Не надо оборачиваться

В своём кабинете Нежный увидел женщину, сидящую за столом, прижимая к уху трубку допотопного служебного телефонного аппарата. С задумчивым лицом она кивала невидимому собеседнику, время от времени произнося «да, да» и «понятно».

— Кто ты такая и почему расселась за моим столом? — мрачно поинтересовался Нежный, как только снял пальто и шапку.

— Я - капитан Сорокина, товарищ майор, — представилась она. — Шеф сказал, что ваш стол — вон тот.

— И тот — мой, и этот — тоже. Это мой кабинет. Я с огромным трудом выпихал отсюда Бардина, и не собираюсь делить его со снайпершей по гениталиям.

Нежный был уверен, что новая сослуживица продержится тут недолго, поэтому заводить и поддерживать с ней хорошие отношения вовсе необязательно. Особенно в плохом настроении. А из-за прерванного отпуска настроение у него было понятно какое.

— Уверена, шеф вскоре предоставит мне другое рабочее место, — робко улыбнулась Сорокина. — А пока он этого не сделал, пожалуйста, потерпите моё общество. Тем более, что вы руководите расследованием, в котором и я участвую.

— Ах, да, расследование. Тройное убийство, насколько помнится. Так что там у нас с ценами на серебро? Называй в долларах, я за три дня успел отвыкнуть от местной валюты.

— В ломбардах серебро принимают, сейчас посчитаю, примерно по двадцать центов за грамм. Пуля к «Макарову» весит пять с половиной грамм, но это свинцовая, серебро чуть легче, значит, пуля потянет где-то пять грамм. Значит, её можно сдать в ломбард за доллар, может, чуть больше. Полная обойма — девять патронов, с тем, что в стволе, а значит, серебра в ней долларов на десять.

— Мелочь какая-то, — искренне расстроился Нежный. — ради этого не стоит даже руки марать.

— Не совсем так, товарищ майор. Я заодно поспрашивала, не покупал ли у них кто-нибудь крупные партии серебра за последние пару месяцев. Ведь пули, скорее всего, делали здесь. Так вот, один ювелир купил триста грамм, причём скупщику похвастался, что сделает серебряные пули, вставит в патроны, и продаст по пятнадцать долларов. По словам скупщика, очень радовался. А это уже сто двадцать долларов за обойму.

— Другое дело, — теперь Нежный обрадовался. — Ты, Сорокина, это… сиди тут и дальше. Ты пользу людям приносишь, а это в наше время большая редкость.

— Это каким людям?

— Мне, например. Что тебе этот ювелир сказал?

— Что ничего не помнит, а если буду наезжать, мне придётся иметь дело с таким крутым человеком, что он меня по стенке размажет, и даже не заметит. У вас тут есть настолько крутые люди?

— Есть, как же без них? Вот сейчас одному такому позвоню, пусть разбирается, — Нежный набрал номер. — Здравствуйте, товарищ Федералов! Вы не соскучились? Да ладно, признайтесь, ведь соскучились, да? Конечно, по делу. Есть у нас один ювелир, предполагаю, что это он сотворил патроны для охоты на нечисть. Вы же не забыли, что в старика стреляли серебряной пулей? Вот я и хочу узнать, кто был его заказчиком. Нет, сам не могу. У ювелира серьёзная крыша, мне она не по зубам, а для вас она — тьфу, плюнуть и растереть. Пусть ваши люди его допросят, но так, чтобы он не стал калекой. Потом с его помощью будете ловить следующих Вань из Хельсинки. Вы же не думаете, что эти были последние? Спасибо, товарищ Федералов, сейчас мой сотрудник сбросит вам эсэмэской его фамилию и номер телефона, а я жду вашего звонка.

— Я уже всё набрала, продиктуйте номер, куда отправлять, — попросила Сорокина.

Нежный поручил Сорокиной разобраться с женской одеждой, найденной в квартире Бонифация. Эксперты никаких следов на ней не нашли, если не считать нескольких собачьих шерстинок. Но одежда и сама по себе след. По ней можно многое узнать о том, кто её носил, от степени упитанности до уровня доходов. Судя по тому, как Сорокина поработала с ломбардами, опер она толковый, так что хоть какие-нибудь приметы пропавшей женщины установит. Хотя в той истории с соседской собакой концы с концами совершенно не сходятся, а она ничего не заметила.

Но сейчас для майора гораздо важнее было совсем другое. Бардин тоже толковый опер, и вполне может расколоть патрульных, а это совершенно ни к чему. Нежный ворвался к нему в кабинет, изображая такой градус ненависти, что запросто мог бы расплавить то самое серебро. Бардин вскочил со стула и забился в угол, хватаясь за пистолет, но всё же не решаясь его вытащить.

— Зачем ты это сделал, тварь? — рявкнул Нежный.

— Я же не думал, что ты ляжешь на дно на засвеченном месте!

— Мне плевать, что ты там думал! Зачем навёл федералов на тот отель?

— Не знаю. Само как-то вырвалось. Я потом язык прикусил, а уже поздно.

— А здесь что делаешь?

— Допрашиваю вот этих. Они не могут объяснить, что делали на месте преступления целых семнадцать минут.

— И что ты от них узнал?

— Говорят, ничего не соображали. Никогда в жизни не видели столько трупов сразу.

— Потом проведёшь для них экскурсию в морг. А сейчас скажи, как там поживают документы по супермаркету? Ты их оформил?

— Когда? Я с этими занимаюсь!

— Бросай их, Бардин, и пойди, позанимайся документами. Пока не закончишь, домой не пойдёшь. И даже не заикайся о сверхурочных! Раздолбайство дополнительно не оплачивается!

— Нежный, ты же знаешь, как у меня дела со всякими документами! Пусть кто-нибудь другой оформит, а? Та же новенькая, например.

— Тебе не нравится бумажная работа?

— А то ты не знал! Терпеть её не могу!

— И ты не понимаешь, почему я поручаю тебе то, что ты терпеть не можешь? Ты удивлён, да?

— Я не думал, что ты такой мелочный.

— Нет, Бардин, ты вообще не думал, когда закладывал меня федералам, изгадив мне отпуск. А сейчас думать уже поздно. Быстро дуй оформлять, или я тебя пристрелю за неисполнение приказа, а завтра уволю! И не думай, что шеф будет возражать.

Печальный Бардин ушёл что-то оформлять. Патрульные, ошарашенные склокой оперативников в их присутствии, немного расслабились. Видно, Бардин их здорово прижал, и они решили, что теперь, когда его отсюда выгнали, им будет легче утаить то, чем они не хотят ни с кем делиться. Напрасные надежды. Нежный и сам знал, что они делали четверть часа на месте преступления. Он от них хотел получить нечто поинтереснее.

— Ну, и какой лапши вы навешали Бардину? — развалившись на стуле, весело поинтересовался Нежный.

— Трупы, — пояснил патрульный.

— Много, и сразу, — добавил второй.

— И вы не проверили, трупы они или нет? — Нежный изобразил удивление. — Не посмотрели, может, старик ещё жив?

— Посмотрели, — неуверенно подтвердил первый.

— Не мог он выжить с такой раной, ему полбашки снесло, — поставил диагноз второй.

— Эксперты говорят, что пуля, пробив голову старика, попала в стену, а потом упала на пол. След на стене сохранился. Вопрос такой: как до вас дошло, что пуля серебряная? Вы же, как я понимаю, не эксперты по металловедению?

— Не, мы оба из патрульно-постовой службы.

— И как вы распознали серебро, уважаемые? Химическими тестами?

— Не, по запаху. Мы что, никогда серебра не нюхали? Его ни с чем не спутаешь. Подделать, конечно, можно, но кому надо подделывать запах пули?

— Что вы собирались делать с этими пулями?

— Ну, драгметалл же, — потупились оба патрульных.

— В скупку, значит? А вы знаете, сколько оно стоит? Сколько, по-вашему, весит пуля от «Макара»?

— Конечно! Это все знают. Девять граммов.

— Хрен там! Пять с половиной, если свинцовая, а серебряная — ещё меньше. За одну пулю дадут доллар. Сколько их было, пятьдесят одна?

— Нет, пятьдесят. Пятьдесят одна — это если с отстрелянной. А как вы подсчитали, товарищ майор?

— По две обоймы на рыло плюс патрон в стволе. Что тут считать? И вы за вонючие полсотни баксов решили рискнуть жизнью?

— Мы же не знали, что вмешаются федералы. А что нам теперь делать?

— Блин, прямо как дети малые! Сперва нашкодили, а потом «Ах, дядя Нежный, подскажи, как нам, идиотам, избежать порки». А ведь федералы шлёпать будут всерьёз! Ладно, выручу вас, так и быть. Если, конечно, пуля и патроны ещё у вас.

— У нас, у нас!

— Отдаёте их мне, а я переправлю экспертам. Скажу, мне их осведомитель подогнал. Вам, надеюсь, хватит ума хотя бы не болтать об этом.

Всего через полчаса Нежный вернулся в свой кабинет с карманами, набитыми серебром.

Люба внимательно рассматривала одежду, оставленную кем-то в квартире покойного Бонифация, но ничего особенного увидеть в ней не смогла. Эксперты аккуратно выписали все размеры — ступней, бюста, талии, груди, плеч и бёдер, рост и размер головы, примерно определили стоимость вещей и дали заключение, что всё это свободно можно купить, не покидая города. Что после них сможет найти она?

— Ты, Сорокина, должна сработаться с Нежным, — напутствовал её шеф. — Если ты ему не понравишься, на этом твой испытательный срок, считай, закончился, и не в твою пользу.

Эта работа была ей очень нужна. Если она вылетит отсюда, вряд ли ей удастся устроиться опером где-нибудь ещё. Почему-то её готовность защищать свою женскую честь от посягательств начальника всем, что попало под руку, в том числе табельным оружием, у других начальников начисто отбивала желание взять капитана Сорокину на работу. Здешний полковник, он же шеф, тоже кривился, морщился, но всё же дал ей шанс.

Теперь нужно было добиться расположения Нежного. Пока получалось — майор, о скверном характере которого она за полтора дня успела наслушаться, её похвалил и согласился делить с ней кабинет. Впрочем, она ещё не знала, нуждается ли шеф в его согласии, или готов делать, как считает нужным, а возражения подчинённых вертел на одном месте.

Кто-то зашёл в кабинет тихо и незаметно. Люба аж подскочила, когда в комнате, где она была, как ей казалось, одна, внезапно заскрипела дверца стенного шкафа. Мужчина, который вешал туда своё пальто, странным образом напомнил ей сексуально озабоченного прежнего начальника, и правая рука сама потянулась за «Макаровым». Тут он повернулся к ней лицом, и она узнала Нежного. Пальцы разжались, и пистолет с лязгом вернулся в сумочку.

— Ты всегда хватаешься за оружие, когда в комнату входит кто-то с членом? — недовольно поинтересовался майор.

— Простите, пожалуйста, Юрий Николаевич, — пролепетала Люба.

— Хорошо, но больше так не делай. Выяснила что-нибудь об этой одежде, до чего не допёрли наши многомудрые эксперты?

— Так точно, товарищ майор. Но очень мало.

— Рассказывай. Я и не думал, что ты установишь фамилию или домашний адрес.

— Тот, кто подбирал этот комплект, обладает вкусом. Тут всё подходит одно к другому, и по цветовой гамме, и по стилю. И всё довольно дорогое, все вещи фирменные, хоть фирмы и не самые знаменитые.

— Как думаешь, это наряд проститутки?

— Нет, товарищ майор. Точно нет. Колготки шерстяные. Ночные бабочки носят что-нибудь поэротичнее. В сеточку, или хотя бы тонкие прозрачные. В тёплых ходят к друзьям или любовникам, но никак не к клиентам.

— Нормально, Сорокина. А вот если бы ты какую-нибудь примету этой бабы вычислила, которую эксперты проморгали, тебе бы вообще цены не было.

— Я не уверена, важно это или нет, но у этой женщины очень узкие ступни, щиколотки и запястья. О ступнях эксперты написали, об остальном — ни слова.

— Показывай, как ты до этого допёрла.

— С запястьями — очень просто. Посмотрите, какие узкие рукава там, где манжеты. А видно, что она носила их застёгнутыми.

— А щиколотки?

— Сапоги у неё стандартные, не шитые на заказ. Так вот, внутри они потёрты на икрах, а там, где щиколотки — почти нет. Они явно не касались голенища.

— Молодец, что тут ещё можно сказать? Это всё?

— Почти. Остался бюстгальтер. Он на большой размер груди, но совершенно не жёсткий.

— И что это значит?

— Или её большая грудь торчит, или она не стыдится отвисшей груди. Судя по состоянию бюстгальтера, грудь у неё, скорее всего, упругая.

— Ясно.

— Это поможет её найти?

— Нет, конечно. Зато поможет заставить экспертов кое-что сделать, — Нежный набрал номер лаборатории. — Привет! Кто там у вас занимался одеждой невидимой бабы? Он сейчас на работе? Очень жаль. Ну, тогда ты зайди ко мне. Поговорим, есть тема. Не хочешь? Тогда жди неприятностей. Ты знаешь, что я умею устраивать неприятности? Хочешь проверить? Если нет, дуй бегом ко мне.

Не прошло и пяти минут, как примчался дежурный эксперт, толстяк средних лет в очках.

— Нежный, если это какой-нибудь прикол, я тебя уничтожу. Жизнь положу, но уничтожу! Мне пришлось прервать…

— Кончай шелестеть, Димон, — перебил его Нежный. — Вот заключение нашей доблестной экспертизы, раздел, в котором перечислены размеры женщины, носившей эту одежду.

— Если верить биохимическим тестам, эту одежду вообще никто не носил.

— Хорошо, скажем так: женщины, которая могла носить эту одежду. Размер обуви есть, размер бюста — тоже. Где ширина запястий и щиколоток? Что за халтура, Димон?

— Нежный, этим занимался не я.

— Хочешь, чтобы я этот вопрос обсудил с шефом или федералами? Это как раз те неприятности, о которых я тебя предупреждал. Схалтурил один горе-эксперт, а депремируют всю лабораторию, можешь не сомневаться. И тебя, который этим не занимался — тоже. Будем решать вопрос?

— Что ты предлагаешь? Чтобы мы определили недостающие размеры?

— Вам доверия нет. Капитан Сорокина это уже сделала. Она, оказывается, эксперт покруче всех вас. Позор-то какой! Сорокина, расскажи ему, как ты это вычислила, а он переделает акт. Но это не бесплатно, Димон, ты же понимаешь.

