Не спеши умирать в одиночку

1

Мне снились скачки. Стремительные, дикие, неукротимые гонки лошадей и их всадников. Куда, зачем и почему все они неслись, оставалось загадкой, да и не главное это было. Главным было ощущение скорости, достигшей уже того уровня, когда она почти сливается с другим понятием на букву "С" — смерть.

Я, конечно же, был наездником, а подо мною неслась со скоростью гоночного мотоцикла серая кобыла с глазами, в которых сияли красота и безумие. Одно не мешало другому. Я с трудом удерживался в седле, даже не помышляя о том, чтобы как-то рулить этим животным. При каждом толчке копыт меня подбрасывало вверх и вперед и я торопливо хватался за луку седла.

И когда очередной толчок бросил меня вверх, когда я в очередной раз торопливо бросил руки на луку седла, она вдруг ушла от меня куда-то вниз, хотя вроде бы уходить ей было некуда, разве что внутрь самой лошади. Руки мои так ничего и не нашли, в результате чего я остался без опоры, и вот в эту секунду меня так тряхануло, как будто мы с кобылой подорвались на противотанковой мине.

Я зажмурил глаза, а когда открыл их, то увидел перед собой розовые цветочки на белом фоне. Я понял, что это рай, куда, должно быть, направляют всех жокеев, подорвавшихся на мине. Кобылы моей тут, наверное, не обнаружится, потому как у лошадей, скорее всего, свой особый рай...

Только седло и осталось мне на память. Я покрепче сжал его коленями, и тут меня вдруг спросили:

— Ты это куда ногами лезешь, а?

— Никуда не лезу, — поспешно проговорил я и на всякий случай поджал колени к животу. Кто его знает, какие у них тут в раю порядки! Может, со своим седлом нельзя. Да еще и этот голос — я понятия не имел, откуда он раздался. Я осторожно потянул луку седла к себе, чтобы не задеть прочих обитателей рая. Результат оказался несколько иным, чем я рассчитывал.

— Хватит мою коленку тискать! — сказали мне. Я удивился, приподнял голову и пережил одно из самых больших разочарований в своей жизни. Хотя нет — это не было таким уж разочарованием, это было несовпадением ожидаемого и увиденного.

Это не был рай. Это была большая комната, оклеенная белыми обоями в розовый цветочек. Центральное место в этой комнате занимала шикарная двуспальная кровать, а центральное место в этой кровати занимал я. Но я был тут не один. В руках у меня и вправду была не лука седла, а женская коленка. Коленка принадлежала Тамаре, и сама Тамара находилась где-то неподалеку от своей коленки. Я покрутил головой и обнаружил в конце концов госпожу Джорджадзе-Локтеву. Она ютилась на дальнем конце кровати и явно была чем-то или кем-то недовольна. Возможно, мной.

— И вообще, — сказала Тамара, решительно дернула ногой, и седло, то есть коленка, вырвалось из моих рук. — Что все это значит? Что ты делаешь в моей постели?

Я задумался. Вопрос был задан по существу. Правда, я и сам хотел спросить Тамару о том же самом, но она — хозяйка дома, а стало быть, ей и право первого вопроса.

Но переход от конных скачек к таким вот острым вопросам оказался для меня чересчур крутым, вот я и ляпнул в ответ:

— А это твоя постель?

— А то чья же?! — оскорбилась Тамара. — Я лично выбирала эту кровать в мебельном салоне на Московском шоссе! Я покупала это постельное белье! И вообще — это моя квартира! А теперь скажи, будь добр, что ты тут делаешь?

— Ну-у... А ты разве сама не помнишь?

Этим вопросом я слегка озадачил Тамару. Она, видимо, сообразила, что приличная женщина должна помнить, как к ней в постель попал тот или иной мужчина, а не допытываться у самого бедняги.

Судя по выражению ее лица, Тамара не помнила. Но признаваться в этом она не хотела и перевела стрелки на другое:

— По крайней мере у нас ничего не было, — холодно заявила она, соскочив с постели и поправив длинный черный халат. Усевшись на антикварного вида табурет, Тамара посмотрела в зеркало на туалетном столике и скептически произнесла: — Н-да, женщина трудной судьбы...

— Погоди, — подал я голос. — Я лежу в твоей постели и у нас ничего не было?

— Совершенно ничего.

— Точно?

— Точнее не бывает. Посмотри на себя.

Хороший совет, но осуществить его было трудновато. Я снова поднапряг шею и посмотрел на свое вытянувшееся поверх одеяла тело. Одетое тело. Застегнутое на все пуговицы. И даже в носках. Оставалось лишь признать, что Тамара была права: если бы у нас что-то было, я бы ни в жизнь потом не стал бы одеваться до такой степени.

— Но вопрос остается открытым, — сказала Тамара, причесываясь перед зеркалом. — Как тебя занесло в мою постель? Ты что, взломал дверь и ночью пробрался сюда как вор?

Я задумался. Я помнил, как бежал за такси, и помнил про скачки на серой кобыле. Все, что происходило в промежутке между двумя этими забегами, было покрыто густым туманом. К тому же я стал понемногу понимать, что конный заезд существовал лишь в моих тревожных снах. Стало быть, от реальных событий в моей памяти сохранилось совсем немного.

Я снова вспомнил, как бежал за такси. Я его не догнал, вернулся к Тамаре, а она... Она обозвала меня идиотом. Или еще как-то, но в этом духе. Это уже несущественные детали. Главное — другое. Потом мы сели в «Ягуар» и поехали. Куда? Наверное, к Тамаре домой. Особенно если учесть, что в данный миг мы оба здесь и находились.

— Ты же сама меня сюда привезла, — сказал я, улыбаясь розовым цветочкам. — Жаль, конечно, что у нас ничего не получилось...

— Ты в своем уме? — Тамара возмущенно уставилась на меня, вскочив с табурета и оставив расческу во всклокоченных волосах. Эта деталь в комплекте с длинным шелковым халатом, чьи полы разлетались при каждом шаге, придавала Тамаре черты какой-нибудь средневековой колдуньи. Или королевы. Ну, такой сердитой королевы, королевы не в настроении. Тамара сошла бы и за ту, и за другую. Но в данный момент в ее облике преобладали демонически-ведьминские черты.

— Я? Тебя? Привезла в свой дом? И оставила на ночь?

— Я не настаиваю... — поспешно заявил я, потому что разбушевавшаяся Тамара уже легким прыжком пантеры заскочила на кровать, и ее не лишенная очарования пятка грозила опуститься мне на грудь. Убегать мне почему-то не хотелось. Я лежал и по-дурацки хихикал:

— Я не настаиваю... Но так уж само собой получилось... Я же ведь у тебя дома, а как бы я мог сюда попасть, если бы ты сама меня сюда не привела... Ты просто подзабыла...

— Что ты ржешь? — Она все еще выбирала, куда же поставить ногу, и балансировать ей было все сложней. Я медленно поднял руку и пощекотал Тамарину пятку, после чего произошло нечто вроде падения тунгусского метеорита, только этот метеорит истерически визжал и махал руками.

— Дурак! — сказала Тамара, отодвинувшись на дальний конец кровати и прикрыв колени полами халата. — Я же боюсь щекотки.

— Запомню, — пригрозил я, но и пальцем больше не пошевелил. Двигаться было в лом. Вставать было в лом. Я повернул голову и увидел, что настенные часы показывают половину третьего. Все равно в лом.

— Ты, может, думаешь, что я всех своих знакомых мужиков к себе таскаю, — вещала из своего далека Тамара. — Ты жестоко ошибаешься...

— Верю, верю, — сказал я. — Особенно после того, как ты пыталась соблазнить вчерашнего киллера...

— Вчера это была вынужденная мера, — сказала Тамара, обиженно поджав губы, явно недовольная напоминанием о единственном темном пятне в ее безупречной биографии. — Нас же могли убить, вот я и пыталась...

— Пыталась — что? — ехидно осведомился я.

— Завязать контакт, отвлечь внимание, чтобы потом уже...

— Обезоружить и сдать в милицию? Ха-ха. Не ври. У тебя в глазах все было написано...

— Что написано?!

— Что ты его хотела.

— Я? — Тамара запустила в меня подушкой. — Врешь!

— Вру, — согласился я из-под подушки, такой мягкой и уютной. Вообще повеяло чем-то далеким и детским, когда я получил подушкой по морде. Да еще и цветочки на обоях. Все-таки это место немного похоже на рай. — Вру, вру... Там было слишком темно, чтобы я мог разглядеть...

— Там нечего было разглядывать. Я, знаешь ли, не такая, чтобы загораться желанием от одного вида мордоворота с пистолетом!

— Если ты такая морально непоколебимая, то что я здесь делаю? — я поставил Тамару в тупик, но ненадолго.

— Тебе негде было ночевать, — предположила Тамара, наморщив лоб. — Ты ж спал в офисе, а там теперь труп. Я по доброте душевной предложила тебе коврик у двери, а ты по наглости природной улегся на моей постели. Вот так.

— Я бы не согласился на коврик, — гордо сказал я.

— А я другого не могла предложить. И раз ты здесь, это значит, что ты согласился на коврик. Чтобы потом коварно просочиться в спальню.

— Пусть так, — махнул я рукой. — Мне, честно говоря, все равно. Главное, что я выспался. Хотя мне всю ночь снились скачки... — Я вспомнил про Тамарину коленку и улыбнулся. — А тебе что снилось?

