Не твоя (СИ)

Глава 4

Ульяна

После завтрака я поднимаюсь в свою комнату. Я имею в виду в ту комнату, где я провела ночь.

Там уже убрано всё убрано, кровать застелена, а все подарки Давида куда-то делись за исключением сумок, шляпок, и туфелек и футляров, которых я вчера не видела.

Я подхожу открываю один из футляров и вижу дорогой колье. В футляре поменьше лежат бриллиантовые серёжки. Тут есть всё: подвески, цепочки, часы, даже брошки.

Я понимаю что все эти драгоценности — очень, очень дорогое удовольствие, и мне становится не по себе от того, что меня здесь насколько ждали. В меня уже вложили много денег, а значит так просто меня отсюда не отпустят.

Поэтому, вместо того, чтобы радоваться, я начинаю плакать чувствую только ужас от этой перспективы.

Силы мгновенно оставляют меня — я могу только рыдать, и больше ничего. Я бросаю один из футляров куда подальше, а затем сама бросаюсь на кровать не в силах сдержать слёзы.

Мне кажется, что ловушка захлопывается всё сильнее и сильнее — и выбраться из неё у меня не получится.

В комнату заходит Катя

— Ульяна Юрьевна, — глядя на меня, спрашивает помощница. — Что-то случилось?

— Всё это случилось, — мычу я сквозь сквозь слёзы. — Всё это …

Моя помощница не понимает о чём я говорю или делает вид что не понимает.

— Ульяна Юрьевна, вам нужен врач? — спрашивает Катя. — Вызвать доктора?

Я поворачиваюсь к ней, размазывая слёзы по лицу.

— Я просто хочу отсюда выбраться, — говорю я, глядя на женщину. — Пожалуйста, помогите мне.

На что Катя резко вздрагивает и озирается на запертую дверь.

Боится, что нас услышат? Хмм…

— Ульяна Юрьевна, пожалуйста, не говорите глупостей, — произносит она полушёпотом.

— Давид Алексеевич хорошо к вам относится, цените это. Не испытывайте его терпения. И пусть всё остаётся так, как есть.

— Как есть? — возмущаюсь я… тоже полушёпотом. — Но я не давала согласия на то, чтобы меня похищали.

— Пусть, — говорит Катя. — Вы не давали, значит дали ваши родители, ваш отец.

— Если это согласие дал мой отец, значит мой отец и должен здесь находиться. Он, а не я.

Катя качает головой.

— Ульяна Юрьевна, Давид Алексеевич — опасный человек. Ему нельзя переходить дорогу.

— Я вообще жила в другой стране — как я могла перейти ему дорогу, а?

— Не вы, но ваш отец.

Катя вдруг садиться на краешек кровати.

— Простите меня за сплетни, не сдавайте меня хозяину, но… если вы здесь, то вас продали. За очень большие деньги.

Катя качает головой.

— Вам повезло, что Давид Алексеевич — честный человек, и не помышляет разными… грязными способами вернуть свой капитал.

То есть, я должна быть ещё ему благодарна! Я смотрю на Катю и понимаю, что это просто не укладывается у меня в голове.

Честный человек, конечно! Честный неандерталец, который порвал моё платье только потому, что был недоволен моим демаршем.

— Хозяин выкупил вас, но не в качестве развлечения… по крайней мере, я так слышала.

— Я себя не продавала, — тихо говорю я.

На что Катя равнодушно пожимает плечами.

— Хорошо. Представьте себе следующее: вас здесь не задерживают. Вы распоряжаетесь своей жизнью и свободой, поэтому свободно уходите.

— Так и должно быть, — киваю я. — Но куда я пойду в халате? Вы поможете мне сбежать, Катя? Поможете принести какую-нибудь одежду?

Деньги и паспорт у меня остались в сумке, которая ещё не пострадала от рук моего похитителя.

— Ульяна Юрьевна, а вы подумали, что будет с вашей семьей? — спрашивает меня Катя. — Как вы понимаете, те деньги, которые вас отец получили за вас — эти деньги должны быть возвращены.

