Нежный враг

30

Нью-Йорк, США 1986

Трое мужчин пожали друг дугу руки. По оконному стеклу неустанно бил дождь. С восемьдесят восьмого этажа казалось, что туман и облака густо заволокли улицы там, внизу. Макс взял свой плащ и портфель и едва улыбнулся двум мужчинам, прежде чем пойти к лифту. Ему нужно еще сделать несколько звонков. Переговоры по поводу этой последней сделки почти подошли к завершающей стадии, и, как и всегда, Макс снова оказался той самой фигурой, которая стала решающей в воссоединении двух сторон. Неожиданный вышел альянс: Уолтер Спраг, агент по продаже недвижимости из Бруклина, и Морган Ковик, специальный уполномоченный городского планирования. Спраг работал над приобретением полузаброшенного здания на пересечении Пятьдесят пятой и Пятой авеню в центре Манхэттена вот уже два года. Это была не простая покупка с многочисленными препятствиями, поджидавшими на каждом шагу, — получить разрешение на планирование оказалось не так-то и просто: земля, на которой стояло здание, не подлежала продаже; срок аренды земли истечет только через тридцать лет, — и это еще далеко не все проблемы. Но Спраг, что бы там ни выяснилось, был не тем человеком, который легко сдавался, и он упрямо пробивал себе дорогу к цели, пока не провел последние переговоры между владельцами здания и владельцами земли — итак, сделка была назначена. Казалось, все могло рухнуть в любую минуту. Спраг вложил почти все свои средства в финансирование проекта: если ему удастся, то он сделает все, чтобы это был самый первоклассный небоскреб в мире. Все было устроено, и обстановка всеобщего желания покончить с этим начинала становиться гнетущей. Спраг был отчаянным человеком до встречи с Максом Сэллом. Все крутилось вокруг продажи земли — и владелец, престарелый нью-йоркский миллионер по имени Фрэнк Керредайн, похоже, не собирался торопиться.

Макс ответил на телефонный звонок в своем кабинете на Менорке, наблюдая за волнующейся поверхностью моря. Он сказал Спрагу, что подумает над тем, что можно сделать, и перезвонит ему через несколько дней. Он положил трубку и нахмурился. Фрэнк Керредайн. Что-то шевельнулось в его голове при мысли об этом имени. Макс знал это имя — он даже представлял себе, как выглядит этот человек, но это еще не все… он снова обратил свой взор к морю, погрузившись глубоко в мысли. Через пятнадцать минут он пришел к решению, поднял трубку и стал набирать номер.

Швейцар в апартаментах Макса в Манхэттене широко улыбался, когда он выходил из машины.

— Добрый день, мистер Сэлл, — сказал он, придерживая зонт у него над головой.

Макс приветливо кивнул ему.

— О, а это совсем недавно пришло на ваш адрес, сэр, — продолжил швейцар, вынимая белый конверт.

Макс взял его и вошел в вестибюль. Он открыл конверт, направляясь к лифту. Два билета в первый ряд на игру Нью-Йорк Джет на Мэдисон-сквэр сегодня вечером. Незамысловатые слова признательности в подписи: «С благодарностью, Уолтер». Макс улыбнулся. Билеты были совсем неплохой задумкой в качестве жеста благодарности. Конечно, Спраг не мог знать, что он ненавидит баскетбол. Тогда ему в голову пришла одна мысль — Амбер и ее друг Генри как раз гостили у него несколько дней… может быть, они захотят пойти? Он сунул билеты во внутренний карман пиджака и открыл входную дверь.

В огромной квартире было пусто. Амбер и ее до смешного высокий и самоуверенный друг Генри приехали через несколько дней после того, как оба окончили университет с ученой степенью. Несмотря на то что он противился этому, Макс гордился дочерью — она была единственной из его троих детей, кто поддерживал марку. Хотя он не был подвержен постоянному самоанализу, его иногда мучил вопрос, было ли его предвзятое отношение к высшему образованию результатом того, что сам Макс его не получил. Он вошел в гостиную, развязывая галстук, и налил себе выпить. Устроившись в одном из кожаных кресел, включил стерео. Для него было необычно проводить вечер дома вот так — он собирался прийти домой, прильнуть к телефону и провести весь вечер, улаживая дела, но сделка, которую он только что провернул, ввела его в какое-то печальное настроение. Он поудобнее уселся в кресле и полностью отдался нахлынувшим на него волнам «Пиано квинтета» Шуберта. Он был доволен утренней встречей. Амбер спросила его не так уж давно, в чем секрет его успеха… он растерянно улыбнулся и пожал плечами. Связи, друзья, знакомства… он промямлил ей в ответ что-то вроде этих слов. Еще глоток виски. Но ведь так оно и было. Берясь за сделку, он просто задавал ей нужное направление. Ввиду этого он и заходил порой в безвыходное положение. Уолтер Спраг, самоучка из Огайо, пытался решить вопрос с Фрэнком Керредайном, тайным нью-йоркским миллионером. Керредайну не нужны были деньги, и его не интересовала продажа земли, и тем более ему даром не нужен был маленький агрессивный путч из Толедо, угрозы Огайо судебными процессами и тому подобными вещами. Но у Макса в памяти возникли некоторые вещи. Фрэнк Керредайн — не было его настоящим именем. Макс знал его еще и под именем Фоси Карради. Иракский еврей из Багдада, который приехал в Лондон в пятидесятых годах без единого пенни в кармане, пытаясь попасть в Нью-Йорк. В те далекие времена Карради был шустрым малым, который занимался всякого рода обменом — старейшим ремеслом из рода торговли. В годы, следовавшие сразу же после войны, многим странам недоставало своей собственной валюты, а некоторые сталкивались с политически мотивированными эмбарго. В любом из этих случаев обмен был единственным способом провезти импортные товары на территорию страны. Древесину можно было обменять на партию сардин, а их, в свою очередь, — на металл.

Карради был прирожденным дельцом по бартеру, но ему не хватало связей для полной уверенности, что его круг продаж не разорвется. Он познакомился с Максом Сэллом совершенно случайно при помощи общих друзей в 1956 году. Макс помог свести нужных людей, которые сделали Карради первые большие деньги — деньги, которые он сам получал только в Бруклине. Партия фисташковых орешков из Ирака была успешно обменяна на партию яичного порошка, привезенного из Шанхая вместе с несколькими сотнями рулонов сырого шелка. Макс помог устроить яичный порошок на пекарню в Мидлэндс, а шелк в Дебенхамс. Карради не много заработал на условиях, предложенных Максом, тем не менее он избавился от лишних неприятностей. Он был благодарен. А Макс никогда не забывал то, что узнал тридцать лет тому назад. Именно в этом, хотел он сказать дочери, и есть секрет его успеха.

31

Прогуливаясь по Пятой авеню с угрюмым Генри, Амбер погрузилась в молчание, ей было неспокойно от мысли, правильно ли она поступила. Они пробыли в Нью-Йорке целых четыре дня — достаточно, чтобы Амбер решила, что хочет остаться здесь, и остаться без него. Она пыталась поговорить с ним за завтраком этим утром… но было уже ясно, что Генри не одобрит ее планов.

— Что? — бессвязно проговорил он, уставившись на нее удивленными глазами. — Здесь? Остаться в Нью-Йорке?

— Да. А почему бы и нет? — ответила Амбер, хотя у самой сердце едва не остановилось.

— Но… ты никогда… почему мне об этом не говорила? Я хотел сказать, что мне тогда делать? Почему бы тебе не устроиться на работу в Лондоне? Ты никогда не изъявляла желания остаться… — Его голос так мерзко затихал. Несколько посетителей маленького кафе покосились на них.

— Эта мысль пришла мне в голову совсем недавно, — сказала она, и ее голос даже ей самой показался неубедительным. Генри отвел глаза в сторону. — В любом случае, ведь это ненадолго. На лето, возможно.

— О, правда? И кто же собирается организовывать это? Папочка?

— Все совсем не так, — бросила она ему в ответ. Она чувствовала, как начинают краснеть ее щеки. Генри знал, как потрепать нервы. Уходя из дома, Амбер и не подозревала, насколько огромна была тень Макса и как сильно она попадала под нее. Первый месяц в университете она провела, пытаясь убедить всех, что она не та высокомерная наследница, за которую ее все принимали. Но у нее ничего не вышло. Неважно, что она упорно старалась добиться этого, влияние Макса с его миллионами не оставляло ее ни на минуту. Никто не верил — и в дальнейшем не поверил, — что она была совершенно обычной студенткой, как и все остальные, зарабатывала себе на жизнь, снимала квартиру, связываясь то с одним, то с другим… Но то, что ее сестра не вынимала свой нос из журнала «Хеллоу» и вечно висела на руке то у одного, то у другого неприлично богатого молодого человека, что отец купил ей квартиру в доме со швейцарами на втором году обучения и что она встречалась с Генри Флетчером, за минутку общения с которым большинство девчонок зуб бы отдали… — словом, все это лишь приукрашивало образ, далекий от правды. Ей хотелось прокричать им: «Я не зазнайка, и родилась я не с серебряной ложкой во рту, и я так же уязвима и одинока порой, как и все вы!» — однако гордость не позволяла ей сделать этого. Знаменитая сдержанность Сэллов. Макс ненавидел слабость, и Амбер, естественно, всегда была сильной.

После тех первых, довольно болезненных месяцев она научилась игнорировать разного рода остроты, когда Макс и Паола появились в СМИ в безупречном виде, и когда те, кто стали верными друзьями по курсу, вне университетского бара в конце года обсуждали план летнего путешествия, поехать в которое ее, конечно, не пригласят. Сначала это огорчало ее — она бы с удовольствием отправилась в туристическую поездку по Таиланду или Южной Америке или в любое другое место, выбранное Софи Эллертон и Мэнди Босворс. Но у нее был Генри. Несколько раз за то время, пока она училась в университете, Амбер задавалась вопросом, что было бы, если бы у нее не было Генри… все было бы иначе? Наверное, ей пришлось бы туго? Мадлен часто говорила ей, насколько важна ее внешность — то, как она держит подбородок, немного выше, чем все остальные; едва заметно сдвинутые брови, и этот леденящий, пронизывающе голубой цвет глаз, — но Амбер всегда отмахивалась от ее слов. Мадлен говорила, что ей пришлось долго собираться с духом, чтобы заговорить с ней об этом, и все же сначала она подошла с этим вопросом к Бекки. «Остыньте, Сэлл», — было ее любимым выражением. Но Амбер просто не замечала этого.

— Итак, скажи мне… как на этот раз твой папочка собрался облегчить тебе жизнь? — снова спросил Генри, вернув ее из воспоминаний к реальности.

— Макс тут ни при чем! — Амбер вдруг прослезилась. — Я в состоянии сама найти работу, и ты знаешь об этом. Я подам заявку на прохождение практики в клинике. Это продлится всего лишь одно лето, и потом снова вернусь в Лондон, и мы сможем… продолжить наши отношения.

— Да, точно. Конечно. Продолжить. И что, черт побери, я буду делать в это время? — Тон Генри был такой удрученный. Он отвернулся от нее. Амбер вздохнула.

Сложно было угодить всем. Она хотела показать Максу, что три последних невероятно сложных года, проведенных в университете, не прошли даром. Конечно, у нее была всего лишь первая степень, но, как заметил Макс, этого и следовало ожидать. Он не сказал открыто, но смысл был ясен и был он таков: наследие умов Сэллов причиной всему, а не заслуги Амбер. Он даже ни разу не поинтересовался ее жизнью в университете, нравится ли ей там или нет и тем, что она планирует делать дальше. Каким-то образом ее достижения были приписаны ему. После того разговора она выскочила из-за обеденного стола вся в слезах.

— Послушай, это всего лишь на лето. — Она попыталась умиротворенно улыбнуться Генри. Но ей это не удалось.

