Не трогай кошку

ГЛАВА 17

На следующее утро я встала рано, так рано, что цветы на деревьях еще густо покрывала роса и трава в саду сияла и блестела, как свежевымытый рассвет.

Готовя себе завтрак, я пела. Открыв заднюю дверь, я нашла у порога бутылку молока, а рядом прислоненный к ней сверток в коричневой бумаге и узнала аккуратный, чуть слишком старательный почерк. Я догадалась, что там: рекламные проспекты о Новой Зеландии. Я взяла их с собой на кухню, прислонила к молочнику и прочитала за завтраком.

Мне казалось, что желание уехать в Новую Зеландию уже давным-давно у меня на уме. Может быть, сама того не зная, я делилась мыслями о ней с Робом? Листая страницы, я определенно тут и там находила картины, казавшиеся знакомыми, и названия, вызывавшие отголоски в памяти. Я уже свыклась с мыслью об отъезде, о разлуке с Эшли – возможно, не совсем без сожаления, но и без того душераздирающего чувства невосполнимой утраты, которое еще вчера казалось неизбежным. Вероятно, я в такой степени была частью и произведением этого старого места, что не представляла себе жизни вне его; но теперь казалось, что я просто воздерживалась от решения его покинуть. И я чувствовала скорее облегчение, чем утрату. Если мой возлюбленный задумал бегство от старых уз, то ясно, что это был и мой замысел... Общность мыслей означает и общность желаний – как хорошо я это понимала!

Теперь, узнав своего возлюбленного, я ясно видела причины его сомнений и колебаний, его отказ открыть себя столь долгое время. Возможно, он и теперь не решился бы открыться мне, если бы не смерть моего отца. Она оставила меня бездомной и одинокой – возможно, не беднее, чем была раньше, но уже без поместья Эшли. И это поставило меня на одну доску с Робом.

Теперь все стало ясно, и все действия моего возлюбленного тоже. В день, когда я пришла в церковь, это он ждал и высматривал меня, это его мысли и чувства я ощутила, и смесь облегчения и волнения, которое я приняла за чувство вины, теперь была понятна. А грубоватость, которую я приписала пораненной руке, могла объясняться тем, что он был беспомощным свидетелем моего свидания с Джеймсом. Роб не сомневался в нашей «общности», но мог сомневаться в исходе. И больше всего он боялся – и я понимала почему – моей первой реакции на открытие, что мой возлюбленный тайный друг – это всего лишь он, Роб, мальчик с фермы.

Но дело сделано, и вот мы здесь, и это ясное утро с его росой и утренним пением птиц не может разорвать паутину чар прошедшей ночи. «Завтра», – сказал он, а теперь это «завтра» превратилось в «сегодня», и уже не казалось, что впереди еще день.

– Роб, где ты?

Сигналы были ощутимо слабее, как от подсевших батареек. Я неуверенно шагнула к саду и получила ответ. Роб был в теплицах.

Приблизившись, я увидела его через стекло. Он стоял на высокой стремянке и чинил вентиляционную форточку. Увидев меня, Роб повернул голову и улыбнулся, но тут же опять неторопливо продолжил свою работу. Он казался таким же, как всегда, – как всегда, неторопливо и непринужденно он вставил отвертку в шлицу винта и стал закручивать его. Если бы я не почувствовала исходящий от моего возлюбленного поток возбуждения сродни разряду в тысячу вольт или около того, Роб показался бы мне безразличным. И мне не было нужды спрашивать, что сказал викарий: с самого завтрака я знала, что сегодня день моей свадьбы.

Я села на табуретку у чана и стала в тишине смотреть на Роба. В тишине? Воздух шипел и искрился, как шампанское. Солнечные лучи, просеянные через заросли белого жасмина, обжигали кожу. Роб даже не смотрел на меня. Отложив отвертку, он полез в карман за новым винтом. Потом тем же ровным, неторопливым движением приладил другую петлю. Точно так же он вел бы себя, будь здесь один.

Я подумала, что разряжу обстановку, если что-нибудь скажу.

– Спасибо за буклеты.

– Не стоит. Понравилось?

– Очень.

– И когда поедем?

– В любое время, когда захочешь. На медовый месяц?

Он затянул винт.

– Похоже, наш медовый месяц устроится сам по себе.

– Похоже, что так. Роб, и давно у тебя эта мечта о Новой Зеландии?

