Небо тебе поможет

~~~

— Я немедленно спускаюсь, — отвечаю я Оскару по телефону.

На съемочную площадку сегодня отвезет меня Оскар. Он меня предупреждает, что ждет у стойки администратора отеля. Он не хочет, чтобы мы опоздали. У меня рандеву ровно через две минуты. Оскар знает манеру знаменитых актрис заставлять долго ждать тех, кто предпочел бы не опаздывать. Он предпочитает одернуть меня, пока еще не поздно.

После моего красного чемодана, крепкого кофе и «хуже волка» я больше не хочу добавлять бедняге Оскару подобных впечатлений. Я не хочу ломать его спину, наводить на него ужас и нарушать ему пищеварение.

Последний взгляд в зеркало. Я поднимаю свою футболку: как там мой живот? Плоский. Внутри спит ребенок? У меня это плохо укладывается в голове. Как долго этот ребенок спит в моем животе? Что произойдет через восемь недель? Я начну съемки с весом пятьдесят килограммов, а закончу с весом шестьдесят? Это девочка? Мальчик? Что я скажу режиссеру? Должна ли я его предупредить? Боюсь, что когда я приеду на съемочную площадку, вместо своего персонажа он увидит беременную женщину. Его взгляд отдалит меня от моей роли. Но я хочу быть его персонажем. Я не скажу ему сразу. Я немного подожду.

Так много вопросов толпится в голове. Что скажет мой парень? Как ему об этом сказать? Наш узкий круг разрастается. Куда поведем мы наш семейный корабль? Не будем же мы жить, как дикие обезьяны? Я боюсь слова «ОТВЕТСТВЕННОСТЬ». Я боюсь, что наше будущее совсем не будет похоже на наше прошлое. Комок тревоги поднимается от солнечного сплетения. Я его чувствую. Он округляется, он тяжелеет.

Присоединяюсь к Оскару в холле отеля. Он доволен. Я пунктуальна. Я щажу его желудок. Обращаю внимание на его спину, когда он открывает передо мной дверь машины. Не слишком ли она сутулая? Ну да. Да, да. У молодого Оскара сгорбленная спина. Но как это могло случиться? Это ведь не из-за моего чемодана?

Сажусь в машину рядом с Оскаром. За всю неделю съемок он везет меня впервые. Оскар — ключевая фигура на съемках. Иногда шофер, иногда второй ассистент, иногда помогает по хозяйственной части. Когда он завхоз, то делает для актеров покупки.

— Кому нужны сигареты?

— Мне.

— Кому журналы?

— Мне.

Я всегда вписана в его список покупок. Ему, наверное, надоело видеть мое имя, вписанное в каждой позиции заказа.

Сегодня он меня везет. Я поворачиваю голову немного влево. Смотрю на Оскара. Да. Его спина сгорблена. Ее верхняя часть не касается спинки сидения. Черт побери! Надеюсь, это не из-за моего чемодана? Это не мой чемодан. Если бы это был мой чемодан, он бы просто сразу сломал ему спину. Нет, нет… Чтобы сгорбиться в такой крюк, спина гнется годами…

Наша машина въезжает на объездную дорогу на исходе ночи.

— Я слышал, ты вчера вечером была в больнице?

Это удар.

— Ну… Да. Совсем недолго. У меня… немного… болел живот… Но все прошло, — бормочу я.

— Ясно… Перед съемками все так нервничают?

— …

— Вам, актрисам, наверное, особенно тяжело. «Мандраж» сказывается на организме. На съемках фильма, где я работал в прошлом сезоне, одну актрису увезла скорая. У нее чуть не случился заворот кишок! Бедняжка. Две недели не могла сходить в сортир!

Оскар уже надоел мне. Не знаю, что и ответить. Не очень-то радует такой разговор в 7:25 утра.

— Я заметил, у тебя был немного вздутый живот…

Он совсем офонарел, этот парень?

