Не могу и не хочу (сборник)

последняя из могикан

Мы сидим с нашей матерью в доме для престарелых.

Конечно, я скучаю по вам, детки. Но мне не кажется, что я очутилась в незнакомом месте, где никого не знаешь.

Она улыбается, пытаясь приободрить нас. Здесь полно народу из старого доброго Вилли.

Она добавляет: конечно, многие их них не могут говорить. Делает паузу и продолжает: и многие не видят.

Она смотрит на нас сквозь очки с толстыми стекла ми. Мы знаем, что она ничего уже не может разли чить, только свет и тени.

Как они выражаются, я последняя из могикан.

задание для второклассников

Раскрась этих рыбок.

Вырежи их.

Проделай отверстие в спинке каждой рыбки.

Пропусти ленту через каждое отверстие.

Свяжи рыбок вместе.

Прочитай, что написано на рыбках:

Иисус — наш друг.

Иисус собирает друзей.

Я друг Иисуса.

главная

«Ты хочешь быть здесь самой главной, — сказал он. — Но ты не самая главная».

Он открыл мне глаза на неприятную правду. Похоже, мне еще многому предстоит научиться.

неловкое положение

Молодой писатель нанял более опытную писательницу, чтобы она редактировала его тексты. Но он отказывается ей платить. По сути, он держит ее в плену у себя в доме. Хотя его мать, хрупкая пожилая женщина, просит, отворачивая лицо (как будто не желая глядеть на него), заплатить писательнице то, что ей причитается, он этого не делает. Вместо этого он протягивает к ней руку со сжатым кулаком, она подставляет ладонь, будто собираясь принять что-то из его руки. Но он разжимает кулак, и его ладонь оказывается пуста. Она знает, что это делается в отместку, потому что когда-то они были вовлечены в нечто такое, что можно было бы назвать романтическими отношениями, и она была недостаточно добра к нему. Иногда она была груба и унижала его, и на людях, и наедине. Она снова и снова пытается решить, была ли она тогда так же жестока к нему, как он теперь к ней. Ситуация осложняется тем, что здесь же находится еще один человек, зависящий от ее поддержки, и это ее бывший муж. В отличие от нее и от ее сварливого бывшего любовника, он жизнерадостен и уверен в себе, так как не знает (пока она ему наконец не рассказывает), что ей не платят. Но даже и после ее рассказа он, с минуту поразмыслив над услышанным, продолжает улыбаться и лучиться уверенностью, отчасти, наверное, оттого, что он ей не верит, а отчасти оттого, что он весь в мыслях о собственном только что начатом писательском проекте. Он предлагает ей стать соавтором. Она заинтересована и готова присоединиться, пока не выясняется, что речь идет о совместной работе с еще одной писательницей. Ей не нравится ни стиль, ни главный герой, ни то, что кажется ей дурным влиянием этой третьей участницы, и она не хочет, чтобы ее упоминали через запятую с той, другой. Но прежде чем она заявит ему об этом или, так будет лучше, умолчит и вежливо откажется от сотрудничества под каким-нибудь предлогом, ей на ум приходит еще один вопрос. А где же, спустя столько времени — может быть, недель или месяцев — ее нынешний муж, который всегда так поддерживал ее, и почему он не приходит, чтобы помочь ей выпутаться из этого крайне неловкого положения?

замечание, сделанное во время уборки

Подо всей этой грязью пол на самом деле очень чистый.

казнь (из Флобера)

Вот еще одна история о сострадании. В деревне неподалеку молодой человек убил банкира и его жену, изнасиловал служанку и выпил все вино в погребе. Его судили, нашли виновным, приговорили к смерти и казнили. Смерть этого парня так заинтересовала местных, что на казнь съехался народ со всей области — больше десяти тысяч человек. Людей было столько, что в булочных не хватало хлеба. И так как гостиницы были забиты битком, им приходилось ночевать под открытым небом: чтобы поглядеть, как человеку отрежут голову на гильотине, люди соглашались спать в снегу.

А мы качаем головами над Римом с их гладиаторами. О, лицемеры!

записка от разносчика газет

Она пытается обратить внимание мужа на кошку с собакой, лениво растянувшихся бок о бок на полу. Муж отвечает раздраженно, потому что пытается сосредоточиться на том, чем он сейчас занят.

Поскольку муж с ней разговаривать не хочет, она начинает разговаривать с кошкой и собакой. Он снова велит ей замолчать — она мешает ему сосредоточиться.

А занят он тем, что пишет записку разносчику газет. Он пишет записку в ответ на другую записку, которую оставил разносчик газет.

Разносчик газет написал, что, когда рано утром он шел в темноте через их двор, он «встретил несколько животных» — «вроде скунсов». Разносчик писал, что с сегодняшнего дня он предпочел бы оставлять газеты, не заходя во двор, «возле задней калитки».

В ответ ее муж пишет разносчику газет. Нет, они бы хотели, чтобы газету как всегда доставляли на заднее крыльцо, а если это невозможно, они откажутся от подписки.

Вообще-то разносчик использовал такой грамматический оборот, что вышло, будто животные не только ходили по двору, но и газету доставляли тоже они.

