Нежный наставник

Глава 14

«…соблазн и искушение», — гремело над головами прихожан.

Неровное пламя свечей освещало деревянный алтарь, по его полированной поверхности плясали тени.

Элизабет сидела на скамье в первом ряду. На ней был черный капор и вуаль, которую она надевала по воскресеньям. Эдвард с нафабренными усами сидел справа от жены. Одетый в серый шерстяной костюм, он, как всегда, выглядел безупречно. Ребекка, тоже в черном капоре с вуалью, сидела по левую сторону от дочери и завороженно ловила каждое слово проповедника. Элизабет не нужно было поворачивать голову, чтобы убедиться, что и ее отец столь же внимательно слушает священника.

Когда-то их с Эдвардом здесь венчали, и тот же самый пастор, что читал сейчас проповедь, объявил их мужем и женой. После венчания последовал свадебный завтрак. Подобающее такому случаю шампанское пузырилось и искрилось в бокале у Элизабет.

Как же она была разочарована, когда выяснилось, что у них с Эдвардом не будет медового месяца, и как волновалась в предвкушении новой жизни в своем собственном доме. Как много она ждала от первой брачной ночи!

Невидящими глазами Элизабет смотрела в раскрытую у нее на коленях Библию. Ребекка обустроила их новый дом в городе. Ребекка наняла прислугу. Единственное, на что имела право Элизабет в своей новой жизни, — это Эдвард. Но он проводил с ней по несколько минут каждую ночь. Все только ради того, чтобы она забеременела, а он получил голоса избирателей.

Шуршание бумаги наполнило церковь. Сидевшая рядом Ребекка перевернула страницу в своей Библии. Элизабет машинально последовала ее примеру. Сквозь вуаль она смотрела на маленькие черные буквы и никак не могла сообразить, с какого места ей надо читать.

Склонив голову, она заглянула в Библию матери. Заповеди блаженства, убийство, развод.

Развод запрещен, за исключением тех случаев, когда измена одного из супругов доказана.

У Эдварда есть любовница. Прелюбодеяние — это и есть измена.

«Я буду ждать, дорогая».

Элизабет откинулась на спинку скамьи. Ее сердце глухо билось в груди, туго стянутой корсетом. Голос пастора теперь звучал гораздо громче, по-видимому, для прихожан, сидевших в задних рядах, и отзывался канонадой в ее голове. О чем она думает? Добропорядочная женщина никогда не потребует развода.

Элизабет постаралась сконцентрировать все свое внимание на пасторе, на блестящей поверхности деревянного алтаря, на тающих свечах, на изысканной вышивке, украшавшей одеяния священника. Благородные мысли, подобающие благородной женщине.

— Элизабет.

Она отрешенно посмотрела на мать. Глухое эхо шаркающих ног наполнило церковь. Первый ряд наполовину опустел. Другие прихожане, выказывая явное нетерпение, включая ее мужа и родителей, толпились в ожидании своей очереди покинуть церковь. Покраснев, Элизабет быстро поднялась. Громкий стук заглушил шум удалявшихся шагов.

Эдвард быстро поднял и протянул ей книгу. Странное выражение промелькнуло на его лице.

Солнечный свет залил проходы между рядами, превратив малиновую ковровую дорожку в кроваво-красную. Элизабет, улыбаясь знакомым, прошла вдоль скамеек. И только оказавшись снаружи, глубоко вздохнула.

— Элизабет, Эдвард и твой отец пойдут сейчас в клуб, почему бы нам с тобой вместе не позавтракать?

Каждое воскресенье после службы в церкви Эдвард и ее отец отправлялись в клуб, а Ребекка приглашала дочь на завтрак. И каждый раз Элизабет не могла отказаться.

По воскресеньям им с матерью о многом надо было поговорить: обсудить светские и политические рауты предстоящей недели, скоординировать свои планы…

— Нет, мама, мне еще нужно просмотреть несколько писем, — солгала она.

Изумрудно-зеленые глаза Ребекки встревоженно блеснули сквозь черную вуаль. Элизабет попыталась вспомнить, появлялось ли в этих глазах когда-нибудь выражение радости и любви, но так и не смогла припомнить.

