Нежный враг

21

Менорка, Испания, 1983

Паола откинула волосы назад, поправила тонкие бретельки своего сарафана и вышла из ванной. Краешком глаза она наблюдала за хозяином бара, Дидье — для друзей просто Диди, — как он полирует стаканы, рассматривая на солнце их на просвет. Между ними шла игра: она притворялась, что его не замечает; он притворялся, что ему все равно. Однако внутренне Паола трепетала. Дидье Жюно был владельцем «У Диди», хипового бара в центре Тамаринда, напротив старой церкви в стиле барокко на Плаза Испанья, в который Паола со своими друзьями захаживала ежедневно. Была пятница, четыре часа дня, последняя неделя летних каникул. В воскресенье они с Франческой вернутся в Рим.

— Ты кого-нибудь ищешь? — спросил Дидье, пристально наблюдая за Паолой.

— Я? Нет-нет… Я… просто собиралась… позвонить, — соврала Паола. Это прозвучало глупо. И если было что-то, что Паола ненавидела, конечно, помимо своей сводной сестры Амбер, так это когда ее слова звучали глупо.

— Телефон там, — сказал Дидье, показывая на стену рядом с собой, и Паола была вынуждена повернуться и посмотреть на него. Он лениво провел тряпкой по прилавку, глядя, как ее соблазнительная попка колышется под тонкой тканью сарафана, когда она шла к телефону. Она сделала пол-оборота, засекла его взгляд, и они оба улыбнулись. Игра продолжалась.

— Что ты там делала? — прошипела Бернадет, когда Паола садилась рядом с ней. Они сидели с Энрико и Пабло, сыновьями-подростками друзей их родителей, которые попросили ребят развлечь девушек во время их последней поездки в город.

— Я тебе потом скажу, — прошептала Паола. Она глотнула свой кампари с апельсиновым соком и льдом, почти растаявшим за те пятнадцать минут, которые она отсутствовала. Но это того стоило. Она договорилась о встрече. Ей всего-то надо лишь ускользнуть с виллы в районе десяти, что будет легко. Макс в отъезде, а ее мать не заметит. А даже если и заметит, не проговорится. Она посмотрела на Энрико. Довольно милый мальчик, достаточно симпатичный, чтобы провести день в его компании, но просто мальчик в сравнении с мужчиной, которому она назначила встречу. Дидье было за тридцать, не то что этому подростку. Паоле было скучно с Энрико и его друзьями. Она хотела развлечься — по-настоящему, по-взрослому. Она закурила.

Филиппе, старший бармен «У Диди», наблюдал, как Паола вышла из бара и кокетливо улыбнулась Дидье.

— Поздравляю, — сказал он другу. — Похоже, ты сорвал джекпот.

— Знаю, — улыбнулся Дидье. — Она классная, правда?

— Темнота. Да ты знаешь, кто она? — Дидье покачал головой. — Дочь Макса Сэлла от его итальянской любовницы.

Дидье посмотрел на него расширившимися глазами. Конечно! А он ее не узнал. Он выпил еще стаканчик.

— А сколько ей лет?

— Достаточно, поверь мне. Им всем — достаточно, — Филиппе пожал плечами.

Девочки-подростки, болтающиеся по ночным барам, были вовсе не такими невинными, какими казались. Они быстро взрослели на Менорке. Это была одна из причин, по которой Филиппе переехал сюда из Мадрида. Дидье снова улыбнулся. И ему было чему радоваться. Паола Росси… Одна из самых богатых «малышек» на острове. Они условились встретиться сегодня позднее в «Таба», рядом с фонтанами. Он видел этот ее взгляд: страх, смешанный с флиртом. Он видел такой взгляд и раньше у шестнадцатилетних богатеньких девочек, которые склонялись над барной стойкой «У Диди», надавливая грудью на малахитовую столешницу, и чувственный голод горел у них в глазах. Он точно знал, чем все это закончится. Тут было много красивых мужчин, которым за двадцать и за тридцать, прибывших на остров по делу или без. И тогда многие богатенькие девчушки чувствовали, что им смертельно надоели их дружки-подростки со своими дебильными прическами и одеждой, похожей на школьную форму. Для них красивый мужчина олицетворял свободу, опасность и что-то загадочное и непознанное, к чему их так тянуло. Дидье был одним из таких парней. И Паола заметила его; или он — ее. В любом случае, Дидье точно знал последующий сценарий развития событий. Он видел это, проделывал это уже сотни раз.

Ровно в четверть десятого Паола выскользнула из постели, полностью оделась и на цыпочках прошла в ванную, чтобы в последний раз взглянуть на себя. Она закрыла за собой дверь и включила свет. Она выбрала длинную до лодыжек шелковую розовую юбку, облегающую бедра, белый узкий топ и плоские белые сандалии, украшенные кораллами и ракушками. Еще раз тщательно расчесала блестящий черный шелк волос, нанесла помаду и выключила свет, довольная тем, что выглядела по крайней мере на три года старше своих пятнадцати. Паола подняла окно спальни, подобрала юбку, осторожно вылезла, пересекла лужайку и запрыгнула на свой маленький скутер. Она свободно покатилась вниз по холму и завела мотор лишь тогда, когда оказалась вне пределов слышимости. У нее быстро билось сердце. Она точно рассчитала время так, чтобы опоздать на двадцать минут. Достаточно для того, чтобы заставить его понервничать, придет ли она вообще, но недостаточно для того, чтобы охладить его пыл. Еще один из очень полезных советов Франчески.

— Привет, — сказала она, небрежно пробираясь между столиками. В баре было много мужчин, которые не могли оторвать от нее глаз, как заметила она, к своему удовлетворению. Дидье с обожанием смотрел на нее, когда она грациозно присела рядом. Никаких извинений за опоздание. Пусть ценят твою выдержку, как говорила Франческа.

— Привет. Я уже думал, ты позабыла, — лениво улыбнулся ей Дидье.

Паола пожала плечами и тоже улыбнулась.

— Да, я всегда немного задерживаюсь, — небрежно сказала она. Она достала из сумочки сигарету. Ей надо было чем-то занять руки. Он был такой красивый и взрослый, сидя напротив нее в потертом кожаном пиджаке. Его каштановые кудри вились по шее, на щеках видна была эротичная дневная небритость. Ее сердце забилось чаще.

— Что будешь пить? — спросил он.

— Кампари… Нет, виски, — быстро сказала она. Дидье одобрительно кивнул и жестом позвал официанта. Через секунду ее напиток стоял перед ней. Она сделала большой глоток. Дидье, улыбаясь, смотрел на нее. Он наклонился к ней.

— Сколько тебе лет, Паола? — спросил он, глядя на вырез ее топа.

— Восемнадцать, — нагло соврала Паола, делая еще один глоток.

Он отклонился назад.

— Хочешь поехать на вечеринку? — спросил он, зажигая себе сигарету. Паола с готовностью кивнула.

— А чья это вечеринка? — спросила она с блеском в глазах.

— О, это мои знакомые в другой части города. Одна из вилл там, на холмах.

— Великолепно. Круто звучит.

Дидье поднял бровь. Она покраснела — может, это прозвучало слишком по-детски?

— Да, — он поднялся и затушил сигарету. — Хорошо. Поехали. Моя машина вон там.

Он достал помятую банкноту и оставил на столе. Паола с отвращением спешно выпила последний глоток виски и последовала за ним.

— Ты думаешь… Я подходяще одета? — спросила она, пока они шли к машине. Дидье взглянул на нее и осторожно обнял ее за плечи.

— Меня это не волнует, детка… Я планирую увидеть тебя… без всего этого, — сказал он с улыбкой, едва касаясь бретелек ее топа. По ней пробежала волна возбуждения. Ей осталось быть всего два дня на острове, и она поклялась себе еще до отъезда из Рима, что на этот раз не вернется отсюда единственной девственницей в лицее. Даниела, Роберта, Паскаль… все ее лучшие подруги давно уже сделали «это», и Паоле не хотелось от них отставать. Только ей не нравилось потерять свою девственность с каким-нибудь прыщавым подростком с потными ладошками из ее же класса. С такими, как симпатичный спокойный Энрико или занудный Пабло. Ей хотелось сделать это с кем-то старше, намного старше и опытнее, кто научил бы ее, что к чему, а не так, как рассказывали об этом Даниела и Паскаль. Паола и Дидье дошли до его машины. Он открыл ей дверь, и она заметила, что машина была далеко не новой, не такой шикарной, к которым она привыкла. Но потом он скользнул на водительское сиденье, повернулся к ней, взяв в ладони ее лицо, и… Она больше ни на что не обращала внимания, чувствуя, как его руки расстегнули несколько верхних пуговичек ее топа и начали осторожно исследовать ее тело.

— Дидье, — пробормотала она немного позже. Она каким-то образом оказалась на нем сверху, зажатая между его твердой плотью спереди и рулевым колесом сзади. — Разве мы… Как же вечеринка? Мы не опоздаем?

— К черту вечеринку! У меня есть идея намного лучше. — Его рука скользнула вниз по ее бедру. — Давай лучше мы уедем отсюда, а то меня арестуют за некорректное поведение на людях.

Паола засмеялась, когда его руки соскользнули с нее, и он завел двигатель. Она устроилась поудобнее на своем месте, заметив, как запотели стекла.

За десять минут они добрались до квартиры Дидье, который жил не так далеко от бара. Он припарковал машину, взял Паолу за руку и провел с бокового входа по задней лестнице, прежде чем кто-либо успел их заметить. Филиппе ушел из квартиры, он-то знал, даже если об этом было неизвестно Паоле, что эта парочка прибудет сюда в течение часа.

Красивым, хорошо отрепетированным движением Дидье снял кожаный пиджак, взял из буфета два стакана и бутылку виски, усаживая Паолу на кровать рядом с собой. Уже через пять минут он снял с нее топ и сандалии, а его руки исследовали нежную кожу на ее стройных ногах. Паола Росси была богатой и горячей. Он будет у нее первым — он мог судить об этом по тому, как дрожали ее ноги и останавливалось дыхание всякий раз, когда он достигал новой эрогенной зоны, беспорядочно лаская ее тело. Горячая богатая девственница. И кто мог ввести ее в новый мир лучше него? Он был в этом хорош, слишком опытен. Возможно, она долго будет вспоминать о нем, сравнивая его достоинства с последующими мужчинами. И он приступил к делу.

22

Лондон, Англия, 1983

— О, ради бога, Сэлл. Тебе только это и надо сделать. — Джейк Хайэм-Бартон нагнулся и выхватил чековую книжку из рук Киерана. Он перевернул ее и вырвал листок сзади. — Вот. Сколько ты хочешь?

— Черт, да я не знаю. Сколько… ты думаешь, нам потребуется?

— Зависит от того, какого качества наркоту ты хочешь.

— Да откуда я знаю? Нормального качества, очень хорошего. — Киеран внезапно захихикал.

— Хорошо. Пусть это будет пятьсот фунтов.

— Пятьсот фунтов? Ты в своем уме? — Глаза Киерана расширились. Он попытался выхватить у Джейка чековую книжку, но тот, смеясь, поднял ее над головой.

— Да брось. Ты об этом не пожалеешь. А он этого даже и не заметит.

— Откуда ты знаешь? Дай сюда… Он — мой отец, мне видней!