на вокзале (сон)

На вокзале очень людно. Люди ходят туда-сюда, во всех направлениях сразу. Тибетский монах с бритой головой, одетый в тогу винного цвета, стоит посреди толпы с обеспокоенным видом. Я наблюдаю за ним, не двигаясь с места. У меня достаточно времени до отбытия, потому что я только что пропустила свой поезд. Монах замечает, что я смотрю на него. Он подходит ко мне и спрашивает, где здесь третий путь. Я знаю, куда идти. Я показываю ему дорогу.

луна (сон)

Я встаю ночью с постели. Комната большая и темная, если не считать белой собаки на полу. Я выхожу из комнаты. Коридор широкий и длинный, освещенный каким-то ее подводным сумеречным светом. Я подхожу к двери в уборную и вижу, что она вся залита ярким сиянием. Высоко наверху висит полная луна. Ее луч проник в окно и падает прямо на унитаз, будто путеводный знак от доброго Бога.

Затем я снова оказываюсь в постели. Уже некоторое время я лежу без сна. В комнате стало светлее. Наверное, луна движется в сторону моего окна, думаю я. Но нет, это занимается рассвет.

шаги (сон)

Я вижу себя со спины, шагающей. Вокруг моих шагающих ног — круги света и тени. Я знаю, что с каждым следующим шагом у меня получается двигаться быстрее и дальше, чем прежде, и, конечно, мне хочется сорваться с места и побежать. Но мне говорят, что я должна останавливаться, давая ноге отдохнуть на каждом шагу, если я хочу набрать полную силу и добраться до места назначения.

быстренько пролистываю старые номера TLS

Не хочу читать о жизни Джерри Льюиса.

Хочу почитать о млекопитающих хищниках.

Не хочу читать о портрете одного кастрата.

Не хочу читать стихотворение, которое начинается словами «и вот я стою / у кромки воды средь электролитов…»

Хочу почитать об истории инкских кипу.

Не хочу читать о:

истории китайских панд

вокабуляре героинь Шекспира

Хочу почитать о:

мокрицах

шмелях

Не хочу читать о Рональде Рейгане.

Не хочу читать стихотворение, которое начинается словами: «что толку сидеть в автобусе / и дымить?»

Не хочу читать историю создания мюзикла South Pacific:

(«Это исследование станет ценным вкладом в до сих пор недостаточно изученную область истории бродвейских мюзиклов!»)

Неинтересно:

«Оксфордский справочник по канадской военной истории».

Неинтересно (во всяком случае, не сегодня):

Гитлер

Лондонские театральные постановки

Интересно:

Психология лжи

Энн Карсон о смерти брата

Поэмы Катулла

Переводы с сербского

Неинтересно:

История создания Статуи Свободы

Интересно:

Пиво

Восточная Пруссия после Второй мировой войны

Филосемитизм

Неинтересно:

Архиепископ Кентерберийский

Неинтересно:

стихотворение, начинающееся словами: «свет блистает на траве / над горой плоти…»

Неинтересно:

Англо-португальский альянс

Геральдические леопарды

Интересно:

Лекции Борхеса

«Упражнения в стиле» Раймона Кено

Суперобложки в истории библиографии

(«Впервые в истории библиографии суперобложкам уделено должное внимание…»)

Неинтересно:

Дружба Эльгара и Шенкера

Труды Александра Поупа

Авторучка Т. С. Элиота

Неинтересно:

Ревизионная комиссия

Интересно:

Социальная ценность альтруизма

Строительство Понт-Неф

История дагерротипов

Неинтересно:

культурная история британской переписи населения

(«Отрадно узнать, как показывает эта разнообразно подробная книга, что — mutatis mutandis — подобные противоречия окружали Перепись населения с самого ее учреждения…»)

Неинтересно:

Культурная история аккордеона в США

(«Сожми-ка!»)

Интересно:

Саутпортский музей газонокосилок

Неинтересно:

История британской телевизионной критики

Мода на вручении Награды американской киноакадемии

(«Как менялись наряды на Оскаре с учреждения церемонии в 1928»)

Неинтересно:

Anacaona: удивительные приключения первой кубинской девичьей поп-группы

Интересно (почти всегда):

еженедельная колонка Джеймса Кэмпбелла со свежими новостями с кухни издательства «Таймс»

Неинтересно (ну или ладно, интересно):

История дипломатии

Автобиография Лоры Буш

заметки во время длинного телефонного разговора с матерью

мужчины

В этом мире есть ведь еще и мужчины. Иногда мы забываем об этом и думаем, что есть только женщины— бесконечные горы и долины податливых женщин. Мы чуть-чуть шутим, утешаем друг друга, и наши жизни проходят быстро. Но время от времени среди нас вдруг встает, как дуб, мужчина и бросает на нас дикие взгляды, и тогда мы отходим великим потоком прятаться в пещерах и канавах, пока он не уйдет.

негативные эмоции

Один учитель, вдохновившись прочитанной книгой, рассылает остальным учителям — с самыми лучшими намерениями — письмо о негативных эмоциях. Письмо состоит из одной-единственной цитаты — совета, который дал своим ученикам один буддийский монах из Вьетнама.

