Не плачь, дитя

Ньороге

Об убийстве неизвестными бандитами четы Гарстонов в их собственном доме говорили много. Газеты дали сообщение. о происшествии на первых полосах, с него же начиналась передача последних известий по радио. Шум такой поднялся потому, что Гарстоны были первыми европейскими поселенцами, погибшими в захлестнувшей страну волне насилия. Ходили слухи, что беспорядки имеют политическую подоплеку. Повсюду — на рынках, в индийских лавчонках, в захолустных африканских пивнушках — шли пересуды, выдвигалось множество версий и предположений относительно этого убийства.

Но нигде, пожалуй, преступление не обсуждалось так подробно, как в одиноко стоящем на холме доме, владелицей которого была миссис Хилл. Ее муж, один из европейских пионеров в Кении, умер в прошлом году от малярии. Дети, сын и дочь, учились сейчас "дома", в Англии. Миссис Хилл принадлежали обширные чайные плантации. Она пользовалась уважением окружающих, но отнюдь не всеобщей любовью — кое-кому не нравилось ее либеральничанье с "туземцами". Когда спустя два дня после убийства миссис Хилл навестили ее приятельницы миссис Смайлз и миссис Харди, на их лицах были написаны печаль и торжество: печаль— потому что были убиты европейцы (не просто мистер и миссис Гарстон, а европейцы!), торжество — ибо прирожденная порочность и неблагодарность "туземцев" проявились достаточно наглядно. Миссис Хилл не станет больше твердить, что с черными можно поладить, если только найти к ним подход.

Миссис Харди была родом из Южной Африки, но уже давно жила в Кении. Своего мнения у нее никогда не было, и она обычно соглашалась с теми взглядами, которые оказывались наиболее близки воззрениям ее мужа. Сегодня она поддакивала миссис Смайлз. А миссис Хилл упрямо стояла на своем, утверждая, что в душе "туземцы" покладисты и кротки, как ягнята, — нужно только уметь с ними ладить.

— Будьте добры к ним, и они ответят вам тем же. Посмотрите на моих слуг. Как они любят меня! Каждый из них бросится в огонь и воду по первому моему слову!

Миссис Хилл не в пример другим белым всячески заботилась о своих слугах. Она не только выстроила для них кирпичные домики (заметьте, кирпичные!), но и открыла школу для их детей; неважно, что в школе не хватало учителей и что дети занимались всего несколько часов, а большую часть дня гнули спины на плантациях, но ведь большинство поселенцев не сделали и этого.

— Ужасное, ужасное злодейство! — гневно восклицала миссис Смайлз. Миссис Харди вторила ей. — Неблагодарные! Мы принесли им цивилизацию. Мы покончили с работорговлей и племенными войнами. Разве эти дикари не прозябали бы без нас?

Она долго ораторствовала в том же духе и под конец сказала, укоризненно покачав головой:

— Я всегда говорила, что их не переделаешь — они невосприимчивы к культуре,

— Нам следует проявлять терпение, — возразила ей миссис Хилл. Пожалуй, на этот раз в роли миссионера оказалась скорее она, чем миссис Смайлз.

— Терпение! Терпение! До каких же пор? Кто был терпеливее Гарстонов? Добрее? Скольким арендаторам они дали кусок хлеба!

— Но ведь их убили не арендаторы…

— А кто, кто?

— Вешать надо всех этих бандитов! Вешать) — восклицала миссис Харди, и в голосе ее звучала непоколебимая решимость.

— Подумать только, Гарстонов поднял с постели их собственный слуга.

— Вот как?

— Представьте себе. Он постучал в дверь и попросил впустить его в дом. Сказал, что за ним гонится кто-то…

— Может быть, так оно и было?

— Нет-нет! Все это подстроено заранее. Как только они открыли, в дом ворвалась целая банда. Об этом в газетах написано — можете сами убедиться.

Миссис Хилл виновато потупилась. Она еще не читала сегодняшних газет, хотя время уже близилось к пяти.