— Сейчас лучше? Если тебе что-либо понадобится, ты мне говори. Нужно какое-нибудь редкое лекарство?

— Нет.

Я пытаюсь оборвать этот разговор.

— Если хочешь фруктов или специальное меню… Ты скажи. Я могу все это тебе устроить.

— Нет, спасибо. Все в порядке.

— Всю свою энергию мы черпаем из живота…

В сотый раз выслушиваю историю французского выражения «как дела?».

— Эта проблема, конечно, стара, как мир.

Он начинает излагать свою теорию.

— Почему говорят: «Здравствуйте, как дела?» — никогда не задумывалась? Ведь буквально это значит: «Как вам ходится?».

— Знаю.

Он не обращает внимания. Продолжает свой рассказ.

— Говорят: «Как дела?» — потому что раньше (дата не уточняется) люди очень часто умирали от кишечной непроходимости. И когда они здоровались, то спрашивали друг у друга: «Как дела?» — что означало на самом деле: «Как дела на горшке?»

Этот разговор очарователен и очень подходит к началу съемочного дня. Ничто не остановит Оскара, прежде чем он закончит свой рассказ.

— Отвечали: «Ну, выходит-то оно хорошо», — или: «Два раза за день», — или: «Что-то оно совсем не идет», — и это означало, что человек страдает запором и, следовательно, он в опасности. Конечно, сегодня с нашей медициной от запоров уже не умирают. «Как идут дела?» поменяло смысл.

— Хватит, Оскар. Мне ничего не нужно, — говорю я сухо. — Включи лучше музыку.

— Да, конечно. Знаешь, я тебе поставлю кое-что, помогающее облегчиться.

Как же он невыносим, господин Горбатая Спина, который считает, что везет даму, страдающую запором! Мне не нужно слабительное. Мне не нужно специальное меню. Я хочу фруктов просто потому, что это вкусно. Я не нуждаюсь в снятии напряжения! Я уже великолепно расслабилась! Он начинает действовать мне на нервы!

Мы заканчиваем путь под расслабляющую музыку. Я не знаю этой радиостанции, но я никогда не буду ее слушать. Это уж наверняка. Шум волн. Рычание хищников в саванне. Время от времени кто-то щиплет струну инструмента, похожего на лиру. Перед нашим ветровым стеклом пробегают горы. Понемногу светает.

Такой стыд… На съемках все уже в курсе? Что мне делать? Гнать этот стыд прочь? Или позволить всем думать, что у меня больной кишечник? Должна ли я сказать правду? Да уж, Оскар добавил мне еще одну проблему, в которой я совсем не нуждалась. Нет. Я не могу объявить, что у меня в животе спит ребенок…

Жози. Жози. Обязательно нужно с ней поговорить.

Встречаемся в нашей гримерной. Этим утром Жози очень улыбчивая. Я ношу ребенка. Жози носит мой секрет. Это хорошая новость. Я не умру. Наоборот, я подарю жизнь. Что со мной происходит — это исключительно, говорит мне Жози. Вообще-то, в происходящем со мной ничего исключительного нет. Подобного рода события случаются хотя бы раз в жизни у каждого второго человека. Половина населения планеты дает приют ребенку в своем животе. Жози искренне полагает, что это чудо? Похоже, да. Двадцать лет назад с ней произошло то же самое. И она до сих пор этому рада.

— Но я? У меня не получится!

Жози улыбается.

У меня плохо получается заниматься собой. Как же я буду заботиться о ком-то другом? Как смогу его успокоить? Я хронически всего боюсь. Чувствую себя хорошо, только когда мне известны завязка, развитие и ожидаемый итог событий, в которых участвую. Я могу рискнуть, только если знаю заранее, чем закончится приключение. Могу рискнуть, только если уверена, что владею ситуацией. Жизнь не пугает меня, пока я знаю дорогу. Ощущаю себя свободной, когда мои чувства прикованы к чему-нибудь. Не могу организовать свободное время, пока не получу вечером после съемок расписание на завтра. Не боюсь я только тогда, когда снимаюсь.

