Неандерталец. В поисках исчезнувших геномов

Глава 18 Генетический поток!

Секвенирование наших пяти современных геномов началось в 2009 году. Эх, какие же чистые это были ДНК — без бактериальных загрязнений, без химических модификаций, которые так портили наши неандертальские образцы. В результате получилось в пять раз больше фрагментов для каждого из геномов, чем для неандертальской последовательности. Мы справились за несколько недель, а ведь всего двумя годами раньше, в Лейпциге, столь скорые сроки были немыслимы. Но теперь, с технологиями 454 и Illumina, подобная задача — отсеквенировать несколько человеческих геномов — оказалась под силу даже такой небольшой группе, как наша.

С помощью метода, обрисованного на встрече в Дубровнике, Эд высчитал время существования последнего общего предка всех пяти индивидов и эталонного человеческого генома. У него получилось, что европеец, китаец и папуас имели общего предка с носителем эталонного генома чуть больше 500 тысяч лет назад. А если к ним добавить бушмена из Южной Африки, то время существования их общего предка отодвинется до 700 тысяч лет. Значит, разделение линий бушменов (и связанных с ними народностей) и остального человечества уходит корнями дальше всех других ветвлений человечества. А если учесть датировки разделения неандертальцев и людей — 830 тысяч лет назад, — то выходит, что точки ветвления отстоят друг от друга на 130 тысяч лет и неандертальцы, конечно, отличаются от нас, но не разительным образом.

К подобным оценкам следует относиться с осторожностью. Ведь это всего лишь одно значение возраста, которое считается справедливым для целого генома. А на самом деле геном наследуется не как единое целое, а частями. Следовательно, у каждой части имеется своя история и, очевидно, свой общий предок со своим временем существования. А все потому, что у каждого индивидуума по две копии каждой хромосомы и они передаются потомству независимо друг от друга. Поэтому у каждой хромосомы будет своя независимая генеалогия, свой исторический сюжет, если угодно. К тому же каждая пара хромосом обменивается друг с дружкой частями во время интригующего молекулярного танца, называемого рекомбинацией, танца, происходящего при формировании яйцеклеток и сперматозоидов. А это означает, что собственный сюжет имеет не только каждая хромосома, но и отдельные ее участки. Так что полученные Эдом цифры в 700 тысяч лет для африканских бушменов и 830 тысяч для неандертальцев — это решительное усреднение по всем частям генома.

На самом деле, если начать сравнивать геномы современных людей, то обязательно найдутся участки, для которых общий предок жил сотни тысяч лет назад, а для других — полтора миллиона лет назад. То же самое справедливо для сравнения неандертальцев с современными людьми. Возьмем, к примеру, одну из моих хромосом, аналогичную хромосому неандертальца и вашу, мой читатель, и прогуляемся по их генеалогии. Мы увидим, что во время нашей хромосомной прогулки нам встретятся участки, в которых я больше похож на неандертальца, чем на вас, в других — вы окажетесь больше схожи с неандертальцем, чем со мной, а порой мы окажемся в местах, где мы больше похожи друг на друга, чем на неандертальца.

Нужно обязательно понимать, что 830 тысяч лет — усредненная оценка времени существования общего генетического предка современных людей и носителей тех неандертальских генетических последовательностей, которые к нам попали. Это означает, что на тот момент все обнаруженные ДНК присутствовали в популяции, в которой появились предки неандертальцев и предки людей. Но! Это не означает, что линии неандертальцев и людей разделились именно в тот момент. Разделение должно было произойти позже, и вот почему. Если проследить историю генетической последовательности людей и неандертальцев, то в конце концов найдется такая точка, где они встретятся, и дальше (а точнее, дальше в прошлое) уже будут существовать в виде генома единой предковой популяции (как раз в ней, очевидно, и произошло разделение на две ветви). В самой этой предковой популяции по ходу существования тоже накапливались мутации. Так что оценка в 830 тысяч лет предполагает суммарное время накопления продвинутых мутаций, когда обе ветви были еще соединены плюс когда они уже разъединились.

