Небо в алмазах

1

— Вот было же у меня предчувствие, — вещал Шумов, затаскивая молчаливого парня в сером плаще на мою лоджию. — Было предчувствие, что если я вылезу со своей дачи, то случится что-то нехорошее. И пожалуйста — случилось. А все из-за тебя...

Последняя фраза адресовалась мне, и возразить я в принципе ничего не мог. Можно было свалить все на Гиви Хромого, который порекомендовал мне нанести визит бывшему частному сыщику, но я подумал, что Гиви — не тот человек, на которого стоит переводить стрелки. Я промолчал, помогая уложить тело в сером плаще на старую ковровую дорожку.

— Хотя и они сами не без греха, — добавил Шумов. — Тоже мне, охотнички! Вылезли на лестничную площадку, треплются да еще курят! И так три часа кряду. Нужно быть круглым идиотом вроде тебя, чтобы не заметить этих болванов.

— Все у тебя идиоты, только ты один в белом, — ответил я.

— По крайней мере, ты меня не заметил. И они не заметили. Они тебя ждали, я тебя ждал, мы были на одном этаже, и они меня не засекли. А я весь их треп до последнего слова слышал.

— Это как же?

— А вот места надо знать, — самодовольно сказал Шумов. — Специальные места для засады.

Я принюхался к его куртке и предположил:

— Это возле мусоропровода, что ли?

— Парень не так безнадежен, как кажется, — проворчал Шумов. — Мусоропровод — это самое то. Меня один раз подловили вот так же, отдубасили за милую душу... С тех пор я пасу своих жертв возле мусоропровода, только так.

— Кто жертва-то? — спросил я, потом посмотрел на тело у себя под ногами и понял, что вопрос немного глуповатый. Шумов и так был обо мне не слишком высокого мнения, поэтому я срочно добавил два других вопроса, поумнее: — И зачем это я тебе понадобился посреди ночи? И почему ты сказал, что они облажались три раза за сутки? Я пока насчитал только два — возле твоей дачи и сейчас, на лестничной площадке...

— Конечно, мы можем поговорить обо всех интересных вопросах, — кивнул Шумов, присматриваясь к куче старого хлама, лежавшей в дальнем углу лоджии. — Но вот этот товарищ в сером ждать не будет, он скоро начнет разлагаться. И вообще, приличные люди не держат трупы на лоджии, они стараются от них как можно скорее избавиться. Желательно ночью, чтобы никто не видел. Сейчас еще ночь, хотя до рассвета осталось всего ничего. Хочешь решить проблему с телом сейчас? Или сам ею займешься днем, после обеда, отдохнув, выспавшись и надев чистые носки?

— А что ты посоветуешь мне как специалист?

— Бери вон тот мешок, а потом вон те веревки... Потом заворачивай ноги в мешок. Теперь — веревки. А теперь бери его за ноги. Он аккуратно упакован и готов к транспортировке.

— А если мы кого-то встретим на лестнице? — опасливо поинтересовался я.

— Мы никого не встретим на лестнице, — уверенно сказал Шумов.

— Мы поедем на лифте?

— Мы не поедем на лифте, — сказал Шумов и решительно раскрыл раму, потом высунулся наружу, посмотрел вниз и удовлетворенно отметил. — Кажется, никого...

— Не понял, — сказал я.

— И, кажется, пройдет, — Шумов рывком поднял тело за плечи, а потом просунул его головой вперед — в оконный проем, откуда тянуло ночной свежестью. Еще там бледнело небо, где-то далеко шуршали по асфальту машины... Про такое говорят — город жил своей обычной жизнью. И не подозревал, что сейчас на него вывалят с балкона труп.

— Толкай! — скомандовал Шумов.

— А? — растерянно уставился я на него. Я уж и бутылки-то давно с лоджии вниз не швырял, прошло с возрастом...

Но прежде чем я успел все это объяснить Шумову, тот выхватил ноги покойника у меня из рук, и через секунду завернутое в ковровую дорожку и всевозможные тряпки тело полетело с лоджии вниз. Шумов тут же закрыл окно, и поэтому звук приземления трупа на землю получился еще глуше, чем на самом деле. Можно сказать, что все прошло почти бесшумно.

— Я думал, — сказал я после паузы, — что мы повезем его куда-нибудь в укромное место. Закопаем. Или бросим в реку.

— Зачем такие сложности? — зевнул Шумов. — Знаешь, как у поэта: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей»? Так и тут — чем меньше возишься ты с трупом, тем больше шансов, что тебя никто не засечет.

— Ну да, — с недоверием посмотрел я на Шумова. — А теперь труп лежит у меня под окнами. Это что, безопасно?

— Объясняю для дилетантов, — Шумов по ходу объяснений переместился с лоджии в ванную, вымыл руки, а затем оказался на кухне, причем там он подверг весьма бесцеремонному обыску мой холодильник. — Когда это тело найдут, то менты подумают так: «Труп аккуратно упакован, значит, работал профи. Если работал профи, то он постарался забросить труп подальше от места убийства». Вот и все, Саня, — снисходительно посмотрел на меня Шумов, раскрыл холодильник и нахмурился. — Ты что, на диете?

— Я обычно на работе ем, — пояснил я. — В баре. Но сегодня меня уволили, а захватить я с собой ничего не успел, потому что у нас в баре убили одного милицейского подполковника...

— Не гони, не гони, — замахал руками Шумов. — Я еще про прошлых твоих покойников не все понял, а ты уже новых мне подкидываешь. Да еще милицейских подполковников...

— Так получается, — развел я руками. — Я не виноват.

— Ну да. Тот парень в плаще тоже был не виноват. Он всего лишь выполнял свою работу, а потом неудачно упал затылком на ступеньку. Так получилось.

Я вспомнил о трупе и поежился. Как-то не по-людски это было — выбрасывать еще теплое тело с лоджии.

