Не могу и не хочу (сборник)

дело о пропавших салями

Мой сын снимает в Бруклине квартиру у итальянца, который держит во дворе сарайчик, чтобы вялить и коптить салями. Как-то ночью, в год, когда мелкие воришки и вандалы особенно разгулялись, кто-то вломился в сарайчик и обчистил его. Наутро мой сын упомянул об этом происшествии в разговоре с хозяином, выразив соболезнования относительно похищенных колбас. Хозяин воспринял ситуацию по-философски и выглядел спокойно, однако поправил: «Это были не колбасы, а салями». Потом заметку об этом инциденте напечатало одно уважаемое местное издание, в качестве этакого колоритного городского анекдота. Репортер опять-таки писал об украденных «колбасах». Мой сын показал эту заметку хозяину, который и не подозревал, что стал героем новостей. Хозяин заинтересовался и был польщен, что редакция сочла этот эпизод достойным внимания, но заметил: «Это были не колбасы, а салями».

песья шерсть

Нашего пса больше нет. Мы скучаем по нему. Когда в дверь звонят, никто не лает. Когда мы задерживаемся по вечерам, никто не ждет нас у входа. Мы до сих пор находим клочья белой шерсти то тут, то там, по углам или на одежде. Мы собираем их. Надо бы их выбросить. Но это единственное, что осталось нам от нашего пса. Мы не выбрасываем их. Безумная надежда владеет нами — если наберется достаточно шерсти, мы сможем заново сложить из нее нашего пса.

рассказ по кругу

В среду с утра меня всегда будит шум с улицы. Я удивляюсь, что бы это могло быть. А это приезжает мусоровоз. Мусоровоз приезжает в среду с утра. Меня всегда будит шум с улицы. Я удивляюсь, что бы это могло быть.

задумка для значка

Заходя в поезд, люди проходят по рядам в поисках подходящего сиденья и иногда внимательно приглядываются к тем, кто уже занял места — решают, приятные ли из них выйдут соседи.

Было бы гораздо удобнее, если бы перед посадкой в поезд мы нацепляли специальный значок с надписью, оповещающей соседей, каким образом мы будем или не будем им мешать. Например: НЕ БУДУ РАЗГОВАРИВАТЬ ПО МОБИЛЬНОМУ или НЕ БУДУ ЕСТЬ ПАХУЧУЮ ЕДУ.

Вот что написала бы я:

Блумингтон

Пробыв здесь некоторое время, я могу с уверенностью сказать, что никогда не бывала здесь раньше.

урок кухарки (из Флобера)

Сегодня мне был преподан ценный урок, а наставницей послужила наша кухарка. Ей двадцать пять лет, и она француженка. Я обнаружил, задав ей вопрос, что она не знает, что Луи-Филипп больше не король Франции и что Франция теперь республика. А ведь прошло пять лет с тех пор, как он оставил трон. Она сказала: обстоятельство, что он не является больше королем, ничуточки ее не интересует — таковы были ее слова.

И я считал себя умным человеком! Но в сравнении с нею я кретин.

в банке (сон)

Я прихожу в банк с пакетом мелочи и бросаю монетки в автомат, который их пересчитывает. Мне предлагают отгадать получившуюся сумму. Я называю три доллара. Я ошиблась. Всего вышло четыре доллара и двадцать четыре цента. Но поскольку я промахнулась меньше чем на один доллар девяносто девять центов, я все еще имею право на приз. Прохожие сердечно поздравляют меня. Мне начинают предлагать призы, из которых я могу выбрать любой. Когда я отказываюсь и от первого, и от второго, нервная служащая отпирает потайное хранилище и пока зывает все имеющиеся призы, в том числе большую пластиковую свинью-копилку, книжки-раскраски и маленький резиновый мячик. Чтобы не расстраи вать ее, я выбираю игрушку, которая нравится мне больше других — симпатичную фрисби, к которой прилагается индивидуальный чехол для хранения.

