Не чужие

«Славя». Глава 5. Последний бастион

Глаза у нее были синие. Как осеннее октябрьское небо, как спокойная вода тихого лесного озерца. Как ледовая корка на этом озере стылой зимой. В этих глазах хотелось раствориться и утонуть. Или сперва утонуть, а потом раствориться. В любой последовательности.

Я, может, так и поступил — сейчас уже не вспомнишь.

Мы встретились утром, на первом нашем — чуть не сказал построении, но у калек построений не бывает. Просто в пустующий спортзал с ободранной краской на стенах, ярким, по-баскетбольному раскрашенным полом, и, почему-то, изображениями марширующих солдат на щитах между окнами, пригнали пятерых подростков и одного командира. Наливаныч, наверное, хотел, чтобы все выглядело сурово и торжественно, только ничего не получилось — слишком уж велик был контраст между его речами и пыльной неприглядной реальностью.

Я, кстати, тогда еще мог ходить самостоятельно, чем сильно гордился — костыли не в счет — так что приписанные ко мне медбратья оставались, можно сказать, без работы, и только лениво курили, прислонившись бычьими телами к исцарапанным стенам.

— Взвод! — рявкнул Наливаныч. — Стро-о-ойсь!

Напрасно он это сказал. То, что сидело, лежало на каталках и, морщась бессмысленным взглядом, сползало по стеночке, строиться не могло в принципе.

— А и черт с вами, — сплюнул начштаба. — Но слушать я вас все равно заставлю — есть у вас у всех такая возможность. Слушать сюда!

Начальственный рявк отразился эхом от заросшего паутиной потолка, спугнул ненароком залетевших сюда воробьев.

— Из вас, говнюки вы мелкие, мы несколько месяцев пытались сделать что-то похожее на солдат! — сообщил Наливаныч. — И нам это не удалось! По очень простой причине — вы ни хрена не хотите делать, первый случай в моей практике!

— А может, потому, что вы имеете дело с несовершеннолетними калеками?

Голос был звонким, и холодным, и белым, как снег, который мелкими колючими крупинками на нас роняла все не желающая кончаться зима. Кому он принадлежал, было понятно — Алиска на построение не явилась, у криво сидящей в коляске зеленоволосой девушки было перебинтовано горло, привидение с сумасшедшими хвостиками лежало на каталке лицом вниз и пускало слюни, а малявка с красными волосами вообще, по-моему, никогда не открывала рта, только с хищным, практичным интересом зыркала вокруг. Обладательница звонкого голоса, высокая блондинка, стояла прямо и четко, как часовой у Мавзолея, как натянутая струна.

А правой стороны лица у нее не было. Светлая челка закрывала большую его часть, но и то, что из-под нее виднелось, могло вызвать у неподготовленного наблюдателя паническую атаку.

Счастье, конечно, что здесь все были подготовлены хорошо.

— Остынь, девочка, — примирительно сказал Наливаныч. — Это просто выражение такое, я ничего…

— Плевать я хотела на выражение, — сообщила девушка. — Ваше древнее говнооборудование заточено под управление учеными макаками, специально таким сделано, конструкторы знали, на что шли. Поэтому нет никакого толку притворяться, что мы сможем хоть когда-нибудь достичь уровня обученных десантников. Ставку нужно было изначально делать на совместную работу, знакомство и притирку. Причем делать еще три месяца назад. Но и сейчас еще не совсем поздно.

Наливаныч широко оскалился. Блондинка еще не знала, но это он так переключался из режима «отец-командир» в режим «адский джаггернаут».

— Славяна Сергеевна Одинцова, наше самое недавнее приобретение — и, как я безосновательно надеялся, удачное, — ласково прорычал он. — Десантная рота потеряла в недавних боях, и признала вас недееспособной, а мы — нет, мы не признали. Специнститут непривередлив. Мы даже от мусора не отказываемся.