Эмоция, говорит этот монах, она как буря: пошумит и уйдет. Вовремя заметив ее (как мы замечаем приближающуюся бурю), надо занять безопасное положение. Надо сесть. Надо сосредоточиться на своем животе, а особенно на месте прямо под пупком, и следить за своим дыханием. Если вовремя распознать эмоцию, с ней будет легче справиться.

Другие учителя остались озадачены. Они не поняли, с чего это вдруг их коллега разослал им письмо о негативных эмоциях. Они обиделись на это письмо, и на коллегу обиделись. Им показалось, что он намекает, будто им следует поучиться справляться со своими негативными эмоциями. Некоторые вообще-то всерьез разозлились.

Учителя не распознали свой гнев как приближающийся шторм. Они не сосредоточились на своих животах. Они не сосредоточились на области прямо под пупком. Вместо этого они тут же написали в ответ, что они не поняли, зачем он отправил им это письмо, и поэтому оно наполнило их негативными эмоциями. Они написали, что им потребуется много усилий для того, чтобы справиться с негативными эмоциями, вызванными его письмом. Но вообще-то, продолжали они, они не собираются ни с чем справляться. Их негативные эмоции им не мешают. Вообще-то им даже нравятся негативные эмоции, особенно вызванные его письмом.

я чувствую себя сносно (но можно было бы и получше)

Я устала.

Нашу очередь задерживает покупатель, слишком долго выбирающий мороженое.

У меня болит большой палец.

Зритель кашляет во время концерта.

Вода в душевой недостаточно теплая.

На работе предстоит загруженный день.

Нас посадили слишком близко к кухне.

На почте большая очередь.

Я замерзла в машине.

Намочила рукав свитера, когда мыла руки.

У душа слишком слабый напор.

Я проголодалась.

Они опять ссорятся.

Суп довольно пресный.

Апельсин оказался не очень сочным.

Кто-то сел рядом со мной в поезде.

Он заставляет меня ждать.

Они ушли и оставили меня в одиночестве у на крытого стола.

Она говорит, что я неправильно дышу.

Мне надо в туалет, но там занято.

Я немного напряжена.

Колющее ощущение в шее.

У кошки глисты.

Человек, сидящий позади меня в поезде, ест что-то очень пахучее.

В комнате слишком жарко, чтобы играть на пианино.

Он звонит мне, когда я работаю.

Случайно купила кефир вместо молока.

Вилка слишком короткая.

Я так устала, что не могу сконцентрироваться на сегодняшнем занятии.

На яблоке есть темные пятнышки.

Я заказала сухой маффин из кукурузной муки, а он оказался не сухой.

Он так громко чавкает, что мне приходится включить радио.

Соус плохо перемешивается.

На большом пальце опять появилась бородавка.

С утра нельзя ничего пить или есть, потому что я иду сдавать анализы.

Она припарковала свой «Мерседес» поперек моей подъездной дорожки.

Я заказала овсяный маффин с отрубями и изюмом, чуть подсушенный в тостере, но он не был чуть подсушен в тостере.

Чайник закипает слишком долго.

Шов на носке мешает.

В компасе слишком холодно, чтобы играть на пианино.

Он неправильно произносит иностранные слова.

Добавила в чай слишком много молока.

Слишком долго вожусь на кухне.

Кошка заслюнявила мои новые носки.

Мне достался стул без спинки.

Блендер подтекает.

Не могу решить, дочитывать книгу или бросить.

Не заметила, как поезд проехал мимо реки, потому что за окном уже стемнело.

Клубника кислая.

Мельничка для специй не очень хорошо мелет.

Кошка написала на мой телефон.

Пластырь мокрый.

В магазине закончился кофе без кофеина со вкусом лесного ореха.

Простыни все перекрутились в сушилке.

Морковный пирог как будто не очень свежий.

Когда я подогрела ломтик кекса с изюмом в тостере, изюминки стали слишком горячие.

Пересохло в носу.

Хочется спать, но нельзя прилечь.

В приемной у врача играют записи ансамбля народной песни.

Этот сэндвич не очень меня воодушевляет.

Сменился ведущий прогноза погоды на радио.

Листья опали, и теперь нам видно новую веранду в соседнем доме.

Кажется, мне разонравилось это покрывало.

В ресторане играют по кругу одну и ту же софт-роковую мелодию.

Оконные рамы стали слишком холодными.

На сырной тарелке есть сорт Сент-Андре, но мне его нельзя.

Будильник тикает слишком громко.

суждение

До каких крошечных размеров можно сжать слово «суждение»: оно должно поместиться в головке божьей коровки, когда она на моих глазах принимает решение!