ночь без сна (сон)

Мне не спится, я в чужом городе, в гостиничном номере. Уже очень поздно: два часа ночи, потом три, четыре. Я лежу в темноте. Что же не так? Может быть, мне не хватает человека, который спит со мной рядом. Я слышу, как где-то неподалеку хлопает дверь. Еще один постоялец, несмотря на поздний час. Теперь я знаю, что делать. Я пойду к нему в номер и лягу с ним рядом, и тогда мне наконец-то удастся уснуть.

в банке 2 (сон)

Я снова в банке с пакетом, полным мелочи. Я снова предполагаю, что у меня набралось где-то три доллара. Автомат пересчитывает монетки. Получилось четыре доллара и девяносто два цента. Служащая снова объявляет, что я имею право на приз. Я жду, какие подарки мне предложат на этот раз, но сегодня приз только один — измерительная рулетка. Я разочарована, но не подаю вида. По крайней мере, сегодня я хотя бы уверена в том, что служащая — женщина. В прошлый раз я никак не могла определиться, женщина это или мужчина. Сегодня она все так же подстрижена под корень, но движется изящнее и улыбается нежнее, голос ее звучит тоньше, а на груди у нее красуется значок с надписью «Жанетт».

два Дэвиса и коврик

У обоих была фамилия Дэвис, но они не были женаты и не приходились друг другу кровными родственниками. Тем не менее, они были соседями. Оба были к тому же людьми нерешительными или, если выразиться точнее, в некоторых отношениях они могли быть очень даже решительными, если дело касалось важных вещей или работы. Но в отношении вещей менее значительных они бывали очень нерешительными и никак не могли определиться, сначала выбирали одно, а на другой день передумывали и выбирали другое.

Друг о друге они ничего не знали, пока она не решила выставить на продажу коврик.

Это был шерстяной коврик с ярким черно-бело-красным орнаментом из ромбов и полос. Она купила его в индейском магазинчике неподалеку от города, где раньше жила, правда, потом она узнала, что он был вовсе и не индейский. Теперь он лежал в пустовавшей комнате ее старшего сына и порядком ей надоел, потому что запылился и загнулся по уголкам, и она решила продать его на местной гаражной распродаже, доходы с которой пойдут на благотворительные цели. Но на распродаже он ужасно всем понравился, чего она вообще-то не ожидала, оценщик назначил цену в пятьдесят долларов (хотя она запрашивала всего десять), и ей расхотелось его продавать. Она понадеялась, что никто его не купит. Распродажа продолжалась, а она так и не понижала цену, хотя окружающие продавцы запрашивали все меньше и меньше, и хотя все ковриком восхищались, никто его так и не купил.

Другой Дэвис пришел на распродажу рано утром, и коврик сразу ему понравился. Но насчет покупки он сомневался, потому что орнамент был все-таки уж очень броский, а красный, черный и белый были такими кричащими, что, подумал Дэвис, к его обстановке этот коврик может и не подойти, хотя обстановка у него была просторная и современная. Он выразил восхищение ковриком, но признался ей, что не уверен, будет ли тот подходить стилю дома, и ушел, не сделав покупки. Но за день никто этот коврик так и не купил, она не понижала цену, а он все думал об этом коврике и ближе к вечеру вернулся, чтобы еще раз посмотреть на него, ну или хотя бы проверить, не увел ли его кто, и наконец решить, стоит ли его покупать. Но ярмарка уже закончилась, вещи или распродали, или пожертвовали малоимущим, или упаковали и отвезли домой, и лужайка перед приходским домом, где проходила распродажа, оставалась чистой и просторной в вечернем сумраке.

Другой Дэвис этого не ожидал и расстроился, и пару дней спустя, случайно столкнувшись с первой Дэвис на почте, он сказал, что передумал насчет коврика и спросил, продала ли она его, и когда та сказала, что нет, попросил одолжить его на денек, чтобы прикинуть, как он будет смотреться в его комнате.

Первая Дэвис растерялась, потому что сама она между тем решила оставить коврик себе, постирать его и прикинуть, где в доме он будет смотреться лучше всего. Но теперь, когда другой Дэвис проявил по отношению к коврику столь живой интерес, она засомневалась, стоит ли это делать. В конце концов, она же собиралась его продать, да и оценила его всего в десять долларов. Она попросила другого Дэвиса подождать пару дней, чтобы решить, готова ли она расстаться с ковриком. Другой Дэвис отнесся к этому с пониманием и сказал: прекрасно, пусть она позвонит ему, если все-таки решит избавиться от коврика.