Предковая популяция до сих пор остается для нас загадкой, хотя можно предположить, что она существовала в Африке и что некоторая часть ее потомков покинула Африканский континент, дав начало неандертальцам. А те, кто остался, стали родоначальниками современных людей. Пока не получается высчитать, когда разделились эти две части, по крайней мере на основе различий в ДНК. Это дело куда мудренее, чем расчеты точки схождения на общем предке. Предположим, к примеру, что в предковой популяции, где живут будущие прародители людей и неандертальцев, накапливаются многочисленные мутации. Тогда большую часть обнаруженных продвинутых мутаций нужно отнести ко времени до разделения человеческой и неандертальской линий. То есть истинное время разделения окажется ближе к современности. Очень приблизительно можно оценить это время по уровню вариации точек ветвления для разных частей генома. Нужно при этом представлять продолжительность жизни генерации, то есть через сколько лет каждое поколение оставляет потомство, размножается, а это зачастую темный вопрос. Приняв во внимание все возможные неопределенности, мы постарались получить эти оценки: популяция разделилась примерно 270–440 тысяч лет назад. Впрочем, разброс может быть и больше, ведь мы могли недооценить ошибки начальных данных. Тем не менее предки современных людей и неандертальцев разошлись, вероятно, около 300 тысяч лет назад.

Интересно, конечно, порассуждать, насколько далеки люди и неандертальцы, но вернемся к исходному вопросу: что происходило, когда предки современных людей, путешествуя из Африки в Европу, встретились там с давно потерянным неандертальским “коленом”? Обменивались они генами или нет? Эд быстренько откартировал все пять современных геномов, а Ник и Дэвид повторили свои расчеты. Теперь-то я точно знал, что данные надежны, и втайне надеялся, что с новым массивом данных то добавочное сходство европейцев и китайцев с неандертальцами по сравнению с африканско-неандертальской парой исчезнет, сгладится.

Двадцать восьмого июля я получил по электронной почте два длиннющих сообщения от Дэвида и Ника. И вот вам свидетельство Дэвидовой страстной преданности науке — он продолжал работать, несмотря на то что 14 июля его жена Юджени родила первенца. Ник просчитал все 10 возможных попарных сравнений для пяти современных геномов. Для каждой пары он выявил СНИПы, позиции, в которых в хромосомах разных индивидуумов имелись различия. Получилось около 200 тысяч таких различий для каждой пары геномов. Более чем достаточно, чтобы выяснить, к кому ближе неандертальцы.

Итак, согласно расчетам Ника, у неандертальцев с африканскими бушменами оказалось 49,9 процента общих полиморфизмов, а с йоруба — 50,1 процента (анализировалась, естественно, пара бушмен — йоруба). В принципе так и предполагалось, ведь неандертальцы никогда не заходили в Африку, и, следовательно, сходство со всеми африканцами у них должно быть примерно одинаковым. А потом в дело пошли полиморфизмы, по которым француз (читай — европеец) отличался от бушмена. И тут обнаружилось, что у неандертальца имеется 52,4 процента сходных с французом полиморфизмов. А для полиморфизмов, отличающих китайца от бушмена и йоруба, доля неандертальского сходства составила 52,6 и 52,7 процента соответственно. Папуасы же имеют с неандертальцами 51,9 и 52,1 процента общих полиморфизмов, если брать пары папуасы — бушмены и папуасы — йоруба. А если провести попарные сравнения между французом, китайцем и папуасом, то получатся различия на 49,8–50,6 процента. То есть сходство (или различие) между современными представителями разных рас, за исключением африканцев, во всех случаях составит примерно 50 процентов. Но взять африканца и любого неафриканца — и сходство чуть-чуть снизится, и неандерталец окажется больше схож с неафриканцем. Насколько больше? Примерно на 2 процента или около того. Выходит, и вправду в неафриканских геномах имеется слабенький, но вполне различимый неандертальский вклад, и он более или менее одинаковый для всех живущих за пределами Африки.

Я прочитал один имейл. Потом второй. Потом перечитал оба еще раз. Где ошибка? Ошибки вроде нет. Точно нет. Откинувшись на спинку кресла, я тупо уставился на беспорядочные груды бумаг на своем столе, которые слой за слоем копились все эти годы. А с экрана компьютера на меня безмолвно смотрели Дэвидовы и Никовы результаты. Неандертальцы все же оставили — да-да, именно так! — свою ДНК современному человечеству. Круто! Я ведь именно этого и хотел, мечтал об этом уже четверть века. У меня есть теперь твердый ответ на основополагающий и десятилетиями обсуждаемый вопрос. И ответ, надо признаться, неожиданный. Мы показали, что кое-какая часть генетической информации не дотягивается до общих предков человечества, обитавших некогда в Африке, а это, в свою очередь, противоречит гипотезе “из Африки”, которую выстроил мой наставник Алан Уилсон и в которую я безоговорочно верил. Неандертальцы вымерли не окончательно, часть их ДНК живет в современных людях.

