Не ссорьтесь, девочки!

Глава 6 НИКОГДА НЕ ССОРЬТЕСЬ ИЗ-ЗА МУЖЧИН

Есть множество способов найти работу. Если ты точно знаешь, кто ты и чем хочешь заняться, можно написать и разослать по фирмам свое резюме. В этом случае нужно не тушеваться и через неделю молчания звонить, а то и обойти потенциальных работодателей и напомнить о себе. Если профессия допускает импровизацию, можно попытать счастья в смежных отраслях. Правда, есть риск потерять основную и впасть в тоску Можно обязать друзей вспомнить, не говорил ли им в последнее время кто-либо о вакансиях? Хотя, как правило, лучшим вариантом будет место продавца в антикварной лавке. Есть еще хороший способ: разместить объявление и ждать звонка. Но это все равно что ждать звонка из преисподней. Потому что вам на голову упадет Хомяков с эротическим журналом для мужчин или городская сумасшедшая, мечтающая снять телепередачу «Танцы на вашей кухне», причем за ваши же деньги. Последний способ — бродить по улицам в надежде на случай. Но до него есть и предпоследний. Биржа труда.

Нонна никогда бы туда не отправилась, если бы не Араксия Александровна, которая убедила дочь, не иначе как с помощью гипноза, что пособие по безработице — единственное, что спасет семью от бедствия. А потом, ведь заявка Нонны может и сработать. Как будто руководители театров страны ищут режиссеров и драматургов по биржам труда. Но поскольку Нонна могла писать статьи, преподавать, редактировать, снять клип, поставить детский утренник и даже петь в церковном хоре, ее объявление о работе носило бредовый оттенок. В общем-то она не удивлялась тому, что ее тревожили самые безумные персонажи. С этим ворохом умений нужно было разобраться на месте. Разложить по кучкам зерна и плевелы. Биржа труда, оказалось, для этого и существует.

Таких, как она, было много. По периметру зала стоят столы с компьютерами. Из-за каждого выглядывает оператор — он или она, в белой рубашке или блузке — с натянутой улыбкой и чувством глубочайшего превосходства, хотя они сами — вчерашние клиенты биржи труда.

С кипой заполненных заявлений, анкет и бессмысленных тестов Нонна уже часа три перемещалась от стола к столу, от оператора к оператору. Теперь перед ней Максим — и это единственная его характеристика. И этой бы не было, если бы не бейджик на рубашке, на котором выведено: «Максим».

— Здравствуйте, меня зовут Максим. Я оператор биржи труда. И сейчас, когда вы собрали все подписи, мы будем с вами работать. Ваша профессия?

Нонна протягивает ему листок:

— Здесь все написано.

— Это когда же вы успели столько профессий получить? — Максим пробегает глазами по анкете.

— Живу долго, — устало вздыхает Нонна.

— А тут написано, — пытается льстить Максим, — что вам едва исполнилось двадцать.

— Как сказала бы моя подруга Соня, на заборе тоже много чего написано. Там написано, что мне тридцать четыре и талантливее меня на свете еще пара-тройка человек.

— Ценю ваше чувство юмора.

— Я не шучу.

Максим кашлянул и затараторил по анкете:

— Дипломированный театральный режиссер поможет организовать детский утренник, проведет свадебное торжество, презентацию фирмы, снимет фильм на память о любых событиях, жанр и метраж — по желанию заказчика, даст совет в написании курсовой, диплома, диссертации, приворожит любимую(ого), отведет беду. Гадание на картах Таро, кофейной гуще и обручальном кольце.

Оператор биржи труда, в недавнем прошлом библиотекарь, оттрубивший шесть месяцев на курсах переподготовки, сделался строг лицом и торжественно объявил:

— Я могу предложить вам войти в Партию культуры.

— Я аполитична, но склонна к бунту. Партийная дисциплина мне претит. Я даже в комсомоле не была.

— А у нас как раз от них заявочка. Вы будете там на своем месте. Со всем вашим списком, — уговаривает Максим.

— Что вы имеете в виду? — вспыхивает Нонна.

— Они всех неудачников берут, — доверительно сообщает Максим.

— С чего вы взяли, что я — неудачница? Почему вы со мной так разговариваете? Ваше дело мне помочь найти работу, а не давать своих оценок. Я же не спрашиваю вашего мнения.

— Успокойтесь, — он глянул в анкету, — Нонна Владимировна.

Нонна еле крепилась, чтобы не зарыдать, а Максим неожиданно придвинулся к ней и зашептал:

— А вы в кино работали?

— Да, немного.

— И фильм можете снять?

— Все подвластно мне: и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений! — Нонна величаво расправила плечи.

— Да я не о том. Я бы хотел… Ну, понимаете… Я бы хотел… снять такое кино… Ну, вы понимаете?

— Не совсем.

— Ну, только между нами. Я, моя подружка… ее мама… и мой однокурсник… Ну, вы понимаете?.. Ну, как бы это назвать… Мы вместе предаемся… занимаемся…

— А, поняла. Совокупно отдыхаем, — почему-то обрадовалась Нонка. — Хорошо бы еще включить кошечку, собачку, попугайчика и бабушку. Это называется домашнее порно, молодой человек. Извините, боюсь, что это не доставит мне эстетического удовольствия.

— Я заплачу, — Максим заговорщицки подмигнул.

— Вы просто не сможете заплатить мне таких денег, чтобы я согласилась… Для того чтобы это снимать, мне как минимум сначала потребуется операция по перекодировке структуры личности. Боже мой, до чего я докатилась!

Да, идея с биржей труда была неудачной. И так каждый раз, когда она слушает мать и поступает по ее рекомендации. Например, Араксия Александровна прямо-таки настаивала, чтобы Нонна вышла замуж за Федора, боясь, очевидно, что дочь останется в пожилых девушках. И что из этого вышло? Только Мишка. А в основном — одна маета.

Нонна поднялась, чтобы уйти, но вдруг что-то вроде жалости колыхнулось внутри.

— Хотите совет?

Максим смотрит на нее почти жалобно.

— Бром и Библия. — Нонна забирает со стола бумаги.

— Вы начальству жаловаться пойдете?

— Нет! Где ж их берут-то, извращенцев этих? — бубнит себе под нос Нонна. — А с виду клерк прыщавый.

В фойе был установлен плакат: две крупные блондинки с лицами и фигурами моделей «Плейбоя» затерли между собой пожилого лысого господина. К петлице мужчины прикреплена объемная бумажная роза. Нонна шла мимо, когда роза, реагируя то ли на тепловой импульс, то ли на движение, заговорила человеческим голосом:

— Мечты сбываются. Деньги, вложенные в ваше образование, обернутся сверхприбылью вашей фирмы. Эксклюзивность. Безопасность. Доступность. Три кита, на которых стоит наш университет!

— Боже, какая глупость, — вздрогнула Нонна.

Из-за плаката выпрыгнула женщина, похожая на гнома. Маленькая, в синем колпаке.

— Здравствуйте! — провозгласила она, потряхивая диктофоном, и протянула руку для пожатия.

— Анна. Новый университет. Служба социального анализа.

Нонна с опаской тронула ее за кончики пальцев и едва кивнула, не собираясь продолжать разговор.

— Вы посмотрели на наш интерактивный плакат. Ваше мнение?

Нонна улыбнулась.

— Мне понятен вкус вашего ректора. Джентльмены предпочитают блондинок. Зубы, опять же, хорошие. Чему у вас учат, правда, непонятно.

— Спасибо вам за этот краткий и лаконичный ответ.

— Либо краткий, либо лаконичный, — бросила на ходу Нонна.

— Что? — задумалась Анна.

Нонна обреченно вздохнула. А эта где училась? В каком, интересно, университете? Пришлось остановиться.

— Это одно и то же, понимаете? Краткий и лаконичный — это одно и то же, это тавтология, масло масляное…

Но у Анны был строгий план — двести человек в день. За это ее бесплатно обучали на курсах переподготовки. По плану же она должна задать десять вопросов. Не больше.

— Если я правильно поняла, наш ролик вам не понравился.

— Нет, не понравился, — ответила Нонна уже в дверях.

— Вы ищете работу?

Вопрос уткнулся ей в спину и застрял там. Нонна обернулась.

— Да, я ищу работу. Я режиссер. Я могла бы придумать для вас плакат или рекламный ролик — интересный и внятный.

— Наш университет заинтересован в новых и талантливых кадрах. Заполните эту анкету, и вам позвонят.

Нонна обреченно берет протянутые женщиной листы.

Начало вечера. В это время кафе уже было наполнено голосами, табачным дымом и громкой музыкой. Соня и Нонна это время не любили, но они договорились встретиться с Юлькой и потому терпеливо ждали, когда та изволит явиться. Юлька опаздывала. Перед Соней — стакан сока и пирожное, перед Нонной — стакан с минералкой.

— Вот почему ты ешь эти пирожные, и хоть бы хны? А я сейчас откушу и выплюну и потолстею на килограмм? — спрашивает Нонна и тянется к тарелке подруги. — Хочешь, проверим? Хочешь, я тебе продемонстрирую?

Соня поспешно отодвигает тарелку и на всякий случай надкусывает пирожное. Нонну это не останавливает.

