Не оглядывайся!

Он привстал и покачнулся на диване. Рубашка взмокла от пота. Он в недоумении потер глаза и посмотрел на окно. Ничего. Он спал. Голова была тяжелой, шея одеревенела, оттого что он лежал на коротком диване. Сейер встал, повинуясь непреодолимому импульсу, отодвинул стул. Ничего. Он прошел на кухню. Тихо вздохнув, не совсем довольный сам собой, принес бутылку виски и упаковку табака в комнату. Кольберг выжидающе смотрел на хозяина. Сейер тоже посмотрел на собаку и — передумал.

— Гулять, — сказал он тихо.

Прогулка заняла у них ровно час: вниз, к церкви в центре, и обратно. Он вспомнил о матери, которую давно пора было навестить, с последнего визита прошло уже слишком много времени. Ингрид смотрит на календарь и думает точно так же: мне давно пора прогуляться. Прошло уже слишком много времени. Это не принесет ей радости, она просто выполнит своего рода долг. Возможно, Скарре прав, не стоит доживать до таких лет, чтобы просто лежать и быть для всех обузой. Мысли о старости расстроили его. Кольберг бежал вприпрыжку, то и дело бросался в разные стороны. Нельзя сдаваться. Он заново отделает ванную. Элисе понравилась бы плитка, он уверен. А если бы она узнала, что он так ничего и не сделал… Нет, он даже не осмеливался об этом думать. Восемь лет с пленкой под мрамор в ванной — это позор.

Наконец-то он позволил себе налить в стакан честно заработанную порцию виски, а между тем как раз пора было идти спать. Дверной звонок прозвучал, когда он закручивал пробку бутылки. Скарре вежливо поздоровался, уже не так застенчиво, как прежде. Он пришел пешком, но наморщил нос, когда Сейер предложил ему виски.

— У тебя нет пива?

— Нет. Но я спрошу Кольберга. У него обычно есть небольшой запас в нижнем отделении холодильника, — ответил Сейер абсолютно серьезно. Он исчез за дверью и вернулся с банкой пива.

— Ты когда-нибудь клал плитку в ванной комнате?

— Так точно. Приходилось. Главное — не халтурить при подготовке. Нужна помощь?

Сейер кивнул.

— Как тебе нравится вот эта? — Он раскрыл брошюру и показал на синих дельфинов.

— Довольно красиво. Что у тебя сейчас?

— Пленка под мрамор.

Скарре понимающе кивнул и отпил пива.

— Отпечатки Хальвора не совпадают с отпечатками на пряжке Анни, — вдруг сказал он. — Хольтеман согласился пока что его отпустить.

Сейер не ответил. Он почувствовал своего рода облегчение, смешанное с замешательством. Радость от того, что убийцей оказался не Хальвор, и огорчение от того, что у них на примете пока не было никого другого.

— Мне снился неприятный сон, — признался он вдруг, слегка смущенный собственной искренностью. — Мне снилось, что там, за стулом, лежит сгнившее яблоко. Все облепленное большими черными мухами.

— Ты проверял? — ухмыльнулся Скарре.

Сейер отпил виски и кивнул.

— Я нашел там только несколько клещей. Как думаешь, это что-то значит?

— Очевидно, это, метафорически выражаясь, некий предмет, за который мы забыли заглянуть. Что-то, что находится у нас перед глазами все время, но о чем мы не подумали. Сон — это, определенно, предупреждение. Теперь дело только за тем, чтобы найти стул.

— Да, стул — это такое дело… Нельзя запускать. — Он от души посмеялся над собственной шуткой — редкий случай.

— Я надеялся, что у тебя есть туз в рукаве, — сказал Скарре. — Не могу смириться с тем, что мы в тупике. Проходят недели. Папка Анни растет как на дрожжах. А ты — тот, кто приходит с советом.

— В каком смысле? — опешил Сейер.

— Твое имя, — улыбнулся Скарре. — «Конрад» значит: «тот, кто приходит с советом».

Сейер уважительно приподнял бровь.

— Откуда ты знаешь?

— У меня есть книга. Я обычно открываю ее, когда на моем пути встречаются разные люди. Это замечательное времяпрепровождение.

— Что значит «Анни»? — быстро спросил он.

— Красивая.

— О боже. Ну что же, именно сейчас я не достоин своего имени. Но ты не должен терять мужества, Якоб. Кстати, что значит «Хальвор»? — с любопытством спросил он.

— «Хальвор» значит «Охранник».

«В первый раз он назвал меня Якобом», — удивленно думал Скарре.

Солнце стояло низко, его лучи наискосок пересекали уютную веранду и празднично собирались в углу — здесь было так тепло, что они скинули куртки. Они ждали, пока нагреется гриль. Пахло углем, жидкостью для розжига и лимонной мятой от ящиков на веранде — Ингрид только что помыла их.

Сейер сидел, держа на коленях внука, и качал его, пока не заболели бедра. Он всегда чувствовал смутную печаль, когда сидел так с Матеусом на коленях, и в то же время вниз по спине разливалось что-то вроде физического удовольствия. Через несколько коротких лет мальчик вырастет, и голос его погрубеет.

Ингрид встала, подняла с пола деревянные башмаки и постучала ими три раза. Потом вдела в них ноги.

— Зачем ты так делаешь? — поинтересовался он.

— Просто старая привычка, — улыбнулась она. — Из Сомали.

— Но ведь у нас тут нет змей и скорпионов?

— Это становится своего рода навязчивой идеей, — рассмеялась она, — от которой я не могу избавиться. К тому же у нас есть осы и гадюки.

— Ты думаешь, гадюка может залезть в ботинок?

— Не имею ни малейшего представления.

Он прижал внука к себе и понюхал ямку у него на затылке.

— Покачай еще, — попросил тот.

— У меня устали ноги. Если ты найдешь книгу, я тебе ее почитаю.

Матеус спрыгнул с коленей деда и бросился внутрь дома.

— А вообще как дела, папа? — вдруг спросила дочь тонким, детским голосом.

«Вообще», подумал он. Это означает на самом деле, как дела на самом деле, что у него глубоко внутри, в глубине скорлупы? Или Ингрид просто интересуется, не произошло ли с ним чего-нибудь. Не нашел ли он себе, например, подружку или, может быть, влюбился в кого-то. Нет. Он не мог себе этого позволить. Это отняло бы у него все силы.

— Ничего, спасибо, — ответил он, стараясь выглядеть как можно более невинно.

— Тебе не кажется, что дни становятся длиннее?

Почему она настолько осторожна? Он начал понимать: она пытается на что-то ему намекнуть.

— У меня много дел на работе, — сказал он. — К тому же у меня есть вы.

Эти последние слова почему-то заставили Ингрид перемешивать салат энергичнее.

— Да, — сказала она наконец. — Но знаешь, мы подумываем о том, чтобы снова поехать на юг. На какое-то время. В самый последний раз, — быстро добавила она и взглянула на отца с нескрываемым чувством вины.

— На юг? — Казалось, он смакует это слово. — В Сомали?

— Эрик получил запрос. Мы еще не ответили, — быстро сказала она, — но мы серьезно об этом думаем. И о Матеусе. Мы бы так хотели, чтобы он немного посмотрел страну и, может быть, выучил язык. Если мы поедем в августе, то будем дома к началу школьных занятий.

Три года, подумал он. Три года без Ингрид и Матеуса. Домой только на Рождество. Письма и открытки, а внук каждый раз намного выше, на год старше, резкими рывками.

— Я не сомневаюсь, что вы должны поехать на юг, — ответил он, четко расставляя ударения, стараясь, чтобы его голос не дрожал. — Ты же не считаешь меня помехой? Мне еще не девяносто лет, Ингрид.

Она слегка покраснела.

— Я думаю еще и о бабушке…

— Я о ней позабочусь. Ты скоро превратишь салат в мусс, — предупредил он.

— Мне не нравится, что ты останешься один, — тихо сказала она.

— У меня же есть Кольберг.

— Но ведь он всего лишь собака!

— Будь счастлива, что он не понимает твоих слов. — Сейер поискал глазами пса, который, ничего не подозревая, спал под столом. — Мы отлично справляемся. Я хочу, чтобы вы поехали, если вам этого хочется. У Эрика проблемы со слепой кишкой и распухшие миндалины?

— Там на юге все по-другому, — попыталась объяснить она. — Больше всего полезного.

— А Матеус? Что вы будете делать с ним?

— Он пойдет в американский детский сад, вместе с массой других детей. Дело еще и в том, — добавила она задумчиво, — что у него на юге есть родственники, которых он никогда не видел. Мне это не нравится. Я хочу, чтобы он знал все.

— Американский? — переспросил он недоверчиво. — Что ты имеешь в виду, когда говоришь «знать все»?

Он подумал о настоящих родителях малыша и об их участи.

— С матерью мы подождем, пока он не вырастет немного.

— Езжайте! — сказал он уверенно.

Она посмотрела на него и улыбнулась.

— Как ты думаешь, что сказала бы мама?

— То же, что и я. А потом немного пошмыгала бы носом в кровати.

— А ты не будешь?

Матеус прискакал с детской книгой в одной руке и яблоком в другой.

— «Была темная штормовая ночь». Это не слишком мрачно? — с сомнением спросил Сейер.

— Ха, — засопел малыш и вскарабкался к деду на колени.

— Угли уже раскалились, — сказала Ингрид и скинула с себя ботинки. — Я положу бифштексы.

— Положи бифштексы, — согласился он.

Она переложила мясо на решетку, все четыре куска, и пошла в дом за напитками.

— У меня есть зеленый резиновый питон в комнате, — прошептал Матеус. — Положим ей в ботинки?

Сейер помедлил.

— Не знаю. Ты думаешь, это будет забавно?

— А ты так не думаешь?

— Вообще-то нет.

— Старики вечно всего боятся, — с досадой сказал малыш. — Ведь это будет моя вина.

— О'кей, — тихо сказал Сейер. — Есть черный ход.

Матеус снова спрыгнул, принес резиновую змею и, старательно свернув ее, положил в деревянный ботинок.

— Теперь читай.

Конрад с ужасом подумал об отвратительной змее и представил себе, что можно почувствовать, когда резина коснется голой ноги. Потом начал читать глубоким трагическим голосом: «Была темная штормовая ночь. В горах прятались разбойники и волки». Ты уверен, что это не слишком мрачно?

— Мама читала мне ее много раз. — Матеус запустил зубы в яблоко и начал с аппетитом жевать.

— Не такими большими кусками, — предостерег его Сейер. — Ты можешь подавиться.

— Читай уже, дедушка!

Видимо, я действительно становлюсь старым, грустно подумал Сейер. Старым и трусливым.

— «Была темная штормовая ночь», — снова начал он, и в этот самый момент Ингрид снова вошла, с тремя бутылками пива и одной колой. Он остановился и посмотрел на нее. Матеус тоже.

— Что вы на меня смотрите? Что это с вами?

— Ничего, — кротко сказали они хором и снова склонились над книгой. Она поставила бутылки на стол, открыла их и поискала глазами ботинки. Подняла их, постучала три раза. Ничего не произошло. Крепко сидит, подумали оба радостно. А потом произошло много всего одновременно. Зять Эрик внезапно появился в дверях, Матеус спрыгнул с коленей и бросился к нему. Кольберг выполз из-под стола и забил хвостом, так что бутылки опрокинулись, а Ингрид сунула ноги в ботинки.

Сёльви стояла в своей комнате и доставала вещи из коробки. На мгновение она выпрямилась и выглянула в окно. Фритцнер из дома напротив стоял у своего окна и глядел на нее. В руках у него был стакан. Он поднял его и кивнул, как будто пил за ее здоровье.

Сёльви молниеносно повернулась к нему спиной. Конечно, она ничего не имела против того, чтобы за ней наблюдал мужчина. Но Фритцнер был лысый. Представить себе, как она живет с лысым человеком, было настолько же немыслимо, как представить себе жизнь с толстяком. Такого в ее мечтах не было. Она не думала о том, что Эдди был и лысым, и толстым. Другие мужчины могли быть лысыми сколько угодно, но только не те, с которыми она будет гулять. Она презрительно фыркнула и снова взглянула наверх. Он уже исчез. Наверняка сел опять в свою лодку, сумасшедший.

Она услышала дверной звонок и просеменила к двери, в голубом спортивном костюме с серебряным ремнем вокруг талии и балетках на ногах.

— Ох! — воскликнула она радостно, — это вы! Я убираюсь в комнате Анни. Вы можете войти, мама и папа совсем скоро вернутся.

Сейер прошел вслед за ней в гостиную и поднялся в комнату рядом с комнатой Анни. Она была намного больше и вся выдержана в пастельных тонах. На ночном столике стояла фотография сестры.

— Я кое-что унаследовала, — улыбнулась Сёльви, словно извиняясь. — Немного мелочей, одежду и тому подобное. А если я уговорю папу, мне разрешат пробить стену к Анни, и тогда комната у меня будет еще больше.

Он кивнул.

— Будет действительно здорово, — пробормотал он. Он пришел в ужас от ее слов и почти сразу же ему стало стыдно. Он не имеет права никого осуждать. Людям свойственно прилагать усилия к тому, чтобы продолжать жить, и они вправе делать это, как умеют. Никто никому не указ. Нечего советовать другим, как они должны горевать. Он сделал себе выговор и огляделся. Ему никогда еще не приходилось видеть комнаты с таким количеством украшений, фигурок, мелочей и всяких безделушек.

— А еще у меня будет собственный телевизор, — улыбнулась Сёльви. — С отдельной антенной я смогу поймать «ТВ-Норге».

Она наклонялась над коробкой, лежавшей на полу, и все время доставала оттуда новые вещи.

— Здесь в основном книги, — пояснила она, — у Анни не было косметики, украшений — ничего такого. И еще масса дисков и музыкальных кассет.

— Ты любишь читать?

— Вообще-то нет. Но здорово, когда книжные полки заполнены.

Он понимающе кивнул.

— Что-то произошло? — осторожно спросила она.

— Да, пожалуй. Но мы пока не понимаем, что это значит.

Она кивнула и достала из коробки еще одну вещь — нечто запакованное в газетную бумагу.

— Так ты знаешь Магне Йонаса, Сёльви?

— Да, — быстро ответила она. Ему показалось, что девушка покраснела, но, возможно, он ошибался — у нее и так было розоватое лицо. — Сейчас он живет в Осло. Работает в «Gym & Greier».

— Ты не знаешь, было ли у них что-то с Анни?

— У них с Анни? — Девушка посмотрела на него непонимающе.

— Не засматривались ли они друг на друга, или, может быть, Магне был влюблен, или, может, пытался как-то к ней подобраться? До тебя?