– Уже много лет. Давным-давно показывали те места по телевизору. Я увидел это в «Быке». И меня захватило, сам не знаю почему. Показалось – это именно то, что мне нужно. И с тех пор я читал все, что попадалось про Новую Зеландию. Может быть, ты не знаешь, но некоторые мои знакомые уехали туда и прекрасно там устроились, завели фермы на Северном острове. Мама поддерживала с ними связь – знаешь, писала открытки на Рождество и прочее. А когда она умерла, я написал в новозеландское посольство в Лондоне и поинтересовался насчет эмиграции. Для сельских работников, фермеров, вроде бы нет никаких проблем. И мне не нужен спонсор. Мейкписы – мои друзья – ждут меня.

– И все же ты не уехал.

– Как я мог уехать? Я ждал тебя. – Он сказал это так просто, пробуя скрипучую петлю. – Это правда, ты знаешь. После смерти мамы больше ничто меня здесь не удерживало. Я любил твоего отца, но если бы не ты, давно бы уже уехал.

– Я и удивилась, что ты остался. Здесь для тебя не было никакого будущего. Роб...

– Мм?

– А ты бы сделал мне предложение, если бы папа был жив?

Форточка была починена. Результат вроде бы удовлетворил его. Он взял со стула жестянку с маслом и покапал на заржавевшую петлю.

– Не знаю. Я сам задавал себе этот вопрос. Может быть, сначала я бы поговорил с ним, с твоим отцом. Не знаю.

– Он мог ответить тебе то же, что и викарию.

– Мог бы, – сказал Роб. – Я до сих пор так этого и не понял.

– Не понял?

Я улыбнулась про себя. Он не смотрел вниз, но заметил это, и между нами пробежал ручеек чувства, спокойный и тихий, словно мы были женаты уже много лет. Искры шампанского в воздухе понемногу улеглись, мы были словно в глубоком, тихом колодце согласия. Сплетя пальцы на поднятом колене, я положила на него голову.

– Теперь ты видишь, что бояться было нечего?

– Может быть, и так. Но я не мог этого знать. Как я себе это представлял, это довольно странно – мужчина вроде меня и такая девушка, как ты, если не считать связи между нами... Потребовалось бы как-то это все объяснить, правда?

– Он бы понял.

Роб кивнул:

– Я тоже так думаю. Я привык уверять себя в этом. Но помогало не очень. Только представлю, как говорю: «Мистер Эшли, сэр, я хочу жениться на мисс Бриони»...

– Он бы понял, потому что тоже в какой-то степени обладал этим даром.

Роб взглянул на меня без удивления, но вопросительно. Я кивнула:

– Он никогда не говорил мне, но я думаю, у него был этот дар.

– Почему ты так решила?

– Ну, пару раз это проявлялось. Сначала – когда я поранилась в школе и он узнал, хотя никто ему не сообщал. Такого рода связь. И думаю, когда он умирал, тоже пытался связаться со мной и не смог, но сумел послать сигнал в Эшли. А здесь был ты, ты принял сигнал и передал мне.

– Наподобие спутника связи?

– Что-то вроде. Да. И сработало. Сообщение пришло от тебя, а не от него.

– Это была тяжелая ночь. – Роб открыл форточку, спрятал в карман инструменты и, поставив ногу на верхнюю ступеньку и опершись подбородком на кулак, посмотрел на гирлянды вьющихся растений. – Я спал и вдруг проснулся, словно кто-то пнул меня в голову, и было больно. Сначала я подумал, что захворал, а чуть погодя уловил сигнал. И он мне не понравился. Потом, как всегда, я стал думать о тебе и понял, что говорю с тобой. Наверное, когда кипяток или что-нибудь такое течет по трубе, она раскаляется. Вот и я чувствовал себя такой трубой.

– Бедный Роб! Но ты помог мне. И еще как помог! Если бы я не приняла твое сообщение... Но я не о том. Я говорила о нашем общем даре. Теперь я уверена, что ни Эмори, ни Джеймс им не обладают. Джеймс как-то сказал мне, что они могут «читать мысли друг друга», но если это и правда, то он говорил об обычной связи, какая бывает между близнецами, что-то вроде шестого чувства – интуиции. Не то что у нас.

– А наше чувство – седьмое?

– Да. Правда? – Я подняла голову и улыбнулась ему. – Пожалуй, это так. Особое и магическое... Я уверена, у близнецов нет ничего подобного. А если бы было, эти последние несколько дней оказались бы еще труднее. Так ужасно запираться от тебя!

