Негласные войны. История специальных служб 1919–1945. Книга первая. Условный мир

Британская империя завершила Первую мировую войну в ореоле державы-победительницы, что, однако в значительной степени было лишь видимостью. Результаты Версальского мира оказались для нее весьма разочаровывающими. Несмотря на достижение почти всех поставленных целей, трезво мыслящие политики в Лондоне не могли не осознавать наметившуюся тенденцию постепенного ухода империи с первой строки в мировой табели о рангах. Даже, казалось бы, выгодное исчезновение из большой европейской политики ее мощных соперниц Германии и России имело и противоположный, существенно менее радужный аспект. Оно лишило Лондон возможности проводить свою традиционную политику по созданию на континенте системы противовесов и открыло перед Францией путь для уверенного продвижения к лидерству. В новых условиях особенно важное значение приобретала и секретная дипломатия и разведка, которыми англичане славилась издавна и не всегда заслуженно. К концу войны секретные службы Великобритании действительно работали весьма профессионально, однако вынужденно принятая парламентом и кабинетом министров политика жесткой экономии нанесла по ним сильнейший удар. Весьма тревожащим фактором явилась также утрата органами безопасности былого могущества. В 1920-е годы мировой процесс в немалой степени зависел от принимаемых в Лондоне решений, поэтому Великобритания была, пожалуй, самым интересным объектом для оперативного изучения со стороны соперников. Ее государственные секреты нуждались в эффективной защите, которую не могли обеспечить ослабленные контрразведывательные службы, результаты чего не замедлили сказаться уже в первом послевоенном десятилетии.

Для спецслужб Великобритании Первая мировая война явилась своего рода водоразделом, за которым начиналась эпоха их жесткого структурирования. Пожалуй, они первыми в мире вступили на этот путь и уже к 1917 году по концепции занимали в мире самые передовые позиции. Как известно, ничто не появляется на абсолютно пустом месте и не возникает из ничего, поэтому составить верное представление о структуре и функциях разведывательных и контрразведывательных органов Великобритании в период 1920-х годов возможно лишь путем выхода за жесткие временные рамки данной книги. Краткий обзор их предыстории, из-за малоизвестности деталей обычно недостаточно полно и верно освещаемой даже в достаточно серьезных исторических исследованиях, позволит правильнее понять последующие события.

1. Истоки

Приблизительно современную структуру спецслужбы Великобритании приобрели в начале двадцатого века. Их общим предшественником явилось созданное еще в 1873 году первое формальное и централизованное Разведывательное отделение военного министерства. 15 лет спустя оно было преобразовано в Директорат военной разведки (ДМИ). Однако выполнение специальных задач, то есть ведение агентурно-оперативной работы, в первую очередь в интересах контрразведки, возлагалось не на него, а на Особую секцию военного министерства (“X”[5]). Несколько неожиданным является тот факт, что в Великобритании, традиционно океанской державе, моряки в этом процессе не лидировали. Разведка Адмиралтейства формально возникла позже, лишь в декабре 1882 года, хотя первые предложения о создании ответственной за нее централизованной структуры высказывались еще в 1879 году. Правда, в предшествовавшие этому десятилетия все офицеры королевского флота традиционно были обязаны по мере возможности добывать и передавать в центр разведывательную информацию. Первоначально в Адмиралтействе возник Комитет по внешней разведке (ФИК), на который возлагались исключительно координирующие функции, с практической точки зрения мало результативный. Британский флот задержался с созданием разведоргана до 1887 года, когда под руководством директора морской разведки (ДНИ) возник отдел без названия, некоторое время спустя реорганизованный в Отделение морской разведки (НИД). На этом процесс первоначального формирования разведорганов вооруженных сил Великобритании застопорился более чем на десять лет.

Добывающие и обрабатывающие информацию органы военного министерства претерпели первые серьезные структурные изменения накануне нового столетия. Незадолго до начала Англо-бурской войны 1899–1902 годов Особая секция (“X”) была передана под непосредственное руководство генерал-квартирмейстера армии полковника Дж. К. Троттера, после чего она стала официально обозначаться И-3. Однако на практике ее всегда продолжали именовать по-прежнему, и зачастую даже старшие офицеры министерства не сразу могли понять, о чем идет речь, если вместо “X” из собеседник упоминал И-3. В составе Особой секции имелись функциональные подсекции:

— И-3(а) — “особые задачи”, то есть агентурная разведка, военная цензура, допросы военнопленных, шифры и коды и допуск корреспондентов на ТВД. Несмотря на широкий круг задач, штат подсекции насчитывал всего 3 офицеров и 1 делопроизводителя;

— И-3(б) — сбор данных для составления военных карт и выполнение иных необходимых для этого действий. Эта самая многочисленная подсекция состояла из 3 офицеров, 1 старшего и 3 рядовых делопроизводителей и 21 техника;

— И-3 (с) — составление военных карт;

— И-4(д) — библиотека. В задачи подсекции входило ведение разведки по открытым источникам, прежде всего по публикациям в зарубежной прессе.

С таким специальным аппаратом британская армия вошла в войну с Трансваалем и Оранжевой республикой, в ходе которой весь мир убедился не только в слабости собственной разведки англичан, но и в эффективности постановки аналогичной службы у их противников. Судя по всему, именно по этой причине в 1904 году Директорат военной разведки подвергся реорганизации с понижением статуса и стал Разведывательной частью Директората военных операций (ДМО). С 1904 по 1914 годы секции центрального аппарата разведки носили обозначение МО (военные операции), сохранившееся и после изменения названия Директората военных операций на Оперативный и разведывательный директорат. И-3 была переименована в секцию МО-3 и при этом лишилась двух подсекций, занимавшихся картографией. Впрочем, процесс вывода картографов из состава разведки был характерен для армий всего мира, в которых раньше или позже организовывались отдельные картографические службы. В составе МО-3 остались подсекция “особых задач” и библиотека, которыми руководил будущий директор военной разведки Джордж Кокерилл. В 1907 году он передал свой пост Джеймсу Эдмондсу. В 1906 году все секции МО были заново перенумерованы. МО-1 ведала вопросами военной стратегии и к разведке отношения не имела, зато остальные секции директората выполняли разведывательные функции и являлись частично региональными, а частично функциональными:

— МО-2 (разведка в Германии, Голландии, Австро-Венгрии, Испании, Португалии, Греции, Ближнем Востоке, Соединенных Штатах Америки, Центральной и Южной Америке, Балканах и Африке);

— МО-3 (разведка в России, Франции, Бельгии, Дальнем Востоке и Скандинавии);

— МО-4 (топографическая разведка, составление и издание карт);

— особая секция МО-5 — бывшая секция “X” (цензура, контроль за средствами связи, руководство контрразведкой);

— МО-6 (сбор и рассылка санитарной разведывательной информации).

Уже на этой стадии британские военные разведчики определились с формулированием основополагающих принципов секретной службы, базировавшихся на ряде имевших долговременное значение постулатов. Прежде всего, отсутствие у метрополии сухопутных границ исключало необходимость содержать целую армию агентов пограничной разведки. Далее, характерное для Лондона стремление избежать дипломатических проблем и “сохранить лицо” в случае провала диктовало обязательное применение принципа “третьей страны”. Это означало полный и недвусмысленный запрет работы против страны пребывания разведчика, что в критической ситуации позволяло получить не столь острую реакцию ее официальных органов, а зачастую и вообще избежать огласки инцидента. Третий из постулатов предписывал в мирное время содержать возможно более компактный агентурный и кадровый аппарат разведки, с одновременным принятием действенных мер для его мобилизационного развертывания в случае войны или даже ее угрозы. К рассматриваемому времени англичане разделяли агентов и оперативный персонал разведки на ряд категорий, основными из которых считались “наблюдатели”, “перевозчики” и “сборщики”. Первые из них были классическими агентами в обычном понимании, вторые включали не только курьеров, но и всех, задействованных в обеспечении доставки собранной “наблюдателями” информации к “сборщикам”. Последние являлись основной фигурой в системе разведки и всегда были кадровыми офицерами армии. Они отвечали за поддержание связи с агентами и сбор разведывательной информации, занимались первичной оценкой ее достоверности, обработкой и сопоставлением с данными, полученными из других источников, включая открытые. “Сборщики” базировались в третьих странах, отвечали за вербовку основной и вспомогательной агентуры, за проведение всех разведывательных операций в своей зоне ответственности и более всего соответствовали современному понятию резидента. Однако такая стройная система прекрасно выглядела лишь на бумаге, для ее реализации в запланированном объеме элементарно недоставало необходимых ресурсов. Возглавивший в 1907 году агентурную разведку и контрразведку майор Эдмондс страдал от недостатка денег и людей. Если бы не помощь директора разведки Адмиралтейства вице-адмирала Эдмонда Слэйда, Эдмондс просто физически не смог бы обеспечить выполнение возложенных на него задач.

В середине первого десятилетия двадцатого века Форин офис высокомерно пренебрегал возможностями спецслужбы военного министерства и самостоятельно обеспечивал свои потребности в политической и экономической разведке, поэтому, помимо контрразведки, МО-5 сосредоточивалась на сборе исключительно военной информации. Дипломатическое ведомство не располагало тогда собственным структурно оформленным разведывательным органом и ограничивалось регулярными опросами совершавших зарубежные поездки англичан, прежде всего бизнесменов. Нельзя сказать, что в Форин офис не отдавали себе отчета в уязвимости и слабости такой системы, но все робкие попытки в этом направлении блокировались опасением упустить важную информацию в процессе отвлечения сил на длительный процесс создания комплексной системы политической и экономической разведки. Нехватка средств и кадров вынуждала иногда идти на странные компромиссы и полумеры. Например, для решения разведывательных задач допускалась даже возможность найма иностранных частных сыскных контор, хотя в открытых источниках отсутствуют упоминания о том, была ли она воплощена в жизнь. Крайне негативную роль в организации политической разведки сыграли послы, практически единодушно категорически отказывавшиеся связываться с “особыми операциями”. Поэтому органы политической разведки на первой стадии существования являлись неотъемлемым элементом военных структур, и на плечи армии легла дополнительная задача реорганизации своей секретной службы в целях обеспечения руководства государства политической и экономической разведывательной информацией.

Впрочем, подлинным двигателем реформы британских спецслужб конца описываемого десятилетия стал страх перед иностранным шпионажем. В марте 1909 года после длительной и массированной пропагандистской кампании в прессе премьер-министр граф Герберт Генри Асквит проинформировал Комитет имперской обороны (КПД) о чрезвычайной опасности, которую представлял для британских военно-морских баз германский шпионаж. Члены комитета уже были заранее подготовлены к такой постановке вопроса и 1 октября приняли решение о создании Бюро секретных служб (ССБ). Создание этого несколько странного и непонятно кому подчиненного органа явилось прямым следствием гонки военно-морских вооружений конца 19-го — начала 20-го века и связанной с ней гонки шпионажа. Инициатива в данном вопросе исходила от руководителя секции военной контрразведки “X” майора, позднее полковника Джеймса Эдмондса, но ряд исследователей считает ее подлинным идейным вдохновителем писателя Уильяма Ле Ке, автора шпионских романов, весьма наэлектризовавших общество и заставивших англичан повсюду отыскивать агентов кайзера. Эта уникальная ситуация создала благоприятные предпосылки для реорганизации системы безопасности Британской империи, хотя и не помогла Эдмондсу реализовать свой замысел сосредоточения всей контрразведки в руках военных. Секция “X” была для этого слишком слаба, ее деятельность в основном заключалась в цензуре телеграфной переписки между Лондоном, Кейптауном, Дурбаном, Занзибаром и Аденом, а также в периодической перлюстрации почтовых отправлений. О степени значимости подразделения свидетельствует тот факт, что после расформирования Директората военной разведки его подчинили библиотеке министерства.

Тем не менее, Эдмондс подготовил ряд материалов о растущей активности германской разведки на Британских островах, присовокупил к ним оказавшуюся позднее чистейшим вымыслом историю о том, как в портье одного из дуврских отелей он лично опознал капитана артиллерии германской армии, который после этой встречи якобы в панике сбежал, а увенчал все это картой Британии с пометками, указывавшими местонахождение выявленных, по его словам, вражеских агентов. Семена упали на благодатную почву, подогретую потоком писем со всех концов страны. В итоге шпионская истерия принесла свои плоды, оформленные упомянутым решенем Комитета имперской обороны. Помимо Бюро секретных служб, КПД создал подкомитет по наблюдению за враждебной деятельностью на территории империи. В этот весьма представительный орган вошли военный министр, руководитель Директората военных операций, первый лорд Адмиралтейства, генеральный директор почтового ведомства, постоянные заместители министров финансов и иностранных дел, а также ряд других высоких должностных лиц. Председательствовал в нем министр внутренних дел Герберт Гладстон.

Структурно ССБ состояло из Внутреннего и Внешнего департаментов. Первый из них возник на базе секций Директората военных операций военного министерства, к которому были добавлены часть персонала и некоторые функции ряда отделов министерств иностранных дел, по делам Индии и по делам колоний. Внутренний департамент, одновременно являвшийся уже упоминавшейся секцией МО-5, ведал контрразведкой и обеспечением государственной безопасности. Строго говоря, ССБ никогда не рассматривалось в качестве настоящей секретной службы, а создавалось, скорее, как посредник для сокрытия деятельности разведывательных органов военного министерства и Адмиралтейства, а позднее — и Форин офис. Британское правительство официально отрицало существование контрразведки вплоть до 1989, а внешней разведки — до 1992 года. Соответственно до этого же времени не имелось и регламентировавших их работу государственных нормативных актов. Вследствие этого на Бюро секретных служб возлагался довольно ограниченный круг задач. В первую очередь, оно должно было работать с весьма многочисленными в рассматриваемый период инициативниками, предлагавшими информацию, способную заинтересовать военное министерство или Адмиралтейство. Такое посредничество позволяло выставить ССБ в качестве ширмы для респектабельных институтов государства и отчасти избежать их компрометации перед внешним миром в случае провала какой-либо секретной операции. Помимо этого, ССБ было обязано направлять своих агентов в различные части Великобритании с целью выявления характера и масштабов иностранного шпионажа и осуществлять это в тесном контакте с министерством внутренних дел и полицейскими органами городов и графств.

С момента образования Бюро секретных служб следует отсчитывать срок существования структуры государственного аппарата управления Великобритании, занимавшейся организацией агентурной разведки в относительно современном понимании этого термина. Весьма примечательно высказанное в 1909 году практически единодушное согласие британских послов на участие в процессе сбора разведывательной информации, тогда как четырьмя годами ранее они столь же единодушно отвергали все настоятельные попытки привлечь их к этой деятельности. При всей своей внешней парадоксальности данный факт объясняется довольно просто. К концу первого десятилетия нового века в Европе начало ощущаться приближение большой войны, в преддверии которой дипломаты почувствовали серьезную нехватку информации и осознали необходимость наличия специального инструмента для ее добывания.

ССБ просуществовало всего год, однако его создание явилось заметным этапом в развитии британских спецслужб и провозвестником начала подготовки разведки и контрразведки к предстоящей войне. Бюро выполнило свою задачу мобилизации оперативных сил и средств и ушло в историю, став родоначальником внутренней и внешней секретных служб Великобритании на следующем витке их развития.

После роспуска ССБ оперативные органы Великобритании претерпели очередное серьезное изменение. После получения Директоратом военной разведки самостоятельности его секции стали обозначаться аббревиатурой “МИ”. “Секретная разведывательная служба” именовалась МИ-1 (ц), поскольку в структурном отношении представляла собой всего лишь Иностранную подсекцию секции МИ-1. В свою очередь, МИ-1 носила скромное название Секции секретариата и ведала не только агентурной разведкой, но также и прозаическими административными и канцелярскими делами всего Директората, для чего в ее составе имелась подсекция МИ-1(a). К делам разведки были причастны подсекции:

— МИ-1 (б) — координация работы различных ветвей секретной службы, перехваты и дешифровка переписки противника;

— МИ-1(ц) — политическая разведка;

— МИ-1 (д) — составление сводок и иных информационных документов разведки.

Секция МИ-2 отвечала за традиционную, то есть не агентурную военную разведку и делилась на три подсекции:

— МИ-2 (а) — Испания, Португалия, Италия, Балканы, США, Центральная и Южная Америка;

— МИ-2 (б) — Российская империя и Скандинавия;

— МИ-2(ц) — Германия, Австро-Венгрия, Швейцария, Голландия и Люксембург. МИ-3 занималась теми же вопросами, что и МИ-2, но по странам Азии.