Сначала она постелила коврик в комнате сына, где он раньше и лежал. Она то и дело заходила на него поглядеть. Все-таки он выглядел почему-то не очень чистым, и уголки у него все так же загибались. Он и нравился ей, и раздражал. Потом она решила перенести его туда, где он постоянно будет у нее на глазах: так ей волей-неволей придется решить, что она о нем думает. Она знала, что второй Дэвис ждет ответа.

Она постелила коврик на лестничную площадку между первым и вторым этажом, и ей показалось, что он хорошо сочетается с картиной, которая висела на стене. По ее муж сказал, что коврик слишком яркий. Тем не менее, она оставила коврик на месте и задумывалась о нем каждый раз, когда поднималась по лестнице. Наконец она решила, что хотя коврик действительно симпатичный, стоит все-таки уступить его другому Дэвису, ну или хотя бы одолжить на время, ведь коврик так ему понравился и, может быть, он и правда больше подойдет к его обстановке. Но на другой день к ней зашла приятельница, которую коврик прямо-таки восхитил: она подумала, что он новый, и сказала, что он очень красивый. Теперь Дэвис уже не была так уж уверена, что хочет с ним расставаться.

Между тем время шло, и она очень переживала из-за другого Дэвиса. Она все думала о том, как он хотел посмотреть коврик у себя дома, а она, эгоистка, все держит его у себя и не желает делиться, хотя собиралась продать его, и всего за десять долларов. Ей казалось, что ему коврик нравился гораздо больше, чем ей, и что он, может быть, заслуживает его больше. Но ей не хотелось отдавать просто так вещь, которая, в конце концов, когда-то понравилась ей настолько, что она решила ее купить, и которая нравилась другим людям, и ей, наверное, снова очень понравилась бы, если ее хорошенько почистить.

Первая Дэвис пожалела, что у них не было на примете мудрого Соломона, чтобы их рассудить; ведь, может быть, дело вовсе и не в том, нужен ей этот коврик или нет, а в том, кому он нравился больше. Она подумала, что если коврик нравится второму Дэвису больше, тот должен его забрать, но если он больше нравится ей — коврик должен остаться у нее. Или, возможно, надо было выразиться чуть иначе, ведь это все-таки был ее коврик; возможно, ей надо было только решить, нравится ли он ей теперь больше, чем тогда, когда она собиралась его продать. Но потом она подумала, что если другому Дэвису действительно так сильно нравится коврик, надо уступить. Может быть, надо предложить ему взять коврик на время и подумать, действительно ли он ему очень-очень нравится, или просто нравится, а может, он вообще ему не нужен. Если очень-очень нравится, пусть берет; а если просто нравится, она оставит его себе. Но она все равно не была уверена, что это лучшее решение.

Теперь она все чаще задумывалась о коврике и каждый день пыталась прийти к какому-то решению, и каждый день передумывала. Она прикидывала то так, то этак, перебирала разные причины за и против. Коврик был хороший — ей сказал об этом знающий человек. Она купила его, потому что он очень понравился ей в индейском магазине, хотя, судя по всему, на самом деле магазин вовсе не был индейским. Коврик нравился ее сыну, хотя домой он приезжал редко. Если хорошенько его почистить, он будет вообще как новенький, но с другой стороны, у нее до сих пор не дошли руки хорошенько его почистить и, наверное, потом будет тоже не до того. А другой Дэвис, судя по его дому чистому, просторному и красиво обставленному, почистил бы его и вообще ухаживал бы за ним. Она все равно собиралась его продать, а другой Дэвис хотел его купить. Он, наверное, заплатил бы за него все пятьдесят долларов, а она передала бы их на благие дела. А если она решит оставить коврик себе, подумала она, то это уже ей придется раскошелиться и передать пятьдесят долларов на благие дела, ведь она с самого начала собиралась продать его на благотворительность, хотя никто его не купил. Но тогда получается, что она платит за свою собственную вещь, если только не считать, что эта вещь не совсем ее, раз уж она решила выставить ее на продажу благих дел ради.