— Это не моё дело, — мотаю я головой. — Я ничего ни у кого не брала.

— Но это значит, что ваша семья неминуемо окажется в тяжёлой ситуации.

Катя тяжело вздыхает.

— Я не знаю есть ли у вас братья или сёстры, я не знаю какие у вас отношения в семье. Если вам не жаль их, то вы можете попробовать отстоять свою независимость.

Моя помощница пожимает плечами.

— Вы можете прямо сказать об этом хозяину.

Я киваю. Понимаю, что это то, на что я не готова пойти… я ещё вчера это поняла. Не могу я рисковать счастьем своего младшего брата.

И всё равно больно.

— Вы понимаете, что это шантаж? — Я всхлипываю, а Катя снова пожимает плечами.

— Это не шантаж, а констатация факта, — говорит моя помощница. — Вы должны ко всему подходить спокойно, не паникуя раньше времени. Это мой совет вам.

Катя улыбнулась.

— Я вижу что вы девушка скромная и честная. Для деньги не главное, но от этого деньги не перестают быть деньгами.

— Что вы имеете в виду?

— Ульяна Юрьевна, если вы не готовы возместить хозяину всё, что он потратил на вас…

— Он на меня ничего не потратил, — отрицательно качаю я головой. — Я не просила покупать мне кучу вещей и драгоценностей. Не прости целый чемодан новых туфлей и целый бутик новых сумок.

— Я имею в виду то, что хозяин потратил на вашу семью, — поправляет меня Катя. — Если вы не готовы возместить ему это и не хотите вреда для своих родных, то лучшим советом для вас будет смириться с этим положением.

— Катя!

— Я охраняла много содержанок богатых людей: попадались просто ревнивые мужчины, попадались те, кто хотел уберечь беременность своей любовницы. Но почти ни один из этих богачей не собирался женится и дать своё имя этим девушкам.

Катя пристально смотрит на меня.

— Слуги в этом доме не любят шептаться о своем хозяине, но я всё равно знаю, что Давид Алексеевич собирается жениться на вас. Официально. На самом деле.

— Но, Катя…

— Он богатый, — загибает пальцы правой руки моя помощница. — Он хорошо выглядит. Щедрый. Хочет вас. И, если уж на то пошло, то ни одна из его любовниц не жаловалась, что он не удовлетворят их.

Когда Катя доходит до любовниц, которых исправно ублажает Давид, меня начинает бить нервная дрожь.

— Что вы говорите, Катя! Что вы говорите? — восклицаю я, заломав руки.

— Я даю вам совет. Смиритесь. Присмотритесь к хозяину. Из него получится прекрасный муж.

— Хватит! — прошу я.

Катя качает головой

— Если вы не смиритесь, то рано или поздно вы пожалеете об этом.

— А вы бы сами вышли замуж поневоле? — спрашиваю я, прикусив губу.

Катя пожимает плечами.

— Я работаю с восемнадцати лет, Ульяна Юрьевна. У меня никогда не было такой возможности.

— Я тоже работаю с восемнадцати лет, — я раздраженно повела плечиком. — Но какое это имеет отношение к моему вопросу?

Катя вздыхает.

— … если бы на меня обратил внимание такой мужчина, — мечтательно говорит женщина, закатив глаза.

А я пытаюсь не думать, то что дальше. Она с радостью бы изображала из себя домашнего питомца перед Давидом, танцевала бы перед ним на задних лапках?

Меня передёргивает от одной только мысли об этом.

— Аа я не хочу чтобы на меня обращал внимание такой мужчина, — я говорю нарочито медленно. Да, не хочу!

— И вообще, — говорю я, чувствуя что с меня хватит. — Любые отношения невозможны без взаимности.

А взаимность приказами и унижением не заработать.

К сожалению, что-то мне подсказывало, что Давид даже не будет пытаться. Если отец действительно задолжал ему много денег…

Я мысленно содрогнулась.