Светловолосая Славяна, кажется, побелела еще больше, даже багровые рубцы и клочья плохо заживающей кожи на щеке и шее стали почти розовыми. Но командир еще не закончил.

— Искренне хотелось бы, милая девочка, чтобы начальство прислушалось к вашим мудрым советам и следовало им… но увы, оно приучено не слушать ахинею, а поступать так, как сочтет нужным. А если я еще раз услышу обращение не по уставу, отправлю вас, рядовая Одинцова, драить обыкновенные, измазанные говном по самую верхушку, сортиры, невзирая на медицинские показания. В качестве воспитательной меры, благо руки-ноги имеются. Доступно изложено?

— Так точно. — Девушка уже пришла в себя, и глаза ее, дивные синие глаза с поволокой, снова были холодны и бесстрастны.

Наливаныч придирчиво вгляделся в нее и нехотя кивнул.

— Теперь дальше. Если открыть устав и почитать, что там написано про обращение с инвалидами, мы не прочтем там ни хрена интересного, потому что про калек там ничего нет. Они тупо не допускаются в армию! Удачно, что мы к армии не имеем практически никакого отношения, мы — специнститут при Министерстве обороны с особыми полномочиями, и подотчетны только товарищу министру и еще товарищу Генеральному Секретарю. И то, насчет последнего я не уверен — вялый он какой-то…

— Здрасьте, пупсики! — в дверях стояла Алиса, рыжая шевелюра светилась золотым ореолом, какой бывает у святых в старых книгах. Но святой она не была, я это знал совершенно точно. — Что-то скучно здесь у вас, даже драки никакой нет… да вы еще и трезвые все, наверно.

— Двачевская! — по привычке загремел было Наливаныч, но быстро понял, что это напрасный труд и мгновенно сдулся. — Стать в строй.

Это он погорячился повторно — строя здесь никакого не было. Здесь все были, образно выражаясь, вышедшими из строя единицами.

— Я могу и тут постоять, — сообщила Алиса, изогнувшись у косяка совсем уже неприличным образом. — Многим нравится. Да, Сашок?

— А меня ведь звали в действующую армию, — тоскливо сказал Наливаныч в пустоту. — И еще предлагали завотделением в госпиталь под Ялтой, только я отказался — думал, тут больше пользы принесу. Да где там…

Топоча по полу тяжелыми военными ботинками и перемалывая челюстями жвачку — черт, где она ее уже нашла? — Алиса миновала загрустившего начштаба и плюхнулась на одну из стоявших каталок; тут же привстала, предъявив для всеобщего обозрения округлую попку, туго обтянутую черными джинсами. Снова уселась, неспешно поерзав — чтобы растянуть удовольствие.

Правда, удовольствие получал, похоже, я один, но это неважно.

— Таким образом, как уже было сказано, устав у нашего учреждения армейский, а контингент — наоборот, — откашлявшись, осторожно продолжил Наливаныч. — Контингент не имеет должной физической и, хм… моральной подготовки, и зачастую склонен к проблемам нервного и эмоционального характера — депрессиям и прочему. Нам это все не нужно. Не нужно вот буквально на хрен! Поэтому…

Пауза получилась хорошая — в правильном месте он ее расположил. Во всяком случае лежащее недоразумение — Лена, вроде бы, ее звали — даже подняло голову, зеленоволосая слушала, не отрываясь, да и у мелкой, одетой в неуставную красную футболку, на мордашке читалось нечто вроде слабого интереса.

Славяна и Алиса изучали друг друга. Потом что-то случилось — я не видел, что именно, но на лице блондинки проступило отвращение — и она отвернулась, принявшись с преувеличенным вниманием рассматривать начштаба.