— Мне? — Тамара хмыкнула. — Одни кошмары. Во сне одни кошмары, наяву другие...

Заковыристая и долгая мелодия дверного звонка заставила Тамару схватиться за уши.

— Опять кошмары... — пробормотала она и, взмахнув полой халата как вороньим крылом, унеслась в коридор.

Пять секунд спустя Тамара влетела в спальню с вытаращенными глазами, решительно схватила меня за ноги и отчаянным рывком сдернула с постели.

— Под кровать! — прошипела она.

— За что? — растерянно спросил я, неуклюже сгибаясь пополам.

— Я же говорила... — загадочно бросила Тамара, заталкивая мои ноги под кровать. — Любовник из тебя никакой. Вот и мучаешься.

2

Я немного не понял ее последнего замечания: кто это, интересно знать, мучается? Она про себя, что ли, сказала? А я что, не мучаюсь? Очень даже мучаюсь. Кровать была низкая, и я еле затиснул туда свое могучее тело. А когда затиснул, то выяснил, что там очень пыльно. Но было уже поздно, Тамара побежала открывать дверь. А я лежал и ждал, думая о том, в какую неприятность я сейчас вляпался. Кто мог заглянуть к Тамаре в воскресенье после обеда и не одобрить пребывания здесь же моей персоны? Да кто угодно. Тот же Гиви, тот же Макс, тот же Лисицын...

— ...неубрано, — раздался голос Тамары из коридора, — проснулась только что...

— Понимаю, — сказал голос с кавказским акцентом. — Смерть мужа — это большая потеря, нужно ее пережить. Разные люди переживают это по-разному. Кто-то много спит, кто-то много пьет... Твой способ не самый худший, Тома.

— Я устала, Шотик, — сказала Тамара. — Вся неделя ведь такая безумная была... Как в понедельник началось...

— Да, да, — согласился Шота. — Трудная была неделя. А я ведь проведать тебя зашел. Ну, помнишь, ты позвонила мне, я приехал, а здесь у тебя свалка...

— Помню, — нервно засмеялась Тамара. — Сцепились они тут... Но все кончилось, миром они разошлись, никто никого не убил. Только обои попортили.

— Раз никого не убили, то все в порядке, — согласился Шота. — А то, может быть, еще какие проблемы возникли, так ты скажи...

Я слушал слова Шоты и замечал, что голос становился то тише, то громче. Шота не стоял на месте, а передвигался по квартире.

— Я же говорю, неубрано, — запоздалым извинением прозвучали слова Тамары, и голос Шоты стал совсем близким. Из своего убежища я даже увидел кремовые туфли и белые носки.

— Менты тебя не очень достали? — спросил Шота, а я не мог избавиться от ощущения, что все эти вопросы — ерунда, ничего не значащий треп. Шота появился здесь с какой-то иной целью.

— Да нет, все нормально, — ответила Тамара, и я увидел ее ступни. Она вошла в спальню, но проходить дальше не стала. А Шота прохаживался взад-вперед по комнате, неторопливо, размеренно. А Тамарины пятки нетерпеливо били одна о другую. Много интересного можно увидеть из-под кровати. Последний раз со мной такое случилось в армии, когда двухметровый дембель-сержант крепко выпил и носился по казарме как бешеный трактор, сметая все на своем пути. Я тогда залег под кровать и выжидал, пока у трактора кончится бензин...

Но под той армейской кроватью было гораздо чище.

— Пчхи! — коротко выпалил я. Наверху воцарилась тишина. Потом Тамара испуганно вскрикнула:

— Ой!

Кремовые туфли отошли от кровати, а спокойный голос Шоты сказал:

— Вот какой-нибудь нервный придурок на моем месте изрешетил бы немедленно всю кровать. Но я так делать не буду. Наученный горьким опытом. У меня был один знакомый, он как-то пришел домой и тоже вот так слышит — «Апчхи!». Только не под кроватью, а в шкафу.

Большой такой шкаф, в мебельном салоне на Московском шоссе брал. У того парня ствол при себе был, он психанул и из ствола в этот шкаф — всю обойму. Попал, разумеется. А в шкафу сидел его лучший друг с большим тортом. День рождения был у того пацана. Представляешь, Тома?

— Ага, — сказала Тамара.

— Так что я стрелять не буду. Зачем мебель портить? Пусть товарищ сам вылезет, — предложил Шота.

— Выхожу, — сказал я и стал протискиваться наружу. Это заняло некоторое время, но в конце концов я все же выбрался из-под кровати.

— О, знакомое лицо, — обрадовался Шота, все еще вертя в руках пистолет. — Ты что же, так и живешь тут под кроватью после того, как тебе Макс морду разбил?

Я ничего не ответил, стряхивая пыль, приобретенную под кроватью. Тамара тоже молчала, поэтому говорил один Шота:

— Понятно, понятно, — он оглядел смятое одеяло на постели. — Я вас, ребята, понимаю. Правда, из уважения к Георгию можно было и подождать с месяц-другой. Но уж если невтерпеж...

— У нас ничего не было, — сказал я.

— Конечно, — иронически кивнул Шота, — совсем ничего.

— И ты не думай, я Джорджика не убивал, чтобы с Тамарой...

— Конечно, — улыбался Шота.

— И Гиви передай, что я про десять дней помню и что я постараюсь найти убийцу...

Тут выражение лица Шоты слегка изменилось. Если до этого его улыбка была притворной и насмешливой, то теперь растянутые почти до ушей губы Шоты выглядели чуть более натурально. Кажется, он и вправду хотел меня успокоить.

— А я-то думаю: что за десять дней? А ты про ЭТИ десять дней! Забудь, забудь, парень! — посоветовал Шота,

улыбаясь, словно на рекламном плакате зубной пасты. Только вот пистолет в его руках был лишним.

— Как это «забудь»? — недоумевал я. — Мне же Гиви Иванович дал тогда десять дней, чтобы найти убийцу Джорд... Георгия Эдуардовича. Это было в среду, сегодня воскресенье, так что время у меня еще есть, я стараюсь...

— Стараешься? — хохотнул Шота и наконец убрал пистолет. — Это ты молодец... Я видел, как ты в последний раз тут расстарался. Макс тут еще был, какой-то ментовский подполковник, другие ребята. И ты тогда хорошо расстарался. Томе, наверное, тоже понравился весь этот мордобой у нее в квартире.

— Это мелочи, — сказал я. — Это несчастный случай на производстве. Я ищу убийцу, и я его найду, мне только время нужно...

— Расслабься, — Шота похлопал меня по плечу. — Ты этого убийцу нашел? Нет? Ну и ладно, забудь и про него, и про десять дней.

— Это как?

— А так. Все уже нашлось.

Я растерянно присел на край постели. Тамара, подпиравшая до того стену, метнулась вперед, взволнованно заглядывая в радостное лицо Шоты:

— Погоди, Шотик, ты хочешь сказать, что нашли убийцу Джорджика?

— Ну-у... — лучился довольный Шота. — Можно сказать, что и так.

— Кто его нашел? И кто этот...

Мы с Тамарой смотрели Шоте в рот, ожидая ответа, за который нас уже несколько раз едва не отправили на тот свет. Шота мило улыбнулся и сказал совсем не то, что мы ждали:

— Вам сообщат, — сказал он. — Попозже.

— Ты не можешь нормально сказать? — Тамара от волнения даже схватила Шоту за рукав пиджака, но тот элегантным движением высвободился.

— Не могу. Что мог сказать, то сказал. Вот и все. Если я вам сейчас все расскажу, то у вас не будет в нужный момент удивления на лицах.

— В какой момент?

— В нужный. В тот самый момент, когда вам все скажут.

— Ты перестань загадками разговаривать! — не унималась Тамара. — Ты же все-таки с женой убитого разговариваешь! Я-то должна знать...

— А я помню, — Шота на миг перестал улыбаться, и мне вдруг стало жутковато от столь резкой смены масок. — Я помню, что у нас тут проживает вдова, — он кивнул на постель и попутно одарил меня не слишком любезным взглядом, от которого мне захотелось вновь забраться под кровать. Все это становилось слишком напряженным, и тогда я с идиотским энтузиазмом выкрикнул:

— Ну и слава богу! Слава богу, что все уже закончилось. А то заколебали всякие киллеры...

— Какие еще киллеры? — Темные зрачки Шоты буравили меня, и никаких улыбок тут уже не было.

— Да тут на днях возле подъезда перестрелка была, — вмешалась Тамара. — Какие-то ребята на джипе проезжали и двоих мужиков уложили. Мужики оказались из того охранного агентства, в котором Макс заправляет. А мы с Шурой оказались просто случайными свидетелями.

— Так вот чего тут Макс вокруг вас крутится, — кивнул Шота. — Все понятно.

— А Шура, — Тамара посмотрела на меня и вдруг истерически захохотала. — Шура думает, что это на нас с ним было покушение!

— Ха-ха, — сказал я. Эту женщину опять куда-то несло, а я не мог понять, куда. Оставалось только глупо хихикать. Это у меня хорошо получалось.