— Но в наши ближайшие планы нужно внести некоторые изменения.

— Мы сможем обсудить это за завтраком во вторник, мама.

— Ну что ж, хорошо, у меня тоже есть кое-какие дела, которыми надо бы заняться. Твой отец выступает в среду, ты помнишь?

— Да, мама, я помню.

— Я довезу тебя до дома, Эдвард и отец поедут в другом экипаже.

Элизабет кивнула:

— Спасибо.

На лестнице церкви послышался взрыв смеха. Элизабет не нужно было видеть или слышать своего отца и мужа, чтобы догадаться о причине всеобщего веселья. Как всегда, каждое воскресенье Эндрю и Эдвард из кожи вон лезли, чтобы очаровать и завоевать расположение паствы.

Зная свою роль наизусть, Элизабет повернулась и смешалась с толпой замешкавшихся прихожан. Отца и мужа можно было не ждать. До тех пор, пока их окружала восторженная публика, они не покинут церковь.

Позже, уже в экипаже, Ребекка, поражая своей осведомленностью, рассказывала Элизабет последние сплетни. И тут между прочим спросила:

— Давно ли ты была у доктора?

Элизабет повернула голову к окну и стала следить за мелькавшими за ним домами.

— Давно. Почему ты спрашиваешь?

— В последнее время ты на себя не похожа. Может быть, тебе нужно подлечиться?

«Может быть, мне нужно, чтобы меня просто кто-нибудь любил?»

— Почему у тебя больше не было детей, мама? — неожиданно спросила Элизабет.

Ребекка обеими руками держалась за Библию.

— Я больше не могла иметь детей.

Элизабет пожалела, что задала этот вопрос.

— Извини.

— У моей матери, твоей бабушки, тоже был только один ребенок — я. Ты счастливая женщина, у тебя двое сыновей.

Элизабет так и хотелось спросить Ребекку, что она имела в виду, называя ее счастливой. Счастливая, потому что у нее двое детей или потому что у нее двое мальчиков? Потом ей вдруг пришло в голову, что, может быть, матери Ребекки хотелось иметь сына, а появилась дочь. Не знавшая материнской любви Ребекка, наверное, не могла подарить любовь и своей дочери.

— Да, — спокойно ответила Элизабет. Экипаж резко остановился.

— Увидимся во вторник, дорогая. Рассчитываю на твою пунктуальность.

Элизабет подавила неожиданную вспышку раздражения.

— Ну разумеется, мама.

Лакей — новый лакей, отметила про себя Элизабет — распахнул дверцу экипажа.

— До свидания, Элизабет.

— До свидания, мама.

Слегка согнувшись, она протянула руку лакею, чтобы тот помог ей спуститься. Молодой человек стоял, вытянувшись по стойке «смирно», словно она была сержантом, а он рядовым. Казалось, он вот-вот отдаст честь.

Еле сдерживаясь, чтобы не улыбнуться, Элизабет опустила ногу на ступеньку. Не успела она сойти на тротуар, как дверца кареты тут же за ней захлопнулась.

— Спасибо, Джонни.

— Рад услужить.

— Джонни…

Юноша продолжал смотреть прямо перед собой.

— Да, мэм?

Элизабет хотела проинструктировать его о том, как должен себя вести лакей, но передумала. Его поступок заслуживал одобрения. Работая сейчас в качестве лакея, он выручал своего кузена, который должен был ухаживать за больной матерью.

— Ты раньше никогда не служил лакеем?

— Нет, мэм.

— Ты хорошо справляешься.

— Спасибо, мэм.

Элизабет поднялась по ступенькам к двери своего городского дома. Вздохнув, она уже собралась дернуть за ручку, но услужливая рука в белой перчатке тут же опередила ее. Элизабет почувствовала на плече тепло, исходящее от молодого человека.

— Вы вели себя очень храбро, когда управляли лошадьми в тумане.

Склонившись, он распахнул перед Элизабет дверь. На мгновение ей показалось, что солнце стало светить ярче.

— Спасибо, Джонни.

