Не буди девочку! До утра...

ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ!

Зауч Таракановской школы о своих обещаниях не забыла, и бывший настоятель продолжил искать применение своим познаниям в новой для себя жизни «на покое». В то утро Юрочка доставил его в кабинет Надежды Степановны, чтобы определиться с расписанием.

Какой-то мужчина пыхтел под компьютерным столиком, видимо, пытаясь починить его подкосившуюся опору. Колдомасова приняла посетителя как всегда — со всей сердечностью. За то время, что клуб краеведения существовал в школе, монах успел завоевать у неё доверие. Может быть, оттого что никогда не заговаривал о религии. Понимал мудрый человек: вопросы высшего порядка эту душу пока не тревожат.

Чтобы спутник монаха не скучал, хозяйка кабинета открыла для него книжный шкаф — с альбомами по искусству. Она слыла когда-то активным популяризатором мирового культурного наследия, и собрание альбомов с репродукциями творений великих мастеров составляло её гордость. Но теперь во времена Интернета оно пылилось на полке. Поначалу Юрочкина рука с траурной каймой у ногтей (объект нареканий отца Авеля) лениво перебирала корешки дорогих изданий. Но затем куколь поменял угол наклона, и педагог с удовлетворением отметила: гость заинтересовался. Со своего места она даже определила объект его интереса: скульптор, резчик по дереву Эрьзя.

Пока они обговаривали детали, возня под столом утихла. Из-под него поднялась разгорячённая физиономия. Посетитель узнал участкового.

— Здравствуйте! — тот продолжал держать в правой руке молоток, решая дилемму приветствия духовного лица — склонять голову, ручкаться или ограничиться кивком.

— Здравствуйте, Александр Александрович! — ласково улыбнулся бывший настоятель. И тут же развернулся к хозяйке кабинета:-Ну не буду вам мешать!

— А вы нам ничуть не мешаете! — замахала та в ответ. — Мы сейчас чай будем пить. Присоединяйтесь.

Ответить отказом монах не решился. А Надежда Степановна мигом собрала на стол. Пока Колдомасов споласкивал руки, отец Авель изучал листок с расписанием школьных кружков. Клуб «Берестянка» не был вычеркнут. Значило ли это, что Светлана-Соломия намеревалась вернуться в Таракановку? Или это только беспочвенное упование зауча?

Парта, на которой накрыли к чаю, оказалась мала для четверых, и Надежда Степановна усадила Юрочку на соседнюю. Теперь он мог предаться чревоугодию без оглядки на духовника. Но и Эрьзя не был забыт: альбом поместился рядом.

«Вот она сила искусства!» — ликовала зауч.

— А что вы решили с «Берестянкой»? — посетитель вновь переключил внимание Надежды Степановны на насущные нужды.

— Да ничего! — сокрушённо молвила та. — Рассчитывать на Светлану Михеевну не приходится. У вас, отец Авель, имеется кто на примете?

— Обмозговать надо!

— Не обязательно береста. Может, что другое предложите! Скажем, резьба по дереву. — Женщина повела в сторону Юрочки, уплетавшего плюшки.

Вернулся Колдомасов. Надежда Степановна подала полотенце. Судя по тщательности, с которой он вытирал руки участковый опять конфузился от перспективы совместного чаепития с духовным лицом. «А вдруг тот молиться перед едой принудит?» Но отец Авель лишь перекрестился.

Плюшки оказались под стать хозяйке — пышные, лёгкие. Может, поэтому и беседа пошла, как по накатанным рельсам: обсудили лето, отметив при этом, что несмотря на все катаклизмы, картошка уродилась, а клюква на болотах не посохла. Затем перешли к новостям из местной газеты. Здесь взял слово отец Авель, обративший внимание на то, что объявление о пропавшей девушке не сняли.

— Почему печатают? — подхватил Колдомасов. — Потому что дело не завершено.

— Но ведь тело нашли.

— Да, труп был обнаружен. Только это не Бондалетова.

— А кто? — опешил отец Авель.

— Ваш бывший работник.

— Уж не Дерябин ли Владимир?

Верно. Тело принадлежит Дерябину. — Здесь Сан Саныч не смог преодолеть соблазн и пустился в рассуждения об основополагающем принципе «обмена» в криминалистике, о том, что «любой контакт оставляет след», что найденный в пещере рюкзак является носителем крупинок, ворсинок, частичек краски, кожи, волос, которые проделали длинный путь до таракановской Щельи…

— Но ведь там, говорят, мумифицированные останки…сочла своим долгом вмешаться Надежда Степановна.

— А на них-пустые оболочки от личинок падальных мух.

— А это ещё что такое? — поморщилась супруга, но только для вида: на самом деле ей была лестна мужнина осведомлённость.

— Личинки способны не только сожрать труп за пару недель, но ещё и подсказать время смерти.

— Смартфон моего крестника нашли? — прервал экскурс в криминалистическую энтомологию отец Авель.

— При трупе его не оказалось. Видимо, успел сбыть. А вот кукинское серебро обнаружили. Вам, наверное, уже известно про клад?

Монах кивнул, а потом бросив на Колдомасова прямой взгляд, осведомился:-Но слышал я, что, кроме вотивных подвесок, ещё кое-что нашлось.

Сан Саныч замялся:

— Разве в нашей деревне что-нибудь скроешь?

— Народ говорит, там был рюкзак пропавшей москвички, — пришёл ему на помощь бывший настоятель.

— А в нём — берестяная роза. Беспоповцевы подтвердили: подарок от них жиличке.

— Но такие розы умеет делать каждый третий таракановский школьник, — возразил отец Авель. — А скажите, Александр Александрович, а как насчёт головного убора… типа шлема для мотоциклиста.

— А вы, отец Авель, ясновидящий!

— Мы вместе с несчастной путешествовали на теплоходе. И она была в этом самом уборе, — поспешил с объяснением бывший настоятель. — Я тогда её за мальчика принял. Ещё подивился, что мотоциклетный шлем имеется, а самого транспортного средства не видать. Но при таком раскладе получается, что шансы найти девочку в мире живых…

— Бывший зэк по прозвищу Потапыч дал признательные показания.

Тишину прорезал всхлип. Головы присутствующих повернулись в направлении его источника. Но куколь — капюшон скрыл ещё более обезобразившую лицо гримасу.

Отец Авель внутренне поморщился: Юрочкина реакция показалась ему неподобающей человеку, готовящемуся к пострижению в монахи.

В кабинете повисла неуютная тишина. Её нарушила женщина.

— Не плачь, Юрочка.

— Ды-ы-ы…

— Тебе альбом понравился?

Куколь резко поменял угол наклона.

— Вот и славно. Дарю! — И Надежда Степановна по-матерински ласково коснулась верхушки куколя.

Тот замер.

— Спасибо за вашу щедрость! — счёл своим долгом вмешаться отец Авель.

— Эрьзя тоже из наших — из деревенских! — невпопад заметила женщина.

Когда отец Авель откланялся, Колдомасов, провожая, двинулся следом. Снова встал вопрос о способе прощания с духовным лицо: после совместного чаепития неловко ограничиться одним кивком. Переминаясь с ноги на ногу, он заговорил: — Я хотел бы поделиться с вами одним соображением… — Участковый умолк, словно испрашивая благословение.

— Вас что-то беспокоит?

Сан Саныч издал надсадное «кхе-кхе», как бы прочищая горло, а на самом деле силясь придать чёткость словам.

— Я сообщил о своих догадках кому следует, — начал он. — Но сомнения берут: они люди сторонние. Кхе-кхе… А вы местный. Многое видите под нужным углом. Короче, дело обстоит так. Вы, наверное, знаете, что я первым обнаружил труп?

— Об этом вся деревня толкует.

— Но до меня там побывала женщина. — Здесь Колдомасов взял многозначительную паузу. Перед ним не было чашки с чаем, на которой можно сконцентрировать взгляд, и он уставился в землю. Отец Авель терпеливо ждал, и его терпение было вознаграждено: — Замок на решётке последней запирала баба! По тому же принципу, как застёгивается на пуговицы женская одежда — справа налево! — выпалил Колдомасов. — Шерше ля фам!

С ГУЛЁНОЙ СТОИТ РАЗОБРАТЬСЯ!

Больной проснулся от настоятельных позывов мочевого пузыря. Левая рука отяжелела, и едва хватило сил согнуть её, а затем, распрямляя в локтевом суставе, опустить. Пальцы нащупали знакомую выпуклость судна.

«Молодец Юрочка! Навострился ставить его так, чтобы не слишком назойливо выставлялась ночная ваза из-под кровати, и при этом оставалась в зоне доступности».

Низ живота распирало. Отец Авель собрался с силами и подцепил сосуд. Увы, дотянуть его до места назначения не удалось. Моча устремилась по привычному руслу. К счастью, на этот случай имелся барьер — подгузник для взрослых. Да и жидкости вышло немного.

В тот час, когда отец Авель преодолевает свою немощь, Юрочка сжимает деревянные чётки. Крепко, как гранату. Даже простое перебирание коричневых бусин успокаивает ум.

…Отец Авель прислушивается.

— Господи-и-и И-и-сусе Хли-и-и-сте! — Пом-и-илуй меня, глешного.

«Молится. А это значит, пребывает в смятении. Неужели альбом Эрьзи так взбудоражил?»

Эрик и Юрочка. Два его духовных сына. Юноши определённо владели тайной — одной на двоих. И ни один не собирался делиться ею с духовным отцом. Отец… Когда он только был рукоположен, это обращение напоминало о том, что он мог стать отцом. Но не стал.

Да, стариковская память коварна. Ты можешь начисто забыть вчерашний день, но события далёкого прошлого предстают перед тобой, как будто всё случилось на днях.

«Олег, надеюсь, ты зашёл туда случайно? Из любопытства?» — редакторский голос отечески добр.

Они беседовали с глазу на глаз. Олег Нарижный мог не опасаться, что кто-то изобличит его. Скажем, та же донёсшая на него машинистка. Он вполне мог покривить душой. «Да, заскочил на пару минут. Эта тема меня волнует… как журналиста». И редактор бы не усомнился. И вообще-то он не был против религии. Может, даже сам верил. Молча, про себя.

Олег Нарижный упустил шанс, идущий ему в руки. Упрямство неофита. Впрочем, нет. Он был воцерковлён уже три года. Значит, неофитом не считался. Будучи студентом, он без опаски посещал ближайшую церковь, и никто не донёс на него. А тут пошёл в храм… И попался на глаза редакционной машинистке.

Да, был у него шанс спастись. Он не воспользовался им. И тем самым обрёк себя на изгнание. Потому что в партийной газете такие кадры работать не могут.

С ним расстались по-хорошему. Он сам написал заявление «по собственному желанию». И они вернулись в Москву. Безквартирные, безработные. Вскоре жена сделала аборт. Без его ведома. После этого они прожили ещё год. Как брат и сестра. Потому что Олег Нарижный…В общем, какая разница почему.

Он поймал себя на том, что перебирает обрывки воспоминаний как самородки, которые превратились в обычные камешки. Но шевельнулась одна мысль. Этаким камнем в почках. Нестерпимо. Не напрасна ли была его жертва?

«Помяни, Человеколюбче Господи, души отшедших рабов твоих, младенцев, сознательно загубленных во утробе их матерей и потому не принявших святого крещения. Господи, не лиши их Света твоего Божественного!»

— Надо! Пелеодеть!

Больной позволил сделать с собой необходимые гигиенические процедуры, а когда одеяло укрыло его бледные тощие ноги, попросил:

— Посиди со мной, Юрочка.

Юноша присел на табуретку, на которую ставил стакан с водой.

— Расскажи мне что-нибудь.

— Я не зна-а-ю — …заканючил послушник.

— Как сестра твоя поживает? Давненько что-то не приезжала…

— Она холошая! — Осклабился Юрочка.

— Хорошая, — согласился отец Авель и опустил налившиеся свинцом веки..

Внезапно пришли на память слова участкового: замок на пещерной решётке запирала женщина. Как он выразился? На бабий манер. Справа — налево. Так и пуговицы на их одежде крепятся. Но ведь в преступлении признался Потапыч. Может, он был не один, а с бродяжкой Настёной? Отец Авель знал обоих. Люди трудной судьбы, но убийство…

Кто из селянок имел зуб на трудника и мог заманить его под землю? И какими посулами? Если это Алефтина Кукина, то почему не забрала вотивные подвески? Да потому что не посчитала их достойными внимания. Отсюда вывод — это не Алефтина. У той бы хватило соображения.

А есть ли вероятность того, что забулдыга — трудник протоптал дорожку к непутёвой Ларисе? Вполне. Мог он, будучи в дребодан пьян, обидеть девочку-инвалида? И такая вероятность есть. Маринка затаила обиду. Но хватило бы ей разумения проделать всё, чтобы не вызвать подозрений? В это плохо верилось. Но будучи духовником, отец Авель знал: человек — тайна. Попробуй разгадай. Даже если читаешь в душах как в открытой книге.

Девушка утверждает, что её кот проделал сотни километров по воде и по суху, чтобы вернуться в Таракановку. С Гулёной стоит разобраться…

С этой мыслью он провалился в тревожный прерывистый сон.

ПРИЗНАНИЕ ЭРИКА

На крутояре, вдали от нескромных ушей, крестный отец мог рассчитывать на откровенность. Начал он издалека. С университетской карьеры Эрика Эппельбаума. Тот отвечал сдержанно. Да, есть надежда, что будет преподавать русский как иностранный, заменяя ушедшую в декретный отпуск преподавательницу. Пишет научную работу. Тема? Довольно оригинальная. «Методические основания работы с художественными фильмами на занятиях со студентами-иностранцами». Потом ловким маневрированием отца Авеля беседа с факультета Тюбингенского университета «Католическая теология» перетекла на библиотеку Беспоповцевых. Заговорили о полной превратностями судьбе Жанны Гийон. Здесь взял слово Эрик:

— Да, католическая церковь почитает своих святых. Но мистики типа Жанны вызывают у её служителей недоверие. Ведь они непредсказуемы.

— В некотором роде еретики.

— Как и старообрядцы в глазах русской православной церкви.

В этот момент из лесочка вынырнул послушник. Эрик глянул на его полный голубики туесок и резко поменял тему:

— Юрочка, а ведь ты тоже был на том теплоходе! С этим …ларчиком.

Юрочкин рот снова утратил симметрию.

— Только это не ларец, а туес, — внёс поправку отец Авель.

— Ты что-то видел? — упорствовал русский немец.

— Те-е-бя! — проблеял Юрочка.

— Верно. Я поднимался на палубу. Но ты должен был заметить и другое. Я сошёл на берег.

Юрочка поставил ношу на колени своему подопечному, после чего достал ножичек и деревянную фигурку и, сев чуть поодаль, занялся излюбленным делом.

— Не вызывает доверия ваш этот Юрочка! — приглушённо проговорил Эрик, наклоняясь к стариковскому уху, но тот продолжал отправлять в рот одну ягодку за другой, а в перерыве кивнул:

— Премного благодарен за голубень!

Послушник повернулся на голос. «С медлительностью жвачного животного».-отметил Эрик.

— А ведь этот туесок специально для тебя сделан! Верно? — продолжил отец Авель.

