Не сотвори себе кумира

6. АЛГЕБРА СПОРТА

Современное состояние отечественной спортивной журналистики (имеются в виду последние семь-восемь лет) во многом отличается от того, что мы знали двадцать — двадцать пять лет назад, когда люди, писавшие о спорте, ограничивались в основном отчетами о соревнованиях, очерками о спортсменах и тренерах, корреспонденциями с мест о состоянии физкультурно-спортивной работы, либо подводили итог того или иного закончившегося спортивного цикла. Теперь не то; теперь понятие «спортивная журналистика» включает в себя самые различные направления. Помимо того, что было в ней (и за минувшую четверть века, естественно, значительно развилось), — это и статьи, касающиеся вопросов организации спортивного движения и учебно-тренировочного процесса (в целом и раздельно по видам спорта), и рекомендации ученых, работающих в области науки о спорте, не говоря уже о статистическом и информационном жанрах.

В информационном жанре, кстати сказать, в последние годы все чаще и чаще в качестве авторов заметок и отчетов о соревнованиях выступают не журналисты, а специалисты в тех или иных видах спорта (либо они же в соавторстве с журналистами). И неудивительно, поскольку общие фразы и шаблонные описания внешних примет спортивной борьбы не устраивают уже читателя.

В последние годы наметился и в некоторой степени даже утвердил себя совершенно новый вид спортивной журналистики. Его можно определить как публицистическую эссеистику. Теоретически задача жанра — задержать внимание читателя на проблемах, которые слишком быстро меняли свое содержание во времени и в информационной спешке не были по достоинству ни оценены, ни синтезированы оперативными жанрами — информацией, репортажем, отчетом. Речь идет о событиях, которые становились подчас вехой в истории того или иного вида спорта, одновременно являясь конечным пунктом одной тенденции и изначальным — другой. Публицистическая эссеистика — свободное размышление, которому присуща предельная ясность изложения и в котором элементы аналитической статьи естественно переплетены с репортажем, а сравнение событий построено на смещении и синхронизации времен, в результате чего взору заинтересованного читателя открывается причинность и закономерность цепи событий. Все это, разумеется, должно быть объединено четкой идейной концепцией автора и может касаться не только внутренней жизни спорта, но и воссоздания ее как журналистикой, так и литературой и искусством.

Таким образом, жанр публицистической эссеистики следовало бы всячески приветствовать, если бы с первых своих шагов он не двинулся по ложному пути. Вместо того чтобы глубоко разрабатывать насущные проблемы той сферы жизни общества, которая называется спортом, он пошел по дорожке, от века определяемой как «взгляд и нечто» и, кстати сказать, давным-давно отринутой во всех остальных областях отечественной журналистики. Еще классики русской литературы смеялись над сочинителями опусов, в которых «разговаривают как-то неопределенно, но с оттенком высшего значения». Вот и современные авторы публицистических эссе на спортивную тему позволяют себе утверждения, не подкрепленные ни доказательствами, ни фактами, ни самой элементарной логикой. И всем им присуща еще одна общая черта: они пишут заведомо усложненным, витиеватым языком. Так и кажется, что автор сам любуется красивостями, выходящими из-под его пера. Благодаря этим красивостям (в сочетании с интересующей многих темой спорта) они находят своих читателей и даже почитателей, которым импонирует такая манера изложения, а разбираться в самой сути прочтенного неохота, да и недосуг.

Типичный пример пахнущего нафталином бабушкиных времен жанра «взгляд и нечто» — статья, или, вернее, публицистическое эссе спортивного журналиста А. Нилина, помещенное в декабрьском номере журнала «Физкультура и спорт» за 1970 год. От претенциозного ее названия «Объемы отражения», через постановку вопроса: «Кто кого — журналистика или искусство?» — и, наконец, до самых последних своих слов: «Секундомер для взявшего старт — компас. И бег стрелки указывает направление», она как в зеркале отражает некоторые тенденции, свойственные именно этому виду спортивной журналистики.

А. Нилин соотносит уровни, с одной стороны, отечественной спортивной журналистики последних лет (в том числе кинодокументального и фотографического ее жанров), а с другой — отечественной же художественной прозы и художественного кинематографа в их соприкосновении с темой спорта. И преимущество во всех отношениях отдает спортивной журналистике. Более того, в сопоставлении с успехами последней художественный кинематограф вкупе с прозаическими произведениями о спорте видится ему в глубоком и тяжком прорыве.

Есть ли, однако, выход из этого прорыва? И каков он конкретно? Автору статьи «Объемы отражения», оказывается, ведомо и это. Но прежде, наверное, следует заметить, что само сопоставление — кто лучше, полнее отражает жизнь спорта, журналистика или искусство, до А. Нилина никем еще у нас не предпринималось. По крайней мере на страницах прессы. Что же касается глубокого прорыва, в котором — применительно к отражению спортивной жизни журналистикой — оказались наши художественная проза и художественный кинематограф, то ликвидация его (прорыва), по мнению А. Нилина, должна проходить исключительно на путях осознания писателями, сценаристами и режиссерами главенствующей роли документального начала.

На сей предмет А. Нилин предложил даже нашим писателям, сценаристам и очеркистам образцы, на которые им следовало бы равняться. «В Советском Союзе, — пишет он, — с очень большим вниманием и благосклонностью приняли английский роман «Такова спортивная жизнь» и одноименный фильм по нему». А. Нилин, правда, тут же и оговаривается, что «роман и фильм не назовешь документом». Но справедливость этой оговорки его ничуть не останавливает, поскольку и Роману, и фильму «Такова спортивная жизнь» свойственна, оказывается, «документальность в высшем смысле». Но позвольте: что это означает — «документальность в высшем смысле»? Может быть, не что иное, как художественную достоверность? Допустим. Но для чего же тогда в качестве ее эталона называть весьма средние по своим художественным достоинствам роман и фильм «Такова спортивная жизнь»? Во всяком случае, и наша и зарубежная профессиональная литературная критика и кинокритика отзывались о них именно так.

Вообще, с примерами А. Нилину положительно не везет. Выдвинув определенные требования и перед нашими прозаиками (в плане всей той же документальности) и заметив, что их произведениям пора становиться «серьезнее, объемнее в художественном, психологическом и воспитательном ракурсах», он и тут указывает на эталон. На сей раз, правда, это уже не безымянный автор романа «Такова спортивная жизнь», фамилии которого наш коллега, очевидно, не упомнил, а сам Хемингуэй. Его очерк «Опасное лето» о бое быков А. Нилин и характеризует как пример глубинного «проникновения в спорт».

Проникновения в спорт... Но разве бой быков — это спорт? Разве хладнокровная, во всех деталях обдуманная и разработанная травля несчастного животного, а затем и его убийство — это честное спортивное соревнование, состязание равных? Конечно, в какие-то моменты рискует собственным животом и матадор. Но разве все вместе это не жестокое, кровавое зрелище, уходящее корнями к гладиаторству? И пусть сегодня в мире у него свои герои и свои миллионы поклонников; пусть в нейтралистских тонах излагают свои впечатления от корриды иные наши повидавшие ее путешественники; пусть восторгался ею Хемингуэй, мечтавший показать бой быков в Москве, — никогда эта кровавая, на потеху толпы забава не была спортом и не является таковым.

Возвратимся, однако, к предпринятому А. Нилиным сравнению уровней, достигнутых, с одной стороны, спортивной журналистикой, а с другой — произведениями прозы и художественного кинематографа, разрабатывающими тему спорта. Дело ведь в конце концов не в том, что, поставив вопрос «кто кого?» и самовольно решив его в пользу спортивной журналистики, наш автор запутался в терминологии и в примерах; удивительней другое: для чего вообще нужно было высасывать из пальца эту от начала до конца надуманную, ничуть не дискуссионную «проблему»? Неужели А. Нилин и вправду не знал, что сопоставление достижений, недостатков, уровней и т. п. журналистики и искусства — предприятие столь же неправомерное, если не сказать бессмысленное, как и сравнение, скажем, результатов соревнований по мотокроссу и конкурса артистов балета?

Журналистика и искусство... Цель той или иной области искусства, которая берет в качестве своей темы жизнь спорта, состоит в том, чтобы воссоздать (в зависимости от жанра) какие-то типичные для той или иной страны явления, показать частицу реальности, изобразив — применительно к спорту и его обусловленность самой жизнью — типические характеры в типической обстановке. Искусство, как метко определил Андре Моруа, — это действительность, упорядоченная художником, несущая на себе печать его темперамента, который проявляется в стиле. У журналистики же иная общественная роль и соответственно иные задачи. Перед спортивной журналистикой, в частности, или, вернее, перед той отраслью ее, которая именуется публицистикой и о которой, собственно, идет Речь в статье А. Нилина, стоит задача дать описание и оценку тем или иным событиям, явлениям, проблемам спортивной жизни (либо их совокупности) в их связи с жизнью и задачами общества.

Конечно, писатель может одновременно быть и журналистом, и тогда эти две профессии являются для него, как сказал один из критиков о Константине Симонове, сообщающимися сосудами. Да и журналист, в свою очередь, ежели у него есть способности к художественному творчеству, может стать писателем, и его путь к писательству лежит подчас через жанр очерка, который в данном случае является как бы переходной формой к созданию художественных произведений. Подчас, но не всегда.

Классик американской литературы Ринг Ларднер начинал как спортивный репортер, обозреватель газеты «Чикаго трибюн», и доскональное знание спортивной жизни США, несомненно, помогло ему в создании знаменитой новеллы «Чемпион». Во Франции среди ежегодно присуждаемых многочисленных литературных премий одной из самых заметных является «Энтералье», которая дается за лучший роман, написанный журналистом. В 1947 году эта премия была присуждена Пьеру Даниносу за роман «Записки господа бога». А начинал он как спортивный хроникер в журналах «Теннис» и «Гольф». Ныне Данинос самый популярный, пожалуй, во Франции сатирик и юморист. Но о спорте он не пишет. Да и Ринг Ларднер ограничился одной лишь названной уже новеллой.

Говоря об успехах нашей спортивной журналистики, А. Нилин избирает в качестве примера работу нескольких лиц, но при этом и хвалит как-то неубедительно, и об имеющихся в их работе, по его мнению, недостатках упоминает вскользь, не затрудняя себя я мало-мальским их разбором. «Виктор Васильев, — читаем в статье «Объемы отражения», — равно успешно (может быть, чуть поверхностно) рассматривает различные спортивные дисциплины. И все же, выделяя главное в его работе, стоит особо сказать о шахматах. Интеллектуальная драматургия отчетов Васильева о турнирах — эскизы будущих очерков. Его «Седьмая вуаль» — попытка установить связь ситуаций на доске с личными переживаниями гроссмейстеров».

Попробуем, однако, проникнуть в существо этих оценок. Читаем: «Седьмая вуаль» — попытка установить связь ситуаций на доске с личными переживаниями гроссмейстеров». Сказано красиво, но не очень понятно. Неясно, во-первых, удалась ли Васильеву эта попытка или не удалась? Либо, может быть, в одних случаях удалась, а в других нет? Идем (опять же снизу вверх) дальше. «Интеллектуальная драматургия отчетов Васильева о турнирах — эскизы будущих очерков». Снова звучит красиво. Но что это означает: «интеллектуальная драматургия отчетов»? И потом — какие очерки имеются в виду: действительно будущие или уже написанные Васильевым по «эскизам» его отчетов? В заключение мы узнаем, что Васильев «равно успешно рассматривает различные спортивные дисциплины». Но после слова «успешно» — скобки, из которых явствует, что рассматривает он различные спортивные дисциплины, «может быть, чуть поверхностно». Итак, успешно или же поверхностно? Согласитесь, что поверхностность (даже смягченная заключением ее в скобки) остается поверхностностью, то есть дилетантизмом, верхоглядством. А это уже очень серьезный недостаток в работе журналиста. И тут-то, ежели критик всерьез озабочен проблемами его роста и мастерства, более всего требуются развернутые соображения, доказательства.

Должен сказать, что я решительно не согласен с А. Нилиным в оценке работы В. Васильева, которую считаю образцом серьезности, ответственности публициста, обстоятельного и глубокого понимания им спортивной жизни — в ее множественных связях с нравственными и этическими основами советского общества. Вижу в Васильеве и внимательного, тонкого психолога. И никак не могу согласиться с тем, • что Васильев в «Седьмой вуали» сделал «попытку установить связь ситуаций на доске с личными переживаниями гроссмейстеров». Ведь тем самым А. Нилин утверждает, что ситуации на доске вызывают у гроссмейстеров те или иные переживания. Но это тривиальная мысль, действительно поверхностное суждение, тогда как Васильев построил свою книгу на защите диаметрально противоположного тезиса. Он показывает, что причины неповторимости каждой партии, сыгранной большими мастерами, коренятся в свойствах человеческой личности, человеческого характера. Иными словами, на материале шахматной игры и глубокого знания личных качеств и творческих биографий многих ее героев Васильев доказал, что и в спорте стиль — это также прежде всего человек.

Перед читателями его книги проходят самобытные характеры. Кто же они?