Внешней агентурной разведкой ведала упомянутая подсекция политической разведки МИ-1(ц). Она первоначально состояла из политического, военного и военно-морского секторов, к которым после войны добавился и авиационный. С 1917 года СИС стала руководить пеленгацией радиоустановок противника и перехватами его сообщений, остальные задачи были возложены на нее и привели к созданию новых структурных единиц позднее. Известное обозначение МИ-6 было введено в употребление лишь в начале Второй мировой войны (хотя изредка использовалось еще в 1930-е годы), однако чаще политическую разведку именовали Секретной разведывательной службой (СИС), что породило много путаницы в понятиях. Настал период неясности с ее подчиненностью. МИ-1(ц) замыкалась на начальника генерального штаба, то есть являлась подразделением военного министерства, но потребителем информации СИС и соответственно основным ее “работодателем” было министерство иностранных дел. Однако наибольшее влияние на разведку в этот период организационной неопределенности имело Адмиралтейство. Дело в том, что в предвоенный и военный период основным органом внешней разведки Великобритании являлось НИД. Морская разведка имела давние традиции, развитую инфраструктуру и разветвленный агентурный аппарат, возглавляемый на местах так называемыми “представителями директора морской разведки”, то есть резидентами. СИС играла при ней роль своего рода младшего партнера, однако с 1915 года она совершенно определенно вновь стала военной структурой.

Мэнсфилд Камминг

МИ-1(ц) возглавлял Мэнсфилд Джордж Смит-Камминг, отставной военный моряк, потерявший ногу в автомобильной катастрофе во Франции. Многие источники именуют его просто Каммингом, и это отчасти верно. Дело в том, что первоначально будущего директора СИС звали Смитом, но в 1889 году не имевший внуков мужского пола дед его жены, богатый шотландский землевладелец Камминг, пожелал, чтобы его фамилия не умерла вместе с ним. Он поставил это условием упоминания внучки в завещании, поэтому Смит вначале неофициально, а с 1917 года и официально стал Смит-Каммингом. Исполнение желания шотландца превзошло самые смелые ожидания. После присвоения руководителю СИС рыцарского звания его собственная первоначальная фамилия была опущена как неаристократическая, и теперь он именовался сэром Мэнсфилдом Каммингом.

Шефа МИ-1(ц) неофициально называли “Си” по первой букве его фамилии и слова “Chief’, которой он подписывал документы. Это стало традицией, и все его преемники использовали именно это сокращение. Общавшиеся с первым “Си” люди свидетельствовали, что более эксцентричного человека они в своей жизни не встречали. Он носил монокль в золотой оправе, писал только не поддающимися перефотографированию зелеными чернилами и передвигался по коридорам службы на детском самокате, стоя на протеезе и отталкиваясь от пола здоровой ногой. Камминг любил повергать в шок неосведомленных о его увечье посетителей, втыкая сквозь брюки в свой деревянный протез нож для разрезания бумаг. В предвоенный период он лично вербовал агентов и разъезжал по Европе для проведения с ними конспиративных встреч, и, памятуя об этом романтическом периоде, соответственно вел себя сам и аналогичным образом руководил своей службой. Начальник разведки полагал разведывательные операции чем-то вроде увлекательнейшей игры для взрослых джентльменов и хвастался тем, что во все поездки брал с собой трость со спрятанным внутри клинком. Ему действительно пришлось выполнять задания “в поле”, что, казалось бы, не приличествует начальнику разведки. Со времен Джеймса Эдмондса вопросы укомплектованности МИ-1(ц) кадрами решались крайне медленно, и Камминг в течение целого года лично ездил по различным странам, где не только вербовал агентов, но и собирал их сообщения. Его занятость несколько уменьшилась лишь после появления в штате разведки заместителя начальника, офицера резерва ВМС, работавшего по совместительству и в МИ-1 (ц), и в министерстве внутренних дел. Впоследствии этот человек стал первым британским резидентом в Брюсселе. Но и позднее, когда разведка уже превратилась во вполне респектабельное и многочисленное ведомство, Камминг не изменил прежним привычкам. Войти в его кабинет можно было только после нажатия секретарем скрытой кнопки, затем начальник разведки включал механизм, отодвигавший часть стены и открывавший потайной лестничный проем. Сам секретарь мог попасть в кабинет шефа только через люк в полу. Атмосфера таинственности, нагнетаемая этим “последним романтиком разведки”, передавалась всей службе и немало мешала в будничной повседневной работе. Камминг сумел оставить своему преемнику завоеванные в “коридорах власти” неплохие позиции, главными из которых являлись большая, чем за год до этого, автономность разведки в составе МИД, ее отдельный бюджет и сохранение многих зарубежных “станций” (резидентур).

Перед Первой мировой войной спектр интересов различных потребителей разведывательной информации был крайне неоднороден. Военное министерство нуждалось в получении достоверных сведений о возможной дате начала войны, на фоне которых все остальные вопросы выглядели в лучшем случае второстепенными. Зато намного более “приземленному” Адмиралтейству требовался доступ к германским морским технологиям, сведения о возможностях верфей потенциального противника и состоянии дел по постройке на них кораблей, в первую очередь дредноутов. Скромный бюджет разведки никак не позволял финансировать выполнение двух столь несхожих ключевых задач. Правда, положение несколько облегчалось предвоенным нежеланием Форин офис отдать в чужие руки политическую разведку, так что хотя бы о ней можно было не беспокоиться. Однако в условиях хронической нехватки у МИ-1 (ц) сил и средств это являлось слабым утешением.

Все изменилось с началом боевых действий. В начальный период войны организационную схему военной разведки принципиально скорректировали. Уже в августе 1914 года была распущена секция МО-6, функции, силы и средства которой перешли к санитарному управлению армии. Вновь созданная секция МО-7 отвечала за военную цензуру и контроль над средствами связи. В 1915 году секция МО-6 была организована вновь, однако теперь к ее компетенции относились работа с вражескими шифрами и составление информационных документов по дешифрованным материалам. В том же году цензорские функции были рассредоточены по новым секциям МО-8 (телеграфная переписка) и МО-9 (почтовая цензура), а все имевшие отношение к контрразведке подразделения (от МО-5 до МО-9) вошли в Особое разведывательное бюро (управление). В послевоенном историческом отчете секции “Ф” Службы безопасности этот шаг объяснялся следующим образом: “Работа и, следовательно, организация такого бюро естественным образом была разделена на два главных направления: (1) расследование отдельных случаев, повлекших за собой определенные подозрения в шпионаже, и (2) создание правовой и административной организационной структуры, рассчитанной на препятствование и, по возможности, на пресечение подобных попыток в целом и на будущее”[6].

Боевая обстановка вскоре выявила нецелесообразность объединения разведки в одном директорате с органами военного планирования, и в декабре 1915 года она обрела самостоятельность вновь, на этот раз до 1922 года. Ответственность ДМО и ДМИ была разделена, причем первый принял на себя некоторую часть разведывательных задач. Директорат военных операций занимался планированием военных операций и собирал информацию о вооруженных силах союзников, тогда как Директорат военной разведки изучал все остальные государства, среди которых различал категории противников, возможных союзников и нейтралов. Не вполне традиционным шагом явилось выведение за штат разведки военных атташе. ДМИ не руководил ими, а лишь взаимодействовал, зато отвечал за картографию, изучение экономического положения и истории зарубежных стран, а до 1940 года и за военную цензуру. Штаб-квартира директората располагалась в Лондоне, однако группы ее офицеров обязательно были прикомандированы к заморским миссиям Британии и командованиям войск.

Начальный период войны ознаменовался увеличением штата разведки и созданием нового института руководителей миссий СИС по различным театрам военных действий. Это было ярким признаком процесса децентрализации службы и делегирования ряда полномочий представителям на ТВД, имевшим значительную оперативную самостоятельность и немалую численность подчиненного персонала. Самая компактная из всех миссий, лондонская, состояла из четырех офицеров, четырех делопроизводителей, двух машинисток и двух вспомогательных сотрудников. Типичная точка в Роттердаме была заметно крупнее и имела собственную внутреннюю структуру: военную, военно-морскую и финансовую секции. Иначе строились более крупные органы СИС на Ближнем Востоке. Размещавшаяся в Афинах Эгейская разведывательная служба (АИС) и александрийское (с 1917 года — каирское) ЕМСИБ — Особое разведывательное бюро по Восточному Средиземноморью действовали как неотъемлемый элемент аппарата главнокомандующего на ТВД и располагали сетью резидентур, а также иерархическим центральным аппаратом, типовая структура которого предусматривала наличие ряда структурных подразделений.

Существенным изъяном в доктрине СИС в рассматриваемый период являлось пренебрежение вопросами внешней контрразведки. Бывший военный моряк Камминг желал иметь как можно меньше общего с этим нереспектабельным, по его мнению, занятием, и видел задачу подчиненной службы в сборе информации, а не в борьбе с агентурой противника. Однако логика работы заставляла СИС уделять все большее внимание линии контрразведки, и она вначале стихийно, а впоследствии и вполне организованно развилась до серьезных масштабов. В аппарате МИ-1(ц) появилось Центральное бюро, задачей которого являлась обработка и систематизация получаемой от загранточек контрразведывательной информации. Впоследствии оно стало Центральной картотекой.

Помимо СИС, в рассматриваемый период времени агентурную разведку вели также две специально созданные Разведывательные группы генерального штаба и НИД. Однако их интересы не пересекались, поскольку военные действовали на тактическом уровне (по британской терминологии, что соответствует оперативному уровню по отечественной терминологии), а МИ-1(ц) занималась стратегической разведкой. Разведка Адмиралтейства и вовсе никоим образом не мешала СИС, отношения между ними были самыми тесными, и координация действий обоих разведорганов могла служить образцом взаимопонимания.

На Февральскую революцию 1917 года в Российской империи военная разведка отреагировала немедленно. Из-за оправданных опасений в верности восточной союзницы задачу сбора информации по России передали из МИ-2(ц) в МИ-3. Одновременно она стала заниматься и делами Дальнего Востока. Секция безопасности МИ-5 приняла на себя не только дела реорганизованной в 1916 году своей предшественницы МО-5, но и иные контрразведывательные задачи, ранее решавшиеся МИ-1 (б). Секция МИ-6 занималась оперативным изучением торговой политики иностранных государств, поставок оружия, а также вопросами международного права. Кроме того, в спектр ее задач по-прежнему входила работа с шифрами и кодами и контроль над подводными телеграфными кабелями. МИ-7 ведала прессой и специальной пропагандой, а также руководила Бюро военных переводчиков. В функции МИ-8 входила цензура телеграмм, радиограмм и проверка внешнеторговых контрактов, МИ-9 осуществляла ведение почтовой цензуры. В Директорате военной разведки появилась секция МИ-10, отвечавшая за контакты с иностранными военными атташе и военными миссиями. Последнее в рассматриваемом периоде изменение структуры произошло в ноябре 1918 года. Британия начала концентрировать усилия своей разведки на России, и новая секция разведки МИ-Р специализировалась на Европейской и Азиатской России, Кавказе и Дальнем Востоке. С такой структурой ДМИ вошел в мирный период своей истории.

В 1918 году в Британии появилось министерство авиации с Директоратом воздушной разведки (АИ), через два года объединенным с Директоратом операций. Это подразделение ведало аэрофотосъемкой, изучением деятельности и состояния иностранных военно-воздушных сил, их авиационной техники, вооружения, запасов топлива, а также составлением перечня перспективных объектов для стратегических бомбардировок, насколько таковые были тогда технически осуществимы. Правда, большинство исследователей сходятся во мнении о том, что до 1925 года разведка ВВС АИ-1(ц) существовала практически номинально.

Если для военной и морской разведок два последних года войны были периодом относительно устоявшейся доктрины их деятельности, то с СМС все обстояло совершенно иначе. Ее статус и задачи все еще не устоялись и нуждались в уточнении, чем и занялся будущий директор ДМИ Уильям Дж. Мак-Донах. 22 октября 1917 года в военном министерстве состоялось совещание, на котором сам Камминг хотя и присутствовал, но слова так и не получил. Обсуждались предложения по перестройке работы стратегической агентурной разведки, направленные в первую очередь на повышение ответственности СИС перед военным министерством и в особенности перед его разведывательным директоратом. Докладчик резко раскритиковал существующую схему управления СИС и потребовал пересмотреть ее организационную структуру с тем, чтобы ДМИ легко мог контролировать ее работу с агентами. Мак-Донах назвал и отделенные перспективы предлагаемой реорганизации, предложив ввести в СИС представителей военного министерства, Адмиралтейства и Форин офис для создания подобия организационного комитета под председательством Камминга. 29 ноября 1917 года руководитель МИ-1(ц) получил официальное указание о пересмотре организационной структуры разведки и создании в ней функциональных подразделений. Такой шаг действительно повышал “прозрачность” СИС для перечисленных ведомств и в этом отношении был весьма неоднозначен. Тем не менее, Камминг не протестовал против него, то ли в силу пораженческого настроения, то ли в силу согласия с предложенной концепцией. Уже в декабре центральный аппарат разведки стал представлять собой ряд функциональных подразделений:

— Центральное бюро;

— политическая секция;

— военно-морская секция;

— экономическая секция;

— секция кадров;

— секция прикрытия;

— секция секретной техники;

— секция связи;

— секция внешних связей;

— секция планирования побегов.

Периферийный аппарат разведки был представлен “иностранными бюро” — резидентурами, которые позднее стали именоваться “станциями”. Реорганизация на этом не остановилась. Как уже указывалось, в перспективе к работе СИС должен был подключиться Форин офис, что и произошло в марте 1918 года. Специально для работы по линии дипломатической разведки Камминг создал в составе СИС Разведывательное бюро, в штат которого включили офицера связи с Форин офис Уильяма Тиррела. После этого аббревиатура МИ-1(ц) была передана подразделению разведки военного министерства, ответственному за связь с СИС.

Реорганизация 1917–1918 года зачастую ускользает от внимания исследователей истории британской разведки, обращающих значительно большее внимание на позднейшую реформу 1921 года. Однако именно идеи Мак-До наха дали действительно серьезный толчок к реорганизации СИС в соответствии с требованиями послевоенного мира и действовали в течение последующих десятилетий.

Завершая краткий обзор системы британской разведки до 1918 года, следует отметить непредсказуемый поворот вектора ее значимости в последующие годы. Создавшие своего рода ширму для прикрытия собственной деятельности военное министерство и Адмиралтейство вскоре обнаружат, что приоритеты поменялись, и что в сфере внешних операций СИ С постепенно перехватила их, казалось бы, незыблемое лидерство. Если бы руководители видов вооруженных сил были хотя бы немного более дальновидны, они никогда не допустили бы этого, но стремление обоих ведомств избежать “грязной” работы привело их к вполне предсказуемому результату.

2. РАЗВЕДКА

Существовавшая после Первой мировой войны общая концепция сбора информации для правительства основную роль в этом процессе отводила дипломатам, на разведку же возлагалось лишь добывание недоступных для открытого изучения материалов. Отсюда вытекал уже упомянутый принцип “третьей страны”, то есть категорический запрет на проведение резидентурами оперативных мероприятий против страны своего пребывания. Во избежание риска компрометации дипломатов, предоставление разведчикам дипломатического прикрытия исключалось, что создавало для работы СИС практически непреодолимые препятствия. Однако Камминг сумел разрешить это, казалось бы, тупиковое противоречие и предложил компромиссный вариант, использовавшийся в дальнейшем еще десятки лет. В составе Форин офис было образовано Управление паспортного контроля (ПКД), которому, в свою очередь, подчинялись открытые в странах мира соответствующие бюро (ПКО). Сотрудники ПКД не имели дипломатического статуса, но считались персоналом МИД, для них даже были установлены специфические ранги, дававшие возможность карьерного продвижения:

— старший паспортный офицер;

— офицер паспортного контроля;

— помощник офицера паспортного контроля;

— контролер;

— технические работники (клерки, переводчики, секретари и письмоводители).

На все эти должности назначались разведчики, официально переводившиеся на службу в ПКД. Следует отметить, что Камминг во многом обманулся в своих ожиданиях, поскольку Форин офис отказался рассматривать систему паспортного контроля как нечто совершенно ему не подчиненное. МИД активно вмешивался в вопросы открытия и закрытия бюро, перемещения сотрудников-разведчиков и создавал этим немало проблем для их основной работы. Кроме того, функции ПКО по прикрытию отнюдь не являлись синекурой. На офицеров возлагались конкретные и весьма трудоемкие обязанности по работе с паспортами и визами, выполнение которых нередко полностью поглощало их время и не оставляло возможности заняться оперативной деятельностью. Зато консульские и прочие сборы частично оставались в распоряжении бюро паспортного контроля и тем самым отчасти сглаживали вечную остроту финансового вопроса. Однако в дальнейшем в ряде случаев это привело к серьезным злоупотреблениям, а однажды, в 1938 году, подобные действия одного из резидентов в конечном итоге привели к крушению всей системы британской разведки на севере континентальной Европы.