— И то верно, — медленно проговорил Шота. — Кому вы сдались, чтобы за вами на джипе приезжать? Нужно быть большим человеком, чтобы тебя приехали мочить на джипе. Джорджика, например, просто пехотинец завалил, без колес обошлось. Потому что не заслужил. Меня вот могут и с джипа завалить, потому что я человек известный. А тебе... — Шота снисходительно махнул рукой. — Тебе только мечтать можно о киллерах на джипе. Не собрали еще для тебя тот джип. Так что еще раз говорю — расслабься, забудь про десять дней, про киллеров...

— Интересно, — сказал я, внутренне подозревая, что мне не нужно это говорить, но все же произнося эти слова и трепеща от нехороших предчувствий, — если для тебя, Шота, положены киллеры на джипе, то Гиви Ивановича, если, не дай бог, конечно, кто-то покусится...

— Гиви Ивановичу положена эскадрилья «Б-52», — без тени улыбки сказал Шота. — И то это еще большой вопрос, сработает ли.

— Ага, — сказал я, — понятно. Спасибо, что объяснил... А это точно? Что убийцу Джорджика нашли?

— Сто процентов, — с прежним хмурым выражением лица ответил Шота. — Гарантийный талон могу выписать. Можешь не беспокоиться.

— Спасибо, — вежливо сказал я и вышел проводить Шоту в коридор. Тут я увидел на обоях давешнее пятно в том месте, куда приложил меня лицом Макс. Это зрелище усугубило мое и без того не слишком радостное после диалога с Шотой настроение.

Хотя странно — должен был радоваться после услышанного. Но нерадостно мне было, нерадостно.

Кстати, Тамара тоже выглядела не слишком счастливой. У нас появлялось все больше и больше общего.

3

— К черту, к черту, к черту! — торопливо бормотала сквозь зубы Тамара, запирая все замки сначала на одной, а потом на другой двери. — Больше я ни на какие звонки не реагирую, сижу тихо как мышка до понедельника...

— Может, выпустишь меня, прежде чем станешь мышкой? — предложил я, вспомнив про летающие подушки и прочие любезности, имевшие место до прихода Шоты.

— Ты будешь сидеть вместе со мной, — решительно заявила Тамара. — Раз уж вляпался...

— Я еще в прошлый понедельник вляпался, — напомнил я.

— Тем более... — Тамара окинула меня сумрачным взглядом. — Ты же вроде как охранять меня обещал. Правда, видок у тебя... Как будто пыльным мешком по голове стукнули.

— Пылесосить нужно под кроватью, — посоветовал я.

— Некогда, — сказала Тамара. — А на домработницу теперь денег нет. Впрочем, сойдешь и пыльный. Другого все равно нет.

— Другого — кого?

— На кого я могла бы положиться.

— А на меня разве можно? — недоверчиво спросил я. Меньше всего ожидал такого комплимента. Но оказалось, что это не совсем комплимент.

— У тебя такие глупые глаза, — сказала Тамара, — что тебе сразу веришь.

Я потер глаза, чтобы выглядеть поумнее, а пока я занимался этим, Тамара скрылась на кухне и принялась там греметь дверцами настенных шкафчиков. Уж не знаю, что она там надеялась найти, но нашла она только то, что там было, — несколько крекеров в вазочке. В холодильнике одиноко лежали остатки замороженного картофеля-фри. Еще Тамара нашла на донышке пакета несколько кофейных зернышек и ухитрилась сотворить из этого две чашки кофе. Так что все оказалось не так уж и плохо. Вообще, пока сидишь на кухне и пьешь кофе, все выглядит очень даже неплохо. Проблемы начинаются, когда кофе кончается и нужно вставать из-за стола. Об этом я и сказал Тамаре, глядя на последний крекер, что лежал на дне вазочки.

— Я не встану из-за стола до понедельника, — сказала Тамара и схватила крекер, прежде чем я успел пошевелить пальцем. — Хватит с меня всего этого. А в понедельник доберусь до твоего подполковника, и пусть он сам распутывает, откуда взялся киллер, как он попал в офис и кто ему нас заказал... И пока мне не гарантируют, что вся эта банда за решеткой, я из дома ни ногой! Вот так.

— Ну, во-первых, долго ты дома не продержишься, у тебя холодильник пустой, — заметил я. — А во-вторых, Шота же сказал тебе — все, уже нашли, можно расслабиться...

— А ты ему поверил? Ты Шоте поверил?! — Тамара недоуменно уставилась на меня, будто я только что ляпнул несусветную глупость. Впрочем, может, что и ляпнул. — Он же врал, Шура, врал как сивый мерин...

— Зачем? — Мне стало даже как-то неудобно: Шота, такой улыбчивый и располагающий к себе мужчина в белом костюме — и вдруг врет. И кому врет — мне, человеку, которому и киллеры на джипе не положены. Несолидно. — Зачем он мне врет?

— Откуда я знаю? Зачем вообще люди врут — чтобы ввести других людей в заблуждение, а потом этих заблудившихся поиметь.

— То есть, — уточнил я, — Шотик собирается поиметь тебя и меня? На фига ему это?

— А ты сам подумай. Тебе вообще полезно думать. Представь, что будет, если ты поверишь Шоте, если ты решишь, что убийцу Джорджика нашли...

— Я... Я обрадуюсь. И успокоюсь.

— Так, — одобрительно кивнула Тамара. — Мыслительный процесс пошел. Дальше.

— Я перестану дергаться, перестану бегать вместе с тобой по всяким стремным местам...

— Не перестанешь, потому что найти убийцу — это не значит найти деньги Джорджика, — уточнила Тамара. — А уговор у нас с тобой был именно про деньги.

— Я перестану думать об угрозе со стороны этого убийцы... Я решу, что я и ты теперь в безопасности...

— Вот! — Тамара хлопнула ладонью по столу, и я вздрогнул от неожиданности. — Это значит, что ты расслабишься, а как только ты расслабишься, тут тебя и поимеют!

Я перевел дух. Эта женщина кого угодно доведет до нервного срыва. Но я, кажется, буду в этом списке доведенных под номером один.

— Поимеют, — сказал я, стараясь дышать глубоко и ровно. — Допустим. Только вопрос-то остается — на фига? Зачем такие сложности, если он мог вот только что застрелить меня? Прямо через кровать. Он же меня не застрелил! Кажется...

— Ох, Шура, Шура, — Тамара сокрушенно покачала головой. — Какой же ты все-таки недалекий. Вот скажи, пожалуйста, зачем, по-твоему, приходил Шотик?

— Как зачем? Проведать тебя. Он же сам сказал...

— Здоровьем моим поинтересоваться, что ли? — фыркнула Тамара. — Проведать... Нет, Шура, дело в другом. Я все-таки Шотика получше знаю...

— Ну и что?

— Неровно он ко мне дышит, вот что, — не без гордости заявила Тамара. — Ты же под кроватью лежал, только ботинки его видел. А я глаза его видела. Там все было написано...

— Горячий грузинский парень, — пробормотал я и отвернулся, чтобы включить магнитолу. Или чтобы Тамара не видела выражения моего лица.

Приемник включился и сказал: «...А наш музыкальный час продолжает горячий летний хит группы „Внезапный оргазм“ „Не залетай, моя малышка“. Эту песню нас просили поставить вожатые из летнего лагеря „Улыбка“ для вожатой второго отряда...»

— Ну, тогда полный маразм, — перебил я приемник. — Шотик хочет тебя, я ему мешаю, но он все равно меня не убивает. Хотя мог бы.

— Он романтик в отличие от тебя, Шура, — пояснила Тамара, опасливо поглядывая на приемник. — Он не может убить человека на глазах женщины, а потом лезть к этой женщине с нежностями.

— Он убьет меня в более интимной обстановке, — понял я. — Что ж, теперь я от тебя никуда. Хоть на коврике, хоть под кроватью, но буду с тобой, чтобы твой романтический друг меня не ликвидировал... А твой романтический друг случайно не пришил в прошлый понедельник Джорджика, чтобы потом подкатить к тебе с нежностями?

— Я думала об этом, — сказала Тамара. — Я много о чем думала, и вот что я тебе скажу. Джорджика убили неделю назад. И что мы узнали за прошедшую неделю? Мы знаем наверняка только одно: Джорджика мог убить кто угодно. Есть куча людей, у которых на Джорджика был зуб. У Шотика был зуб, у меня, допустим, был зуб, у какой-нибудь секретарши Юли был зуб, потому что Джорджик так меня и не бросил... У Михи был зуб — может, он все-таки не вернул Джорджику долг и не собирался его возвращать? У тех типов, которым нужна дискета, тоже был здоровый зуб. Куча людей, и каждый из них мог замочить Джорджика. Вопрос в том, кто оказался самым шустрым и где теперь деньги Джорджика...

Приемник сыграл бодрый рекламный мотивчик, а потом сурово произнес: «А сейчас новости криминала. В седьмое отделение милиции явился с повинной гражданин К., 1916 года рождения. К. сознался в совершенной им в 1967 году краже. Тогда он похитил из магазина „Продукты“ пять бутылок пива и две буханки хлеба. К. отпущен под подписку о невыезде...»

— Надо посмотреть дискету, — упрямо повторил я в который уже раз. — Мы сидим и гадаем на кофейной гуще, а там, может быть, все объясняется, все разложено по полочкам...

— По полочкам разложено — это в морге, — сказала Тамара. — Отдай ты эту дискету ментам, пусть у них голова болит.