Виктор Корчной, ведущий единоборство под девизом «Все или ничего!». На турнире претендентов на острове Кюрасао, где участников ждала марафонская дистанция в двадцать восемь туров, Корчной, рванувшись вперед, сам задал себе бешеный темп. Он бежал не оглядываясь, не экономя силы, не рассуждая и, как и следовало ожидать, выдохся на середине дистанции. Три более рассудительных соперника обошли его. Но такова эта отвергающая любой компромисс натура. Лев Полугаевский испытывает обычно смущение в поединках со знаменитыми соперниками, но подавляет его и в конечном счете умеет преодолевать себя. Тигран Петросян, ощущающий зов к шахматным приключениям и отказывающийся от этих порывов ради более рациональных решений. И, наконец, Михаил Таль, показавший, какие колоссальные неиспользованные резервы таят в себе шахматные фигуры, когда ими движет фантазия, для которой риск — необходимое условие борьбы. И тот же Таль, теряющий эту свою силу при встрече с бесстрастным анализом.

Разве все это — «попытка установить связь ситуаций на доске с личными переживаниями гроссмейстеров»? Но как можно спорить с А. Нилиным, если он скажет «может быть», «чуть», «попытка» и умолкнет.

Меня в своей статье «Объемы отражения» А. Нилин тоже хвалит. Я еще не видел журнала, когда ко мне позвонил приятель и сказал: «Тебя там хвалят, старик!» Но вот журнал передо мною. Читаю: «Аркадий Галинский, работающий и в прессе и на телевидении, случается, несколько поспешен в оценках. Страсть автора к полемике делает его страницы колючими и кое-кого раздражает. В очерковых же работах он чаще склоняется к комплиментарным преувеличениям. Резкость линии вступает вдруг в противоречие с интонацией. Факт вот-вот выскользнет из реальности. Но Центростремительность замысла сохраняет его. Мысль у Галинского всегда главенствует — можно и спорить с ним, и сколько угодно не соглашаться, но портреты, им предложенные (чаще в профиль, чем анфас), при всех пристрастиях автора рельефны, их не забудешь и не спутаешь».

Отзыв, казалось бы, весьма лестный. У автора и страсть к полемике, и мысль главенствует, и замысел центростремителен, и портреты рельефны, их не забудешь... Чего, спрашивается, еще желать? Тем более что я вполне допускаю, что был, «случается, несколько поспешен в оценках». Не исключаю и того, что мне свойственны были и комплиментарные преувеличения в очерковых работах. Но вот незадача: очерков-то я никогда и не писал. Статьи, обозрения, корреспонденции, репортажи, отчеты с соревнований — это было; очерков же — нет. Вы спросите: но можно ли писать об очерковых работах, оценивать их, ежели их вообще не было?

Выясняется — можно. И вот почему.

Необходимость существования подобного вида спортивной журналистики впервые была публично продекламирована редактором еженедельника «Футбол — хоккей» Л. Филатовым. Рецензируя в третьем номере этого еженедельника за 1967 год книгу М. Стуруа и Б. Федосова «Футбольный Альбион. 1966», он писал: «Нет сомнений, что поздний исследователь поймает авторов на неточностях, упрекнет за опрометчивые выводы, за пристрастные суждения. Ну и не беда». Сказано прямо, откровенно, без обиняков. И тут важно уже не то, что в действительности рецензируемая работа лишена неточностей, опрометчивых выводов и пристрастных суждений. Дело в том, что если бы она даже изобиловала ими, это, по мнению Л. Филатова, не было бы бедой. А между тем это и была бы настоящая беда. Если, конечно, рассматривать спортивную журналистику как занятие серьезное, социально ответственное, а не как забаву для резвых перьев. К слову сказать, Л. Филатов считает, что спорт вообще и футбол в частности — это нечто иррациональное, то есть недоступное ни изучению, ни пониманию. В той же рецензии читаем: «Футбол то и дело поверяют алгеброй, то и дело выжимают его до состояния формулы. А он не поддается, он живет буйно и озорно, щекочет и шутит, бросает в обморок и льет слезы». Стиль, как видите, все тот же. Не слишком понятно и как может футбол лить слезы. Но дело уже, право, не в этом; важнее другое: неужто от спортивных журналистов и вправду не требуется доскональное знание спорта, его «алгебры»? Неужто в основе их работы должно лежать иррациональное начало, стихийное наитие, право на неточности, опрометчивые выводы, пристрастные суждения, иными словами — «право на ошибку»?

Признав за спортивными журналистами «право на ошибку», Л. Филатов как бы отождествляет их роль с ролью критиков произведений литературы и искусства. Это не домысел, не натяжка. Один из главных «вопросов», к которому упомянутая ранее публицистическая эссеистика обращается наиболее охотно — это вопрос о том: искусство ли спорт? Под разными соусами он дискутируется вновь и вновь, так что, не ровен час, малоискушенный читатель может и в самом деле подумать, будто сближение между искусством и спортом уже произошло и нуждается лишь в некоем философском оформлении. И действительно, все, что вращается последние годы вокруг этой «проблемы», так и фонтанирует терминологией искусства, всеми этими «фабулами матча», «драматургия-ми поединка» и т. д. и т. п. А ежели так, ежели спорт — искусство, то почему бы, спрашивается, не обозначить и не закрепить печатно (как это сделал А. Нилин) преимущества спортивной журналистики над произведениями художественной прозы и художественного кинематографа, трактующими тему спорта?

И все-таки спорт не искусство. «Мне кажется, между ними нет никакой связи, нет ничего общего», — писала (кстати сказать, на страницах газеты «Советский спорт») народная артистка СССР Белла Руденко. Это, я думаю, столь же разные области, как, скажем, техника и спорт. Конечно, инженеры могут усовершенствовать спортивный инвентарь и т. п., а динамика спорта способна навести их на какие-то новые технические решения. Гимнастика многое берет у балета, у цирка и т. д., но органической, внутренней связи у спорта с искусством нет. И когда мы говорим или пишем «искусство спортсмена», само понятие искусства выступает здесь лишь как синоним достигнутого спортивного мастерства. Искусство же в ином, художественном смысле... При всей непреложности того, что человек и благодаря искусству, и благодаря спорту может глубже, полнее познать себя, нельзя забывать, что искусство позволяет человеку познать себя духовно, а спорт физически». Конечно, тут можно сказать, что в спортивном воспитании важное место занимают духовные факторы, что правильно поставленный спортивно-педагогический процесс — это не только школа мускулов, но и школа духа. Разве не так? Но и при всем том, отождествление спорта и искусства неверно. Прежде всего потому, что искусство отражает жизнь, а спорт есть не что иное, как сама жизнь. И потому сам является одним из объектов искусства. Оттого же, что кое-кто, как это стало нынче модным, именует свои отчеты и разборы футбольных матчей «рецензиями», авторы их, право же, не вливаются автоматически в семью критиков произведений литературы и искусства.

Между прочим, активизации этого процесса — уподобления, сближения терминологии искусства и спорта — в немалой степени способствовали (хотя и совершенно невольно) некоторые наши заинтересовавшиеся спортом театральные критики. «Я сажусь у телевизора и, не отрываясь, часами смотрю драматическое представление. Уникальное! Потрясающее! Называется оно XIX Олимпийские игры», — писал театральный критик В. Сечин. И высказываний, близких этому или ему подобных, можно было бы привести множество. Не удивительно, что спортивная эссеистика охотно воспользовалась ими. Однако воспользовалась чрезвычайно односторонне, совершенно опуская тот факт, что спорт заинтересовал театральных критиков прежде всего как одна из форм массового зрелища.

«Что это — массовый психоз, одна из аномалий сегодняшнего человеческого сознания? — спрашивал тот же В. Сечин. — Или что-нибудь более органическое в развитии человеческого сознания? Об этом не могут не задумываться современные философы и социологи». И продолжал: «Конечно, это не искусство в прямом смысле слова, хотя сейчас и модно уподоблять спорт искусству. Ведь в спорте, даже когда его эстетическая сторона играет большую роль, главное — борьба». «Сама организация спортивных зрелищ превращает их в своеобразный спортивный театр»,— констатировал театральный критик А. Свободин. Таким образом, столь понравившиеся нашим спортивным эссеистам выражения «спортивный театр», «драматическое представление» и т. п. являли в своем первичном контексте не что иное, как синонимы понятия «зрелище» (точно так же, как в других случаях слово «искусство» выступало применительно к спорту в качестве синонима «мастерства»). Ну как тут не вспомнить философа, сказавшего: «Определяйте значение слов, и вы избегнете половины заблуждений!»

Итак, хоть спорт и искусство сходны между собою в том, что оба они зрелища (и в этом смысле обоюдно подвластны давно известным его закономерностям), однако же при всем том спорт не искусство. Ибо в спорте, как и в жизни, главное: было или не было? А если было, то что именно? Где? Когда? И почему произошло так, а не иначе? Проще сказать, если оценка произведений искусства допускает известную субъективность критика (с которой могут спорить другие), то в спорте эта оценка всегда требует объективности, точного знания. И коль скоро человек, именующий себя спортивным журналистом, ошибается в главных, основных вопросах этой профессии, этой области знания, правомерно осведомиться, а какое, собственно, отношение он имеет к журналистике спорта? Только то, что он пишет о спорте и ему нравится это? И что в силу сложившихся обстоятельств (о них речь дальше) субъективные откровения подобного рода публикуются в спортивной прессе, либо в спортивных отделах газет и журналов общего направления?

Я писал уже о том, что преувеличение достоинств нашей футбольной сборной, захваливание ее игры 1968 года против сборной Венгрии в Лужниках негативно сказалось на дальнейшей подготовке команды, поскольку в матче с венграми решающий перевес был достигнут нашими футболистами с помощью вратаря соперников, совершенно не сыгранного с собственной защитой. Конкретно же дело обстояло так. Первая более или менее острая ситуация (острая, но не голевая) была создана нашей командой лишь на 22-й минуте, когда Банишевский с правого фланга ворвался в штрафную площадь венгров, но и у соперников были, в свою очередь, время и тактические возможности для ликвидации назревавшей угрозы. И вот тут-то, нерасчетливо оставив ворота и бросившись навстречу нашему форварду, вратарь Тамаш (он заменил внезапно заболевшего перед матчем основного вратаря Фа-тера) спутал своим партнерам все. В течение нескольких секунд он сделал целую серию ошибок. Одна из заповедей игры вратаря гласит: «Коль ты вышел из ворот, мяч должен быть у тебя в руках. На худой конец — отбит в поле». Но Тамаш до него даже не добежал. Опытный же Банишевский немедленно направился с мячом к лицевой линии. Это было одно из наилучших решений. Правда, и у Тамаша оставалась еще возможность быть полезным своей команде. Ему тоже следовало бежать не мешкая — уже не как вратарю, а как обыкновенному игроку — к лицевой линии, наперерез Банишевскому, что усложнило бы дальнейшие действия последнего. Однако, потрясенный, очевидно, своими просчетами, он застыл на месте. Банишевский тем временем прострелил с лицевой линии вдоль пустых ворот. К мячу первым поспел венгерский защитник Шоймоши, и острота обстановки казалась уже разреженной. Однако, намереваясь отбить мяч подальше от ворот, Шоймоши сделал слишком резкое движение и срезал его в собственную сетку. 1:0. А на 59-й минуте Тамаш пропускает второй гол со штрафного удара. Опять-таки в результате грубой ошибки. Хурцилава бил метров с 25—27, Тамаш же помог ему тем, что и «стенку» построил неверно, и место в воротах выбрал архинеудачно. В третьем голе, забитом Бышовцем, вины Тамаша, как я Уже писал, не было. Но счет 2:0 в пользу сборной СССР и неверие в собственного вратаря, которого некем было заменить, безусловно, внесли расстройство в игру венгерской защиты.

И уж кто-кто, а редактор такого издания, как «Футбол — хоккей», Л. Филатов, номинально специализирующийся на футболе, обязан был понять не слишком хитрую, в общем, алгебру (а скорее просто арифметику) этого матча. Должен был сознавать ответственность своих оценок. А он пошел по пути восторженных похвал и литературных красивостей. Вот лишь незначительная их часть (из статьи с характерным названием «На высокой ноте»): «Темп и темп, неотступный, азартный, жадный! Так это же старое и грозное оружие советских команд, испытанное во многих ответственных международных встречах, принесшее в свое время не одну яркую победу! В последние годы мы как-то смирились с мыслью, что в скорости и выносливости большинство иностранных команд нас уже догнало и поэтому поиски победных шансов следует вести в иных разделах футбольного искусства. И вот опять ставка сделана на превосходство в движении». И заключал: «Есть игры, память о которых живет годами. Мне кажется, что этот патетический матч мы тоже долго будем вспоминать».

Писать так, находясь исключительно во власти эмоций, а не фактов, значит действительно пребывать в убеждении, что, если «поздний исследователь поймает автора на неточностях, упрекнет за опрометчивые выводы, за пристрастные суждения», — это «не «беда». И уж коли такое «право на ошибку» было самим автором откровенно продекларировано, то зачем, спрашивается, исправлять впоследствии свои ошибки, а тем паче приносить публичные извинения, если «кое-что» оказалось совсем не так?