— Анни только смеялась над ним, — заявила Сёльви; в ее тоне звучало осуждение. — Как будто Хальвор намного лучше. Магне хотя бы выглядит по-мужски. Я имею в виду, у него есть мышцы и все такое.

Она раздирала газетную бумагу, избегая его взгляда.

— Могла она обидеть его? — осторожно спросил Сейер, пока из бумаги появлялось что-то блестящее.

— Я бы в это поверила. Анни не могла перестать говорить «нет». Она иногда становилась очень язвительной, а у самой всего и было-то — одни мышцы. Все так много говорят о том, какая добрая и замечательная она была, и я тоже не хочу говорить о своей сводной сестре ничего плохого. Но она часто бывала очень ехидной, просто никто об этом не говорит. Потому что она мертва. Я не понимаю, как Хальвор выдерживал. Анни всегда все решала сама.

— Да?

— Но со мной она была добра. Всегда.

На мгновение лицо Сёльви приобрело испуганное выражение — казалось, опомнилась: вспомнила о сестре и обо всем, что с нею случилось.

— Давно вы встречаетесь с Магне? — вежливо поинтересовался он.

— Всего несколько недель. Ходим в кино и все такое. — Она ответила очень быстро.

— Он младше тебя?

— На четыре года, — неохотно призналась она. — Но он очень мужественно выглядит для своего возраста.

— Именно.

Она подняла фигурку и посмотрела на нее против света, сощурив глаза. Бронзовая птица на шесте. Маленькая толстая фигурка в перьях, с головой набок.

— Она, наверное, сломана, — неуверенно предположила Сёльви.

Сейер удивленно глядел на птицу. Вдруг неожиданная мысль пронзила его, как стрела в висок. Птица напоминала фигурки, которые обычно ставят на могилы маленьких детей.

— Я могу слепить из теста такую же, — задумчиво сказала она. — Попрошу папу помочь мне. Она очень красивая.

Он не нашелся с ответом. Образ новой Анни, гораздо более объемный, чем его рисовали Хальвор и родители, медленно обретал очертания.

— Как ты думаешь, что это такое? — пробормотал он.

Она пожала плечами.

— Не имею представления. Просто красивая фигурка, которая разбилась.

— Ты никогда ее раньше не видела?

— Нет. Мне не разрешалось входить в комнату Анни, когда ее не было дома.

Она положила птицу на письменный стол. Там фигурка и осталась лежать, слегка покачиваясь. Сёльви же снова склонилась над коробкой.

— Ты давно не видела своего отца? — как бы между прочим спросил он, продолжая глядеть на птицу, которая качалась все медленнее. Его мозг работал на высоких оборотах.

— Моего отца? — Она выпрямилась и посмотрела на Сейера, сбитая с толку. — Вы имеете в виду — моего биологического отца?

Он кивнул.

— Он был на погребении Анни.

— Тебе его наверняка не хватает?

Она не ответила. Казалось, он затронул что-то, о чем она редко вспоминала и еще реже по-настоящему думала. Какая-то заноза, о которой она хотела забыть, досадное обстоятельство. Взрослые установили для нее свои правила, неписаные законы, которым она всегда следовала и всегда все принимала без борьбы, никогда не понимая при этом, что стоит за всеми этими запретами. Его вопросы явно раздражали ее. «Я должен считаться с людьми, — напомнил себе Сейер, — надо приближаться к людям на их условиях, а не вламываться к ним в душу без спроса».

— Как ты называешь Эдди? — осторожно спросил он.

— Я зову его «папа», — тихо ответила она.

— А своего настоящего отца?

— Его я зову «отец», — просто сказала она. — Я так всегда делала. Это он хотел, чтобы так было, он был старомоден.

«Был». Как будто Акселя Бьёрка больше не существует.

— Едет автомобиль! — радостно воскликнула она.

Зеленая «Тойота» Холланда плавно остановилась перед домом. Сейер увидел, как Ада Холланд ставит ногу на дорожку.

— Птичка, Сёльви. Можно я возьму ее? — быстро спросил он.

Она широко раскрыла глаза.

— Сломанную птичку? Конечно. — Она с недоумением протянула ему фигурку.

— Спасибо. Тогда я не буду больше мешать тебе, — улыбнулся он и вышел из комнаты. Положив птичку во внутренний карман, Сейер вошел в гостиную и стал ждать.

Птица. Отломанная с могилы Эскиля. В комнате Анни. Почему?

Первым вошел Холланд. Он кивнул Сейеру и протянул ему руку, полуотвернувшись. В нем появилась отчужденность, которой не было раньше. Фру Холланд вышла поставить кофе.

— Сёльви получит комнату Анни, — сказал Холланд. — Надо будет снести стену и покрасить все заново. Много работы.

Сейер кивнул.

— Я должен сказать вам одну вещь, — продолжал Холланд. — Я прочитал в газете, что восемнадцатилетний парень находится в предварительном заключении. Не мог же это сделать Хальвор? Мы знали его два года. Конечно, с ним не так уж легко общаться, но ведь люди бывают разные. Я не хочу утверждать, что вы не ведаете, что творите, но мы не можем представить себе, что убийца Хальвор, не можем, никто из нас.

Зато Сейер мог. Возможно, он снес голову своему отцу — по трезвом размышлении убил спящего человека.

— Это Хальвор сидит у вас? — продолжал Холланд.

— Мы отпустили его, — успокаивающе ответил Сейер.

— Но за что, во имя всего святого, вы посадили его?

— Это было необходимо. Больше я ничего не могу об этом сказать.

— «В интересах следствия»?

— Точно.

Вошла фру Холланд с четырьмя чашками и кексом в миске.

Сейер бесцельно выглянул в окно.

— Пока мне больше нечего сказать.

Холланд печально улыбнулся.

— Разумеется. Мы, вероятно, окажемся последними, кто услышит имя убийцы, так я себе это представляю. Газеты обо всем узнают гораздо раньше нас.

— Обещаю, что нет.

Сейер посмотрел прямо в глаза Эдди Холланда, большие и серые, такие же, какие были у Анни. Сейчас они были до краев наполнены болью.

— То, что вы читаете о чем-то в газете, не означает, что мы выдаем им информацию. Когда мы кого-нибудь арестуем, вы будете в курсе. Я обещаю.

— Никто не рассказал нам о Хальворе, — тихо заметил Эдди.

— Только потому, что мы не верили в его виновность.

— Теперь, когда я обо всем подумал, — пробормотал Холланд, — я не уверен, что готов узнать правду о том, кто это сделал.

— Что это ты такое говоришь? — Ада Холланд вошла в гостиную с кофе и ошеломленно посмотрела на мужа.

— Это не играет уже никакой роли. Это был просто чудовищный несчастный случай. Которого нельзя было избежать.

— Почему ты так говоришь? — срывающимся голосом спросила она.

— Она и так должна была умереть. Поэтому убийство не сыграло никакой роли… — Он уставился в пустую чашку, поднял ее и наклонил, как будто хотел вылить на пол горячий кофе, которого на самом деле в чашке не было.

— Убийство есть убийство, — сдержанно, но твердо сказал Сейер. — У вас есть право знать имя убийцы и причину смерти вашей дочери. Это может занять много времени, но в конце концов я выясню это.

— Много времени? — Холланд вдруг снова горько улыбнулся. — Анни медленно разлагается, — прошептал он.

— Эдди! — измученно воскликнула фру Холланд. — У нас же есть Сёльви!

— У тебя есть Сёльви.

Он поднялся и вышел, исчез внутри дома и остался там. Никто не пошел за ним. Фру Холланд в отчаянии пожала плечами.

— Анни была папиной дочкой, — тихо сказала она.

— Я знаю.

— Я боюсь, что он больше никогда не станет таким же, как прежде.

— Не станет. Как раз сейчас он занимается тем, что приспосабливается к другому Эдди. Ему нужно время. Возможно, ему станет легче в тот день, когда мы выясним, что случилось на самом деле.

— Я не знаю, осмелюсь ли я узнать.

— Вы чего-то боитесь?

— Я боюсь всего. Я без конца представляю себе все, что могло произойти там, наверху, у озера.

— Вы можете рассказать мне что-нибудь об этом?

Она покачала головой и потянулась за чашкой.

— Нет, не могу. Это просто фантазии. Если я озвучу их, вдруг они станут реальностью.

— Сёльви вроде бы держится хорошо? — он решил сменить тему.

— Сёльви сильная девочка, — в голосе матери прозвучала неожиданная твердость.

Сильная, подумал он. Да, возможно, это то самое слово. Возможно, как раз Анни была слабой. У него в голове происходила тревожная переоценка ценностей. Ада вышла за сахаром и сливками. Вошла Сёльви.

— Где папа?

— Он сейчас придет! — громко и властно выкрикнула фру Холланд из кухни, возможно, в надежде, что Эдди услышит ее и снова вернется. Не Анни мертва, подумал Сейер. Семья начинает разваливаться, трещит по швам, в корпусе большая дыра, и вода затекает внутрь, а эта женщина затыкает щели старыми фразами и словами, чтобы удержать лодку на плаву.

Ада налила ему кофе. Палец Сейера не пролез в ручку чашки, и ему пришлось держать ее обеими руками.

— Вы все время спрашиваете «почему», — устало сказала Ада Холланд. — Как будто у всего всегда есть разумная причина.

— Не обязательно разумная. Но причина, разумеется, была.

— Значит, вы хорошо понимаете их? Этих людей, которых сажаете за убийство и моральное уродство?

— Иначе я не смог бы делать свою работу.

Он отпил еще кофе и подумал о Хальворе.

— Но должны же быть исключения?

— Они очень редки.

Она вздохнула и посмотрела на дочь.

— А что ты думаешь, Сёльви? — серьезно спросила она. Тихо, с совершенно новым для нее выражением, раньше он не слышал, чтобы Ада так говорила. Как будто хотела пробиться сквозь хаос, царивший в легкомысленной голове дочери и найти ответ, неожиданный, все объясняющий ответ. Как будто она вдруг обнаружила, что единственная дочь, которая у нее осталась, — не такая, какой она представляла ее себе раньше, возможно, она нашла у нее неожиданное сходство с Анни.

— Я? — Девушка удивленно посмотрела на мать. — Я, знаешь, никогда не любила Фритцнера из дома напротив. Я слышала, он вечно сидит в парусной лодке посреди комнаты и читает целыми ночами, а в держателе для бутылок у него бутылка пива.

Скарре выключил почти весь свет в офисе. Осталась гореть только настольная лампа, шестьдесят ватт; в белом круге ее света валялись бумаги. Принтер мягко и ровно гудел, выплевывая последнюю страницу, заполненную его любимым шрифтом — «Palatino». Краем глаза он увидел, как открылась дверь и вошел человек. Он хотел посмотреть, кто это, но из принтера как раз выпал листок. Он наклонился и подхватил его, выпрямился — и в этот момент в поле его зрения попала фигурка, лежащая на белом листе бумаги. Бронзовая птичка на шесте.

— Где? — быстро спросил он.

Сейер сел.

— Дома у Анни. Сёльви разбирала вещи Анни, и эта фигурка лежала среди них, завернутая в газету. Я побывал на могиле. Птица, без сомнения, отломана от памятника Эскилю. — Он взглянул на Скарре. — Но она могла получить ее от кого-нибудь.

— От кого, например?

— Не знаю. Но если взяла ее сама, то есть пошла на могилу и под покровом темноты отколола от могилы фигурку с помощью какого-нибудь инструмента, то это… почти кощунство. Ты не находишь?

— А Анни не была способна на кощунство?

— Не знаю. Я уже ни в чем не уверен.

Скарре повернул абажур лампы так, что на стене появилась идеальная полная луна. Они сидели и смотрели на нее. Повинуясь внезапному импульсу, Скарре поднял птицу на шесте и пронес перед лампой, раскачивая туда-сюда. Силуэт, который возник на фоне «луны», был похож на тень огромной пьяной утки, возвращавшейся домой с пирушки.

— Йенсволь перестал тренировать команду девочек, — сказал Скарре.

— С чего бы это?

— Слухи начали расползаться. Дело об изнасиловании вышло наружу. Девочки отказались к нему ходить.

— Ничего удивительного. Тайное всегда становится явным.

— Фритцнер прав: настали трудные времена для очень многих, и они продлятся до тех пор, пока не найдется виновный. Но ведь это будет уже совсем скоро, ведь ты уже распутал все нити, не так ли?

Сейер покачал головой.

— Все дело во взаимоотношениях Анни и Йонаса. Что-то произошло между ними.

— Может быть, она взяла птицу на память об Эскиле?

— Она могла бы просто зайти к его родителям и попросить у них какую-нибудь игрушку.

— Мог ли он как-то провиниться перед ней?

— Перед ней или перед кем-то другим, к кому она имела отношение. Перед тем, кого она любила.

— Теперь я не понимаю — ты имеешь в виду Хальвора?

— Я имею в виду его сына, Эскиля. Который умер, пока Йонас стоял в ванной и брился.

— Но она же не могла обвинить его в этом?

— Мало того, в обстоятельствах его смерти много неясного.

Скарре присвистнул.

— Никого там не было и никто этого не видел. Нам приходится верить словам Йонаса. — Сейер снова поднял птицу и аккуратно дотронулся до острого клюва. — Как ты думаешь, Якоб? Что на самом деле произошло утром седьмого ноября?

Воспоминания нахлынули на него как наводнение, когда он открыл двойные стеклянные двери и прошел несколько шагов. Запах больницы, смесь формалина и мыла вместе со сладким запахом шоколада из киоска и пряным ароматом гвоздик из цветочного магазина.

Вместо того чтобы думать о смерти жены, он попытался вспомнить о дочери Ингрид, о дне, когда она родилась. Ведь это огромное здание было связано и с его самым большим горем, и с его самой большой в жизни радостью. Он входил в те же самые двери и ловил те же самые запахи. Он невольно сравнил свою новорожденную дочь с другими младенцами. Ему казалось, что они более красные, толстые и сморщенные, а их волосы напоминают щетину. Другие выглядели недоношенными или желтыми, как воск. А переношенные были похожи на крошечных дистрофиков. И только Ингрид была само совершенство. Воспоминания о ней помогали ему дышать.

Собственно говоря, он договорился о встрече. У него ушло ровно восемь минут на то, чтобы найти телефон патологоанатома, который отвечал за вскрытие Эскиля Йонаса. Он попросил его найти все связанные с вскрытием папки и журналы и оставить их для него на столе. Во всей этой бюрократии, трудноуправляемой, вязкой, кропотливой системе единственным положительным моментом было правило, согласно которому все фиксировалось и архивировалось. Дата, время, имя, диагноз, особенности — все должно было быть записано. Все можно было извлечь и еще раз исследовать.

