Неблагоразумная леди

Глава 20

Графиня оказалась идеальной натурщицей. Она спрашивала Кларенса про каждый мазок, оценила охристые тени и сложность рисования в ракурсе. Руки у нее мгновенно приняли нужное положение безо всяких указаний Кларенса. Словом, все у них шло так замечательно, что Даммлер отважился сказать тетушке, что они с мисс Маллоу погуляют до завтрака.

— Ступайте, ступайте, — тут же согласилась графиня. — А то вы только мешаете мистеру Элмтри своей болтовней. Труд художника требует тишины и покоя.

— Надо же, как спелись, — заметил Даммлер, когда он и Пруденс отошли от них. — Вчера кузина говорила, что собирается осенью в Лондон. И мистер Элмтри тут не последний пунктик.

— Что вы говорите?! Придется мне взять дядюшку под свою опеку. До сих пор не приходилось ограждать его от посягательств титулованных вдовушек. Впрочем, он может огорчить ее. Я слышала из его собственных уст, что он хотел бы купить домик в Бате.

— Уж не хотите ли вы сказать, что мы нежданно-негаданно поспособствовали такому единению душ?

— Поживем, увидим. Главное, как графиня воспримет дядюшкин шедевр. Вдруг ей не понравятся нос картошкой и фигура как у воздушной феи.

— Она утешится лицезрением фамильного герба.

— Это тоже бабушка надвое сказала. Кларенсу еще не приходилось писать геральдического льва, стоящего на задних лапах. Как бы он не превратил его в котенка. А потом — единорог! Он же обязательно напишет его без рога. — Говоря это, Пруденс зашла за колючий кустарник.

Даммлер заметил, что им было бы благоразумнее не уходить из поля зрения графини и Кларенса.

— Почему? — поинтересовалась она.

— Моя тетушка — оплот благопристойности, — пояснил Даммлер, желая, на самом деле, указать ей на свое новое отношение к соблюдению приличий.

Пруденс это показалось смешным, раньше они никогда не стесняли себя подобными условностями.

— Вижу, общение со святошами сильно подействовало на вас, — рассмеялась она. — Не удивлюсь, если в конце следующей воскресной службы вы вызовитесь почитать нам из Писания.

Она двинулась дальше, удаляясь из поля зрения дядюшки, а Даммлер решительно последовал за ней, поклявшись, тем не менее, скрупулезно блюсти все приличия.

— Если так будет и дальше продолжаться, — не унималась Пруденс, — друзья в Лондоне в вас разочаруются. — Этот новый Даммлер нравился ей меньше старого, и она решила вернуть его на прежнюю колею.

— Я с такими друзьями знаться не хочу, — упорствовал он.

— Не хотите знаться? — воскликнула она. — И со мной тоже?

Даммлер резко остановился и пристально посмотрел на нее:

— Я из кожи вон лезу, чтобы стать респектабельным джентльменом, а вы, Пруденс, мне в этом не очень помогаете.

Она надула губки.

— Раньше вы со мной в таком назидательном тоне не разговаривали. И почему вам надо меняться?

— Чтобы понравиться вам. С какой стати, вы думаете, я сижу в этой дыре, вращаюсь в обществе графини и ее подагриков, таскаюсь на их собрания, если не ради того, чтобы понравиться вам?

— Понравиться мне? Но я ничего подобного не делаю. И от вас не требую.

— Но я должен искупить прошлое.

— Но вам придется искупать и будущее, если вы собираетесь продолжать в подобном духе. Вы как чумы боитесь смеха, шуток и всего прочего.

— Особенно всего прочего. — Искушение было слишком велико. Он схватил ее сначала за руки, потом за талию и хотел поцеловать.

В свои двадцать четыре года Пруденс еще ни разу не была в объятиях мужчины. Ее никто еще не целовал. Она хотела всего лишь вернуть Даммлеру былую естественность; такого результата Пруденс не ожидала и резко оттолкнула его.