И тут послышалось клокотанье. Источник его — Юрочкин рот открылся, образовав гримасу, от которой Эрика передёрнуло. А юноша почти торжественно объявил:

— Св-е-е-та.

После чего на его лицо набежала тень. Он склонился над своим чурбачком. Эрик продолжал наблюдать за парнем.

«Ему известно про Жанну. Тогда вероятность его причастности…»

Отец Авель, посмаковав очередную ягоду, с невинным видом обратился к келейнику:

— А что ещё ты видел на теплоходе?

— Ницего-о-о!

— Ты видел Алю? — напирал Эрик.

Послушник ещё ниже склонился над изделием.

— Юрочка! Ты не должен ничего бояться! — вмешался отец Авель.

«Самые страшные люди — это религиозники. Они свято верят в то, что Бог простит им всё!» — с досадой подумал Эрик.

Юрочка не открывал рта. Ясный день как-то сразу померк.

— Дошло до меня, сынок, что ты не веришь в ад. Верно? — От «сынка» молодого человека внутренне покоробило: так его называла только мама, но он напустил на себя безмятежный вид и приступил к разъяснению своей теологической позиции:

— Я сомневаюсь, что любящий отец может приговорить к этому наказанию своё детище.

— А в бессмертную душу веруешь?

— Более того, считаю, что нет места, где кончается твоя душа и начинается чужая. Души всех людей создают сложное переплетение, которое простирается в бесконечность.

— Хм! — монах ограничился лишь скептическим покашливанием.

Они, казалось, уже исчерпали все темы для беседы, когда отец Авель со значением произнёс:

— Может статься, сынок, что видимся в последний раз.

Русский немец повёл плечом, словно ему мешали лямки рюкзака. Затем бросил тоскливый взгляд в сторону, откуда ожидался теплохода. Но «Поморская звезда», по своему обыкновению запаздывавшая, не оправдала его надежды.

— Аля взяла красный мароккен из библиотеки Беспоповцевых, — произнёс он обыденным тоном.

— Украла?

— Можно сказать и так.

— Для тебя?

Эрик мотнул подбородком.

— Что стало с книгой?

— Я вернул её.

— Когда?

— На завтра.

На следующий день после похищения? — корпус старика подался вперёд.

— После Алиного отъезда.

— Надо полагать, Светлану поступок жилички расстроил?

— Ещё бы!

Народ на дебаркадере загудел. Это из-за речной излучины вынырнул нос судна.

— А ты тут как тут с драгоценной пропажей… Думаю, владелица артефакта была вне себя от счастья.

— Да, она рассыпалась в благодарностях.

— И в итоге тебе удалось уговорить её расстаться с книгой.

— На это ушло два летних сезона.

— Значит, мароккен у тебя. Что ж, поздравляю!

— Полагаю, что прежде Жанна Гийон им не принадлежала.

— Это не суть важно.

— Молодой человек замечание проигнорировал и продолжил:

— Остались следы малого суперэкслибриса. Этот владельческий знак был вытеснен на корешке. А потом стёрт.

И тут зашипел громкоговоритель и звонкий детский голос запел:

— Наследница была готова к переменам, — Эрик старался перекричать песню. — Я бы сказал, что она вела себя как… — Отец Авель не расслышал последнее слово, но переспрашивать не стал, а молча следил, как теплоход приближается к пристани.

Простите меня, отец Авель! — Эрик неуклюже обнял монаха.

— Передай поклон матушке и мою благодарность за подарок!

Молодой человек мотнул головой и шагнул на тропку, ведущую к дебаркадеру.

«Какой стремительный, лёгкий! Совсем как Ниночка. Если бы я соединил с нею судьбу, он мог быть моим сыном».

Сухая кисть вынырнула из чёрного раструба рукава и начертала крест вслед удаляющейся фигуре с рюкзаком.

«Поморская звезда» причалила к берегу. Теперь отец Авель мог разглядеть палубу и то место, где сидели они с Эриком, а поблизости маячила голова, увенчанная шлемом. И этот готовый персонаж для сюрреалистической истории оказался потом…

«Спаси, Господи! Кажется я вступил в тот возраст, когда человек уже ничего не боится, кроме воспоминаний».

Раздался смачный шлепок языком по изнанке зубов — знак того, что мыслительный аппарат послушника что-то перерабатывает.

— Если память не изменяет, там имеются пассажирские каюты. — Монах вернулся к созерцанию судна. — И если спуститься вниз, в трюм…

— Й-а-а бы-ы-л.

— Прошлым летом?

Послушник дёрнулся-куколь съехал на лоб.

— Ну и каковы впечатления от поездки?

— Ба-а-а-ба Тася. Она доблая…

— Ну а эту девочку… из Москвы видел?

— Не-е-е! — произнёс срывающийся юношеский голос, а выпроставшиеся из рукавов подрясника пальцы с траурной каймой ткнули в собственные ноги.

«Понятно. Ты по привычке смотрел вниз».

СПИ, МАМА, ДО СВЕТЛОГО УТРА!

«Поморская звезда» отшвартовалась от берега. Провожающие, энергично помахав вслед, потянулись в деревню. Пассажиры, спасаясь от поднявшегося ветра, один за одним спускались вниз. На верхней палубе остались наиболее стойкие. Среди них и Эрик, не отрывавший глаз от удаляющихся фигурок на берегу.

Он всё сделал правильно. Пусть Олег Яковлевич проведёт остаток дней в относительном покое и неведении. Как и дед с бабушкой.

Он поискал глазами то место, где по его прикидкам находилась детская могила. «Спи, девочка, до светлого утра!» Перед глазами снова встала застывшая фигура на палубе. Аленький цветочек! Что ты выкинула на этот раз? Какой финт?

Он извлёк из рюкзака айфон. Следует позвонить на Украину. Или в Украину. А если быть точнее, на Донбасс. Или в Донбасс. Он наберёт знакомый номер, чтобы в который раз услышать, что на фронте без перемен и поиски маминого последнего прибежища снова откладываются. В голове зазвучал отцовский голос: «Может, так оно и лучше, что не будут беспокоить мамины косточки? В конце концов она упокоилась в земле, которую любила». Есть в этом своя логика, которой можно утешаться и всё оттягивать момент…

Он вцепился в перила ограждения, так что побелели суставы:

— Спи, мама, до светлого утра!

В БАННЫЙ ДЕНЬ

Каждый день имеет собственные цвет и запах. Суббота окрашена в хлопотливый коричневый цвет и пахнет берёзовым веником. Баню в этот день отменяют только в одном случае: если житель Таракановки прощается с белым светом.

Накануне Васёк наполнил чан водой, и топить печку-каменку приехавшая Светлана-Соломия ушла спозаранку. Место помывки — обиталище банника. Сущность, обожающая чистоту. В дар ему оставляют мыло, а при выходе говорят: «Спасибо тебе, байнушко, на парной байнечке!» Светлана-Соломия считает обычай суеверием, но приземистый, в одно оконце домик содержит в идеальной чистоте.

Девушка заворожённо смотрит на разгорающийся огонь. Когда-то они с мамой вот так же сидели перед каменкой:

«— А ну-ка отгадай, Соломка! Полна коробушка золотых воробушек. — Печка!»

Давно они маму похоронили, а она всё как живая перед ней…

Ещё одна забота — заменить постельное бельё, припасти банные полотенца. Светлана — Соломия с трудом вытаскивает ящик комода.

«Отсырело дерево. Да и состарилось!»

Створка шкафа не закрывается. Она пытается совладать с ней, но видя зряшность усилий, отступает. Внутри на плечиках висит лучшее платье её гардероба.

Чтобы присмотреть наряд для выпускного вечера, они с отцом отправились в областной центр. Тогда она впервые увидела Северную Двину закованной гранитом набережной. Городской рынок утомил многолюдством и пестротой товаров, так что в глазах зарябило. Однако платье, призывно колыхавшееся на ветру, взгляд зацепило. Её материализовавшаяся мечта! Целый год Светлана-Соломия рисовала в воображении эти линии. Совпало всё — и фасон, и цвет.

— Примерь! Тебе пойдёт, — предложила продавщица с обветренным лицом.

— Слишком открытые плечи! — отец придирчиво оглядел дочку.

— Тата[12], но это же на праздник! Он один раз в жизни бывает. — Она обратилась к Михею Михеевичу на поморский манер, что делала лишь в особых случаях.

— Что люди скажут! Соблазн, дочка! — обречённо выдохнул отец.

«Люди по городам разъехались. Из единоверцев они Таракановке одни остались».

Все следующие наряды были, на взгляд Михея Михеевича, ещё менее целомудренны.

— Может, попросим сшить на заказ кого-нибудь из деревенских портних?

— Ну, уж нет, тата! — воспротивилась Светлана-Соломия. — Лучше уж я вовсе не пойду на выпускной вечер!

— Как можно, Соломия? У тебя же золотая медаль!

Но дочь стояла на своём — и Михей Беспоповцев сдался:-Будь по-твоему! Я всегда доверял тебе, дочка. Ты последняя женщина в нашем роду!

А когда плыли на теплоходе домой отец возьми — да и признайся:

— Я, Соломка, не из-за твоей золотой медали на попятную пошёл.

— Почему, тата?

— Ты на меня глазами бабки Евстолии глянула. Они у неё были как ягода — голубень. А в гневе темнели, как черника.

… Приготовив всё необходимое для бани правнучка Евстолии отправилась на поветь — самое просторное помещение поморского жилища. Старшее поколение проводило здесь тайные молитвенные собрания. А у соседей в таких поветях собиралась на посиделки молодёжь. Здесь и хороводы водили… А когда играли свадьбы, телега с женихом въезжала прямо со двора.

Светлана-Соломия взяла в охапку кипу районной газеты, которую в Таракановке выписывали и читали в каждой избе. Это на растопку. Надо пирогов с черникой испечь — брата побаловать. Присев на детский стульчик, сделанный руками деда, им же разукрашенный, девушка принялась складывать газетные номера в стопочки. Её взгляд скользил по заголовкам. «Укладка асфальта до Таракановки вновь остановлена», «Новая порода коз из Норвегии», «Начало навигации». «Внимание — розыск». Девушка скользнула по первому абзацу: «12 августа прошлого года пропала Бондалетова Апполинария Петровна…»

Задвинутое на задворки памяти лето накрыло с головой. Вдруг припомнилось, как шокировало жиличку отсутствие ванны и душа. Как привыкала к бане, а позже приспособила её для обливаний, на которых настаивал отец в качестве «лекарства от нервов и глупостей». Париться она тоже полюбила, поверив, что это способствует очищению кожи. В общем, барышня была ленива, но не безнадёжна. Особенно когда дело касалось мужчин. Возьмёт красный зонтик с белыми бабочками — и айда на Монастырку своего немца выглядывать. «Девка моцион совершает! — судачили таракановцы при виде белых бабочек. — Видать, для хорошего цвету лица!» Квартирантка с этих прогулок в добром расположении духа являлась. Вот что вольный воздух с горожанами делает! Или любовь?

Девушка тряхнула головой, словно сбрасывая непрошенные мысли.

«Хватит прохлаждаться! Пора за работу».

Но в столовой её уже поджидали.

— С приездом, Светлана Михеевна! — Участковый поднялся с табуретки. — Я не задержу. Суббота… — Хозяйка сухо кивнула. «Ох, не ко времени визит».

Сан Саныч, меж тем, снова присел, подавая тем самым пример девушке. Та присела на кончик венского стула. Руки сложила на коленях. Совсем по-бабски. «А вот пальчики-то уж не те. Не деревенские. Ухоженные.»

— У меня к тебе, Света, один вопрос.

— Слушаю вас, Сан Саныч.

— Когда ты в последний раз пещерную решётку запирала?

Светлана-Соломия надломила дуги бровей.

— Трудно сказать. Вы и сами знаете, что лестница там ненадёжная. Поэтому… мы всё больше другим ходом пользовались.

— Каким это?

— Тот, что ведёт из молитвенного дома.

— Но постарайся припомнить. Это важно.

Девушка нетерпеливо покачала головой. Из-под косынки выбилась прядь. Рука поспешила вернуть её на место.

— У тебя ведь имеется ключ от решётки?

— Да валяется где-то…

«Валяется? Что-то, девушка, на тебя не похоже!» — пришло на ум полицейскому. Но настаивать старый служака не стал. Всё-таки суббота. Банный день. А потому потянулся за форменной фуражкой. И тут распахнулась дверь…и в проёме нарисовалась круглая рожица девочки-беды. Из-за её плеча выглядывала белобрысая макушка.

«Эка вымахали оба!» — восхитился Колдомасов, давая дорогу молодым. Однако те замешкались.

— Чего растерялись? — пробурчал участковый вполне себе добродушно. — Проходи парочка — баран да ярочка!

— Никакие мы вам не ярочки! — огрызнулась Анка и прошмыгнула внутрь. Васёк поскрёб изгиб локтя.

«А парнишка нервничает».

— Ну вот все в сборе! — с довольным видом констатировал Сан Саныч. — Кроме москвички…

Воцарилась тишина.

Как и следовало ожидать, нарушила её девочка-беда:

— Немца нет.

— Верно, — констатировал участковый с напускным равнодушием и положил фуражку на прежнее место — валик оттоманки. — Но отсутствие иностранца не может быть препятствием…

— Для чего? — сухо осведомилась Светлана-Соломия.

— Для того, чтобы сказать правду.

— Какую ещё правду? — нахохлился Васёк.

— В августе прошлого года пропала гражданка Бондалетова Апполинария Петровна, проживавшая до того по этому адресу.

— Мы всё сказали тогда…ну, когда нас в прошлом году спрашивали! — выпалила Анка и принялась теребить красный шнурок на запястье.

— Всё-всё? — усмехнулся участковый.

— Вы не имеете права меня допрашивать! — пошла в наступление девочка-беда. — Я несовершеннолетняя.

— Грамотные стали. — Не без горечи констатировал участковый и потянулся за фуражкой, а у порога аккуратно опустил её на свою голову гнома.

— Эх, молод-ы-ы-е…

ВНЕ ЗОНЫ ДОСТУПА

Когда минувшим летом настоятель поднялся со смертного ложа, брат Савва воздал Богу хвалу и направился прямиком к болящему. То, что отец Авель чуть было не опередил его, вызвало у него досаду, сменившуюся опасением: «А вдруг и правда обскачет».

С той поры недавние оппоненты зачастую чаёвничают вместе.

— Когда ты, отец Савва, вставишь зубы? — в очередной раз задаёт вопрос отец Авель. — Лето на дворе. В город путь открыт.

— Мне скоро на постоянное место жительства. В небесные обители! А ты: «зубы, зубы».

Эту отговорку отец Савва твердит уже полвека. Впрочем, для монастырских творога и сметаны, да свежеиспечённого каравая резцов и не требуется.

— Народ толкует, что ты, отец Авель, вознамерился двести тысяч заполучить! — сменил тему посетитель.

Бывший настоятель поставил поднятую было чашку на столешницу.

— Бабьи сплетни собираешь?

— Чья бы корова мычала, а твоя, брат Авель, молчала! — вспыхивает отец Савва.

Мирное чаепитие грозит вылиться в очередное противостояние, но бывшему настоятелю удаётся совладать с чувствами.

