ГЛАВА III



1

Герберт Хюбнер, научный сотрудник центральной лаборатории — член специальной комиссии, осмотрев несколько блоков поврежденной аппаратуры, без колебаний заявил: «Налицо — вредительство». Он высказал недовольство тем, что ценную технику не уберегли от «бандитских» рук русских рабочих.

— Возмутительно! — повысил голос Хюбнер. — Куда только смотрит заводская охрана! Надо разогнать всех этих бездельников…

Хюбнер говорил долго. Эрнст Генле — ассистент руководителя центральной лаборатории — председатель комиссии, не мешал ему. Генле молчал и смотрел на Хюбнера. «Какой он желчный и… опасный!» — думал Генле. Ему неприятно было видеть, как двигаются над верхней губой маленькие, совсем как у фюрера, усики Хюбнера. Они особенно прыгают, когда Хюбнер выкрикивает слова громко и со злостью. Эрнст несколько раз снимал очки, протирал стекла, близоруко щурился и продолжал слушать.

Эрнст видел, что от слов Хюбнера майору Шницлеру стало не по себе.

Толстая шея Шницлера, выпирающая из-под тугого крахмального подворотничка кителя, побагровела. Колючие буравчики глаз стали еще пронзительнее. Генле понял, что гестаповцу пришлось не по душе предположение члена комиссии о вредительстве. И Генле не ошибался. Шеф местного отделения службы гестапо — Шницлер отвечал головой за организацию на заводе службы безопасности. И майор отлично помнил об этом. Совсем недавно, каких-нибудь пять — шесть дней назад, одного из приятелей Шницлера — старого работника гестапо отправили на восточный фронт только за то, что он просмотрел на своем заводе организацию сопротивления военным властям. А тут это предположение о вредительстве! Нет, майор вовсе не испытывал желания отправиться на восток. Ему ничуть не плохо в фатерланде…

После того, как Хюбнер высказал все, Эрнст Генле снова взглянул на Шницлера и коротко сказал:

— Я не согласен с вами, герр Хюбнер.

Хюбнер уставился на председателя комиссии.

— Не согласны?

— Да, не согласен, — подтвердил Генле. — Я считаю, что причина выхода из строя аппаратуры — небрежность при сборке и транспортировке отдельных узлов блоков. И не более…

— Но это же не так! — вскочил со стула Хюбнер. И сразу же натолкнулся на колючий взгляд майора. — Не так… — повторил он тише и, раздраженно пожав плечами, опустился на стул.

— Именно так, — снова напористо и спокойно проговорил председатель комиссии… — Странно, герр Хюбнер, почему вы не обратили внимания на то, что из строя вышли те части, которые находятся внутри корпуса!

— Это ничего не значит! — все еще пытался возражать Хюбнер.

— Напротив, — невозмутимо продолжал председатель комиссии. — Ведь эти части монтируются нашими специалистами. Они — люди проверенные, что может подтвердить и герр Шницлер. — Генле чуть наклонил голову в сторону гестаповца.

Майор Шницлер все еще не вмешивался в разговор Генле с Хюбнером, но взгляд, каким он порою окидывал строптивого члена комиссии, говорил о многом. Эрнст вполне отчетливо представлял себе, какая буря сейчас бушует в груди майора. Однако он не подал вида, что понял состояние гестаповца и как ни в чем не бывало продолжал:

— Ну, а затем, как вам должно быть известно, герр Хюбнер, аппаратура находится в отдельном помещении под охраной нашей службы безопасности. И если допустить высказанную вами версию, что вредители — русские рабочие, то возникает вопрос, в какое время совершили они это вредительство? — Эрнст стал говорить совсем медленно, подчеркивая значение каждого слова. — Непонятно, как могла проглядеть все это служба безопасности, если русским не разрешают даже близко подходить к блокам… Что же, или по вашему вредители наши специалисты? А может быть солдаты охраны?..

Хюбнер на минуту смешался. Шницлер, до сих пор сдерживавшийся, при последних словах ученого не вытерпел:

— Охрана! Что охрана! Вы с ума сошли… — Шницлер подошел вплотную к Хюбнеру: — Вы забываетесь, герр Хюбнер! Это кого же вы собираетесь разгонять?..

— Герр майор, вы меня не так поняли… Но я никак не могу согласиться с утверждениями председателя комиссии…

Спор грозил затянуться, если бы Генле не обратился к третьему члену комиссии.

— Надеюсь, Вы, герр Зицман, успели внимательно осмотреть все и пришли к тем же выводам, к которым пришел я. — Эрнст Генле говорил тоном, который, казалось, исключает какие бы то ни было возражения. И инженер Зицман, который не имел собственного мнения или не решался высказать его, поспешно согласился с мнением председателя комиссии.

Хюбнер готов был наброситься на инженера, но в это время Генле холодно произнес:

— Вы, герр Хюбнер, слишком невысокого мнения о нашей службе безопасности. Смешно! Удивляюсь, — с иронией добавил Генле, — вы, герр Хюбнер, чего доброго и меня причислите к злоумышленникам…

Хюбнер побледнел от злости, но молча проглотил насмешку. Он не осмелился идти на скандал в то время, когда обстоятельства складывались против него. Ему совсем не хотелось наживать себе такого опасного врага, каким мог явиться шеф местного отделения службы гестапо майор Шницлер. Сдержался Хюбнер еще и потому, что знал, каким доверием пользуется научный сотрудник центральной лаборатории Эрнст Генле у руководителя лаборатории…

В официальном заключении комиссии, на другой день поданном начальству, указывалось, что повреждение блоков произошло при их сборке…

Хюбнер остался при своем особом мнении…

2

Новых арестов или других репрессий против пленных в ближайшие дни не последовало. Но Луговой был уверен, что гестаповцы, конечно, будут следить за каждым их шагом. Он знал, что малейшая оплошность его товарищей может привести к полному провалу организации. Вместе с тем Луговой понимал, что находиться в бездействии его товарищам после того, как они включились в борьбу с врагом, — особенно тяжело. «Но что же делать?.. — в сотый раз задавал себе вопрос Луговой. Ответ был один: — Выработать новую тактику для боевых групп».

Луговой несколько дней ломал голову над задачей, вставшей перед ним. Он строил самые различные планы, но тут же сам отвергал их.

Все чаще после бессонных ночей Луговой шел на работу разбитый, с головной болью.

Аркадий Родионович знал, чем озабочены его товарищи. Но со своими советами не торопился. Органов хотел сначала сам хорошенько все обдумать. Была у него одна мысль, но можно ли ее осуществить?

В эту ночь Аркадий Родионович все же не удержался. Придвинувшись поближе к Луговому, он сказал:

— Вы один-то не переживайте, дело общее, давайте посоветуемся.

— Плохой я стратег, Аркадий Родионович, — признался Луговой. — Спасибо на добром слове. А что в одиночку думаю, вы правы — напрасно!

— Немцы работают над новым, безусловно, усовершенствованным устройством. Если бы мне удалось ознакомиться с принципиальной схемой… — Оборвав фразу, Аркадий Родионович задумался.

— Вы могли бы!.. — Луговой схватил Органова за руку: — Что, Аркадий Родионович, говорите, — он откинул свисшие на лоб волосы, взгляд его впился в собеседника.

— Я полагаю, что не так уж трудно определить, какие можно внести изменения в приемном устройстве станции, собственно и изменения эти было бы очень просто внести, — продолжал Органов. — Для этого нет необходимости иметь специальные знания. — Аркадий Родионович говорил спокойно, уверенно. Но Луговой волновался все больше.

— Аркадий Родионович, — горячо зашептал он, — ведь немцы могут это сразу обнаружить…

— Исключено. Очень легко сделать так, что об этом не узнает даже самая авторитетная приемочная комиссия.

— Разве?

— Да, а станции все равно выйдут из строя. Только позже, — пояснил Органов, — ну, скажем, через месяц.

— Позже! Да вы понимаете, Аркадий Родионович, нам это как раз и надо!

— Однако, — Органов сделал неопределенный жест, — пока это лишь только мои предположения.

— Почему?!

— Необходимо познакомиться хотя бы с некоторой технической документацией, с чертежами.

— Черт возьми! — не сдержался Луговой. — В наших условиях, конечно, нельзя рассчитывать на это.

Только что появившаяся надежда казалась несбыточной. «Неужели мы не в состоянии ничего придумать?!» Луговой с силой потер ладонью виски:

— Аркадий Родионович, — наконец проговорил он глухо, — может быть попробовать пойти по другому пути?

— Что вы имеете в виду?

— Если без всяких этих чертежей, схем?.. — Ну, скажем, вы рискнете остаться ночью в помещении с аппаратурой?

— К сожалению, это может ничего не дать. — Он пояснил: — По внешнему да и по внутреннему виду станции нельзя определить назначения и схемы целого ряда проводников, питательных и соединительных приводов. А я как раз имел в виду изменения в магнитном поле.

— М-да, задача!

— Если бы можно было попасть в лабораторию, ну, скажем, в цеховую…

— То?

— Возможно. Этого было бы достаточно, чтобы уяснить все, что требуется.

— Луговой задумался. «Проникнуть в лабораторию! Да еще провести туда Органова! Задача — слишком сложная».

Петр Михайлович вспомнил, что однажды, в субботу, его и еще нескольких других рабочих послали на второй этаж для генеральной уборки помещений.

Вот тогда-то Петр Михайлович и узнал о том, что одно крыло там целиком отведено под лабораторию. Правда, что-либо рассмотреть в лаборатории Луговому не удалось, за уборщиками строго следили эсэсовцы, но расположение различных кабинетов, помещений, занятых под чертежные службы, Петр Михайлович немного помнил. Он понимал, что проникнуть в лабораторию очень трудно и опасно, но подумать об этом стоит.