— Ха, — ухмыльнулся Шумов, когда я высказал это свое предположение вслух. — Ты бросай эти свои сентиментальные мыслишки: по-людски, не по-людски... Откуда ты знаешь, что они хотели с тобой сделать?

Черт, а он прав. Я вспомнил вырвавшееся у Треугольного во время подзаборной потасовки: «Посмотрим, как ты заговоришь, когда тебе в задницу пивную бутылку засунут!» Шумов оценил изменившееся выражение моего лица и нравоучительно заключил:

— Вот так-то. Завязывай с гнилым гуманизмом, иначе ты свою девчонку у Тыквы не выцарапаешь.

— А ты мне поможешь? — встрепенулся я.

— Все равно мне придется с Тыквой поболтать, — мрачно проговорил Шумов.

— Зачем?

— А так уж сложилось, — загадочно ответил Шумов. Он сел на табурет и стащил с себя пахнущую мусоропроводом кожаную куртку. Под курткой был темно-серый свитер, и я заметил, что на левом боку он распорот, словно Шумов перебирался через забор и зацепился за что-то острое. Шумов перехватил мой взгляд и прокомментировал дефект своей одежды:

— Это была лажа номер два.

2

Увидев, что я собираюсь прилечь на диван, Шумов предостерегающе погрозил мне пальцем:

— На твоем месте я не стал бы этого делать.

— Почему? — полусонно спросил я. Путь до дивана оказался таким долгим и таким небезопасным, что теперь я просто не мог удержаться от соблазна лечь, вытянуться и закрыть глаза, чтобы провалиться в сладкий, безмятежный сон.

— Потому что они всегда возвращаются, — сказал Шумов, и я понял, что безмятежного сна сегодня не будет.

Еще не отрывая головы от подушки, еще надеясь на благополучный исход, я спросил:

— Кто — они? И куда они возвращаются?

В ответ я получил развернутый рассказ о «Лаже номер два». К концу этого рассказа спать мне уже совсем не хотелось.

Случилась она прошлым вечером, через несколько часов после того, как я, отмутуженный и разочарованный, покинул шумовскую дачу. После меня на даче появились два мебельных фургона, а вместе с ними с десяток рабочих, которые перетаскивали коробки в дом, а затем занялись сборкой, но не успели и отбыли обратно в город, пообещав наутро вернуться. То есть поначалу все шло нормально, и в десять вечера Шумов, как обычно, занял свой наблюдательный пост на балконе.

— Если бы у меня был нормальный режим дня, то у них бы все вышло, — пояснил Шумов. — Взяли бы меня тепленьким из постели, я бы и не пикнул. Но я-то не сплю по ночам. Привычка у меня есть такая. Я ложусь спать часов в восемь утра и сплю до полудня. И после обеда еще потом часа два дремлю. А ночью — нет, ночью ко мне лучше не соваться. Они не знали, они поперлись наобум... Дураки.

Дураками, по словам Шумова, командовал тот самый тип с треугольной рожей, что облажался под забором. А случилось все примерно в то же самое время, когда я в «Золотой Антилопе» мирно беседовал с подполковником Лисицыным, еще не зная, что подполковник до утра не доживет.

Поначалу Шумов подумал, что это местные подростки лезут через забор в поисках приключений на свои задницы. Шумов несколько удивился, потому что считал — за лето он провел достаточно показательных выстрелов поверх голов, чтобы подростки обходили эту дачу стороной. Однако, сокрушаясь по поводу бестолковости молодого поколения, Шумов отправился навстречу гостям с твердым намерением вправить мозги пацанам за пятнадцать секунд чистого времени.

Он прошел от двери метров двадцать, когда заподозрил неладное — фигуры гостей выглядели слишком массивно для подростков. А тут еще кто-то метнулся сбоку, Шумов успел отпрыгнуть, почувствовал на ребрах лезвие ножа и врезал нападающему ногой в плечо. Лежа на земле. Шумов услышал и увидел, что тени несутся к нему с разных сторон. Он понял, что влип и что геройствовать тут совершенно неуместно. Тогда Шумов встал и побежал что есть духу назад к дому, лелея мечту добраться до своего дробовика. Сзади тоже неслись во весь опор, подгоняемые скрежещущим голосом Треугольного.

Тут до Шумова дошло, что это за напасть свалилась на него. Треугольный вернулся, чтобы сквитаться за утреннее поражение.

— Да, — сочувственно закивал я в этот момент рассказа, — тут ведь еще в больнице случай вышел...

И я рассказал, как люди Треугольного сначала уделали Лимонада, приняв его за меня, а потом отправились за мной, одновременно подложив в палату Лимонаду наблюдателя. И как этот наблюдатель пытался придушить Лимонада подушкой, и если бы не я...

— Бог ты мой, — Шумов покачал головой. — Да там всю контору нужно разгонять. Они лажаются постоянно и бесконечно...

Шумов заметил, что понимает теперь, почему ночные гости были настолько злыми.

— Ни черта у них не получается ни в городе, ни в деревне. А начальство наверняка их погоняет и в хвост, и в гриву, результат требует... Вот они и взбеленились. Ведь ко мне на участок не меньше десятка народу вломилось...

До дома Шумов добежал первым. Дробовик находился на втором этаже, поэтому в дверях пришлось обороняться чем попало. Попался под руку опять-таки черный искусственный член.

— Это у моих соседей супербуйная пьянка была, — пояснил Шумов. — Я пошел их успокаивать, а они меня на три буквы послали. Ну, слово за слово... Короче, забрал я у них всю водку и вот эту резиновую дубинку тоже забрал. Чтобы не развратничали. И ведь пригодилось! И водка, и этот монстр!

Пригодились также и слесарные инструменты, оставленные рабочими возле дверей. Шумов лупил молотком по конечностям, которые пытались протиснуться в дверной проем, а когда молоток из руки вырвали, в ход пошли плоскогубцы и даже небольшой ящик с гвоздями. Но самой полезной вещью оказался монтажный пистолет — Шумов пальнул пару раз за порог и, судя по яростному мату, в кого-то попал. Нападающие отхлынули от двери, Шумов кинулся на второй этаж, схватил милый сердцу дробовик, выскочил на балкон и устроил незваным гостям веселую жизнь.