— Я никогда не жадовал на деньги! — говорит он нарочито тихим голосом. — Кажется, так в Таракановке выражаются.

— Нет, брат Авель, не жадовал. Но и не чурался.

— Я хочу добраться до правды…

— Ты что же органам правопорядка не доверяешь? Убийца обнаружен и изобличён.

— Есть у меня, отец Савва, кое-какие вопросы. И первый — где тело?

— А сам-то эту сгинувшую отроковицу видел?

— Девушка участвовала в подготовке сборника «Тихая моя родина» и даже посещала храм. А что касается вознаграждения, нашей обители оно будет нелишним. Потому как засуха! Кормов не будет — коровок под нож.

— Бог милостив! — осеняет себя крестным знамением отец Савва.

Бывший настоятель неловко подцепляет ручку чашки и со стуком возвращает на блюдце.

— Это не сторонний человек, не чужак. Согласен, отец Авель?

Тот задумывается, перебирая в уме имена. Ох, не хочется ему облекать свои подозрения в слова. За него это делает собеседник:

— Перво-наперво, её хозяева. Но они на теплоход не садились. А вот твой гость…

— Эрик? Но у него-то какая причина?

— У коллекционера — душа страстная. Ты сам говорил.

— Ещё кто?

— Лариса Кудреватая.

— А она здесь каким боком?

— А то, что умом пошатнулась…

— Список подозреваемых исчерпан?

— И твой Юрочка.

— Что ты хочешь сказать?

— Келейник частенько у дома Беспоповцевых отирался.

— Так можно всех под подозрение взять. Включая местную юродивую. Как её там..?

— А почему бы нет? Маринка была вхожа в дом.

— Да ты, отец Савва, страшный человек.

— Невиновности не существует. Есть лишь разная мера ответственности. Это я тебе как бывший зэк говорю.

Оппонент лишь развёл руки в стороны.

Пропустив ещё один глоток целебного напитка, отец Савва поинтересовался:

— Знаешь ли ты, отец Авель, старушку по имени Тася Пирнепесова?

— Та, которая Махонька?

— Она самая.

— И что эта самая Махонька тебе поведала? Ты ведь об этом..?

— Старица прошлым летом ко мне за советом приходила. — Отец Савва опять промочил горло. — Она ведь тем же рейсом отправилась. В Двинск, к родичам. Как раз праправнук родился. И повезла баба Тася подарочек — своё знаменитое вино из одуванчиков.

— Из чего?

— Из жёлтых таких цветочков. Они в изобилии произрастают в нашей местности.

— Это мне известно. Только не знал, что из него самогонку гонют! — не удержался от иронической интонации бывший настоятель. Но его собеседник сделал вид, что тугоух.

— По словам Таси, отроковица выглядела неважнецки. Старица решила, что от холода. Она девчонку в каюту зазвала. Ей правнуки такой комфорт обеспечивают. Всё-таки восемьдесят с гаком. Хочется кости понежить.

— А заодно и самогоночки дерябнуть? — подпустил шпильку отец Авель.

— Для сугреву! — здесь круглое налитое личико отца Саввы мгновенно обабилось, а из всех складочек его полезла Махонька.

«Тебе бы пародистом в миру быть!» — подумал сотрапезник, в который раз поражаясь способностям брата во Христе преображаться. А тот продолжил:

— Она и отроковице предложила согреться.

— Много налила?

— С напёрсток.

— А в чём загвоздка-то вышла?

— Отроковица задремала.

— Хочешь сказать, отключилась?

— Если тебе, отец Авель, больше по нраву такое выражение…

— А потом?

— В Двинске бабулька теплоход покинула.

— А когда узнала про исчезновение москвички, обратилась к тебе. И что ты посоветовал?

— Сообщить куда надо.

— Я могу поговорить с этой… Махонькой?

— Увы, она, выражаясь современным языком, вне зоны доступа.

— Что ты хочешь сказать?

— Опочила старица.

— Царствие ей небесное! — отцы перекрестились. После чего Савва продолжил:

— А теперь давай вернёмся к тому, кто сидит сейчас в тюрьме. Кажись, Потапычем зовут. Рассудил я так насчёт его: он ограбить вознамерился. Увидел захмелевшую девушку, и дурная воровская кровь взыграла.

— Ты, брат Савва, хочешь сказать, что жертва ограбления свалилась за борт?

— Именно так, брат Авель! Бедняга — упокой, господь её душу! — попала под вращающиеся лопасти винта. У нас нечто подобное случилось на острове Чайка. В 90-ые годы его облюбовали горожане. Капитан для предотвращения сноса судна решил выровнять правый борт и запустил левый двигатель. Рядом проплывала женщина. Ну и угодила под винт. К ней, как и к тебе, санитарную авиацию вызывали.

— Спасли?

— Скончалась.

И СНОВА БЕЙСБОЛКА

Редакторша смотрела на посетителя с вежливым недоумением:

— Ценная информация?

— Я полагаю, что любые сведения в этом случае имеют значение.

— Так-то оно так! — согласилась редакторша. — Но человек, оплативший публикацию интересующего вас объявления, настоятельно просил… Простите, за выражение, фильтровать источники этих самых сведений.

«В этом вы преуспели».

— Мы знаем вас, отец Авель, много лет, а потому…

— У вас нет оснований сомневаться в моей порядочности, — закончил за даму иеромонах.

Редакторша полистала в блокноте. Затем вырвала листочек из откидного календаря и написала ряд цифр.

— Контактный телефон.

— Благодарю.

Верный спутник, всё время стоявший позади, сделал шаг к отцу Авелю, и через мгновение стариковское тело зависло в воздухе, затем прочертило полуокружность и устремилось к выходу. Редакторша, не удержавшись, приблизилась к окну. Её снедало любопытство: к чему парализованному человеку понадобилась эти сведения?

А ведь она помнила его ещё молодым. По крайней мере, не таким седым и на собственных ногах. Он пришёл в редакцию, чтобы опубликовать поздравление с Рождеством. Боже, сколько лет миновало! Газета их дышала на ладан. Пришлось сократить всех корреспондентов, а самой месяцами работать за бесплатно.

Редакторша вернулась за свой стол, затем полистала подшивку и нашла объявление со снимком пропавшей девушки. Увы, печать не самого высокого качества. Женщина долго изучала портрет. Да, безусловно, это та пассажирка. Только без бейсболки. А на той попутчице она имелась. И понравилась внучке.

— Она реперская! Я хочу такую же!

— Купим в Архангельске!

Чтобы лучше уяснить отличия обычного головного убора от реперского, бабушка по прибытии в Архангельск будет вытягивать шею, пытаясь получше разглядеть образец. Но вот только нужной бейсболки среди сходивших по трапу земляков уже не будет.

— Я отлучусь на минутку! — бросает редакторша девушке из отдела рекламы и устремляется следом за инвалидной коляской.

ЗВОНОК В МОСКВУ

Сразу по возвращении в Таракановку они двинули на почту, где сотрудница любезно набрала для них полученный в редакции номер. Ответил мелодичный женский голос. Отец Авель, неловко захватив трубку, представился.

— Чем обязана? — прозвучало вежливо, но холодно.

— Простите, с кем имею честь беседовать? — в тон ему спросил монах.

— Меня зовут Элла.

— А по батюшке?

— Просто Элла.

— Простите, а кем вы доводитесь Апполинарии Бондалетовой?

— А что, собственно, вы хотите?

— Я бы хотел переговорить с вами по её поводу.

— Слушаю вас! — Голос несколько потеплел. — Я супруга её отца.

— В таком случае, может, лучше…

— Нет, не лучше! — отрезала трубка. — Пётр Михайлович занят.

Хорошо, — последовал смиренный ответ. — В прошлом году девушка приняла участие в нашем проекте, посвящённом З00-летию со дня основания Таракановки. Ваша родственница участвовала в сборе краеведческих материалов. В этом году вышел сборник, где она значится как один из авторов.

— Неожиданный поворот.

— Мне как организатору хотелось, чтобы издание имелось и у вас.

— Да, конечно. Нам будет приятно получить его.

— Я готов переслать по почте.

— Что ж записывайте адрес…

Отсутствовала как бумага, так и ручка. Но на том конце об этом не догадались.

— Благодарю вас, Элла.

— Это я вас должна благодарить, отец… — последовала заминка.

— Авель, — с готовностью подсказал монах.

— У вас есть ещё вопросы? — в голосе ощущалось нетерпение.

— Вы не ошибаетесь, Элла. Я получил информацию, которая вас может заинтересовать.

— Я вся внимание!

— На судне ваша дочь пила алкоголь — что-то типа самогонки…

— Самогонка? Кошмар!

— Скажите, как у вашей падчерицы складывались отношения с алкоголем?

— Вы полагаете, что Апполинария напилась и упала за борт?

— Это лишь гипотеза.

— Сомневаюсь, отец…простите…

— Авель, — с готовностью подсказывает монах.

— Алкоголь действовал на неё как снотворное! — отчеканили в трубке. — Апполинария практически никогда не употребляла его. Даже в Новый год. Для такого случая приобреталось безалкогольное «Шампанское».

ШОПИНГ ОТЦА АВЕЛЯ

Бабушка девочки-беды скроена по расхожему в России лекалу: мощные покатые плечи, налитая грудь и никакого намёка на талию. И лишь имя — Муза (на Севере исстари обожают иноземные имена) прибавляет толику женственности.

Муза Зосимовна — на своём обычном месте — в разборной палатке под номером 1, сохранявшимся за ней с незапамятных времён. Вне всякого сомнения, она здесь монополист. Палкина специализируется на одежде, при чём не абы какой, а «для людей»: майки-алкоголички, немаркие фланелевые халаты, ночнушки(те, что не стреляют электричеством), панталоны с начёсом и даже настоящие хлопчатобумажные чулки!

Ни один посетитель торговых рядов не обойдён Музиным вниманием. «Чего желаете?» — фраза так и порхает в воздухе.

Оглядев товар, посетитель в инвалидной коляске останавливается на «семейниках». Единственное сомнение — размер. На ярлыке значится солидная цифра, но на вид…

— Маломерки! — признаёт продавец и решает не рисковать в столь деликатном вопросе: — Вы, батюшка, дома примерьте!

И батюшка покатил «домой». Правда, примерять не стал. И так видно: трусы маловаты. А потому, выждав некоторое время, вернулся на торжище. Покопавшись в тюках, Муза Зосимовна вытащила размер побольше. Покупатель рассыпался в благодарностях и покатил назад. Всё повторилось. Не примерив обновку, он вернулся к палатке № 1. При виде инвалидной коляски Палкина не потеряла ни присутствия духа, ни лица. Она принялась снова копаться в тюках. И на свет Божий появляются очередные «семейники».

— Благодарю вас за терпение! — рокочет отец Авель, принимая товар.

— Да уж… — продавщица смахивает капельку пота.

— Жарко! — покупатель извлекает из сумки бутылочку с монастырским квасом. — Позвольте угостить вас, Муза Зосимовна!

— Ой, что вы! — засмущалась женщина. Но отец Авель уже разливал пенящуюся жидкость по одноразовым стаканчикам.

Напиток пришёлся Музе Зосимовне по вкусу. Она выпила его залпом.

— Тяжёлая у вас работа! И в жару, и в дождь вы за прилавком.

— И то правда! Но самое муторное — дорога… Особенно обратная.

— А ещё прошлое лето выдалось…не приведи Господи!

— Дождевики! Из Санкт-Петербурга. Ими торговала. Вот они и выручили.

Здесь следует заметить, что закупленные в городе на Неве резиновые сапоги тоже шли в то памятное лето на расхват, и Палкины получили хороший навар. Но о нём Муза Зосимовна скромно умолчала.

Отец Авель почувствовал, что пора закругляться. Но он ещё не подобрался к главной теме. Тут его взгляд упал на газету, которую женщина, видимо, пролистывала от скуки.

— О, вы тоже читали про пропавшую девочку!

— Да уж!

— И что скажете?

Здесь до Музы Зосимовны, видимо, доходит, что покупатель не так прост, как кажется. И его словоохотливость имеет какую-то цель.

— А ничего не скажу. Я её не видела. — Тон торговки становится холоднее: она ощутила угрозу.

— Муза Зосимовна, я понимаю, что этот разговор вам неприятен. Но я ни в чём не обвиняю вашу Аню.

— А при чём тут моя Анка? Она у меня всё время на виду была. А вот ваш Юрочка…

— Что? — опешил отец Авель.

— Шастал по всему теплоходу!

— Вот как?

— Вот те крест!

Отец Авель, перекрестившись вслед за женщиной, со смиренным видом продолжил:

— Ну если вы всё знаете про Юрочку, то вам должно быть известно, что он тоже видел Анну.

Муза Зосимовна стала без надобности перекладывать выставленный товар. А отец Авель с горечью констатировал: «Всяк человек — ложь, и мы — тож…Господи, прости моё криводушие».

— И что из того? Могла она по нужде отлучиться?

— Он видел её неподалёку от москвички.

«Господи, прости!»

— Это запрещено?

— Ваша девочка ревновала москвичку.

— И..?

— Ревность — чувство повышенной горючести, — отец Авель старался не утратить кроткости. После инсульта это удавалось напряжением всех сил.

— Они только побалакали немного.

— А москвичка?

— Гоготала ей в лицо. Как малохольная. — Последнее слово торговка выплюнула, словно брызнула ядовитой слюной.

— Бабуля, привет! — прямо по курсу нарисовалась крепкая деваха, которой можно было дать и 15 и все 35.

«Скороспелка».-определил для себя отец Авель. А бабуля, смахнув моментом сердитое выражение лица, зачастила:

— Аночка, тут батюшка интересуется той москвичкой.

Ответное пожатие плеч:

— А я тут при чём?

— Вы, Анна Семёновна, разговаривали с пропавшей девушкой на теплоходе, верно? — с предельной вежливостью вступает в разговор отец Авель, но «Анна Семёновна» на это не купишь:

— И что с того?

— О чём велась беседа?

— Вы прям как мент допрашиваЕте! — хмыкнула девчонка. На что бабушка ткнула её в круглый бочок:-Говори, а то нас в смертоубийстве тут подозревают.

— Чег-о-о? — воззрилась на монаха Анка. — Да мы с ней и минутки не разговаривали. Я ей такая говорю: «Чего чужих пацанов заманиваешь типа своим шлемом?» А она давай ржать. Ну я и стукнула её по балде!

— Ты ударила её?

— Да не била я её, а только постучала… по её шлему. А он у неё мягкий — типа кожаный. — При этих словах облизывает губы. Этот промельк розового языка, придавший девушке сходство с рептилией, кладёт конец беседе.

Отец Авель отправляется восвояси. Чтобы привести мысли в порядок, он решает проехаться до реки.

Укромное место обнаруживается за берёзовой рощицей, чья листва отливает золотом и служит естественной ширмой. Впереди идёт под уклон лужайка, усыпанная отцветшими одуванчиками. Далее обрыв. Тишину нарушают лишь горластые чайки.

— Итак, пропавшая девушка сменила бейсболку на шлем. Получается, выяснение отношений с Палкиной случилось уже ближе к концу пути. А если, это девочка — беда…?