стулья (из Флобера)

Луис был в мантской церкви — рассматривал стулья. Он изучал их очень пристально. Он хочет узнать о человеке как можно больше, изучая его стул, говорит он. Начал он со стула, принадлежавшего женщине, которую он зовет мадам Фрикотт — может быть, ее имя написано на спинке. Она, по его словам, была, должно быть, очень грузная — в сиденье образовалось углубление, и скамеечка для коленопреклонения кое-где продавлена. Муж ее, должно быть, богатый человек — ее скамеечка обита красным бархатом на медных гвоздиках. Или, думает он, может быть, она вдова богатого человека, потому что стула месье Фрикотта в церкви не видно — если только он не атеист. Похоже, — если мадам Фрикотт действительно вдова, — что она ищет нового мужа, потому что спинка ее стула сильно запачкана краской для волос.

творение моего друга (сон)

Ночь, мы на пустынной площадке. Сбоку от нас выстроились в профиль четыре гигантские египетские богини, подсвеченные сзади. Черные человеческие фигуры прошмыгивают на площадку и скользят мимо силуэтов. К темному небу пришпилена луна. На высоком шесте сидит веселый краснощекий человек, он поет и играет на волынке. Время от времени он слезает с шеста. Его сотворил мой друг, и теперь мой друг спрашивает: «Что, по-твоему, он должен спеть на этот раз?»

пианино (сон)

Мы собираемся купить новое пианино. Старое треснуло поперек деки, это уж не говоря о других проблемах. Мы бы хотели сдать его в музыкальный магазин и перепродать, но в магазине говорят, что оно слишком повреждено, и продать его не получится. Они говорят, что придется столкнуть его с обрыва. Вот как это делается: два дальнобойщика отвезут его в отдаленное место. Один из них пойдет в противоположную сторону, отвернувшись, а другой столкнет пианино с обрыва.

праздник (сон)

Мой друг и я собираемся на какое-то большое торжественное мероприятие. Я сажусь за руль машины, с владельцем которой я незнакома, но, кажется, где-то видела или что-то слышала о нем. Мой друг едет впереди нас в другой машине, белой. Мы едем — такое ощущение, что часами — по пустынным улицам, направляясь к холму на краю города. Мы все время сбиваемся с пути, нам приходится останавливаться, чтобы спросить дорогу, потому что карта, которую нам дали, неточная и довольно непонятная.

Наконец мы взобрались по крутому откосу и выехали на петляющую дорожку, освещенную висящими на деревьях фонарями и ведущую к высокой, залитой светом ветряной мельнице. Мы вылезаем из машин и идем по гравию мимо шумных фонтанов. Мы заходим внутрь мельницы. Там маленькая женщина в черно-белом платье ведет нас вниз по беленым ступенькам, по каменным коридорам, огибает несколько углов и, наконец, спускается еще по одной, более широкой лестнице.

Там, внизу, расположена очень просторная круглая комната, потолочные балки почти не видны в темноте. Почти всю комнату, оттесняя гостей к стенам, занимает гигантская карусель, неподвижная и освещенная мощными прожекторами: четверки белых лошадей, запряженных в покачивающиеся кареты, корабль, встающий из застывших зеленых волн, с двумя носовыми фигурами. Вокруг карусели гости жмутся поближе к стенам, с робкими улыбками потягивая шампанское.

Мы удивляемся, что никто до сих пор не поднялся выше. Тут, хотя карусель по-прежнему не двигается с места, начинает оглушительно блеять и булькать паровой органчик, публика вздрагивает. Женщина с маленькой сумочкой в руках подходит к одной из лошадей и заглядывает ей во вздувшийся глаз. Понемногу гости начинают взбираться на карусель, но на их лицах написано не радостное предвкушение, а страх.

коровы

Когда они выходят по утрам из-за дальней стены амбара — это напоминает начало следующего действия спектакля или совершенно новую пьесу.

Они неторопливо вплывают в ваше поле зрения из-за дальней стены амбара, двигаясь ритмично и грациозно, иногда это похоже на зачин парада.

Иногда вторая и третья возглавляют процессию после того, как первая остановилась и стоит, вперив в вас взгляд.

Они выходят из-за амбара, как будто что-то вот-вот случится, и ничего не происходит.

Или мы просто отдергиваем с утра занавеску, и они уже там, в лучах только что вставшего солнца.

Они глубокого, чернильного черного цвета. Это чернота, которая полностью поглощает свет.

Их тела полностью черны, но на лицах есть белые пятна. У двух из них это обширные белые зоны, вроде масок. У третьей — только маленькое пятнышко на лбу размером с серебряный доллар.

Они неподвижны, пока снова не тронутся с места, одна нога и затем другая — передняя, задняя, передняя, задняя, — и не остановятся где-нибудь еще, такие же неподвижные.

Они часто вот так стоят не шелохнувшись. Но когда я снова смотрю в окно, они точно так же стоят не шелохнувшись, но уже в другом месте.

Когда они стоят, столпившись в дальнем конце поля возле лесочка, они смешиваются в аморфную темную массу с двенадцатью ногами.

Они часто теснятся все вместе на одном маленьком пятачке посреди огромного поля. Но иногда они лежат поодиночке, далеко друг от друга, равномерно расположившись на траве.

Сегодня две из них наполовину выплыли из-за амбара и остановились. Прошло десять минут. Теперь они видны целиком и стоят все так же неподвижно. Еще десять минут. Теперь появилась и третья, они стоят, выстроившись в ряд, и не двигаются с места.