Протянув руку, Роб стал рассеянно отцеплять усики жасмина от проволоки.

– Однажды я видел картину, – проговорил он, вспоминая. – Она называлась «Отвергнутый любовник». Тогда она меня потрясла. Он сидит, понурясь, прислонившись к косяку. Наверное, перед этим тщетно стучался в проклятую дверь.

– Ты не стучался. Во всяком случае, не сильно.

– Но не оттого, что не хотел.

– Наверное, тебе это было так же тяжело, как и мне. И даже тяжелее. – Гроздь цветов жасмина, которую он слишком сильно дернул, уронила вниз каскад увядающих лепестков, некоторые попали в чан и поплыли. Я протянула палец к одному, чтобы спасти. – Роб, кое-чего я так и не могу понять. И это сбивает меня с толку, хотя теперь вижу, что я должна была хотеть, чтобы это оказался ты. Я думала, это непременно кто-то из Эшли. И никогда и не помышляла ни о ком, кроме своих троюродных братьев, хотя, видит бог, с тех пор, как выросла, никаких особых чувств к ним не питала. Не так, как к тебе. Это приходило и уходило. Но откуда же у тебя этот дар?

Он улыбнулся:

– Ты не знала? Через внебрачное зачатие. Через Мейкпис, Эллен Мейкпис. Нужно тебе сказать, у меня такая же дурная наследственность, как и у тебя, мисс Бриони Эшли.

– Эллен Мейкпис? Это же девушка, из-за которой убили Ника Эшли? Его застрелили ее братья.

– Да, та самая. А они сели на первый же корабль, плывущий в Австралию, и в конце концов оказались в Новой Зеландии. – Роб стал слезать со стремянки. – Что касается Эллен, один простой деревенский парень по фамилии Гренджер женился на ней, и примерно через девять месяцев у них родился ребенок. Эллен говорила, что это ребенок Гренджера, и он тоже, и все стали так считать. Так было проще. И наша семья тоже так считает. Но мы с тобой лучше знаем, правда? Наверное, это был ребенок Ника, и врожденная способность Эшли передавать мысли перешла ко мне от него. – Он встал передо мной, улыбаясь. – В чем дело? Почему ты так смотришь? Не можешь переварить мысль о том, что я тоже Эшли?

– Я удивляюсь, почему раньше этого не замечала. Ты ведь похож. О нет, не то, что называют обликом Эшли, но у тебя глаза и волосы, как у Бесс Эшли.

– Как у цыгана. Да. – Он рассмеялся. – Я и сам вижу, поскольку знаю, на что обращать внимание.

– Однако если ты узнал, значит, и все Гренджеры должны знать... Твои отец и мать...

– Нет. Откуда? Я и сам-то начал догадываться, только когда стал передавать мысли. Да, все знают историю Ника Эшли, но все говорят, что Гренджер сделал из Эллен порядочную женщину и ребенок был от него. Ничего другого я никогда не слышал. Это было давно – кому какое дело до этого? Но потом началось вот это – между мной и тобой. Мальчишкой я не задумывался, но потом задумался и нашел лишь одно объяснение. Я единственный, кто догадался, потому что больше никто не знал, как мы с тобой общаемся.

– А сегодня утром тебе не показалось, что стало труднее?

– Показалось. И догадываюсь почему...

Его рука обняла меня, и мы снова прижались друг к другу, губы к губам, тело к телу. Двое стали одним целым, потерянные для всех и забывшие обо всем на свете, отгородившиеся от всего мира.

– Так же хорошо, как прошлой ночью? – спросил он чуть погодя.

– Лучше, если не считать, что нет соловья.

– Что ты хочешь сказать?

– Прошлой ночью на груше пел соловей. Ты что, не слышал?

– На груше никого не было.

– Там пела птица. Соловей. О боже, Роб...

– Тебе померещилось. Если это от поцелуев...

– Мне не померещилось, а если ты, целуя меня, потерял все чувства...

– Не все. Кое-какие, наоборот, пробудились.

– Что касается свадьбы, Роб...

– Что?

– С разрешением все в порядке? В самом деле сегодня все будет готово?

– В одиннадцать утра. Все устроено.

– Так скоро?! – У меня перехватило дыхание. – Слушай, а это не покажется немного поспешно?

– А кто спешил прошлой ночью?

– Я не это имела в виду. Я хотела сказать, что сейчас половина десятого, и...