— А если там сказано, куда Джорджик перевел деньги?

— Тогда не отдавай.

Приемник разразился веселым перезвоном монет, после чего принялся объяснять положение дел в финансовой сфере: «Как выразился наш эксперт, курс доллара как поднялся на прошлой неделе, так с тех пор стоит и падать не собирается. Спрос на векселя областного правительства не изменился и по-прежнему равняется нулю. Не подтвердились слухи о приезде в наш город популярного французского актера Алена Делона для рекламы этих векселей. Вместо Делона векселя будет рекламировать московский актер Жевунов, которого вы все, дорогие радиослушатели, запомнили по роли маньяка-убийцы в сериале „Кранты“. Также в наш город прибыл глава концерна „Росвооружение“. Он побывал на ряде городских предприятий, производящих военную технику, и обсудил с руководством предприятий перспективы их дальнейшего развития. Глава „Росвооружения“ опроверг слухи о поставках новейших систем ПВО югославской армии...»

— Интересно, что имел в виду Шота, когда сказал: «Вы все узнаете». Откуда мы узнаем?

— Я же тебе объяснила, он все тебе наврал.

— А я тебе тоже сказал: для вранья это слишком сложно. На самом деле у Гиви возможностей найти убийцу побольше, чем у меня. Неудивительно, что он сработал быстрее.

— Вот увидишь — все это вранье...

— Может быть. Кстати, что это там была за фраза: «Хреновый из тебя любовник?» Если у нас ничего не было, тогда с чего такие замечания?

— Чтоб ты знал: хороший любовник — это тот, кто быстро раздевается и еще быстрее одевается. И еще он очень хорошо прячется, чтобы не скомпрометировать женщину. И он не чихает под кроватью.

— Ты сначала сказала, что я хреновый любовник, а потом уже я чихнул...

— Вот видишь! Я заранее все знала. Хреновый из тебя любовник, Шура.

«Ну а теперь, — проворковал приемник, — по просьбе учителя музыки Морозова мы повторно зачитаем список женских эрогенных зон, составленный американскими учеными. Под номером тридцать пять в этом списке точка в пяти сантиметрах под правой лопаткой. Под номером тридцать четыре...»

— Бред какой-то! — Тамара с размаху хлопнула рукой по кнопке, и динамики замолчали. — Откуда они взяли эти тридцать пять?!

Спал я после этого не то чтобы на коврике, но на собачьих условиях — с обязанностью гавкать, если хозяйке будет грозить опасность, но без права на что-либо большее. Короче говоря, меня поместили на кухне. Я долго не мог уснуть. Слушал приемник.

4

А в понедельник с утра мы потащились на поклон к Лисицыну. Причем проходило все это прежним образом — с паническим ожиданием опасности со всех сторон, с легкой дрожью в коленях и с холодным потом между лопаток, несмотря на летнюю жару. Мне очень хотелось перемещаться ползком, чтобы уж совсем стать незаметным, но я предположил, что снайпер может сидеть на крыше, и отказался от этой идеи.

И все-таки мы добрались. Лисицын посмотрел на наши бледные лица и недоумевающе спросил:

— Болеете, что ли? Выглядите вы как-то... Не очень.

— Болеем, — мрачно сказала Тамара. Она нацепила солнцезащитные очки и не сняла их в лисицынском кабинете, чтобы, как она выразилась, не выдать себя испуганными зрачками. Тем не менее право рассказывать дивную историю про забытую расческу и обнаруженный труп Тамара предоставила мне. То есть врать должен был я, глаза бегать должны были у меня, а в черных очках сидела Тамара. Очень логично.

— Лев Николаевич, — неуверенно начал я. — Вот мы пришли...

— Вижу, — сказал Лисицын, деловито перекладывая бумаги с места на место. В понедельник с утра ему еще не расхотелось работать. — Пришли, как я думаю, чтобы поинтересоваться ходом расследования убийства гражданина Джорджадзе Г.Э. Что ж, это ваше законное право. Надо сказать, что следствие не стоит на месте...

Тамара толкнула меня локтем в бок, намекая, что пора бы уже приступить к печальной повести о расческе. Но я как-то заслушался подполковника и все медлил с началом.

— ...следствие прорабатывает самые различные версии, связанные как с работой покойного, так и с его личной жизнью...

— Кхм, — вдруг громко произнесла Тамара, вероятно, устав ждать моего рассказа. — А я вот тут заезжала в офис мужа...

— В офисе фирмы «Талер Инкорпорейтед» еще в прошлый понедельник была произведена выемка документов, — невозмутимо продолжал Лисицын. — Очень интересные попадаются бумаги.

— Я забыла в офисе свою косметичку, — упрямо гнула свое Тамара, но Лисицын не менее упрямо двигался своим курсом:

— Именно после анализа этих бумаг стала вырисовываться наиболее перспективная версия...

— Я хотела забрать косметичку, — повысила голос Тамара. — Я вошла в офис, и тут...

— Погоди, — сказал я. Я-то слушал и Лисицына, и Тамару, а потому мог решить, чья история интереснее. — Послушай товарища подполковника. Тут что-то насчет перспективной версии.

Тамара многозначительно хмыкнула, не одобряя моего поведения, и отвернулась.

— Версия и вправду перспективная, — сказал Лисицын. — Поначалу мы думали, что убийство связано с бизнесом, но проверка показала, что дела фирмы находятся в безупречном состоянии. Никаких сомнительных операций, никаких криминальных связей...

Мы с Тамарой вспомнили Арнольда Ложкина и дружно ухмыльнулись так, чтобы Лисицын этого не заметил. Но подполковник на нас не смотрел, он рылся в бумагах, вытаскивая папки, откладывая их в сторону, потом водружая на них другие папки и создавая в итоге нечто вроде Вавилонской башни. Нужная папка, как водится, обнаружилась в самом низу.

— И тогда мое внимание привлекла одна записка, — многозначительно заявил Лисицын. — Это частный документ, адресованный Георгием Джорджадзе одному своему знакомому. Точнее, это черновик. Видимо, записка потом была переписана набело и отправлена адресату.

— А кто адресат? — вдруг подала голос Тамара.

— Я скажу попозже, — сказал хитро улыбающийся Лисицын. Самое сладкое он отложил на потом.

— Надеюсь, это не признание в любви Алле Пугачевой, — сказала Тамара. — Хотя для вас это была бы очень перспективная версия: ревнивый муж, любовный треугольник, убийство...

— Все гораздо интереснее, Тамара Олеговна, — заявил ей Лисицын. — Вы оцените, когда услышите.

То ли по тону Тамариных слов, то ли по тому, как она ерзала на стуле, но я вдруг понял, что Тамара занервничала. Лисицын заинтриговал ее этой запиской. А может, испугал. Ведь любовный треугольник мог быть и таким: Джорджик, Тамара, Шота. И Тамара могла быть в курсе всех событий, исправно прикидываясь дурочкой передо мной и перед следователем... Кое-что не вписывалось в это объяснение: хмырь с ножом, киллеры на джипе и субботний кошмар в офисе. Шоте весь этот балаган явно не был нужен. А стало быть, любовный треугольник ничего не объяснял. Все было сложнее.

— Я зачитаю записку, — сказал Лисицын и подмигнул мне, предвкушая некое событие, о котором он сам уже знал, а мы — нет. Одно слово — старый милицейский лис. Выучил мой батя такого на мою голову. — Записка, — торжественно объявил подполковник. — Читаю. Имя адресата отсутствует. Текст: «Я очень огорчен, что вчера все так получилось, что вы себя так повели. У нас, грузин, гостеприимство в крови, но у нас также в крови не прощать гостю, если он преступает черту порядочности и оскорбляет хозяина в его же доме. Когда я говорю оскорбляет, то имею в виду — берет то, что принадлежит по праву хозяину дома. Вы это вчера сделали. Уже неважно, произошло это вчера первый раз или случалось и раньше, главное, что вчера я стал этому свидетелем. Вы будете говорить мне о любви и о страсти, но я думаю, что имеет смысл говорить только об одном — о вашем неуважении. И даже о предательстве, потому что до вчерашнего дня я искренне считал вас своим другом. Теперь, разумеется, о дружбе не может быть и речи. Не может быть и речи о тех делах, которые мы с вами обсуждали на прошлой неделе. Все это перечеркнуто вашей вчерашней несдержанностью. Теперь мне нужно от вас лишь одно — принесите извинения и больше никогда не появляйтесь возле моего дома. А внутри своего дома я как-нибудь сам разберусь. Георгий Джорджадзе».

Лисицын положил бумажку на стол и посмотрел на нас, ожидая какой-то реакции. Ждал он явно чего-то иного, нежели то, что получил.

Я просто пожал плечами. Бред какой-то.

— Это что, Джорджик все написал? — недоверчиво спросила Тамара.

— Да, — сказал Лисицын. — Это его почерк. А вы сомневаетесь?

— Вообще-то... Вообще-то в жизни он разговаривал немного по-другому. Не так пафосно.

— Бог с ним, с пафосом, — сказал Лисицын, слегка озабоченный нашей вялой реакцией. Особенно внимательно он при этом посматривал на Тамару. Но Тамара лишь пожимала плечами:

— И что из всего этого следует? Какая перспективная версия отсюда вытекает?