Да я знаю что существуют разные люди. Некоторые готовы продаться ради выгоды, другие готовы продать своих родных. А есть и те, кто смиренно будет отдавать долг, который был взят не ими.

Но я не такая.

Я не могу смириться с незавидной долей проданной дочери.

Или с ещё худшей долей купленной жены.

Это всё не для меня.

Кроме того Давид пугал меня своей мужественностью, силой, напористостью и бескомпромиссностью.

Только в кошмарах я стала бы его женой — но никак не по своей воле.

Я не помню что я делала в течение нескольких часов до обеда.

Я просто оставалась в «своей» комнате. Я лежала на кровати, плакала, ходила умываться в ванную и даже два раза принимала душ, чтобы смыть себя прикосновение Давида.

Но потом мне всё равно приходилось одевать его халат, и его запах снова возвращался на мою кожу.

В конце концов, я просто смирилась с этим.

Когда Катя приносит несколько новых платьев, купленных для меня, из прачечной, я уже не чувствую себя грязной.

Я просто принимаю это как данность. И это обстоятельство меня саму пугает.

Тем временем Катя говорит, что Давид выбрал для меня персиковый костюм — именно в нем я должна была явиться на обед.

Судя по всему, в этом доме переодевались к каждому новому приему пищи.

Хотя, в прошлый раз мне вообще пришлось сидеть в столовой в одном нижнем белье…

Я прикусываю губу и решаю пока лишний раз не возмущаться.

Помощница раскладывает на кровати белоснежное кружевное белье, тонкие чулки. Следом на кровати оказывается шелковый белый топ — я сразу же узнаю творение одного из элитных мировых брендов.

Затем Катя подготавливает для меня узкую, до колен, юбку-карандаш, которая сильно облегает мои бёдра и вообще все мои ноги, и даже мою талию. К этой облегающей юбке в комплекте идет приталенный пиджачок, который делает силуэт завершённым и ещё сильнее подчеркивает мою грудь.

Когда я вынужденно надеваю всё это на себя, Катя вытаскивает из коробки шпильки Louis Vuitton. Самое ужасное, что я полгода ходила вокруг них и облизывалась, понимая, что не могу позволить себе эти туфельки.

Затем помощница (помощница ли?) выбирает для меня украшения: золотой гарнитур жемчугом.

После этого Катя настаивает на том, чтобы сделать мне легкий мейк, и немного собрать волосы.

К сожалению, я поздно понимаю, что убрав мои волосы наверх, помощница оголила шею — а значит, эти места теперь полностью беззащитны перед взглядами Давида.

Я усмехаюсь: пусть Катя и хозяин дома думают, что поймали меня, глупую, но я не собиралась так просто сдаваться.

Пока я спускаюсь за Катей в столовую, я быстро разрушаюсь пальцами прическу, которую она мне сделала. Волосы падают на плечи тяжелой волной.

Катя не видит этого, так как идет впереди.

Только в столовой она понимает, что я сделала всё по своему.

— Ульяна Юрьевна! — обеспокоенно восклицает она.

В то время, как глаза Давида зажигаются опасным светом. Этот тяжелый взгляд не сулит мне ничего хорошего.

Я делаю шаг назад, ещё один — но отступать всё равно некуда.

Меня держат в этот доме как пленницу.

— Подойди сюда. — Приказывает Давид, не отрывая от меня взгляда.

Я испуганно мотаю головой из стороны в сторону, оставаясь на своём месте.

Боковым зрением я замечаю, что Катя не просто вышла из столовой — она ещё и закрыла за собой двери.

Предательница!

— Ты хочешь, чтобы подошёл я? — спрашивает Давид… слишком спокойно. Не знаю почему, но меня пугает это его фальшивое спокойствие.

— Не надо, — прошу я.

— Не надо? — мужчина поднимает бровь. — Детка, ты уже провинилась, и теперь делаешь это снова?

Я испуганно замотаю головой.

— Нет, Давид!