Бидлс уже дожидался в холле; он всплеснул руками:

— Миссис Петре! Вы себя плохо чувствуете? Может быть, следует вызвать врача?

Улыбка сошла с ее лица. Все проявляли столько заботы о ней, все, кроме мужа.

— Нет, Бидлс, не нужно. Я сегодня не завтракаю с матерью из-за почты, которую мне нужно просмотреть. Пожалуйста, пришли ко мне Эмму.

Но, переодевшись, Элизабет поняла, что ей нечем себя занять. Она написала два письма сыновьям, полистала томик английской поэзии, но не нашла там ни одной строки, где бы упоминалось лоно женщины или мужской член.

Говорилось о поцелуях, но без языка, о вздохах, но не о подлинной страсти; воспевалась любовь, но не соитие. Опавшие лепестки цветов символизировали смерть, но ни один из них не обнажил своей сердцевины.

Женщина в Аравии… имеет право требовать развода, если муж ее не удовлетворяет.

Она отшвырнула книгу, которая ударилась о стену. За внушительным шлепком послышался легкий стук в дверь.

— Миссис Петре.

Стук стал настойчивее.

— Миссис Петре!

Пригладив волосы, Элизабет открыла дверь в спальню.

— Да, Бидлс?

— К вам посетительница, мадам.

Склонившись, Бидлс протянул ей маленький серебряный поднос. На нем лежала визитка с загнутым правым уголком, означавшим, что, кем бы ни оказалась посетительница, она желала быть принятой.

Заинтересовавшись, Элизабет взяла визитку. На карточке черной вязью значилось «графиня Девингтон», мать Рамиэля.

Элизабет резко подняла голову.

— Я сегодня не принимаю, Бидлс.

— Как вам будет угодно, мадам.

Закрыв дверь, Элизабет прислонилась к ней спиной. Как посмела эта женщина заявиться к ней в дом? Мать, бросившая своего ребенка, когда тот больше всего нуждался в ее любви и заботе.

В дверь опять постучали.

— Миссис Петре.

Бидлс.

Она осторожно приоткрыла дверь.

Дворецкий вновь поклонился. Правда, на этот раз его всегда невозмутимый и достойный вид был несколько подпорчен одышкой, сказались два спешных подъема по лестнице. На подносе лежал сложенный вдвое листок.

— Графиня настояла, чтобы я передал вам эту записку.

Почерк у графики был четким, а содержание записки предельно ясным: «Вы можете принять сейчас меня или потом — моего сына».

Губы Элизабет сжались в тонкую линию. Она знала. Вот что значит довериться. Предательство мужчин уже давно не ранило Элизабет, но на этот раз она почувствовала ожесточение.

— Пожалуйста, пригласите графиню в гостиную, Бидлс, и попросите приготовить чай.

Графиня Девингтон грелась у камина. На ней было темно-малиновое шелковое платье и бархатная черная шляпка, приколотая с небрежным изяществом к золотистым волосам. Серые глаза графини встретились с глазами Элизабет в зеркале, висевшем над каминной полкой.

— Судя по выражению вашего лица, вы поняли, что мне известно о вашей связи с моим сыном.

Элизабет почувствовала, как у нее кровь отливает от лица. Графиня выражалась с той же прямотой, что и Рамиэль.

— Да.

Графиня обернулась с прирожденной грацией, в ее серых глазах отразилось понимание.

— Пожалуйста, не сердитесь на Рамиэля, об этом мне рассказал Мухаммед, а не мой сын.

— В вашем визите не было никакой необходимости, моей так называемой связи с вашим сыном больше не существует, — холодно заметила Элизабет.

Графиня поправила шляпку.

— Вам, наверное, трудно понять, почему я отправила сына в Аравию к отцу.

— Это меня не касается.

Графиня сняла тонкие темно-желтые перчатки.