– Молодец, что напомнила, – а я еще не покормил кур! – сказал человек, не слышавший пения соловья. Он еще раз торопливо поцеловал меня, очень крепко, потом отпустил и взял стремянку. По пути к выходу из теплицы Роб замешкался и обернулся. Я снова ощутила его любовь, и тоску, и неуверенность, которые теперь понимала.

– Бриони, милая, я тороплюсь? Я думал, когда ты сказала прошлой ночью... Я думал, ты хотела...

– Ты правильно думал. – Подойдя к нему, я приложила ладонь к его шершавой щеке. – Мне немного неловко, дорогой мой Роб, но ты прочитал самые сокровенные мои мысли... А теперь иди и покорми кур, а я поищу, что мне надеть на свадьбу. До встречи в церкви.

Мистер и миссис Гендерсон были свидетелями, и мистер Брайанстон, весь сияя, совершил церемонию. Роб даже подарил мне кольцо, которое пришлось впору. Церковь заполнял запах сирени, и ступени церкви устилали цветы, еще покрытые росой. Наверное, Роб собирал их чуть свет. Дверь в церковь оставалась открытой, и внутрь проникали ароматы со двора. Запах бузины, росистых трав и фиалок у паперти смешивался с пряным дымком мирно горящих тисовых веток. Но уже не для меня. Теперь я была не одна.

Викарий положил руку на страницы приходской книги, и Роб поставил свою подпись. Не «фермер» и не «садовник», а «мастер на все руки». Мне это понравилось. У него это вышло как-то горделиво. Когда он дал мне ручку, я написала свое имя и приписала «безработная». Он посмотрел через мое плечо, и я заметила в уголках его губ улыбку и почувствовала, как внутри у меня что-то оборвалось.

– Кстати, – сказал викарий, – чуть не забыл сказать вам: пропавшую книгу вернули и, кажется, в целости и сохранности.

– Само собой, – неожиданно вставила миссис Гендерсон, – если учесть, где я ее нашла.

– Это вы вернули ее? – удивленно воскликнул викарий.

– Я. Извините, что заставила вас поволноваться, викарий, потому что никаких причин для беспокойства не было. Она лежала у меня дома с воскресенья, в целости и сохранности, и, честно говоря, я начисто про нее забыла.

– Ну, должен сказать, я рад, что она вернулась. – Викарий явно сдерживался. – Хотя, дорогая миссис Гендерсон, лучше бы вы сказали мне. Если вы хотели что-то узнать...

– Я? Узнать? Зачем бы мне понадобились эти старые книги, викарий?..

– Ну, тогда... – начал тот, но я увидела, как миссис Гендерсон покосилась на меня.

– Где вы нашли ее, миссис Гендерсон? – спросила я.

– В вашем коттедже, мисс Бриони. Я нашла ее, когда прибирала там к вашему приезду, и взяла с собой, намереваясь отнести викарию, но потом пришла Марта Грей и мы стали пить чай и разговаривать, и я начисто обо всем забыла. Не буду оправдываться – виновата! Когда ваш папа уезжал, он по секрету попросил меня вернуть ее, но был слишком болен, чтобы проследить за всем, и она была бы на месте, если бы я не забыла. Я вспомнила только сегодня утром!

– Она говорила о нашей свадьбе, и это навело ее на мысль, – свой первый и последний вклад в беседу сделал мистер Гендерсон. Трудно сказать, то ли от долгого неприменения, то ли из-за какого-то разочарования, вызванного воспоминанием о давней свадьбе, голос его звучал хрипло.

И как всегда, он не был услышан. Викарий начал что-то говорить, но миссис Гендерсон все смотрела на меня, и я приподняла брови:

– Я понятия не имела, что она была там. Но где точно вы нашли ее?

– В комнате вашего папы. Я бы не стала упоминать об этом, мисс Бриони, не желая напоминать вам, я ведь ничего такого не думала, а увидев, я решила, что мистер Эшли сказал викарию, что взял книгу. Если бы викарий счел уместным сообщить Гендерсону или мне, что книга пропала... – с легкой обидой сказала миссис Гендерсон.

– Нужно было, нужно было. Моя вина. Действительно, теперь мне пришло в голову. Я надеюсь, мистер Эшли упомянул, что его интересовало... Но почему же я не подумал об этом? Конечно, никто вас не винит, миссис Гендерсон; на самом деле мы очень благодарны вам за то, что вы ее вернули. А теперь, быть может, этим утром, по этому очень радостному поводу...