— Нет, хочешь, покажу?..

— Уймись, не дам.

— Нет, ну я тебе просто покажу. Вот дай откусить.

— Не дам. Ты потом мне этот кусочек будешь помнить полгода. Мол, дала тебе пироженку, хотя знала, что тебе нельзя. Знаю я эту песню.

— Ничего, ничего… Вот разбогатею — в долг не дам!

— Из-за этой калорийной гадости? — вопит Соня. — На! Ешь! Толстей! — и успокаивается так же внезапно. — Ты не разбогатеешь. Не с чего.

— Да? — возмущается Нонна. — А я сегодня была на бирже труда…

— Скажи честно, — придвигается Соня, — страна нуждается в режиссерах?

— Издевайся, издевайся. Ладно. Страна не страна, а Шестаковичу нужен хороший рекламный ролик.

— Композитору Дмитрию Дмитриевичу? Трам-пам-па-пам-па! — Соня напевает тему Нашествия из «Ленинградской симфонии». — Неужели он нуждается в рекламе?

— Да не Шостакович, а Шестакович — ректор Нового университета.

— Вот с этого места поподробнее, — заинтересовалась наконец Соня, так как в любом богатом человеке предвосхищала заказчика.

— Подробности завтра. Иду на собеседование. Все узнаю.

— Хорошенький? — Соня уже кокетничала с воображаемым Шестаковичем.

— Ох, я как-то забыла о главном. Тебе бы понравился.

— Новенький — хорошенький.

Вбежала Юля с большой папкой эскизов. Быстро оглядев зал и заметив подруг, устремилась к стойке.

— Чего это с ней? — Соня даже приподнялась от удивления. — Не здоровается.

— Девушка в черном пальто! Вы случайно не нас разыскиваете?

На ее возглас оборачиваются сразу несколько девушек: черный цвет по-прежнему моден в этом сезоне, впрочем, как и различной длины пальто. Юля, однако, не реагирует на призыв Нонны. О чем-то шепчется с Лосевой, перегнувшись через стойку. Наконец Лосева уплывает в закулисье кафе и, пока Юля получает свой американо с лимоном, выносит ей кипу газет. С газетами и чашкой кофе Юля подходит к столику подруг.

— Привет. Чего разорались?

— Пытались привлечь внимание, — ответила Нонна. — А ты нас игнорировала. Что за макулатура?

— Вот, попросила Лосеву дать мне эти газеты. Ну, то, что в ресторанах и кафе бесплатно лежат. Ну, эти, на хорошей бумаге.

— Поняли, поняли, — остановила Соня Юлькино объяснение. — Дальше-то что?

— Короче, где светская хроника есть. Хочу посмотреть, кто из знаменитостей как одевается, по части имиджа и все такое. Может, предложу кому-нибудь свои услуги.

— По части имиджа тут явно по нулям, — уверяет Соня.

Каждая развернула по газете. Отгородились от внешнего мира. Окунулись хоть и в бумажную, но сладкую жизнь. Вдруг Сонька радостно завопила:

— Ноник, тут про твоего.

У Нонки за газетой дрогнул голос:

— Про кого?

— Этот, как его? Шершень твой. Олег Шершневский.

— Дурочка какая! Вот у Мадонны вилла, это да!

Из-за другой газеты послышался голос Юли:

— Что за хмырь? Как он меня раздражает, девочки. На нем смокинг, как будто он его напрокат взял, как на официанте.

Нонна отрывается от чтения захватывающей заметки о Мадонне и заглядывает через плечо Юли:

— Кто?

— Да вот.

На газетной полосе под рубрикой «Светская хроника» Михаил Боярский в вечно черной шляпе, Лужков в кепке и ректор Нового университета в гроздьях девушек.

— Да это же Шестакович!

Все-таки психика у человека — сплошные клише. Это как в кроссворде. Если там спрашивают — часть лица, три буквы, любой почему-то ответит — нос. Почему не рот? Тоже ведь три буквы. Вот и Юля при упоминании о Шестаковиче запела:

— Пам-па-па-пам-па! Па-па-па-па-па-пам-па… Я думала, он того-то… постарше.

— И эта туда же! Какая ты темная! Это Дмитрий Дмитриевич, трам-пам-пам! Он умер давно. Тот Шостакович, а этот Шестакович.

— Даром, что живой. А смокинг у него — рвань. Чем занимается?

Нонна многозначительно улыбается, но помалкивает.

— Да учебное заведение у него. Управляет, — объясняет Соня.

— Понятно. Я бы поработала над его имиджем, над, так сказать, светлым образом, над личиком его лучезарным.

— Борис Андреевич Шестакович! — Нонна представляет, как будто ректор подошел к их столу с букетом желтых хризантем. — Прошу любить и жаловать!

— А надо ли? — интересуется Соня, и в голосе слышится необъяснимая ревность.

— Что?

— Ну, вот это: любить, жаловать. Может, как-нибудь обойдемся без этого франта?

— Да, конечно, — хмыкает Юля. — У него под задницей небось «мерс», а не асфальтоукладчик.

— Но-но, попрошу без намеков.

— Не ссорьтесь, девочки, — просит Нонна. — Его университет предложил мне работу. Завтра пойду на собеседование.

Юля отдает наказ:

— И не забудь о подругах.

— В каком смысле? — напряглась Нонна.

— В прямом. Разведаешь обстановку — свисти. Я вижу, росточка он маленького, так зачем ему удлиненные пиджаки? От этого только ножки короче кажутся.

— Не могу сказать, зачем ему удлиненные пиджаки, но у меня от него предложение явиться на собеседование в качестве режиссера.

— Мы все в работе нуждаемся, между прочим. И наши с тобой интересы никак не пересекаются.

— Ладно, ладно, поняла. Как я устала, девочки. По объявлению в газете звонят какие-то сумасшедшие. То им бордель сними, то похороны поставь, представляете? Похороны, как спектакль! Говорят: «Покойница была веселушка, так что оторвемся по полной».

Соня ложится головой на колени к Юле и складывает на груди руки. Нонна дает обеим по подзатыльнику и возвращает Соню в прежнее положение.

— С такими вещами не шутят.

— А еще что заказывают?

— Разное. То собаку верни, то соседку задуши. Еще немного — и я почувствую себя чем-то вроде похоронного бюро при сумасшедшем доме…

Юля хмыкнула:

— Угу, а заказным убийцей не почувствовала?

Соня потянулась до хруста в костях и размечталась:

— А чего, может, откроем небольшое агентство? Нонка будет неверных мужей убивать взглядом по фотографии. Зарываться не будем, за каждый заказ…

— Демпинг не пройдет, конкуренты замочат, — мрачно сообщает Юля.

— Вы долго будете надо мной глумиться? — возмущается Нонка.

— Глум-глум, — дурачатся подруги.

— Ну и пожалуйста.

— Не будем ссориться, девочки! — Соня обнимает их. — Да, хорошо бы тебе эта работа обломилась жирным куском. Большим жирным куском. А твой Шестакович чего изволит? Все еще приключений ищет, Казанова на пенсии. Ему мало?! Уже все газеты — в его рассказах о тревожной молодости, а журналы — в фоторепортажах из Ниццы, где он, бедолага, из последних сил поддерживает русский культурный десант. И откуда только бабки берутся! Всего-навсего ректор какого-то вновь созданного университета. Крошка Цахес!

— Козел старый! — шипит Юля, разворачивает газету и снова приглядывается к фотографии. — А что, почему бы и нет? Нонна Владимировна, как только вы закрепите свои позиции, вспомните о подругах ваших. Может, ему сюртучишко какой залудить по-быстрому от молодого дизайнера? Недорого, тысчонок за шестьдесят рублей?

— Нонн, как будет «рвач» в женском роде? Рвачка? Рвачиха? — интересуется Соня.

— Я же вижу, он в мирной жизни в «Босс» щеголяет, так что для него это — не деньги.

— А может, ему ремонт в особняке нужен? — озарило вдруг Соню.

— Все. По домам! — приказывает Нонна. — Завтра важный день.

Очень важный день. Но к нему не подготовишься. Если только за ночь не похудеть килограммов на пятнадцать, не помолодеть на столько же лет и не вытравить пергидролью шоколадный цвет своих волос, поскольку Шестакович любит очень молодых и худеньких блондинок. Поэтому Нонна только и может, что лежать на диване и машинально переключать каналы, задерживаясь на рекламных блоках. В конце концов, ей предстояло говорить с ректором о пропаганде его учебного заведения. Так что надо быть в курсе последних достижений. В тупой задумчивости она просидела у телевизора часа два, прежде чем случайно набрела на программу «Посиделки у камелька с Борисом Шестаковичем». В центре богато отделанного купеческого интерьера, которому порадовалась бы Сонька, восседал ректор Нового всенародного университета Борис Андреевич Шестакович, во фраке, который бы осудила Юлька. Поджарый и лысеющий мужчина лет пятидесяти. В нем безошибочно угадывается ловелас без вредных привычек, ведущий здоровый образ жизни. Вокруг ректора, как одалиски, вьются абитуриентки и студентки Нового университета.

— Дорогие телезрители! — вещает Шестакович. — Вот так непринужденно и демократично сейчас, в условиях нового времени, стирается граница между преподавателем и студентом.