— Элизабет — могу я вас называть по имени? — мои родители отправили меня заканчивать школу в Италию, когда мне исполнилось шестнадцать. В один прекрасный день во время экскурсии я отбилась от класса, и меня похитили. Вскоре я очутилась на корабле, где уже находилось много девушек со светлыми волосами. Видите ли, блондинки высоко ценятся в Аравии. В Турции нас отправили на невольничий рынок, где раздели догола, чтобы любой мужчина смог нас осмотреть и даже пощупать, как ощупывают лошадей перед тем, как купить. Нас продали одну за другой. Мой новый хозяин — турок — жестоко насиловал меня, но мне посчастливилось: ему это вскоре наскучило, и он продал меня сирийскому работорговцу.

Элизабет смотрела на графиню, не в силах произнести ни слова.

— Сириец научил меня, как выжить в стране, где женщина стоит дешевле хорошего скакуна. В конце концов он продал меня молодому шейху. Я научилась любить его всем сердцем и забрала у него то, что больше всего ценит любой араб, — его сына. Когда Рамиэлю исполнилось двенадцать лет, я больше не могла препятствовать его общению с отцом. Я отправила своего сына в Аравию не ради собственного удобства, а потому что любила его.

— Но его отец подарил сыну целый гарем, когда ему исполнилось всего тринадцать лет! — выпалила Элизабет.

— Разумеется, в Англии это трудно себе представить, но уверяю вас, при дворе Сафира отцы поступают именно так со своими сыновьями,

— И тем не менее вы его туда послали, прекрасно зная, что за образование он получит.

— В равной степени как и вы специально добивались с ним встречи, прекрасно зная, что за образование он получил.

Подбородок Элизабет упрямо дернулся. Она намеревалась возразить, но вместо этого согласилась:

— Да.

— Я не могу бросить в вас камень, Элизабет, потому что никогда бы не променяла ни единой минуты, проведенной с шейхом, на целую жизнь, полную добродетели, в Англии. Я рада, что Рамиэль был избавлен от лицемерия, от необходимости расти в стране, где высшее наслаждение называют пороком. А теперь, когда между нами не осталось никаких недосказанностей, могу я остаться?

Услышанное должно было возмутить Элизабет или по крайней мере шокировать, но вместо этого ей стало интересно, каково это испытать такую любовь, которую когда-то подарила графиня шейху. Ей захотелось понять, как можно желать и не стыдиться своего желания.

— Я вам искренне сочувствую, графиня Девингтон, — спокойно произнесла Элизабет. — Прошу вас, располагайтесь.

Ослепительная улыбка осветила лицо графини. Элизабет прищурила глаза. Мать Рамиэля обладала подлинной красотой, но это была красота зрелой женщины. Улыбка же превратила ее вновь в шестнадцатилетнюю девушку, юную и непосредственную. Такая улыбка не могла принадлежать женщине, которую когда-то жестоко изнасиловали и продали в рабство. Не могла она принадлежать и той, что сознательно подарила свою любовь человеку, не сочетавшемуся с ней браком и от которого впоследствии она родила ребенка.

Графиня устроилась напротив Элизабет. Та почувствовала легкий, дразнящий аромат удивительных духов. Ей казалось, что так должен пахнуть апельсин, опущенный в бокал с ванилью. Нимало не смущаясь, графиня призналась:

— Рамиэль рассердится, если узнает, что я была у вас.

— Тогда, боюсь, я вас не вполне понимаю, — осторожно произнесла Элизабет, изо всех сил стараясь не симпатизировать этой женщине, но неожиданно обнаруживая, что это уже произошло. — Вы ясно дали мне понять, что, если я не приму вас, следующим, кто нанесет мне визит, будет ваш сын.

— Вы грозились аннулировать гражданство Рамиэля, если бы Мухаммед не впустил вас в его дом.

— Я уже говорила вашему сыну, что не собиралась этого делать, — сухо заметила Элизабет.

— В мои планы тоже не входило шантажировать вас при помощи Рамиэля.

Карие и серые глаза встретились.

— Я совершила ошибку, графиня Девингтон, о которой очень сожалею. Я не хотела причинить вред вашему сыну. Не знаю, что вам сказал Мухаммед, но могу вас заверить, что наши встречи с Рамиэлем больше не повторятся.

Серые глаза графини потемнели.