Третья выходит из-за амбара, когда две другие уже нашли себе места в поле, довольно далеко друг от друга. Она может присоединиться либо к первой, либо ко второй. Она решает пойти к той, что стоит дальше. Может быть ей больше нравится компания этой коровы, а может быть, ей больше нравится это место, а может быть, все немного сложнее — это место кажется более привлекательным, потому что его заняла именно эта корова?

Когда они смотрят через дорогу, их внимание полностью сосредоточено на одной цели: они стоят неподвижно и смотрят на нас.

Из-за одной своей медлительности они кажутся философами.

Чаще всего я вижу их из кухонного окна, через живую изгородь. С обоих краев видимость ограничивает густая древесная листва. Я вообще удивляюсь, что мне так часто удается их разглядеть, ведь участок изгороди, который мне отсюда виден, не больше трех футов длиной. Или, что еще страннее, если я вытяну вперед руку, то смогу закрыть кусочек поля, на котором они мне видны, всего лишь половинкой пальца. И тем не менее, в моем поле зрения помещается участок поля на сотни квадратных футов.

Ноги одной из них движутся, но так как она стоит строго лицом к нам, кажется, что она стоит на месте. Но она постепенно становится больше, а значит, наверное, она идет сюда.

Одна из них стоит впереди, а другие две далеко позади, между нею и лесом. В моем поле зрения они вдвоем занимают ровно столько же места, сколько та, что стоит впереди.

Так как их три, одна из них может наблюдать за тем, что две другие делают вместе.

Или же, так как их три, две могут тревожиться о третьей, например, о той, что сейчас лежит. Они тревожатся о ней, хотя она часто лежит, хотя они все часто лежат. Теперь обе встревоженные стоят под углом к третьей, направив на нее свои морды, пока она не встает.

Они все почти одного размера, и все равно среди них есть самая большая, средняя и самая маленькая.

Одной из них кажется, что есть смысл пройтись бодрым шагом к дальнему концу поля, а другой кажется, что нет, и она остается на месте.

Сначала она остается на месте, потом бодрым шагом движется в другую сторону, потом передумывает и идет следом за первой.

Она идет следом, но останавливается на полпути. Может быть, она забыла, зачем шла, или ей стало неинтересно? Она и первая стоят параллельно одна другой. Она смотрит вперед.

Они часто стоят вот так на месте и медленно озираются по сторонам, как будто никогда прежде здесь не бывали.

Но сейчас, поддавшись внезапному порыву, она преодолевает трусцой несколько футов.

Я вижу всего одну корову, возле забора. Когда я подхожу к забору, мне становится виден кусочек другой коровы: ухо, высунувшееся в дверь амбара. Я знаю, что скоро покажется вся морда и уставится на меня.

Они не разочаровываются в нас, или забывают о том, что разочаровались. Если нам вдруг нечего предложить им, они теряют интерес и разворачиваются, но уже назавтра они забудут о своем разочаровании. Мы знаем об этом, потому что они поднимают на нас глаза, когда мы появляемся, и не отворачиваются.

Иногда они приближаются к нам группкой, время от времени меняясь местами, как на эстафете.

Одна набирается смелости от другой, той, что идет впереди, и тоже немножко продвигается вперед, слегка ее обгоняя. Теперь та, что осталась позади, набирается смелости от той, что впереди, и продвигается вперед, пока не займет место вожака. Вот так, набираясь смелости друг от друга, они приближаются группкой к странным созданиям впереди.

Действуя как одно целое, они напоминают мне стайку голубей, которых я иногда вижу на железнодорожной станции: они кружат и петляют в небе, принимая мгновенные коллективные решения, куда двигаться дальше.

Когда мы приближаемся, они становятся любопытными и подходят к нам. Они хотят рассмотреть нас и обнюхать. Прежде чем обнюхивать, они шумно фыркают, чтобы прочистить нос.

Они любят облизывать — ладонь, рукав, голову или плечи, или спину другой коровы. И они любят, когда их облизывают: когда ее облизывают, она стоит очень тихо, слегка опустив голову, и в ее взгляде чувствуется глубокая сосредоточенность.

Одна может позавидовать тому, что облизывают не ее: она тычется головой в вытянутую шею той, что облизывает, и продолжает бодаться, пока та не остановится.

Две из них стоят совсем рядом: теперь они одновременно двигаются с места, перемещаясь в пространстве одна относительно другой, занимают другие позиции и снова застывают, будто руководимые хореографом.

Теперь они стоят так: по голове с обоих концов и два тесных скопления ног посередине.

Постояв бок о бок с другими, одна направляется к дальнему концу поля сама по себе: сейчас в ней чувствуется индивидуальность.

Если посмотреть сбоку, то лежа — голова кверху, ноги сложены впереди — она образует вытянутый, остроугольный треугольник.

А голова похожа на равнобедренный треугольник, тупой угол там, где ее нос.

Поддавшись в уединении игривости, на пути через поле она вдруг взбрыкивает, а потом гарцует.