Одна из версий, но не единственная.

Мысли отца Авеля обращаются к Юрочке. Как получилось, что он, настоятель, пребывал в неведении насчёт его отлучки из монастыря? Впрочем, в ту пору Юрочка был по большей части предоставлен самому себе. Юноша соскучился по родной душе и, воспользовавшись удобным случаем, отбыл в Архангельск, где проживает его сестра.

«Отец Авель! Мой брат не псих. Он добрый. А в дурке он пропадёт!

— Это не сумасшедший дом, деточка! Это психо-неврологический диспансер.

— Батюшка, миленький, Юрочка любит Господа!

— Ну так тому и быть! Пусть остаётся. Но с испытательным сроком».

Испытательный срок растянется на годы. Всякое бывало за это время, но серьёзного повода…А если он проморгал волка в овечьей шкуре и… страшно сказать ещё кого.

Прямо под черепом зашевелились острые иголки.

«Вам, отец Авель, надо вести спокойный образ жизни, иначе второй инсульт неминуем!» слышит он голос фельдшерицы, но отмахивается от него.

Много лет назад он укрылся за монастырскими стенами в надежде, что будет в безопасности. Внешний мир не мог проникнуть сюда, чтобы причинить скорбь душе. Но и душа не могла выйти наружу. Безопасность и спасение души. Не исключают ли они друг друга?

Сколько миновало времени, он не осознавал, а очнулся от того, что ветерок коснулся его затылка. А потом его тряхнуло. Что это? Он беспомощно огляделся. Коляска катилась вниз. Видимо, он забыл поставить на тормоз. Или локтем нечаянно коснулся не того рычага. Или кто-то… думать над этим некогда. Коляска устремляется к обрыву. А седок, словно загипнотизированный, смотрит на приближавшуюся кромку зелёного дёрна. Он напрочь забыл правила эксплуатации.

Начал сбываться его давний сон. Будто он идёт ко дну. Уже слышно, как вода булькает в пищеводе, как приближается песчаное дно, на котором лежит потонувшее склизкое бревно. Очень скоро он уподобится ему. А затем всплывёт. Лицом вниз. Нет! Он изо всех сил отталкивается от дна. К свету!

Отец Авель дёргается, пятясь выскочить из кресла. Но ступни намертво приросли к подножке.

Уже видна водная гладь. Всё! Конец!

Падение с такой высоты не оставляет шансов. Только бы скорее наступило благословенное беспамятство! И тут множество иголок пронзило его ступни. Нестерпимый зуд. Конфуз: перед смертью зачесались пятки! И он изо всех сил напрягает их. Потом ещё. На это шарканье отозвались мышцы голени. Потом импульс дошёл до бёдер. И он рванул вперёд, прикрыв голову ладонями. Словно это могло спасти.

Тяжёлая коляска на всём ходу прошлась по подарку Эрика — адидасовским кроссовкам. Преодолев это последнее препятствие, докатилась до кромки. И рухнула вниз.

…Между пальцами набилась земля. Тот самый прах, из которого Господь сотворил Адама. Из тех же элементов состоит и тело отца Авеля. И всё идёт к тому, что оно вот-вот вернётся к первооснове.

Он делает над собой усилие и приподнимает голову. Тёмная фигура возвышается на том месте, где до того стояла коляска. Кто это?

Отец Авель из последних сил переворачивается — зависшая в небе луна напоминает лампу в отделении реанимаци

СОЛОМКА — В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Светлана-Соломия мечется по постели, как в лихорадке. Надо спуститься в кухню и утолить жажду, но нет сил. Она находит глазами циферблат настенных часов. Кажется, что благодаря работе этого механизма время и движется вперёд.

…Что-то не так в доме. Девушка заставляет себя встать и выглянуть в коридор. Что-то неуловимое мелькает в воздухе. Какая-то тень тени! На цыпочках она крадётся к соседней двери и дёргает за ручку. Дверь не поддаётся. Иначе и быть не может. Она никогда не забывает запереть библиотеку. К тому же окно зарешечено. Но вот только сундук пуст. Книги теперь в Москве, у отца. Кроме красного марокена. Он продан. Впрочем, не велика потеря.

Какая сонная, душная тишина! Чтобы глотнуть свежего воздуха, она выходит на крылечко. А потом ноги сами несут её за ворота.

Послезакатные часы в Таракановке по-настоящему немые. Оркестры цикад здесь не гастролируют, а деревянный настил улочек, подобно ковру, гасит шаги.

Вот и монастырь. Теперь его территория окруженакирпичной стеной. Монастырские владения обширны. Деревянная церковь Николая Чудотворца с келарской и каменный Покровский храм. А ещё часовня, с которой сорвался Ванька Кудреватый. Настоятельские и братские кельи, хлебопекарня, погреба, сарай и много ещё чего.

Из перламутрового воздуха выплывают Святые ворота, увенчанные крестом. Светлана-Соломия минует последнюю постройку — молочную лавку, где продаётся творог, пользующийся у приезжих большим спросом. Мостки сменяет дорожка, которая теряется в разлапистом мрачном ельнике — надёжном укрытии от любопытных взглядов. Спустя полчаса полуночница выходит к болоту. Здесь ей знакома каждая тропка. Вдали вырисовывается суша, где под сенью лиственниц скрывается дом.

Светлана-Соломия отпирает калитку — ржавые петли заводят унылую мелодию. Двор зарос крапивой — спутницей всякого запустения. Заворчали под ногами потревоженные ступени. Из сумеречных внутренностей пахнуло затхлостью. Девушка зажигает свечу. Жидкий желтоватый свет заливает пространство. Со всех сторон устремляются на неё взгляды. Глядят из выточенных худобой глазниц очи. Берут в кольцо знакомые с детства лики. Во-первых, Иисус. Правда, у старообрядцев имя Божьего сына писали с одной «и» — Исус. Вот икона с девой Марией. С ней у Соломки связан первый и последний богословский вопрос к деду. «Почему Марию называют Богородицей? Ведь Единый Бог — нерождёный и несотворённый. Выходит, Христос — ещё один Бог? Какой по счёту?» — «Не твоего ума дело, Соломия!» — отрезал дед Михей.

Лавки вдоль стен — тёмные от времени и влажности. Соломка(здесь, в молитвенном доме, девушка чувствует себя именно ею) присаживается— в том месте, где сидела когда-то с отцом и матерью. Что бы она сказала им, окажись они рядом? Пожаловалась на свою жизнь? — «Уныние-грех, дочка!»

… Кто-то тяжело поднимается по ступенькам крыльца. Она не заперла дверь! Как пронзительно вскрикнули заржавевшие петли! Незнакомец вступает в сени. У его обуви металлические набойки. Наверное, такие были у солдат, которые ворвались в старообрядческий скит и сожгли его.

Из помещения, где проходили богослужения, два выхода. Когда-то отец показал запасной, секретный.

…Она устремилась по узкому выложенному кирпичом коридорчику. Отец говорил, что он ведёт к крутояру. Но кажется, визитёр тоже осведомлён о подземелье. Он продолжает преследование, чеканя шаг, как на параде. Соломия движется в темноте, вытянув руки. Свечи! Она про них забыла!

Из-за спёртого воздуха лоб покрывается испариной. Ещё десяток шагов и…ладони упираются в стену. Пальцы лихорадочно скользят по шершавой поверхности. Соломия нащупала какую-то выпуклость. — И зажмурилась! Под потолком замигала лампочка. Похоже на боковое помещении подземного хода, где в стародавние времена хранили наиболее ценные иконы и книги. Сейчас он пуст. Но откуда здесь электричество?

А шаги тем временем приближаются. Надо вернуться в туннель! Однако в памяти всплывают отцовские слова: «Лаз в лесу засыпали …» Получается, она в западне! Преодолевая изнеможение, девушка осеняет себя крестным знамением.

— Господи, помоги! — взывает она в Отцу Небесному. Но Он медлит.

В этот момент из темноты появляется Оно. Его голова упрятана в капюшон. Как ни напрягает Соломия зрение, лица не разглядеть. Вместо него — чёрный провал. Расстояние между ними сокращается.

И тут с её телом происходит невероятное: оно начинает вибрировать от наполняющей его силы. Невиданная энергия отрывает ступни от пола, а руки инстинктивно прижимаются к бокам.

«Как у того памятника первому космонавту, который она видела в Москве!»

Медленно, очень медленно начинается движение вверх. Вот так — в клубах дыма устремлялись к небу её единоверцы.

Она огибает свисающую на проводе жёлтую лампочку. Оно пытается схватить её за ноги. Но «вознесение» уже не остановить. И тут она замечает выложенный кирпичами, закруглённый потолок. Ещё несколько мгновений — и её голова… Девушка зажмуривается.

…Её темя пробивает препятствие. Воздушные струи осушают потное лицо. Полёт продолжается.

РИМСКАЯ СТОПА

— А отец Авель, видать, опять слёг! — народная сходка перед «Триадой» разворачивает шеи в сторону фельдшерицы, за которой вышагивает послушник со штативом для капельницы.

— Упал с обрыва. Тормоза у перевозки отказали.

— Вот тебе и хвалёное германское качество!

— Говорят, что если бы поблизости не оказался их криворотый монашек, чем бы дело обернулось…

— Да он и не монах вовсе, а послушник!

Фельшерица и Юрочка огибают торговые палатки и скрываются из виду, а таракановцы продолжают обсуждать происшествие. Тем временем его виновник откидывает одеяло и осматривает гематомы на ногах.

Истинное ли чудо было ему явлено? Почему спасение не трансформировалось в исцеление?

Фельдшерица вступает в его владения, даже не потрудившись постучаться и не прикрыв голову платком. Впрочем, что взять с атеистки!

Юрочка устанавливает штатив у кровати. Фельдшерица закрепляет на нём склянку с лекарством. С веной получается не с первого раза. Стареет Эмилия. Рука уже не та.

— А ты, Эмми, веришь в чудеса?

— Я Миля, — строго замечает фельдшерица. — А что касается чудес…Нет, не верю.

— Расскажи о себе.

— А нечего рассказывать. Всё как у всех.

— Про молодость расскажи.

— Начинала в ту пору, когда больных на лошадях транспортировали, — сдаётся медичка. — А родом с Лешуконья. И девичья фамилия — Лешукова.

— Ох, люблю про здешние края слушать!

Эмилия присаживается рядом с ложем больного, над которым этакой Пизанской башней возвышается Юрочка.

— Возвращалась я как-то от родителей. Мороз за нос и щёки щиплет — заснуть не даёт. Звёзды мне подмигивают — все на своих местах. Конёк сноровисто бежит. А на душе темно, скучно! Как перед бедой. Когда лесом ехала — глаза звериные в чащобе запосверкивали. А чуть погодя…Гляжу — что-то серое, клокастое. К Орлику сбоку подбирается, ухватить его за брюхо старается. Да не один, а с сородичами! Орлик мой почуял погибель свою, да как захрапит бедолага! А меня в санях будто парализовало. Гляжу только, как наст в лунном свете переливается, а ни ногой, ни рукой… А волки не отстают. Один прямо пастью в сани целится. Того и гляди ко мне в полость медвежью вскочит! И тут опамятовалась я! Стала по саням шарить. И обнаружила спасение своё! А знаете, что это было?

— Руж-о-о! — предположил Юрочка.

— Не отгадал!

— Дубинка? — вступил в игру пациент.

— Верёвка…

— А что с ней делать?

— Бросить в серую морду! Так меня дед-охотник учил.

— И всё-ё-ё? — хором протянули мужчины. А рассказчица продолжила:-Волк опешил сначала. А потом уставился на вьющийся конец. Как зачарованный. За ним и остальные. Про меня с Орликом будто забыли. Но главное, силы стали терять. А тут уж огоньки показались.

— А вы — смелая! — не сдерживает восхищения отец Авель.

— Бедовая! — поправляет Эмилия Сергеевна.

Келейник устраивается в изножье больного и принимается за свой чурбачок. Больному отчётливо виден профиль резчика. С той стороны, которая не обезображена. Сколько же лет Юрочке на самом деле? Тридцать с лишком? Больше? Похоже, время перекатывается через Юрочкину голову и уносится вперёд. Не оставляя печатей.

— Покажи поделку, новоявленный Эрьзя! — велит больной. Келейник нехотя откладывает инструмент.

— Юрочка, ты неверно изобразил ступни! — заявляет бывший настоятель, осмотрев человечка. — Второй пальчик никак не меньше третьего. Пальцы человека — это… как дети в шеренге на уроке физкультуры. Строятся по росту. У тебя что? Ножик соскочил и срезал лишку?

— Не-е-е! Юлоцка знат!

— Да ничего ты не знаешь! — вспылил больной. — Эмми спроси!

— Меня зовут Эмилия!

Фельдшерица тоже уставилась на чурбачок. Но претензии её другого свойства.

— Юрочка! Человек рождается вперёд головой. А разве не то же с… Почему ты начал работу с ног?

— Не-е-е-е! Юлоцка знат!

Эмилия, чтобы размять ноги, отходит к узкому, как бойница, окну.

— По большому счёту вы правы, отец Авель. В анатомической норме высота пальцев от большого к мизинцу идёт по нисходящей. Но временами природа нарушает свои правила. Случается, что второй палец по размеру уступает третьему. Называется «римская стопа». У нас в Таракановке есть семья, где…

— Кто такие?

— А вот это медицинская тайна! — Судя по тону, Эмилия намеревается держать свой роток на запоре.

А тем временем Юрочкина работа вот-вот обретёт половую принадлежность.

— Кто этот человек? — интересуется наблюдающий за процессом больной.

Автор поднимает голову — уголки рта принимают симметричное положение.

— С «Помольской звезды-ы-ы»!

ГЛАВНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ НАРУШАЕТ МОЛЧАНИЕ

В редакции «Двинской правды» перерыв на чаепитие соблюдался и при форс-мажорных обстоятельствах. Но не для сотрудницы рекламного отдела-кормилицы всего коллектива. Девушка поставила чашку на блюдце и двинулась из чайной — специального помещения отведённого для отдыха — в свой кабинет, дверь в которую предусмотрительно держали нараспашку. Зазвенел телефон. Голос был женский и какой-то запыхающийся:

— Здрасьте! Это из Двинска беспокоят.

— Слушаю.

— Сымите это объявление!

— Какое именно?

— Про пропавшую москвичку.

И по какому праву вы..?

— Мы ногу её нашли!

Сотрудница сочла за благо присесть в офисное кресло, но едва не промахнулась, ударившись о подлокотник ягодицей. А телефонная трубка продолжала верещать:

— Это из древесного цеха говорят.

— Но послушайте…

— Вознаграждение нам не нужно! — Здесь трубку, по всему видать, перехватили, потому что в разговор вступил голос низкого тембра, скорее всего мужской. — Дело это тёмное. А светиться мы не желаем.

— Но погодите…

— Пи-пи-пи… — жалобно отозвалась трубка.

ПОЧЕМУ СОВРАЛ ВАСЁК?

А ведь библейский Бог тоже эволюционирует. Подобно своему творению-человеку. На первых страницах Писания это довольно примитивный дух, гневающийся на людской род по пустякам. Затем мрачный диктатор, истребляющий целые народы. И наконец милосердный Отец, посылающий в мир Христа. Господи, прости мя, грешного! Прав отец Савва. Я еретик.

