Нефть

Глава 14 ГОСТИ

Масштаб. Сегодня Глеб проснулся с трудом и, находясь в некоторой неге и потягиваясь, обнаружил, что у него гости.

Дотянуться до сладкого зевка ему так и не удалось: сраженный внезапным присутствием, он судорожно оглянулся в окно, удостоверяясь в своем местонахождении.

Было уже светло, и слабый шлейф мутного света, изгибаясь, струился до пола — по нему расползался медленными студенистыми складками.

Ничего спасительного в слепом окне — и под ним — не обнаружилось и пришлось снова вернуться взглядом к гостю.

Это было нечто, которое, уютно устроившись у него на животе поверх одеяла, мирно почесывалось, время от времени взглядывая в его лицо. Деловитая умиротворенность, с которой существо занималось своим утренним туалетом, несколько притупило острие ужаса, чьим внезапным источником оно происходило в своей непосредственной близи.

Это дало возможность рассмотреть подробности.

Размером с кошку, нечто имело прижатые, устремленные к загривку ушки. Комочек тельца был неровно покрыт коричневой, потертой в выпуклых местах шерсткой. Существо порывисто водило по ней мохнатыми лапками, с кожаными, сморщенными как у младенца ладошками.

Всмотревшись в подвижное личико миниатюрной головки, Глеб потрясенно узнал точную уменьшенную копию лица своего брата.

Последнее обстоятельство было настолько чрезвычайным, что даже возбудило в нем интерес, — и когда таковой потеснил немоту испуга и сердце осторожно начало вновь проталкивать душу к яви, Глеб попробовал с этим существом заговорить.

На удивление, оно охотно отозвалось, и через какой-нибудь десяток фраз их беседа приобрела вполне трезвый характер взаимных расспросов.

Глеб довольно скоро привык к необычному виду гостя, чему немало способствовало его вернувшееся к жизни внимание.

Благодаря которому выяснилось, что внешность пришельца суть кукольное воспроизведение облика Петра, а увиденные им поначалу в спешке страха ушки и лапки — всего-навсего части несуразного одеяния: теплые наушники и варежки. Впечатление шерстки объяснялось наличием заношенного мехового комбинезончика, который, по объяснительным словам Петра, он теперь вынужден носить в связи с наступлением осенних холодов.

Движения, принятые Глебом за почесывания, оказались обыкновенными попытками расстегнуть на себе непослушную молнию комбинезона.

Вскоре Глеб понял, что ему так и не удастся сложить из череды невнятных звуков законченную фразу, которая одновременно могла бы быть понята предполагаемым собеседником (последний, не прекращая теребить застежку, сначала раздраженно морщился в ответ на эти мычания, а потом и вовсе перестал смотреть на Глеба, полностью поглотившись своим занятием), и вместе с тем коей он смог бы правильно передать вовне свое дикое отношение к происходящему. Потому он умолк и постарался сосредоточиться.

Наконец инстинктивно решив, что с явлениями бреда нужно бороться бредовыми же средствами, Глеб спросил:

— Как вы сюда попали? — И, симулируя в интонации спокойное удивление, пояснил: — Ведь все кругом заперто?

— Да равно так же, как и вы — я тоже житель, — смутно, но кратко объяснил гость, продолжая теребить застежку. — После паузы, занятой досадной возней, он попросил: — Вы не могли бы мне с этим помочь?

Глеб выпростал из-под одеяла руки, в два рывка справился с молнией, но при этом застежка как-то неловко скользнула в бок — и ущипленный гость взвизгнул, легонько хлопнув его по руке:

— Осторожней!

Тут же, пыхтя, он стал высвобождаться из надоевшего одеяния:

— Фу-у, наконец-то, ну и топят здесь у вас.

Глеб поправил подушку и выбрался из одеяла повыше.

Существо, выпростав себя из комбинезона и оставшись в свитерке и джинсах, теперь усаживалось по-турецки у него в ногах.

Глеб отчего-то вспомнил байку, что трупы космонавтов Волкова и Комарова, погибших в результате разгерметизации спускательного аппарата, приземлились в уменьшенном — один к трем — масштабе.

— Да, топить-то топят, а толку — пшик, — поддержал разговор Глеб, с любопытством разглядывая крохотные ботиночки. — Мне бы сейчас хоть в полымя, хоть в холод — только б на волю податься: уж семь месяцев как трублю здесь без продыху. Вот вы, например, как сюда проникли? — снова не вытерпел узник, догадываясь о какой-то неизвестной ему возможности.

— Как проник — неважно, вам туда все равно не пролезть, — решительно ушел от ответа гость. — Говорю ведь, ничего удивительного, я тоже житель, только более давний, старожил, так что мне это привычно.