В данном же случае нашей футбольной сборной 1968 года, чья игра изобиловала существенными недостатками (которые должно и можно было изжить), внушалось — действительно патетически, «на высокой ноте», — что у нее есть применительно к иностранным командам «старое, грозное, испытанное оружие» («Темп и темп, неотступный, азартный, жадный!», то есть «превосходство в движении»), отчего, мол, и «поиски победных шансов в иных разделах футбольного искусства» вести ей как бы уже не следует. Между тем все последующие выступления сборной 1968 года — в отборочном олимпийском матче с командой Чехословакии, полуфинале чемпионата Европы, со сборной Италии и утешительной игре того же чемпионата со сборной Англии за третье место — показали, что ей определенно недоставало и «превосходства в движении», и многого другого «в иных разделах футбольного искусства».

«Надоели дилетанты. Полуслепцы, недомастера, любители в том единственном, прямом своем деле, за которое получают зарплату», — писал известный публицист А. Аграновский. Писал по другому поводу. Но некоторая связь, некоторая общность с тем, о чем мы говорили, все-таки прослеживается. В особенности там, где спорт в целом (и футбол в частности) почитается недоступным для «алгебры», то есть для их точного знания и понимания. «Парадокс как раз в том и состоит, — отмечал философ и публицист Ю. Карякин, — что для дилетанта, в сущности, непознаваем даже не мир, а сама наука о мире, непознаваемы не объективные законы развития, а уже имеющиеся и гигантски увеличивающиеся знания об этих законах. Непознаваемость знания. Уже добытого знания... Нежелание, неумение и боязнь познавать общество и скрылись за фразами о его принципиальной непознаваемости. Дилетант стал пророком, и довольно-таки многословным (ибо должен и продемонстрировать обилие своих знаний, и в то же время скрыть свое незнание). Ищешь порой какие-нибудь сложные причины, какие-нибудь таинственные секреты, почему человек выглядит таким неуловимо относительным и в то же время таким многозначительным. А секрет зачастую банально прост. Да, да. Очень часто за всеми красивыми и умными фразами, демонстрирующими этакую усталость от обильного знания, на деле скрывается простое незнание, обычное невежество, но благородное, так сказать. Дилетант — айсберг без подводной части, которая если и была, то растаяла, поэтому он так легко и кувыркается, но все равно торчит, хочет торчать». Говорилось все это опять-таки по другому поводу, но, согласитесь, подходит и к случаям, рассматриваемым нами.

Надо сказать, что, присвоив себе — причем не явочным порядком, а, так сказать, вполне «официально» — «право на ошибку», сиречь на свободное обращение с фактами, и пристрастность, спортивная эссеистика тем самым негативно повлияла на ту отрасль журналистского дела, которая связана с оперативным освещением состязаний. По большей части футбольных и хоккейных, что тем более досадно, поскольку и до этого ошибок и пристрастных суждений (остававшихся, разумеется, без исправлений и извинений) тут, в общем, было не так уж мало. В последние же годы превзойдено все известное ранее. Особенно это ощущается в описании футбольных и хоккейных матчей на страницах местной прессы. Но и не только местной. Даже на страницах «Советского спорта» в отчетах о футбольных и хоккейных матчах, состоявшихся на местах, чувствуется тенденциозность авторов. Как правило, местные спортивные журналисты, они главным образом живописуют — вне зависимости от исхода матча — действия лишь одной из сторон. Конечно же, той, что ближе их сердцу. Так, если состязание выиграла местная команда, следует подробный рассказ об удачно осуществленных ею тактических замыслах, комбинациях и т. д. и т. п. А коли, напротив, победу одержали гости, упор делается на «непозволительных просчетах», допущенных местной командой. Слов нет, если соперники не ошибутся, гола действительно не забьешь. Но в матче соревнуются, противоборствуя друг другу, две команды, и видеть тут нужно в равной степени обе стороны.

Опытные любители спорта знают, что о фактах необъективного, болельщицки-местнического освещения футбольных и хоккейных соревнований не раз писалось в центральной прессе и не только спортивной. Говорилось об этом и на специальных совещаниях, созываемых время от времени федерацией спортивных журналистов. Но сколько-нибудь существенных перемен пока что нет.

Помню, как на одном футбольном матче защитник местной команды повел буквально охоту за ногами молодого нападающего из приезжей команды, начисто его переигрывавшего. И дело в конце концов кончилось для нападающего драматически. Он был увезен с поля в больницу, а тяжелый перелом ноги навсегда лишил его возможности играть в футбол. Костолом же, в свою очередь, отделался дисквалификацией на пять игр. Но несколькими днями спустя местные футбольные журналисты, словно позабыв о происшедшем, были озабочены лишь одним: нельзя ли пересмотреть чересчур суровое, мол, наказание защитника и поскорее возвратить его в строй своей Команды.

Грешат чем-то подобным и некоторые из местных радио- и телекомментаторов футбола. Грубых выходок «своих» игроков они стараются не замечать и тем более не осуждать. Максимумом строгости тут является пресловутое выражение: «Иванов (или Петров) был не прав». Зато аналогичные поступки гостей отмечаются неукоснительно и с гневным пафосом. Не забуду, как местный телекомментатор Н-ко, когда гол был забит приезжей командой (причем гол бесспорный), просто умолк на несколько минут, охваченный чисто болельщицким потрясением. Негативность такого рода явлений очевидна, особенно если иметь в виду те надежды, которые возлагаются на воспитательную функцию спортивных репортажей — и «письменных», и телевизионных, и радиорепортажей. Те нездоровые болельщицкие страсти, которые бушуют подчас вокруг футбольных матчей, спортивная журналистика вполне может приглушить, направив темперамент болельщиков из русла чисто местнических забот о непременном выигрыше своей команды в область наслаждения зрелищем игры, мастерством спортсменов, тактическим узором передвижений на поле и т. д. Здесь-то и необходимы такие «письменные» отчеты, радио- и телерепортажи, в которых бы не сквозило пожелание выигрыша той или иной стороне, а которые бы оценивали шансы соперников объективно, без излишнего ажиотажа, помня, что советский спорт — это не только школа мышц и скоростей, но прежде всего и главным образом — школа духа. Именно школа духа, которая учит тому, что проигрыш — это вовсе не поражение. Да и вообще, к слову сказать, спортивные репортеры в последние годы слишком уж часто стали злоупотреблять в отчетах о состязаниях (не только футбольных) военной терминологией, что ни в коей мере не способствует объективной оценке происходящего.

Однако объективность, то есть непредвзятый подход к событиям, не следует смешивать с пассивной их регистрацией. Читатель воскликнет: «Но кто же этого не знает?» Верно. Тем не менее эта посылка еще понадобится нам в конкретном разговоре о спортивной журналистике. А сейчас — к практике. Вы знаете, конечно, что в последние годы (еще точнее, в последние семь-восемь лет) едва ли не каждый наш спортивный журналист находит в своей почте приглашения принять участие в очередном референдуме, цель которого, как сообщают его организаторы, состоит в том, чтобы определить главного героя прошедшего спортивного года, так сказать, спортсмена номер один. То ли в мировом масштабе, то ли в европейском, всесоюзном или республиканском — сие зависит единственно от желания устроителей опроса. Да еще от наличия у них средств на переписку: анкеты ведь можно послать и десяти журналистам, можно и пятистам; в пределах одного города или вселенной. Проводят опросы обычно редакции спортивных газет и журналов. Либо спортивные редакции телеграфных агентств, радио и телевидения.

Но как же и с чего все это началось? Вспоминаю один из первых таких референдумов, проведенный редакцией еженедельника «Футбол», которая пожелала определить, кто из наших футболистов, участвовавших в чемпионате страны 1964 года, является самым лучшим. Опросные листки были заблаговременно посланы в разные концы страны ста спортивным журналистам, пишущим о футболе. Десять человек по тем или иным причинам ответов не прислали. Имена девяноста участников референдума были опубликованы еженедельником «Футбол» в том же номере, где сообщалось, что лучшим футболистом СССР 1964 года является Валерий Воронин. Далее приводился список мест со второго (Валентин Иванов) по десятое (Виктор Каневский), образованный, так сказать, уже из «отходов производства».

Валерий Воронин, которого я из вежливости поздравил с успехом, пожал плечами и спросил:

— Скажите, для чего все это делается?

В ту же пору в результате другого опроса спортивных журналистов был определен спортсмен номер один 1964 года вообще. И опять у меня произошел не слишком приятный разговор на эту тему. На сей раз с заслуженным мастером спорта Арамом Ялтыряном, в прошлом знаменитым чемпионом борьбы, а в то время уже тренером сборной страны. Выяснилось, что итоги опроса расстроили его не на шутку, в связи с чем он собирался даже написать его участникам что-то вроде открытого письма.

Напомню, впрочем, результаты этого голосования. Номером один, то есть лучшим спортсменом страны 1964 года, была признана Лидия Скобликова. Сообщение об этом обошло едва ли не все газеты, так как было распространено ТАСС. Дальнейшие места распределились следующим образом: 2) Галина Прозуменщикова, 3) Вячеслав Иванов, 4) Леонид Жаботинский, 5) Тамара Пресс, 6) Валерий Попенченко, 7) Юрий Власов, 8) Валерий Брумель, 9) Ирина Пресс и 10) Антс Антсон.

Ялтырян же негодовал по поводу того, что в списке том не нашлось места для такого известного спортсмена, как борец-тяжеловес Александр Иваницкий, который с 1962 по 1964 год включительно, то есть на протяжении трех лет, не проиграл не то что ни одной схватки, но и не получил даже ни одного штрафного очка, выиграв последовательно чемпионат страны, два чемпионата мира и звание чемпиона Токийской олимпиады.

— Спортивные журналисты должны были бы знать, — волнуясь, говорил Ялтырян, — что в истории мирового спорта ничего подобного не добивался еще никто и никогда. Никто и никогда! Надо ведь понимать, что Александр Иваницкий...

Но тут он подозрительно взглянул на меня, полагая, по-видимому, что я лишь из осторожности сказал, будто сам в референдумах участия не принимаю. Но я поспешил заверить своего собеседника, что дело обстоит именно так.

Свое неудовольствие результатами референдума выразил и другой известный в прошлом чемпион, заслуженный мастер спорта Дмитрий Иванов. Выступая в качестве обозревателя АПН, он писал: «Спортивные журналисты поставили Жаботинского на четвертое место, а Власова на седьмое. Мне кажется, тут допущена ошибка. Если бы лучшего атлета избирали штангисты, большинство бы отдало предпочтение Власову, хоть он и не стал чемпионом Олимпиады». Иванов назвал далее десять лучших штангистов мира 1964 года по собственному выбору. Весовые категории атлетов он во внимание не принимал, и список выглядел у него следующим образом: 1) Власов, 2) Миякэ (Япония), 3) Жаботинский, 4) Башановский (Польша), 5) Голованов, 6) Вахонин, 7) Плюкфельдер, 8) Здражил (Чехословакия), 9) Куренцов и 10) Каплунов.

Главная же цель этой статьи (опубликованной в ряде газет) состояла в том, чтобы доказать: лучший штангист года — Власов, второй — Миякэ, Жаботинский же только третий. Вот, дескать, вам, профанам: хоть Жаботинский и победил Власова в Токио, а все-таки он не первый и даже не второй, а только третий, третий!

Впрочем, все это были лишь цветочки. Ибо тогда же «лучшие спортсмены года» были определены в своих масштабах и спортивными журналистами некоторых союзных республик. В частности, на Украине. И тут спортсменом номер один был признан Жаботинский, хотя во «всесоюзном масштабе» он стоял на четвертом месте, а впереди него, на втором месте, значилась Прозуменщикова (проживавшая в ту пору на Украине). Какие же выводы нужно было из этого сделать? Что Прозуменщикова в своей республике пользуется меньшей любовью и признанием, чем Жаботинский, а за ее пределами почитаема и любима больше, чем он? Так, что ли? Или, может быть, никаких выводов тут вообще не нужно было делать, поскольку, дескать, все это предновогодние забавы, развлечения, пустяки?

Нет уж, позвольте, не забавы, не развлечения, не пустяки. Как и все, что сталкивает и разделяет людей. Ибо молодым людям (а спортсмены, даже самые выдающиеся, в подавляющем большинстве своем люди молодые) надо иметь очень хорошее воспитание, очень серьезное самосознание, чтобы активно противостоять дурману подобных референдумов. Ибо спортивный спор Власова и Жаботинского референдумы пытались превратить в спор личный — самолюбий, амбиций, авторитетов. А полузащитника футбольной команды «Торпедо» Воронина хотели столкнуть в борьбе за популярность с нападающим и капитаном его команды Ивановым. Воронину же и Иванову вместе дали почувствовать преимущество над вратарем Яшиным и т. д. и т. п. А шестнадцатилетнюю школьницу Галю Прозуменщикову заставляли задуматься, почему это в РСФСР и других республиках она более популярна, чем гиревик Жаботинский, а вот у себя дома, на Украине, нет...

В те дни я по делу встретился с Жаботинским. Разговор коснулся и конкурсов. Жаботинский недоумевал:

— Для чего журналисты сталкивают нас лбами с Власовым?