Остальное время я — запутанный клубок. Клубок нервов, клубок страхов. Если никто не придумывает за меня мою жизнь, то делаю это сама. Но придумывается тогда самое худшее.

Не люблю вопросов, которые вдруг обрушиваются на тебя. Никогда не нахожу на них удовлетворительного ответа. Я клубок, полный узелков, которые распутываются только в другой жизни, придуманной для меня режиссером: в жизни персонажа. Не люблю задавать себе вопросы, если у кого-нибудь другого еще нет ответов на них.

— В жизни не может произойти ничего более прекрасного, — говорит мне Жози. А ведь она человек сдержанный. Не из тех женщин, которые называют тебя «моя дорогая» через тридцать секунд после знакомства. Не из тех женщин, которые, разговаривая со мной, дотрагиваются мне до плеча похотливыми пальчиками. Жози не придает значения сентиментальности. Не любит демонстрировать свои чувства. Если Жози говорит, что это волнующий момент, с которым ничто не сравнится, — значит, так оно и есть.

— Но… Я должна бросить курить?

— Да.

— Я не должна больше пить ни капли алкоголя?

— Да.

— Должна есть здоровую пищу?

— Да.

— Пить много воды?

— Да.

— Не слишком много работать?

— Да.

— Не ложиться спать слишком поздно?

— Да.

— Не слишком уставать?

— Да.

— Не уставать до изнеможения, чтобы нормально засыпать?

— Да.

— Могу ли я есть камамбер?

— Да, если он из кипяченого молока.

— Я люблю только из сырого.

— Тогда нет.

Я должна быть безмятежна и спокойна. Плыть по течению. Мне кажется, что я забыла точный смысл слов: «безмятежность», «спокойствие», «плыть».

— Но в то же время ты не обязана прекращать жить, — говорит она мне.

Я не совсем понимаю смысл этой фразы — после списка вопросов, которые я только что задала, и ответов Жози, рекомендовавшей ограничивать себя во всем. Я должна начать жить своей жизнью, говорит она мне. А я, я люблю жизнь других!

Оскар (теперь он — второй ассистент режиссера) стучит в нашу дверь: первый ассистент зовет нас на съемочную площадку.

— Дамы, вас ждут.

Мы вернемся к нашему разговору позже. Я — актриса. Снимаюсь в фильме. Я должна забыть о личных проблемах и сконцентрироваться на своем персонаже, у которого совсем другие заботы. Тем лучше! Выхожу из гримерки, Жози идет следом. Звуки ее шагов за спиной действуют успокаивающе.

Мы становимся на свои места на сцене. Собираемся репетировать.

Режиссер подходит и целует меня.

— Здравствуй, Сильви.

Я тоже его целую.

— Здравствуй.

Мне хотелось бы обнять его сильнее обычного. Хотелось, чтобы он крепко сжал меня в объятьях. Сегодня тот, кто будет руководить моими чувствами, распоряжаться моим временем, командовать моими действиями, кажется мне самой лучшей опорой. Режиссер — это мой позвоночник. Мне сейчас не обойтись без поддержки режиссера и Жози. Не хочу, чтобы они уходили. Как только один из них отходит в сторону, я чувствую себя в опасности. Решать самой страшно. Опасаюсь того, что без них мне придется проявлять инициативу, а на это я не способна. Слово, которое пугает меня больше всего: РЕШЕНИЕ.

Спасибо! Спасибо! У меня желание поблагодарить всех, кто меня окружает. Спасибо за что? Спасибо за то, что вы дышите громче, чем я. Спасибо, что всем заправляете вместо меня. Спасибо, что вы меня защищаете.