— И ты туда же. Да не будь таким скрягой. Он даже не обнаружит пропажи. Смотри… Поэтому я и вырвал листок сзади, а не спереди. — Джейк швырнул чековую книжку через комнату и схватил ручку. Положив пустой чек банка Куттс на колено, он написал в нем сумму. — Ну вот, — протянул он чек Киерану, — теперь распишись. Я же не знаю, какая у него подпись.

Киеран с сомнением посмотрел на него.

— Давай, Сэлл. Ты же хочешь словить кайф, разве нет?

Киеран взял у него чек, сделал глубокий вдох и нарисовал подобие подписи Макса на нужной строчке.

— Фантастика! И всего-то делов было! Теперь пошевеливайся. Надо успеть в банк до закрытия, — взорвался Джейк, вскакивая с места. — А потом поедем прямиком к Принцу.

— Черт, Джейк… А что, если… — начал Киеран, все еще сомневаясь.

— Не может быть тут никаких «если», — сказал Джейк тоном, не допускающим возражений. — Шевелись! Где твоя куртка?

— Хорошо. Иду. Я только…

— Да двигай же! Возьмем кокаина. И еще чего-нибудь веселящего. Готов?

Он открыл дверь спальни Киерана. Киеран надел куртку и осторожно высунул голову в коридор.

— Да нет его тут, трусливая задница! Он же в Японии. К тому времени, как он вернется, ты уже и кайф словишь, и запасец у тебя будет… Да тебе все будет по фигу… — снова начал смеяться Джейк. Киеран нахмурился и толкнул Джейка вперед по лестнице. Он хотел как можно быстрее исчезнуть из дома. Все-таки воровать деньги из кошелька Анджелы — это одно, а чеки из кабинета Макса — совсем другое дело. Они оба побежали к двери, нервно хихикая.

Это оказалось просто. Час спустя они снова сидели в черной машине, мчащейся по направлению к Бетнал-Грин с пятьюстами фунтами налички в хрустящих новеньких двадцатифунтовых банкнотах в кармане джинсов. Они хохотали так, что шофер периодически оборачивался, чтобы узнать, все ли у них в порядке.

— Спасибо, приятель, — сказал Киеран за квартал до нужного адреса и протянул шоферу двадцатифунтовую банкноту. — Оставь себе сдачу.

— Давай, он дома! — Джейк был сильно перевозбужден.

— Откуда ты знаешь?

— Вон его машина. — Джейк указал на серебристый «БМВ» с тонированными стеклами, припаркованный на другой стороне дороги. Среди потрепанных «моррис минорсов» и «минисов» эта машина смотрелась неуместно, думал Киеран, когда они шли ко входу и ждали лифта.

— Принц, это свои. — Джейк прошел вперед. Его слова вдруг зазвучали иначе, чем слова студента-сокурсника, которого Киеран знал еще со школы. Принц был устрашающе высоким и крепко сложенным человеком неопределенного возраста, чьи бицепсы были крупнее бедра Киерана. Киеран сглотнул, когда Принц молча отошел, пропуская их. Гостиная, если ее так можно было назвать, была почти пустой. Только музыкальный центр в углу и огромный телеэкран. Таких Киеран раньше не видел. Он нервно слушал, пока Джейк перечислял, что им нужно, показывая наличность, которую они привезли и собирались потратить. Принц аккуратно взвешивал и раскладывал по пакетикам сырье. Все было закончено менее чем за десять минут. Принц в упор посмотрел на Киерана. Бормоча благодарности, он последовал за Джейком в прихожую, едва веря своей удаче. Они не стали вызывать лифт, а бежали все двенадцать этажей и вопили как школьники.

Здесь оказалось намного труднее поймать такси, идущее в Вест-Энд, и Джейк сказал, что им не стоило отпускать прежнее, шофер мог бы их подождать. Но полчаса ходьбы по Роман-Роуд и пятьсот фунтов было невысокой ценой за первоклассный наркотик, расфасованный по пакетикам и лежавший в карманах их курток. Киеран не мог дождаться, когда он придет домой и будет ловить кайф.

23

Амбер поставила на пол сумку и с интересом осматривала крошечную комнатку. Ну вот. У нее получилось. Университет. Наконец. Она закрыла за собой дверь и разрыдалась. Она не могла поверить в то, что все закончилось. После всех этих споров, доводов, скандалов и совершенно неожиданной помощи в последний момент от почти незнакомого человека она поступила, была зачислена.

Амбер высморкалась и села на край незастеленной кровати. Узкая пустая комната лишь с самым необходимым для студента-первокурсника: кровать, письменный стол, встроенный шкаф и маленькая раковина. Вся комната была не больше туалета в их доме. Она дотронулась до стопки белья, оставленной в изножии кровати. Холодное, жесткое, казенное. Она сглотнула. Что ж, то, что она сейчас чувствовала, испытали и Мадлен и Бекки, строго сказала она себе, ставя перед собой чемодан. Мадлен была теперь студенткой-медиком в Эдинбурге, а для Бекки в последний момент нашли место в художественной школе в Кингстоне. Бекки не смогла набрать нужного количества баллов, и только звонок ее отца коллеге в отдел истории искусства спас ее от судьбы, которую она бы посчитала хуже смерти — учиться у Люси Клайтон, блестящее предложение ее матери. Амбер улыбнулась при воспоминании об этом. Для Мадлен было легко поступить самой с высшими баллами по всем нужным предметам. Она знала, что хочет быть врачом, уже несколько лет. Но выбор Амбер удивил всех, и за ним последовала бурная реакция Макса.

— Что? — Макс поднял голову от утренней газеты и взглянул на Амбер так, словно та сошла с ума.

— Английский. Я хочу на филологическое отделение, — повторила Амбер, скорее уже для себя самой. Она была озадачена. Почему он так странно на нее смотрел?

— Да зачем тебе? — спросил Макс, прежде чем вернуться к газете.

— Что ты имеешь в виду? — Они были вдвоем за завтраком. Киеран еще не спустился.

— Это же трата времени, — уже раздраженно произнес Макс. — Займись чем-то нужным. Научись стенографии, например.

Амбер чуть не выронила свою чашку чая.

— Стенографии? Зачем мне стенография? — спросила она, мгновенно повышая голос.

Макс снова свернул газету и воззрился на дочь.

— А почему бы и нет? Для женщины это полезный навык. Я смогу устроить тебя куда-нибудь на работу.

— Я не хочу учиться стенографии! — взорвалась Амбер. — Я хочу поступить в университет! Я даже не могу поверить в то, что ты такое говоришь! — Она оттолкнула от себя тарелку. Лицо Макса потемнело, но Амбер было уже все равно. Ее глаза наполнились злыми слезами.

— Прекрати орать! — прорычал Макс с досадой. — Я просто не вижу в этом смысла. Ты проведешь три года своей жизни, занимаясь неизвестно чем, забивая свою голову бесполезной информацией… И потом, прежде чем успеешь оглянуться, выскочишь замуж. Так зачем терять время?

— Кто тебе такое сказал? — злобно огрызнулась Амбер. — Ты что, думаешь, все женщины только того и хотят — выйти замуж за первого встречного и…

— Амбер! Следи за тем, что говоришь! Я всего лишь пытаюсь объяснить тебе с практической точки зрения, — закричал на нее Макс. На кухне внезапно послышался шум. Миссис Дьюхерст заглянула в дверь.

— Все в порядке, сэр? — спросила она, озабоченно глядя на раскрасневшееся лицо Амбер.

— Отлично. Оставьте нас в покое, — рявкнул на нее Макс. Миссис Дьюхерст исчезла. Амбер встала из-за стола и швырнула салфетку. Теперь ей было уже действительно все равно, что за этим скандалом последуют злобные взгляды и недельное молчание. И как смеет Макс рассуждать об ее амбициях в такой небрежной манере.

— Мне безразлично, что думаешь ты, — сказала она удивленному Максу. — Я иду в университет, и все тут. И мне не нужна твоя помощь. У меня и так по всем предметам высшие баллы. И если я наберу достаточное количество баллов, то поступлю.

С этими словами она развернулась и не спеша пошла к себе в комнату.

У Макса ушло почти три недели на то, чтобы успокоиться, и еще месяц, чтобы потихоньку убедиться, что университет не был потерей времени и что, если Киеран смог продержаться всего лишь семестр в Ноттингеме, это вовсе не значило, что Амбер поступит так же — просто позволит себя вышвырнуть. Макс просиживал в размышлениях часами после памятного скандала с Амбер, и в конце концов урезонила его именно Франческа, к большому удивлению Амбер. Она потом провела много времени, обсуждая это с Бекки и Мадлен, но так и не смогла понять мотивов Франчески. Никто из них не смог.

Она вздохнула, вытерла слезы и встала. Ну, все это случилось в прошлом учебном году, а теперь она здесь, за день до начала занятий, а уже скучала по дому и была смущена. Было ли это действительно тем, чего она хотела? Она скучала по своей большой, мягкой, удобной двуспальной постели, личному туалету и душевой, знакомым звукам с кухни, где миссис Дьюхерст и Кристина готовили завтрак, ланч или обед… даже по приглушенной музыке, доносившейся из комнаты Киерана, и по этому ужасному сладковато-едкому запаху его травки, наполнявшему коридор всякий раз, когда он открывал дверь своей комнаты. Черт возьми, она даже скучала по подобному привидению присутствию Анджелы на третьем этаже. Амбер начала застилать постель. Было уже почти десять. Из беглого осмотра нового места проживания стало ясно, что душевые были в конце коридора, а кухня где-то внизу. Она закончит застилать постель, примет душ и пойдет на кухню заварить себе ромашкового чая, прежде чем ляжет спать. Впереди предстоял длинный первый день, и ее мутило от страха.

На следующее утро она проснулась рано, разбуженная гудением автобусов и такси, пробивавшихся в поисках свободного места в пробках по Оксфордской улице пятью этажами ниже. Амбер лежала в постели в душной комнате, вслушиваясь в звуки города в час пик, думая о неизменном хаосе предстоящего дня. Надо было явиться на отделение филологического факультета на Говер-стрит к десяти утра на лекции, которые будут продолжаться до полудня. Амбер спустила ноги с кровати, подобрала свой халат и открыла дверь. Коридор был погружен в тишину. Взглянув на часы, она пожала плечами. Было восемь тридцать. Может быть, все уже ушли…? Она устремилась в душ.

Полчаса спустя, когда она шла обратно, признаков жизни все еще не было. Амбер закрылась у себя в комнате и начала одеваться, не переставая думать о том, где все и почему она — единственный бодрствующий в это время суток человек в Иванс-холле. Несколько минут она проверяла свой новый портфель — подарок миссис Дьюхерст, чтобы убедиться, что у нее есть все необходимое для первого дня учебы. Потом взяла пиджак и закрыла за собой дверь. В конце коридора открылась дверь, и девушка в ужасных отрепьях, похожих на старое полотенце, выползла, зевая во весь рот, как раз в тот момент, когда Амбер проходила мимо.

— Привет, — проговорила Амбер. Все-таки это была ее сокурсница.