Он вышел из лифта. Пока он шел по коридору восьмого этажа, больничные запахи усилились. Патологоанатом, по телефону производивший впечатление спокойного человека средних лет, оказался молодым. Полный парень в очках с толстыми линзами и круглыми, мягкими руками. На его письменном столе стояли картотека и телефон, лежали ворох бумаг и большая красная книга с китайскими иероглифами.

— Я должен признаться, что просмотрел журналы на бегу, — сказал врач, очки придавали его лицу испуганное выражение. — Мне стало любопытно. Вы ведь из Криминальной полиции, не так ли?

Сейер кивнул.

— И я исхожу из того, что в этом несчастном случае должно быть что-то особенное?

— Я лишь предполагаю.

— Но ведь именно поэтому вы пришли ко мне?

Сейер продолжал молчать. Врачу ничего не оставалось, кроме как продолжать говорить. Этот феномен не переставал его удивлять и все же на протяжении долгих лет позволял ему узнавать все секреты.

— Трагическая история, — пробормотал патологоанатом и заглянул в бумаги. — Двухлетний мальчик. Несчастный случай дома. На несколько минут остался без присмотра. Ко времени прибытия «скорой» был мертв. Мы вскрыли его и нашли глобальную обструкцию в дыхательном горле, образованную едой.

— Какой именно едой?

— Вафли. Они были почти целыми. Два целых вафельных сердца, слипшихся в один комок. Довольно большая порция для такого маленького рта, даже если он обычно много ел. Впоследствии оказалось, что он был очень прожорливым карапузом, к тому же гиперактивным.

Сейер попытался представить себе вафельницу этого типа. Элисе часто делала вафли: в ее вафельницу помещалось пять сердечек. Плитка Ингрид была более современной, туда помещалось только четыре сердца, к тому же конфорки не были круглыми.

— Я очень хорошо помню эту историю. Всегда запоминаешь трагические случайности, они застревают в памяти. К счастью, большинство наших «пациентов» — люди от восьмидесяти и до девяноста. Я помню, как выглядят вафельные сердечки на тарелке. Любимое лакомство всех детей. В том, что именно из-за них ребенок погиб, было что-то особенно трагическое. Он ведь хотел получить удовольствие…

— Вы сказали «наши пациенты». Во вскрытии участвовало несколько человек?

— Со мной был главный патологоанатом, Арнесен. Дело в том, что в тот момент я был еще новичком, а он обычно следит за новенькими. Он больше здесь не работает. Сейчас главный патологоанатом — женщина.

Сейер прищурился и внимательно посмотрел на собственные руки.

— Два целых вафельных сердца. Они были разжеваны?

— Они были практически целыми.

— У вас есть дети? — с любопытством спросил вдруг Сейер.

— У меня четверо детей, — ответил врач с нескрываемой гордостью.

— Вы думали о них, когда проводили то вскрытие?

Патологоанатом растерянно посмотрел на Сейера, словно не понимая вопроса.

— Ну… в некотором роде. Скорее я думал о детях в целом, о том, как они ведут себя.

— Да?

— Тогда моему сыну было почти три года, — продолжал врач. — Он обожает вафли. И я постоянно пристаю к нему, как все родители, чтобы он не набивал рот едой.

— А рядом с этим ребенком никого не оказалось, — сказал Сейер, — никто не предостерег его.

— Да. Если бы рядом был взрослый, такое не могло бы произойти.

Сейер промолчал. Затем спросил:

— Вы можете представить себе своего сына в возрасте двух лет, сидящего за столом перед тарелкой вафель? Он мог бы схватить две разом, сложить их вдвое и засунуть в рот?

Повисла долгая пауза.

— Ммм… Но ведь это был особенный мальчик.

— Откуда у вас эти сведения? Я имею в виду, о том, что мальчик был особенный?

— От отца. Он провел здесь, в больнице, весь день. Мать приехала позже, вместе с братом-подростком. Кроме того, все зарегистрировано. Я приготовил вам копии всех документов, как вы и просили.

Он положил руку на кипу листов на столе, из-под них виднелась книга на китайском языке. Сейер знал значение первого иероглифа на обложке — «человек».

— Насколько мне известно, отец находился в ванной, когда произошло несчастье?

— Так и было. Он брился. А мальчик был крепко пристегнут к стулу, поэтому не смог побежать за помощью. Когда отец вернулся на кухню, мальчик лежал на столе. Он скинул тарелку на пол, так что она разбилась вдребезги. Самое плохое, что этот звук отец слышал.

— И не прибежал посмотреть?

— Он все время что-то разбивал.

— Кто-нибудь еще находился в доме, когда все произошло?

— Только мать, насколько я понял. Старший сын только что ушел, а мать спала на верхнем этаже.

— И ничего не слышала?

— Она ничего и не могла услышать. Ему не удалось закричать.

— Конечно, с двумя вафлями в горле. Но потом она все-таки проснулась — ее разбудил, конечно же, муж?

— Может быть, он закричал или позвал ее. Люди по-разному ведут себя в таких ситуациях. Некоторые кричат, другие столбенеют от ужаса.

— Она не поехала со «скорой»?

— Она приехала позже. Сначала забрала старшего брата из школы.

— Насколько позже они приехали?

— Где-то через полтора часа. Так тут написано.

— Вы можете что-нибудь рассказать о том, как он вел себя? Отец?

Врач задумался, закрыл глаза, как будто хотел восстановить в памяти все подробности того утра.

— Он был в шоке. Почти ничего не говорил.

— Это понятно. Но то немногое, что он сказал, — вы можете вспомнить? Отдельные слова?

Врач вопросительно посмотрел на Сейера и покачал головой.

— Прошло уже много времени. Почти восемь месяцев.

— И все-таки попробуйте.

— Я думаю, это было что-то вроде: «О нет, Боже! О нет, Боже!»

— Это отец звонил в «скорую»?

— Так здесь записано.

— Машине действительно потребовалось двадцать минут для того, чтобы добраться отсюда до Люннебю?

— Да, к сожалению. И двадцать минут на обратный путь. В «скорой» не было людей, способных сделать трахеотомию. Если бы были, возможно, ребенка удалось бы спасти.

— О чем вы сейчас говорите?

— О том, чтобы проникнуть между двумя шейными позвонками и вскрыть дыхательное горло снаружи.

— То есть разрезать горло?

— Да. На самом деле это очень простая операция. Она могла бы спасти его. Но мы не знали точно, сколько времени он просидел на стуле, пока отец не нашел его.

— Примерно столько, сколько времени нужно, чтобы хорошенько побриться?

— Да, возможно.

Врач полистал бумаги и поправил очки.

— Вы подозреваете что-то криминальное? — Он долго не позволял себе задать этот вопрос. Теперь он чувствовал, что вправе наконец задать его.

Вместо ответа Сейер задал следующий вопрос:

— Вы вскрывали мальчика и исследовали его. Вы не нашли ничего подозрительного?

— Подозрительного? Дети вечное тянут в рот что попало.

— Но если перед ним стояла тарелка с большим количеством вафель, он сидел один и мог не бояться, что кто-нибудь у него их отнимет, — зачем ему было засовывать в рот сразу две штуки?

— Ответьте мне: что вы пытаетесь выяснить?

— Сам не знаю.

Врач остался сидеть, погруженный в свои мысли. Снова увидел малыша Эскиля, голого, на фарфоровой скамье, вскрытого от яремной выемки вниз; он тогда увидел комок в дыхательном горле и понял, что это вафли. Два целых сердца. Огромный однородный клейкий ком из яиц, муки, масла и молока.

— Я помню обдукцию, — тихо сказал он. — Я помню ее очень хорошо. Возможно, я действительно удивлен… Нет, я не знаю, ничего не могу сказать. Такие мысли никогда не приходили мне в голову. Но, — вскинулся он, — как вы вообще пришли к этой идее?

— Ну… — начал Сейер и помолчал. — У ребенка была няня. Позвольте мне выразиться так: некоторые сигналы, которые она посылала в связи с несчастным случаем, заставили меня задуматься.

— Сигналы? Вы могли бы просто поговорить с ней?

— Я не могу с ней поговорить. — Сейер покачал головой. — Слишком поздно.

Вафли на завтрак, подумал он. Они наверняка были испечены накануне. Йонас вряд ли встал так рано утром, чтобы замесить тесто. Вчерашние вафли, резиновые и холодные. Он застегнул куртку и сел в машину. Никто ничего не заподозрил. Дети постоянно что-то жуют. Как сказал патологоанатом: набивают себе полный рот. Сейер завел автомобиль, пересек улицу Розенкранцгате и поехал вниз, к реке, там свернул налево. Он еще не проголодался, но подъехал к зданию суда, припарковался и поднялся на лифте в столовую, где продавали вафли. Купил одну упаковку, взял к ней варенья и кофе и сел возле окна. Осторожно вынул две вафли из упаковки. Они были хрустящие, явно свежие. Он свернул их пополам и еще раз пополам, сидел и смотрел на них. Сам он с небольшим усилием смог бы засунуть их в рот и даже сумел бы прожевать. Он так и сделал, и почувствовал, как они проскальзывают по пищеводу без малейшего усилия. Свежеиспеченные вафли были гладкими и жирными. Он отпил кофе и покачал головой. Невольно прокручивал в голове картинки: маленький мальчик с набитым ртом. Он размахивал руками, разбил тарелку — отчаянно боролся за свою жизнь, но никто его слышал. Только отец услышал, как упала тарелка. Почему он не прибежал на звук? Потому что Эскиль постоянно что-то разбивал, сказал врач. Но все же — маленький мальчик и разбитая тарелка. Сам бы я мгновенно прибежал, подумал он. Я подумал бы: вдруг перевернулся стул, и он поранился. А отец Эскиля спокойно закончил бриться. А что, если и мать не спала? Возможно, она слышала звон упавшей тарелки? Сейер сделал глоток кофе и намазал варенье на оставшуюся вафлю. Потом принялся тщательно перечитывать доклад. Наконец поднялся и пошел к машине. Он думал об Астрид Йонас. Которая лежала на втором этаже и не понимала, что происходит.

Хальвор взял бутерброд из миски и включил компьютер. Ему нравились звуки фанфар и лучи синего света, озарявшие комнату, когда включался компьютер. Каждый звук был для него праздником. Ему казалось, что его, Хальвора Мунтца, приветствуют как важную персону, как будто его ждали. Сегодня у него было странное выражение лица. Он был настроен на черный юмор, который любила Анни. Она часто подбодряла его фразами «Отвяжись», «Нет входа» и «Отцепись». Именно так она говорила, когда он клал руку ей на плечи, очень осторожно и по-дружески. Но она всегда говорила это ласково. А когда он осмеливался попросить о поцелуе, она угрожала откусить ему вытянутые губы. Голос говорил совсем другое. Конечно, это не могло утешить его, но помогало пережить неудачу. В результате он так никогда и не добрался до нее. Тем не менее, он был уверен: в конце концов она бы разрешила ему. Они часто лежали совсем близко, отбирая друг у друга тепло. Это уже было неплохо: лежать в темноте под одеялом, прижимаясь к Анни, и слушать тишину за окном, не нарушаемую криками отца. Отец больше не сможет наброситься и сорвать с него одеяло, отец больше никогда не достанет его. Безопасность. Привычка, чтобы кто-то лежал рядом, как долгие годы лежал младший брат. Слышать чужое дыхание и чувствовать тепло у лица. Почему она вообще все это записала? И что именно? И поймет ли он это, когда наконец найдет? Он жевал хлеб с печеночным паштетом и слушал, как в гостиной орет телевизор. Его немного беспокоило, что бабушка сидит вечерами одна и будет продолжать сидеть так, пока он не угадает наконец пароль и не узнает тайну Анни. Это что-то темное, думал он, если до этого так тяжело добраться. Что-то темное и опасное, о чем нельзя говорить вслух, можно только записать и запереть под замком. Как будто речь шла о жизни и смерти. Он написал эти слова. Написал: «Жизнь и смерть». Ничего не произошло.

У фру Йонас наступил обеденный перерыв. Она выглянула из задней комнаты с хлебцем в руке, одетая в тот же самый красный костюм, в котором она была при их первой встрече. Она выглядела задумчивой. Еду на вощеной бумаге она отодвинула в сторону, словно давая ему понять, что неправильно было бы жевать, говоря об Анни. Она сосредоточилась на кофе.

— Что-нибудь произошло? — спросила Астрид и сделала глоток из термокружки.

— Сегодня мы будем говорить не об Анни.

Она подняла кружку и посмотрела на него, округлив глаза.

— Сегодня мы поговорим об Эскиле.

— Прошу прощения?

Полный рот превратился в маленькую узкую щель.

— Я пережила это, оставила это позади. И, если мне позволено будет сказать, это стоило мне больших усилий.

— Я сожалею, что не могу быть более тактичным. Меня интересуют некоторые детали, касающиеся смерти мальчика.

— Почему?

— Я не обязан отвечать, фру Йонас, — мягко сказал он. — Просто ответьте на мои вопросы.

— А что, если я откажусь? Что, если я не смогу пройти через это еще раз?

— Тогда я пойду своей дорогой, — тихо сказал он. — И оставлю вас подумать немного. Потом приду еще раз с теми же вопросами.

Она отодвинула кружку, сложила руки на коленях и выпрямилась. Как будто ждала именно этого и решила стоять до конца.

— Мне это не нравится, — натянуто сказала она. — Когда вы приходили сюда говорить об Анни, мне не могло прийти в голову отказаться сотрудничать с вами. Но раз речь зашла об Эскиле — вам придется немедленно уйти.

Ее руки нашли друг друга и сплелись. Она явно была испугана.

— Как раз перед тем как он умер, — сказал Сейер и посмотрел на нее в упор, — он так толкнул свою тарелку, что она упала на пол и разбилась. Вы это слышали?

Вопрос ее поразил. Она удивленно взглянула на Сейера, как будто ждала чего-то другого, возможно, более страшного.

— Да, — быстро ответила она.

— Вы слышали это? Значит, вы не спали?

Он внимательно наблюдал за ее лицом и заметил, как по нему промелькнула легкая тень. Он повторил вопрос:

— Значит, вы не спали и слышали жужжание электробритвы?

Она склонила голову.

— Я слышала, как Хеннинг пошел в ванную и как хлопнула дверь.

— Как вы поняли, что он пошел в ванную?

— Мы долго жили в том доме, у каждой двери был собственный звук.