Студентки загадочно улыбаются. Одна из них задает заученный вопрос:

— Борис Андреевич, телезрители знают, что руководство университетом и научная работа — не единственное приложение ваших творческих сил.

— Да, я депутат. Кроме того, я люблю архитектуру и строю дома.

— Занимаетесь бизнесом?

— Депутатам нельзя заниматься бизнесом. Вы не поняли, строить дома — это мое хобби.

— Расскажите, пожалуйста, о вашем детстве.

Шестакович с готовностью откликается на предложение:

— В детстве мой отец, а он был милиционером, частенько наказывал меня. И я научился отвечать за свои слова. Потом я подрос и научился отвечать за свои дела.

— Боже, какое позорище, — Нонна зарывается в подушку. — Отец его бил, и теперь он строит дома.

Нонна засыпает, свернувшись калачиком.

Ей снилась огромная площадь перед зданием Нового университета в одном из спальных районов города. Солнечное утро. Всюду транспаранты с надписями: «Поздравляем с началом нового учебного года!!!», «Да здравствует Новый университет!!!», портреты Шестаковича, цветы, шары. Шум толпы перекрывает гул вертолета. Вертолет все ниже и ниже. Из него, разворачиваясь в воздухе, спускается веревочная лестница прямо на клумбу в центре площади. В проеме двери вертолета появляется Шестакович. Он в белом костюме, как Джеймс Бонд. Он спускается по лестнице на клумбу, смотрит на часы.

— Настало время открывать новый учебный год! — восклицает Белый ректор.

Неожиданно он показывает рукой в сторону небольшой аллеи. По аллее грациозно бежит Нонна, тоже вся в белом. Она бежит навстречу Шестаковичу. Они нежно обнимаются. Широким жестом Шестакович вынимает из саквояжа золотую фигурку самого себя и вручает Нонне. Громко объявляет:

— Господа студенты и преподаватели! Дамы и господа! Перед вами та, которой мы обязаны нашим процветанием. Это она — богиня рекламы.

Десятки рук подхватывают Нонну и начинают качать ее. Небо то ближе, то дальше от ее глаз. Крики и музыка сливаются в ее ушах. Оркестр играет туш. Нонна зажимает уши руками. Кружится голова. Очень сильно кружится голова. Площадь плывет перед ее глазами. Кружится, кружится площадь, постепенно превращаясь в точку.

Она вздрагивает и просыпается. Хватает в темноте будильник. На циферблате полвторого ночи.

— Господи, подушку уронила… Заснула в одежде… Наверное, этот сжигатель жира повышает давление.

Приемная ректора Нового всенародного университета культуры Бориса Андреевича Шестаковича представляла собой огромное белое помещение в стиле «хайтэк» и путала криволинейными формами. Нонна поежилась от холодного металлического блеска мебели и с трудом обнаружила в этом лабораторном безмолвии живое человеческое лицо.

Тамара Ивановна Павлова, пятидесятилетняя особа с пятью иностранными языками, была секретарем Шестаковича, однако она себя называла помощником ректора, личным ассистентом. Чтобы кто-нибудь ненароком не принял ее за обычную секретаршу, прямо в стол была ввинчена мраморная табличка с выгравированными на нем золотыми буквами: «Павлова Тамара Ивановна, помощник». Табличка напоминает надгробную, из чего можно сделать вывод, что Тамара Ивановна поселилась здесь на века. Тамара Ивановна вся лучится интеллектом, знанием йоги и благожелательностью.

— Добрый день. Вы к кому?

— Вчера мне звонили от Бориса Андреевича. Я — Нонна.

— A-а, вы режиссер, — пропела Тамара Ивановна. — Вы по поводу ролика? У вас резюме с собой? Оставьте его у меня. Борис Андреевич на конференции в управлении культуры, и сегодня его уже не будет.

Нонна достает из кармана визитку:

— Вот моя визитка. Я думаю, если Борис Андреевич действительно захочет меня видеть, вы позвоните мне и назначите встречу. Знаете, я ехала с другого конца города…

— Не портите, пожалуйста, настроение ни себе, ни мне. У нас в университете все должно быть позитивно. У нас принято улыбаться друг другу. Всего вам самого-самого доброго! — Тамара Ивановна улыбается. — Мы будем рады видеть вас снова.

— Взаимно. До свиданья.

— Ехала к нему, как идиотка, — гневно рассказывала Нонна. — Через весь город. Туда не доехать ни на чем. А я на каблуках. Это ж надо, построить университет на выселках!

Юля надувает пузырь из жвачки:

— Подальше положишь — поближе возьмешь.

— Как интерьерчик? — поинтересовалась, будто невзначай, Соня.

— Без лепнинки, милая, из стекла и бетона.

— Плохо. Надо работать с клиентом. Развивать вкус.

— Вчера обратила внимание: по телевизору показывали «Посиделки с Шестаковичем» или что-то в этом роде. Он под сенью девушек в цвету. Фрак, Юленька, на нем действительно сидит очень плохо. Сшит плохо.

— Я буду об этом думать, — она старательно заворачивает жвачку в салфетку. — Приводи ко мне, я его украшу.

— Татуировочку сделаешь? Изображение Шестаковича в анфас и профиль?

— Татуировочку сделаем, фрачок сошьем, а там как пойдет.

Сонька ластится к Нонне:

— Ноник, красавица, предложи лепнину.

— Античные мотивы в новостройках? — сомневается Юля.

— Сперва античные мотивы, а там, как ты выражаешься, как пойдет.

— Что вы делите шкуру неубитого медведя? Меня он сегодня вообще не принял. И секретарша у него клонированная.

— Все секретарши сделаны из цельного куска пластика, — доверительно сообщает Соня.

— Нонка, но он же все равно тебе позвонит. И вот когда он позвонит, ты скажи: «Я приду не одна, а с моими девочками».

— Я бы вообще тебя одну не пускала после твоей эпопеи с рекламой. Бог знает, где проснешься.

Юля тычет пальцем в потолок:

— И он же знает с кем.

— Опять?!

— Опять, — назидательно говорит Соня. — Опять что-нибудь оставишь на месте преступления. Будешь мучиться потом, переживать. А так мы будем на страже твоей невинности.

— Какая же ты глупая! Глупая-преглупая!

— Зато хорошенькая!

Юля, похоже, сомневается:

— Ну, это на любителя.

— Многие брали и остались очень довольны, — огрызается Соня.

— Девочки, не ссорьтесь, — просит Нонна. — Юлька, а помнишь, какая Сонька из пионерского лагеря в четвертом классе приехала? Пришла ко мне домой в платке, завязанном назад. А я дверь открываю и спрашиваю: «Девушка, вам кого?» Помнишь, Сонечка, как ты выросла за лето?

— Сонька, а ты самая высокая была у нас в классе, да?

— Это смотря среди кого, — Соня напрягается, чтобы вспомнить. — Среди девочек или среди мальчиков?

— Среди мальчиков! Вот дуреха.

Они редко вспоминали детство. А историй было много. Например, как Нонка случайно паука проглотила, а потом целую неделю рассказывала, чем он занимается у нее в животе. Или как на торжественном концерте, посвященном дню рождения Ленина, Юля пела под гитару блатные песни, которые разучила у костра на даче. Или как в пионеры принимали.

Все происходило на борту легендарного крейсера «Аврора». Дети, целых шесть классов, стояли в линейку. Пожилая пионерка с охапкой красных галстуков выкрикивала дрожащим голосом: «…вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю и клянусь…»

Соня наклонилась над маленькой Юлей и прошептала ей на ухо:

— Тебе нравится лицо твоих товарищей?

Нонна захихикала. Пионервожатая обернулась и злобно зашипела:

— Опять эта троица! Геворкян! Артемьева! Сквирская!

С ними всегда были проблемы. Кое-как отстояли линейку. Детям повязали галстуки и позволили походить по кораблю. Неожиданно лицо пионервожатой вытянулось, как будто она увидела Троцкого. Но то, что она увидела, было даже хуже, чем призрак врага народа. Эта мерзавка Сквирская повязала красный галстук — кусочек священного знамени, обагренного кровью павших за свободу героев революции, — на голову, как «бабушкин платок»!

— Сквирская! Это что такое?! Снять!!! Немедленно снять!!! В такой святой день! Софья Сквирская — завтра родителей в школу!

Нонна и Юля изо всех сил старались не хихикать, а Соня стаскивает с головы галстук, повязывает на шею и начинает жалобно хныкать:

— Светлана Николаевна, здесь ветер в уши дует. Простужу-у-усь! А у меня хронический тонзиллит. Я и так в прошлой четверти пропустила три недели-и-и…

Юля смотрит под ноги, Нонна — в небо. Они крепко держались, чтоб не рассмеяться, но их било мелкой дрожью.

— Оставим пока этот вопрос, в школе разберемся, — поджала губы пионервожатая и обратилась к остальным ученикам: — И последнее, что я хотела вам сказать. Здесь сейчас японская делегация. Не сметь ничего у них брать. Особенно опасно брать жвачку. Во-первых, она может быть заражена опасными бактериями. А во-вторых, там может быть спрятано лезвие бритвы. В каждом пластике по лезвию.

