Не суди по оперению

5

– Я не наркоман. У меня депрессия.

– Депрессия? Ну, тогда все ясно. Изможденный вид, землистый цвет лица, круги под глазами, кожа да кости…

Пока она его описывала, Алекс смотрел на себя в зеркало заднего вида. Он, конечно, выглядел не очень здорово, но землистый цвет лица…

– Волосы…

– И что? Что не так с моими волосами?

– Ну, как сказать… Заметно, что они не в лучшем виде. И потом эта прядь спереди… А ты знаешь, что даже Джастин Бибер больше не носит такую прическу?

Алекс снова посмотрел в зеркало. Что ему надо сделать с волосами? Не такая уж это и проблема… Но сейчас малейшее замечание выводило его из себя.

– У меня прекрасная прическа. И не старой даме с фиолетовой шевелюрой учить меня, что модно, а что нет!

– Не стоит так нервничать, мой мальчик! Я вовсе не хотела тебя обидеть.

Алекс напрасно пытался сконцентрироваться на дороге, он не мог перестать злиться и забыть свои слова. Он повел себя с бедной старушкой совершенно отвратительно.

– Мне очень жаль. Я не должен был так говорить с вами. Это… Это только потому, что сейчас меня все раздражает. С меня как будто кожу содрали, и любое замечание или критика – как соль на рану.

– Понимаю.

– А у вас бывали депрессии?

Алекс спохватился, что его вопрос звучал не слишком деликатно, если не сказать неуместно. Особенно учитывая, что он был задан с надеждой в голосе. Нормальные люди не ждут, что все вокруг страдают депрессией.

– Нет, но я смотрела репортажи про депрессию.

– Видеть что-то и испытывать самому – не одно и тоже. Я вот смотрел репортаж про Килиманджаро, но это же не значит, что я на него поднялся.

– Безусловно. Я лишь хочу втолковать тебе, господин Содранная кожа, что мне никогда не ставили официально диагноз «депрессия». Однако это совершенно не значит, что у меня никогда не было трудных моментов в жизни. Ты что, полагаешь, что можно дожить до моих лет, всегда как сыр в масле катаясь? Вот уж попал пальцем в небо методом тыка!

И дама поставила на этом жирную точку. Алекс же был вовсе не уверен, что она правильно употребила последнее выражение.

Максин чувствовала, что достигла своей цели. Ей не терпелось пойти дальше и разузнать побольше, но с этим парнем она шла как по минному полю и должна была проявить тактичность, что никогда не было ее сильной стороной.

– А ты не хотел бы случайно со мной поделиться, отчего тебе так плохо? Может, если расскажешь, тебе станет легче. Но я прекрасно пойму, если ты не захочешь ничего мне больше говорить. Я ведь всего лишь старая дама, случайно оказавшаяся у тебя в машине, чужой человек, едущий вместе с тобой…

Рассказать? Но зачем? Алекс уже один раз рассказал или, точнее, попытался рассказать об этом своему психотерапевту. Но тот только отрешенно смотрел на него, кивая головой каждый раз, когда спрашивал: «И что вы при этом испытывали?»

Но вдруг, в эту самую минуту, он почувствовал, что готов поговорить с этой женщиной. Возможно, потому, что она была старой и вряд ли будет судить его строго, а возможно потому, что они не были знакомы и никогда в жизни больше не увидятся. Он должен был начать говорить сию же секунду, иначе он этого не сделает никогда. И ни с кем. И тут вдруг его прорвало:

– Я знаю, от чего мне так плохо, но стыжусь. Причина глупая и банальная донельзя, но мне от этого только хуже. Куча народу такое уже пережили, и никакой трагедии из этого не делают. А я – такой вот идиот.

Максин боялась его перебить. Он продолжал:

– У меня депрессия, потому что девушка, в которую я влюблен, на меня даже не посмотрела. Вернее, нет, посмотрела, но не заметила меня. И с тех пор она как заноза у меня в сердце. Аврора, прекрасное имя, правда? А мне до того тяжело его выговаривать теперь. Оно ей так шло, она была нежной и солнечной, она вся светилась золотом, как лучи солнца на рассвете. И десятой доли ее сияния хватило бы, чтобы осветить всю мою жизнь. Но не тут-то было. И я погрузился во тьму.