В самом деле, для чего все это делалось? В каких целях? Тем паче что делалось в вызывающем конфликте, прямом противоречии с нормами, правилами самого спорта! Ведь сам спорт, по счастью, не голосование, в котором сильнейшего определяют журналисты, тренеры или болельщики. В спорте сильнее тот, кто занимает первое место. Поэтому в спорте отношения между Власовым и Жаботинским были и в ту пору и прежде предельно ясны. Долгое время в личных поединках побеждал Власов, а последняя их встреча, на олимпийском помосте в Токио, закончилась победой Жаботинского. Вот и все. Что касается японского спортсмена Миякэ, то он, конечно, не был никаким «вторым тяжелоатлетом мира» 1964 года, да и сам на такое звание, понятно, не претендовал. Миякэ действительно обладал феноменальными рекордами в полулегком весе и стал чемпионом Токийской олимпиады в этой категории. Тогда как чемпион этой же Олимпиады Жаботинский и второй ее призер Власов — атлеты тяжелого веса. И никакого соревнования, разумеется, между ними и Миякэ быть не могло. Так что, сетуя на несправедливость распределения мест в списке лучших спортсменов СССР 1964 года, составленном журналистами, заслуженному мастеру спорта Иванову не стоило составлять, в свою очередь, собственную «справедливую» иерархию.

При всем том его статья была по-своему полезна. В ней явственно проступило наружу существо всех референдумов и конкурсов, которое, как видим, в том, чтобы разъединять спортсменов, создавал между ними иерархические различия, окутанные к тому же туманом «общественного мнения». Я понимаю, конечно, что субъективно никто из участников голосований таких целей не преследовал и не преследует. Но объективно... Давайте, впрочем, поставим точки над «i». Всегда ли мы отдаем себе отчет в том, что для человеческой психологии в спорте таятся и опасные подводные рифы? «Как всякий другой инструмент, изобретенный человеком, спорт может быть применен либо для добрых, либо для злых целей, — справедливо писал много лет назад известный английский писатель Олдос Хаксли. — Примененный с добрыми побуждениями, он может научить выносливости и смелости, чувству честной игры, уважению правил, координированным усилиям и подчинению личных интересов интересам всей группы. Употребленный во зло, он может поощрять персональное и групповое тщеславие, жадное желание победы и ненависть к соперникам, нетолерантный культ тела и презрение к тем, кто находится за пределами некой произвольно установленной черты».

Вы победили, выиграли, стали чемпионом — хорошо! А если потерпели поражение, проиграли, заняли последнее место? Что это — плохо? Драматично? Беда? Нет. Даже проиграв, даже заняв в состязаниях последнее место, вы выиграли, победили. Именно так. И это не парадокс, не оригинальничанье, не хорошая мина при плохой игре. Если только вы, конечно, настоящий спортсмен. Потому что быть настоящим спортсменом — это значит не только стремиться к победе, но и сохранять достоинство и боевой дух при поражении. Причем второе не менее важно, чем первое, и закаляет, воспитывает молодежь, быть может, не хуже, чем победы.

Кто-нибудь может, правда, сказать, что наблюдает порой на состязаниях другие картины. Видит слезы на глазах у девушек из проигравшей команды; рослых парней, которые понуро, словно приговоренные к казни, бредут после поражения в раздевалку. Видит попытки иных футболистов спасти проигранную ситуацию при помощи толчков в спину или подножек. Является подчас свидетелем лицемерных апелляций игроков к «своему» зрителю. Наблюдает иногда и откровенно недоброжелательное отношение к сопернику. Да, все это есть и, нечего греха таить, импонирует даже части публики. Но советская спортивная общественность (в том числе, разумеется, и спортивная журналистика в целом) борются с этими явлениями. Поэтому им стоило бы определить свою позицию и относительно той антиспортивной шумихи и возни, которые затеваются всякий раз вокруг произвольных объявлений «лучших спортсменов года», «лучших Футболистов СССР» и т. д. и т. п. Тем более что сам спорт определяет своих лидеров очень точно. И куда как просто. На листе бумаги, справа, указывается ваш спортивный результат (в секундах, метрах, килограммах, очках или баллах), затем, слева, — ваше имя. Значение, разумеется, имеет только запись справа» у имени же сугубо подчиненная роль: оно стоит в списке тем выше, чем лучше ваш спортивный результат. И все. В итоге статистикам спорта известны все пятьдесят, а то и сто лучших результатов мира, Европы, СССР, республик, показанных на всех дистанциях плавания, бега, велосипедных гонок, во всех упражнениях тяжелой атлетики, городков, стрельбы... И никогда ни у кого не возникало на сей счет обид, нареканий, сомнений, споров!

Эти данные, к слову сказать, имеют немалое значение для развития спорта. Ими интересуются спортсмены, то и дело пользуются тренеры, их анализируют ученые. Тем более что первый результат в таких списках является нередко и рекордным. Однако рекордсмена не следует путать с чемпионом, хотя порою то и другое соединяются в одном лице. Но если рекорд не принадлежит чемпиону, все равно он чемпион, победитель, и этого не отнимешь у него никакими голосованиями, никакой вкусовщиной, то тут, то там появляющихся «списков года», в которых олимпийского чемпиона тяжелой атлетики противопоставляют мировой рекордсменке конькобежного спорта, боксера — пловчихе, велогонщика — гимнастке, и в конкуренции за некое сомнительное «место наверху» сталкивают полузащитника и форварда из одной команды.

Обо всем этом я имел еще в 1965 году беседу с редактором одного нашего популярного спортивного издания. Он являлся инициатором очередного референдума, в котором я отказался участвовать, в связи с чем изложил ему свои соображения.

— Ну что ж, — пожал он плечами. — Вольному воля. Хотя, конечно, зря вы все это так обостряете. Ну, скажите, разве вы сами не были рады, когда лучшим спортсменом мира 1962 и 1963 годов был признан Брумель?

— Кем признан?

— Спортивными журналистами, — сказал мой собеседник. — Такими же, как и мы с вами.

— Допустим, — сказал я. — А кто устраивал конкурс?

— Этого уж я не помню, — ответил редактор. — Да оно, наверное, и не имеет значения.

— «Спорте иллюстрейтед», — сказал я.

— Вот видите! — обрадовался редактор. — Известный спортивный журнал.

Действительно, сообщения о том, что Валерий Брумель был признан лучшим спортсменом мира 1962 и 1963 годов, обошли все газеты. Интересно, а кто стал преемником Брумеля в 1964 году? Мой собеседник этого не знал. Не знали этого и многие другие наши спортивные журналисты. Давайте, впрочем, проделаем такой опыт. Вначале я сообщу, что с 1964 по 1970 год включительно тем же американским журналом «Спорте иллюстрейтед» лучшими спортсменами мира были признаны последовательно семь человек, а затем вы попробуете назвать имя хотя бы одного из них. Не можете? Но как же так? Неужто титул лучшего спортсмена мира, присуждение которого Брумелю столь бурно приветствовала наша спортивная пресса, потерял затем всякое значение? Или просто уже не интересовал нас, поскольку с 1964 по 1970 год он не присуждался более нашим спортсменам? Но отчего же так? Не явилось ли это результатом чьих-либо козней или же мы сами тут что-то уступили, проиграли? Одним словом, налицо какая-то недоработка, и теперь срочно нужно подтянуться. Но вот загадка: а каким же образом подтянуться? Как можем мы потрафить нескольким зарубежным журналистам, которых привлекает к голосованию редакция журнала «Спорте иллюстрейтед», как можем склонить их на свою сторону?

Тем временем на свет появлялись новые списки лучших спортсменов мира, выявленных то в результате опpoca журналистов, устроенного французской «Экип», то референдумом, организованным «Гадзетта делло спорт», то «конкурсом имен», проведенным иждивением западногерманской газеты «Шпорт-Курир»... А теперь все это, как вы знаете, подхвачено уже и у нас, причем настолько рьяно, что лучшие спортсмены года определяются журналистами и в масштабе краев, областей, городов. Но если цели, которые преследует «Спорте иллюстрейтед», «Экип» и т. д., вполне ясны, если эти цели и конкретны и материальны, то вот у наших спортивных журналистов они, интересно, каковы?

«Спорте иллюстрейтед», «Экип», «Гадзетта делло спорт», «Шпорт-Курир» и т. д. — издания, безусловно, спортивные. Но вряд ли следует забывать, что все они издания еще и буржуазные, а подчас и откровенно бульварного толка, то есть с повышенным интересом к пикантным подробностям из жизни звезд, крикливой сенсационностью и т. п. И все эти «определения» лучших спортсменов мира, лучших футболистов года и т. п. задуманы как предприятие сугубо коммерческое, чисто рекламного характера. Уловление новых подписчиков с помощью шумихи, которая непременно сопровождает каждый «конкурс имен», сулит владельцам буржуазных спортивных изданий денежную прибыль, что, несомненно, представляется им куда более важным, нежели следование принципам и этике спорта.

Нам же все это для чего? Вел я разговоры на эту тему и с редакторами нескольких наших спортивных изданий, и со знакомыми спортивными журналистами, участниками референдумов. Выяснилось, что они тоже просто не задумывались над тем, для чего оно все и, главное, к чему в конце концов может привести. А в некоторых случаях уже приводило к вспышкам зазнайства, эгоцентризма (ответного, естественно, недружелюбия), осложняя в конечном счете обстановку в спортивных коллективах и воспитательную работу.

Вот так. «В таком разрезе», как сказал бы Райкин. Никто, следовательно, ничего не оспаривает и ничего не защищает. А кое-кто испытывает уже и неловкость. Во всяком случае, с каждым годом все большее число спортивных журналистов решительно отказывается от участия в этих предновогодних забавах.

Предвестие отрадных перемен — пусть не очень близких, но, возможно, и не столь уж отдаленных — хочется видеть также и в других событиях, которые происходили в последние годы. Вы знаете, конечно, что чем популярней тот или иной чемпионат, турнир, либо гонка и т. п., тем больше достается спортсменам и командам различных призов — сверх тех, что предусмотрены самим положением о соревнованиях.

Дополнительные призы учреждают спортивные (и не только) организации, а также редакции журналов и газет.

Таковы, например, призы, вручаемые по окончании матчей (либо турниров в целом) «лучшему нападающему», «лучшему защитнику» и т. п., а то и просто «лучшему игроку».

Само же их определение производится обычно заседающим на трибунах общественным жюри, которое состоит либо из спортивных журналистов, либо из специалистов по данному виду спорта.

Призы эти существуют не только в большом спорте, но и в массовом. В нем-то и произошло событие, о котором благодаря футбольному арбитру В. Збандуту в июне 1967 года промелькнуло коротенькое сообщение в спортивной прессе. Московский спортивный клуб «Луч» выступает в футбольном первенстве столицы по третьей группе семью командами. И когда игры проходят на поле этого клуба, специальное жюри определяет лучшего игрока в каждой из семи команд «Луча». Всем им вручаются памятные призы. В июне 1967 года команды клуба «Луч» принимали на своем поле футболистов завода «Красный богатырь», и в мачте первых юношеских команд «Луч» победил со счетом 4:0. Приз лучшего игрока был присужден 16-летнему нападающему Володе Уханову. Но Володя попросил передать его вратарю команды соперников, который, несмотря на поражение с крупным счетом, сыграл в этом матче, по его мнению, лучше всех.

Читая эту заметку, я невольно вспомнил о знаменитом боксере Сергее Щербакове или, вернее, увидел в поступке 16-летнего Володи Уханова сходство с тем, как поступил двадцатью годами ранее, в 1948 году, Сергей Щербаков, выступая на чемпионате страны против Ильи Давыдова. Впрочем, передам слово очевидцу этого поединка публицисту И. Бару (нередко обращающемуся, кстати, к теме спорта):

«Когда они перед гонгом сошлись для рукопожатия на середине ринга, Давыдов, наклонившись, что-то проговорил, Щербаков в ответ улыбнулся. Черт возьми, что все это означало? Уже после боя Сергей рассказывал, что Давыдов произнес всего три весьма тривиальных слова: «Пусть победит сильнейший», и это насторожило: наверно, крепко подготовлен и настроен решительно, а заодно, так сказать, для вящего психологического эффекта, хочет дать это понять и Щербакову...

Первая же стремительная, слишком, пожалуй, стремительная атака Давыдова была встречена ударом справа, вразрез, выбившим его за канаты. Он с трудом поднялся на ноги, выбрался на ринг, и новый удар кинул его в нокдаун. Три нокдауна выдержал Давыдов в первом раунде и еще несколько во втором и третьем. Надо бы, конечно, было судье прекратить бой, или секундантам в знак сдачи выбросить полотенце, но они почему-то этого не сделали, а сделал, в сущности, сам Сергей. Под конец боя он почти не бил, лишь имитировал удары, чуть касаясь перчатками соперника. И Давыдов выстоял. Но не потому лишь, что его миловали, нет. Понимал ли Давыдов, что происходит, я не знаю, но он упрямо искал Щербакова, не находил, промахивался и все же шел вслепую на сближение. «Могучий организм», — сказал я потом Щербакову. «Могучий характер», — поправил он. Это в его устах было наивысшее признание человеческих достоинств».