Важным годом в истории СИС стал 1919. В этот период кабинет министров и парламент решили пересмотреть ряд сфер государственного управления, в том числе спецслужбы, и приспособить их к изменившимся нуждам мирного времени. В правительстве был образован первый Комитет по секретным службам, одной из официально сформулированных главных задач которого являлась защита интересов разведывательных органов видов вооруженных сил, то есть армии, флота и авиации. С этой целью было принято решение образовать в составе СИС соответствующие секции, равно как и секции, отвечающие за направление дипломатии и экономической войны. Собственно, эта концепция была не нова и просто в несколько измененном виде повторяла частично реализованные в 1917 и 1918 годах идеи Мак-Донаха. Их окончательной реализации помешала обстановка военного времени и нежелание командующих британскими войсками на различных ТВД выпускать из своих рук контроль над агентурной разведкой, но теперь ситуация изменилась. Существенным фактором стало направление на службу в СИС офицеров из трех силовых министерств, которые в определенной степени являлись гарантом внимательного отношения разведки к нуждам армии, авиации и флота. Эта победа военных обернулась их существенным поражением на Часть 1. От войны к миру. Соединенное королевство другом фронте, поскольку ДМИ, НИД и АИ были окончательно лишены права на ведение агентурной разведки. Они несколько отыгрались на другом и получили право поочередно назначать из своей среды каждого нового начальника разведки.

Однако пока у руля СИС продолжал стоять Камминг, и именно ему было суждено завершить начатую в конце войны реорганизацию. Отныне структура центрального аппарата разведки должна была включать: оперативные и так называемые “циркуляционные” секции, отвечавшие за рассылку добытой информации. К числу первых относились подразделения, ведающие внешней контрразведкой, кадрами и финансами, к числу вторых — все остальные. Министерства видов вооруженных сил создали в своих разведывательных органах секции связи с СИС, зеркально повторяющие ее структуру в части, их касающейся (правда, министерство авиации задержалось с этим до самого конца 1920-х годов). Возможно, именно по этой причине ряд исследователей утверждает, что военная, авиационная и военно-морская секции СИС фактически не принадлежали ей, а являлись подразделениями разведорганов армии, авиации и флота. В отсутствие документальных подтверждений принять эту точку зрения трудно. Наконец и дипломаты полностью согласились с использованием агентуры для обслуживания их нужд и после отмены в 1917 году запрета СИС на ведение политической разведки, наоборот, настаивали на включении их в систему контроля над ней. В военном министерстве секция связи с разведкой состояла из трех офицеров, одним из которых являлся будущий руководитель СИС Стюарт Грэхем Мензис. Секция связи с СИС в разведке Адмиралтейства именовалась НИД-3 и возглавлялась капитаном 1-го ранга Сомервиллем. Экономическая секция СИС ранее работала в тесном контакте с Секцией экономической разведки кабинета министров. Эта малоизвестная структура еще со времен войны собирала информацию из открытых источников в содружестве с Отделением разведки мировой торговли, впоследствии переформированным в министерство блокады. С окончанием боевых действий все упомянутые органы кабинета министров прекратили свое существование, но образовавшийся после них вакуум просуществовал относительно недолго. Задачи связи с СИС в области экономической разведки принял на себя Департамент заморской торговли кабинета министров, однако правительство на этом не успокоилось. Изменения наступили в 1930 году. Некоторые исследователи считают создание Центра промышленной разведки (ИИЦ) во главе с майором Десмондом Мортоном, наделенным правом прямого доклада главе кабинета, элементом рутинного процесса, другие же полагают, что он возник по причине того, что премьер-министр Рамсей Макдональд отчаялся добиться принципиального улучшения СИС и пошел по параллельному пути. В любом случае, официальное сообщение об этом появилось лишь в 1937 году. Центр являлся структурным подразделением Комитета имперской обороны и должен был вести только информационно-аналитическую работу на основании открытых источников информации: статистических справочников, официальных отчетов и тому подобного. В итоге планировалось создать гигантский банк данных относительно ввоза, вывоза, собственной добычи и производства важнейших видов стратегического сырья по всему миру, дававших возможность прогнозировать намерения и перспективы государств в военной области. Оперативная работа в задачи ИИЦ не входила. В рассматриваемые времена аналитические подразделения еще не получили того развития, которого они достигли позднее, что являлось слабым местом любой, а не только британской спецслужбы. Следует, правда, отметить, что сама концепция разведывательной деятельности в Соединенном Королевстве изначально предполагала проведение информационно-аналитической работы не в добывающем разведданные ведомстве, а у их потребителей, что сразу же исключало из этого процесса СИС. На первый взгляд, исключение составляла внешняя контрразведка, но поскольку спецслужба сама являлась потребителем этой информации, то и это прекрасно вписывалось в общую концепцию. Поэтому идея Макдональда оказалась передовой и здравой, в особенности для Британии, но не принесла результатов, которых могла бы достичь, исключительно по кадровым причинам. Центр промышленной разведки был укомплектован в основном неспособными к восприятию новых методов выходцами из СИС, и ожидаемого прорыва в обработке информации не произошло. Представляют интерес взаимоотношения ИИЦ с пребывавшим в оппозиции Уинстоном Черчиллем. Мортон был его близким другом и крайне огорчался, когда тот в своих парламентских выступлениях опирался на непроверенные данные. Учитывая роль Черчилля в Палате общин, его ошибки могли обойтись Великобритании весьма дорого, поэтому руководитель ИИЦ добился у премьер-министра специального разрешения доводить секретную информацию до сведения не находящегося на государственной службе оппозиционера. Последующие премьеры Болдуин и Чемберлен продолжили эту практику, в результате которой Черчилль познакомился с деталями работы разведки и приобрел к ним непреходящий интерес.

Возвращаясь к СИС, следует отметить некоторое своеобразие ее организационной структуры в период 1923–1924 годов. Руководителю разведки (кодовое обозначение C/SS) подчинялись два типа подразделений центрального аппарата. Первый из них, обозначавшийся латинской литерой “С”, представляли экономическая, военная, военно-морская, позднее политическая и авиационная секции, ответственные за постановку разведывательных задач оперативным подразделениям и за связь с соответствующими министерствами. К второму типу относились оперативные функциональные секции “Н” (перехват и перлюстрация дипломатической почты иностранных государств), секция Коминтерна и Центральная картотека, а также географические группы “G”,

— балтийская с резидентурами в Латвии, Литве, Эстонии и Финляндии;

— скандинавская с резидентурами в Дании, Швеции, Норвегии и Польше;

— германская с резидентурами в Германии, Нидерландах, Бельгии и Рейнской области;

— швейцарская с резидентурами в Швейцарии, Франции, Италии, Испании и Португалии;

— центрально-европейская с резидентурами в Австрии, Чехии, Словакии, Венгрии, Болгарии, Югославии и Румынии;

— дальневосточная с резидентурами во Владивостоке, Харбине, Шанхае, Гонконге, Токио и Ванкувере;

— ближневосточная с резидентурами в Турции, Египте, Греции Палестине и на юге бывшей Российской империи;

— бюро в Нью-Йорке на правах отдельной группы.

В 19 32 году группы “G” получили права секций, а их количество постоянно варьировалось, но чаще всего равнялось четырем. К приведенному списку подчиненных им “станций” СИС следует относиться с большой осторожностью. Часть из них состояли из одного-двух человек и влачили жалкое существование, другие числились только в перспективных планах развития, многие постепенно закрывались. Начало 1920-х годов СИС вообще переживала крайне тяжело. 14 июля 1923 года в возрасте 62 лет в разгар споров о подчиненности Правительственной школы кодов и шифров (ПШКШ) умер Мэнсфилд Камминг, занимавший пост руководителя разведки в течение 12 лет. В соответствии с упомянутой договоренностью о ротации кадров, теоретически СИС должен был возглавить отнюдь не моряк, а армейский или авиационный офицер. Однако новым “Си” стал бывший директор разведки Адмиралтейства адмирал Хью Синклер, поскольку считалось, что только он был в состоянии обеспечить одновременное руководство и СИС, и ПШКШ. Адмирал немало сделал для повышения роли и авторитета разведки в этот период застоя. После блестящего и романтического Камминга СИС нуждалась в более приземленном руководителе, способном избавить ее от дилетантства и вывести на уровень профессиональной, жестко управляемой организации, своего рода предприятия в системе государственного управления. Нельзя сказать, что это удалось Синклеру в полной мере, но все же он сумел создать из СИС постоянно действующую спецслужбу с формальной организационной структурой, жестким администрированием и тщательно контролируемыми расходами. При нем также начали относительно регулярно вскрываться вализы с дипломатической почтой иностранных государств, он разрешил создание параллельной сети нелегальных резидентур “Z” и всемерно способствовал улучшению технического оснащения разведки, в том числе аппаратурой для агентурной радиосвязи. Именно Синклер обратил пристальное внимание на внешнюю контрразведку, которую упорно старался игнорировать его предшественник.

Адмирал принял руководство СИС в весьма сложный период. На первых порах он жаловался, что весь бюджет его ведомства не превышает стоимости годового содержания эскадренного миноносца в своих водах, и недоумевал, чего можно ожидать от столь слабо финансируемой спецслужбы. Парламент, однако, не вполне понимал остроту ситуации и существенно урезал бюджеты всех без исключения секретных ведомств, после чего с учетом падения реальной стоимости фунта стерлингов расходы на их содержание стали даже меньшими, чем во времена руководителя кромвелевской разведки Джона Терло. В 1922 году СИС вместе с выделенной криптографической службой была официально изъята из ведения военного министерства и переподчинена дипломатическому ведомству, после чего со следующего года Синклера в закрытой служебной переписке именовали уже “руководителем секретной службы и директором ПШКШ”. Криптографы оказались под началом разведчиков, хотя их штаты и организация по-прежнему оставались в значительной степени независимыми. Из-за нехватки средств прекратились операции на юге Европы и на Дальнем Востоке, дело дошло до полного упразднения секции политической разведки. Но денег все равно не хватало, и от этого в первую очередь страдали разработка и снабжение оперативной техникой и средствами связи. Прекрасно развившуюся за годы войны инфраструктуру частично свернули, частично законсервировали. До сокращения штатов СИС располагала “станциями” в Афинах, Бейруте, Берлине, Берне, Брюсселе, Бухаресте, Буэнос-Айресе, Варшаве, Вене, Владивостоке, Копенгагене, Лиссабоне, Париже, Праге, Ревеле, Риге, Роттердаме, Софии, Стокгольме, Токио и Хельсинки, теперь же сохранялись лишь “легальные” резидентуры, традиционно находившиеся под прикрытием бюро паспортного контроля посольств. Планировавшееся в 1923 году урезание финансирования системы ПКО вынудило бы закрыть все резидентуры в Западной Европе, за исключением Парижа, Брюсселя и Антверпена. Против этого незадолго до своей смерти резко выступил Камминг. Он сумел доказать, что помимо удара по агентурным операциям, послабление визовой системы приведет к притоку на территорию Великобритании множества нежелательных иностранцев, в том числе и прибывающих с подрывными целями. Аргументация возымела действие, и в итоге сокращение финансирования оказалось не столь существенным, как планировалось вначале. Теперь закрывались лишь резидентуры в Цюрихе, Мадриде, Лиссабоне и Люксембурге, правда, штатная численность оставшихся существенно уменьшалась. СИС начала сворачивать агентурные сети в Берлине, Гамбурге и во всех пограничных с Германией государствах, за исключением самой крупной из них, находившейся в Голландии и ежегодно обходившейся в изыскиваемые с большим трудом 30 тысяч фунтов. В 1920–1921 финансовом году СИС стоила британским налогоплательщикам 89821 фунт 14 шиллингов и 11 пенсов[7] (для сравнения, в 1918 году — 240000 фунтов), а в дальнейшем даже эта мизерная сумма неуклонно уменьшалась. Для сокращения расходов непосредственное руководство всеми “полевыми” операциями в Европе было возложено на так называемую Континентальную секретную службу, штаб-квартира которой вплоть до аншлюса Австрии находилась в Вене. Из-за отсутствия средств открытие “станции” СИС в Москве осталось недостижимой мечтой Синклера, как и его предшественника Камминга. Увеличение бюджетных ассигнований началось только с 1936 года, а пока лучшее разведывательное сообщество начала столетия ожидали трудные времена. Даже после роста финансирования к 1927–1928 годам правительство тратило на все ветви секретных служб всего 180 тысяч фунтов в год[8]. Эффективность работы СИС опустилась почти до нуля, и в 1925 году лейбористская фракция парламента серьезно рассматривала вопрос о ее ликвидации и рассекречивании всех дел. В то же время МИ-5 признавалась важной и необходимой организацией, особенно после того, как она сумела внедрить агента в руководство британской коммунистической партии.

Следует отметить дальновидность Синклера, вовремя успевшего распознать перспективность контрразведывательной работы не только для выполнения разведывательных задач, но и для укрепления позиции СИС в коридорах власти. Он успел поставить перед своей службой соответствующие задачи до того, как описанный далее скандал с “письмами Зиновьева” спровоцировал очередной созыв Комитета по секретным службам под председательством постоянного заместителя министра финансов Уоррена Фишера и с участием Эйре Кроуви и Мориса Хэнки. Перед комитетом предстали сам Синклер, генеральный директор МИ-5 Вернон Келл и его заместитель Эрик Холт-Уилсон, а также руководители и ответственные работники Индийской политической разведки, Особого отдела Скотланд-Ярда, директоры военной и военно-морской разведок, а также руководитель авиационной разведки. “Си” попытался воспользоваться сложившейся расстановкой сил и поглотить остальные оперативные органы Британии, за исключением военных разведывательных служб. Как известно, данная попытка не увенчалась успехом, и взамен этого Синклер решил не отстать от общей тенденции и создал в составе своей службы небольшую секцию по противодействию нелегальной деятельности Коммунистического Интернационала за рубежом. По некоторым данным, ее первым начальником был Мортон. Первоначально к сфере деятельности секции Коминтерна относились исключительно зарубежные территории, но это искусственное ограничение на корню изначально исключало возможность эффективного функционирования.

Вскоре ее сотрудники начали активно работать внутри страны, в том числе проникали в структуры компартии Великобритании, что также оказалось не вполне удачным решением. Статусу и задачам разведки это явно не соответствовало, сил и квалификации у работников секции не хватало, и СИС начала плотно координировать свою работу с Департаментом внутренней разведки и МИ-5. Эти контакты осуществлялись без ведома руководителей разведывательных служб армии и флота, что являлось серьезным нарушением. В процессе взаимодействия разведки с органами внутренней безопасности возникало немало конфликтов, что в конечном итоге вызвало необходимость созыва очередного Комитета по секретным службам. В 1931 году он окончательно запретил разведке проводить операции на территории империи, после чего секция Коминтерна под кодовым обозначением “М” была передана в МИ-5.