— Странно, но они не стреляли в ответ, — пожал плечами Шумов, прихлебывая несладкий чай. — Они просто слиняли.

Я вспомнил свои вчерашние рассуждения и высказал мнение, что им был нужен не труп Шумова, а Шумов живой, способный отвечать на вопросы. Ведь и меня они не тронули поначалу, проследив лишь весь мой путь от городской квартиры до шумовской дачи.

— А ножичком, получается, пугали? — посмотрел Шумов на свой испорченный свитер. — Ну-ну. То есть не такие уж они и лохи. То есть они хотят что-то понять. Они хотят проследить какие-то связи. Они следили за тобой и вышли на меня. И они подумали, что я именно тот, кто им нужен. Поэтому вломились посреди ночи. Но это же очередная лажа, — Шумов усмехнулся краем рта, но веселья в его глазах не было. — Я не тот, кто им нужен. Я не в курсе этих дел. Но они этого еще не поняли.

— Может, и я не тот, кто им нужен? — предположил я. — Может, они и насчет меня ошибаются?

— Может быть, — согласился Шумов. — Но лучше, если ты объяснишь им их ошибки по телефону. Или в письменной форме. Я уже сказал тебе: они имеют плохую привычку возвращаться, и если их ночью торчало в засаде двое, вернутся они целым взводом, и вернутся очень злые. Лично я не собираюсь их дожидаться.

Я встал с дивана. Все эти разговоры про пивную бутылку в заднице... Все эти пистолетные стволы между лопаток... Треугольный, может быть, и ошибается на мой счет, но ведь он может понять это слишком поздно. Поздно для меня.

— Сматываемся, — решительно предложил я Шумову. Тот согласно кивнул.

— У тебя есть машина? — спросил он.

— У меня нет машины, — признался я, но через пару секунд вспомнил. — Хотя... Есть у меня машина. Она, в принципе, не моя, она того человека, которого убили...

— Того человека, которого искал в гостинице Треугольный? — уточнил Шумов. — Того человека, который кинул Тыкву? Мне заранее не нравится эта машина, но другой у нас нет...

Уже в дверях Шумов спохватился и стал набирать какой-то телефонный номер.

— Хозяйке дачи надо позвонить, — пояснил он. — Поставить ее в курс дела. А то ведь там все разгромлено. Как Мамай прошел. То есть не Мамай, а Треугольный, как ты его называешь. На самом деле его зовут Хруст.

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— От верблюда, — ответил Шумов, вслушиваясь в гудки. — Я же говорю — сидел за мусоропроводом и слушал каждое слово этих двоих козлов. Их шефа зовут Хруст. Сдается мне, это и есть Треугольный. Черт...

— Что такое?

— Не берет трубку, — обеспокоенно проговорил Шумов. — Хотя она могла уже выехать из дома, а в офис еще не приехать. Перезвоню попозже.

Мы вышли из квартиры. Шумов внимательно осмотрел лестничную площадку, обнаружил несколько капель крови на ступенях и вытер их носовым платком.

— А может, — сказал я, — нужно было просто оставить тело здесь? Менты бы подумали: «Какой дурак будет убивать под дверями собственной квартиры?»

— Мысль неплохая, — оценил Шумов. — Но менты все равно захотели бы с тобой побеседовать — не слышал ли чего, не видел ли чего... А у тебя за последнее время случались, кажись, конфликты с правоохранительными органами.

— Не то что конфликты, — уклончиво ответил я, вспоминая больницу и «Золотую Антилопу». — Просто я попадал в поле зрения...

— Вот и тут бы ты попал, причем влип основательно. А так — многоквартирный дом, кругом тоже многоквартирные дома... Ты никуда не попадаешь. Ты спокойно выходишь из дома и движешься в сторону гаража, где стоит этот самый «Форд».

Шумов был прав — все сошло тихо-мирно. Мы вышли из подъезда, вокруг не было ни души, и ничто не наводило на мысль, что неподалеку валяется аккуратно упакованный труп молодого человека в сером плаще.

Но хотя все было так безмятежно, я не мог избавиться от ощущения, что чей-то незримый внимательный глаз следит за нами. Хотелось втянуть голову в плечи и кинуться бежать, причем зигзагами, чтобы труднее было попасть в спину.

3

В гаражах, где я сутки назад оставил мухинский «Форд», учет и контроль были поставлены не хуже швейцарского банка. Сторож на входе был другой, но тем не менее он был в курсе дела и, догнав меня возле бокса, негромко напомнил:

— Еще полсотни. И если еще будете здесь держать — постоянно — по сотне за неделю.

Я выдал сторожу пятьдесят долларов мухинских денег и обещал подумать над его предложением.

— Надумаете толкнуть тачку, я помогу найти покупателя, — заявил напоследок сторож.

— Не напрягайся, родной, — не выдержал Шумов. — Мы сами кого хочешь продадим и кого хочешь купим.

Сторож сделал понимающее лицо и исчез. Я открыл дверь, кивнул на авто и не без гордости поинтересовался:

— Пойдет?

— Нормально, — одобрил Шумов. — Главное, чтобы там были сиденья. А если сиденья мягкие, это просто здорово...

— Сиденья?

— Мне нужно выспаться, — пояснил Шумов, забираясь на заднее сиденье машины. — Я же тебе объяснял — «тихий час» у меня начинается с восьми утра. На даче мне оставаться было нельзя, у тебя дома теперь тоже небезопасно. Придется отсыпаться здесь... — Он стащил с себя куртку, сложил ее и собрался было использовать в качестве подушки, но тут принюхался и состроил гримасу отвращения. — В засаде у мусоропровода есть свои минусы, — пробормотал он. — У тебя нет никакой лишней одежды?

— У меня нет. А вот у Мухина есть. В багажнике целая сумка всякого шмотья.