— Может быть, вы лучше поймете поведение Мухаммеда, если я вам расскажу, что и его, как когда-то меня, продали сирийскому работорговцу. Он был очень красивым мальчиком, и ему пришлось многого натерпеться от своего бывшего хозяина. Не буду вдаваться в подробности, достаточно сказать, что у него есть свои причины недолюбливать женщин. Если бы сирийский торговец и я не выходили его тогда, он бы погиб, как погибают многие европейские мальчики, проданные в рабство. Получив свободу, я тут же вернулась в Англию. Мухаммед же решил остаться. Подумайте, ведь Рамиэль для него как сын, которого у него никогда не было, и вам станут понятны его действия.

Мухаммед — европеец! Значит, Рамиэль сознательно позволил Элизабет думать, что он араб.

— Боюсь, что это не мое дело — разбираться в слугах вашего сына, графиня Девингтон.

— Вы считаете, что я вмешиваюсь?

— Графиня Девингтон, я замужняя женщина…

— В определенных кругах ходят слухи, что у вашего мужа есть любовница, потому что вы холодная и фригидная женщина, которую гораздо больше волнует карьера мужа, чем супружеское ложе.

От вопиющей несправедливости этих слов у Элизабет перехватило дыхание. Она не могла произнести ни слова и только надеялась, что пронзившая боль не отразилась на ее лице.

— Какова подлинная цель вашего визита, графиня?

Мать Рамиэля участливо улыбнулась:

— Слухи порой бывают такими жестокими.

Боль уступила гневу.

— Эти слухи абсолютно несправедливы! Я обратилась к вашему сыну, чтобы он научил меня, как доставить удовольствие моему мужу… — Она стиснула зубы.

В серых глазах графини появилось выражение, которому Элизабет не могла дать определения.

— Вы отправились к моему сыну, чтобы узнать, как удовлетворить мужчину?

Она не отступила перед Рамиэлем, не отступит и сейчас перед его матерью.

— Да.

— И он уже… обучил вас этому искусству?

Чернота холодными волнами нахлынула на Элизабет.

— Может, некоторым женщинам не дано любить мужчин. Может быть, они созданы для того, чтобы оставаться матерями и верными спутницами своих мужей, а не их любовницами.

Участие и понимание отразились в глазах графини, словно она знала, что наставничество ее сына не привело к желаемым результатам. Элизабет же терзалась вопросом, всем ли в Лондоне известно, что муж пренебрег ею как женщиной.

Но здравый смысл одержал верх. По словам графини, в Лондоне ее считали фригидной стервой, которая скорее до хрипоты в голосе будет агитировать избирателей за своего мужа и недосыпать ночами, обдумывая, как продвинуть его по служебной лестнице, вместо того чтобы предложить ему свое тело для любовных утех. Легкий стук прервал тоскливые размышления Элизабет; дверь в гостиную открылась, и Билле внес в комнату поднос с чаем.

— Спасибо, Билле, вы свободны.

— Слушаюсь, мадам.

Решительным движением Элизабет взяла чайник и принялась разливать чай.

— Сливки, графиня Девингтон?

— Я предпочитаю лимон, спасибо.

— Печенье?

— Да, пожалуйста.

Элизабет послушно протянула блюдо. Длинные белые пальцы графини не ограничились парой печений.

«Должно быть, она принадлежит к тому типу женщин, которые могут хоть весь день есть мучное и сладкое, не прибавляя в весе ни фунта», — с завистью подумала Элизабет.

— Вы до сих пор так и не сказали, чем вызван ваш визит.

— Мне хотелось получше узнать женщину, осмелившуюся шантажировать моего сына. И которая потом милостиво согласилась танцевать с ним на балу.

Элизабет сжалась при воспоминании о бестактности, которую позволил себе лорд Инчкейп.

— Для меня это честь, а не милость.

— Многие бы с вами не согласились.

— Каждый волен думать что хочет.

— Мне кажется, вы недооцениваете преподавательские способности Рамиэля, впрочем, как и собственные таланты, но это касается только вас и моего сына. А теперь расскажите, пожалуйста, о себе. Я так много читала о вас в газетах.