Мужчина улыбается.

— Твой ротик произносит моё имя так сексуально, что я готов простить тебя, если ты сейчас сама подойдешь и поцелуешь меня.

— Но…

— Я всё сказал, Уля.

Его глаза горят похотью, ожидая моего решения: кажется, он предвкушает оба варианта событий.

— Я в любом случае в выигрыше, — подтверждает мою догадку Давид.

— Тогда к чему всё это? — не понимаю я.

— Это тебе решать, — пожимает плечами мой мучитель. — Ты можешь усмирить свою гордость и поцеловать меня, либо я перекину тебя через колена и как следует отшлепаю по твоему хорошенькому заду.

— Вы не посмеете! — возмущаюсь я.

Бровь мужчины снова поползла вверх.

— Поспорим? — предлагает хозяин дома.

Нет, спорить с ним я не собиралась.

— Вы собираетесь наказать меня за то что я распустила свои собственные волосы? — спрашиваю я как можно мягче. Главное, не психовать раньше времени.

— Это мои волосы, — отвечает Давид. — Твои волосы принадлежат мне как и всё остальное.

Он ухмыляется, проводя тяжёлым взглядом тёмных глаз по моей фигуре, задержавшись на груди.

Я чувствую, что пиджак мне слишком тесный, что что юбка слишком обтягивает мои ноги. Мне неловко и страшно.

— Поцелуй, Ульяна, — напоминает Давид.

Я понимаю, что это единственный выбор, который у меня есть.

Выбор без выбора.

У меня нет возможности отказаться от поцелуя.

Нет, я не хочу его целовать.

Но быть отшлёпанной чужим мужчиной … меня даже родные родители никогда не шлёпали. А тут — кто-то совсем чужой. Это ещё больше не укладывается в моей голове.

Поэтому я всё же делаю маленький шаг типа в сторону мужчины.

Давид стоит, сложив руки на груди, и с любопытством хищника, к которому жертва сама идёт в руки, наблюдает за мной.

Он так развлекается.

— Молодец, Улечка, молодец, — подначивает он меня. — А теперь второй шажок по направлению к своему счастью.

Я послушно делаю второй шаг, затем третий, четвёртый, пятый… пока не оказываюсь возле своего мучителя.

А дальше я растерянно смотрю на Давида, не зная, что предпринять.

У меня нет никакого опыта в поцелуях таких больших, высоких мужчин… кроме двух свиданий с бывшим однокурсником, у меня вообще нет опыта — но Матео был на пол головы ниже меня, и мы поцеловались только один раз.

А Давид не просто высокий — он пугающе высокий.

Чтобы поцеловать его, мне надо либо подняться на мысочки, либо ему опустить голову, но мой мучитель, кажется, не предрасположен мне помогать.

Я прикусываю губу, прикидывая, как решить эту проблему. В этот момент ухмылка с лица Давида потихоньку выцветает, уступая место горячему желанию. Я чувствую его.

У меня нет никакого опыта в этом деле, но я знаю, я откуда-то знаю, что он хочет меня.

— Давай, Уля, — подначивает меня похититель. — Последний рывок.

Он все ещё не собирается мне помогать.

Я встаю на мысочки и со всех сил пытаюсь дотянуться до него, при этом мне приходится положить руки ему на грудь.

А потом я касаюсь своими губами его губ.

Я не знаю как целоваться правильно и знаю, что дальше делать.

Но мужчина, наконец-то, начинать проявлять инициативу. Он открывает мои губы своими, и через мгновение его язык начинает хозяйничать в моём что рту. Это похоже на танец.

Я сначала медлю, а потом начинаю потихоньку отвечать ему.

Потому что… потому что…

Я сама не знаю почему.

Просто это сильнее меня.

Мы долго-долго целуемся, пока, наконец, Давид не отпускает меня.

— Молодец, Уля, — ухмыляется он. — Порадовала своего будущего мужа сладким десертом перед едой.

Он подходит к окну садится на диван. Хлопает ладонью по месту рядом с собой.