* * *

Треск зениток разбудил всех пленных. В секундные затишья между разрывами в бараке слышался далекий и, казалось, все возрастающий рев самолетов. В узких окнах звенело стекло. Вдруг откуда-то из темноты донесся взрыв. В небо взвились желтые языки. Их плещущий отсвет ворвался в барак, осветил распахнувшуюся дверь. И тут же раздалась пулеметная очередь — во время бомбежки людям запрещалось выходить наружу — пулемет напоминал об этом.

Новый взрыв потряс помещение. Никто не слышал, как задребезжали разбитые стекла — жаркий воздух ворвался внутрь барака. Посыпалась штукатурка. На миг стало светло. Грохот, пронзительный скрип межчердачных перекрытий и удушливый дым… Горячий воздух обжигал легкие, слепил глаза. Но люди продолжали лежать на нарах. Убежища предназначались только для немцев. При бомбежке пленные должны были оставаться на месте. Иначе — расстрел.

Луговой плеснул из фляги остатки воды на лоскут и разорвав его, сунул куски Органову и Пашке. Последовав примеру Лугового, они стали дышать через мокрую материю. Это приносило некоторое облегчение. Рядом закашлялся Соколов. Луговой повернулся к нему.

— Костя, дыши через тряпку! — он бросил Соколову свой лоскут.

Но в это время в разбитые окна хлынул холодный воздух. Бомбежка прекратилась так же внезапно, как и началась. В проходе показались эсэсовцы с автоматами на изготовку. Громко стуча коваными сапогами, освещая себе дорогу фонариками, они прошли по бараку и, наскоро осмотрев помещение, ушли. Но заснуть в эту ночь люди не могли. А утром, как обычно: колонны пленных потянулись на работу.

От бомбардировки завод почти не пострадал. Только одна, средних размеров бомба упала на территорию завода. От взрыва загорелся склад запасной аппаратуры, но пожар был быстро ликвидирован. Несколько больше неприятностей причинила взрывная волна. Окна одной стороны корпуса сборочного цеха остались совершенно без стекол. На втором этаже отвалилась штукатурка.

Петр Михайлович Луговой, придя в цех и увидев последствия ночной бомбардировки, подумал, что в конце дня рабочих пошлют на уборку. «А что, если…» И почти одновременно возникли сомнения: «В лаборатории и в чертежной комнате находятся немецкие специалисты! При них ничего не получится… А впрочем… — Луговой вспомнил, что все специалисты уходят из цеха сразу же по сигналу окончания рабочего дня. — Значит уборка будет под надзором только одних эсэсовцев».

Луговой знал, что на втором этаже немцы частично уже произвели очистку помещений от стекла и мусора. Но полную уборку, по-видимому, все-таки поручат им, пленным. Сумеют ли он и Органов использовать это?

Петр Михайлович распрямился во весь рост, откатил тележку к месту погрузки металлических отходов. На обратном пути он на минуту задержался возле Органова.

— Аркадий Родионович! — позвал Луговой. Сегодня может удастся попасть в лабораторию.

— В лабораторию?

— Да, да… Но учтите, что к концу дня надо находиться возле контрольной проходной.

— У проходной… Зачем?

— Эсэсовец чаще всего берет там первых же попавших под руку людей для дополнительной уборки помещений, — и Луговой, не задерживаясь, покатил тележку дальше.

Органов не заметил, как приблизилось время окончания рабочего дня. Только когда прозвучал сигнал, Аркадий Родионович встрепенулся и поспешил к контрольной проходной. И вовремя. В дверях стоял уже гестаповский офицер. Не затрудняя себя разговором, он молча тыкал пальцем в тех, кто находился рядом, и указывал, где ждать, пока не будет отобрано необходимое ему количество людей.

Гестаповец одет в теплую, хорошо подогнанную по его огромному росту щеголеватую форму. Цвет формы черный. Когда он машет длинными руками и поблескивает стеклами пенсне, то сходство его с вороном особенно бросается в глаза. Гестаповец — лейтенант Курт Меллендорф. Он — следователь и один из помощников майора Шницлера. Среди пленных он появлялся редко и, как правило, основательно подвыпивши.

Лейтенант Меллендорф иногда неожиданно показывался в цехе и, отстранив от дежурства любого эсэсовского офицера, подменял его на некоторое время. Зачем это делал гестаповский следователь, едва ли могли понять даже сами эсэсовцы. Зато они хорошо знали другое: Меллендорф — человек, с которым надо быть осторожным. Помощник шефа местного отделения службы гестапо очень злопамятный.

Аркадий Родионович Органов видел лейтенанта Меллендорфа впервые и, конечно, не мог предполагать, какую трагическую роль сыграет Меллендорф в его судьбе.

* * *

В комнатах цеховой лаборатории и чертежной немецкие специалисты работали строго определенные часы. Они минута в минуту появлялись утром на своих местах, в, конце рабочего дня с удивительной точностью — ровно за пять минут до сигнала — уже снимали с себя халаты и нарукавники. Почти одновременно начинали хлопать двери и по коридору — длинному и полутемному — шаркали ноги — немецкие специалисты шли домой.

Но в этот вечер после сигнала окончания работы не все специалисты покинули служебные помещения. В кабинетах левого крыла и в лаборатории осталось по одному человеку — под их наблюдением пленные рабочие должны были производить уборку. Предвидеть это Луговой не мог. Надежды Петра Михайловича на то, что небольшое количество эсэсовцев не сумеет осуществить надлежащий контроль за действиями всех уборщиков — не сбылись — в каждом помещении русских пленных ждал немецкий специалист.

В лаборатории наблюдение за пленными было поручено инженеру Зицману. Совсем неожиданно заменить его в роли надсмотрщика вызвался Эрнст Генле, зашедший в цех в конце дня. Инженер, очень довольный тем, что избавился от весьма неприятных обязанностей, поспешил домой.

Когда инженер Зицман вместе со своими коллегами миновал коридор и начал спускаться по лестнице вниз, лейтенант Меллендорф приказал эсэсовцам разводить уборщиков по местам работы.

— Четвертый кабинет! Двоих!.. Пятый! Двоих… Шестой! Троих… — выкрикивал фельдфебель. Эсэсовцы тут же отводили по два-три рабочих-уборщика в указанное помещение. Луговой правильно рассчитал, что убирать лабораторию, находящуюся в некотором отдалении от других кабинетов, пошлют самых последних. И он постарался встать вместе с Органовым на левый фланг. Слушая команду фельдфебеля, Петр Михайлович нервничал — несколько человек уже взяли из строя, не соблюдая очереди.

Наконец, впереди Лугового остался только Органов. Фельдфебель крикнул:

— Лаборатория! Двое…

Петр Михайлович вместе с Аркадием Родионович чем вышли из строя.

— Спокойствие… Внимание… — шепнул Луговой. Органов кивнул головой. Он хорошо понимал, о каком внимании сказал Петр Михайлович, Он чувствовал, что волнение охватывает его все сильнее. И как ни старался Аркадий Родионович успокоиться, это было выше его сил.

В дверях лаборатории Аркадий Родионович остановился, словно завороженный. Перед ним на испытательном стенде стояли генераторы сверхвысоких частот, рядом — на щите — схемы отдельных частей. А чуть подальше — измерительная аппаратура. Только после того, как Луговой легонько подтолкнул его, Аркадий Родионович опомнился. Он мельком взглянул на появившегося впереди высокого человека в роговых очках и снова стал с интересом разглядывать окружавшую его технику.

Луговой, в противоположность Аркадию Родионовичу, обратил пристальное внимание на неизвестного человека, «Немецкий специалист, — подумал Петр Михайлович, — зачем он здесь остался?» Из недоумения вывели слова эсэсовца.

— Герр доктор! Вот двое русских в ваше распоряжение. — Эсэсовец круто повернулся: — Я приду за ними, — уже на ходу сказал он и сразу же удалился.

Луговой стиснул зубы: «Проклятье, как только он мог подумать, что лабораторию доверят русским пленным!»

— Вы говорите по-немецки, — подбирая русские слова, неожиданно спросил Лугового тот, кого эсэсовец назвал доктором.

— Да… — машинально ответил Луговой.

— Много штукатурки осыпалось вдоль стен, соберите ее в ящики и потом вынесите. Собирайте мусор на фанеру, — немецкий ученый показал рукой в угол, — здесь находятся щетки.

Как только Органов и Луговой начали уборку, доктор ушел в дальний пролет лаборатории. Там, за приборами, он сразу же скрылся из виду.

— Аркадий Родионович, — торопливо зашептал Луговой, — скорее смотрите, действуйте… — Поглядывая в сторону, куда ушел немецкий ученый, Луговой стал шумно сгребать мусор.

Между тем, Аркадий Родионович уже рассматривал схему магнетрона. «—…Разрабатывают генераторы сантиметровых волн… — чуть слышно шевелил губами Орунов. — Нет, не то… эти лампы не обеспечат получения нужной локаторам мощности…» Аркадий Родионович еще раз пробежал глазами по схеме, взял со щитка непривычного вида радиолампу, толстую, неуклюжую, с растопыренными по краям щупальцами и начал внимательно разглядывать ее, На шум, который нарочно производил Луговой, Аркадий Родионович не обращал внимания — перед его глазами были интереснейшие сверхчувствительные аппараты, сложные приборы. Теперь Аркадий Родионович прекрасно понимал все.

Луговой энергично работал и вместе с тем поглядывал в сторону, откуда мог появиться немецкий ученый. Успевал следить Петр Михайлович и за товарищем. В первую же минуту Луговой понял, что Органов попал в свою стихию. Ему даже показалось, будто Аркадий Родионович помолодел. В движениях профессора была не просто уверенность, но и какая-то особая торжественность. Луговому даже показалось, что Органов изменился и внешне, Это был уже не усталый и измученный непосильным физическим трудом рабочий, каким он привык видеть Аркадия Родионовича, а другой — энергичный, с большой внутренней силой, помолодевший человек.