— А перед этим? Что вы слышали, прежде чем он ушел?

Она снова помедлила, копаясь в памяти.

— Их голоса на кухне. Они завтракали.

— Эскиль ел вафли, — осторожно заметил он. — Это было обычным делом? Вафли на завтрак? — Он постарался, чтобы вопрос прозвучал иронично.

— Вероятно, он выклянчил их, — устало сказала она. — Он всегда получал, что хотел. Эскилю нелегко было сказать «нет», это тут же вызывало у него приступ. Он не терпел, когда ему противоречили. Это было как дуть на угли. А Хеннинг не был особенно терпеливым, он не мог терпеть его крики.

— Значит, вы слышали, как мальчик кричал?

Астрид вырвала одну руку из другой и снова взяла кружку.

— Он постоянно издавал массу звуков, — сказала она, обращаясь к пару, который поднимался от кофе.

— Они ссорились, фру Йонас?

Она слегка улыбнулась.

— Они всегда ссорились. Он требовал вафли. Хеннинг сделал ему бутерброд, который он не хотел есть. Вы же знаете, как это бывает, мы делаем все, что в наших силах, чтобы наши дети поели, так что он, вероятно, в конце концов дал ему эти вафли или, может быть, Эскиль сам их заметил. Они стояли на скамейке, накрытые полиэтиленом, оставшиеся с вечера.

— Вы слышали какие-нибудь слова? Которые они друг другу говорили?

— Да чего вы, собственно говоря, добиваетесь?! — резко выкрикнула она. Ее глаза поменяли цвет. — Вы можете поговорить об этом с Хеннингом, меня там не было. Я была на втором этаже.

— Вы думаете, ему есть что мне рассказать?

Тишина. Она сложила руки на груди, как будто исключила его из беседы. Страх нарастал.

— Я не хочу говорить о Хеннинге. Он мне больше не муж.

— Это потеря ребенка разрушила ваш брак?

— Вообще-то, нет. Он бы все равно треснул. Мы слишком надорвались.

— Это по вашей инициативе вы расстались?

— Какое это имеет отношение к делу? — язвительно спросила она.

— Вероятно, никакого. Я просто спрашиваю.

Она положила обе руки на стол, ладонями вверх.

— Когда Хеннинг нашел Эскиля возле стола, что он сделал? Он закричал, позвал вас?

— Он просто открыл дверь в спальню. Меня поразило, как тихо вдруг стало, ни звука из кухни. Я села на постели и закричала.

— Есть ли что-то, что осталось для вас неясным в связи с тем несчастным случаем?

— Что?

— Вы разговаривали с мужем о том, что произошло? Вы его о чем-нибудь спрашивали?

Он снова увидел страх, мелькнувший в ее глазах.

— Он все мне рассказал, — сдержанно ответила она. — Он был в отчаянии. Чувствовал свою вину за случившееся, что он не уследил. А с этим не так-то просто жить. Он не смог, я не смогла. Нам пришлось пойти каждому своей дорогой.

— Но в несчастном случае не было ничего, чего бы вы не поняли или вам не объяснили?

Большие глаза Сейера, цвета мокрого асфальта, излучали мягкость, потому что он чувствовал: сидящая перед ним женщина находится на грани чего-то, что возможно, если ему повезет, выплеснется сейчас через край.

Ее плечи задрожали. Он терпеливо ждал, зная, что нельзя двигаться, нарушать тишину или как-либо еще мешать ей. Она приближалась к тайне. Он провел множество подобных разговоров и чувствовал, как сгущается воздух вокруг них. Ее что-то беспокоило, что-то, о чем она не осмеливалась думать.

— Я какое-то время слушала, как они кричали друг на друга, — прошептала она. — Хеннинг был в ярости, у него бурный темперамент. Я накрыла голову подушкой, я боялась слушать дальше…

— Продолжайте.

— Я слышала, как шумел Эскиль — наверное, он сидел и бил по столу кружкой, — а Хеннинг ругался и хлопал дверцами буфета.

— Вы различали отдельные слова?

Теперь задрожала ее нижняя губа.

— Только одну фразу. Самую последнюю перед тем, как он кинулся в ванную. Он выкрикнул ее так громко, что я испугалась: вдруг соседи услышат. Испугалась, что они могут о нас подумать. Но ведь нам было нелегко. Ребенок, который все время вел себя просто ужасно… У нас ведь был уже старший сын. Магне всегда был таким тихим, он таким и остался. Он никогда не шумел, слушался, он…

— Что вы услышали? Что он сказал?

Внезапно внизу в магазине зазвенел колокольчик и открылась дверь. Две женщины ходили по комнате, с восхищением разглядывая все великолепие вязаного ассортимента. Фру Йонас вскочила и рванулась в магазин. Сейер остановил женщину, положив руку ей на плечо.

— Скажите мне!

Она склонила голову, как будто ей стало стыдно.

— Хеннинг дошел почти до предела. Он до сих пор не может простить себе этого. И я больше не смогла жить с ним.

— Скажите мне, что он сказал!

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом. И это уже не имеет никакого значения. Эскиль мертв.

— Но он же больше не муж вам?

— Он отец Магне. Он рассказал мне, как стоял в ванной и дрожал от отчаяния, что не смог стать таким отцом, каким должен быть. Он стоял там, пока не успокоился, потом хотел вернуться и попросить у Эскиля прощения за то, что рассердился. Он не хотел ехать на работу, не решив эту проблему. Наконец он вышел на кухню. Остальное вы знаете.

— Скажите мне, что он сказал.

— Никогда. Ни одной живой душе.

Отвратительная мысль, которая укоренилась в его голове, пустила побеги и начала расти. Он видел так много, что его нелегко было удивить. Эскиль Йонас был всего лишь ребенком…

Он забрал Скарре из отдела и пошел вместе с ним по коридору.

— Поедем посмотрим на восточные ковры, — предложил он.

— Зачем?

— Я только что говорил с Астрид Йонас. Я думаю, она страдает от ужасного подозрения. Того же, что и я. Что Йонас частично виноват в смерти мальчика. Я думаю, именно поэтому она от него ушла. Но при этом она до смерти боится этой мысли. Мне еще кое-что пришло в голову. Йонас ни словом не обмолвился о несчастном случае, когда мы с ним разговаривали.

— Разве это так странно? Мы же пришли говорить об Анни.

— Очень странно, что он не упомянул об этом. «Больше не надо сидеть с детьми, — сказал он, — потому что жена съехала». Он не сказал, что именно тот ребенок, с которым сидела Анни, мертв. Даже когда ты заговорил о фотографии, висевшей на стене.

— Он наверняка не осмеливается говорить об этом. Прости меня за бестактность, — Скарре вдруг понизил голос, — но ты вот пережил потерю очень близкого человека. Легко ли тебе говорить об этом?

Сейер был так поражен, что остановился как вкопанный. Он почувствовал, как побелела его кожа.

— Естественно, я могу говорить об этом, — ответил он наконец. — В ситуации, когда я почувствую, что это действительно необходимо. Если вещи поважнее, чем мои чувства.

Ее запах, запах ее волос и кожи, смесь химикатов и пота, лоб блестит почти металлическим блеском. Зубная эмаль испорчена таблетками, отливает синевой, как снятое молоко. Белки глаз медленно желтеют.

Перед ним стоял Скарре с поднятой головой, ничуть не смущенный. Сейер ждал. Разве он не сказал лишнее, не зашел чересчур далеко? Разве он не должен просить прощения?

— Значит, ты никогда не чувствовал, что это необходимо?

Он озадаченно смотрел на Якоба Скарре и видел перед собой недоумка. Сукин сын!

— Нет, — уверенно сказал он наконец и покачал головой. — До сих пор не чувствовал.

Он снова тронулся с места.

— Что же, — невозмутимо продолжил Скарре, — сказала тебе фру Йонас?

— Отец и сын ссорились. Она слышала, как они кричали друг на друга. Как хлопнула дверь в ванную, как разбилась тарелка. У Йонаса был бурный темперамент. Она говорит, что он винит себя.

— Я бы тоже винил, — сказал Скарре.

— У тебя есть что-нибудь обнадеживающее?

— В каком-то смысле. Школьный рюкзак Анни.

— Что с ним?

— Ты помнишь, что он был намазан жиром? Вероятно, чтобы счистить отпечатки пальцев?

— Да?

— Наконец установлено, что это. Своего рода мазь, которая помимо всего прочего содержит деготь.

— У меня есть такая, — удивленно сказал Сейер. — От псориаза.

— Нет. Это жир. Таким смазывают собакам больные лапы.

Сейер кивнул.

— У Йонаса есть собака.

— У Акселя Бьёрка тоже есть овчарка. А у тебя лев. Я просто констатирую факты, — быстро добавил он и придержал дверь. Инспектор вышел первым. Откровенно говоря, он был немного сбит с толку.

Аксель Бьёрк взял собаку на поводок и выпустил ее из машины.

Он быстро осмотрелся, никого не увидел, перешел площадку и вынул из кармана униформы универсальный ключ. Еще раз оглянулся и посмотрел на автомобиль, стоящий перед главным входом, сине-серый «Пежо» с чехлом для лыж на крыше и логотипом охранного общества на двери и капоте. Собака ждала, пока он ковырялся в замке. Пока она не чувствовала никаких запахов, они так часто это делали, снаружи и внутри автомобиля, снаружи и внутри дверей и лифтов, тысячи разных запахов. Она преданно следовала за ним. Она жила хорошей собачьей жизнью, в которой были частые прогулки, куча впечатлений и настоящая еда.

Здание заброшенной фабрики теперь использовалось как склад. Ящики, коробки и мешки стояли штабелями от пола до потолка, пахло бумагой, пылью и заплесневелым деревом. Бьёрк не стал зажигать свет. У него с ремня свисал карманный фонарь, он зажег его и двинулся в глубь большого зала. Сапоги глухо стучали, ступая по каменному полу. Каждый шаг отдавался у него в голове. Его собственные шаги, один за одним, в глухой тишине. Он не верил в Бога, а значит, их слышала только собака. Ахиллес шел на свободном поводке, размеренным шагом, тщательно выдрессированный. Он чувствовал себя защищенным и любил своего хозяина.

Они приблизились к одному из станков. Бьёрк зашел за него, потянул пса за собой, привязал поводок к стальному рычагу, скомандовал «сидеть». Пес сел, но по-прежнему был настороже. Запах начал распространяться по помещению. Запах, который перестал быть чужим, который становился все большей частью их жизни. Но было и что-то еще. Острый запах страха. Бьёрк сполз вниз. Он нашел в кармане на бедре фляжку, отвинтил пробку и начал пить.

Пес ждал, глядя вокруг ясным взглядом и навострив уши. Он сидел, ждал и слушал. Бьёрк молча посмотрел в его глаза. Напряжение в темном зале росло. Он знал, что пес следит за ним, и сам следил за псом. В кармане у него был револьвер.

Хальвор недовольно бурчал. Никто туда не прорвется, решил он, упав духом. Гул, идущий от экрана, начал его раздражать. Это было уже не мягкое гудение, а бесконечный шум, как от далекого завода. Он преследовал его весь день, Хальвор чувствовал себя почти голым, когда выключал компьютер, но тишина наступала только на несколько секунд, потому что шум возникал в его собственной голове. Ну же, Анни! — думал он. Поговори со мной!

В кино шла ретроспектива фильмов про Бонда. Она покупала «Smarties» и «Sitronfox» в киоске, пока он ждал у входа с билетами в руках. Ты будешь что-нибудь пить? — спросила она. Он покачал головой, слишком увлеченный тем, что смотрел на нее, сравнивая со всеми другими, теми, кто толпился перед входом в кинозал. Охранник вынырнул у двери, в черной униформе, с компостером в руках; пробив билеты, он смотрел на лица стоявших перед ним, и большинство опускали глаза, потому что им не исполнилось необходимых лет для просмотра этого фильма. Про Джеймса Бонда. Самого первого, который они посмотрели вместе, в первый раз они вышли в город, почти как настоящая пара. Он лопался от гордости. И фильм был хороший, во всяком случае, по словам Анни. Сам он не слишком хорошо все уловил, он был больше занят тем, что смотрел на нее уголком глаза и слушал, как она дышала в темноте. Но он запомнил название: «For your eyes only».

Он вписал это в темное поле и немного подождал, но ничего не произошло. Встал. Достал из кувшина, стоящего на подоконнике пакетик с леденцами «Король Дании». Все было бесполезно. Вдруг он почувствовал, что совесть больше не беспокоит его. Он прошел через кухню в гостиную, к книжным полкам, где стоял телефон, полистал каталог, в разделе «Компьютерное оборудование» нашел номер и набрал его.

— «Ра Дата». Вы говорите с Сольвейг.

— Речь идет о запароленной папке, — пробормотал он. Решимость исчезла, он чувствовал себя ребенком и одновременно вуайеристом. Но поворачивать назад было уже слишком поздно.

— Вы не можете открыть папку?

— Э, нет. Я забыл, где записал пароль.

— Я боюсь, консультант уже ушел. Подождите немного, я узнаю.

Он так сильно прижал трубку подбородком, что у него заболела мочка уха. В трубке он слышал гул голосов и звонки телефонов. Он посмотрел на бабушку, которая читала газету через увеличительное стекло, и подумал, что Анни должна была бы знать об этом.

— Вы на линии?

— Да.

— Вы далеко живете?

— У поворота на Люннебю.

— Тогда вам повезло. Он может зайти к вам по дороге домой. Скажете точный адрес?

После этого он сидел в комнате и ждал, а сердце колотилось в груди. Он раздвинул занавески, чтобы сразу же увидеть, когда автомобиль въедет во двор. Ровно через двадцать минут возник белый «Кадет Комби» с логотипом «Ра Даты» на двери. Удивительно молодой парень вышел из машины и неуверенно посмотрел на дом.

Хальвор выбежал открыть дверь. Молодой системщик оказался приятным парнем, толстым, как булочка на топленом сале, с глубокими ямками на щеках. Хальвор поблагодарил его за хлопоты. Вместе они прошли в комнату. Системщик открыл чемодан и вынул оттуда пестрые таблицы.

— Числовой код или слово? — спросил он.

Хальвор залился краской.

— Ты даже этого не помнишь? — удивленно спросил он.

— У меня так много разных, — пробормотал он. — Я поменял его между делом.

— Какая папка?

— Вот эта.

— «Анни»?

Он не задавал лишних вопросов. Всем работникам фирмы преподавали основы профессионального этикета, кроме того у него были большие амбиции. Хальвор отошел к окну и стоял там с горящими щеками, стыдясь, нервничая, борясь с сердцебиением. За спиной он слышал щелканье клавиш, быстрое, как стук далеких кастаньет. Больше ни звука, только дробь и кастаньеты. Через какое-то время, показавшееся ему вечностью, системщик наконец поднялся со стула.