Я думаю, что он собирается… что он хочет, чтобы я села рядом с ним. Я подхожу к дивану, и в этот момент мой учитель говорит:

— А теперь давай-ка тебя накажем за то что ты назвала меня на «Вы».

Он хватает меня за руку и как школьницу перекидывает через свои колени. Так, что я приземляюсь животом на его ноги.

— Какая красивая юбка, — говорит мужчина. — Жалко будет её попортить.

— Отпустите! — кричу я. — Отпустите, вы не имеете права!

— Опять «вы», — ухмыляется Давид. — Уля, да ты просто искушаешь меня.

— Давид, пожалуйста, — кричу я. — Пожалуйста!

— Ничего не поделаешь, детка, — хмыкает он. — Ты должна получить своё наказание.

— Нет, пожалуйста!

— Зато ты сразу запомнишь как следует обращаться к своему любимому, — он поднимает юбку, и я понимаю, что он видит кружевные трусы, которые ничего не скрывают, и чулки, будь они неладны. Чулки, которые сейчас кажутся мне верхом распущенности.

Когда я одевала их, я не предполагала что эти чулочки увидят кто-то, кроме меня … ну и Кати, которая помогала мне одеваться.

А теперь мои ноги выставлены на обозрение для незнакомого мужчины, и я ничего не могу с этого сделать.

В этот момент горячая ладонь ударяет меня по пятой точке.

Давид

Я смотрю на попку своей девочки, которая выглядит сейчас как перевернутое сердечко в тонком кружеве.

Я наношу ей удар ладонью: один, другой, третий… Я не бью её, просто шлёпаю.

Не больно, но обидно для неё.

Мне не надо, чтобы она испытывала боль.

Я хочу, чтобы она поняла простые правила нашего совместного существования: отныне навсегда закон устанавливаю я. Ей придётся научиться слушать меня, и я я хочу, чтобы она начала учиться прямо сейчас.

Её прекрасное тело меня отвлекает.

Ножки у моей детки бесконечно длинные, белые — как зефир. Обычно белые ноги меня не возбуждают — я люблю жарких знойных девок со смуглыми телами.

Но неожиданно эти ножки, на которых нет фальшивого загара, радуют меня больше чем, ноги профессиональных стриптизёрш.

Я понимаю, что если Юрик не соврал, то эти ножки ещё пока ни для кого не раскрывались, и одна мысль об этом заставляет меня отвердить.

Как назло Ульяна начинает стонать — превращая моего друга в каменного истукана.

— Пожалуйста, пожалуйста! — кричит моя детка, пытаясь слезть с меня. Но вместо этого получает новый шлепок по своей прекрасной заднице.

— Никаких больше «вы», — напоминаю я ей.

— Давид, пожалуйста! Давид! — Ульяна продолжать елозить на мне, явно не понимая, что творится сейчас с моим телом.

И это тоже говорит о её наивности.

Теперь я даже думаю, что её отец не соврал — и моя детка действительно девственница.

Но я обязательно это проверю, прежде чем давать ей свою фамилию.

Моя жена должна быть безупречна.

Ульяна

Я кричу, вырываюсь, но ничего не помогает — удары ладонью достигают моей попы.

Не больно, но стыдно.

А ещё юбка задрана наверх, поэтому ладонь Давида не просто касается моей попы, но моей обнажённой попы.

Кружевное белье не в счет.

Похититель насколько раз повторяет причину, по которой я получаю наказание — вся эта унизительная процедура только из-за того, что я назвала его на «вы»?

Да я боюсь его — как кролик боится удава, поэтому и выкаю…

Но Давида это, кажется, совсем не волнует.

Он шлёпает меня десять раз — и после этого отпускает, предупреждая, что в следующий раз будет в два раза больше.

И я понимаю, что он говорит себя не о шлепках… мне придется в два раза дольше времени находится перед ним со своей оголенной попой… и именно это пугает меня больше всего.

А пока всё заканчивается.