Пару дней спустя они с Генри лежали на полу в гостиной и смотрели телевизор, когда совершенно неожиданно домой пришел Макс. Он присоединился к ним, более того, он обоим налил по стакану бренди, а сам уселся на диван напротив. Он сообщил им, развязывая галстук, что его должны показать по телевизору. Какое-то интервью с журналистами — он сам не знал, почему его все еще волнуют подобные вещи. Амбер поймала восхищенный взгляд Генри. Она знала, что, несмотря на саркастические комментарии, Генри хорошо относился к Максу — Макс был ему вместо отца, которого ему так не хватало. Когда все трое обратили свое внимание к телевизору, Амбер увидела гордость и вожделение в лице Генри. Это должно было бы порадовать ее. Но не порадовало. Как ни странно, но именно Генри восхвалял внешность Макса, расхваливал его галстук, рубашку, то, как он вел себя с журналисткой — хорошенькой девушкой с честным выражением лица. Амбер молча лежала рядом. После той лести, что наговорил здесь Генри, любые ее слова покажутся подлой ложью или, еще хуже, прозвучат глупо. Макс ничего не говорил, просто медленно потягивал свое бренди, сосредоточив внимание на экране. Когда интервью закончилось, получасовой плотный диалог вызвал у Амбер ощущение смущения и неудобства, не из-за Макса, конечно, а из-за бедной девушки — она ждала почти со страхом, что отец скажет, когда отведет глаза от телевизора. Он сам был хозяином интервью, оставляя в стороне вопросы, на которые не хотел отвечать, путая тем самым журналистку, терявшую то и дело нить разговора.

— Девчонка дерьмо, — провозгласил Генри, оперевшись на локоть и глядя на Макса. Амбер кивнула. Но Макс на этот раз удивил ее.

— Нет… Она мне понравилась, — сказал Макс мягко. Амбер и Генри уставились на него. — Она была неплоха. Знала свое дело. Даже очень неплохо. — Генри хотел согласиться с Максом, конечно же, и таким испепеляющим взглядом посмотрел на нее… что она едва не расплакалась. — Нечасто можно встретить такую женщину, — добавил Макс, поднимаясь с дивана.

— Что? — Генри не мог подавить в голосе охватившее его разочарование. Он, естественно, весь вечер обдумывал слова Макса.

— Внешность и мозги. Всегда либо то, либо другое. — С такими словами Макс покинул комнату.

— Он… такой… резкий сегодня, — прошептал Генри, притягивая Амбер ближе к себе. Она ничего не ответила. Она не могла признаться ему в том, что вдруг поняла, каков был смысл слов Макса. Свобода. Ничего особенного — просто случайная фраза… но все сразу стало так очевидно. В этот момент она точно знала, что хотела сделать, кем хотела стать сию же секунду. Диана Мортон, или как там ее звали, вдруг пояснила ей, как это сделать. Она могла легко со всем этим справиться — следить за своей внешностью, фигурой, одеждой, как всякая нормальная девушка на планете Земля, особенно как Паола с картины — и пользоваться своими знаниями, не боясь, что такие мужчины, как Макс и Генри, отвернутся от нее. Этим стоило восхищаться: ум и красота… Макс так сказал. Он восхищался этим. Диана Мортон понравилась ему. Амбер тоже хотелось понравиться отцу.

— Пообещай мне, что это продолжится не дольше лета, — нарушил ход ее мыслей голос Генри. Она резко кивнула, расслабившись, когда он задвигался по комнате. Она не могла придумать еще один более убедительный аргумент в пользу того, чтобы она осталась.

— Обещаю.

— И ты будешь звонить мне каждый день?

Она снова кивнула головой:

— Каждый день.

И это привело ее в ужас.

32

В то время как все праздновали получение своих ученых степеней, третьекурсники в Эдинбурге только начинали проходить практику. В момент спора Генри и Амбер в кафе Манхэттена у Мадлен как раз подходила к концу восемнадцатичасовая смена.

— Вот, — и мистер Сампль, педиатр-консультант, взял из трясущихся рук Мадлен нить. — Позвольте мне. Смотрите внимательно, — сказал он таким голосом, который ясно давал понять его нетерпение и усталость от некомпетентных студентов, которых то и дело посылали к нему на практику. Он взял крохотную ручку ребенка, нащупал мягкое место чуть ниже локтя и, не успела Мадлен глазом моргнуть, ввел тонкую иглу, наложил шов и уже успокаивал визжащего дитя. Доктор снова обратился к ней: — Вот как это делается, мисс Сабо, быстро, молча и без эмоций. Сбережете свои нервы и нервы ребенка, не сомневайтесь.

Его голос раскатился по всему отделению. Несколько медсестер обернулись, подавив смех. Мадлен смотрела на него, раскрасневшись, ведь она пятнадцать минут пыталась убедить себя ввести иглу в руку ребенка, но безуспешно. Правда была в том, что она так устала, что не могла здраво осознавать, что она делает. Она вот уже двадцать четыре часа дежурила в отделении скорой помощи почти без перерыва, не считая получасовой дремы в кабинете младшего врача в три утра. А сейчас уже пять часов дня, и она просто-напросто не могла бороться с закрывающимися глазами. Мистер Сампль посмотрел на нее.

— Поспите немного, мисс Сабо. Пятнадцать минут творят чудеса. Позовите меня, если что-то снова будет не в порядке.

Он коротко кивнул ей и исчез. Мадлен держала ребенка на руках и застенчиво улыбалась медсестрам.

— Вот так, я возьму его, — сказала одна из сестер, протянув руки к ребенку. — А ты иди… там в служебном помещении в конце коридора есть раскладная кровать. Иди. Я разбужу тебя через тридцать минут.

Мадлен одарила ее преисполненным благодарности взглядом. Все тело ныло и ломало, а движения были словно скованы свинцом. Желание поспать было непреодолимым… она медленно поплелась по коридору, сознание отключилось уже до того, как она открыла дверь в комнату.

Мгновение — и она резко проснулась. Перед ней стояла медсестра. Мадлен с усилием встала на ноги.

— Еще одного пациента привезли, — сказала сестра извиняющимся тоном. — Я дала тебе поспать столько, сколько могла. Гастроэнтерит — ему девять лет. Я послала за младшим врачом-стажером.

— Сколько… сколько я проспала? — спросила Мадлен, натягивая халат.

— Около часа, — ответила сестра, следуя за ней, когда они выходили из помещения. — У малыша все в норме. Матрон на дежурстве сейчас, иначе я дала бы тебе поспать еще немного.

— Час? — уставилась на нее Мадлен.

— Пролетел словно секунды, не так ли? — согласилась с ее удивлением медсестра, улыбаясь сочувствующе. — Ты привыкнешь, не переживай.

Мадлен ничего не ответила, когда они вышли в коридор. Привыкнуть? Она сомневалась в этом.

Шесть часов спустя, мертвецки устав и еле держась на ногах, она кое-как взвалила на себя свою сумку и поплелась к лифтам. У нее было двенадцать свободных часов. Она совершенно точно знала, как проведет их. Во сне. Она жадно нажала кнопку первого этажа.

— До свидания, Мадлен, — выкрикнула одна из сестер, когда лифт наконец пришел. — Прямо в кровать. Выспись!

Мадлен изобразила слабую улыбку. У нее даже не было сил поднять руку. Она вошла в лифт и, пока тот опускался на первый этаж, едва не заснула крепким сном.

33

Бекки вот уже третий раз за утро просматривала сегодняшние газеты. Она сидела на полу гостиной в доме своих родителей, совсем упав духом.

— Чаю, дорогая? — крикнула ей мама из столовой. — Может быть, ты хочешь есть?

Бекки покачала головой:

— Нет, все хорошо, спасибо. Просто смотрю, что есть в газетах.

— Ты обязательно вскоре что-то найдешь, милая. — В дверь вошла Сьюзан Олдридж. — А это не терпит спешки, ты же знаешь.

— Я знаю, мама. Но я не собираюсь провести следующие шесть месяцев в своей старой комнате так, словно ничего не изменилось, — резко ответила Бекки.

Она была дома вот уже целый месяц, и ее все устраивало, хотя после трех лет вдалеке было немного сложно привести все в порядок.

— Конечно нет, дорогая, — тут же механически ответила ее мать. — Я только хотела сказать… что ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь. Мы все очень рады видеть тебя снова дома.

Бекки ничего не ответила.

— Что бы ты хотела на ужин? — продолжила ее мама, не обращая внимания на молчание Бекки.

— Я не знаю… не могу думать об ужине сейчас. Только одиннадцать часов утра!

— Хорошо, тогда я пошла за покупками, если тебе что-то надо…

— Мама! Пожалуйста! Я пытаюсь найти работу. Мне совершенно все равно, что у нас будет на ужин, — процедила дочь сквозь сжатые зубы.

— Хорошо-хорошо. Что ж, тогда я ушла, дорогая. Увидимся позже.

Бекки кивнула, снова вернувшись к своим газетам. Ну и ну. Целый час или, может быть, даже два она побудет в одиночестве. Блаженство. Она взялась за ручку.

Через полчаса она признала свое поражение. Отбросила газету в сторону и встала. Просто-напросто в газете еще не опубликовали все объявления по приему на работу последних выпускников со степенью в искусстве — с третьей степенью, если быть точным. Писать бесполезно. После трех лет, проведенных в одном из местных начальных колледжей искусства, она поняла, что талантом не обладает и умна не настолько, чтобы появиться перед всеми. Бекки однажды подслушала, как кто-то без капли жалости сказал, что она была компетентным иллюстративным художником, одной из тех, кого приводило в восторг изготовление поздравительных открыток. Тогда ей казалось, она никогда не сможет преодолеть это потрясение, но потом ей стало все равно. Если пошло на то, что все искусство помешалось на потрясении людей отталкивающими изображениями мертвых тел и искалеченных останков птиц — что и сотворил третьекурсник, выиграв впоследствии желанный приз Гордона Маннинга в прошлом году, — что ж, удачи им. Быть художником, как Бекки вскоре поняла, не значит просто уметь рисовать, как она предполагала. Это значило уметь думать — иначе нечего делать с талантом или техникой. Если она хочет научиться думать, объясняла она однажды раздраженно Амбер, ей придется поступить на философское отделение. Она хотела рисовать, она хотела быть художником… но, похоже, больше никто не разделял ее мнения. Да кому это было нужно? Она в замешательстве приостановила ход своих мыслей. Кого она обманывает? Ей всегда было важно, что думают другие.

Бекки посмотрела на часы. Был почти вечер. Она устала. Рядом даже не было Амбер, которая отвлекла бы ее. Она вообще редко видела Амбер в течение последнего года — та постоянно куда-то уезжала с Генри, занимаясь чем-то интересным и веселым. Например, сейчас они были в Нью-Йорке. Она перевернулась на спину, уставившись в потолок. Забавно. Сначала, когда Мадлен присоединилась к ним, все было хорошо. Мадлен была такой же умной, как и Амбер… инициативная, трудолюбивая и с головой на плечах. Бекки была не такой, но тогда, казалось, это не имело значения. У нее было искусство. У нее от рождения был талант, с которым не могло сравниться никакое трудолюбие, и этого вполне достаточно. Она была той, кому они обе завидовали. Но потом, перед тем как получать уровень А, все пошло наперекосяк. Бекки не любила учиться, как Амбер и Мадлен, экзамены пугали ее. Она едва не провалила поступление в университет из-за того, что боялась их. И тогда она, та, что вечно смеялась над тем, что Макс всегда был у Амбер на подхвате — хотя это оказалось не так, — сама попросила своего папочку помочь ей. Без него она бы не попала на первое место в школе искусств. Что бы она без него делала.

Господи. Она села. Может быть, сходить к Дэну? Это немного тяготило ее, пройти Холланд-парк к парку Финсбэри, где он жил в каком-то заброшенном месте с тремя другими студентами… хотя уже нет, поправила она сама себя. Все они теперь выпускники.

Но ее мама была так обеспокоена видом татуированного и проколотого пирсингом Дэна в тот раз, когда Бекки впервые привела его домой, что она больше не решалась проходить через это. Однако язык-то колоть зачем, дорогая? Но ведь Бекки не могла сказать ей, что именно проколотый язык добавлял изюминку в сексе. А ее мать думала, что она, возможно, все еще… девственница.