— Объясняю, — сказал подполковник. — Эта записка написана после события, глубоко потрясшего Георгия Джорджадзе. Он стал свидетелем того, как человек, которого он считал гостем и другом, совершил нечто нехорошее...

— Что-то украл? — предположил я.

— В определенном смысле — да. «Берет то, что принадлежит по праву хозяину дома». Стиль и вправду пафосный, поэтому смысл расплывается...

— Муть какая-то, — более определенно высказалась Тамара.

— Но это не кража. Помните: «Случилось это в первый раз или бывало раньше...» И особенно это: «Вы будете мне говорить о любви и о страсти...»

— Изнасилование? — предположила Тамара.

— "Внутри своего дома я как-нибудь сам разберусь", — с печальным выражением лица процитировал Лисицын и наморщил лоб. — Это супружеская измена.

— Оп! — удивленно воскликнула Тамара и даже сняла очки. — Ну-ка, ну-ка... Я не поняла, это кто кому изменял?

— Это пишет Георгий Эдуардович, — сказал Лисицын, — стало быть...

— Вот эти все писульки — про меня, что ли? — Тамара привстала со стула и потянулась за злосчастной запиской, но Лисицын поспешно убрал ее в стол. — Я Джорджику изменяла? И он про это поэмы писал? Вы ничего не перепутали? Может, эта записка из другого дела?

— Все точно, — сказал Лисицын. — И таким образом мы получаем мотив. Получаем любовный треугольник: муж, жена и любовник. Муж узнает правду, у него кавказские представления о чести, он не хочет мириться с фактом измены... Жена и любовник боятся его, и поэтому...

— И поэтому я замочила Джорджика из «Калашникова», — довела мысль до конца Тамара. — Так, да? Милое дело!

— Лев Николаевич, — вмешался я. — Вы обещали, что назовете адресата. Кому Джорджадзе отправил эту записку?

— Действительно! — поддержала мое требование Тамара. — Вы хотя бы скажите, с кем это я трахалась?! А то лично я — без понятия!

Тут с Лисицыным стало твориться что-то странное. Он посмотрел на Тамару прищуренными добрыми глазами, ну точь-в-точь добрый дедушка на проказницу-внучку. А до меня вдруг дошло, что у Лисицына не было в мыслях предъявлять Тамаре обвинение, что вытекало из прочитанной записки. У него на уме было что-то другое.

— Тамара Олеговна, — вкрадчиво произнес Лисицын, — давайте начистоту, без этих ваших выкрутасов. Вы же знаете, кого я имею в виду.

— Я? Я не знаю, кого вы имеете! — почти завопила Тамара, но подполковник ей не поверил. Он излагал свои соображения.

— Дело деликатное, — сказал Лисицын, глядя на меня, и я на всякий случай кивнул. — Георгия Эдуардовича уже не вернуть, а мы с вами... Мы с вами живые люди, у каждого из нас могут быть свои человеческие слабости, правда?

— Какие еще слабости? — сердито отозвалась Тамара. — Не надо меня под статью подводить, ох, не надо!

— Этот адресат, — продолжал между тем Лисицын, — он же тоже не хочет лишнего шума. Да, Тамара Олеговна?

Тамара Олеговна замахала руками, отказываясь что-либо понимать.

— Так можно же договориться, — сказал Лисицын. —

При его возможностях-то... Нам бы пару компьютеров да новую машину в отдел... можно «УАЗ».

Вероятно, при этих словах Лисицына я изменился в лице, и подполковник поспешил объясниться:

— А что поделаешь, Саня, жизнь у нас такая. Будешь на руководящей работе, волей-неволей начнешь крутиться-вертеться, чтобы работа эта, будь она неладна, шла... Я прагматик, Саня, мне все равно, откуда возьмутся компьютеры и бензин для машины, лишь бы эти компьютеры стояли у меня в отделе, а машины ездили. Уговори Тамару Олеговну, будь другом! Свернем это дело ко всеобщему удовольствию. Спишем потом на какого-нибудь киллера. Если поймаем подходящего...

При слове «киллер» Тамара встрепенулась, вспомнив, с чего все это начиналось.

— Косметичку я забыла! — рявкнула она. — В офисе! Приехала туда, а там...

— А кто адресат-то? — перебил я. — Не обращайте на нее внимания, Лев Николаевич, скажите мне только — кому Джорджадзе писал? Что за любовник-то у этой девушки?

— Известный человек, Саня, — сказал Лисицын, неодобрительно косясь на отказывающуюся сотрудничать гражданку Джорджадзе-Локтеву. — Ты только не распространяйся об этом... Любовник-то у нас — депутат городской думы Веретенников Эмиль Петрович... Саня? Саня, ты что? Тамара Олеговна, что это с ним? Может, воды ему дать?

Тамара Олеговна не менее изумленно наблюдала, как я корчусь на стуле, едва не валясь на пол. На глазах у меня выступили слезы. Короче говоря, давно я так не смеялся.

— Я не пони... — начал было Лисицын, но тут дверь его кабинета приоткрылась, и внутрь заглянула круглая самодовольная физиономия. Я вспомнил этого парня — он мне в злосчастный понедельник вернул полупустой блок «Мальборо».

— Николаич, — сияя как начищенный чайник, сказал парень. — А с тебя пузырь.

— С какой стати? — отозвался озабоченный Лисицын. — И вообще, у меня тут...

— С такой стати, — сказал торжествующе парень. — Я дело Джорджадзе расколол. Только что. Убийца за стенкой сидит, чистосердечное признание пишет.

У Лисицына было такое лицо, что я все-таки рухнул со стула на пол.

— Придурок, — сказала мне Тамара с высоты своего положения.

— Я подполковник, — невпопад отреагировал Лисицын. Видимо, больше сказать ему было нечего.

5

Когда все ринулись смотреть на убийцу, у меня было самое невыгодное положение: я сидел на полу. Поэтому в этой гонке я оказался замыкающим, как раз за подполковником Лисицыным, который, в свою очередь, схватил за локоть шуструю госпожу Джорджадзе и тщетно пытался оттащить ее назад.

— Куда? Куда? — риторически вопрошал Лисицын.

— Туда, — отвечала Тамара. — Могу я посмотреть в лицо человеку, который убил моего мужа, или нет?!

Лисицын затруднился с ответом, потому что он сам недавно считал, что именно Тамара и есть этот самый человек. Или по крайней мере организатор злодеяния. Теперь же ретивые подчиненные спутали ему все карты. Так что Лисицыну пришлось смириться и отпустить Тамару.

— Дурдом, — с прискорбием заметил Лисицын.

— Ага, — сказал я. Мне это давно было ясно.

Убийца, похоже, испугался нас не на шутку. Тощенький смуглый мальчик лет семнадцати сидел за столом и выводил на листе бумаги большие корявые буквы. Рядом сидел накачанный бритоголовый мужик со свирепой физиономией. Я поначалу подумал, что он и есть убийца, но раз этот мужик по-хозяйски постукивал кулачищами по столу, то получалось, что это — опер, а мальчик, согнувшийся над своим сочинением, — убийца.

— ...совершил несколько выстрелов, — диктовал опер, когда мы вошли. — В гражданина Джорджадзе. Который этого совсем не ожидал. И скончался... Товарищ подполковник!

— Сиди, Вася, сиди, — сказал Лисицын, разглядывая убийцу. Этим же занимались Тамара, я и еще двое милиционеров, прибившихся к нам по пути. Мальчик от такого избытка внимания совсем съежился и выронил ручку из дрожащих пальцев.

— Это что, чистосердечное признание? — поинтересовался Лисицын, беря за уголок покрытый каракулями лист бумаги. — «Признаюс, что я, Арчил Георгадзе, застрелил Георгия Джорджадзи ис писталета, патаму что так хател...» Вася, у кого-то из вас проблемы с русским языком, — заметил Лисицын.

— Это у меня, — торопливо признался Арчил. — Я плохо русский язык разговариваю...

— Это он, — мотнул квадратной головой накачанный Вася. — Я все правильно диктую.

Лисицын положил листок на место, а бедный Арчил отреагировал на это движение руки весьма характерно — вжав голову в плечи и зажмурив глаза.

— Какой-то он у вас помятый, — сказала из дверей Тамара. Накачанный Вася недовольно хмыкнул, а его коллега, тот, что сиял в кабинете Лисицына как чайник, пояснил гражданскому населению:

— Это при задержании. Оказал сопротивление.

— Да? — скептически произнесла Тамара. Лисицын досадливо покосился на нее, явно желая прикрикнуть на госпожу Джорджадзе, но все же сдержался, взял Арчила за подбородок, покрутил его туда-сюда, разглядывая скулы молодого человека. Вывод напрашивался сам собой, поэтому Вася поторопился повторить:

— Оказал сопротивление.

— А где вы его вообще нашли? — поинтересовался Лисицын.

— Была получена оперативная информация, — многозначительно заявил Вася. — По ней были проведены оперативные мероприятия. Задержан гражданин Георгадзе Арчил Георгиевич...

— А орудие преступления? — спросил Лисицын, но, не дожидаясь ответа, вдруг схватился за голову. — Орудие преступления! Что у вас там написано в этом чистосердечном признании?! — он снова взялся за листок, а лицо Арчила испуганно сморщилось. — «...застрелил Георгия Джорджадзи ис писталета, патаму что так хател...» Из какого пистолета?!