— Зачем вы меня дразните, если не хотите, чтобы я отвечал. Я совсем недавно вступил на путь благопристойного поведения, и мне трудно сопротивляться искушениям. Вы смеетесь надо мной, Пруденс. Все эти платья со смелым вырезом и легкомысленные речи. Если хотите, чтобы я вел себя прилично, не провоцируйте меня.

— Я вас не провоцирую, — с негодованием возразила она.

— Вы только этим и занимаетесь с самого моего приезда. Я приехал полный решимости стать добропорядочным и положительным, чтобы понравиться вам. Я и дня не выдержал бы здесь, если бы не желание понравиться вам. А вы! Вы все время пытаетесь сбить меня с пути истинного и доказываете, какой я негодный человек.

— Ничего подобного!

— Не отрицайте, это так и есть. Иначе вы не злились бы.

— Но откуда мне было знать, почему вы ведете себя так, что я вас не узнаю. Вы же мне ничего не говорили.

— А вы, зная меня лучше, чем я сам, не могли догадаться? Зачем, по-вашему, я примчался в Ридинг и вел себя как последний идиот перед вами и Севильей, весь кипя от ревности, если бы не любил вас?

Пруденс открыла рот, чтобы сказать что-то, затем закрыла и, наконец, выдавила:

— Но почему вы не сказали тогда же?

— Вы дали мне понять, что я вам не нужен. Я предложил сопровождать вас в Бат, но вы сказали, что не желаете быть в столь компрометирующем обществе, поэтому я решил перемениться и сделаться достойным вашего общества. Но теперь с этим покончено. Я не святой и никогда им не стану, раз вы на каждом шагу насмехаетесь над всеми моими усилиями исправиться. Я не нравился вам в прежнем виде и не нравлюсь в новом. Вам надо только мучить меня. Если вы начинаете флиртовать, то и флиртуйте до конца, а не ведите себя как старая ханжа, как только я реагирую на ваше заигрывание.

— Но я не флиртую!

— Значит, умело играете. Известно, как называют девушек, которые заводят мужчин, а когда дело принимает серьезный оборот, тут же в кусты. Не буду шокировать ваш невинный слух, но вы скоро сами услышите это от какой-нибудь очередной жертвы.

— С какой стати вы говорите это, если я в ваших глазах потеряла всякое представление о приличиях?

— Можете говорить что угодно, мисс Маллоу, но придется вам все выслушать до конца. Вы все время знали, что я собой представляю. Может, я и глупец, но не лицемер.

— Вы им и не были, пока не стали корчить из себя праведника. Подумать только! И вы — вы читаете мне нравоучения!

— Мы поменялись ролями, так, что ли?

— Я никогда не читала вам нравоучений, хотя вы того и заслуживали.

— Да вы только этим и занимались. Вы постоянно тыкали меня носом в мой позор, а сами сидели поджав губы и потешались надо мной. Только всему приходит конец. Больше я не доставлю вам такого удовольствия.

Раздался резкий удар грома, и небо разрезала молния. За этими зловещими знамениями разразился ливень. Прения пришлось прекратить, и они бросились бежать к карете. В присутствии графини и дядюшки Кларенса дальнейшие выяснения отношений были немыслимы. Было решено продолжить сеанс в доме графини, а Пруденс сдавленным голосом попросила отвезти ее в Лаура-Плейс.

Она не сомневалась, что окончательно потеряла Даммлера. Ей припомнились его обвинения, и, хотя они злили ее, она не могла не признать, что в них была доля истины. Приехав в Бат, он действительно вел себя прилично во всех отношениях, а она все время смеялась над ним. И чем положительнее он становился, тем больше она старалась сбить его с толку. А он делал это из любви к ней и сам в этом признался, а она не сумела воспользоваться этим. Разве он не прав, что она флиртовала с ним, хотя куда ей в этом до него? Как она могла вот так стоять и слушать его объяснение в любви и, по существу, прогнать его? Всему приходит конец.