Мы становимся по местам. Режиссер поднимается на свой пост капитана корабля. С этого момента команда будет жить в ритме сцены, придуманной режиссером.

— Когда Жози входит в кафе, ты, Сильви, протираешь стаканы.

— Да! Поняла. Уже протираю!

Мне хочется протирать стаканы до бесконечности. Займите меня! Займите меня! Я вытираю стаканы. Мне все равно, что делать. Согласна на все. Все, только бы не ничего! Нужно занять мое тело, чтобы занять мой ум. Подальше от самой себя. Хватаюсь за наведение глянца, лишь бы избавиться от своей тревоги. Я вся в вытирании стаканов.

— Когда Жози говорит: «Где кот?» — ты беспокоишься. Сильви, ты повсюду ищешь кота.

Режиссер дает мне команды. Да! Искать кота! Какая отличная идея! Я ищу кота. Я очень хорошая искательница. Я ищу повсюду, как сумасшедшая. Ищу энергичней, чем собаки в аэропортах, вынюхивающие наркотики в чемоданах. Но где же этот кот мог спрятаться? Это самая важная задача моей жизни: найти кота. Ищу под столиками кафе. Кота нет. Под стойкой. Там тоже нет. Заглядываю в шкафчики для посуды. Кота нет. За бутылками. И там нет. Я поднимаю скатерти, салфетки на стойке, смотрю под холодильником.

— Ты что, издеваешься над нами?

Недовольный голос режиссера останавливает меня в разгаре поисков.

— А? Что?

Я перестаю искать. Почему он останавливает меня, когда я так счастлива?

— Ты думаешь, что кот, пусть даже самый тощий, может спрятаться под скатертью? Ты вправду думаешь, что кот, даже самый хитрый, может спрятаться под столовыми салфетками? Ты где-нибудь видела, чтобы кот залез в сервант и закрыл за собой дверцу? Я, например, никогда не видел, чтобы кот сам задвинул в шкаф ящик, в котором сидит!

— Ты прав, — пролепетала я в ответ режиссеру.

— Сосредоточься же хоть немного, — смягчившись, просит он.

Да, я сейчас соберусь.

Наконец, нахожу кота. Вернее, нахожу место, вполне подходящее для кота, пожелавшего спрятаться. Подоконник. Такое мне встречалось.

— Теперь, Сильви, ты ругаешь кота, — приказывает мне режиссер.

Предполагается, что кот нас напугал, меня и Жози. Мы обнаружили опрокинутым его блюдце с молоком. Открытая дверь нас не успокоила. Мы опасаемся, что с ним что-то случилось.

Моя реплика: «Ты где, Гаспар?.. О, как ты нас напугал! Мог бы ответить, когда тебя зовут. Ты плохо воспитан».

Сосредоточиваюсь. Я знаю свой текст. Режиссер делает мне знак. Репетиция продолжается.

— Начали!

Это он мне. Бросаюсь к подоконнику. Я, видимо, так долго искала, что запыхалась.

— Где же ты, Гаспар?

Уффффф!

Выдыхаю весь воздух из легких. Я испытываю невероятное облегчение, увидев моток шерсти, сладко спящий на подоконнике. Это один из самых счастливых моментов моей жизни: с моим котом ничего не случилось! Сооружаю на лице улыбку, которая показывает, как велика моя радость.

— О, как ты нас напугал!

Насладившись счастьем от того, что поиски увенчались успехом, начинаю упрекать кота. Хмурю брови. Обыгрываю каждую мелочь.

— Ты должен был отвечать, когда тебя зовут! — ору теперь я на кота.

Делаю паузы в своей игре. Теперь я хорошо понимаю, чего хочет режиссер. Он хочет, чтобы я ругала кота. Я его ругаю:

— Никудышно воспитанный!

Кажется, впадаю в ярость. Я даю ему такой нагоняй, который он запомнит на всю оставшуюся жизнь.