— Ммррмм, — послышался нечленораздельный ответ на ходу к душевым. Открылась еще одна дверь, потом еще одна. Амбер посмотрела на часы. Девять тридцать. Возможно, тут встают всегда в это время. Она поехала вниз на лифте и через мгновение была уже на Оксфорд-стрит.

Три часа спустя ее голова уже раскалывалась от всего, что надо было упомнить, когда она шумно захлопнула свои записи. Знакомство с факультетом было закончено. На курс поступило около семидесяти студентов. Амбер робко осмотрелась. Зал потихоньку заполнялся: длинноволосые девушки болтали друг с другом; здесь было несколько серьезного вида молодых людей в джемперах и строгих брюках; несколько иностранных студентов; парочка, говорящая по-французски… Она почувствовала себя потерянной. Все, казалось, друг друга знали. Неужели она была единственным здесь человеком, которому даже не с кем поговорить? Она вдруг почувствовала на собственной шкуре, что значило, по словам Мадлен, быть аутсайдером. Паника нарастала. И ради этого стоило скандалить с Максом?

— Привет. — Очень высокий молодой человек стоял прямо перед ней, преграждая дорогу. На мгновение она опешила. Разве они были знакомы? — Привет, — повторил он, протягивая руку. Амбер оторопела. — Не бойся, я не кусаюсь. — Его смеющийся голос был необыкновенно глубоким. Она улыбнулась в ответ.

— Прости… Разве мы раньше встречались?

— Нет, но я знаю, кто ты такая.

— Да?

— Правда. Ты — Амбер Сэлл, так ведь? — Он улыбался ей откуда-то сверху. Амбер оказалась в неестественном положении — ей пришлось отклонить назад голову, чтобы нормально разглядеть его. Он самоуверенно улыбался. Карие глаза, розовые щеки, песочного цвета волосы… Ей нравилось, как его глаза сощуривались в самых уголках, и то, как он смотрел на нее. Действительно смотрел на нее. И она нахмурилась.

— А откуда ты знаешь?

— Видел твою фотографию на стенде. Нас сегодня же фотографировали, помнишь? — Амбер кивнула с облегчением. На мгновение ей показалось…

— Ведь Макс Сэлл — твой отец? — продолжал он, произнося то, чего она как раз-таки не желала слышать. Она замерла, разочарованная.

— Послушай, и с чего это тебе так интересно, кто я такая?

— Мне и неинтересно. Вернее, интересно, но вовсе по другой причине. Это просто… В Холле сегодня одна из девочек читала газету, и там была фотография твоей сестры…

— Моей сводной сестры, — поправила его Амбер, скрипя зубами. Черт подери! Все надежды на то, что ее не затронет скандал, разразившийся в конце лета, который уже должен быть забыт к сему времени, испарились. Она взглянула на молодого человека.

— Ко мне это никак не относится, имей в виду. И я еще до сих пор не знаю, кто ты… Даже твое имя…

— Генри. Генри Флетчер, — выпалил он и открыл перед ней дверь в аудиторию. Амбер еще раз взглянула на него и пошла прочь. — Эй, прости… Я вовсе не хотел распускать сплетни… ну, и все такое. Просто я просидел за твоей спиной целых три часа, пытаясь сообразить, как к тебе подойти. Честно, я не хотел тебя обидеть. — У него был извиняющийся тон. Амбер помолчала, потом снова повернулась к нему.

— Все нормально. Я не обиделась. А теперь ты не мог бы оставить меня в покое?

— Только если ты пообещаешь выпить что-нибудь со мной завтра, после семинара. — Генри снова улыбался ей. Она взглянула на него, потом тоже расслабилась и улыбнулась. В конце концов, он был единственным человеком, который заговорил с ней за целый день. И в нем было что-то дружеское и теплое. Амбер кивнула.

— Хорошо. Но куда ты хочешь пойти? Я здесь ничего не знаю.

— Я тоже, — бодро сказал он. — Но это же университет. Найдем что-нибудь. Я буду ждать тебя после занятий. — Он еще раз улыбнулся ей и направился к лифтам. Амбер проводила его глазами и взглянула на часы. Время ланча. Неудивительно, что желудок бунтовал. Улыбаясь про себя, она отправилась на поиски еды. С ней хоть кто-то да разговаривает. Возможно, все еще не так ужасно.

В Йорке женщина, сидевшая напротив Мадлен, наконец встала, оставив на сиденье журнал, который читала с самой станции Лидз. Мадлен взяла журнал и открыла четырнадцатую страницу. Она подняла брови. Здесь был материал на целом двойном развороте. «Сестры Сэлл. Эксклюзивные фото». Она посмотрела на фотографию Амбер и ее сводной сестры Паолы, по чьей вине арестовали тридцатичетырехлетнего мужчину за подозрение на сексуальные контакты с несовершеннолетней. Мадлен покачала головой, не веря своим глазам. В статье утверждалось, что невозможно найти двух более разных сестер. Блеклая фотография Амбер, выходящей из «Марк и Спенсерз» с опущенной головой и с поднятой рукой, предупреждающей фотографа, а на другой стороне — фотография Паолы, так и рвущейся в объектив, позирующей и улыбающейся своей неотразимой улыбкой. Мадлен припомнила детали этого мерзкого скандала. Амбер рассказала подругам все с мельчайшими подробностями. Был последний день каникул Паолы, когда она исчезла и ее мать была вынуждена обратиться в полицию. В газетах было полно фотографий: полицейские, обыскивающие квартиры над баром; человек в наручниках — Мадлен не запомнила его имени, — утверждающий свою невиновность… он не знал, что ей всего пятнадцать — она солгала, что ей восемнадцать; и самоуверенная Паола, выходящая на станцию со своей матерью, похожая на нее как две капли воды. Скандал обсуждался в течение многих недель. Имя Макса мусолилось в прессе по столь неблаговидному поводу. Боже, как все это было ужасно.

Мадлен отложила журнал и повернулась к окну, глядя на проплывающий мимо ландшафт. Желто-зеленые холмы и покрытые густой травой долины тускнели по мере продвижения на север, к Эдинбургу. Она была на пороге своей новой жизни, более определенной. Она готовилась к ней с тех самых пор, когда пришла в кабинет профориентации в школе Короля Георга и положила на стол заполненную форму.

Доктор Мадлен Сабо. Она повторяла это вслух на английском и венгерском, ей нравилось, как это звучит, ненавязчиво и легко. Повторяла это с шестнадцати лет. Она наблюдала за тем, как Бекки и Амбер мучились в определении профессии и карьеры в течение долгих месяцев, но она не могла себе такого позволить. Решение Мадлен вряд ли можно было назвать выбором. У богатых было право выбора, это она уже давно усвоила. Это то, что давали деньги — свободу выбора. Я стану этим. Или тем. Все равно что примерять платья и вешать их обратно. Или сказать продавцу обуви, померив очередную пару туфель, — нет, пожалуй, я возьму другую пару. Или даже… На секунду она позволила себе задуматься о самом страшном — возможности сохранить ребенка… она сглотнула. Она поклялась себе больше никогда не думать об этом. Это было в прошлом. А теперь у нее было будущее. Она собиралась совершить нечто в своей жизни, стать кем-то. Она представляла, как ее отец скажет их соседям и их венгерским друзьям в коммуне: конечно, вы помните Мадлен… Теперь она врач, да, мы очень гордимся ею… Или ее мать, убирающую дом доктора Иванса, что за углом от дома Амбер. Все проблемы будут решены, боль потерь сглажена ее успехами. И ничто не сравнится с этим. У нее лишь на мгновение возникло сомнение, когда Амбер объявила о своем выборе — изучать язык. Мадлен лишь на секунду позавидовала ей — та смогла выбрать заниматься тем, чем ей действительно хотелось… Английским… Но она откинула эту мысль. У Амбер и Бекки было право выбирать, строго напомнила она себе. А у нее — нет. И все на этом. Она отложила журнал, думая о том, как Амбер и Бекки провели их первый день в университетах, и стала снова смотреть в окно.

24

А чего он ожидал? — спрашивала себя Франческа, гневно дымя сигаретой. Она ждала приближение этого и предвидела случившееся, хотя, напомнила она себе, именно в этом и обвинял ее Макс. Она знала, что это произойдет, и ничего не предприняла. Но что она могла? Ее дочь словно с цепи сорвалась, она просто не могла ее остановить. Девочке необходим был отец. Мария Луиза и Мануэла высказывали ей свои опасения. Поведение Паолы было инициированным, это было даже со стороны заметно. Но Франческа уже давно оставила попытки прибрать к рукам свою ненаглядную дочурку. Она уже не маленькая, напомнила себе Франческа. Она прошла через комнату к окну и отодвинула тяжелую занавеску из дамаста. Она смотрела на крыши и сады виллы Боргезе в конце бульвара. Было сыро и ветрено, осень пришла рано. Она приняла решение забрать Паолу из лицея и отправить ее в небольшую эксклюзивную школу в Лозанне, хотя бы на год. Возможно, Паола успешно завершит там свой бакалавриат, свободная от искушений Рима и ее старых друзей… А там увидим. Она затушила сигарету и отвернулась от окна. Макс был просто взбешен, но что она могла тут сделать? Он редко появлялся здесь теперь, занятый полетами на Дальний восток и в Соединенные Штаты, слишком сосредоточенный в настоящее время на своем бизнесе, чтобы уделить Паоле достаточно внимания. Даже сама Франческа ощущала, что ее немного забросили. В последний уик-энд, когда он был здесь, она поймала себя на том, что вела себя немного… навязчиво. И это она, которая никогда не задавала подобных вопросов, любимых всеми женами, типа: Когда ты вернешься? Во сколько тебя ждать? И когда же мы будем проводить больше времени вместе? Она больше даже пришла от этого в ужас, чем была удивлена. И Макс тоже. Он сузил глаза за завтраком и игнорировал ее.

Она услышала, как неожиданно открылась дверь комнаты Паолы, и изобразила на своем лице разлюбезнейшую улыбку.

— Доченька, — проговорила она, раскидывая руки для объятия. — А почему бы нам не пойти по магазинам. Только мы вдвоем? У меня тут целый список вещей, которые пригодятся тебе для новой школы — посмотри, как интересно… Меха, новые пальто… Вечерние платья, костюм… Давай. Потом перекусим в Венето и проведем остаток дня в городе. — Паола кивнула, хотя немного неблагодарно. Ей вовсе не хотелось отправляться в новую школу. Она просто приходила в ужас от этой мысли. Даже обещание нового зимнего гардероба не могло поднять ей настроение должным образом. Она направилась обратно в свою комнату под озабоченным взглядом Франчески.