— Из какого пистолета? — сурово спросил Вася у Арчила. — Из «ТТ»?

— Дурак ты, Вася, — сказал в сердцах Лисицын. — Из «Калашникова» застрелили этого Джорджадзе, понял? Из «АКС-74У»! Ты протоколы читаешь когда-нибудь?

— Сейчас, Лев Николаевич, все перепишем, — засуетился Васин напарник.

— Кончай ты этот балаган! Дураку ясно, что это за чистосердечное признание!

— Это он тебя имеет в виду, — шепнула Тамара, пихнув меня в живот.

— Не, не, мы сейчас разберемся, — бубнил Вася, не желая мириться с провалом. — Э, друг, ты ведь из автомата стрелял? Из автомата, да?

Арчил посмотрел на Васю, потом на расстроенного Лисицына, потом на погоны расстроенного Лисицына, потом в потолок. Видимо, в мыслях Арчила погоны Лисицына перевесили кулаки Васи, и парень не очень уверенно проговорил, обращаясь непосредственно к подполковнику:

— У меня вообще-то ружье было...

— Какое ружье? — не понял Лисицын. — Стреляли из автомата...

— Не знаю, из чего стреляли, только у меня ружье было, — упрямо повторил Арчил. — Дедушка мне дарил ружье. Пилил его потом маленько, чтобы не очень заметно.

— Обрез, — с видом знатока сказал Вася. — У него еще и обрез был.

— Парень, — Лисицын присел на соседний с Арчилом стул, — ты мне толком объясни — обрез у тебя был или автомат? Или пистолет? Только честно. Бить тебя никто не собирается.

— Этот тоже не собирается? — Арчил кивнул на Васю.

— Он сейчас вообще пойдет покурить, — предсказал Лисицын, и Вася с тяжким вздохом вышел из кабинета. — Ну так что?

— Дедушка мне дал ружье, — сказал Арчил и скрестил руки на груди. Черные глаза хмуро глядели из-под густых бровей на подполковника. Под одним глазом неминуемо должен был вскоре появиться синяк, но тем не менее держался Арчил с достоинством. Особенно после того, как Вася пошел покурить.

— А зачем он дал тебе ружье? — спросил Лисицын. В ответ Арчил тщательно выговорил фразу, явно подготовленную заранее:

— Личное мое дело.

— Допустим, — терпеливо сказал Лисицын. — Хотя это уже называется незаконное хранение оружия. И что же ты сделал с этим ружьем?

— Ничего не сделал.

— Просто погулял с ним?

— Да, погулял.

— И ни в кого не стрелял?

— Вы же сами знаете, — загадочно ответил Арчил.

— Что я знаю?

— Стреляли из автомата. Если стреляли из автомата, то зачем мне стрелять из дедушкиного ружья?

— Дурдом, — сказал Лисицын. — Может, переводчика с грузинского позвать? Может, я тогда что-нибудь пойму?

— Я вам сейчас все без переводчика объясню.

Это сказала Тамара. О, эта женщина умела привлекать к себе внимание. Пока все слушали захватывающую беседу Лисицына с Арчилом, Тамара бочком пробралась к столу Васи и ухватила лежащий на нем паспорт задержанного.

— Я вам сейчас все объясню, — Тамара потрясала этим паспортом, что твой Маяковский. Только широких штанин на ней не было, было скромное синее платье, специально подобранное для визита в милицию. — Этого мальчика зовут Арчил Георгиевич Георгадзе, ясно вам? Он — Георгадзе, а Джорджик...

— Это все мое личное дело, — насупившись, сказал Арчил.

— Минутку, — Лисицын, как старший по званию, догадался первым. — Это — сын Георгия Эдуардовича? А фамилии? У них же фамилии разные...

— Я так понимаю, — продолжала убивать всех своим интеллектом Тамара, — что, когда Джорджик смотался из Грузии, он сменил фамилию на Джорджадзе. Европеизировался.

— Пизировался? — переспросил Васин напарник.

— Заткнись и не позорься, Петя! — цыкнул на него Лисицын.

— Он уехал, — говорила между тем Тамара, — а семья его там осталась. Жена, дети. Я так понимаю, что он про них и думать забыл. И вот подрос сынок и решил навестить неблагодарного папу. Для чего прихватил дедушкино ружье.

— Я сначала поговорить с ним хотел, — буркнул Арчил. — Я же не хотел в него сразу стрелять. Хотя дедушка говорил: «Сначала убей, а уже потом можешь разговаривать хоть до утра».

— Ну и ты?..

— А я приехал две недели назад, нашел, где живет, где работает. В прошлый понедельник хотел с ним поговорить, ждал, ждал, а он не приехал на работу. Потом сказали, что убили его. Получается, зря я приехал. Обидно, и дедушка ругаться будет...

— Да, — вздохнул потрясенный Лисицын. — Суровый у тебя дедушка.

— Крутой дедушка, — поддакнул Петя.

— Между прочим, — сказал я Тамаре. — Это, получается, твой родственник. Пасынок, что ли. Можете поцеловаться.

— Родственник нашелся! — обрадовался Петя. — Это просто «Санта-Барбара» какая-то!

6

Однако Лисицын быстро прикрыл все это веселье, отведя Петю в угол и прошептав ему на ухо нечто такое, отчего опер помрачнел и поник. Вася, предчувствуя неблагоприятный исход истории, с перекура пока не возвращался.

— Так, — повернулся к нам подполковник. — Этот вопрос мы урегулировали. Петя свяжется с грузинской полицией по месту жительства Арчила, и если все подтвердится, мы его отправим домой. Оружия при парне нет...

— Оно на квартире осталось, — сказал Арчил. — На балконе лежит.

— Я этого не слышал, — заявил Лисицын. — Я не слышал про твой обрез, а ты забыл про свое чистосердечное признание и про Васю. Такой у нас будет уговор...

Арчил что-то проворчал про недовольного дедушку, но я не стал это слушать, я осторожно выскользнул из кабинета и наугад двинулся по коридору. Вася стоял на лестничной площадке, курил «Парламент» и задумчиво смотрел вдаль. Меня он как бы не замечал.

— Вам кто мальчика сдал? — тихо спросил я. — Шота?

Вася даже не удостоил меня взглядом.

— Бартер, да? — продолжал я задавать неприличные вопросы. — Вам сдали подходящего на роль убийцы парня, а что требовалось от вас? Что хотел Гиви Иванович?

— Слушай, — дыхнул на меня табачным дымом Вася. — Шел бы ты отсюда. А то лестница крутая, не дай бог упадешь, ноги переломаешь...

— Черт с ними, с ногами, — сказал я. — Облажались вы капитально. Не закрывается дело.

— А мне-то что? — Вася пожал крутыми плечами. — Сегодня не закрыли, завтра закроем. И Шота тут ни при чем. И Гиви тоже ни при чем.

— Как бы не так, — сказал я. — Шота мне еще вчера разрекламировал этот ваш цирк с чистосердечным признанием. Вопрос в другом: чья это была идея — подставить мальчика?

— Шотик сам это предложил, — сказал Вася после долгой паузы. — Мне-то на фига такое выдумывать? Я пацана этого сегодня утром первый раз увидел. Я против него ничего лично не имею. Нужно было какой-нибудь висяк закрыть, а Шота предложил это дело. Я согласился, мне все равно...

— Большое спасибо за информацию, — вежливо произнес я.

— Эй ты, — окликнул меня Вася, когда я уже двинулся в обратную сторону. — Ты только не трепись Лису про Шоту и прочее...

— Я трепаться не буду, — пообещал я. — Только и Лисицын не дурак, может сам догадаться. Или уже догадался.

— Черт, — с досадой сказал Вася и закурил новую сигарету. Моя душа тоскливо заныла от запаха табачного дыма, но я скрутил душу в комок и зашагал назад. Прошагал я метров десять, а потом на меня налетел подполковник Лисицын.

— Ага, — сказал он и с неожиданной силой притиснул меня к стене. Глаза его блестели охотничьим азартом, а губы были обиженно сжаты.

— Что-то случилось? — просипел я.

— Ты мне сейчас все объяснишь, — самоуверенно заявил Лисицын. — Весь этот бардак! От начала и до конца!

— От начала? Ну, сначала Бог создал землю...

— Не придуривайся! Куда ты сейчас бегал?

— В туалет.

— Туалет в другой стороне.

— Поэтому я теперь бегу обратно.

— Что ты там ржал у меня в кабинете? Когда я сказал про Веретенникова?

— Про депутата городской думы? Который вроде бы любовник Тамары и организатор убийства Джорджадзе?

— Ну, это моя версия, — чуть умерил пыл Лисицын. — Что в ней смешного?

— Видите ли, Лев Николаевич... — осторожно начал я. — Я однажды имел несчастье повстречаться с депутатом Веретенниковым...

— Ты — с ним?! — не поверил Лисицын. — И что?

— Я ему морду набил. И пару зубов выбил.

— О господи! А за что?

— За дело. Я тогда работал в «Золотой антилопе», и моим долгом было следить за порядком в зале и вышвыривать на улицу людей, которые мешают другим отдыхать. Веретенникова я вышвырнул. Сначала набил морду, а потом вышвырнул.

— Был бы жив твой отец, он бы тебе всыпал! — с чувством сказал Лисицын. — За такой беспредел...