Вечером, сидя верхом на Дэне и глядя на его лицо, которое, как обычно, изображало маску удовольствия и боли, Бекки вдруг вспомнила Амбер. Она решила, что это, должно быть, из-за того, что она снова дома. Все три года в университете они с Амбер медленно отдалялись друг от друга. Если быть совсем честной — и, соскальзывая по полному телу Дэна в ворох простыней рядом, она сказала себе, что обязательно должна быть честной, — в их первый год она довольно сильно завидовала Амбер и Мадлен. Похоже, они обе легко нашли свое место в жизни.

Амбер стала встречаться с Генри почти сразу же, как познакомилась, а Мадлен так увлеклась своими курсами, что едва проявляла признаки существования. В то первое Рождество, когда они снова все собрались дома, они чувствовали себя чужими друг другу. Генри, которого Бекки лично считала немного пугающим, а Мадлен скучным, господствовал надо всем — над Амбер, рождественским вечером, в разговоре… он ни на минуту не оставлял Амбер, даже ни на секунду. Он настоял на том, чтобы пойти по магазинам вместе с ними, по распродажам! Бекки посчитала мудрым, что хотя бы не пригласила Клиффорда, человека, которого она приняла за преподавателя и переспала с ним в первую же неделю семестра, и это привело к тому, что она выяснила, кем он на самом деле был: невостребованным выпускником, который крутился вокруг первокурсников, выдавая себя за одного из них. Ему действительно нравилась Бекки, как он не раз говорил ей во время первого семестра. Позже она выяснила: ему «действительно нравились» многие первокурсницы, но так вышло, что она была менее самонадеянной, поэтому именно ей он уделял больше внимания. Тем не менее праздники, несмотря на всеобщие благие намерения, не прошли так непринужденно, как все ожидали.

Именно это и было началом охлаждения. И все же она до сих пор считала их своими лучшими друзьями — друзья из ее школы искусств каждый раз жаловались по этому поводу, — но глубоко в душе она понимала, что на самом деле все гораздо сложнее. Этим летом, когда они с Амбер могли снова наладить дружеские отношения, и особенно с Мадлен, которая находилась неподалеку, в Эдинбурге, Амбер вдруг заявила, что уезжает в Штаты с Генри. Ничего не поделаешь. Бекки должна жить дальше.

34

Генри шел вниз по Мэдисон-авеню, не обращая ни малейшего внимания на броские витрины магазинов. Он вообще ничего не видел вокруг себя. Он даже ни о чем не думал. В голове всплывали моменты разговоров с Амбер за последние несколько дней, всплывали и снова исчезали из поля зрения. «Это всего лишь на несколько недель… тебе будет чем заняться в Лондоне… это пойдет на пользу тебе, мне, нам…» Фразы все выскакивали и выскакивали сами собой. Он не понимал, что думать, делать, чувствовать. Он пытался скрыть это как можно тщательнее, но чувство паники охватило его сразу же, как только она объявила, что хочет остаться без него. «Как ты смеешь? — хотелось ему прокричать. — Ты не можешь оставить меня». Но они в тот момент были в ресторане, наверное, она спланировала это заранее, поэтому он не мог принять решительных мер, он ничего не мог поделать. После этого они прогуливались по Пятой авеню, но он был так подавлен, что не смог сказать что-то большее, чем в ресторане. В этом была вся Амбер — если она решила осуществить что-то, ничто не сможет встать у нее на пути. Она была самым решительным человеком, которого он когда-либо знал. Именно за это он любил ее. Она была сильной и ему тоже придавала сил.

Он остановился перед витриной ювелирного магазина. Его переполняли эмоции, он осознавал это, но не мог ничего поделать… что-то блеснуло и тем самым привлекло его внимание. Прямо перед ним на великолепной черной бархатной подушечке сверкал эффектный бриллиант — один огненно-красный камень на платиновом кольце. Он смотрел на него не отрывая глаз, в голове бешено роились мысли. Она будет смеяться над ним, над этим… это просто смешно… он толкнул дверь и вошел. Мгновенно перед ним возникла прелестная, хорошо одетая девушка. О да… кольцо для помолвки на витрине. Потрясающая вещь. Бриллиант от Де Кунинген. Она вскользь упомянула цену. Генри едва удержался на ногах. Двадцать две тысячи долларов. Он поблагодарил ее и поспешил к выходу. Но мысль о предложении не оставляла его. Это даст понять Амбер, насколько серьезны его намерения. Что он не шутит. Генри знал это после трех лет отношений. Он наскоро пролистал свой путеводитель. Нужно было найти что-то более приемлемое по цене. Он направился в нижний город.

Почти два часа спустя он нашел именно то, что искал. Маленькое элегантное кольцо из белого золота с одним небольшим квадратным бриллиантом. Он воспользовался своей карточкой и постарался не думать о том, что ему придется залезть в очень большой долг, когда продавец огласил цену в восемьсот семьдесят пять долларов девяносто девять центов и стал заворачивать покупку в подарочную упаковку. Десять минут спустя, крепко держа коробку с кольцом в руках, он направился на восток Верхнего города в квартиру Макса, где, он надеялся, его ждала Амбер. В Лондон он должен будет улететь только через два дня. А сегодня вечером он пригласит Амбер на ужин и сделает ей сюрприз. И тогда он сможет спокойно лететь в Лондон один, зная, что она всецело принадлежит ему, какие бы там планы на лето она ни строила.

Амбер знала; что это скоро случится. Она поняла это сразу же после того, как Генри привел ее в ресторан — на выборе которого настоял лично, — и сказал, что у него есть кое-что важное для нее. Она почувствовала, как заметалось в груди ее сердце. Он пихнул ей через стол маленькую коробочку, нервно улыбаясь. Она секунду смотрела на нее, потом принялась осторожно разворачивать бумагу, развязывая ленты, словно знала заранее, что коробочка будет так тщательно упакована. Она приподняла и открыла крышку.

— О! О Генри… не стоило.

— Тебе не нравится?

У Амбер перехватило дыхание.

— Оно прекрасно, Генри. Оно… такое милое. И все же ты не должен был…

— Я хотел. Я подумал… Подумал, тебе понравится.

Голос Генри звучал чуть ли не умоляюще.

— Мне нравится. Оно очень красивое. Но мне не нужно…

— Неважно, нужно оно тебе или нет, — выпалил, разозлившись, Генри. — Я люблю тебя. Я хочу, чтобы мы поженились.

— Я… о черт, Генри. — Амбер оглянулась. Она вдруг почувствовала, что она в ловушке и ей некуда деваться. Напротив нее сидел Генри… тот самый Генри, которого она знает с первых ее дней в университете. Генри, который стал частью ее жизни за эти три года так, что было просто невозможно представить жизнь без него. — Оно милое, Генри, — сказала она немного дрожащим голосом. — Но я не могу. Мы не можем. Мы еще слишком молоды. У нас еще целая жизнь впереди…

— И я хочу провести свою жизнь рядом с тобой, — упирался Генри. Он покраснел. Теперь он молил ее согласиться.

— Не говори так. Это ответственное решение… нам нужно еще время.

— Возможно, тебе нужно. Мне — нет.

Она взглянула на его лицо. Оно снова походило на закрытую, отстраненную от реальности в своей обыденной, непробиваемой скорлупе ракушку. Амбер отбросила этот образ в сторону. Это может плохо кончиться.

— Мне нужно еще время. Мне очень жаль, Генри. Я не могу. Не могу и все.

Наступило жуткое молчание. Ни она, ни он не закончили есть заказанное. И тут Генри отодвинул свой стул, открыл рот, явно намереваясь сказать ей что-то, но потом развернулся и ушел. Он не забрал кольцо. Все вокруг внимательно смотрели на Амбер, пытаясь скрыть свое любопытство, и в то же время задумывались над тем, что же послужило причиной ссоры, глядя на маленькую коробочку рядом с ее тарелкой.

— Все в порядке, мадам? — спросил пробегающий мимо официант.

Амбер кивнула. Потом она попросила счет. Не было смысла сидеть здесь одной. Она заплатила и ушла, стараясь не обращать внимания на взгляды, полные сочувствия, которые провожали ее до самого выхода на теплый вечерний воздух.

Генри не вернулся в квартиру тем вечером. Амбер не спала почти до самого восхода, снова и снова возвращаясь к их последнему разговору, спрашивая себя, правильно ли она поступила… не совершила ли она вчера величайшей ошибки своей жизни. «Нет», — шептала она себе в подушку. Она долго размышляла и все-таки пришла к выводу, что Генри определенно не тот человек, с которым она хотела бы связать свою жизнь. Ей надоело постоянно быть с ним рядом — ей хотелось смены обстановки, побыть с кем-то еще. Она устала постоянно быть сильной, практичной и способной во всем; ей нужно было, чтобы он взял на себя все ее заботы. Но он не мог и никогда не сможет. Их отношения постоянно касались ее семьи — ты ведь дочь Макса Сэлла, не так ли? — и такими они и остались, — и что на этот раз твой папочка сделает для тебя? Три года она ждала, пока Генри полюбит ее отца; ее дом; ее эффектные — по крайней мере, он так выражался — праздники… Она была благодарна ему за его дружбу, товарищеские отношения в университете, но за этим всем она так и не смогла увидеть их настоящие отношения. Генри хотел быть для нее кем-то большим… и он был уверен, что если он ни на минуту не будет оставлять ее, то действительно станет таковым. Что ж, он ошибался. Быть дочерью Макса Сэлла оказалось не так уж и легко. Для Амбер это значило никогда не достичь успехов в чем бы то ни было. Она не была красавицей, как Паола, не была юношей, как Киеран, а уж браться сравнивать ее умственные способности со способностями Макса совсем не стоило. Что бы она ни делала, это не устраивало Макса. Парадокс в том, что все эти три года она встречалась с человеком, совершенно противоположным ему, — которому легко было угодить. Все, что Амбер ни совершала, устраивало Генри, до тех пор пока эти ее проделки и ее жизнь включали самого Генри.

Она не могла уснуть, то и дело переворачивалась с боку на бок. Ей чего-то не хватало. Вызова, испытания — не меньше. Остаться с Генри значило… — она пыталась вообразить себе это —…обречь себя на медленный удушающий сон. Не смертоносный, ничего драматичного. Просто длинный спокойный сон, нарушаемый лишь летом, когда они отправятся в «Каса Белла», куда Генри обожал ездить.

Амбер выглянула в окно на небо Манхэттена, небоскребы светились изнутри так, что все здание было четко видно, несмотря на кромешную тьму. Миля за милей город загорался желтыми и белыми огнями, набирая силу, словно в нем появлялся какой-то невидимый внутренний пульс. Она вдруг подумала, где сейчас может быть Генри. Мысль не дала никаких плодов — ни ревности, ни беспокойства… ничего. Она сказала, что они расстанутся всего лишь на лето. Когда сквозь небо стал пробиваться рассвет, она уже точно знала, что солгала. Амбер хотела, чтобы они расстались на более длительный срок, значительно. Навсегда, в общем-то.

Через два дня она стояла у международного терминала в Джей Эф Кей, мысли в голове сменялись с бешеной скоростью, она высматривала Генри, прокладывавшего через толпу путь к эскалатору. Она настояла на том, чтобы проводить его в аэропорту, хотя теперь ей казалось, что не стоило беспокоиться об этом. Он заговорил с ней только через два дня. Странно, но как мало они могли сказать друг Другу после трех лет знакомства, подумала она, пока ждала водителя Макса, который должен был отвезти ее домой. Амбер оставила кольцо на кухонном столе тем вечером, когда вернулась одна, не имея ни малейшего понятия, что с ним делать. Она не могла хранить его у себя. На следующее утро оно исчезло. В аэропорту кроме положенного приветствия Генри не вымолвил ни слова. Он ушел и не обернулся.

Водитель открыл перед ней дверь. Амбер еще раз взглянула назад — Генри уже не было видно — и села в машину. Она пристально посмотрела на свои руки на коленях. И подняла голову. Ей двадцать один год. Она была на Манхэттене. Одна. Но ведь именно этого она и хотела, разве не так?