— Надо же, — Шумов покачал головой. — Тебе от этого Мухина одно счастье — и машина, и шмотки... Может, это ты его и грохнул? И алмазы оприходовал? А теперь дурачком прикидываешься?

— Я не прикидываюсь, — сказал я, открыл багажник, достал большую желтую сумку и бросил ее Шумову.

— Ни фига себе, — обрадованно сказал тот. — Это же пальто. Это самое настоящее пальто, причем как раз по сезону...

Пальто отправилось под голову отставному частному сыщику, а я припомнил, что в «Белый Кролик» Мухин приезжал без пальто. Он приехал туда в костюме. Тамара скорее всего заехала за Мухиным в гостиницу, они взяли такси и отправились в «Белый Кролик». В гостиницу Мухин уже не вернулся. А где же было пальто? А оно было заранее уложено в желтую сумку, а сумка заброшена в багажник «Форда». А «Форд» поставлен в укромном месте. Ну и какой отсюда можно сделать вывод? Что Мухин заранее все продумал и подготовил? До меня это уже дошло. С опозданием на пару суток, правда, но дошло. Что еще? Если пальто лежало в багажнике «Форда», это значило, что Мухин был уже в полной готовности делать ноги. Он закончил все свои дела, оставалось смотаться... А он зачем-то поехал на Пушкинскую. На этом самом «Форде», где в багажнике лежало его пальто. А раз в машине пальто, значит, в машине было и все остальное. Деньги и алмазы. Пальто в машине осталось, но вот что касается более ценных вещей...

— Слушай, Саня, — сонно проговорил Шумов, устраиваясь на темно-сером кашемировом пальто. — А ты машину проверил?

— В каком смысле?

— Ты же ищешь мухинские деньги, так? А вдруг они у него здесь, в машине, спрятаны. Двойное дно в багажнике или под обивкой сидений...

Черт, этот тип как будто читал мои мысли!

— Там был чемодан денег, — сказал я. — И чемодан алмазов. Вообще-то он говорил про два чемодана алмазов, но я видел только один. Поэтому и говорю про один. Можно спрятать в машине чемодан алмазов и чемодан денег?

— Можно, — сказал Шумов, и я вздрогнул, а руки мои как-то стали сами по себе проминать обивку сиденья. — Но мороки много. Есть смысл возиться, если только везти это все через границу, чтобы таможенников наколоть. А так, чтоб легко положить и легко взять... Нет, так не выйдет. — Шумов помолчал, и я уже подумал, что его сморил сон, но через пару минут сыщик снова подал голос: — Я не понял... Как это Мухин кинул Тыкву со всеми этими чемоданами? Чемодан алмазов, чемодан денег... С таким грузом непросто испариться. Как он это провернул?

— Он испарился, — ответил я. — Он зашел в комнату без окон. И не вернулся оттуда. Я заглянул туда через три минуты — там никого не было. А через дверь он не выходил.

— Дурдом, — прокомментировал Шумов. — Я вот просплюсь... А потом я выясню, кто куда испарился, потом я выясню, за каким чертом какие-то козлы врываются ночью на мою дачу... То есть не на мою дачу. На дачу Ольги Петровны...

Шумов ругнулся, поднял голову с пальто и протянул руку ко мне:

— Я у тебя мобильник видел. Дай-ка я хозяйке позвоню еще раз...

— Мобильник тоже мухинский, — сообщил я, передавая Шумову телефон.

— Да ты халявщик, Саня, — ответил Шумов. — У тебя ничего своего нет. Свои у тебя только неприятности. И ты охотно делишься ими со знакомыми.

Он несколько раз набирал номер, но никто не отвечал. Шумов скрипнул зубами, швырнул мобильник на переднее сиденье и снова улегся на пальто. Меня в сон не тянуло, поэтому я просто сидел на переднем за рулем и слушал тихо работающий приемник. Вскоре к музыке из динамиков добавился могучий храп Шумова. Так мог храпеть только заслуживающий доверия человек, и я почувствовал себя спокойно, сидя за рулем машины убитого афериста.

В гараже было темно, лишь красный огонек магнитолы смотрел на меня, а раздававшиеся из магнитолы голоса и музыка напоминали, что есть жизнь и за пределами этого гаража и что не все так мрачно, как кажется ранним осенним утром, когда дождь изматывающей редкой дробью лупит по крыше и нет никакого желания выходить наружу...

В таком настроении я послушал бы что-нибудь медленное и лирическое, но радиостанции, наверное, получили правительственное задание передавать с утра музыку поэнергичнее и пожизнерадостнее, чтобы люди побыстрее выскакивали из постелей и мчались на работу. Вот такое дерьмо мне и пришлось слушать в сопровождении шумовского храпа. Вся энергия и вся жизнерадостность этих утренних песен летели мимо меня, а когда ведущие рассказывали пошлые анекдоты, у меня появлялось желание дать всем этим болтунам под дых. Просто у меня было такое настроение. В другое время в компании Лимонада и пары веселых девчонок без комплексов да парочки пузырей водки я бы отнесся к этим песням и байкам совсем по-другому... Но сегодня — это сегодня, и сегодня все летело мимо кассы.

И я вздохнул с облегчением, когда в девять утра стали рассказывать новости. Тут можно было заранее угадать, что ничего веселого за эти пятнадцать минут рассказать не успеют. Будут экономические проблемы, стихийные бедствия, забастовки, голодные обмороки и политические скандалы. Это я мог слушать, это было мне близко.

Ведущий по инерции старался быть энергичным и жизнерадостным, однако новости сами по себе не очень веселили, и оптимизм ведущего делал из него полного идиота. На мой взгляд.

Он сообщил, что на Северном Кавказе подорвался на мине БТР, но это ничего, потому что могло быть и хуже. Потом было сказано, что курс доллара вчера вырос, но это тоже ничего, потому что мог вырасти еще больше. А что касается заявления Госкомстата, что инфляция составила сколько-то там процентов, так это и вовсе ерунда, потому что...