В свой первый день в художественной школе Бекки осмотрелась на своем курсе и прокляла Мадлен. Та звонила предыдущим вечером, когда приехала на свое отделение в Эдинбурге, чтобы обменяться впечатлениями и подбодрить друг друга. Последними словами Мадлен было: «Не волнуйся на этот счет. Все нервничают не меньше тебя». Но это было совсем не так. Ни капельки на то не похоже. Двадцать новоиспеченных студентов сидели по кругу и курили… Курили! И слушали лектора лишь вполуха, перешептывались и показывали всем своим видом, как им скучно. Она уставилась на них. Почему казалось, что все они знали друг друга? И когда же они успели познакомиться? И почему она тут никого не знала? Она взглянула вниз на свою простенькую юбочку в клетку, бледно-лимонного цвета свитер и туфли без каблука и ужаснулась. Аккуратный, простой стиль со вкусом — здесь это было совершенно неуместно. Напротив нее сидела высокая стройная девушка-блондинка с сотней косичек, хитро закрученных в колечки, выкрашенных кое-где в разные цвета. На ней был полосатый джемпер, протертый на локтях. Вот такой стиль был здесь очень уместен! Рядом с ней сидели два темноволосых импозантных молодых человека, курившие сигарету за сигаретой, лениво кивавшие, когда лектор говорил. Бекки, похоже, была единственной, кто принес блокнот для записей — всем остальным наверняка все давалось на лету: нет смысла записывать, мы и так все поняли… Она сглотнула и обратила свое внимание на лектора. Маленький, тощий, в потертой одежде, он был больше похож на студента-первокурсника, чем на профессора искусства. И какого черта он рассказывал? Что-то о боли, потере, смерти? Бекки огляделась, озадаченная. Она пришла сюда, чтобы учиться рисовать, а не рассуждать о смерти ее кошки или матери, которых вообще это не должно касаться. Но все вокруг только говорили… говорили и говорили. Она опять взглянула на свою юбку. Может, она случайно попала не в свою группу? Она снова попыталась слушать и вдруг заметила нечто с косичками напротив. Неверно, неверно, неверно, словно говорило осуждающее выражение на лице этой девушки. Неверная одежда, неправильное отношение, не то место… На фоне такого самодовольства Бекки чувствовала себя наивной, неуклюжей и невероятно простоватой. И какого черта Мадлен несла ей всю эту чушь? Никто тут не нервничал. Даже наоборот. Все присутствующие, кроме нее, выглядели так, словно учились здесь всю свою жизнь.

В четырехстах милях севернее Мадлен не чувствовала себя намного лучше, хотя и произносила вчера уверенные слова.

— Посмотрите на человека, стоящего рядом с вами, — проговорил старенький профессор, который должен был произнести вступительное слово. — Внимательно и долго посмотрите на тех, кто стоит справа и слева от вас. — Народ занервничал. — Потому что, — драматично продолжал он, — всего через шесть месяцев один из вас уйдет отсюда. Вас станет меньше на целую треть. Добро пожаловать в Королевскую медицинскую академию, леди и джентльмены. Учение здесь — не для слабонервных. — С этими словами он резко развернулся на каблуках и вышел из лекционного зала. Шестьдесят незнакомых студентов стояли в гробовой тишине, боясь взглянуть друг на друга. Через несколько минут кто-то нервно захихикал, и народ немного расслабился. Мадлен осмотрелась. В группе было очень мало девушек — она насчитала от силы тринадцать. Остальные — довольно скучного вида молодые люди. Одна из девушек была симпатичной и чувствовала себя весьма уверенно. Через несколько минут группа начала собираться вокруг нее. И вдруг все одновременно начали говорить. То тут, то там ребята поворачивались к своим соседям направо и налево. Это быстро превратилось в шутку. «Привет, надеюсь, ты вылетишь в следующем семестре…» Мадлен осталась стоять одна в задней части зала, наблюдая, как ребята отошли от нее, продвигаясь вперед к центру. В университете тоже не будет иначе, подумала она, вешая на плечо сумку и продвигаясь к выходу. Так было всегда. Высокая ростом, с лишним весом, она казалась почти гигантом даже на фоне группы, состоящей большей частью из парней. Женщины смотрят на нее с сожалением, мужчины пятятся… Мадлен не нужно было объяснять, как люди на нее реагируют. Она не слепая. У тебя милое личико, Мадлен, но с фигурой что-то надо делать. Так говорили все — учителя, друзья, родители, даже родители друзей. Мама Бекки взяла ее бережно за руку за месяц до того, как им пора было отправляться в университет, и попыталась дать ей то, что называется материнским дружеским советом. Она даже предложила Мадлен пойти в терапевтическую группу по снижению веса… Мадлен покачала головой. Она не могла объяснить маме Бекки, что просто не может себе этого позволить. И никакие разубеждения Бекки и Амбер не могли изменить то, что она видела собственными глазами. Кого-то, возможно, и могли впечатлить ее большие размеры. Бекки даже говорила, что ее рост мгновенно внушает уважение и доверие тем, кто даже не знаком с ней. Но Мадлен была не из тех, кому можно было вешать лапшу на уши. Даже в девятнадцать она была уже серьезной женщиной. Мадлен воспринимала это иначе. Она считала себя слишком полной. И это был конец всему. Она открыла двери и стала всматриваться в людей в холле, с которыми она теперь была связана. Группа вокруг симпатичной девушки увеличилась. Теперь она стала центром всеобщего внимания и обожания. Мадлен хватило времени лишь заметить, что на ней были джинсы, розовый свитер с треугольным вырезом и нить мерцающего белого жемчуга на шее, прежде чем двери закрылись.

25

Джейк был прав. Это все упрощало. Когда он сделал это во второй раз — подписал на чеке корявым почерком «Макс Р. Сэлл» на нужной строчке, получилось действительно очень похоже. Когда он переводил на свое имя четвертый чек на сумму тысяча фунтов, просто моргал, пока кассир отсчитывал купюры. Одним из преимуществ обслуживания в Куттс, как он понял, была выдача наличных по требованию. Никаких многодневных ожиданий, чтобы обналичить чек. Он опустил конверт с хрустящими новенькими пятидесятифунтовыми банкнотами в карман своей куртки и вышел на Стренд. Кроме того, решил он для себя, садясь в такси, Макс не оставил ему особого выбора. Карманных денег от Макса могло едва хватать на сигареты. И еще вся эта волокита с университетом. Он вообще не хотел идти туда учиться. Это была идея Макса. Киерану хотелось быть дома, рядом с Анджелой. А его пытались этого лишить. И кто знает, что еще могло произойти с ним, останься он в университете. Нет, дома ему было намного лучше. Тем более теперь, когда уехала Амбер. При мысли о ней он нахмурился. Она слишком преуспевала во всем и заставляла его выглядеть на ее фоне настоящим идиотом.

— Куда едем? — поинтересовался водитель.

— Бетнал-Грин, — автоматически произнес Киеран. — И я хочу, чтобы вы там меня немного подождали.

— Хорошо. — И машина устремилась на восток.

— Вот, — просто сказал Принц, — я хочу, чтобы ты это попробовал. Это — вещь.

Киеран нервно сглотнул. Принц протянул ему шприц, наполненный темно-желтой жидкостью, резинку и жестом показал ему закатать рукав. Киеран снова сглотнул. Героин. Он знал, что это было. Молоденькая девушка сидела на другом конце комнаты, ее рука безжизненно свисала со стула, а на лице застыло мечтательное выражение. Вдоль ее обнаженной руки Киеран различил многочисленные уколы и шрамы.

— Позволь, я тебе помогу. — Руки Принца уже приступили к делу, закатывая его рукав, завязывая резинку. Киеран почувствовал себя бессильным. Его тело было слабым, нервозным, ожидающим. Он наблюдал с благоговейным ужасом, как Принц профессионально нашел его вену и начал вводить содержимое. Словно он видел все это в кино. Все произошло в одно мгновение — взрыв сладостных эмоций, более сильных, чем ему когда-либо довелось испытать… Ему показалось, что он взлетает.

— Полегче, приятель, — проговорил Принц, когда Киеран начал раскачиваться. Голос Принца, казалось, доносился откуда-то совсем издалека.

— Я… ш… я… — Неслось в голове, когда волны удовольствия одна за другой накрывали его. Это было невероятно — все вокруг стало вдруг таким ярким, чистым, немыслимо… красивым.

— Спокойнее, приятель… Ложись на ковер, закрывай глаза… Правда, круто?.. — Голос Принца осторожно направлял его. Киеран свернулся в калачик на грязном коричневом ковре, закрыл глаза и отдался своим грезам. Картины роились у него в голове: молочно-белая кожа живота Бекки, розоватые соски, рыжие волосы, спадающие на ее лицо, вид из окна спальни его дома, Анджела… Ее улыбка… рев мотора его мотоцикла, чувство машины под его ногами, легкая вибрация от езды… И потом грезы закончились. Его последней непоследовательной мыслью был Макс — его яростное лицо, так часто являющееся по разным случаям жизни. И тишина. Гробовая тишина.

— Эй, парень! Эй, проснись же… Вставай! — Кто-то тряс его. Он попытался сесть. В голове все роилось.

— Чт… что происходит… Где я? — пробормотал он, пытаясь облизать губы и стряхивая с себя… Что? Чьи-то волосы, которые каким-то образом оказались даже у него во рту? Он яростно отирал рот тыльной стороной ладони.

— Спокойно, парень. Ты немного попутешествовал. Теперь вернулся. Спокойно… Вот так.

Он попытался сфокусировать взгляд. Принц стоял перед ним на корточках, придерживая Киерана, чтобы тот не упал.

— Нормально? — спросил Принц, наклоняясь, чтобы подобрать его куртку. Киеран кивнул, не вполне в этом уверенный.

— Ко… Который час?

— Три. Ты вырубился на полчаса. Все в порядке?

— Да. Я… лучше пойду, — с трудом выговорил Киеран, бросая озабоченный взгляд на все еще спящую в углу комнаты девушку.

— Ни о чем не беспокойся. Это именно то, за чем ты сюда пришел. — Принц протянул ему несколько пакетиков кокаина и колес. — И еще можешь попробовать вот это, — он протянул пакетик с серо-белыми хлопьями. Киеран колебался мгновение, потом медленно кивнул. Принц ухмыльнулся: — Четыреста пятьдесят долларов за пакетик, сэр. Лучшего качества.

Киеран полез в карман куртки и извлек стопку банкнот. Он молча протянул Принцу деньги.

— И вот это прихвати, еще пригодится. — Принц взял деньги, даже не пересчитывая, и протянул Киерану чайную ложку, резинку, шприц и пакетик иголок. — Джейк расскажет тебе, как всем этим пользоваться.

Киеран пошел вниз. Удивительно, но такси еще ждало его.

26

Генри улыбнулся Амбер, передавая ей пинту пива. Это было их третье свидание за две недели — почти рекорд, — но он был влюблен. Безнадежно.

— Твое здоровье! — крикнул он, пытаясь перекричать музыку и болтовню.

Он не видел ее глаз в сумеречном свете, но чувствовал ее широкую благодарную улыбку. Больше всего в Амбер ему нравилась ее улыбка — теплая, быстрая, солнечная. Когда она улыбалась, все ее лицо сияло, как рассвет над водой в Карибах. Он ушел в свои мысли.

— Ты меня не слушаешь? — Амбер толкнула его.

— Просто не расслышал тебя, — запротестовал он. — Что ты сказала?

— Можно, я возьму у тебя сегодняшнюю лекцию? Я с утра на ней почти спала.

— Конечно. В любое время. — Он посмотрел на нее. Надо ли ему сказать что-нибудь? Что-то более важное, чем обыденная болтовня про лекции? Она должна знать теперь… Он уже трижды подряд приглашает ее на свидание, но такова была Амбер — дружелюбная и забавная, открытая миру. Однако он видел несколько раз, как ее раковина захлопывалась, когда она категорически не желала обсуждать определенные вопросы, например свою семью, а в особенности отца. И он не хотел рисковать. Он думал, что не сможет вынести ее холодность. На днях она перебила кого-то на полуслове, некоего Слоана Ренджера, нелестно отзывавшегося о ее сестре… Нет, он определенно не хотел отказываться от той теплоты, которая привлекла его в ту же минуту, как только он увидел ее.