Две затеяли веселую игру с боданием, но мимо проезжает машина, и они останавливаются посмотреть.

Она взбрыкивает, покачивается вперед-назад, при этом прочно держась на ногах. Другую это раззадоривает, и они начинают бодаться. Закончив бодаться, одна из них опускает голову к земле, а другая стоит на месте и смотрит перед собой, как будто удивляясь, что это она только что наделала.

Игры: бодаться; громоздиться одна на другую (спереди или сзади); семенить трусцой по своим делам; семенить трусцой вместе; брыкаться и гарцевать в одиночестве; лежать грудью и головой на земле, пока остальные не заметят и не поспешат к тебе; кружить одна вокруг другой; притворяться, что вот-вот боднешь, и не бодать.

Она мычит, обернувшись к лесистым холмикам позади нее, и эхо возвращается к ней. Она мычит еще раз, тоненьким фальцетом. Такой незначительный звук от такого большого, темного зверя.

Сегодня они выстроились строго в колонну, голова к хвосту, голова к хвосту, будто прицепленные друг к другу — как вагоны поезда, первая глядит вперед, как фара на локомотиве.

Очертания черной коровы, если смотреть строго спереди: мягкий черный овал, чуть крупнее сверху и сужающийся книзу, как слеза.

Стоя хвост к хвосту, они смотрят, точно выстроившись по компасу, в три (из четырех) стороны света.

Иногда одна из них становится в позу, в которой они испражняются, приподнятый у основания хвост своей изогнутой формой напоминает рукоять насоса.

Сегодня утром они, кажется, ожидают чего-то, но на самом деле это впечатление складывается из двух составляющих: странного желтого света, какой бывает перед бурей, и напряженного выражения на их мордах — они прислушиваются к громкому стуку дятла.

Равномерно разбредшиеся по тусклой изжелта-зеленой ноябрьской траве, первая, вторая и третья, они выглядят такими неподвижными, а их ноги — такими тоненькими по сравнению с телами, что, когда они стоят к нам боком, кажется, будто их ноги — это зубья: они будто насажены на вилки, торчащие из земли.

Как она гибка и как точна: она может дотянуться одним из задних копыт в точности до определенного места в ухе, которое надо почесать.

Они кажутся не столь благородными, как лошадь или, например, олень, вспугнутый в лесу, только из-за опущенной головы. Точнее, головы и шеи. Когда она стоит на месте, голова у нее находится на одной линии со спиной, или даже чуть ниже, как будто она прячет морду из-за разочарования, смущения или стыда. Во всяком случае, что-то в ее фигуре наводит на мысль об униженности и тупой покорности. Но все эти предположения далеки от истины.

Он говорит: на самом деле они вообще ничего не делают.

И добавляет: не то что бы у них было чем заняться, на самом деле.

Их грациозность: когда они ходят, то со стороны выглядят более грациозными, чем если смотреть спереди. Если смотреть спереди, они только покачиваются влево-вправо.

Когда они ходят, их передние ноги кажутся более грациозными, чем задние, которые кажутся менее гибкими.

Передние ноги кажутся более грациозными, потому что описывают в воздухе дугу, а задние — ломаную линию вроде молнии.

Но может быть и так, что задние ноги хотя и менее грациозны, но более изящны, чем передние.

Это потому, что суставы на них устроены сложней: на передней ноге оба нижних сустава смотрят в одну сторону, поэтому она и изгибается дугой, а вот задняя нога изгибается сразу в двух противоположных направлениях, отчего образуется сразу два угла: один, плавный, смотрит вперед и другой, острый — назад.

Из-за того, что теперь зима, они не щиплют траву, а только стоят на месте и смотрят или иногда ходят туда-сюда.

Очень холодное зимнее утро, около нуля по Фаренгейту, но солнечно. Две из них очень долго стоят неподвижно, голова к хвосту, примерно по оси восток-запад. Наверное, они подставляют бока солнцу, чтобы согреться.

Когда они наконец двигаются с места, это из-за того, что они согрелись, или у них затекли мышцы, или им просто стало скучно?

Иногда они превращаются в ком черноты, черный сгусток-клубок на белом снегу: с каждого конца по голове и куча ног внизу.

Или, если смотреть со стороны, когда они все глядят в одном направлении, они превращаются в массивную трехголовую корову: две головы задраны вверх, третья опущена.

Иногда все, что мы видим в снегу, — это бугорки их ушей и носов, бугорки костлявых бедер или выступающая косточка на макушке, плечи.

На них ложится снег — так же, как на деревья и на поле. Иногда они так же неподвижны, как деревья и поле. На их спинах и головах образуются маленькие сугробы.

В последнее время были очень сильные снегопады, снег идет и теперь. Когда мы подходим к ним, стоящим у забора, мы видим на их спинах толстый слой снега. Снег лежит и на их мордах: на каждом волоске вокруг рта лежит тонкая белая полоска. Снег на их мордах такой белый, что белые пятна на их мордах, когда-то казавшиеся такими белыми на черном фоне, выглядят желтыми.

На белом снегу, постепенно приближающиеся издали, каждая сама по себе, они похожи на широкие черные мазки, оставленные кистью.