Время бежало незаметно. Рубашка на спине Лугового стала мокрой. Впрочем, в этом не было ничего удивительного — он работал сразу за двоих: ведь каждую минуту может придти эсэсовец и за уборку надо отчитаться.

Сгребая куски штукатурки, Луговой относил их в ящик. Струившийся по лицу пот порою совсем застилал глаза. Но Петр Михайлович, не разгибая спины, продолжал быстро действовать фанерой и щеткой. На какую-то минуту — две он забыл о предосторожности — перестал караулить за дверью. Нагнувшись, он выгребал из-под ниши известковую пыль, а когда поднял голову, в дверях лаборатории стоял шеф местного отделения службы гестапо майор Шницлер. Взгляд гестаповца был устремлен на Органова. У Лугового в ушах раздался тонкий мелодичный звон — он все нарастал, ширился, больно отдавал в виски… Звон точно заполнил собою большое помещение лаборатории, врывался в каждый закоулок… И только Органов оставался по-прежнему безучастен к неожиданной тишине — он держал в руках какой-то прибор и, поднося его к большому аппарату, как ни в чем не бывало, наблюдал отхождение стрелки на щитке с делением цифр.

— Ферфлюхтер гунд![3] — багровея, закричал гестаповец: — Ты так здесь убираешь?!

Аркадий Родионович вздрогнул. Раздался стук — прибор выскользнул у него из рук и, ударившись о кафельный пол, разлетелся на куски.

— Он протирает приборы по моему указанию! — послышалось вдруг совсем рядом.

Луговой повернул голову — возле него стоял неизвестно откуда появившийся немецкий ученый.

— Протирает?! — на какой-то миг глаза гестаповца, маленькие, колючие, уставились на Генле:

— Вас здесь не было, — задыхаясь от гнева, прошептал Шницлер. — А этот… — рука шефа местного отделения гестапо потянулась за пистолетом. Но в это время в дверях показался лейтенант Меллендорф и два эсэсовца.

— Взять! — резко крикнул Шницлер.

— Но, герр майор… — снова начал Генле.

— Взять! — не слушая молодого ученого, еще громче крикнул Шницлер.

Два эсэсовца, гремя сапогами, подбежали к Органову и, зажав его с обеих сторон, вывели из лаборатории.

— А другой? — ткнув кулаком в Лугового, спросил Меллендорф.

— Этот… — шеф отделения службы гестапо кольнул Лугового пронзительным взглядом. Побагровевшая шея майора постепенно стала приобретать нормальный вид. Майор на секунду задумался — он только что видел, как усердно работал Луговой. К этому высокому широкоплечему русскому пленному у гестаповца фактически не было никаких претензий. Он махнул рукой:

— Пусть идет в строй.

Все произошло настолько быстро, что Луговой по-настоящему пришел в себя только теперь. «Полный провал! Как же я не уследил… — он удрученно опустил голову. — Эх, Аркадий Родионович!» Он почувствовал, как где-то в груди появилась тупая и ноющая боль.

— Марш! — нетерпеливо повторил лейтенант и сильно толкнул Лугового к выходу. Однако Петр Михайлович устоял на ногах. Он лишь сильнее побледнел и боясь, что может не сдержать негодования, не поднимая головы, быстро пошел из лаборатории. Только у самой двери Луговой обернулся и вдруг встретился взглядом с немецким ученым. Немец держал свои очки в руках, лицо его побледнело. Они смотрели друг на друга какое-то мгновение. Но Петр Михайлович все же успел заметить во взгляде немецкого специалиста что-то похожее на участие. Уже шагая по коридору, Луговой со смешанным чувством удивления и растерянности вспоминал о немецком ученом. «Кто он? Сочувствующий?..»

3

В этот вечер доктор Майер долго не задерживался в центральной лаборатории. Фрау Эльза, новая экономка в доме ученого — красивая полнеющая блондинка, уже не раз пускавшая в ход всевозможные женские чары, чтобы привлечь внимание известного ученого, не удержалась от восклицания:

— О, герр профессор, в эти часы… и вы уже дома?!

— Как видите, — не взглянув на Эльзу, вежливо ответил доктор.

Она вскинула руки и, придав своему голосу нотки искреннего беспокойства, спросила:

— Не заболели ли вы?

— Нет, — опять безразлично проговорил Майер. У него был немного усталый и озабоченный вид. Желая избавиться от дальнейших расспросов и забот назойливой экономки, доктор сразу же направился в свой кабинет.

Через некоторое время к двери тихонько подошла фрау Эльза, она чуть приоткрыла ее и заглянула в щель.

Доктор Майер сидел за своим рабочим столом. Мягкий свет настольной лампы освещал его большую голову, озабоченное лицо.

Фрау Эльза некоторое время наблюдала за Майером. Ученый продолжал все так же сидеть без дела. И экономка очень осторожно, чтобы не выдать своего присутствия, отошла от двери. «Чем взволнован доктор? Возможно, у него случилось что-то на службе, в лаборатории?» — она еще раз оглянулась и раздосадованная тем, что ничего не может понять, удалилась в свою комнату.

Вполне естественно, что фрау Эльза не могла знать причин тревог доктора Майера. А причины к этому были весьма серьезные…

* * *

Огромная заводская лаборатория, где доктор Майер руководил научно-исследовательскими работами, являлась своеобразным центром в берлинском районе по проведению наиболее важных экспериментов в области радиолокации. Именно здесь создавались мощные радиолокационные установки. Совсем недавно закончилось испытание нового магнетронного генератора.

Около трех часов назад, когда доктор сопоставлял результаты последних испытаний, в кабинет к нему вошел гестаповец Шницлер.

— В лаборатории сборного цеха русский рабочий проявил чрезмерный интерес к секретным приборам! — еще в дверях начал раздраженно Шницлер.

— Позвольте, какой рабочий, зачем?.. — не понял ученый.

— Русский… русский!

— Каким образом?.. И говорите спокойнее…

— Вы, герр доктор, слишком поторопились отправить в цеховую лабораторию новые блоки.

Ученому был неприятен такой возбужденный и повышенный тон гестаповского чиновника.

— Это уж позвольте знать мне, герр майор, когда и что направлять в цеховую лабораторию.

— Но вы тоже…

— Я ничего «не тоже»… — сухо обрезал доктор. — А вам следовало, бы лучше обеспечить охрану цеховой лаборатории.

«Дьявольщина, я опять не сдержался, — разозлился Шницлер, — я никак не найду соответствующий тон с ученым». Шеф местного отделения гестапо в глубине души был убежден, что в Германии нет ничего выше гестапо, а на этом огромном заводе нет людей, равных ему по занимаемому положению. «Но доктор Майер? Он — исключение… Да, да, Майер — слишком большая величина. И с этим нельзя не считаться. Еще бы, доктор вхож к самому председателю имперского совета по вооружению и фюреру имперской группы „Промышленность“ Вильгельму Цанген, доктор лично знаком с советником Гитлера — Вильгельмом Кеплером…»

И все же недосягаемость и независимость доктора действовала на нервы Шницлера.

Но как ни завистлив и самолюбив был гестаповский чиновник, он, конечно, понимал, что стоит гораздо ниже известного немецкого ученого. Однако от такого сравнения гестаповцу не становилось легче.

В этот раз, входя в кабинет доктора Майера, Шницлер был уверен, что своим сообщением удивит ученого. И что же получилось? Ему самому делают замечания!.. «А впрочем…» — злорадно подумал Шницлер и в его маленьких глазках вспыхнули мрачные огоньки.

— Герр доктор, это ведь ваш ассистент — Эрнст Генле?

— Да… — не понимая, куда клонит гестаповец, подтвердил ученый.

— Так вот, он очень плохо смотрел в лаборатории за русскими рабочими… больше того, он пытался защитить явного негодяя…

— Эрнст?

— Да, Генле, — уже слишком любезно ответил гестаповец.

— Вы забываете, герр майор, — нахмурился ученый, — Генле — мой помощник.

— Вот поэтому я и счел своим долгом сообщить вам о сегодняшних событиях.

Короткий разговор с гестаповцем подействовал на доктора Майера сильнее, чем ему показалось вначале. Доктор попытался рассеяться — взял свежие газеты. Настроение окончательно испортилось. Поняв, что ему уже больше не удастся поработать, он вызвал машину и поехал домой.

И вот привычная обстановка кабинета. Мягкое кресло за старинным массивным столом, теплый халат и чашка ароматного кофе, так превосходно сваренного новой экономкой, а главное тишина и домашний уют действовали положительно даже тогда, когда происходили какие-либо неприятности по службе. Любил доктор работать вечером в своем тихом кабинете: здесь ничто не мешало ему. Но сегодня в голову упорно лезли мрачные мысли.

Скрипнула дверь. Доктор Майер поднял голову: «Показалось», — подумал он и снова вспомнил короткую фразу шефа местного отделения службы гестапо: «… он очень плохо смотрел в лаборатории за русскими рабочими… он пытался защитить явного негодяя…» Эта фраза гестаповца вызывала сейчас у доктора и удивление и какую-то смутную тревогу. Ведь обвинение относилось к Эрнсту.

Эрнст Генле… Светлая голова. Большие надежды возлагал руководитель центральной лаборатории на Генле. Этот высокий и нескладный на вид человек всегда вызывал в сердце ученого теплые чувства. И вдруг обвинение гестаповца… Нет, Майер решительно не понимал, как могло случиться, что Эрнст проявил легкомыслие. И что еще хуже, Эрнст, как заявил гестаповец, пытался заступиться за негодяя!..