Они, словно по намеку, оба вернулись в группу — какой-то любительский сбор студентов. Генри не переносил воплей, но плакаты были разбросаны по всему первому этажу на факультете, он поднял один, чтобы найти предлог сходить с ней куда-нибудь снова, так и повелось, что они вместе переносили это в молчании. Ну, в молчании — не совсем верно. Сходки проходили невероятно шумно.

— Может быть, уйдем куда-нибудь? — прокричала ему Амбер после четвертого собрания. У нее уже не выдерживали барабанные перепонки. Генри с радостью согласился с ней. Он взял ее пустой стакан и стал проталкиваться сквозь толпу.

— Боже, это было жутко, — сказал он, когда они наконец выбрались на Гоуер-Плэйс.

— Что ж, это была твоя идея, — усмехнулась Амбер, повязывая шарф вокруг шеи.

— Я был в отчаянии, — расплылся в улыбке Генри.

Она с недоумением посмотрела на него.

— От того, что хотел услышать их?

— Нет, от того, что не мог найти предлога встретиться с тобой.

— О! — Наступила минута неловкого молчания. Генри пытался понять ее реакцию на эти слова. Сердце вдруг бешено заколотилось в груди. — Не стоит искать предлога, — начала она медленно. Он вздохнул с облегчением. В ее голосе он услышал тон одобрительной улыбки. — Я…

— Амбер, — вдруг перебил ее Генри. — Ты мне очень нравишься. Я хотел сказать, что я серьезно. Правда. — Он готов был пнуть себя. Они стояли на углу улицы под жутким желтым светом фонарей. Он смотрел на нее сверху вниз, на ее сияющие озорством глаза поверх ее полосатого яркого шарфа. Такая обстановка предполагала только одно — и он нагнулся к ней и поцеловал.

Она определенно светилась от счастья. Той же ночью, когда они лежали в его слишком короткой кровати, Генри стал вспоминать предшествующий ночи вечер, каждую драгоценную минуту. Солнечный свет и тепло. Другие постоянно твердили, что Амбер Сэлл черствая, равнодушная и холодная… Он видел, что все как раз-таки наоборот. По отношению к нему она вела себя совершенно противоречиво. В ней было что-то неординарное, что не поддавалось объяснению. Она не была веселой, краснощекой англичанкой, как большинство девушек, которых он знал и с которыми не раз встречался, и тем не менее она оставалась самой что ни на есть англичанкой. У них обоих было одинаково развитое чувство юмора; им нравились одинаковые музыкальные группы; они любили одни и те же книги. Она прожила в Лондоне всю жизнь, и, несмотря на это, не имела какой-либо особой привязанности к городу. Когда же они размышляли над тем, куда уедут, когда закончат учебу, Амбер говорила, что для нее открыт весь мир, для нее одной. И не потому, что она была богата. Каким-то образом, не подозревая об этом, она затронула его самые сокровенные чувства, которые были так же сильны, как и тогда, когда он приехал в Англию пять лет назад. Пять долгих, холодных, бесполезных лет, лет без тепла. Ему порой казалось, что Англия топит его в своем мрачном и водянисто-сером свете. Вообще, Генри не был румяным, превосходно играющим в регби учеником английской школы, каким должен был бы стать — он вообще не был англичанином. Он был родезийцем, или жителем Зимбабве, как их теперь называли. Его отец, Джордж Флетчер, начал второе поколение поселенцев с африканскими корнями. И Генри рос, полагая себя африканцем. Не считая единственного визита в восьмилетнем возрасте к родственникам в Йоркшире, он никогда не был в Англии, стране, которую его родители требовали называть домом. В пятнадцать лет, когда он был уже почти шести футов ростом и являлся одним из самых популярных учеников Академии принца Эдварда — эксклюзивной школы для мальчиков на окраине Солсбери, его родители стали подумывать над тем, чтобы вернуться домой. В 1979-м, через несколько месяцев после падения режима Иана Смита, они упаковали вещи и отправились в путь, в страну, которую Джордж Флетчер провозгласил страной дождей. Это была его любимая фраза. Братья Генри, Джошуа и Мартин закончили университеты и уехали от дождя и грязи сразу же, как только смогли. Джошуа отправился в Сидней, а Мартин обратно в Африку, в Йоханнесбург. Теперь Генри остался единственным, кто мог возвращаться на выходные в коттедж в Кембриджшире, куда бежали его родители, — там было тихо, хотя Генри не понимал, чем здесь лучше. Они редко вспоминали о своей прежней жизни. Отец стал работать менеджером в банке, и мама тоже быстро пристроилась.

Генри отослали в Кларк-холл, одну из многочисленных общественных школ неподалеку от дома. Меньше чем за месяц он усвоил правильное английское произношение, и мальчика родом из Зимбабве, привезенного пятнадцатилетним в Англию, по языку нельзя было отличить от остальных учеников. С его прирожденным любопытством ко всему неизведанному и выдающимся желанием утвердить себя Генри быстро добился успеха. К тому времени, как он перешел в шестой класс, красивый школьный любимчик был таким же англичанином, как и все вокруг него. Он не понимал, почему ему нравился именно этот стиль жизни.

Их семья, если верить Джорджу, была одной из самых успешных. В прошлые годы, когда в экономике начались трудности, многие белые поселенцы, обосновавшиеся в Зимбабве, возвращались — и лишь беднели. Жизнь становилась более отчаянной и горькой, но не для Флетчеров. В самый последний момент — это была еще одна его любимая фраза — им удавалось устоять. Но Генри так не считал. Ему казалось, будто часть его оторвали, и единственным способом выстоять было забыть это все. Он так и делал до встречи с Амбер Сэлл.

27

Мадлен схватила скальпель и осторожно надрезала тело, лежащее на столе перед ней. Скрипя зубами, она сделала надрез, как учил их профессор, намереваясь довести его широкой дугой до самого пупка. Но ничего не происходило. Она снова прижала лезвие к телу, еще сильнее. Ничего. Она открыла глаза. Гладкая алебастровая кожа под резкими неоновыми лучами казалась ей резиновой, поблескивающей и совершенно неподдающейся ее прикосновениям. Она приступила к третьей попытке. Лезвие вошло гладко, послышался легкий звук выходящего воздуха, словно выдох, и тело под ее рукой шевельнулось из-за высвобожденных из живота газов. Мадлен ужаснулась и резко вскрикнула. Студентка рядом с ней упала в обморок.

Двадцатью минутами позже, когда группа выходила из морга и все только и говорили о произошедшем, Мадлен почувствовала, что кто-то определенно шел за ней. Она развернулась от удивления. Это был Тим, третьекурсник и ассистент, который иногда помогал на лекциях.

— Каждый год случается, — сказал он, улыбаясь. — Не думай, что тебе удастся избежать наказания.

Мадлен покраснела.

— Мне не следовало так взвизгивать, — сказала она, глядя на него сверху вниз. Он был на голову ниже ее, худой и нервозный — на лекциях он вечно что-то вертел в руках: стаканы, ручки и бумаги, чашку с водой. — Доктор Морлэнд, должно быть, думает, что я дура.

— О, я бы не стал об этом волноваться. — Все переживания Мадлен словно рукой сняло. — Это просто газ. Просто желудочные газы… довольно сильные. Мне доводилось видеть, как тела поднимались со стола и ложились обратно. В этом случае не один, а целая рота студентов теряют сознание… — рассмеялся он. Мадлен тоже попыталась улыбнуться. — Что ж, мне пора, — сказал он, посмотрев на часы. — Через пять минут мне лекцию вести. До скорого. Мы идем на Юнион-стрит в «Три креста» пропустить по стаканчику сегодня вечером. Приводи с собой еще кого-нибудь, если хочешь.

С этими словами он удалился, а Мадлен осталась стоять, наблюдая, как он торопится по коридору и его белый халат развевается позади. «Пропустим по стаканчику сегодня вечером». И кто такие «мы»? И почему он пригласил именно ее? Она подняла руку и застенчиво поправила волосы. Тут она очнулась и поняла, что стоит одна в пустом коридоре. Она посмотрела на часы на стене, потом вынула свое потрепанное расписание из кармана. Одиннадцать часов дня… Патология. Аудитория 321. Она заторопилась к лифтам.

Паб был полон людей, и там висел густой дым, когда она вошла. Она узнала парочку своих сокурсников, стоявших в одном из углов комнаты, и как только решила направиться к ним, не зная, будут ли ей там рады, услышала, как кто-то зовет ее с другого конца: «Мадлен… сюда!» Она обернулась. Это был Тим и еще двое студентов, которых она никогда раньше не видела — они, должно быть, были третьекурсниками, подумала она, подходя к ним.

— Здорово, что ты смогла прийти, — сказал Тим, отодвигая для нее стул. — Рад видеть тебя. — Мадлен уселась, его бурное приветствие очень польстило ей. — Что ты будешь? — спросил он, вставая с места.

— Э, полпинты пива, пожалуйста, — сказала Мадлен. Она нервно коснулась горла и улыбнулась двум незнакомцам, не зная, что сказать.

— Поли Митчелл, — сказал Тим, возвращаясь к столику с напитками. — Ребята, это Мадлен. Первокурсница. Новичок — уже набила шишку сегодня утром в патологии, — засмеялся он.

Мадлен тоже улыбнулась немного смущенно. Она никак не могла понять, чем таким она отличилась, что ее пригласили на встречу с ними, однако Пол и Митчелл оказались милыми ребятами и искренне проявляли интерес ко всему, что она рассказывала. Некоторое время спустя Мадлен принялась делать то, что всегда делала, когда неожиданно встречала людей, которых она интересовала, — она начала восполнять упущенное. Она становилась увлекательной, интересной, забавной… Она чувствовала, что перевоплощается в роль, как говорила Амбер, мисс Конгениальность. Спасибо, что проявили интерес ко мне, спасибо за потраченное вами время. Это сводило Амбер с ума. Но Мадлен не могла устоять перед этим. Именно этот драматический характер ей так импонировал. Он был создан для нее.

Бекки всматривалась в картину на стене. Полли, невообразимо высокая длинноногая девушка стояла перед своей работой и пыталась оправдать ее. Бекки в восхищении не могла отвести глаз от водоворотов и узоров аляповатых цветов — розовые, светло-вишневые, сиреневые и насыщенные, почти сверкающие фиолетовые — густой, ощутимо качественной и удивительно абстрактной картины и самонадеянной развязности, с которой Полли растолковала задание. Приглашенные критики сгрудились в плотный круг на стульях, чтобы обсудить работу. Бекки казалось, что нервы у нее вот-вот сдадут. Это была ее первая публичная презентация, и она понятия не имела, чего от нее ждать. Каждому студенту давалось двадцать минут, за которые он должен был обрисовать в общих чертах свою идею и соображения по своей картине, и тогда, казалось, приступали к своей работе критики, разбивая студента в пух и прах, попрекая его слабым и никчемным исполнением. Все вокруг были на нервах, неохотно ожидая своей очереди. Щеки Полли все сильнее краснели, когда она говорила, тем не менее она отважно защищала свой проект и очень даже членораздельно говорила. Слушая ее, Бекки чувствовала, как по телу прошлась леденящая дрожь. Она не спала всю ночь, пытаясь закончить свою работу, — она боялась, что картина получилась до смешного слабой.