Его мысли прерывает приход Эмилии, которая с порога объявляет:

— Последняя капельница. Больше к вам не приду!

— Мне будет вас не хватать, Эмми!

— Опять вы за своё! Эмилия я!

— Я не забыл. Но Эмми тоже неплохо звучит.

Больному виден сухощавый профиль медички. Время от времени по нему пробегает тень не то тревоги, не то сомнения.

«Переживает, что теряет сноровку!»

— Эмилия! У меня стариковские вены. В них трудно попасть.

— Дело не в них, а во мне!

Больной намеревается сообщить, что понимает её как никто, но вместо этого спрашивает:

— А что нового в подлунном мире?

— Да ничего хорошего!

Судя по всему фельдшерица сильно «не в духах», как выражаются в Таракановке. Отец Авель предпочёл бы оставить этот факт без внимания: пожелает-сама поведает.

Сказалось ли действие заключительной капельницы или дело в чём-то другом, но в тот же день больной вышел на солнышко.

Подарок Эппельбаумов тоже оказался на высоте, и селяне вновь уверовали в немецкое качество.

Сразу за воротами мелькнула знакомая красная панама. На этот раз в обществе какой-то дородной дамы в кардигане.

— Неужто не признали! — завибрировал в воздухе девичий голос. — Это ж мамка моя!

— Лариса? — отец Авель с изумлением вглядывался в отечное лицо. — Как ты поправилась, однако… во всех смыслах.

— От хорошей жизни, батюшка, раздобрела! — усмехается Лариса. — На всём готовеньком жила. Чего ж не поправиться?

— Ну и славно! — улыбается в ответ отец Авель и разворачивается к Марине-Хэппи. — А где же, деточка, твой котик…этот… как его?

— Гулёна! — приходит на помощь старику девушка. — Кот по своим делам отправился. На то он и Гулёна.

— А помнишь, ты как-то упомянула, что он и умный вдобавок. Дорогу домой сам находит.

— А как же? — всплеснула руками Маринка-Хэппи. — Он ведь, бедолага, и по суху и по воде ко мне добирался.

— А как же так, деточка, получилось?

— Гулёну моего прежде по-другому звали. Сейчас уже не упомню как. Этого кота Светлана Михеевна своей жиличке подарила. А он, видно, заскучал и решил вернуться к мамке своей. Её Мурёнкой кличут. Её Анфисе Павловне на жительство определили, пока хозяева в Москве будут жить. А эта Мурёнка возьми да и…

— Погоди-погода, деточка, ты мне про Мурёнкиного сыночка Гулю расскажи.

— А что рассказывать-то? На следующий день, как распрощались мы с жиличкой, Гулёна и объявился. Прямо у моего крыльца. В ту пору мамки со мной не было. Ну вы, отец Авель, про её худерьму знаете…А теперь-то я совсем хэппи. Потому что мамка вернулась ко мне. Вэри хэппи. А тогда, когда мамка улетела, тошно мне стало. А ту нате вам — подарочек. Короче, обрадовалась я котику. Ну и взяла его жить к себе.

— Похвальное дело!

Отец Авель хотел было задать девушке ещё вопрос, но тут Лариска решительно подхватила доцу под руку. На том и распрощались.

Двигаясь по Монастырке и раскланиваясь с земляками, Эмилин пациент планов не строил, но так уж вышло, что поманили полыхающие рябиновые кисти. Да и распахнутые ворота словно приглашали в гости.

Он не видел Светлану — Соломию целый год. Много воды утекло за это время. Да и кому как не бывшему настоятелю знать, как меняет людей столичная жизнь. Взять хотя бы того же Михея Михеевича Беспоповцева. Давно уже обстругал-обшкурил его мегаполис. Ничего не осталось от бывшего старообрядца. Ну разве только борода. А вот дочку острый московский резец почти не тронул. Если только заторможенность… Может, защитная реакция организма? Но от чего так отчаянно защищается это Божье дитя?

От любви? От похоти? И было ли что между ею и Эриком?

Глядя в её невинные глаза, отец Авель отказывается верить, что крестнику удалось соблазнить девушку.

Нет, монах не питает иллюзий насчёт женской природы. Как вообще человеческой. Более того согласен с выводами учёных о трёхслойном мозге гомо-сапиенс. Самый нижний — от рептилии, отвечающий за решение «укусить или убежать». Средний-от млекопитающего, отвечающий за любовь и ненависть, печаль и радость. Верхний-от примата. Он собирает информацию от нижних слоёв и принимает практичные и этичные решения. Да, отца Авеля отчасти можно отнести к материалистам — эволюционистам, что не мешает ему верить в Творца и почитать Иисуса Христа.

— Благодарим за книжечку! — выдавили улыбку женские губы.

— Это не я, — решительно отмёл благодарность гость. — Это собиратели потрудились. И я надеюсь, что Василий продолжит заниматься краеведением, уже под моим началом. Думаю, ему будет интересно заняться изучением вашего рода.

— Расскажи, Соломка, про наших предков! — вдруг предлагает Васёк.

— Про кого именно?

— Про ту, на которую ты похожа. Про бабушку Евстолию.

Отец Авель кивает одобряюще.

— Евстолия знатной травницей слыла, — начала сестра. — От любой хворобы-худерьмы средство знала. И у людей, и у скотины. А дар этот не у всех признавался. За спиной поговаривали: «Не от Бога!».

— Добрая слава у порога лежит, а дурная — впереди нас бежит! — соглашается с рассказчицей слушатель.

— В одно жаркое, не по нашему климату, лето случилось страшное. Великая сушь встала над Таракановкой. Был праздник Ивана Купалы. В этот день ребятишки с водой балуют, каждого встречного из ведра поливают. А у нас с неба ни капли!

Тогда народ с утра крестным ходом по полям-пожням пошёл. А вечером нашлись такие, что напились вдрызг. И тут им прадед наш на свою беду повстречался. Стали они у него допытываться:

— Не твоя ли жёнка-колдовка наслала беду на деревню?

— Моя Евстолия нынче в тягости, — отвечал Михей.(Это значит: ребёночка она ждала.) — Не берите греха на душу — не поносите бабу. Никакая она не икотница.

Однако слова Михея толпу не вразумили. Набросились они на него с кулаками.

— И что, он не мог сдачи дать? — от волнения Васин голос превратился в дискант.

— А после повели избитого к дому, — отвечала сестра, проигнорировав вопрос.

— К тому, в котором мы сейчас живём?

— Нашего ещё не было. А жили Михей с Евстолией в старом, родительском. Из окна его и увидела твоя прабабка, как мужа с окровавленным лицом, в разорванной рубахе по улице ведут. Не стала дожидаться, когда табачники по воротам забарабанят. Сама навстречу двинулась. С горящим поленом над головой. Низко поклонилась она народу. А потом звонко так спрашивает: «Почто вы, добрые люди, моего хозяина так разобидели-разукрасили?» — «За тебя, Евстолия!» — вякнул кто-то позади мужицких спин. — Это из-за тебя — колдовки-икотницы — у нас рожь на солнце горит, трава на корню сохнет!

Повела женщина глазами на людей, а они у неё чёрные… Как антрацит. Затем тряхнула своим факелом, так что искры посыпались, и такую речь повела: «Слышала я, что у иноземцев колдунов да ведьм на кострах жгли. Не такую ли участь вы мне приготовили? Только скажу я вам так: мои братья и сёстры во Христе, спасаясь от антихриста, мученической смерти в пламени не страшились. Добровольно на неё шли. Я готова к огненному крещенью! — А вы?»

При этих словах, которые громом с неба ударили, подалась толпа назад. Дрогнули её ряды, но не поредели. Тем временем соседи сбежались: «Одумайся, Евстолия! Твоя изба полыхнёт — и наши займутся. Всю деревню спалишь! Пожалей наших деток!»

И тут хмель из мужиков стал выходить. Струхнувшие односельчане по одному начали отделяться от толпы и растворяться в душном вечернем мареве. Так что в итоге у ворот остались лишь Евстолия да Михей. Огненные языки уже подбирались к её руке. А она и бровью не вела.

Вот такая история произошла в Таракановке! — заключила рассказчица.

Гость следил за молодыми, вдохновенными рассказом лицами. Похоже, перед глазами брата и сестры всё ещё стоял грозный лик прабабки в огненном зареве. А ещё юркие малиновые змейки, ползущие к её ладони.

Затем мысли потекли в другом направлении. Он подумал о мудрости старшего Беспоповцева, отправившего своих чад не на заграничный курорт, а на родину. Туда, где можно лакомиться янтарной морошкой и ходить босиком… Тут его взгляд застыл — на мальчишечьих ногах, обутых в сланцы из ассортимента Музы Зосимовны. В такие нынешним летом обулось большинство селян. Только форма ноги была необычной. Пальцы! Второй — заметно короче следующего.

«Есть в Таракановке семья…»

Чтобы избавиться от роившихся в голове мыслей, после визита к Беспоповцевым бывший настоятель двинулся на берег — в своё укромное место за берёзовой рощицей. В этот момент из-за острова Чайка показался теплоход.

«Можно ли упасть через ограждение? Через этот ряд металлических стоек и натянутых между ними лееров?» — прикидывает отец Авель, наблюдая за приближающейся «Поморской звездой».

За прошедший год теплоход прошёл модернизацию. На верхней палубе соорудили навес, и теперь пассажиры размещались на скамейках-на крыше надстройки за ходовой рубкой. На носу судна установили подъёмно-поворотный трамп для высадки на необорудованный берег, а именно такой был в селе Архангело, до которого ныне продлили маршрут. «Поморская звезда» боролась за выживание. Увы, речной транспорт на Севере не окупается и требует дотаций.

Сколько времени теплоход находится в пути от областного центра до Таракановки? Три часа с гаком. Есть ли возможность перехватить его на пути следования? — Да. Только если нет распуты. Но имеется ещё подземный ход. Надежда Степановна с разрешения настоятеля лично водила туда Василия и других членов краеведческого клуба на экскурсию.

Он взял листок и ручку и сделал некоторые расчёты. Добраться по подземному ходу до районного центра реально. Но если учесть, что придётся двигаться, освещая путь фонариком…Нет, это совсем не то, что идти на открытом пространстве. В подземелье максимальная скорость — три километра в час. А у теплохода — 23 километра в час. Но судно движется не напрямую, а по излучине реки, при этом заходя в целый ряд населённых пунктов. Пришвартовка, посадка… Это занимает не так уж много времени, но в итоге набегает приличная цифра. Но как потомок староверческого рода мог проникнуть в подземелье? Да запросто! Наверняка из их скита есть ход туда. Должен быть!

В это время позади послышалось шуршанье. От неожиданности отец Авель вздрогнул, но когда понял, что источником звука является ряса келейника, даже приободрился:

— Один телефонный звонок и…

И они покатили на Комсомольскую площадь. К счастью, на почте — ни души, и услуга телефонной связи предоставляется им без промедления. Отвечает им сама редакторша «Двинской правды».

— Отец Авель? Рада, что вы снова в добром здравии.

— Простите, что беспокою. Но это очень важно. Да, про тот самый рейс. Вы должны помнить. В райцентре сел на «Поморскую звезду» мальчик. Да, один. Худенький, беленький. Нет? Вы точно помните?

— Я уверена! — ответили в трубке. — Никакого мальчика не было и быть не могло. Потому что теплоход в райцентре не останавливался. Он был переполнен ещё в Таракановке. Такое случается.

— Благодарю вас! — отец Авель даёт отбой и в сердцах произносит:

— Ложь! И от кого! От верующего отрока, пусть и старовера.

СОЛОМКИНА БОЛЕЗНЬ

Сестра всё чаще поднималась в светёлку отдохнуть. Поначалу мальчик объяснял это усталостью. Но время шло, а энергии у Соломки не прибавлялось.

В доме поселилась тоска. Каждый справлялся с ней, как мог. Васёк только озабоченно потирал правый локоть. Но внимательный взгляд приметил бы в нём и появившуюся взрослую сдержанность, и немногословность.

Соломка была не только его товарищем по играм, но и наставницей, ангелом-хранителем. Он никогда не забудет, как сестра повезла его в санаторий. Это было в самый первый раз, когда он покинул Таракановку. Хотя Сольвычегодск, где он проходил курс лечения, оказался не таким уж большим городом, мальчику там понравилось. А больше всего — музеи. Оказалось, что Сольвычегодск — место ссылки самого Иосифа Сталина!

Запомнилась и последняя ночь в старом одноэтажном сооружении с вывеской «Hotel», где им пришлось остановиться в ожидании поезда. Гостиничное здание почему-то не отапливалось, и Соломка всю ночь грела воду кипятильником, разливала в бутылки и обкладывала брата.

Василий тоже готов сутками сидеть у постели сестры! Если б только этим можно помочь!

…Пришла Анфиса Павловна и привела с собой бабушек из Дома почтенной старости.

— Я хочу домой! — неожиданно заявила Светлана-Соломия. Истинный смысл фразы не сразу дошёл до посетительниц.

— Спаси Господь! — только и выдохнули старицы.

— Только не говорите, что уныние — грех!

«…На синем море лежит бел-горюч камень. — завели гостьи. — На этом камне стоит Божий престол. На этом престоле сидит Пресвятая матерь, в белых рученьках держит белого лебедя, обрывает, общипывает у лебедя белое перо. Как отскокнуло, отпрыгнуло белое перо, так отскокните, отпрыгните от рабы Божьей Соломии огневицы и горячки…»

— Это заговор! — вскричала больная. — Это поганое язычество.

Разобиженные старушки степенно удалились.

После обеда заглянула Эмилия.

Она знала Беспоповцевых с рождения, а потому вела себя в их доме по-свойски, как добрая тётушка.

— Тяжело тебе, девушка, одной управляться, за «большуху» в доме оставаться! — поморской скороговоркой зачастила фельдщерица, присаживаясь к Светлане-Соломии. — А меня, думаешь, жизнь в тиски не брала?

Девушка слушала, но было заметно: мыслями она далеко.

…Слышно, как во дворе лениво подаёт голос пёс. Проезжает на велосипедах ребячья ватага. Солирует голос девочки-беды. Васёк окаменевает на своём стуле. Затем снова тишина. И в ней пугающе отчётливым кажется движение в спальне.

Миновала ещё пара дней. Как-то утром Светлана — Соломия, заметно приободрившись, предложила брату вместе отправиться за покупками. У монастырских ворот им повстречалась нвалидная коляска:

— Как здоровье ваше, Соломия Михеевна?

— Вашими молитвами, отец Авель! — отвечала Светлана-Соломия.

Пальцы мальчика потянулись к внутренней стороне локтевого сгиба, затем, словно спохватившись, отдёрнулись:

— А правда, что нашли того, кто Альку…

— Нашли.

— Его казнят?

— В тюрьму посадят.

— А-а-а-а! — протянул мальчишка не то с удовлетворением, не то сомнением.

— Скажи мне, Васёк, — гость коснулся локтевого сгиба Василия, словно пытаясь утихомирить зуд. — Зачем ты солгал мне, что садился на теплоход?

Мальчик стоял потупившись.