— Поэтому, — уже более твердым голосом сообщил тот, довольный произведенным эффектом, — с сегодняшнего дня вы начнете отрабатывать такой важнейший элемент будущих кооперативных действий, как слаживание. Не боевое, обращаю ваше внимание! До боевого вам еще как до Киева в известной позе. Поэтому так и назовем его пока — «небоевое слаживание». Начнем с азов, с постепенным усложнением, но вам-то… вам хотя бы научиться разговаривать друг с другом — уже будет известный прогресс, а то пока только рычите, как Маугли или Тарзан из книг писателя Берроуза. Вопросы есть? Вопросов нет — разойдись. Тьфу, черт… Санитары, отвезите их там.

Славяна закатила глаза с видом «а я что предлагала?», но на нее никто не обратил внимания. Ну, кроме меня.

— Пара.

— Тяни.

— Хм… Посмотреть будущее… Один, два, три… Хм. Хм. Ну, ладно — атакую, значит.

— Ничего себе… что это у него — волосы?

— Угу. Что называется — до жопы. И на жопе тоже. С тебя два хода.

— Мутировавший плотоядный алмаз и белки-людоеды — минус половина штрафных очков. Это был первый ход, а вот второй — разумный пластиковый гамбургер.

— Вавилонская башня. Перемешивай колоду, пока не остановят.

— Ну, тогда и я атакую. Советская угроза — вот три холестериновых ракеты и четыре танка, похожих на жуков-скарабеев.

— А вот и нет. Отмена. Советская угроза — это мы и есть!

— Нет… Я…

— Думаю, этим жестом Мику хочет сказать «отмена отмены». Отмена в квадрате! Дай ей две своих.

— Хорош тасовать, мне нужна карта.

— Черт возьми, нет! Обезвредить! Обезвредить!

— Слишком поздно — твой котенок уже мертв.

Мы играли в очередное порождение загнивающего капитализма — настольную карточную игру с непроизносимым названием и разрывающими мозг в кровоточащие белые колбаски картинками. А как еще назвать карты, на которых изображен человек, анатомически похожий на дикобраза, козел, который видит будущее, завернутый во что-то вроде лаваша радостный кот, а целью игры является предотвращение взрыва маленьких пушистых комочков с помощью лазерной указки и бутербродов с валерьянкой?

Это был первый этап нашего «небоевого слаживания» — видимо, предполагалось, что именно за картами у нас проявится что-то вроде «чувства локтя» и возникнут дружеские чувства. «Нет уз святее товарищества! Пусть же знают все, что такое значит в русской земле товарищество!»* Или что-то в этом роде, у нас, поди, любой прапорщик имеет высшее образование и тонкий художественный вкус!

Вообще на картах мы остановились не сразу — поначалу отупевшие от штабной работы психологи пытались навязать что-то наподобие географического лото, где нужно было блистать знаниями вроде «эта карточка для того, у кого на листе нарисован Ботнический залив! А эта — у кого море Лаптевых!» Но наше сумрачное воинство послало такие приемы сразу и надолго, и малолетка Ульяна резво рванула в самый конец комнаты, где лежали запечатанные, новенькие, все в запахе типографской краски, игры от союзников. По какой-то причине мы остановились на этой.

Хотя почему — по какой-то? На фоне скучных дидактических развлечений, созданных психологами и педагогами Союза, она выделялась, как прыщ на разглаженном хорошей белорусской косметикой лбу старшеклассницы. Подчеркнуто яркая, сумасшедшая, с целой кодлой абсолютно немыслимых персонажей вроде блюющего радугой гиперскоростного кота и катапульты, стреляющей крабами — крабапульты — она затягивала не хуже мрачного норвежского Мальстрема. А правила, взявшие понемногу из покера, преферанса, и книги «Алиса в стране чудес», запоминались примерно минут за шесть.

Другое дело, что она — игра эта — никак не способствовала командному мышлению, взаимопомощи и зарождению крепкой дружбы. Она была вообще про другое — тактику, невозмутимость и умение вовремя подставить товарища под очередной неминуемый взрыв дешевой химической пудры. Не знаю, как эту игру вообще к нам пропустили. Но в одном это пока работало — мы разговаривали и понемногу узнавали друг друга. Шутили, радовались своим победам и смеялись над чужими проигрышами.