— А в-третьих? — спросила Нонна.

— А в-третьих, достаточно во-первых и во-вторых. Все меня поняли? — и она запела: «Мы шли под грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо…»

Дети нестройно подхватывают. Юные пионеры уходят с «Авроры» под умильными взглядами японских туристов. Дети жадно вглядываются в лица японцев. Пионервожатая стоит возле трапа и шевелит губами, считая новообращенных пионеров, поэтому пропускает иногда слова песни. Последними идут Нонна, Соня и Юля, о чем-то перешептываясь. Неожиданно Нонна подбегает к пионервожатой и, молитвенно сложив руки на груди, обращается к ней:

— Светлана Николаевна, объясните мне, пожалуйста. Мне папа не может объяснить, мама тоже у меня пианистка. Жить, учиться и работать, как завещал великий Ленин, это как? Папа говорит, где-то есть завещание Ленина, но его Сталин куда-то дел. Где это завещание, никто не знает. Может быть, вы знаете?..

— Геворкян, это очень серьезный вопрос.

— Я понимаю, Светлана Николаевна.

— Геворкян, если бы я знала, что ты так политически безграмотна…

— Простите меня, Светлана Николаевна, вы мне просто объясните.

— Это означает…

Пока Нонна заговаривает зубы пионервожатой, Юля и Соня меняют у японцев свои пионерские значки на жвачку и разноцветные ручки. Когда пионервожатая оборачивается, она видит, как маленькая Юля неторопливо сует в рот пластик яркой иностранной жвачки.

Да, милая Юля, значит, что получается? Последние двадцать четыре года ты жуешь. Ни бактериологическое оружие тебя не берет, ни бритва.

— Боже мой, как давно мы дружим и еще ни разу по-взрослому не поссорились. Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! — сказала Нонна. — Ладно, девочки. Если позвонит Шестакович, пойдем вместе.

Огромный кабинет. Антикварный деревянный стол с зеленым сукном завален бумагами. Ножки — золотые, в форме львиных лап. Сочетание темного дерева и золота. Претенциозно, роскошно, солидно. Массивные и высокие двери. Даже не верится, что за дверью никелированная и холодная, как больничная палата, приемная.

Подруги вертели головами, рассматривая историю в фотографиях: «Шестакович и Горбачев», «Шестакович и Лихачев», «Шестакович в Грановитой палате примеряет корону Иоанна Грозного», «Шестакович в скафандре», «Шестакович с Ельциным играет в теннис», «Шестакович поет с Аллой Пугачевой». И еще многое, многое, многое… Он же танцевал с Майей Плисецкой, ваял вместе с Церетели, погружался в морские пучины с Жак Ивом Кусто, играл в крикет с английской королевой и стоял у одра матери Терезы. Это помимо хоровода девушек, священнослужителей всех конфессий и знаменитостей второго эшелона. Многим он вручает шапочки и мантии почетных академиков. Здесь же в дубовой раме — портрет президента, а рядом — в такой же раме, но поменьше, — президент пожимает руку хозяину кабинета.

Живой Шестакович был почти такой же, как и его изображения. Сверкал улыбкой и дорогими очками. Плотоядно улыбаясь, он теребит четки.

— Три грации… Три грани одной дружбы… Три талантливые женщины… Сегодня счастливейший день в моей жизни — я познакомился с вами. Значит, Нонна Владимировна, ваша концепция основана на том, что главный упор в рекламе должен делаться на качестве образования?

Нонну несколько покоробила формулировка, но в целом он верно передал ее мысль.

— Завтра я готова принести вам вариант сценария.

— Нонночка, — ректор широко развел руками. — Три варианта! Сейчас, в условиях рынка, заказчику надо предлагать не один вариант, а несколько, чтобы он мог выбрать. У меня должен быть выбор. Три — это прекрасное число. А вы, значит, Сонечка, — реставратор?

— Я прораб. А реставрация или работа с нуля — это моей бригаде без разницы, — ответила Соня нарочито грубо. Слишком слащав был сам хозяин кабинета.

— Есть визиточка? — поинтересовался Шестакович.

Соня протянула визитку, а Шестакович ухватился за Сонькину руку и присосался к ней влажными губами.

— Какая прелесть. Женщина-реставратор. Сухие рабочие женские руки. Грубые и нежные одновременно.

Соня, редко терявшая присутствие духа, стушевалась, присела, нащупывая под собой кресло.

— Сонечка! Какая прелесть! Послезавтра я мог бы обсудить с вами концепцию моего загородного дома. Вы свободны?

— Да, конечно.

— А у вас, Юля, ателье?

— Эксклюзивная одежда.

— Вы знаете, Юля, — а я уже вижу, что знаете, — вы ведь мастер. Вы же художник, вы же чувствуете клиента. Мне очень сложно шить, поэтому я одеваюсь за границей… Армани, Версаче.

И откуда он это взял? С какой такой горы ему видно то, что самой Юле еще непонятно. Сами виноваты. Пришли к нему просительницами, бедными родственницами. А где же несгибаемая гордость художника? Где независимость, которая не продается за презренный металл? И вместо того чтобы польстить, Юля огрызнулась:

— Сейчас на вас костюм от Хьюго Босса. И он на вас мог бы сидеть и получше.

— Так давайте и обсудим это, Юлечка, — он листает деловой календарь. — В среду, в пятнадцать ноль-ноль. Вам удобно? Мне нужно придумать два новых фрака, черный и белый. Ну и фрачные рубашки к ним, а также аксессуары. Заходите, поработаем.

Юля пытается сохранить лицо, все же кладет визитку на ректорский стол.

Мелодично запел телефон, и хозяин кабинета, отсчитав несколько положенных этикетом звонков, поднял трубку. Подруги переглянулись. Без слов было понятно — Шестакович тщеславный пустозвон. Но настойчивый, с далеко простирающимися амбициями, а потому — полезный. При других обстоятельствах они сказали бы «и потому — опасный». Но теперь, когда самим уже хотелось полета, не использовать подобный кадровый ресурс было бы ошибкой.

— Да, да, конечно, Славочка, и Галочку с собой прихватите, — шелестел ректор. — Ах, не может? Конкурс молодых исполнителей — это святое. Ну, поклон ей. А с вами, значит, до вечера. А как же? Конечно, лимузин. Сами? Как же сами? Мы же договаривались, мы с вами в лимузине. Ну, ладно, ладно, хорошо, как скажете. До вечера.

Он кладет трубку и, обращаясь к подругам, сокрушенно качает головой:

— Ах, эти звезды…

Движением, позаимствованным у Джеймса Бонда, Шестакович смотрит на часы.

— Ну, что ж… За работу, милые дамы!

Когда они выкатились из широких университетских дверей, Соня трясущимися руками достала из пачки сигарету, зажала губами, искала по карманам зажигалку. Юлю тоже потряхивало. Она сунула в рот жвачку. Подошел блюститель порядка.

— Извините, пожалуйста, но по распоряжению ректора на территории нашего университета не курят, — говорит негромко, почти ласково, и лучезарно улыбается. — В нашем университете мы пропагандируем не только высокое качество знаний, но и здоровый образ жизни.

Соня, опешив, роняет сигарету:

— Это какой же станок вас таких печатает? Девочки, бежим отсюда!

На остановке топтался хмурый народ. Впереди пылил автобус.

— Завтра отнесу сценарий, — сказала Нонна и задумчиво добавила: — А он даже галантный…

— Галантный, — согласилась Юля. — Хотя пошляк, конечно.

Соня рассматривала линию жизни на ладони, пытаясь содрать мозоль.

— Руки целует. Надо же. Мне уж лет сто никто руки не целовал.

Дальнейшие события понеслись безумным галопом. Нонна, как обещала, наворотила три варианта рекламного ролика и позвонила Шестаковичу. Тот кричал в трубку слова благодарности и не удержался, пустил яду:

— Нонночка, вы первая, кто позвонил мне. Две ваши подруги до сих пор молчат. Завтра я жду вас вечером на банкете по случаю десятилетия косметической клиники «Янус», в восемнадцать часов. Адрес вы, конечно, знаете.

— Адрес нетрудно узнать, на каждом столбе их реклама, — ответила Нонна.

— Что ж, это делает им честь. До завтра.

Что праздновали в «Янусе», Нонна так и не поняла: то ли юбилей клиники, то ли именины владельца. Протискиваясь через разодетую толпу Нонна гадала, кто же этот таинственный хозяин и почему здесь так много узнаваемых лиц: телеведущие, политики, артисты? И что за дурацкое название у медицинского учреждения? На что это они намекают? Вот приходит женщина лицо чуть поправить, а ей второе на затылке крепят? Или, к примеру, грудь на спине?

И Нонна догадалась, рассматривая неправдоподобно молодое лицо актрисы, которая, по самым скромным подсчетам, могла считаться ровесницей отечественного кинематографа, — это маски, выданные им в «Янусе». Подлинные лица они отдают на хранение сюда же. Лица плавают в специальном растворе и продолжают стариться. Если клиент разочаровывает коварных дельцов из «Януса», то ему перешивают его собственную увядшую физию. Где-то здесь должен быть тайный схрон. Она похолодела от собственных фантазий.