— Ты хотел снять подозрение? Так ведь? — не отставал отец Авель.

— Отстаньте от него! — голос сестры зазвенел натянутой струной, а глаза сверкнули антрацитом. Ну вылитая бабка Евстолия!

ВЕСТОЧКА ИЗ КОЛОНИИ

Озноб пробирал бывшего настоятеля. Кровь всё медленнее текла по сосудам. Не спасали и носки из козьей шерсти.

— Болезнь осенняя-либо долгая либо последняя! — провозгласил отец Авель, когда его навестила фельдшерица со своей неизменной капельницей.

Не говорите глупостей! — осекла его Эмилия Сергеевна.

— А это не я. Так говаривали ваши земляки.

— Когда это было? — не сдавалась медичка. — При царе Горохе?

На этот раз вена нашлась быстро, и Эмилия Сергеевна, не без элегантности скрестив ножки, устроилась на своём обычном месте у окошка.

— Что нового в подлунном мире? — спросил её больной.

— Беспоповцевы зимовать в Таракановке собрались.

— По какой такой надобности?

— Не могу ничего сказать на этот счёт, — женские губы поджались, словно демонстрируя крепость произнесённых слов. А страческого слуха коснулся дребезжащий голос келейника:

— Юлоцка знат! Соломка хволает!

— Откуда знаешь? Сорока на хвосте принесла?

— Налод говолит!

Отец Авель собрался было урезонить послушника, но вместо этого велел Юрочке отправляться в оранжерейку и попросить у келаря цветов. Юноша отставил в сторону свою поделку и отправился выполнять поручение. В келье воцарилась тишина. Надо полагать, она подействовала на женщину угнетающе, ибо по прошествии нескольких минут та прервала её ни к чему не обязывающим замечанием:

— Хорошая семья — эти Беспоповцевы…хотя и сектанты. Их матушка Светланку в нашем фельдшерско-акушерском пункте рожала. Сама кротость и терпение. А вот дочка вышла побойчее. Но тоже добрая. Это она Лариску ко мне привела, когда ей совсем поплохело. — В этом месте Эмилины глаза затуманились. — У меня тогда коза Райка вздумала ягниться. Старушка вздохнула и выдохнула: — А с вами первый удар случился.

«И как коза Райка сочетается с моим инсультом?» — с досадой подумал больной, но счёл за благо помалкивать. А взгляд фельдшерицы снова сфокусировался на пациенте.

— Нет, не могла я оставить Райку — вот так, без помощи. Это, конечно, нарушение инструкции, но…

Послышались шаги — в келью вплыл букет из огненно-алых георгин.

— Ах! — всплеснула руками Эмилия Сергеевна.

— Это вам, Эмилия! От нас с Юрочкой!

Старушка зарделась… ну как эти самые георгины, и ещё некоторое время ушло на уговоры принять подношение.

— Да что народ-то скажет? — смущённо вопрошала медичка.

— А мы ему обёрточку сделаем! — предложил отец Авель. — Замечательная маскировка выйдет!

— Не надо мне вашей обёрточки. Всю красоту помнёт!

На этом и сошлись. Сразу после ухода фельдшерицы больной погрузился в сон.

Его разбудил стук двери. Вошедший Юрочка протянул конверт.

«Неужели от Ниночки? Давненько не получал он от неё весточки. Дай Бог памяти…»

Но вспоминать дату прошлого послания отец Авель не стал, вместо этого истончившиеся до прозрачности персты ухватили прямоугольник и поднесли к глазам. Нет, это не Ниночка. Её замысловатую вязь он узнал бы сразу. Может, неувязка какая вышла? Никаких других корреспондентов у отставного настоятеля не имелось. Он скользнул по адресу. Всё верно: село Таракановка, Свято-Ферапонтовский монастырь. А вот с адресатом нелепица какая-то. Ни тебе фамилии, ни имени, а просто: «Отцу».

Надо полагать, это обстоятельство вынудило ведавшего почтой келаря растерянно чесать в затылке. Судя по утратившему белизну конверту, оно переходило от одного «отца» к другому, а после того, как подверглось вскрытию и прочтению, достигло рук отца Авеля.

«Чепуховина какая-нибудь!» — решил тот и положил корреспонденцию на прикроватную табуретку. Однако поворочавшись с боку на бок и не найдя комфортного положения, он вновь обратил взгляд на конверт. Обратный адрес: Пукса — озеро, ИТУ.

Весточка из исправительно-трудового учреждения не может быть пустяковиной, и отец Авель нацепил на переносицы очки — с настолько разболтанными продолжительной эксплуатацией дужками, что они перечеркнули лицо сикось-накось.

Плохо слушающимися пальцами он открыл клапан конверта и извлёк один-единственный листок.

Отец!

От этого обращения адресата проняло, что называется, до мозга костей, но он постарался обратить всё в юмор. «Хорошо ещё, что не папаша!» Однако это не помогло. Перед глазами возникла парочка тараканов и начала делать крайне непристойные движения. Насекомые поселились в его глазницах с того момента, как он едва не сверзился с обрыва, и напоминала о себе всякий раз, когда душа его приходила в смущение.

— Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного и помяни в Царствие Твоём Небесном! — проговорил он, и сунул листок келейнику. Заскорузлые Юрочкины пальцы расправили его и… повисла долгая пауза. Она медленно опускалась на их напряжённые плечи, и до навострившего слух отца Авеля дошло: парнишка-то неграмотен.

«Необучаем» — такой вердикт вынесли специалисты и тем самым обрекли ребёнка на домашнее заточение. Бабушка была слишком больна, чтобы бороться за него. Правда, имелась сестра, которая, накрасив губы оставшейся от непутёвой матери помадой, сунув ступни в её туфли на шпильках, перевоплощалась в учительницу Елену Сергеевну. Увы, её трудный ученик никак не мог уразуметь, почему буква, обладая именем, напрочь забывает о нём, когда становится в ряд с собратьями, более того, она даже не отзывается на него при перекличке.

Сестра старалась. Порой чрезмерно. Однако значки на кубиках продолжали безмолвствовать.

Припомнив все эти обстоятельства, отец Авель осознал, какую неподъёмную ношу возложил на келейника. Только и осталось, как снова воззвать к Отцу Небесному:

— Господи, помоги!

И словно в насмешку вместо членораздельных звуков из Юрочкиного рта послышалось фырчанье. «Ну прямо лошадь с монастырской конюшни!» С видом мученика юноша вернул листок, а больной предпринял очередную попытку рассмотреть строчки. Тщетно! Ибо тараканья парочка дала потомство: теперь их было трое.

— Боголодица, Дева ладуйся! — донеслось до ложа больного. Так под молитву он и задремал. А очнулся уже в сумерках. Какая-то гигантская тень нависала над ним и что-то бубнила себе под нос.

— Юрочка, что ты делаешь?

Тень ответно колыхнулась:

— Вы меня не зна-а-а-ете. Зато вам должен… быть знаком Вован.

«Господи, он что, читает?»

— Делябин тлудником одно влемя заделался. — Последовала продолжительная пауза, как будто чтец собирался с силами. — Вован был о вас высокого мне-е-е-ния. Поэтому и облащаюсь к ва-а-м.

«Понятно. У сидельца грядёт освобождение, а места, где можно перекантоваться, на примете нет. Будет о пристанище просить».

— Тубик основательно поглыз лёгкие. Сколо отдам концы-ы-ы! Нужно подцистить кое-цто. Колоце, девку ту столицную не я полешил.

«Господи, это же про того зэка. Как же его там звали?»

— Дай мне письмо! — повелел отец Авель. Чтец молча повиновался.

Слава Господу! Всемогущая длань смела назойливых насекомых! Слова стали опознаваемы.

Упоминание про загубленную душу всколыхнуло старческую память и пошла-поехала целая нарезка картинок — эпизодов — про то лето, когда был он ещё при сане, в здравии и силе, полон надежд и упований.

Отец Авель, привстав на постели, отдал очередное распоряжение:

— Двигай-ка, брат мой Георгий, снова в оранжерею. Попроси ещё цветочков.

Обращение «брат мой Георгий» (имя, с которым Юрочку предполагалось постричь в монахи) означало, что действовать следует незамедлительно, не вступая в препирательства, к которым келейник в последнее время стал склонен.

Второй букет вышел тоже отменный. Хотя и состоял из одного-единственного цветка. Зато какого! — Алая роза!

Завсегдатаями площади у «Триады» она была оценен по достоинству. Впрочем, как и Эмилины георгины.

Отец Авель, рискуя пораниться шипами, крепко сжимал стебель тремя перстами, пока Юрочка тащил его на крыльцо избы Колдомасовых. На их счастье хозяйка оказалась дома, но просьбу нагрянувших посетителей выслушала настороженно.

— Вы уверены, отец Авель, что это…хм…этично?

— Насколько мне известно, вы коллеги со Светланой Михеевной?

— Ну да, до отъезда в Москву она вела кружок, но…

— К тому же Василий Беспоповцев ваш ученик.

— Я вас очень уважаю, как служителя церкви, но…

— Сделайте это ради вашего будущего коллеги. Ведь предложение поучаствовать в деятельности клуба «Юный краевед» остаётся в силе?

— Без всякого сомнения, отец Авель! — с жаром отвечала зауч. — Давайте мне вашу розу?

МОНАХ НАВЕЩАЕТ БОЛЬНУЮ

Подношению хозяйка обрадовалась.

— Мне никто не дарил раньше… — пояснила она, но узнав, от кого роза, помрачнела.

«Рыхловата ты стала, девушка!» — сказала про себя гостья.

Через полчаса беседы энергия хозяйки и вовсе иссякла. Она с видимой натугой поднялась, чтобы накрыть стол к ужину.

Перед тем как начать трапезу Беспоповцевы преклонили головы и воздали Богу хвалу за хлеб насущный. Надежда Степановна молча внимала им.

Еда оказалась простой, но вкусной: картошка, винегрет и селёдочка. И лишь хозяйка равнодушно гоняла вилкой зелёный горошек.

«Чтобы девушка да беременна, не бывает одновременно» — пришла на ум гостье таракановская присказка. И она одёрнул себя. Но догадка не давала покоя.

Что ж, в Таракановке за Беспоповцевой амурных историй не числилось. А девушка уже поспела. Опять же Москва, новые знакомства. Может статься, и любовь. Кто устоит?

— Твоя сестра, Васёк, разумница и красавица, — обратилась Надежда Степановна к бывшему ученику. — С юных лет полагалась на себя. А со временем на неё стала полагаться и вся семья. Верно? — Мальчик кивнул. — Теперь ты отвечаешь за сестру.

Васёк встал и отправился на кухню с горкой грязных тарелок. Женщины остались вдвоём.

— Когда я была помоложе, мечтала о дочке. — Гостья не оставляла попыток вывести беседу в русло «между нами, девочками». — Я воображала себе, что буду кормить её с ложечки. «За папу, за маму». Но не сбылось…

— А я вот никогда не хотела иметь детей, — прошелестел голос ответно.

— Почему? — ошарашено вопрошала педагог.

— Страшно впускать их в этот мир.

Помолчали. Слышно было, как Васёк гремит на кухне посудой.

— Ну что ж, пора и честь знать! — засобиралась домой гостья. Хозяйка вышла провожать.

— Узкие и вытянутые, примерно 38 размер, — определила на глаз Колдомасова, украдкой глянув вниз. Всё остальное скрыто махровыми носочками.

ЧТО СКРЫВАЕТ ЮРОЧКА?

Зима явилась до срока. Ещё до Покрова земля покрылась белым саваном. Отец Авель полюбовался хороводом снежинок. («Сколько бы тебе ни стукнуло годков — не надоедает».) А потом возобновил давний разговор с Богом.

«Ты дал Своему творению способность стареть и ветшать, и это стало благословением. Ибо старый человек избавлен от страстей и желаний. Единственная его цель — вернуться домой, в истинную свою Отчизну…»

В последнее время они с Юрочкой не покидали кельи, а потому оставались в неведении насчёт последней новости.

— Михей Беспоповцев приехал! — заговорили между тем на пятачке перед «Триадой» — Вся семья в сборе.

Оставался открытым вопрос: с какой целью?

— Надо думать, соляной воздух пацану потребовался. В Москве-то тяжко, угарно.

Эту версию подтвердила и навестившая больного Эмилия. После того, как она уже померила давление и собралась уходить, отец Авель неожиданно высказал интерес к здоровью козы Райки.

— Да что с этой скотинкой сделается! — отвечала хозяйка. — Никакая холера не берёт. — Женский взгляд обратился внутрь себя и, поискав там что-то своё, вновь устремился на пациента: — А с чего это вы заинтересовались моей Райкой? Никак козьего молочка захотелось? Так я принесу!

— Что ж, буду вам признателен! — Больной помедлил, сочтя нужным внести коррективы:-Буду откровенен с вами, Эмилия Сергеевна. — Прозвучавшая в обращении официальность заставила женщину обратиться в слух. А монах возьми да выдай:-Вы ведь так и не завершили ту историю… с Райкой.

«Далась ему моя Райка! Неужели заговариваться стал?»

— Вы, Эмилия Сергеевна, сообщили, что сопровождать Ларису в областной центр не смогли из-за того, что у Райки начались роды. А кто же сопровождал больную?

Фельдшерица перевела дух. Нет, батюшка не соскочил с ума. В его вопросе звучала логика. Она несколько поколебала внешнюю невозмутимость медички, и отец Авель поспешил на помощь:

— Тайна исповеди будет сохранена!

— Но я не ваша прихожанка! И об исповеди речь не идёт. — Взъерепенилась женщина, и на свет Божий вдруг вылезла та самая Райка.

— Кто же спорит? — пошёл на попятную старик, воздев к небу руки. В изгибе правой уже наливался синяк.

— Ну если так… — старушка опустилась на стул. — Меня тогда выручили Беспоповцевы.

— Беспоповцевы?

— Светлана, — поправилась Эмилия Сергеевна. — Очень сообразительная девушка. В один миг собралась. Я ей только свой халат накинула. Уже на полдороге спохватились, что не переодела домашние шлёпанцы. Но вертаться не стали. Плохая примета. Ну и…

— Вы хотите сказать, что сестра Василия сопровождала больную на вертолёте? — приподнял голову больной.

— Да, на том самом, на котором транспортировали и вас.

Отец Авель откинулся в исходное положение, а его пальцы потянулись к бороде.

— Теперь понятно… — проговорил он едва слышно, в большей степени обращаясь к себе. — Но фельдшерица, всё ещё сохранявшая острый слух, осведомилась:

— Что вам понятно?

— Почему мне прекрасная юная дева пригрезилась…

В ответ раздалось придушенное хихиканье. После чего старички распрощались, вполне довольные друг другом. Но как только закрылась дверь, благодушно-легкомысленное выражение лица пациента сменилось задумчивостью. Перед мысленным взглядом стали прокручиваться эпизоды последней встречи с Беспоповцевыми. Чем был вызван Светланин гнев? И зачем мальчик пытался ввести в заблуждение, что был на «Поморской звезде»? Если только… В этом месте мысль застопорилась, а потом и вовсе потекла по философскому руслу.