Счастье еще, что штабные мастера подросткового мышления не записали нас куда-нибудь вроде клуба «Юный техник» при местном Дворце пионеров. Там-то наши перекошенные рожи и искореженная тестами и медикаментами психика развернулись бы еще бодрее.

В углу работал и перемигивался желтыми лампочками, похожими на глаза неизвестного зверя, очередной музыкальный автомат, перепаянный местными умельцами так, чтобы не требовать монеток. Очередной пластмассовый музыкальный коллектив из Западной Европы радостно исторгал из себя словесную ахинею. «Доктор Розовый Бутон, скажи мне, отчего мое сердце не находит себе места… Скажи мне, доктор… а за это я позволю тебе… да-да, позволю тебе… О-о…»

Там так и говорилось — Розовый бутон. Rosebud. Фиг его знает, что это должно было обозначать, ассоциации приходили все больше неприличные.

Синеволосое чудо, которое звали Леной, обладало приятным, хоть и тихим, голосом. Девчонка с перебинтованным горлом сообщила знаками, что ее имя — Мику, но на этом ее жестовый потенциал иссяк, и дальше она только тыкала пальцами в нужные карты. Мелкая Ульяна не могла сидеть на месте, поэтому между своими ходами кружила вокруг стола, за которым мы разместились, пытаясь между делом заглянуть в чужие карты.

Ну, а Славяна — то есть Славя, как она милостиво, с высокомерной гримаской на личике, разрешила себя называть — и Алиса…

Они играли друг против друга, две противоположности: вальяжная, ехидная, грубоватая и развязная Алиса, вся, целиком, от горящих, непослушных прядей волос до коричневых наконечников шнурков, с обрезанными перчатками на руках и чуть ли не заклепками, как у металлистов, на дефицитной кожаной куртке, она встречала каждый ход соперницы презрительной ухмылкой. Славя, бесстрастная и прямая, как летящая в цель стрела, в форменной белой рубашке и черных форменных же брюках, сидела на стуле ровно, словно штык проглотила, и на ее лице — на той части, что была нетронута ожогами и свежими еще рубцами — не отражалось ровным счетом ничего. На другой, правда, тоже ничего не отражалось.

Сам я вышел из игры довольно быстро, сразу после Ульяны — все-таки не довела ее до добра привычка колесить по комнате. С другой стороны, с обсессивно-компульсивным расстройством не поспоришь. Говорит оно тебе, что все круглые предметы должны лежать в углах, карт в каждой руке должно быть не более трех, а сидеть на месте дольше десяти секунд нельзя — приходится подчиняться. Словом, мой котенок взорвался, оставив в воздухе над столом быстро испаряющееся облачко селитряного дыма, и дальше бой проходил уже без меня. Но это и хорошо — можно было беспрепятственно следить за девчонками.

Наверное, я понемногу становился вуайеристом. Добралась и до меня проклятая буржуйская зараза.

— Мексиканский психопат с топором и трезубцем из телевизионных антенн, моя дорогая, — промурлыкала Алиса. — А это значит, что…

— Сама знаю, что это значит, — отрезала Славя и протянула ей веер карт. — Бери любую.

— Детонация! — Лена не успела обезвредить своего котенка с привязанной тротиловой шашкой, и тот, возмущенно мяукнув, растаял в воздухе. Зеленоглазка сокрушенно покачала головой и, уткнув взгляд в пол, отодвинулась от стола. А раньше она ни на что внимания не обращала и не реагировала. Это успех? Может быть.

Следующей проиграла Мику — она собрала всех четверых Работяг, каждый из которых набрал по два Неподъемных Кредита, плюс в очередной раз вытянула Советскую Угрозу, что привело к банкротству. Девушка, конечно, ничего не сказала, но изобразила руками взрыв, виновато улыбнулась и пожала плечами.

