Ли Бо в переводах В.М. Алексеева[160]

Стихотворения в прозе, воспевающие природу[161]

I Мне жаль последних дней весны!

Как это случается, что небо опять велит Северному Ковшу предузнать весну и повернуть рукоять свою вновь на восток?

Весна! Лазурные тона волнующихся вод... Красный аромат орхидеевых куп... Поднимись куда-нибудь повыше и гляди вдаль... Разом и полностью обнимет глаз твой и безбрежную ширь моря и тончайшую неуловимость туч. Душа в уносящем порыве готова замереть. По щекам бегут слезы целыми потоками.

Пою о легком чистом ветерке и о волнах Цан-лан... Любовно мечтаю об озере Дунтхин. Вздыхаю по стране рек Сяо и Сян. Но какая бодрая легкость в моей душе! Она вместе с весенним дуновением ветерка вздымается и куда-то летит!

Да! Вздымается она и куда-то летит! А думе моей нет предела. Я так поглощен созерцанием этого прекрасного времени года, что не могу рассеять настроения. Вся равнина заросла — и что за роскошные цвета и узоры! Но, травы ароматные! Люблю вас и жалею. Жалею так, как будто острый нож вонзается мне в сердце! Ведь это последние дни весны... Конец последних дней весны! Мне жаль их! Охватывает меня скорбь, и скорбь не малая!

Моя мысль летит. На излучине (реки) Хань, у берегов стремнин (реки) Сян, беру в руки волшебно красивые цветы — и все не могу превозмочь своей думы. Вот я на северных склонах гор Сянь и думаю о тех эпических женщинах, гулявших здесь по берегу реки Хань. Вот я на южной полосе (реки) Сян и тоскую душой о погибших здесь дочерях государя Яо. Чувство обиды за них ужасно, беспредельно. Им полна вся душа моя. Глаз уходит в пространство и теряется. Тоска подступает к сердцу беспорядочным наплывом. Вот я на реке Цзи, где даю простор чувству, воспетому в одах царства Вэй... Вот я в «Башне Туч», где меня, как некогда известного Чуского князя, охватывает сон, сладостный, волшебный.

Каждый год та же картина. Приходит весна — распускаются цветы. Но вот цветам конец — и весне смена. Быстро, быстро мчит свои воды длинная река. Слежу взором за бегом ее волн и мысленно провожаю их туда на восток, до самого моря. Увы! Также и весна — она не остается у нас, раз ее время проходит... Вот уже совсем скоро природа повеет дряхлою старостью. И как досадно мне, что нельзя перекинуть по лазоревому небу какой-нибудь длиннейший канат, чтобы привязать им летящее к закату белое светило!

Есть некий человек, близкий моему чувству. Он покидает юг и идет на запад, в страну древней Цинь. Гляжу я, как застилают путь блуждающие в воздухе цветочные ивовые нити. Они сплетаются в сеть, чтобы ею поймать весенний свет и удержать (до конца весны) человека. Погружаюсь в стих — и песнь моя жалобна. Разлука с тобой ранит мое сердце и делает мои шаги нерешительными. Я провожаю тебя в дальний путь. Гляжу на небо — и вижу, как несется караван гусей, постепенно тая вдали. Пьянею грустью у плакучей ивы. Даю тебе на прощанье ее гибкую, мягкую ветвь и с нею чувство крепкой дружбы. Гляжу — не нагляжусь на тебя, государь мой, и горестно вздыхаю. Брызжут внезапными потоками из глаз моих слезы... о, как зол я на эту преходящую красочность весны! Вот уже далеко ты. Поручаю тень твою ясной луне. Провожаю тебя, государь мой, на край света.

II Весенняя грусть

Вернулся восточный ветерок. Вижу, как зеленеет трава и понимаю, что пришла весна. Водные потоки пришли в смятение. Плакучая ива мягко веет своими длинными ветвями. Какая грусть для человека в этом ее движении!