Даммлер вернулся на Пултни-стрит не менее расстроенный. Как всегда, он слишком много говорил, был слишком нетерпелив — словом, опять вел себя глупо. Может, его обвинения и были отчасти справедливы, но разве так можно говорить с рассерженной женщиной? Он взвалил на себя груз не по себе, и умная Пруденс раскусила его и поняла, что все это игра и сплошные претензии, на которые не стоит обращать внимания. Он ей нравился таким, какой он есть, и надо быть самим собой. Не может же он всю жизнь корчить из себя кого-то другого.

Даммлер отправился в город, заказал послать шесть дюжин алых роз на Лаура-Плейс в тот же день и дюжину дюжин на следующий, а сам отправился в аббатство за фамильным обручальным кольцом. Потом вернулся в дом графини, уселся в пурпурном салоне и стал смотреть в окно, за которым лил дождь.

Первые шесть дюжин алых роз были доставлены на Лаура-Плейс и произвели там всеобщее оживление.

— На сей раз он все делает как положено, — прокомментировал Кларенс. — К вечеру он будет здесь, даже если ему придется гнать лошадей всю ночь.

— Он же живет на Пултни-стрит, — напомнила ему Пруденс.

— А, верно. Значит, будет с минуты на минуту. Пруденс смотрела на разбухшую от дождя землю и сомневалась, что Даммлер приедет сегодня. И не ошиблась. Это было для нее маленьким напоминанием. Когда джентльмен начинает засыпать вас цветами и бриллиантами, не жди добра. Она тщательно просмотрела цветы в поисках бриллиантов, но ничего не обнаружила. Он хочет дать ей понять, что за такое легкомысленное поведение единственное, чего она заслуживает, — это быть его любовницей; но не этого Пруденс ожидала. И не в этом было дело. Ее интересовало одно: когда он явится собственной персоной. А когда на следующее утро принесли дюжину дюжин алых роз, миссис Маллоу не на шутку встревожилась.

— Что он хочет этим сказать? — обратилась она с вопросом к дочери. — Все это так странно и выглядит как шутка.

— Это и есть шутка, мама, — подтвердила Пруденс.

Миссис Маллоу с удивлением посмотрела на улыбающуюся дочь и, хотя сама не видела во всем этом ничего смешного, кроме неудобств, связанных с тем, что дом завален цветами и их некуда девать, порадовалась.

В три часа вернулся со второго сеанса Кларенс с холстом, записанным на две трети. На нем проступала курносая Мона Лиза с оранжевыми щеками, ярко пылающими на сплошном зеленом фоне. Оставалось сделать герб и пару завершающих штрихов. С ним пришел Даммлер.

Пруденс, стоя за огромным букетом роз, спросила, нравится ли графине портрет.

— Очень нравится, — заверил ее Кларенс. — Видел я этот портрет Ромнея. Жалкая мазня. Она там вылитый попугай. О, да мы тут утопаем в цветах. Вижу, вижу. Что, Мадрид в городе?

— Ты хочешь сказать Севилья? — поправила миссис Маллоу.

— Ну да, этот испанец, который не отстает от Пруденс.

— Нет, дядюшка, эти цветы прислал Даммлер, — пояснила Пруденс. — Такое изобилие — это уже потеря чувства меры, — продолжала она, глядя на маркиза.

Тот старался делать вид, что это его не касается, но в глазах его читался вопрос и беспокойство.

— Полагаю, на сей раз мы понимаем, что это значит, так? — с одобрительной улыбкой заявил Кларенс.

По загоревшимся щекам Пруденс и беспокойному взгляду Даммлера миссис Маллоу поняла, что впервые Кларенс оказался прав, и она стала думать, как оставить молодых наедине в этом тесном помещении.

— О, Кларенс, можешь себе представить, кто приехал? — смело солгала она. — Миссис Херинг.