Я сидел и пялился на свой стол. Ведь этим новым результатам противоречила не только гипотеза “из Африки”. С ней не сочеталась и альтернативная гипотеза — мультирегионального происхождения человечества. Если следовать “мультирегиональной” логике, то сходство с неандертальцами должно обнаруживаться только у европейцев, на чьей территории они жили. А у нас выходило, что и с китайцами, и с папуасами сходство такое же. Как так? Я стал автоматически прибирать на столе. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, потом и вовсе с истерической энергией я сбрасывал со стола остатки старых проектов… Вокруг летела пыль, поднятая из глубоких бумажных слоев. Нужно начинать заново… Я должен срочно очистить стол!

Иногда, когда мне нужно подумать, я принимаюсь за мелкие домашние дела, и это помогает. И сейчас я убирал, а у меня в голове мало-помалу складывалась картинка: современные люди — это стрелочки на карте, они направляются из Африки, а в Европе встречаются с неандертальцами. Я представлял: вот люди встретились, завели детей, и эти дети в далеком “потом” растворились в современном человечестве. Но у меня никак не получалось отправить их ДНК в Восточную Азию. Возможно, конечно, что неандертальскую ДНК принесли в Китай последующие европейские мигранты, но тогда сходство неандертальцев с китайцами должно быть меньше, чем с европейцами. И тут на меня снизошло: люди, вышедшие из Африки, должны были встретиться с неандертальцами на Ближнем Востоке!

^{Рис. 18.1. Так можно изобразить идею, что неандертальцы скрещивались с ранними выходцами из Африки, а потомки от смешения расселились затем повсюду за пределами Африки, принеся неандертальские гены даже туда, где сами неандертальцы никогда не бывали. К примеру, у китайцев имеется около двух процентов неандертальской ДНК. Фото: Сванте Пэабо, MPI-EVA}

Конечно же! Это первое место, где люди современного типа могли встретиться с неандертальцами. И если они сначала смешались с неандертальцами, а потом отправились дальше, дав начало всем популяциям людей за пределами Африки, то они должны были принести во все места примерно равное количество неандертальской ДНК (см. рис. 18.1). Вот каким должен быть наш сценарий. Но по опыту я знал, что интуиция иногда меня подводит. К счастью, со мной были Ник, Дэвид и Монти, способные со своим математическим арсеналом быстро вернуть меня на землю.

Обсуждения открытий Дэвида и Ника, начавшись на пятничном собрании, продолжались всю неделю в телефонных конференциях консорциума. Некоторые из нас быстро согласились, что неандертальцы смешивались с людьми, другие же не поверили, хотя не смогли указать, где ошибаются Ник и Дэвид. И вот что стало мне ясно. Если так непросто убедить друг друга в существовании неандертальской примеси, то насколько труднее будет убедить в этом остальных, в особенности палеонтологов, уверенных в чистоте человеческой линии. А их суждения опираются на ископаемую летопись. Среди этих последних будут такие уважаемые знатоки, как Крис Стрингер из Лондонского музея естественной истории или Ричард Клейн из Стэнфордского университета в Калифорнии. Они, я уверен, очень острожно интерпретировали палеонтологические находки, но все же вполне вероятно, что на их взгляды повлияли предыдущие заключения по древним геномам. А ведь и мы, и другие группы старательно доказывали, что общая картина генетической изменчивости человечества свидетельствует о его недавнем африканском происхождении. Большое влияние в этом смысле имела и наша статья 1997 года, где подтверждалось отсутствие неандертальской примеси в мтДНК современных людей. Были, естественно, и контрмнения, например палеонтолога Милфорда Уолпоффа из Мичиганского университета и Эрика Тринкауса из Университета Сент-Луиса или генетиков, занятых поисками генов, пришедших к современным людям от неандертальцев. Но все их аргументы разбивались о неколебимую стену общепринятого мнения. Или мне казалось, что разбивались. Попросту говоря, неандертальские примеси не требовалось привлекать для объяснения паттернов генетической или морфологической изменчивости в современных людях. Но теперь все изменилось. У нас был геном неандертальца, и мы могли напрямую посмотреть, что там да как. И увидеть эту примесь — вот она, пусть небольшая, но ясно различимая.

