Разрушенных домов в этой части Берлина было больше, чем сохранившихся. По улицам, только по середине очищенным от битого и потемневшего от гари кирпича, расколотых каменных плит и изуродованной мебели, можно было проехать лишь в один ряд. Люди старались ходить пешком, некоторые толкали впереди себя тележки, тащили на плечах мешки и узлы с домашним скарбом. Местное население кое-как расселялось в развалинах. После разгрома фашизма берлинцы впервые за многие годы получили возможность без страха ходить по улицам.
Война осталась позади. Но забот у военного коменданта было много. Почти во всем районе была испорчена канализационная система, не работал водопровод, пока еще не открылись ни пекарни, ни магазины. А население надо кормить, людям надо помогать.
С раннего часа до позднего вечера на Карлштрассе, где в огромном, угрюмом на вид особняке с островерхой крышей и узкими окнами-бойницами размещалась советская районная комендатура, было наиболее оживленно. К полковнику обращались по самым различным вопросам: с просьбами, жалобами. Люди шли к властям, а кроме советской военной комендатуры, других административных органов в районе пока не было.
Комендант — пожилой полковник, еще недавно заместитель начальника политотдела одного из гвардейских пехотных соединений, принявшего участие в штурме Берлина, за день устал так, будто разрабатывал сложный оперативный план наступления. Он хотел идти отдыхать. Но в это время в кабинет вошел адъютант.
— Товарищ полковник! — обратился было офицер к коменданту, но уже в следующую секунду заколебался. Офицер, видя, как устал полковник, начал жалеть, что потревожил его. Однако встретив требовательный взгляд начальника, четко продолжил:
— К вам просится на прием немецкий гражданин. Он назвал себя доктором Майером.
— Майер… Майер… — задумчиво повторил полковник. Некоторое время он сидел молча, стараясь припомнить, откуда ему знакома эта фамилия.
— Доктор Майер… — повторил полковник. — Доктор… ученый… — и комендант вспомнил.
…С неделю назад районный комендант получил срочный запрос из главной комендатуры Берлина. Полковнику предписывали уточнить, не живет ли в его районе известный немецкий ученый доктор Майер. На следующий день полковник оказался в главной комендатуре. Генерал пригласил районного коменданта в кабинет, рассказал предысторию столь срочного запроса…
В октябре 1944 года линию фронта перешел бежавший из фашистской неволи Петр Михайлович Луговой вместе с немецким коммунистом Францем Лебе. Они сообщили в органы государственной безопасности Советского Союза, что под Берлином, на заводе радиолокационной аппаратуры, погиб в гестаповских застенках крупный советский ученый Органов. Профессор тайно от германских властей вел записи. Луговой сообщил также, кому было поручено сохранить эти бумаги.
Весной 1945 года среди пленных, освобожденных из концлагеря, оказались бывший подполковник Советской Армии Соколов и комсомольский работник из Бронска Смородин. В тот же день после их освобождения Смородин повторил представителю советского командования историю, рассказанную ранее Луговым, и добавил, что в тайнике, о котором сообщил ему Луговой, никаких записей не оказалось. А на следующее утро после взрыва центральной лаборатории всех русских рабочих отправили с завода в концлагерь.
…Таким образом, можно было предположить: у профессора Органова имелись какие-то важные секретные записи. Однако после смерти ученого в его тайнике никаких бумаг не нашлось. Не забрал их ни Луговой, ни Смородин. Было непонятно, куда могли исчезнуть бумаги ученого. Можно было строить тысячи предположений, вести розыски… но шансов найти наследие талантливого русского ученого почти не оставалось. Очевидно, о бумагах профессора Органова знали не только Луговой и Смородин. О них знало третье лицо, и не только знало, но и изъяло…
В сообщении Лугового неоднократно упоминалось имя известного немецкого ученого — доктора Майера.
…— Неужели тот самый?! — вслух подумал районный комендант, выслушав доклад своего адъютанта.
— Не могу знать, товарищ полковник.
— Да, да, конечно, — торопливо проговорил полковник.
— Значит…
— Жду, проси.
В кабинет полковника, вошел невысокий человек с портфелем в руках. У него были совсем седые, гладко зачесанные назад волосы, высокий, чуть выпирающий лоб, изрезанный глубокими морщинами.
— Садитесь, пожалуйста, господин Майер, — пригласил полковник.
Поздний гость отошел к креслу, стоявшему вдали от окна, и неторопливо сел.
— Чем могу быть полезен, господин Майер? — Он пододвинул доктору пачку папирос. — Прошу!
— Спасибо, не курю.
— Слушаю, господин Майер, — повторил свой вопрос полковник.
— Господин полковник!.. — волнение помешало продолжить, ученый опустил голову. Комендант района ждал.
— Господин полковник… Я много лет работаю в области радиолокационной техники. Перед войной мне было поручено руководить исследовательской и опытно-конструкторской работой в одном из крупнейших в Германии концернов. — Доктор Майер нервно провел ладонью по вискам, прикрыл глаза. Некоторое время он о чем-то думал. Затем произнес: — Смею утверждать, что уже в первые годы минувшей войны мы добились некоторых результатов.