«Срок христианских ценностей на земле перевалил за 2 тысячи лет. Уже не убивают во имя Бога. По крайней мере, в России. Или всё-таки…»

Старческая дрёма снова одолела его. А когда очнулся, мысли закружились в уже привычном вихре.

«По размеру ступня младшего Беспоповцева почти догоняет сестринскую ножку. Но по форме… Да, они обе узкие. Остального засланной в их дом Колдомасовой (Прости, Господи, старого грешника!) разглядеть не удалось».

Итак, в вертолёте санавиации оказалось сразу два пациента. По идее Ларису должны были отправить в областную психиатрическую больницу, называемую в народе «Жёлтым домом». А как долго добираться оттуда до места стоянки «Поморской звезды?»

По привычке пожилых людей он размышлял вслух, и послушник не преминул вклиниться…

— На Лечной нужно! Юлоцк зна-а-т!

— А сколько времени занимает поездка от «Жёлтого дома» до Речного вокзала?

Юрочка продолжал пыхтеть, не отрываясь от почти завершённого изделия. Без сомнения, ни номер автобуса, ни время пути его мозг не способен ни зафиксировать, ни удержать.

Эх, сейчас бы интернет! Уж он бы расставил всё по местам. Увы, об этом отец Авель мог судить лишь по рассказам монахов, прибывавшим в обитель из других мест. Да, не содобился он лицезреть это чудо.

Отец Авель услышал шум крови в собственных венах и сделал глубокий вдох. Затем протяжно выдохнул. И всё-таки они явились. Казалось, они были нарисованы неумелой детской рукой. Как тут не вспомнить Ларисиных насекомых, которые отец Савва взялся изгонять, да так до конца и не…

«Нет, это не может быть. Просто не может быть!»

— Нет ничего невозможного! — Это в голове ожил невидимый оппонент. — У староверки имелся запас времени, чтобы успеть к приходу «Поморской звезды» в Архангельск. Более того, у речного вокзала располагается остановка автобуса до Двинска. 45 минут пути. Пока «Поморская звезда» рассекала речные воды, она вполне могла воспользоваться наземным транспортом и встретить судно со столичной воровкой в Двинске. — Голос звучал победно.

Юлоцка знат! — услышал он уже наяву ликующий дискант. Из заскорузлых пальцев послушника выглядывало готовое изделие. Волосы, распушённые ветром, скрывали значительную часть лица. Различалась лишь часть скулы, носик. Если сестра Василия и послужила моделью, автор ей польстил. А впридачу ножки вырезал точь-в точь, как у братца — с пальчиком — переростком.

«И где здесь фантазии и… где факты?»

КРУГИ НА СТЕКЛЕ

В эту ночь Васёк просыпается от звука: точно ветка шкрябает по стеклу. Он подходит к окошку. На заиндевевшем стекле — оттаявший кружок. Как будто надышал кто-то. Только кто?

Дверь в спальню не заперта. Соломкины волосы разметались по подушке.

— Худо тебе, Соломка?

Набрякшие веки приподнимаются:

— Принеси клюквенного морса.

Васёк вприпрыжку сбегает в кухню, где в холодильнике, хранится запас «северного винограда».

… До слуха мальчика доносится какой-то механический звук. Оставив приготовление напитка, он подходит к окну. И снова на морозном узоре — чистый кружок.

— Кто здесь? — он вглядывается в темень за окном.

— Аля! Это ты?

Он рванул на себя раму — студёный воздух устремился в избу. А с ним — словно зарисовка карандашом: абрис лица.

— Это ты?

Но уже в следующее мгновение белый танец снежинок поглощает всё. Но мальчик знает: он видел нечто, что никогда не сможет забыть, сколько бы ни прожил. И сколько бы ни прожил, будет стремиться забыть.

ИСПОВЕДЬ

Бывший настоятель набрал в лёгкие воздуха и глянул на юношу, склонившегося над очередной деревяшкой.

— И что ты обо всём этом думаешь?

Куколь колыхнулся слева-направо, что на Юрочкином языке жестов означает отсутствие всяких по этому поводу соображений. Ответ подействовал на стариковские нервы раздражающим образом.

— Чего тушуешься? — напустился он на послушника. — Чего лицо прячешь, точно девица? Или я твоей физиономии не видел?

Выпустив пар, отец Авель снова вернулся к визиту Василия Беспоповцева. Мальчик был явно напуган и на все доводы о том, что все эти таинственные круги на стекле объясняются какими-нибудь вполне себе материальными причинами, отвечал почёсыванием локтевого изгиба. Тогда монах пустил в ход тяжёлую артиллерию:

— Попроси кого-нибудь из батюшек освятить дом! Прости, что сам не берусь. Болен!

Похоже, что это конкретное предложение взбодрило подростка, но внесло очередную сумятицу в мысли монаха, ибо он не удержался от соблазна и скосил взгляд на ступни посетителя. Одетые в носки, они скрывали фамильный палец, но при известной доле воображения…

Тем временем Юрочка продолжал орудовать ножиком. А отца Авеля после ухода Василия одолело уныние. Он хотел позвать за своим давним оппонентом, но вспомнил: старец Савва преставился ещё до Покрова.

«Опередил-таки!»

Каким-то непостижимым образом углядев, как поскучнел лицом подопечный, келейник отбросил куколь и с видом доктора, прописывающего снадобье, изрёк:

— Халва-а-а!

Этот десерт стал в последнее время главным гастрономическим утешением больного, но на этот раз он попытался одолеть соблазн, а потому выдохнув: «Погоди!», снова впал в задумчивость. Тщетно! Мысли разбегались. Так что спустя короткое время Юрочкин подрясник был замечен у «Триады». А спустя полчаса в келье шумел электрочайник.

— О чём в деревне толкуют? — спросил отец Авель, испив первую чашку вприкуску с лакомством.

— Соломка помилат!

Чашка старца со стуком вернулась на блюдце.

— С чего бы ей? Молодая ещё… — И шлёпнув ладошкой о столешницу:-Бабьи домыслы!

— Малинка не влёт!

— А «Другое Место»? Как к этому относиться?

— Малинка не влёт, потому цто лот заластёт!

Руки старца взлетели в воздух, а потом улеглись на груди крест-накрест.

Вечером того же дня этот неразлучный тандем занял не привычное место поближе к алтарю, а передислоцировался поближе выходу, что монастырскими насельниками было воспринято неоднозначно. Ещё больше вопросов, впрочем, неозвученных, вызвал поспешный уход после службы и преследование пары женских юбок, которые оказались менее проворными, чем немецкое изделие. И как результат: они сравнялись уже за воротами.

— Батюшка! — замахала Маринка-Хэппи, сменившая красную панаму в белый горох на шапку-ушанку. — А говорят, что вы уже вслед за отцом Саввой…

Здесь её пожилая спутница, а это была Анфиса Павловна, дёрнула за рукав:

— Да полно трясти-то![13]

— Да ничего-ничего! — вступился за девушку отец Авель. — Устами младенца глаголет истина!

— И то правда! — согласилась старица.

Дальнейший путь они проделали вчетвером, и всё это время монашеские уши были настроены как самые чуткие локаторы. Но чем дальше удалялись они от обители, тем более мрачнел бывший настоятель лицом. И было от чего.

Вернувшись после этой прогулки в келью, он велел поставить чайник. А напившись чаю с остатками халвы, снова погрузился в сон. Пробудился он в сумерках.

— Юрочка!

Послушник не откликнулся. Позвать на помощь братьев? Но в братском корпусе ни души: все на послушаниях. Он попытался шевельнуть ступнями. Тщетно. Чудо оказалось одноразовым.

— Господи, помоги!

Но Господь молчал. И тогда отец Авель заплакал. От обиды на Бога.

Он не слышал, как отворилась дверь и обернулся на голос:

— Юлоцка знат!

Отец Авель отер влагу с щёк.

— Поедем!

Юрочка повиновался. А следовало бы воспротивиться. Потому как на дворе завьюжина закрутила, снегу навалила, дороги перемела. Нет, не располагала погода к прогулкам. А тут ещё немецкое качество подвело.

— Не фулычит! — констатировал послушник после очередной попытки завести коляску. Да, после того злополучного падения с обрыва коляска стала его подводить. Слава Богу, что участковый, проведя дознание, в том несчастном случае не усмотрел состава преступления. И то правда: кому потребовалось бы покушаться на жизнь пенсионера? Скорее всего он сам сплоховал, не поставив транспорт на тормоз. Вот и сверзился. А теперь и вовсе лишился средства передвижения.

У старика от бессилья снова потекли слёзы.

«Это слёзный дар у меня открылся! Все старцы плакали и тем очищались». Послушник, расценив это по-своему, схватил подопечного в охапку.

— Поосторожнее! — вскричал тот. — Косточки от твоих лап трещат! — И то правда. За последнее время Юрочка налился силой. Натренировался на парализованном. Да и ел теперь досыта. Бывшему настоятелю полагалось усиленное питание. Но у того аппетит отсутствовал. Вот послушнику и перепадало.

— Пошли! — последовала команда. Они двинулись, и ни одна живая душа не остановила это шествие. Некому было.

Очень скоро отец Авель почувствовал, как студёный воздух заключил его в крепкие объятия. Только у самой шеи было тепло: туда дышал Юрочка.

Они миновали монастырский двор и оказались перед воротами. Чтобы открыть запоры, келейнику пришлось положить ношу на снег. Отец Авель только охнул и зажмурился.

«Нужно быть прозрачным! Нужно отождествить себя не с плотным телом, а с Духом. Или хотя бы с его частью».

А на Монастырской хозяйничал ветер-сиверко. Подрясник послушника замотался вокруг ног. Юрочка споткнулся и… растянулся в сугробе.

Некоторое время они барахтались в снегу. Здесь бы образумиться — повернуть назад, но у старика не оставалось сил подать знак. Носильщик же не догадывался, а только бубнил:

— Юлоцка зна-а-т!

Но, видимо, смилостивилась над послушником Богородица и дала дурачку видение иконы Семистрельной. На неё он и шагнул, оказавшись в итоге перед воротами. Здесь хватило ума не класть ношу на снег, а бить ногами в калитку. Не будь у молодого хозяина тонкого слуха, так бы и остались страдальцы по ту сторону, но расслышал Васёк, а может статься, ожидал. Только свершилось второе чудо — отворились ворота.

— Отец Авель? — подросток не скрывал изумления, но поспешно отступил в сторону.

В избе полыхала печь. К ней и поднесли полуживого отца Авеля.

— Где? — первое, с трудом вылепленное им слово. В ответ последовал взмах рукой — в потолок. — Неси! — Юрочка повиновался.

Когда поднимались на второй этаж, раздался вой: заголосила бутылочка обиженного плотника. Монах счёл это дурным предзнаменование и хотел наложить на себя крестное знамение. Однако рука не повиновалась.

«Эмми рассердится! Все её труды насмарку…»

А дальше мысли стали лениво цепляться друг за друга. Но верховодила одна: «Повторный инсульт… Повторный инсульт…»

Васёк вошёл первым.

— Соломка, к тебе пришли.

— Отец Власий?

Мальчик бросил вопросительный взгляд на отца Авеля, а тот поднёс палец к губам.

«Какая разница?»

Собственная мысль показалась крамольной. Развивать её не было возможности, потому что больная заговорила, глядя перед собой.

— Я боялась… Не успеете. — И тут отец Авель почти физически увидел вздох. Казалось, из самой глубины лёгких.

Юрочка усадил подопечного на стул.

Женские глаза — точно осколки лунного света, на в провалах щёк-темнота.

— Смерть забирает меня. По кусочкам.

Правая рука по-прежнему не слушалась, и он задействовал левую. После нескольких попыток и Юрочкиной помощи (дошло до келейника, что следует придвинуть стул к ложу больной) ему удалось коснуться лба больной. «Стылый!»

— Мама приходила! — Горло дёрнулось, как при затруднённом глотании.

— Что говорила? — отец Авель сам удивился вопросу.

— Бранила.

— А ты?

— Повинилась.

— В чём?

Губы сомкнулись и стали похожи на шрам.

— Соломия! Ты призналась покойной матушке?

Белые, точно алебастровые руки вытянулись вдоль туловища, открывая тёмное пятно от инъекций. А самозваный отец Авель прикидывал, как лучше воззвать к светлой стороне отходящей души.

— Милая, скоро освободишься! — Он услышал свой голос как будто со стороны. — Облегчи душу.

— Мама тоже говорила…

Лёгкая испаринка выступила на лбу.

— Что случилось на теплоходе? — задал вопрос исповедник.

— Плохое.

— Что именно?

— Украла… — ответ скорее угадывался по движению губ, чем слышался.

— Ты просила вернуть?

Больная закрыла веки.

— Не надо мучить её! — шагнул к монаху Васёк. Но Юрочка преградил ему путь.

— Как она упала за борт?

— Не знаю.

— Ты толкнула?

— Я не хотела. Она сама напросилась. — Здесь голос обрёл прежнюю силу.

— А потом?

— Книги там не было! Она…правду…

Больная закашлялась.

— Соломка! — Имя эхом отлетело от потолка и растеклось по стенам. — Я принесу тебе морса! — Васёк кинулся вниз.

Рука поднялась и повела перед собой.

— Обилается! — прошелестел Юрочкин рот.

«Обирается. — согласился отец Авель. Одна из народных примет скорого перехода».

Он понял: надо спешить.

— Раба Божья Соломия! Каешься ли ты в том, что погубила невинную душу?

Ответом было сиплое клокочущее дыхание.

— Концается!

Метнулся Васёк с чашкой.

— Соломка! Попей.

Но Соломка была уже далеко.

Отец Авель совершил полагающийся обряд. Крестился он левой рукой. Правая безжизненно повисла вдоль туловища.

А потом наступила тишина.

Василий сидел подле застывшей навсегда сестры. Отец Авель коснулся его безвольно опущенных плеч, ища и не находя приличествующих случаю слов. Выручило урчание автомобиля. Это приехал сам родитель в сопровождении священника Власия из старообрядческой общины Архангельска. Вновь прибывшие молча поклонились, а отец Авель и его спутник, уступив им место у смертного ложа, поспешили восвояси.

Метель утихомирилась, но было так темно, что чёрное облачение отца Авеля сливалось с беспросветным фоном ночи, и казалось, что его без единой кровинки лицо парит в воздухе само по себе.

Похрустывал снег под подошвами. «Как накрахмаленное мамино бельё», подумал отец Авель, изо всех сил цепляясь одной рукой за Юрочкину шею. Боль сфокусировалась теперь за правой глазницей.

ОТЕЦ АВЕЛЬ СТАВИТ ТОЧКУ

Главной проблемой встречи Нового года стало отсутствие Снегурочки. Прежде эту роль выполняла Светлана Беспоповцева, и хотя кандидатуры на замещение имелись, всякий раз находилась причина, по которой та или иная претендентка не могла достойно выполнять свою миссию. Вконец присутствующие на заседании педколлектива так утомились, что готовы были принять любое предложение. Тут и подал голос до того хранивший молчание новый руководитель клуба «Юный краевед»:

— Аня Палкина стала настоящей красавицей!

Все воззрились на отца Авеля, недавно поднявшегося с одра болезни.