Правомерна ли, однако, аналогия между хорошо продуманным решением заслуженного мастера спорта Сергея Щербакова и совершенно импульсивным поступком 16-летнего футболиста Володи Уханова? Между отказом опытного турнирного бойца от выигрыша важной встречи нокаутом, дабы уберечь соперника от тяжелой травмы, и порывистой просьбой юноши передать присужденный ему приз лучшего игрока другому? Полагаю, что общее, родственное тут есть — чистосердечие, благородство. Дело ведь не в масштабах спортивной борьбы и не в искусстве ее ведения: с этической точки зрения все спортивные соревнования совершенно равны — от Олимпийских игр до первенства какой-нибудь далекой таежной сельской школы. И в моральном, этическом плане спортсмена-боксера можно сравнить со спортсменом-футболистом. Ведь в данном случае сопоставляются не результаты бокса и футбола, а человеческие поступки, которые имеют свою меру, одинаковую для всех.

Если бы Сергей Щербаков, презрев ошибку рефери, увлекшегося созерцанием боя, а заодно и жестокосердие секундантов соперника, послал его в нокаут, правила бокса были бы формально соблюдены. И никто бы победителя ни в чем не упрекнул. Да и публика в зале, как это обычно бывает, встретила бы нокаут аплодисментами. Должное впечатление он произвел бы, конечно, и на того, кому предстояла встреча со Щербаковым в следующем бою. Нокаут ведь не шутка. Тот, кто в нем добывал, на год лишается права участвовать в соревнованиях. Да и по истечении года может быть допущен к боям лишь по решению врачебной комиссии.

В мире бокса известна, между прочим, история о том, как некий знаменитый чемпион-тяжеловес, боец с необыкновенно мощным ударом, учуяв в одном молодом и неопытном боксере своего преемника, на протяжении нескольких лет нещадно избивал его всякий раз, когда они сходились на ринге. Нет, нокаутировать соперника чемпиону ни разу не удалось. Но все-таки в его действиях был дальний расчет, ибо он знал — у каждого боксера есть свой «предел прочности». И правда: если о боксере говорят, что он уже «не держит удар» или что у него «стеклянные челюсти», это означает, что отпущенный ему природой и тренировкой лимит прочности на исходе. Этих-то дней у своего соперника и ждал чемпион. Или, вернее, их приближал. В боксерских кругах это понимали все — и за их единоборством следили с величайшим напряжением. В конце концов молодой боксер (а он, надо сказать, был во всех отношениях спортсменом необычайного дарования) превзошел, победил чемпиона! Но сам это звание удерживал недолго, а вскоре и вовсе покинул ринг, потому что к этому времени, увы, его челюсти действительно стали уже «стеклянными».

Щербаков же не хотел, чтобы лимит прочности его соперника, тоже стремившегося стать чемпионом, был исчерпан преждевременно. Известно, что у спорта не было и нет иной морали, чем та, что заключена в его правилах, и что тот, кто их соблюдает, и есть настоящий спортсмен. Но разве, проявив непоказную заботу о здоровье своего соперника, о его пригодности к дальнейшим боям, Сергей Щербаков не стал выше этой морали, не поднялся над нормативным пониманием джентльменства спортсмена?[16] Призы «лучшего игрока» (матча, турнира или года) ни в коей степени, как мы уже знаем, не связаны с правилами спорта. Но когда их присуждают спортсменам, они не отказываются от награды, принимают ее, жмут чьи-то руки, говорят «спасибо» или «благодарю». И вдруг юный футболист нарушает этот неписаный этикет. Более того, просит передать приз, учрежденный исключительно для игроков его клуба, спортсмену из команды соперников. Когда так поступают, ни на что не рассчитывают. Но мы знаем, что поступок 16-летнего Володи Уханова произвел впечатление на взрослых: спортивный судья с немалым (республиканской категории) написал о нем во всесоюзную газету. И «Советский спорт» не зря поместил его письмо.

В истинном благородстве поступков люди, как известно, не соревнуются. Нет места тут и честолюбивым побуждениям, борьбе амбиций, стремлению к популярности и славе. Оттого-то советские представители в ЮНЕСКО и были в числе инициаторов противопоставления всевозможным «конкурсам имен» и «спискам года» некоего нового в принципе института отличий для спортсменов. Так, в 1965 году был учрежден ежегодный приз ЮНЕСКО «За благородство в соревновании», и первым удостоился его чемпион Италии по бобслею Эудженио Монти.

В 1964 году на зимних Олимпийских играх в Инсбруке он показал результат, который, по мнению знатоков, должен был принести ему звание олимпийского чемпиона. Однако, узнав, что главный его конкурент англичанин Нэш попал в беду (перед стартом в его санях сломалась важная деталь), Монти снял эту деталь со своих саней и отдал сопернику. Исправив повреждение, англичанин показал более высокую скорость и стал рекордсменом и чемпионом Олимпиады. И все же... «Поражение Монти значительней победы, — справедливо писал журнал «Курьер ЮНЕСКО», — ибо стало выдающимся примером товарищества — лучшего из качеств, которому может научить спорт».

Между прочим, четырьмя годами спустя, когда Эудженио Монти исполнилось сорок лет (и тело его, по свидетельству газетчиков, было испещрено рубцами от травм и ранений, как географическая карта сетью рек), он выиграл звание олимпийского чемпиона в Гренобле. Добавим к этому, что, будучи человеком менее чем среднего достатка, он всегда являлся любителем. «В такой стране, как Италия, где почти все виды спорта отданы во власть профессионализма, — с грустью говорил Монти одному из интервьюеров, — подобный энтузиазм кажется странным...»

Сообщаю обо всем этом лишь для того, чтобы подчеркнуть: первый лауреат приза ЮНЕСКО «За благородство в соревновании» был достоин его во всех отношениях.

В высшей степени требовательно, если не сказать, безукоризненно, отбирались международным жюри ЮНЕСКО спортсмены и для последующих награждений. Югославский борец Стефан Хорват из-за дисквалификации соперника был объявлен чемпионом мира, однако первого приза получать не захотел без борьбы. Он попросил организаторов чемпионата допустить соперника к схватке с ним и завоевал золотую медаль уже на ковре. Чемпион Венгрии теннисист Иштван Гуйяш играл на международном турнире в Гамбурге против чехословацкого спортсмена Кукала. В решающей, пятой, партии при счете 5:5 У Кукала свела ногу судорога. Правила в таких случаях разрешают пятиминутный перерыв. Время истекло, и судья хотел объявить Гуйяша победителем, но он решительно воспротивился этому. Сам пригласил врача и подождал, пока соперник окончательно пришел в себя. В итоге выиграл чехословацкий спортсмен. О 38-летнем же Гуйяше, архитекторе по профессии, было, между прочим, известно, что годом раньше, когда его поставили в мировой теннисной классификации на 6-е место, он заявил, что правильнее было бы считать его 9-м...

Приз «За благородство в соревновании» получили и два испанца: футболист из клуба «Сабадель» Педро Забалья и капитан баскетбольной команды «Хувентуд» Франсиско Бускато. Забалья во встрече с мадридским «Реалом» вышел при счете 0:0 на отличную голевую позицию. Однако, когда он собирался ударить по мячу, вратаря «Реала» нечаянно сбил на землю свой игрок, и голкипер лежал, корчась от боли. Увидев это, Забалья не ударил по воротам, а лишь коснулся мяча, посчитав, что будет нечестно забить гол в такой момент. В схожей ситуации оказался в конце баскетбольного матча «Хувентуд» — «Реал» Бускато. Опекавший его игрок лежал на площадке, не в силах двигаться от острой боли: у него было повреждено колено. Бускато, находившийся в отменной позиции для решающего броска по кольцу, положил мяч на площадку.

Во время международного автомарафона Лондон — Мехико 1970 года советские гонщики заслуженный мастер спорта Виктор Щавелев и мастер международного класса Эммануил Лифшиц мгновенно прекратили гонку, чтобы оказать помощь экипажу, потерпевшему аварию. А между тем они имели реальнейшие шансы попасть в число призеров и притом прошли уже на своем «Москвиче» более трех четвертей труднейшей дистанции, многие тысячи километров. Факт этот получил широкую известность, о нем писали за рубежом и у нас, и, к слову сказать, наши спортивные организации вполне могли выдвинуть советских автогонщиков кандидатами на приз ЮНЕСКО «За благородство в соревновании» 1970 года.[17] Могли, но не сделали этого, как и вообще не проявляли к нему никакого интереса, что с сожалением констатировали в своем письме, опубликованном «Правдой» 19 октября 1970 года, спортивные деятели К. Жаров, А. Иваницкий и В. Откаленко. «Мы славим победителей соревнований, чемпионов и рекордсменов, — говорилось в письме. — Но особого почета заслуживают те из них, кто своим поведением на соревнованиях утверждал и развивал благородные идеалы нашего спорта».

Никак не отреагировала на это, увы, наша федерация спортивных журналистов. Все так же продолжала она забавляться «определением» лучших спортсменов года, противопоставив, как всегда, «победителя конкурса», «спортсмена номер один 1970 года» (в данном случае штангиста В. Алексеева) всем остальным, «менее достойным номерам» (в данном случае и женщинам: Е. Петушковой и Л. Турищевой). Впрочем, здесь сказалось, возможно, влияние Международной ассоциации спортивной прессы (АИПС), которая долгое время уже «выявляет» лучших спортсменов года («в мировом масштабе») на специально посвященных этому заседаниях. И до сих пор не замечает, что полезное начинание ЮНЕСКО Уже подхвачено в ряде стран.

В Польше, например, газета «Штандар млодых» учредила несколько лет назад приз «Рыцаря справедливости», первым лауреатом которого стал известный тяжелоатлет Вальдемар Башановский. По просьбе одной из наших республиканских спортивных газет, польский журналист Я. Войдыга спросил у Башановского, что делал он, чтобы стать «рыцарем справедливости»? «Поверьте, — сказал спортсмен, — что я никогда над этим не задумывался. Просто стремился всегда вести себя так, как этого требуют этические нормы нашего общества. Конечно, в борьбе за медали, рекорды и победы нервы участников подчас весьма напряжены. И порою достаточно незначительного конфликта, чтобы тот, кто казался образцом корректности, потерял власть над собою. Но ведь конфликты возникают и в личной жизни, и на работе. Что же было бы, если бы люди объясняли все нервным напряжением? Спортсмены (а ведь они учатся владеть и своими нервами!) должны быть примером джентльменства во всех ситуациях — на соревнованиях, дома, на работе...»

«Пусть каждый благородный поступок наших спортсменов станет известным и их товарищам, и молодежи, — писали авторы письма в «Правду». — Такие атлеты достойны занесения в Книгу почета Всесоюзного комитета по физкультуре и спорту. На наш взгляд, стоило бы учредить приз, который можно условно назвать «За благородство в борьбе». А спустя две недели, 2 ноября 1970 года, в «Правде» был помещен обзор писем читателей, из которого явствовало, что это предложение получило самую широкую поддержку. Кое-кем тут же были сделаны и первые практические шаги. Телевизионная программа «Время» и отдел спорта Центрального телевидения и Всесоюзного радио учредили ежегодный приз «За спортивную доблесть», ленинградский городской спорткомитет – «За спортивное благородство». Что ж, лиха беда начало!

Но и привычка ведь вторая натура. Приз телевидения и радио, например, присуждается тем, кто, помимо чувства товарищества и благородства в борьбе, проявил еще и «мастерство, мужество, волю к победе». Но кое-где в условия отбора «лучших спортсменов года» вплетаются уже новые мотивы, ранее этим конкурсам незнакомые. Польская газета «Пшеглонд спортовы» в 1970 году в двадцать четвертый раз определяла «лучшего спортсмена страны». И, сообщая о результатах этого референдума, указывала, что на сей раз, кроме технических результатов того или иного атлета, учитывалась и этика его поведения на соревнованиях... Трудно сказать, конечно, скоро ли объективистские и неспортивные по своему духу «конкурсы имен», произвольные определения «лучших спортсменов года», степени их обаятельности и т. д. и т. п. окончательно будут вытеснены с газетных и журнальных полос. Но то, что и более или менее серьезная конфронтация, как говорят дипломаты, тут уже налицо, — факт. И факт, безусловно, отрадный.

Отрадные перемены коснулись в последние годы и кое-чего другого. Право же, все познается в сравнении, и я невольно вспоминаю, как вскоре после войны, будучи молодым еще журналистом, вел в газете Футбольную «и прочую спортивную» хронику. Нет, это было отнюдь не единственным моим делом в газете. в те годы даже центральному футбольному матчу сезона отводилось не более пятнадцати строк. Таким образом, освещение спортивных событий являлось как бы дополнительной нагрузкой к моей основной работе.

Сегодня в той же газете спортивной рубрикой ведают два журналиста, причем другими заданиями их не обременяют. Оно и понятно: заказанные, отредактированные и написанные ими отчеты, заметки и корреспонденции теснят порою все остальные материалы на четвертой полосе. В этом смысле показательно сравнение нынешних номеров «Правды» с ее же номерами, скажем, пятнадцатилетней давности. Соотношение места, выделявшегося «Правдой» под физкультурно-спортивные материалы тогда и нынче, выглядит по меньшей мере как 6:1, 7:1 в пользу сегодняшнего дня.