Пока викарий спокойно, со знанием дела, завершал церемонию, Роб тихонько проскользнул мимо меня к столу и начал листать страницы лежащей там книги «Уан-Эш, 1780-1837».

Я смотрела через его плечо. Страницы были пронумерованы, в прекрасном состоянии, и все на месте. Но Роб перевернул каждую в поисках, как я поняла, какой-то бумаги, которую могли спрятать между страницами. Бумаги. Или письма. Отец, наверное, изучал приходскую книгу вместе с семейными документами, прежде чем последний приступ не вынудил его уехать в Бад-Тёльц.

– Ничего, – тихо сказала я.

– Вроде бы ничего, – ответил Роб. – Похоже, некоторые ставили здесь свои подписи после свадебного застолья, а не до, правда? А впрочем, возможно, у них просто тряслись руки, как у меня сейчас. Свадьба – испытание для молодых. По крайней мере пока.

– Однако ты позаботился, чтобы для твоей молодой испытание было приятным. Эти цветы прекрасны.

– Ну, – радостно проговорил викарий, подходя к Робу с другой стороны, – нужно сказать спасибо, что все так хорошо закончилось. Признаюсь, меня беспокоила эта маленькая тайна. Но теперь все выяснилось, и некого винить, кроме меня самого. Я уверен, Джон говорил мне, что хочет просмотреть регистрационные книги, а я просто запамятовал. Боже мой! Но все равно, теперь я буду их запирать. Ты что-то ищешь там, Роб?

– Да нет. Но взгляните-ка вот сюда: удивительное совпадение, не правда ли?

Его палец указал на третью сверху строчку на странице семнадцать. Запись была датирована двенадцатым мая 1835 года, и стояли подписи: Роберт Гренджер, рабочий из прихода Эшли, и Эллен Мейкпис, девица из Уан-Эша. «Подписи» – не совсем точное слово; Эллен, хотя и дрожащей рукой, все же правильно вывела свое имя, но напротив имени «Роберт Гренджер, рабочий из прихода Эшли», стоял только жирный крест.

– Видишь? – обратился Роб ко мне. – Это уже было. И я бы тоже поцеловал тебя.

Он так и сделал, а викарий, весь сияя и ахая над совпадением, спрятал книгу в сейф и запер его. Миссис Гендерсон подалась вперед проследить за поцелуем и сама тоже поцеловала меня, а мистер Гендерсон, схватив мою руку, молча потряс ее вверх-вниз, словно признавая, что этот брак достоин, по крайней мере, поздравления.

– А теперь, – сказал мистер Брайанстон, – я надеюсь, мы все пойдем ко мне и пропустим по стаканчику шерри? Роб не позаботился, и я не уверен, что мы сможем устроить настоящее застолье, но мне кажется... – Он бросил беспокойный взгляд на миссис Гендерсон, однако эта дама осталась чудесным образом невозмутима, а Роб покачал головой:

– Нет, большое спасибо, викарий. Мы с радостью выпьем шерри, но больше ни о чем не стоит беспокоиться. У нас дело в Вустере, а потом мы сами устроим себе ленч.

– Ну и прекрасно. – Викарий захлопнул сейф и выпрямился. – Ну вот, теперь осталось одно – и об этом я никогда не забываю – поцеловать невесту. Бриони, моя милая...

И завершив все формальности, свадебная процессия направилась через церковный двор мимо прекрасных тенистых тисов выпить шерри у викария.

Поскольку о моем отъезде в Лондон к Кэти уже не было и речи, мы решили отвезти «Ромеуса и Джульетту» прямо к Лесли Оукеру для предварительной оценки. Когда мы позвонили, самого Лесли на месте не оказалось, так что книгу мы оставили у его помощника, а сами нанесли визит вежливости в контору «Мейер, Мейер и Гарди» – рассказать обо всем случившемся мистеру Эмерсону. Разговор с удивленным Эмерсоном – хотя он и умело скрывал свое удивление – был краток и касался существа дела. Начало разговора Роб предоставил мне. Оправившись от первого потрясения, стряпчий как будто признал брак удачным. Во всяком случае, это решило вопрос моего будущего, которое его беспокоило. Он так и сказал, после чего дипломатично пожелал нам счастья. Эмерсон, конечно, хорошо знал Роба и, очевидно, любил его, но требовалось привыкнуть воспринимать его в роли моего мужа. Мистер Эмерсон очень хорошо и тактично с этим справился. В уголках губ Роба я снова заметила улыбку, и мне вдруг подумалось: «Боже, я вышла за него! За Роба Гренджера, садовника!»