— Чего ты от меня хочешь?

— Ты помнишь пулю, которая прошила навылет башку трупа?

— Её же не нашли.

— Ошибаешься. Её, возможно, нашли. Вот она, — Нежный бросил пулю на стол. — Если баллистики скажут, что это та самая пуля, а я думаю именно так, значит, её там, в квартире, и нашли. Дошло?

— Выходит, патрульные позарились на серебро?

— Не твоё дело, Димон. Даже если позарились, незачем об этом орать.

— Сделаем, — кивнул эксперт. — Это всё?

— Почти. Вот патрон с серебряной пулей. Скорее всего, из точно такого же в старика и стреляли. Я не могу понять, как вышло, что пуля прошла сквозь башку.

— Там, вроде, пуля отрикошетила от черепа, и разнесла его вдребезги.

— Обычно пуля такое не вытворяет. Пусть проверят патрон, не сильно ли там пересыпали пороха? Результат нужен срочно, доложить лично мне, письменно не оформлять. Вопросы есть?

— Мутишь ты что-то, Нежный, — покачал головой Димон. — Ладно, сделаем и это. Но смотри, если твои махинации всплывут, никто из нас прикрывать тебя не станет.

— Знаю, — отмахнулся майор. — Ещё и добьёте при первом удобном случае. Что ж, постараюсь не давать вам, гиенам, удобных случаев.

Капитан Бардин честно пытался приступить к оформлению документов по супермаркету. Уговаривал себя, что работает давно, оформил и передал прокурорским много тысяч дел, ничего страшного в этом нет, хоть и противно. Нужно всего лишь собраться с силами, превозмогая отвращение, и оформить. Работы всего-то на час или два, учитывая, насколько эта работа неприятна. А уж какие неприятности падут на его голову, если он и сегодня не закончит, это вообще какой-то не представимый кошмар. И от шефа перепадёт, и от злющего Нежного.

Он заполнял бланки, а голове у него прочно засела совершенно посторонняя мысль: не было никаких двух Хоттабычей или Похабычей, един он в двух лицах. Новенькая баба у одного татуировку заметила, а у другого её не было. И что? Дочь Бардина тоже вечно себе лепит то на плечо, то на щиколотку змей, бабочек, обезьян или кошек. Даже он, опытный опер, первый раз готов был поклясться, что наколка самая что ни на есть настоящая, пожизненная. А оказалось — просто плёнка. Её можно запросто поменять или убрать совсем.

Вполне возможно, и у Похабыча была такая плёнка. Зачем он её нацепил? Шеф не понимал, а Бардин вполне представлял, зачем это могло понадобиться. Хоттабыч не связывает свою судьбу с бандой, но пока идёт акция, должен выглядеть своим для киллеров. Это всё хорошо, а вот можно ли уверенно доказать, что Хоттабыч один? Хотя бы самому себе или Нежному, а не судье или прокурору.

Заполнение бланка так и застыло на третьей строчке, а Бардин попытался представить действия второго Хоттабыча, преступного, или, по последним веяниям, террористического, если их действительно два. По рассказу новой бабы, он просто напрашивался на задержание, а потом изящно сбежал. Зачем напрашивался? Видимо, хотел узнать, как закончилась перестрелка. У кого же лучше всего узнавать такие вещи, как не у полицейских? И баба ему наверняка всё выболтала. Бабы, они такие, даже если работают операми. Против природы не попрёшь.

Выяснив всё, что его интересовало, Хоттабыч решил свалить, ведь неподалёку от места преступления и полицейских, которые его расследуют, делать ему больше было нечего. Если бы он попытался удрать на машине, по нему наверняка открыли бы огонь, и кто знает, чем бы оно всё для него кончилось. Вот он и ушёл пешком, ищи его теперь.

Но разве мог он наверняка рассчитывать, что ему дадут уйти? Конечно, не мог. Разве что с помощью настоящей, крутой магии, но в магию Бардин не верил. Нежный, крепко приняв на грудь на чьём-то дне рождения, что-то рассказывал о том, как федералы с его помощью когда-то ловили каких-то магов, и даже чуть не поймали, но Нежный — известный шутник, если не сказать «врун».

Значит, смог бы старик сбежать — хорошо, нет — тоже ничего страшного. Но если это был не тот Хоттабыч, из-под ареста его ждала только долгая дорога в казённый дом. Угон сходу доказывается, а дальше прицепом идёт пособничество в убийстве. Пять-семь лет, это как повезёт. В его возрасте, считай, пожизненное. Как он собирался избежать зоны? Может, он агент под прикрытием? Но чей? Уголовный розыск террористами не занимается. Кто тогда? Федералы? Но если он агент федералов, они бы уже давным-давно дело сами раскрыли. Нет, непохоже, что старик — агент.

А если это был настоящий Хоттабыч, тот самый, с которым он, Бардин, выпил в этом здании едва ли не ведро чая на двоих? Как бы выпутывался он? Да запросто! Угона нет, ведь машина — его собственная. Ну, подвёз каких-то молодых ребят, они попросили подождать, вот и ждал. Будет балагурить, показывать фокусы и травить байки из цирковой жизни. Безобидный маразматик с чистейшей уголовной историей. Такого без стопроцентных доказательств никто не посадит. Разве что выбить из него признание, но что-то выбивать из больного старика — огромный риск получить на руки труп. Никто этим заниматься не будет.

Тут Бардин вспомнил, что несколько человек видели обоих Хоттабычей — два сержанта, от которых он сбежал, новенькая оперативница, и даже сам шеф. Все они сомневались, один Хоттабыч или всё-таки двое. Но все они, когда видели фальшивого Хоттабыча, если он всё же был фальшивым, плохо знали настоящего. Однако есть ещё один свидетель, сторож при гаражах в очках с толстенными линзами. Этот без тени сомнения утверждал, что оба Хоттабыча — один и тот же человек.

Можно ли верить полуслепому старику? То, что у него отвратительное зрение, означает лишь то, что он плохо видит без очков. Но он же был в очках! Бардин решил уточнить, и выяснил у районного окулиста, что в очках старик видит прекрасно, новые линзы ему поставили всего пару месяцев назад. Итак, вполне зрячий свидетель, да и, по мнению Бардина, весьма далёкий от маразма, несмотря на возраст. Прокурорские и судейские очень скептически относятся к опознаниям, сделанным пожилыми очкариками, но до суда ещё далеко, а для подтверждение оперативной версии показания сторожа вполне сгодятся.

В этот момент его мозг пронзила ещё одна гениальная идея — предложить Нежному раскрутить Хоттабыча на признание, Бардин не сомневался, что легко с этим справится, а оформление бумаг пусть майор поручит новенькой. От баб в оперативной работе всё равно ни черта толку нет, зато оформляют они здорово, и почерк у них обычно красивый и разборчивый. А ещё они могут быстро порезать сыр и колбаску перед пьянкой. Для этого их, собственно, и держат на службе. Ну, и ещё кое для чего, но именно с этой нужно осторожно, она иногда отстреливается.

Мысленно произнеся эту речь дважды, Бардин убедился, что все его аргументы неопровержимы, все предложения разумны и полезны, так что Нежный просто не сможет ему отказать, невзирая на обиду за испорченный отпуск. Капитан положил ручку на стол, поднялся на ноги и решительно зашагал к кабинету Нежного.

Люба по приказу Нежного тщательно проверяла, всё ли в деле верно изложено о собаке Молли. Как выразился майор, или в протоколах туфта, или шеф со своей новой подчинённой — лохи невиданные, раз ничего не просекли. Она одновременно искала неточности и пыталась «просечь». Ни то, ни другое ей не удавалось.

Сам Нежный тем временем аккуратно выкладывал одежду с места преступления так, как она там лежала, сверяясь с фотографией. В роли кресла старого Бонифация он использовал собственный стул. Наконец, ещё раз взглянул на груду одежды, на фото, и снова на одежду, и уверенно заявил:

— Вот так оно всё лежало. Но что-то тут не так.

— Товарищ майор, о собаке всё написано правильно. Ну, в смысле, как было. Чего я не просекла?

— О разнообразных суках — потом, — отмахнулся Нежный. — Скажи мне, Сорокина, что не так в этой куче бабского тряпья? А то чую какую-то лажу, а в чём дело — не улавливаю.

— Очень уж аккуратно всё сложено. Дамочка раздевалась, не торопясь. Ни о какой страсти и речи у них не было.

— Это как раз понятно. Ему за восемьдесят, какие там страсти? Его халат, кстати, тоже не брошен, а аккуратно повешен на спинку второго кресла. Нет, тут просто половой акт, не было даже имитации страсти или огромной любви. Но я о другом. Доводилось мне видеть одежду, сброшенную женщиной перед сексом. И той, что потом стала моей женой, и… впрочем, это уже моё личное дело. В общем, что-то тут неправильно. Давай разберёмся, что именно.

— Как, товарищ майор? — Люба почуяла неладное. — Я не вижу ничего ненормального.

— Это потому, что ты со случайными бабами мало трахалась. Или не трахалась вообще, неважно. Вот и не видела, как выглядит то, что они с себя снимают. А свои шмотки — не в счёт, на них глаз замылен, они для тебя всегда нормально выглядят, что б там с ними ни случилось. Короче, Сорокина, я сейчас запру дверь, а ты раздевайся.

— Не поняла!

— Чего тут непонятного? — удивился Нежный. — Раздевайся — это значит «снимай с себя одежду». Снимай, и не спеша, аккуратно складывай на другой стул. А потом посмотрим, что у тебя получилось, и сравним с тряпьём на этом стуле, — он шагнул к двери и запер её.

— Не собираюсь я этого делать! Я не стриптизёрша!

— Ты отказываешься выполнять мой приказ?

— Да! Потому что он неприличный!

— Не вопрос. Шеф ещё не ушёл. Пиши рапорт на его имя, что отказываешься выполнять мои неприличные приказы. Я тоже напишу рапорт, что не нуждаюсь в таких подчинённых, как ты. На этом и расстанемся. Тебя, наверно, переведут в отдел по работе с малолетней сволочью. В смысле, с несовершеннолетними правонарушителями. Да, ты толковый опер, но неподчинения я не терплю ни от кого, уж извини.

— Если меня уволят отсюда, то уже не возьмут ни на малолеток, ни в любой другой отдел, — тихо сказала Люба, готовясь заплакать.

— Вот сырость не разводи! — рявкнул Нежный. — И на мою жалость не дави — бесполезно! Я сам утром пытался шефу пожаловаться на судьбу, а ему — плевать. Думаешь, мне на твои слёзы не плевать?

— Неужели это обязательно? — слёзы уже текли по её щекам. — Но почему это всегда сваливается на меня?

— Потому что в куче бабского тряпья что-то не так. Нужна вторая куча, для сравнения. Сколько раз я должен объяснять, чтобы до тебя дошло?

— Пусть это сделает профессионалка, — неуверенно предложила Люба.

— Мне не нужна одежда, разбросанная по всему кабинету во время бесплатного, но профессионального стриптиза! И одежда проститутки меня тоже не интересует! Там разделась обычная женщина, причём перед мужчиной, который ей или неприятен, или безразличен. Мы имеем дело с бабой, и вряд ли с одной, поэтому я и затребовал в следственную группу женщину. Вылетишь отсюда ты, шеф направит мне другую, ты же не единственная баба в полиции, и она проведёт этот простенький следственный эксперимент. Считаешь, она чем-то хуже тебя? Что выбираешь — выполнять приказы старшего по должности и званию, или уволиться? Решай быстро. Прямо сейчас.

— Я могу раздеться одна? Сложу одежду, как было там, и сфотографирую. Или хотя бы в присутствии женщины, а не вас.

— Нет, Сорокина, нельзя. Я должен наблюдать, может, по ходу дела засеку что-нибудь полезное. Начинай. Или ждёшь, когда зазвучит музыка? Так её не будет. И без слёз, пожалуйста. Та баба, раздеваясь при мужчине, не плакала.

Содрогаясь от подавленных рыданий, Люба вышла в центр комнаты и медленно начала стягивать платье через голову. Она всё же ожидала, что Нежный отменит свой мерзкий приказ. Действительно, он подождал, пока нижний край подола поднимется примерно до середины её живота, а затем скомандовал:

— Отставить, Сорокина!

Люба с облегчением вернула платье на место. Что ж, если этому извращенцу достаточно взглянуть на её коленки и комбинацию, она очень легко отделалась. Но увы, всё оказалось не так просто.

— Ты начала не с того, — пояснил он. — Баба пришла в чужую квартиру с холодной заснеженной улицы. И не в одном платье, а в шубе, шапке и шарфике. Так что сначала оденься по погоде. Неужто непонятно, что мне от тебя не стриптиз нужен, а воспроизведение её действий?

— Шарф я не ношу. Вы мне свой дадите?

— Обойдёмся без шарфа. Это не самая важная деталь. Но остальное изволь напялить.

Скрежеща зубами от злости, Люба надела полушубок и шапку.

— Всё? — мрачно уточнила она. — Теперь стриптиз?

— Сорокина, ты гуляла по снегу на морозе в тапочках. У тебя ноги не замерзли?

— Это не тапочки, а туфли.

— Всё равно. Ноги наверняка отморозила. Нет-нет, так не пойдёт. Давай вот что сделаем. Ты действительно пойдёшь и часок погуляешь на улице. Так будет гораздо достовернее. Ладно, не часок, а полчасика. Вернёшься, и продолжим.

Обрадованная предоставленной возможностью вырваться из этой камеры пыток, Люба бросилась обратно к стенному шкафу, мгновенно переобулась в сапоги, схватила висевшую на спинке её стула сумочку, и быстро зашагала, почти побежала, к двери. Но дверь оказалась запертой. Она вспомнила, что Нежный её запер, как только ему пришла в голову эта идея со стриптизом.

— Юрий Николаевич, дайте, пожалуйста, ключ, — попросила она.

— Не нужен тебе ключ, Сорокина, — расхохотался Нежный. — И идти уже никуда не надо. Главное, что ты всерьёз собралась на улицу. Нам этого достаточно. И, кстати, первые плоды эксперимента уже есть.

— Какие?

— Сумочка, Сорокина, сумочка! В твоём рапорте о сумочке ни слова.

— Так там не было никакой сумочки.

— Вот именно! А должна была быть. Сумочка, барсетка, пакет, что-то в этом роде. Она же не могла прийти совсем без денег и документов? Значит, что-то у неё было. А с места преступления сумочка потом как-то и куда-то исчезла. Думаю, окно для того и открывали, чтобы её выкинуть. Но это пока не важно. Отметим такую возможность, и идём дальше. Баба разувается в прихожей и оставляет там верхнюю одежду. У нас с тобой, Сорокина, прихожая — это твой стол. Снимай лишнее, и иди в спальню, это там, где сейчас стул для твоих посетителей.