Зимний день: сначала мальчик играет в снегу на том же поле, где пасутся коровы. Потом, за полем, три мальчика бросаются снежками в четвертого, который едет мимо них на велосипеде.

Тем временем три коровы выстроились в ряд, как бумажная гирлянда из человечков, каждая чуть задевает следующую.

Мальчики начинают бросать снежками в коров. Сосед, наблюдающий за сценой, замечает: «Это только вопрос времени. Рано или поздно они бы начали это делать».

Но коровы просто берут и уходят.

Они такие черные на белом снегу и стоят близко друг к другу, что я не могу понять, три их или всего две — но ведь ног явно больше, чем восемь?

Вдалеке одна из них ложится в снег; две другие смотрят, потом трусят в ее сторону, потом переходят на галоп.

В дальнем конце поля, возле лесочка, они бредут в направлении справа налево, и в какой-то момент их темные тела полностью сливаются с чернотой леса, но ноги по-прежнему видны на снегу — черные прутики, изгибающиеся на белом фоне.

Часто они напоминают математическую задачу: две коровы лежат в снегу плюс одна стоит на холме, равно три коровы.

Или: одна корова лежит в снегу плюс две коровы стоят и смотрят через дорогу, равно три коровы.

Сегодня все три лежат в снегу.

Сейчас, глубокой зимой, они проводят много времени лежа в снегу.

Ложится ли она потому, что две другие уже легли, или всем трем кажется, что сейчас как раз подходящий момент для того, чтобы прилечь? (Только что пробило полдень, ранняя весна, подмораживает, но снега на дороге нет.)

Верно ли, что лежащая корова, если смотреть на нее сбоку, по форме больше всего похожа на ложку для обуви, если смотреть на нее сверху?

Трудно поверить, что жизнь может быть настолько простой, но она именно такая и есть. Это жизнь жвачного животного, одомашненного, живущего в безопасности жвачного животного. Но если бы она собралась родить теленка, ее жизнь несколько усложнилась бы.

Коровы в прошлом, в настоящем и в будущем — они были такими черными на фоне тусклой изжелта-зеленой травы в ноябре. Потом они были черными на белом зимнем снегу. Теперь, весной, они черные на фоне бурой прошлогодней травы. Скоро они будут черными на фоне темно-зеленой летней травы.

Две из них, похоже, беременны, и, наверное, уже давно. Но трудно сказать точно, ведь они такие огромные. Мы не узнаем, пока теленок не родится. А когда он родится, корова будет казаться такой же большой, какой она была раньше, хотя теленок тоже будет довольно большим.

Углы пасущейся коровы, если смотреть на нее со стороны: линия от выпирающих бедер до плеч идет под очень плавным, едва заметным наклоном. Затем, от плеч до кончика носа, которым она роется в траве — очень резкий, крутой наклон.

Поза, или форма, пасущейся коровы уже сама по себе грациозна.

Почему они так часто пасутся, стоя ко мне боком (но не лицом и не задом)? Может быть, так им виден и лес, по одну сторону, и дорога, по другую? Или это дорожное движение, пусть даже редкое, справа налево и слева направо, все-таки действует на них, так что они располагаются параллельно ему?

Или, может быть, это вообще неправда, что они чаще пасутся боком ко мне. Может быть, я просто скорее обращаю на них внимание, когда они стоят боком. В конце концов, когда они стоят боком, мне видна самая обширная по площади сторона их тела; а когда они стоят строго лицом или строго задом, мне, наоборот, видна самая узкая их часть.

Они медленно передвигаются туда-сюда по полю, только хвосты энергично качаются из стороны в сторону. По контрасту с ними, птицы — такие же черные — взлетают стайками и волнами опускаются на землю, все разом, позади и вокруг коров. В движениях птиц чудится радостное нетерпение, но на самом деле они, наверное, просто очень настойчиво преследуют добычу — мух, которые, в свою очередь, пулями взмывают в воздух и снова садятся на коров.

Хвостом они не то чтобы машут, и не виляют, и точно не бьют. Скорее они им взмахивают, с небольшим щелчком на конце.

Она опустила голову и щиплет траву, окруженная темным ореолом собственной тени.

Так же как нам трудно закончить с прополкой в своем саду, потому что постоянно замечаешь новые сорняки, — так и ей, наверное, трудно перестать щипать траву, ведь впереди всегда остаются сочные нетронутые стебли.

Если трава короткая, она ухватывает ее губой, если трава длинная, она помогает себе языком, чтобы стебли поместились во рту.

Их большие языки не розовые. У двух из них языки светло-серые. У третьей, самой темной, он темно-серый.

Одна из них родила бычка. Но нельзя сказать, что ее жизнь сильно усложнилась. Она стоит смирно, чтобы дать ему насосаться молока. Она облизывает его.

Сложными были только те несколько часов в Вербное воскресенье, когда она собственно рожала.

Сегодня коровы снова расположились симметрично, но на этот раз между ними пристроилось бесхозное черное пятнышко — теленок.

Раньше, когда они ложились в поле отдохнуть, получалось три продолговатых бугорка. А теперь получается три и еще один, совсем маленький.