— Что ты делаешь, Сильви? — опять прерывает меня постановщик.

Не сразу соображаю, я погружена в реплику и в указания, которые он сам же мне дал.

— А, что? — переспрашиваю его.

— Ты не считаешь, что будет немного слишком — так орать на кота?

Это правда. Нет никакой причины, чтобы я так взбеленилась на бедного кота, который спокойно себе спит.

Режиссер качает головой. Наверное, спрашивает себя, что со мной стряслось, почему сегодня все идет кувырком. Приближающаяся к концу неделя съемок прошла, в общем, хорошо. Луиза, мой персонаж, ожила. Причем родилась она как вполне уравновешенная молодая женщина. А сейчас несколькими репликами я превратила нашу Луизу в сварливую полоумную истеричку. А режиссер не хочет видеть на съемочной площадке свою Луизу такой.

Сегодня ничего не получается.

— Повторим.

Режиссер пытается выставить новую Луизу за дверь. Он ждет ту, которую мы знаем уже неделю.

— Начали!

Я ищу кота с немного меньшим усердием. Нахожу. Испытываю чуть менее глубокое облегчение.

— Ты там, Гаспар? — спрашиваю у кота, не надеясь получить ответ.

Теперь я знаю, что коты не разговаривают.

— Ты нас напугал.

Я не испытываю, однако, страха, как в последний день Помпеи.

— А мог бы ответить, когда тебя зовут.

Я добавляю немного иронии в эту реплику. Понятно, что коты не откликаются: «Я здесь!» — когда хозяева зовут их по имени.

— Твое воспитание никуда не годится.

Пытаюсь как бы найти с ним немного взаимопонимания.

Режиссеру так нравится больше. Он уже не спрашивает, не издеваюсь ли я над присутствующими.

Мы продолжаем разыгрывать мизансцену.

— Жози, ты входишь на реплике «Твое воспитание никуда не годится».

Я повторяю, теперь немного громче, две последние фразы, чтобы Жози успела не вбежать, а войти в комнату:

— А мог бы ответить, когда тебя зовут.

Тяну время.

— Твое воспитание никуда не годится!

Стараюсь хорошо артикулировать звуки, чтобы Жози услышала. Я хорошая партнерша. Не хочу, чтобы она из-за меня пропустила свой выход.

Жози, появившись, идет в мою сторону.

— Не кричи так громко, — шепчет она мне на ходу.

Ей самой не нравится, что меня нужно поучать.

Жози направляется к коту.

— Ах, вот он где! Наш милый Гаспар нашелся!..

Она нежно улыбается, подходит к Гаспару и ко мне. Она довольна. Мне же так радостно, что прижимаюсь к Жози, сжимаю ее в своих объятьях. Я не выпущу больше Жози, с которой делю это мгновение огромного счастья. Если не остановиться, я ее задушу. Если я буду так сильно обнимать ее, то просто раздавлю кота между ее грудью и своей. Слышу:

— Нет! Нет!

Это режиссер опять мной не доволен. А казалось, что прежняя Луиза вернулась. Вновь стала менее истеричной, менее сварливой. Однако у нее и теперь не все в порядке с мозгами. Режиссеру такого не нужно. Он хочет видеть свою Луизу с нормальной головой. Умственная калека подошла бы разве для другого фильма.

— Почему ты так сильно ее обнимаешь? — спрашивает он раздраженно. — Луиза, конечно, рада, но не до такой же степени!

Он прав. Это действительно перебор. Я обнимаю Жози так, будто мы потеряли друг друга в начале войны. Обнимаю так крепко, будто нашла ее уцелевшей после бомбардировок.

Помимо моей воли у меня начинает дрожать подбородок. Мой подбородок делает так, когда я вот-вот заплачу. А заплакать собираюсь потому, что я больше не нравлюсь режиссеру. Я делаю неизвестно что с котом, теперь с Жози, я совершенно выдохлась. Чуть не убила Луизу.