— Быть того не может! Я только утром получил от нее весточку. Она, бедняга, свалилась с гриппом. Я ей напишу, чтобы она непременно вызвала Найтона. Он обязательно посетит ее.

— Я о другой миссис Херинг. Ее золовке — старшей миссис Херинг. Она остановилась около нас. Надо обязательно навестить ее.

— Обязательно зайдем вечерком и поприветствуем ее.

— Пойдем сейчас, Кларенс, — настаивала Уилма, многозначительно глядя на дочь, которая закусила губу и едва заметно кивнула ей. — Здесь нет кабинета, чтобы Пруденс могла поболтать с лордом Даммлером о литературе. Пойдем?

— Я всегда с удовольствием слушаю, когда говорят о книгах. Я им не мешаю.

— Но она ждет нас, Кларенс, — настойчиво уговаривала его миссис Маллоу, затем взяла под руку, предложив захватить с собой недоделанный портрет графини Клефской.

Кларенс, Уилма и портрет графини удалились в коридор, и Уилма тихо закрыла за собой дверь.

— Ваша мама проявила удивительную тонкость, — проговорил Даммлер с натянутой улыбкой.

— Дядюшка так долго не мог уловить намека, потому что существует только один старший мистер Херинг — холостяк.

— В таком случае визит к миссис Херинг будет недолгим.

— Боюсь, что так, — согласилась Пруденс, с беспокойством поглядывая на дверь; она не была уверена, что матери удастся надолго удержать дядю подальше от дома. Ему непременно захочется присутствовать при предложении, хотя он и не успел одеться по такому торжественному случаю.

Ее волнение передалось Даммлеру. Он поднялся со своего места и подошел к Пруденс.

— Благодарю за розы, Даммлер. Я целый час проверяла все букеты в поисках бриллиантов. Вы про них забыли?

— Бриллиант в данный момент, как мне известно, на пути из Лонгборна.

— Как, всего один?

— Один. Не хочу развращать вас. Если все будет хорошо, подарю еще один на пятидесятилетний юбилей.

— Хмм… Мне приходилось видеть как-то в опере одну особу с платиновыми волосами; на ней был не один…

— Но у нее не было бриллианта на пальце.

— Честно говоря, на палец я не обратила внимания. Оно понадобилось для других выдающихся анатомических частей. Палец просто выпал из поля зрения.

— Дорогая, как же мне тебя не хватало, — произнес Даммлер, поднимая Пруденс с места.

Пруденс смутилась и, чтобы не выдать волнения, отвернулась к окну.

— Кажется, опять дождь, — произнесла она.

— Да, дорогая. Время в Файнфилдзе прошло впустую. Лондон без тебя оказался пустыней, а о Бате и говорить нечего, сколько я ни пытался измениться.

— Боюсь, к вечеру надолго зарядит, — протянула Пруденс, с деланным вниманием глядя на небо.

— Пруденс, почему ты смотришь в окно и делаешь вид, будто не замечаешь, что я называю тебя дорогой. Я жду, когда ты отреагируешь на это, чтобы объяснить все относительно моих намерений.

Сердце у нее забилось, она взволнованно посмотрела на него и смущенно проговорила:

— Я заметила.

Он обнял ее за шею, ладони у него были теплые и крепкие.

— Итак, Пруденс, никаких нравоучений? — весело обратился он к ней, и глаза у него заблестели.

— Сам ты ханжа! Давай твою оттоманку, и я покажу, кто из нас ханжа.

— Прекрати, Пруденс, смотреть на меня так своими голубыми глазами, а то сейчас зацелую тебя до смерти.

— Что за романтическая смерть! — воскликнула она, театрально раскрывая глаза, словно умирающая дива на сцене.

Даммлер потянулся к ней, но она отстранилась.

— Я немного встревожена этим цветочным изобилием. И пока не услышала сакраментальную формулу. «Мисс Маллоу, сделайте мне честь» — так она начинается, — напомнила она.

