Не оглядывайся!

— А в тот день, у вас был конфликт?

Йонас улыбнулся безумной улыбкой.

— У нас всегда был конфликт. У нас с Астрид развился невроз. Мы были уверены, что разрушаем его, у нас не было никаких шансов справиться с ним. Мы кричали и орали, и вся его жизнь состояла из ругательств и страха.

— Расскажите мне, что случилось.

— Магне просунул голову в кухню и крикнул «пока». И исчез — пошел к автобусу с рюкзаком за спиной. На улице было еще темно. Я сделал бутерброд с колбасой. Он все время стучал кружкой по клеенке, орал — нескончаемый поток звуков. Вдруг он увидел вафли — они остались на столе с вечера. Тут же он начал канючить, чтобы я дал ему их, но я, хотя и знал, что он все равно выиграет, сказал «нет». Это слово было для него как красная тряпка; он, конечно, не сдался, а еще раз стукнул по столу чашкой и принялся раскачиваться на стуле, который угрожал опрокинуться. Я отошел к окну, повернулся к нему спиной, руки мои дрожали. Наконец поставил перед ним тарелку с вафлями. Оторвал пару сердец. Я знал, что он не сдастся и не съест их мирно и спокойно, я постоянно был начеку. Эскиль хотел вафли с вареньем. Я намазал малиновое варенье на два сердца, торопясь, трясущимися руками. И тут он улыбнулся. Я очень хорошо помню ее, его последнюю улыбку. Он был доволен собой. Больше всего на свете меня раздражало, когда он бывал вот так доволен собой, доводя меня до бешенства. Он поднял тарелку и ударил ею об стол. Он не хотел их больше, он желал не вафли, единственное, что его интересовало во всем мире, было настоять на своем. Они соскользнули с тарелки и упали на пол, и мне пришлось найти тряпку. Я собрал вафли и свернул их вместе. Он с интересом смотрел на меня. На маленьком личике совсем не было страха — он ведь не знал, что сейчас произойдет. Я весь кипел внутри. Пар должен был выйти наружу, я еще не знал как, но внезапно я наклонился над столом и засунул вафли ему в рот, запихнул их так глубоко, как только смог. Я еще помню удивленное выражение его лица, когда из глаз у него брызнули слезы.

— Теперь! — закричал я в ярости. — Теперь ты съешь свои проклятые вафли!

Йонас сломался посередине, как ветка.

— Я не имел это в виду!

Сигарета лежала и тлела в пепельнице. Сейер сглотнул и позволил глазам скользнуть в направлении окна, но не нашел ничего, что могло бы вытеснить с его сетчатки образ маленького мальчика со ртом, полным вафель, и большими, широко раскрытыми от страха глазами. Он посмотрел на Йонаса.

— Мы должны принимать детей, которые рождаются у нас, разве нет?

— Это твердят нам один голос те, кто сами не знают, каково это. А теперь я буду приговорен за жестокое обращение, приведшее к смерти. Что ж, вы припозднились. Я давно приговорил и осудил себя, и вы уже ничего не сможете с этим сделать.

Сейер посмотрел на него.

— На чем же основан ваш приговор?

— Смерть Эскиля — целиком и полностью моя вина. Я нес за него ответственность. Ничто не может оправдать или извинить меня. Я просто не имел этого в виду. Это был несчастный случай.

— Вам пришлось нелегко, — тихо сказал Сейер. — Вам некуда было идти со своим отчаянием. И вместе с тем вы наверняка чувствуете, что уже расплатились за то, что произошло. Ведь так?

Йонас онемел. Его глаза бесцельно смотрели по сторонам.

— Сначала вы потеряли младшего сына, потом ваша жена уехала от вас со старшим. Вы остались один.

Йонас заплакал. Рыдания клокотали у него в горле.

— И все же вы продолжали жить дальше. У вас была ваша собака. Вы расширяли фирму, дела шли все лучше. Чтобы начать все заново, как вы, требуется много сил.

Йонас кивнул. Слова были похожи на воду комнатной температуры.

Сейер прицелился и снова выстрелил:

— А потом, когда вы, наконец, начали снова прибирать дела к рукам, и жизнь пошла дальше — возникла Анни?

Йонас задрожал.

— Может быть, она бросала на вас обвиняющие взгляды, когда вы встречались на улице? Сначала вы наверняка удивились: почему это она так недружелюбна? А потом, когда вы увидели, как она идет по тропинке вниз с рюкзаком на спине, вы поняли, что произошло в тот раз?