— Веретенников — педераст, — сказал я, и подполковник сразу замолчал. А потом покраснел.

— Чего? — переспросил он минуту спустя.

Я повторил.

— Ну, это уже серьезно, — шепотом произнес Лисицын и повел меня в свой кабинет. При этом подполковник как-то странно на меня посматривал. Кажется, я испугал его своими познаниями. Правильно говорят — меньше знаешь, спокойнее спишь.

А мои сны становились все хуже и хуже.

7

Лисицын не просто завел меня в кабинет, но еще и запер за мной дверь.

— Сам понимаешь, разговор деликатный, — сказал он. — Видишь, в какие сферы мы забрались с этим делом! До городской думы дошли. Тут нужна осторожность и тактичность...

С тактичностью у меня все было в порядке. Эмиль Петрович Веретенников мог это подтвердить. Я два раза ему сказал: «Пошел вон, пожалуйста», прежде чем дело дошло до рукоприкладства. И то — не я первым ударил, первым ударил веретенниковский охранник. Ударил он плохо, лишь задел меня по плечу вскользь. Ну а Эмиль Петрович бросился бежать и оказался как раз между нами. Как-то сама собой его челюсть наткнулась на мой кулак. Судьба им была встретиться, и напрасно потом Эмиль Петрович плакался и говорил всякие слова о депутатской неприкосновенности.

— Депутат Веретенников. — сказал я Лисицыну с присущей мне деликатностью, — нажрался до поросячьего визга и делал неприличные предложения молодым людям, заходившим в мужской туалет «Золотой антилопы». Поскольку «Золотая антилопа» не является специализированным заведением для лиц гомосексуальной ориентации, то такие предложения встречали решительное возмущение молодых людей, — я так складно все это объяснял, потому что имел опыт написания покаянной записки по этому поводу. — Если бы я не вытолкал Вере-тенникова, то рано или поздно ему бы разбили морду другие люди. Он там совсем распустился, Лев Николаевич, честное слово...

— Например? — Лисицын слушал меня, как будто я был рассказывающая сказки Шехерезада. Я привел пару примеров.

— Интересно, — сказал Лисицын и вытер пот со лба.

— Я его попросил по-человечески — мотай отсюда.

Он — ни в какую. И еще охранник его тут тявкает. Вот так все и вышло...

— Интересно, — повторил Лисицын. — Вот ты жестоко избил депутата. И что тебе за это было?

— А ничего. Если не считать, что меня уволили из «Золотой антилопы». Сами понимаете, Веретенникову, когда он протрезвел, не хотелось, чтобы я резал правду-матку о его приключениях в мужском туалете. И мы договорились: он не подает в суд, а я молчу в тряпочку.

— Но ты не молчишь, — сделал тонкое замечание Лисицын. — Ты мне рассказываешь.

— Так ведь обстоятельства изменились, — пояснил я. — Теперь вы понимаете, что между Тамарой и Веретенниковым ничего быть не могло, а значит, Тамару нельзя подозревать в убийстве мужа...

— Плохо, очень плохо, — вздохнул Лисицын. — Ее нельзя. Мальчика этого, Арчила, тоже нельзя. Кого же тогда подозревать, если все перспективные версии рушатся?

— Тамара, — напомнил я. — Она вам хотела что-то рассказать. Она даже начала рассказывать, но вы ее перебили. Давайте позовем ее и послушаем.

— Это что-то про расческу? — скептически посмотрел на меня Лисицын. — Я не уверен, что хочу это слушать.

— А другие версии у вас есть? — сочувственно спросил я.

— Нет, — грустно признал Лев Николаевич. — Проклятый понедельник, все порушилось!

— Тогда вы ничего не потеряете, если послушаете Тамару, — сделал я вывод и отправился искать Тамару. Та мило болтала со своим грузинским родственником, и Арчил уже называл ее «тетя Тамара».

— Милый мальчик, — прощебетала она в коридоре. — Чем-то напомнил мне Диму...

— Дима — на том свете, — напомнил я. — А этого мальчика сдал ментам твой романтический друг Шота.

— Шота? — Тамара недоверчиво уставилась на меня. — Почему ты так решил?

— Он же сам вчера сказал! Ты еще твердила, что он выдумывает, а он не выдумывал. Он действительно приготовил для милиции убийцу Джорджика. На блюдечке с голубой каемочкой. Мальчику дали пару раз по роже, и он сразу написал признание. Все довольны, и менты, и Шота с Гиви!

— Нет, но... — Тамара задумалась. — Арчил же сказал, что он приехал из Грузии по собственной инициативе... Его же не Шота в город приволок на аркане.

— Грузинский мальчик приезжает в большой незнакомый русский город, — принялся я объяснять Тамаре, — знакомых у него здесь нет, родных тоже, за исключением папы-паразита, которого мальчик хочет пристрелить. Куда такой мальчик пойдет? Он пойдет искать земляков, скажем, на базаре. А там ему объяснят, кто самый важный в городе земляк.

— Гиви, — догадалась Тамара. — Все верно, Арчил мне сказал, что ему помогли земляки...

— Он пойдет к Гиви, а Гиви приютит его на время.

— Арчил сказал Гиви, что приехал убить Джорджика, а Гиви закрыл на это глаза?

— Во-первых, Арчил мог и не сказать, зачем приехал. А во-вторых, если бы сказал — ты уверена на сто процентов, что между Гиви и Джорджиком не было конфликтов? Может, Гиви даже обрадовался, что Джорджика отправят на тот свет?

— Но Арчил его все-таки не убивал, — уверенно сказала Тамара. — Я с ним сейчас поговорила... Он просто пацан. Пацан с обрезом.

— Он не убивал, — согласился я. — Убивал профессионал, который палил из «Калашникова», прикрывшись детской коляской. И который очень шустро убрался с места преступления. То есть — Арчил не нужен был, чтобы убить. Арчил нужен был, чтобы прикрыть убийство. Вот его и сдали ментам.

— Но у них ничего не вышло, — сказала Тамара. — Все сделано слишком топорно. Значит...

— ...им потребуется другой человек, чтобы списать на него это убийство.

— Это все Шота и Гиви делают?! — ужаснулась Тамара. — Они же...

— Они мне говорили, что не имели никаких претензий к Джорджику. Они даже велели мне найти убийцу за десять дней...

— Думаешь, они врали? Они притворялись?

— Ты лучше их знаешь, — напомнил я Тамаре ее слова. — Тебе виднее.

— О господи! Я даже Джорджика, как выяснилось, толком не знала! Откуда мне знать, что на уме у Шоты или у Гиви!

— Все, успокойся, — посоветовал я. — Больше мы пока ничего не знаем, и нечего ломать голову. У нас хотя бы есть версия, а у него, — я кивнул на дверь лисицынского кабинета, — и этого нет. Сейчас ты расскажешь ему про расческу. И тогда мы сможем проверить нашу версию через того киллера. Если обнаружится связь между ним и Гиви...

— Это будет очень плохо, — сказала Тамара. — Потому что я знаю, кого Шота наметит в качестве новой отмазки. Тебя, Шура.

8

— Труп? — недоверчиво переспросил Лисицын. — Настоящий труп?

— Да, — сказал я, на всякий случай глядя в окно. За окном во внутреннем дворике отделения милиции трое мужчин заинтересованно обсуждали, почему не заводится гребаный «уазик». Машина виновато смотрела на них круглыми фарами, но заводиться не собиралась.

— Настоящий мертвый труп! — Тамара была более эмоциональна, потому что снова надела солнцезащитные очки в надежде скрыть бегающие глазки. Впрочем, насчет трупа все было совершенно искренне.

— Да почему вы решили, что это труп? — Лисицын еще не терял надежды свести потрясения понедельника к минимуму. Только нового трупа ему еще не хватало. Но мы с Тамарой стояли на своем.

— Я что, трупов не видела? — оскорбилась Тамара. — Этот был в точности такой же, как и остальные.

— Какие остальные? — У Лисицына округлились глаза.

— Ну, как Джорджик в морге.

Подполковник облегченно вздохнул.

— Еще такая деталь, — вмешался я. — Взломана дверь кабинета Георгия Эдуардовича. Она же была опечатана вашими людьми, а теперь печать сорвана...

— И труп, — добавила Тамара.

— Заметили кровь? Какие-то телесные повреждения?

Мы с Тамарой переглянулись. Я решил, что было бы слишком большой наглостью утверждать, что мы заметили последствия от применения приема кунг-фу.

— Не заметили, — сказал я. — Хотя мы там особенно ничего не разглядывали.

— Как увидели труп, мигом выскочили, — поддержала меня Тамара.

— Там же есть телефон, — напомнил Лисицын. — Почему вы сразу не позвонили в милицию?

— Потому что мы хотели... — замялась Тамара. — Хотели, чтобы вы первым узнали о трупе! Вы же занимаетесь убийством Джорджика, значит, вам и карты в руки...

— Спасибо за подарок, — без особой радости в голосе сказал Лисицын, тяжко вздохнул и принялся тыкать пальцем в кнопки на телефонном аппарате. Потом он уговаривал какого-то Лешу съездить к офису «Талер Инкорпорейтед» и посмотреть там на труп. Леша в конце концов согласился и уже почти уехал, когда Тамара вспомнила про ключи от офиса, и подполковник, чертыхаясь, лично кинулся во двор с этими ключами.