3. КРИПТОАНАЛИЗ

Британские криптоаналитики заслуженно пользовались высокой репутацией в узких кругах лиц, знакомых с этой сферой деятельности. В итоге Первой мировой войны их мастерство возросло еще более, но одновременно изменившаяся обстановка показала, что, как и в агентурной разведке, время талантливых одиночек прошло безвозвратно. Изощренные криптосистемы основных потенциальных противников могли поддаться только совместным усилиям десятков специалистов. Опыт войны показал необходимость сведения воедино криптографических подразделений военного министерства и Адмиралтейства, однако правительство решило взглянуть на проблему шире. В 1919 году в кабинете министров был создан очередной Комитет по секретным службам, в задачу которого входил пересмотр всей послевоенной концепции их использования. Назначение его председателем Фишера наглядно продемонстрировало решимость всемерно сократить расходы на функционирование оперативных служб. Эксперты проделали большую предварительную работу, опросив представителей различных разведывательных и контрразведывательных органов, среди которых были директор военной разведки Джордж Кокерилл, директор Индийской политической разведки Сесил Кей, преемник Реджинальда Холла на посту руководителя морской разведки Хью Синклер, генеральный директор МИ-5 Вернон Келл и руководитель СИС Мэнсфилд Камминг. В результате Комитет решил всемерно ограничить претензии военной и морской разведок на ведение агентурно-оперативной работы и попытался логически разделить разведывательные обязанности между различными ведомствами. Вопросы внутренней безопасности государства стали компетенцией Секретной службы, которая должна была обеспечивать ее в тесном контакте с администрацией колоний и Департаментом внутренней разведки. СИС передавалась под контроль министерства иностранных дел, но руководство ее оперативной работой временно сохранялось за Адмиралтейством. В сфере радиоразведки и криптографии Комитет по секретным службам положил конец ведомственной разобщенности, при которой эта работа осуществлялась частично морской разведкой, частично военными, а также отделом связи Форин офис. Моряки представили наиболее весомые аргументы в пользу возложения на них обязанностей по всей криптографической деятельности, поскольку к 1919 году НИД успешно читало телеграфную переписку греков, итальянцев, испанцев, шведов, датчан, норвежцев и собиралось приступать к вскрытию французских шифров и кодов. Представитель Форин офис резонно настаивал на том, что в мирное время наибольшее значение будут иметь не военные, а дипломатические секреты, и поэтому предложил подчинить создаваемую единую структуру своему ведомству, но в тот момент к его мнению не прислушались. 24 октября Комитет по секретным службам принял компромиссное решение о создании Правительственной школы кодов и шифров (ПШКШ) для изучения иностранных методов закрытой связи и разработки собственных надежных шифрсистем. Новый орган должен был представлять интересы всех ведомств, но административно подчиняться Адмиралтейству. В момент создания служба насчитывала 25 офицеров и 28 вспомогательных сотрудников[9], однако ввиду отсутствия средств на их содержание они проходили по штатам иных ведомств. Министерство финансов одобрило решение комитета лишь 18 марта 1920 года, утвердив бюджет ПШКШ в размере 21217 фунтов, что позволило довести штат младших служащих до 46 человек[10]. Все сотрудники были переведены из СИС и из расформированной после войны “комнаты 40” — шифровальной группы разведки Адмиралтейства НИД-25. ПШКШ руководил шотландец, получивший образование в Бонне и Сорбонне, профессор немецкого языка из Оксфорда, капитан 3-го ранга Элистер (по документам Александр) Деннистон.

Элистер Деннистон

Русский отдел возглавлял бывший ведущий криптограф Российской империи Эрнст (“Феликс”) Феттерлейн, в подчинении которого работали еще три сотрудницы, также эмигрантки из России. Служба являлась одновременно и школой, где изучались теория и мировая практика криптографии, и центром радиоразведки, а ее официальные задачи были определены как:

— составление и издание кодов и шифров для британских правительственных департаментов;

— исследование криптографической стойкости всех действовавших правительственных кодов и шифров с учетом простоты в употреблении и вопросов экономии;

— поддержание связи по криптографическим вопросам с правительственными департаментами и консультирование их по использованию кодов и шифров;

— обучение возможно большего числа офицеров работе с кодами и шифрами;

— издание учебников и инструкций по перечисленным вопросам.

Дешифровальная работа в список декларированных задач ПШКШ не вошла, поскольку являлась слишком секретной для упоминания даже в закрытых документах. Для обеспечения доступа к исходным текстам иностранной переписки были приняты особые меры. Одновременно с учреждением центрального криптографического органа парламент включил в четвертый раздел “Закона о государственной тайне” 1920 года специальную оговорку, обязывавшую все действовавшие на территории Британии международные телеграфные компании направлять представителю правительственных ведомств копии всех принятых и отправленных телеграмм не позднее 10 дней после их прохождения. Таким образом негласно возобновлялась цензура телеграфной переписки, теоретически прекращенная после окончания войны. Продолжали работу цензорские пункты на Бермудских островах, Мальте и в Гонконге. Сложнее обстояло дело с доступом к радиообмену. Созданный в 1924 году Комитет по криптографии и перехвату, в котором принимали участие представители ПШКШ и видов вооруженных сил, провел восемь заседаний, после чего в 1928 году его преобразовали в Комитет по координации перехвата, более известный как “Комитет Y”. Эта весьма засекреченная и авторитетная структура была призвана упорядочить организацию перехватов, выполнявшихся различными ведомствами. Первоначально комитет возглавлял генерал Сесил Ромер, а позднее адмирал Хью Синклер. В нем явно доминировали военные, поэтому в вопросах получения исходных текстов радиограмм ПШКШ полностью зависела от армии. Криптоаналитиков в течение долгого времени рассматривали не как радиоразведчиков, а как исследователей, подлежащих в военное время мобилизации для работы в интересах вооруженных сил, поэтому в 1920-х годах в Правительственную школу кодов и шифров направляли далеко не самых первоклассных специалистов. С другой стороны, в период с 1919 по 1939 годы ПШКШ проявляла крайне мало интереса к радиограммам и ограничивалась в основном телеграфной перепиской расположенных на территории Великобритании иностранных представительств. Все остальные вопросы оставались прерогативой военных. Например, армия активно вела радиоразведку территории СССР с поста, расположенного в Абботабаде около индийского города Равалпинди. Продолжали действовать созданные еще в период Первой мировой войны Группы радионаблюдения (В.О.Г.).

В соответствии с рекомендацией Комитета по секретным службам, в апреле 1922 года ПШКШ вывели из-под контроля Адмиралтейства и подчинили министерству иностранных дел. Теперь она действительно могла действовать как межведомственный орган, уделяя при этом особое внимание вскрытию дипломатической переписки, наиболее актуальной в мирный период. Решение вызвало острое неприятие у руководителей всех трех военных разведывательных служб, и в январе 1923 года они направили в кабинет министров совместный меморандум, в котором заявили, что подчинение ПШКШ министерству иностранных дел ущемляет интересы видов вооруженных сил. В обоснование этого приводились следующие аргументы:

1. Они получают лишь малую часть переведенных сообщений.

2. Они не участвуют в решении вопроса о рассылке перехватов и дешифрованных сообщений.

3. Они не могут быть уверены, что получают все сообщения, представляющие для них интерес.

4. Они не участвуют в принятии решений о вскрытии конкретных шифров и по конкретным темам.

5. Не уделяется внимание систематической работе по вскрытию военных и военно-морских шифров.

Этот протест был проигнорирован, и подчиненность ПШКШ оставалась прежней, на что имелись свои веские причины. В быстро изменявшейся ситуации роль криптоаналитиков возрастала, они выдвинулись на передовые рубежи противодействия советской разведке. Экономика диктовала политике свои законы, и 16 марта 1921 года Великобритания подписала с правительством РСФСР торговое соглашение, означавшее его признание де факто. В нем, в частности, были зафиксированы взаимные обязательства сторон воздерживаться от всяких враждебных действий и пропаганды друг против друга. Это позволило открыть в Лондоне советскую миссию, вопреки всем соглашениям сразу же активно подключившуюся к деятельности Коминтерна. До этого британское правительство закрывало глаза на подрывную деятельность III Интернационала и, следовательно, Москвы, справедливо считая и себя отнюдь не без греха, но теперь ситуация изменилась принципиально. Первые же дешифрованные ПШКШ радиограммы показали, что в столице обосновалась активно работающая враждебная резидентура, меньше всего интересовавшаяся традиционным сбором информации. Ее конечной целью являлся экспорт революции и в итоге свержение британского государственного строя. Бывший начальник разведки Адмиралтейства Реджинальд Холл вполне осознал эту опасность еще в 1918 году и эмоционально предупреждал своих менее информированных коллег: “Теперь нам предстоит столкнуться с еще более опасным врагом. Это многоголовая гидра, и ее дьявольская власть стремится распространиться на весь мир. Эта угроза — Советская Россия”[11].

17 августа 1921 года британское правительство организовало утечку информации в газету “Таймс”, поднявшую вопрос о финансировании большевиками рабочего движения в Англии и Шотландии, в частности, газеты “Дейли геральд”. Премьер-министр принял неоднозначное решение обнародовать имевшуюся у него информацию ввиду убежденности ряда ответственных лиц в том, что усиливающаяся в стране социальная напряженность является результатом подрывной деятельности Москвы. Дополнительным стимулом для него явилось преддверие ожидавшихся в Аондоне и других частях страны волнений. Редактор “Таймс” нарушил свое клятвенное обещание и дословно процитировал восемь дешифрованных советских документов, предварив их преамбулой: “Следующие советские радиограммы были перехвачены британским правительством”[12]. В ПШКШ с ужасом ожидали, что Москва немедленно сменит коды, после чего вновь потребуется долгая и сложная работа по вскрытию шифрованной переписки, но из-за легкомыслия и халатности советского персонала этого не произошло. Утечка информации продолжалась, пресса публиковала одну радиограмму за другой, а наблюдавшие все это нарком иностранных дел Г. В. Чичерин и глава торговой делегации Л. Б. Красин бомбардировали ответственных лиц в Москве требованиями сменить шифрсистемы. Перелом произошел лишь в декабре 1921 года, когда М. В. Фрунзе сообщил в Кремль информацию, полученную от пленного начальника врангелевской радиостанции Н. А. Ямченко: “Секретнейшая переписка Наркоминдела с его представительством в Европе и в Ташкенте слово в слово известна англичанам, специально организовавшим для прослушивания наших радио целую сеть станций особого назначения. К шифрам, не поддающимся вскрытию немедленно, присылались ключи из Лондона, где во главе шифровального отдела поставлен англичанами русскоподданный Феттерлейн, ведавший этим делом прежде в России. Общий вывод такой, что все наши враги, в частности Англия, были постоянно в курсе всей нашей военно-оперативной и дипломатической работы”[13]. В самом деле, как выяснилось впоследствии, советские коды и шифры “Око”, “Пулемет”, “Стрелок”, “Пролетарий”, “Искра” и “Спартаковец” были настолько нестойки, что закрытые с их помощью сообщения вскрывались противником в течение часа. Более защищенные системы, такие как “УП Третий”, “Аро Первый” и другие, еще не появились.

Возмущенный протест Фрунзе оказал свое действие, радиообмен с делегацией в Лондоне прекратился. Связь с Москвой стала поддерживаться через официальных дипломатических курьеров и нелегалов, вербовавшихся Разведупром РККА преимущественно из числа моряков торгового флота, в основном немцев. СИС многократно пыталась получить доступ к вализам дипкурьеров, однако успеха в этом, судя по всему, не достигла. С марта 1923 года радиосвязь возобновилась, теперь уже с использованием шифра повышенной стойкости, однако и он продержался недолго. В мае статс-секретарь по иностранным делам лорд Керзон в очередной раз подвел своих разведчиков и дешифровальщиков, процитировав тексты перехваченных и расшифрованных советских радиограмм в так называемом “ультиматуме Керзона”. В нем он требовал от СССР компенсации за расстрел некоего Дэвисона (участника возглавлявшейся Полом Дюксом агентурной группы) и за арест других агентов, а также обвинял советское правительство в ведении пропаганды и подрывной деятельности в Индии и Среднеазиатском регионе и в финансировании антибританского движения. Под угрозой разрыва дипломатических отношений Керзон выдвинул условие в течение десяти дней прекратить всякую финансовую помощь Афганистану и Персии и отозвать из этих стран полпредов СССР. Кроме того, советскую сторону неофициально обвинили в финансировании ирландской экстремистской организации “Шин Фейн”. В ультиматуме содержалась, в частности, ссылка на документы, полученные через агента СИС в Таллинне БП11, незадолго до этих событий предоставившего выдержки из текстов двухсот адресованных в Москву телеграмм советского представительства в Берлине. Наркоминдел попытался объявить происходящее сознательной фальсификацией английской стороны, что ему отчасти и удалось, поскольку Лондон попался в собственную ловушку. Как выяснилось и было доказано в ответной советской ноте, тексты документов представляли собой фальшивку, почерпнутую недобросовестным агентом из издававшегося в Берлине антисоветского пропагандистского альманаха “Остинформацион”. До сих пор не установлено, хотел ли БП11 просто без труда заработать на непроверенной информации, или же его действия являлись сознательной дезинформационной операцией какой-либо из спецслужб. Кстати, даже Особый отдел Скотланд-Ярда сообщил, что “Шин Фейн” не только не обзавелся какими-либо денежными средствами невыясненного происхождения, но, наоборот, как раз в тот момент испытывал серьезные финансовые трудности. На фоне такого позорного провала как-то поблекли вскрытые ПШКШ действительные факты советской подрывной деятельности, и в дальнейшем любой демарш британского правительства Наркоминдел СССР стереотипно объявлял очередной фальсификаций, инспирированной реакционными кругами мировой буржуазии.

В 1924 году штат Правительственной школы кодов и шифров несколько увеличился, теперь в ней работали 29 офицеров и 65 вспомогательных сотрудников. Тогда же в ПШКШ была сформирована военно-морская секция, в 1930 году — армейская, в 1936 — военно-воздушная, в течение долгого времени считавшиеся второразрядными по сравнению с дипломатической. Например, в военно-морской секции в течение некоторого времени работали только два штатных сотрудника, которым по совместительству помогал специалист по радиосвязи. Естественно, что ожидать заметных успехов от столь скромного приложения сил было невозможно, но причины неудач криптографического ведомства в межвоенный период лежали несколько глубже: “Хуже всего был недостаточный интерес к радио как таковому. За двадцать лет с 1919 по 1939 годы большая часть работы ПШКШ была дипломатической, и большинство необработанных материалов поступало от коммерческих телеграфных сетей”[14]. До начала Второй мировой войны Правительственная школа кодов и шифров практически не использовала пеленгаторы, и когда надобность в них стала очевидной, то специалистов для работы с этой техникой пришлось готовить в срочном порядке. Пока же основная тяжесть работы в эфире против СССР лежала на военных. Армейские Группы радионаблюдения (В.О.Г.) срочно переориентировались на новые направления. В 1923 году в Сарафанд (Палестина) были передислоцированы В.О.Г. № 3 из Константинополя и часть В.О.Г. № 4 из Багдада, образовавшие 2-ю армейскую роту радиоразведки. По СССР также работал и флот, первоначально только с крайне неудачно расположенного поста перехвата во Флауэрдауне, а позднее и с кораблей. В 1927 году специально для активизации этой работы в Балтийское море в составе 2-й эскадры легких крейсеров был направлен крейсер “Кюрасао”, однако результаты его похода оказались крайне разочаровывающими. В дальнейшем Адмиралтейство несколько раз пыталось организовать эффективную радиоразведку РККФ, но без особого успеха. В 1931 году были подытожены результаты обработки перехваченных годом ранее примерно 3 тысяч сообщений. Выяснилось, что британцы достигли некоторых успехов во вскрытии советского военно-морского кода низкого уровня с перешифровкой (от 100 до 200 групп), но более сложные системы остались недосягаемыми. Не в последнюю очередь это произошло благодаря ограничению длины радиограмм 30 группами (в исключительных случаях — 100), не позволявшими исследовать большие массивы текс-тов. Наибольшие успехи во вскрытии советских кодов и шифров во второй половине 1920-х были достигнуты благодаря агентурной разведке. В 1925 году СИС добыла в Персии некоторые элементы криптосистем НКИД СССР, а в 1927 году в Пекине англичане получили таблицы добавлений к коду с перешифровкой. Однако в целом и ПШКШ, и радиоразведывательные органы видов вооруженных сил Великобритании пока еще действовали с невысокой эффективностью.

4. КОНТРРАЗВЕДКА

Великобритания являлась страной с весьма сложным агентурно-оперативным режимом и соответственно нелегкими условиями для работы иностранных секретных служб. Бывший начальник разведки абвера генерал-лейтенант Ганс Пикенброк позднее вспоминал: “Разведывательная деятельность против Англии затруднялась ее островным положением и обусловленным этим весьма сложным пограничным сообщением. В результате Германия не имела в Англии даже приблизительно такого числа агентов, как во Франции. Другая трудность состояла в том, что англичанин, к какому бы слою населения он ни принадлежал, обладает ярко выраженным национальным чувством и взирает на все другие страны с высокомерием и презрением; он, особенно офицер или чиновник, ведет солидный образ жизни, бережлив, мало склонен к порокам. Все это мешает вербовке агентов”[15]. Как выяснилось позднее, перечисленные Пикенброком факторы хотя и мешали приобретению источников в среде граждан Великобритании, но не исключали такового.