Люба сняла шапку и полушубок, затем начала разуваться. Нежный, внимательно за ней наблюдавший, вдруг заорал «Стоп!».

— Что сейчас-то не так? — грустно вздохнула она. — Слишком быстро раздеваюсь? Или не эстетично, на ваш вкус?

— Я вижу носки, — сообщил Нежный. — Там их не было. Или были, но сплыли. Это что-нибудь значит?

— Ничего. Я в капроновых колготках, а она была в шерстяных. На шерсть мало кто надевает носки.

— Понятно. Продолжай представление.

— Тапочки должны быть, — уверенно заявила Люба. — Даже очень пожилой мужчина обязательно предложит гостье тапочки, если она не принесла с собой сменную обувь.

— Нет у меня тапочек. Постарайся как-нибудь обойтись без них. Или тут пол холодный?

— Ничего, переживу. Если на днях и помру, то от стыда, а не от простуды.

— Сколько можно повторять: не дави на жалость! Я абсолютно безжалостный.

Люба, стараясь ни о чём не думать, размеренными движениями снимала одежду и развешивала её на спинке стула. И вот, когда предпоследняя деталь её туалета уже была в руке, Нежный, наконец, отреагировал.

— Ого! — потрясённо вымолвил он. — И, это, Сорокина, хватит стриптиза, я уже до всего допёр. Трусы не снимай. Должны в женщине оставаться загадки и тайны, а то жить будет неинтересно.

— Что за «ого»? — потребовала подробностей Люба, вдруг почувствовавшая себя хозяйкой положения.

— Сиськи, — невнятно пояснил Нежный. — Сиськи ого.

— Моя грудь, конечно, больше средней, но вовсе не настолько, чтобы вызывать оторопь.

— Её сиськи. Не твои. У неё лифчик вдвое больше твоего. Это как?

— Это — действительно, ого, — согласилась Люба. — А что за «стоп» на самой последней стадии?

Она даже не подумала вернуть бюстгальтер на место. Покручивала его вокруг пальца, но надевать не спешила. Пусть сначала объяснит, почему она не должна снимать вслед за всем остальным и трусики.

— Я уже понял, чего нет в той куче тряпья. Труселей там нет. Как думаешь, просто нет, или нет и не было? В смысле, их унесли или не приносили?

— Трусы были. Шерстяные колготы на голое тело надевают только совсем уж любительницы острых ощущений. Шерсть же колется, а «там» — очень чувствительная кожа. Если что, «там» — это не на ногах, а между ногами, если кто не в курсе.

— Унесли, значит. И догадываюсь, почему. Вся одежда чистая, в смысле, никаких следов потожировых и вообще телесных выделений. А вот на трусах они всегда бывают, у женщин оттуда вечно что-то пахучее… ладно, не будем о грустном.

— Так почему из неё ничего не выделяется?

— Ты забыла, на кого охотятся с серебряными пулями? Волки не потеют, волчицы — тоже. Дошло?

— О волках — да. А что такое пахучее и грустное выделяется из меня и оседает на моих трусиках?

— Не знаю, — не ожидавший такого напора Нежный даже покраснел, и Люба решила его окончательно добить.

— А ты узнай, — зловещим тоном посоветовала она, резко спустила трусики на пол и ногой швырнула их в лицо майору. — Ну, чем они, по-твоему, пахнут, кроме чистого белья? Давай, нюхай, нюхай! Не стесняйся, я же не стесняюсь!

Как по заказу, замок в кабинетной двери щёлкнул, и к ним присоединился Бардин. Он начал что-то говорить, но ему сдавило горло, и никто с первого раза понять его не смог. Наконец, он немного овладел голосом, и выпучив глаза, повторил «Давай, нюхай, нюхай».

— Чего тебе тут надо, Бардин? — язвительно поинтересовалась Люба. — Хочешь присоединиться и тоже понюхать, или что-нибудь другое? Как ты вообще вошёл в мой кабинет через запертую дверь?

— Твой? Я думал, это его кабинет. А когда-то был и мой тоже. У меня даже ключик завалялся.

— Давай его сюда! — рявкнул Нежный. — Хотя нет, у тебя наверняка есть ещё копии, я лучше завтра прямо с утра замок поменяю. Так чего ты припёрся? Приключений ищешь на одно место?

— Я вычислил, что Хоттабыч был один, — растерянно пролепетал Бардин.

— Вычислитель, блин! Ты, когда следующий раз дважды два вычислишь, снова побежишь мне докладывать? Спасибо, мне оно ни к чему. Я и без тебя всё это знаю.

— Но я нашёл доказательства!

— Я тоже. Мне моих хватит. А ты, конечно же, что-то хотел взамен?

— Хотел. Но вижу, что не получу. Ничего страшного, обойдусь как-нибудь.

— Иди, доделывай бумаги по супермаркету! Небось, даже не приступал!

— Приступал. Но не закончил. Ладно, сейчас пойду. Знаешь, Нежный, теперь я видел всё. Она — голая, а ты нюхаешь её трусы. В это невозможно поверить, но я всё равно всем расскажу, — с этими словами Бардин ушёл.

— Расскажет? — хмыкнула Люба, начиная одеваться.

— Конечно, — подтвердил Нежный. — Он даже не скрывает своего природного скотства. Но ты не переживай — ему никто не поверит.

— Я вовсе и не переживаю, даже если кто-нибудь и поверит. Можно одеваться?

Почти все, не считая дежурной смены, разъехались по домам, даже шеф, постоянно повторяющий, что на службе он проводит круглые сутки. Впрочем, ему всё равно никто не верил, кроме жены, да и та, скорее всего, только делала вид, чтобы сохранить семью. В своих кабинетах продолжали трудиться всего двое — Бардин и Нежный. Майор очень удивился, увидев, что Бардин усердно пытается заполнить протокол очередного допроса, и ему даже стало немного жаль несчастного сотрудника, погрязшего в ненавистном занятии. Но тут он вспомнил турецкий отель, и жалость куда-то исчезла.

Сам он ждал звонка от подполковника, борца с террористами, который скрывал даже свою настоящую фамилию. Ладно, пусть будет Федераловым, раз его это устраивает. Мастера допросов из спецслужбы уже почти час работали с ювелиром, который изготовил патроны с серебряными пулями, Нежный хотел поскорее узнать результат, но на его звонок Федералов ответил: «Допрос идёт успешно, я вам сам позвоню, когда мы закончим», и прервал связь.

Вокруг подполковника неразборчиво звучали радостные не то детские, не то женские голоса и глухой стук вилок о тарелки, а вовсе не вопли человека, которого пытают. По всему выходило, что Федералов ужинает в кругу семьи, а не лично ведёт допрос. От этой мысли Нежному тоже захотелось что-то съесть, и он полез в стол Сорокиной. Все ящики были заперты, но замки там стояли далеко не сейфовые, и недолгая работа отмычкой принесла успех. В одном из ящиков нашлась пачка рассыпчатого печенья, которое майор с аппетитом употребил к чаю. А Федералов всё не звонил. Зато позвонил шеф, и начал расспрашивать о деловых качествах Сорокиной.

— Ничего не могу сказать, товарищ полковник, — бесстрастно ответил Нежный. — Я видел её меньше, чем полдня. Рановато делать выводы. Предварительно — годится. Но, может быть, у неё просто был удачный день.

— Нежный, а скажи мне такую вещь. Правда, что сегодня ты сорвал с неё труселя и нюхал их, а она в это время пыталась отстрелить тебе причиндалы, но промахнулась?

— Никак нет, товарищ полковник. Для того, чтобы сорвать трусы с одетой по-зимнему женщины, необходимо предварительно снять с неё обувь и колготки. Это всё невозможно выполнить за один раз.

— Вообще-то мне говорили, что она была голая, — неуверенно добавил шеф.

— Голая, и с пистолетом? — с любопытством уточнил Нежный.

— Глупо звучит, конечно. Но именно так и говорят. Хотел бы я сам это увидеть.

— Чтобы такое увидеть, нужно быть Бардиным. Иначе — никак. Вы хотите быть Бардиным, товарищ полковник?

— Нежный, давно тебя хотел кое о чём спросить, но всё как-то к слову не приходилось. Скажи, почему ты обращаешься ко мне по званию, а не называешь шефом, как все нормальные люди?

— В разговоре с нормальными людьми я вас всегда именно так и называю.

— Хамло ты, Нежный! И не стыдно?

— Так точно, хамло. Никак нет, не стыдно.

— Ладно, лучше скажи, ты скоро найдёшь кого-нибудь из той банды с серебряными пулями, и полностью передашь дело федералам?

— Это сразу два вопроса, и они друг с другом не связаны. Я хоть сейчас могу отдать Федералову одного из них, но у спецслужбы в этом деле другие интересы.

— Какие?

— Не могу знать, товарищ полковник! Интриги — это ваше, а не моё. А тут как раз какая-то непонятная интрига.

— С чего ты взял, что они не ищут боевиков?

— Вижу, что они не горят желанием допросить циркача. Будто не понимают, что он напрямую связан с убитыми стрелками. А Федералов — далеко не дурак. Значит, на самом деле плевать ему на всех этих как бы террористов.

— Ты сказал «как бы»?

— Так точно, товарищ полковник. Эти ребята воюют только с другой бандой, условно назовём её «чудовища». Посторонние в их разборках не гибнут. Я представлял себе терроризм немного иначе. Так вы не подскажете, чего ему нужно в этом деле?

— Нет, Нежный. Сам разбирайся.

Шеф дал отбой, а Нежный вяло попытался разобраться, в чём интерес Федералова в деле с серебряными пулями. Если ему не нужны «Ван Хельсинги», значит, нужны их враги, какие-нибудь ведьмы, вампиры, оборотни и прочая нечисть? Но и до них проще всего добраться через их врагов. Оказать серьёзную помощь банде с крестами на запястье, и вампиры будут быстро разгромлены. Но для этого всё равно нужен контакт с «Ван Хельсингами».

Может, Федералову нечисть нужна не для того, чтобы её уничтожить, а наоборот, он хочет с ней сотрудничать? По слухам, спецслужбы многих стран интересовались всякой магией и мистикой, контора Федералова — в их числе, хоть и называлась тогда иначе. Но и для сотрудничества с ведьмами их сперва ещё нужно найти, так что контакт с их врагами вовсе не помешает.

Размышления Нежного прервала противная трель звонка местного телефона. Это мог быть только Бардин, и майор понадеялся услышать нечто вроде «Нежный, я закончил, наконец, оформление этого долбанного дела». Но он и сам понимал, насколько это маловероятно, так что ничуть не удивился, услышав совсем другое.

— Слушай, Нежный, я тут застрял на протоколе допроса одного кадра. Помоги, а?

— Чем тебе помочь, мерзавец?

— Понимаешь, там надо указать год рождения.

— Чей? Твой?

— Нет, этого кадра. Грабителя. То есть, подозреваемого в грабеже. Пока подозреваемого.

— И в чём твои затруднения?

— У него два года рождения.

— Как это может быть?

— А вот может.

— Посмотри у него в паспорте.

— В каком? У него их два.

— Внутренний и заграничный? Бери из внутреннего.

— Нет, у него два внутренних.

— Один из них фальшивый?

— Оба подлинные, — потерянным голосом сообщил Бардин. — И отличаются только годом рождения. Я вот думаю, может, среднее арифметическое вычислить?

— Бардин, ты задолбал! Вычисляй, что хочешь, я тут при чём?

— Тогда передам задание экспертам. Они же учёные, значит, знают математику.

— Погоди. Не стоит сносить мозги ещё и экспертам. Паспортов два?

— Два.

— Бери данные из того, который выдан раньше.

— Нежный, я и сам хотел так сделать, но они выданы в один день.

— Тогда бери тот, у которого номер меньше.

— Одинаковые у них номера, понимаешь, Нежный? Говорю же, паспорта только годом рождения отличаются.

— А в нашей базе этот тип есть? Ты смотрел?

— Смотрел. Есть он у нас, даже два раза. По обоим паспортам.

— А сам этот деятель что говорит?

— Что не помнит, в каком году родился. Совсем маленьким тогда был.

— Знаешь, что? Спроси у шефа. Тем более, он круглосуточно на службе.

— Если он прямо сейчас находится на службе, я знаю, как эту службу зовут по имени. Да и все это знают. Даже, думаю, его жена — тоже.

— Бардин, избавь меня от своих пошлых шуточек.

— Так что мне вписать там, где год рождения?

— Мне без разницы. Пиши, что хочешь. Отчитываться тебе не передо мной, а перед шефом. Всё, я занят, мне Федералов звонит.

Подполковник сообщил Нежному, кто заказывал патроны с серебром. Оказалось, отставной цирковой артист по прозвищу Хоттабыч. Правда, ювелир раньше не был с ним знаком. Федералов предположил, что этот Хоттабыч — поддельный, пожелал спокойной ночи и прервал связь. Нежный даже не успел сказать ему ничего в ответ, хотя список пожеланий у него был долгим.

Муж Любы работал механиком в аэропорту. Нет, не авиамехаником, к самолётам его и близко не подпускали, но в аэропорту вполне достаточно и своих механизмов. Познакомились они в университете, она училась на юридическом факультете, он — на машиностроительном. Потом они случайно встретились через пару лет, а ещё через полгода задумчивый жених и беременная невеста заключили брак.

Когда ей пришлось уйти из городского угрозыска, в родном городе работы ей не нашлось. Да и в других городах оперативницу средних способностей со скандальной репутацией не горели особым желанием принять на службу. Здесь ей предложили хотя бы испытательный срок, а других вариантов просто не было. Конечно, в мелких городках её бы с руками оторвали, им кадрами перебирать не с руки, но там нет аэропортов, а значит, нет и работы для мужа.

В этот день они легли спать сразу после ужина — оба изрядно устали на работе. Четырнадцатилетняя дочь осталась жить у родителей мужа, переводить её в новую школу в другом городе не захотели, пока Люба не разберётся со своим испытательным сроком. Вот тогда они и квартиру купят, и дочь к себе заберут. А вот если она не пройдёт испытательного срока… тогда она просто не знала, что делать дальше. Менять профессию, наверно. Знать бы ещё, на какую.