— Вот и все, парень!

Хальвор медленно обернулся и посмотрел на экран. Взял ручку, чтобы подписать счет.

— Шестьсот пятьдесят крон? — прошептал он.

— За час работы, — улыбнулся компьютерщик.

Дрожащими руками Хальвор поставил подпись на пунктирной линии в самом низу листка и попросил, чтобы счет прислали по почте.

— Это был числовой код, — улыбнулся эксперт. — Ноль-семь-один-один-девять-четыре. Дата и год, не так ли? — Его улыбка становилась все более широкой. — Но явно не дата твоего рождения. В таком случае тебе было бы не более восьми месяцев!

Хальвор проводил его, поблагодарил, вернулся в комнату и сел перед экраном. На горящем экране был новый текст:

«Please proceed».

Он почти рухнул на клавиатуру; сердце по-прежнему стучало очень сильно. Текст высветился перед ним, и он начал читать. Ему пришлось облокотиться на стол. Что-то произошло, Анни записала это; наконец, он это нашел. Он читал, широко раскрыв глаза, и переполнялся ужасом.

Бьёрк насытил свою кровь ударным количеством алкоголя.

Пес все еще сидел с высунутым языком, терпеливо дыша и моргая. Бьёрк с трудом привстал, поставил флягу на ледяной пол, пару раз икнул и выпрямился. После чего мгновенно упал на стену, раскинув ноги. Пес тоже поднялся, посмотрел на хозяина желтыми глазами. Два-три раза взмахнул хвостом. Бьёрк неуклюже потянулся за револьвером, который застрял в тесном кармане, достал его, взвел курок. Он все время глядел на собаку, слыша, как скрипят его собственные зубы. Внезапно он покачнулся, рука опустилась, но он усилием воли все же поднял ее и спустил курок. Помещение наполнилось грохотом. Череп разлетелся. Его содержимое брызнуло на стену, несколько капель попало собаке на морду. Эхо выстрела медленно гасло и превращалось в далекий гром.

Собака рванулась, пытаясь убежать, но поводок был привязан крепко. После многочисленных попыток она, наконец, устала. Сдалась и завыла.

Галерея находилась на тихой улице, недалеко от костела. Перед дверью стоял довольно старый серо-зеленый «Ситроен», с «раскосыми» фарами. Как глаза китайца, подумал Сейер. Автомобиль был довольно грязный. Скарре подошел к нему и осмотрел внимательнее. Крыша была чище, чем все остальное, как будто что-то долго пролежало на ней.

— Никакого чехла для лыж, — прокомментировал Сейер.

— Его недавно убрали. Вот следы от креплений.

Они открыли дверь и вошли. Пахло почти так же, как в прядильне фру Йонас — шерстью и выделкой — и немного смолой от балок под крышей. Из угла на них глядела камера. Сейер остановился и посмотрел в объектив. Везде лежали большие стопки ковров, наверх вела широкая каменная лестница. Несколько ковров лежали, расправленные, на полу, другие висели у стен, перекинутые через балки. Йонас спустился к ним по лестнице, одетый во фланель и бархат: красный, зеленый, розовый и черный цвета оттеняли его черные кудри и намекали на страстную натуру. И при всем этом он излучал мягкость и благодушие. Этот человек научился скрывать свой бурный темперамент. Темные, почти черные глаза глядели дружелюбно — маска продавца, готового во всем идти навстречу клиенту.

— Ну, — сказал он мягко, — заходите-заходите. Вы решили купить ковер, не так ли?

Он протянул руку, как протягивают близким друзьям, которых давно не видели, и потенциальным обеспеченным клиентам, ценителям ковров. Узлов. Красок. Узоров с религиозной символикой. Знаков жизни и смерти, побед и гордости, которые можно постелить под обеденный стол или перед телевизором. Прочные, уникальные.

— У вас тут хорошо, — прокомментировал Сейер, оглядевшись.

— Два этажа плюс чердак. Поверьте, пришлось вложиться по-крупному. Раньше тут все выглядело совсем иначе. Все было грязным и серым. Но я хорошенько все отчистил, покрасил стены, а больше ничего фактически и не пришлось делать. Это старый дом, раньше он принадлежал зажиточной семье. Пожалуйста, следуйте за мной.

Они поднялись по лестнице и оказались в офисе, который, по сути, был огромной кухней со стальными скамьями и плитой, кофейником и маленьким холодильником. Скамейки были отделаны кафельной плиткой с опрятными голландскими девушками в капорах, мельницами и жирными переваливающимися гусями. Древние медные чаны со старыми добрыми вмятинами свисали с балки. У кухонного стола был округлый край и латунные защитные уголки, как на старой шхуне.

Они расселись вокруг стола, и Йонас сразу же разлил по бокалам темный виноградный сок, извлеченный из холодильника.

— Что стало со щенками? — поинтересовался Скарре.

— Я оставил Гере одного, остальные два уже обещаны. Так что вам остается только кусать локти. Чем я могу вам помочь? — улыбнулся он и пригубил сок.

Сейер знал, что его дружелюбие продержится недолго; скоро, очень скоро оно улетучится.

— Мы просто хотим задать несколько вопросов об Анни. Боюсь, что нам придется пройтись по кругу еще несколько раз. — Он осторожно вытер уголки губ. — Вы подобрали ее у перекрестка, так?

Тон, которым был задан вопрос, намекал на то, что его прежние утверждения поставлены под сомнение. Йонас удвоил бдительность.

— Все было так, как я вам рассказывал, и потом тоже.

— Но вообще-то она хотела пойти пешком, не так ли?

— Что вы сказали?

— Вам было сложновато уговорить ее сесть в автомобиль, как я понял?

Глаза Хеннинга сузились еще больше, но он пока сохранял спокойствие.

— Вообще-то она хотела пойти пешком, — продолжал Сейер. — Она отклонила ваше предложение подвезти ее. Я прав?

Йонас внезапно кивнул и улыбнулся.

— Она всегда так делала, была очень скромной. Но мне казалось, что глупо идти до Хоргена пешком. Это же очень далеко.

— Так что вы уговорили ее?

— Нет, нет… — Он быстро покачал головой и переменил положение на стуле. — Я ее заставил уступить. Некоторые люди так устроены, что их обязательно надо подтолкнуть.

— Значит, нельзя сказать, что она не хотела садиться в ваш автомобиль?

Йонас совершенно отчетливо услышал: полицейский выделил голосом слова «Ваш автомобиль».

— Анни была такой. Можно сказать, упрямой. С кем вы разговаривали? — вдруг спросил он.

— С сотнями людей, — быстро ответил Сейер. — И один из них видел, как она садилась в автомобиль. После долгой дискуссии. Вы фактически последний, кто видел ее в живых, поэтому мы ухватились за вас, логично?

Йонас улыбнулся в ответ заговорщической улыбкой, как будто они играли в увлекательную игру.

— Я не был последним, — живо отреагировал он. — Последним был убийца.

— Мы пока не имеем возможности допросить его, — сказал Сейер с напускной иронией. — И у нас нет никаких оснований полагать, что человек на мотоцикле действительно ждал ее. У нас есть только вы.

— Прошу прощения? Куда вы клоните?

— Что ж, — сказал Сейер и развел руками. — Перейдем непосредственно к делу. Мое положение обязывает меня подозревать людей.

— Вы хотите обвинить меня в даче ложных показаний?

— У меня нет выбора, — жестко отрезал инспектор и резко повернулся. — Я надеюсь, вы не в претензии. Почему она не хотела садиться в машину?

Йонас терял уверенность в себе.

— Ну конечно хотела! — Он взял себя в руки. — Она села в машину, и я отвез ее к Хоргену.

— Не дальше?

— Нет, как я уже говорил, она вышла у магазина. Я подумал, что она, возможно, хочет что-нибудь купить. Я даже не доехал до двери, остановился на дороге и выпустил ее. И после этого, — он поднялся и взял с кухонного стола пачку сигарет, — я ее больше никогда не видел.

Сейер пустился по новому следу.

— Вы потеряли ребенка, Йонас. Вы знаете, каково это. Говорили ли вы об этом с Эдди Холландом?

Некоторое время Хеннинг выглядел обескураженным.

— Нет-нет, он такой замкнутый человек, а я не люблю навязываться. К тому же мне совсем не просто говорить об этом.

— Как давно это произошло?

— Вы говорили с Астрид, не так ли? Почти восемь месяцев назад. Но о таких вещах не забывают, через них невозможно переступить. — Он позволил сигарете выскользнуть из пачки — это был «Мерит» с фильтром. Зажег ее и закурил; движения его рук при этом были женскими. — Люди часто пытаются представить, каково это. — Он посмотрел на Сейера усталым взглядом. — Они делают это с самыми лучшими намерениями. Представляют себе пустую детскую кроватку и думают, что ты часами стоишь и смотришь на нее. Я часто так стоял. Но это только малая часть. Я вставал рано утром и шел в ванную, а там на полке у зеркала стояла его зубная щетка. Из тех, что меняют цвет, когда нагреваются. Уточка на краю ванной. Его тапочки под кроватью. Я поймал себя за тем, что ставлю на стол лишний прибор, когда мы собирались есть. И так день за днем. В машине лежала мягкая игрушка, которую он там забыл. Много месяцев спустя я нашел под диваном соску… — Йонас говорил со сжатыми зубами, как будто поневоле выдавал чужой секрет. — Я убрал ее, чувствуя себя преступником. Было мучительно видеть вокруг его вещи день за днем, было жестоко убирать их. Это преследовало меня каждую секунду, это преследует меня и сейчас. Вы знаете, как долго хлопковая пижама сохраняет запах человека?

Он замолчал, загорелое лицо его стало серым. Сейер тоже молчал. Он внезапно вспомнил деревянные тапочки Элисе, которые всегда стояли перед дверью. Чтобы она быстро могла надеть их, когда понадобится выбросить мусор или спуститься на первый этаж забрать почту. Открывал дверь, брал белые туфли и снова ставил их перед дверью — сейчас он вспомнил об этом с острой болью.

— Мы не так давно были на кладбище, — тихо сказал он. — Давно ли вы были там в последний раз?

— Что это за вопрос? — хрипло спросил Йонас.

— Я просто хочу знать, отдаете ли вы себе отчет в том, что с могилы кое-что исчезло.

— Вы имеете в виду маленькую птичку? Да, она исчезла сразу после похорон.

— Вы не хотели бы заказать новую?

— Вы чертовски любознательны. Это, знаете ли, даже нескромно. Да, естественно, я был огорчен. Но я не смог еще раз пройти через все это, поэтому решил оставить все как есть.

— А вы знаете, кто ее взял?

— Конечно нет! — почти выкрикнул он. — Я бы сразу же сообщил в полицию и, если бы у меня была такая возможность, задал бы воришке жару.

— Вы имеете в виду, отругали бы его?

Йонас недобро улыбнулся.

— Нет, я имею в виду не отругал.

— Его взяла Анни, — непринужденно сказал Сейер.

Йонас распахнул глаза.

— Мы нашли птичку в ее вещах. Вот эта?

Сейер сунул руку во внутренний карман и достал птичку. Йонас дрожащими руками взял ее.

— Выглядит так же. Похожа на ту, что я купил. Но почему…

— Этого мы не знаем. Мы думали, может быть, вы догадываетесь?

— Я? Боже мой, у меня нет никаких предположений. Этого я не понимаю. Зачем она ее украла? У нее никогда не было склонности к воровству. Не у той Анни, которую я знал.

— Значит у нее должна была быть причина. Которая не имеет отношения к клептомании. Она была на вас за что-то сердита?

Йонас сидел и смотрел на птичку, онемев от замешательства.

Этого он не знал, подумал Сейер и исподлобья глянул на Скарре, который сидел в стороне и темно-синими глазами следил за каждым движением мужчины.

— Ее родители знают, что птичка была у нее? — спросил он наконец.

— Мы не думаем.

— Но, может быть, ее взяла Сёльви? Сёльви всегда думает только о себе. Как сорока, хватает все, что блестит.

— Это была не Сёльви.

Сейер поднял бокал за ножку и отпил сока. На вкус он напоминал пресное вино.

— Ну, у нее были какие-то тайны, у нас у всех они есть, — сказал Йонас с улыбкой. — Она казалась немного загадочной. Особенно когда начала становиться старше.

— Она приняла близко к сердцу то, что случилось с Эскилем?

— Ей не удалось заставить себя зайти к нам. Я могу это понять, я тоже не мог общаться с людьми долгое время. Астрид и Магне уехали, произошло так много всего одновременно. Тяжелая была пора, — пробормотал он и побледнел.

— Но вы с Анни разговаривали?

— Только кивали друг другу, когда встречались на улице. Мы же были почти соседями.

— Она избегала разговоров?

— Ей было неудобно, в каком-то смысле. Это было сложно для всех нас.

— К тому же, — добавил Сейер как бы невзначай, — вы как раз поссорились с Эскилем перед тем, как он умер. Это наверняка было особенно тяжело.

— Не вмешивайте Эскиля в это дело! — горько прошипел Йонас.

— Вы знаете Раймонда Локе?

— Вы имеете в виду чудака, живущего наверху, возле Коллена?

— Я спросил, знаете ли вы его.

— Все знают, кто такой Раймонд.

— Да или нет?

— Я не знаю его.

— Но вы знаете, где он живет?

— Да, это я знаю. В старой хижине. Очевидно, ему хорошо там, счастливому идиоту.

— Счастливому идиоту? — Сейер поднялся и отодвинул стакан. — Я думаю, что счастье идиотов настолько же зависит от доброй воли людей, насколько и счастье любого из нас. К тому же запомните: даже если он и не воспринимает окружающий мир так, как вы, с его разумом все в порядке.

Лицо Йонаса как будто застыло. Он не пошел провожать их. Спускаясь по лестнице на первый этаж, Сейер чувствовал, как объектив камеры сверлит лучом его затылок.

Они заехали за Кольбергом и пустили его на заднее сиденье. Собака слишком часто остается одна, подумал Сейер, протягивая псу кусок сушеной рыбы.

— Тебе не кажется, что она не очень хорошо пахнет? — осторожно спросил Скарре.

Сейер кивнул.

— Ты можешь дать ему потом «Fisheman's Friend».