Мой мучитель поправляет на мне юбку — и на секунду крепко прижимает к себе, вдавливая моё тело в своё.

— А теперь можно и пообедать, — спокойным голосом говорит Давид.

Я замираю на месте, готовая сорваться и убежать из столовой куда глаза глядят.

Но я боюсь наказания… и потому меня проводят за стол — на место, где уже всё накрыто к обеду.

Давид садится напротив.

Я смотрю на своего мучителя и не понимаю, что он от меня ждёт.

Неужели Давид считает, что я буду вести себя как ни в чем не бывало? Как это вообще может быть?

Мне хочется плакать, но я боюсь что это оскорбит его.

Когда нам приносят первое, я смотрю на принесенный суп и понимаю, что вряд ли смогу его съесть.

У меня получается проглотить только две ложки.

— Ты должна хорошо поесть, — говорит тем временем мой учитель, недовольный тем, что я сижу за столом, не двигаясь.

В этот момент я не сдерживаюсь и с размаху бросаю ложку в тарелку, с вызовом глядя на своего похитителя.

— Вы правда думаете, что я стану здесь…

И в этот момент я замолкаю и испугано смотрю на Давида.

Он кивает.

— Вот видишь, — довольно говорит он. — Урок усвоен.

Я скрежещу зубами, понимая, что он прав: я замолчала, потому что поняла, что назвала его на вы.

— То, что ты сделал, переходит всякие границы, — говорю я. — Сначала похищение, теперь ещё рукоприкладство…

— Какое похищение, Уля, — смеётся Давид. — Ты здесь по приглашению своей семьи.

— Неправда.

— Если прямо сейчас кто-нибудь позвонит твоему отцу, то выяснится, что ты гостишь у меня здесь по его настоятельной просьбе, — Давид взмахивает рукой. — Я хочу тебе напомнить, что это именно твой отец предложил отдать тебя мне за долги.

— Ещё раз объясняю, что я не имею отношения к своему отцу к его долгам, — говорю я в ответ.

Давид пожимает плечами.

— Это ваши внутрисемейные проблемы, которые меня не касаются, — он делает глоток вина из хрустального бокала. — Впрочем, тебе скоро предоставится прекрасная возможность всё это обсудить непосредственно со своими папашей.

— То есть? — не понимаю я.

— Вечером, — кивает Давид. — Я даже удалюсь и не буду вам мешать.

Я поднимаю взгляд и вижу ухмылку на лице своего похитителя.

— На ужин прибудет твой отец, и ты с ним обо всём поговоришь, — охотно поясняет Давид. — Если после этого ты решишь уйти, я не стану тебя не уволить, не стану тебя задерживать…

но пока ты в этом доме ты должна выполнять мои правила.

Давид вперивает в меня свой тяжелый взгляд.

— Уля, тебе это ясно? — спрашивает он.

Я молча смотрю на своего мучителя.

Уля.

Он специально так сокращает моё имя, так как знает, что мне не нравится это сокращение.

Я знаю, что он знает … и он знает что я знаю что он знает.

— Я не останусь здесь, — предупреждаю я Давида. — После того, что ты сейчас сделал со мной.

— Что я сделал? — переспрашивает Давид. — Тебе разве было больно?

— Это было унизительно! —

— Но не больно, — продолжает настаивать и давить на своё мой мучитель. К сожалению, мне приходится согласиться с ним.

— Да, больно не было, — признаю я.

Зато очень стыдно. Кажется, Давид точно знает, о чем я сейчас думаю.

— Детка, ещё раз говорю: выполняй мои правила и тогда твоя жизнь будет похожа на сказку.

А пока он вдруг резко переходит на итальянский. Я удивлена — он говорит по итальянски не просто хорошо, а абсолютно свободно.

— Расскажи-ка мне, как ты жила в Венеции? — спрашивает Давид. — Расскажи про свою обычную, ежедневную жизнь.

Я изумленно таращусь за своего похитителя.

— Ульяна, — предупреждающе произносит Давид.