Как-то раз сын подруги принес ей большую коробку свежих овощей. Стояла самая жаркая пора лета, и овощей у них было слишком много даже для продажи. А в коробке было слишком много для нее и мужа, и они решили поделиться с соседями, которые не держали огородов. Часть овощей она отдала соседу за углом, профессиональному танцору, который недавно переехал в их район со своим слепым псом. А оставшиеся овощи понесла через дорогу к другому Дэвису и его жене.

Теперь они стояли у ворот и болтали о том и о сем, в том числе и о коврике, она призналась, что ей часто бывает трудно принять решение, не только насчет коврика. Другой Дэвис признался, что ему тоже всегда было трудно принимать решения. Его жена заметила: удивительно, как прочно он может стоять на одном, а потом передумать и так же твердо настаивать на обратном. Она сказала, что ему было легче решиться на что-то, если он сначала поговорит с ней. Обычно она отвечала так: «Да, думаю, ты прав»; потом говорила: «Поступай, как знаешь», а потом: «Мне все равно». Она сказала, что, выходит, раз уж оба Дэвиса оказались такими нерешительными, коврик зажил самостоятельной жизнью. Она предложила дать ему имя. Обоим Дэвисам эта идея понравились, но подходящего имени они как-то сходу не придумали.

факты/возможности

Это мог бы быть наш пес.

Но это не наш пес.

Поэтому он лает на нас.

небольшой инцидент с ударными [о] и [у]

Кот — беспородный, в полоску, — смотрит: большой черный жук. Мой муж — тут, смотрит за жуком и за котом. Жук ползет по садовой тропке. Стоп. Вдруг жук метнулся вбок. Кот, испуганный — в сторону. Муж смотрит, смеется. Жук снова ползет, по другой дорожке. Кот снова спокоен, смотрит.

факты/возможности 2: на отдыхе

Это мог бы быть мой муж.

Но это не мой муж.

Это ее муж.

Поэтому он фотографирует ее (а не меня), пока она позирует в цветастом пляжном платье на фоне старинной крепости.

история, которую рассказала мне подруга

На днях подруга рассказала мне грустную историю о своем соседе. У него завязалась переписка с человеком, с которым он подружился на сайте знакомств. Тот жил за две тысячи миль от него, в Северной Каролине. Они обменялись сообщениями, потом фотографиями, и вскоре уже вели между собой долгие беседы, сначала в виде текстовых сообщений, а потом и по телефону. У них обнаружилось много общих интересов, они подходили друг другу и интеллектуально, и по темпераменту, им было приятно общаться, и они находили друг друга физически привлекательными, насколько об этом можно судить по интернету. Профессиональные интересы у них тоже пересекались, сосед моей подруги был бухгалтером, а его новый друг — ассистентом профессора по экономике в небольшом колледже. Через несколько месяцев они почувствовали, что по-настоящему влюблены друг в друга, что каждый из них «нашел того самого», как выразился сосед моей подруги. Когда ему пришла пора идти в отпуск, он решил слетать на несколько дней к югу и посмотреть на своего интернет-возлюбленного.

В день отъезда он звонил своему другу два или три раза, они разговаривали. Потом друг неожиданно перестал отвечать. В аэропорту его тоже никто не встретил. Он подождал, позвонил еще несколько раз, потом поехал по адресу, который прислал ему его друг. Никто не открыл, сколько бы он не звонил и не стучал. Чего он только в тот момент не передумал.

Всех подробностей того, что произошло дальше, я не знаю, но моя подруга рассказала, что в тот самый день, пока ее сосед летел на самолете в Каролину, его друг умер от сердечного приступа прямо во время телефонного разговора с врачом. Узнав об этом то ли от соседей, то ли от полиции, ее сосед поехал в морг; ему разрешили взглянуть на его интернет-друга. И вот, лицом к лицу с мертвецом, он впервые смотрел на человека, с которым, как он был уверен, ему было суждено прожить всю жизнь.