Он перестал рассказывать и прикусил губу, не зная, стоит ли продолжать. Но все же снова заговорил:

– Я часто встречал ее в факультетской библиотеке. Ее распущенные волосы лежали на хрупких плечах. У нее была привычка грызть кончик карандаша, когда она о чем-то задумывалась. И она смеялась! Ох, какой же у нее был смех! Серебристый, словно струи водопада, в котором я готов был утонуть!

– И что же? Что произошло?

– Я все предусмотрел, продумал малейшие детали нашей встречи. Выучил ее расписание, знал все ее привычки…

– Как сексуальный маньяк, а не робкий воздыхатель…

Она зажала рот рукой, словно желая вернуть эти слова. Они вылетели сами собой, но мальчик мог закрыться навсегда.

– Мне было плевать, у меня были самые благородные намерения! Мы созданы друг для друга. Я знал это. Знаю и теперь. Нам нравится одно и то же. Я проверял на Фейсбуке.

Тут Максин не решилась ему признаться, что понятия не имеет, о чем он говорит.

– Я все заранее спланировал. Мы встретились, как и было задумано. Мы поговорили, как и было задумано. Я старался изо всех сил предстать перед ней в моем лучшем свете, как мне казалось. И ничего из того, что было задумано, не случилось. Она говорила со мной так, как говорила бы с кем угодно. Самый главный в моей жизни момент для нее был не более чем обычной минутой. Я неделями испытывал душевные муки, а она и не вспоминала обо мне. Как будто я для нее вообще не существую. Я жил в предвкушении этого момента, убежденный, что он перевернет мою жизнь, и все упустил. Я – ничтожество, полное ничтожество.

– Не суди себя так строго. Хотя любовное фиаско, конечно, не легко пережить, и ты прав, что сердишься.

– У меня даже нет сил на нее сердиться.

– Я сейчас тебе объясню, как, на мой взгляд, обстоит дело. Ты, кажется, юноша очень симпатичный. Тебя бы подкормить, помыть, подстричь, и из тебя выйдет настоящий красавец.

Максин подмигнула ему и продолжала:

– Хоть меня, признаюсь, и напугало, что ты выучил наизусть ее расписание, но ты так сильно старался познакомиться с этой девушкой… Из этого следует, что ты все сделал, чтобы начать с ней общаться. Мало кто готов так рискнуть. Сколько людей упускают любовь всей своей жизни из-за боязни, что их отвергнут. А ты решился на это, и ты должен гордиться своим поступком. Если она не захотела быть с тобой, то проиграла она, а не ты.

– Вранье все это!

Алекс в ярости ударил по рулю, дав наконец волю своей злобе:

– Примитивные фальшивые фразочки, чтобы мы поверили, будто завтра будет лучше. Мне назавтра лучше не стало. Я впал в депрессию, словно рухнул со скалы. Одна мысль была чернее другой. Одна бессонная ночь шла за другой. Один нудный день за другим. Вот что я выиграл, пойдя на риск.

Максин стало немного стыдно, что она пыталась втолковать ему избитые истины, но она правда так думала. Как ему это объяснить?

Она подыскивала нужные слова, как вдруг Алекс закричал:

– И знаете, что больше всего меня бесит? Что я сам себя не узнаю. На самом деле я не тряпка с лицом землистого цвета!

Он вытер слезу, скатившуюся по щеке. Посмотрел на кончик пальца, мокрого от соленой влаги. Алекс стыдился слез. Он никогда не плакал. Тем более на людях. Вот черт! Впрочем, терять ему было нечего. Он уже стал рассказывать про себя Максин. Лучше уж выложить все.

– Я чувствую себя виноватым оттого, что так распустился «из-за девчонки», как это обычно говорят. Мне же не оторвало руку, но боль-то не уходит. Никогда не отпускает. Бывают фантомные боли в потерянной руке или ноге, а у меня фантомные боли в потерянной любви.

– Я понимаю, что ты на самом деле страдаешь, но это все же не сравнить с ампутацией… Надо руководить благоразумием.

– Хранить.

– Ты о чем?

– Правильно – хранить благоразумие, а не руководить благоразумием.

