Небесный корабль

XIV Солнце вернулось!

Вялый, уничтоженный, пластом лежал Эрколэ Сабенэ в своем гамаке-саркофаге. Страус спрятал голову в кусты, чтобы не видеть грозящей ему гибели. Всякая надежда исчезла. Бомбардировка метеоритов не прекращалась.

Если «Космополис» действительно угодил в хвост кометы, то, пожалуй, обречен веки-вечные кружиться в мировом пространстве. Эрколэ не представлял себе, как долго это уже длится. Да и не в этом было дело. Вопрос сводился к тому: надолго ли хватит провианта и прочих запасов, и как долго воздушные и осветительные машины смогут работать без притока солнечной энергии.

Капли пота проступали на его лбу. Спеленутый фиолетовым полумраком, он чувствовал себя словно в безграничной пустыне, погруженной в зловещий, туман. Заживо погребен! Замурован вместе с другими смертниками в шарообразной гробнице. Может статься, языки адского пламени уже лижут оболочку «Космополиса», как стенки герметически закупоренного котла? Нет сил дышать. В воздухе пахнет серой.

Обливаясь потом, встал он со своего ложа. Сердце стучало взапуски с ударами снаружи. Он ощупью выбрался из своей каюты и стал под душ, чтобы освежиться. Но воды не было, водопровод не действовал.

Шатаясь, полуголый, побрел он дальше и снова принялся тенью слоняться по лабиринту. Время от времени ему встречались другие подобные же тени. Они смотрели друг на друга провалившимися глазами и расходились без слов. Это был настоящий Аид, где не знающие покоя призраки бежали друг от друга, измученные зубовным скрежетом этой вечной тьмы, которая смыкала свои челюсти, стараясь разгрызть хрупкую скорлупу «Космополиса».

Эрколэ прислонил больную голову к обитой войлоком стенке и уперся в нее обеими руками, чтобы не упасть.

Так он и замер… Так и умрет. Никогда не поднять ему гробовой крышки, не видать больше ни солнца, ни звезд. Разве можно жить без небесного света? Других томила жажда спиртного, а он жаждал Солнца. Эту любовь к Солнцу внушила, ему Земля. Душа его не знала других ценностей. Вообще, как можно жить вне атмосферы привычных земных чувствований, заложенных в каждой складке человеческого мозга, в каждой капле человеческой крови? Его с корнем вырвали из Земли и бросили в мировое пространство, где ему суждено увянуть. О, верните меня на Землю! С ее дождем, ветром, холодом и зноем! Я хочу просыпаться при свете солнца, хочу ступать по камням! На Землю, на Землю! Хоть на голую равнину Кампаньи!..

Увидеть хотя бы одну былинку, хоть один цветочек ромашки. Он тосковал о маках, кровавыми пятнами разбросанных по сжигаемой зноем равнине. Готов был влачить самое жалкое существование, лишь бы иметь под ногами землю. Калека-нищий на церковной паперти счастливец в сравнении с ним, так как греется на солнце! А он тут извивается, как червяк в упавшем с дерева неизвестно куда орехе, обреченный сгнить тут заживо, если только скорлупа не треснет, и он не сделается добычей всепожирающего пламени.

— Ну, что ж, Эрколэ Сабенэ, ты путешествуешь! Но тебе и во сне не снилось, что последнее путешествие твое будет так ужасно. Прощай, прекрасная возлюбленная Земля, которая, подобно Луне, светит мне издали. Не видать мне ее никогда больше. Прощай, прекрасная Италия! Никогда уже не суждено мне вдыхать ароматы твоей весны. Прощай, дорогая бесценная матушка! Простите, могилы отцов моих, я никогда уже не возложу венка из иммортелей на мрамор ваших могильных плит. Прощайте, прекрасные женщины, которых я любил; вы — дивные весенние цветы, которые я срывал в дни своего счастья. Покойной ночи, Эрколэ Сабенэ! Когда ты в минуту гибели ринешься в жерло вулкана, пусть он вместе с лавой выбросит крохотную туфельку Маризы обратно на Землю, которой не суждено больше видеть тебе самому!

Эрколэ Сабенэ погрузился в полнейшую апатию. Ему и не хотелось уже очнуться.

Он перестал бороться с дремотой и заснул по-настоящему. Сон перенес его обратно на ту единственную планету, для которой он — человек — был создан, на дивную, несравненную Землю, с ее вечными метаморфозами, с непрерывной борьбой и войнами, со сменой зимы и весны, ночи и дня, грез и действительности. Эрколэ Сабенэ уснул таким крепким земным сном, что выстрелы метеоритов как бы смолкли и перестали оглушать его бедный мозг. Милосердная тишина земной смерти воцарилась вокруг него; ему снилось, что последняя горсть земли брошена на крышку его гроба.