— Как же, как же… помним, — подтвердил полковник. — Хорошо помним, когда с помощью радиолокационных станций, созданных, видимо, под вашим руководством, немецкие летчики довольно точно бомбили наши города.
Последние слова комендант произнес совершенно спокойным голосом. Доктор Майер с нескрываемым любопытством смотрел на советского офицера. Полковник был немного сух и официален. Немецкий ученый тихо произнес:
— Да, да… Мы все несем ответственность за эту страшную войну. И особенно ясно видишь это теперь… Слишком поздно… — Майер устало дотронулся до портфеля, лежавшего у него на коленях. — Я пришел к вам по делу. Это связано с одним замечательным русским ученым… погибшим, — голос доктора дрогнул, он стал говорить глуше. — Может быть, имя этого ученого вам известно? Я говорю о профессоре Органове.
— Да, доктор, известно.
— Русский ученый был талантливейший человек.
— Значит вы тоже знали его?
— Знал.
Полковник видел, как сдвинулись брови немецкого ученого, белая прядь волос упала на его высокий лоб. Лицо доктора побледнело еще сильнее.
Полковник налил из графина воды:
— Прошу вас.
— Благодарю, — доктор сделал глоток.
— Во время войны мне пришлось встретиться с русскими. На завод, где находилась моя лаборатория, из России привезли рабочих, так называемых «завербованных»… — Майер печально улыбнулся. — Русских содержали в ужасных условиях, заставляли очень много работать. С ними обращались жестоко.
Полковник курил и слушал.
— Я узнал, что среди «завербованных» находится профессор Органов, мой талантливый коллега… В то время со мной считались в высоких сферах. И мне удалось перевести господина Органова в свою лабораторию.
— Вы, доктор, полагаете, что русского ученого перевели в лабораторию по вашей протекции? — тихо спросил полковник.
— Да… — Майер задумался. Затем не совсем уверенно добавил: — Впрочем, сейчас трудно об этом говорить. Возможно его просто решили использовать в работе. И это было главным, — медленно заключил Майер. Припоминая, он добавил: — Необходимо сказать вам, что я узнал, правда несколько позже — профессором заинтересовался один эсэсовец из свиты рейхсфюрера эсэс — некто Рамке.
Доктор Майер снова отпил несколько глотков воды. И полковник заметил, что у немецкого ученого вздрагивают пальцы.
— Откуда Рамке получил сведения о профессоре Органове — мне до сих пор не совсем ясно, — продолжал Майер. — Зато мне теперь хорошо известно другое: Рамке, мой бывший компаньон по фабрике, — шпион. Он немец, но он работал на двух хозяев — на германскую разведку Кальтенбруннера и на разведку одной крупной державы…
— Крупной державы? — снова тихо переспросил полковник.
— Да. Но об этом потом.
Полковник больше не перебивал. Он продолжал внимательно слушать позднего посетителя комендатуры.
— Когда один из палачей наци — Меллендорф убил профессора, эсэсовец Рамке пришел в ярость. Я расценил его гнев как благородное негодование за убийство прекрасного человека и ученого… Я недавно понял, что глубоко ошибался…
— Рамке решил во что бы то ни стало добыть труды покойного. Он знал, над чем работал Органов. Охоту за его трудами он начал давно… Только теперь, снова встретив Рамке там… — Майер поднял голову, повернулся к темному ночному окну, — там, в американском секторе, я все понял. Он очень интересовался, были ли у Органова записи. Он пришел ко мне не один. С ним был какой-то американец по имени Локк.
Майер снова умолк…
— Доктор, расскажите, прошу вас, о последних минутах жизни профессора Органова.
— Тяжело… очень тяжело… Я не буду Вам описывать, в какой обстановке и в каких условиях я застал профессора… Это выше моих сил… Он узнал меня в госпитале. И успел рассказать о том, где хранятся его бумаги. Он взял с меня слово, что все его труды я передам его Родине…
— Рамке слышал все это? — сдерживая волнение, спросил полковник.
— Нет… — ответил Майер. Я выпроводил его из палаты. Но после смерти профессора Рамке попытался узнать у меня о наследии ученого. А я молчал… И вот недавно он появился снова в Берлине и почему-то уверен, будто русский профессор оставил все свои бумаги мне…
Майер умолк. Молчал и полковник. Было слышно, как на столе коменданта тикают часы. Полковник очень внимательно посмотрел на сидящего против него седого человека и тихо спросил:
— Разве Рамке ошибался?
Доктор поднялся.
— Нет. И я здесь. Пришел выполнить свой долг, сдержать слово, данное умирающему профессору.
Майер вынул из портфеля небольшой пакет, аккуратно перевязанный тесьмой.
— Вот его мысли! — торжественно произнес доктор. — Пусть русские ученые, инженеры используют труды своего талантливого коллеги. Придет день и межпланетные корабли поднимутся с нашей планеты, указывая людям светлый путь к познанию мира и счастья! — Глаза немецкого ученого помолодели.
Полковник, взволнованный не меньше ученого, встал и бережно принял небольшой пакет. Они подошли к окну. Светало.
— А здесь развалины… — став снова грустным, прошептал Майер.
— Развалины старого мира, — сказал полковник. — Жизнь возродится и здесь, и знаете, она будет еще лучше.