Алиса сверлила невозмутимую соперницу хмурым взглядом.

— Итак, цыпочка, давай проверим, какой у нас с тобой расклад, — пробормотала она. — У меня, как ты понимаешь, есть минимум два сапера, так что взрывчаткой меня не взять. На твоего осьминога у меня есть обезьянья ПВО, а найдется ли у тебя управа на людей-мух и удавов-космонавтов?

Славя даже бровью не повела, все так же безмятежно смотрела на Алису своими огромными синими глазами, один из которых был окружен сеткой лопнувших сосудиков, словно ледовая полынья трещинами.

— Ну, давай посмотрим в будущее… — решила та и положила на стол соответствующую карту. — Хм, ладно. Вот так, значит. Тогда если я проведу йога-тролля с тремя взаимными отменами… и потом так… ага. Ага. Ну что ж, ладно. Выглядит неплохо, поехали!

Славя медленно опустила глаза на стол и оглядела расклад.

— Устный счет, — сказала она. И добавила: — Куколка.

— Чего? — Алиса немного растерялась.

— Я сказала «устный счет». У тебя с ним плохо, девочка моя. Кроме всего прочего, я имею в виду железную руку, чувство вкуса и общее воспитание.

— Да пошла ты! — Алиса среагировала привычно: обозлилась. — Пытаешься мне зубы заговаривать, чтобы не показывать свой веер? Дурацкая мысль, белобрысая! Карты на стол!

— Охотно, — Славя аккуратно выложила на стол. Один Князь Света, два Кота-палиндрома — мощная пара — осьминог-сердцеед, вооруженный пончиками, и падающая звезда с пулеметом в гибких, но очень правдоподобно нарисованных псевдоподиях*.

— Но… это же… — Алиса замерла, шевеля губами.

— Пирамида Бездны — плюс атака, в результате чего ты берешь еще три карты, одна из которых — смотри-ка! — является взрывающимся котенком. Итого, ты проиграла, мои соболезнования, но это было совсем несложно. Удачи в следующий раз, родная.

Славя легко поднялась, светлые волосы качнулись, закрывая лицо, но я готов был поклясться, что на нем по-прежнему не было никаких эмоций. Алиса сморщилась, как от зубной боли. Дернула щекой. Вздохнула.

— Что ж, твоя взяла, подруга, — она встала и протянула было Славе руку, но из этого ничего не вышло, та уже отворачивалась. Ни к чему ей были все эти дурацкие ритуалы, и налаживание дружбы тоже было ни к чему. Поэтому я шагнул в сторону и в последний момент заступил ей дорогу.

Было душно. Сводя с ума, гремела и дергалась механическая музыка из автомата.

— В чем дело? — Ее глаза обшарили мое лицо. Без особого интереса, просто сканируя.

— Поражен вашей игрой, мадемуазель, — я изобразил вежливый кивок, когда-то, еще до войны, меня такому учили в школе, на странном предмете «искусство танцев». — Имею намерение выразить свое восхищение, мадемуазель.

Я правда думал, что этим все и закончится, но Славя решила иначе. Она протянула мне руку.

Ладонью вниз. Не для пожатия. Для поцелуя.

Где-то далеко, в соседней галактике, хихикнула Алиса и прекратила свои круги по комнате Ульяна.

И я склонился в легком поклоне — ошибаются те, кто тянут руку к лицу, там ведь совсем иной смысл зарыт — и легонько коснулся губами ее тонкой кисти. Она была холодной и сухой, ее рука, но потеплела под моим дыханием, и Славя коротко вздохнула, от удивления, наверное.

— Ну, ты пижон, — с легким восторгом сказала Алиса. — Выкрутился, вымолил, выдавил-таки чего хотел. Стратег ты Санёк, натуральный стратег.

— Имею также предложение по процедуре общения, разрешите? — вскинул я взгляд. Славя выглядела заинтересованной.