плохой роман

Этот нудный, неудобочитаемый роман, который я взяла с собой в дорогу, — я все еще пытаюсь его осилить. Я возвращалась к нему уже столько раз, всегда заранее зевая и всякий раз обнаруживая, что он не сделался ни чуточку лучше, что он стал мне кем-то вроде старого приятеля. Мой старый приятель плохой роман.

после вашего отъезда (из Флобера)

Вы пожелали узнать, чем я занимался после того, как мы с вами расстались.

Что ж, я был очень опечален, нам было так хорошо вместе. Когда я увидел, как ваша спина исчезает в тамбуре поезда, я пошел наверх, на мост, чтобы посмотреть на ваш поезд сверху. Вот и все, что я увидел: вы были внутри! Я следил за ним так долго, как только мог, и прислушивался к его шуму. В противоположном направлении, в сторону Руана, небо было темно-алым в широких лиловых полосах. К тому времени, как я добрался до Руана, а вы — до Парижа, оно давно погасло. Я зажег очередную сигару. Некоторое время я расхаживал туда-сюда. Потом, уставший до бесчувствия, зашел в кафе напротив и выпил стакан кирша.

Мой поезд прибыл на станцию, двигаясь в направлении, обратном движению вашего поезда. Моим соседом по купе оказался человек, которого я знал со школы. Мы долго разговаривали, почти всю дорогу до Руана.

Когда я приехал, меня, как и предполагалось, встретил Луис, но мать не отправила нам навстречу экипаж, чтобы было на чем доехать до дома. Мы немного подождали, а затем двинулись пешком по мосту и через порт, залитый лунным светом. В этой части города есть два места, где можно взять извозчика.

Второе из этих мест — старая церквушка, в которой живет семья. Было темно. Мы постучали, разбудив тем самым хозяйку, которая вышла нам навстречу в ночном чепце. Вообразите себе эту сцену: глубокая ночь, позади виднеется обстановка старинной церкви, рот хозяйки широко распахнут в зевке, горящая свеча, кружевная шаль свисает ей почти до колен. Лошадь, конечно же, надо было запрячь. Шлея, оказалось, была повреждена, и мы терпеливо ждали, пока хозяйка приведет ее в порядок с помощью обрывка веревки.

На пути домой я рассказал Луису о своем школьном товарище, который был также и его школьным товарищем. Я рассказал ему, как мы с вами провели время. В окне блестела лунная дорожка на реке. Я вспомнил о другом возвращении домой под луной. Я описал его Луису: снега было по колено, я ехал на санях, в меховой шубе и красной шерстяной шапке. Сапоги я в тот день потерял по дороге на выставку с дикарями из Африки. Окна были открыты, и я курил трубку. Река была темная. Деревья были темными. Заснеженные поля светились в лунном свете: они казались гладкими, как атлас. Погребенные под снегом маленькие домики походили на белых медвежат, свернувшихся калачиком во сне. Я представлял себе, что нахожусь в русской степи. Казалось, я мог расслышать, как в ледяном тумане фыркает олень, как волки выпрыгивают на дорогу следом за проехавшими санями. Их глаза горели, как угли, по обе стороны дороги.

Когда мы наконец добрались до дома, на часах было больше часа ночи. Прежде чем ложиться спать, я решил навести порядок на рабочем столе. В окне моего кабинета все еще виднелась луна, освещавшая реку, береговую полосу и тюльпановое дерево под окном. Когда я закон чил, Луис пошел к себе в спальню, а я — к себе.

телохранитель (сон)

Он сопровождает меня, куда бы я ни пошла. У него светлые волосы. Он молодой и сильный. Его руки и ноги — округлые и мускулистые. Он мой телохранитель. Но он никогда не открывает глаз и никогда не встает со своего кресла. Так и лежит себе в кресле, а его переносят с места на место уже его собственные опекуны.

ребенок (сон)

Она склонилась над ребенком. Она никак не может отойти от него. Ребенок неподвижно лежит на столе. Она хочет сделать еще одну фотографию, может быть, последнюю. Живым этот ребенок никогда не сидел смирно перед фотоаппаратом. Она говорит себе: «Сейчас пойду принесу камеру», как если бы хотела сказать ребенку: «Не двигайся».