Да и вообще, можно ли теперь представить себе массовую газету или массовый журнал, в которых не было бы спортивного отдела, постоянной спортивной рубрики? Лед тронулся даже в толстых общественно-политических и литературно-художественных журналах, не говоря уж о журналах типа «Знание — сила» и «Наука и жизнь». В последнем, например, из номера в номер публиковалась в конце шестидесятых годов книга Николая Старостина «Звезды большого футбола» — произведение, безусловно, занимательное и полезное с точки зрения узнавания футбола, однако ни к науке как таковой, ни к ее связи с жизнью никакого отношения не имевшее.

Немалые перемены произошли в последние десять-пятнадцать лет и в сфере собственно спортивной прессы. Из года в год и в центре, и на местах отмечалось увеличение объема одних спортивных изданий, либо учащение периодичности других (а порою — то и другое вместе), но прежде всего — бурный рост тиражей всех спортивных изданий без исключения. Газета «Советский спорт» за последние десять лет увеличила число своих подписчиков на два с лишним миллиона. Созданный в 1960 году в качестве воскресного приложения к ней еженедельник «Футбол» (переименованный позднее в «Футбол — хоккей») имел первоначально тираж в двести тысяч экземпляров, нынче же расходится в полутора миллионах. Наконец, в последние годы появилось немало новых спортивных изданий: ежемесячное приложение журнала «Советский Союз» — «Спорт в СССР», ежемесячный журнал «Турист», еженедельное информационно-аналитическое издание «Спорт за рубежом», еженедельное шахматно-шашечное приложение газеты «Советский спорт» — «64»...

По идее, все это, вместе взятое, вызывало необходимость в большом числе квалифицированных спортивных журналистов. Но поскольку специальной и планомерной подготовкой таковых ни одно учебное заведение не занималось[18], комплектование спортивных ячеек многочисленных — центральных и местных — газетных, журнальных, телевизионных и радиовещательных редакций производилось в эти годы по двум каналам. Это либо зачислялись на работу люди, полагавшие, что они так или иначе справятся с нею, либо «перебрасывались на спорт» сотрудники из других ячеек. И в обоих случаях, понятно, ожидания, связанные с предстоявшей этим людям деятельностью, покоились главным образом на том, что не боги горшки обжигают и перемелется — мука будет. Так оно, впрочем, и происходило. Да и происходит сейчас. Разница, пожалуй, лишь в том, что в начале шестидесятых годов спортивные репортеры, комментаторы, литсотрудники, редакторы и т. п. требовались в целом по стране сотнями, да еще была нужда в так называемых «постоянных внештатниках» (которым гарантируется регулярный заработок и которые имеют обычно в редакциях свои столы), тогда как нынче подобные вакансии открываются редко.

В 1964 году, вскоре после Токийской олимпиады, где советские спортсмены, как известно, показали себя в ряде видов спорта менее удачно, чем это предсказывали многие наши обозреватели, произошел такой случай. В Ленинграде перед местным физкультурным активом выступал тогдашний председатель Союза спортивных обществ и организаций СССР Ю. Машин. Он анализировал причины токийских неудач и в заключение отвечал на записки. В одной-то из них и содержался вопрос: доколе будут наши спортивные журналисты в канун ответственных международных состязаний дезориентировать читателей перехваливанием своих спортсменов и недооценкой соперников?

Солидаризуясь с этим вопросом и не подбирая с особой тщательностью выражений, то есть не пользуясь оговорками типа «в отдельных случаях», «порой», «некоторые товарищи» и т. п., Ю. Машин без обиняков заявил, что действительно спортивные журналисты сплошь и рядом мешают нашим спортсменам и командам, пишут о них чаще всего неквалифицированно и невпопад и что вообще на спортивно-журналистской ниве подвизались по преимуществу люди, не сумевшие проявить себя в других отраслях журналистики, неудачники и т. д. и т. п.

Заявление это вызвало настоящую бурю в президиуме Федерации спортивных журналистов СССР. Помню, что членов президиума особенно возмутило слово «неудачники». Конечно, дело было не в неудачниках (хотя, возможно, и тут известный процент правды в заявлении Ю. Машина был), а в том, что просто нет у нас более молодой отрасли журналистики, чем спортивная, — особенно если соотнести ее возраст с той площадью, которую завоевали в последние годы на страницах прессы материалы на спортивную тему, завоевали, разумеется, прежде всего благодаря неуклонно растущему в обществе интересу к спорту.

Молодостью нашей спортивной журналистики и обусловлен целый ряд ее «детских болезней». Недаром ведь на страницах «Журналиста» и четырьмя годами спустя после заявления Ю. Машина совершенно недвусмысленно указывалось, что спортивный цех все еще «топчется на месте». «По-прежнему не хватает острых перьев, аналитически мыслящих обозревателей, – говорилось в журнале. — Квалификация спортивного журналиста подчас оценивается умением разобраться в цифрах забитых и пропущенных шайб и голов». Этого выступления федерация спортивных журналистов уже не оспаривала.

В 1964 году осталась, к сожалению, в пылу страстей незамеченной «вторая часть» ответа Ю. Машина на записку из зала. А в ней выражалась готовность спортивного союза по-деловому содействовать повышению специальных знаний основной массы спортивных журналистов; желание способствовать лучшему их знакомству с конкретными задачами физкультурного движения и т. д. Делались такие предложения федерации спортивных журналистов и позднее, но ответной заинтересованности почему-то не вызвали. Каковы же итоги? В 1970 году Спорткомитет СССР уже официально в одном из своих решений констатировал, что «осуществлению воспитательных функций, которые призван выполнять спорт, порой не способствуют отдельные недостаточно зрелые выступления в печати спортивных журналистов, а также комментаторов радио и телевидения». Формулировка, как видим, куда более осторожная, чем та, из-за которой семью годами раньше разгорелся сыр-бор. Но ведь суть проблемы та же?

Впрочем, следует указать, что есть у нашей спортивной журналистики ответвление, которому «детские болезни» уже неведомы давно. Это шахматная журналистика. Вот уж много десятилетий, можно сказать, даже из поколения в поколение передается в ней профессионально-ответственное отношение к делу. Тут перед начинающими журналистами всегда и живые примеры, и достоверные предания. Тем более что иные знаменитые виртуозы и чемпионы этой игры либо ее авторитетные теоретики (а в шахматах то и другое подчас соединяется в одном лице) обладали и попросту блестящими перьями. И в них, если хотите, как бы материализовался идеал спортивного журналиста, то есть осуществлялся синтез, сплав искрометной спортивной практики, глубокой теории и профессионального, без всяких скидок, журнализма. Есть фигуры подобного рода в шахматной журналистике и сейчас. А вот другим спортивно-журналистским дисциплинам они, пожалуй, вовсе незнакомы.

— Позвольте! — слышу голос читателя. — А братья Андрей и Николай Старостины в футбольной журналистике? Либо Анатолий Тарасов в хоккейной? Как спортсмены, все они вошли в историю своих видов спорта, а уж читать их статьи и книги для людей, интересующихся футболом или хоккеем, разве не удовольствие?

Все верно. Но вряд ли и я ошибся. Начнем с братьев Старостиных. Действительно, будучи по профессии спортивными работниками, то есть не занимаясь изо дня в день журналистикой как таковой, они тем не менее квалификационно вряд ли в чем-либо уступают многим опытным журналистам. Но при всем том теоретиками футбола не являются. Такими, скажем, как в шахматах Михаил Ботвинник или Тигран Петросян (для которого журналистика, к слову сказать, занятие постоянное). А вот ведущий наш (и признанный Во всем мире) теоретик футбола Борис Аркадьев, к сожалению, не журналист. Хотя и обращается порою к жанру статьи, как и многие образованные специалисты.

Но, может быть, все искомые качества счастливо соединились в Анатолии Тарасове? Он и игрок в прошлом первоклассный, и тренер выдающийся, и теоретик хоккея, бесспорно, крупнейший. Однако нет, в профессиональном значении слова и Тарасов не журналист. Конечно, он может, если потребуется, написать статью — интересную, глубокую, боевую. Но наиболее популярные работы и книги Тарасова выходили в литературной записи Олега Спасского. А профессиональные журналисты, как известно, в литературных помощниках не нуждаются.

Но мы отвлеклись. А между тем, продолжая разговор о шахматной журналистике, стоило бы сказать, что при всех несомненных ее достоинствах иные из ее представителей обнаруживают тяготение к тому, что нам приходилось уже характеризовать как «взгляд и нечто». Во всяком случае, об этом невольно думалось при чтении квазифилософских рассуждений о том, что шахматы — это искусство (а шахматист, следовательно, художник), которые мы находили в иных статьях последних лет. Для доказательства этого тезиса авторы статей — иного выхода у них, собственно, и не было! — искусственно подтягивали эстетические категории — красоту, изящество, гармонию (в данном случае комбинаций и партий) к понятию художественного образа, никакого отношения к шахматным позициям, понятно, не имеющего.

Спорт — искусство, шахматы — искусство... Для чего все это обсуждается, интерпретируется, «доказывается»? К чему? Э. Соловьев в своей работе «Личность и ситуация в социально-политическом анализе Маркса» убедительно показывает, что человек ответствен, по Марксу, не только за свои убеждения, но и за само их содержание. И что, коль скоро по условиям жизни человек имел возможность для интеллектуального развития, он обязан знать то, что возможно знать, что теоретически доступно для его времени. Напоминаю об этом лишь потому, что, выделяясь в ряду других отраслей спортивной прессы своим интеллектуализмом и культурой в целом, шахматная журналистика должна быть требовательной к себе и в деталях.

В шахматной периодике, например, приходилось встречать довольно поверхностные суждения о зарубежных соперниках наших ведущих гроссмейстеров. Иные шахматные журналисты, скажем, на протяжении ряда лет главным образом посмеивались над Фишером. Не оттого ли в 1969 году он был поставлен у нас последним в сильнейшей десятке мира? Благодушно, если не сказать шапкозакидательски, оценивались в 1970 году, накануне «матча столетия», и возможности нашей команды. А ведь победа над сборной «остального мира» далась ей с невероятным трудом: минимальный перевес пришел в последние минуты. А не мог ли он быть съеден, если бы спортсменам «остального мира» создали, допустим, такие же прекрасные условия для подготовки к матчу, как шахматистам СССР?

Знатоки утверждают, что и укомплектована команда «остального мира» могла быть более удачно: ее селекционер М. Эйве, по их мнению, оказался не в меру любезным к хозяевам турнира — югославам, отдав им три места из десяти. А ведь именно они-то и проиграли матч. Наконец, судьба «матча столетия» решалась в отложенных партиях. Наши спортсмены выжали из них все, что возможно; не имевшие же тренеров соперники анализировали отложенные позиции каждый на свой риск и страх. По той же причине они несли известные потери при подготовке к новой встрече. Однако в следующем матче это может не повториться. К тому же команда «остального мира» может (с пользой для себя) существенно обновить состав. У нас же меньше кандидатур для замены.

Вспоминается, что один из участников матча, журналист по профессии, В. Корчной, предсказывал команде «остального мира» поражение со счетом 23:17. Сам он, кстати, проиграл. На кого же возлагал надежды? Справедливости ради укажем, что Корчной в этом смысле был далеко не одинок. А несколько полезней был бы и скромный тон наших шахматных журналистов и достойная оценка ими будущих соперников сборной СССР!

Но вот «матч столетия» позади, и нашим неудачным прорицателям была предоставлена возможность столь же публично проанализировать природу своих просчетов. Однако они пренебрегли ею, отмолчались. А жаль. Журналист, сам исправляющий и объясняющий свою ошибку, — разве это предосудительно? В «Известиях», к примеру, профессиональная журналистка подробнейшим образом исследует причины своей ошибки: «Теперь, когда прошло несколько лет, я понимаю, что не дописала эту статью, и ругаю себя за то, что, обвинив многих, все-таки главное упустила, не заметила, а если по совести — не хотела замечать». А вот признание известного журналиста-аграрника, признание, предшествующее обстоятельному разбору его былых заблуждений: «Я не замечал истинного положения дел в деревне, потому что был пропитан ложным пафосом, я требовал через газету жертвенности во имя высоких идей, требовал ее от других, сам-то, собственно, ничем не жертвуя». Число примеров в этом роде можно было бы без труда увеличить, но, увы, не за счет шахматной прессы последних лет. Подчеркиваю — последних лет, ибо именно в последние годы она начала вдруг проявлять несвойственное ей ранее снисхождение к «неточностям, опрометчивым выводам и пристрастным суждениям», составляющим, если помните, суть (и «особый шарм») спортивной «публицистической эссеистики».

Не будем, однако, и преувеличивать влияния этой тенденции на шахматную прессу. Тем паче что в рядах активно работающих сегодня шахматных журналистов — профессионалов самой высокой квалификации! — мы видим таких замечательных мастеров игры и серьезных теоретиков шахмат, как Ю. Авербах, Д. Бронштейн, А. Гипслис, А. Котов. А. Лилиенталь, Т. Петросян, Б. Спасский, А. Суэтин, М. Таль, С. Флор, М. Юдович... Да и М. Ботвинник с М. Таймановым, несмотря на то, что первый еще и ученый, а второй музыкант, — журналисты вполне профессиональные. Спрашивается, какой вид спорта еще может предъявить нечто подобное? Где начинающий журналист имеет перед глазами такие примеры? Либо просто возможность посоветоваться? А ведь поскольку все спортивные журналисты — самоучки, пример да совет для них значат много больше, чем для тех, кто получает систематическое специальное образование планомерно, из месяца в месяц, из года в год.