— Простите, житель чего? — недоумевал Глеб.

— Да вот того самого, будь оно неладно, — еще более отклонился в сторону от объяснения гость. — Поверьте, сейчас мне не до описаний, — и, чтобы перевести тему окончательно, поинтересовался: — Как тут у вас насчет курева?

Потянувшись, Глеб вынул из тумбочки пачку "Беломора". Человечек, пристроив папиросу наподобие кальяна на коленке, стал приминать мундштук, забавно пристукивая с боков кулачками. Наконец справившись с картонной трубой, гость достал из кармана крошечный коробок, чиркнул сразу тремя спичками, вытянул руку — как тромбонист с сурдинкой — и стал водить пламя кругами по лохматому торцу папиросы.

Глеба поразило, что он затянулся в полный рост, с наслаждением — и не закашлялся, а даже от удовольствия — и заодно от дыма — сощурил глаза. От гостя при этом повеяло таким спокойным уютом, что Глебу тоже захотелось закурить.

Но прежде, подумал он необычно трезво, неплохо было бы выпить кофе.

— А не хотите ли кофе, у меня — чайник электрический, импортный, вскипает за семь минут? — поделился своим желанием Глеб.

— Пожалуй, не откажусь, — живо откликнулся гость, но тут же спохватился: — Только вот что. Вы воду для питья откуда берете, из-под крана? — Дым пропыхал вместе со скороговоркой.

— Нет, из крана хлоркой отдает, мне Ольга отфильтрованную приносит, — Глеб кивнул на пластиковую бутылку, стоящую на тумбочке.

— Я так и знал, — схватился за голову гость, — я так и знал. Вам что, лень воду прокипятить лишний раз?! Это ведь та еще курица… Гнали бы вы эту сволочь с самого начала, беды бы тогда меньше поднабрались… Вот повадилась, подлая, на лакомое, — негодовало кукольное подобие Пети на отравительницу Ольгу.

— Подождите, неужели вы подозреваете, что… — не поверил, но стал сомневаться Глеб.

— А вы как думали? — тщетно пытаясь ладошкой стряхнуть с постели упавший комочек пепла, отрезал гость. — Она не тому еще папашей своим обучена. В мое время так меня оприходовала, что я жив еле-еле — сами видите, как — остался.

Глеб взвился от услышанного и сел на кровати. Кулаки его сжались.

— Только не нужно кипешиться, спокуху держим в образе, — предостерег гость.

Вскочив, он шнырнул по постели к тумбочке, ткнул, как дротиком, в пепельницу папиросой — и обхватил двумя ручками плечо Глеба:

— Пожалуйста, успокойтесь, я, может, за тем и пришел, чтобы помочь… Э-э, ну это уж совсем не годится…

Глеб не реагировал, входя неуклонно в ступор.

— Вы по… понимаете, — от ужаса осознания Глеб едва сдерживал слезы, — я догадывался, да, я догадывался, но все-таки не верил… Я чувствовал вину… себя виновным, хотя и не понимал, в чем именно.

— Ну, будет, будет, успокойтесь, — Петенька осторожно погладил брата по шее, дотянувшись на цыпочках. — Слезами пожар не залить, тем более не все так страшно, как есть на самом деле. С привыканием нынче медики борются превосходно, у меня есть один знакомый псих — нарколог бывший, он тоже житель — с ним легко договориться, — так вот, отличнейший специалист, мы с ним проконсультируемся, он выручит… Вот только бы добраться до него, сюда его не вызовешь — у бедняги, к несчастью, топографический маразм, как пить дать заплутает… Эх, вот жалость-то, что вы ростом в меня не вышли, а то б мы живо отсюда деру — я дорогу как свои пять знаю, — попробовал обнадежить маленький Петя.

Глеб тяжко поднялся, натянул поверх пижамы свитер и с чайником отправился в ванную. Вернувшись, обнаружил, что Петенька копошится, пропав с ногами, в тумбочке. Побросав все на пол, поднатужился вытянуть еще и альбом для эскизов, но не справился и, запыхавшись, крикнул Глебу, чтобы помог.

Глеб собрал бумаги с пола, положил вместе с толстеньким альбомом на постель — и вдруг заметил, что Петенька, отвернувшись, прячет что-то, шурша бумагой, за пазуху.

— Это все? — невозмутимо и строго спросил он, обернувшись.

Глеб достал еще из-под подушки. Петя удовлетворенно кивнул:

— Теперь нужно все запалить.

Глеб просмотрел стопку листов, перелистал альбом.