Странным для Майера было и другое: зачем Генле оказался в роли «надсмотрщика», ввязался в эту неприятную историю с русским рабочим? И надо же было так случиться, что все произошло именно теперь, когда идут последние испытания новых магнетронов.

Доктор встал, прошелся по кабинету. И кабинет, в котором он работал много лет, вдруг показался ему тесным и неуютным…

Вошла фрау Эльза.

— Господин профессор, приехал герр Рамке.

— Рамке? Да, да, Рамке… — рассеянно повторил это имя доктор и, словно обращаясь к самому себе, добавил:

— Опять что-нибудь с заводом.

…За последние месяцы доктор Майер работал в лаборатории очень напряженно. Много занимался он и в вечерние часы дома. Ничто не мешало ему. И только сегодня он был не в состоянии работать. Меньше всего доктор был расположен сейчас и к коммерческому разговору. А Рамке вносил в дом ученого именно дух коммерции или, как он обычно сам говорил, «деловой дух времени».

— Можно просить? — между тем напомнила экономка. В ее голосе послышались нотки нетерпения.

— Да, да, просите… — извиняющимся тоном ответил доктор. Ему стало неудобно перед экономкой за то, что он не ответил ей сразу. И слово «просите…» вырвалось у него непроизвольно. Он хотел что-то добавить, однако Эльза опередила — она быстро выскользнула за дверь.

Через минуту в кабинет вошел господин в однобортном костюме. По выправке, пружинистому и в то же время четкому шагу — ему больше подходил бы не элегантный гражданский костюм, а военная форма. Рамке окинул взглядом стол доктора, на секунду повернул голову в сторону Эльзы, Экономка поспешно удалилась из кабинета.

Доктор Майер поднялся навстречу гостю, Рамке приветливо улыбнулся и наклонил голову:

— Добрый вечер, уважаемый профессор.

— Здравствуйте, герр Рамке.

Глубокие складки, прорезавшие высокий лоб ученого, придавали его лицу усталый вид. Рамке вежливо осведомился:

— Вам нездоровится? Я не вовремя?

— Да, герр Рамке, сегодня…

— Как жаль, но уважаемый профессор, — все с той же вежливой улыбкой перебил Рамке, — дело никогда не ждет, — он развел руками, печально вздохнул: — Да, да, профессор, кто теперь отдыхает?! Нет, в Германии, право же, не найти такого человека. Хотя творится у нас теперь много непонятного, — добавил он как-то вскользь.

— Вот именно непонятного, — сдвинул свои густые брови Майер. Припоминая что-то, он спросил: — Вы, герр Рамке, сегодня не видели майора Шницлера?

— С какой стати, профессор? — по лицу гостя пробежала тень. Про себя он заметил: «Шницлер чем-то обеспокоил доктора?» Гостю явно не понравился неожиданный оборот в разговоре.

— Ну, как же, этот офицер гестапо ваш хороший знакомый… — напомнил доктор своему гостю.

— Не настолько, как вы полагаете, — опять без желания продолжать разговор на эту тему отозвался Рамке. Он сел в кресло и, спросив разрешения, взял со стола сигару, аккуратно обрезал, закурил.

— Собственно, уважаемый профессор, я приехал к вам посоветоваться относительно закупки новой партий полуфабрикатов для нашего предприятия. — Рамке выпустил кольцо дыма, свободно закинул ногу за ногу. — Если позволите, профессор, я коротко изложу вам суть дела.

— Опять закупки… курс акций… — Майер невольно поморщился.

— Но, уважаемый профессор, это и ваши дела, — возразил Рамке.

— Сколько раз я просил, чтобы вы сами решали все вопросы. — Ученый посмотрел на гостя и понял, что Рамке крайне недоволен. Доктор опустился в кресло напротив гостя.

— Хорошо. Я слушаю вас…

4

…В 1937 году незадолго перед смертью отец Майера передал в руки своего единственного наследника — сына все дела по управлению небольшим промышленным предприятием — заводом точных приборов. Но старый предприниматель очень скоро убедился, что его сын не хочет и не может успешно вести дела. И тогда отец посоветовал сыну взять в компаньоны опытного инженера и передать ему управление заводом.

Выполнить волю умершего родителя оказалось не так просто. К тому времени финансовое положение предприятия настолько пошатнулось, что никто из знакомых промышленников не пожелал вкладывать свои капиталы в столь бесперспективное дело. Сам доктор был целиком поглощен научно-исследовательской работой в центральной лаборатории мощного концерна «Динкельбарх-верке», поэтому не мог найти способ поправить дела на собственном заводе. От полного разорения, как считал ученый, его спас герр Рамке…

Около двух лет назад Майер получил письмо из Америки, от старого знакомого отца, Доктор никогда не видел этого человека, но помнил, что отец всегда очень хорошо отзывался о нем. И вот, совершенно неожиданно — от него письмо. Американский немец советовал Майеру принять в дело пайщиком состоятельного и опытного дельца Рамке. «Он не пожалеет сил, чтобы наладить производство, и будет лично заинтересован в этом, — писал старый друг семьи. — Рамке — молодой, энергичный коммерсант, располагает солидным капиталом, что, безусловно, поможет оздоровить предприятие».

В конце письма указывался адрес Рамке.

Так доктор Майер познакомился с Рамке, который с первой же встречи произвел на ученого хорошее впечатление. Всегда подтянутый и аккуратный, Рамке без лишних слов занялся делами на заводе, вложив в предприятие солидный капитал и, став совладельцем, он по-настоящему поднял производство.

Через год Рамке добился процветания в делах предприятия и своих собственных. В его руках очутился контрольный пакет акций завода.

Доктор Майер не имел претензий к Рамке. Наоборот, ученый почти совсем освободился от хлопот на своем предприятии, мог снова целиком отдаться любимому делу — радиолокации. Кроме того, через некоторое время Майер начал получать от завода прибыль — вдвое большую, по сравнению с тем, что имел раньше. Понимая, что его материальное положение улучшилось благодаря стараниям Рамке, доктор Майер проникся еще большим уважением к этому удачливому промышленнику и чувствовал себя обязанным ему.

Однако полгода назад произошло событие, чуть было не испортившее отношения между этими людьми…

Доктор Майер как-то задержался в лаборатории. Опыты проходили удачно, ему не хотелось прерывать их. Поэтому доктор отпустил своих ассистентов поздно. А примерно через час после того, как все ушли, доктор закончил дела и, включив в своем кабинете свет, распахнул окно. Он с удовольствием постоял несколько минут, вдыхая свежий воздух. Уставший, но довольный прошедшим днем, Майер не зажигал свет, убрал свои бумаги в сейф и собрался ехать домой. Он позвонил в гараж. Шофер сказал, что сможет подать машину лишь минут через двадцать.

Ученый вышел из лаборатории, решив подождать машину во дворе. Было тепло, чуть-чуть влажный ветерок приятно обдувал лицо. Майер остановился под старой липой. Воздух, казалось, был полон приятного, немного сладковатого аромата липового цвета. Над головой шелестели листья. Сквозь густую крону где-то далеко-далеко мерцали звезды. Доктор, окинув взглядом огромный двор, тускло освещенный фонарями, прикрытыми маскировочными козырьками, стал наблюдать, как солдаты охраны, придерживая рукой автоматы, неторопливо прохаживаются вокруг.

Через некоторое время внимание доктора привлек длинный лимузин, показавшийся из-за угла. Лимузин бесшумно подкатил к лаборатории. Из него вышли два человека и скрылись в здании лаборатории. Подойдя ближе, Майер увидел, что машина чужая. Было непонятно: кто мог пожаловать в столь поздний час? В это время лаборатория обычно находилась под замком. И это прекрасно знает охрана. Но почему же тогда солдаты беспрепятственно пропустили неизвестных в здание? Встревоженный и удивленный, ученый подошел к машине. В ней сидел лишь один шофер.

— Позвольте, кто…

— Не могу знать, — предупредил вопрос водитель.

Доктор Майер еще раз посмотрел на здание лаборатории, направился в подъезд.

Уже в коридоре Майер чуть было не столкнулся со Шницлером. Гестаповец выходил из кабинета ученого. Вслед за ним шел какой-то человек в форме эсэсовского офицера. Когда эсэсовец повернулся, ученый увидел, что это Рамке, который при всяком удобном случае подчеркивал, что он абсолютно не интересуется делами доктора Майера в лаборатории. «Моя стихия — коммерция», — невольно вспомнил ученый любимое выражение Рамке.

Встретив Рамке и Шницлера в лаборатории в столь поздний час, Майер от неожиданности растерялся. В свою очередь растерялись и запоздалые посетители, вернее, только один Шницлер. Рамке, наоборот, выглядел так, словно ничего не случилось. Он сразу же заговорил.

— Дорогой профессор, очень рад. Я разыскивал вас. — Рамке кивнул в сторону майора: — Герр Шницлер, мой старый знакомый, он любезно вызвался помочь.

— Так поздно? — все еще не понимая, зачем так срочно он потребовался Рамке, спросил Майер. Ученый пристально посмотрел ему в глаза. Они ничего не выражали, были, как всегда, бесцветны, холодны. — Вы застали меня здесь случайно. Совершенно случайно, — повторил ученый.

— Ну, вот видите, герр Шницлер, — обратился Рамке к гестаповцу. — Я говорил, не стоит нам ехать в лабораторию, — и сухо добавил: — Конечно, нам помог случай.

— Нет, отчего же, мы…

Рамке не дал гестаповцу договорить, бесцеремонно перебил его, повернулся к Майеру:

— Мне нужно переговорить с вами, профессор. Все о заводских делах, — добавил он.

— Разве вы, герр Рамке, не могли подождать до завтрашнего дня?