И я, сбиваясь, начинаю рассказывать про свой обычный день дома. Что я обычно плотно не завтракаю, из дома выхожу налегке…

— Что ты предпочитаешь на завтрак?

— Если честно, то как правило ничего, — пожимаю я плечами. — Мне достаточно кофе… Если накануне вечером я была поужинать, то, может, съем бутерброд или омлет…

Давид кивает и требует продолжить.

И я послушно продолжаю… Я рассказываю ему про свою работу.

Про то, как искусство наполняет мою жизнь прекрасным…

— Почему ты выбрала жить в Венеции? — внезапно спрашивает Давид. — Почему именно Италия?

Я пожимаю плечами и отвечаю правду.

— Родители особенно не интересовались моим мнением, когда отправляли меня из родной страны куда-то на чужбину.

— Ты не хотела уезжать?

— Я была тихим подростком, не из тех кто устраивает бунты — наоборот.

— Тихой домашней девочкой? — спрашивает Давид.

Я задумываюсь.

— Пожалуй, что не всегда тихой.

— То есть?

Я мысленно улыбаюсь, вспомнив своё детство. Какой несгибаемой, какой твёрдой я была в своих суждениях — отстаивая их до самого конца.

— Ульяна? — напоминает о своем присутствии Давид.

Вынужденно подняв на него взгляд, я протягиваю:

— Я не бунтовала, но умела настоять на своём.

— Думаешь, поэтому отец отослал тебя?

Я пожимаю плечами.

— Честно говоря, я не знаю. Мне всегда хотелось думать, что родители просто хотели для меня самого лучшего — католические пансионы для девочек до сих пор высоко ценятся во всём мире.

— Хорошо. — Давид кивает, удовлетворенный моим ответом. И вдруг переходит на английский. — Твой отец выбрал Италию и пансион, где ты жила несколько лет. Почему ты осталась там?

Я понимаю, что раз он заговорил на английском, значит и мне надо ответить на этом же языке.

Английский я знаю хуже, чем итальянский — но всё таки знаю.

И потому, начинаю рассказывать, что это уже было естественным продолжением вещей. Я привыкла к стране, к климату, к языку… Рассказываю, что мне всегда завораживала Венеция и её классическая театральность.

Давид щурясь, не отрывает от меня взгляда.

Он возвращается к моей работе — и спрашивает про художников, с которыми я работала.

Я перечисляю несколько имен — не достаточно много, к сожалению. Мой мучитель оказывается хорошо знаком с современным искусством — он совершенно точно слышал про некоторых из «моих» художников — и сейчас интересуется работами, которые те выставляли в нашей галерее.

— Значит, Юрик всё же не врал, — внезапно фыркает Давид, прерывая мой восторженный рассказ про работу одного молодого француза. — Каждая копейка, которую он потратил на твоё образование, окупилась.

Я смотрю на своего мучителя и понимаю, что он произнес это сейчас специально.

Он хотел, чтобы я знала цель этого разговора.

Только в этот момент до меня доходит, что Давид так любезно разговаривал со мной вовсе не узнать меня лучше, он просто хотел проверить мои знания.

Он проверял меня! Моё знание итальянского и английского языков. Проверял, насколько я на самом деле хорошо знаю искусство.

Пока я удивлялась его знаниям, он на самом деле оценивал мои.

Я чувствую себя рыбой, выброшенной на берег — и после этой фразы Давида просто замолкаю.

Приносят второе, но я больше не притрагиваюсь к еде.

— Ну что, проверил мои знания? — спрашиваю я на родном языке. Давид как ни в чем не бывало кивает.

Его, кажется, совсем не трогает моё состояние сейчас… а я вдруг вспоминаю тот разговор, что у нас был накануне. Давид сказал, что хочет проверить моё образование и мою девственность.

Значит, первое уже проверили…

В этот момент я берусь за столовые приборы и начинаю как можно быстрее жевать мясо с гарниром.