— Могло быть и лучше, — возразил я магнитоле. — Если бы... Если бы...

Я так ничего и не придумал. Если бы я отговорил Тамару связываться с Мухиным? Если бы Тамара не поступила в ту риелторскую контору, а вернулась бы доучиваться в свой институт? Если бы Мухин со своим чемоданом алмазов проехал бы мимо нашего города? А почему, кстати, он приехал именно к нам?

Я только собрался обдумать эту мысль, как ведущий прежним пионерским голоском отрапортовал о переходе к городским новостям:

— Около семи утра жители домов по улице Дружбы Народов были разбужены звуком мощного взрыва. Прибывшие на место происшествия пожарные обнаружили остатки автомобиля марки «Линкольн». Машина принадлежала Ольге Петровне Орловой, генеральному директору фирмы «Орел Сейлз». Кто именно находился в машине в момент взрыва, выясняется, но предположительно погибло три человека. Правоохранительные органы склоняются к версии преднамеренного взрыва, хотя следствие находится в самом начале... Прибывшая из Москвы следственная группа, занимающаяся поисками известного бизнесмена Америдиса...

— Так вот почему она не отвечала на мои звонки, — сказал Шумов. Я осторожно посмотрел на него, но не увидел ни злости, ни слез на его лице. Он выглядел просто уставшим. Уставшим выслушивать вот такие новости о своих знакомых. — Надо бы перекусить, — была следующая фраза Шумова.

— Извини, — сказал я. — Извини, что все так получилось...

— Да уж, получилось. — Шумов провел руками по лицу, стряхивая с себя сон. — Это как бикфордов шнур. И Ольга Петровна оказалась на его конце, хотя она не должна была там оказаться. Ты искал Мухина, Треугольный заинтересовался тобой, ты вывел его на меня, они выяснили, на кого я работаю, и решили, что за тобой и за мной стоит Ольга Петровна. Она большой коммерсант, не то что мы с тобой — мелочь пузатая... Я могу понять их логику. Просто они ошиблись. Они бросились не по тому следу. Но объяснять им это уже поздно...

— Глупая случайность, — брякнул я в утешение.

— В таких вещах случайностей не бывает, — возразил Шумов. — Значит, не суждено мне было состариться на этой даче в тиши и покое. Значит, написано мне было на роду вылезти на свет божий. Ну а уж если я вылез за ворота, то я не успокоюсь, пока не выясню, кто всю эту кашу заварил. И пока не разобью пару тупых треугольных голов. Кстати, ты не видел мой член?

— Что?! — вытаращился я.

— Имеется в виду та черная резиновая штуковина, которой удобно разбивать головы, — пояснил Шумов. И хмыкнул.

4

Часам к десяти Шумов дозрел до того, чтобы выбраться из гаража и перейти к более активным действиям. Пока активными действиями он называл завтрак. А ближайшим заведением, где можно было развернуть такие действия, оказалась нормальная старорежимная пельменная, где меню не обновлялось уже лет двадцать. Только нолики к ценам дописывали. Все остальное, включая скатерти и качество обслуживания, было выдержано в стиле суперретро. Рекомендуется для ностальгирующих по позднему застою и ранней перестройке. Я в те времена еще в школе учился, по пельменным не шлялся, потому что ел дома. Ностальгии у меня в результате не возникло. А Шумову просто было не до этого. Он стремительно и мрачно поглощал пельмени с майонезом, тыча в них вилкой так, словно это были его кровные враги. Официантка в грязном переднике поглядывала на бывшего сыщика с удивлением — не каждый день, должно быть, к ним захаживали мужчины в дорогих кашемировых пальто. Даже если пальто едва прикрывало Шумову колени и жало в плечах — все же разница в комплекции с покойным Мухиным ощущалась. Шею Константина обматывал тонкий белый шарф, также позаимствованный из мухинского гардероба. Забрызганные грязью тяжелые ботинки не слишком сочетались с кашемировым пальто, но Шумова это не волновало. Меня, впрочем, тоже.

— Расплатись, — бросил мне Шумов, подозрительно рассматривая светло-желтую жидкость в граненом стакане, которая на самом деле являлась компотом из сухофруктов. — Сто лет уже такого не пил, — признался Шумов. — И не буду пить. Лучше спроси у них коньяка.

— У них нет коньяка, — сказал я. — И я уже расплатился. Еще когда брал пельмени.

— Какой ты шустрый, — бросил Шумов, словно бы обвиняя меня в страшном преступлении. — А как у тебя вообще с деньгами?

— Нормально, — сказал я. В пельменной было пусто, и я рискнул показать Шумову пачку долларов.

— С покойника снял, — безошибочно определил Шумов.

— Почему обязательно... — начал было я, но потом решил быть честным и кивнул.

— Это хорошо, — сказал Шумов. — Хорошо, что у тебя есть бабки. Потому что нам понадобятся бабки.

— Зачем? — поинтересовался я и тут же, продолжая быть честным, сообщил: — Из этих денег мне нужно отдать тысячу семье Лимонада. Это тот парень, которого едва не задушили в больнице. Из-за меня.

— А ту девчонку похитили из-за тебя, а мне едва перо в бок не всадили из-за тебя, а Ольге Петровне машину взорвали и вазочки антикварные побили... — скороговоркой перечислил Шумов. — А может, и ее саму взорвали... Тоже из-за тебя? Все зло в мире происходит из-за тебя, Саня. А компенсируешь ущерб ты не всем, а только каким-то Лимонадам.

— У него двое детей, — объяснил я.

— С таким прозвищем вообще не следует иметь детей, — наставительно сказал Шумов. — Ну да ладно. Я прикинул, что у тебя еще останется кое-что, когда ты расплатишься с бандой лимонадычей. Этот остаток ты заплатишь мне.

— Это еще зачем? — насторожился я.

— Ты хочешь вернуть свою девушку? — ответил вопросом на вопрос Шумов.

Я молча кивнул.