Вскоре он, трехдневный, уже пасется с ними, или учится пастись, но он такой маленький, что с того места, где я за ним наблюдаю, его иногда загораживает травинка.

Когда он стоит неподвижно, миниатюрный, носом в траву, как и его мать, тело у него такое маленькое и ножки такие тонкие, что он похож на большую черную скрепку.

Когда он бежит за ней следом, его галоп напоминает о лошадке-качалке.

Иногда они возмущаются — когда у них нет воды или они не могут войти в амбар. Одна из них, самая темная, издает двадцать или того больше мычаний со строгой периодичностью. Мычание эхом отдается от холмов, как пожарный колокол.

В такие мгновения она звучит властно. Но никакой власти у нее нет.

Родился еще один теленок, у второй коровы. Теперь один из темных комочков в траве — это старший теленок. А тот, что поменьше, — это новорожденный.

Третья корова не принесла теленка, потому что она никак не хотела залезать в фургон, чтобы ее отвезли к быку. Через несколько месяцев ее решили забить. Но она никак не хотела залезать в фургон, чтобы ее отвезли на бойню. Поэтому она до сих пор здесь.

Другие соседи время от времени отлучаются или уезжают, но коровы всегда здесь, в поле. А если не в поле, то в амбаре.

Я знаю, что если они в поле и если я подойду к забору с этой стороны, рано или поздно они тоже подойдут к забору с той стороны, чтобы поздороваться.

Они не знают слов человек, сосед, смотреть или даже слова корова.

Во время сумерек, когда в доме зажигают свет, их не видно, хотя они в поле, через дорогу. Если мы погасим свет и выглянем в сумрак, постепенно они снова сделаются видны.

Они все там же, щиплют траву в сумерках. Но сумерки превращаются в темноту, и хотя небо над лесом все еще синевато-багровое, становится все труднее и труднее разглядеть их черные тела на фоне темнеющего поля. Потом их становится совсем не видно, но они по-прежнему там, щиплют траву в темноте.

выставка (из Флобера)

Вчера, по колено в снегу, я отправился на выставку дикарей, которую привезли из Гавра. Это были кафиры. Бедные негры, да и их надсмотрщик тоже, выглядели так, будто умирали с голоду.

Чтобы попасть на выставку, надо было заплатить несколько мелких монет. Это была жалкая задымленная комната, добираться до которой приходилось по нескольким лестницам. Посетителей было немного — семь или восемь ребятин в рабочей одежде сидели вразброс на стульях. Мы немного подождали. Потом появилось некое дикое существо, одетое в тигровую шкуру и издающее резкие вопли. За ним последовало еще несколько — всего их было четверо. Они влезли на сцену и сгрудились вокруг дымящегося котла. Отвратительные и в то же время великолепные, они были увешаны амулетами и покрыты татуировками, тощие, как скелеты, кожа того же цвета, что моя старая курительная трубка, лица у них были плоские, зубы белые, глаза большие, а выражения невыносимо грустные, ошарашенные и ожесточенные. Сумрак за окном и белый снег на соседних крышах набрасывали на них серую тень.

Мне казалось, что я видел первых людей на земле — как если бы они только что появились на свет и теперь крались посреди жаб и крокодилов.

Потом одна из них, старая женщина, заметила меня и двинулась вглубь аудитории, к моему сидению — казалось, ее охватила внезапная симпатия ко мне. Она что-то мне говорила — насколько я понял, что-то ласковое. Потом она попыталась поцеловать меня. Публика в удивлении наблюдала. Четверть часа я оставался на месте, выслушивая ее длинное признание в любви. Я несколько раз спросил начальника, что она говорит, но он ничего не сумел перевести.

Хотя он утверждал, что они немного говорят по-английски, было непохоже, чтобы они хоть что-то понимали, потому что когда выступление — к моему облегчению — закончилось, я задал им несколько вопросов, но они не смогли ответить. Я был рад покинуть это печальное место и выйти на заснеженную улицу, хотя я и потерял где-то свои сапоги.

Что во мне так притягивает кретинов, безумцев, идиотов и дикарей? Ощущают ли они во мне сострадание к ним или чувствуют какую-то связь между нами? Так происходит всегда. Кретины из Вале, сумасшедшие из Каира, монахи из Верхнего Египта — все они преследовали меня с признаниями в любви!

Позднее я узнал, что после этой выставки с дикарями ее устроитель бросил их. Они к тому времени пробыли в Руане больше двух месяцев, сначала на бульваре Бовуазен, потом на Гранд-Рю, где я их и видел. Когда он ушел, они жили в дешевой гостинице на Рю де ла Виконт. Единственное, что им оставалось — обратиться к английскому консулу. Не знаю, как им удалось объясниться, но консул оплатил их долги — 400 франков за гостиницу — и посадил на поезд до Парижа. Там у них планировалось выступление — это был бы их парижский дебют.

письмо производителю мятных пастилок

ее география: Иллинойс

Она знает, что она в Чикаго.

Но она пока еще не поняла, что она в Иллинойсе.