— Что с тобой? — спрашивает меня режиссер.

— Прости меня. Я не знаю, — говорю, опустив глаза. Подбородок продолжает дрожать. Глубоко вздыхаю.

— Ладно, успокойся, — говорит он, положив руку мне на плечо.

Не хочу, чтобы режиссер так делал! Немного отстраняюсь от него.

Если режиссер будет и дальше любезен, я точно заплачу. Когда я пытаюсь сдержать слезы, худшее, что можно встретить, — это искреннее внимание. Его рука на моем плече заставит меня разреветься!

— Хочешь стакан воды?

Я все еще не поднимаю глаз. Бормочу едва слышно «да».

— Оскар, принеси Сильви стакан воды.

Оскар выбегает. Нельзя терять ни минуты. Да уж, деликатная сцена разыгрывается сейчас на съемочной площадке между режиссером и одной из его главных актрис.

Я бросаю взгляд на Жози. Она улыбается мне. Она поняла, что я переволновалась. Жози поняла, что я играла напропалую. Она считает, что это не важно. Мне даже кажется, что такого от меня она и ожидала. «Жози, а как было у тебя?» — хочется мне спросить.

Оскар приносит мне стакан воды. Он не смотрит на меня. Наступил критический момент. Никакого шума на съемочной площадке. Луиза спряталась где-то глубоко во мне. Вряд ли уже выйдет сегодня. Малейшее насмешливое слово может загнать ее еще дальше.

— Я тоже хочу стакан воды! — бросает Жози.

Этими нежданными словами она разряжает обстановку. Эти несколько слов объявляют, что все нормально. Не случилось ничего такого, что могло бы поставить под вопрос продолжение съемок. Луиза где-то близко. Она придет. Достаточно послать ей красивое приглашение с правильным адресом.

Я делаю еще один глубокий вздох. Сцена завершилась удачно.

Свет сейчас будет установлен. Двадцать минут на свет. Мы сделаем последнюю репетицию. Если все пойдет нормально, мы снимем этот эпизод.

Гримерша хочет подкорректировать нам макияж.

— Ты сегодня немного уставшая, — говорит она мне на лестнице, ведущей в гримерку.

Съемки вернулись в свое русло.

Все, кроме осветителей, пошли в аппаратную выпить кофе.

— Вчера вечером с кем-то встречалась? — бросил мне мрачный тип Паоло, игриво посмотрев на меня, когда я проходила мимо него.

Он спросил так потому, что хорошо знает, в каких случаях актрисы бывают усталыми по утрам: значит, накануне вечером принимали кого-нибудь в своих «апартаментах». Для него в этом нет ничего удивительного, да и сам не раз ходил в такие гости. Что еще, кроме ночного визита, может так измотать актрису?

Паоло несколько потерял в своей таинственности, когда на съемочной площадке звукооператор сказал, что с таким голосом ему вообще не стоит открывать рта.

С тех пор Паоло старается говорить громче.

Слышу за спиной его рассуждения бывалого человека:

— Люди занимаются всякими глупостями, а гримерша потом затирает следы!

Паоло — отвратительный актер! Мало того, что он надоел мне своим разговором о квартале Круа-Русс, так потом еще прицепился ко мне в бассейне. В бассейне Экс-ле-Бэна я поняла, что этот парень — прилипала.

— Тоже любишь поплавать? — спросил он с глубокомысленным видом, войдя в воду.

Он плыл за мной. Я плавала полчаса. А когда вышла из бассейна, через десять минут он присоединился ко мне в джакузи:

— Можешь поделиться своими пузырьками?

Это меня задело, и я ушла, не ответив. Я усадила господина Приставалу в его собственные пузырьки. Однако Паоло не понял. Он упрямо навязывает свою близость, что бы я ни делала, что бы ни говорила, как бы себя ни вела. А сейчас он надоедает мне на площадке! Помимо всего прочего, его зовут не Паоло. Его зовут Бернар Бонсекс. Когда он мне это сказал, я подумала: «вот не повезло». Теперь я спрашиваю себя, не сам ли он придумал себе это идиотское имя.