Пять часов? Почему же не подают чай? Миссис Хилл извинилась перед гостями и, подойдя к двери, позвала приторным голосом:

— Ньороге! Нъороге!

Так звали ее слугу. Ньороге служил в семье Хил-лов более десяти лет. Он появился в дверях — высокий, плотный, уже немолодой, в шортах цвета хаки, широкий красный пояс перехватывает талию, на голове — красная феска. Ньороге вопрошающе вздернул брови — так он обычно сопровождал слова: "Да, мэмсахиб?" — или на суахили: "Ндио, бваиа?"

— Подай чай.

— Ндио, мэмсахиб! — И он исчез, кинув украдкой взгляд на сидящих в гостиной дам.

Разговор, прерванный появлением Ньороге, возобновился.

— На вид они все невинны, как ангелы, — сказала миссис Харди.

— Он нам служит уже более десяти лет. Очень предан. И очень любит меня, — вступилась за своего слугу миссис Хилл.

— Все равно он мне не нравится.

— И мне тоже. Лицо у него неприятное.

Ньороге принес чай. Они пили его, болтая о смерти Гарстонов, о тактике правительства и о политических демагогах — опасных элементах, сеющих лишь смуту в этой прекрасной стране. Миссис Хилл заметила, что полуграмотные демагоги, возомнившие, что они бог весть как образованны только потому, что побывали в Англии, не знают своего народа. А ведь этих "туземцев" так легко расположить к себе добротой и лаской!

И все же, когда приятельницы удалились, миссис Хилл призадумалась. Ей вдруг стало как-то не по себе, впервые пришла в голову мысль, что живет она, пожалуй, слишком далеко от соседей и случись что — вряд ли кто-нибудь подоспеет на помощь. Правда, от сознания, что у нее есть пистолет, она немного приободрилась.

Рабочий день Ньороге кончился после ужина. Он вышел в темноту ночи. Шагая по тропинке, ведущей от хозяйского дома к жилищам батраков у подножия холма, он принялся было насвистывать, чтобы развеять тишину и не ощущать одиночества, но тут же смолк.

Раздался крик совы. Ньороге замер как вкопанный. Вокруг стояла тьма. Позади едва можно было различить силуэт хозяйского дома— огромный, мрачный. Ньороге хмуро поглядел на него. "Ты, ты… Я так долго служил тебе… А что получил взамен? В кого ты меня превратила? На моей собственной земле!.." Ньороге хотелось закричать, облечь в гневные слова все, что накопилось на сердце. Но что за дело этому дому до его сердца! Ньороге сообразил, что чуть было не сморозил глупость, и пошел дальше.

Снова сова. Второй раз!

"Предупреждение ей", — подумал Ньороге. И опять душа его возмутилась — против всех этих белых, этих пришельцев, которые потеснили сыновей кенийской земли, прогнали с данного им богом места. Разве не обещал бог Гекойо, что земля будет принадлежат* вождю племени — ему и его потомкам? Бог не сдержал слова…

Ньороге вспомнил своего отца — он всегда вспоминал его в минуты гнева и горечи. Отец погиб, защищая племенные святилища от попрания. Было это в Найроби, когда полиция открыла огонь по мирной демонстрации. Его отец был среди погибших в тот день, С тех пор Ньороге пришлось в поте лица зарабатывать кусок хлеба, батрачить на фермах белых поселенцев. Каких только хозяев не повидал он на своем веку — и злых, и добрых, но у всех было одно на уме — подавить в нем человека. Да и платили ему ровно столько, чтобы не сдох с голоду. Вот уже больше десяти лет он служит у Хилдов. Большим участком земли, принадлежавшим теперь миссис Хилл, по рассказам отца, из поколения в поколение владела их семья. Однажды его отец и соседи, гонимые неурожаем, на время ушли в Мурангу, а вернувшись, обнаружили, что их землю захватили.

"Видишь это дерево? Запомни, здесь твоя земля. Наберись терпения. Настанет день, когда им придется уйти, и тогда ты сможешь потребовать свою землю назад".