— Валяй, мальчик.

Ульяна что-то неразборчиво хрюкнула.

— Прописанное нам «небоевое слаживание» имеет целью, насколько я понимаю, установление положительных эмоциональных связей внутри нашей будущей команды. Пилотирование наземных зенитных комплексов — непростая задача, здесь нужно будет полное доверие, раз уж с профессиональными навыками у нас все настолько печально. Ты сама об этом говорила, я помню.

— Ей все равно, — печально сказала Лена, и я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Ленка могла и умела удивлять — но тогда я этого еще не знал.

— Именно! Тебе все равно, мы представляем собой ущербные ничтожества, а специнститут — это просто разновидность штрафного изолятора. С таким подходом тряпки разнесут весь наш район в ноль, до фундамента и ниже, и даже не заметят. Тут нам и кранты. И ладно бы только нам — но сколько невинных людей погибнут под обломками из-за того, что тебе хочется показать, насколько ты крутая? Зачем все это?

Славя продолжала молчать, изучая меня. Моргнула — раз, другой. Набрала в грудь воздуха.

— Ты прав.

— А? — умно отозвался я.

— Это проблема. Моя проблема. И я ее решу.

Славя обогнула меня и вышла, независимо потряхивая коротенькой косичкой. А у нее ведь и туфли с каблуками! Небольшими, но все же. Как-то раньше не замечал этой важной детали.

Перебинтованная Мику показала мне большой палец. Наверное, я поступил правильно. Хотя на самом деле просто хотел ей понравиться.

Такой день заслуживал в качестве завершения по-настоящему эпического вечера, но с этим не сложилось, все разбрелись по своим печальным делам, и ужин я хлебал в компании безмолвной Лены, да и то только потому, что деваться ей было некуда. А после ужина, крайне удачно пронеся несколько раз ложку мимо рта, исчезла и она.

В результате я отправился в общую спальню — так она называлась официально, на самом деле это была простая палата с ортопедическими кроватями — и принялся смотреть телик. Телевизор у нас был здоровенный, новый, импортный — «Шиваки». И программ, в отличие от стандартных трех кнопок, на нем было полно — военные спутники обеспечивали относительно комфортную жизнь даже калекам без родных, друзей и нормальной жизни.

В этот раз транслировали какое-то американское развлекательное шоу с двумя парнями-ведущими. Ребята обсуждали последние события в мире и весело их комментировали, аудитории, судя по радостному смеху и аплодисментам, нравилось. Хотя, может, смех был приклеен уже потом. В этот раз они читали какую-то свою местную новость об увеличении экспорта машиностроения в Советский Союз, что, судя по всему, вызывало бурную ярость консервативной части публики. Представителем последних здесь был первый ведущий, Джон Кинг, а противостоящий ему парень, Акерман, выступал с критических позиций.

— Несмотря на полную несостоятельность коммунизма, как экономического строя, о чем давно известно всем приличным людям, — пояснял как раз Акерман, — нельзя не признать, что у него есть и ряд довольно привлекательных качеств.

— Ты говоришь сейчас об их традиции массовых расстрелов инакомыслящих, Ларри? — немедленно вопрошал Кинг под свист аудитории.

— Нет, Джон, хотя вечером пятницы я, бывает, и готов проголосовать за красных, если они помогут мне растолкать этих идиотов на Кросс Бронкс Экспрессуэй. В действительности я имею в виду моральный аспект их идеологии.

— Моральный, Ларри?

— Именно так, Джон.

— Но ведь мы с детства знаем, что коммунисты — безбожные, безжалостные монстры, которым чуждо все человеческое, аморальные и кровожадные упыри.

Смех, бурные аплодисменты.

— Пожалуйста, Джон, ты звучишь сейчас, как мой дорогой дедушка. Бедняга сошел с ума на восьмидесятом году жизни и отправился в психушку в шлеме Дарта Вейдера из этого нового фильма «Звездные войны».