— В данном случае, профессор, срочно нужна ваша личная подпись. — Рамке перешел на деловой тон. Он коротко сообщил Майеру о том, что один баварский промышленник сегодня вечером согласился вложить крупную сумму в их общее предприятие. Но он, конечно, требует гарантийный процент в прибылях.

— Один я не мог решать такой вопрос, — заключил Рамке. — Нам необходимо вместе оформить все документы.

— Неужели все это так срочно? — опять удивился Майер.

— Дело никогда не ждет, — холодно прозвучал ответ.

— Хорошо, поедемте ко мне, подпишу все, что вы сочтете нужным.

Всю дорогу Майер и Рамке молчали. Чувствовалась какая-то неловкость во взаимоотношениях между этими двумя людьми. Только в кабинете, прихлебывая из маленькой чашечки кофе, поданное фрау Эльзой, Майер спросил у своего компаньона:

— Скажите, герр Рамке, что означает ваша форма?

— Я хотел объяснить этот маскарад еще там, в лаборатории. Но при Шницлере счел неудобным. — Рамке по привычке спокойно уселся в кресло, закурил сигару и неторопливо продолжил: — Дорогой профессор, простите за прямоту, но вы слишком оторваны от настоящей деловой жизни Германии. И возможно сразу не поймете меня так, как хотелось бы.

Майер поднял глаза на Рамке, с минуту молча смотрел на своего собеседника. Потом спросил:

— Вы стали интересоваться политикой? Странно, а раньше…

— То было раньше… — развел руками Рамке. Он встал, подошел к двери, прикрыл ее и подвинул ближе к Майеру свое кресло.

— В наше время любой делец, если он хочет, чтобы его предприятие не обложили налогами, чтобы оно получило в достаточном количестве сырье, имело сбыт — должен иметь не только способности промышленника, коммерсанта, финансиста, но стать еще и политиком, И это я понял. Да, да, дорогой профессор, понял. — Увидев, что доктор хочет что-то сказать, возможно возразить, Рамке предупредительно поднял руку: — Политиком необходимо быть! — и уже тише пояснил: — Я вступил в национал-социалистскую партию. Это я сделал ради коммерции…

В кабинете воцарилась тишина. Было слышно, как в углу тикают большие старинные часы. Первым нарушил молчание доктор.

— Позвольте, но при чем здесь форма оберст-лейтенанта? Странно, коммерсант — и эсэсовский офицер.

Рамке пренебрежительно махнул рукой и как бы нехотя, словно говорит о прописных истинах, пояснил:

— Я уже сказал, что главное — вступление в партию националистов. Остальное — приложится. К тому же я — офицер запаса. Вот мне и посоветовали одеть форму, так сказать, для укрепления позиций. А это сделать, смею уверить вас, профессор, сейчас совсем несложно. — Рамке усмехнулся: — Кредитовал одного приближенного Гиммлера круглой суммой, и… через двадцать четыре часа был подписан приказ о моем производстве в офицеры СС и «прикомандировании» к свите самого рейхсфюрера СС. Теперь наше предприятие еще быстрее пойдет в гору! — бодро закончил Рамке свое повествование.

— Вы так полагаете? — Майеру было не по себе от столь быстрого превращения своего компаньона в эсэсовского офицера. Ученому было непонятно, почему Рамке до сих пор скрывал от него все это. Ведь только случай позволил узнать, что Рамке — офицер СС.

Между тем, Рамке поторопился изменить тему разговора.

— Забыл сказать вам, профессор, что наш завод уже получил специальный заказ, — делая ударение на последних словах, проговорил Рамке. — Заказ крупный, — подчеркнул он. — Придется значительно расширить производство. А это повлечет за собой новые вклады. Я полагаю, что мы понесем определенные расходы. Впрочем, это не страшно. Еще бы парочку таких специальных заказов и все окупится с прибылью.

— Каких? Специальных?

— Как обычно, на оптику, но по военному ведомству. Заказ очень выгодный и, знаете, с гарантией.

Рамке начал объяснять, какую большую прибыль получит завод в ближайшее время, переключившись на новый заказ. Но Майер слушал рассеянно. Не отдавая себе отчета, он не вполне доверял объяснениям Рамке, Доктор не мог так быстро отделаться и от того впечатления, которое произвело на него неожиданное вторжение Шницлера и Рамке в лабораторию. «Что ему надо была в моем кабинете? Он не мог не знать, что меня там нет — кабинет я закрыл. Значит, у него есть второй ключ?! — Майер нахмурился. — Неужели Шницлер меня в чем-то подозревает и решил побывать в мое отсутствие? Но при чем здесь Рамке? Зачем он оказался в лаборатории? Значит, и Шницлер и Рамке были там вместе?!»

…Прошло полгода. Увлеченный своей работой, ученый постепенно забыл о событиях того вечера.

И только теперь, после происшествия в цеховой лаборатории и крайне неприятного разговора со Шницлером, Майер вдруг вспомнил, что Рамке в хороших отношениях с шефом местного отделения службы гестапо. Это ученому показалось несколько странным. Но сейчас в беседе с Рамке он промолчал. Разговор между доктором Майером и Рамке касался только коммерческих дел. Однако в этот вечер разговор получился очень коротким. Рамке вдруг заторопился. Он энергично пожал руку Майера и быстро покинул его кабинет.

5

Когда совсем стемнело, повалил мокрый снег. Он падал крупными хлопьями и, медленно тая, превращался в густую, серую грязь. На шоссе, ведущем из Берлина в Бельциг, в этот вечер машин было мало. А те, что изредка встречались, главным образом легковые, шли в одном направлении — к столице. И если обычно по автостраде машины мчались с огромной скоростью, то сейчас они двигались по ней вслепую. Мокрая скользящая поверхность шоссе, плохая видимость — не долго и до катастрофы!

К полуночи машин на дороге совсем не стало. Снегопад усилился, в десяти — пятнадцати метрах невозможно было что-либо разглядеть. Местные жители едва ли решились бы выехать за город так поздно. Кругом было пустынно…

Спустя некоторое время на шоссе показался низкий заснеженный лимузин. Миновав последние жилые строения пригорода Берлина, он направился в сторону Потсдамского леса. Пройдя километров шесть, машина свернула на край дороги и остановилась. Водитель вылез из автомобиля, отошел в сторону и стал внимательно вглядываться в темноту. Снег, не прекращавшийся уже более часа, слепил глаза, лез за ворот шинели. Через каких-нибудь две-три минуты на шинели водителя уже нельзя было различить погончики с офицерскими знаками отличия, кокарда фуражки и та скрылась под слоем липкого снега. Но водитель машины — оберст-лейтенант Рамке не обращал внимания на непогоду. Он продолжал вглядываться в темноту. Наконец, убедившись, что за ним по дороге никто не едет, подошел к своему автомобилю, стряхнул с себя снег и сел за руль.

Недалеко от леса машина замедлила ход, Рамке несколько раз мигнул фарами, затормозил. Из-за ближнего дерева отделилась фигура человека в плаще. Он быстро подошел к лимузину и, удостоверившись, что за рулем находится именно тот человек, которого он ждал, открыл заднюю дверцу и молча сел на мягкую кожаную подушку.

— Проклятая дорога, продрог совсем.

— За сиденьем спирт, — отозвался Рамке.

Машина тронулась дальше. Рамке некоторое время молчал, ждал, пока пассажир подкрепится. Шоссе здесь было ровным, и низкий длинный лимузин быстро начал углубляться в лес.

Согревшись, пассажир сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой.

— Погасите сейчас же, — бесцеремонно приказал Рамке. — Вы что с ума сошли?

— Здесь никого…

— И молчите…

Только через четверть часа, отъехав на значительное расстояние, машина остановилась. Рамке открыл дверцу и знаком позвал пассажира следовать за ним. Они прошли вперед с полсотни шагов. Машину совсем не стало видно, и только тогда Рамке сказал:

— Говорить в машине опасно.

Пассажир недоуменно уставился на собеседника.

— Я не могу ручаться, что где-нибудь в кузове не приспособлен подслушивающий аппарат.

— Понятно.

— Зачем вызвали меня? — в голосе Рамке послышалось раздражение: — Я же информировал о работе Майера. Передайте там, что торопливость может повредить.

— Это нам известно.

— В чем же дело?

— Получено донесение, что известный русский специалист в области радиолокации профессор Органов находится на одном из заводов концерна «Динкельбарх-верке». Органов представляет для нас особый интерес, его необходимо разыскать. Это мистер Локк поручил вам лично.

Когда таинственный пассажир произнес фамилию Органова, Рамке вздрогнул. Но он ни слова не сказал своему собеседнику о мелькнувших у него воспоминаниях, связанных с этой фамилией. Это было так давно… в России… И об этом не рассказывают.

Рамке обернулся и, прикрываясь рукой от снега, спросил у своего пассажира:

— Если найду профессора, что делать дальше?

— Мистер Локк приказал немедленно дать телеграмму: «Обеспокоен молчанием». Вам будут даны дополнительные инструкции.

— Что еще?

— Все.

Они вернулись к машине. Рамке развернул лимузин, достиг перекрестка дорог и поехал в обратном направлении уже по другой автостраде.

Длинный низкий лимузин остановился, не доезжая нескольких километров до города. Здесь была небольшая роща. Пассажир, полчаса назад севший в машину, выпрыгнул на дорогу и тут же скрылся в ночной темноте.

Только на рассвете машина показалась на широких асфальтированных улицах Берлина. Снегопад только что прекратился, но асфальт, бетонные плиты улиц, кажется, уже успехи не просто вымыть, а вычистить щетками. Сырой, пронизывающий ветер как по трубам-великанам, врывался в уличные коридоры. Разгоняя раннюю дремоту зимнего утра, он гнал по небу низкие облака.