Странная смесь необычности, нежности, любовного возбуждения уступила место сосредоточенной мысли, заставившей меня замолчать. По подрагиванию его ресниц я поняла, что и Роб чувствовал то же. Но он гладко, как опытный политик, продолжал разговор. Он рассказал мистеру Эмерсону о своем намерении эмигрировать, обсудил некоторые детали, коснулся траста и судьбы поместья, назначил новую встречу через несколько дней, затем мы вышли из конторы и не торопясь зашагали по залитой солнцем улице.

Роб взял меня за руку.

– А теперь пообедаем?

– Обязательно. Я проголодалась.

– На меня это тоже так подействовало. Сходим в «Звезду» или, может, зайдем к «Старому Тальботу»? Или еще куда-нибудь в этом роде?

– Если ты не предпочитаешь воспользоваться той корзинкой для пикников, что я заметила на заднем сиденье, – рассмеялась я. – Значит, вот почему миссис Гендерсон так спокойно восприняла слова викария насчет обеда. Это она приготовила?

– Да. Ты не против?

– Не против? Прекрасно! Мне не нужны люди – только ты и я. Куда ты меня отвезешь?

– В таинственное путешествие, – сказал Роб, открывая дверцу машины. Он сел рядом со мной, и мы покатили по оживленной улице мимо солнечных тротуаров с бегущими по своим делам людьми, потом свернули к мосту через реку и выехали из города.

Роб отвез меня туда, где я никогда не бывала. Узкая дорога вилась по склону холма мимо высоких заборов, и у подножия, где горбатился мост через реку, была лужайка – только-только чтобы поставить машину.

– И ни фута еще для кого-нибудь, – удовлетворенно сказал Роб, вытянул ручной тормоз и заглушил мотор. Все заполнил звук бегущей воды.

За мостом виднелся крутой лесистый берег, по которому, скрываясь из глаз, вилась тропинка. Прямо перед нами в широкой зеленой впадине расстилался ровный, гладкий, как озеро, луг, по которому между глинистыми берегами, живыми от гнездящихся ласточек, извивалась река, глубокая и тихая. Позади нас луг поднимался на крутой зеленый берег, заросший тут и там цветущим боярышником и усеянный кроличьими норами. По склону холма тихо двигались овцы. На деревьях вдоль реки кричали грачи, где-то стучал невидимый дятел, и звук трактора вдалеке скорее подчеркивал, чем нарушал царящий вокруг покой.

На солнечном берегу Роб расстелил коврик. Наверху качались и шумели огромные деревья, бросая на нас легкую сеть тени. На траве играл ветерок, чуть шевеля на темной зелени первоцвет, горицвет и болотный ятрышник. Овцы равнодушно взглянули на нас, а ягнята вообще не стали смотреть, занятые какой-то замысловатой игрой на изрытом кроликами склоне.

Птицы сновали на майском ветерке. Не было видно ни одной живой души.

– Райские кущи, – сказала я, восхищенно озираясь.

Роб выложил снедь из корзины.

– И ни одного яблока. Ну, с чего начнем – с любви или с еды?

– Роб, ты шутишь! Если кто-то появится на тропинке...

– Я пошутил. Если бы ты знала, как я голоден!.. Я же всю ночь не спал. Кажется, я позавтракал, но это как-то не очень подействовало. Что она тут положила? Жареная утка? Это для начала. Давай, милая, не будем все распаковывать, пока я не разделаюсь с этим.

Я принялась за корзину, а он откопал пиво и поставил в реку охладиться, потом мы с энтузиазмом принялись за еду, приготовленную для нас миссис Гендерсон.

Наверное, это было странное свадебное застолье. Не помню, о чем мы говорили. Может быть, сначала мы и не говорили, а только наши мысли двигались друг к другу и смешивались, как раньше. Мы так хорошо знали друг друга, что все важное уже было сказано. Если мы и болтали тогда, то лишь о еде, о погоде, о том, как отнесутся люди к нашему, как упорно называл его Роб, «неравному браку».

– У тебя явно устаревшие взгляды, Роб Гренджер, – сказала я.

– Возможно. Но только такие, как ты, говорят, что классов не существует или что это ничего не значит. А окажись ты на моем месте, сама бы увидела, как много это значит.