Я понимал, что нам понадобятся дополнительные подтверждения, чтобы убедить мир. Обывателю трудно даже представить, насколько далека наука от того объективного и беспристрастного поиска непреложных истин, каким она видится извне. На самом деле она скорее похожа на общественное предприятие, где доминирующие персоналии и последователи порой уже почивших влиятельных фигур определяют так называемое “общепринятое” мнение. Нам, чтобы подкопаться под это “общепринятое” мнение, нужно было провести дополнительное исследование неандертальского генома. И желательно независимое от выполненного Дэвидом и Ником подсчета СНИПов. И если независимый подход тоже выявит поток генов от неандертальцев к людям современного типа, то это сильно сыграет в нашу пользу, добавит убедительности. Так что на пятничных собраниях мы принялись решать, что бы нам еще предпринять.

Решение пришло с неожиданной стороны, совсем не от участников нашего консорциума. На конференции в Колд-Спринг-Харбор в мае 2009 года Дэвид встретил Расмуса Нильсена, который в 1998-м защитил кандидатскую диссертацию по популяционной генетике у Монти Слаткина. Он стал профессором в Беркли и занимался все той же популяционной генетикой. И вот Расмус рассказал Дэвиду, что он со своим аспирантом Вэйвэем Чжаем изучал в современных геномах те области, где вариабельность (число полиморфизмов) больше у неафриканцев по сравнению с африканцами. Казалось бы, подобное соотношение хоть и допустимо, но маловероятно — ведь очевидно, что при выборе из большой популяции какой-то части в нее попадет лишь малое количество начальных вариантов, так что вообще в неафриканской части предполагается меньшая вариабельность полиморфизмов, чем в африканской. Но если все же найдутся такие участки с перевернутым соотношением вариабельности, тому может быть несколько объяснений, и одно из них для нас весьма и весьма привлекательно. Неандертальцы жили отдельно от ранних африканских людей несколько сотен тысяч лет и успели за это время получить некоторые генетические варианты, которых у ранних африканцев не было. И если потом они передали свои новые варианты людям, оказавшимся за пределами Африки, тогда метод Расмуса именно их и выявит. Это будут как раз те, у кого вариабельность вне Африки выше, чем внутри Африки. А мы с нашим неандертальским геномом сможем проверить, есть ли среди этих вариантов хоть несколько совпадений с неандертальскими — ведь вполне возможно, что Расмусовы участки с высоким неафриканским полиморфизмом унаследованы именно оттуда. В июне 2009 года я предложил Расмусу и Вэйвэю присоединиться к нашему консорциуму по анализу неандертальского генома.

Расмус занялся этими необычными участками генома — теми, где изменчивость у неафриканского населения получалась выше, чем у африканского. Всего нашлось 17 таких участков. Эд переслал Расмусу прочитанные неандертальские последовательности, соответствующие этим участкам. Их оказалось 15 из 17. И в июле я получил от Расмуса фантастические результаты. В 13 из 15 участков неандертальцы и вправду несли те варианты последовательностей ДНК, которые встречались в Европе, но не в Африке. Сосредоточившись позже на 12 самых длинных участках, больше 100 тысяч нуклеотидов, Расмус провел более тщательный анализ и выявил неандертальские варианты в 10 из них. Замечательно! Прекрасный результат! Теперь у меня не осталось никакого другого логичного объяснения, кроме неандертальской добавки в геноме европейцев, оказавшихся за пределами Африки. И хотя таким образом невозможно было точно подсчитать, каков был вклад в геномы европейцев и азиатов, то есть то, что в науке называется качественным, а не количественным результатом, но все равно это живо демонстрировало, что такая добавка была. И получен такой результат независимо от расчетов Дэвида и Ника, применивших количественный подход и пришедших к сходному заключению.

Обсуждение продолжалось, люди предлагали все новые методы проверки результатов. Как всегда, Дэвид фонтанировал блестящими идеями. Вот, например, такая. Если в человеческом геноме нашелся сходный с неандертальцами участок ДНК, то это означает, что либо в этом месте скорость мутаций низкая, либо мутации на данном участке оказываются смертельными, то есть носители мутации умирают, не оставив потомства. Следовательно, мой неандерталоподобный участок не должен отличаться от аналогичного участка у любого другого человека просто в силу его низкой скорости мутирования. Если не так, значит, мой и неандертальский участки сходны в силу другой причины: потому что мои предки унаследовали этот участок от неандертальцев. Другие люди ведь не обязаны нести следы моих предков, так что сходство генетических участков для нас необязательно. И вообще, если мои отдаленные предки неандертальцы, то я, спасибо их обособленной эволюционной истории, могу оказаться дальше от всего остального человечества.