— Так, — деловито произнесла Тамара, когда мы остались в кабинете вдвоем. — Один труп мы сбагрили. Остается Дима.

— Ну так его же, наверное, нашли, — предположил я. — Мы же оставили дверь открытой.

— Может, и нашли, — пожала плечами Тамара. — Только они же не знают, что Дима работал в «Талер Инкорпорейтед». Они не знают, что он связан с убийством Джорджика. Нужно им подсказать...

За окном ревел «УАЗ», а подполковник Лисицын прыгал рядом, выкрикивая последние инструкции Леше и перекрывая шум мотора. Во дворе было жарко и пыльно, подполковник утомился и, проводив машину, склонился над питьевым фонтанчиком.

— Джорджик был чуть помладше этого Льва Николаевича, — прокомментировала увиденное Тамара, — но он уже давно перестал пить из таких фонтанчиков. Он даже голову минеральной водой мыл. Он вообще заботился о своем комфорте. И кондиционер у него был помощнее, чем эта развалина, — Тамара недовольно покосилась на ржавый древний сундук, по ошибке принимавшийся в отделении милиции за средство регулирования температуры.

— И что с того? Где теперь твой Джорджик с промытыми минеральной водой волосами? — спросил я. — Безнаказанных удовольствий, знаешь ли, не бывает, — вспомнил я еще одну умную мысль ДК. — И за крупные удовольствия платят по-крупному. Пулей в живот, например.

— А если у тебя нет удовольствий, — понимающе посмотрела в окно на Лисицына Тамара, — то можешь и не платить. Пей себе из фонтанчика до старости, езди на общественном транспорте, питайся пельменями в столовой. Зато тишь и благодать.

— Каждому свое, — ответил я. — Лично у меня очень скромные запросы. Тишь и благодать меня бы очень устроили. Только вот не получается. Я пошел к твоему мужу, думал, что получу солидную работу, а получил вот что — сплошной кошмар на мою бедную голову.

— Значит, это судьба, — сказала Тамара, внимательно изучая меня взглядом поверх солнцезащитных очков. — Значит, тишь и благодать тебе не суждены. Тебе суждено искать мои деньги. Кстати, тебе это идет.

— В каком смысле?

— Здоровый мужик должен делом заниматься, а не на диване лежать, — строго заметила Тамара. — Я когда тебя первый раз увидела, ты пень пнем был. А неделя прошла — уже и мозги начинают работать: Прогресс, одним словом. Труд, знаешь ли, создал человека, вот и тебе, Шура, полезно потрудиться, чтобы снова не стать обезьяной.

— Я не Шура, — поправил я. — Саша меня зовут. Александр Викторович Хохлов. И от твоего трепа у меня уже болит голова.

— Мужчины всегда побаиваются умных женщин, — выдала мне в ответ Тамара. Кажется, под умной женщиной она подразумевала себя. А мне было наплевать, что она там про себя думала. Главное, что грудь у нее была все так же хороша. И Тамара ошибалась — я ее не боялся.

Боялся я совсем другого. И других.

9

И кстати, о страхе. Страх — это сильная штука в том смысле, что он заставляет делать многие вещи, которые не будешь делать по доброй воле. Сейчас страх заставил меня быть внимательным. Страх заставил меня обдумывать свои действия.

Поэтому, когда Лисицын вернулся в кабинет и сказал, что машина в офис ушла, а стало быть, наш сигнал не оставлен без внимания и мы можем спокойно идти домой в ожидании информации, — я никуда не ушел.

Точнее, вышел из лисицынского кабинета, рассыпаясь в благодарностях, но в коридоре я перестал улыбаться.

— Иди к Арчилу, если он еще сидит в том кабинете, — велел я Тамаре, — и поговори с ним по-родственному. Выясни все насчет Шоты и Гиви...

Тамаре было несколько непривычно плясать под мою дудку, но идея была здравая, поэтому она поправила прическу, подвела губы и отправилась обрабатывать своего «пасынка».

А я прислонился к нагретой солнцем стене коридора и стал думать, что же еще можно выяснить внутри этого здания, прежде чем выйти наружу и нос к носу столкнуться с прежними опасностями, которые лишь притаились в последние дни, но не исчезли. В этом я был уверен. Мне было страшно, и страх заставлял мои мысли шевелиться.

«Записка», — вспомнил я. Записка, которую Джорджик написал Эмилю Петровичу Веретенникову. Лисицын поторопился убрать ее в стол. Если записка не вписалась в ту схему, которую придумал подполковник, это еще не значит, что от записки нет никакого проку. Ведь зачем-то Джорджик это писал. Если там имелась в виду не интрижка Веретенникова с Тамарой, то там имелось в виду нечто другое...

Проблема заключалась в том, что я не обладал феноменальной памятью и не мог теперь воспроизвести текст записки. Эту проблему нужно было решить.

Я отошел за угол, чтобы Лисицын, выйдя из кабинета, не увидел меня. Мне же было видно отражение лисицынской двери в оконном стекле — тонкое, колеблющееся, едва уловимое. Но страх заставлял меня быть внимательным.

Я ждал, время шло, но ничего не происходило. Потом открылась соседняя дверь, и оттуда появилась улыбающаяся Тамара. Я поманил ее к себе.

— Вот есть у грузин какое-то природное обаяние, — заявила с ходу Тамара, — что у Джорджика, что у этого мальчика...

— Спокойно, — сказал я. — Потом расскажешь про обаяние...

— Не хочешь про обаяние, тогда слушай про другое. Все примерно так, как ты говорил. Гиви устроил Арчила на квартиру, но Арчил не говорил никому про свои намерения до тех пор, пока не узнал, что Джорджика убили. Тогда он...

Скрипнула дверь, и бледное отражение Лисицына выскользнуло в коридор. У меня заколотилось сердце — но подполковник пошел в другую сторону. И он не закрыл кабинет. Это означало, что он вернется через считанные минуты. И я рванулся вперед, бросив Тамаре на ходу:

— Когда он пойдет обратно, задержи его в коридоре! Как хочешь, но задержи...

— Ничего, если я ему отдамся? — поинтересовалась Тамара и встала у дверей лисицынского кабинета, когда я вошел туда. Я чувствовал запах ее духов. Я слышал гудение кондиционера, я слышал голоса людей во дворе, доносившиеся через открытую форточку. Все это отвлекало меня, но страх сделал меня собранным и аккуратным.

Я подскочил к столу, выдвинул ящик и схватил записку, благо та лежала сверху. Перечитывать ее и запоминать текст не было времени. С запиской в руке я прыгнул в противоположный конец кабинета, к копировальному аппарату. Он нагревался целую вечность, а когда я открывал крышку и клал туда записку, в коридоре послышался голос Лисицына. Лист бумаги проползал свой путь целую вечность.

Громко рассмеялась Тамара, я выхватил теплую копию записки и торопливо смял ее, засовывая в карман брюк. Оригинал я сунул в стол и отпрыгнул в сторону как раз в тот миг, когда Тамару отодвинули в сторону, и Лисицын вошел в свой кабинет.

Пару секунд он недоуменно смотрел на меня, застывшего посреди кабинета как заблудившаяся статуя. Потом он раскрыл рот для вопроса, но я опередил его:

— Думал, вы здесь... А вас нет.

— Что ты хотел, Саша? — спросил Лисицын, внимательно оглядывая кабинет. Я вспомнил, что оставил включенным копировальный аппарат, и похолодел. Конечно, я не сделал ничего такого, за что меня можно было расстрелять, но до этого момента Лисицын мне доверял, причем это было доверие не столько мне, сколько сыну моего покойного отца. Кажется, сейчас я это доверие утрачивал.

— Лев Николаевич, — наобум ляпнул я. — А вы не думаете, что с убийством Джорджадзе как-то связан Гиви Хромой?

— Хм, — Лисицын присел за стол, и что более важно — он не смотрел в сторону ксерокса. — Гиви Хромой связан практически со всем, что происходит в городе. Вопрос — в какой степени. Пока таких данных у меня нет. Кстати, — он поднял глаза. — Ваш сигнал насчет трупа в офисе «Талер Инкорпорейтед» также оказался ложным.

— Что?!

— Ложным?! — Тамара посмотрела на меня и, наверно, увидела на моем лице смесь изумления и страха, такую же, как я увидел на ее лице. — То есть там нет трупа?

— Там нет трупа, — подтвердил Лисицын. — Там есть небольшой беспорядок, там действительно взломана дверь в кабинет Джорджадзе, но трупа там нет. Следов крови также нет. Не знаю, зачем вы все это выдумали...

— Мы не выдумывали! — Тамара сложила руки на груди, словно в молитве. — Честное слово! Там был труп!

— Значит, труп ушел погулять, — сказал Лисицын без тени улыбки на лице. — И закончим на этом. Саша, Тамара Олеговна, если вы мне понадобитесь, то вас вызовут повесткой, — его голос был подчеркнуто официальным. — А еще я прошу вас не совершать необдуманных поступков.

— Каких, например?

— Вы знаете, каких, — сказал подполковник. — Вы их совершаете ежедневно. В том числе и сегодня. В том числе и здесь.

Страх сделал меня особенно чувствительным, и сейчас я понял, что подполковник Лисицын мне больше не доверяет.

Что ж, теперь мы были на равных. Потому что я не доверял ему с самого начала.