Девочка шла вниз по тропинке. Она сразу же узнала меня и резко остановилась. Послала мне тревожный взгляд. Все ее существо почти агрессивно отторгало меня.

Она снова пошла вперед быстрыми шагами, не оглядываясь. Я окликнул ее. Я должен был выяснить, в чем дело. Наконец она согласилась сесть ко мне в машину, руки ее изо всех сил сжимали рюкзак, лежавший у нее на коленях. Я ехал медленно, не знал, как начать разговор, боковым зрением воспринимая напряженную фигуру — воплощенное обвинение.

— Мне нужно с кем-нибудь поговорить, — начал я, колеблясь, крепко стиснув руки на руле. — Мне нелегко.

Я знаю, ответила она и посмотрела в окно, но вдруг повернулась и бросила на меня короткий взгляд. Я постарался расслабиться. Еще можно оставить все как есть, но она сидела в моей машине и готова была выслушать меня. Возможно, она была достаточно взрослой, чтобы понять меня; возможно, именно этого она и хотела — своего рода признания, просьбы о прощении. Анни, и все эти ее разговоры о справедливости…

— Мы можем поехать куда-нибудь и поговорить, Анни, в машине так тяжело. Если у тебя есть время, всего несколько минут, а потом я отвезу тебя туда, куда тебе нужно?

Мой голос был тонким и умоляющим, я видел, что это трогает ее. Она медленно кивнула и выдохнула, откинулась на спинку кресла и снова посмотрела в окно. Через некоторое время мы проехали магазин Хоргена, и я увидел мотоцикл, припаркованный рядом. Я вел машину медленно и осторожно вверх по плохой дороге на Коллен, а потом припарковался на развороте. Анни внезапно забеспокоилась. Рюкзак остался на полу возле переднего сиденья, я пытаюсь вспомнить, о чем я думал, но мне ничего не приходит в голову, я помню только, что мы брели в лес по мягкой тропинке. Анни шла рядом, высокая и стройная, молодая и упрямая, но не застывшая, она спустилась за мной к воде и, колеблясь, села на камень. Перебирала собственные пальцы. Я помню короткие ногти и маленькое кольцо на левой руке.

— Я видела вас, — тихо сказала она. — Я видела вас через окно. Как раз когда вы склонились над столом. А потом убежала. Потом папа сказал, что Эскиль умер.

— Я понял, — с трудом ответил я, — ты так вела себя, что я понял: ты меня обвиняешь. Каждый день, когда мы встречались на улице, у почтовых ящиков или у гаража, ты меня обвиняла.

Я заплакал. Наклонился и всхлипывал, уткнувшись лицом в собственные колени, Анни сидела рядом, очень тихо. Она ничего не говорила, но когда я, наконец, выплакался, я поднял глаза и увидел, что она тоже плачет. Я впервые за много месяцев почувствовал облегчение. Ветер был теплый и гладил меня по спине — была еще надежда.

— Что мне делать? — прошептал я потом. — Что мне делать, чтобы справиться с этим?

Она взглянула на меня своими серыми глазами почти изумленно.

— Рассказать все полиции, конечно же. Рассказать все как было. Иначе вы никогда не обретете мира!

Моему сердцу стало очень тесно в груди. Я положил руки в карманы, постарался удержать их там.

— Ты сказала кому-нибудь? — спросил я.

— Нет, — тихо сказала она. — Пока нет.

— Берегись, Анни! — закричал я в отчаянии. У меня вдруг возникло ощущение, что я поднимаюсь со дна вверх, из темноты к свету. Единственная парализующая мысль овладела мной. Что только Анни знает обо всем, и больше никто во всем мире. Как будто поменялся ветер, в ушах сильно зашумело. Все было кончено. На ее лице застыло то же удивленное выражение, что и на лице Эскиля. Потом я быстро пошел через лес. Я ни разу не оглянулся и не посмотрел на нее.

Йонас изучал занавески и лампу дневного света под потолком, все время складывая губы для того, чтобы произнести слово, которое никак не мог выдавить из себя. Сейер посмотрел на него.

— Мы обыскали ваш дом, и у нас достаточно улик. Вы обвиняетесь в неумышленном убийстве собственного сына, Эскиля Йонаса, и умышленном убийстве Анни Софи Холланд. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Вы ошибаетесь! — тихо пискнул Хеннинг Йонас. Многочисленные лопнувшие кровеносные сосуды придали его глазам красноватый отблеск.