35

Неделю спустя в понедельник утром ровно в девять тридцать она была в приемной секретаря газеты «Нью-Йорк кроникл». Макс уехал на встречу в Москву или Варшаву, она точно не помнила. Но прежде, чем уехать, он сдержал свое обещание и устроил ей собеседование — не готовое рабочее место, как он предупредил ее, — с его старым другом в «Нью-Йорк кроникл». Донован Мак-Коркуодэйл согласился принять ее, все остальное зависело от нее.

Она оправила юбку, перед тем как зайти в лифт и подняться на семьдесят пятый этаж. К нему в кабинет ее провели в необычайной тишине.

— Здесь все серьезно, — сказал он после того, как представился, улыбаясь и кивая ей одновременно. Амбер покачала головой.

— О, я понимаю, — ответила она прилежно. — Мне неважно, чем именно я буду заниматься, лишь бы работать. На самом деле я не хотела просить Макса, но он сам вызвался позвонить вам и…

— Хорошо, хорошо… — торопливо перебил ее мистер Мак-Коркуодэйл. — Что ж, мы сделаем вас помощником младшего редактора. Ее зовут Сэнди Джексон. Вы у нее будете кем-то вроде органайзера… знаете, проверять даты, записывать имена, приносить кофе и все в этом духе. Надолго вы здесь?

— Только на лето.

— Прекрасно. Может быть, позже у нас найдется для вас более интересное занятие. Я поговорю с Максом, посмотрим, что можно будет сделать.

Донован от души рассмеялся над своими же собственными словами. Он снова занялся бумагами, выпроводив ее и пообещав справляться иногда о ее успехах. Секретарь вывел ее из кабинета к лифтам. Через несколько секунд она уже стояла на первом этаже, ей сказали, что она может приступить к работе завтра же.

Кабинет Сэнди Джексон состоял всего-навсего из одного рабочего стола посреди комнаты, наглухо забитой подобными столами — должно быть, здесь одновременно работали пятьдесят человек. Амбер осмотрелась, растерявшись, когда Джо Таси, редактор, ринулся к ней по проходу между столами с дальнего конца комнаты.

— Сэнди? Сэнди! — взвизгнул он.

Молодая девушка покосилась в их направлении из-за своей рабочей перегородки.

— Сюда! Я передвинула стол! — воскликнула она. Джо махнул Амбер, чтобы она шла к ней. — Привет, — сказала Сэнди, протянув ей руку, когда Джо стал их знакомить. — Добро пожаловать.

— Отец Амбер лично знаком с Мак-Коркуодэйлом, — заговорил Джо к ужасу Амбер.

— Нет-нет… не совсем так… — перебила она его в сковывающей ее панике.

— О, не волнуйся. Если у тебя есть связи, пользуйся ими! — рассмеялась Сэнди, показав ряд идеально ровных белых зубов. — Так что ты здесь делаешь?

— Она будет твоим помощником, — сказал Джо, многозначительно приподняв брови.

— Прекрасно. — Сэнди все еще широко улыбалась.

— Да, она здесь только на лето. Потом она снова уедет в Англию, — сказал Джо, довольный тем, что именно он знал столь важную информацию.

— Прекрасно. — Казалось, это было все, что она могла произносить. Амбер еще раз посмотрела сначала на одного, потом на другого. Она надеялась, что работа, какой бы она ни оказалась, будет более активной, чем ее новые коллеги.

Но этого не случилось. Поработав неделю, она поняла, насколько в этой компании все было завязано на мелких нюансах — между ассистентами; между помощниками и младшими редакторами; между младшими представителями и менеджерами; между менеджерами, их сотрудниками и своими же помощниками, — это было просто смешно. Ее же работа, похоже, состояла из того, что она выбегала на улицы Манхэттена в восемь утра, закупала кофе, не только для Сэнди, но и для других шести-семи младших редакторов и их заместителей, что работали в радиусе пяти столов от нее; еще отвечала на постоянные телефонные звонки и выгораживала Сэнди, когда та не хотела с кем-то говорить; копировала документы и только иногда пересматривала уже откорректированные Сэнди работы на предмет ошибок, которые она ненароком пропустила… невероятно скучно. И даже если работа не давала повода писать домой, то жизнь в Нью-Йорке радовала неописуемо. Амбер полюбила город с того момента, как только приехала в него. Когда она каждое утро ехала в метро среди четырех миллионов других ньюйоркцев, снующих из кафе в офис с кофе и горячими кренделями в руках, и слышала симфонию машинных гудков с девяти утра… ей казалось, что это и есть будоражащая, берущая за живое жизнь.

Она подняла руку и потерла шею. Ах да, ведь она остригла волосы. Позавчера по пути домой из офиса «Кроникл» она увидела маленькую парикмахерскую на Мэдисон, перед поворотом на Америказ-авеню. Она задумалась на мгновение, взбив свои пышные кудри… но потом смело толкнула дверь и вошла.

— Все? — спросила стилист возбужденную Амбер.

— Все, — ответила она твердо и посмотрела на свое отражение в зеркале — темно-русые кудри доставали ей почти до середины спины, ниспадая на лицо и почти скрывая ее глаза. Сколько она себя помнит, у нее всегда были эти длинные кудрявые волосы. Вообще, ее волосы были ее визитной карточкой, определительным знаком. «Амбер, знаешь… девушка с вьющимися волосами». Она закрыла глаза, когда стилист начала работать.

Через час она смотрела в зеркало, не веря своим глазам. Ее коричневые волосы стали еще темнее теперь, когда она стала почти лысой. Ее лицо больше не обрамляла копна кудрей, и это ясное выражение казалось ей чужим — темные густые брови, ярко-голубые глаза… скулы, подбородок… она медленно наклонила голову под пристальным пораженным взглядом стилиста.

— Довольно… неплохо, — сказала она наконец, застенчиво довольствуясь результатом.

— Неплохо? — повторила парикмахер презрительно. — Дорогая, да это просто великолепно! Умереть, не встать! — рассмеялась она, снимая с плеч Амбер накидку. Амбер улыбнулась. Американцы такие эмоциональные, у них все чувства на поверхности, англичане намного спокойнее. Умереть, не встать! Она снова посмотрела на свое отражение в зеркале. Она выглядела точно так, как чувствовала себя: молодая, активная, дерзкая. Дерзкое начало.

Однажды через месяц она заходила в лифт с бумажным подносом с шестью чашками кофе на нем в одной руке и пакетом рогаликов в другой. Рогалики и кофе. Неотъемлемая часть повседневной рутины, часть работы. Она нажала кнопку вызова локтем и повернулась лицом к дверям лифта. Был конец августа, и в городе по-прежнему было душно. Она чувствовала, как капельки пота скатываются по ее спине. Слава богу, она додумалась подстричься, сказала Амбер себе, пока открывались двери. Бегать по такой жаре с копной кудрявых волос было бы невыносимо. Она с облегчением шагнула в прохладный от кондиционера офис. Она раздала кофе, разделила рогалики и уселась перед своим компьютером в ожидании Сэнди, чтобы отдать ей проекты для правки и начать работать.

— Эй, Амбер, — позвала ее Сэнди. Ее лицо внезапно показалось поверх перегородки, и выражение на нем было испуганное. — Мне очень нужна твоя помощь. — Амбер кивнула, приготовившись слушать, что стряслось. — Я занималась подработкой на стороне, — начала она, понизив голос, — и у меня все пошло насмарку. Я должна была сделать небольшую статью в Харлеме для «Вилла Войс», и это совершенно вылетело у меня из головы. Ты бы меня так выручила, если бы собрала некоторые заметки по этому поводу. Сегодня.

Амбер замерла. Ведь это шанс выбраться из офиса!

— Конечно, — сказала она, надеясь, что ее слова прозвучали не чересчур восторженно. — Что именно тебе нужно?

— О, я не знаю… редактору нужны интересные человеческие истории, понимаешь… как живут люди в городе, в этом духе. На прошлой неделе вышла статья о каком-то гаитянине в городских джунглях, так вот они хотят что-то вроде этого. Это должно было быть готово на выходных, но я напрочь забыла. — Сэнди улыбнулась самой ангельской улыбкой. Амбер не могла понять, почему она так усердно оправдывалась — она готова зуб отдать за то, чтобы выбраться в город и посмотреть на Нью-Йорк как следует. Ведь на данный момент она всего лишь обошла Нижний Манхэттен, но она знала, что помимо чарующих восходов и небоскребов, терявшихся в небе, есть другой город.

— Конечно, — повторила Амбер. — Когда статью нужно закончить?

— Знаешь, лучше сегодня вечером, — сказала Сэнди, закатив глаза в отчаянии.

— Тогда мне лучше начать прямо сейчас, — сказала Амбер, улыбнувшись. — Я должна кого-то предупредить о том, что ухожу?

— Нет, иди. Я скажу, что ты ушла по поручению или что-нибудь такое. Отчасти так оно и есть.

Амбер не стала терять времени. Ровно через пять минут она собрала в сумку блокнот, маленькую камеру и получила смутное представление, о чем надо писать. Сэнди наскоро так описала ей критерии необходимого материала: заметки и наблюдения, из которых она сможет составить короткую историю — от полутора до двух тысяч слов, — и несколько иллюстраций. В офис вернуться она должна после обеда, чтобы вечером Сэнди успела написать статью.

Амбер вышла из здания с офисами и на метро добралась до Сто двадцать пятой улицы, попав в совершенно другой мир, далеко не такой, как тот, что она покинула, словно в другую страну. Она поднялась в город и остановилась на тротуаре, зевая. Вокруг она не увидела ни идеально ровных тротуаров, ни крылечек под балдахинами; исчезли дизайнерские торговые центры, пестрая толпа; казалось, вымерло все космополитическое разнообразие населения нижнего города. Здесь почти каждый, за редким исключением, был темнокожим. Она чувствовала, как то, что она бледнокожая, буквально лишает ее самообладания. Люди оборачивались на нее, когда проходили мимо, шептались у нее за спиной. Она двинулась от станции вниз по широкому бульвару к группе многоэтажных зданий. Она понятия не имела, куда ей идти. Но, насколько она знала, Манхэттен не был слишком длинным… и рано или поздно она дойдет до реки. Дискриминация вокруг была очевидной и окончательной. На дворе 1986 год, повторяла она себе, а не 1834-й. Она находилась в Нью-Йорке, а не в Йоханнесбурге. Так в чем же дело? Здесь не было ни малейших признаков коммерческой жизни, за исключением ликерных магазинчиков. Вокруг них кучками толпились мужчины, курили и как можно незаметнее пили из коричневых бумажных пакетов. Пару раз она слышала сирену полицейской машины, когда она проносилась неподалеку на предельной скорости. Амбер не останавливалась. Зато, похоже, проблем с жилой площадью здесь не было — изящное здание из коричневого камня стояло наполовину пустое, на подоконниках второго и третьего этажей росли сорняки. Но некоторые дома были забиты до отказа, она сделала заметку в блокноте. А где же женщины? За час, а может быть больше, она не видела ни одной женщины, идущей по улице, не считая одной — двух женщин, забирающихся в автобус и тут же исчезающих из виду.

Амбер остановилась перед универмагом. Над входной дверью красовалась вывеска Королевских Бургеров. Она была такой голодной, и ей хотелось пить, а вокруг нет ни одного приличного заведения, ни ресторана, ни бистро. Выбора нет, решила она, подходя к прилавку. Осмотрелась. Было довольно необычно — ресторан, если это место можно было так назвать, был не намного шире прилавка и включал в себя несколько столиков неподалеку от магазина. Она поежилась, занимая место в очереди. Заказав бургер и колу, она взяла поднос и пошла искать свободное место, стараясь не обращать внимания на вызывающие взгляды сидящих вокруг. Рядом с ней сел молодой человек с презрительным взглядом и нескрываемым упреком. Напротив него пыталась усесться пожилая женщина со своим подносом. Краем глаза Амбер стала наблюдать, как молодой человек с повязанной на голове банданой и болтающимися на шее золотыми цепями стал медленно и тщательно разламывать свой бургер на мелкие кусочки. Но когда он принялся кормить пожилую женщину этими кусочками, с непомерной заботой и нежностью, Амбер не могла сдержать своего изумления. Она едва не прослезилась, когда услышала, что он обращается к женщине не иначе, как «бабушка», и увидела, как аккуратно он утирает ей рот, убедившись, что та наелась. Амбер резко отодвинула свою тарелку, чтобы не расплакаться. До чего нелепая и в то же время ужасно трогательная картина разыгралась перед ней. Неожиданно молодой человек поймал ее взгляд. Амбер опустила глаза. Его агрессивный настрой по отношению к ней был неоспорим и пугал ее. Она являлась не просто посторонним человеком в этом обществе, в которое она вторглась незаметно для себя. Она была врагом. Она встала и ушла.