Прекрасный, ласковый, лазоревый небесный свет. Ароматный, свежий, зеленоватый морской воздух. Яркие краски по изумруду, уходящая в даль полуясной пеленой — вот какова стала земля! Тучки нежно реют в вышине одна другой свежее. Сплошными потоками бегут бурные воды. Падает взор мой на мох, растущий у ручья. Как легки и проворны его движения по ветру! Вот закрутилась дымка блуждающих в воздухе нитей... Гляжу, и душа моя хочет вырваться и закружиться вместе с ними. О, этот воздух и свет! Я пьянею от вас! Пьянею — и погружаюсь в грусть.

Тот, кто прислушивался к бегущей с высот Луны воде и звукам страны Цинь; тот, кто внимал обезьяньему крику на берегах Янцзы и напевам страны Ба; та знаменитая красавица Ван Чжао-цзюнь, которая видела пред собой последнюю («Яшмовую») заставу родной земли; тот славный Чуский поэт, воспевший (равнодушный) кленовый лес, о, эти люди знали, что такое грусть! Вот и я, если поднимусь куда-нибудь повыше и гляну вдаль, то, вспоминая их, чувствую острую боль тоски, пронизывающей меня до костей, ранящей меня прямо в сердце.

Душа человека волной бурлит, когда приходит весна. Однако, есть и грусть весенняя, грусть, которая — ровно падающий снег — вносит в нашу душу смятение. Но и грусть и радость, в бесчисленной толпе человеческих ощущений, как-то одновременно пробуждаются и единятся на этом ароматном празднике природы!

Что, если есть у меня один человек далеко там, на берегах р. Сян? Тучи разделяют нас, и нет возможности свидеться. Над малой волной лью я слезы разлуки и ей, уходящей на восток, наказываю передать другу мой душевный, любящий привет.

О, если б мне ухватить, задержать этот весенний свет, не дать ему исчезнуть! Я подарил бы его тебе, прекрасный, далекий друг!

III Ясная осень. Скорбные строфы

Поднимаюсь на гору Цзю-и. Гляжу на чистые реки. Трехсторонний Сян мчит свои воды, струит холодом, отдаваясь морю. Тучи вторгаются в осеннюю природу и застилают небо... Я теперь (на чужбине) в странах Цзин и У, и несчетные тысячи верст трудного, лишь птицам ведомого пути отделяют меня от родимых мест.

Сейчас вечернее солнце своим полудиском сияет по острову и хочет зайти. Чистое озеро начинает блестеть — это луна восходит там, над далеким морем. Я погружаюсь всей думой в мощную красоту осенней природы. Смутно мечтаю о (северной) Янь, ищу глазами, где (южный) Юе.

Опадает лотос. Река подернулась осенними красками. Долгий, долгий ветер... Длинная, длинная ночь! Хотелось бы невероятного... Лететь к океану и помечтать у берегов его... Поймать у острова в синем море шесть чудовищ — да нет такой длинной уды! Ласкаю рукой волнующуюся стихию и еще глубже предаюсь скорби.

Ах, уйду я! Ах, уйду я! Оставаться на людях больше невмоготу. Там, в волшебной стране Пхынлай, я буду себе рвать траву бессмертия!

IV[162] Весенняя ночь и пир во фруктовом саду

Посвящение к нашим стихам

Слушайте! Небо с землей — это для живой твари какой-то постоялый двор. А солнце и луна, свет и тьма? Ведь это лишь гости, безостановочно проходящие по сотням веков... Да и вся наша жизнь, беспочвенно плавающая по какой-то поверхности, есть нечто вроде сна. Много ль в ней радостных минут?

Помните? — Люди прошлых времен порой брали в руки по свече и устраивали прогулки ночью. Уже и в этом был великий смысл. Что же сказать мне о сегодняшней ночи, когда животворная весна прельщает нас своею природой, закутанной в дымку; когда мир — громада собою дает нам поэтическую речь; когда, собравшись здесь, в душистом фруктовом саду, мы предаемся радости братского, самой природой лелеемого единения?

О братья мои младшие! Все вы талантливые, утонченные люди. Каждый из вас Сехойлянь. Один только я своими ритмами и песнями, к стыду своему, не могу быть для вас Канлэским маркизом.

