где-нибудь неподалеку.

— Но вот способен ли он на убийство?

— Ну, с головой у него непорядок.

— Расскажи о нем. Кто он вообще такой?

— Молодой парень, примерно твоего возраста. Родился в Финляндии, в Валтимо. У родителей помимо него была еще младшая дочь. Он всегда был со странностями. Я уж не знаю, какой ему поставили диагноз, но живет он в своем мире. И так уже много лет.

— А он опасен?

— Этого мы не знаем. О нем столько слухов ходит, и я сомневаюсь, что все они правдивые. Он уже почти ходячая легенда, им по вечерам детей пугают, чтобы побыстрее загнать домой. Я и сам так поступаю.

— Но его отправили в лечебницу против воли. Следовательно, считают опасным?

— Наверное, он в первую очередь представляет опасность для себя самого. Просто каждый раз, когда в деревне происходит что-то плохое, во всем винят Эркки. И так было всегда, с самого его детства. А если его не обвиняют, то кажется, будто он жалеет, что не может взять на себя вину. И ради чего только он так себя ведет?.. И еще он разговаривает сам с собой.

— То есть он явно психически нездоров?

— Наверняка. И неудивительно, что именно Эркки появился возле дома Халдис в тот самый день, когда ее убили. Нечто подобное и раньше случалось. Однако его вину никогда не удавалось доказать. Он лишь бродит по окрестностям, будто дурное предзнаменование. Как та черная птица, которая в сказках предвещает смерть. Прости, я что-то отвлекся… — Гурвин вздохнул. — Я просто пытаюсь описать его так, как описал бы любой другой местный житель…

— И давно он заболел? — Скарре стряхнул пепел в стаканчик из-под кофе.

— Точно не знаю, но, похоже, он всегда таким был. Он всегда отличался от других. Такой странный. И людей чурается. У него никогда не было друзей. По-моему, он в них и не нуждался. Мать умерла, когда Эркки было восемь лет, и это, наверное, тогда и началось. После смерти матери отец увез Эркки с сестрой в Штаты, в Нью-Йорк, где они прожили следующие семь лет. Ходят слухи, что там Эркки отдали на обучение к волшебнику.

— К волшебнику? — улыбнулся Скарре. — То есть к фокуснику?

— Точно не знаю. Видимо, это кто-то наподобие колдуна. А когда они вернулись в Норвегию, поползли слухи, что Эркки обладает особым даром: якобы если он захочет чего-то, то это обязательно произойдет.

— Ну надо же! — Скарре недоверчиво покачал головой.

— Ты, конечно, будешь смеяться, но даже те, у кого котелок варит получше, чем у нас с тобой, могут много странного порассказать про Эркки Йорму. Например, Торвальд Хорн рассказывал, что, учуяв Эркки, собака у них начинала рычать, причем довольно задолго до появления самого Эркки. Пес будто издалека его чуял. Вообще-то пахнет от Эркки неприятно, он такой неопрятный. Рассказывают, что, когда он шел по дороге, лошади разбегались в стороны. Что рядом с ним останавливались часы. А электрические лампочки взрывались. И еще, что двери захлопывались сами собой. Эркки — словно ветер, который налетит вдруг откуда ни возьмись и развеет по воздуху листву. Да вдобавок и смотрит он так, будто пришел из другой вселенной, более развитой… Ты уж извини, — опомнился Гурвин, — что я о нем только плохое рассказываю. Но никакого оправдания ему я найти не могу. Эркки — человек во всех смыслах неприятный и мерзкий.

— Ладно, пусть Эркки — прекрасный фокусник, или притворщик, или же больной, — задумчиво проговорил Скарре, — но этого недостаточно, чтобы обвинить его в убийстве. Мы свяжемся с клиникой и поговорим с его лечащим врачом. Он наверняка сможет прояснить некоторые моменты. И мы в любом случае должны отыскать Эркки и узнать, что он там делал. А отпечатки пальцев на тяпке совсем плохие?