Безопасность страны в контрразведывательном отношении обеспечивали Служба безопасности (МИ-5) и Особый отдел Скотланд-Ярда, образованный в 1883 году для противодействия ирландской террористической деятельности в Лондоне. Первоначально он именовался Ирландским особым отделом, но через два года, по мере расширения сферы его ответственности, первое слово из названия исчезло. Он формально входил в систему городской уголовной полиции Лондона, однако располагал сетью опорных пунктов по всей территории Великобритании. В течение достаточно долгого периода времени Особый отдел являлся единственным органом внутренней разведки страны, и в 1903 году, к моменту ухода в отставку его первого руководителя Джона Литлчайлда, его штат насчитывал всего 15 офицеров полиции. В ноябре 1899 года отдел был потеснен секцией “X” и утратил монополию на операции в области безопасности. Тем не менее, до самого окончания Первой мировой войны он играл ключевую роль в обеспечении государственной безопасности, чему немало способствовала личность его очередного руководителя Патрика Куинна. К задачам отдела относились охрана королевской семьи, правительства и некоторых других важных лиц империи, сбор и обработка информации об экстремистских группировках и отдельных лицах, расследование дел об особо важных государственных преступлениях, производство задержаний и арестов. К 1914 году его штат включал суперинтенданта, старшего инспектора, 10 инспекторов, 45 сержантов, 56 констеблей, 5 сотрудников, занимавшихся регистрацией иностранцев, 12 агентов наружного наблюдения, 5 сотрудников, ведавших контролем за перемещением пассажиров и багажа на столичном вокзале Виктории и 16 офицеров для несения общей повседневной службы[16]. Этого было совершенно недостаточно, но увеличить численность не позволял бюджет, составлявший всего 19325 фунтов, 8 шиллингов и 7 пенсов. Постепенно список задач отдела расширялся и включил в себя работу по политическим экстремистским группировкам, антивоенному пацифистскому движению и, в особенности, по революционным группам. Дальнейшему его развитию помешало совершенно уникальное в мире спецслужб явление — забастовка сотрудников, начатая лондонской городской полицией, в которую формально входил Особый отдел. Ее причиной стало увольнение руководителя неофициального профсоюза полицейских Тиля с формулировкой “за членство в нелегальной организации”[17]. Фактически же это произошло из-за его обращения к министру внутренних дел с требованием увеличить весьма низкую заработную плату констеблей, составлявшую 38 шиллингов в неделю с надбавкой еще 12 за службу в военное время[18]. После такого решения насчитывавший тысячу членов Национальный профсоюз офицеров полиции и тюремной охраны предъявил правительству ультиматум с требованием вернуть Тиля на службу и повысить заработную плату полицейских. В противном случае правоохранительные службы столицы угрожали забастовкой с 30 августа 1918 года. Ответа не поступило, и акция протеста действительно началась, после чего суперинтенданту Особого отдела Скотланд-Ярда Патрику Куинну и начальнику лондонской полиции пришлось уйти в отставку.

Новым суперинтендантом стал Джеймс Мак-Брайен, занимавший этот пост с 1918 по 1929 годы. Фактически же с апреля 1919 по ноябрь 1921 года Особым отделом руководил Бэзил Томпсон, начальник существовавшего в его составе Департамента внутренней разведки. Этот человек являлся весьма значимой фигурой в системе британских органов безопасности и в период Первой мировой войны возглавлял борьбу с иностранным шпионажем. Томпсон был особо озабочен угрозой коммунистического проникновения в органы государственной безопасности империи, и создание Департамента преследовало цель свести к минимуму эту опасность. Однако непомерные амбиции руководителя внутренней разведки стали вызывать немалое раздражение в правительственных кругах, в результате чего в октябре 1921 года премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж предложил ему небогатый выбор между увольнением и отставкой. Томпсон выбрал второе, и с ноября Департамент внутренней разведки был распущен, а Особый отдел перестал пользоваться прежней широкой автономией от остальных полицейских служб. В декабре 1925 года имя Томпсона, продолжавшего полицейскую карьеру на более скромных должностях, вновь привлекло к себе внимание, на этот раз при весьма скандальных обстоятельствах. Во время ночного обхода Гайд-парка констебль задержал его на скамейке в объятиях известной проститутки Тельмы де Лава. Доставленный в полицейский участок бывший начальник внутренней разведки Британской империи вначале пообещал выгнать со службы всю дежурную смену, но затем притих и попытался объяснить, что нарушил правила поведения в общественных местах с целью прикрытая своей конспиративной встречи с агентом. Томпсону не поверили, и в ноябре 1926 года суд оштрафовал его за антиобщественное поведение на 5 фунтов. Так бесславно закончилась карьера одного из влиятельнейших людей Британии, посвятившего свою жизнь обеспечению ее безопасности.

На этом фоне значительно усилились позиции МИ-5, постепенно отодвигавшей Особый отдел от контрразведывательных задач. На него по-прежнему возлагались все следственные и процессуальные действия, а Служба безопасности вела оперативную работу и с точки зрения закона как бы не существовала, ибо юридического статуса не имела. Такое разделение обязанностей оказалось для своего времени вполне эффективным и сохранялось до 1940 года, когда изменившиеся обстоятельства вынудили несколько скорректировать его. Судя по всему, последним из самостоятельно раскрытых Особым отделом случаев шпионажа стало дело с чертежами подводной лодки “К-2”. Фотограф одной из студий в феврале 1926 года принес их в полицию и заявил, что заявка на съемку и печать поступила к нему от клиента, представившегося фамилией Дженкинс. При проверке личности заказчика им оказался проживавший в Портсмуте Сэм Гуд. Одновременно Адмиралтейство предупредило Особый отдел, что некий американец Альберт Шарбонно обратился с запросом относительно возможности закупки на металлолом лишних подводных лодок, при этом интересуясь их чертежами, но получил отказ. В контрразведке связали оба этих случая и вызвали Шарбонно на допрос. Тот признал, что знаком с Гудом и сопровождал его в фотостудию, однако не знает ничего об источнике, из которого “Дженкинс” получил чертежи “К-2”. Более того, он якобы сам заподозрил его в противозаконных намерениях из-за требования как можно скорее вернуть оригиналы и именно поэтому запросил Адмиралтейство напрямую. История так и осталась до конца не выясненной, но в июле 1928 года Гуд отправился отбывать шестимесячный срок тюремного заключения.

В 1929 году Мак-Брайен ушел в отставку, а пост суперинтенданта Особого отдела Скотланд-Ярда занял прослуживший до 1936 года Эдуард Паркер. При нем в 1931 году было заключено так называемое “Вестминстерское соглашение”, разделившее сферы ответственности за безопасность Британской империи. По его итогам ирландскими сепаратистами по-прежнему должен был заниматься Особый отдел, а по коммунистам отныне работала МИ-5, в которую для этого перевели трех лучших специалистов Особого отдела в этой области, в том числе известного контрразведчика Гая Лиддела.

Закат влияния Скотланд-Ярда в области контрразведки сопровождался столь же быстрым усилением МИ-5, не в последнюю очередь обусловленным активностью ее руководителя. Ранее командовавший Южным Стаффордширским полком Келл проработал на этой должности с 1909 по 1940 год и до назначения шефом секретной службы получил лишь незначительный опыт тайных операций в Шанхае, где во время восстания ихэтуаней работал корреспондентом “Дейли телеграф” и по совместительству агентом СИС. Полковник Келл ярче всего проявил себя в сфере укрепления авторитета и позиций возглавляемого им ведомства. В октябре 1909 года штат контрразведки умещался в единственном кабинете и состоял из самого Келла, через полгода он получил в подчинение делопроизводителя, в январе 1911 года — помощника и секретаря. Второй офицер, капитан Эрик Холт-Уилсон, появился у него лишь в декабре 1912 года. Накануне Первой мировой войны МО-5 насчитывала всего 9 офицеров, 3 гражданских служащих, 4 делопроизводителей и 3 полицейских, зато к ее окончанию в ней уже служили 844 сотрудника, в том числе 133 офицера и гражданских чиновника[19]. Серьезное внимание уделялось линейному размежеванию контрразведки, для чего уже 17 августа 1914 года МО-5 разделили на восемь специализированных подсекций. МО-5 (г) под руководством Келла ведала вопросами оперативной работы, иностранными гражданами, а также контролем за перемещением через границу Великобритании. В октябре ее раздробили на три отделения:

— МО-5 (г) А — расследование случаев шпионажа и изучение подозрительных лиц;

— МО-5 (г) Б — координация общей политики правительственных учреждений в отношении иностранных граждан и вопросы, возникающие в связи с Правилами защиты короны и Законом об ограничениях;

— МО-5 (г) Ц— оперативный учет, кадры, финансы, административные вопросы и пограничный контроль в портах.

11 августа 1915 года отделения МО-5(г) приобрели статус секций: МО-5(г)А стала МО-5(г), МО-5(г)Б— МО-5(ф), а МО-5(г)Ц— МО-5(х). Пограничный контроль в портах вменили в обязанности отдельной секции МО-5(е). После воссоздания в декабре 1915 года Директората военной разведки не относившиеся к контрразведке секции МО-5 от “а” до “д” вошли в состав МИ-6, а в секциях от “е” до “х” первые буквы изменились на “МИ”. В ходе войны эти сложные названия обычно упрощались, и секции обозначались исключительно по последней букве, указывавшей на их специализацию. Такая система стала полуофициальной и даже закрепилась в британских архивах.

Вернон Келл

В ходе Первой мировой войны в результате длительного и сложного процесса поглощения одних подразделений другими, перераспределения задач между прежними структурами и создания новых внутренняя организация МИ-5 несколько раз изменялась. К осени 1918 года контрразведка состояла из шести секций (здесь и в дальнейшем для их обозначения применяются латинские буквы):

— “А” — фильтрация беженцев из союзных стран и вопросы разрешения их возврата к местам прежнего жительства, а также контроль за иностранными гражданами, занятыми в военном производстве и вспомогательных военных учреждениях Великобритании. Секция возникла в 1917 году, ее основной задачей являлось предотвращение проникновения германской агентуры в тылы наступающих на континенте войск;

— “D” — контрразведка на заморских территориях империи, в том числе противодействие немецкому шпионажу в Ирландии, на Востоке и Ближнем Востоке. Этой же секции подчинялось Восточно-Средиземноморское Особое разведывательное бюро в Каире. Создана в 1916 году;

— “Е” — контроль за портами и границей. С 1915 года сотрудники секции контролировали въезд на Британские острова морским путем, обращая при этом особенное внимание на членов экипажей союзных судов. Она же надзирала за выездом из страны и составляла “черные списки” нежелательных и подозрительных лиц. Являлась самой многочисленной секцией, в 1918 году в ней работали 300 человек из 844 человек общего штатного состава МИ-5.

— “Б” — превентивная. Осуществление превентивных мер по недопущению утечек секретной информации, оформление допусков к ней и ведение собственной картотеки потенциально опасных для национальной безопасности лиц, в которой периодически насчитывалось до 32 тысяч досье;

— “G” — расследования. Оперативное контрразведывательное подразделение, сотрудники которого отследили и до начала войны арестовали 36 германских агентов, в том числе нелегалов, заброшенных на длительное оседание. 4 августа 1914 года аресту подверглись еще свыше 30 агентов, 11 из которых были казнены;

— “Н” — административная, секретариата и оперативного учета. Ведала секретариатом и административными службами, кадрами и общей картотекой.

Секция “В” (надзор за индийскими и восточными народами) выделилась из секции “G” 15 января 1917 года и 1 сентября того же года была поглощена секцией “D”. В 1920 году организационная структура МИ-5 подверглась дальнейшим изменениям. 1 сентября секция “Б” поглотила секцию “А”, а 31 марта ряд секций был переименован: “Б” стала “A”, “G” — “В”, а “Н” — “D”, впоследствии “О”. В ноябре 1918 года из 844 сотрудников МИ-5 в центральном аппарате работали 84 офицера и гражданских чиновника, 306 делопроизводителей, 23 полицейских и 77 вспомогательных работников[20]. Штат контрразведки в портах Великобритании и миссиях в союзных странах составлял 354 человека, в том числе 49 офицеров, 41 делопроизводителя, 255 полицейских и 9 вспомогательных работников.

В 1916 году контрразведывательные органы были включены в воссозданный Директорат военной разведки и до 15 октября 1931 года пребывали в составе военного министерства. Блава МИ-5 с 1918 года официально именовался генеральным директором Имперской разведывательной Службы безопасности, в обиходе же использовалось сокращение “К”, унаследованное и преемниками Келла. Первый директор контрразведки прекрасно научился создавать “разумный шум” вокруг деятельности своей юридически несуществующей службы и умело пугал общество угрозой иностранного шпионажа ради упрочения своих позиций и получения дополнительных бюджетных ассигнований. До 1918 года обыгрывалась тема вездесущей германской разведки, а в следующем десятилетии эту роль целиком отвели советскому и коминтерновскому шпионажу, хотя в течение первых трех лет после демонстративной смены приоритетов это являлось чистейшим вымыслом.

Естественно, Москва воздерживалась от проведения разведывательных операций в Великобритании вовсе не из-за симпатий к ее правительству или политическому курсу, достаточно враждебному по отношению к РСФСР. В начальный период своего существования советская внешняя разведка (ИНО) была сориентирована прежде всего на контрреволюционные эмигрантские организации, а поскольку таковых на Британских островах не существовало, в течение некоторого времени Великобритания не значилась в списке ее главных противников. После окончания гражданской войны и интервенции в России советско-английские отношения стали несколько подниматься от точки замерзания. Было совершенно ясно, что международное признание советского правительства зависело в первую очередь от позиции Лондона, и любой возможный шпионский скандал мог повлечь самые нежелательные последствия. По этой причине агентурная работа против Великобритании первоначально не проводилась, а операции разведки сводились к пропаганде и поиску агентов влияния. Естественно, насущно требовалось объективно освещать внутреннюю обстановку в стране, но в начале 1920-х годов ВЧК/ГПУ располагало по Великобритании единственным источником сомнительного качества, которым являлся корреспондент газеты “Манчестер Гардиан” Артур Рэнсом, проживавший вначале в Москве, затем в Риге, и женатый на секретарше наркомвоена Троцкого. Он сделал очень многое для создания в общественном мнении привлекательного образа Советской России, а также снабжал Москву столь необходимыми сведениями о линии Лондона во внешней политике, хотя и не был посвящен в какие-либо серьезные секреты своего правительства. К сожалению, совершенно иначе действовал Коминтерн, развернувший широкую пропагандистскую деятельность по подрыву государственного строя Великобритании, тайно финансировавший рабочее и коммунистическое движение и провоцировавший профсоюзы на забастовочную активность. Его функционеры первоначально являлись совершенными дилетантами в тайных операциях и не имели представления о подлинной конспирации, в противном случае они не стали бы откровенно формулировать свои цели и задачи даже в закрытой переписке. Обоснованно опасаясь компрометации дореволюционных шифров, советская сторона и, следовательно, Коминтерн отказались от их использования, однако из-за низкой квалификации персонала новые шифр-системы были примитивными, слабо стойкими и раскрывались без особых затруднений. Как известно, последствия не заставили себя ждать, ибо Британия всегда заслуженно славилась своими дешифровальщиками. Все ранее описанные события периода 1921–1923 годов, от спровоцированной утечки материалов в газету “Таймс” до “ультиматума Керзона”, имели в своей основе результаты вскрытия советских шифров и кодов.

Долго такая конфронтация длиться не могла. Хотя правительство консерваторов по-прежнему упорно сопротивлялось признанию Советского Союза, экономика властно диктовала политике свои требования. Русский рынок требовался Британии, как воздух. Лес, зерно, руда готовы были хлынуть в Англию по демпинговым ценам в обмен на продукцию машиностроения, но СССР медлил и требовал своего признания де юре. Эта ситуация помогла придти к власти лейбористам, сформировавшим кабинет под руководством Рамсея Макдональда, одной из первых внешнеполитических акций которого стало установление отношений с Советским Союзом. 2 февраля 1924 года британский официальный агент в Москве Ходжсон вручил НКИД ноту, провозглашавшую, что британское правительство “признает Союз Советских Социалистических Республик как правительство де юре тех территорий бывшей Российской империи, которые признают его власть”[21]. Дипломаты успешно выполнили свою задачу, и с тем большей энергией СССР развернул тайные операции против признавшей его страны, хотя еще в июне 1923 года Наркоминдел заверял: “Советское правительство обязуется не поддерживать ни в материальной, ни в какой-либо другой форме отдельных лиц, групп, агентов или учреждений, стремящихся распространить недовольство или вызвать восстание в какой-либо части Британской империи”[22]. Это, естественно, оказалось беззастенчивой ложью, но не составляло особого секрета для Лондона, черпавшего сведения как в метрополии, так и с периферии. Одним из таких источников информации служило Индийское разведывательное бюро (ИИБ), позднее переименованное в Индийскую политическую разведку (ИПИ), которой руководили с 1919 по 1924 год Сесил Кей, а с 1924 по 1931 год будущий начальник МИ-5 Дэвид Петри. Эта занимавшаяся в основном вопросами безопасности секретная служба доминиона номинально подчинялась Разведывательному бюро министерства внутренних дел правительства Индии, а фактически — Общественному и судебному управлению министерства по делам Индии. Задачей ИПИ являлось наблюдение за подрывными индийскими элементами (коммунистами, националистами и террористами), действующими за пределами территории Индии. Индийская политическая разведка подчинялась министру по делам Индии. Ее весьма плотно курировали СИС и МИ-5, причем последняя держала в Дели для этой цели специального офицера по связям в области безопасности (ДАО). Специалисты из ИПИ небезосновательно полагали, что в Индии существовали две сети советской разведки. По их мнению, первую из них возглавлял известный индийский националист Манабендра Натх Рой, вторая же под руководством “некоего товарища Гэмпера или Хэмпера” получала директивы с Дальнего Востока. Тем не менее, реализовать свои разработки ИПИ не сумела, и все так и осталось не выясненным до конца, хотя в Афганистане, Индии и других странах региона советская активность прослеживалась весьма отчетливо. Справедливости ради следует отметать, что, несмотря на массированную пропаганду, ни один случай прямого участия агентов британской разведки в операциях басмачей на территории советских среднеазиатских республик также не был доказан документально.