— Следующий! — вызвала Беверли, их преподаватель. — Саманта. Готова? Бекки? Закрепи свою работу рядом с работой Саманты. Ты следующая.

Бекки двинулась со своего презентационного места. Она смотрела словно в забытьи, как критики раздирают Саманту в отведенные ей двадцать минут. Когда же подошла ее очередь и первый критик, ужасный на вид человек в зеленой рубашке и ярко-желтом галстуке-бабочке, едва взглянув на ее работу, голосом, так и брызжущим сарказмом, спросил, изображено ли вообще что-либо на этой картине, что могло бы отличить ее от кучи других работ. Послышались изумленные вздохи присутствующих в комнате, хотя Бекки не сразу поняла, о чем у нее спросили… Потом она разрыдалась и убежала.

Слушая их кошмарные истории по телефону, Амбер было неловко говорить о том, как хорошо шли дела у нее. Она даже не хотела упоминать Генри, и все-таки Бекки выудила у нее это. Похоже, все встало на свои места. Ей нравилось учиться, жить в общежитии, у нее даже появилась пара друзей… по сравнению с превратностями судьбы обеих подруг ей было не на что жаловаться, совсем не на что. Хотя… были кое-какие неприятности. Мадлен обязательно узнает об этом. Дело в Киеране. На этой неделе она ездила домой на выходные, надеясь застать Макса, чтобы рассказать, каких успехов она достигла, но, естественно, его дома не оказалось. Она оставила гору стирки Кристине и пошла наверх, посмотреть, дома ли Киеран. Они совсем не разговаривали с тех пор, как начался учебный семестр. Он злился на нее за то, что она стояла у семьи на первом месте, особенно после того, как он добился столь потрясающих успехов на университетском поприще, и Амбер хотела компенсировать эту несправедливость. Кристина сказала, что он дома и не выходил из комнаты весь день. Амбер не понравился ее странный взгляд, но она оставила все сомнения и поднялась наверх.

Она была потрясена и взволнована. Киеран выглядел ужасно. Волосы были длинные и сальные, а кожа безжизненная и бесцветная. Глядя на него, можно было подумать, что он не ел неделями. Она села на краешек его кровати в замешательстве. Киеран лениво отмахнулся от ее замечаний по поводу его состояния.

— У меня все прекрасно. Прекрасно.

— Ты выглядишь ужасно. — Амбер оглядела комнату. Помещение походило на свинарник. — Макс… он видел тебя? — спросила она неуверенно.

— О, к черту Макса.

Киеран зевнул, отвернулся и закрыл глаза. Амбер поднялась и подошла к окну. Она раздвинула занавески, не обращая внимания на протест Киерана. Комнату залило светом. В нем Киеран выглядел еще хуже прежнего. Она закусила губу. Она обязана сказать о нем кому-то, но кому? Разговаривать с Максом бессмысленно, кроме того, Киеран скажет, что она все наврала ему. Анджела? Тоже бессмысленно. Она любит его до безумия. Тем не менее она ничего не сможет для него сделать. Амбер посмотрела на своего спящего брата. Она всегда присматривала за ним, защищала от ужаснейших приступов ярости Макса, несмотря на то что была младше него. Это он должен заботиться о ней. Но все вышло наоборот. Киеран не был таким же выносливым, как она, — он был невероятной плаксой, словно маленький ребенок. Когда Амбер падала с велосипеда или дерева, она спокойно поднималась, отряхивала разбитые колени и шла дальше, но Киеран ныл часами, требуя максимального сочувствия от каждого. И из-за этого он не внушал Максу особой любви, Макс хотел, чтобы его дети были выносливыми и энергичными, а не плаксивыми. И когда Анджела пошла по наклонной, Киеран не мог на это спокойно смотреть. Амбер была еще слишком мала и не запомнила ее в том состоянии, когда та еще не была вечно пьяной и вопящей, поэтому для нее Анджела не стала большой потерей.

— Эй, соня, — позвала она, подходя к кровати. Она поморщила нос. Здесь стоял жуткий запах. — Я пришлю сюда Кристину, хорошо?

Но Киеран не ответил. Похоже, он решил отгородиться от всего света. Она тяжело вздохнула. По крайней мере, она могла организовать уборку его комнаты. Здесь было мерзко. А пока он мог спать в ее старой комнате. Кристина приведет все в порядок. Она тихонько закрыла за собой дверь.

— Это, очевидно, наркотики, — сказала ей Мадлен. Амбер молчала. — Ты не заметила каких-нибудь… иголок, пакетиков, ну чего-нибудь вроде этого?

— О, не думаю, что все настолько серьезно, — отрезала она. — Просто немного перебрал. Должно быть, он много курит. Как бы там ни было, я попросила Кристину привести его в порядок. Он стал довольно бодрым к тому времени, как я уехала.

— Что ж, раз ты так говоришь. Просто у нас в школе была парочка наркоманов, знаешь. Поведение Киерана очень похоже на их.

— Нет, нет… не Киеран. Даже если и так, откуда ему взять деньги? Он всегда жаловался, что Макс не дает ему достаточно денег. А героин дико дорогой, разве не так?

Мадлен не ответила. Если в школе Короля Георга ребята могли утолить свое желание, то о Киеране и говорить не стоит. Она слушала рассказы Амбер о ее институте и о Генри с кривой улыбкой. Был почти конец семестра, а Мадлен почти ни с кем не познакомилась. За исключением Тима, конечно. Он был ассистентом лектора, ему полагалось общаться со студентами младших курсов. Заканчивая телефонный разговор, они договорились созвониться сразу же, как только прибудут домой на рождественские каникулы.

28

Его проводили в маленький личный кабинет, спросили, не желает ли он чего-нибудь выпить, и принесли стопку свежих утренних газет почитать, чтобы занять время ожидания. Это займет десять-пятнадцать минут. Мистер Битон просил принести ему свои извинения… он, скорее всего, не придет во время. Макс кивнул, отдал свой плащ и устроился в просторном кожаном кресле. Он осмотрел комнату, когда ассистент вышел. Недурно, заключил он… Двадцатый этаж Юстон-Тауэр, панели из темного дуба, старинная мебель, несколько подобранных со вкусом картин на стене. Он развернул газету. Лорд Сэйнсбери умер в возрасте восьмидесяти семи лет. Он еще раз перечитал заголовок: «Эндрю Б. Сэйнсбери, барон Сэйнсбери, проживавший по переулку Друри, умер в возрасте восьмидесяти семи лет из-за осложнений после сердечного приступа». Макс отложил газету в сторону, ошеломленный известием. Прошло почти сорок лет с того дня, как они впервые встретились с лордом Сэйнсбери, и, возможно, три, а то и четыре года с тех пор, как их дорожки последний раз пересекались. И, может быть косвенно, но именно благодаря ему Макс сейчас ждал встречи с Джеффом Битоном, управляющим директором Британских железных дорог. Он поморщился. Нет, фактически только благодаря ему.

Ему было семнадцать, когда он начал работать шофером у Сэйнсбери. Он солгал о своем возрасте и о том, что у него есть водительские права. Но к тому времени он больше не мог находиться за прилавком мясника. Менеджер в Кентиш-Таун не спускал с него глаз — парень был отличным работником, шустрым, и у домохозяек он тоже имел успех. Сэйнсбери пришлось немало постараться в послевоенные годы. В 1954 году они открыли самый огромный продовольственный магазин во всей Европе, на Левишем-Хай-стрит. Менеджер замолвил словечко за тогдашнего юнца Макса. Фирма пыталась разработать какие-то новшества, идеи, взятые прямо из Соединенных Штатов: супермаркет на Левишем-Хай-стрит стал полностью магазином самообслуживания. Первым «повышением» Макса из-за прилавка мясника, где он драил полы, пока домохозяйки оставляли свои заказы, была работа в разделочной вместе с самим мясником и его командой в подсобной комнате. Товар потом выкладывали в новенькие, недавно сконструированные холодильные камеры. Он ненавидел эту работу. Во время нее даже не с кем было пофлиртовать. Он потерял две недели, постигая искусство резки мяса, прежде чем стал умолять менеджера магазина поручить ему что-нибудь еще.

— Умеешь водить, парень? — спросил шотландец-менеджер у него.

Макс кивнул:

— Конечно, могу.

— И у тебя есть водительские права?

— Да.

— Тогда ты как раз вовремя. Мистер Эндрю ищет шофера на замену. Прежний парень слег с гриппом. Но учти, только на пару недель.

Макс внимательно слушал. Но одновременно снял свой фартук с белыми и голубыми полосками, бросил его в корзину и стал отмывать руки добела. Все выходные он учился водить соседский старенький автомобиль 1933 года выпуска, пока не был уверен, что хотя бы понял принцип вождения. Но когда настало время в понедельник утром показать на заднем дворе магазина, на что он способен, то, как только он взглянул на сияющий черно-бордовый «бентли» Р-серии с его элегантным продолговатым носом и кожаным салоном, он едва не пошел на попятную. К счастью, менеджер сказал, что во время пробега его лицо выражало совершенное спокойствие, ему не хватало лишь формы, белых перчаток и надо было отбросить всякий страх при вождении этой чертовой машины.

Начало было, прямо сказать, не гладкое. Лорд Сэйнсбери был требователен и нетерпелив и постоянно выкрикивал через разделявшее их стекло, куда Максу нужно ехать. Макс с трудом сдерживал себя, чтобы не попросить лорда закрыть свой рот. И вот однажды все резко изменилось.

Однажды утром он, как и обычно, ждал лорда у его кенсингтонского дома. Он должен был завезти его в главный офис на Блекфриарс, затем в офис главного управляющего на Стритхам, прежде чем поехать в Эссекс, для того чтобы посмотреть новые возможные места торговых точек. Был ветреный весенний день. Он стал заводить мотор, как только заметил выходящего лорда, и выпрыгнул из машины, чтобы открыть ему дверь, как полагалось. Когда тот подошел ближе, Макс заметил, что хозяин был в дурном расположении духа. Оказалось, что они едут не в Стамфорд-хаус, а в Дувр, который находился в сотне миль к востоку: нужно было забрать профессора Соломона Блюменталя, инженера по холодильным камерам. Теренс, старший сын лорда Сэйнсбери, благодаря своей бесконечной мудрости пригласил его работать с их новыми разработками. Но профессор, как выяснилось, ни черта не говорил по-английски. Лорд Сэйнсбери раздраженно повысил голос:

— И что мне делать с этим эмигрантом, который не говорит по-английски, одному Богу известно. Где я сейчас достану того, кто говорит по-немецки, в… — он посмотрел на часы, — восемь часов утра в среду? Я тебя спрашиваю!

— Я мог бы взяться, сэр, — ответил тихо Макс.

— Да?

— Немецкий, сэр. Я говорю на нем довольно бегло.

Он впервые обратился к языку после приезда в Англию. В зеркале заднего вида он увидел отражение скептического взгляда своего хозяина.