Муж тихо похрапывал, а Люба пыталась прикинуть, какие у неё шансы заполучить эту службу. Вчера она позорно заснула при опросе свидетеля, да ещё и в присутствии самого шефа. Сегодня сцепилась с Нежным, от которого тоже зависит, оставят её тут или вышвырнут. Да, приказ раздеться был унизительным, но борьба за женскую честь порой обходится слишком дорого для женщины-борца. Тем более, раздеться всё равно пришлось, как ни крути.

Но вот зачем она швырнула Нежному в лицо свои трусы, и заставила их нюхать? Озорство, можно даже сказать, хулиганство, некоторая компенсация пережитого унижения, но большой вопрос, нужно ли было это делать? Тем более, чёрт совсем не вовремя принёс непрошеного свидетеля, капитана Бардина. Тот наверняка начнёт болтать, поползут самые невероятные слухи, а у неё и так репутация далеко не безупречная.

Хотя, ей показалось, что Нежный совсем на неё не обиделся, и после следственного эксперимента-стриптиза относится к ней как к бывшей любовнице, с которой расстался по доброму согласию. Да уж, эпизод с трусами по накалу эмоций вполне потянет на половой акт, а то и на несколько. Такие эмоции долго не забываются.

А ещё майор говорил, что она чего-то не просекла в истории с собакой. Шеф, правда, тоже не просёк, но он и не оперативник, а ей — положено. Что же там было не так? По словам двух свидетелей, соседка с верхнего этажа забрала собаку из квартиры покойного вскоре после перестрелки. Собачьи шерстинки найдены на шапке предполагаемой гостьи, причём эксперты подтвердили, что собака — та же самая. По собственным впечатлениям Любы, собака крупная, сильная, но при этом ласковая и доброжелательная. И любит играть с женскими шапками.

Рассуждать Люба не то чтобы не умела, но очень не любила. Зато её никогда не подводило воображение. В школьные времена она мечтала стать актрисой, а то и режиссёром, но всё перебила мечта о карьере великого адвоката. В итоге — юрфак, а потом работа в уголовном розыске под руководством начальника, который одновременно бабник, дурак и не умеет пить, со стрельбой в финале тамошней службы. Но актёрские способности никуда не делись. Она мгновенно вжилась в роль и вообразила себя той женщиной, гостьей Бонифация.

Воображаемая Люба нажимает кнопку звонка, собака Молли лает, Бонифаций вместе с псиной идёт открывать. Люба входит, Молли, поставив ей лапы на плечи, снимает шапку и начинает с ней играть. Как иначе её шерсть могла попасть в шапку? Но, выходит, женщина знает эту собаку? Или не знает, но Бонифаций ей сказал, что Молли не опасна. Но он же не её хозяин, она легко может его не послушаться, и тогда… А откуда известно, что собака не его? От соседки? Она могла врать? Конечно, могла, но ей-то зачем? Кому какая разница, чья это собака?

Второй эпизод — соседка забирает собаку к себе в квартиру. Стоп, это не второй, это третий. Второй — это появление киллеров. Люба снова представила себя той женщиной. Она лежит на кровати, придавленная тушей Бонифация. Нет, противно. Она тряхнула головой, прогоняя неприятные образы. Она — не любовница Бонифация, она — Молли. Старик совокупляется с какой-то бабой, а она лежит где-то в углу или под кроватью. Нет, не под кроватью, там слой пыли в палец толщиной, никто там не лежал и не убирал самое меньшее с пару месяцев. Значит, в углу.

Молли, скорее всего, спит, но не заметить, что в квартиру кто-то вошёл, она не может — у собак превосходный слух. Она рычит, лает, бросается на пришедших. Первая пуля достаётся ей, и она, скуля от боли, уползает прочь. Но Люба знает, что всё было не так. Собака не ранена, а первый и единственный выстрел убийц достался старику. Тогда как же всё происходило?

Трусливая псина, услышав незнакомую походку чужаков, лает, но не выбегает их встречать. Мужчина и женщина заняты сексом и ни на что не обращают внимания. Киллеры входят в спальню, перепуганная Молли замолкает, и тут начинается перестрелка. Или собака вообще не лаяла. Могло быть так? Наверно, да. Но через небольшое время Люба с шефом видели эту псину, она звонко лаяла и ничего не боялась. Нет, она наверняка должна была лаять. Но свидетели, которые слышали выстрелы, не слышали никакого лая. Как такое может быть?

По всему выходило, что в момент нападения киллеров в квартире не было никакой собаки. Зато была женщина. А совсем ненамного позже женщина исчезла, но появилась собака. У киллеров были патроны с серебряными пулями, все почему-то решили, что они охотятся на вампиров, ну, а вдруг на самом деле на оборотней? Нежный, кстати, вполне допускал, что женщина могла превратится в волчицу. А почему не в собаку, в таком случае?

Она так обрадовалась своей догадке, что не могла не поделиться хоть с кем-нибудь. А кроме неё самой и мужа, в съёмной однокомнатной квартире никого не было. Разбуженный супруг категорически заявил, что устал и вообще не собирается исполнять супружеский долг каждую неделю, повернулся на бок и снова захрапел. Ни дочь, ни родители на звонки не ответили. Нежный ответил, но рявкнул, что занят и прервал связь. Шефу и Бардину она звонить не захотела, а больше, как оказалось, и некому.

Немного успокоившись, Люба заснула. Во сне она была собакой Молли, лежала на спине, задрав лапы, и млела от того, что её гладит по груди и животу женщина-сыщик, внешность которой показалась ей смутно знакомой. Рядом был мужчина по кличке «Шеф», и одна мысль о том, что он к ней прикоснётся, вызывала непреодолимое отвращение.

Снова осознав себя человеком, спящая Люба подумала, что Молли, наверно, лесбиянка, а ещё у псины что-то не так с сосками. Что именно, она пока не понимала, примерно, как было у Нежного с отсутствующими трусами. Увы, но эту загадку не разгадать, просто раздевшись. Тут она провалилась уже в по-настоящему глубокий сон, и если до утра ей снилось что-то ещё, это не запомнилось.

Ювелир, изготовивший патроны с серебряными пулями, этим вечером не ожидал никаких неприятностей. Двоим неприметным людям, которые каким-то неведомым образом незамеченными пробрались в его кабинет, он уверенным голосом приказал убираться к чёрту. Увы, они его не послушались, а вместо этого привязали к креслу и начали допрос с пытками. Интересовало их только одно — кто заказал сделать патроны. Ювелир поначалу грозил всяческими карами со стороны своей криминальной крыши, потом умолял о пощаде, потом снова угрожал.

Вскоре ему в голову пришла гениальная идея — сказать, что ничего не помнит. Как ни странно, от него не отстали и продолжили работу с ювелиром и электрическим током. Оба жаловались друг другу, что из-за дурацких приказов начальства нельзя работать в полную силу, а использовать химию им почему-то вообще запретили. Терзаемый дикой болью, ювелир назвал им первое попавшееся имя. Один из истязателей кому-то позвонил и пересказал его показания, второй продолжил пытки, уже ничего не спрашивая, объяснив это фразой «чтоб не расслаблялся».

Бедняга, окончательно поняв, что от него так просто не отстанут, тут же выложил им правду, не дожидаясь результатов проверки. Эту работу ему заказал некий Хоттабыч, он же Похабыч, цирковой фокусник на пенсии. Ещё минут десять ужасные пытки продолжались, потом зазвонил телефон одного из палачей, и оба вдруг отключили и упаковали своё оборудование, отвязали бедолагу от кресла и ушли, вежливо попрощавшись. Хуже всего, что они пообещали, если будет надо, вернуться.

Встав на ватные ноги, ювелир, держась за стенки и мебель, добрался до сейфа, достал оттуда начатую бутылку коньяка и мгновенно её осушил, даже не почувствовав вкуса напитка. Ещё немного постоял, опираясь на распахнутый сейф, собрался с силами и зашагал к лежащему на столе мобильному телефону, стараясь как можно дальше обойти кресло, в котором только что провёл самый неприятный час за последние лет сорок.

На него напали люди, с которыми он сам не смог справиться, да это и не удивительно, он золотых дел мастер, а не боевик. Но у него есть защита, крыша. Не зря же он платит Марио, тот уже не раз и не два разбирался с чужими бандитами, пытавшихся разжиться у ювелира копейкой-другой.

— Привет, мой золотой, — дурашливо поздоровался с ним Марио. — Что у тебя случилось? Опять экономический кризис, и ты в этом месяце не можешь заплатить и просишь отсрочку? Нет, платиновый, такой номер у тебя не пройдёт.

— Марио, на меня наехали крутые парни, — перебил его ювелир. — Пытали. У них был какой-то электроприбор, прикладывали ко мне, и боль получалась адская Я чуть коньки не отбросил.

— Сколько они у тебя взяли? — враз посерьёзнел Марио.

— Нисколько. Им нужно было, чтобы я сдал клиента. И я сдал.

— Не переживай. Под пытками поют все. Что за клиент?

— Хоттабыч. Циркач-пенсионер.

— Не знаю такого. Он из братвы?

— Нет. То есть, не знаю, но не думаю.

— Что он у тебя заказывал, яхонтовый мой?

— Серебряные пули.

— Ещё раз. Ты ему сделал серебряные пули, и всё? И по его душу к тебе пришли люди с электрическим стулом? Ой, не ври мне, бриллиантовый! Что, кроме пуль?

— Говорю же, сделал ему патроны с серебряными пулями.

— Нет, ты мне другое сказал. Ты сказал, что пули ему сделал, а пуля — это всего лишь кусок металла. А патрон — это уже статья. Изготовление боеприпасов, кажется. Номер не помню, мне как-то никогда не светило по ней сесть, зачем запоминать?

— Делать-то что?

— Ничего. Сидеть на попе ровно, понял? Ты хоть понимаешь, кто эти люди?

— Нет. Я понимаю, что ты — моя крыша. Я башляю, ты защищаешь. Я не прав, Марио?

— Не прав, мой изумрудный. Мы как договаривались? Ты — ювелир, я — твоя крыша. Будут грабить или наезжать — разберусь. И разбирался же! Но сейчас ты вышел за рамки ювелирки! Тебя понесло на работу с оружием. Слыхал о перестрелке с четырьмя трупами? Там серебряные пули летали, мне надёжный человечек шепнул. Из твоих патронов, мой позолоченный! А потом тебя допрашивают, наплевав на все формальности. Кто это, по-твоему, был, а?

— Полиция? — у ювелира пересохло в горле, но коньяка больше не было.

— Бери выше, золотая антилопа. Это федералы, и к бабке не ходи. Отдел борьбы с террористами и их пособниками. Ты — пособник. Так что замри, не шелести и не отсвечивай. И молись, чтобы о тебе все забыли. А то потом будут не вспоминать, а только поминать. Всё, пока, не кашляй, — Марио прервал связь.

Ювелир запер сейф и уже собрался уходить домой, но буквально на пороге натолкнулся на мужчину довольно спортивного сложения, который и не собирался его пропускать. При всех несхожести с двумя истязателями, между ними явно было что-то общее.

— Добрый вечер! — поздоровался незнакомец. — Он же для вас добрый, не правда ли?

— Не очень добрый, — буркнул в ответ ювелир. — Пропустите меня, пожалуйста. Или вы пришли меня грабить?

— В каком-то смысле — да, — улыбнулся гость.

— Тогда вам к Марио, — бедолага набрал номер на телефоне и, включив громкую связь, протянул трубку своему новому обидчику.

— Чего тебе опять от меня нужно, жучка ты моя золотая?

— Это не жучка. Это только телефон жучки. Здравствуйте, Марк Леонидович.

— Кого я слышу? — обрадовался Марио, непонятно, искренне или фальшиво. — Здравствуйте, Юрий Николаевич, дорогой вы наш гражданин майор! Какими судьбами вас занесло в эту золотую конуру? Кстати, это не ваши ребята его пытали?

— Нет, не мои. Это федералы, борцы с терроризмом и экстремизмом.

— Я так и подумал. Так что вам нужно от нашего придворного ювелира? Колечко? Серёжки для жены? Вы только попросите, гражданин майор, сделаем быстро, в лучшем виде и бесплатно.

— Вы же прекрасно знаете, Марк Леонидович, что подачку я не возьму. А нужно мне, чтобы он ответил на пару моих вопросов, и ещё в его лавочке хочу поставить ловушку на тех отморозков, что стреляют серебряными пулями.

— Юрий Николаевич, идея ловушки мне как-то не очень нравится.

— Или реализуем мою идею, и наш золотарь берёт на реализацию меченые патроны, или доверимся тем идеям, что блуждают в головах у федералов.

— Я не золотарь, а ювелир, — буркнул ювелир.

— Заткнись, — посоветовал ему Нежный.

— Не будем лишний раз вмешивать федералов, — решил Марио. — Действуйте, Юрий Николаевич, как считаете нужным.

— Кстати, Марк Леонидович, у меня и к вам есть вопрос, как к признанному специалисту, то есть, эксперту. Моему шефу сразу после перестрелки позвонил какой-то неизвестный, и заложил водилу, который привёз киллеров. Говорил вроде бы как по фене, но у шефа большие сомнения, что он из братвы. Что скажете?

— Мне за вас дело раскрыть? — в голосе Марио проскользнул смешок. — Я думаю, липовый это был звонок. Вообще-то стучать ментам — это западло. Но и вы, и я отлично знаем, что стучат. Только смысл стучать анонимно? Если б он имя или погоняло назвал, получил бы при случае от вашего шефа какое-нибудь послабление. А так — зачем?

— Вот и я то же самое подумал. А мог ли он мстить водиле за что-то?

— Водила — из наших? Из братвы?

— Нет, насколько мне известно.

— Тогда мстил бы он совсем не так. Нет, липовый звонок, липовый!

— Спасибо за консультацию, Марк Леонидович.

— Да не за что, Юрий Николаевич! Обращайтесь, когда угодно, не стесняйтесь!

Марио прервал связь, а ювелир обречённо смотрел на полицейского майора, как кролик на удава, и проклинал себя за то, что погнался за лёгкими деньгами и согласился вставить серебряные пули в патроны заказчика.

Ничего интересного Нежный от ювелира так и не узнал. Да он, в общем-то, ни на что особенное и не рассчитывал. Месяца этак с полтора назад человек, назвавшийся отставным цирковым фокусником Хоттабычем, спросил ювелира, может ли тот заменить в патронах обычные пули на серебряные. Ещё нужно дополнительно досыпать в гильзы немного пороха. Поторговавшись, фокусник и ювелир пришли к соглашению.