– Ты имеешь в виду Эллен Мейкпис и Ника Эшли? Но это было так давно!

– Нет. Я имел в виду коттедж и замок.

– И все? Ну, теперь мой коттедж еще меньше твоего.

– Да.

– Мы с тобой теперь одного поля ягода.

– Да.

Роб протянул мне свою тарелку и, опершись на локоть, удовлетворенно вытянул ноги на коврике, потом сорвал травинку и стал рассеянно жевать ее. Прядь темных волос упала ему на лицо, и солнечные лучи, плескаясь в колышущихся листьях, отбрасывали на нее радужные блики. Его рубашка расстегнулась, в волосах на груди виднелась золотая цепочка, а в ямке на шее сильно бился пульс. Кожа слегка лоснилась от жары и от пива. Я закрыла свои мысли, прежде чем он прочел их, и потихоньку стала собирать остатки в корзину. И снова неодолимо возникли образы его любви, приходившие раньше, – любви с примесью сомнения и чего-то еще, казавшегося порой безнадежной тоской. Тот возлюбленный теперь исчез. Теперь можно забыть жизнь в свете звезд, где любовь легка, поскольку живет лишь в сознании, как поэзия. Теперь это был реальный мужчина при свете дня. Мужчина, с которым я буду спать и жить до конца своих дней.

– Если будешь жевать траву, в печени заведутся червяки, – сказала я.

– Тогда к этому времени они бы уже съели меня, – спокойно ответил он, но травинку выбросил и откинул волосы с лица. – Все равно, что бы ты ни говорила о классах, это не так.

– Я знаю. И я не говорю, что их не существует, но думаю, это не имеет ничего общего с деньгами, или происхождением, или со всякими старомодными вещами, их заменяющими. Думаю, это просто склад ума и образ мыслей.

– Ну да, но это опять возвращает тебя к проис хождению, к семье. Ведь всегда легче с людьми, воспитанными так же, как ты.

– Пока что-нибудь не заслонит воспитания.

Роб улыбнулся:

– Как теперь? Да, но если учесть образ мыслей, то мы близки.

– Что я и пыталась тебе сказать. Во всяком случае, пока никому из нас это не мешает, оно и в самом деле не важно.

– С чего же мне возражать? Я из этой сделки извлек наибольшую выгоду. Ты хорошо управляешься в саду, это пригодится, когда мы постараемся заработать на рассаде.

– А ты неплохо управляешься с домашним хозяйством, это тоже пригодится.

– Значит, – сказал он, взяв другую травинку и жуя ее, – если и в постели мы разберемся...

– Ради бога, Роб, разве ты не знаешь, как разбираются в постели? Я думала, деревенские парни все свое время проводят, крутя любовь на сеновале.

– Ты переоцениваешь сеновал, – сказал Роб.

В его голосе послышалось что-то странное, я заметила еле уловимое подрагивание мышц у него под бровями и на щеках. Не веря себе, сначала я решила, что он смущен, потом с удивлением подумала: великий боже, да у него опыта не больше моего...

Его глаза остановились на мне, и я поняла, что он прочел мои мысли. Теперь уже я покраснела, а потом мы вдруг рассмеялись, обнявшись.

– Ой, Роб, я просто подумала, что мы друг другу очень подходим.

– Что значит «подходим», кроме того, что я прав? Я не хотел этого прошлой ночью, потому что стоило отложить, стоило дождаться этого момента. А сейчас я не хочу потому, что не хочу здесь, среди поля в чертополохе. Я хочу дома, на кровати, ночью, когда никто не помешает. И теперь ты знаешь почему.

– Ох, Роб! Милый... Думаю, мы как-нибудь справимся. Люди справляются.

– Да, и тому есть свидетельства. Но по крайней мере, между мной и тобой не возникнет вопросов.

– Только не притворяйся, что никогда не целовался с девушками.

– Я тебе не рассказывал?

– Нет. Нет... Но если честно, я думала, у тебя большая практика в этом деле.

– Практика – это то, что ты знаешь. Сама подумай, зачем мне с кем-то лазить по сеновалам? Впрочем, у тебя устаревшие взгляды. Нынче это делается на заднем сиденье в машине. Зачем мне куда-то с кем-то лазить, когда у меня есть девушка еще с тех пор, как я под стол пешком ходил? Не отрицаю, нет, порой я выпускал пар, но на серьезное собирался только с тобой.

– Роб, милый, ты из Ноева ковчега.