Имя Рамиэля больше не упоминалось. Элизабет не знала, испытывала ли она от этого облегчение или разочарование. К тому времени как они выпили уже по три чашки чая и опустошили целое блюдо печенья, Элизабет казалось, что она знала графиню всю жизнь. Когда мать Рамиэля надела перчатки, Элизабет стало искренне жаль, что она уходит. Пребывая под впечатлением от беседы, она предложила:

— Приходите, пожалуйста, еще, я чудесно провела время.

Графиня улыбнулась в ответ самой очаровательной улыбкой.

— С удовольствием, но и вы, в свою очередь, должны пообещать, что заглянете как-нибудь ко мне на чай. Вся жизнь, в сущности, сводится к проблеме выбора, Элизабет. Вы не можете жить, все время руководствуясь мнением других.

— Я в состоянии принимать собственные решения, — сухо заметила Элизабет. — Просто мне кажется неразумным бывать у вас, зная, что в любой момент я могу встретить там вашего сына.

Графиня вздохнула, словно ответ Элизабет ее разочаровал.

— Как же вы еще молоды!

— Мне уже тридцать три года, мадам. Уверяю вас, я совсем не так молода, как вам кажется.

— Мне уже пятьдесят восемь, и уверяю вас, для меня вы все еще молоденькая девушка. Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж?

— Семнадцать.

— Тогда вы ничего не знаете о мужчинах.

— Смею вам напомнить, графиня, что мой муж не только канцлер казначейства, но еще и мужчина.

Графиня кивнула.

— Значит, Мухаммед ошибался, — пробормотала она.

— В чем?

Графиня улыбнулась:

— Если вам захочется поболтать, двери моего дома всегда открыты для вас.

— Я пила чай с Элизабет Петре.

Рамиэль резко поднял голову и посмотрел на мать.

— Миссис Петре тебя пригласила?

— Нет.

— Значит, ты пришла сама, — произнес Рамиэль ровным, не терпящим возражений голосом. — Зачем?

Графиню не остановил резкий тон сына.

— Ты попросил меня взять тебя с собой на бал к Изабель и познакомить с женой канцлера казначейства. Естественно, мне стало любопытно. Тем более что знакомство состоялось. Элизабет сказала, что пришла к тебе с просьбой научить ее премудростям любви.

— Дьявольщина! — не удержался Рамиэль.

Кончики ушей у него горели. Он не знал, что смутило его больше: осведомленность матери об их с Элизабет уроках или то, что он все еще был способен смущаться — уже второй раз за два дня.

Графиня подняла брови, ее серые глаза вспыхнули озорным огнем.

— Приятно узнать, что я могу еще тебя удивить, Рамиэль.

— Тогда ты оказалась в хорошей компании, Элизабет тоже полна неожиданностей, — сухо сказал он.

— Она еще не знает?

Рамиэль не стал притворяться, что не понимает, о чем идет речь.

— Нет.

— И ты не можешь ей об этом сказать?

— Нет.

— Это расстроит ее.

Да, Элизабет будет расстроена, многое может ее расстроить.

— Она пыталась соблазнить своего мужа.

— Великий Аллах, мама! — Рамиэль попытался сдержать приступ ревности. Она предпочла довериться матери, а не ему. — Элизабет поведала тебе об этом за чашкой чая?

— В этом не было необходимости. Я просто спросила, хорош ли ты в роли наставника, а она ответила, что некоторым женщинам суждено быть верными подругами своих мужей и матерями их детей, а не любовницами.

Рамиэль мрачно смотрел на красно-желтые шелковые подушки, громоздившиеся на встроенном под окном гостиной диване. Темная ночь широкой полосой продвигалась по серому небу. Он вспомнил, как обнимал Элизабет за талию на благотворительном балу, как ощущал под своими ладонями ее тело, туго стянутое корсетом. Он вспомнил, как напряглись ее соски под серым бархатным платьем, когда она держала кожаную копию фаллоса. Наконец, он вспомнил ее слова: «Он не хочет меня, можете быть довольны».

— Она ошибается, — пробормотал он, даже не заметив, что рассуждает вслух.