— Там отпечатки пальцев самой Халдис и два чужих, но смазанных. Вообще-то это довольно странно. Черенок у тяпки из стеклопластика, и ее собственные отпечатки прекрасно видны. Он не мог протереть тяпку, не смазав их. Но в доме мы тоже обнаружили множество отпечатков, а на крыльце — кровавые следы от обуви, и еще в коридоре и на кухне. Возможно, это следы от кроссовок. Рисунок на подошве очень четкий, надеюсь, он нам пригодится. Криминалисты подготовят слепки. Значит, убийство произошло в коридоре. Халдис стояла, повернувшись спиной к крыльцу, а убийца вышел к ней из дома. Может статься, в руках у Халдис была тяпка, а он выхватил ее. И, по идее, он должен был оставить целую кучу отпечатков. Не понимаю, зачем ему понадобилось убивать ее. Запросто мог взять деньги и сбежать, если, конечно, он полез к ней за деньгами. И Халдис не догнала бы его… Но я хорошо знал Халдис — она была упрямой. Готов поспорить, что она встала в дверях и решила его не выпускать. Я прямо так и представляю себе, — тихо сказал он, — как ее распирает праведный гнев.

— Но он мог пойти на убийство еще и потому, что Халдис узнала его. И боялся, что она на него заявит.

— Верно, — задумчиво согласился Гурвин, — а с Эркки они были знакомы. И когда он сбежал из клиники, то наверняка оказался на мели. Ему нужны были деньги.

Скарре кивнул.

— Но вряд ли ему досталось много, — продолжал ленсман, — она едва ли хранила в доме наличные. Все-таки жила она одна.

— Да. Но людей вокруг не было, поэтому она, скорее всего, не очень боялась, что ее ограбят. С ней прежде не происходило ничего подобного?

— Нет. К тому же она была смелой. Не удивлюсь, если она первой набросилась на него, размахивая тяпкой.

— В таком случае она могла и ранить убийцу.

— Ты видел фотографии ее тела?

— Да, я их просмотрел.

— Довольно неприглядное зрелище, правда?

Скарре мельком вспомнил снимки, которые ему прямо с утра пораньше сунули под нос, и почувствовал дурноту.

— А где живет отец Эркки Йормы?

— Он вернулся в Штаты.

— А сестра?

— И она тоже.

— Они не общаются с ним?

— Нет. Они бы не против, но Эркки сам не желает их видеть.

— Ты не знаешь почему?

— Считает их недостойными себя.

— Вон оно что…

— Он полагает, что лучше всех остальных. Эркки живет в собственном мире, и законы там другие. В том мире он хозяин. Это сложно объяснить. Надо его увидеть — и тогда все поймешь.

— Но Эркки, очевидно, в отчаянии? Ведь он тяжело болен…

— В отчаянии? — переспросил Гурвин, будто подобная мысль никогда не приходила ему в голову. — Ну, тогда он отлично притворяется.

— Мы объявили его в розыск. — Скарре кивнул в сторону дороги: — Свозишь меня туда? Хочу осмотреть ее дом.

Гурвин снял со спинки стула куртку и на секунду остановился.

— Возьмем «субару», — тихо предложил он, — дорога там жутко крутая.

Лес вокруг дома Халдис казался еще более густым, чем обычно. Деревья будто выпрямились, в последний раз отдавая дань почтения женщине, которая поддерживала здесь жизнь. Во дворе перед домом всегда царил порядок, она никогда не оставляла там инструменты или тачку и одежду никогда не бросала на завалинке, однако сейчас двор выглядел по-особому пустынным. Жизнь словно покинула его. Цветы под окном кухни уже увяли — зной спалил их всего за сутки. Кровь с лестницы смыли, однако на ступеньках по-прежнему виднелось темное пятно. Скарре посмотрел в сторону леса.

— А что здесь делал мальчик?

— Стрелял ворон из лука.

— И ему разрешили?

— Нет конечно. Он сам себе хозяин. Мальчишка живет в приюте.

Скарре сразу все понял.

— И он узнал Эркки?

— Да. Эркки легко узнать. Мальчишку мне жаль: сначала он обнаружил тело Халдис, а потом заметил за деревом Эркки. Когда прибежал ко мне, я думал, у него сердце из груди выпрыгнет. Он, скорее всего, боялся, что окажется следующей жертвой.

— А Эркки понял, что его заметили?

— Мальчишка полагает, что да.

— Но Эркки не пытался ему помешать?

— Видимо, нет. Он убежал в лес.

— Давай зайдем в дом.