Они взяли курс на Люннебю, развернулись у перекрестка и припарковались у почтовых ящиков. Сейер шел по улице, хорошо понимая, что все его видят, все обитатели двадцати одного дома. Все думают, что он направляется к Холландам. Но он остановился и оглянулся на дом Йонаса. Тот выглядел полупустым, занавески на большинстве окон были задернуты. Сейер медленно вернулся к машине.

— Школьный автобус отправляется от перекрестка в семь десять, — сказал он. — Каждое утро. Все школьники в Кристале ездят на нем. Значит, из дома они выходят примерно в семь, чтобы успеть на автобус.

Дул легкий ветер, но на его голове не шевелился ни один волосок.

— Магне Йонас как раз ушел, когда Эскиль подавился едой.

Скарре ждал. На его лице выражалось безграничное терпение.

— А Анни вышла со двора чуть позже остальных. Возможно, она проходила мимо дома Йонаса именно в то время, когда Эскиль завтракал.

— Да. И что с того? — Скарре кивнул на дом Йонаса. — На улицу глядят только окна гостиной и спальни. А они были на кухне.

— Знаю, знаю, — отмахнулся Сейер с раздражением.

Они подошли к дому и попытались представить себе тот день, седьмое ноября, семь утра. В ноябре по утрам темно, подумал Сейер.

— Могла ли она зайти внутрь?

— Не знаю…

Они остановились и какое-то время смотрели на дом, теперь уже с близкого расстояния. Окно кухни смотрело на соседский дом.

— Кто живет в красном доме? — неожиданно спросил Скарре.

— Ирмак. С женой и детьми. А вон там разве не тропинка? Между домами?

Скарре взглянул вниз.

— Тропинка. И по ней как раз кто-то идет.

Внезапно между домами возник мальчик. Он шел, опустив голову, и не замечал двоих мужчин на дороге.

— Торбьёрн Хауген. Тот, который искал Рагнхильд.

Сейер ждал мальчика на тропинке, там, куда он поднимался. За спиной у него был черный рюкзак, на голове — узорчатая бандана. Они хорошо разглядели его, когда он проходил мимо дома Йонаса. Торбьёрн был высокий парень — его голова доставала примерно до середины кухонного окна.

— Решил срезать?

— Да. — Торбьёрн остановился. — Это тропинка ведет вниз, к улице Гнейсвейен.

— По ней многие ходят?

— Да, так можно сэкономить почти пять минут.

Сейер сделал несколько шагов вниз по тропинке и остановился возле окна. Он был еще выше, чем Торбьёрн, и без труда смог заглянуть в кухню. Детского стула там уже не было, осталось только два обычных венских стула, а на столе стояли пепельница и чашка с кофе. В остальном дом выглядел почти нежилым. Седьмое ноября, подумал он. Снаружи тьма кромешная, внутри светло. Те, кто был снаружи, могли заглянуть внутрь, но те, кто внутри, не могли видеть тех, кто снаружи.

— Йонасу не очень нравится, что мы здесь ходим, — вдруг сказал Торбьёрн. — Он устал от этой беготни возле дома, так он говорит. Но он скоро уезжает.

— Значит, все дети тут срезают, когда идут на автобус?

— Да, все школьники.

Сейер снова кивнул Торбьёрну и повернулся к Скарре.

— Я вспомнил кое-что. Об этом говорил Холланд, когда мы беседовали с ним в офисе. В день, когда умер Эскиль, Анни вернулась домой из школы раньше, чем обычно, потому что была больна. Она сразу пошла и легла. Ему пришлось пойти к ней и рассказать о несчастье.

— Чем больна? — спросил Скарре. — Она никогда не болела.

— «Чувствовала себя неважно» — так он сказал.

— Ты думаешь, она что-то видела, да? Через окно?

— Не знаю. Может быть.

— Но почему она никому ничего не сказала?

— Может быть, не осмелилась. Или, может быть, не поняла до конца, что видела. Возможно, доверилась Хальвору. У меня всегда было чувство, что он знает больше, чем рассказывает.

— Конрад, — тихо сказал Скарре. — Он ведь сказал бы?

— Я не уверен. Он очень странный мальчик. Поедем поговорим с ним.

Запищал пейджер Сейера, он подошел к автомобилю и тут же набрал номер через открытое окно. Ответил Хольтеман.

— Аксель Бьёрк пустил себе пулю в висок из старого револьвера «Enfield».

Сейеру пришлось опереться о машину. Это сообщение было для него как горькое лекарство. Оно оставило во рту неприятную сухость.

— Нашли какое-нибудь письмо?

— Нет. Сейчас ищут у него дома. Но напрашивается предположение, что парня, видимо, мучила совесть, как ты думаешь?

— Не знаю. Могло быть что угодно. У него были проблемы.

— Он был невменяемым алкоголиком. И у него был зуб на Аду Холланд, острый акулий зуб, — сказал Хольтеман.

— Прежде всего, он был несчастлив.

— Ненависть и отчаяние похожи в своих проявлениях. Люди показывают то, что соответствует ситуации.

— Я думаю, вы ошибаетесь. Он, собственно говоря, уже сдался. А тот, кто признал свое поражение, уже готов уйти.

— Может быть, он хотел забрать с собой Аду?

Сейер покачал головой и взглянул через дорогу на дом Холландов.

— Он не хотел причинить боль Сёльви и Эдди.

— Ты хочешь найти преступника или нет?

— Я просто хочу найти настоящего преступника.

Закончив разговор, Сейер обратился к Скарре:

— Аксель Бьёрк мертв. Интересно, что подумает Ада Холланд. Возможно, то же, что и Хальвор, когда его отец умер. Что это «не так уж и плохо».

Хальвор рывком поднялся. Стул упал; он круто повернулся к окну. Долго стоял так, глядя на пустынный двор. Боковым зрением он видел опрокинутый стул и фотографию Анни на ночном столике. Значит, вот как. Анни все видела. Он снова сел перед монитором и прочитал все с начала до конца. В папке Анни была и его собственная история, та, что он доверил ей по секрету. Беснующийся отец, застреленный в сарае тринадцатого декабря. Это не имело к делу никакого отношения; он затаил дыхание, выделил абзац и удалил его. Скопировал текст на дискету. Потом тихо вышел из комнаты.

— В чем дело, Хальвор? — закричала бабушка, когда он проходил по гостиной, надевая джинсовую куртку. — Ты в город?

Он не ответил. Слышал ее голос, но смысл слов от него ускользал.

— Ты куда? В кино?

Он начал застегивать куртку, спрашивая себя, заведется ли мотоцикл. Если нет, ему придется ехать на автобусе, а это займет целый час.

— Когда ты вернешься? Приедешь к ужину?

Он остановился и посмотрел на бабушку, как будто только что понял, что она стоит и причитает прямо перед ним.

— Ужин?

— Куда ты, Хальвор, скоро вечер!

— Мне надо кое с кем встретиться.

— С кем? Ты такой бледный, у тебя наверняка малокровие. Когда ты в последний раз был у врача? Сам, небось, не помнишь. Куда ты собрался?

— К Йонасу. — Его голос звучал на удивление твердо. Дверь захлопнулась, и старушка увидела через окно, как он склонился над мотоциклом и подкручивает что-то со злым лицом.

Камера на первом этаже была расположена неудачно. Это пришло ему в голову сейчас, когда он глядел на левый экран. В объектив попадало слишком много света, что превращало фигуры входящих в неотчетливые абрисы, почти привидения. Ему нравилось видеть своих клиентов до того, как он встречался с ними лично. На втором этаже, где свет был получше, он мог различить лица и одежду, узнать постоянных клиентов и подготовиться к разговору уже в офисе. К каждому клиенту нужен особый подход. Он снова взглянул на экран, на котором был виден первый этаж. Одинокая фигура. Мужчина, возможно, юноша, в короткой куртке. Явно не перспективный клиент, но придется им заняться, корректно, service-minded, как всегда, чтобы поддержать репутацию галереи, — она должна быть безупречной. К тому же никогда нельзя сказать по внешнему виду человека, есть ли у него деньги. Может быть, этот парень чертовски богат. Он медленно спустился по лестнице. Шаги были почти бесшумными, у него была легкая, крадущаяся походка — торговцу коврами не пристало суетиться, как в магазине игрушек. Это галерея, здесь разговаривают приглушенными голосами. Здесь нет ни ценников, ни кассового аппарата. Обычно он высылал покупателям счет, изредка они оплачивали покупки «Визой» или другими картами. Он уже почти спустился, оставалось две ступеньки, и вдруг остановился.

— Добрый день, — пробормотал он.

Парень, стоявший к нему спиной, обернулся и посмотрел на него с любопытством. Во взгляде было также недоверие, смешанное с удивлением. Он молчал и просто смотрел, как будто хотел прочитать какую-то историю в чертах его лица. Возможно, тайну или решение загадки. Йонас знал его. Секунду или две он прикидывал, стоит ли это показать.

— Чем могу быть полезен?

Хальвор не ответил. Он все еще изучал лицо Йонаса. Он знал, что узнан. Йонас видел его много раз: он встречал Анни у его дверей, они сталкивались на улице. Сейчас на нем были доспехи. Мягкая темная одежда; фланель, бархат и каштановые локоны застыли и превратились в жесткую скорлупу.

— Вы продаете ковры? — Хальвор приблизился к Йонасу, который все еще стоял на нижней ступеньке, держась рукой за перила.

Хозяин галереи огляделся.

— Видимо, да.

— Я хочу купить ковер.

— Ну, — ответил Йонас с улыбкой, — я так и предполагал. Что вы ищете? Что-нибудь особенное?

Он пришел не за ковром, подумал Йонас. К тому же у него наверняка нет денег, он ищет что-то другое. Возможно, пришел из чистого любопытства, мальчишеская забава. Он, конечно, не имеет ни малейшего представления о том, сколько стоят ковры. Но он скоро узнает об этом.

— Большой или маленький? — спросил Йонас и спустился с последней ступеньки на пол. Мальчик был более чем на голову ниже его и худой, как щепка.

— Я хочу ковер такого размера, чтобы на нем уместились все стулья. Очень трудно мыть пол.

Йонас кивнул.

— Пойдемте со мной наверх. Самые большие ковры наверху.

Он начал подниматься по лестнице. Хальвор последовал за ним. Ему не приходило в голову задавать вопросы, его как будто тянула вперед непреодолимая сила, он словно скользил по рельсам внутри черного тоннеля.

Йонас зажег шесть ламп, присланных ему из стеклодувной мастерской в Венеции. Они свисали с покрытых смолой балок на потолке и освещали большое помещение теплым, но ярким светом.

— Какой цвет вы себе представляли?

Хальвор остановился на самом верху лестницы и посмотрел вниз.

— Красный, пожалуй.

Йонас высокомерно улыбнулся.

— Я не хочу вас обидеть, — сказал он дружелюбно. — Но вы представляете себе, сколько они стоят?

Хальвор посмотрел на него, прищурясь. К нему возвращалось какое-то полузабытое чувство.

— Я, возможно, не выгляжу многообещающим клиентом, — сказал он спокойно. — Вероятно, вы хотели бы увидеть выписку из моего счета?

Йонас заколебался.

— Я прошу вас простить меня. Знаете, очень многие заходят сюда с улицы и попадают в неловкое положение. Я просто хотел, чтобы вы избежали такой ситуации.

— Это очень тактично с вашей стороны, — тихо заметил Хальвор.

Он прошел мимо Йонаса и подошел к большому ковру, висевшему на стене. Вытянул руку и провел по бахроме. На ковре были изображены вооруженные всадники.

— Два с половиной на три метра, — глухо сказал Йонас. — Хороший выбор. Изображает войну кочевников. Он очень тяжелый.

— Вы поможете мне с доставкой? — спросил Хальвор.

— Само собой. У меня есть фургон. Меня больше беспокоит другое. За ним сложно ухаживать. Для того чтобы вытряхнуть его, потребуется несколько человек.

— Я возьму его.

— Прошу прощения? — Йонас настороженно взглянул на странного покупателя. — Это почти самое дорогое, что у меня есть, — сказал он. — Шестьдесят тысяч крон. — Он пронзил Хальвора взглядом, называя цену. Хальвор и ухом не повел.

— Он этого, без сомнения, стоит.

Йонас почувствовал себя не в своей тарелке. Страх пополз по его позвоночнику вверх, как холодная змея. Он не понимал, чего парень хочет и почему он так ведет себя. Такой суммы у него не будет никогда, а если бы и появилась, он бы не потратил ее на ковер.

— Будьте так любезны, запакуйте его для меня, — попросил Хальвор, сложив руки на груди. Он облокотился на раскладной столик красного дерева, заскрипевший под его весом.

— Запаковать? — Йонас скривил губы в подобие улыбки. — Я скатаю его в рулон, заверну в полиэтилен и закреплю скотчем.

— Что ж, этого будет вполне достаточно. — Хальвор ждал.

— Будет довольно сложно спустить его вниз. Давайте я привезу его вам вечером и помогу расстелить.

— Нет-нет, — нетерпеливо возразил Хальвор. — Я хочу получить его сейчас.

Йонас заколебался.

— Сейчас? А — простите мне мой вопрос, — как вы хотите заплатить?

— Наличными, если вы их принимаете.

Он похлопал себя по заднему карману. На нем были выгоревшие джинсы с блеклой бахромой. Йонаса одолевали сомнения.

— Вам что-то мешает? — спросил Хальвор.

— Не знаю. Возможно.

— И что же это?

— Я знаю, кто ты такой, — внезапно сказал Йонас и почти по-матросски расставил ноги. Он сломал корку льда и почувствовал облегчение.

— Мы знакомы?

Йонас кивнул и положил руки на бедра.

— Ну же, Хальвор, конечно, мы знаем друг друга. Я думаю, что тебе пора идти.

— Почему это? Что-то не так?

— Хватит заниматься ерундой! — твердо сказал Йонас.

— Я полностью согласен! — кивнул Хальвор. — Спускайте ковер вниз, и немедленно!

— Знаешь, я передумал его продавать. Я уезжаю и хочу оставить его себе. Кроме того, он слишком дорогой для тебя. Давай по-честному: мы оба знаем, что у тебя нет денег.

— Значит, вы хотите оставить его себе? — Хальвор резко обернулся. — Ну, это я могу понять. Тогда я возьму другой. — Он снова посмотрел на стену и сразу показал на другой ковер, розовый с зеленым. — Будьте так добры, спустите его вниз для меня. И выпишите счет.

— Он стоит сорок четыре тысячи.

— Вполне достаточно.

— Не правда ли? — Йонас продолжал ждать, скрестив руки на груди; его черные зрачки напомнили Хальвору дробинки. — Перейду ли я все границы, если попрошу тебя показать, действительно ли у тебя есть деньги?

Хальвор покачал головой.