Поскольку же систематическая и планомерная подготовка спортивных журналистов — дело будущего (и, возможно, не столь уж скорого), у начинающих Работников спортивной прессы по-прежнему нет иного выхода, чем искать образцы для подражания. Сообразуясь, конечно, с собственным вкусом и наклонностями. и для подражания, разумеется, творческого. Но если в шахматной журналистике решение этих проблем облегчено широкими возможностями для выбора образцов, то в остальных спортивно-журналистских дисциплинах дело обстоит гораздо сложнее.

И все-таки молодежи и тут есть у кого поучиться, с кого взять пример. Начинающим журналистам стоило бы внимательно ознакомиться с опытом работы А. Леонтьева. Его отчеты, корреспонденции и обозрения на темы футбола привлекают не литературными красивостями, а достоверной передачей того, что было. И сверх того — почему было так, а не иначе. Я лично не знаю ни одного материала Леонтьева, который бы в той или иной мере не углублял моих представлений о футболе, даже если картину, впоследствии им описанную и проанализированную, я видел собственными глазами. «Футбол только с виду прост, — справедливо писал он как-то в «Неделе». — А на самом деле сложен, потому что многое в нем неповторимо. С молниеносной быстротой рождаются и умирают комбинации, и часто не потому, что исполнители плохи, а просто соперник силен и быстро разгадывает ход. Это и есть та незатухающая борьба, в которой внимательный зритель обнаружит новое решение и новые просчеты и ошибки».

Между прочим, журналистикой как повседневной профессией Леонтьев занялся сравнительно поздно. Тридцать семь лет исполнилось ему, когда он был приглашен в штат «Советского спорта». А это, в свою очередь, произошло восемью годами спустя после того, как в матче московских команд «Динамо» — «Спартак» 1949 года он выскочил из ворот навстречу динамовскому форварду — и навсегда выбыл из строя действующих игроков. После выздоровления он учился в высшей школе тренеров, служил в обществе «Спартак» и, прежде чем получить приглашение в аппарат «Советского спорта», в течение пяти лет сотрудничал в футбольном отделе нештатно. И уже тогда отличался от большинства журналистов, писавших о футболе, тем, что не рассматривал эту игру изолированно от других видов спорта и проблем спорта вообще. Кто-то, помнится, объяснял это спортивной разносторонностью самого Леонтьева: его приглашали в сборную Москвы по волейболу, он был хоккеистом и т. д. Полагаю, однако, что дело не в этом.

В команде «Спартак» его называли в свое время «ходячей энциклопедией»: он всегда был начинен самыми неожиданными сведениями, читал запоем, делал какие-то выписки. Стремление «дойти до самой сути» отличает Леонтьева и теперь. Вот почему, даже отстояв десять лет в воротах «Спартака» и отдав ему свою молодость, Леонтьев не написал тем не менее ни одной строки «чернилами любимой команды». Для него, спортивного обозревателя, она просто стала одним из многих футбольных коллективов, о которых он пишет. Как-то в Днепропетровске, откуда Леонтьев родом и где он начинал играть в футбол, мне с обидой говорили, что он мог бы отзываться об игре местной команды душевней, теплее. Слышал я и негодующий басок одного из спартаковских руководителей: «Свой человек, в воротах у нас стоял, а прочитайте, что пишет!»

Все эти неудовольствия имеют, впрочем, свою подоплеку. Ведь на фоне работы большинства футбольных репортеров, не только не скрывающих своего «боления» за ту или иную команду, но даже подчеркивающих свою близость к ней, Леонтьев и вправду «белая ворона». Помню, как на роль «метра» среди Футбольных журналистов долгое время претендовал человек, который, не уставая, повторял, что все болельщики футбола делятся на две категории: поклонники его любимой команды и... негодяи! Говаривал он это как бы в шутку, но и подтекст был тут вполне определенный: что же это за журналист — без любимой команды, без страстного боления за нее? Нынче подобная откровенность выходит из моды. Что касается Леонтьева, то для него объективность и беспристрастность никогда не были камуфляжем. Это его кредо, позиция отстаивать которые подчас было не так легко.

В течение ряда лет редактором отдела футбола газе ты «Советский спорт» и приложения «Футбол» был журналист М. Мержанов, который сосредоточивал главным образом усилия на пропаганде так называемой бразильской системы. Этой же линии придерживались тогдашний председатель федерации футбола Н. Ряшенцев и тренер сборной СССР Г. Качалин. В результате «всем нашим командам предписывалось одинаково тренироваться, одинаково нападать и защищаться». В данном случае я процитировал позднейшее (1967 г.) признание Л. Филатова, который сменил в 1966 году Мержанова на посту редактора «Футбола», но в те годы, когда бразильская система почиталась «столбовой дорогой развития советского футбола», не возражал против подобного, как он писал позднее, «догматического подхода к игре». А вот Леонтьев возражал! Именно в это время он писал и об очевиднейшей бесплодности слепого копирования чужих образцов, и о необходимости сохранять и развивать лучшие традиции отечественной школы футбола.

Кто-нибудь спросит: где писал? Отвечу: всюду, где только мог. Вот, впрочем, характерный пример. В 1963 году стало очевидным, что ряд футбольных команд задался в играх на Кубок СССР странной, неспортивной целью — во что бы то ни стало потерпеть поражение. Интересно, как на это реагировала спортивная пресса? Дальнейшее цитирую по «Литературной газете» за 1 августа 1963 года:

«Еженедельник «Футбол» не то чтоб совсем умолчал о неприятных фактах, нет, он их коснулся, но вскользь, мимоходом, не выразив при этом ни гнева, ни возмущения. В номере 25-м обозреватель «Футбола» писал, по сути, о событии чрезвычайном в таких невинно-меланхолических, обтекаемых выражениях:

«Зенит» капитулировал в Караганде перед «Шахтером», не выказав никакого желания выиграть».

И все. Ни слова порицания. Вот цитата из следующего номера — 26-го:

«Решив, что гнаться «за двумя зайцами» (успешно играть на первенство страны и в розыгрыше кубка) ни к чему, некоторые команды стали сдаваться без боя. Чем иным, например, объяснить проигрыш ростовских армейцев запорожскому «Металлургу», бакинского «Нефтяника» — аутсайдерам второй подгруппы класса «А» — армейцам Новосибирска?»

И факт сообщен, и вопрос поставлен, и даже сожаление выражено. А порицания опять-таки нет.

Один из обозревателей, мастер спорта А. Леонтьев, все же выразил свое отношение:

«Игра в поддавки подрывает моральные устои коллектива, тренеры команд, сами того не ведая, дают в руки своим воспитанникам чрезвычайно опасное оружие — беспринципность. Обидно быть свидетелями того, как обесценивается один из самых высших трофеев. Этого нельзя допускать. Комбинаторы от футбола и те, кто способствует им, должны быть наказаны».

«Слова резкие и справедливые, — заключала «Литературная газета», — одно лишь странно: они увидели свет не на страницах «Футбола», не на страницах «Советского спорта», а в бюллетене «Московская спортивная неделя», о существовании которого вряд ли знают зрители Караганды, Новосибирска и других городов, обманутые зрители, пришедшие смотреть игру на кубок и не увидевшие игры».

На страницах малоизвестного издания публиковалась и серия статей Леонтьева навстречу лондонскому чемпионату мира 1966 года. В них указывалось, в частности, что игра сборной СССР может быть усилена (отчего возрастут, следовательно, и ее спортивные шансы) за счет одного лишь отказа от заигрываний с бразильской системой. В последний момент, как известно, футболисты сборной СССР именно так и поступили. И впервые в истории своего участия в мировых чемпионатах вышли в полуфинал.

Леонтьев оказался прав. Впервые ли? Наших же «бразильцев» подобный оборот событий расстроил не на шутку. «Четвертое место на последнем чемпионате мира весьма парадоксально, — утверждал Филатов, — если отдать себе отчет в том, что команда играла не лучшим образом». «Все, кто был в Англии, — вторил ему Мержанов, — видели, какой невысокий класс игры по сравнению с предыдущими чемпионатами показала наша команда». «По сравнению с предыдущими чемпионатами...» Но, во-первых, кроме нескольких спортивных журналистов и небольшой группы туристов, никто у нас больше игр шведского и чилийского чемпионатов мира не видел. И достоверно советским любителям футбола было известно лишь то, что в обоих случаях наша сборная далее четвертьфинала пробиться не смогла. И что ее выступления в Швеции и Чили расценивались в равной степени и прессой того времени, и спортивными организациями как крайне слабые, неудачные. Для чего же противопоставлять их четвертому месту, выигранному сборной СССР в Лондоне, считать его «парадоксальным»? И не справедливей ля было бы в этом случае предоставить в «Советском спорте» или «Футболе» слово для подведения итогов лондонского чемпионата тому, кто был и дальновидней и объективней?

Впрочем, неверным было бы сделать вывод, что большинство статей Леонтьева видело свет лишь в малоизвестных изданиях. Отнюдь нет. Его статьи охотно печатали и печатают многие популярные газеты и журналы. Переводят их подчас и за рубежом — главным образом в специальных изданиях. И не мудрено: ведь Леонтьев не просто спортивный журналист, но и подлинный специалист футбола. Ему не чужды в нем и вопросы теории, в равной степени касающиеся тактики, техники, методики тренировки. Из журналистов футбола всерьез вторгается в эти области, пожалуй, он один. И пользуется уважением среди методистов. Не говорю уж среди игроков и тренеров. И несмотря на то, что московский «Спартак» для него лишь одна из команд, Леонтьев и в ней наиболее авторитетный из футбольных журналистов. «Он и сейчас по-прежнему храбр», — пишет о нем «спартаковец из спартаковцев» Николай Старостин. «В журналистике, как и в игре, он все время ищет, пишет азартно и принципиально» — это слова другого знаменитого спартаковца — вратаря Анатолия Акимова.

Помню, как-то я прослышал, что Леонтьев заканчивает книгу о футболе, и при встрече с ним осведомился об этом.

— Книгу пишу, говорят? — спросил он. — Нет, это неверно. Неправда. До книги мне, знаете, еще очень далеко.

Это было сказано серьезно, твердо, и я подумал, что иным авторам футбольных книг-скороспелок было бы не слишком приятно услышать такое признание.

Впрочем, книги книгам рознь. И тот, кто интересуется литературой о спорте, вряд ли прошел мимо книги Дмитрия Урнова «По словам лошади»[19], вышедшей в 1969 году. Да и критика встретила ее приветственно, обещая долгую жизнь. Мне же хотелось добавить, что книге этой, быть может, суждено не только доставлять читателям, вне зависимости от того, интересуются они конным спортом или нет, удовольствие, но и сыграть определенную роль в становлении наших молодых спортивных журналистов. В том случае, разумеется, если они правильно поймут ее уроки. Ибо книгу Урнова отличает прежде всего то, в чем наша спортивная журналистика нуждается, подчас того сама не сознавая, особенно остро. Я имею в виду широкую образованность автора и превосходное ощущение им всей множественности проявлений, которыми спорт связан с культурной, литературной, словом, вообще духовной жизнью стран и народов.

Позвольте, подумает человек сведущий, но ведь книга Урнова принадлежит к литературе иппической (от греческого hippos — лошадь), а «о лошадях всегда писали люди, известные широтой своих интересов, эрудицией, тонким пониманием прекрасного», как справедливо отмечал один из рецензентов книги Урнова, не забыв, естественно, упомянуть, что «этому жанру отдали в свое время дань Шекспир, Пушкин, Лев Толстой, Голсуорси, Куприн». Само слово «жанр» тут, правда, оговорка, поскольку иппическая литература — это в равной степени строки из стихов и поэм и целые стихотворения, посвященные лошадям; отдельные места из прозаических и драматических произведений и, так сказать, произведения иппические целиком, как «Холстомер», «Изумруд» и др. Не исключить из нее и древнейшее наставление «Гиппика и Гиппарх» Ксенофонта, а коли так, то и многие другие превосходно написанные наставления и книги о верховой езде и тренировке.

К иппической литературе от начала до конца принадлежит и «необычная по своему стилю и композиции», как было замечено критикой, книга Урнова. В издательском предисловии, впрочем, она именуется повестью. Однако вряд ли это так. «По словам лошади» — скорее всего эссе, действительно эссе без всяких скидок и кавычек, ибо перед читателями его разворачиваются, в сущности, свободные размышления на заданную тему с привлечением литературных, философских, исторических, научных ассоциаций. И наконец — с упоминанием фактов собственной жизни, что, вероятно, и побудило издательство рассматривать это произведение как повесть автобиографического характера. «Когда мы впервые прочли рукопись, — говорится в предисловии, — то уверились в том, что писали ее двое: профессиональный литератор и профессиональный конник, настолько велико было знание предмета, и настолько свободен и безупречен язык повести. Мы ошиблись. Дмитрий Урнов действительно профессиональный литератор, но конник он лишь в свободное от работы время. У него вышло не одно исследование о Шекспире и его творчестве, однако за рубеж он выезжал и в качестве наездника с нашими конно-спортивными делегациями».