— Я с тобой полностью согласна. Элизабет заслуживает большего, нежели просто нянчить детей и дружить со своим мужем. Мне знакомы такие женщины.

— Я не позволю ему обижать ее.

— Ты сейчас говоришь как сын шейха.

Рамиэль откинул голову.

— Ты хотела сказать — как бастард.

— Ты хороший человек, сынок.

Серые глаза графини проницательно смотрели на Рамиэля. Иногда ему казалось, что он затевает бесполезную борьбу, пытаясь скрыть от нее правду. В такие минуты он чувствовал, что она уже все знает.

— Как Элизабет?

Рамиэль встал с роскошного бархатного дивана. Беспокойно пройдясь по комнате, он подошел к камину, облокотился о мраморную полку и уставился на огонь.

— Она спрашивала обо мне?

— Она боится тебя.

Рамиэль повернулся лицом к матери. Огонь ярким пламенем вспыхнул за его спиной.

— Я никогда не причиню ей вреда.

Графиня пристально посмотрела на него.

— Я верю тебе. Я сказала Элизабет, что дверь моего дома всегда открыта для нее.

Значение этого предложения не ускользнуло от внимания Рамиэля.

— Ты предлагаешь ей свою дружбу?

— Я уже это сделала.

— Ты примешь ее как дочь?

Графиня подняла искусно подведенные брови.

— А ты что, собираешься предложить ей руку и сердце?

— Даже в Аравии женщине полагается иметь только одного мужа, — парировал Рамиэль.

— Ты, наверное, знаешь, что ее мать — дочь епископа, — многозначительно заметила графиня, словно это имело какое-то значение.

— Нет, я этого не знал.

— Именно поэтому Эндрю избрали в парламент, благодаря связям ее отца.

— Откуда ты столько знаешь о семье Элизабет?

Легкая дымка заволокла серые глаза графини.

— То, что я выжила после похищения и рабства, Ребекка Уолтерс восприняла как личное оскорбление. Ну а мое возвращение в Англию, да еще с ублюдком в придачу, она сочла просто возмутительным.

Иногда Рамиэль забывал, что пришлось пережить его матери. В Англии маленького Рамиэля она окружила любовью и лаской, в то время как сама была вынуждена бороться с презрением и нападками высшего общества.

— Я многое узнала об этой женщине, — сказала графиня.

— Но ведь она не смогла одержать над тобой верх, — мягко заметил Рамиэль.

Графиня улыбнулась улыбкой, полной цинизма, сарказма и чувства удовлетворения.

— Нет, она меня не сломила. Моя репутация была испорчена, но знатность и богатство сделали меня модной. И чем злее становились нападки Ребекки, тем больше росла моя популярность. Вот уж действительно, людям, мнящим себя безгрешными, не следует бросать камни в других. Я кое-что узнала о ее прошлом… и в отместку пустила о ней слух. Твоя мама очень злая женщина.

Рамиэль не мог удержаться от смеха. В его понимании такие добропорядочные ханжи, как маркиза, или светские львицы, ищущие острых ощущений в его постели, и были злыми женщинами. Его же мать являла собой воплощение доброты. Поэтому ее сравнение с дамами из высшего общества, которые всю свою жизнь ни о ком, кроме себя, не думали, показалось Рамиэлю абсурдным.

Его бирюзовые глаза заблестели.

— Будем надеяться, Элизабет тоже скоро разозлится.

— Мне кажется, она уже изменилась, и я собираюсь ей помочь.

Волна чувств захлестнула Рамиэля.

Когда он девять лет назад в первый раз вернулся в Англию, мать обняла его, напоила горячим шоколадом и уложила спать, как когда-то укладывала его двенадцатилетним мальчиком. Ни разу за все прошедшие годы она не спросила сына, почему он покинул Аравию.

— Почему? — спросил Рамиэль, чувствуя, как вместе с кончиками ушей начинают пылать щеки.

— Потому что я твоя мать и люблю тебя. В чем-то вы с Элизабет похожи. Она бежит от своей страсти, ты бежишь от прошлого. Может быть, вместе вы остановитесь.