— Конечно нет. Вы же знаете, в наше время по внешнему виду уже не скажешь, есть у человека деньги или нет.

Он засунул руку в задний карман и вытащил старый кошелек. Из клетчатого полиэстера, на молнии, плоский, как лепешка. Засунул палец внутрь и позвенел монетами. Достал несколько штук и положил их на раскладной столик. Йонас, пораженный, смотрел, как пяти-, десяти- и однокроновые монетки собирались в маленькую кучку.

— Достаточно, — сказал он угрюмо. — Ты уже отнял у меня достаточно времени. Исчезни.

Хальвор посмотрел на него снизу вверх почти с обидой.

— Я еще не закончил. У меня есть еще. — Он снова покопался в кошельке.

— У тебя ничего нет! У тебя старая развалюха, где живет старуха, и ты развозишь мороженое! Сорок четыре тысячи, — сказал он резко. — Ты либо достанешь их немедленно, либо…

— Значит, вы знаете, где я живу? — Хальвор взглянул на него. Игра становилась опасной, но он почему-то не боялся.

— У меня есть еще вот это, — сказал он внезапно и вытащил что-то из бумажника. Йонас недоверчиво посмотрел на него и на то, что он держал в руке, зажав двумя пальцами.

— Это дискета, — объяснил Хальвор.

— Мне не нужна дискета, мне нужны сорок четыре тысячи, — рявкнул Йонас, чувствуя, как страх заполняет все его существо.

— Дневник Анни, — тихо сказал Хальвор и помахал дискетой. — Она начала вести дневник несколько месяцев назад. В ноябре. Вы же знаете, какие они — девчонки. Им всегда надо хоть кому-нибудь обо всем рассказать.

Йонас тяжело вздохнул. Взгляд Хальвора пригвоздил его к месту.

— Я прочитал его, — продолжал Хальвор. — Там говорится о вас.

— Отдай его мне!

— Ни за что!

Йонаса затрясло. Голос Хальвора сменил тембр и внезапно стал глубже. Как будто злой дух говорил устами ребенка.

— Я сделал несколько копий, — продолжал он. — А значит, я могу купить столько ковров, сколько захочу. Каждый раз, когда я захочу новый ковер, я просто сделаю еще одну копию. Понятно?

— Ты истеричный дрянной мальчишка! Из какого заведения тебя выпустили?

Йонас подобрался для прыжка. Он весил на двадцать килограммов больше и был в ярости. Хальвор отпрыгнул в сторону; торговец промахнулся и ударился головой о раскладной столик. Монеты разлетелись во все стороны и рассыпались по полу. Йонас выругался — такого Хальвор еще не слышал, хотя словарный запас его отца был практически безграничен. Через секунду он снова был на ногах. Один-единственный взгляд на потемневшее лицо убедил Хальвора в том, что битва проиграна. Хальвор бросился бежать вниз по лестнице, но Йонас догнал его и ударил в плечо. Парень упал, сильно ударившись всем телом о каменный пол.

— Не трогай меня, черт побери!

Йонас перевернул его на спину. Хальвор почувствовал его дыхание на своем лице. Руки сдавили его шею.

— Ты не понимаешь, что делаешь! — пробормотал Хальвор. — Тебе конец! Мне наплевать, что ты со мной сделаешь, но тебе конец!

Йонас был слеп и глух. Он поднял сжатый кулак и прицелился в маленькое лицо. Хальвора много раз били, и он знал, чего ждать. Костяшки пальцев ударили его под подбородок, и тонкая челюсть треснула, как сухая ветка. Нижние зубы с невероятной силой ударили о верхние, и крошечные частички раздробленной эмали смешались с кровью, текущей изо рта. Йонас продолжал бить, он больше не прицеливался, он опускал кулак куда придется, пока Хальвор метался из стороны в сторону. Наконец он промахнулся, попал по каменному полу и вскрикнул. Поднялся и посмотрел на руки. Немного отдышался. Все вокруг было в крови. Он посмотрел на то, что лежало на полу, и медленно выдохнул. Через пару минут его сердце снова билось в нормальном темпе, и мысли прояснились.

— Он ушел, — растерянно сказала бабушка, когда Сейер и Скарре появились в ее дверях и спросили о Хальворе. — Он сказал, что должен срочно увидеть одного человека. Кажется, его зовут Йонас. Он даже не поел.

Ее слова заставили Сейера дважды ударить кулаком по косяку двери.

— Ему кто-нибудь позвонил?

— Сюда никто не звонит. Только Анни иногда звонила. Он весь день сидел у себя в комнате и играл со своей машиной. А потом вдруг выбежал и исчез.

— Мы найдем его. Извините, у нас очень много дел.

— Это была плохая идея, — сказал Скарре, захлопывая за собой дверь, — самая плохая, какая только могла прийти ему в голову.

— Поживем — увидим, — сдавленно ответил Сейер, разворачивая машину.

— Я не вижу мотоцикла Хальвора.

Скарре выпрыгнул наружу. Сейер задержался, чтобы дать Кольбергу, который все еще лежал на заднем сиденье, собачий сухарь.

Дверь медленно открывалась; полицейские требовательно смотрели в объектив камеры под крышей. Йонас видел их из кухни. Какое-то время он еще посидел у стола, дуя на отбитые костяшки. Ни к чему спешить. Еще одна проблема убрана с дороги. Действительно, в его жизни многое произошло как-то сразу, но он всегда справлялся с проблемами. Убирал со своего пути одну проблему за другой. У него к этому талант. Совершенно спокойно он встал и спустился по лестнице.

— Куда торопимся? — с иронией сказал он. — Признаюсь, мне начинает казаться, что вы меня преследуете.

Сейер возвышался перед ним как столб.

— Мы кое-кого ищем. И вот подумали: может быть, он здесь?

Йонас вопросительно посмотрел на них, обвел взглядом комнату и развел руками.

— Здесь только я. И мне как раз пора закрываться. Уже поздно.

— Мы бы хотели осмотреть помещение. Очень быстро, разумеется.

— Честно говоря…

— Возможно, он проскользнул сюда незамеченным и где-то прячется. Никогда нельзя знать наверняка.

Сейер дрожал, и Скарре вдруг подумал: он выглядит так, будто у него под рубашкой прячутся семь ветров.

— Я закрываюсь! — резко сказал Йонас.

Они прошли мимо него и поднялись по лестнице. Огляделись. Заглянули в офис, открыли двери в туалет, поднялись на чердак. Никого не было видно.

— Кого вы надеялись здесь найти?

Йонас облокотился на перила и смотрел на них, приподняв брови. Его грудная клетка поднималась и опускалась под рубашкой.

— Хальвора Мунтца.

— И кто же это такой?

— Друг Анни.

— И что ему здесь могло понадобиться?

— Я точно не знаю… — Сейер невозмутимо ходил вдоль стен. — Но он намекнул, что собирается сюда. Он играет в детектива, и я думаю, мы должны остановить его.

— В этом я с вами целиком и полностью согласен, — кивнул Йонас и сдержанно улыбнулся. — Но ко мне не заходили никакие братья Харди.

Сейер пнул ковер, свернутый в рулон, носком ботинка.

— В доме есть подвал?

— Нет.

— Куда вы уносите ковры на ночь? Они остаются здесь?

— Большая часть. Самые дорогие я убираю в сейф.

— Вот как…

Он внезапно увидел маленький столик из красного дерева. На полу вокруг были рассыпаны монеты.

— Вы так небрежно обращаетесь с разменными монетами? — с любопытством спросил он.

Йонас пожал плечами. Сейеру не нравилось, что здесь так тихо. Ему не нравилось выражение лица торговца коврами. В углу он внезапно увидел розовое ведро для мытья пола и рядом с ним — половую щетку. Пол был мокрый.

— Вы сами моете полы? — тихо спросил он.

— Это последнее, что я делаю перед закрытием. Я экономлю на уборщице. Как видите, — сказал он, наконец, — здесь никого нет.

Сейер посмотрел на него.

— Покажите нам сейф.

На какое-то мгновение ему показалось, что Йонас откажется, но тот двинулся вниз по лестнице.

— Он на первом этаже. Конечно, вы должны на него посмотреть. Он, разумеется, закрыт, и никто не может спрятаться там.

Они проследовали за ним на первый этаж, а оттуда — в угол под лестницей, где увидели стальную дверь, очень низкую, но зато гораздо более широкую, чем обычные двери. Йонас подошел к ней и набрал шифр, повернул ручку вперед-назад несколько раз. Каждый раз они слышали слабый щелчок. Он все время работал левой рукой; это выглядело неуклюже, Йонас явно был правшой.

— Он так нужен вам, этот мальчик? И вы думаете, я могу спрятать его здесь?

— Возможно, — коротко ответил Сейер, следя за неуклюжими движениями левой руки. Йонас напряг все свои силы, чтобы открыть тугую дверь.

— Вам наверняка будет проще, если вы задействуете обе руки, — сухо заметил он.

Йонас приподнял бровь, как будто не понял. Сейер заглянул в маленькую комнату, в которой находились сейф поменьше, две-три картины, прислоненные к стене, и множество ковров, стоящих у стены и сложенных на полу.

— Вот и все.

Он вызывающе посмотрел на полицейских. Помещение заливал яркий свет двух длинных ламп дневного света на потолке. Стены были пусты.

Сейер улыбнулся.

— Но он был здесь, не так ли? Чего он хотел?

— Здесь никого не было, кроме вас.

Сейер кивнул и вышел. Скарре с сомнением посмотрел на шефа, но последовал за ним.

— Если он появится, вы свяжетесь с нами? — сказал наконец Сейер. — Ему сейчас нелегко, после всего, что произошло. Ему требуется помощь.

— Разумеется.

Дверь сейфа снова закрылась.

На парковке Сейер указал Скарре на место водителя.

— Выезжай задним ходом, а потом заедем во двор тут, наверху. Видишь?

Скарре кивнул.

— Остановись тут. Мы подождем, пока он выедет, и двинемся за ним. Посмотрим, куда он направится.

Им не пришлось долго ждать. Прошло не больше пяти минут, и Йонас показался в дверях. Он закрыл дверь, включил сигнализацию, прошел мимо серого «Ситроена» и исчез у выезда с заднего двора. Пару минут его не было видно, потом он появился в старом «Транзите». Тот остановился у выезда на дорогу, включился левый поворотник. Сейер отчетливо слышал, как стучит мотор.

— Ну конечно, у него есть фургон, — сказал Скарре.

— Цилиндр барахлит. Стучит, как старый катер. Трогайся, но будь осторожен. Он поедет вниз, к перекрестку, не подъезжай слишком близко.

— Ты не видишь, он смотрит в зеркало заднего вида?

— Не смотрит. Пропусти эту «Вольво», Скарре, зеленую!

«Вольво» затормозила — она обязана была уступить дорогу, — но Скарре кивнул и помахал ей. Шофер поблагодарил его раскрытой ладонью.

— Он мигает правым поворотником. Перестраивайся в правый ряд! Черт, слишком мало машин, он нас заметит.

— Он нас не видит, идет как по рельсам. Куда, ты думаешь, он направляется?

— Возможно, на улицу Оскаргате. Он же собрался переезжать, верно? Теперь аккуратно, он тормозит. Следи за машиной пивоваренного завода, если она проедет перед тобой, мы можем его потерять!

— Легко сказать. Когда ты купишь машину попроворнее?

— Он снова тормозит. Держу пари, он поедет по улице Бёрресенс. Будем надеяться, что «Вольво» поедет этой же дорогой.

Йонас легко и элегантно вел большой автомобиль по городу. Он включил поворотник, сменил ряд, приблизился к Оскаргате; теперь полицейские ясно видели, что он постоянно смотрит в зеркало заднего вида.

— Он останавливается у желтого дома. Это номер пятнадцать. Стоп, Скарре!

— Прямо здесь?

— Глуши мотор. Здесь он выйдет.

Йонас выпрыгнул из машины, огляделся и перешел улицу широкими шагами. Сейер и Скарре уставились на дверь, возле которой он остановился и зазвенел ключом. В руках у него был только ящик с инструментами.

— Он зайдет в квартиру. Мы пока подождем. Когда он будет внутри, ты добежишь до его автомобиля. Я хочу, чтобы ты заглянул в заднее окно.

— Что, ты думаешь, у него там?

— Мне страшно даже представить. Все, можешь бежать. Давай, Скарре!

Скарре выскользнул из машины и побежал, согнувшись, как старик, скрываясь за припаркованными машинами, обежал фургон кругом, приставил ладони сбоку к глазам, чтобы лучше видеть. Через три секунды резко обернулся и, так же, пригнувшись, вернулся назад. Рухнул на сиденье и захлопнул дверцу.

— Стопка ковров. И «Сузуки» Хальвора. Лежит сзади со шлемом на руле. Берем его?

— Нет. Сиди спокойно. Если я правильно угадал, он не останется тут надолго.

— И мы продолжим преследовать его?

— Это зависит…

— Там горит свет?

— Я не вижу. Вот он, возвращается!

Они пригнулись и увидели Йонаса, который остановился на тротуаре. Он поглядел направо, налево — и увидел длинный ряд припаркованных автомобилей по левой стороне. Больше ничего. Подошел к «Транзиту», сел в него, завел мотор и включил задний ход. Скарре приподнял голову над приборной доской.

— Что он делает? — спросил Сейер.

— Едет задним ходом. Теперь опять вперед. Теперь опять задним, наискосок через улицу и паркуется перед входом. Выходит. Идет к задней дверце. Открывает. Вынимает ковровый рулон. Садится на корточки. Кладет его себе на плечи. Немного покачивается. Кажется, рулон чертовски тяжелый!

— Боже мой, он сейчас упадет!

Йонас покачивался под весом ковра. Колени у него начали дрожать. Сейер положил руку на ручку двери.

— Он снова входит внутрь. Сейчас он наверняка пытается запихнуть ковер в лифт. Ему ни за что не внести этот ковер наверх пешком! Смотри на фасад, Скарре, посмотрим, включит ли он свет!

Кольберг вдруг заскулил.

— Тише, парень! — Сейер обернулся и похлопал пса по спине. Они ждали, глядя на фасад, на темные окна.

— Зажегся свет на четвертом. У него квартира на четвертом, как раз над аварийным выходом, видишь?

Сейер поднял глаза. На желтом окне не было занавесок.

— Не пора ли вмешаться?

— Не спеши. Йонас умен. Надо немного подождать.

— Но чего мы ждем?

— Свет погас. Может быть, он еще раз выйдет. Прячься, Скарре!

Они пригнули головы. Кольберг продолжал скулить.