Ювелир отлил с полсотни серебряных пуль по образцу той, что оставил ему клиент, а потом только вынимал свинцовые пули и вставлял свои, досыпая по чуть-чуть пороха из других гильз. Нежный спросил, зачем понадобился ещё порох, вроде, «Макаров» и так отлично бьёт, но ювелир, как выяснилось, в боеприпасах не разбирается вообще, и понятия не имеет, зачем там нужно или не нужно то или другое. Заплатив за патроны, циркач ушёл, и больше на глаза не показывался.

Раньше ювелир с ним лично знаком не был, но вообще о нём знал — старого фокусника зачем-то постоянно приглашали на городские праздники, а потом в местных газетах печатали его фото с подписями «На ярмарке также выступил всемирно известный иллюзионист, которому рукоплескали цирковые арены Парижа, Рима и Нью-Йорка», Лондон, Буэнос-Айрес и Стамбул тоже иногда упоминались. Так что тип известный.

На этом Нежный решил завершить допрос и организовать ловушку для «Ван Хельсингов». Спрятать у себя патроны с серебряными пулями и оповестить органы, когда кто-нибудь попытается их купить, ювелир согласился легко. А вот идея заплатить за полсотни патронов пятьсот долларов вызвала у него живейшее неприятие.

— Не собираюсь я платить! — истерически возопил он. — У меня и так доход резко упал, кризис на дворе! И Марио едва ли не всю прибыль отбирает, защищая бедного рабочего человека, а от кого? Только от себя и защищает! И почему бедный рабочий человек должен ловить каких-то сумасшедших ролевиков за свой счёт? Для этого дела есть соответствующие силовые структуры с соответствующим же бюджетным финансированием!

— Бюджетным, говоришь? — скептически хмыкнул Нежный. — А бюджет из чего делается, не знаешь? Он, гражданин бедный рабочий человек, делается из налогов. Неожиданно, правда? А ты добросовестно платишь налоги? Хочешь, позовём наших доблестных налоговиков, пусть разберутся?

— Зови!

Нежный понял, что ювелир не боится налоговой. Совсем не боится. Наверно, Марио там всё порешал. Но у майора были в запасе и другие способы сделать покладистым этого незадачливого ювелира-оружейника.

— Значит, гражданин не золотарь, сотрудничать с органами ты не хочешь, — зловещим тоном произнёс он. — Я бы запросто мог упечь тебя на нары за изготовление боеприпасов, но не хочу марать руки. Найдётся кое-что попроще. Я думаю, ты давно знаком с Хоттабычем.

— Нет. Когда он ко мне пришёл, мы встретились в первый раз.

— Трудно поверить, что изготовление боеприпасов доверили первому встречному незнакомцу. Нет, так не бывает. Ты врёшь. Не трудись возражать. Правду из тебя буду доставать не я, а федералы. Может, даже те самые, что к тебе уже заходили. Или другая смена, без разницы. Они там все очень толковые специалисты.

Не прошло и пяти минут, как Нежный уже садился в машину, наслаждаясь приятным ощущением от лежащих в кармане пяти стодолларовых купюр. Ювелир прямо-таки кривился от боли, расставаясь с ними, но чужая боль, даже невыносимая, редко способна омрачить собственную радость. Отъехав немного от ювелирной мастерской, майор, не останавливаясь, позвонил Федералову.

— Прежде всего, товарищ подполковник, хочу поблагодарить. Ваши люди сработали выше всяких похвал, — почтительно произнёс он. — После них работать с подозреваемым — одно удовольствие.

— Не нужно благодарить, — откликнулся Федералов. — Они просто выполнили свою работу. Если бы они работали плохо, их бы уволили. И это не мои люди, в смысле, не из моего отдела.

— Что ж, не ваши, так не ваши, — не стал спорить Нежный. — Но как же их не благодарить, если благодаря им я смог установить личность одного из Вань.

— Каких Вань?

— Тех, которые из Хельсинки.

— Ах, вот вы о ком. Что ж, поздравляю, — в голосе подполковника не прозвучало даже маленькой капельки радости.

— Спасибо. Приглашаю вас допросить этого замечательного человека.

— Товарищ Нежный, время уже позднее, так что давайте или перенесём это дело на завтра, или, если хотите, допросите его без меня.

— Никак нет, товарищ подполковник! Не хочу. Но есть опасения, что за ночь этот тип может улизнуть.

— Я поставлю людей проследить, чтобы этого не случилось. Кто он?

— Хоттабыч.

— Один или двое?

— Оба.

— Но я не знаю, где находится второй.

— Тогда пусть ваши люди присмотрят за первым. Второй далеко от него не отходит, так что никуда не денется.

Добравшись домой, Нежный похвастался жене, что раздобыл пятьсот долларов, и это, похоже, всё, дело совершенно не денежное, поживиться больше нечем. Деньги, заплаченные за турецкий отель, никто им не вернёт, так что по финансам они в любом случае в большом минусе.

— Юра, а эти пятьсот ты как заполучил? — поинтересовалась супруга. — Это не опасно? Возле тебя вертится этот Федералов…

— Это я верчусь возле него.

— Неважно. Откуда деньги?

— Милая, много будешь знать…

— Скоро состарюсь?

— Нет, сядешь, как соучастница. И это ещё не худшее, что может случиться.

— А что худшее? Юра, не пугай меня!

— Ты же сама сказала, возле кого я сейчас кручусь. А я совершенно не понимаю, что он хочет поиметь с этого дела. А раз так, не могу оценить, как он собирается поступить с теми, кто слишком много знает.

— Ты серьёзно? — она уже приготовилась заплакать.

— Что ты, родная! Как можно? Шучу, конечно, — расхохотался Нежный, и жена с облегчением тоже пару раз хихикнула.

Но майор вовсе не шутил.

Всё утро Люба пыталась понять, что же такого неправильного было в собаке Молли. Так сосредоточенно, что завтрак подгорел, а свежезаваренный кофе каким-то непонятным образом оказался в холодильнике. Недоумевающему мужу она попыталась подробно объяснить, о чём она думает и в чём там дело, но как только дошла до оборотней, увидела его выражение лица и остановилась. Он отпустил ехидное замечание о девочках, которые, даже став мамами, продолжают верить в сказки, из-за чего их мужья по утрам иногда остаются и без завтрака, и без кофе. На том их разговор и заглох.

Уже в машине, прогревая двигатель, она ещё раз представила Молли, лежащую рядом с ней на спине, мягкую шелковистую шёрстку у себя под рукой, и волну беспокойства, когда ладонь неожиданно прикоснулась к собачьим соскам. Люба по себе знала, какая там нежная и чувствительная кожа, и испугалась, что Молли возмутится и цапнет за руку. Собака не отреагировала, продолжала всё так же вилять хвостом и ласково на неё смотреть. Но Люба всё же старалась больше не задевать чувствительное место, ведь если огромные зубы Молли пойдут в ход, мало никому не покажется.

Родители мужа держали дома собаку, огромного добермана Магду, добрую и красивую, но без родословной. Она когда-то тоже обожала, когда ей поглаживают грудь и живот, но страшно рычала, если неосторожно задевали соски. Впрочем, дальше рычания дело никогда не доходило. А потом ей привели кобеля, такого же добермана, появились щенки, и характер Магды резко испортился. Теперь она позволяла прикасаться к себе только хозяевам, и Люба не рискнула бы даже руку протянуть в её сторону, не то что погладить.

Нечто неопределимое, не то интуиция, не то подсознание, подсказывало Любе, что между этими двумя собаками — огромная разница. Увы, в чём именно они разные, это нечто упорно держало при себе. Вчера точно так же мучился Нежный, будучи уверенным, что на фотографии груды женской одежды чего-то не хватает, но чего именно, понял только после следственного эксперимента с её, Любы, участием. Весьма неприятным для неё экспериментом, надо признать. Но это неважно. Главное, что ей тоже не разобраться без следственного эксперимента, а значит, придётся его провести.

В полиции немало служебных собак, наверняка среди них найдутся суки. Люба одну из них погладит, и поймёт, чем Молли от неё отличается. Осталось выяснить, где тут псарня, да и согласовать всё это с начальством тоже не помешает. Хоть было ещё очень рано, она позвонила шефу и попросила разрешения посетить собачий питомник, чтобы окончательно убедиться — Молли неправильная псина.

— Конечно, неправильная! — энергично поддержал её шеф. — Меня все собаки любят, а она покусать решила. Я сразу понял, что в ней что-то не так. А насчёт твоего дружественного визита к нашим собачникам, это ты, Сорокина, не по адресу обратилась. Ты сейчас в следственной группе Нежного, вот у него и спрашивай, можно тебе туда или нельзя. А я вот что хочу у тебя спросить. Тут у нас разные слухи о нём и тебе ходят, одни говорят, будто ты в него стреляла, другие — будто стриптиз ему показывала. А он о тебе хорошо отозвался, это ненормально.

— Что же тут ненормального? — удивилась Люба. — Я очень стараюсь, вот Юрий Николаевич это и оценил.

— Он ещё ни разу ни о ком из сослуживцев доброго слова не сказал. Ты — первая, значит, ты его всё-таки удовлетворила. А я и не против. Лишь бы у вас до стрельбы дело не дошло, это нам совсем не нужно. Так что я думаю, он тебе разрешит утречком личными делами позаниматься.

— Вообще-то, это служебное дело.

— Конечно, он будет считать это дело служебным. Но я в чужие отношения не лезу. Разбирайся с ним сама.

Пришлось звонить Нежному. Тот первым делом стал долго и нудно извиняться, что прошлым вечером не смог ответить на её звонок, потому что как раз прижал ювелира и заставил его принять на реализацию патроны с серебряными пулями, а это прерывать было никак нельзя. Он ещё собирался подробно рассказать, зачем понадобилось отдавать патроны ювелиру, но слушать ещё и это Люба не захотела. Попросила его минутку помолчать, и сказала, что ей нужно как-то попасть в собачий питомник и поставить там следственный эксперимент.

— Тебе так понравился вчерашний, что ты прямо с утра решила дальше экспериментировать? — даже по телефону было понятно, что Нежный ухмыляется. — Что ж, действуй, Сорокина. Где у нас сидят собачники, то есть, кинологический отдел, знаешь?

— Нет.

— Это на самой окраине, почти за городом, — Нежный продиктовал адрес и рассказал, как туда проехать. — Ты пытаешься доказать, что Молли — оборотень?

— Для начала хочу сама в этом убедиться. Она чем-то отличается от других собак.

— Хорошо, убеждайся. Но не вздумай по этому поводу составлять никаких документов, не посоветовавшись со мной. И если я прикажу тебе забыть обо всём, что ты там видела и что поняла, хочу в ответ услышать только «Так точно, товарищ майор!».

— Не понимаю, — растерялась Люба.

— Попробую доходчиво объяснить. Оперативнице с сомнительной репутацией, которая проходит у нас испытательный срок всего третий, если не ошибаюсь, день, мерещатся оборотни. Тебя сразу, без раздумий, отправят на психиатрическую экспертизу, и даже если ты когда-нибудь выйдешь из дурдома, с таким диагнозом служить в полиции уже не сможешь. Дошло?

— Нежный, что происходит? Мы расследуем убийство, или чем занимаемся?

— Убийство? Какое убийство? Шеф решил дело закрывать, это федералы против. Мы им помогаем в чём-то, чем они занимаются. Но мы не знаем, чем.

— Я так поняла, им нужны «Ван Хельсинги».

— О «Ван Хельсингах» ты вообще ничего слышать не должна была. Но слышала. И за меньшее люди остаток жизни проводили в психушках. Если им оставляли этот остаток. К тому же мне кажется, что «Ван Хельсинги» федералам совсем не нужны. По крайней мере, нашим, местным.

— Тогда, выходит, им нужны оборотни?

— Сорокина, я этого не слышал, потому что ты этого не говорила. Между прочим, мобильные телефоны иногда прослушивают. Езжай к собачникам, делай там, что собиралась, а потом обсудим, — Нежный прервал связь.

Мотор давно прогрелся, Люба уже собралась ехать, но тут неожиданно позвонил Бардин. Предложил поменяться — он выполнит её задание, а она за это оформит за него документы по ограблению супермаркета. Люба не понимала, почему Бардин не может справиться сам, да ещё и так долго, у неё подобные вещи никогда не занимали больше пары часов. Но делать его работу — зачем ей это нужно?

— Понимаешь, Бардин, у меня очень ответственное задание, — заявила она. — Я буду гладить сук по сиськам, чтобы понять, чем одни сучьи сиськи отличаются от других. Боюсь, ты с такой работой не справишься.

Попрощавшись с обалдевшим Бардиным, Люба, наконец, поехала в собачий питомник.

Этим утром Нежный, само собой, тоже прогревал мотор, в такой мороз иначе нельзя. Уставившись на индикатор температуры, он размышлял, куда же ему поехать. Дело в том, что Федералов утром сам ему позвонил и сообщил, что допрашивать Хоттабыча или кого угодно ещё он сегодня не сможет, потому что у них там особо важное совещание, важнее если и бывают, то не чаще, чем раз три года. Нежный ни на секунду не усомнился, что ему беспардонно врут, но поделать с этим ничего не мог. Что ж, он уже давно понял, что «Ван Хельсинги» если и интересуют доблестного подполковника, то далеко не в первую очередь.

Можно поехать в управление, а там уже разобраться, что делать дальше. Но там непременно состоится очень неприятная сцена. Вчера вечером шеф в очередной раз спрашивал, когда Бардин передаст прокурорским дело об ограблении супермаркета. Нежный заставил этого шалопая плотно заняться оформлением дела, и шеф абсолютно верно решил, что до вечера с таким заданием справился бы даже школьник. Но Бардин — не школьник, и Нежный был стопроцентно уверен, что документы до сих пор не готовы. А когда шеф ошибается в своих прогнозах, он начинает нервничать — орать, оскорблять подчинённых и грозить невыплатой сверхурочных. В такие минуты от него лучше держаться подальше.

Ещё можно съездить к Хоттабычу и допросить его самому, без федералов. Это может оказаться смертельно опасным — кто знает, какую судьбу они предназначили старому фокуснику? Если он приговорён, заодно запросто грохнут и свидетеля. Хотя, с другой стороны, если его тащили сюда из Турции, то он здесь нужен живым, и убивать его не станут, по крайней мере, сейчас. Но ставить жизнь на такие рассуждения Нежный не собирался.