— Прости, Ларри, я постараюсь больше не травмировать тебя своими шокирующими фактами.

— Увы, Джон, повторение штампов времен «холодной войны» едва ли может считаться фактами. Коммунисты изменились. Советский Союз изменился, и это признают все, иначе мы не сотрудничали бы с этими ребятами сейчас, под угрозой уничтожения со стороны тряпок — простите, носителей инопланетного разума.

— Пусть так, хоть я и не согласен с тобой, Ларри. И что же там с моральным аспектом?

— Я бы назвал его последним оплотом Советов, Джон. Последним бастионом коммунизма, если хочешь. Мораль. Нравственность. Сила духа. Про русских можно сказать много плохого — и многое будет справедливым, но полагаю, нельзя обвинить их в малодушии, трусости или пренебрежении долгом. Они угрюмы, упрямы и не идут на компромиссы, это так — но нет ли в этом и положительной, вдохновляющей черты? Их мораль архаична и потому устойчива к внешним воздействиям. Да, пусть они атеисты, безбожники — да хоть чертовы язычники — но если это помогает им противостоять, и успешно противостоять проклятым тряпкам, эта мораль заслуживает уважения. Стойкость. Несгибаемость. Верность долгу. Способность поступать так, как считаешь правильным, несмотря ни на что. Как мне кажется, в ряде аспектов нам следовало бы у них поучиться.

В спальню ввалилась мрачная Ульяна, держа в руках початый рулон туалетной бумаги. Развевающийся сероватый шлейф делал ее похожей на знаменосца, принесшего заспанному командиру весть о сдаче ключевой крепости. Девчонка с размаху плюхнулась на кровать пластиковым манекеном, не сделав больше ни одного движения.

— Любопытная теория, Ларри, — сказал в телевизоре Кинг. Его голос вроде бы чуточку изменился. — А теперь мы можем перейти к обсуждению более интересных материй, чтобы аудитория, ввергнутая в сон твоим тонким психотерапевтическим анализом, немного пробудилась и поаплодировала.

Оживленные аплодисменты в студии.

— Следует заметить, что каждый сеанс психотерапии — это серия выборов путей на развилках без дорожных знаков, — сказал Акерман.

— А психиатрия всегда являлась сложной вещью, о чем могли рассказать все, но не всегда верно, — добавил Кинг.

— В действительности это было ещё и страшно.

— Очень страшно.

— А с развитием психофизики стало совершенно невыносимо.

— Хотя процент исцеления больных и взлетел до небес. Иссушенные, валящиеся с ног после единения сознания психиатры ломили несусветные цены, и в конце это окупилось — родились нейрокомпьютеры, использующие принципы голографии, а потому единение сознания стало случаем действительно редким, потому как компьютер являлся и изолятором ЦНС, и проводником тока, и модулятором изображения.

— Таким образом, современная психиатрия стала вполне прикладной и доступной для широких слоёв населения.

— С которой можно весело и относительно дешево поиграть, как с новой игрушкой с радиоуправлением, вроде этих новых кошмарных лодок и вертолетов, правда, Ларри?

— Конечно, правда, Джон. А нам с этими дебилами потом приходится работать. И я не всегда имею в виду психов: гораздо больше людей не хочет покидать голографическую симуляцию сознания, отрекаясь от реального мира в пользу воображаемого.

— Слушай, — каким-то образом мой шепот перекрыл глупое телевизионное бормотание. А может, я умудрился задремать на несколько минут — уж очень странные вещи говорили парни на экране. — Ульян!

Мелкая, лежащая на соседней койке, конечно, еще не спала и немедленно растопырила синие глазищи.

— А? Чего тебе, отстающий?

— Вопрос имеется. Ты же со всеми девчонками вроде общалась, наверное, выяснила, кто там есть кто?

Хитрые синие глаза прищурились.