Вечером, после того как она передала Сэнди полных пять страниц рукописных заметок, Амбер дома лежала на кушетке, телевизор работал, но без звука, она минута за минутой перебирала в уме пережитое днем. Она подскочила и собрала в охапку все свои заметки. Никогда прежде она не чувствовала такой потребности писать что-то, выражать мысли, преобразуя наблюдения в слова. И она стала писать. Она писала почти три часа без остановки. Когда она закончила, то отложила ручку, подошла к окну и стала наблюдать за городом. В Лондоне не было такой суеты, подумала она. Конечно, различия между городами большие — живя в Клеркенвилле, нельзя было не заметить напряженных отношений между рабочим классом, который жил здесь десятилетиями, и новыми, внезапно хлынувшими потоком яппи, прибывающими с пугающей быстротой. Но это… она никогда не видела такого контраста. Все ее представление о Нью-Йорке кардинально перевернулось буквально за какой-то день. Она должна написать об этом.

На следующее утро Амбер застенчиво протянула Сэнди три печатные страницы эссе.

— Тут ничего особенного, — сказала она, пытаясь придать своему голосу непринужденный тон. — Я просто подумала… если у тебя как-нибудь найдется время… может быть, ты глянешь на это и, знаешь, просто скажешь мне свое мнение.

— Конечно, — сказала Сэнди, широко улыбаясь. — Кстати, вчерашние заметки просто замечательные. Мне понравилась эта сцена с бабушкой. Спасибо. — Она взяла у Амбер листы, даже не посмотрев на них. — На этой неделе я правда очень занята, дорогая, и на следующей тоже, — кинула она ей вслед, — но обещаю: как только у меня появится время, я обязательно просмотрю твой материал. А теперь у нас есть полный комплект корректур, с которыми мы сможем попасть в завтрашнюю колонку «Происшествия и слухи». Ты не могла бы пока с этим разобраться? — И она вручила ей кипу неправленых бумаг. Такова реальность, подумала Амбер.

Хотя не все оказалось так просто. Три дня спустя она наткнулась на «Вилла Войс» и решила прочитать колонку «Сити Скейп», ей не терпелось увидеть, во что Сэнди превратила ее заметки. Но за считаные секунды до нее дошло, что изданный вариант не был создан Сэнди из ее заметок — это была статья Амбер, то самое эссе, что она дала на оценку Сэнди… В своем первоначальном виде, слово в слово. Сэнди просто-напросто выложила написанную Амбер работу. Она судорожно пробежала колонку глазами. «Другой мир». Автор Сэнди Джексон. И ни единого упоминания ни об Амбер Сэлл, ни о той работе, что она проделала. Ни единого слова. Она все еще не могла в это поверить.

Как Сэнди могла сделать такое? Она же украла ее работу. Похоже, она прочитала статью в тот же день, когда Амбер отдала ей, и на следующее утро первым делом отправила ее в «Войс». Это же воровство! Она яростно смяла бумагу в кулаке. Вот и первый профессиональный урок. Никогда, ни при каких обстоятельствах ничего никому не отдавать, даже свои заметки. Она со злостью швырнула комок газеты в мусорную корзину.

36

Частный самолет, который должен был доставить Макса и еще двоих бизнесменов в аэропорт Восточного Берлина, стоял в ожидании на взлетной полосе аэропорта Хитроу с двигателями наготове. Прошло пять минут, потом еще пять. Макс выглянул в окно на темную взлетную полосу, но ничего необычного там не увидел. Со своего места он хорошо видел двух пилотов, говорящих о чем-то по рации. Прошло еще пятнадцать минут. Его терпению приходил конец. Из кабины вышла стюардесса и улыбнулась трем бизнесменам.

— Приносим свои извинения за то, что заставили ждать вас, джентльмены. Буквально перед отправкой мы получили заказ еще на одного пассажира. Он будет на борту с минуты на минуту. Еще раз извините за задержку.

Макс хмыкнул. Та цена, что он заплатил, чтобы добраться до Восточного Берлина, должна была предотвратить все возможные задержки, вне зависимости от того, кто был их виновником. Он издал какой-то непонятный звук в знак своего недовольства и снова принялся читать газету. Через несколько минут дверь самолета открылась, и в салон вошел пассажир, которого они все ждали. Он слышал, как стюардесса провожает его к единственному свободному месту — напротив Макса, естественно. Он вздохнул, убрал ноги с прохода, взглянул вверх и удивленно замер. Перед ним стоял молодой темнокожий человек в длинном темном плаще с портфелем в руках. Макс опустил глаза обратно в газету, как только понял, что на него тоже смотрят. Частные перелеты в Восточную Европу обычно не включали молодых людей — тем более молодых негров. Кто же это мог быть, задумался Макс. Теперь все взгляды были устремлены на вновь прибывшего пассажира. Но он оставался невозмутимым, выглядел исключительно хорошо, кивком поприветствовал Макса, но не проронил ни слова. Наверное, привык к такому излишнему вниманию, подумал Макс.

Самолет вышел на взлетную полосу. Молодой человек напротив Макса поудобнее уселся в кресле, отложил в сторону сложенный предварительно плащ и достал из портфеля стопку бумаг. Макс взглянул на бумаги — буквы кириллические. Он читал на русском. Вот теперь Макс был по-настоящему заинтригован. Когда самолет стал набирать высоту, Макс поймал себя на мысли, что ему безумно интересно знать, кто же такой этот пассажир. Он задумчиво поковырял ручкой в зубах. Полет продлится два с половиной часа. Возможно, он сможет разговорить его, раз уж им довелось вместе лететь, и выяснит все. Макс был большим любителем загадок.

— Русский, а? — обратился к нему Макс, когда улыбчивая стюардесса поставила перед ними бокалы с шампанским. Сосед отказался от своего бокала.

— Кофе, черный… спасибо, — попросил он. Затем перевел свое внимание на Макса. — Да. Вы говорите по-русски?

— Немного, — ответил Макс в ожидании кофе для соседа, чтобы поднять свой бокал. — Макс Сэлл. — И Макс протянул ему свою руку.

— Танде Ндяи.

— Черт побери. Откуда это?

— Я? Или имя? — Его английский был безупречным. Намного лучше, чем английский Макса. Определенная загадка.

— И то и другое. — Макс откинулся на спинку своего кресла, пораженный уверенным тоном молодого человека.

— Мали.

— Западная Африка? Это бывшая французская колония? — Макс совсем немного знал о большой, но перенаселенной стране.

— Есть такое пятно.

— И, если вы, конечно, не против такого вопроса, что вы делаете на этом рейсе?

— А что вы здесь делаете?

— Дела.

— Я здесь для того же.

Он не говорил ничего лишнего. Макс ухмыльнулся. Два бизнесмена позади них пытались сделать вид, однако не слишком искусно, что им все равно, о чем они там говорят. Макс видел, что все эти люди в руках молодого человека. Пока они говорили, ему пришла в голову мысль, что Танде Ндяи нравится их неприкрытое любопытство к нему. И в то же время Макс видел, что он поражен настойчивыми попытками узнать причину его присутствия среди них — кто вы, откуда вы, куда вы направляетесь и что вы здесь делаете — казалось, он слышит разнообразные варианты этих вопросов от сотни других источников. Макс смотрел с восхищением, как молодой человек возвращается к своим бумагам.

Максу тоже нужно было кое-что почитать. Два с половиной часа пролетели как-то незаметно. Когда их попросили пристегнуть ремни и самолет пошел на посадку в Восточном Берлине, Макс вдруг сунул руку в нагрудный карман и вынул визитную карточку.

— Послушайте, если вам когда-нибудь придется побывать в Лондоне или Нью-Йорке, дайте мне знать. С вами было очень интересно общаться.

— Спасибо. Что ж, если вы когда-нибудь будете в Бамако, — сказал Танде, улыбнувшись малой вероятности такой возможности. Он вручил ему свою карточку. Макс бросил взгляд на нее: Доктор Танде Тумани Ндяи. Представитель Министерства по защите окружающей среды. Правительство Республики Мали. На лице Макса изобразилось соответствующее выражение — удивление. Он знал, что молодой человек смотрит на него. На выходе из самолета они пожали друг другу руки. Как и было договорено, Макса ждала машина у трапа.

— Могу я подвезти вас куда-то? — спросил он, когда они, пригнув головы, вышли из салона на ступеньки.

— Спасибо, но не нужно. Меня тоже уже ждут. — Танде указал на машину, подъезжающую к самолету, она остановилась, фары погасли. Макс кивнул. Возможно, он никогда больше не увидит его. Как стыдно: Макса что-то привлекало в нем. Невероятно.

37

Анджела нахмурилась, поднимаясь на ноги. Она прижала плотнее трубку телефона, пытаясь понять, что ей говорят. Киеран — арестован? Она просто не в силах понять, как это могло случиться, и смотрела в зеркало на стене, пока бесстрастный голос на другом конце линии объяснял ей последовательность процедур, ни одну из которых она так и не поняла. Этим утром она одевалась как никогда тщательно, хотя и не могла точно припомнить зачем. Она выглядела довольно хорошо — можно сказать, даже очень хорошо. Длинная льняная белая юбка, шелковый топ; волосы она помыла, а Карина, новая служанка, собрала их в прическу… она еще не обулась, но в шкафу было навалом обуви. Она снова вернулась к телефонному голосу.

— Что? — снова спросила она.

— Миссис Сэлл. Думаю, вам лучше самой приехать в участок. Хорошо бы успеть прежде… чем представители прессы проберутся сюда, понимаете? А ваш сын — далеко не в лучшем состоянии.

Анджела вздрогнула.

— Да-да… э, можете… могу ли я с ним поговорить?

— Боюсь, это невозможно, миссис Сэлл. У вас есть адвокат?

— Адвокат? Но зачем? — вдруг встревожилась Анджела.

— Миссис Сэлл. Вашего сына арестовали. Послушайте, может быть, ваш муж сможет заняться этим?

— О боже. Нет… нет, его сейчас… нет на месте. Думаю, мне лучше приехать самой. Где это находится, вы сказали?

Через час в сопровождении Карины и миссис Дьюхерст Анджела вошла в полицейский участок в Вондворте, бешено оглядываясь по сторонам. Вопреки всеобщим усилиям она ухитрилась выпить едва ли не полбутылки бренди, прежде чем выйти из дома.

— Киеран? — позвала она, бросившись к столу. Молодая дежурившая женщина в форме схватила ее, прежде чем Анджела успела прорваться к дверям. Пришедший позже сержант объяснил ей, что она может войти и повидаться с сыном, но только при условии, что будет вести себя хорошо.

Карина и миссис Дьюхерст видели, как дежурные офицеры переглянулись и впустили ее.

— Киеран? О боже мой… Киеран? Что они с тобой сделали? — запричитала Анджела, как только вошла в комнату. Киеран поднял глаза.

— Миссис Сэлл. — Инспектор по делу Киерана встал с места, чтобы помешать Анджеле броситься к сыну. — Миссис Сэлл… Прошу вас. Сядьте. Пожалуйста. — Анджела заплакала. Киеран снова опустил взгляд на пол.

— Что вы с ним сделали? — спросила она сквозь слезы, когда ее усадили напротив него.

— Вообще-то, мы надеялись, что вы поможете нам установить, что он сделал с собой, — сказал инспектор Фрейзер, глядя на всхлипывающую Анджелу с тревогой. Она выглядела почти такой же невменяемой, как и ее сын.

— Что вы хотите сказать? — прошептала Анджела. Она посмотрела на Киерана. Она с трудом распознавала в нем своего сына. Почему он не смотрел на нее, почему молчал? Его лицо являло то скрытное мальчишеское выражение, что было ей так знакомо. Волосы были в ужасном беспорядке, словно их не мыли неделю — нет, месяц, а одет он был еще хуже. Брюки были разорваны, на рубашке недоставало нескольких пуговиц… она снова заплакала. Кто мог такое сотворить с ее дорогим сыночком?