— Прекрасно, — сказал Шумов. — Это значит, что мне придется делать много всяких не совсем законных и совсем незаконных вещей. А также много абсолютно незаконных вещей. И не исключено, что рано или поздно меня схватят за задницу и потребуют объяснить, за каким чертом я все это делал.

— Ну и? — уставился я на Шумова, стараясь намекнуть взглядом, что мне пока ничего не понятно.

— Я же частный детектив, — скромно заявил Шумов. — Гиви тебе должен был сказать.

— Он сказал, — подтвердил я. — Но что это значит?

— Это значит, что мы заключим договор. Ты нанимаешь меня, платишь мне какую-то сумму и ставишь передо мной цель. Скажем, найти твоего пропавшего двадцать лет назад троюродного брата.

— Какого, к черту, троюродного брата?! Не было у меня никакого брата!

— Я привел пример, — сказал Шумов. — Если ты не въезжаешь, то тогда обратимся к реальности: тебе нужно найти девушку. Так?

Я согласился.

— Вот на эту тему мы и заключим договор, — пояснил Шумов. — Имея договор на руках, я начинаю действовать... — Он нетерпеливо потер руки. — Или нахожу мухинские деньги, или припираю к стенке Тыкву... Попутно разнося башку Треугольному.

— Хм, — заинтересовался я. — А что, есть такой закон, что если ищешь пропавшую девушку, то можно разносить головы и делать всякие незаконные штуки?

— Нет такого закона, — с сожалением признался Шумов. — Эти козлы-депутаты какие только законы не принимают, а вот нужных законов... — он разочарованно развел руками.

— Я тогда не понимаю, в чем ценность договора, — сказал я. — Если он тебе не дает никаких дополнительных прав.

— Не то чтобы он совсем ничего не давал... Короче, мне нужна хоть какая-то бумажка, которой я смогу объяснить свои действия, — вздохнул Шумов. — Иначе я вообще ничего не смогу объяснить...

Я погрузился в раздумья, подозревая, что меня сейчас надурят с этим договором. Однако другого выхода все равно не было видно, да и Шумов потерял терпение и рявкнул на всю пельменную:

— Ты мужик или кто?! Ты сколько тут думать еще будешь?! Ты же сказал, что твою девчонку собираются на фарш порубить!

— Ну это же просто слова, — пробормотал я. — Это просто чтобы припугнуть меня... Не будет же он на самом деле...

— В девяносто шестом году, — зловещим шепотом проговорил Шумов, приблизив свое лицо к моему, — Тыква украл жену коммерческого директора мясокомбината. Он просил за нее выкуп, пятьдесят тысяч долларов. А когда директор пожадничал, Тыква отрубил его жене левую ногу ниже колена. Отрубил топором. Упаковал в целлофан и наклеил ярлык «Суповой набор». И подбросил директору в машину. Так что на твоем месте...

Я почувствовал, как проглоченные пельмени просятся наружу.

— На твоем месте я бы не затягивал подписание договора, — закончил Шумов. — Чем быстрее мы это оформим, тем быстрее я начну решать твои проблемы. А чем быстрее я начну, тем больше шансов у твоей девчонки не стать фаршем. Как ее, кстати, зовут?

— Тамара, — с трудом проговорил я. — А что сталось... Ну, с женой директора мясокомбината? Которой — ногу...

— Они с Тыквой сторговались на пятнадцати тысячах, — спокойно пояснил Шумов.

— А нога?

— Пришили обратно. Директор мясокомбината держал пакет в морозилке все время, пока жену не привезли обратно домой. И тогда он сразу отправил ее в больницу. Но это, понимаешь ли, нога, а фарш невозможно провернуть назад...

— Поехали, поехали, — выскочил я из-за стола. — Поехали за твоим чертовым договором!

— Он не чертов, — Шумов элегантно запахнул мухинское пальто. — Он твой и мой.

5

Этот мужчина лет пятидесяти выглядел, как обычно выглядят адвокаты в американских фильмах: холеный, седовласый, самоуверенный. Таким он оставался примерно секунд десять после того, как Шумов толкнул тяжелую дверь с табличкой «Юридическая консультация» и оказался внутри небольшой комнаты, плотно заставленной мебелью и оргтехникой. От первоначального облика осталась только седина, и то, как мне показалось, тщательно уложенные на голове мужчины волосы слегка приподнялись. А самоуверенность и холеность как будто ветром сдуло.

— Костя? — уставился на Шумова седой.

— Генрих? — в тон ему ответил Шумов, бесцеремонно плюхаясь в кожаное кресло и запуская руку в вазочку с чищеным арахисом. Меня не покидало смутное предчувствие, что сейчас явится охрана и вытолкает нас в шею, поэтому к креслу и орешкам я не приближался.

— Ты?.. — Седой неуверенно ткнул в Шумова пальцем. — Ты вернулся?

— Как видишь, — сказал Шумов, методично уничтожая запасы арахиса. — Если бы ты меня не видел, это значило бы, что я не вернулся. А раз ты меня видишь...

Седой нервно заморгал, и было похоже, что он борется с желанием перекрестить Шумова, побрызгать на него освященной водичкой и крикнуть: «Сгинь!» Но седой, наверное, не был уверен, что с Шумовым этот трюк сработает.

— Генрих, я не буду отрывать тебя от работы, — сказал Шумов. — Вот этого парня зовут Саня Хохлов...

Седой как-то сочувственно на меня посмотрел и вежливо качнул подбородком.

— ...и он — мой новый клиент.

Седовласый юрист по имени Генрих медленно опустился в кресло напротив Шумова, пробормотав нечто вроде:

— Опять... Ты опять взялся за это...

— Правильно, правильно, — подбодрил его Шумов. — Ты только не впадай в транс, не начинай тут вечер воспоминаний на тему «Как все было здорово в прошлые годы»...