Вообще же политика СССР по отношению к Британии была тогда более чем странной и нелогичной. Идеология явно преобладала над здравым смыслом, ибо нелепо добиваться от какой-либо государства официального признания своего правительства и одновременно активно веста против него подрывную пропаганду и финансировать враждебные ему силы, причем даже не особенно скрывая это, а лишь отрицая официально. В переписке, защищенной шифрсистемами заведомо слабой стойкости, советская сторона постоянно разглашала свои сокровеннейшие секреты и грубо оскорбляла британское правительство. Ллойд Джорджа последнее лишь веселило, зато Керзон и Черчилль в аналогичных случаях рвали и метали и требовали применить в отношении СССР самые жесткие санкции. При другом подходе советская разведка смогла бы создать в стране прочные оперативные позиции для работы не только по самой Великобритании, но и по множеству других направлений, учитывая огромное количество находившихся там иностранных посольств, миссий, торговых представительств и фирм. Однако все случилось именно так, а не иначе, и вскоре англо-советские отношения перешли к периодам то скрытой, то явной враждебности. Москва боялась коварного Альбиона, а Лондон не менее опасался агрессивных большевиков. На массированную британскую пропаганду СССР ответил шагом, имевшим в сфере тайной войны поистине историческое значение. 11 января 1923 года по предложению заместителя председателя ОГПУ И. С. Уншлихта и в соответствии с директивой Политбюро было создано специальное межведомственное Бюро по дезинформации, в состав которого вошли представители ОГПУ, ЦК РКП (б), НКИД, РВСР и Разведупра РККА. Это положило начало одному из важнейших направлений деятельности советской внешней разведки — активным мероприятиям, то есть целенаправленным акциям для введения в заблуждение противника и для получения его выгодной реакции, недостижимой без специально проведенного воздействия. Идея возникла в ходе операции “Трест” для осуществления работы тактического уровня, а именно дезинформации польской разведки. Согласно первоначальному замыслу, изложенному в записке Уншлихта в Политбюро от 22 декабря 1922 года № 26723/с, область действия новой структуры ограничивалась постановкой систематической дезинформационной работы для противодействия иностранным спецслужбам. Он писал: “В задачи бюро должно входить: 1) учет поступающих как в ГПУ, так и в Разведупр и другие учреждения сведений о степени осведомленности иностранных разведок о России, 2) учет характера сведений, интересующих противника, 3) выяснение степени осведомленности противника о нас, 4) составление и техническое изготовление целого ряда ложных сведений и документов, дающих неправильное представление противникам о внутреннем положении России, об организации и состоянии Красной Армии, о политической работе руководящих партийных и советских органов, о работе НКИД и т. д., 5) снабжение противника вышеуказанным материалом и документами через соответствующие органы ГПУ и Разведупра, 6) разработка ряда статей и заметок для периодической прессы, подготовляющих почву для выпуска в обращение разного рода фиктивных материалов”[23]. Однако английские события предопределили значительно более масштабный подход к проблеме, применимый в широком спектре международных отношений. Вскоре новая структура занялась продвижением по каналам СИС в рамках операции “Тарантелла” направленной дезинформации, предназначенной для британского правительства. Для создания в Лондоне картины стабильного, монолитного советского общества и государства, рассчитывать на крах которого бессмысленно, тщательно подбирались специально отобранные подлинные и вымышленные факты, совокупность которых подталкивала аналитиков к заранее спрогнозированному их авторами выводу.

В 1924 году британские контрразведчики обратили внимание на появившееся в газете “Дейли Геральд” объявление: “Группа рабочих, проводящая расследование, будет рада получить информацию и подробности от любого лица, когда-либо имевшего отношение к какому-либо из подразделений или операций Секретной службы”[24]. МИ-5 направила по указанному адресу своего агента, и хотя заинтересовавшие Службу безопасности лица очень скоро прервали связь с ним, в поле зрения контрразведки все же оказались некоторые представлявшие интерес контакты. В результате продолжавшегося пять лет расследования был установлен работавший с 1919 года на РСФСР, а впоследствии на СССР корреспондент “Дейли Геральд” Уильям Норман Юер, а также выявлены его связи. Источники советского агента оказались достаточно впечатляющими. Среди них был сотрудник Форин офис Джордж Сло-укомб, предоставлявший Юеру копии депеш французских послов в различных государствах в свой МИД, а также два офицера Скотланд-Ярда. Последние снабжали его списками подозреваемых и разыскиваемых по политическим мотивам лиц, что позволяло принять соответствующие меры безопасности и в критических случаях вовремя менять документы.

Эпизод с Юером не был единичным. История советско-британских отношений изобилует скандалами, очередной из которых разразился в 1924 году после публикации так называемого “письма Коминтерна”, или по имени председателя его Исполнительного комитета, “письма Зиновьева”. Окончательной ясности с этим документом нет до сих пор, однако подавляющее большинство исследователей сходится на том, что эту фальшивку изготовил известный создатель ряда компрометировавших СССР подложных документов С. М. Дружилов-ский, а инспирировали ее поляки, стремившиеся к обострению англо-советских отношений. Ноту протеста Форин офис по поводу этого письма удалось аргументировано опровергнуть, а самого Дружиловского в конечном итоге ОГПУ заманило в Советский Союз. Там его арестовали, судили и вскоре расстреляли за фальсификации, послужившие поводом для развертывания в Болгарии жестокого террора против коммунистов. Документальная акция польской разведки, если таковая и в самом деле имела место, оказалась небывало успешной. Англосоветское сближение прекратилось, а после расстрела в Советском Союзе 10 июня 1924 года четырнадцати контрреволюционеров и шести агентов СИС, вызвавшего в Великобритании крайне бурную реакцию, начался период резкой конфронтации. Обе стороны во множестве проявлений мирового процесса видели лишь враждебные козни друг друга, причем далеко не всегда обоснованно. Вынужденное сближение Лондона и Москвы произошло только перед лицом германской агрессии в 1941 году и никогда не было искренним.

Новый этап противостояния Британии и СССР начался в поистине черном для советской военной и политической разведки 1927 году. Массовые провалы агентуры произошли сразу в нескольких странах: Польше, Турции, Швейцарии, Франции, Австрии, Китае, Персии и Великобритании. Пекинская катастрофа была крупнейшей, но лондонский провал стал наиболее оглушительным по своим последствиям, поскольку европейские события всегда получали в мире больший резонанс по сравнению с азиатскими. В мае 1927 года МИ-5 проводила операцию по ликвидации советской агентурной сети, возглавлявшейся бывшим армейским разведчиком, а затем служащим Ллойда и будущим командиром первого английского интернационального батальона в Испании Уилфридом Маккартни. Ему подбросили армейское руководство по связи (часто ошибочно сообщается, что это был устав королевского воздушного флота), с которым 12 мая он отправился на улицу Мургейт, № 49 — в здание советского торгпредства, более известное как “Русский дом”, где размещалось также англо-советское акционерное торговое общество (АРКОС). Невзирая на экстерриториальность помещений, полицейские и контрразведчики ворвались туда вслед за ним и произвели обыск, в нарушение собственных законов изъяли массу документов и сразу же объявили об обнаружении множественных доказательств шпионской и подрывной деятельности СССР. Внедренные в АРКОС британские агенты из числа служащих низкого уровня обеспечили своих руководителей исчерпывающей информацией о расположении внутренних помещений общества и, в частности, о местонахождении шифровального отдела. Там находился его начальник Антон Миллер, относительно поведения которого существуют две версии. Большинство из исследователей утверждают, что он развел в подвале огонь и попытался сжечь шифровальные материалы, однако уничтожить успел далеко не все, поскольку в те времена их еще не печатали на мгновенно вспыхивающей бумаге. Тем не менее, имеются определенные основания полагать, что Миллер просто открыл бронированную дверь своей комнаты на уверенный стук в нее и был захвачен врасплох. Нет полной ясности и в другом вопросе. В течение десятилетий обе стороны инцидента утверждали, что при обыске искомое руководство так и не было обнаружено, но среди рассекреченных в мае 2002 года досье МИ-5 имеется дело KV3/15, содержащее его копию. Миллер пропал бесследно, а на запрос члена палаты общин Джорджа Лэнсбюри о его судьбе парламентский заместитель министра внутренних дел Дуглас Хэкинг дал ответ, суть которого сводилась к тому, что в интересах общества этой темы лучше не касаться. Однако среди рассекреченных одновременно с KV3/15 дел контрразведки имеются досье KV2/797 и KV2/798, в которых утверждается, что шифровальщика Антона Миллера вместе с занимавшим ту же должность его братом Петром после завершения следствия выдали СССР, где их расстреляли. Другие документы на этот счет неизвестны. По некоторым сведениям, братьев доставили в Советский Союз насильно. В своей речи заместитель министра легкомысленно и самонадеянно заявил о наличии у него веских причин считать, что система шпионажа советского правительства и советского торгового представительства в стране сломана навсегда. Сразу же были опубликованы некоторые из захваченных документов, но советская сторона стандартно и буднично объявила их фальшивкой, а всю акцию — бандитской. В Палате общин статс-секретарь по иностранным делам Остин Чемберлен заявил: “Из дома № 49 по улице Мургет направлялись и осуществлялись как военный шпионаж, так и разрушительная деятельность по всей территории Британской Империи”[25]. Далеко не все парламентарии были единодушны в решении раздуть скандал, многие предлагали спустить дело на тормозах. Даже не отличавшийся особой любовью к коммунистам Ллойд Джордж урезонивал агрессивно настроенных коллег: “Кстати, следует иметь в виду, что в арсенале дипломатических органов такие методы, как шпионаж, являются общепринятыми. Каково первое обвинение, выдвинутое премьер-министром, на основании этого документа? Это шпионаж, имеющий целью получение информации о нашей армии и флоте. А сами мы этим не занимаемся? Если наше военное министерство, Адмиралтейство, командование воздушными силами не получают всеми способами всевозможную информацию о том, что делается в других странах, то они пренебрегают безопасностью своей страны. Что же касается употребления агентов для возбуждения волнений, то это не новый способ давления одного государства на другое”[26]. Тем не менее, 24 мая поверенному в делах СССР в Лондоне А. П. Розенгольцу вручили ноту о разрыве дипломатических отношений между двумя государствами с 27 мая 1927 года. Резонанс этого события оказался огромен, оживились террористические контрреволюционные организации, со дня на день ожидавшие начала войны Британии против Советского Союза. Розенгольцу пришлось собрать вещи и покинуть страну. По пути в Москву он встретился в ресторане главного варшавского вокзала с полпредом П. А. Войковым, и во время их совместного завтрака эмигрант Б. С. Коверда несколькими выстрелами застрелил последнего, по его словам, в качестве места за миллионы погибших в России людей. В заявлении Москвы относительно теракта прозвучало обвинение в адрес лондонских властей, якобы направивших удар, убивший Войкова. Британия стала считаться в Москве главным противником, аналогично относились и англичане к СССР. В июне 1929 года, когда партия консерваторов потерпела поражение на выборах, и к власти пришло второе лейбористское правительства Макдональда, главным противником стала считаться Франция.

При рейде в АРКОСе МИ-5 захватила ряд материалов, позволивших ПШКШ дешифровать перехватывавшуюся ранее переписку, но вновь опрометчиво опубликованные в открытой печати тексты стали для советской стороны сигналом к смене шифрсистем. После этого британские криптографы уже никогда более безоговорочно не доверяли своему правительству и строго дозировали направляемую ему информацию, чтобы оно в очередной раз не открыло противнику факт компрометации его шифров. ИНО и Разведупр лишились резидентур в Лондоне, поскольку весь персонал полпредства СССР был выслан на родину. События 1927 года послужили серьезным уроком и для советской разведки. Прежде всего, в Центре осознали необходимость создания нелегальных резидентур, ибо только они могли продолжать работу в условиях отсутствия официальных учреждений и, как следствие, “легальных” загранточек. Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 28 мая 1927 года “О мерах конспирации” предписывало: “Совершенно выделить из состава полпредств и торгпредств представительства ИНО ГПУ, Разведупра, Коминтерна, Профинтерна, МОПРа”[27].

Кроме того, был предпринят ряд мер по избежанию компрометации шифров. Упомянутое постановление уделило этому особое внимание:

“д) безусловно отказаться от метода шифрпереписки телеграфом или радио по особо конспиративным вопросам. Завести систему конспиративных командировок и рассылки писем, каковые обязательно шифровать.

е) Отправителей конспиративных шифровок и писем обязать иметь специальные клички, воспретив им подписываться собственным именем”[28].

Стали применяться надежные блокноты разовых ключей, а условия их хранения и использования разрабатывались с учетом возможности быстрого уничтожения документации при угрозе захвата.

К лету 1929 года по всему миру ударил набат “великой депрессии”, вызвавший в СССР злорадное удовольствие и подтвердивший тезис о загнивании капитализма и его скором крахе по причине всеобщего обнищания трудящихся масс. С оперативной точки зрения, кризис расширил вербовочную базу за счет сотен тысяч и миллионов потерпевших экономический крах людей. Открывшиеся новые разведывательные возможности вскоре реализовались. В 1929 году в полпредство СССР в Париже явился посетитель, пожелавший получить аудиенцию у военного атташе, вместо которого его принял оперативный сотрудник резидентуры В. Войнович. Представившийся фамилией Скотт визитер заявил, что работает в МИД Британии, и за две тысячи долларов предложил приобрести дипломатический шифр. Войнович резонно заметал, что не может тратить деньги на покупку непроверенных материалов, в соседней комнате снял с текста фотокопию, а затем вернулся и обвинил инициатавника в мошенничестве. После этого он выгнал его из полпредства, одновременно послав за ним наружное наблюдение. Добытый шифр в ближайшее же время отправили дипкурьерской связью в Центр, где подтвердили его подлинность и приказали немедленно разыскать “Скотта”, однако сделать это не удалось. Наблюдатель записал адрес неточно и совершенно забыл, где жил объект.

Целый год вся разведка искала растворившегося в парижских улицах человека, и лишь в 1930 году нелегал ИНО Д. А. Быстролетов (“Андрей”, “Ганс”) нашел бывшего инициа-тивнка и восстановил связь, уплатив ему и за шифр, и за предстоящую работу. Этим человеком оказался шифровальщик управления связи МИД Британии Эрнст Холлоуэй Олдхам. Когда Быстролетов подошел к нему на улице, извинился за допущенную ошибку и вручил конверт с деньгами и инструкцией по связи, у англичанина стало плохо с сердцем, однако он справился с собой и на первой же встрече попытался отказаться от дальнейших контактов. Но это ему не удалось, как не удавалось десяткам тысяч других людей, имевших неосторожность скомпрометировать себя одним-единственным негласным контактом со спецслужбами, никогда просто так не отпускающими своих жертв. Олдхам получил псевдоним “Арно” и вначале не производил впечатления особо ценного агента, однако через год выяснилось, что англичанин располагает достаточно широким доступом к кодам и шифрам, причем передавать их упорно не желает.