Пусть так, но тихое, безмолвное наслаждение этою чудной природой для нас еще не все. Высокий полет наших речей стал еще светлее, еще чище, еще отвлеченнее. Открываем волшебный пир, рассаживаясь в цветах. Вот запорхали наши чарки, и пьянит нас луна...

Слушайте, если мы сейчас же не приступим к стихам, то в чем же выразим мы свои красивые, тонкие мысли? И пусть тот, которому стих не удастся, будет наказан числом чарок, полагающимся по ритуалу той, помните, компании, что собиралась в былое время в саду «Золотой Долины».

Приложение к «Стихотворениям в прозе»[163] В весеннюю ночь пируем в саду, где персик и слива цветут

К нашим стихам

Смотрите, небо и земля — они гостиница для всей тьмы тем живых!

А свет и тьма — лишь гости, что пройдут по сотням лет-веков. И наша жизнь — наплыв, что сон! А радостью живем, ну, много ль мы?

Древний поэт брал в руки свечу и с нею гулял по ночам. Большой был в этом смысл! Тем более — сейчас, когда весна в разгаре, зовет меня одетой в мглу красой, и мир — великий ком — мне в дар свою поэзию дает.

Собрались мы в душистый сад под персики и сливы, и дело радости по небом установленным законам в семье людей мы исполняем здесь.

Вы, младшие в искусстве, гениальны! Вы все, что младший брат поэта Се Хой-лянь. А я как стихотворец сам стыжусь, что я для вас не старший брат, поэт Канлэ.

Мы продолжаем наслаждаться уединеньем нашим, и наша речь возвышенною стала и к отвлеченной чистоте теперь идет.

Мы открываем волшебный свой пир, сидя среди цветов. Порхать мы пускаем пернатые чарки, пьянея под луной.

Но без изящного стиха в чем выразить свою прекрасную мечту? Когда же у кого из нас не выйдет стих, его накажем мы вином, согласно счету в «Золотой долине» (компании друзей, где каждый был поэт).

Древнее (из поэтической исповеди Ли Бо)[164]

Когда называют Ли Бо поэтом великим, то не без оговорки: он велик для тех, кто вместе с китайцем чтит всю совокупность образов и чудесных слов, которые он подарил миру... пока только своему. Европейские переводчики набросились на его произведения, освященные именем и традицией, а главное — хрестоматией, и в несколько лет Ли Бо стал известен читающей Европе. Конечно, так нельзя обращаться с великим поэтом, но пока нет полного, настоящего перевода его многочисленных произведений, и пока нет вообще о нем научных исследований, дело из этой колеи не выйдет. Единственно, что можно предложить — это некоторое разнообразие в выборе сюжетов, на которых, как не помещаемых в хрестоматиях, европейские переводчики не задерживаются.

«Древние стихи» (соб. «Древний дух») расположены у Ли Бо в виде 59 стансов и заключают в себе весьма замечательную поэму о поэте, как носителе всекитайской древней героической традиции. Ли Бо, излагая свои поэтические думы и являя свой лик, остается, все же, primus inter pares, ибо он сам стремится отразить древнее, а потомки стараются отражать его. Получается циклический тип китайского поэта.

Читателям моей книги «Китайская поэма о поэте, в стансах Сыкун Ту» ясна разница между обоими произведениями: Ли Бо, живший ранее (705-762 по Р. Хр.), писал о содержании вдохновения; Сыкун Ту, живший позже (837-908), писал о формуле вдохновения. Отделать в тип исследования поэму Ли Бо было бы переводчику приятно, но это дело будущего, а пока на страницах «Востока» он может дать лишь три-четыре станса из этой большой поэмы, снабдив их примечаниями для общего читателя, не имеющими специально научного значения.

Мне было бы приятнее всего переводить ритмически, отвечая стихом на стих, но, не желая жертвовать словами, которых, с моей точки зрения, замещать уже нечем, от этой соблазнительной перспективы я еще раз отступаю и даю только точный, дословный перевод, укладывая в пять значащих русских слов пять слов китайского стиха. — В. А.

Станс I

Великие Оды давно не творятся.[165]

«Я ослабел», — кто ж, наконец, изложит?[166]

Веянье царя брошено и ползучую поросль,[167]

Воевавшие уделы часто — колючий кустарник.[168]

* * *

Драконы, тигры друг друга глотали, ели;

Секиры, копья пришли к безумному Циню.