— А я и не считаю, что это было здорово! — неожиданно резко отозвался Генрих. Он поднялся из кресла и тщательно прикрыл дверь своего кабинета. — И вот этому парню, — Генрих ткнул в меня пальцем, — я прямо так и скажу: «Это было не здорово!» Я все-таки юрист со стажем, — Генрих перешел на шепот. — И я не обязан таскать тебе, Костя, пистолеты в свертках, не обязан отмазывать тебя от милиции, не обязан вскакивать по твоему звонку в три часа ночи, а ты обычно звонишь именно в три часа ночи...

— Все-таки начался вечер воспоминаний, — спокойно заметил Шумов. — Тебе нужно как-то подобрее относиться ко всему этому. Это прошлое, Генрих, это ушло. И у тебя должна быть светлая грусть во взгляде, когда ты вспоминаешь о наших старых делах. Светлая грусть, а не бешенство, от которого у тебя парик дыбом встает...

— Я должен грустить, что ты мне больше не звонишь в три часа ночи с просьбой вытащить тебя из отделения милиции? Хрен тебе, Костя! — решительно заявил Генрих и демонстративно пригладил благообразную седину. Тут он вспомнил обо мне, тяжко вздохнул и проговорил тоном, более похожим на адвокатский: — Так что вам, молодой человек, я бы не рекомендовал обращаться за решением своих проблем к Константину Сергеевичу...

— А у него такие проблемы, что их больше никто не решит, — перебил юриста Шумов. — Кроме меня. Так что кончай трепаться, Генрих, составляй договор, и твое кошмарное прошлое улетучится из кабинета в пять секунд.

— Какой договор, — проворчал Генрих. — У тебя лицензия сто лет назад закончилась...

— Ну так возобнови ее, — сказал Шумов, возвращая на генриховский стол пустую вазочку. — Ты юрист или кто?

Генрих раскрыл было рот, чтобы дать достойный ответ, но вспомнил, что в кабинете, кроме кошмарного прошлого, присутствую еще я, и решил остаться в рамках правового поля, так это, кажется, называется. В том смысле, что он не послал Шумова куда подальше. То есть, может, и послал, но мысленно.

А вслух он сказал:

— Черт с тобой, Костя. Будет тебе договор, но больше меня ни в какие дела не впутывай.

— У меня даже и в мыслях не было, — простодушно улыбнулся Шумов и чуть погодя добавил: — Между прочим, тебе не нужна по дешевке машина? «Форд» года девяносто пятого.

Генрих поднял глаза от бумаг, и тогда Шумов заботливо добавил:

— Там всего пара пулевых отверстий. Хозяин машину искать не будет.

— Молодой человек, — Генрих посмотрел на меня. — Какой кретин посоветовал вам обратиться за помощью к этому... К этому сомнительному элементу?

— Гиви Хромой, — просто сказал я. Шумов снова расплылся в улыбке, а седовласый юрист сокрушенно закачал головой, бормоча что-то насчет того, что мы с Шумовым — два сапога пара.

Короче говоря, прошлое вернулось и слегка пристукнуло Генриха по голове. Но он еще легко отделался. Вот когда меня прошлое звездануло по башке, это был удар так удар. Как только мозги из ушей не полезли. Впрочем, ДК сказал, что их у меня не так много. Поэтому и не полезли.

Но все это — и ДК, и удар прошлым по башке — мне еще только предстояло пережить. Пока я знал лишь то, что мы с Шумовым два сапога пара, и, честно говоря, меня это не слишком пугало.

6

Генрих снимал помещение под офис в гостинице «Родные просторы». Это заведение не смогло так лихо вписаться в новые времена, как «Интурист», и потому гостиницей являлось лишь по вывеске. Первыми из «Родных просторов» свалили проститутки, и это было верным признаком того, что дела плохи. Это вроде бегства крыс с корабля. С тех пор из «Родных просторов» исчезла вся обычная в таких местах публика — карточные шулеры, кидалы, валютчики и даже ресторанный ансамбль. В конце концов перевелись и постояльцы, а на конторке администратора появилась табличка: «Сдаются помещения под офисы и склады». Судя по убожеству гостиничного вестибюля, клевали на это помещение немногие. Впрочем, клюнуть тут можно было и не только на предложение аренды. Шумова, например, аренда совсем не интересовала. А вот сохранившийся в вестибюле гостиницы бар привлек его самое пристальное внимание.

— Я тебе говорил, что нам понадобятся деньги? — задумчиво произнес он, глядя в сторону бара.

— Да, — сказал я, переживая нехорошие предчувствия и на всякий случай дотрагиваясь до пачки «зеленых», приятно отягчавшей мой карман. Деньги были на месте. Нехорошие предчувствия тоже.

— Так вот, они нам понадобились, — сказал Шумов и протянул руку. Если бы он сделал это в другой обстановке и в другой одежде, то это, наверное, походило бы на жест попрошайки. Но сейчас, в кашемировом пальто, с белым шарфом вокруг шеи, на фоне слегка обшарпанных, но все же мраморных колонн, Шумов выглядел потрепанным жизнью аристократом, который требует свое, законное.

— Что, все? — мрачно спросил я.

— Жадность не украшает мужчину, — сказал Шумов.

— Ну раз так... — Я вытащил деньги, отсчитал тысячу, которую обещал выдать Лимонадовой жене в качестве моральной компенсации, и переложил ее в другой карман. Остальные мухинские деньги я также убрал, потом вытащил из куртки пятьдесят рублей и вручил их Шумову.

— Это что? — оскорбился Шумов.

— Жадность не украшает мужчину, — ответил я. Шумов подумал, взял деньги и решительно направился к бару, пробормотав на ходу что-то вроде: «Парень схватывает на лету...»

Я неторопливо двинулся за Шумовым, а когда добрался до бара, Шумов уже сидел там с рюмкой коньяка. Бармен сонно поглядывал на него из-за стойки, и Шумов не подкачал — в секунду опрокинув рюмку в рот, он тут же уставился на батарею бутылок за стойкой.

— Кто-то утверждал, что вышел из запоя, — напомнил я.