— Мы нашли у вашего сына довольно большой запас марихуаны, миссис Сэлл, а еще крупную сумму денег в придачу — именно поэтому мы вызвали вас лично, — к тому же у него обнаружили кое-какие драгоценности, чеки, выписанные на имя вашего мужа и переведенные на сына, и еще… э, некоторые произведения искусства, как я понимаю… — Он перевел взгляд на две большие вазы. Она смутно припомнила их, кажется, они стояли в столовой дома столько, сколько она помнила себя. Анджела обернулась, чтобы посмотреть на Киерана.

— Ничего не понимаю, — сказала она дрожащим голосом. — Я… сама дала их Киерану. Я попросила его… э, продать их для меня. Разве не так, милый? — обратилась она к Киерану. Он не реагировал.

— Миссис Сэлл, — сказал мягко инспектор. — Понимаю, через что вам, должно быть, приходится проходить. Но мы здесь не для того, чтобы все еще сильнее усложнять. Мы просто хотели определить владельца всех тех вещей, что изъяли у вашего сына, вот и все. А что он намеревался с ними сделать, нам и так понятно. Боюсь, на данный момент, вы ничего не сможете для него сделать, кроме как нанять хорошего адвоката. Вы сами займетесь этим делом?

Анджела безмолвно смотрела на него. Она вдруг все резко осознала. Макс. Она должна сказать Максу. И Макс убьет его. Все, что ее волновало сейчас, — только то, что Макс на это скажет. Она послушно последовала за полицейским на выход. Киеран не посмотрел ей вслед, даже когда она обернулась к нему с таким ужасающим отчаянием, что сам инспектор Фрейзер невольно отвернулся.

38

Паола лежала на спине с закрытыми глазами под слепящими солнечными лучами и пыталась заснуть. Красные и розовые пятна плясали у нее под веками, по мере того как жара становилась все сильнее. Был почти полдень, и ее мама категорически запрещала ей лежать на солнце в это время. Сама Франческа где-то в доме занималась последними приготовлениями к празднику, который состоится этим вечером в честь пятидесятишестилетия Макса. Вечер планировался почти целый год и обещал быть самым пышным официальным событием в жизни Менорки. Они с Франческой прибыли на остров в начале лета, так что Франческа могла организовать все в точности, как ей того хотелось. Паола видела, насколько этот вечер был важен для матери, — это будет один из немногих случаев, когда она будет править торжеством и публикой тоже. Это будет ее вечер, публичный подарок ему от нее. Был приглашен каждый, кто гостил на острове, кроме того, соберутся люди со всех концов земли. Поставщики провизии ездили на виллу почти три дня подряд, маленькая армия рабочих была прислана, чтобы вычистить и отполировать виллу до блеска. Паола же была сыта по горло постоянным шумом и гудением; ей уже хотелось, чтобы все поскорее началось и побыстрее закончилось. И на это у нее были свои причины — конечно, ведь Амбер и Киеран должны приехать сегодня ближе к вечеру. Хотя она уже была в курсе самых последних грандиозных слухов о Киеране… дело было, кажется, в наркотиках, полиции… наверное, он не сможет приехать после всего этого. Она слышала, как Франческа убеждала Макса: он молодой, это была ошибка, все образуется… но Макс, похоже, не желал слушать. По крайней мере, Анджела не приедет. Ее поместили в очередную клинику. Судя по всему, Киерану тоже не помешало бы присоединиться к ней.

Как бы там ни было, думала Паола, переворачиваясь на живот, даже если Киеран не приедет, то будет не так скучно, если хотя бы Амбер появится. Фу. Просто ужасно. Ко всему прочему, Макс последнее время только и говорит об успехах Амбер. Она получила степень, должность в какой-то нью-йоркской газете и скоро будет работать на какой-то финансовый журнал в Лондоне… ну и что? Возможно, Макс устроил это все для нее. Она вдруг рассталась со своим парнем, как сказала Франческа. Как же она так, ведь она всегда была мисс Совершенство. Паола надеялась, что на Менорку она приедет не для того, чтобы искать себе здесь другого. Что ж, если и так, то у Паолы было свое оружие, включая платье, которое она недавно купила для вечера. Когда она думала о нем, на душе становилось теплее. Оно было черное, с черными завязками и облегающими кожаными вставками. Совсем недорогое, но как только она увидела его в витрине Феррегамо, то точно знала, что хочет надеть именно его. Они с Франческой позволили себе провести выходные в парижских магазинах по пути на Менорку. Паола подумала, что сногсшибательное черно-белое платье, что купила себе ее мама, было столь же великолепно, как и ее. Они вместе будут потрясающе смотреться… самый что ни на есть подарок Максу на день рождения. Ему будут завидовать все мужчины, что соберутся на вилле.

Она открыла глаза. Перед глазами была белая вспышка. Но это скоро пройдет. Нужно быть как можно осторожнее — она хотела сделать тон своей кожи немного богаче, но не загореть. Что может быть привлекательнее приятно загоревшего лица и скромной улыбки. Кожа стала идеально золотистой. Пару минут в бассейне — и получится красивый насыщенный оттенок, с которым она хотела быть на празднике.

Франческа осматривала расставленные перед домом цветы. Огромные композиции тропических цветов были специально привезены на виллу в фургоне. Их разложили по всем свободным ваннам и раковинам в доме до тех пор, пока не придет время украшать ими праздник. Несколько довольно красивых юношей ходили взад-вперед, перенося кипы цветов и одобрительно улыбаясь Франческе и ее красавице дочке. Огромную гостиную почти полностью освободили от мебели и открыли уличные двери на террасу, на которой стоял сверкающий мангал для барбекю и бамбуковый бар в стороне, рядом с мерцающим голубизной бассейном. По всему периметру сада были расставлены факелы; к семи часам они будут смотреться зрелищно на фоне бирюзовой воды и вздымающихся занавесок.

— Дорогая, — позвала Франческа, заметив Паолу. — Как ты думаешь? Сюда или туда? — Рядом терпеливо стоял молодой человек, пока Франческа выбирала наиболее подходящее место для огромного букета из лилий, пышных, огненно-рыжих азалий и веток пальм.

— Мама, — закатила глаза Паола. — Я понятия не имею. — Она не хотела принимать участие в этом цирке. Она проигнорировала косой взгляд Франчески и пошла в свою спальню.

К пяти часам на территории виллы воцарился покой. Амбер и вправду приехала одна в три часа; Паола слышала, как ее проводили по коридору в отведенную ей комнату. Она даже не стала утруждать себя тем, чтобы постучать Паоле в дверь и поздороваться, что ж, Паола тоже не стала волноваться. Она была определенно одна, Паола слышала это, значит, противный Киеран все-таки не приедет. Макс приехал почти следом за Амбер. Паола слышала, как он проходил мимо, выкрикивая, какие вещи ему нужно принести… его костюм, галстук, туфли… но Паола не хотела неожиданно наткнуться на Амбер, поэтому предпочла остаться в комнате. Конечно, теперешняя тишина была просто-напросто затишьем перед бурей. Никто из гостей не останется в доме, предупредила Франческа, кроме Амбер, естественно, и какого-то африканца, которого Макс встретил во время последней поездки. Вечер должен был начаться в семь часов, поэтому в половине шестого Паола начала свои приготовления.

Сначала она долго стояла под горячим ароматическим душем, после которого быстро облилась холодной водой. Волосы ей помыл и накрутил на большие бигуди парикмахер Франчески еще утром, он будет под рукой на протяжении всего праздника в случае непредвиденных ситуаций. Она завернулась в огромное полотенце и пошла в гардеробную. Паола уселась перед зеркалом и стала рассматривать свое лицо на предмет каких-либо недостатков. Розоватый, золотистый оттенок, которого она так старательно добивалась все утро, теперь был виден — ей понадобится совсем немного косметики, чтобы подправить его. Как и всегда, она начала с глаз. Она точно знала, что ей подойдет: мерцающая темно-коричневая пудра на веки, мягкий серый карандаш для подводки. Пара слоев туши, чтобы сделать пышными длинные от природы ресницы, немного обработать брови, и немного геля, чтобы привести их в порядок. Паола посмотрела на полученный результат в зеркале. На щеках красовалась едва заметная золотистая пудра; контуры губ аккуратно очерчены сливовым карандашом, который ей всегда нравился… на губы она нанесла два слоя помады, слегка промокнув ее. Идеально. Скинув полотенце, она прыснула на себя духами и мерцающей дымкой для тела, чтобы придать коже золотистое сияние. Искрясь и пылая, подбежала к шкафу, где висело ее платье. То самое платье.

Ей понадобилось целых десять минут, чтобы надеть его и застегнуть все пуговицы и молнии, завязать ленточки. Когда с этим было покончено, Паола развернулась к зеркалу. Она никогда не выглядела лучше. На какое-то мгновение ей захотелось, чтобы принц Георг и вся толпа, с которой ей пришлось расстаться, видели бы ее сейчас. Она на миг задумалась, вернувшись к воспоминаниям о том ужасающем конце праздника, который обещал вылиться в роман десятилетия. Виноват был этот невыносимый Дэйв.

Прошло несколько дней, прежде чем раздражающее чувство беспокойства покинуло ее. Она не могла понять этого чувства, просто жуткое ощущение, что с ней произошло что-то, но она не могла вспомнить, что именно. Следы укуса постепенно зажили, оставив ее кожу без единой царапинки. И все были особенно дружелюбны с ней, даже обычно замкнутый принц. Иногда она ловила пристальные взгляды Дженны на себе, но потом та резко сводила с нее взгляд, а у Паолы не хватало духу спросить, что же все-таки произошло. В конце концов воспоминания ослабевали, нет, они не исчезли совсем… а превратились в мягкую, не совсем приятную область в голове, прикосновение к которой причиняло боль. Она отодвинула эти воспоминания на задний план и приняла твердое решение забыть об этом. Рождественские праздники прошли замечательно; принцу, похоже, она действительно очень нравилась… Холли и Кина пообещали ей, что представят ее их агенту в Париже, когда вернутся… казалось, все так хорошо.

Они разъехались по домам, дав друг другу обещание встретиться на Багамах весной. Принц Георг поцеловал руку Паолы довольно формально, когда они прощались со всеми в Инсбруке. Они с Дженной сели в самолет до Вены. Впереди еще продолжение Рождественских каникул — в начале четверти они снова встретятся в Лозанне. И все будет, как прежде, думала Паола. Однако этого не случилось.

Когда она вернулась обратно в школу в январе, то заметила, что Дженна не столь приветлива с ней, как это было раньше. Все попытки заговорить о маленьких каникулах, проведенных в Хохюли, были встречены холодным молчанием. Она перестала приглашать Паолу поехать с собой в город или к ее тете, или прогулять уроки и съездить в Женеву. К концу второй недели семестра было определенно ясно, что круг друзей Дженны Росней больше не включал в себя Паолу Росси, и Паола не могла понять почему. Для нее это было большой неожиданностью. Дженна была лишь на год ее старше, но сначала этот факт не имел значения — Дженна ни в какое сравнение не шла с красотой, популярностью или дерзостью Паолы Росси, и поначалу считалось большим плюсом появляться на публике с хорошенькой, популярной младшеклассницей. Но не теперь. Хуже того, Паола не могла связаться ни с кем из компании Хохюли. Принц Георг просто не отвечал на ее звонки; номера, которые ей дали Холли и Кина, вообще не работали, а Дэйва, того ужасного американца, постоянно не было дома. Она никак не могла понять, в чем дело.

В конце концов ей все рассказала Вероник. Слухи переполняли школу уже давно, с тех самых пор, как Паола и Дженна вернулись. А заключались они в том, что Паола Росси переспала с четырьмя мужчинами — четырьмя! — и даже не стала сопротивляться, когда те стали фотографировать ее для их знаменитой «черной тетради» — дневник с фотографиями, если так можно выразиться, знаменитых девушек, с которыми им удалось переспать. Этот дневник, сказала она шепотом, Дэйв Хан, американец, продаст прессе. Паола с ужасом слушала рассказ Вероник.