Или рвануть к собачникам? Не помешало бы присмотреть за Сорокиной, чтобы та не молола языком про оборотней. Если федералам нужны именно оборотни, то слухи на эту тему им уж точно ни к чему. Но там Нежному придётся выслушивать массу тупых шуток о суках. Сорокину обязательно так назовут не меньше чем десятикратно. Нет, не открыто, а намёками. Шутки собачников он уже слышал сотню раз, причём их запас совершенно не пополнялся. Кроме темы сук, там ещё шутили о том, что завели кобеля, способного удовлетворить кого угодно. Такой репертуар едва не вызывал у Нежного рвотные спазмы.

Все варианты казались не то плохими, не то очень плохими. Ему предстояло выбирать между безобразной истерикой шефа, смертельным риском и юмором крайней степени тупости. Решения Нежный принимал, основываясь на точном расчёте, а что иногда ошибался, так не ошибается только тот, кто вообще ничего не делает. Сейчас он пытался как можно вернее оценить риск, крутил в голове всё, что знал по этому делу, и так, и этак, и чем дальше, тем больше убеждался, что хотя федералы вполне могут решить, что он знает слишком много, на самом деле он знает слишком мало. Как бы не пришлось полагаться на интуицию, этого майор очень не любил.

Итак, в перестрелке сошлись «Ван Хельсинги» и кто-то, кого они считают оборотнями, нечистью. Федералы почему-то этим очень интересуются, шеф об этом интересе знал и оповестил спецслужбу. Те взяли расследование на себя, но как-то странно, вроде и взяли, но не полностью. Затребовали помощь полиции, и шеф предоставил им троих оперативников, что уже странно, ведь вся работа этих троих упала на головы остальным, а они и так не гуляли.

Тут Нежный себя поправил. Не такая уж это и большая нагрузка — он сам отозван из отпуска, Сорокина только приступила к службе и ещё никаких дел не вела, а Бардин уже чёрт знает какой по счёту день мурыжит документы, такой труд и доброго слова не стоит, к тому же эту обязанность с него никто и не снимал. Так что покладистость шефа имеет простое объяснение — на тебе, боже, что мне не гоже.

Но тут внезапно оказалось, что федералам больше не нужны ни оборотни, ни «Ван Хельсинги». Ещё вчера утром подполковник лично летал за Нежным в Турцию, днём направил пыточную команду к ювелиру, а уже вечером категорически не хотел допрашивать Хоттабыча, и не хочет до сих пор. Почему? Что-то изменилось за несколько часов? Или у федералов с самого начала были разные группировки с разными интересами? К примеру, одни хотят уничтожить «Ван Хельсингов», другие не хотят. Вот подполковник и тянет время, выжидая, какая из них возьмёт верх, а пока делает вид, что очень заинтересован в расследовании, но ни в коем случае не даст его успешно завершить.

О расстановке сил в федеральной спецслужбе и тамошних интригах Нежный даже приблизительно ничего не знал. Тем более, по отдельности на центральном и местном уровнях. Скорее всего, там две группировки, одной что-то нужно от «Ван Хельсингов», другие по каким-то неведомым причинам хотят оставить их в покое. Та, которая не поддерживает расследование, не настолько влиятельна, чтобы его остановить, но достаточно сильна, чтобы саботировать. К какой из них принадлежит подполковник? Когда он действовал по зову души, а когда — вопреки своей воле, подчиняясь приказу?

Но самое главное — и те, и другие при каких-нибудь обстоятельствах могут счесть, что полицейские знают слишком много, и надо как-то обеспечить их молчание. Бардина не жалко, Сорокину он почти не знает и за неё тоже особо переживать не станет, а вот собственная жизнь ему дорога.

Нежный решительно тронул машину с места и поехал в управление. От истерик шефа пока ещё никто не умирал, не то что от тупого юмора или лишних знаний. На всякий случай он поглядывал назад, пытаясь заметить слежку. Но слишком много машин двигались в том же направлении, как тут вообще можно что-то заметить? Он начал делать какие-то идиотские повороты, заезжал во дворы, разок даже проехал под «кирпич». Проделывая всё это, он не сводил глаз от зеркала заднего вида, и с полной уверенностью убедился, что за ним никто не едет. Значит, или слежки нет, или на его машину навесили радиомаячок, позволяющий следить за ней издали.

Остановившись в каком-то дворе, Нежный не мог определиться, куда же это его занесли черти. Вот поставил бы на машину навигатор — не имел бы с этим никаких проблем. Но он не хотел тратить деньги на то, что считал ерундой, да и раньше обходился же он как-то без этой штуки, значит, и сейчас обойдётся. Тем более, вон на доме висит табличка с адресом. Адрес показался Нежному знакомым, и он быстро вспомнил, где его видел — в этом доме и обитает Хоттабыч, к которому Нежный должен был приехать, чтобы допросить, но решил всё же не приезжать.

А теперь у него выбора больше не было. Где-то тут затаились люди подполковника, они наверняка наблюдают и за двором. Приехать сюда и сразу же уехать — это то же самое, что вступить с Хоттабычем в контакт. Федералы ни за что не поверят, что он оказался здесь случайно. Что ж, серия случайных поворотов помогла принять решение. Так тому и быть. Если логическим путём задача не решается, случай иногда подсказывает. Правда, случаи бывают не только счастливыми, но и несчастными, причём гораздо чаще.

Нежный вышел из машины, поставил её на сигнализацию и решительно зашагал к подъезду, где проживал Хоттабыч, он же Похабыч.

Майор, начальник кинологического отдела, вовсе не обрадовался визиту Любы. Он кривился, морщился, и любыми путями пытался убедить её сходить куда-нибудь в другое место.

— Очень нежелательно, чтобы наших собачек посещали дамочки. Понимаете, у вас, женщин, бывают всякие менструации, то есть, месячные, а это что?

— Что? — подала реплику Люба.

— Это кровь, — пояснил майор. — А собачки, когда чуют кровь, приходят в возбуждение, агрессивными становятся. Они не виноваты, они ведь хищники же! А разве нам это надо? Нет, нам этого совсем не надо.

— У меня сейчас нет менструации, — сухо сообщила она. — И ещё минимум неделю не ожидается. Так что кровью я не пахну, даже на собачий нюх. Другие возражения будут? Мы сами всё решим, или вам нужен официальный запрос с подписью моего шефа?

— Не будем беспокоить шефа по таким пустякам, — он кому-то позвонил и попросил зайти.

Почти сразу в кабинет ввалился какой-то огромный сержант. Выглядел он пьяным, но запаха спиртного не чувствовалось. Похоже, это было его нормальное состояние.

— Привет, майор! — с порога заорал он. — Вижу, ты сучкой обзавёлся. Чего звал?

— Капитан Сорокина из уголовки хочет погладить одну из наших сук. Обеспечь ей это.

— А зачем?

— А затем, что я приказал.

— Не, это как раз понятно. Непонятно, зачем ей надо гладить наших сук.

— Это она сама тебе расскажет. Если посчитает нужным. Давай, быстро! Чем раньше мы её отсюда выпроводим, тем лучше.

— Я вам тут настолько мешаю? — изумилась Люба.

— Да как вам сказать, — слегка замялся майор. — Понимаете, здесь у нас собаки. Звери, хищники. Большие и сильные. И своенравные. Могут гостя цапнуть, порвать, а то и вообще к хренам загрызть. Нам это совсем не нужно, уж поверьте. Начнутся комиссии, проверки, а потом выговоры и прочие оргвыводы. Поэтому как только вы отсюда уйдёте, мне станет намного спокойнее.

Сержант пожал широченными плечами, развернулся и куда-то потопал, сделав знак Любе идти за ним. На ходу он так размахивал руками, что она отстала на пару шагов, боясь попасть ему под руку. Он же вдруг решил показать общительность, и завёл разговор. Говорил он так громко, что в здании его наверняка слышали все, а кто-то, наверно, и во дворе.

— Ты, значит, из уголовки? И тебе сука нужна? А мне вот вовсе не нужна, так шеф всё равно подсунул. Ха-ха-ха! Не обижайся, это я так шучу. Точно нужна сука?

— Точно нужна сука, — подтвердила Люба.

— А то один из ваших клоунов, то ли Бардин, то ли Нежный, пустил поганый слух по вашей уголовке. Типа у нас появился пёс по кличке Плейбой, так он любую сучку удовлетворяет так, что ей больше никто не нужен. И потянулись к нам разные сучки из уголовки, краснеют, заикаются, но в конце концов всё-таки говорят, что им нужно. Мы им говорим — фигня это, нет у нас такого пса, и никогда не было, а они не верят, скандалы безобразные закатывают, и грозят нам жуткими наказаниями. А мы что можем поделать? У нас же его по-настоящему нет. Вот такие у вас там извращенки служат.

— Сержант, лет этак с десять назад, когда я первый раз услышала эту байку, она уже была старой, как дерьмо мамонта. Только пса звали не Плейбой, а Ржевский.

— Дерьмо мамонта, — задумчиво повторил за ней сержант. — Надо будет запомнить.

Каждый собачник, попадавшийся им навстречу, считал своим долгом спросить сержанта, правда ли, что тот обзавёлся сучкой. Сержант в ответ смеялся, а потом просил Любу не обижаться. Она всё это время с трудом сдерживала порыв достать из сумочки пистолет и перестрелять всех, на кого хватит патронов. При этом ей каким-то чудом удавалось сохранять невозмутимый вид.

— Вот, пришли! — наконец, сообщил сержант, заводя Любу в какую-то комнату, где на стульях сидели двое мужчин в штатском, а на полу возились две собаки. — Ты хотела погладить суку? Вон та, что спереди и стоит на всех четырёх — это как раз сука и есть, зуб даю.

— Эта вроде бы занята важным делом, — бесстрастным тоном ответила Люба. — Подыщи мне свободную.

— Уведи её отсюда, — попросил один из сидящих. — Одной суки здесь вполне достаточно, вторая — уже лишняя.

— Лады, пойдём в другое место, — не стал спорить сержант и снова повёл Любу куда-то в неведомые места. — Слушай, а чего я твою фамилию никогда раньше не слыхал?

— Я всего третий день тут работаю.

— Погоди, если ты новенькая, значит, это ты своему прежнему шефу отстрелила, ну, это?

— Я, — подтвердила Люба. — Это было совсем не сложно. Хочешь, покажу? — она сделала вид, что полезла за пистолетом.

— Нет, не надо, не надо! — перепугался сержант. — Совсем оно мне не интересно, ну вот ни капельки!

От испуга он, похоже, слегка протрезвел, так что перестал бесконечно петлять по коридорам и привёл Любу в какой-то зал, вроде спортивного, но для собак. Там он подозвал какого-то типа в спортивном костюме с огромной овчаркой на поводке, и что-то тихо ему сказал. Псина уставилась на Любу злобными глазами и слегка приподняла верхнюю губу, демонстрируя сразу и страшные зубы, и готовность пустить их в ход.

— Раз ей так приспичило, пусть гладит, — пожал плечами «спортсмен». — Если не боится, конечно. Только суки могут не поладить, и одна другой откусит руку, так что я своей надену намордник.

— Это он так шутит, — поспешил сказать сержант.

— Не надо ничего объяснять, — попросила Люба. — Я уже давно поняла, что меня тут все, в шутку или нет, называют сукой. Давайте приступать к делу.

На собаку нацепили намордник, по команде «лежать» она плюхнулась на пол, но переворачиваться на спину категорически не желала. Мгновенно образовался круг зевак или, при добром отношении к ним, зрителей. Это были не только юноши и мужчины, но и их собаки, причём очень многие выглядели гораздо приятнее «спортсмена» и его псины. Пока Люба смотрела на них, овчарку уложили на спину. У женщины мелькнула мысль на латыни, которую она изучала в университете, но, казалось, уже давно и прочно всю забыла: «Аве, Цезарь, император, моритури тэ салютант!». По-русски это звучало «Идущие на смерть салютуют императору», или что-то вроде того, так якобы говорили гладиаторы перед смертельной схваткой в присутствии Цезаря.

Люба представила себя отважным гладиатором, присела на корточки и протянула свою гладиаторскую руку к зверю. Собака грозно зарычала, но окрик «Фу!» её немного утихомирил. Шерсть у овчарки была на ощупь совсем не такая, как у Молли — у той мягкая и шелковистая, у этой — короткая и жёсткая, можно даже сказать, колючая. Трогать шерсть она хоть и нехотя, но позволяла, а вот первое же прикосновение к соскам вновь вызвало агрессию. И на этот раз окрик остановил псину, но Люба видела, что готовность собаки подчиняться хозяину, или кем там он ей приходится, уже на исходе, и теперь надеялась только на прочность намордника.

Она провела рукой в сторону живота и нащупала вторую пару сосков. Этого овчарка терпеть уже не стала. Она резко вскочила на лапы и бросилась на обидчицу, пытаясь добраться до горла. Если бы не намордник, ей бы это, несомненно, удалось, потому что «спортсмен», держащий поводок, не то прозевал рывок, не то умышленно дал волю своей псине. Люба, ожидая чего-то подобного, успела выпрямиться и сделать пару шагов назад, но собака двигалась намного быстрее.

Другие собаки, как и их проводники, Люба как раз вспомнила, как они правильно называются, стояли неподвижно и не вмешивались. До «спортсмена», раз десять выкрикнувшего «Фу!», наконец, дошло, что собака не подчиняется его командам, и он притянул её к себе за поводок. Благодаря наморднику Люба не пострадала, если не считать лица, забрызганного пеной, обильно летевшей из пасти разъярённой собаки.

— Всё, цирк окончен! — заорал сержант. — Вали отсюда, девка, пока тебя на консервы не порвали!

Она уже усаживалась за руль, и тут сержант спросил:

— А зачем ты её за сиськи щупала? Со своими сравнивала? Так у тебя намного больше, это с первого взгляда видно, щупать не надо.

— Что-то имеешь против? — осведомилась Люба.

— Нет, наоборот, завидую тому мужику, с которым ты на работе развратом занимаешься. Только не говори, что ты ни с кем, все мы люди, так что не поверю.

— Все на работе развратничают, говоришь? А у вас в отделе тоже женщины есть?

— Ни одной. В прошлом году последнюю уволили. И не надо, от них одни неприятности.

— Понятно. Тогда не завидую тому мужику, с которым ты на службе развратничаешь.

— Что? — взревел сержант, разъярившийся даже сильнее, чем та овчарка.

Люба ничего не стала пояснять, а рванула с места, не дожидаясь, пока мотор прогреется как следует.

Спокойно, не торопясь, Нежный поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру Похабыча. Старик распахнул дверь, выпрямился, расправив плечи, закрыл глаза, да так и застыл на пороге.

— И долго мы будем изображать скульптурную группу «Два идиота в подъезде хрущёвки»? — недовольно поинтересовался майор.