Существует несколько версий рассматриваемой истории, равно далеких от истины. Согласно одному из распространенных заблуждений, Олдхам вначале представился наборщиком типографии МИД Британии, но затем наружное наблюдение выявило у него наличие навыков оперативного работника. Известно также и утверждение о том, что он являлся одним из руководителей шифровальной службы Форин офис. Все эти легенды представляя-ют собой лишь отголоски подлинных событий и отчасти пущены самим склонным к художественному вымыслу Быстролетовым, а также его позднейшими биографами. Действительность оказалась более захватывающей, чем любой вымысел. Работа с “Арно” представляла значительную трудность, поскольку агент был плохо управляем, деморализован, постоянно пьянствовал и все время боялся появления существовавших лишь в его воображении убийц из СИС, готовых расправиться с предателем. Для закрепления вербовки и воздействия на объект Быстролетов применял различные меры, одна из которых являлась совершенно беспрецедентной в истории нелегальной разведки. Пытаясь подбодрить Олдхама, он подарил ему ружье с выгравированной на нем благодарностью от ОГПУ за плодотворную работу! Советский разведчик также использовал влияние “Мадам”, как в оперативных документах ИНО именовалась жена агента Люси. Обладая достаточно сильным характером, она удерживала мужа от сползания в алкоголизм, а Быстролетов несколько раз добивался от руководства финансирования лечения его прогрессирующей склонности к спиртному. Еще ранее он организовал трехстороннюю встречу с участием нелегального резидента ИНО Б. Я. Базарова (“Кин”, настоящая фамилия Шпак), на которой тот играл роль итальянского коммуниста да Винчи, сам же Быстролетов изображал обедневшего венгерского графа, несчастного аристократа, попавшего в лапы жестокой советской разведки. “Да Винчи” в присутствии “Арно” третировал “графа”, запугивая тем самым и Олдхама, после чего тот был рад поддерживать контакт с якобы более мягким и уступчивым “венгром”.

Олдхам снабжал ОГПУ шифрами, информацией о мерах безопасности и сведениями о коллегах по министерству, но весьма результативная работа с источником продлилась недолго. Напряжение двойной жизни и алкоголизм сломили его, англичанин стал веста себя совершенно неадекватно, чем привлек внимание контрразведки. Для начала его уволили со службы, однако было ясно, что санкции этим явно не ограничатся. “Арно” не стал дожидаться продолжения и 29 сентября 1933 года покончил жизнь самоубийством, отравившись газом. Проведенное расследование совершенно определенно показало, что Олдхам передавал государственные секреты иностранной державе, но британцы полагали, что его работодателями были французы. Курировавший секретные службы Великобритании постоянный заместитель министра иностранных дел Роберт Ванситтарт наивно порадовался: “Какое счастье, что такие позорные истории в Англии случаются раз в сто лет!”[29]. Дело Олдхама получило весьма результативное продолжение. По его информации были завербованы двое служащих из состава британской миссии в Лиге Наций в Женеве, однако эта операция выходит за временные рамки главы и будет рассмотрена далее.

Совершенно особым направлением оперативной работы британских спецслужб стала Ирландия, где действовала сепаратистская организация “Ирландские волонтеры” вскоре переименованная в “Ирландскую республиканскую армию” (ИРА). Специально против нее была создана Объединенная разведывательная служба (КИС) со штабом в Дублине и рассредоточенными по всему острову сотрудниками. Объединенной она именовалась потому, что пользовалась правами МИ-5, но в основном была укомплектована разведчиками и использовала методы, применяющиеся секретными службами в военное время на вражеской территории. КИС возглавлял Ормонд де л’Эпе Уинтер (“О”), по свидетельству одного из современников, выглядевший как “злобная маленькая белая змея… вероятно, полностью аморальный тип”[30]. Одновременно он являлся заместителем начальника Королевских ирландских полицейских сил (РИК) Джозефа Тюдора. Фактически офицеры Уинтера были боевиками правительства, предназначенными для физического уничтожения видных деятелей ИРА и “Шин Фейн”, и первым их достижением явился расстрел застигнутого врасплох на дублинской улице лидера ИРА Шона Триси. Ирландцы нередко именовали группы КИС “бандами убийц из Дублинского замка”, хотя чаще использовали резкий эвфемизм “Каирская банда” или более лояльный “Каирская группа”. Они, однако, несколько заблуждались и смешивали КИС с действительно прибывшими с Ближнего Востока офицерами, в задачи которых входило нанесение оперативных и физических ударов по ИРА, и в первую очередь — по ее разведывательной службе. Эту организацию с лета 1919 года возглавлял жестокий и изощренный специалист по тайным операциям Майкл Коллинз, сменивший своего предшественника Имонна Дуггана в основном благодаря проявленной решительности и целеустремленности. Коллинзу досталась серьезная проблема борьбы с оперативными органами правительства, и он вел ее предельно жестко. Непосредственным толчком к направлению из Каира упомянутой группы боевиков явилась история с Ф. Дигби Харди. Этот отбывавший наказание в лондонской тюрьме фальшивомонетчик не собирался провести за решеткой существенный отрезок своей жизни и написал письмо генерал-губернатору Ирландии лорду Френчу с предложением своих услуг в качестве шпиона против ИРА. Наивные англичане не могли и предположить, что внутренняя корреспонденция может быть перлюстрирована, притом не правительственными органами, что было бы еще полбеды, а сепаратистами. Между тем все произошло именно так. Благодаря агенту на почтамте Дублина Коллинз узнал содержание письма Френча еще до того, как оно было доставлено губернатору и немедленно начал контроперацию. Тем временем правительство приняло решение согласиться на предложение инициативника, и Харди негласно прибыл в Ирландию, где начал активные поиски контакта с подпольными группами ИРА. Вскоре он вышел на двух человек, которых ошибочно полагал старшими офицерами разведки сепаратистов. В действительности ими являлись британский и американский журналисты, которым Коллинз за участие в игре пообещал первоклассную сенсацию. На первой же встрече Харди были предъявлены копия его письма лорду Френчу и собранное ИРА материалы о его криминальном прошлом, а также предъявлены свидетельства того, что на свободе он находится незаконно. Инициативник был буквально раздавлен молниеносностью своего провала и подробностью улик, а потому раскаялся и дал подробные показания, за что был оставлен в живых и вывезен за пределы страны. Оба журналиста передали эту историю в газеты, и она на некоторое время действительно стала сенсацией. В ходе своих откровений Харди раскрыл немало технологических секретов работы СИС, что нанесло по ней серьезный удар. Именно в ответ на него и прибыла в Дублин в 1919 году “Каирская группа”.

Каирская группа

Ее возглавляли Питер Эймс и Джордж Боннет, в непосредственном подчинении у которых находились три очень опытных офицера: отозванный из России лейтенант Энглисс (“Мак-Махон”), ирландец Пил и назначенный начальником разведки Дублинского замка Д. Л. Маклин. Они немедленно централизовали деятельность британских спецслужб в Ирландии, объединили данные оперативных учетов и в результате существенно усилили давление на сепаратистов. В свою очередь, изменения „в оперативной области были быстро замечены агентурой Коллинза и стали одним из приоритетов разведки ИРА. Первоначально находившиеся на нелегальном положении британские офицеры оставались нераскрытыми, несмотря на их неосторожную ностальгическую склонность к посещению дублинского кафе “Каир”. Все они занимали скромные должности продавцов в магазинах и клерков в небольших фирмах, что позволяло им надежно маскировать встречи с агентами и выходы на острые акции. Однако вскоре англичане допустили первое грубое нарушение режима секретности. После уличного расстрела причастного к деятельности ИРА чиновника теневого казначейства Джона Линча лейтенант Энглисс в пьяном и угнетенном состоянии проговорился любовнице о своей причастности к этой акции. Вторым толчком к установлению личностей членов “Каирской группы” стал сигнал содержательницы небольшой гостиницы, обратившей внимание на необъяснимые и регулярные поздние отлучки группы своих британских постояльцев. На самом деле разведчики выходили на маршруты, как и догадывался Коллинз. В рассматриваемый период задача отслеживания кого-либо на ночных улицах ирландской столицы не представляла особой сложности. Наружное наблюдение, зачастую сопряженное с последующими террористическими акциями, являлось одним из важнейших направлений деятельности разведки ирландских сепаратистов. Его осуществляла так называемая группа “Двенадцати апостолов”, отвечавшая также и за осуществление острых акций. Кроме того, Коллинз располагал в полиции Дублина рядом агентов, наиболее видными из которых были Имонн Врой, Джо Каванах, Джеймс Макнамара и Дэвид Нелиган. Еще шестеро его агентов (Т. Нирч, братья Кулхэйн, Маннике, О’Салливан и М. Бирн) служили в патрульно-постовой службе РИК. Во время дежурств они проверяли документы у нарушителей комендантского часа, многие из которых предъявляли выданные им пропуска и таким образом расшифровывали факт своего сотрудничества с властями. Агенты ИРА фиксировали установочные данные таких людей и передавали их группам боевиков для репрессий. Агентами-наблюдателями Коллинза служили многочисленные ночные портье, официанты баров и пабов, швейцары, фиксировавшие возможных полицейских агентов и передававших их мобильным группам для разработки и принятия мер. Жертвами такой тактики пали многие агенты полиции и КИС, а также и непричастные к их работе мирные граждане. В рассматриваемом же случае участники “Каирской группы” были идентифицированы без ошибок. Этому дополнительно способствовало абсолютно глупое и непрофессиональное направление Коллинзу отпечатанного на машинке угрожающего письма. Руководитель разведки, получившей к этому времени наименование Разведывательного корпуса ИРА, отдал его эксперту для изучения. Вскоре автора письма установили и взяли в разработку, что позволило выявить его связи и идентифицировать еще нескольких британских разведчиков. Всего было выявлено восемь мест их проживания.

Майкл Коллинз после выхода из лагеря для интернированных. Рука на колене прикрывает прореху в брюках

Обычно считается, что толчком для последовавшей акции являлся упомянутый расстрел Шона Триси 14 октября 1920 года, но это неверно. ИРА была существенно сильнее обеспокоена рядом арестов своих старших офицеров и еще более — полученной информацией о планировавшихся новых арестах. Ранним утром 21 октября восемь групп боевиков ИРА, включая “Двенадцать апостолов”, застигли англичан врасплох в собственных постелях. Они убили одиннадцать (по другим данным, четырнадцать и семнадцать) разведчиков Уинтера и двоих полицейских, в том числе Энглисса и Маклина, после чего день 21 ноября 1920 года стал именоваться ирландским “кровавым воскресеньем”. Эта акция вызвала страшную панику среди проживавших в городе англичан, и в первую очередь — среди агентов правительственных спецслужб. Они немедленно потянулись под защиту Дублинского замка и вскоре так заполонили его, что свободную постель там стало невозможно достать ни за какие деньги. Группы наружного наблюдения ИРА фиксировали прибывающих в замок и таким методом установили многих информаторов полиции, которых впоследствии уничтожили.

Акция вызвала жесткий ответ правительства. Иррегулярные подразделения открыли огонь по толпе зрителей футбольного матча в дублинском городском парке, убили четырнадцать человек и многих ранили. Возникшая паника позволила арестовать причастных к террористической акции Д. Мак-Ки и П. Клэнси, вскоре казненных вместе с еще одним совершенно непричастным к покушению местным жителем.

Коллинз умел не только стрелять и взрывать бомбы, Разведывательный корпус ИРА развернул одну из самых эффективных агентурных сетей, когда-либо действовавших на территории Британской империи. Вербовочная работа находилась в ней на очень высоком уровне, в частности, резидент в Лондоне Сэм Магир имел на связи несколько десятков источников, одним из которых являлся секретарь военного министра Ф. Брейди-Куни.

Дублинский договор 1921 года разделил страну на получившее статус доминиона Свободное Ирландское государство и оставшуюся в составе Британской империи Северную Ирландию, или, как ее называют англичане, Ольстер. ИРА также раскололась на сторонников договора и “непримиримых”, или республиканцев, немедленно затеявших друг с другом гражданскую войну. Сторонник договора Коллинз возглавил вооруженные силы Свободного государства и в этом статусе продолжал руководить секретной службой, именовавшейся теперь “Г2”. Ее агентурные сети действовали как на юге, так и на севере острова, где они были небольшими, но достаточно эффективными. Одним из источников ирландской разведки, например, являлся сержант Мэтт Маккарти, личный помощник начальника полиции Ольстера генерала Артура Солли-Флуда. Коллинз планировал существенно усилить это направление, о чем, в частности, свидетельствует одно из его последних указаний начальнику разведки: “В настоящий момент я полагаю, что мы должны приложить все возможные усилия для развития разведывательной системы на Северо-Востоке”[31]. Он намеревался также сформировать и подготовить силы специальных операций, для чего рассчитывал пригласить в Дублин Т. Э. Лоуренса “Аравийского”. Этот факт стал известен Черчиллю и послужил для него побудительным мотивом наконец удовлетворить просьбу бывшего партизана о переводе его из министерства по делам колоний в военно-воздушные силы. Все эти действия не могли не тревожить британское правительство и, несомненно, побудили его дать своей разведке указание нейтрализовать опасного противника. Вероятно, окончательное решение об устранении Коллинза было принято после убийства в Лондоне 22 июня 1922 года агентами “Г2” Джозефом О’Салливаном и Регги Дунне бывшего начальника имперского генерального штаба фельдмаршала Генри Уилсона. Судя по всему, СИС подготовила и спланировала ответный удар руками спровоцированных ей противников Дублинского договора. 23 августа того же года Коллинз попал в устроенную ими засаду и погиб в перестрелке.

Майкл Коллинз во главе вооруженных сил Свободного Ирландского государства

С иностранными государствами англичанам было куда спокойнее. В 1920-х годах немцы не занимались в Британии оперативной работой, ограничиваясь сбором информации через атташе и “салонным шпионажем”. Организовать серьезную агентурную сеть они не могли как по причине нехватки финансов, так и из-за наложенных Версальским договором ограничений. Статус побежденных не позволял Германии иметь внешнюю разведку, поэтому любое разоблачение ее операций могло повлечь за собой весьма плачевные последствия, вплоть до полной оккупации страны. Кроме того, интересы Берлина и Лондона начали постепенно сходиться. Британию беспокоило усиление Франции и отсутствие на континенте противовеса ее влиянию, роль которого ранее выполняла Германия, немцы же пытались найти опору против бескомпромиссной линии Парижа и как-то обзавестись поддержкой мощной сверхдержавы. Вследствие перечисленных причин разведывательная активность немцев отсутствовала вплоть до 1926 года, когда был зафиксирован первый случай шпионажа с участием англичанина. В 1921 году капитан Вивиан Стрэндерс, бывший сотрудник Межсоюзнической контрольной комиссии, работавший в области аэронавтики, демобилизовался и уехал в Дюссельдорф, где к этому времени успел наладить неплохие связи в бизнесе. Он занимался поставкой в Германию мотоциклетных двигателей, пригодных к установке на разрешенные Версальским мирным договором легкие самолеты, однако из-за инфляции разорился. Немецкие фирмы “Дорнье”, “Юнкере” и “Хейнкель” оплачивали консультационные услуги Стрэндерса, за что он содействовал им в незаконной закупке комплектующих для самолетостроения. В ходе этой работы англичанин попал в поле зрения французской разведки, уведомившей об этом британских коллег. Чтобы замаскировать разведывательный аспект дела, те выписали ордер на арест Стрэндерса по обвинению в многоженстве, по которому 21 декабря 1926 года французы арестовали его и приговорили к двум годам одиночного заключения. Англичанин вышел из тюрьмы озлобленным на обе страны, отказался от британского гражданства переехал на постоянное жительство в Германию и натурализовался там. В Берлине Стрэндерс стал пронацистским журналистом, с 1931 года издавал журнал ветеранов войны “Стальной шлем”, а позже вступил в нацистскую партию и получил звание оберштурмфюрера СС. Во время Второй мировой войны он выпускал ориентированную на английских военнопленных газету “Лагерь” и пытался вербовать их в “Легион Святого Георгия”, а в 1945 году был арестован американскими властями, однако наказанию за измену не подлежал, поскольку уже не являлся гражданином Соединенного Королевства. Первый англичанин-шпион умер в Германии в 1959 году.

Остальные государства на территории метрополии агентурную разведку против Великобритании практически не вели. На арене намертво схватились лишь советские и британские спецслужбы, и это было лишь самым началом их долгого противоборства.