Гурвин прошел вперед и отпер дверь. Они оказались сначала в маленькой прихожей, откуда попали на кухню. Ступая по покрытому линолеумом полу, Якоб Скарре оглядел чистую кухоньку, и образ Халдис Хорн приобрел явственные очертания. Начищенные до блеска медные кастрюли. Старомодная раковина с обтянутыми зеленой резиной краями. Старый холодильник. Вчерашняя газета на подоконнике. Все вокруг криминалисты вымыли и пропылесосили. Скарре приоткрыл хлебницу.

— Где вы обнаружили посторонние отпечатки пальцев?

— На дверной ручке и на косяке кухонной двери. На хлебнице только отпечатки Халдис. Если те, другие, отпечатки оставил убийца, то почему на тяпке они такие плохие? И почему на хлебнице нет его отпечатков? Как ему удалось достать оттуда бумажник, не оставив никаких следов, хотя на двери отпечатки есть? Непонятно…

Скарре зажмурился.

— Но ведь в дом заходили и другие люди? Они тоже могли оставить отпечатки…

— Здесь почти никого не бывало. И, кстати, мы нашли письмо, — сказал Гурвин, — оно отправлено на этой неделе из Осло. «На днях заеду. Пока. Кристофер».

— Родственник?

— Мы пока не знаем. Но, по-моему, Халдис была знакома с убийцей. И статистика тут на моей стороне. Естественно, он испугался.

— Да, люди вообще существа нервные.

Скарре прошел в гостиную, где стояло кресло-качалка, а на нем лежал пушистый плед. Он поднес плед к носу и осторожно понюхал, вдохнув запах мыла и камфары. Вдруг в нос его кольнул прилипший к пледу волос. Двумя пальцами Скарре снял волос с ткани — длиной тот был около полуметра, а цветом напоминал серебро.

— У нее были такие длинные волосы? — изумленно спросил он.

Гурвин кивнул:

— В молодости она слыла красавицей. Мы были детьми и этого не понимали — просто считали ее пухленькой и милой. Вон там висит ее свадебная фотография.

Скарре подошел поближе. Халдис Хорн в свадебном платье могла любого свести с ума.

— Это платье сшито из парашютной ткани, — пояснил Гурвин, — а фата — из старой английской занавески. Халдис сама об этом рассказывала, а мы тихо слушали, как и полагается детям: нам хотелось отплатить за землянику и ревень. — И, резко развернувшись, ленсман вышел на кухню.

— А где здесь спальня? — крикнул Скарре.

— За зеленой шторой.

Скарре отодвинул штору и заглянул внутрь. Спальня представляла собой узкую маленькую комнатку, в которой стояла кровать с высокой спинкой. Та часть, на которой прежде спал Торвальд, была аккуратно заправлена. Из окна спальни просматривались лес и задняя стена сарая. Над кроватью висело стихотворение в рамке.

Внизу кто-то — возможно, сама Халдис — синими чернилами подписал: «Как страшно!» Улыбнувшись, Скарре заметил вдруг, что ленсман вышел из дома. Он пошел следом, шаря глазами по траве в надежде обнаружить что-нибудь важное, что другие упустили. Окурок, обгорелую спичку, все что угодно. Он посмотрел на дом — прямо под окном кухни деревянная обшивка была пробита. Пробоину заделали, но след все равно был заметен.

— Это произошло в день смерти Торвальда, — сказал Гурвин, показав на щель. — Халдис была на кухне, а Торвальд сел в трактор. Халдис помахала ему — мол, скоро обедать, — и ей вдруг показалось, что трактор едет чересчур быстро, будто Торвальду захотелось тряхнуть стариной и покрасоваться перед женой. С жутким ревом трактор проехал по тропинке и в следующий миг врезался в стену. Халдис кинулась к кабинке и увидела, что муж упал ничком на руль. Он умер мгновенно.

Скарре вновь взглянул в сторону леса.

— Как считаешь, где нам искать Эркки?

Прищурившись, Гурвин посмотрел на солнце.

— Он, скорее всего, бродит где-то поблизости. Ночует где придется. В свою квартиру он не возвращался, по крайней мере пока. Возможно, он по-прежнему в лесу.

— И дальше жилья нет?