Праведный голос — как слаб он, ничтожен![169]

Грусть, обида воздвигли «человека тоски».[170]

* * *

Ян, Ма вздымают вялые волны,[171]

Открыв поток, рвущийся в безбрежность.

Гибель-расцвет пусть в тысяче смен —

«Доблесть, проповедь» уже — да — в пучине.[172]

* * *

Начиная с времен «Утверждения Мира» и дальше,[173]

Узорная красивость не достойна почитанья.

Мудрейшая Династия вернула извечную древность:[174]

«Свесив платье», дорожит чистыми настоящими.[175]

* * *

Толпой таланты идут к красоте, свету;

Овладев судьбой, «скачут» вместе с «чешуйными».[176]

«Слово и жизнь» друг другу ярко светят:[177]

Сонмы звезд, раскинутые по осеннему небу.

* * *

Мои мечты в том, чтобы «отсечь, передать»,[178]

Низводя свет, сияющий в тысячи весен.

Взираю на Мудрого; словно на кого-то высокого,[179]

И «оборву кисть» на поимке линя.[180]

Станс IX[181]

Чжуану Чжоу снилась бабочка:[182]

Бабочка стала Чжуаном Чжоу.

Одно тело — а превратилось, изменилось:

Тысячи вещей — ой-ой где![183]

* * *

И знаю: воды Пын Лай'я[184]

Потом станут чистым мелким ручьем.

У зеленых ворот садивший тыквы человек

Во оны дни был Восточных Кряжей Князь.[185]

* * *

Богатство, почет именно вот таковы...

Мотаться, трепаться, чего искать?

Станс XI[186]

Желтая Река идет в Восточную Бездну,

Белое солнце опускается в западное море.

Уходящий поток и струящийся свет

Летят, мчатся, никого не ждут.

* * *

Весенний лик бросает меня, уходит —

Осенний волос уже стар, не тот.

Жизнь человека — не холодная сосна:

Лицо лет разве всегда то же?

* * *

Мне бы сесть на дракона в туче,

Впивать сияние, жить в ярком луче!

Станс XII[187]

Сосна, кипарис природно сиры, прямы:

Трудно им быть с лицом персика, сливы.[188]

Светлый, светлый Янь Цзылин:

Свесил уду в серые волны.

* * *

Телом и гостьей-звездой накрыл:

Сердцем вместе с плывущею тучей свободен.

Долгий привет властителю тысяч коней:

Обратно уходит в горы Богатой Весны.[189]

* * *

Чистым духом брызнуло в шесть сторон...[190]

Далек человек: достать до него нельзя!

Принудил меня вечно в тоске вздыхать,

Мрачно гнездясь среди утесов-скал.

Станс LVIII[191]

Я пришел к мелям Кодцуньих Гор,

Ищу древнее, всхожу на солнечную башню.

Небо пустынно, зеленые тучи исчезли,

Земля далеко, чистый ветер идет.

Фея-дева отсюда ушла давно,

Князь Сян — где же скажите он?

Безудержный блуд исчез в пучине времен,

Пастух, дровосек одни горевали в тоске.

Из четверостиший[192]

Ван Чжао Цзюнь[193]

Чжао Цзюнь коснулась седла из яшм.

На лошадь сев, плачет об алых щеках.

Нынешний день — дама из ханьских дворцов,

Завтрашним утром — наложница варварских стран.

Встретились[194]

Встретил тебя среди красной пыли:[195]

В высь руки,[196] с плетью из желтого золота.

Тысячи входов среди повисших ив:

Твой дом в которой, скажи, стороне?

Тоска на яшмовом крыльце[197]

Яшмовый помост[198] рождает белые росы...[199]

Ночь длинна: овладели чулочком из флера.

Уйду, опущу водно-хрустальный занавес:

В прозрачном узоре взгляну на месяц осенний.

Сянъянские песни[200]

а. В Сянъяне, где шло веселье,

Пели, плясали «Белой меди копыта»...[201]

— Стена у цзяна,[202] крутят чистые воды;

Цветы, луна вводят меня в забытье.