Неожиданно кто-то хватает ее за плечо, и приятный голос доктора Дроздова воркует ей в ухо:

— Нонна! Мечта моя! Какая неожиданная встреча?! Почему вы скрывали от меня, что посещаете клинику «Янус»?

— Разве возможно от вас что-нибудь скрыть, доктор?

— Нонна, а ваш роскошный бюст — это чья заслуга? Я здесь весь персонал знаю.

— Это заслуга папы и мамы, хотя иногда мне кажется, что это заслуга несбалансированного питания. «Янус» здесь ни при чем.

— Какое счастье! Когда я вижу вас, я понимаю, вы — настоящая. Знаете, как бывает? Знакомишься с красивой женщиной, желаешь с ней заняться сексом, а она приходит, смывает косметику, снимает утягивающие колготки, расстегивает бюстгальтер, на семьдесят процентов состоящий из поролона, — и я вижу на ее лице и теле следы неуемного косметолога, и тогда я думаю…

Нонна обнимает Дроздова за плечи.

— Доктор, мой вам совет, думайте о душе.

— Нет, но ведь и секса хочется!

Она не выдержала, рассмеялась. Хоть он и циник, но все же обаятельный. Если бы он не говорил все время о сексе, с ним можно было бы подружиться.

— Извините меня, у меня здесь назначена встреча.

— С кем это?

Нонка загадочно улыбнулась и отправилась на поиски Шестаковича. Тот нашелся быстро, надо было просто идти на блеск. Слепил золотой пиджак, мерцала алмазная галстучная булавка, сверкал бриллиантовый перстень, сияли женщины, надеясь на его внимание.

— Здравствуйте, Борис Андреевич. Я не знаю, удастся ли нам поговорить. Здесь столько народу, — перекрикивала музыку и гул толпы Нонна.

— А я вот возьму сейчас и украду вас, — прокричал в ответ ректор и поцеловал Нонну в плечо. — В кабинет главного врача.

— А что, другого места нет?

Шестакович расстроился:

— Ну, я, конечно, мог встретиться с вами и завтра. Но зачем же ждать до завтра? Мне не терпится посмотреть то, что вы написали. И потом, провести вечер с такой талантливой и прекрасной женщиной… — лил патоку ловелас. — Все эти презентации — суета. Вы же понимаете, что я обязан на них появляться. Это часть моего имиджа.

Кабинет главврача Шестакович по-хозяйски открыл своим ключом.

— Ого! Да вы здесь как дома?!

— Положение обязывает. Не только женщина должна хорошо выглядеть. Скажу по секрету, — он переходит на таинственный шепот, — я частый гость в этой клинике. Проходите, пожалуйста, будьте моей гостьей.

— Буду, если просите.

Нонна протянула ректору папку со сценариями. Но тот ее даже не раскрыл. Он смотрел на женщину перед собой. И не то чтобы она ему нравилась… Он очень любил жену, хотя изменял ей и налево, и направо, и вдоль, и поперек. А с этой не покрутишь. Эту любить надо. А сердце его было занято. Но было еще одно обстоятельство, которое подталкивало Бориса Андреевича к активным действиям. Он ненавидел Дроздова. Эту его улыбочку, этот его понимающий взгляд, эти обидные фразочки: «Чем больше женщин, тем глубже комплекс неполноценности, Боря». Или вот еще: «Уважай свой член, Боря. Твой член — самый лучший твой друг!», а потом подумал и добавил: «Он — твой лучший пиарщик». На что намекает этот идиот? На то, что Боря Шестакович, маленький близорукий еврей, заработал себе всенародную славу половым путем? Слава — не желтуха, половым путем не распространяется. Он сам зарабатывал себе имя, по кирпичику, по бревнышку, по капле. А слабости? У каждого есть слабости. Да, он любил высоких блондинок. И что? Нонна не была блондинкой. Как не были блондинками ни любимая жена Бори Шестаковича, ни уважаемая мама. Но уж очень хотелось утереть нос Дроздову. Тот так на нее смотрел…

— Борис Андреевич, я подготовилась к нашей встрече, прочитав несколько ваших интервью и изучив прессу о вашем учебном заведении.

— Нонночка! Можно, я буду вас так называть? Дело в том, что мое учебное заведение в рекламе не нуждается. Про нас и так, как вы знаете, много пишут, а меня столько показывают по TV, — он так и сказал, «ти ви», — что жена говорит, даже если бы я остался на какой-нибудь тусовке навсегда, мой светлый образ еще очень нескоро стерся бы из ее памяти.

Он вдруг показался Нонне уставшим и от этого человечным. Звездная пыль слегка осыпалась, и даже золотой пиджак перестал слепить глаза.

— И этот, так сказать, клип мы сделаем в расчете на западную публику — пусть видят наши достижения. Нас ведь рвут на части. Нас хочет Гордон, нас хочет Познер. И мы это заслужили. Да…

И Нонна вдруг поняла — действительно, заслужили. Он мог бы сказать «Я заслужил», а вместо этого произнес «Мы заслужили». Почему-то ей не пришло в голову, что это «мы» адресовалось не к коллективу университета, а к одному только Шестаковичу. «Мы, Божьей милостью самодержец…»

— Понятно, — сказала Нонна. — Снимаем ролик в стенах вашего университета. Как можно больше прекрасных молодых лиц, прогулки по коридорам и аудиториям, профессора за работой…

— Мои ассистентки…

— Ваши ассистентки. Ну и, конечно, вы сами, дорогой Борис Андреевич. Надо, чтобы вы сказали несколько слов о своем детище. Когда я поднималась по лестнице, то присмотрела очень милый план — хороший вид из окна…

— Ну что вы, Нонночка, только не на лестнице, лестница — не место для человека моего положения.

— А как же парадные портреты?

Шестакович досадливо поморщился:

— Я же сказал, не надо на лестнице. У меня замечательный кабинет.

Нонна быстро и даже поспешно согласилась:

— Хорошо, не надо на лестнице, действительно, далась мне эта лестница. Музыку какую бы вы предпочли? Современную отечественную? Зарубежную? Может быть, русский рок?

— Что вы, дорогая. Только классика. Я, знаете ли, консерватор…

— Я учту это.

— Какая вы нежная…

Нонна напряглась под раздевающим взглядом Шестаковича.

— И податливая. Мягкая вся.

Снизу хорошо слышна какая-то классическая увертюра. Шестакович подходит к креслу, в которое вжалась Нонна, и останавливается перед ней.

— Если вы посмотрели сценарий, я пойду. А ваши замечания я учту.

Борис Андреевич поднимает Нонну за плечи и пробегает по ним пальцами.

— Спасибо, до свидания…

— Потанцуем?

Он кружит Нонну в вальсе, и она лепечет:

— Мне действительно надо идти.

— Идите, моя нежная. Идите. Мы встретимся завтра. Пойдем кататься на яхте.

На улице Нонна ринулась к телефонной будке. Кричала в трубку:

— Юля? Если вы уже у Лосевой, то я скоро приду.

В кафе Нонна отмалчивалась, копошилась трубочкой в стакане с молочным коктейлем и томно вздыхала:

— Он все-таки очень милый.

— Он — совершенно непривлекателен, — заявила Юля.

А Соня сказала:

— Он — комический персонаж.

— В таком случае откуда у него столько пассий? — всколыхнулась Нонна. — В нем что-то есть, что привлекает женщин.

— Толстый кошелек, — отрезала Соня.

— Да брось ты! Уж ты-то как никто другой знаешь, что кошелек — это не главное.

— Это не вопрос теории. Это каждый раз надо проверять на практике, — строго ответила Соня.

Юля, подхватив сумку, встала.

— Девочки, мне надо идти. Пока мы тут разговариваем, он меня, наверное, заждался.

— То есть Борис Андреевич?

— Ну да, — удивилась Юля Нонниной реакции. — У меня с Шестаковичем Борисом Андреевичем сейчас встреча.

— Он же на банкете!

— Позвонил полчаса назад, пока ты ехала, и сказал, что у него есть время встретиться.

Нонна нервно дернула плечами и отвернулась к окну. Когда Юлька ушла, поцеловав подруг в макушки, Соня подступилась к Нонне.

— Ноник, все в порядке?

— Да, нормально.

— Все живы-здоровы?

— Да, нормально.

— Н-да…

Борис Андреевич приятно удивил Юлю своей демократичностью. Он с удовольствием пил чай за столом, заваленным тряпками, нитками, портновскими ножницами и инструментами для татуировок.

— Какая вы молодец, — восхищается он. — Так, значит, вы сейчас и за закройщика, и за портного, и сам себе дизайнер?

— Пока я представляю собой всю корпорацию.

— Вы так тщательно снимаете мерки.

— Да, я снимаю много мерок для того, чтобы костюм сидел как можно лучше.

— Так когда мне ждать фраки?

— Недели через две. А как дела у Нонны со сценарием?

— Ну, между нами, не блестяще. Ваши подруги, в отличие от вас, пытаются доказать, что они что-то значат в этом социуме. Но ведь, Юленька, амбиция должна соответствовать амуниции. Вы понимаете, о чем я?