Лимузин свернул в один из переулков, проехал еще немного и остановился около небольшого дома. Из машины вышел Рамке, Он устало поднялся на крыльцо, нажал на кнопку звонка. Прошла минута, две, никто не открывал. Рамке сильнее надавил на кнопку и отнял руку только тогда, когда дверь открыла молодая немка.

— О, простите, я не знала, что вы сегодня вернетесь, — испуганно проговорила она, поправляя сбившуюся прическу.

— Скажите, чтобы машину поставили в гараж, — не обращая внимания на ее извинения, резко проговорил Рамке.

— Слушаюсь… Сию минутку.

— Дайте мне крепкого кофе, — распорядился Рамке и прошел в дом.

6

Гестаповский следователь лейтенант Курт Меллендорф заметно пьян. Это он «подзарядился» перед допросом. Курт пил не только перед тем, как приступал к своим делам. Он пил систематически, безудержно. И странно было видеть, как у этого здоровенного гестаповца мелко-мелко трясутся пальцы темных волосатых рук. Сослуживцы побаивались лейтенанта Он был жесток и мстителен. У него нет ни родных, ни друзей, но есть маленькая собачонка — Бетси. Глаза у нее так же, как у хозяина, — навыкате, нижняя губа отвисла, и видны мелкие острые зубы. Бетси очень лохмата, она всегда вертится возле ног хозяина. Даже едят Курт и Бетси за одним столом…

Бетси злая. Она несколько раз кусала самого Курта. Но Курт никогда не бьет, ее. Он только вливает ей в пасть шнапс, пьет сам, а затем с интересом наблюдает, как Бетси дрожит, не может удержаться на кривых лапах и падает…

После допроса, проведенного Куртом, человек редко выживает, И тогда Курт и Бетси провожают труп, очередной жертвы до тюремного кладбища — огромной ямы, залитой известью и постепенно заполняемой человеческими останками и землей.

При допросе Органова гитлеровец спросил у него только одно:

— Коммунист?

И еще:

— Зачем копался в аппаратуре?

Аркадий Родионович стоял молча. Следователь не кричал, он, покачиваясь, подошел к Органову и коротким натренированным ударом опрокинул его на пол. Подождав, пока Аркадий Родионович поднялся, снова свалил Органов помнил, что к нему подбежав ли еще два гестаповца. Они стали молча помогать следователю.

Гестаповцы основательно поработали кулаками, не задумываясь, они пускали в ход и тяжелые кованые сапоги. И все же их жертва продолжала молчать…

Очнулся Органов к вечеру… Мрачная, сырая камера — пять шагов в длину, три — в ширину. Но человеку, только недавно жестоко избитому, не нужно большого помещения, он не в состоянии сделать даже одного шага.

Камера изолирована от внешнего мира толстыми стенами и напоминает собою глухой склеп. О существовании на территории завода таких камер никто из пленных не имел понятия. Не знал о них раньше и Органов. С внешним миром камера могла быть связана только через тюремное окно. Но оно было расположено очень высоко. В него видно днем хмурое, серое небо, вечером — мерцание далеких и холодных звезд.

Аркадий Родионович долго лежал неподвижно. Все суставы непомерно распухли, болят — не дотронуться. Тупая боль в теле и тишина камеры действовали угнетающе, вызывали мрачные мысли. Его сознание часто возвращалось к только что пережитому допросу. Органову казалось, что он снова и снова слышит яростный голос гитлеровца:

— Коммунист?.. Отвечай! Отвечай!

И опять у Аркадия Родионовича появлялось ощущение, будто тело его воспринимает удары, без конца удары. И словно в кошмарном сне, в промежутках между ударами слышался все тот же злой и яростный голос:

— Коммунист?.. Отвечай! Зачем копался в приборах?.. Отвечай!

От страшных видений Органова начало знобить. Но кровавые картины не исчезали… Ему кажется — он вновь чувствует прикосновение к телу чего-то холодного, мокрого… «Ага, — догадывается Аркадий Родионович, — это было тогда… Это отливали из ведра… чтобы скорее привести меня в сознание…»

Он пытался припомнить, что делал Луговой в лаборатории, когда туда вошли полицейские. Его начали мучить сомнения: «Не попал ли Луговой в тюрьму так же, как и он?» Но после того, как в памяти начали восстанавливаться события того дня, у него появилась уверенность, что Петр Михайлович не схвачен. Если бы гестаповцы арестовали Лугового, то Органов должен был бы встретить его в машине по дороге в тюрьму. К счастью, этого не случилось. В автомобиле, кроме Органова и двух сопровождавших его охранников, никого больше не было.

* * *

На следующий после допроса день в камеру к Органову вошел пожилой человек в халате. Он ни о чем не спрашивал Аркадия Родионовича, молча поворачивал и осматривал опухшее, в кровоподтеках и ссадинах тело. Так же молча он накладывал повязки, компрессы, растирал какими-то мазями. Затем в камере появился солдат. Он поставил перед Органовым миску с горячим бульоном и, не произнеся ни слова, хлопнул за собой дверью.

Все последующие дни Органова хорошо кормили, лечили. Перемена в режиме питания и медицинский уход не только удивили, но и насторожили ученого. Однако ответить на вопрос: «Чем это вызвано?» — он не мог. Как и раньше, никто из обслуживающего персонала тюрьмы не разговаривал с ним.

К концу недели Органов окреп настолько, что без особого труда смог передвигаться по камере. Только ходил он теперь прихрамывая — пальцы ног, разбитые при допросе следователем Меллендорфом, не позволяли ступать нормально.

Органова не беспокоили дней десять… Он терялся в догадках, почему его оставили в покое? Но однажды утром за Аркадием Родионовичем пришел конвой.

На допрос Аркадий Родионович отправился без боязни. Он был уверен, что его снова начнут пытать, может быть, этот короткий путь — от камеры до следователя — последний в жизни. Но Органов знал, что фашисты ничего не узнают от него, своих товарищей он не выдаст.

На этот раз за столом сидел уже не здоровенный лейтенант в пенсне, а сам майор Шницлер. Он милостиво указал Органову на стул и спросил по-немецки:

— Как ваше самочувствие, профессор?

Аркадий Родионович вздрогнул: «Профессор?! Откуда гестаповец знает, что я профессор?» — И тут же страшное предположение: — «Кто-то предал!» Усилием воли Аркадий Родионович постарался не выдать своего волнения. Он, как мог спокойнее, по-немецки ответил:

— Почему «профессор»?

— Разве я ошибаюсь? — маленькие глазки майора ощупали пленного, поднялись до уровня его лица, застыли. Вынув из выдвижного ящика стола измятый конверт, нацист показал его Аркадию Родионовичу.

— Вот ваше письмо. Нам все известно.

Органов успокоился. Он понял, откуда гестаповцу стало известно о нем. У Аркадия Родионовича словно свалилась с плеч огромная тяжесть: его никто не предал. Это главное. Ну, а письма, что ж, не страшно… Оно лежало в куртке и когда перед допросом у него отобрали одежду, то в кармане, видимо, нашли злополучный конверт. Сослуживец сообщал Аркадию Родионовичу в Бронск, что их институт эвакуируют из Москвы и в своем письме назвал его профессором.

* * *

За две недели, прошедших после ареста Аркадия Родионовича, многое изменилось. Гестаповцы узнали, что «завербованный» русский рабочий Органов — известный советский ученый, крупнейший специалист по радиолокации. Органовым заинтересовались в канцелярии рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Об Органове стало известно в генштабе.

…О том, что Органов находится в Германии, стало известно и далеко за океаном. Так же, как и в канцелярии рейхсфюрера СС, о нем ждали сведений и в Пентагоне. Полковник Локк поручил своему агенту — эсэсовскому офицеру Рамке — установить точное местопребывание русского ученого. Между тем, в гестапо тоже не теряли времени…

Майора Шницлера вызвали в канцелярию рейхсфюрера. Ему сказали, что поручают очень важное задание — добиться согласия русского профессора работать в одной из лабораторий. При этом Шницлеру намекнули: «Не приведи бог, если он не сумеет выполнить поручения!»

Шницлер серьезно испугался свалившейся на него ответственности. Он даже попытался увильнуть от поручения, но ему очень внушительно сказали, что на этот счет имеется указание самого рейхсфюрера СС.

Шницлеру пояснили, что руководство решило само пока не беседовать с русским ученым, чтобы этим не подчеркнуть, какое значение придается согласию профессора работать на Германскую империю. Майору Шницлеру дали ясно понять, что на него возлагают большие надежды, и он должен вести себя с профессором очень осторожно, ни в коем случае не прибегать к грубости, насилию… «Учти, дело тонкое, — сказал на прощанье Шницлеру знакомый ему следователь из имперского управления. — Не промахнись…»

Когда Шницлер начал было рассказывать следователю, что подозревает Органова во враждебных действиях, то следователь, расхохотавшись, доверительно похлопал Шницлера по плечу: — «Дурак, зачем тебе это? На русском ученом можно сделать карьеру, используй случай…»

Слова следователя из имперского управления крепко запали в душу майора Шницлера. Раздумывая над всем тем, что ему сказали в канцелярии рейхсфюрера, гестаповец понял: если Органов согласится работать в лаборатории как специалист, то может подняться на большую высоту. «А тогда используем это в своих целях», — решил Шницлер.

Прошло уже несколько дней, как майору дали ответственное задание. Однако он все еще не приступал к его выполнению. Шницлер тщательно обдумывал, как лучше начать дело, чтобы не допустить промаха, ведь от этого будет зависеть многое… Русский ученый — натура сложная и, по-видимому, сильная, с таким, как он, гестаповцу не приходилось сталкиваться. Это майор понял с полмесяца назад, когда впервые вызвал к себе профессора на допрос. Слава богу, он уже знал, что перед ним ученый и, словно предчувствуя, что этот русский окажется нужным Германии человеком, не допустил по отношению к нему никаких грубостей. Правда, первый допрос был очень коротким. Шницлер провел его только для того, чтобы получить некоторое представление о человеке, которым заинтересовались в верхах, но Шницлер надеялся, что и эта короткая встреча оставила у профессора хорошее впечатление о нем, майоре Шницлере. И сейчас гестаповец вполне отдавал себе отчет, что положение у него очень сложное. Что тут скрывать, он не знает, как вести себя с русским профессором!