— И как же вышло, что ты знаешь немецкий? — Лорд Сэйнсбери, несмотря на раздражение, был заинтригован.

— Я еврей, сэр, а наполовину немец.

— Будь я проклят.

Следующие несколько лет он провел в должности личного помощника лорда Сэйнсбери и его водителя по совместительству. Лорд Сэйнсбери больше не терпел рядом с собой никого, кроме Макса. Именно в те годы он сделал основательный задел на будущее: большие связи. Когда он женился на Анджеле Веймаус, едва ли кто мог догадаться, что этот привлекательный жених, чью семью представляли лорд Сэйнсбери и его сыновья, приехал в Англию более двадцати лет назад, не имея ничего за душой, кроме потрепанного плюшевого медведя и пакетика с тремя бриллиантами — эти вещи до сих пор хранились у него.

И теперь лорд Сэйнсбери мертв. Глаза Макса необычно блестели, когда ассистент мистера Битона, просунув голову в дверной проем, пригласил гостя пройти в кабинет.

29

Паола была настолько взволнована, что не могла делать ничего другого, кроме как с благоговейным трепетом наблюдать за пышной роскошью. «Ля Бум» был самым зажигательным ночным клубом Женевы, и, судя по восхищенным взглядам не только мужчин, но даже женщин, было ясно, что именно она является одним из самых желанных гостей этого клуба. Спустя несколько минут она все-таки рассталась с тремя девочками, с которыми они вместе пришли сюда — всю дорогу от Лозанны они ехали едва ли не друг на друге, после того как сбежали из школы. Слева от нее стояли в ряд огромные, угрожающе выглядевшие охранники, а справа — очередь молодых, красивых и отчаянных, имен которых, к сожалению, не было в списке гостей. И работа людей слева заключалась в том, чтобы не пропустить тех, кто стоял справа. Имя Паолы значилось в драгоценном списке благодаря Софии де Кордонье, довольно неброской дочери французской киноактрисы, имевшей связи со всеми нужными людьми и всегда знавшей, в какой список занести свое имя и имена своих друзей.

Паола сняла свою меховую накидку, оправила облегающее платье и, влившись в поток гостей, пошла в клуб. Она пробралась к бару, заказала «Белого русского» и встала, изящно облокотившись на панель из стали и стекла, потягивая напиток и наблюдая, как группа молодых ребят спорит из-за того, кто первым должен подойти к ней. Вот это было действительно ее, подумала она, когда ей представился сначала один молодой человек, потом второй. К тому времени, как она допила коктейль, рядом выстроились еще трое молодых людей, и теперь Паола вполуха слушала гнусавого американца и наблюдала за движениями другого человека, стоявшего рядом с американцем постарше, посимпатичнее, определенно из той же компании, но тем не менее державшегося в стороне.

— Так откуда вы? — спросил американец, не в состоянии отвести от нее глаз. Он был сыном техасского нефтяного магната, как сообщил ей в первые же пять минут знакомства.

— Рим. Париж. Менорка. Как вам нравится. — Паола устала от него. Она взглянула поверх его плеча, но молодой человек, стоявший рядом с ним, исчез. — Кто это был? — спросила она, мечтая о том, чтобы он заткнулся и испарился немедленно.

— Это принц Георг, — объявил гордо американец. — Он мой хороший друг.

— Правда? — Паола наделила это одно единственное слово всей значимостью, которую только могло передать слово. Парень налился краской.

— Да, мы остановились вместе в отеле «Леконт» в городе. Нас целая компания. Вам стоит зайти к нам. Какие у вас планы на завтра?

— Пока никто не знает, — сказала Паола, одарив его легкой улыбкой. В голове уже бешено метались мысли. Принц? Ее мать не сможет сдержать своего восторга. Однако было одно «но» — они должны вернуться в школу до наступления рассвета. Но она обязательно что-нибудь придумает. Принц Георг. Божественно.

Весь оставшийся вечер она провела на танцполе, с азартом отбиваясь от Дэйва, молодого и скучного американца, но, к своему сожалению, ей так и не удалось оказаться в руках своего принца, как она теперь его называла. Клуб был битком набит красивыми мужчинами и женщинами, танцевавшими до дикого изнеможения, они кричали друг на друга и на барменов, касаясь друг друга загоревшими оголенными плечами, и откидывали назад головы, выставляя на всеобщее обозрение идеальные улыбки и роскошные шевелюры. Софии, Мартин и Вероник не составило труда найти ее, но теперь они стояли и наблюдали, разинув рты, как Паола взобралась на одну из стеклянных панелей столов, скинула туфли и вертела бедрами под крики заведенной толпы у ее ног. Рассвет уже начинал пробиваться, когда они вчетвером, еле держась на ногах, втолкнулись в такси, ждавшее их с самого начала вечера, и рванули обратно вдоль Женевского озера к школе, где, слава богу, никто не заметил их отсутствия.

Весть о подвиге Паолы разлетелась по всей школе, а к обеду она стала одной из полноправных школьных знаменитостей, большинство из которых могли только мечтать о дерзком поступке Паолы Росси. Теперь легко было найти единомышленниц, которые могли прикрывать ее вылазки, и тогда в следующее воскресенье она могла спокойно покинуть Бриллиантмонт в совершенно законной компании Дженны Росней, старшеклассницы школы, под предлогом поездки на выходные к ее тете, герцогине д'Аркорт, в их фамильный замок на окраине Женевы. По какому-то счастливому стечению обстоятельств Дженна оказалась дальней родственницей семьи принца Георга. Ее тетя то и дело хвалилась тем, что они часто проводили вместе лето во Франции, когда Дженна и Георг еще были детьми, хотя Дженна совсем не помнит этого. Все выходные они провели в Женеве, в пентхаусе, в изысканном старинном отеле «Леконт», где, как и сказал американец Дэйв, остановились его такая же скучная сестра Катриона, принц Хольхайна и Тюрингии Георг, тихий француз по имени Филипп, две датские модели и еще двое, скорее всего немцы, Понтер и Юрген. Паола и Дженна провели замечательный вечер с вышеописанной компанией, распивая шампанское и персиковый сок, кокетливо заедая их канапе, подносы с которыми пополнялись каждые десять минут. Паола была на седьмом небе.

— Принц? — Как и предполагала Паола, Франческа была приятно удивлена. — Чей принц? — Итальянцы славились изобилием князей, чьи наследники имели еще некоторые привилегированные титулы, кроме основных.

— Я не знаю… он немец… не припомню название его замка. Он такой старомодный, но такой милый, мама… он живет в отеле Женевы, в котором мы обычно останавливаемся, и он пригласил нас, меня и Дженну, поехать с ним на Рождество в Австрию. Тетя Дженны уже отпустила ее. Пожалуйста, скажи, что и я могу поехать… пожалуйста?

— Что ж, я… я подумаю над этим, дорогая, мне нужно поговорить с Максом…

— Обещай мне, что ты уговоришь его, мама. Я просто умру, если не смогу поехать!

— Да-да… конечно, я поговорю с ним. Не драматизируй. Я перезвоню тебе в понедельник, хорошо? — Франческа положила трубку и вздохнула. Паола явно не была у Макса на хорошем счету. Две недели в компании какого-то неизвестного немецкого принца навряд ли соответствуют представлениям ее отца о праздновании Рождества. И к тому же ей всего лишь шестнадцать.

Паола продумала каждый наряд, распланировала каждый день вдоль и поперек с точностью и целеустремленностью военного. К тому времени как наступило Рождество, она была во всеоружии. Она проверила весь свой гардероб, убедившись, что там есть одежда на все случаи жизни. Утром, перед тем как ехать в Венский аэропорт, откуда их заберет личный самолет принца Георга, она стояла в холле, поправляя край замшевой, обрамленной мехом шляпы, убеждаясь, что она выбрала наилучший наряд для путешествия. На ней была приталенная черная замшевая куртка, черный кашемировый свитер с широким горлом, темно-серые шерстяные брюки и модные кожаные сапоги до колен. Ее шляпа так идеально подходила под подобранную ею коричневую замшевую сумку, что ей казалось, что она само совершенство, истинная наследница. Ее грела мысль о том, что Дженна, хоть и весьма презентабельная особа — даже можно сказать, приятной наружности, — не могла и попытаться сравниться с ее чувственной красотой. Она нанесла помаду, пудру и развернулась к Франческе за окончательным одобрительным словом.

— Превосходно! — воскликнула та, глядя с гордостью на свою девочку, которая выглядела так нарядно и в то же время так утонченно. Она еще раз обняла ее, прежде чем водитель стал переносить в машину чемоданы, две коробки со шляпами и две косметички — все от Луи Вийтона, — в которые она уложила вещи на предстоящие две недели.

Спустя десять минут, устроившись на заднем сиденье серебристого «ягуара», Паола перебирала в уме содержимое своих чемоданов. Одежда для катания на лыжах — четыре различные куртки, шесть пар лыжных брюк, две пары обуви; разнообразные кашемировые свитера и подходящие к ним шарфы; восемь длинных вечерних шелковых и атласных платьев, трикотажные вещи; четыре пары джинсов из темной хлопчатобумажной ткани, сшитые по последнему слову моды; несколько свежих белых рубашек и красиво отделанных поясов; драгоценности, шапки, сапоги и туфли… шелковые и хлопковые пижамы и ее мягкий халат… Косметики, похоже, больше, чем она могла на самом деле использовать за двенадцать дней, и месячный запас тонального крема. Все это было завернуто в листы специальной бумаги и разложено среди ароматных лепестков. Конечно, это было слишком для двухнедельного отдыха, но… она будет находиться в обществе королевской знати — и двух моделей — и она должна будет выглядеть соответствующе.

С Дженной они встретились в аэропорту.

— Черт побери, — воскликнула Дженна, когда увидела багаж Паолы. — Мы едем всего лишь на две недели!

— Я помню, — заявила ей в ответ Паола, — но я не знала, что именно мне взять. Поэтому я взяла все.

Блестящий черный «ренджровер» уже ждал их в маленьком аэропорту в Инсбруке. Через мгновение они уже неслись по дороге среди поразительно красивых альпийских ландшафтов к Арльбергу, где простирались фамильные владения принца Георга, Хохюли. Они читали указатели на Унтергюргль, Обергюргль и Хохгюргль и смеялись над замысловатым австрийским диалектом. Спустя час они въехали в ворота замка, который им обеим показался сказочным со своими башенками, развевающимися на ветру флажками и обитыми железом дверьми. На мгновение Паола потеряла дар речи. Трое лакеев вышли к ним на встречу и мгновенно унесли их багаж. Полная женщина, широко улыбаясь, поприветствовала их от имени его королевского величества и, миновав стены замка, привела их во внутренний двор. Место, окруженное соснами со снежными верхушками, с развевающимися флагами на одной из четырех башен, казалось волшебным.