церковный двор (сон)

У меня есть ключ от церковного двора, и я отпираю калитку. Церковь находится в городе и окружена большим участком. После того как я открыла калитку, во двор заходит множество людей — полежать на травке и погреться на солнышке.

Тем временем на углу девушки собирают деньги для своей свекрови, которую они называют La Bella.

Я то ли оскорбила, то ли огорчила двух женщин, но зато я баюкаю на руках Иисуса (живого) посреди теплой уютной толпы.

моя сестра и английская королева

И так уже пятьдесят лет: бу-бу-бу, то не так, это не так. Чем бы моя сестра ни занималась, наша мать всегда считала, что она недостаточно старается. Да и отец тоже. Она переехала в Англию, чтобы быть от них подальше, и вышла замуж за англичанина, а когда тот умер, она вышла замуж за другого англичанина, но этого было недостаточно.

Потом ей вручили Орден Британской Империи. Родители прилетели в Англию и смотрели, как сестра в одиночку прошла по торжественному залу и встала перед английской королевой и разговаривала с ней. Их это впечатлило. Моя мать написала мне письмо, в котором говорилось, что ни один кавалер Ордена Британской Империи не разговаривал с королевой так же долго, как моя сестра. Я не удивилась, потому что сестра вообще-то всегда была довольно разговорчивой, и неважно, с королевой ли она беседовала или еще с кем. Но когда я спросила у матери, во что сестра была одета, она припомнила с трудом — белые перчатки и вроде бы какая-то накидка, сказала она.

Четыре лорда из парламента произнесли в честь моей сестры речи, потому что она столько сделала для инвалидов и всегда относилась к ним как равным, сказала моя мать. Она разговаривала с таксистами так, будто они были лордами из парламента, и с лордами из парламента она разговаривала точно так же, как с инвалидами. Всем она понравилась, и никому не было дела до того, что дома у нее было не очень прибрано. Моя мать сказала, что дома у нее все так же не прибрано, и фигуру она запустила, и гостей принимает слишком часто, и еще она забывает убрать сливочное масло в холодильник, и слишком много болтает о своих личных делах со своим приятелем-индусом из бакалеи на углу, да и вообще она рта не закрывает. Но мать и отец чувствовали, что теперь им лучше на этот счет помалкивать: как же они могли ее критиковать, когда она сделала столько добрых дел и все ее так любили.

Я горжусь своей сестрой и рада, что ей вручили награду, но еще я рада тому, что родители наконец-то прикусили языки и оставили ее в покое на какое-то время, не думаю, правда, что очень надолго, и очень жаль, что для этого потребовалась целая английская королева.

поход к зубному (из Флобера)

На прошлой неделе я ходил к зубному врачу, чтобы тот вырвал мне зуб. Но он сказал, что лучше подождать и понаблюдать, не утихнет ли боль.

Что же, боль не утихла — я был в агонии, меня лихорадило, и вчера снова отправился к зубному. По пути я пересек старый рынок, где не так давно производились публичные казни. Я вспомнил, что однажды, когда мне было лет шесть или семь, я шел домой из школы через этот рынок как раз после казни. Гильотина все еще была на месте. Я увидел кровь на мостовой. Какие-то люди тащили большую корзину.

Прошлой ночью я думал о том, как шел по рынку перед визитом к зубному, холодея в ожидании того, что мне предстоит претерпеть — как и люди, осужденные на казнь, с тем же ужасом шли по этой же рыночной площади, ожидая того, что предстояло претерпеть им. Хотя в их случае перспективы были куда хуже.

Когда я уснул, мне приснилась гильотина и, что удивительно, моей маленькой племяннице, которая спит внизу, тоже приснилась гильотина, хотя с ней я ни словом об этом не обмолвился. Быть может, мысли текучи и могут перетекать по дому от одного человека к другому.

письмо производителю замороженного зеленого горошка

овсянка

Миску с горячей овсянкой накрыли с утра прозрачной тарелкой, и донышко тарелки покрылось капельками конденсата: даже овсянка — и та тихонечко меняет по-своему окружающий мир.