На какой-то миг в маленьких глазках шефа местного отделения службы гестапо мелькнул испуг, Шницлер почувствовал, как трудно стало ему дышать. Он вылез из-за стола и подошел к окну.

Во дворе, растянувшись длинной колонной, под охраной брели русские рабочие. На оплывшем лице гестаповца отразилась злоба: «Вот кто держит в напряжении службу безопасности!» Он вспомнил о недавнем расследовании, проведенном специальной комиссией под руководством ассистента Эрнста Генле. «Черт возьми, старое дело о поломке блоков радиолокационной аппаратуры уже в который раз вызывает у него тревогу. Конечно, не случайно начальство недавно намекнуло ему, что не следует пренебрегать советами таких преданных людей, каким является Герберт Хюбнер!»

Шницлер резко отвернулся от окна у него возникла интересная мысль…

Шеф местного отделения гестапо майор Шницлер интуитивно почувствовал, что нашел именно то, что искал все эти дни. К майору впервые пришла уверенность: «он сумеет выполнить поручение высокого начальства!» Шницлер отошел в глубь кабинета. Маленькие глазки гестаповского офицера стали совсем колючими, в них появился какой-то желтоватый огонек. «Использовать случай… — прошептал он чуть слышно, — случай!» И начал думать о том, как бы сделать так, чтобы не только выполнить приказ из канцелярии рейхсфюрера, но и извлечь из этого пользу для себя лично.

Разговор с гестаповцем вначале вызвал недоумение Органова. Он не мог понять, что от него хотят. Между тем, майор Шницлер продолжал говорить загадками:

— Вами кое-кто заинтересовался в верхах!

— Мною? — Аркадий Родионович пожал плечами. — И что же?..

Нацист многозначительно поднял указательный палец:

— Возможны блестящие перспективы! — и вдруг он в упор посмотрел в глаза ученого: — Что вас интересовало в лаборатории?

Органов не отвел взгляд. Зная, что терять ему нечего, он твердо проговорил:

— На это я не буду отвечать.

К удивлению Аркадия Родионовича, гестаповец не вскочил с места, не ударил. Больше того, майор продолжал оставаться таким же спокойным, он даже любезно улыбнулся.

— Как угодно, можете не отвечать.

Начальник местного отделения службы гестапо предложил русскому ученому сигареты.

— Не курю…

— И отлично делаете. Яд!

Возникла короткая пауза. Делая вид, будто целиком занят раскуриванием сигареты, гестаповец незаметно наблюдал за ученым.

— Собственно говоря, профессор, нам уже все известно, — наконец нарушил молчание Шницлер.

«Все известно? — Органов поднял взгляд на майора. — Зачем же тогда он допрашивает? Не для проформы ведь!..»

— Да, да, профессор, нам все известно. — Продолжал Шницлер. — Ваши товарищи рассудили очень здраво, — и он убежденно заключил: — Жить-то каждый хочет. — С минуту гестаповец молчал, чтобы дать возможность Органову лучше осмыслить всю безвыходность его положения. Затем, придвинувшись ближе к ученому, майор добавил:

— И знаете, профессор, они рассказали нам все. Буквально — все! — Шницлер подождал, что ответит русский ученый. Но профессор молчал. Он не верил ни одному слову гестаповца. «Все это ложь! — заключил Аркадий Родионович. — Ведь майор не назвал ни одной фамилии подпольщиков, не привел ни одного факта…»

— Профессор решил молчать?!

Но и на этот раз Органов не ответил, хотя заметил, что за напускным равнодушием гестаповец старается скрыть кипевшую в нем ярость.

— Ну что ж, будем считать, что об этом известно только нам, — доверительно посмотрев на ученого, отозвался Шницлер. Он прошелся по кабинету. Затем приблизился к Органову, подсел рядом.

— Не могу долго стоять на ногах, подагра проклятая…

Органов спокойно рассматривал кабинет нациста.

— Вы — ученый. И если вы пожелаете, то вам будет предоставлена возможность заняться по специальности. Как видите, несмотря ни на что, мы умеем ценить людей.

Органов насторожился. Последние слова гестаповца, наконец, приподняли завесу. Сомнений быть не могло — ему хотят предложить сотрудничество! Значит о нем действительно знают больше, чем он думал. Дело принимало серьезный оборот. Однако Аркадий Родионович все же промолчал, он ждал, не уточнит ли гестаповец, что хотят от него конкретно?

Между тем, Шницлер расстегнул ворот кителя, вытер платком толстую шею.

— Вам создадут отличные условия работы, профессор, понимаете, отличные! — громко говорил он, почти уверенный, что дело идет на лад.

— Какие условия? Я и так работаю в цехе, — очень спокойно и, казалось, бесстрастно, спросил Аркадий Родионович.

— Профессор, давайте говорить на чистоту, дипломатия — не моя стихия. С ней хорошо управляется доктор Риббентроп, а я — солдат. И я заявляю прямо, да, да, прямо — вы можете принести пользы больше, чем простой рабочий, поэтому вы обязаны работать на Великую Германию.

Органов с холодным любопытством рассматривал нациста.

— Настоящий ученый только у нас может получить возможность работать в отличных условиях! — продолжал тот.

— Только у вас? — не сдержался Органов. — Откуда вы знаете в каких условиях работали до войны мы — русские ученые?

— Профессор, это нам известно!

— И это известно?

— От разведывательной службы ничего нельзя скрыть, абсолютно ничего! — Шницлер самодовольно улыбнулся. — Могу сказать, что в нашей картотеке имена всех крупнейших ученых мира. И не только имена…

Гестаповец оборвал себя на полуслове, бросил пугливый взгляд на дверь — он только теперь сообразил, что сказал лишнее.

Аркадий Родионович задумался над последними словами майора. Он не сомневался, что гестапо неплохо осведомлено. Однако профессор был уверен — в картотеке фашистской разведки нет данных о его последних исследовательских работах. При воспоминании об этом Органов не смог сдержать волнения. И это заметил Шницлер. Но рассудил он по-своему:

— Вы согласны работать по своей специальности?

— Нет!

7

В лабораторию Шницлер пришел с утра.

— Герр профессор, — обратился он к доктору Майеру, — вы знаете, кто интересовался приборами в лаборатории?

— Извините, — сдержанно отозвался ученый, но это должны знать вы!

Доктор Майер был явно недоволен, что его отрывают от дел. Однако Шницлер сделал вид, что не заметил отношения руководителя лаборатории к его визиту.

— Вашими приборами интересовался русский профессор… Органов! — громко проговорил он, рассчитывая удивить доктора и надеясь что-либо узнать о русском ученом.

— Профессор Органов? — Майер поднял голову. Не ослышался ли он? Но гестаповец подтвердил:

— Да, Органов, — и тут же спросил: — Вам известно о нем что-нибудь?

— Еще бы… — доктор встал из-за стола. — Но позвольте, где он сейчас?

В ответ Шницлер промямлил что-то неопределенное. Ему не хотелось говорить правду. Однако доктор повторил свой вопрос настойчивее.

— Где профессор?

— Лежит в лазарете. Заболел… — вывернулся гестаповец.

— Что с ним? Я немедленно еду к нему! — Майер взялся за пальто.

— Нет, нет, нельзя, — поспешил возразить Шницлер. — Русский профессор находится в специальном лазарете. Скоро он будет совершенно здоров.

— Вы полагаете?

— Уверен, — Шницлер взглянул на своего собеседника и сделал попытку еще раз вернуться к своему вопросу:

— Герр профессор, все-таки что вам известно об этом русском ученом?

— О, это большой ученый. Я читал статьи господина Органова в журналах еще задолго до войны. — Доктор подошел к шкафу с книгами и начал что-то искать.

Сообщение Шницлера взволновало ученого. Правда, Майер не был лично знаком с русским профессором, никогда не видел его, но хорошо знал Органова по его научным трудам. Этого было вполне достаточно, чтобы проникнуться глубоким уважением к русскому ученому. Еще бы, его работы б области генерирования сверхвысоких частот, столь важных для радиолокационной техники, привлекали внимание крупнейших ученых мира.

Доктор Майер считал, что русский профессор намного опередил своих современников. Он не просто разрешил важнейшие теоретические проблемы, но и показал путь, по которому следует идти в этой новой отрасли техники. До войны Майер с огромным интересом следил за каждым сообщением в печати о работе профессора Органова. Немецкий ученый искренне радовался его успехам и немножко завидовал им.

— Надеюсь, профессора не пошлют работать в цех? — повернулся доктор к Шницлеру.

— Не знаю. О нем доложено высшим инстанциям.

— Если бы профессор согласился пойти ко мне в лабораторию… Впрочем, я сам займусь этим вопросом. — Ученый, посмотрев прямо в лицо гестаповца, добавил:

— Ведь вы не можете решить этот вопрос сами?

— Нет! — с раздражением ответил гестаповец. Он понял, что сегодня от доктора едва ли что может узнать об Органове и, кроме того, почувствовал себя задетым его последними словами. Шницлер увидел, что и на этот раз разговор с ученым не получился.

— Хайль Гитлер! — отступив к двери, привычно воскликнул майор.

— Хайль… — машинально отозвался доктор.

* * *

Вернувшись с работы, доктор Майер не притронулся к ужину. Он долго ходил по кабинету. Только после того, как фрау Эльза доложила, что приехал профессор Швабахар, доктор попросил у нее кофе.