— Но… почему я? Почему они не выбрали Дженну? — запнулась Паола. Тишина затянулась.

— Ну, они выбирают кого-то… ну, понимаешь, кто не совсем их… уровня, — Вероник старалась подобрать как можно более мягкие слова.

Паола пристально смотрела на нее с непониманием.

— Да что ты такое говоришь? Я богата. Мой отец деловой человек.

— Да, но ты… Понимаешь, ведь твоя мама официально не его жена, разве не так? В смысле, она всего лишь его подруга. — Слушая заносчивый голос Вероник, она вдруг стала понимать, почему именно Паолу Росси, а не Дженну Росней выбрали в качестве жертвы. Все ее надежды горели ярким пламенем к тому времени, как Вероник фон Ридезаль, дочь немецкого графа, закончила свой рассказ.

Потом она позвонила Франческе и потребовала забрать ее из этой школы. Немедленно. Это было первое знакомство Паолы с маленьким, но могущественным и замкнутым миром европейской знати. Пусть у нее будет хоть неслыханное состояние, пусть она ведет самую шикарную жизнь, но, как ей грубо напомнили, у нее не было статуса.

Что ж, все это в прошлом, напомнила она себе, еще раз покружившись перед зеркалом. Ее больше никогда так не унизят. Никогда. Конечно же, ей пришлось рассказать обо всем Франческе — Франческа была потрясена. И все же правда есть правда: неважно, что говорила Франческа, как ни сочувствовала ее «ужасному испытанию», было ясно, что, в общем, Вероник была права. Паола действительно была ниже Дженны Росней, и пока Макс не предпримет какие-либо меры, она всегда будет на этом уровне. К сожалению, Макс не торопился поправлять положение Паолы на социальной лестнице. Хотя ему и предлагали. Дикие лошади не станут больше оскорблять ни Франческу, ни Паолу. Они с матерью пытались замять эту историю, но оставался один неприятный вопрос… что же все-таки случилось с фотографиями?

Когда прошли месяцы, и казалось, дальше ничего не случится, Франческа позволила себе расслабиться немного. К тому же, у нее были на то причины, ее дочь уже пережила скандал с тем ужасным юношей Дидье Жюно. Если где-то и ходили фотографии, на которых Паола занималась сексом с принцем Георгом… ну и что? Она слышала, что аристократы проделывают такое почти с каждой свободной наследницей на континенте. Чем Паола Росси была хуже? Паола ничего не ответила на подобные рассуждения Франчески. Она действительно не помнила детали той злополучной ночи, но в оргии участвовал более чем один мужчина, и она была не совсем уверена, что они занимались с ней именно сексом.

— Паола!

Франческа шла по коридору. Паола вздрогнула. Она снова задумалась. Она быстро застегнула последнюю молнию и принялась аккуратно снимать бигуди. Ее туфли от Маноло Бланик — красивые высокие каблуки и тонкие кожаные узелки впереди — стояли в углу комнаты, ожидая своей очереди. Франческа повернула ручку. Дверь распахнулась, и она нежно оглядела свою дочь.

— Великолепно, — прошептала она, одобрительно кивая.

Паола улыбнулась. Она знала, что выглядела сногсшибательно.

Из ванны струился пар от горячей воды. Амбер сняла платье и ступила босой ногой на холодный мраморный пол. После влажного климата Нью-Йорка сухие теплые дни и прохладные ночи Менорки казались ей облегчением. Как и то, что ее приезду никто не уделял особого внимания. Она не хотела приезжать после безумного телефонного звонка Анджелы, но она обещала Максу, что приедет, и потом, за Киерана заплатили залог, поэтому он мог подождать. Она вздохнула. Иногда ей так хотелось принадлежать нормальной семье, как у Бекки, семье, в которой никогда ничего тревожного не происходит. При мысли о Бекки она содрогнулась. Она обещала приехать к ней, как только вернется в Лондон, но потом эта шумиха с Киераном, теперь праздник Макса… А она обмолвилась, что заедет сразу же, как вернется. Бекки что-то сказала ей о том, что столкнулась где-то с Генри — еще одна причина, по которой Амбер не хотела возвращаться. Ей было безразлично, чем там занимается Генри.

Она натянула через голову платье, что нашла у Анджелы в гардеробе, и посмотрела на себя в зеркало. Выглядела неплохо… немного плоской, возможно. Платье было с цветочным орнаментом, чуть-чуть девчачьим, с рукавами-фонариками и странным аляповатым воротником. Амбер прикусила губу — оно как-то по-детски смотрится на ней. Она никогда не могла найти свой стиль: ее наряды были всегда либо чересчур яркими, либо удручающе скромными, и у нее просто-напросто не было такого же гибкого загорелого тела, как у ее сестры, которое делало бы идеальным все, что она ни надевала. Генри всегда любил говорить: «Твоя сестра всегда выглядит так, словно только что встала с постели. Именно там я, да и любой мужчина на планете хотел бы видеть ее». Амбер старалась не обращать внимания на это замечание. Взяла расческу и попыталась привести волосы в порядок. Они снова были на такой неуклюжей стадии своего роста, когда они были не короткие, но и не длинные. По возвращении в офис она поняла, что ее стрижка понравилась не всем так же сильно, как парикмахеру, которая стригла ее. Киеран принялся смеяться, как только увидел ее, и сказал, что она выглядит, как грязный ягненок после стрижки. Амбер разозлилась.

Она посмотрела на часы. Было полседьмого. Пора перестать волноваться по поводу чертова платья и найти Макса, чтобы вручить ему подарок. Случайно в Нижнем Манхэттене она нашла боксерские перчатки, которые носил и подписал его любимый боксер, Мухаммед Али. Они были дорогие, но должны были понравиться Максу. Она почистила их и сложила в красивую коробку из красного клена и стекла. Очень тяжелая вещь для перевозки, и все же она стоила улыбки на лице отца, подумала Амбер. Она аккуратно нанесла немного губной помады, выключила свет и закрыла дверь. Она уже слышала, как разыгрываются музыканты на заднем дворике; слуги сновали взад и вперед, пока она шла по коридору. Несмотря на то что она находилась в одном доме вместе с Франческой и Паолой, она немного волновалась. Ее попросили написать небольшую статью о празднике для лондонского журнала. Это было ее первое настоящее задание, и она нервничала. «Побольше шика, — попросил издатель. — Во что люди были одеты, кто с кем пришел… в этом духе». Это была не совсем та настоящая дебютная проба пера, как она надеялась, однако хороший журналист должен уметь писать все, что ему скажут, решила она для себя твердо.

Захваченная своими мыслями, она повернула за угол и нос к носу столкнулась с Паолой. Сердце упало. Если до этого она просто переживала по поводу своего наряда, то теперь впала в безумство. По сравнению с Паолой в утонченном, изящном платье, Амбер выглядела десятилетней девочкой. Какое-то мгновение две сестры взволнованно смотрели друг на друга в тишине, потом голос Макса нарушил ее, он подошел к ним, одарив их своей улыбкой. Очевидно, он был в исключительно хорошем настроении.

39

Танде Ндяи вел маленькую спортивную машину по узким изгибам дороги, наслаждаясь ревом мотора под его рукой и легким ветерком, ласкающим его лицо. Для него это было совершенно внепланово — два дня на Менорке по приглашению Макса Сэлла, которого он встретил во время одной из своих поездок в Восточный Берлин, — но он был рад этой возможности. Он не часто позволял себе такое. Его жизнь была сплошной работой и не включала никакого развлечения, но приглашение последовало за телефонным звонком, Макс предложил поговорить о чем-то важном. Танде позвонил своему отцу в Бамако и предупредил, что задержится.

На мгновение он отвел взгляд от дороги. Было начало седьмого вечера, и деревья отбрасывали длинные тени на дорогу. Вид был потрясающе красивым. Воздух переполнял аромат лаванды, сосен и чего-то еще, неведомого ему. Море появлялось и исчезало, пока он преодолевал изгибы; высокие, перпендикулярно ровные линии твердого черного кипариса каждый раз обрамляли сверкающую голубую поверхность. Средиземноморское солнце так отличалось от солнца у него дома. В Мали солнце светило яростно, изнуряло светом, особенно между полуднем и двумя часами дня, когда оно ослепляло все, и люди скрывались в домах от него. На Менорке дома поднимались и снова скрывались из виду; у гавани красовались белые многоэтажные дома. Когда он стал подниматься на холм, то заметил элегантные виллы из красного кирпича. Здесь чувствовалось богатство и вкус владельцев. Через чугунные ворота он рассматривал шикарные машины, яхты, привязанные к маленьким грузовичкам. В зеркале заднего вида, поднимаясь выше, он видел спящие, будто стеклянные, глади бассейнов, лишь иногда колеблемые одинокой человеческой головой или группой плескающихся в воде детей, и стройные ряды белых современных домов.

Вилла Макса, «Каса Белла», находилась на вершине горного хребта, как ему сказали. Он быстро вынул карту и сверился по ней. Слева от него по склону поднималась крутая дорожка. В стене была расположена резная, необычайно широкая деревянная дверь; над ним на ветру колыхался желтый полосатый навес. Дом, который органично вырастал прямо из стены склона, пребывал в каком-то сонном состоянии, словно уже немолодая, но красивая женщина пряталась за солнечными очками; ставни были закрыты. Маленькие декорированные балконы выступали, будто крохотные полки; огромнейшие горшки с геранью — кроваво-красной, розовой, бархатно-фиолетовой — украшали фасады. Он улыбнулся сам себе. Должно быть, жить здесь одно удовольствие. Он снова обратился к дороге и поехал дальше.

«Каса Белла». Танде повернул на подъездную лужайку и выключил двигатель. Было еще рано; поездка заняла меньше времени, чем он думал. Он улыбнулся, высвободив свое тело из неудобного пространства маленькой машины. Может быть, «альфа ромео спайдер» сделали меньше, чем должны были. Он достал из машины сумку и пошел по лужайке. Милая улыбчивая служанка встретила его и повела в дом. Она показала комнату, где он будет ночевать, на ломаном английском объяснила, что праздничный вечер начнется в семь часов в патио, и спросила, нужно ли ему что-то еще. Танде покачал головой. Когда за ней закрылась дверь, он с восхищением осмотрел комнату. Огромная, просторная, светлая… с отдельной душевой и террасой с замечательным видом на холмы. Он посмотрел на часы. Четверть седьмого. Достаточно времени для того, чтобы побриться и принять горячий душ. Танде быстро распаковал вещи, достал свою белоснежную бубу, длинную, изящно расшитую тунику, белые узкие брюки, которые мужчины носят в его стране, еще завернутые в упаковку, и положил все на кровать. Он разделся, обернул одно из полотенец, оставленных служанкой, вокруг пояса и пошел в душевую. В наличии были все необходимые вещи, дабы не доставлять гостям неудобства, заметил он. Туалетные принадлежности, полотенца, фен, зубные щетки, бритвы… все было продумано. Он мало что знал о домашней жизни Макса Сэлла. Как и многие другие, он знал, что Макс живет на две семьи, однако он не знал, в чьем именно доме он находится — жены или любовницы. Что ж, он это скоро выяснит. Он включил воду, встал под горячий напор воды, довольный, что все-таки смог попасть на событие, которое обещало быть чертовски грандиозным.

Холл и огромный зал начинали заполняться гостями к семи часам. Танде стоял в конце коридора, поражаясь количеству людей, успевших приехать за каких-то сорок минут, которые он провел в приготовлениях. Судя по парам, поднимавшимся по парадной дорожке в дом, это событие по-настоящему великое в жизни Менорки. Полных мужчин в льняных костюмах сопровождали худые блондинки, на каждой было еще больше золота и драгоценностей, чем на предыдущей. Он приподнял бровь. Навряд ли хоть одна из них была чьей-то женой. Среди мужчин некоторые были ему знакомы. Лорд Монтегю, английский табачный король; Вольфганг Гмайнер, немецкий промышленник; два-три политика; кинозвезда… весьма отборное общество. Он вышел в холл.