И Юля понимает. Первый раз в жизни ее выделили из их неразлучной троицы. В чем-то Юля оказалась лучше подруг, правда, она не поняла, в чем именно. Это было смешанное чувство. И чтобы выгадать время, Юля перешла к делу:

— Борис Андреевич — это лирика. Ваши фраки будут стоить каждый по двадцать пять тысяч рублей.

Шестакович всплеснул руками.

— Но Юленька, даже в самых престижных салонах сшить фрак столько не стоит.

— Ну это вы загнули. А потом, у меня эксклюзивный подход к клиенту.

— Юля, вы прекрасно научились промоутерской работе. Но не забывайте про имиджевый фактор, — пытался напугать иностранными словами Шестакович. — Насколько я знаю, к вам не стоят очереди. Я же смогу порекомендовать вас многим и многим известным в этом городе людям. Да что там в городе — в стране!

— Спасибо, конечно, но оплатите хотя бы материал.

— Реклама тоже стоит денег. Впрочем, вы можете отказаться.

— Да нет, я согласна, — поспешно согласилась Юля.

— Все-таки у вас недюжинная хватка настоящей бизнес-вумен.

И опять он попал в цель. Это она-то деловая женщина? Это ее мать Лариса, успешная в делах, удачливая в романах. Неужели и она, Юля, может казаться такой? Почему казаться? К черту! Она и есть такая — благополучная и деловая.

Борис Андреевич целует Юлину руку, все выше и выше, подбираясь к острому плечу.

— Юля, Юлечка, — шепчет он и уже обнимает, ищет Юлины губы. Та отстраняется, но отступать некуда. В ее каморке очень тесно.

— Борис Андреевич, Борис Андреевич.

Шестакович роняет руки.

— Простите меня, старого дурака, — бормочет он. — Вы такая хрупкая, такая нежная. Вам так нужна помощь.

— Оплатите материал, — шепчет Юля.

— Юленька, мне надо вам многое сказать. Давайте встретимся. Давайте завтра пообедаем на моей яхте.

— Хорошо…

Соня и Жора опять поругались. На этот раз из-за телевизора. Соня хотела посмотреть «Пиковую даму» в постановке Мариинского театра, а Жорик решил, что самое время разобрать домашнюю видеотеку. Теперь сидят по разным углам дивана. Жора никакие кассеты отсматривать не стал, сканирует с пультом в руках телевизионные программы, тщательно обходя канал «Культура», где транслируют оперу. Соня, подперев голову, равнодушно наблюдает за мельканием на экране. На телефонный звонок вскочили оба и больно столкнулись лбами. Но Жорик успел первым.

— Алле… Софья Викторовна не занята. Она бессмысленно смотрит бессмысленный телевизор. Сейчас позову, — прикладывает трубку к груди и кричит, будто Соня живет в Улан-Удэ: — Эй! Это тебя! Какой-то бессмысленный мужик.

— Сколько раз говорила. Не смей так разговаривать с людьми. Это может оказаться важный клиент, заказчик.

— Каждому заказчику — говна лопату за щеку.

Соня дает Жорику подзатыльник. Тот пытается дать сдачи, но затем возвращается на диван к своему занятию.

— Алло! — выкрикивает Соня в трубку.

Звонил Шестакович.

— А, Борис Андреевич. Добрый вечер. Это мой муж, да… Это он так шутит, да… Сейчас?! Очень важно, я понимаю…

— Сонечка! — воркует ректор. — Мы оба с вами занятые люди. Оба знаем, как ценно время. Сонечка, дорогая, это займет у вас часа полтора. Я вас увезу и доставлю обратно в лучшем виде. Хотите, я расписку вашему мужу оставлю?

Соня глядит на спину Жорика в мятой футболке. Нужна ему расписка, как же.

— Хорошо, давайте съездим.

Соня положила трубку и сообщила мужу:

— Я сейчас съезжу на один объект и часа через полтора вернусь.

— На ночь глядя? На объект? Не смеши.

— Если бы ты вел себя по-другому, я бы, может, не стремилась на ночь глядя на объект.

Загородная резиденция Шестаковича ужаснула Соню. Еще из окна машины она увидела гигантских размеров и нелепых форм трехэтажное здание, в котором каким-то таинственным образом соединилось все самое худшее, что есть в каждом архитектурном стиле. Новый BMW аккуратно въехал на территорию. Выбежал сторож, одетый в камуфляж. Поклонился хозяину в пояс и помог Соне выбраться из машины.

— Сонечка, я вижу, вам нравится? — ректор окинул гордым взглядом свои хоромы.

— Красота — это страшная сила.

— В ваших словах я слышу иронию. А я же, напротив, совершенно серьезно пригласил вас сюда, чтобы обсудить интерьер дома. Над фасадом работали многие архитекторы.

— Всех времен и народов мира.

— Лучшие! Сначала Саша Манукян, потом Армен Буравцов.

— Ужас, — прошептала Соня. — Это архитектурное преступление. За это сажать надо.

Шестакович, не обращая внимания на иронию, берет Соню под локоть.

— Посажу, обещаю, посажу. Софья, дорогая моя! Пойдемте в дом. Не скрою, я собирал о вас информацию. И, несмотря на то что мнения разделились, я рискну доверить вам отделку интерьера. В дом, дорогая!

Дом — это пока только пустые стены, вскрытые полы, оголенные балки. Для Сони это почти что картины родной природы, но Борис Андреевич провозглашает:

— Единственное по-настоящему законченное место в доме — это ванная. Туда и пройдем.

— Какая изысканность!

На пороге ванной Шестакович неожиданно останавливается, берет ее за плечи и переходит на «ты»:

— Мне нравится, что ты контролируешь свои чувства. Мне нравится, что ты умеешь скрывать за маской свое истинное лицо. Я представляю, что кроется под этой броней. Там доверчивая маленькая девочка, которая хочет любви. — Он вцепился в Сонины губы. — Папку чертежей привезут тебе в офис.

Борис Андреевич порхал по Сониной блузке, расстегивая пуговицы. Она бежала по ней в обратном направлении, застегивала.

— Цена вопроса? — прошептала она.

Шестакович продолжал раздевать Соню, но вернулся к «вы». Когда речь идет о деньгах, надо быть серьезней:

— Сонечка, вы должны знать, что такое имиджевый объект. Знаете, какие люди увидят вашу работу? Вы даже не догадываетесь.

— Подождите, подождите… — Соня трясет головой, чтобы избавиться от липкого тумана, в который ее погрузили слова и поцелуи неуемного сластолюбца.

— Страстная, смелая. Софья — ты моя мечта.

Соня была согласна. В конце концов, чем этот самый Шестакович хуже ювелира Захарова или Борюсика, любителя игуан. Стоп. Борюсик! Борис Андреевич! Они тезки.

— Подождите, подождите секунду. Так нельзя. Работа — работой, а это дело тоже нельзя так на самотек пускать. У меня есть тяжелый опыт с заказчиками.

— Понимаю. Но я не заказчик. Я претендую на большее, Соня, в вашей жизни. — Он набрасывается на нее с большим рвением, хотя никак не может определиться, быть им на «вы» или на «ты».

— Я замужем, в конце концов! — кричит Соня. Наконец-то Жорик ей пригодился. Хоть раз в жизни.

Шестакович неожиданно отстраняется и сурово смотрит на Соню.

— Поговорим об этом завтра, Софья, завтра. Нам надо серьезно обсудить наше будущее. Твой муж явно не вписывается в мои планы.

У всех троих была тревожная ночь. Нонна должна была прибыть на яхту к девяти утра. Она долго рассматривала себя в два зеркала, подбирала живот, выпрямляла спину.

Юля была приглашена к двенадцати, но поскольку по утрам любила поспать, то решила приготовиться загодя. Она примеряла платье за платьем в поисках лучшего.

Соня тоже стояла перед зеркалом. Она вглядывается в собственное отражение в поисках признаков увядания. Сейчас она вспомнила, как однажды, так же пытливо изучая себя, грустно спросила у Нонны:

— Неужели мы все состаримся и умрем?

— Нет, — огрызнулась Нонна. — Мы все умрем, а ты останешься.

Тогда они смеялись, придумывая, что будет делать Соня одна-одинешенька. Оказалось, можно хорошо поразвлечься. Соня с нежностью подумала о подругах. Какие они хорошие. Какие они родные. И надо же, ведь они действительно ни разу не поссорились по-крупному. Неожиданно из спальни донесся протяжный стон Жорика.

Жорка метался в лихорадке и бредил:

— Пугало, пугало! Посмотри на себя! Ты же не женщина, ты монстр. Монстр!

Соня подумала, что это муж о ней. Но даже в бреду Жорик игнорировал жену.

— Буркова — ты гадина! Бессмысленно, все бессмысленно!

Визит к Боре Шестаковичу отменялся. А встреча была назначена на семь вечера.

Только Нонне удалось выполнить намеченную программу — они покатались на яхте. Ее укачало. Дела не обсуждали. Напротив, Шестакович лез целоваться и говорил об одиночестве. На причале заторопился почему-то, обнял ее на прощание, проклиная Дроздова, и через спину Нонны увидел, как к кромке воды приближается Юля. В свою очередь, Нонна заметила, как с другой стороны пристани к яхте Шестаковича приближается Соня.

— И что это значит, дорогой Боря?! — издали закричала Соня.