— Другие, не я, будут оценивать вашу вину.

Йонас зашарил пальцами в кармане рубашки. Он так сильно дрожал, что стал похож на старика. Наконец рука вынырнула из кармана с плоской маленькой металлической коробочкой.

— У меня пересохло во рту. — Пробормотал он.

Сейер посмотрел на коробочку.

— Знаете, вам необязательно было ее убивать.

— О чем вы говорите? — тихо спросил Йонас.

Он перевернул коробочку и выудил маленькую белую пастилку.

— Вам необязательно было убивать Анни. Она умерла бы сама, если бы вы немного подождали.

— Вы меня разыгрываете?

— Нет, — весомо сказал Сейер. — Я бы никогда не стал так шутить. У нее был рак печени.

— Вы ошибаетесь. Не было никого здоровее Анни. Она стояла у воды, когда я поднялся и пошел, и последнее, что я слышал, были всплески — она бросала камни в воду. Я не сказал об этом в первый раз, но она осталась сидеть у озера. Это правда! Она не хотела ехать со мной назад, хотела пойти пешком. Вы понимаете, кто-то появился, пока она стояла у озера. Молодая девушка, одна, в лесу. Наверху, у Коллена, кишмя кишат туристы. Вам когда-нибудь приходило в голову, что вы совершаете ошибку?

— Иногда приходило. Но вы же понимаете, что все кончено? Мы нашли Хальвора.

Йонас скорчил внезапную гримасу, как будто кто-то проткнул его ухо иглой.

— Горько, не так ли?

Сейер сидел очень тихо, сложив руки на коленях. Он несколько раз провернул на пальце обручальное кольцо. В маленькой комнате было тихо и почти темно. Иногда он поднимал глаза и смотрел на разбитое лицо Хальвора, вымытое и приведенное в порядок, но все равно совершенно неузнаваемое. Рот был полуоткрыт, многие зубы выбиты, а старый шрам в углу рта уже неразличим. Лицо выглядело растрескавшимся, как спелый фрукт. Но лоб был цел, и волосы расчесаны, так что была видна гладкая кожа, свидетельство его красоты. Сейер склонил голову, осторожно положил руки на одеяло. Они попали в круг света от лампы, стоящей на столе. Он слышал только собственное дыхание и гудение далекого лифта. Внезапное движение под его руками заставило его вздрогнуть. Хальвор открыл один глаз и посмотрел на него. Второй был скрыт большим желеобразным сгустком, закрепленным на лице пластырем, размером примерно с медузу. Он хотел что-то сказать. Сейер приложил палец ко рту и покачал головой.

— Рад снова видеть твою улыбку, но тебе необходимо держать язык за зубами. Шов разойдется.

— Шпашибо, — неразборчиво пробормотал Хальвор.

Они долго смотрели друг на друга. Сейер пару раз кивнул. Хальвор моргал зеленым глазом.

— Дискета, — сказал Сейер, — которую мы нашли у Йонаса. Это точная копия дневника Анни?

— Мм.

— Ничего не уничтожено?

Он покачал головой.

— Ничто не изменено, не исправлено?

Много покачиваний.

— Так и будет, — медленно сказал Сейер.

— Шпашибо.

Глаз Хальвора наполнился слезами. Он зашмыгал носом.

— Не ной! — быстро сказал Сейер. — Шов разойдется. Сопли тоже не нужны, я найду бумажные салфетки.

Он поднялся и взял салфетки около раковины. Постарался утереть сопли и кровь, которые потекли у Хальвора из носа.

— Возможно, ты считаешь, что с Анни было иногда сложно. Но теперь ты наверняка понимаешь, что у нее были на то причины. Обычно у нас на все есть причины, у всех нас, — добавил он. — И бедняге Анни было слишком сложно нести все это одной. Я знаю, глупо говорить это, — продолжал он, — но ты все еще молод. Сейчас ты потерял очень многое. Сейчас ты чувствуешь, что ты никого не хочешь видеть с собой рядом, кроме Анни. Но время проходит, и все меняется. Когда-нибудь ты будешь думать по-другому.

Черт, что за претензии, подумал он вдруг.

Хальвор не ответил. Он смотрел на руки Сейера, лежащие на одеяле, на широкое обручальное кольцо из золота на правой руке. Взгляд был обвиняющим.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — тихо сказал Сейер. — Что мне легко говорить, с таким большим обручальным кольцом. Прекрасным, сверкающим, десятимиллиметровым. Но понимаешь, — сказал он и грустно улыбнулся, — на самом деле это два пятимиллиметровых, спаянных вместе.