Но эта же тишина и разбудила его. Он проснулся и, как мнимо-умерший, пробудившийся в своем гробу, разом ощутил гнетущий мрак и удушливую тишину вокруг. Сомненья нет, он проснулся! Сколько ни щипал он себя за нос, результат был лишь тот, что у него чуть не началось кровотечение. И сколько ни напрягал он широко раскрытые глаза, фиолетовый полумрак знакомой ему кельи не рассеивался.

Итак, он снова в преддверии ада, в чистилище, в предварительном заключении вместе с другими грешными душами. Крик застрял в его горле, испускавшем лишь хриплые стоны. Зато он услыхал неумолчный громкий стук своего испуганного сердца. Так ясно, словно ничего другого и не существовало нигде кругом. Да ничего и не существовало. Все стихло. Неужели даже?.. Он прислушался, затаив дыхание. Верно! Выстрелов больше не слышно. Шумная стенобитная машина метеоров перестала работать.

Эрколэ Сабенэ спрыгнул на пол, но и в этом положении ничего не услышал. Прильнул ухом к полу — ни звука и оттуда. Он выскользнул из своей каюты в длинный коридор. Да! Его барабанная перепонка цела! Он совершенно ясно различал щелканье собственных подошв. Он хлопнул в ладоши и, услышав звук хлопка, в восторге принялся аплодировать собственному слуху.

— Да, есть чему аплодировать, — раздался чей-то бодрый голос, и появился Крафт, одетый, с румянцем во всю щеку. — Аплодируйте нашей удаче. Кончилось! Мы снова в свободном эфире.

Все спешили в Солнечную камеру. Несмотря на полумрак, Эрколэ видел, как все сияли, обновленные и помолодевшие. Снова наступила праздничная тишина. У многих в глазах стояли слезы. Другие сжимали кулаки от нетерпения и били самих себя по-голове.

Наступал конец царству смерти. Им снова вернут солнце, которое уврачует своим всесильным светом их измученные, исстрадавшиеся души.

Аванти вычислил положение Солнца после промежутка, во время которого Марс успел пройти некоторое расстояние по своей орбите. Вращающийся стеклянный купол был соответствующим образом перемещен, и тогда лишь отдал Аванти приказ отодвигать стальные щиты.

Луч света молнией пронизал темную завесу, озарил головы команды золотым сиянием и стал все шире и шире расщеплять мрак. Все глаза, жмурясь, устремились кверху. В щели, ставшей прорехой, закишели звезды, и зрители облегченно вздохнули, вновь узрев небесное пространство — и эти мириады светочей. Крышка гробам приподнялась. Небо вновь струило на них свое звездное дыхание, и каждая звезда безмолвно глядела на них.

Щиты раздвигались все шире. Солнечный свет лился сквозь толстое стекло купола, преломляясь и играя, как северное сияние. Наконец, показалось солнце, ослепительное, могучее, жгучее, палящее, горящее и не сгорающее, как само божество в образе неопалимой купины. Белопламенный щит на черном бархатном фоне, сверкающий радостью животворящий огонь, пылающий источник всерасплавляющей силы!..

Все присутствующие невольно, как по команде, сделали одно и то же: подняли кверху лица, раскинули руки, как бы для объятия, и закрыли глаза под дождем жгучих поцелуев светила. Сердца их жадно пили из этого животворящего источника, которого были так долго лишены.

Так простояли они, пока могли выдержать этот солнечный душ. Затем, один за другим, медленно склонялись ниц, закрывая лицо руками. Некоторые опустились на колени. Они как бы принимали вторичное крещение жизни, подставляя под кропило солнца свои склоненные головы, трепетали от сладостного чувства тепла и возрождающихся надежд. Они, как в купель, погружались в благодатные лучи, предоставляя им омыть и согреть все свое существо до самых сокровенных уголков. Они брали эту солнечную ванну долго, до изнеможения, до головокружения.

Солнце вновь завладело своей камерой и снова заработало на своих бесшумных машинах. Аванти и Крафт пустили их в ход. И аккумуляторы принялись впитывать в себя солнечную энергию, словно изголодавшиеся организмы, а не безжизненные механизмы. Зазвенели тончайшие иглы, задвигались стрелки указателей. Чан с грязной водой повернули перпендикулярно падающим лучам Солнца, и в нем снова начался процесс дистилляции. Словно кровь по жилам воскресшего, снова зажурчала и побежала по многочисленным трубам прозрачная, свежая вода.

Скоро жара стала вытеснять людей из помещения.

Американец Уильяме, покидая камеру, бросил последний взгляд на чан, со вздохом думая о своей драгоценной виски, выплеснутой в эту зияющую пасть и теперь превращавшейся в чистую воду.

Все без принуждения принялись за свою работу. Одни кочегары, уже одетые в красные сетки, остались у жгучего, добела раскаленного горна.