— Кажется, я тоже пришла рановато, — отзывается Юля.

Соня уже совсем рядом:

— У меня муж заболел, Борюсик. Простыл и кашляет. Сейчас при нем старушка-мать. И я пришла сказать, что не смогу поужинать при свечах, а твой интерьер готова обсудить за обедом.

— При каких свечах? — спрашивает Нонна. Но не у престарелого Казановы, а у подруг.

— А я вовремя пришла, — сообщает Юля. — Ну, может, минут на пятнадцать раньше. Кажется, я ничего не пропустила.

— Ничего, обещаю! Самое интересное еще впереди. — Нонна уперла руки в крутые бока и теперь похожа на южанку — торговку рыбой.

Шестакович проворно вспархивает на свою яхту и откидывает трап.

— Дамы, вы что-то перепутали. Соня, я позвоню вам, и мы обсудим интерьер.

— Ага! Так же, как и костюмчик, а заодно и сценарий.

Но яхта уходит в море, как и надежда продать сценарий, фрак и интерьер.

— Тебе что, мужиков мало?! — набросилась Юля на Соню.

А Нонна не сдержалась и добавила:

— У тебя муж есть!

— А ты-то что из себя мать-героиню представляешь, а сама по яхтам шляешься? — накинулась Соня на Нонну.

— Я не шляюсь.

— Шляешься! — закричала Соня.

— Шляешься! — крикнула Юля.

— Не надо вот этого. Только вот этого не надо! — защищалась Нонна. — Есть вещи, которые не прощают!

— Мне?!! — Юля уже привизгивала. — А что я сделала? Отравила морских котиков Арктики? Или развязала войну за Тунгусский метеорит?

— Ты — предательница! — потрясала кулаками Нонна.

— Предательница! — вторила ей Соня.

Но и ей досталось:

— И ты тоже предала!

— Да что я предала?!

— А я?

— Все! Не хочу с вами разговаривать. Никогда! Никогда не захочу!

Нонна убежала, чавкая по воде португальскими туфлями, которые выпросила на день у матери. Юля кричала ей вслед:

— Да пошла ты! Фея! — И тут же Соне: — И ты пошла!

— Сама пошла.

Нонна листала истрепавшуюся уже рукопись их коллективной книги и, раскрыв новый лист, стала писать: «Мы поссорились из-за мужчины. В первый раз в жизни мы поссорились из-за мужчины. Никогда с нами такого не бывало. Никогда. Даже не верится. Ни в детстве, ни в юности. Самые роскошные мужики становились неинтересны, как только наши интересы скрещивались. Ни один самый сексуальный мужчина не мог затмить наших удовольствий: трепотню ни о чем под кофе, чай, вино, пиво… Неважно, подо все, что пьется. А однажды мы были в походе с палаткой и рюкзаками, и ворона утащила пачку чая. Мы заваривали чернику и листья шалфея. И разговаривали до хрипоты, до одури, до боли в горле. Смеялись до колик в животе. Построили идола — покровителя леса — из веток… Никогда мы не ссорились из-за мужиков…»

Соня набирала номера подруг и не могла говорить, опускала трубку. Она даже Жорику плакалась, пока тот пил чай, закусывая крабовыми палочками.

— Как же так?!.. Ну как же так несправедливо?!.. Мы с первого класса дружим… Я ей всегда… Я ей всегда помогала… За что она так меня?! А эта? Как эта-то могла?! Я ведь с ней с первого класса…

Было не совсем ясно, о ком из подруг и в какой последовательности сокрушалась Соня, но Жорику не нужно было уточнений. Он делал свои выводы и злорадствовал.

— За что? Я всегда говорил, что твоя Нонна ни на что не способна, — чавкал Жорик. — Защищай ее побольше. Увидела мужика — произошла аберрация сознания. Сколько она живого мужика-то не видела? Тут не только подругу, тут маму родную продашь.

— Что же делать? — спрашивала Соня, хотя обычно мнением мужа не интересовалась. Она давно привыкла к тому, что ничего путного он посоветовать не может.

— Домом надо больше заниматься, а не ломать себе голову из-за какой-то ерунды. Я бы на твоем месте больше с ней не разговаривал. Она мне, в общем, никогда не нравилась. Она, как эта бессмысленная Буркова. Вся эта интеллигентщина бездарная…

Соня ревела в голос. Он опять о себе. Ему нет никакого дела ни до нее, ни до ее подруг.

— Не реви. Можно подумать, у тебя на подругах свет клином сошелся. Юлька твоя тоже, золотая молодежь. Продаст тебя за три копейки. У тебя вообще-то муж есть.

— Я хочу ей позвонить… Я хочу поговорить.

Соня набирает номер, но Жора бросается к телефону и нажимает на рычаг.

— Ложись спать, дура. Не выясняй отношений.

Однако ночью она все же пробралась к телефону.

— Нонна, привет. Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Я тебе когда-нибудь делала что-нибудь плохое?

— Знаешь что! Разбирайтесь с Юлей, что вы там мне наговорили.

— А ты что наговорила?!

— Я, Соня, спать хочу и никого не хочу слышать. Спокойной ночи.

— Ну и катись!

— Сама катись!

Похожий разговор состоялся с Юлей. С той лишь разницей, что короче.

— Юлька?

— Да катись ты!

Миша нравился девочкам. Они писали ему записки, подсовывали мягкие игрушки в рюкзак, а с некоторых пор стена возле двери Нонниной и Мишиной квартиры покрылась следами помады. Одна из одноклассниц (возможно, это была коллективная акция) намазала губы кровавой помадой и обцеловала стену. Это был очевидный мужской успех. Но Мише нравилась Лера Сквирская. Хотя и виделись они редко и она была старше на год и потому считала Мишу придурком, но это была первая девочка, которую увидел Миша в своей жизни. Его потрясли розовые бантики и оборки на носках, реденькие перья волос и маленькая родинка на кончике носа. Лера была его первым и очень ранним воспоминанием. Мама была всегда, и всегда была такой. Она — как воздух. Папу он впервые осознал в роли Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери». Мишке было три года. И несмотря на сегодняшние тринадцать, он не мог избавиться от ощущения, что его отец где-то прячет свой безобразный горб. А вот Леру он помнит раньше. Кажется, он раскачивался в люльке, а потом принесли ее. Высокая женщина, скорее всего это была Соня, держала ее на руках, а она тянулась к пухлой щеке младенца Миши.

— Погладь его. Видишь, какой хороший мальчик? Погладь его. Скажи: «Привет, я Валерка! Привет». Какой у тети Нонны смешной мальчик.

Женщина опустила ее к Мише, и девочка больно ткнула ему в глаз. Он орал. Не от боли, а от обиды. С тех пор он помнил Лерку. И очень она ему нравилась.

Прозвенел звонок. Миша с приятелями вышел из школы. Прямо у ограды стояла Лера — долговязая, почти такая же высокая, как мать, с таким же широким ртом и непослушными волосами.

— Привет, — сказала Лера.

Миша оторопел. Приятели захихикали.

— Лерка, привет! Ты чего, меня ждешь?

Он никогда не видел ее такой нерешительной. Она переминалась с ноги на ногу и спрашивала, как дела.

— Лерка, что-нибудь случилось?

Она пожала плечами.

— Из школы выгнали?

Какой он наивный.

— С мамой?

— Хочешь чупа-чупс? — уклончиво спросила Лера.

— Да я их видеть не могу. С чего вы все взяли, что я люблю чупа-чупсы? — возмутился Миша.

Лера решила говорить напрямик, тем более Миша, наверное, и сам знает — случилось что-то из ряда вон выходящее.

— Моя Сонька поссорилась с твоей Нонкой. С мамой твоей. Теперь вообще никакой жизни. Бабушке по телефону нахамила, на меня наорала и все время то матерится, то плачет. Жорик с горя напился и гонялся по этажам за соседской кошкой. Сонька даже временно съехала к нам. Заперлась в своей старой комнате и перебирает фотографии. Ты не знаешь, что случилось? Когда у мамы плохое настроение, мне вообще лучше дома не появляться. Да и никому лучше не появляться.

— Понимаю. Что случилось, не знаю. Но моя Нонка тоже не в лучшей форме.

— Может, придумаем что-нибудь?

— А они что — вообще не разговаривают?

Лера кивнула головой:

— Моя слышать про твою не хочет.

Миша понял, что в эту минуту его звездный час пробил. Он по-наполеоновски скрестил на груди руки и изрек:

— Стратегия и тактика. Стратегия и тактика.

Детский расчет на материнскую любовь оправдался вполне. Миша с Леркой заехали в одну из самых глухих новостроек, куда одинаково трудно добраться из любой точки города.

— Мамочка? Ты где? Мамочка… Я в лифте застрял, — закричал Мишка дурным голосом в телефонную трубку.

— Господи, детка! Где? — орала Нонна.

— Я к Сидорову в гости поехал, он живет на шестнадцатом этаже шестнадцатиэтажного небоскреба! Я застрял! Мама!

— Адрес, быстро!

Нонна очертя голову ринулась вызволять сына. Она не знала, кто такой Сидоров, не спросила, почему Миша не вызвал лифтеров, и не задумалась, как он смог позвонить из лифта. Она просто побежала. Мишенька, кровиночка. Все, что осталось у нее от непостоянного Федора.