Он был еще мальчишкой в то время и после смерти отца забыл про его завет. Но однажды, когда он случайно забрел в эти края и увидел дерево, вспомнил… Вспомнил все, что говорил отец. Даже границы участка.

Ньороге никогда не нравилась миссис Хилл. Он ненавидел ее снисходительное отношение к слугам, ее разглагольствования о том, как она заботится о них. Он работал и у хозяев вроде миссис Смайлз и миссис Харди. С этими хоть знаешь, чего от них ждать. Но миссис Хилл! Ее назойливая доброта бесила его. Ньороге ненавидел всех белых поселенцев. И больше всего ему опостылело их ханжество и самодовольство. Он знал, что и миссис Хилл не исключение, только ей нравилось благодетельствовать, чтобы самое себя убедить, будто она лучше других. Но на самом деле она даже хуже!

"Ненавижу их! Всех ненавижу!" — повторял про себя Ньороге. Потом чувство мрачного удовлетворения охватило его. Сегодня ночью миссис Хилл умрет, свершится наконец возмездие за все грехи белых, за все их высокомерие и фальшивую доброту! Одним врагам, станет меньше!

Он подошел к своему дому. Над бараками не курился дым, да и свет уже был погашен. Некоторые улеглись спать, а кое-кто пошел в бар выпить пива. Ньороге зажег лампу и уселся на кровать. Жил он в крохотной комнатенке. С кровати можно дотянуться до любого угла комнаты — стоит только протянуть руку. В такой тесноте он вынужден жить с двумя женами и детьми вот уже шестой год. А миссис Хилл уверена, что раз она выстроила эти конурки из кирпича, то больше им и желать нечего!

— Ну как, вы довольны, а? — обычно спрашивала она у слуг.

Всякий раз, когда у нее собирались гости, она подводила их к обрыву и с гордостью показывала на эти домики.

И снова Ньороге горько усмехнулся при мысли, что сегодня миссис Хилл заплатит за свое самодовольство и лицемерную доброту. Надо наточить топор. Он должен отомстить за смерть отца, за поруганную честь семьи, за землю. Хорошо, что он отправил жен и детей в деревню. Ведь, наверное, придется бежать, скрываться… Партизаны подоспеют с минуты на минуту. Он проведет их в дом. В общем-то это предательство, но он вынужден так поступить.

Снова крик совы, на этот раз более громкий. Дурная примета! Сова всегда предвещает смерть. Мысли его все. время возвращались к миссис Хилл. Ведь он прожил в ее доме столько лет! Она любила покойного мужа. Чуть не умерла с горя, когда узнала о его кончине. Все ее притворство тогда словно ветром сдуло. Она горевала, как все жены. Ньороге стало даже жалко ее… Дети… Они росли у него на глазах. Дети как дети… Такие же, как и его собственные. Родителей своих любили, а миссис Хилл в них души не чаяла… Сейчас они в Англии, так далеко, без отца и матери… И вдруг он понял, что не сможет этого сделать. Ведь миссис Хилл такая же женщина, жена, мать; как его Нжен или Вамбуу. Он не может убить женщину, не может поднять руку на мать. Он ненавидел себя за слабость. Нельзя так распускаться. Надо только помнить, что она белая плантаторша, присвоившая его землю. И все станет просто, потому что Ньороге ненавидит плантаторов и всех белых. Он бы их всех перебил. Без колебаний, без угрызений совести. Но сейчас он не мог совладать с собой. Он как-то никогда раньше не задумывался над тем, что миссис Хилл — женщина, мать. Никогда! До сегодняшнего дня. А ведь он прожил у нее десять лет, хотя для него это были годы страданий и унижений. Он молил бога покончить с несправедливостью, с враждой между белыми и черными. Но его молитвы не помогали…

Что ему делать? Как поступить? Может ли он предать своих братьев? Он ненавидел плантаторов. Ничто не могло поколебать этого чувства. Но убить мать двоих детей — нет, это ему не под силу!