Однако у нас разговор другой — о пользе книги Урнова для начинающих спортивных журналистов, об ее уроках. И приводимый далее отрывок из нее способен, мне думается, сообщить в этом смысле гораздо больше, нежели любые рассуждения о необходимости синтеза литературной и профессионально-спортивной квалификаций. Оговорюсь лишь, что отрывок из книги «По словам лошади» взят мною едва ли не наугад: единственным мерилом тут была некоторая приближенность к нашей теме.

«Поехали покупать лошадь. Дело получилось так. В «Лесных полянах» под Москвой, в совхозе историческом — самом первом, была племенная конеферма. Рысаки «Лесных полян» с удачей бегали на разных ипподромах. Но вот энтузиаст тренер Алексей Белага скончался, совхоз принял с некоторых пор слишком специализированное направление, и ферма перестала существовать. Однажды, очутившись неподалеку от «Лесных полян», решил я туда заглянуть и узнать, не осталось ли лошадей Белаги. Ведь производителем у него стоял Гагач, победитель Всесоюзного приза, а главное, последний сын Гильдейца, то есть прямой отпрыск одной из самых ценных линий в нашем коневодстве.

Конюх на рабочей конюшне оказался любителем и сразу сказал:

— Есть одна кобылка трех лет от Гагача. И заниматься с ней совершенно некому. Ведь нам она не подходит.

Я рассказал об этом в Москве директору ипподрома. На другой же день он собрался ехать. Линия Гильдейца не шутка! Хотя директор сам был знатоком и купил за свою жизнь не одну сотню лошадей, на этот раз он пригласил с собой двух выдающихся наездников. Когда я прибыл к нему в кабинет, где чувствовался азарт от предстоящей поездки, знаменитые тренеры сидели в углу и толковали между собой, совершенно безучастные ко всему окружающему. Безучастность они сохранили и по пути, в машине, и столь же равнодушны остались они, когда мы достигли «Лесных полян» и стали смотреть на лошадь. Наездники-то ее, собственно, и не смотрели. То есть не обращали на нее никакого внимания в том смысле, как я этого ожидал.

Мне очень хотелось видеть, как будут лазить в рот и проверять по зубам возраст, щупать ноги, пробовать на ходу и т. п. Нет, знаменитые мастера не только не стали делать этого, но даже вовсе не подошли к гнеденькой кобылке. Пока мы возились с ней, надевали недоуздок, выводили из денника во двор, они, как и в директорском кабинете, держались в стороне, продолжая свою беседу. Они даже повернулись ко всем нам спиной, и один, поковыривая носком сапога камешек, говорил что-то другому.

Директор расспрашивал конюха, а я все ждал, когда же он обратится к наездникам, чтобы они осмотрели лошадь. Вместо этого директор, подойдя к ним, осторожно спросил:

— Можно заводить?

«Ведь приехали смотреть! — мелькнуло у меня. — Не смотревши заводить?»

— Да, ставьте на место, — последовал ответ. Судьба кобылки была решена. Но когда, в какой момент? И только потом я понял: мастерство! «Видеть» спиной, чувствовать каждым мускулом, ловить любым нервом материал своего дела. Все открывается сразу, как у пушкинского Дон-Жуана: достаточно заметить хотя бы пятку:

Довольно... воображенье

В минуту дорисует остальное...

Все равно, с чего бы ни начать, «с бровей ли, с ног ли» — они не позировали, не манерничали, их простодушие не знало таких вещей. Просто случай был для них слишком очевиден. Уже по моим рассказам наездники составили впечатление, и им достаточно было мельком проверить его...

С того раза и начал я про себя копить наблюдения над механикой высокого профессионализма, который живет и развивается в нашем конном деле... Случай в «Лесных полянах» был для мастеров слишком прост и ясен. Но в том-то и сказалось мастерство, опыт, что на простой случай не было потрачено сколько-нибудь лишних сил. Известно, «искусство начинается с чуть-чуть»... Секрет этого мастерства, в принципе единого для всех творческих сфер, одна из тех сил, что держат меня возле лошадей и среди конников».

Между прочим, в том же 1969 году вышла в свет и также приветственно была встречена критикой другая книга Д. Урнова «Как возникла «Страна чудес». Она представляет собой литературоведческое исследование знаменитых «Приключений Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла. К чему я, однако, упоминаю об этом? Чтобы еще более подчеркнуть широту интересов и глубину знаний автора книги «По словам лошади» (имеющей, кстати, подзаголовок «Конники и конный спорт»)? Нет, просто подумалось о другом. Подумалось, что иных юношей и девушек, желающих быть спортивными журналистами, мои размышления об этой профессии способны только лишить интереса к ней. Действительно, не покажется ли им теперь, что вершин достичь здесь можно лишь, будучи Леонтьевыми или Урновыми? То есть либо знаменитым в прошлом спортсменом, дипломированным специалистом (и «ходячей энциклопедией»!), либо спортсменом не столь уж знаменитым, но зато литератором совершенно профессиональным (а Дмитрий Урнов, кстати, еще и литературовед, то есть человек, обладающий навыками научного исследования, анализа, обобщения, синтеза).

Спрашиваю себя еще и о другом. Ну что ж, отпугнут, допустим, эти размышления кого-нибудь из начинающих — беда невелика; но вот не укрепят ли они иных, работающих уже на спортивно-журналистской ниве, в невольном их (и психологически до некоторой степени спасительном) цинизме, который питается надеждой на то, что коль скоро острых перьев и аналитически мыслящих обозревателей, как писал «Журналист», нынче действительно не хватает, то недоставать их при отсутствии планомерной подготовки спортивных журналистов будет, конечно, и впредь. А ежели так, думают они, то и тревожиться незачем, работы, слава богу, на наш век хватит, тем паче («Журналист» прав и в этом отношении) что квалификация спортивного репортера оценивается нередко лишь одним умением не запутаться в цифрах забитых и пропущенных шайб и голов.

Если помните, в иной связи я рассказал, как газетный отчет о футбольном матче был написан учеником Девятого класса. Вся разница, однако, состоит в том, что мальчик написал отчет единожды, а футбольные (и хоккейные) репортеры пишут их постоянно. И точно так же, как любителю спорта знакомы имена игроков Известных футбольных и хоккейных команд, примелькались ему и фамилии футбольных и хоккейных репортеров. Они известны миллионам и миллионам людей. Последним, конечно же, невдомек, как маются постоянно в ночных редакциях дежурные редакторы и литературные правщики со многими из этих отчетов, сколько вычеркивается оттуда несообразностей, не слишком грамотных оборотов и пр. и пр. Но ведь инициалы и фамилии авторов остаются. И изо дня в день мелькают перед читателем. В газетах центральных и местных, утренних и вечерних. Так возникает известность, которая — нечего греха таить — и не снилась многим превосходным очеркистам, публицистам, фельетонистам.

Парадокс? Конечно. Но этот феномен не должен был бы вводить в заблуждение самих футбольных и хоккейных журналистов, многим из которых, право же, следует отличать, как сказал поэт, «славу от позора». Ибо, как ни стараются в редакциях привести в удобочитаемый вид их творения, дело ограничивается главным образом стилистической правкой. Мыслей же, аналитических суждений и острых наблюдений о только что закончившемся матче сидящие в ночной редакции дежурные редакторы и литературные правщики подарить этим отчетам не могут. Но даже если бы и могли, то не стали бы этого делать. Зачастую отчеты написаны на таком низком уровне, что, отличай их авторы славу от позора, они не стремились бы поставить свою подпись. Впрочем, не менее виноваты редакционные коллегии изданий, постоянно помещающих подписные материалы на спортивную тему, забывая, что тут, как и в других отраслях информационной журналистики, необходим дифференцированный подход.[20] Нет мыслей, нет анализа, нет четко сформулированных оценок — нет и подписи. И такой подход вполне может стать стимулом для повышения квалификации спортивных журналистов.

Дело, разумеется, и не в размере отчета. Иной трехколонник или подвал не заслуживает подписи, а бывает, что и тридцатистрочная заметка немыслима без нее — настолько брызжет она авторской индивидуальностью. Как-то, исполняя в газете «Советский спорт» должность одного из руководителей редакции, я попросил журналиста Станислава Токарева, писавшего главным образом о велогонках и гимнастике, в течение нескольких дней освещать состязания по бадминтону. Тогда это был еще совсем молодой и мало кого интересовавший вид спорта. Но небольшие отчеты Токарева стали в эти дни лучшими материалами газеты, хотя тогда же проходило несколько куда более важных и острых состязаний. Как позже рассказывали руководители федерации бадминтона, отчеты Токарева сыграли огромную роль в популяризации этого действительно общедоступного и необычайно массового нынче вида спорта. Мастерство именно этих отчетов Токарева отметил и журнал «Журналист».

Легче всего, конечно, утверждать теперь, будто, предлагая Токареву отправиться на состязания по бадминтону, я заранее предвидел результат. Но факт этот неоспорим, ибо иначе не для чего было обращаться к одному из лучших перьев «Советского спорта». К слову сказать, фамилия Токарева широкому читателю известна гораздо менее, нежели фамилии многих Футбольных репортеров, поскольку о футболе он не пишет. Нет, не потому, что не знает футбола или не справился бы с отчетом о футбольном матче! С профессиональной точки зрения ситуация с бадминтоном была гораздо сложнее: этого вида спорта Токарев, как говорят в таких случаях, действительно не знал. И вместе с тем можно было быть совершенно уверенным, что он освоит его сравнительно быстро и просто. А уверенность эта покоилась, в свою очередь, на том, что Тока-Рев обстоятельно знает спорт «вообще», спорт «как таковой» — его законы, принципы, основы.

А уж спортивной гимнастики он был просто тончайшим знатоком! Пишу «был», потому что с годик назад Токарев внезапно остыл к гимнастике и перестал писать о ней (как в свое время о велоспорте), целиком переключившись на фигурное катание. И тут тоже сразу заявил о себе. В гимнастике же с его суждениями — я сам видел и слышал это! — уже считались опытные тренеры. Интересуясь мнением Токарева об эффектности тех или иных новых упражнений и комбинаций, органичности связок между ними и т. п., ему показывали все это на предварительных тренировках. А ведь в отличие от Леонтьева и Урнова в мире спорта Токарев не был своим с младых ногтей, да и вообще спортивным журналистом стал совершенно случайно. Однако в спорт он пришел, будучи уже журналистом профессиональным. Молодым, но профессиональным, то есть настойчиво стремившимся постичь существо избранной темы. До «Советского спорта» Токарев писал в основном о хлопке и хлопководах — и его корреспонденции и зарисовки с полей неизменно отличало серьезное знание дела.

Кто-нибудь, правда, может сказать: знание дела — это особь статья, но ведь Токарев еще и человек, безусловно одаренный в литературном отношении. И, может быть, именно поэтому он столь уверенно и точно живописует внешнюю картину спортивной борьбы и тонко передает ее внутреннее напряжение? Что ж, верно: не обладая литературным мастерством, таких успехов, конечно, не достичь. Как и нет спору, что никакой труд не может обзавестись литературной одаренностью. Она либо есть, либо ее нет. Но вот некоторые литературные наклонности — пусть даже самые скромные — человек, который хочет стать журналистом, все-таки должен иметь. Как, скажем, необходим музыкальный слух человеку, решившему стать пианистом или скрипачом.

О чем же говорит молодым людям, которые собираются стать спортивными журналистами опыт таких профессионалов, как Виктор Васильев, Алексей Леонтьев, Дмитрий Урнов, Станислав Токарев? И некоторых других, мною здесь не названных, ибо я рассказал только о наиболее типичных представителях четырех вырисовывающихся сейчас главных направлений в этой области — людях, которые торят путь грядущим поколениям спортивных журналистов. Исследование психологии спортивного поединка; тончайшее знание алгебры спорта; взаимопроникновение сфер спорта и культуры; лепка спортивного характера в его внешних и внутренних проявлениях — таковы те направления, которые зародились в отечественной журналистике спорта в шестидесятые годы и которым, несомненно, принадлежит будущее.

Васильев — хороший шахматист, но отнюдь не мастер, не гроссмейстер, Леонтьев — знаменитый в прошлом вратарь, Урнов — опытный конник, Токарев — всерьез полюбил спорт, лишь занявшись спортивной журналистикой. Как видим, вовсе не личные спортивные успехи определяют сейчас место того или иного человека в общем процессе. В будущем, возможно, эти успехи явятся одним из условий подготовки Полноценных кадров спортивных журналистов, но сегодня, когда таковыми становятся исключительно в результате самообразования, главное условие подлинной профессионализации — доскональное знание законов спорта, его алгебры, понимание внутреннего механизма спортивного поединка, диалектики, этики и морали и общественной роли спорта. И поскольку ни в одной другой отрасли журналистики нельзя пока стать известным так быстро, как в журналистике спортивной, самое тяжкое состоит, быть может, в том, чтобы, приступив к освоению профессии, прежде всего отринуть парадоксальную легкость обманчивого успеха.