— Алло, мамочка!

— Лера? Я перезвоню домой, я занята, — раздраженно оборвала Соня дочь. — Я на объекте.

— Мама, подожди, я не дома, у меня нога застряла.

— Этого еще не хватало! Где?

— Мы с Сидоровым на крышу полезли, а тут зазор между черепицами. Я оступилась и провалилась.

— Какой идиотизм! Как всегда не вовремя! Ты где?

— Я у Сидорова, на Наставников, дом пятнадцать.

— Сиди, я сейчас приеду. Там код есть? Впрочем, неважно, я открою. Сиди там спокойно и не нервничай. Вот сокровище!

Кто такой Сидоров, почему он ретировался с крыши, бросив ее чудесную дочь, и почему питерская новостройка покрыта черепицей? Все эти вопросы Соня не задала. Она выбежала на улицу и прыгнула под колеса первого же автомобиля.

— К Сидорову! Наставников, пятнадцать!

Обе матери подъехали одновременно. Ринулись из разных сторон двора — и нос к носу столкнулись у парадного. Лера и Миша вскочили со скамейки, на которой Лера обещала Мише сходить с ним на выставку нэцкэ в Этнографическом музее.

— Мама!

— Соня!

— Нонна! Тетя Нонна!

В Жоре погибал революционер. Он был рожден потрясать замшелые устои традиционного искусства, а вместо этого снимал помпезные документальные фильмы о петербургских дворцах. Его потрясающий проект «Апофеоз старости» опять заморозила глупая и старая шестидесятница Алла Буркова. Жорик шел по Невскому, изобретая планы справедливого возмездия. Толпа зевак возле гостиницы «Невский Палас» и обилие телекамер привлекли его внимание.

— Что снимаем? Почем нынче продажные перья у рыцарей независимой вещалки? — спросил он у ближайшего репортера.

Жорик подпрыгнул и увидел подъехавший к отелю лимузин, из которого выходил Никита Михалков. Режиссер, актер, продюсер и видный общественный деятель замер на несколько секунд, будто жмурясь на солнце, оценивая толпу поклонников, и дал себя сфотографировать для вечности и вечерних газет.

Толпа уже обступила его со всех сторон, взяла в кольцо. Он добросовестно раздает автографы, пожимает людям руки. Дамы закатывают глаза и восторженно визжат. Никита Сергеевич любит снимать кино и умеет это делать, но и подобные мгновения радуют его. Жаль, что они быстротечны. Насколько они быстротечны, Никита Сергеевич еще не догадывается. Через толпу к нему пробирается Жорик.

— Пропустите! Пропустите меня! А ну, дорогу таланту! Дайте настоящему таланту пробиться к бездарности!

Жорик уже совсем близко. Знаменитый режиссер уже слышит его голос и обеспокоенно поднимает голову от собственной фотографии, на которой только что расписался.

— А ну, посмотри мне в глаза и скажи, что фильмы у тебя — дерьмо! — кричит Жорик. — Потому что ты — выскочка и бездарность! Ну что ты снял?! Ну что ты снял?! Расскажи народу, где ты воруешь идеи!

— Соотечественники, — начал Михалков недоуменно, но договорить не успел.

— А вот я сейчас тебе от имени соотечественников!

Жора примерился и плюнул в знаменитость. И он точно попал бы, но один из милиционеров, обеспечивающих правопорядок, успел загородить обескураженного Никиту Сергеевича. Плевок пришелся прямо в глаз блюстителю порядка.

В бывшем «Тату-салоне», а ныне творческой студии Юли окон не было, только небольшой квадратик под потолком. Но этот квадратик выходил на Невский. Обычно сюда не долетали иные звуки, кроме тяжелого и однообразного гула улицы, да и тот Юлька забивала оглушительной музыкой. Но сегодня она услышала необычно громкие крики и многоголосый хохот. Юля подставила табурет, встала на него и высунула на Невский пол-лица — целиком оно не помещалось в маленькое оконце. Одним глазом она успела заметить, как Сонькиного беспутного мужа Жорика крутит милиция и засовывает в газик. Юлька спрыгнула с табурета, схватила телефон и защелкала кнопками.

Не помирились. Дали детям по подзатыльнику и стояли теперь на противоположных сторонах улицы, ловили машины — Соня с Леркой в одну сторону, Нонна и Миша — в обратную.

У Соньки зазвонил мобильный.

— Алло! Что? Что?! Что?!!

Соня хватается за сердце. Нонна замечает, как подругу качнуло. И, забыв, что несколько минут назад клялась вычеркнуть ее из списка живущих, что для нее предатели — вне закона, встревоженно кричит:

— Софа, что?

— Жорика милиция задержала, — кричит через улицу Соня.

Нонна перебегает улицу и хватает подругу за руки.

— За что?

— Плевался.

Лера и Миша удовлетворенно перемигиваются.

Лосева хохотала над газетой. Там красовался растрепанный Жорик, во всегдашней своей тельняшке. Подпрыгивал, чтоб дотянуться если не пламенным глаголом, то хотя бы плевком, до красивого и мужественного лица Никиты Сергеевича. Лосева любила Михалкова, и если бы не это обстоятельство, то она просто восхищалась бы Сониным мужем. Конечно, жаль, что именно любимый народом Н. С. Михалков стал мишенью для Жориковой выходки, ведь на его месте мог оказаться любой другой признанный мастер. Но Жорик насмешил.

Лосева подошла к подругам и кинула на стол газету.

— Тебе смешно, — мрачно отозвалась Соня. — А как мы его вызволяли! Целая сага была.

Эпопея освобождения Жорика действительно была не из приятных. Не могли утрясти дело банальной взяткой, так как бунтарский дух не покидал его даже в милиции. Пока Жора томился в застенке, ожидая приезда Сони, он пел революционные песни и декламировал Пушкина, которого в мирной жизни ненавидел. Но сейчас поэт пришелся к месту, и мятежный авангардист Жорик выкрикивал:

— Не пропадет наш скорбный труд и дум высокое стремленье! Из искры возгорится пламя! Оковы тяжкие падут! И на обломках самовластья напишут наши имена.

Он кричал о том, что надо расшатывать устои традиций, и милиционеры заподозрили призыв к государственному перевороту. И уже было собирались передать Жорика другим структурам безопасности, но прибыли три сказочные феи и вымолили ему свободу, уверяя, что он просто городской сумасшедший.

— Зато он прославился своим дурацким поступкам, — смеется Лосева.

— Лося, он даже спасибо не сказал! — в отчаянье кричит Соня. — Он горд собой несказанно. Я ему говорю: «Жора, как же так?! Никита Михалков снял „Рабу любви“! За „Механическое пианино“ вообще можно жизнь отдать». А он говорит: «Вот ты и отдавай».

— Придурок, — качает головой Юля.

— Он просто несчастный, — защищает Жорика Нонна.

Лосеву зовут к телефону, и она уплывает, как большая рыба. А Соня вдруг говорит:

— Получается, что если бы Жорик не плюнул в Михалкова и не загремел бы в ментуру, мы и не помирились бы?

— Ужас! — Нонна осознает произошедшее. — Нас ведь дети пытались наши помирить, а мы, как последние стервы, отказывались!

— А я вот все думаю, как этому мерзкому бабнику Шестаковичу удалось нас рассорить? — спрашивает Юлька.

— Ну и как?

Юля откидывается в кресле, закидывает ногу на ногу и картинно протирает салфеткой носок и без того сияющего черного ботинка. Так же картинно скатывает из салфетки шарик и, почти не целясь, попадает им в урну, стоящую метрах в шести, у противоположной стены. Юлины мысли никогда не отличались последовательностью, и подруги ждали продолжения. Насладившись паузой, она продолжает:

— Конечно, он не Джонни Депп, не Ален Делон и даже не Никита Сергеевич, прости, Соня. В общем, данные у него так себе. Плечики узковаты и покаты, задница великовата, ножки коротковаты, ну а про росточек и говорить не буду. А я купилась на его слова, да и вы все!

— Да-да, — торопится согласиться Нонна. — Конечно, слова. Магия слов!

— Все! Никакой магии, — протестует Соня. — Чары развеяны по ветру. И голова у него, что моя коленка.

— Что, такая же бугристая? — спрашивает Юля.

— Такая же лысая. Дура!

— А сейчас, между прочим, модно быть лысым. Многие даже специально бреются. Федя мой, например, брился.

— Знаешь, что я скажу тебе, Ноник, — с видом профессионала объясняет Юля. — Те, у кого волосы хорошо растут, никогда специально не бреются. Бреются те, кому есть что скрывать. Ну, при наличии минимального вкуса, разумеется…

— А при отсутствии?

— А при отсутствии — три волосины по всей территории головы распространяют.

— Ужас! Девочки, мы не должны ссориться из-за мужчин. Мы не имеем права.

— Из-за мужиков-то? — засопела Соня.

— Нельзя из-за них! Мы дружим всю жизнь и ни разу не ссорились по-крупному. Помните, мы еще вспоминали недавно?

Подруги энергично кивают. Нонна достает рукопись.

— Я тут новую главу начала. «Не ссорьтесь из-за мужчин!» называется.