Устраиваюсь перед зеркалом у гримерного столика. О, Боже… Да уж, лицо представляет собой нерадостное зрелище. В комнату входит парикмахер.

— Зайдешь потом ко мне, Сильви? — спрашивает Стефан.

Вот как? С моей прической тоже не все в порядке? Я разглядываю свои волосы в зеркале. Все сбилось на макушке.

— Я верну объем, — продолжает Стефан.

— Но ведь я вчера вечером ничего такого не вытворяла…

Ну вот, докатилась до того, что стала оправдываться.

Мой подбородок снова начинает дрожать. Он дрожит еще сильнее, чем раньше. Боюсь, теперь у меня не получится сдержаться. Я совсем пала духом. Комок из груди подкатывается к горлу.

Он скоро разорвет мне гортань.

Я много лет знаю Стефана и Софи. Они меня причесывали и гримировали на многих фильмах. Стефан и Софи входят в круг моих друзей. Они видят, что не все в порядке с моим горлом. Я сижу на стуле перед ними. Они смотрят на меня. Как им сказать? Я не способна просто сформулировать то, что хочу объявить. Все же решаюсь. Делаю усилие, чтобы голос прорвался наружу.

— Я должна бы носить внутри себя только одного человека… Я должна быть беременной только Луизой…

Я говорю это сдавленным голосом. Надеюсь, что это непонятное мое заявление им все объяснит. Парикмахер и гримерша смотрят на меня, оторопев. Говорить в такой манере на меня не похоже. Они ничего не поняли. Делаю новое усилие.

— Вчера вечером мы обнаружили кое-что невероятное.

Эти двое делают все, чтобы уразуметь мои слова. Они слушают. Непроизвольно съеживаюсь на стуле под их взглядами, прикованными ко мне. Мой голос все хуже и хуже проходит через дрожащую гортань. Я не знаю, как мне собраться с духом, чтобы объявить им новость. Взглядом умоляю их о сочувствии. Мне хотелось бы, чтоб они догадались. Я не могу сказать сама. Я умоляю их понять. Парикмахер и гримерша бессильно наблюдают за моими страданиями. Они не догадываются. Они поняли, что вчера вечером было обнаружено что-то серьезное. Но что? Они хотели бы мне помочь. Они ждут от меня ключ, чтобы открыть то, что заперто в моем горле. У них такой вид, будто боятся, что я объявлю им дату своей смерти.

Я не могу. Я не могу.

Мой голос прерывается. Мой голос удаляется в глубины желудка. Мне не удастся сделать так, чтобы меня поняли. Начинаю сдаваться, как потерпевший кораблекрушение на исходе сил. Медленно отступаю. Придется и дальше молчать. Я не избавлюсь от этого слишком тяжкого груза.

Рядом падает спасательный круг. Спасательный круг, брошенный мне перед утоплением.

— Сильви, что происходит? — слышу спокойный и ободряющий голос Стефана. Он меня зовет, произнося мое имя. Мой голос вырывается из меня, как лава из вулкана. Я извергаюсь.

— Увидели ребенка в моем животе! Ребенок спит у меня в животе!

Я поддаюсь панике. Наверное, умру. Или я, наоборот, спасена?

Уже и не знаю. Слова хлещут из моего рта. Я говорю слишком быстро. Я говорю слишком громко в этой маленькой комнатке. Мой голос разрывает горло, ставшее таким узким. Объясняю им, что ребенок пришел поспать в мой живот. Как будто он сам туда вселился. Как будто я ни причем в этой истории. Я им объявляю, что я — Святая Дева, а архангел Гавриил забыл принести мне весть об этом.