– Ну а я что говорю?

– Нет, вы сказали руководить. Я уверен, я слышал.

– А я уверена в том, что говорю. Давай лучше вернемся к главному: твоей боли.

Алекс начал подозревать, что у старой дамы были проблемы с устойчивыми выражениями и оборотами речи. Но решил пока не цепляться к этому.

– Какой-то камень, огромный, как тридцатитонный грузовик, давит мне на сердце и грудную клетку и не дает дышать.

– А ты дыши глубже!

– Что-что?

– Да-да! Если этот камень задавил тебя, скинь его или хотя бы сдвинь!

– Легко сказать!

– Я не говорю, что надо забыть о своем разочаровании. Ты и не сможешь это сделать. Единственное, что нужно – постараться жить с этим дальше. Ты должен обмануть свой мозг.

– Обмануть мозг? Это как? Не знаю, насколько вы просвещены в анатомии, но мозг – это центр управления всем нашим организмом, генштаб, который, я думаю, обмануть невозможно.

– Спасибо за справку по анатомии, доктор Мабуль![8] Я примерно представляю, для чего нужен мозг. Ты как раз и можешь воспользоваться тем обстоятельством, что он управляет твоим организмом, чтобы вылечиться. Тебе надо постараться убедить себя, что ты это преодолеешь.

– А вы, как я погляжу, знаете, какую такую особую методику надо применять, чтобы обмануть мозг?

– Это требует усиленного самоконтроля, но игра стоит плеч.

– Свеч. Игра стоит свеч.

– Ты собираешься все за мной повторять? Не перебивай, когда я говорю что-то интересное… и даже когда говорю что-то неинтересное. Это невежливо.

Максин строго взглянула на Алекса, и тот вдруг почувствовал себя первоклассником, которого отчитывает учительница. Еще немного, и он встанет в угол.

Максин, судя по всему, слегка смягчилась, заметив выражение легкого ужаса на лице своего шофера. Теперь, добившись от него полного внимания, она могла продолжить свою лекцию:

– Ты должен избегать в своих рассуждениях любого отрицания. Ты должен говорить не: «Мне нехорошо», а «Мне скоро станет лучше». И твой мозг будет запоминать только положительное. Он ведь отправляет в твой организм гормоны и счастья, и беспокойства. Если ты будешь его кормить одними отрицаниями, он тебе будет отвечать стрессом.

– Как это просто, оказывается! Вы знаете секрет счастья? Скажите мне его! Вы, наверное, миллионерша при такой-то революционной теории, – саркастически заметил Алекс.

– То, что я тебе советую, гораздо труднее, чем ты, кажется, наивно полагаешь. Контролировать свои мысли – настоящий труд. Но я от тебя устала, у меня такое впечатление, что я мечу бисер перед овцами.

На сей раз Алекс решил ее не поправлять. Ему совершенно не хотелось вновь увидеть строгий взгляд учительницы.

– Откуда вы все это знаете?

– Я изучила «Депрессию для чайников».

– Правда?

– Ну конечно нет. Мой муж был психиатром.

Максин уставилась в боковое стекло. Алекс понял, что лучше ни о чем не расспрашивать. Прошедшее время не оставляло сомнений на сей счет.

В машине воцарилась тишина. Каждый думал о том, что сказал другой. Он – не отрывая взгляда от шоссе, она – погрузившись в созерцание сельского пейзажа.

Алекс воспользовался молчанием, чтобы осмыслить, что с ним произошло с того момента, как старая дама с ярко-фиолетовыми волосами села к нему в машину. Он никогда и ни с кем не делился своей болью. Ему было слишком стыдно говорить о ней с родителями или друзьями. И, тем не менее, после того как он это сделал, тяжелый камень на душе стал вроде как чуть-чуть полегче. Всего на несколько граммов, но ведь это уже кое-что.

– Знаете, что? Я за десять минут рассказал вам больше, чем моему психотерапевту за десять сеансов.

– Это говорит только об одном.

– О чем? Что психотерапевты ни на что не годятся?

– Нет. Психотерапевты приносят пользу, когда им дают правильную информацию, чего ты, как я подозреваю, не сделал…

– И что теперь?

– Мне надо брать с тебя деньги!