Вырвал из него один рисунок, остальное покорно отнес в ванную и там — в три спички — развел в костер.

Комната заколыхалась в едком дыме.

Тем временем заклокотал и отщелкнул выключатель чайник. Прямо в чашке заварив кофе, Глеб отлил немного в блюдце и, поставив на тумбочку, подсадил туда Петеньку.

Пока пили кофе, Глеб сокрушенно молчал в одну точку. Гость на него с верхотуры поглядывал пристально и озабоченно.

— Ну что, так и будем сидеть?

Глеб апатично закурил.

— Да, сидеть… — дотянув до донышка, Глеб медленно снял пальцем кофейные крошки с верхней губы.

— А вы… — вспылил гость, — вы, надеюсь, понимаете, что если сиднем сидеть, то сиднем и останешься, — откуда такое безволие? Вы знаете, я такого не переношу, это последнее, что должно оставаться в человеке — такая вот раскисшесть, вялость, переливание себя из пустого в порожнее. Утешьте меня, проявите хоть толику решимости! Ну вот, представьте, что вскоре мы канем отсюда, а для этого понадобятся силы и сосредоточенность!

— Недавно я подрался с Петей… — с достоинством сказал Глеб.

— В истерике? — спросил гость.

— Да, кажется, — смутившись, ответил Глеб.

— Отвратительно, — осудил гость. — Истерика, милейший, это горячка бессилия. Так что ничего геройского вы тем, что полезли с кулаками, не совершили.

Оспорив таким образом мужественность недавнего поведения Глеба, гость стал расспрашивать далее:

— Чем здесь занимаетесь?

— Ничем. Читать не дают, писать вот только месяца два как разрешили… Да и то — отбирают время от времени: поправить ничего нельзя, — Глеб с опаской посмотрел в сторону ванной комнаты.

Пришелец расстроился и снова стал отчитывать Глеба:

— А почему вы так покорно согласились?! И согласились, заметьте, дважды: сначала писать согласились, а потом — когда я вам сжечь все велел. Откуда такая покорность?

— Не знаю… — Глеб растерялся.

— Ну, ладно, ладно… Что я вам сжечь велел — это необходимость: чтоб следов по себе не оставить, — смягчившись, разъяснил гость. — А вот начинать писать нельзя было ни в коем случае, вы их тем самым спровоцировали, и теперь гады еще неизвестно что придумали. Вот ведь как мне с вами не повезло! Мало того, что вы кашу всю заварили, так вы еще такое безумие выдумали — писательством занялись! Как вам только в голову пришло — в такое время бумагу марать, рисковать, что гадам ваша писанина на пользу придется! Может, из-за камня этого, нефтяного, вот-вот война разразится, а вы ни сном ни духом — разрушены и как ребенок малый нюни распустили, — от негодования гость на тумбочке вскочил и теперь, пританцовывая от возбуждения на месте, горячо жестикулировал, рискуя повалить пластмассовую бутылку с отравой.

— Теперь я понимаю, почему Фонарев так нагло себя ведет в последнее время: он уже уверен, что козырь перешел к нему на руки, — тут гость бахнул кулачком по бутылке: глухо прянув, она рухнула на пол плашмя, покатилась.

Горячась, Петенька стал напряженно тереть лоб.

Глеб, впечатленный пылкой речью гостя, задумчиво и не сразу восставил бутылку на место.

— Что ж, еще не все потеряно, — наконец оживился гость и снова хлопнул по бутылке, но в этот раз она устояла, — то есть, конечно, потеряно все, но поправить удастся. Нам бы только Ираду дождаться: отправилась сюда еще вчера и вот-вот уж должна объявиться…

Сказав это, гость выжидающе хитро посмотрел на Глеба, в лице которого второй раз за это утро проявилось живое удивление, когда-то для него означавшее потрясение.

— И кстати, у меня еще к вам есть весточка от отца, — добил Глеба пришелец. — Он полгода разыскивает вас: недавно мне удалось наладить с ним связь и немного успокоить.

На Глеба это произвело впечатление, какое могло бы произвести сообщение о помиловании на субъекта, еще до выстрела обморочно стекающего по стене расстрела.

Заметив это, довольный Петенька вернулся к своей папиросе, потрубив, раскурил ее и, побалтывая в воздухе ножками, уселся на краю тумбочки.