— Я беременна Луизой и еще кем-то другим!.. Этого слишком много, чтобы я могла вынести!

Извергаю эту информацию в последнем потоке слов. Вновь растет комок в горле. Голос больше не проходит, несмотря на все усилия. Мое горло закрылось. Я не могу больше говорить. Смотрю на них и гасну под их взглядами. Беззвучно плачу, сидя на стуле.

Софи реагирует первой:

— ОООООООООООхххххх! — говорит она.

Понимаю по ее длинному вздоху, что она, как и Жози, считает это хорошей новостью. Стефан реагирует за ней.

— Ого! Наконец-то! Браво! Я уж думал, что будем заниматься собакой до конца дней. Что ты никогда не родишь нам малыша!

Стефан, как Жози и Софи, находит, что это — замечательная новость! Стефан и Софи смеются. А я плачу. По каждой щеке течет целый поток.

— Все будет хорошо! Стефан займется собакой, а я — малышом! — говорит Софи.

— Да, я займусь собакой, а Софи — ребенком!

— Ему, этому малышу, повезет иметь такую мать, как ты, — говорит мне Стефан.

Это правда? Он так действительно думает? Он думает, что кто-то может быть счастлив со мной? Даже представить себе не могла подобный поворот. Они такие довольные, что и я почти довольна. Улыбаюсь первый раз за все утро.

В дверь гримерки стучит Оскар. Быстро вытираю свои покрытые слезами щеки. Прячу, как могу, покрасневшие глаза. Я не хочу, чтоб Оскар видел, что я плакала. Не удалось.

— Тебе что-то нужно, Сильви? — спрашивает он меня.

Движением головы отвечаю «нет» — с улыбкой, указывающей, что все идет хорошо.

— Ты уверена?

Он настаивает.

Если будет продолжать, попрошу у него туалетной бумаги. Мол, всю свою уже использовала. Потому что все идет хорошо. Я говорю:

— Нет, спасибо, Оскар.

Оскар, наверное, немного задет, что ему не доверяют. Тем хуже. Он вновь говорит тоном второго ассистента:

— Сколько вам на нее нужно времени? — спрашивает он у гримерши и парикмахера.

Каждому нужно по пять минут. Оскар удивлен. Пять минут? Из-за цвета моих глаз и носа этого ему кажется недостаточно. Он продолжает:

— Позвать к вам Жози?

— Да.

Оскар выходит из гримерки. Он идет за Жози.

— Оскар?

Я его окликаю.

— Да?

— Как ты думаешь, можно здесь найти словарь?

Моя просьба его немного удивляет. Оскар будет хоть землю рыть, чтобы доставить мне удовольствие.

— Я найду его для тебя, моя Сильви, — говорит он потеплевшим голосом.

Оскар принес мне словарь. Он старый, но слово, которое меня изводит, существует уже давно.

ОТВЕТСТВЕННЫЙ.

Словарь предлагает мне шесть значений:

1. Тот, кто должен принимать и переносить последствия своих поступков, отвечать за них.

2. Тот, кто должен в силу принятых моральных норм отдавать себе отчет в своих поступках или поступках других. Родители ответственны за поступки своих детей.

3. Лицо дееспособное, действующее добровольно и сознательно.

4. Человек, принимающий решения.

5. Послуживший причиной, достаточным основанием для чего-л.

6. ОТВЕТСТВЕННЫЙ, СЕРЬЕЗНЫЙ, ДУМАЮЩИЙ; ТОТ, КТО ОЦЕНИВАЕТ ПОСЛЕДСТВИЯ СВОИХ ПОСТУПКОВ.

Жозиана входит в комнату.

— Жозиана?

Я отвожу взгляд от определений, которые доставляют мне одни страдания.

— Да.

Мой словарь открыт на странице 2271.

— Как ты считаешь, чтобы иметь ребенка, нужно быть ответственной?