— Благоразумие до последнего вздоха? Нет, больше свободы я вам с Шиллой не дам. Ей место в гареме, а тебе — в Лонгборн-абби.

— Я полагала, что аббатство было любовным гнездышком и раньше. Особенно Лонгборн-абби.

— Змея подколодная!

— Если речь идет о приложении к уютному домашнему очагу и живописным уголкам в парке, это не по мне.

— Ты выйдешь за меня замуж, Пруденс Маллоу, с красотами или без оных.

Даммлер привлек любимую к себе и поцеловал со страстью поэта, впервые по-настоящему влюбленного.

Через некоторое время они сидели на диване; Даммлер обнимал Пруденс за плечи, и миссис Херинг и прочие родственники совсем вылетели у них из головы.

— Когда ты меня полюбила? — спросил он.

— Когда прочитала «Песни с чужбины». Чем я отличаюсь от прочих твоих поклонниц?

— Еще до того, как мы познакомились? Так все же причиной были не прекрасные зубы и вьющийся локон? А я считал, что я герой номер один, который развенчивается в десятой главе.

— Какое самомнение! Можно подумать, что я пустила бы тебя в мою книгу. А когда ты понял, что я не мужчина, не сестра и что жизнь без моего змеиного язычка тебе не в радость?

— Только когда уехал. В Лондоне я постоянно думал о тебе и радовался, только когда бывал с тобой, но я не понял, что это любовь. Я был счастлив с Шиллой в Файнфилдзе. Поначалу она вела себя замечательно. Разделалась со своим религиозным лицемером, как я и велел ей, как только он потребовал, чтобы она переписала его проповедь.

— Это ты Ашингтона припомнил?

— Кого же еще? Я терпеть его не мог. Но это зато открыло мне, что ты и есть Шилла, хотя я понял это, лишь когда стал искать для нее достойного любви героя. Я вдруг понял, что им могу быть только я сам и хочу быть с ней. Мы долго говорили, и я убедил ее, что только английский аристократ — а именно лорд Марвелмен — может спасти ее, так что, в конце концов, глаза у нее сделались большими, голубыми, и тут я все понял. Господи, каким глупцом я был все эти три месяца, Пру! Ну почему ты мне не сказала, что я тебя люблю? Голову даю на отсечение, ты это понимала.

— Да нет же. Когда ты стал навязывать мне Севилью, я не могла представить, что тебя тянет к классическому треугольнику.

— Да что Севилья, я же знал, что ты его не любишь. Он мог владеть разве что твоим телом.

— И ты не имел ничего против этого? — В голосе ее послышалась обида.

— Сейчас — да. А кто тот тип, что восхищался твоими плечами? Если эта змея Спрингер…

— Ты прихватил дуэльные пистолеты?

— Да я его голыми руками придушу! И всех тех, кто позволяет смотреть на тебя слишком пристально.

— Да почти все мои поклонники в Бате смотрят на меня слишком пристально по причине близорукости, свойственной в преклонном возрасте.

— Не отговаривайся, Пруденс. Ты и сама хороша. А эти старые развалины хуже всех. Я сначала не видел, как ты красива. Видишь ли, для меня это был особый опыт — влюбиться в женщину «шиворот навыворот», так сказать, изнутри; потому-то я и не сразу сообразил, что это любовь. Ты же сама знаешь, как я в былые времена смотрел на это. Меня соблазняло все чрезмерное, роскошные формы…

— Мог бы и не напоминать мне об этом, Даммлер. Никогда. Я думаю, ты и сейчас к ним не равнодушен.

— Нет, теперь мне нужна только ты. Я достаточно покуролесил по всему миру и теперь о многом жалею, но что было, то было. Да и как я могу думать о чем-то другом, когда каждый встречный мужчина влюбляется в тебя. У меня вообще времени на страсти не осталось — одна ревность. Разве что несколько минут в день на любовь к тебе.

Послышался шум у двери, и вошли Кларенс и миссис Маллоу.