– А ведь это был неплохой корабль для спаривания! Ну хорошо, а скажи: ты гуляла с кем-нибудь?

– Нет.

– Потому что ждала меня.

Это было утверждение, не вопрос, но я ответила:

– Конечно. Роб, если бы ты был с другой девушкой, неужели бы я не узнала?

– Вероятно, нет, если бы я принял меры. Но потом, наверное, узнала бы. – Он бросил на меня взгляд, лишь отчасти шутливый. – В ту ночь, когда ты целовалась с Джеймсом, я знал это. И задушил бы вас обоих, если бы не понимал, как ты запуталась.

– И ты запутался. А я думала, что наконец нашла его – тебя, – и удивлялась, почему меня это ничуть не радует.

– Мне было не все так ясно. – Роб лег на коврик и задумался. – Каким-то образом это дело – я имею в виду секс – единственное, чего мы не знали друг о друге до самой последней ночи. – Он перекатился на спину, сцепил руки за головой и прищурился на небо. – Возможно, дело в том, что это нужно разделить физически. Вроде как один должен включить другого. Не знаю... Во всяком случае, думаю, это будет не так трудно. – Он помолчал, нежась на солнце. – Тебе чего сейчас хочется?

– Чего хочется?

– Я спрашиваю, как мы проведем остаток дня, пока не придет время ложиться?

– А... Ну, в конце концов всегда есть телевизор.

– Угу.

Это прозвучало так сонно, что мне вдруг подумалось: а ведь «мастер на все руки», следивший за моим коттеджем большую часть ночи, встал в пять часов по хозяйственным делам. Я погладила его по голове.

– А почему бы не остаться тут, пока мы не почувствуем, что пора домой, а? А по пути где-нибудь попьем чаю.

– Прекрасно, если тебя это устроит. Думаю, до тех пор погода продержится. Но к ночи будет гроза.

– О нет! Ты уверен?

– Почти. На холмах прошел дождь, и похоже, он идет сюда. Но еще не скоро, не бойся...

Темные ресницы опустились. Время шло. Он лежал так тихо, что я подумала, он спит, но потом, не шевелясь, Роб проговорил:

– День начинает тянуться, тебе не кажется?

– «Быстрей, огнем подкованные кони!» – Так говорила Джульетта, дожидаясь Ромео.

– Опять они!

– Да.

Я не сказала, о чем мне подумалось, когда вчера мне пришло в голову заново перечитать эту историю: что каким-то образом наша тайная любовь напоминала их – беседы при свете звезд, и семейная вражда, и соперничество при свете дня. Пока любовники могли держать свой тайный мир в неприкосновенности, все было хорошо, но когда столпились воюющие стороны...

– Забудь об этом, – сказал мой возлюбленный. Его глаза были открыты и смотрели на меня. – Что бы ни случилось, мы справимся. И сейчас, сию минуту – наш день, а когда мы разберемся в делах твоих троюродных братьев, так у нас будет всю жизнь. Забудь об этом. Это мы.

Он протянул руку, и я скользнула к нему, примостив голову на его плече. Солнце палило. Наверху, усмиряя солнце, кружево ветвей просеивало свет и колыхало тени. Над рекой, тяжело махая крыльями, пролетела цапля. Ягнята спали на нагретом холме. Даже грачи замолкли.

Кажется, мы еще немного поговорили. Наши мысли двигались и смешивались, но без прежней ясности и силы. Теперь больше ничего не надо, сонно подумала я, когда наши тела касались, когда его рука тепло и нежно обхватила меня, а он щекой прижался к моим волосам. Больше ничего. Здесь мой отдых. Мы заснули.

ЭШЛИ, 1835 ГОД

В дверях он помедлил и оглянулся. Слабого света хватало для его обостренных чувств, но он мог бы и с закрытыми глазами увидеть все до мельчайших деталей – цветы на ковре, каждую линию лабиринта на стене, каждый стебель папоротника, поддерживающего зеркало на потолке.

Флетчер придет позже и приберет его постель, приведет все в порядок.

Больше никогда, подумал он. Так уже не будет никогда. Они провели свое время вне мира, в тихом центре лабиринта, на Волшебных островах. Теперь нужно покориться бремени противоположного, внешнего мира. Ему не приходило на ум, что можно сменить это счастье на другое. Он больше не дышал воздухом счастья.

Он осторожно затворил за собой дверь и скользящим шагом направился в лабиринт.