— Девочка — беда? — вздёрнутые брови Надежды Степановны, казалось, вот-вот сольются с причёской. — У неё отвратительная дикция! — Никто на это не возразил, и Колдомасова поспешила завершить собрание.

Педагоги стали расходиться, а отец Авель вынужден был задержаться. Юрочка опаздывал. Видя это, зауч пригласила иеромонаха к себе.

— Попейте с нами чаю!

— Наверное, я опрометчиво сегодня поступил… — удручённо произнёс отец Авель, подкатывая к накрытому столу.

Колдомасова предприняла попытку улыбнуться:

— Вы теперь полноценный член нашего коллектива и имеете право на своё мнение!

— Как ваше здоровье? — сменил тему присутствовавший в кабинете Сан Саныч.

— Слава Богу! — бодро отвечал отец Авель, принимая чашку левой рукой.

— Слышал, тяжко вам пришлось…

— Знаете ли, когда очень горячо, не разберёшь: солоно ли. Так народная мудрсть гласит.

— Это точно! — поддакнула Надежда Степановна и бросила на супруга многозначительный взгляд.

«Экий человечище! — пришло на ум обоим, — перенести второй инсульт и снова подняться!»

— Когда вы, Александр Александрович, уходите в отставку? — вопрос прозвучал неожиданно, да и слово звучало непривычно — отставка, вместо пенсия, так что полицейский несколько замешкался:

— После Нового года.

— Значит, есть время.

— Простите, не понял.

— Завершить все дела.

— Ну да…Время есть.

Последовала пауза. Хозяйка кабинета воспользовалась ею, чтобы пополнить блюдо с кулябяками.

Отец Авель отхлебнул чаю. Голос его зазвучал яснее.

— Полагаю, вы должны сообщить родителям…

Супруги переглянулись. Во взглядах прочитывалось: «Заговаривается?»

— Вы о Снегурочке? — спросила Надежда Сергеевна, чтобы прервать неловкое молчание.

— Об исчезнувшей.

— А что я могу сообщить нового, кроме того, что им известно? — вкрадчиво, будто обращаясь к ребёнку, спросил Колдомасов.

— Обстоятельства трагедии.

— Вам стали известны новые обстоятельства? — осведомился Сан Саныч, снова становясь полицейским.

— Тайна исповеди, — старческий указательный палец пытался принять вертикальное положение, но потерпел неудачу: получилось что-то вроде вопросительного знака, после чего последовала пауза, призванная придать особую важность следующим словам: — Но родительское горе всё перевешивает. Ведь вам известно, что я посетил Беспоповцевых?

— Побалтывают…

— Я получил признание.

Левая рука отца Авеля снова потянулась к чашке. Надежда Сергеевна хотела помочь, но осеклась под мужниным взглядом: «Больной не должен ощущать себя беспомощным!»

Глоток чая, казалось, придал рассказчику силы.

— Вы, Александр Александрович, как правоохранитель, знаете: чтобы совершить преступление, должен быть мотив плюс возможности. Первое, то есть мотив, имелся у Беспоповцевых. Дело в том, что, кроме клада из вотивных подвесок, обнаруженный в деревенском сортире моим крестником, имелся ещё один объект…Это библиотека Беспоповцевых.

— Я отлично помню это дело. Сам задерживал некого Потапова. Кстати, он сознался и в разбойном нападении на гражданку Бондалетову.

— Ну о чистосердечном признании этого гражданина поговорим позже, — решительно вмешался отец Авель. — Вернёмся к мотиву. Итак, жиличка похищает редкое издание из старообрядческого наследия. Хозяйка, имевшая привычку делать генеральную уборку после ухода из дома чужих, обнаруживает это в тот же день.

— Представляю, каково это! — вздохнула Надежда Степановна.

Итак, мотив имелся у обоих Беспоповцевых, — рассказчик, не давая сбить себя с мысли, решительно продолжил нить повествования. — А вот возможности…

— Их не было ни у того, ни у другого! — не выдержал Колдомасов. — Они оставались на берегу!

— До поры до времени.

— Если вам, отец Авель, что-то стало известно… — Колдомасовский тон вновь стал официальным.

Случаются паузы, в которых ход мыслей чувствуется яснее, чем в ином интеллектуальном диалоге. Такое значительное молчание воцарилось в кабинете зауча.

— Васёк поведал мне, что ему удалось догнать теплоход с похитительницей артефакта.

— Вплавь? — позволил себе пошутить участковый.

— По подземному туннелю.

— Это реально? — Колдомасов подался вперёд, как пёс, взявший след.

— Ход существует. Он берёт начало из подполья монастырской часовенки.

— Выходит, это Васёк..? — не сдержала волнения Надежда Степановна.

— Я тоже так поначалу думал. Но потом стало известно… — Авелевские ноздри затрепетали, а супруги замерли на своих стульях. — «Поморская звезда» оказалась переполненной уже в Таракановке, поэтому прямым ходом отправилась в Двинск.

— Но это нарушение расписания! — подал реплику Сан Саныч.

— Эту информацию я получил из первых уст, — отец Авель реплику проигнорировал. — Редакторша газеты, предвидя такой ход событий, решила подстраховаться и села на теплоход в Таракановке. Васёк этого знать не мог. Поэтому сами понимаете…После его липового признания я ещё более укрепился в мысли: мальчик кого-то покрывает. И первым делом, подумал на внучку Палкиной. Но потом появились новые факты, и я попросил вашу супругу, Александр Александрович, помочь мне. — При этих словах Колдомасов бросил взгляд на Надежду Степановну, а та заметно приосанилась. — Не буду утомлять вас деталями, но кое-какие анатомические детали прямо указывали на покойную Светлану Беспоповцеву.

— Царствие ей небесное! — выдохнула Надежда Степановна.

— Упокой, господи, её душу! — перекрестился монах и продолжал:-Не думаю, что девушка жаждала мести. Поначалу имел место шок.

— Но как она попала на теплоход? — Туловище полицейского снова подалось вперёд.

— Благодаря козе Райке.

— Кто такая? — вопрошал Сан Саныч, не расслышав статус «коза».

— Это живность нашей Эмилии! — пришла на помощь супруга.

— У козы фельдшерицы начинаются роды. Она не может оставить животное и просит девушку об одолжении.

— Сопроводить больную в Архангельск! — подхватывает Надежда Степановна.

Лоб гнома заходил волнами: до Сан Саныча ещё не вполне доходил смысл услышанного.

— Она полетела на вертолёте санитарной авиации вместе со мной, — невозмутимо продолжил отец Авель. — А оттуда отправилась в Двинск, куда прибыла «Поморская звезда».

— Произошла потасовка? — подал голос Колдомасов.

— Не исключаю. В любом случае, скандал. Во время которого москвичка и потеряла равновесие.

— И что-свалилась за борт? — в один голос спросили супруги.

— Напомню, что девушка страдала аллергией на Wi-Fi излучение. И она проявлялась как гиперсомния. Это болезнь, при которой наступает внезапная потеря мышечного тонуса. Аля не могла сопротивляться и полетела вниз.

— Но она была в этом своём шлеме. Я сам видел!

— Верно, и младшая Палкина это подтверждает. С её слов, она в буквальном смысле настучала по нему.

— И эту кандидатуру вы, отец Авель, предлагали в Снегурочки! — всплеснула руками Надежда Степановна. — А если она намеренно повредила эту самую защиту?

— Там внутри так называемая клетка Фарадея. Её невозможно вывести из строя девичьей рукой, — не сдавался отец Авель.

— Как бы то ни было, жертва сунула эту самую клетку в рюкзак и надела свою бейсболку с глазом, — подытожил участковый.

— Возможно, это был такой душевный порыв… — предположила Надежда Степановна.

— Ну это уже психологические дебри, — высказался её муж. — А в реальности имеем падение с теплохода.

— И никто не заметил? — снова пошла в атаку супруга.

— В это время на «Поморской звезде» находился ансамбль «Сиверко», направлявшийся на областной фестиваль народного творчества, — вступил в разговор отец Авель. — Поскольку теплоход опаздывал, артисты тут же на палубе принялись репетировать. Народ хлынул смотреть бесплатный концерт.

— Откуда вам известны такие подробности? — осведомляется Колдомасов.

— От всё той же редакторши. Она сделала снимок. Оно опубликовано в номере за прошлый год.

— А Светлана? Почему она не позвала на помощь? — Надежда Степановна пытается совладать с эмоциями.

Отец Авель хранит молчание.

— У вас есть предположения? — вступает в разговор полицейский.

— Это самый трудный для меня вопрос.

— А у меня есть предположение! — Заявление приковывает взгляды обоих мужчин. — Она выросла в сознании избранности, — женщина с осторожностью подбирает слова. — Это они, Беспоповцевы, хранят веру предков в чистоте. Это они обладают истиной. А все остальные… ну, понимаете.

— Синдром убийцы-миссионера! — со значением произносит полицейский.

— Не думаю, что всё в точности так. Но что-то есть в вашем предположении, — соглашается отец Авель. — Однако я уверен, что потом…убийца казнила себя. Она же не являлась социопатом.

— Откуда такая уверенность? — Голова гнома откинулась на спинку стула.

— Она не оставила на произвол судьбы котёнка. И даже обеспечила пристанище.

— А Марина думала, что кот вернулся в деревню самостоятельно! — вставила Надежда Степановна и пошла греть чай.

— Я не мозгоправ, поэтому не могу судить, — начал Сан Саныч, следя за действиями жены. — Но одно то, что она спрятала рюкзак жертвы в пещере, о многом говорит. Как и то, что обнаружив под землёй труп Дерябина, ничего не сообщила властям.

— Чтобы подозрение падало на этого алкоголика? — крикнула из кухни Надежда Степановна.

— После того как ему удалось бежать, — в глазах полицейского отразился отблеск всё ещё не изжитого поражения: — он продал смартфон гражданина Германии Эппельбаума. Но заметая следы, вернулся в Таракановку и решил отсидеться в пещерах. Но тут его подвела тяга к спиртному. У Владимира Анатольевича Дерябина был цирроз печени.

— А у известного вам Потапыча-туберкулёз! — объявил отец Авель. — Поэтому он и пошёл на так называемую сделку со следствием.

Колдомасовы сокрушённо молчали. Отец Авель промочил горло чаем и продолжил:

— И знаете, я согласен с русским философом Григорием Померанцем. — Отец Авель оглядел присутствующих. — Дьявол начинается с пены на губах…Да, да! На губах у ангела, который бросается в бой за правду и справедливость. В его понимании.

— Но тело! — воскликнула женщина. — Его не нашли! Значит ли это…

— Здесь нужно учитывать место, где произошло утопление, — с важным видом прервал её супруг, — а оно сложное.

— Вы имеете в виду акваторию Двинска?

— Если вы там бывали, отец Авель, то должны помнить… Комбинат стоит прямо на речном берегу. К нему подгоняют лес.

— А ширина реки там с километр будет.

— И это имеет место быть. Потому как не каждый мужчина вплавь одолеет это расстояние в холодной воде.

— Что же всё-таки случилось с телом? — предприняла ещё одну попытку найти вразумительное объяснение Надежда Степановна.

— Девушка попала под винт судна. Её расчлененные части затянуло под сплавлявший лес. А потом перемололо этими же брёвнами в комбинатовском цеху.

— Вы так говорите, отец Авель, точно… — недоверчиво покачала головой зауч.

— Есть анонимный звонок в «Двинскую правду».

Женщина поёжилась:

— И уцелела только бейсболка?

— Проверка подтвердила: Настя Клеймёнова нашла её на берегу, вблизи комбината, вклинился Колдомасов.

— А правда, что эта Настя — дочка покойного Кукина?

— Бабьи домыслы, — хмыкнул супруг.

— Но зачем-то она приехала в Таракановку…

— Воспитатели интерната утверждают, что девочка склонна к бродяжничеству. А что касается отца, то о нём имеются крайне скудные сведения, — отчеканил Сан Саныч.

— К сказанному нечего добавить, — заметил в ответ на вопрошающий женский взгляд монах. Этот разговор о внебрачном ребёнке мужа его духовной дочери был ему тягостен.

Супруги обдумывали услышанное. Первой поднялась Надежда Степановна:

— А я, пожалуй, соглашусь с вами, отец Авель. Анка в последнее время расхорошилась так, что…

— На роль Снегурочки сгодится! — подхватил супруг. — Да и подозрения теперь с неё сняты.

— А ты, Сан Саныч, должен уведомить родителей. Как официальное лицо. — Надежда Степановна положила ладонь на мужнино плечо. — А заодно напомнить об обещанной награде. Отец Авель её заслужил.

— Боюсь, без товарища майора дело бы застопорилось! — улыбнулся в бороду монах. — Ведь это он навёл на мысль. — И в ответ на недоумевающий взгляд заметил:-«Шерше ля фам!» Женщины застёгивают пуговицы справа налево. Точно также они запирают навесные замки.

— Эх-ма! — послышалось в ответ.

— Так что делить вознаграждение будем по справедливости, — продолжил отец Авель. — И если господа Бондалетовы слово сдержат, ещё одного человека в Таракановке ждут перемены.

— Юрочка? — строит предположение Надежда Степановна.

— Пора ему перестать стыдиться своего лица.

— Операция? — с надеждой в голосе уточняет женщина.

СПИ, ДЕВОЧКА! И МЕНЯ НЕ ТРЕВОЖЬ!

В новогодние каникулы состоялось открытие школьного краеведческого музей. Освящал его отец Авель. Среди почётных гостей-Анфиса Павловна Доля, пожертвовавшая музею старинное норвежское зеркало-свидетельство активной торговли поморов с Норвегией. Первую экскурсию ведёт Васёк Беспоповцев, оставшийся жить у тётки в Архангело:

— Норвегия звалась тогда Христианией, наши земляки плавали на многомачтовых барках или даже карбасах в порт Вадсё, который меж собой называли Васино.

Но самое ценное приобретение музея — коллекция вотивных подвесок, похищенная Вованом из дома Алефтины Кукиной и возвращенная владелице местными правоохранителями. Глядя на серебряную ступню-вотум отец Авель задумался о таинственном звонке в редакцию «Двинской правды». Если нога на конвейере существовала не только в воображении измученного двенадцатичасовой сменой рабочего, то это стало бы главным доказательством гибели москвички. Но ступня — реальная или пригрезившаяся — исчезла в металлических зубьях оборудования древесного цеха. Он попытался настроиться на торжественный лад важного культурного события, но видение движущейся по конвейеру девичьей ноги не давало сосредоточиться, а позднее лишило сна.

Три часа ночи-тяжкий час для больного и его сиделки. Правда, сиделка отца Авеля — Юрочка мирно похрапывал за занавеской, пока его подопечный вглядывался в окно. Среди его причудливых узоров он разглядел прищуренный глаз цвета олова. Будто кто-то долго дышал на заледеневшее стекло, а потом заглянул в «дырочку».

— Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного и помяни в Царствие Твоём Небесном! — губы двигались, но звук получался такой, как будто из дырочки в шарике выходил воздух. Тем не менее Господь расслышал страдальца: подглядывавший глаз исчез. Только дырочка осталась. Точь — в точь как на окне дома в доме Беспоповцевых.

«Спи, девочка! — прошептал отец Авель! — Спи! И меня не тревожь!»