— Чушь какая-то, — сообщил мистер Элмтри. — Никакой миссис Херинг и в помине здесь нет. Уилма таскала меня вверх-вниз, а там даже помещение никто не сдает. — Он остановился. По тому, как близко друг к другу сидели Пруденс и Даммлер, держась за руки, он понял, что в его отсутствие произошло что-то важное. — Что тут такое происходит? — подозрительно поинтересовался он.

— Лорд Даммлер попросил меня выйти за него замуж, дядюшка, — сообщила Пруденс.

— Я же говорил, что его надо немного поощрить, — заметил Кларенс, широко улыбаясь.

— Вот этого она и не делала, — голосом обвинителя изрек Даммлер.

— Она вечно раздумывает. Конечно, речь шла о королевском… впрочем, о чем тут говорить. Итак, ты теперь Пруденс Мерриман, маркиза Даммлер, так надо понимать? — Он с особым удовольствием произнес титул, словно примериваясь к нему. — А имя как было по тебе, так и останется. Не кажется тебе, Уилма, что она выглядит довольной?

Уилма радостно улыбнулась и обняла сначала дочь, потом не без смущения Даммлера.

Видя ее смущение, Даммлер сам обнял ее и проговорил:

— Вас я тоже люблю.

— Пруденс Мерриман — Благоразумная и Веселая — что ж, оба имени подходят тебе, — продолжил Кларенс.

— Еще одно имя, которому придется соответствовать, — со вздохом проговорила Пруденс.

— И титул, — вставил дядюшка Кларенс. — Настоящий титул, не какие-то там заграничные, как у Севильи, да, Аллан? — обратился он к Даммлеру, у которого от такой фамильярности брови полезли на лоб. — Я из тебя с племянницей сделаю картинку. Можешь не бояться. А этот шрам на брови я уберу. Чуть зачерню бровь, и шрама как не бывало. Так что не бойся, уродом не будешь.

Пруденс открыла было рот, но Даммлер остановил ее взглядом.

— А вы не можете и мою жену изобразить не такой ведьмой, дядя? — спросил он игривым тоном.

— Вот правильно, привыкай. «Моя жена». Отлично, Аллан. И «дяде» — придется приучиться к этому. А Пруденс я нарисую, как полагается. Будет как новенькая. Что ж, я хоть и не любитель писать письма, придется сообщить об этом событии миссис Херинг и сэру Алфреду. Они будут рады узнать, что все так хорошо закончилось. — Он встал и обратился к сестре: — Пойдем, Уилма. Можем оставить на минутку эту парочку. Ты знаешь Пруденс, в благоразумии ей не откажешь.

Они вышли, и Даммлер повернулся к невесте:

— Ну и оригинал наш Кларенс, да?

— Когда мы перестанем жить сообразно нашей веселой фамилии, мы пригласим его в Лонгборн-абби, чтобы он скрасил нашу жизнь. Он всегда был добр ко мне, Даммлер. Надеюсь, ты не испытываешь к нему неприязни…

— Неприязни? Да я в восторге от него! Я и женюсь на тебе наполовину из-за него. А теперь не смейся, Пру. Если ты такая естественная, спроси, в чем вторая половина.

— Надеюсь, ты все равно скажешь.

— Скажу, конечно. Я не умею держать язык за зубами. Мне понадобится секретарша, когда я начну серьезно работать. Я хочу ввести тебя в мою пьесу для «Друри-Лейн». Нет, серьезно…

— Вот что я скажу тебе, Аллан Мерриман. Изволь жить по своему имени. И не пытайся быть слишком серьезным.

— Но я хочу сказать тебе вторую половину. Я люблю тебя, Пруденс.

— И попробуй перестать. Я залью все твои рукописи чернилами. Так что знай, какая я коварная и хитрая. Я собираюсь держать тебя в ежовых рукавицах.

— Это очень благоразумно, Пруденс. Недаром тебе дали это имя.