Дэвид воплотил свои идеи в жизнь. Он использовал европейскую часть референсного генома (собранного из геномов разных людей) и разделил ее на сегменты. Затем взял другой европейский геном (Крейга Вентера^[61]) и подсчитал различия между сегментами неандертальского генома и эталонного, с одной стороны, и между сегментами вентеровского и эталонного — с другой. И отложил на графике по двум осям эти различия. Зависимость получилась вполне ожидаемой: в целом, чем ближе друг другу были эталонный геном и неандертальский, тем ближе оказывались друг другу два европейских генома. Следовательно, в неандертальском и вентеровском геномах скорость накопления мутаций в сегментах, в общем, была сходной (оцененная относительно референсного генома). Но все менялось, когда дело доходило до тех сегментов, где сходство неандертальского и европейского геномов выходило очень высоким. Тогда зависимость менялась на прямо противоположную — и вот уже неандертальский геном становился заметно больше похож на вентеровский. К тому моменту я сам уже не сомневался, что генный поток от неандертальцев и вправду имел место. Но когда Дэвид представил эти результаты на общем собрании в декабре 2009 года — он как раз приехал к нам в лабораторию, — я почувствовал, что мы таки сможем убедить в этом и остальных. Пусть знают, что в современных людях прижилась частичка неандертальцев. Как бы ни анализировались данные, мы неизменно приходим к этому выводу.

Теперь на повестке дня встал следующий вопрос: где, когда и как люди современного типа вступили в столь тесный контакт с неандертальцами? Справившись с другими задачами, мы могли бросить все силы на решение этих. Во-первых, если уж разговор о передаче генов, то была ли эта передача от неандертальцев к людям, от людей к неандертальцам или же она была двусторонняя, и туда и сюда? Теоретически можно предположить, что при встрече двух человеческих популяций новые гены получают обе популяции в равной мере, но на практике такого почти никогда не происходит. Чаще одна группа доминирует в социальном смысле, а другая находится в подчинении. Мужчины из доминантной группы берут себе женщин из подчиненных слоев, а появившиеся дети остаются с матерями. Поэтому генетический поток будет направлен от доминантной группы к подчиненной. Наглядным примером могут служить белые рабовладельцы на американском Юге и британские колонисты в Африке и Индии.

Мы с легкостью представляем, что люди современного типа доминировали над неандертальцами, потому что неандертальцы вымерли, а мы нет. Но наши данные свидетельствуют о генетическом потоке от неандертальцев к людям. Вот, к примеру, последние результаты Дэвида. Они показывают, что некоторые европейцы с типичными неандертальскими участками очень сильно отличаются от других европейцев. Как это понять? А так: эти участки накапливали полиморфизмы отдельно от других европейцев и только потом влились в общий европейский генофонд. Скорее всего, накопление полиморфизмов происходило в самом геноме неандертальцев. Если же генетический поток шел в обратном направлении — от людей к неандертальцам, — то привнесенные участки должны быть в среднем одинаково схожи у всех европейцев. С этими фактами (а были и кое-какие другие) мы решили, что генетический поток был направлен от неандертальцев к людям.

При этом вовсе не обязательно, что полукровки от браков неандертальцев и людей не могли воспитываться в неандертальских сообществах. В 2008 году Лоран Эскофье, швейцарский популяционный генетик, внимательно следивший за нашими результатами, опубликовал работу о генетических потоках. В ней он исследовал, что происходит, если при обмене генетической информацией одна популяция расширяется, увеличивает численность, а другая уменьшается в числе. Тогда гены, полученные при обмене, скорее всего, останутся в той, что увеличивается, а в той, что уменьшается, исчезнут. Если популяция получает эти новые гены на волне расширения, то они могут достичь высокой массовости в популяции. Это явление Эскофье метко назвал “аллельным серфингом”: мутация, поймавшая популяционную волну, поднимается на ней до известных частотных высот. Значит, обмен генами мог происходить в обоих направлениях, но следы его не сохранились у неандертальцев, так как, вероятно, после смешения их популяции стали уменьшаться.