Со стороны это наверное выглядит странно — потому что у Давида вопросительно поднимается вверх одна из бровей.

— Нагуляла аппетит? — спрашивает мой мучитель.

Я киваю, продолжая набивать живот едой.

Давид только усмехается над моим маленьким бунтом, и даже кивает слуге, чтобы тот положил мне в тарелку добавки.

Я съедаю и это.

Объевшись, я откидываюсь на спинку стула — и замечаю внимательный, тяжелый взгляд Давида.

— И? — только и спрашивает мой похититель.

— Я прошла тест на образованность? — спрашиваю я, пытаясь дотянуться до бокала с водой.

Давид ухмыляется.

— Прошла.

— А на девственность не пройду, — радостно оповещаю я похитителя.

В руке Давида взрывается хрустальными брызгами его бокал.

— Что ты такое несешь? — отшвырнув остатки хрусталя в сторону, рычит Давид.

Я улыбаюсь и задаю вопрос.

— А когда ты собирался провести этот тест?

— Как можно скорее, — рычит Давид. — Мы прямо сейчас едем к гинекологу. Собирайся, я сам тебя отвезу.

И тут я начинаю, чем привожу своего похитителя в бешенство.

Он оказывается рядом со мной — и вытаскивает меня из-за стола.

— Объяснись? — зло рявкает мне в лицо Давид. — С кем ты уже успела?

Продолжая смеяться, я говорю ему вполне обыденные вещи.

— А ты не интересовался, прежде чем таскать девок к гинекологам, как именно они осматривают девственниц?

Давид на мгновение замирает.

Давид

Сначала Уля меня радует. Моя девочка эротично ест, что сделает наши будущие семейные трапезы… хм, как минимум интересными.

Затем она демонстрирует хорошие знания — иностранные языки на хорошем уровне, знание искусства, умение общаться с людьми определенного класса. Всё это я приветствую в своей будущей жене.

Правда, Ульяна чуть наивна — и слишком увлекается, когда говорит об искусстве. Мне приходится спустить её с небес на землю, но я и сам не рад, если честно.

А потом мы молчим.

Уля сначала протестует против еды (я в этот момент сдерживаюсь от приказаний), затем вдруг резко начинает быстро поглощать мясо с картофелем так, будто только что приехала из голодного края.

Я всё ещё не понимаю, что с ней происходит.

Но когда Ульяна осмеливается сказать мне о том, что она не пройдет тест на девственность, у меня срываются тормоза.

Я практически наваливаюсь на неё, злой как дикий буйвол.

Если кто-то из моих служащих посмел взять то, что принадлежит мне по праву… уничтожу!

И его, и её…

Я хватаю сопротивляющуюся девку за подбородок и требую объяснить, что она имела в виду.

Ульяна смотрит на меня большими глазами на бледном белом лице и заикаясь говорит что-то про клизмы… До меня не сразу доходит, что она имеет в виду — и я требую от неё объяснить всё нормально.

Оказывается, это так протестует: наелась мяса с картошкой, чтобы врач не смог осмотреть её.

Мол, гинекологи без клизмы девственниц не принимают.

Я сохраняю на лице строгую мину, мысленно улыбаясь: эта дурочка даже не понимает, что самим фактом того, что она знает, как именно осматривают девственниц гинекологи, она сдала себя с потрохами.

Если бы она ходила к врачу как женщина с опытом, она бы даже не подумала об этой маленькой детали.

Это, конечно, был глупый демарш с её стороны. Но я уважаю Улю за то, что она боец. Мне не нужна робкая овечка в качестве жены — кто знает, чью наследственность получат наши дети.

Тем временем я целую свою сопротивляющуюся девочку в лоб.

— Всё в порядке, детка, — говорю я. — Для того, чтобы посмотреть твою девственность, врачу не обязательно осматривать тебя целиком.

Я не удерживаюсь и провожу ладонью по её ноге.

— Собирайся, мы едем в клинику.

Плевать на всё — я хочу убедиться что она походит прямо сейчас.