б. Почтенный Шань,[203] когда упивался вином,

Пьяный, без чувств сидел у Гаояна.

На голове — шапка из белых перьев

Неверно одета... А сам на коне!

в. Гора Янь[204] у реки Хань.

Воды зеленые, песок — словно снег.

На ней есть памятник:[205] там роняли слезы...

Темными мхами давно стерт, угас.[206]

г. Дай напьюсь у прудка,[207] где живут Си!..

Не буду глядеть на памятник слезы роняющих!.

Почтенный Шань хотел сесть на коня:

Смешил насмерть сянъянских ребят.[208]

Чистые, ровные мелодии[209]

а. Облако... Думает — платье! Цветок... Мнится — лицо!

Ветер весенний коснется куртин: сочно цветенье в росе.

Если не свидеться там, на горе Груды Яшм,

То под луной повстречать, у Изумрудных Террас.

б. Целая ветвь сочной красы: роса в благовоньи застыла.

Горы У[210] в туче-дожде напрасно рвут нутро.

Дайте спрошу: в ханьских дворцах кого могла бы напомнить?

— Милую ту «Летящую Ласточку»[211], новым нарядом сильную.

в. Славный цветок и крушащая царство друг другу рады:[212]

К ним всегда и взгляд, и улыбка князя-государя.

Таять послав, растопив досаду бескрайнюю ветра весеннего,

Около домика: «Топь благовоний» стала к резным перилам.

На аллее Лояна[213]

Из чьей семьи молодец — что белая яшма,[214]

Повернул коляску, едет по «Броду Неба»?[215]

Глядит на цветы, что в Восточной Аллее,

Тревожа, волнуя живущих в Лояне.

Юноша в пути

С пяти Гор[216] юноша на восток от Золотого Рынка

В серебряном седле, на белом коне мчится в весенний ветер...

Опавшие цветы примяв все, в каком направлении едет?

— С улыбкой въезжает к хуской деве,[217] в ее винный погреб.

Конь с белою мордой

Седло в серебре, с белою мордой конь.

На зелени поля — защита от грязи, парча.[218]

И в мелкий дождь, и в ветре весны, когда опадают цветы,

Взмахнет плетью, прямо промчится к деве хуской пить.

Гаогюйли[219]

С золотым цветком ветер ломящая шапка...

А белый конь тихо бредет вспять.

Порхает-взлетает, пляшет широкий рукав —

Что птица, с восточных морей прилетевшая.

Думы в тихую ночь[220]

У постели вижу лунный свет:

Мнится — это иней на полу.

Голову поднял — взираю на горный месяц;

Голову вниз — в думе о крае родном.

Песнь о купце[221]

Гость заморский ловит с неба ветер

И корабль далеко в страду гонит.

Словно сказать: птица среди облаков!

Раз улетит — нет ни следа, ни вестей.

Переправа в Хэнцзян[222]

а. Люди скажут: Хэнцзян прекрасна,

Я скажу: Хэнцзян противна!

Ветер сплошной дует три дня, валя горы;

Белые волны выше вздымаются башни при Вагуань.[223]

б. Морской прилив к югу идет, проходит за Сюньян.

«Воловья мель»[224] с давних пор опаснее, чем Мадан.[225]

В Хэнцзяне хочу перебраться, но волны и ветер злы;

Вся река тащит тоску в дали тысяч ли.

в. Хэнцзян, на запад если посмотришь, скрыла западный Цинь;[226]

Воды Хань к востоку слиты с бродом на Янцзы цзяне,

Белые волны — словно горы... Как же здесь переехать?

Бешеный ветер смертельно томит пловца с горой парусов.

г. Морской бог прошел здесь — злой ветер кружит.

Волны бьют по Небесным Вратам[227] — стены скал раздались.

Река Чжэ, в восьмой месяц зачем такая ты?

Волны похожи на горы сплошные, снегом плюющие в нас.

д. Перед Хэнцзянскою будкой встречает пристав паромный меня.

Мне говорит, указав на восток, где в море родились тучи:

— Сударь, сегодня ехать хотите ради какой нужды?