— Можно сказать, что нет. Четыреста тридцать квадратных километров леса. На той стороне холма есть летние дома. И кое-где в лесу есть участки, прежде принадлежавшие финнам, на некоторых из них сохранились пастушьи домики. Осенью туда захаживают охотники или ягодники. Эркки выносливый и может много пройти, но бесцельно шататься по лесу довольно утомительно. Возможно, он вообще спрятался в больничном подвале и сидит там. Или поймал попутку и сейчас едет в Швецию. Или домой в Финляндию. Он бродяга.

— Если он действительно такой странный, заметить его несложно.

— Хм… Несложно… Эркки осторожный, он способен появиться откуда ни возьмись, когда никто его не ждет.

— У нас прекрасные собаки-ищейки, — с надеждой сказал Скарре. — Не знаешь, он принимает лекарства?

— Лучше уточни в клинике. А это тебе зачем?

Скарре пожал плечами:

— Просто думаю, что может случиться, если он вдруг перестанет их принимать.

— Возможно, тогда его внутренние голоса возьмут верх.

— Ну, у всех у нас есть внутренний голос, — улыбнулся Скарре.

— К несчастью, да. — Гурвин кивнул. — Но не все мы ему подчиняемся.

Гурвин поехал по лесной дороге. Из-под колес поднималось облако пыли.

— Где бы Эркки ни появился, там обязательно происходит что-нибудь жуткое, — резко сказал он, — а его мать умерла, когда Эркки было восемь лет… Я уже упоминал об этом?

Скарре кивнул.

— Она упала с лестницы и расшиблась насмерть. Эркки взял на себя вину за ее смерть.

— Взял на себя вину? Как это?

— Он пугал этой историей других детей, и от страха те перестали с ним видеться. По-моему, он этого и добивался. Еще через несколько лет возле церкви нашли труп одного пожилого мужчины. По официальной версии, он свалился со стремянки. Но люди видели рядом с телом Эркки. Понимаешь, не важно, связан он со смертью Халдис или нет, — деревенские уже все для себя решили. И если тебе интересно мое мнение, я с ними согласен. Оглядись — здесь нет жилья. Посторонним никогда не придет в голову бродить по окрестностям. А Эркки вырос здесь, он хорошо знает наши места.

— Но зачастую бывает, — медленно начал Скарре, стараясь, чтобы его голос не звучал чересчур назидательно, — что люди преувеличивают, когда рассказывают о том, что якобы натворил какой-нибудь душевнобольной. Многие страдают от предрассудков. От страха и невежества. Но тебе-то следует трезво смотреть на вещи. Ты знаешь Эркки и был знаком с Халдис. Когда это дойдет до журналистов, они выставят Эркки настоящим чудовищем.

Гурвин взглянул на Скарре.

— Все это слишком сложно… Он одиночка, старается избегать людей и почти никогда ни с кем не разговаривает, поэтому мы не знаем, кто он такой. Каков он на самом деле…

— Он болен, — сказал Скарре.

— Да, так говорят. Но мне по-прежнему неясно… — ленсман покачал головой, — не понимаю, как какие-то голоса могут проникнуть в сознание и толкать человека на поступки, о которых он сам потом забывает.

— Мы не можем утверждать, что это — его рук дело.

— У нас есть отпечатки пальцев и следы на полу. Пусть он чокнутый, который помнит лишь то, что ему захочется. Но от улик никуда не деться. И на этот раз улики у нас есть.

— Похоже, вам все же хочется повесить убийство на Эркки? — Голос Скарре звучал совершенно безобидно, и ленсман ничего не заподозрил.

— Было бы неплохо. Мы все тут вздохнули с облегчением, когда его наконец упекли в лечебницу по пятому параграфу. Мы в кои-то веки точно знали, где он находится. А сейчас он бродит по округе и разговаривает сам с собой. О господи… Пока он на свободе, мои дети не будут гулять до темноты.

— Возможно, Эркки боится еще сильнее, чем твои дети, — тихо предположил Скарре.

Сжав губы, Гурвин надавил на педаль газа.

— Ты не из наших краев. И не знаешь его…

— Верно, — с улыбкой согласился Скарре, — но должен признать, что ты пробудил во мне любопытство.

— Ты так свято веришь в людей. Просто счастливчик, — сказал Гурвин, — но не забывай, что Халдис мертва. Кто-то убил ее. Пришел туда, взял тяпку, замахнулся и всадил лезвие прямо ей в глаз. Эркки это или кто другой, я жалею лишь о том, что он имеет право на защиту. Хотя поступок его ничем нельзя оправдать…