— Если ты залаешь, я неделю не буду тебя кормить! — процедил Сейер сквозь стиснутые зубы.

Йонас снова вышел на улицу. Он выглядел усталым. На этот раз он не посмотрел ни налево, ни направо, сел в машину, захлопнул дверь и завел мотор.

Сейер приоткрыл дверцу.

— Ты поедешь за ним. Держи дистанцию. Я поднимусь в квартиру и проверю.

— Как ты туда войдешь?

— Я окончил курсы вскрывания замков. А ты нет?

— Конечно, конечно.

— Не потеряй его! Дождись, пока он не скроется за поворотом, потом следуй за ним. Когда увидишь, что он направляется домой, возвращайся в Управление и бери людей. Арестуй его дома. Не дай ему возможности переодеться или что-нибудь выбросить и ни словом не упоминай об этой квартире! Если он остановится по дороге, чтобы избавиться от мотоцикла, не вмешивайся. Понял?

— Но почему? — растерянно сказал Скарре.

— Потому что он вдвое больше тебя!

Сейер выскользнул из машины, взял Кольберга на поводок и потянул его за собой. Он пригнулся за машиной как раз в тот момент, когда Йонас тронулся с места — его «Транзит» направился вниз по улице. Скарре подождал несколько секунд, потом поехал за ним.

Сейер увидел, как обе машины исчезли из поля его зрения, свернув направо. Он перешел улицу, набрал несколько первых попавшихся цифр на домофоне, пробормотал в микрофон «Полиция». Раздался звуковой сигнал, и он вошел внутрь, проигнорировал лифт и быстро побежал на четвертый этаж. Там было две двери; прикинув, за какой из них располагается окно, в котором загорался и гас свет, он автоматически повернулся к нужной. На ней не было таблички с именем. Он взглянул на замок — простой английский замок. Открыл кошелек и поискал пластиковую карточку. Банковскую карточку было жалко; рядом с ней лежала библиотечная карточка с его именем и слоганом «Книга открывает все двери» на обороте. Он вставил карточку в щель, и дверь открылась. Замок он испортил, но, возможно, не окончательно. Квартира выглядела пустой. Сейер включил свет. Увидел ящик с инструментами посреди комнаты на полу и два табурета у окна. Небольшую пирамиду из банок с краской и пятилитровую канистру «Уайт спирита» под раковиной на кухне. Сейер ходил по квартире и прислушивался. Это была светлая квартира с большими арочными окнами и видом на улицу, в стороне от транспортных потоков. Старый дом начала века, с красивым фасадом и гипсовыми розетками на крыше. Из окна был виден пивоваренный завод и его отражение в реке. Сейер медленно брел из комнаты в комнату и оглядывался. Сюда еще не был проведен телефон, не было мебели, только пара картонных коробок, подписанных маркером, у стены. Спальня. Кухня. Гостиная. Прихожая. Пара картин. Полупустая бутылка «Кардинала» на кухонном столе. Много ковров, свернутых в рулоны, под окном в гостиной. Кольберг понюхал воздух. Он чувствовал запах краски, клейкой ленты и «Уайт спирита». Сейер еще раз прошелся по кругу, остановился у окна и посмотрел наружу. Кольберг явно забеспокоился. Сейер пошел за ним, открыл один за другим несколько стенных шкафов. Тяжелого рулона нигде не было видно. Пес завыл, исчез в глубине квартиры. Сейер последовал за ним.

Наконец Кольберг остановился перед дверью. Шерсть его стояла дыбом.

— Что это?

Кольберг понюхал дверную щель и поцарапал дверь когтями. Сейер обернулся — внезапно у него возникло странное чувство. Чьего-то близкого присутствия. Он положил руку на дверную ручку и нажал. Открыл дверь. Что-то черное с ужасной силой ударило его в грудь. В следующее мгновение все смешалось: боль, шипение, рычание и истеричный собачий лай. Огромный зверь вонзил ему в грудь свои когти. Кольберг прыгнул в тот момент, когда Сейер узнал добермана Йонаса. Он упал на пол под тяжестью двух собак. Инстинктивно перевернулся на живот, подняв руки над головой. Собаки свалились на пол, а он поискал вокруг что-нибудь, чем можно было бы ударить, но ничего не нашел. Он бросился в ванную, увидел половую щетку, бросился с ней назад; поставил палку между собаками. Они стояли на расстоянии пары метров друг от друга, тихо рычали и скалили зубы.

— Кольберг! — закричал он. — Это же сука, черт возьми!

Глаза Геры сверкали на черной морде, как желтые огни. Она стояла как черная пантера, готовая к нападению. Кольберг поднял уши. Сейер поднял швабру и сделал несколько шагов, чувствуя, как пот и кровь стекают по его телу под рубашкой. Кольберг увидел его, привстал и на секунду отвлекся от своего врага, который бросился вперед с открытой пастью, как черный снаряд. Сейер закрыл глаза и ударил. Он попал по загривку и закрыл глаза в отчаянии, когда собака согнулась, упала на пол и заскулила. Через мгновение он бросился к ней, схватил за ошейник, поволок за собой, открыл дверь в спальню, мощным пинком зашвырнул внутрь и снова закрыл дверь. Потом соскользнул по стене на пол. Посмотрел на Кольберга, который продолжал стоять в оборонительной позиции.

— Черт возьми, Кольберг. Это же сука! — Он вытер лоб. Кольберг подошел и лизнул его в лицо. Они слышали, как Гера скулит за дверью. Какое-то время он сидел, спрятав лицо в руках, пытаясь прийти в себя после шока. Осмотрел себя: его одежда была вся в собачьей шерсти и крови. У Кольберга кровоточило ухо.

Наконец Сейер поднялся. Побрел в ванную. На полу в душе, на коврике, черный и мягкий, как шелк, горько скулящий живой комочек.

— Ничего странного, что она напала, — прошептал он. — Она хотела защитить щенков.

Рулон лежал у стены. Сейер присел на корточки и осмотрел его. Он был туго скатан, обтянут полиэтиленом и тщательно перевязан ковровым скотчем — такой почти невозможно отодрать. Сейер принялся теребить и рвать его, обливаясь потом. Кольберг тоже начал скрести, царапать, желая помочь, но Сейер отогнал его. Наконец он надорвал ленту и принялся разрывать пластик. Поднялся, дотащил рулон до гостиной. Гера скулила в спальне. Снова наклонился и сильно пнул рулон. Ковер начал разматываться, медленно и тяжело. Внутри лежало сдавленное тело. Лицо было разбито. Скотчем были перетянуты рот и нос, или, скорее то, что от них осталось. Сейер покачивался, глядя на труп Хальвора. В какой-то момент ему пришлось отвернуться и опереться о стену. Потом он отцепил от ремня свой телефон. Выглянул в окно, набрал номер. Проследил глазами за сухогрузом, идущим вниз по реке. И услышал гудок, протяжный печальный гудок. Я иду, как будто говорил он. Вот я иду, спешить мне некуда.

— Конрад Сейер, Оскаргате, пятнадцать, — сказал он в трубку. — Мне нужно подкрепление.

— Хеннинг Йонас? — Сейер повертел ручку между пальцами и посмотрел на допрашиваемого. — Вы знаете, почему вы здесь?

— Что за вопрос? — голос звучал хрипло. — Позвольте сказать вам одну вещь: всему есть пределы, и моему терпению тоже. Но что касается Анни, мне больше нечего сказать.

— Мы не будем говорить об Анни, — пообещал Сейер.

— Хорошо.

Он немного покачался на стуле, и Сейер увидел, что с его лица исчезло напряжение.

— Хальвор Мунтц словно сквозь землю провалился. Вы все еще уверены, что не видели его?

Йонас сжал губы.

— Абсолютно. Я его не знаю.

— Вы в этом уверены?

— Возможно, вы мне не поверите, но я продолжаю оставаться в трезвом уме, несмотря на постоянное давление со стороны полиции.

— Мы просто удивились, увидев его мотоцикл в вашем автомобиле. В «Транзите».

Послышался приглушенный хрип.

— Прошу прощения, что вы сказали?

— Мотоцикл Хальвора.

— Это мотоцикл Магне, — пробормотал он. — Я обещал парню починить его.

Он говорил очень быстро, не глядя Сейеру в глаза.

— Магне ездит на «Кавасаки». К тому же вы не имеете никакого представления о мотоциклах, вы специалист совсем в другой области, мягко выражаясь. Попробуйте еще раз, Йонас.

— Ладно, ладно! — Он вскипел и перестал владеть собой, крепко схватился за стол двумя руками. — Он вломился ко мне в галерею и стал мне угрожать! Намекал, что у него есть на меня какой-то компромат! Вел себя как сумасшедший или наркоман, заявил, что хочет купить ковер. Денег у него с собой, конечно, не было. Ну я и потерял голову. Дал ему оплеуху. Он вел себя отвратительно. Я забрал его мотоцикл. В качестве наказания. Пусть сам за ним приедет. Ему придется извиниться, чтобы получить его назад.

— Всего лишь дали оплеуху? Но ваша рука довольно серьезно повреждена? — Сейер покосился на содранную кожу на костяшках пальцев Йонаса. — Дело в том, что ни одна душа не знает, куда он делся.

— Он, вероятно, просто сбежал, поджав хвост. Вероятно, ему есть в чем себя винить.

— У вас есть какие-нибудь предположения?

— Вы расследуете убийство его возлюбленной. Возможно, вам следует начать с этого.

— Вы не должны забывать, Йонас, что живете в маленьком городке. Слухи распространяются быстро.

Йонас так сильно вспотел, что рубашка приклеилась к его груди.

— Я скоро переезжаю, — пробормотал он.

— Вы об этом уже говорили. Переезжаете в центр, не так ли? Итак, вы преподали Хальвору урок. Оставим его пока в покое?

Сейер чувствовал себя нехорошо, но не показывал вида.

— Возможно, дело в том, что вы легко теряете голову, Йонас? Поговорим немного об этом. — У него снова закружилась голова. — Начнем с Эскиля.

Йонас наклонился и достал из кармана сигарету. Выпрямился он не сразу.

— Нет, — простонал он. — У меня не хватит здоровья снова говорить об Эскиле.

— Мы будем говорить столько времени, сколько потребуется, — жестко сказал Сейер. — Начните с того дня, с седьмого ноября, с того момента, как вы проснулись, вы и ваш сын.

Йонас слабо покачал головой и нервно облизал губы. Единственное, о чем он мог сейчас думать, — это о дискете, содержание которой ему так и осталось неизвестным. Сейер забрал ее и прочитал все, что написала Анни. Эта мысль просто сбивала его с ног.

— Об этом сложно говорить. Я постарался забыть об этом. Что, во имя всего святого, вы хотите извлечь из этой старой трагедии? Вам что, нечем больше заняться?

— Я понимаю, что это сложно. Но все равно попытайтесь. Я знаю, что вам было тяжело и что вам нужна была помощь. Расскажите мне о нем.

— Но почему вы вдруг вспомнили об Эскиле!

— Этот мальчик был важной частью жизни Анни. Нужно проверить все, касающееся Анни.

— Я понимаю, понимаю. Я просто сбит с толку. На какое-то мгновение я подумал, что вы подозреваете меня — вы знаете в чем. Что я имею какое-то отношение к смерти Анни.

Сейер улыбнулся на редкость широкой улыбкой. Он удивленно посмотрел на Йонаса и покачал головой.

— Неужели у вас был мотив для убийства Анни?

— Конечно нет, — лихорадочно выпалил Хеннинг. — Но, чтобы быть честным, было нелегко решиться позвонить вам и рассказать, что она была у меня в машине. Я понимал, что это равносильно тому, чтобы высунуть голову из воды.

— Мы бы все равно это выяснили. К тому же вас видели.

— Именно так я и думал. Поэтому и позвонил.

— Расскажите мне об Эскиле, — невозмутимо повторил Сейер.

Йонас осел и затянулся сигаретой. Он выглядел сбитым с толку. Губы его шевелились, но он не издавал ни звука.

Мыслил он ясно, но комната уменьшилась в размерах, и до него доносилось лишь дыхание человека по другую сторону стола. Он бросил взгляд на часы на стене, чтобы собраться с мыслями. Был ранний вечер. Шесть часов.

Шесть часов. Эскиль проснулся с воодушевленными криками. Бился между нами в постели и бросался в разные стороны. Хотел тут же встать. Астрид необходимо было поспать еще, она плохо спала, поэтому встать пришлось мне. Он вышел со мной из комнаты, пошел в ванную, повис на моих штанинах. Его руки и ноги были везде, а изо рта вечно несся шквал громких звуков. Потом он извивался как угорь, когда я, теряя терпение, пытался одеть его. Не хотел надевать памперс. Не хотел надевать одежду, которую я ему нашел, взобрался на крышку унитаза, пытался сорвать вещи с полки под зеркалом. Флакончики и баночки Астрид упали на пол и разбились. Я спустил его вниз и тут же был пойман за штаны. Я осадил его, сначала дружелюбно, положил ему в рот таблетки «Риталина», но он их выплюнул, схватил занавеску ванной и умудрился сорвать ее. Я оделся, следил, чтобы он не навредил себе и ничего не сломал. Наконец мы оба были одеты. Я поднял его и понес на кухню, чтобы посадить в кресло. По пути он внезапно откинул голову назад и ударил затылком по моему рту. Губа треснула. Пошла кровь. Я пристегнул его и намазал бутерброд, но он не хотел есть то, что я приготовил, он качал головой и опрокинул тарелку, уронил ее со стола, крича, что хочет колбасы.

— Йонас? — повторял Сейер. — Расскажите мне об Эскиле.

Йонас очнулся и посмотрел на него. Наконец он принял решение.

— Ну что ж, как пожелаете. Седьмое ноября. День, ничем не отличающийся от других, то есть неописуемый день. Он был атомной бомбой, терроризировал всю семью. Магне все хуже учился в школе, старался как можно реже бывать дома, исчезал с приятелями после обеда и вечерами. Астрид не высыпалась, мне не удавалось вовремя открывать магазин. Каждый прием пищи был испытанием. Анни, — сказал он вдруг и печально улыбнулся, — Анни была единственным светом в окошке. Она приходила и забирала его, когда у нее было время. Тогда в доме наступала тишина, как после урагана. Мы падали там, где сидели или стояли, и отлеживались — приходили в себя. Мы были изнурены и отчаялись, никто нам не помогал. Мы получили однозначный ответ: он никогда этого не «перерастет». У него всегда будут проблемы с концентрацией, и он останется гиперактивным до конца жизни, и вся семья должна приспособиться к нему на долгие годы. На годы. Вы можете себе это представить?