— Вы не сразу будете меня убивать? — открыв глаза, спросил Похабыч.

— Я не по этой части. Если понадобится, убивать вас будут совсем другие люди. На это дело так много желающих, что я не понимаю, почему вы до сих пор живы.

— А вы кто?

— Майор Нежный, инспектор уголовного розыска, — он показал «корочки». — Мы так и будем беседовать здесь, на лестнице? Я могу предложить не меньше двух вариантов, где поговорить гораздо удобнее. Например, у вас в квартире. Или у меня в кабинете. Выбор за вами.

— Проходите, — старый фокусник отступил в сторону. — Идите вон туда.

«Вон туда» оказалась сравнительно большой комнатой, в углу стоял стол, у стены — диван, а напротив него — югославский гарнитур-стенка, уверенно переживший Югославию и вообще настолько древний, что уже вполне мог бы уже считаться антиквариатом. Зато стоящий в специальной нише телевизор выглядел намного современнее, примерно десятилетним.

— Выпьете чего-нибудь? — предложил хозяин без малейших признаков радушия.

— Обойдусь, — отказался майор, усаживаясь на диван. — А вы, гражданин Похабыч, раз не скрываете, что ожидаете покушения, готовы кое в чём признаться? Я-то сразу догадался, что Похабыч один, несмотря на татуировку и всё остальное, чем вы морочили голову моим коллегам. Но не очень понимаю, зачем вам это понадобилось? Почему вы торчали вблизи места происшествия, а не поехали домой, под бок к любимой супруге? И даже позвонили моему шефу и стукнули сами на себя?

— Мне нужно было точно знать, выжил Бонифаций или нет. Был бы я помоложе, я бы сам его прикончил. А сейчас пришлось положиться на молодёжь. Неважно, кто его убил. Важно, жив он или мёртв. Так у кого это проще и быстрее всего выяснить? Разумеется, у полиции, раз уж она ведёт расследование. А как вы, товарищ майор, догадались, что двойник — иллюзия? Или я должен вас называть «гражданин майор»?

— Называйте меня Юрий Николаевич. И сядьте, пожалуйста. Неправильно как-то, я удобно устроился, а вы, пожилой человек, стоите, да ещё и у себя дома.

— И на сколько же это лет мне садиться, Юрий Николаевич? — мрачно пошутил старик, плюхнувшись на диван рядом с Нежным. — На год? Или на пять? А может, на все пятнадцать?

— Вам-то какая разница? В вашем возрасте любой срок станет пожизненным. Не забывайте, зона — далеко не курорт. А догадался я по ключам от машины и гаража. Ваш вымышленный двойник украл ключи от гаража у сторожа, а где он взял ключ от машины? Для суда такое доказательство не годится, да и прокурорские его не примут, а для нас, оперов — очень даже сойдёт. Тем более, как повод для допроса.

— А если бы я всё отрицал?

— Вы же не думаете, что стали бы первым в мире подозреваемым, который пытается от всего отпереться? И даже не в мире, а в нашем городе? Если кто-то не хочет добровольно сообщить важные сведения, мы всегда находим способ убедить этого кого-то, что он не прав.

— Пытки? — на всякий случай уточнил Хоттабыч.

— И они тоже.

— Со мной у вас ничего бы не вышло. Я владею техникой йоги, и могу вообще не замечать боль.

— А если пытать будут вашу супругу? Поймите, устоять против системы невозможно. Если вас интересуют подробности, поговорите с ювелиром, который по вашему заказу вставлял в патроны серебряные пули. У него как раз свежие впечатления. Не скажу, что получаю удовольствие, когда кого-то пытают, но если без этого не обойтись, отношусь к этому спокойно. Кстати, где ваша жена?

— Спит. Юрий Николаевич, вы сказали, что меня многие хотят убить. Кто эти многие?

— Вообще-то я собирался задавать свои вопросы, а не отвечать на ваши. Ну, да ладно. Хотите знать, кто считает, что без вас мир станет лучше? Так и быть, перечислю их для вас. Кто-то прикончил троих террористов и остался в живых. Женщина, как мы предполагаем.

— Да, там была самка, — безучастно кивнул Хоттабыч. — Случка у них была. Плановая вязка.

— Считаете, она благодарна вам за то, что вы привезли убийц? Думаю, вы догадываетесь, в какой форме она хотела бы выразить вам благодарность. Кстати, стреляет она превосходно. Можно предположить, что найдутся те, кто ей поможет.

— Да, несколько самок ещё живы. Но, говорят, самцов больше нет, старик был последним. Да, согласен, самки бы меня при случае убили. И съели. У них сохранился обычай пожирать врагов. И не только врагов.

— Переходим к следующим людям, которым выгодно вас убить.

— Простите, Юрий Николаевич, но оборотни — не люди.

— Всякий, кто иногда выглядит, как человек, а тем более, имеет документы, считается человеком. Давайте не будем спорить о мелких деталях.

— Давайте. Кто там ещё горит желанием избавить от меня мир?

— Трое погибших террористов вряд ли были последними в банде. Только не говорите, что они не банда, а что-то другое.

— Конечно, не последние. «Ван Хельсинг» — большая организация. Хотите называть их бандой — не смею препятствовать. Чем я им-то мешаю?

— А вы сами оцените происшедшее. Трое вооружённых террористов врываются в комнату, где старик трахает какую-то девку. Происходит перестрелка. Террористов убивают, дав им сделать всего один выстрел. Можно предположить, что их там ждали? И что девка — не просто девка, а отлично подготовленный боевик? Три выстрела — три трупа. Можно ли поверить, что стреляла какая-то случайная шлюха?

— Так, как вы описываете, всё выглядит не очень хорошо для меня, — признал Хоттабыч.

— Вот именно. Врагов «Ван Хельсинга» кто-то предупредил. Кто? Четыре человека пошли на дело, выжил один. Очень тяжело определить предателя.

— Я - не предатель.

— Вы — подозреваемый в предательстве. Кроме того, вы затеяли клоунаду с полицией. Зачем? Для развлечения? Вас же могли арестовать, и вы бы выложили всё, что знаете. Впрочем, вы сейчас и так всё выложите. Но отличный мотив убрать вас, а заодно и вашу жену, которая сейчас якобы спит, а на самом деле подслушивает под дверью, у «Ван Хельсинга» был. И не только был, но и остался.

— Это все, кто хочет меня убить?

— Нет. Есть ещё третья сила, куда более могущественная, чем первые две. Произносить её название я не хочу, вдруг ваша квартира прослушивается. Им что-то нужно, не то от предполагаемых оборотней, не то от «Ван Хельсингов». Я не знаю, что именно, да и знать не хочу, ради собственной безопасности. Но в одном я уверен — лично вы им не нужны, а вот помешать можете. Как и ваша супруга, которая тоже знает слишком много. По крайней мере, может знать, этого вполне достаточно для неофициального приговора.

— Во дворе всю ночь стояла чужая машина, — тихо произнёс Хоттабыч. — А в ней четыре человека. На вид — настоящие киллеры. И вторая машина — с другой стороны дома, куда выходит окно спальни. И у тех, и у других есть винтовки.

— Думаю, это и есть третьи, — кивнул Нежный. — Но раз вы живы, приказ о ликвидации ещё не отдан. Пока есть время, расскажите мне, как вы дошли до жизни такой. Это не допрос, а разговор, беседа. Мне нужна информация, а не доказательства. Официальный допрос, если он понадобится и будет возможен, состоится позже.

— Что значит «будет возможен»? — насторожился Хоттабыч.

— Кто знает будущее? Я полицейский оперативник, а не ясновидящий. Дело могут закрыть, такая попытка уже была. А самое главное — все мы смертны, и вы, и я. Кто знает, может, вечером допрашивать будет уже некого.

— Вы оптимист, Юрий Николаевич. Что ж, слушайте, раз вам это нужно.

Майор включил диктофон, и старый фокусник начал рассказывать.

Когда Хоттабычу было чуть меньше тридцати, и его, безвестного и молодого по цирковым меркам иллюзиониста, никто ещё не называл Хоттабычем, его любимая жена родила дочку. Роды дались ей очень тяжело, и когда врачи сказали, что больше детей у неё не будет, она ни капли не расстроилась. Советский роддом произвёл на неё такое сильное впечатление, что второй раз она бы пошла туда только под дулом пистолета. Раньше самым страшным местом на Земле она считала стоматологию, где низкоскоростной бормашиной сверлили зубы без всякого обезболивания, но теперь осознала, насколько ошибалась. Роды без анестезии оказались гораздо хуже. Впрочем, о родах с анестезией большинство советских людей узнали гораздо позже, уже перестав быть советскими.

Хоттабыч был третьим фокусником в роду, и он не хотел, чтобы цирковая династия прерывалась на нём. Ведь женщины не становятся иллюзионистами, почтенная публика предпочитает видеть на арене чудеса исключительно в мужском исполнении. Наверно, женские фокусы надоедают зрителям дома, причём зрительницам — тоже. Дочь не могла продолжить династию, и он просил супругу ещё и ещё раз пройти обследование в лучших клиниках из тех, в которые они могли пробиться. Но это ничего не изменило.

Время шло, девочка росла, Хоттабыч смирился, что сына у него не будет, но надеялся на внуков. Когда она выходила замуж за силового жонглёра, её отец радовался, глядя на заметно округлившийся животик невесты, уже представляя, как будет обучать внука ремеслу фокусника. Он совершенно не сомневался, что родится именно внук, а никакая не внучка. И действительно, в положенный срок родился внук.

Маленькая девочка, радость родителей, выросла в умницу и красавицу, заботливую мать и страстную жену. Она имела лишь один недостаток — легкомыслие, или иными словами, моральную неустойчивость, склонность к похоти, слабость на передок и ещё множество подобных выражений, описывающих ту же самую склонность. Если, конечно, считать эту особенность характера недостатком. Так уж вышло, что такая слабость свойственна очень многим цирковым артистам, и далеко не только цирковым.

Свою страсть молодая женщина утоляла исключительно с посторонними, с цирковыми — никогда, да так ловко это проделывала, что муж ни о чём даже не догадывался. Он думал, что она пошла гулять с ребёнком, она же оставляла сына родителям, а сама уходила развлекаться. Родители не то чтобы одобряли такое поведение, но уж точно понимали стремления её души — они сами были артистическими натурами, так что легкомыслие дочери возникло не на пустом месте.

Но однажды, во время зарубежных гастролей, в каком-то небольшом венгерском городишке с длиннющим названием, которое даже не все венгры способны не то что запомнить, а хотя бы выговорить, всё кончилось трагически. Молодая женщина так и не вернулась с очередного свидания, а утром какие-то любители бега трусцой наткнулись в парке на её труп. Местная полиция занесла в свои рапорты вердикт «Смерть, наступившая в результате несовместимых с жизнью ранений, нанесённых животными». Означало это, что какие-то звери перегрызли ей горло, и были эти звери, судя по ранам на теле и нечётким следам, собаками, волками или помесью одних с другими.

Волки в этот городишко время от времени забегали, более-менее дикий лес был совсем рядом, но уже много веков никто и не слыхивал, чтобы они нападали на людей. Бродячие собаки тут тоже иногда заводились, а бывало, что и сбивались в стаи. Эти на людей хоть и редко, но нападали, однако чтобы насмерть — такого никогда не случалось. Полицейские не хотели вести серьёзное расследование, но Хоттабыч всё же настоял. Зачем женщина ночью пошла одна в парк? Не замешан ли тут её любовник?

К сожалению, о любовнике родители погибшей знали только с её слов: «Мама, папа, такого потрясающего мужчину я никогда раньше не встречала!». По этим приметам очень трудно кого-нибудь найти. Полицейские всё же прошлись по городку, показывая всем фото женщины, но её то ли никто не узнал, то ли узнал, но не захотел в этом признаваться. Да и полиция не настаивала, их единственным желанием было побыстрее закрыть дело и навсегда забыть о нём. Стая бродячих собак загрызла шлюху-иностранку — нехорошо, конечно, но вовсе не повод бросать на выяснение подробностей все местные силы правопорядка.

Безутешный отец ничего не смог с этим поделать, хотя и чувствовал, что с гибелью дочери не всё так просто. Он даже нанял местного частного детектива, но тот за три дня ничего не нашёл, а может, ничего и не искал. К тому же у Хоттабыча возникли нешуточные проблемы с зятем. Тот, конечно же, узнал, что жена регулярно ему изменяла, а тесть с тёщей всякий раз её покрывали. Они с ним и так не очень-то ладили, а тут обманутый муж просто осатанел. Заявил, что они оба — аморальные развратники, воспитали точно такую же дочку, которая, собственно, из-за этого и погибла, впрочем, туда ей и дорога, но своего сына он им развращать не даст. Они его больше никогда не увидят.

Хоттабыч тоже разозлился, и сказал полицейским, что если гибнет женщина, первый подозреваемый всегда муж, а не стая уличных псов. Полицейские, тяжко вздохнув, проверили алиби новоиспеченного вдовца, и каким-то образом убедились, что он к смерти супруги непричастен. После этого Хоттабычу сказали, чтобы он больше не беспокоил полицию своими дурацкими версиями, дело закрыто, и нечего морочить голову полиции.

Зять прямо там, на месте, уволился из труппы. На гастролях артисты обычно не увольняются, но в таких обстоятельствах директор пошёл ему навстречу. Хоттабыч узнал об этом поздно, зятя и внука догнал уже на перроне, попытался отнять малыша, но не фокусникам тягаться с силовыми жонглёрами, это даже если не учитывать возраст драчунов. Плачущий мальчик уехал с папой на поезде, и Хоттабыч с женой после этого очень долго ничего о них не слышали.

Работу они сразу не бросили, ведь цирк для них был не просто профессией, а всей жизнью. Но, конечно, той энергетики радости, ради которой зрители, особенно дети, ходят в цирк, в их выступлениях здорово поубавилось. Фокусник на глазах постарел, и хоть седину скрыла краска для волос, а морщины горя — грим, всё равно чувствовалось, что артист перегорел и вряд ли уже восстановится. Когда друзья всё чаще и чаще стали называть его Хоттабычем, они оба уволились и оформили пенсию, благо у цирковых с этим проще. Первое время бывшие коллеги звонили, а то и приходили в гости, но потом всё свелось к поздравлениям с днём рождения, и то не от всех и не каждый год, причём чем дальше, тем реже.