А потом, мы могли не обнаружить признаков смешения у неандертальцев просто из-за того, что смешение произошло после времени жизни нашего неандертальца из Виндии, после отметки в 38 тысяч лет. Нам, наверное, никогда не узнать действительные подробности тех давних событий, но, по правде сказать, меня это не слишком волнует. По мне, “кто с кем и как” в позднем плейстоцене — вопрос второстепенной важности. А важно лишь то, что неандертальцы оставили нам, сегодняшним людям, свои гены. Только это имеет значение для исследования нашей генетической истории.

Итак, сомнений в результатах Дэвида и Ника больше не было, и теперь нам интересно стало подсчитать, какая часть современного неафриканского генома представлена неандертальскими генами. Просто так, из сопоставлений СНИПов это делать некорректно, потому что вычисленное количество совпадений между неандертальцами и неафриканцами зависит от ряда других переменных. Одна из переменных — время существования общего предка неандертальцев и людей современного типа, другая — когда неандертальцы и люди смешались друг с другом, обменявшись генами, третья — размеры неандертальской популяции. Монти Слаткин оценил долю неандертальской ДНК в генофонде современного человечества, построив модель истории популяций людей и неандертальцев. У него получилось, что в геноме европейца или азиата содержится от одного до четырех процентов неандертальской ДНК. У Дэвида и Ника, занявшихся вопросом, насколько далеки европейцы и азиаты от стопроцентного неандертальца, и проделавших раздельный анализ для тех и других, вышли цифры 1,3 и 2,7 процента. В итоге мы заключили, что неандертальский вклад в неафриканский геном точно не превышает пяти процентов. Немного, конечно, но не заметить нельзя.

И последний острый вопрос: как все же неандертальская ДНК оказалась не только у европейцев, но и у китайцев и папуасов? Неандертальцы, напомню, никогда не добирались до китайских территорий и тем более до Новой Гвинеи. Отсюда следует заключить, что предки китайцев и папуасов встречались где-то намного западнее их теперешнего местожительства.

Я пока придерживал свои мыслишки о Ближнем Востоке, нужно ведь, чтобы другие умные головы предложили свои соображения — все, какие только возможно. Так что во время наших телефонных сессий я помалкивал. К похожему на мой сценарию пришел Монти. Он перво-наперво предположил, что неандертальские предки произошли где-то в Африке, затем покинули ее, двинувшись в Западную Евразию примерно 300–400 тысяч лет назад. Потом, допустим, в этом же самом “африканском где-то” появились и ранние люди современного типа, а произошло это через 200 тысяч лет; и, допустим, популяции, там обитавшие, жили изолированно друг от друга. Тогда у неандертальских мигрантов и популяций ранних людей успеет накопиться достаточно различий. В этом случае, двинувшись из Африки, волна мигрантов подхватит за счет смешения генетические варианты неафриканских неандертальцев, а те, кто, оставшись, отправятся покорять остальной Африканский континент, прихватят ту вариабельность, которая накопилась после отделения неандертальцев. Тогда картина распределения африканской и неафриканской вариабельности окажется именно такой, какой мы ее сегодня наблюдаем.

Такой вариант развития событий в принципе допустим, но только при условии длительной, в течение сотен тысяч лет, изоляции африканских популяций. А это, как заметил сам Монти, маловероятно, так как люди в принципе склонны к перемещениям. Еще больше настораживала сложность сценария. В любых реконструкциях прошлого предпочтение нужно отдавать самым простым, способным увязать имеющиеся факты. А другие вероятности посложнее следует рассматривать уже во вторую очередь. Подобная тактика — выбирать наиболее простой вариант — называется принципом экономии, или парсимонии. Вот, например, некоторые рассуждали так: предки современных людей и неандертальцев произошли в Азии, а затем предки людей мигрировали в Африку, не оставив за собой в Евразии никаких резидентов, а затем снова расселились, вытеснив неандертальцев. Такое объяснение вполне годилось для согласования всех имеющихся фактов, но требовало слишком много популяционных передвижений и слишком много популяционных вымираний. Лучше уж помещать колыбель неандертальцев в Африке, а азиатское происхождение неандертальцев, согласно принципу парсимонии, придерживать в качестве менее вероятной гипотезы. Мы все сошлись на африканском происхождении. При этом структурно-изоляционный сценарий приняли как сомнительный, так как опять же существовал вариант более простой и совершенно очевидный. Настолько очевидный, что несколько членов нашего консорциума пришли к нему одновременно и независимо друг от друга. Это ближневосточный сценарий.