Если такие волны и ветер, ехать никак нельзя.[228]

е. Мутнеет луна,[229] небо в ветре, туман не может раскрыться,

Киты морские насели с востока, сотни рек — обратно...[230]

Волны в испуге раз взвились, колеблются Три Горы...[231]

— Сударь, не надо вам переправы!.. Идите прочь, домой![232]

Осенняя заводь

г. В Осенней Заводи парчево-горбатая птица,[233]

Среди людей и на небе редкая.

Горная курочка[234] стыдится чистой воды:

Не смеет глядеться в наряд перьев.

д. Оба виска вошли в Осеннюю Заводь;

Утром одним, — смерч — и уже мертвы.

Вой обезьяны[235] торопит белеть волосы:

Длинные, мелкие — стали сырцом все.

е. В Осенней Заводи много белых обезьян:

Прыгают, скачут, словно летящий снег.

Тащут, зовут дитя с ветвей

Пить шаловливо в воде луну.

ж. С тоскою живу скитальцем в Осенней Заводи.

С усильем гляжу в цветы Осенней Заводи.

— Горы, реки — как в Шаньсяне,

Воздух, солнце — как в Чанша![236]

з. Пьяный, сажусь на лошадь почтенного Шаня;[237]

Стыну, пою песнь про вола Нин Ци.

Зря напеваю: «Белые камни ярки»:

Слез полна чернособолья шуба.

и. В Осенней Заводи тысяча горных рядов.

Гора Шуи Цзюй[238] — самая странная с виду.

Небо склонилось, хочет валить каменья;

Воды плещут к ветви «живого чужим».[239]

к. Прадед Речной — некий кусок скалы.

Синь небес вымело в красочный полог.

Врезан стих; здесь он тысячи лет.

В буквах зеленых мох парчовый растет.

м. Утес Ложэнь[240] в перерез птичьим путям.[241]

Речной Прадед вышел за Рыбьи Мосты.[242]

Воды быстры, лодка скитальца мчится...

Горный цветок пахнет, коснувшись лица.

н. Вода — словно одна полоса шелка,

Земля эта — то же ровное небо.

— Что, если бы, пользуясь светлой луною,

Взор — в цветы, сесть в ладью, где вино?

о. Чистые воды, покойна простая луна.[243]

Луна светла, белая цапля летит.

Он слушает девушку, рвущую лины,[244]

Как всю дорогу ночью домой поет.

п. Пламя печей озаряет и небо, и землю;

Красные звезды рассеяны в алом дыму.[245]

Юноша скромный светлою лунною ночью

Песню поет, оживляя холодные реки.

р. Белые волосы — в три тысячи сажен:[246]

Это кручина кажется длинной такой!

Мне не постичь: в зеркале этом светлом,

Где мог достать иней осенний я?

с. В Осенней Заводи старик из сельской хаты

Наловит рыбы, среди вод уснет.

Жена с детьми пустила белых кур

И вяжет свой невод напротив густых бамбуков.

т. Холм Персиков — один лишь шаг земли...

Там четко-четко слышны речь и голос.

Безмолвно с горным я монахом здесь прощаюсь.

Склоняю голову; привет вам — в белых тучах!

2 стихотворения[247]

Осенние думы

У дерева Яньчжи желтые падают листья,

Приду, погляжу — сама поднимусь на башню.

Над морем далеким лазурные тучи прорвались,

От хана-шаньюя осенние краски идут.

Войска кочевые в песчаной границе скопились,

А ханьский посол вернулся из Яшмы-Заставы.

Ушедший в поход, не знаю, когда он вернется,

Напрасно грущу, что цветок орхидеи завянет.

Провожаю друга

Зеленые горы торчат над северной частью,

А белые воды кружат возле восточных стен.

На этой земле мы как только с тобою простимся,

Пырей-сирота ты — за тысячи верст.

Плывущие тучи — вот твои мысли бродят.

Вечернее солнце — вот тебе друга душа,

Махнешь мне рукою — отсюда сейчас уйдешь ты,

И грустно, протяжно заржет разлученный конь.

Загрузка...