И тут внезапно им нанёс визит некий загадочный человек, говорящий с сильным иностранным акцентом и представившийся как Ван Хельсинг. Он сразу предупредил, что это псевдоним, а его имя и гражданство посторонним лучше не знать. Он сказал доживающей свой век паре, что их дочь убили оборотни, а его организация по мере сил этих тварей уничтожает. Скоро полностью уничтожит, и для этого им нужна помощь кого-нибудь из местных. Одни достигнут великой цели, к которой шли много веков, другие отомстят за смерть дочери.

Хоть Хоттабыч и не верил выводам венгерской полиции, но в существование оборотней не верил ещё сильнее. И в банду сумасшедших, которые убивают тех, кого считают оборотнями, тоже не верил. Как вести себя с незнакомцем, он не знал, и тот почувствовал его растерянность.

— Я замечаю, что на уничтожение оборотней вам, как это сказать по-русски, плевать. Тогда я имею к вам предложить сделку, которая есть чисто деловая. Вы будете захотеть помогать нам уничтожать, а мы сделаем обеспечение встречаться вам с вашим внуком. Мы будем имеющими взаимный интерес в желании заключить эту сделку?

Старики, а они уже давно чувствовали себя древними стариками, очень хотели увидеться с внуком. Увы, они не знали даже, в какую страну его увёз отец. А Ван Хельсинг утверждал, что знает точный адрес. По его словам, проблема решалась просто: неизвестный грабитель убивает бывшего силового жонглёра, а ныне не вполне законопослушного голландского бизнесмена, после чего власти отдают его сына дедушке и бабушке. Правда, в Нидерландах живут другие дедушка с бабушкой, те, что по отцу, но они ещё раньше станут случайными жертвами каких-нибудь бандитских разборок.

От такого предложения Хоттабыч категорически отказался. Да, зятя он терпеть не мог, а его родителей едва знал и тоже не питал к ним тёплых чувств, но отправлять их всех на тот свет — это уж слишком. Внук — это хорошо, это очень хорошо, но не такой ценой.

— Я был в ожидании, что внутри вас победит жалость, — кивнул Ван Хельсинг. — Для вот такого оправдавшегося ожидания я подготовил немножко другое предложение, по которому вы получите меньше, но зато люди, которых я сделал перечисление, останутся не умершими до срока.

Второе предложение было принято, и примерно через неделю мальчик с отцом уже стояли на пороге квартиры Хоттабыча. Голландскому бизнесмену какой-то неизвестный очень доходчиво объяснил, что если бабушка и дедушка по матери не будут изредка встречаться со своим внуком, то некая организация обеспечит, чтобы внук жил у них. Для этого достаточно убить всего трёх человек, сущая мелочь со всех точек зрения. И ещё, в полицию обращаться бесполезно, это только даст толчок трём убийствам, без которых пока вполне можно обойтись.

Целую неделю бабка с дедом баловали своего десятилетнего внука, который за эти годы успел их совсем забыть. Его папа, пока гостил у тёщи с тестем, беспробудно пил, но никому не мешал. Потом отец с сыном отбыли обратно в свою Голландию, дед тяжко вздыхал, а бабушка даже всплакнула. Но долго грустить им не дали — в тот же день позвонил Ван Хельсинг и потребовал, чтобы Хоттабыч отработал свою часть сделки. Не отработает — больше никогда не увидит внука.

Слушая рассказ Хоттабыча, Нежный недоверчиво качал головой, но старика не перебивал. Фальшивые оборотни, фальшивый иностранец, фальшивая татуировка на запястье фальшивого Хоттабыча… Не слишком ли много фальши для одного дела? И чем тут заинтересовалась спецслужба? И, в конце концов, ради чего полетел к чертям его долгожданный отпуск?

— Вот теперь вы знаете, как я попал в эту историю, — завершил первую часть своей эпопеи Хоттабыч. — Может, всё же попьём чайку, или, если хотите, чего покрепче?

— Я ничего не буду, а вам никто не мешает промочить горло чем хотите, — разрешил Нежный.

Не то чтобы он всерьёз боялся, что Хоттабыч его отравит, но зачем ему лишний и совершенно ненужный риск? Он даже приготовился к перестрелке, когда отставной фокусник возвращался из кухни, но расслабился, увидев, что тот несёт в руках две чашки с чаем и начатую пачку рассыпчатого печенья, так что быстро задействовать оружие никак не сможет, если пистолет у него всё же есть.

— Я на всякий случай налил две чашечки, вдруг вы передумаете, — смущённо улыбаясь, пояснил Хоттабыч. — Не будете? Тогда, пока я пью, может, что-нибудь скажете о том, что со мной случилось в Венгрии и потом дома?

— Что тут можно сказать? — пожал плечами Нежный. — Если вы правильно передали речь этого Ван Хельсинга, то он, скорее всего, говорит по-русски намного лучше, чем вам показал. Тоже, думаю, тот ещё артист. Кстати, этот ваш зятёк, он женился?

— Да, причём на артистке из той нашей труппы. Это мне внучок рассказал.

— Что-то мне подсказывает, что она дрессировщица или имеет к ним какое-то отношение, — вздохнув, высказал предположение Нежный.

— Она воздушная гимнастка, но её родители и старший брат — дрессировщики, — кивнул Хоттабыч. — Как вы догадались, Юрий Николаевич?

— Я же оперативник, сыщик. Догадываться — моя профессия. Хоттабыч, чай вы уже допили, рассказывайте, пожалуйста, продолжение своей истории, а то мне ещё не всё понятно.

— Расскажу, конечно. Что уже тут скрывать? Ван Хельсинг сказал, что я должен купить три одинаковых пистолета, марка — на мой выбор, к каждому — по две обоймы, и ещё одну про запас. Потом я должен найти человека, который заменит обычные пули на серебряные, и добавит в патроны немножко пороха, чтобы увеличить пробивную силу пули. Так он говорил, сам я ничего в этом не понимаю. Я всё это сделал. Тогда приехали трое парней. По-русски говорили хорошо, но мне показалось, что они долго жили за границей, может, даже и родились там. Хоть и редко, но иногда вставляли в разговор иностранные слова, русских не находили. И акцент у них был, хоть и не такой сильный, как у Ван Хельсинга, но тоже заметный.

— Когда они приехали, вы уже создали второго Хоттабыча?

— Нет, только татуировку приклеил. Как бы татуировку.

— Я понял. А зачем?

— Ван Хельсинг сказал, что она нужна обязательно. У него тоже была.

— Настоящая? — заинтересовался Нежный.

— Не знаю. А я приклеил, и эти парни если и заметили, что она не настоящая, ничего мне не сказали.

— С татуировкой всё понятно, а что с двойником?

— Я знал, что должен лично отвезти парней к дому старика…

— Убийц, а не просто парней. Или вы не знали, что они собираются убивать?

— Убивают людей, а этот Бонифаций был оборотнем, а не человеком. К тому же он сам убил мою дочь!

— Хорошо, пусть так. Вы должны были лично отвезти парней. И что?

— Я знал, что мою машину обязательно заметят, она бросается в глаза. Вот и придумал другого старика, похожего на меня. У сторожа спёр ключи от гаража, это бы доказало, что за рулём был не я. А жена сказала бы, что я в тот день из дому не выходил.

— Алиби, основанное на показаниях жены или матери, не стоит ломаного гроша. А что там получилась за путаница с отпечатками пальцев?

— По приказу Ван Хельсинга мы намазали подушечки пальцев силикатным клеем, знаете, тот, который токсикоманы нюхают?

— Знаю.

— Вот, дождались, пока застынет, и поехали. Это лучше, чем перчатки.

— Ясно. Но зачем вы на рожон лезли? Провоцировали полицию на арест, это же могло очень плохо для вас кончиться.

— Очень плохо — не могло, — покачал головой Хоттабыч. — Очень плохо было бы, если б я этого не сделал. Понимаете, парни ушли, и долго не возвращались. Тут подъехали менты, пэпээсники, и пошли в тот же подъезд. То, что ребята, скорее всего, погибли, я понял, а вот чем всё закончилось для Бонифация — не знал. И что мне делать? Позвонил Ван Хельсингу, а он мне говорит, что я должен точно выяснить, погибли парни или хоть один из них выжил. Не знаете, Юрий Николаевич, зачем ему это понадобилось?

— Откуда же мне знать? Наверно, киллеры могли сболтнуть что-то такое, чего их шеф не хотел, чтоб услышали мы. Но вы упоминали что-то очень плохое.

— Да, упоминал. Ван Хельсинг сказал, что если я не скажу ему в тот же день, живы парни или нет, или скажу неправду, его люди убьют в Голландии моего внука.

Город Люба толком не знала, положилась на навигатор, а тот с удовольствием привёл её в безнадёжную пробку. Час пик давно миновал, машин на улицах было совсем немного, но какие-то тёмные силы упорно собирали их к одному перекрёстку, кем-то сверху временно назначенному проклятым. Рассосётся здесь — обязательно соберётся где-то в другом месте, этот город без пробок не оставался, разве что глухой ночью, и то не наверняка.

Она попыталась вырулить дворами на параллельную улицу. Навигатор категорически отказался помогать, пришлось полагаться на интуицию, а она вдруг взяла и подвела. Дворы сменялись кривыми переулками с односторонним движением, узкие проезды внезапно заканчивались глухими тупиками, причём развернуться там было невозможно, приходилось возвращаться задним ходом, один раз её остановил обледеневший подъём, на котором скользила даже зимняя резина. Поняв наконец, что заблудилась, она остановила машину и попыталась разобраться, куда её занесло.

Навигатор не стал капризничать, и показал, на какой улице она стоит. Люба стала рассматривать карту, и вдруг заметила, что метрах примерно в двухстах сзади от неё помечен какой-то клуб собаководства. Так почему бы его не посетить и не задать всё те же вопросы о собачьих сосках? Не то чтобы она нуждалась в их ответах, но ведь потом она сможет спросить, как отсюда проехать в центр, раз уж навигатор и интуиция предлагают какие-то идиотские маршруты, которые приводят в никуда.

Клуб располагался в маленькой комнатке с двумя столами, на одном из которых стоял компьютер, а рядом с другим — шкафчик с картотекой. За столами восседали худощавая женщина средних лет с фиолетовыми волосами и кроваво красными губами и ногтями, и юноша, настолько на неё похожий, что не мог ей приходиться никем, кроме как сыном. Она что-то диктовала, он заносил это в электронную таблицу. Люба даже не пыталась понять, о чём там у них идёт речь. Она представилась, а затем, ничего не объясняя, спросила, может ли у собаки быть всего два соска.

— Я - бухгалтер, — ответила дама. — А мой сын — компьютерщик. Так что вряд ли мы сможем чем-то вам помочь. Это вам к директору надо, но он болеет. Ему уже под восемьдесят и он уже почти год болеет, вообще-то, так что и он не поможет.

— А вот и нет! — возразил юный кибернетик. — Сейчас посмотрим в интернете, что там пишут об этом деле. Ага, вам, скорее всего, попалась сучка с недоразвитыми сосками. Два нормальных, а остальные недоразвитые. На ощупь они незаметны, а на глаз — нужно внимательно приглядываться. Понимающие люди говорят, что это нормально, хоть и бывает нечасто. Вот, гляньте, это на столичном форуме обсуждают.

— Надо же! Спасибо, — расстроилась Люба.

— А что там была за собака? Какой породы?

— Никакой. Приблудная дворняга. Так её хозяйка сказала, если она на самом деле её хозяйка.

— А вы её хорошо разглядели?

— Да. И собаку, и хозяйку.

— Опишите собаку, а я запущу программу определения пород. Я тут скачал уйму программ и баз данных по собаководству, надо же их хоть раз опробовать!

— Чёрная псина, шерсть мягкая, шелковистая, на голове и шее длинная, на теле совсем коротенькая.

— Ввёл. Теперь размер. Сколько она примерно весит?

— Килограмм сорок, а то и все пятьдесят.

— Ого! Таких пород очень мало. Так, морда острая?

— А какие у собак бывают морды?

— Здесь предлагают на выбор «острая, тупая или плоская». Вот, смотрите, они дают даже рисунки для примера. Вот это как у овчарки, это болонка, а это — бульдог.

— А говорили, не разбираетесь в собаках.

— Совсем не разбираюсь, товарищ капитан. Тут так написано, вот и всё.

— Вот такая, — Люба ткнула в болонку. — Но та псина точно не болонка.

— Понятно. Теперь длина лап по отношению в общим размерам. Вот, смотрите, это такса, это овчарка, это борзая, а это — гончая.

Возились они долго, но порода Молли так и не определилась, и парень в конце концов был вынужден признать бессилие этой компьютерной программы. Но он не мог смириться с поражением компьютера, и вновь затрещал клавиатурой.

— Я тут сейчас ещё пару программок скачал. Одна — определяет породу собаки по фотографии.

— У меня нет её фотографии.

— Это не беда. Вторая программка — как раз фоторобот для собак. Раз вы из уголовки, значит, знаете, что такое фоторобот?

— Конечно, знаю.

— Ну, вот, получим изображение псины, и скормим его первой программке. Начнём?

Фоторобот они составили очень быстро, минут за десять. Молли получилась очень похожей, хотя, конечно, картинка была похуже фотографии. Казалось, всё зря — и по изображению порода не определилась. Но парнишка запустил поиск по фотографии, и картинка неожиданно нашлась. Собака, похожая на Молли как родная сестра, вцепилась в руку какому-то человеку в старинной одежде. Тот выронил шпагу и скривился от боли, а второй, почти мальчик, одетый примерно так же, наносил ему удар кинжалом в горло. Рядом грудой лежала женская одежда, тоже старинная.

— Что это такое? — ошарашено спросила Люба.

— Гугл пишет, что это, скорее всего, собака-оборотень.

— Что? — Люба была ошарашена ещё сильнее.

— Оборотень. Тут к картинке ещё текст на французском. Вы понимаете по-французски?

— Нет.

— Я - тоже. Ну, ничего, у нас же есть же машинные переводчики. Смысл-то уловим, а если вам будет интересно, найдёте знатока, который переведёт по-настоящему. Так, готово. Слушайте. Средневековье. Филипп, третий сын французского короля, подвергается постоянным сексуальным домогательствам матери и сестры. Он вырастает с непреодолимым отвращением к женщинам. С мужчинами он не может, потому что это запретил Господь. С ужасом мальчик осознаёт, что его тянет к собакам. Он спрашивает совета у священника, потому что скотоложство — это тоже плохо. Тот знакомит его с Жюли, одной из своих прихожанок, которая может превращаться в собаку или волчицу. Это уже не запрещённое Богом скотоложство, потому что она всё же человек. Но священник попадает в лапы Инквизиции, и влюблённые вынуждены бежать.