Лихорадочно задумавшись, Глеб вспоминал, что Ираду он не видел уже два года. Оказавшись на Физтехе, она чудесным образом обрела там уют и спокойствие — и вскоре стала примечательным и почти родным персонажем общежития его факультета. Легко освоившись с новой жизнью, Ирада устроилась на работу в институтском буфете. До Глеба доходили слухи, что кто-то из студентов, взявшись за ликвидацию ее безграмотности, оказался настолько успешен, что она стала подумывать о поступлении на подготовительные курсы библиотечного факультета Института культуры, что поблизости от Физтеха, на Левобережной. Глебу также вспомнилось, как, несмотря на ее всегдашнюю приветливость и благодарную теплоту, которая излучалась ею при каждой их редкой встрече, он испытывал сладкое щемящее чувство…

Придя наконец в себя, Глеб оживился, встал, прошелся, посмотрел в окно — и заплакал. Потом засмеялся и снова заплакал.

Петенька, сердито глянув, буркнул:

— Это еще к чему?…

Глеб бросился к нему, схватил под мышки и, подняв, как ребенка, над головой, тряхнул:

— Это правда?!

Петенька, морщась в его объятиях и опасаясь своей зажженной папиросы, зашипел:

— Немедленно поставьте меня обратно, вы с ума сошли, я щекотки боюсь… — И когда его требование было выполнено, поспешно поправляя задравшийся на животике свитер, добавил: — Какая мне нужда вас обманывать, если я здесь? Впрочем, можете мне не верить… — он пренебрежительно подмахнул ручкой, — но, когда выберемся отсюда, я вам это припомню.

Глеб не знал куда себя деть. Он то вставал и подходил к двери, то шел в ванную и пил из-под крана воду, то закуривал и тут же бросал папиросу, то пристально взглядывал, искаженно улыбаясь, на Петеньку. Тот заблаговременно предупреждал его своим "Но-но!", прекрасно зная, что взгляд этот означает: еще чуть-чуть — и ему снова придется оказаться в неосторожных объятиях брата.

Глеб понимал — лилипут-Петя сейчас ему все равно ничего больше не расскажет, и все же едва сдерживался от расспросов.

— Простите, — все-таки не выдержал Глеб, — а отцу известно, что со мной произошло?

— Какая разница, — рассердился гость, — известно, не известно, помочь он все равно не может: самим надо выбираться. И пожалуйста, умерьте свое любопытство, оно сейчас, ну честное слово, праздное. Да что за невезуха с вами, то слова живого не вытянешь, а то не знаешь, как уберечься, просто отвратительно как вы несносны!

— Хорошо, — с удовольствием смирился Глеб, которому все это стало напоминать ужасно интересную игру в новую жизнь, — я обещаю…

Петенька недоверчиво кивнул, буркнул: "Ладно, посмотрим" — и попросил еще папиросу. Глеб сам гармошкой смял мундштук, прикурил, но тут послышались за дверью шаги и какое-то позвякивание.

Гость побледнел и, отпав от протягиваемой ему папиросы, нырнул с тумбочки под подушку.

Вошли Фонарев и Петя.

Фонарева у себя Глеб видел за все эти семь месяцев впервые. Позабывший в это утро об их существовании — и вот, вдруг видя сейчас своего главного мучителя, он мертво осел на кровать — да так неловко, что попал прямо на подушку, отчего маленький Петя глухо крякнул.

Это не прошло незамеченным.

Большой Петя подскочил к кровати и проворно вытащил себя-маленького из постели.

Гномик верещал и вырывался.

Фонарев удрученно смотрел, как маленького Петю выносит из комнаты большой, схватив щепотью за ворот свитерка.

Вышвырнув себя и грянув дверью, Петя заглянул в ванную.

— Так вы здесь спичками баловались, ну-ну…

— Как этот негодник попал сюда? — проснулся Вениамин Евгеньевич.

Глеб, сидя с открытым ртом, не нашелся и только, пошевелив челюстью, что-то мыкнул.

Фонарев уставился в слепое окошко.

Тем временем Петя вне себя угловато носился вокруг и, казалось, при этом метал свои поисковые движения. Он перевернул вверх тормашками комнату и опрокинул, увлекшись, тумбочку. Ничего не найдя, чертыхнулся:

— Все спалили, сволочи… — и хрустко швырнул в Глеба уцелевшим рисунком.

— Глеб, собственно, я хотел бы пояснить причину. Нашего столь внезапного вторжения, — вдруг прерывисто очнулся Вениамин Евгеньевич. — Я, конечно, должен был. В самом начале. Но ваш гость. Он отвлек. Суть нашего прихода. Состоит в том, что. Как это не прискорбно. Но мы должны сообщить. Вчера ваш отец решил бросить этот черновик.

И, ставя в конце своего сообщения точку, Фонарев стукнул согнутым пальцем по стеклу.

Глеб посмотрел на Петю.

Тот отвел глаза.