Он снова провернул кольцо.

— Она мертва, — тихо сказал он. — Понимаешь?

Хальвор опустил глаз, и с его лица пролилось еще немного соплей и крови. Он открыл рот, и Сейер увидел остатки разрушенных зубов.

— Ижвините, — пробулькал он.

Сейер и Скарре шли по улице, залитой солнцем, Кольберг спокойно трусил с высоко поднятым, как знамя, хвостом.

Сейер нес цветы — красные и синие анемоны, обернутые в шелковую бумагу. Куртка свободно висела на нем, экзема поутихла. Своей мягкой, элегантной походкой он шел вперед, а Скарре вприпрыжку — рядом. Наблюдать за собакой было одно удовольствие. Они не слишком торопились, не хотели вспотеть по дороге.

Матеус выжидающе бегал кругами, таская на руках кита-касатку из черно-белого плюша. Его звали «Вили Фри», и он был почти такого же размера, как сам мальчик. Первым желанием Сейера было подбежать к внуку и подкинуть его в воздух, чтобы он залился праздничным восторженным криком. Так надо бы встречать всех детей, с искренней, бесконечной радостью. Но он был другим. Он очень осторожно усадил ребенка к себе на колени и посмотрел на Ингрид в новом платье, летнем платье желтого цвета, с красными ягодами малины. Он поздравил ее с днем рождения и сжал ее руки. Скоро они уедут на другую сторону глобуса, туда, где жара и война, и останутся там на целую вечность. Потом он подал руку зятю, держа Матеуса на коленях. Так они тихо сидели, ожидая, когда подадут еду.

Матеус никогда ничего не клянчил. Он был хорошо воспитанный мальчик, который никогда не кричал и не хулиганил, счастливо избавленный от упрямства и духа противоречия. Каждый день мальчика окружали улыбки и любовь, а его настоящие родители едва ли оставили ему гены, которые когда-либо выльются в ненормальное поведение, уведут его от здравого смысла или заставят преступить границы морали. Мысли Сейера смешались. Ему вспомнилась старая дорога Мёллевей возле Роскильде, где он сам вырос. Он долго сидел, погруженный в воспоминания. Наконец встрепенулся.

— Что ты сказала, Ингрид? — Он удивленно поднял глаза на дочь и увидел, что она откидывает со лба светлый локон, улыбаясь особенным образом, как улыбалась только ему.

— Колы, папа? — улыбнулась она. — Налить тебе колы?

В это же время в другом месте уродливый микроавтобус трясся по дороге на самой низкой передаче, а за рулем сидел сильный мужчина с всклокоченными волосами. Внизу, на склоне, он остановился, чтобы пропустить маленькую девочку, которая только что сделала два шага по дороге. Она остановилась.

— Эй, Рагнхильд! — закричал он воодушевленно.

В одной руке у нее была скакалка, так что она помахала другой.

— Ты гуляешь?

— Мне надо домой, — уверенно сказала она.

— Слушай! — закричал Раймонд, громко и резко, чтобы заглушить грохот двигателя. — Цезарь умер. Но у Посана появились детки!

— Он же мальчик, — недоверчиво сказала она.

— Не так просто сказать, мальчик кролик или девочка. У них так много шерсти. Но он в любом случае родил деток. Пять штук. Ты можешь посмотреть на них, если хочешь.

— Мне нельзя, — сказала она разочарованно и посмотрела вниз на дорогу, с легкой надеждой, что кто-нибудь появится и спасет ее от этого головокружительного искушения. Кроличьи детки.

— У них есть шерсть?

— У них шерсть, и они уже открыли глаза. Я отвезу тебя потом домой, Рагнхильд. Пойдем, они так быстро растут!

Она еще раз взглянула вниз на улицу, крепко зажмурила глаза и снова открыла их. Потом проскользнула к машине и вскарабкалась внутрь. На ней были белая блузка с кружевным воротником и короткие красные шорты. Никто не видел, как она садилась в машину. Люди были заняты посадкой и прополкой, а еще подвязкой роз и клематисов. Раймонд чувствовал себя чудесно в старой ветровке Сейера. Он завел машину. Маленькая девочка ждала на сиденье рядом. Он довольно присвистнул и огляделся. Никто их не видел.