— Танде! — зазвенел голос Макса через все патио.

Амбер обернулась. Она увидела, как высокая, хорошо сложенная фигура приближается к ним. Ее глаза расширились от удивления — кто это мог быть?

— Фантастика! Я так рад, что ты смог приехать! — Макс подошел к нему и от души пожал руку человеку, который был одет в совершенно необычный красивый костюм: длинную белую рубашку, похожую на платье, до самых щиколоток и виднеющиеся из-под нее брюки из того же белоснежного хлопка. На голове у него была маленькая тюбетейка из той же ткани, только обрамленная тесьмой. Он был черный — глубокая, темная, фиолетовая чернота; на фоне белого хлопка одежды его кожа сияла. У Амбер было достаточно времени, чтобы рассмотреть его детально — темные глаза за густыми прямыми бровями; высокие резкие скулы и полные темные губы. Она знала, что бесцеремонно рассматривает его, но ничего с этим не могла поделать. Она повернулась к Максу.

— Амбер, познакомься, Танде, доктор Ндяи… тот самый человек, о котором я рассказывал. Мы встретились пару месяцев назад в Берлине.

Амбер слегка кивнула. Она понятия не имела, о ком он сейчас говорит. Она протянула свою руку. Его рукопожатие оказалось довольно крепким.

— Рада встречи, — пробормотала она, пытаясь скрыть свое удивление.

— Взаимно. — Он улыбнулся. Дежурная улыбка.

— Пойдем, Танде, я хочу представить тебя. Ты должен познакомиться кое с кем. — Макс сразу потянул его за собой. Он развернулся прежде, чем она успела что-то проронить, и исчез в толпе. Амбер осталась стоять на том же месте. На нее вдруг нахлынуло какое-то напряженное чувство в то время, как она наблюдала за Максом и высоким незнакомцем, пока они не исчезли в освещенном ночном пространстве.

Слышались самые разнообразные отрывки разговоров. «Вы просто обязаны приехать, когда станет немного холоднее, мы с удовольствием примем вас… — Да, именно это я и хотел сказать. — Я говорил ему, таков пункт договора, ты не должен ждать… — Неужели она так и сделала?» Амбер ходила среди них. Она поймала его взгляд раз или два. Она попробовала улыбнуться, когда думала, что он смотрит на нее; но нет… никакой реакции на его правильном лице. Даже не подворачивался случай в толпе столкнуться. Она сама себе удивлялась. Она встретила его всего на какое-то мгновение… смешно чего-то ждать весь вечер в этом дурацком напряжении в надежде наткнуться на него. Она принялась делать заметки для своей статьи, заговорив с парой друзей Макса, которых она знала по многочисленным встречам в течение года. Время от времени поглядывала на свое платье, подумывая о том, чтобы незаметно пройти в коридор и переодеться, но во что? В этом платье с рукавами-фонариками и цветочным рисунком она выглядела словно ребенок! Неудивительно, что Танде, или как там его, не реагировал на нее. Он еще не видел Паолу. Амбер с волнением ожидала ее прихода. Паола любила эффектно появляться на публике.

Она снова стала искать Танде и увидела его у бассейна, увлеченно беседовавшего с кем-то. Некоторое время она с восхищением смотрела, как на его лице и одежде переливается отблеск воды. Даже с такого далекого расстояния она видела, как напряжено его лицо. Его жесты были оживленными, эмоциональными. С кем бы он ни говорил — сейчас с одним из друзей Макса, низеньким седовласым человеком в смешном светлом костюме, — он смотрел на своего собеседника с чем-то вроде благоговения. Амбер обошла танцующих как можно естественнее, стараясь оказаться ближе к нему, чтобы слышать его голос и узнать, что же он такое говорит, что собеседник безмолвно, словно заколдованный, слушает его. «Да, конечно, французы заинтересованы в этом… разве можно допустить, что это не так? Вопрос только в том, как мы разделим предоставленные государственные должности, а не когда». Амбер подобралась ближе. Отрывки их разговора пролетали мимо нее. «От русских мы тоже не отвернемся — мы не настолько привередливые. Посмотрим, кто из них продержится дольше». Она тихо стояла спиной к нему, в двух шагах позади, потягивая свой напиток и слушая низкий призрачный голос, который заставлял ее трепетать.

Она увидела, что к ним приближается Макс с бутылкой шампанского в руке и улыбкой до ушей. Амбер редко видела его таким оживленным, счастливым. Он обхватил Танде за плечи и, завидев дочь, вместе с ним развернулся в ее направлении. Сердце у нее подступило к горлу. Она видела, как его лицо медленно приближается, какой же он красивый. Не прилизанный идеал мужской красоты, которую обычно показывают в фильмах или печатают в журналах; лицо Танде было слишком живым, слишком подвижным, чтобы считаться классически красивым. Нет, его привлекательность заключалась в другом. Под гладкой черной наружностью скрывалось едва уловимое напряжение; тонкие складки, наложенные борьбой, которую он вел в одиночку, обрамляли уголки губ; мелкие морщинки виднелись вокруг глаз, когда они сужались, оценивая обстановку. Он был внимателен, взволнован. Когда Макс снова свел их, Амбер почувствовала острое желание — больше всего на свете она хотела поговорить с этим человеком, который появился из ниоткуда, который волновал ее так, как еще ни один мужчина не волновал. Она словно завороженная смотрела, как они двое приближаются к ней. Макс улыбнулся и помахал рукой. Она двинулась им навстречу.

— Развлекаешься? — спросил Макс. Амбер кивнула, настолько счастливая, что была не в состоянии говорить. Оба улыбнулись ей. Сердце едва ли не выпрыгивало наружу.

— А вы… вы встретились… как вы узнали…? — спросила она Танде, неуклюже запинаясь в словах.

— Вашего отца? Как мы встретились? — закончил он за нее с легкой улыбкой. Амбер закивала и сделала глоток шампанского, чтобы спрятать смущение. — Мы встретились в самолете на Восточный Берлин несколько месяцев назад. Он пригласил меня на этот праздник. Вообще, я ехал домой…

— И где же вы живете? — спросила Амбер, заметив, что сердце стало биться чаще. Ей вдруг захотелось узнать об этом человеке все, что только можно.

— О, Бамако. Мали.

— Западная Африка?

— Да.

— Чем вы занимаетесь? В смысле, от Бамако до Берлина далеко. — Как только она произнесла это, она поняла, как глупо прозвучали ее слова. — Я не то хотела сказать. Просто хотела поинтересоваться… Макс сказал, вы доктор…?

— Я работаю на правительство. Я не медик. — Голос Танде заставил ее замолчать. Она быстро взглянула на него. Его лицо не выражало совершенно никаких эмоций. — А вы? — спросил он из вежливости, как ей показалось.

— О, я? Я хочу заняться… быть журналистом. — Амбер была на грани. И это она, человек, которого не мог смутить никто и никогда. Он ничего не сказал в ответ. — Не хотите еще что-нибудь выпить? — спросила она через несколько мгновений. Ей нужно было что-то выпить; было что-то непонятное и в желании угодить ему, чтобы заработать его одобрение, внимание, и в нем самом. Танде покачал головой. Он медленно осматривался, будто видел все вокруг, явное и скрытое. Амбер залпом осушила свой бокал. Не только шампанское ударило ей в голову. Она посмотрела, нет ли поблизости человека с подносом, ей была просто необходима еще одна порция, нужно было занять чем-то руки, пока она думала над тем, что сказать и как удержать его в разговоре. Она посмотрела в сторону бассейна — черт! Нигде не было видно ни единого официанта.

— Я только возьму… налью себе еще, — бросила она ему, взяв свой бокал и спрашивая себя, как дать ему понять, что она скоро вернется, что она не хочет заканчивать беседу. Он кивнул, похоже, совершенно безразлично.

Амбер поторопилась к бару. Сердце скакало. Интересно, сколько ему лет — наверное, все-таки ближе к ее возрасту, чем к возрасту Макса. Она никогда не встречала прежде людей настолько… уравновешенных, интеллектуально развитых, сдержанных. Он был спокойным и обходительным; она определенно не встречала таких людей. Его голос и манеры, похоже, достались ему посредством опыта жизни в том мире, который привлекал и ее тоже.

Бармен освежил ее бокал. Она снова побрела по саду в надежде добраться до Танде прежде, чем Макс или еще кто-нибудь из его друзей привлечет его внимание. Она видела его, он стоял один там, где она оставила его, безмятежно наслаждаясь видом и звуками вокруг. И вдруг все резко повернулось против нее. Появилась Паола, сражавшая мужчин наповал. Ее было невозможно узнать в облегающем платье с разрезами и ремнями по всему телу и в самых комичных туфлях на высоких каблуках. Она выглядела потрясающе. Танде просто будет не в состоянии сопротивляться. Амбер смотрела, как люди, словно завороженные, оборачиваются, чтобы посмотреть, как ее сестра порхает к самому интересному человеку на этом сборище. Амбер выпила свой бокал шампанского и отвернулась, не в силах вынести это зрелище. Остаток вечера она провела в тени разочарования. Она ловила взгляды Паолы и Танде несколько раз, он склонил к ней голову, а она взяла его под руку… Амбер была поражена тем, сколько ненависти таилось у нее внутри. Паола могла подцепить кого угодно; почему она подцепила именно его?

Было почти два часа ночи, когда она решила покончить с этим. Три часа она ловила их взгляды, наблюдала, как они танцуют, смеются, а в конце концов случилось худшее… они оба исчезли. Она выпила слишком много — сад и мерцающая гладь бассейна начинали сливаться в одно целое. Она поставила свой полупустой бокал на стол в гостиной и неуверенно двинулась по внутреннему дворику. Она хотела скинуть с себя одежду, встать под напор воды в душе на пять минут и забраться в постель. Праздник вокруг был в самом разгаре. Она осмотрелась раз, второй раз — нет, его не было видно — и пошла по коридору в свою комнату.

Когда она проходила мимо комнаты Паолы, дверь вдруг распахнулась, и Паола вышла в коридор, спешно закрывая за собой двери. В полутьме сестры всматривались в лица друг друга. Амбер почувствовала, как в ней просыпается недавнее чувство ярости.

— Уже идешь спать? — спросила Паола, уголок ее губ колебался в усмешке. Даже в тусклом свете Амбер видела следы поцелуев — ее помада была довольно заметно смазана. Чтобы подчеркнуть это, Паола подняла руку и многозначительно коснулась губ. Амбер вдруг дико захотелось ударить ее. Она коротко кивнула. — А я — нет. Я танцевала с новым другом Макса. О, кажется, ты уже говорила с ним. Милый, правда? — Она взглянула на Амбер. У Амбер чесались кулаки. — Кажется, он в моем вкусе. Он слишком… не знаю… опытный для тебя, ты так не думаешь? В смысле, по сравнению с Генри… — она многозначительно понизила голос.

— Не знала, что у тебя есть вкус, Паола, — тихо сказала Амбер, тщательно подбирая слова. — Думаю, ты с любым пошла бы, разве нет? — Она с удовлетворением смотрела, как щеки Паолы наливаются краской. И прежде, чем Паола сумела сказать ей что-то в ответ, Амбер отвернулась и пошла дальше. Она захлопнула за собой дверь, на глаза накатили слезы злости и разочарования и залили все лицо. Значит, Паола все-таки подцепила его… что ж, чего Амбер точно не станет делать, так это бороться с Паолой из-за мужчины. Не из-за того, что Паола была уверена в своей победе. При единственной мысли о том, что могла Паола сделать, она испытывала отвращение. Как и от самой Паолы. Она сорвала с себя украшения и бросила их на пол. А доктор Танде «как там его зовут» оказался не таким умным. Он должен был сразу же увидеть Паолу насквозь, какая она дешевая маленькая потаскушка на самом деле. О, что ж… его ошибка. Паоле он скоро надоест.

Амбер включила душ и встала под него. Но не переставала думать, даже когда напор воды бил по лицу: она не представляла, как Танде может наскучить… А правда была такой простой: мысли о Паоле и Танде причиняли ей боль. Почему Паола всегда все портит? Похоже, ей придется всю свою оставшуюся чертову жизнь конкурировать со сводной сестрой.