Паоле и Дженне отвели смежные комнаты в восточном крыле рядом с комнатами двух датских леди, Катрионы и молодого американца, как сказала им женщина, пока они поднимались туда. Она вела их по многочисленным коридорам, увешанным портретами, пока наконец не остановилась перед скоплением дверей. Открыла одну из них, и перед гостями возникли две спальные комнаты, разделенные гостиной и ванной, по размеру ничем не уступающей современной римской квартире. Каждая комната была отделана щедро и со вкусом, включая кровать под балдахином, темные стены, начищенные до блеска шкафы и маленький письменный столик перед окном, из которого открывался самый великолепный вид на Альпы. Паола уселась на широкую кровать с балдахином и стала наблюдать, как вошедшие вслед за ней служанки начали разбирать ее чемоданы, предварительно спросив у нее разрешения. Она безмолвно кивнула, подавив усмешку, когда они с Дженной переглянулись. Служанки почтительно раскрыли чемоданы и стали аккуратно вынимать нижнее белье и другие вещи и бережно развешивать их на отделанные шелком плечики, ровно складывая бумагу, в которую были завернуты вещи, до их отъезда, чтобы снова ее использовать. Когда с вещами было покончено, служанки оповестили двух леди о том, что ужин будет накрыт в восемь часов в столовой в конце южного крыла. Принц и его товарищи отправились кататься на лыжах сегодня утром в Леч и скоро вернутся.

— О, бог ты мой, это просто великолепно! — воскликнула Паола и швырнула свою кашемировую кепку через комнату, лежа на подушке, когда служанки покинули комнату и Дженна ушла к себе. Паола осмотрелась. Замок, несмотря на его громадные размеры, казался удобным и теплым. Ее комната была большой, но не слишком — резные кремовые потолки и сочетающиеся с ними красные стены делали комнату уютной и богатой, но не холодной. Мебель была необычайно элегантной — гардеробы из темного красного дерева с медными ручками, широкая кровать с балдахином, ирландскими льняными простынями и удивительно мягкими пейслийскими шелковыми одеялами; бургундские накидки в тон красным стенам. Повсюду висели портреты членов королевской семьи — как она решила — в рамках едва ли не из черного дерева. На одном из подоконников было устроено уютное сиденье из нескольких подушек. Она встала, подошла к окну и выглянула наружу. Все вокруг было белое. На дальней стороне долины возвышались скалистые горы, их заснеженные вершины живописно вырисовывались на зимнем голубом небе. Она поежилась от удовольствия. Было шесть часов. Она пересекла комнату и открыла дверь в комнату Дженны. До ужина еще два часа. Как раз столько, сколько им было нужно, чтобы решить, что надеть. Время приступать к делу.

Паола была в восторге. Не только от принца Георга, но и ото всей великолепной декадентской компании. Они все ей нравились — модели Кина и Холли, Дженна… Филипп, Гюнтер и Юрген… даже Дэйв и его сестра Катриона были не так уж и плохи. Но больше всех ее внимание привлекал принц Георг. Он был тихим, довольно воспитанным молодым человеком — она выяснила, что ему было двадцать шесть лет, что значило, что он был на десять лет ее старше. На этот раз не было смысла лгать о возрасте — так как все уже были наслышаны о ее деяниях в конце лета, было ясно, что ей недавно исполнилось шестнадцать. И более того, как она заметила, столетие назад в ее возрасте она бы уже была замужем и к шестнадцати годам могла родить двоих детей, «так что довольно меня дразнить!» Все только улыбнулись в ответ. В общем, Паола оказалась самой молодой среди них, но… как сказали между собой молодые люди, она та еще штучка. Хотя бы ее длинные ноги…

Следующие дни она провела на белоснежных склонах гор, слушая, как бушует холодный ветер, преодолевая горные склоны с приятным волнением, а перед ней мчалась темная и стройная фигура принца Георга. Сейчас через минуту она нагонит его и заглянет в его пораженные ее красотой и умением кататься глаза. Дженна и Катриона ни за что не сравняются с ней — они так вскрикнули, когда Паола и принц Георг промчались мимо них в первый день. А модели Холли и Кина были настолько напуганы, что даже не стали рисковать становиться на лыжи. Может быть, им и не хватало смелости для того, чтобы преодолеть пару склонов, но зато они все-таки решились хотя бы попытаться. Паола же, которая видала добрую половину наркотиков, произращенных в Риме и которая имела обыкновение проводить лето на Менорке, была поражена до глубины души тем, что «колеса», гашиш, кокаин, план… они привезли с собой. Каждый вечер после полудюжины выпитых бутылок хорошего вина начиналось настоящее веселье. Холли — это было ее ненастоящее имя, решила Паола — невероятно худая, дерзкая блондинка из какого-то маленького городка неподалеку от Копенгагена, выкладывала вечерний ассортимент. После короткого обсуждения о наиболее приемлемом способе приема внутрь и о том, кто будет первым, наступала пятнадцатиминутная тишина, во время которой каждый выбирал то, что ему хотелось, и тогда вечеринка разгоралась. В первый вечер Паола была не у дел. Конечно, она попробовала что-то, выпила львиную долю алкоголя и даже проглотила какую-то пилюлю, что дали ей в школе, — но ничего не помогало; она лишь была не в себе некоторое время, когда проснулась на следующее утро, почувствовала то еще похмелье… более того, она выкурила еще и приличную долю сигарет и сомнительных крученых самоделок. Посмотрев вокруг себя на компанию, расположившуюся на восточных ковриках в одном из многочисленных залов на первом этаже, она поняла, что находится среди совершенно чужих людей. Поднимаясь выше, — намного выше — она должна была это сделать. Паола протянула руку за маленькой белой таблеткой, которую ей кто-то предложил, сделала глоток шампанского и проглотила ее.

Через полчаса она уже смеялась громче, чем когда-либо. Любое слово смешило ее. Она заливалась смехом, откидывая назад голову, рассыпая вправо и влево свои густые волосы… она каким-то образом съехала со своего места на пол и растянулась там, устроив одну руку на бедре Холли, которая внимательно слушала одну из «увлекательных» историй Дэйва… что-то о медведе, собаке и модели… но было так смешно, что она просто не могла унять смех. Она не совсем ясно понимала, почему Дженна неодобрительно посматривала на нее, но, с другой стороны, это было так забавно… она снова принялась хохотать.

Дни летели. Больше всего ей нравилось, когда они с Дженной сидели по вечерам у зеркала и готовились к ужину; они пробовали разные наряды, накручивали волосы, закалывали их шпильками или распускали, оставляя их ниспадать по спине — они были не такие, как худые блондинки Холли и Кина, а те в свою очередь были такие забавные. Дэйв повернулся к принцу Георгу и Филиппу, словно ожидая слова одобрения от них. Они охотно кивнули.

В предпоследний вечер Паола надела свое длинное черное шелковое платье с широкими рукавами и открытой спиной. Волосы были собраны в легкий широкий пучок на макушке и заколоты черной бархатной розой. Она позаимствовала у Дженны ее замшевые туфли на высоком каблуке и чулки.

— Браво! — воскликнул Дэйв, хлопая в ладоши с другого конца стола, когда вошли Дженна и Паола. В зубах он держал сигарету и продолжал одаривать их комплиментами. Принц Георг протянул ей бокал шампанского и случайно коснулся Паолы, она тут же почувствовала, словно заряд электричества прошел сквозь нее.

— Где Холли и Кина? — спросила Дженна, осматриваясь по сторонам. Ни они, ни Катриона еще не спускались.

— О, они решили пропустить ужин, — быстро ответил принц Георг. — Они так устали.

За столом царила странная атмосфера — Дэйв был уже довольно пьян; Гюнтер и Юрген были неестественно напряжены. Только принц Георг и Филипп оставались прежними: отстраненные и немного грубые, как и всегда. Принц Георг хлопнул в ладоши. Дверь распахнулась, и слуги стали накрывать на стол — тончайшие кусочки телятины, приготовленной в винном соусе; крохотный картофель в масле; свежий горошек и бобы… Еда, как обычно, была превосходной. Ни Паола, ни Дженна не ели много. Они манерно ели то немного телятины, то ложечку гороха, то картофеля. Принц Георг то и дело наполнял их бокалы, широко улыбаясь.

Час спустя Паола поняла, что опьянела сильнее, чем думала. Она с трудом концентрировала внимание на том, что говорил Дэйв, который сидел слева от нее. Филипп, сидевший справа от Дженны, придвинулся к ней ближе и что-то шептал ей. Вдруг свет в комнате померк, потом опять зажегся. Она взволнованно осмотрелась, но, похоже, никто этого не заметил. Паола почувствовала, как рука Дэйва касается ее бедер, скользя вверх по ноге, но она не могла четко понять… Она хотела остановить его, отбросить его руку, но не могла ни открыть глаза, ни пошевелить рукой. Где-то далеко она слышала чей-то крик. Послышался звук отодвигаемых стульев, резкий звук… потом закрылась дверь. Кто-то засмеялся. Паола все еще чувствовала чьи-то руки вокруг себя… Теперь голос принца Георга, он шептал ей на ухо что-то нежное. Она расслабилась. Должно быть это его рука, подумала она, когда свет снова потускнел, — это его рука гладит мои руки, шею, снимает платье. Казалось, воздух ласкает ее кожу… Где же остальные? — подумала она, когда стала впадать в легкий причудливый сон. Они все еще в столовой? Что они все делают? Где Дженна и Филипп, и Дэйв… и Гюн… Гюнт…? Руки по всему телу, слишком много рук… последняя сознательная мысль была о том, что кто-то, закрыв ей ладонью рот, грубо снимал с нее платье. Потом она ничего не помнила. Пустота.

Паола медленно встала, все плыло, она открыла глаза, пытаясь сфокусировать внимание, потом снова упала. Она лежала на кровати, укрытая пуховым одеялом, голова — на перьевой подушке. Попыталась сесть. Но голова казалась тяжелой и непослушной… Ее тошнило. Она легла на подушки, открывая и закрывая глаза, периодически погружаясь в сон. Прошло несколько минут. Дурман в голове, похоже, рассеялся. Она была в состоянии открыть глаза и осмотреться. Занавески раздвинуты; кто-то принес свежие цветы в комнату; одежда аккуратно сложена у окна. Паола посмотрела на себя. На ней была шелковая ночная рубашка — не ее. Она нахмурилась. Должно быть, она выпила за ужином… слишком много вина? Нет, она не помнила, чтобы она пила настолько много. Медленно спустила она ноги на пол, нетвердыми шагами дошла до туалетного столика и с усилием села. Посмотрела на свое отражение. Выглядела она совершенно обычно… Макияж был немного смазан, под глазами красовались синие круги, но в целом с ней все в порядке. Что же это за мерзкое недоброе предчувствие? Она вдруг содрогнулась. Что-то было не так… Паола не могла понять, что именно, но определенно что-то случилось. Она нахмурилась, пытаясь припомнить. Что-то с ней произошло? Чья ночная рубашка была на ней и почему она не помнит, как легла в постель? Она сняла рубашку через голову. И тут она увидела это. Прямо над левой грудью ясно виден на бледно-молочной коже след укуса. Четкие отпечатки зубов.

Кто-то укусил ее… и сильно. Паола потрясенно смотрела на себя, боясь даже прикоснуться к месту укуса. Она вздрогнула. Она понятия не имела, кто это мог быть и когда это могло случиться. Навряд ли это случилось за ужином… конечно, нет, это смешно. Так как же это появилось? Она смирно сидела в сером свете, а в уме бешено метались мысли, она пыталась вспомнить хотя бы что-нибудь. Но напрасно. Все было в ужасном тумане.