— Может, и выяснила, тебе-то что? Если б ты не сидел в углу обморочным сычом, тоже мог бы пообщаться, да и узнать разное. Что у тебя с ногой, кстати?

— С велосипеда неудачно упал. А насчет выяснения… не у всех, понимаешь, такие дедуктивные способности, как у тебя — ты, фактически, Джеймс Бонд и майор Пронин в одном лице, смекаешь?

Если бы мы жили внутри шоу Акермана и Кинга, сейчас непременно прозвучал бы закадровый смех. Ульяна важно покивала.

— А ты думал? Поживешь с мое, еще не то научишься узнавать!

— Вот Славя, скажем… Наливаныч обронил, что ее из десантников к нам перевели… неужели только по ранению?

— Не, там другое что-то, — поморщилась Ульяна. — Она про это не говорит совсем, только ляпнула как-то, что долго проходила психологическую реабилитацию, по спецкурсу. После обычного ранения на такое не направляют, зуб даю. Да и к нам ее перевели не просто так. Шибко секретная девушка.

— А Алиса-то, рыжая, что? Странная она, нет?

— Тебе лучше знать, вы же с ней знакомы, как я понимаю, — Ульяна посмотрела со значением. — Может, даже довольно близко? Я бы не удивилась, у нее всегда было с головой не очень.

— Вчера случайно пересеклись в парке, — ни словом не соврал я. — Шапочно знакомы, можно сказать… Погоди, что значит «всегда с головой не очень», ты ее тоже знаешь?

— Есть такое дело, — Ульяна хмыкнула. — Точнее, знала раньше. В одной школе учились.

— Серьезно?

— Ну. Она в восьмом классе, я в пятом. Только это два года назад было, мирное время, все такое.

— А потом?

— Потом школу разбомбили, куда Алиску перевели, понятия не имею, а я так… в беспризорницы подалась.

— Врешь!

— Чего это?

— У нас в стране нет беспризорников с… тридцать второго года, что ли, — напряг я память.

— Ну, тогда можешь смело считать, что меня нет, — хихикнула Ульянка. — Я тебе снюсь.

— Эх, если бы, мелкая. Так что там с Алисой?

— Тили-тили-тесто… — противным голоском пропищала Ульяна. — Ну, она нормальная, на самом деле, только немного задроченная. Выглядит сукой, но это она специально, чтобы отсеивать всяких хилых придурков… Правда, информация могла устареть — нынешнее время очень сильно людей меняет, сам понимаешь. И рука у нее тогда была, если ты об этом. Протез — это уже недавнее приобретение. Или потеря, как посмотреть. Я сама офигела, если честно.

Я немного подумал.

— Ульян, еще вопрос.

— А?

— Я или тупой, или переутомился. А разве палаты не должны быть раздельными? Девочки к девочкам, мальчики к мальчикам? Нам же не по пять лет, в конце концов.

— По-моему, ты и то, и другое, — решила Ульяна. — Утомленный дурак. Думаешь, что это?

— Что?

— Способ «небоевого скрещивания», или как там это у них называется. Вот переспишь ты со Славей, скажем…

— Еще чего!

— Ну, с Алисой… Гормоны у тебя в крови прыгнут до небес, мозг отключится, и будешь ты о ней заботиться изо всех сил, прикрывать в бою, наизнанку выворачиваться, и все такое. На переломанных своих ногах марафонский кросс пробежишь, если припрет. Со временем у нашего так называемого «командования» полный швах, как я понимаю, поэтому и используют все, что могут. Нам и правда ведь не пять лет. И даже не десять. Вот и создают тебе… соответствующие условия.

— Не дождутся, — сообщил я в потолок, освещаемый бликами засыпанного телевизионным «снегом» экрана. — Последний бастион коммунизма еще сражается.

Примечание к части

*Из «Тараса Бульбы» Н.Гоголя.

**Игра слов, shooting star — это одновременно и «падающая звезда» и «стреляющая звезда».