Майер и Швабахар когда-то вместе учились в Берлинском университете. Правда, учились они на разных факультетах, причем Швабахар уже заканчивал университет, в то время как Майер только перешел на второй курс, но это не мешало их дружбе.

Входя в кабинет доктора, Швабахар заметил озабоченность на его лице.

— Что-нибудь случилось, неприятности? — спросил он, принимая от Майера кофе.

— О, если бы вы знали… — Майер сел ближе к Швабахару: — Сегодня мне сообщили, что на заводе среди русских рабочих находится профессор Органов.

— Органов?

— Да, да, Органов. — Майер встал, сделал шаг от стола. — Вы знаете Органова? Впрочем, вполне возможно, вы о нем не слышали, ведь он не биолог, как вы… — Майер направился к огромному книжному шкафу, достал несколько книг, целую пачку журналов и выложил на стол.

— Вот, — проговорил он, — здесь опубликованы статьи профессора Органова, дискуссии ученых по проблемам, выдвинутым этим талантливым человеком.

— Боже мой, — всплеснул руками Швабахар, — мне вовек не разобраться, ведь радиолокация — это совсем не моя область!

— Понимаете, труды Органова помогли ученым решить очень важные проблемы по использованию отражений ультракоротких волн. А это…

Швабахар отчаянно замахал руками:

— Погодите, дорогой друг, прошу вас… Вы лучше объясните мне все так, как бы объяснили человеку, не имеющему ни малейшего представления о радиолокации.

— Извольте. — Майер прошелся по кабинету.

— Представьте, вам надо высчитать расстояние до какой-то планеты! Сколько труда пришлось бы затратить сотням людей, сколько сил и все равно точности добиться очень трудно. На помощь ученым придет удивительный прибор, вернее, целая система приборов — радиолокационная станция. Понимаете, с помощью этой станции можно сделать все это не только быстро, но и получить данные исключительной точности…

Майер незаметно увлекся. Он говорил о близких ему вещах, о чем не раз думал, мечтал.

— Или, скажем, люди отправят на луну межпланетный корабль, — продолжал он, все больше вдохновляясь. — Радиолокатор поможет управлять таким кораблем с земли. И я верю, что это — недалекое будущее, совсем нет, профессор, вы представляете себе, на пороге каких замечательных свершений стоит человек… И об этом так смело сказано в статьях Органова. Такие прогнозы…

Майер торопливым движением поправил волосы, отступил от стола и, как вначале, быстро прошелся по кабинету. Доктор заметно волновался, он боялся упустить что-нибудь важное.

— Уже и теперь с помощью радиолокации достигнуто очень многое, достигнуто то, о чем еще совсем недавно не мог мечтать человек. Радарные установки позволяют обнаружить скрытый во мгле за десятки и сотни километров корабль, самолет! И не только обнаружить, но и следить за ним, определить его направление, скорость… — Майер неожиданно остановился, дотронулся до плеча профессора, горячо проговорил: — Представьте себе, перед вами небольшой экран и вы, находясь в этом кабинете, смотрите на него и с совершеннейшей точностью видите самолеты, летящие в радиусе действия локатора. Это, если так можно выразиться, всюду проникающий, все познающий и в то же время невидимый для других глаз.

— Вы говорите удивительные вещи, мой друг, удивительные… — прошептал Швабахар.

А доктор Майер продолжал:

— Если установить такой «глаз» на самолете, он позволит летчику «видеть» ночью с огромной высоты. Но… — Майер на какую-то секунду замолчал. Потом более спокойно пояснил: — Для точности получения данных станцией, понимаете, так же, как и для обнаружения более мелких предметов, она должна посылать в пространство очень узкие радиолучи, а это возможно лишь при значительном сокращении длины самих волн. Наша задача — сейчас создать мощный источник радиоволн длиной в несколько сантиметров — это откроет перед радиолокацией еще более значительные перспективы.

— Замечательно, — проговорил Швабахар. — Я, припоминаю, слышал, что сантиметровые радиоволны имеют большое будущее и используются для радиосвязи, но никогда не мог представить, что они так необходимы для ваших радиолокационных станций.

Майер, польщенный восхищением своего друга, продолжал:

— Ученые многих стран ведут работу по освоению дециметрового диапазона радиоволн. Например, радиоволны длиной десять метров создаются переменным током с частотой, равной тридцати миллионам колебаний в секунду. Сверхвысокие частоты в миллионы раз превышают частоту осветительного тока и в тысячи раз превосходят частоты, применяемые для обычных радиопередач. Но вот что интересно… — Майер полистал журнал и, указывая на одну статью, сказал:

— Русские ученые, как писал профессор Органов, далеко продвинулись в области сверхвысоких частот. Это чрезвычайно важный фактор. Органов, насколько мне известно, последние годы работал по созданию совершенно новой аппаратуры. Да, мой друг, он успешно разработал уже тогда принципиально новые схемы и по-иному, чем многие его коллеги, подходил к вопросам возбуждения электромагнитных колебаний. Это очень талантливый ученый! — с большим чувством проговорил Майер. — Перед войной профессор предложил новый тип колебательного контура, который особенно необходим в генераторах сверхвысоких частот.

Профессор Швабахар слушал, не перебивая, он увлекся рассказом, возможно, не меньше самого рассказчика. Раньше Майер, конечно, говорил другу о своей работе, но так подробно и взволнованно, как теперь, доктор еще никогда не рассказывал. Его восхищение трудами русского ученого невольно передалось и Швабахару, и профессор, не выдержав, спросил:

— Господин Органов сейчас работает в вашей лаборатории?

Майер некоторое время помедлил, затем ответил:

— Нет. Стыдно признаться — он убирает металлическую стружку в одном из наших цехов. Профессора поставили на тяжелую работу… Сейчас он болеет.

— Дорогой друг, что вы говорите!? Это какой-то абсурд!

Майер грустно посмотрел на Швабахара:

— В наше время все возможно, профессор. Я только сегодня узнал об Органове и ездил к председателю Имперского совета. Мне обещали направить профессора в мою лабораторию. — Майер на минуту замолчал, опять с грустью посмотрел на своего старого товарища и тихо добавил: — Но они хотят что-то еще уточнить, согласовать…

В этот вечер Швабахар уехал от доктора Майера значительно позже, чем всегда, и фрау Эльза, после того, как за гостем закрылась дверь, стала с нетерпением ждать, когда удалится из кабинета и сам доктор. И вот, наконец, кабинет опустел. Эльза неслышно прошла туда, поставила к стене стул, взобралась на него и, раскрыв вентилятор, вынула из корпуса миниатюрный металлический футляр.

* * *

…На утро, проводив доктора Майера на завод, фрау Эльза подошла к телефону и, набрав нужный ей номер, сказала в трубку:

— Передайте оберст-лейтенанту, что звонила фрау… Он знает кто! Передайте немедленно! — добавила она.

Вскоре около дома Майера остановился низкий длинный лимузин. Из него вышел Рамке. По тому, как встретила его фрау Эльза, можно было понять, что они уже знакомы и довольно близко…

— Герр Майер дома? — спросил Рамке.

— Нет. — Фрау Эльза передала Рамке металлический футляр. — Надеюсь, на этот раз вы будете довольны.

— Отлично, — улыбнулся Рамке и, достав из бумажника пачку кредитных билетов, бесцеремонно сунул их за лиф «экономке». — И вот еще, — с этими словами он передал Эльзе другой точно такой же металлический футляр. — Заряжен, — сказал он и направился к своей машине.

Рамке долго ездил по улицам города. Только к одиннадцати часам он оказался в своем особняке. Отправив куда-то по делам свою единственную прислугу, он тщательно закрыл дверь и вытащил из потайного места небольшой чемодан. В нем оказался портативный звуковоспроизводящий аппарат. Рамке вынул из кармана металлический футляр, достал из него пленку и, вставив ее в аппарат, включил его. В комнате послышалось два голоса. Принадлежали они профессору Швабахару и доктору Майеру.

Удобно усевшись рядом с аппаратом, Рамке стал внимательно слушать. Из микрофона звучало: …«Что-нибудь случилось, неприятности?.. О, если бы вы знали… Сегодня мне сообщили, что на заводе среди русских рабочих находится профессор Органов…»

Рамке вдруг придвинулся вплотную к самому аппарату. А оттуда, словно разговаривали в его комнате, звучал недоумевающий голос профессора Швабахара: — «Органов?» Через секунду последовал взволнованный ответ доктора Майера: — «Да, да, Органов…»

Рамке с минуту сидел в оцепенении. Фамилия «Органов» прозвучала для него в этой комнате не менее неожиданно, как если бы прогремел выстрел. Он вскочил, быстро выключил аппарат и в несколько прыжков оказался около двери. Она закрыта. Рамке перевел дыхание, вытер пот, выступивший на лбу. С минуту он прислушивался к тишине, воцарившейся в комнате, и затем снова включил аппарат: очень четко раздалась фраза Майера: «…Он убирает стружку в одном из наших цехов». — Громкое восклицание заглушило последние слова Майера. Это не сдержался Рамке. В возгласе было и удивление и злая радость. Рамке закурил, сделал несколько затяжек, совсем близко наклонился к аппарату.

И только вторично, прослушав записанный на пленку разговор между учеными, он прошептал:

— Так вот, оказывается, где находится этот русский профессор… он работает здесь, у Шницлера… — Рамке убрал аппарат и спрятал небольшой футляр с пленкой. Некоторое время он оставался дома, тщательно обдумывая план своих действий. Наконец, оделся и поехал на телеграф.

Телеграмма, поданная Рамке, была очень лаконична, она не могла вызвать никаких подозрений. На бланке было написано всего лишь два слова: «Обеспокоен молчанием».




Загрузка...