Он вышел на улицу, вновь окунувшись в густую темноту. Звезды глядели на него. Их взгляд был пристальным и холодным, словно они с нетерпением ждали, какое решение примет Ньороге. Он быстро зашагал к дому миссис Хилл. Он спасет ее, спасет, а потом со спокойной совестью уйдет в лес и будет сражаться. Братья должны его простить. Нельзя терять времени, уже поздно, партизаны могут появиться каждую минуту. И он побежал, одержимый одной мыслью — спасти женщину. Послышались шаги. Он юркнул в кусты и растянулся на земле. Это они! Затаив дыхание, Ньороге ждал, когда шаги стихнут. И все же он предатель. Он снова почувствовал презрение к себе. Но разве мог он не прислушаться к голосу Совести, всегда взывающему к человеку в трудный момент жизни? Он снова пустился бегом.

Вот и дом миссис Хилл. Наконец-то! С криком: "Мэмсахиб! Мэмсахиб!" — он забарабанил в дверь.

Миссис Хилл еще не ложилась. Мрачные мысли роились у нее в голове. После разговора с миссис Смайлз и миссис Харди беспокойство ее с каждой минутой росло. Когда Ньороге ушел и она осталась одна, миссис Хилл открыла сейф и вынула пистолет. Повертела его в руках. Надо быть готовой ко всему. Ах, если бы муж не умер. Она бы не чувствовала себя такой одинокой!

Она тяжело вздыхала, вспоминая их первые годы в Африке. Она, муж и другие поселенцы обживали этот дикий край, распахивали целину. Ньороге и его земляки живут теперь в мире и спокойствии, забыв о племенных войнах. Пусть благодарят европейцев!

Она презирала политиканов, которые пытались развратить покладистых и трудолюбивых "туземцев". Не нравится ей это убийство Гарстонов. ОЙ, не нравится! И снова миссис Хилл подумала, что она очень одинока и, пожалуй, ей лучше переехать в Найроби или Кинангоп, поселиться рядом с друзьями.

Да, но как же она оставит своих "туземцев"? Ведь они совсем как дети. Она вспомнила Ньороге. Странный какой-то. Интересно, сколько у него жен? Большая ли семья? Удивительно — он живет у них так давно, а она никогда не задумывалась над этим. Для нее он только слуга, а ведь он, наверное, еще и отец… Она вздохнула. Это, конечно, ее упущение, надо быть внимательнее к слугам.

Тут раздался стук в дверь и крик: "Мэмсахиб! Мэмсахиб!"

Это был голос Ньороге. Ее слуга… Пот выступил у нее на лбу. Она не разобрала слов, слышала только голос. Это конец! Конец! Как у Гарстонов. Ее бросило в дрожь, голова закружилась.

Но внезапно силы вернулись к ней. Помощи ждать не от кого, но она сама сумеет постоять за себя. Крепко сжав пистолет в руке, она распахнула дверь и выстрелила. Тошнота подступила к горлу. Впервые в жизни ей пришлось пролить кровь. Миссис Хилл заплакала. Она не знала, что убила своего спасителя.

На следующий день вся эта история появилась в газетах. Подумать только, одинокая женщина с неслыханной отвагой вступила в бой с бандой из пятидесяти человек! И одного даже убила!

Миссис Смайлз и миссис Харди примчались поздравить ее.

— Мы говорили, все они мерзавцы! — неистовствовала миссис Смайлз.

— Все, как один! — вторила миссис Харди.

Но миссис Хилл помалкивала, обстоятельства смерти Ньороге смущали и беспокоили ее. Чем дольше она думала, тем больше недоумений у нее возникало.

— Не знаю, — тихо вздохнув, сказала она. — Боюсь, я никогда не понимала Ньороге.

— Да, именно. Они непостижимы, — твердила свое миссис Смайлз. — Всех их надо перевешать.

— Всех до единого, — поддакнула миссис Харди.

Так, наверное, никто и не узнает правду о смерти Ньороге. И еще о том, что миссис Холл долго-долго мучила совесть.