— А где ты видишь запой? — поднял брови Шумов. — Здесь идет активизация мыслительного процесса. Чтобы мысли сдвинулись с места и забегали, их нужно подтолкнуть. Один из способов — алкоголь. Есть даже такая теория — теория позитивного пьянства.

— Ха, — сказал я с недоверием. Я еще хотел сослаться на собственный опыт и заявить, что от пьянки мысли у меня не то чтобы начинали бегать, они у меня... ну как бы слипаются в такую небольшую кучку... И больше не шевелятся.

— Впрочем, ты же вышибала, — с оттенком снисходительности произнес Шумов. — Тебе, наверное, нужно кому-нибудь шарахнуть по кумполу, чтобы активизировать мыслительный процесс...

— У меня нет времени слушать всякую хреноту, — раздраженно отозвался я. — У меня вообще нет времени. Если можешь помочь, помогай. А нет — так хоть до смерти тут упейся. А я пойду отсюда...

— Сядь, — сказал Шумов. И я сел, потому что слова насчет «нет времени» были неправдой. Потому что в первую очередь у меня не было плана действий. У меня не было никаких мыслей. И если нужно было напоить Шумова для того, чтобы такие мысли появились, я был готов это сделать.

Однако обошлось. Наверное, сработала теория позитивного пьянства, и в голове Шумова забегали-таки мысли.

— Расскажи мне еще раз все с самого начала, — попросил Шумов, сосредоточенно разглядывая пустую рюмку. — Как вы пошли на ту встречу с Тыквой, ну и все прочее...

— Я уже рассказывал...

— Когда ты рассказывал в прошлый раз, это все не имело ко мне отношения. Теперь у меня болит бок, который мне порезали люди Треугольного, теперь я не знаю, жива ли женщина, у которой я жил последние полтора года. Ее тоже могли покалечить люди Треугольного. И чтобы понять, откуда взялась вся эта напасть и на фига им понадобилось тело Мухина, я должен знать все про Мухина, про алмазы, про Тыкву, про тебя и про твою подругу.

— Ладно, — пожал я плечами и стал рассказывать. Где-то на второй минуте моего рассказа у Шумова изумленно поднялись брови, и на этой же высоте они и оставались, пока я не произнес последнего слова.

Потом я спросил:

— Что? Что-то не так?

— Саня, а ты мне вот это все уже рассказывал? Вот прямо как сейчас?

— Конечно, рассказывал. Вчера утром, на даче...

— Да? — Шумов качнул головой, поднялся и поставил перед барменом пустую рюмку. Тот немедленно ее наполнил, а Шумов тут же ее осушил, после чего вернулся ко мне. — Значит, я тебя тогда невнимательно слушал, — сделал он вывод. — Очень невнимательно слушал.

— А что такое?

— Что такое? — Шумов поправил шарф. — Раньше я думал, что ты просто туго соображающий парень... У тебя, кстати, сотрясения мозга не было?

— Было, — признался я.

— Оно и видно. Вот это... — Шумов хотел постучать мне пальцем по лбу, но я вовремя увернулся. — Это служит не только для нанесения ударов «лоб в лоб». И не только для ношения головных уборов. Этим еще и думают. Хотя бы иногда.

— А еще я туда ем, — огрызнулся я.

— Оно и видно, — сказал Шумов. — Короче говоря, вывод простой: у тебя все лежит под ногами.

— Не понял...

— А ты постарайся, — Шумов посмотрел на меня, и ему, видимо, не понравилось напряженное выражение моего лица, поэтому он махнул рукой и сказал: — Нет, лучше не старайся. Я как-нибудь попроще тебе объясню.

— Ну, — мрачно сказал я. — Кому нравится, когда его держат за идиота? Мне вот, например, не нравится.

— Представь, что ты находишься в лесу, — сказал Шумов. — И тебе нужно составить как можно более полное представление об этом лесе — что там где расположено и так далее... Представил?

— Ближе к делу, — сказал я.

— Сможешь ли ты составить представление о лесе, если будешь идти по нему все время вперед и вперед, пока не выйдешь из него? Это тебе вопрос, Саня.

— Я не в школе, — сказал я. — Не надо мне контрольных тут устраивать...

— Не сможешь, — сам ответил Шумов. — Нужно ходить не только вперед, нужно ходить влево и вправо, нужно ходить зигзагами. Нужно иногда возвращаться.

— Теория позитивного пьянства — полная фигня, — сказал я в ответ на все эти лесные сказки.

— Сам ты полная фигня, — бросил в ответ Шумов. — И твоя проблема, Саня, состоит в том, что ты не возвращаешься. Ты все время идешь вперед. Сначала в «Белый Кролик», потом в риелторскую контору, потом на Пушкинскую, потом к Гиви, потом ко мне... Ты идешь вперед, не оглядываясь, а потом начинаешь удивляться, почему все так запутано и непонятно.

— Ну а что же я должен был, по-твоему, делать?

— Я уже сказал. Ты должен возвращаться. Чтобы понять, ты должен возвращаться. В «Белый Кролик», на Пушкинскую... И пытаться понять то, чего не понял в первый раз.

— Это получится замкнутый круг, — сказал я без всякого энтузиазма.

— Это получится спираль, — возразил Шумов. — Спираль по восходящей. И в самом верху будет правда.

— На кой черт мне правда? — сказал я. — Мне нужно вернуть Тамару. И чтобы развязаться с Тыквой, чтобы у него не было к ней никаких претензий. И чтобы у Треугольного тоже не было никаких претензий к нам. Чтобы была нормальная жизнь, как раньше.

— Нормальная жизнь? — тяжко вздохнул Шумов. — Чтобы как раньше... Знаешь, Саня, выяснить правду будет полегче. А жизнь никогда уже не будет как прежде. Это как фарш, который невозможно провернуть назад...

— Не надо мне про фарш! — вздрогнул я и посмотрел на часы. Время продолжало бежать, и до сих пор не удалось сделать ничего, чтобы его остановить.