Политическая карта послевоенной Европы имела не слишком много общего со своей довоенной предшественницей. Подобных изменений Старый Свет не претерпевал со времен перекроившего границы в 1815 году Венского конгресса, но даже тогда они были куда скромнее. Однако с огромным трудом установленный мир не принес континенту долгожданного спокойствия, ибо почти все европейские государства предъявляли друг к другу территориальные или иные претензии и пытались разрешить их различными методами, в том числе средствами разведки. В 1920-е годы такой подход был особенно характерен для Польши, Эстонии, Латвии, Финляндии, Румынии и, конечно, Советского Союза. Оперативная обстановка в перечисленных странах отличалась двумя специфическими особенностями. Первая из них заключалась в наличии огромного числа эмигрантов, активно использовавшихся буквально всеми разведывательными органами. Эти люди расширили вербовочную базу практически до необозримости, поскольку почти все поголовно были закалены страшной многолетней войной, обитали на новом месте без прав на жительство и устойчивых источников существования и были готовы ввязаться в любую авантюру, ибо терять им было уже нечего. Кроме того, в Европу в полном составе перебрались все разведывательные и контрразведывательные органы белых армий и правительств, которые насчитывали десятки офицеров и имели на связи тысячи действовавших агентов, но задыхались без финансовых средств и государственной поддержки. С другой же стороны, эмиграцию пронизывала завербованная в ходе гражданской войны агентура советских спецслужб, в последующем, хотя и далеко не сразу, значительно облегчившая внедрение нелегалов в европейские страны. Еще одной особенностью региона являлось наличие многочисленных и разнообразных национальных меньшинств, на которые опирались разведывательные службы. В особенности это было характерно для Польши, Австрии, Румынии, Венгрии, Италии, Югославии, Чехословакии, Франции, Греции и некоторых других государств. Вербовка агентуры в этой среде, иногда “под чужим флагом”, значительно упрощалась и таила меньше неприятных сюрпризов, хотя следовало учитывать, что все подобные группы находились в зоне повышенного внимания контрразведывательных служб и политических полиций государств пребывания.

1. ВЕЙМАРСКАЯ РЕСПУБЛИКА

Наиболее драматично и кроваво события развивались в Германии, растоптанной и униженной державами-победительницами, но отнюдь не умиротворенной, и поэтому потенциально опасной. После ноябрьского перемирия 1918 года страна погрузилась в хаос, в котором крах экономики был еще далеко не самым страшным явлением. Некогда вполне стабильное общество раскололось на непримиримые, часто экстремистские группировки крайне правых и крайне левых. Они создали собственные военизированные организации, ряды которых пополняли привыкшие к пороху и крови озлобленные фронтовики, не отыскавшие места в мирной жизни и полностью дестабилизировавшие внутриполитическую ситуацию. В 1919 году государственную власть попытались захватить левые силы, однако боевики добровольческого корпуса “Фрейкор” потопили их восстание в крови. Правые стремительно консолидировались, по стране множились тайные суды “Феме”, приговаривавшие людей к смерти по усмотрению подпольных обществ, но полиция не могла, а часто и не желала пресечь начавшийся террор. Не прекращались попытки военных взять политическую жизнь общества под свой контроль, чему упорно противостояли молодые демократические институты возникшей на руинах Германской империи Веймарской республики.

Обстановка в стране в значительной степени зависела от позиции иностранных держав. Наибольшую активность проявляла Франция, за сто лет пережившая четыре нашествия немцев и не желавшая подвергнуться следующему. На мирных переговорах возглавлявшаяся Жоржем Клемансо делегация была полна решимости взвалить на своего исторического соперника и врага максимум ограничений и репараций, чтобы навсегда лишить его шанса на восстановление. Франции было недостаточно просто ослабить Германию, она преследовала цель расчленить ее и создать буферное прирейнское государство. В 1919 году эту концепцию вполне откровенно озвучил маршал Фош: “Франция не может довольствоваться разоружением Германии, безразлично, будет ли это разоружение произведено добровольно или нет… Военная безопасность, построенная на такой зыбкой основе, была бы иллюзией. Для Франции и для Бельгии существует только одна гарантия против германского нападения — постоянное обладание переправами через Рейн. Линию Рейна можно удерживать сравнительно небольшими силами, если Рейнская провинция будет освобождена от пруссаков… Если случится война, то победит та сторона, которая раньше завладеет переправами через Рейн”[32]. Парижская мирная конференция не удовлетворила это стремление французов, но их разведка отнюдь не сочла вопрос исчерпанным. Наоборот, задача раскола Германии стала для нее приоритетной, и основные усилия 2-го бюро генерального штаба и Службы разведки сосредоточились именно на раздувании сепаратистских настроений в Баварии и районе Рейна. Отсутствие средств к существованию у значительной части населения полуразрушенной и ограбленной страны предопределяло легкость вербовок ее граждан на материальной основе, благодаря чему французская разведка приобрела множество новых источников.

Позиция Великобритании была несколько иной. Ее не устраивала перспектива чрезмерного усиления Франции и исчезновение определенного баланса сил в Европе, а лежавшие тяжким бременем на экономике Германии непомерные репарации препятствовали открытию ее рынка для сбыта английских товаров. Британский премьер Болдуин недвусмысленно заявил: “Для Англии как деловой нации ясно, что если от Германии потребовать чрезмерных платежей, то от этого больше всего пострадают сама Англия и ее союзники”[33]. Берлин пытался играть на этом, однако его тайная дипломатия приносила незначительные плоды. Лондон не желал открыто становиться на дороге у французов, и когда немецкий министр иностранных дел Вальтер Ратенау обратился к Британии с просьбой об облегчении условий репараций, то получил отказ. Германия пугала союзников угрозой революции из-за развала экономики ввиду неподъемных репарационных платежей и отказалась согласиться с установленной для нее суммой в 226 миллиардов золотых марок. Ответом на это в 1921 году стала оккупация Дуйсбурга и Дюссельдорфа, затем страна лишилась части Верхней Силезии, отданной послушной Польше. Франция развернула успешную работу по дестабилизации постоянно меняющихся правительств и расколу Германии на части. В 1923 году ее армия оккупировала Рур, и Германия мгновенно утратила 88 % производимого угля, 48 % железа и 70 % чугуна, рухнул курс немецкой марки, но, как возмездие, за ним зашатался французский франк и вся европейская валютная система. К концу 1918 года доллар США равнялся примерно 4 маркам, а на пике инфляции 15 ноября 1923 года он стоил уже 4,2 триллиона марок[34]. Правительство Веймарской республики вынуждено было с такой быстротой выпускать банкноты, что не хватало времени на печатание их с обеих сторон. Иногда казначейство просто штамповало добавочные нули на существовавших купюрах и выпускало их в обращение уже по новому номиналу. Финансовая катастрофа повлекла за собой взрыв националистических настроений, развитие военизированных организаций фашистского типа и рост влияния рейхсвера.

У руководства британской разведки сохранялась ложная убежденность в неактуальности ведения агентурных операций по Веймарской республике. Она располагала несколькими агентами в Берлине и Гамбурге, а также полностью сориентированной на германское направление сетью в Голландии, однако низкая квалификация агентов не позволяла СИС должным образом оценивать обстановку. Недостаток внимания усугубляли финансовые и кадровые проблемы разведки в целом. Еще до резкого уменьшения ассигнований на секретные службы Лондон выделял на оперативную работу по Веймарской республике 30 тысяч фунтов в год, поэтому из соображений экономии в Европу одновременно направлялись не более трех штатных сотрудников из общего числа в тридцать человек. Они вяло вербовали источников среди местного населения для освещения текущих событий, но далее этого СИС не шла. Информация не подразделялась на военную, экономическую и политическую, информационноаналитической службы не существовало вообще, поэтому и вся внешняя разведка, и ее оценки носили поверхностный характер. Это привело к тому, что набиравшее силы нацистское движение ускользнуло от внимания Лондона, и внезапное усиление Национал-социалистической рабочей партии Германии (НСДАП) оказалось для СИС и Форин офис совершенно неожиданным и неприятным сюрпризом, к которому никто не был готов.

Советские спецслужбы действовали в Германии принципиально иначе. Большевики рассматривали Веймарскую республику как наиболее перспективную страну для продолжения революции в мировом масштабе, а немцы, в свою очередь, пытались использовать Советскую Россию для облегчения бремени Версальского мира. По этим причинам оба государства вскоре установили друг с другом совершенно особые взаимоотношения. При подавлении восстания спартаковцев в 1919 году немецкая полиция захватила и арестовала члена Политбюро ЦК РКП (б) К. Б. Радека, но очень быстро из убогой камеры в берлинской тюрьме Моабит он был пересажен в другую, вполне комфортабельную, которую использовал как рабочий кабинет и даже принимал там посетителей из внешнего мира. С этого момента отсчитывается военное сотрудничество обоих государств в тайный обход решений Парижской мирной конференции. Первоначально Москва и Берлин рассматривали лишь возможность совместных действий на случай конфликта одной из сторон с Польшей, являвшейся опорой Версальской системы на Востоке, однако уже в начале 1921 года в министерстве рейхсвера была создана специальная группа для взаимодействия с РККА. В марте того же года начались переговоры о производстве на территории РСФСР запрещенной для Германии военной техники, all февраля следующего года руководство рейхсвера и Красная Армии подписали временное соглашение о сотрудничестве.

Вообще же в области российско-германских отношений наглядно проявилось свойство любой революции вовлекать в свою орбиту всех так или иначе к ней причастных, причем с совершенно непредсказуемым, но обязательно фатальным результатом. Первоначально немецкий генеральный штаб финансировал революционные партии в России для ее ослабления и вывода из войны. Это ему вполне удалось, однако революция немедленно перебросилась на саму Германскую империю и быстро разрушила ее. Теперь уже РСФСР, а потом и СССР попытались использовать немцев для развития мирового революционного процесса, но в итоге этих попыток возникла и укрепилась гитлеровская Германия. Во Второй мировой войне она была разбита и разделена надвое, однако последующее объединение ее половин стало одним из толчков к распаду Советского Союза. Остановился ли маятник процесса?

Начало 1920-х годов характеризовалось весьма тесными отношениями всех ветвей советских спецслужб с Коминтерном и национальными коммунистическими партиями, и хотя после ряда тяжелых провалов от подобной практики вскоре отказались, на первом этапе она принесла определенные плоды. В этом отношении следует отметить активные совместные усилия германской компартии и советской разведки по противодействию усилиям Франции расколоть страну. РСФСР/СССР преследовал цель подготовить целостную Германию к социалистической революции, для чего сразу после начала оккупации Рура нелегально отправил туда оперативную группу Разведупра. К этому моменту подпольные структуры ГКП уже начали линейное размежевание, и каждая из них отвечала за свое направление деятельности:

— С-группы — общая разведка;

— М-группы — агентурное проникновение в вооруженные силы и ведение подрывной деятельности в армии и на флоте;

— П-группы — аналогичная работа в органах полиции;

— ББ-группы — организация сети рабочих корреспондентов на предприятиях и ведение экономической разведки;

— Н-группы — обеспечение связи, выделение курьеров, изготовление паспортов и других документов;

— Т-группы — ударные отряды боевиков для проведения диверсий и актов террора.

Вместе эти подразделения составляли партийную секретную службу, в обиходе именовавшуюся “немецкой ЧК”. Ее возглавлял Ганс Киппенбергер, позднее избранный депутатом рейхстага, в котором он возглавил комитет по военным делам. Естественно, столь удачную позицию нельзя было подвергать риску компрометации, поэтому Киппенбергеру пришлось передать свои функции по руководству секретной службой ГКП Фрицу Бурде (“Эдгар”, “доктор Шварц”).

В 1923 году в Берлин прибыл В. Г. Раков (“Феликс Вольф”), в течение предыдущего года под именем Владимира Инкова работавший начальником отдела полпредства РСФСР в Вене. В действительности он являлся первым резидентом Разведупра в германской столице и, помимо этого, выполнял функции по руководству партийной разведкой ГКП. После отъезда Ракова на нелегальную работу в Соединенные Штаты Америки его пост последовательно переходил к Р. М. Кирхенштейну (“Макс”), А. Я. Пессу, X. И. Салныню, А. М. Витолину и Я. Я. Аболтыню (К. М. Басов, “Рихард”).

Нелегалы Разведупра уделяли особое внимание подготовке Т-групп, однако, если не считать нескольких террористических актов в отношении французских офицеров, ударные отряды так и не приступили к действиям против оккупационных войск. Одной из основных задач партийной разведки являлось вскрытие и уничтожение нелегальной резидентуры 2-го бюро, но ни немцы, ни работавшие в том же направлении советские агенты не смогли обнаружить эту точку, скрывавшуюся под вывеской “Центра французской связи”.

1923 год в Германии оказался богатым событиями и ознаменовался не только оккупацией Рура французскими войсками, но и двумя неудавшимися попытками захвата государственной власти, с небольшим интервалом предпринятыми коммунистами и нацистами. Они преследовали одну и ту же цель, однако в остальном принципиально отличались друг от друга. Национал-социалистическая рабочая партия Германии (НСДАП) не имела внешней опоры и весьма плохо подготовила свое выступление, но все же начала его. Коммунистическая партая Германии, наоборот, располагала активной поддержкой со стороны Советского Союза и Коминтерна и тщательно спланировала все детали предстоящих действий, однако в последний момент отказалась от проведения восстания. Результат обеих попыток был одинаков — провал.

Первыми начали действовать коммунисты, еще летом 1923 года запланировавшие вооруженным путем установить советскую власть на всей территории Германии. Для этого они располагали 125 тысячами бойцов и 5 тысячами командиров, сведенных в 900 “красных сотен”. СССР ассигновал на германскую революцию 400 тысяч долларов и осуществлял поддержку ГКП силами Отдела международной связи Исполкома Коминтерна (ОМС ИККИ), внешней и военной разведывательных служб. Политбюро ЦК РКП (б) специально для этой цели 21 августа 1923 года создало Комиссию по международному положению, в которую вошли Зиновьев, Троцкий, Сталин, Радек и Чичерин, а позднее еще и Каменев, Дзержинский, Пятаков и Сокольников. С сентября в Германии находился Уншлихт, занятый формированием “красных сотен” (известных также как “сотни Уншлихта”) и секретной службы; там же неоднократно появлялись Берзин, Трилиссер и другие высокопоставленные руководители разведки. Конкретная дата восстания, которое должно было начаться с провокационных стычек с полицией, была назначена на 9 ноября. В преддверии этого в Германию выехала нелегальная делегация РКП (б) в составе Пятакова, Радека, Шмидта и Крестинского, двое последних отправились туда вместо планировавшихся ранее Куйбышева и Рудзутака. Радек выполнял функции политаческого руководителя, нарком труда Шмидт занимался созданием немецких советов, а член ЦК РКП (б) Пятаков отвечал за обеспечение координации и связи. Главным военным советником германских красных частей являлся П. А. Скоблевский, всего же в страну прибыло несколько сотен советских специалистов и советников, большинство из которых были военными и разведчиками.

Следует помнить, что СССР совершал все это в дружественном государстве, с которым у него имелись дипломатические отношения, торговый договор и соглашение о военном сотрудничестве. Более того, в 1923 году Германия являлась практически единственным “окном” в дипломатической изоляции Советского Союза, и все же подготовка к экспорту революции шла полным ходом, хотя Политбюро и испытывало определенные сомнения в ее осуществимости. В Москве дважды откладывали начало восстания, но, наконец, окончательное решение было принято. Все ожидали победных реляций Радека, однако в назначенный срок не произошло ничего. Убедившись в иллюзорности своих планов, эмиссары Коминтерна и руководители германской компартии проявили здравый смысл и остановили восстание. К несчастью, в Гамбург курьер с приказом об отмене выступления прибыл слишком поздно. Дисциплинированные немцы начали действовать точно в срок, но при отсутствии поддержки извне понесли большие потери и смогли продержаться против рейхсвера и полиции только три дня.

Ряд исследователей утверждает, что для советской разведки провал октябрьского восстания имел неожиданные и, как ни странно, благоприятные последствия. По их мнению, политический отдел берлинской полиции 1А якобы остался в непоколебимом убеждении, что все это явилось делом рук исключительно ГКП и Коминтерна, и что СССР как дружественная держава никогда не отважился бы на столь вопиющую акцию. Как следствие, все внимание полиции было поглощено коммунистами. Немцы не занимались серьезной разработкой советских спецслужб, поскольку полагали, что те просто используют территорию Германии в качестве плацдарма для работы по другим регионам, против чего никаких возражений не возникало. После этого ИНО и Разведупр приступили к работе уже без оглядки на скорую победу революции, а ориентировались на приспособление к условиям, как тогда считалось, “временной стабилизации капитализма”, хотя некоторых разведчиков все же перевели в более спокойную Австрию. В действительности все обстояло несколько иначе. Полиция Веймарской республики отнюдь не страдала близорукостью или наивностью и уже осенью 1923 года выявила если и не все детали событий, но их основную канву. Сравнительно малая известность этого факта объясняется простым стремлением германского руководства не афишировать перед всем миром свою осведомленность относительно подлинных организаторов беспорядков. Позднее Берлин получил ряд дополнительных доказательств участия Москвы в ноябрьском восстании, прежде всего от порвавшей с партией одной из руководительниц ГКП Рут Фишер. Некоторое время спустя был арестован и фактический командир “немецкой Красной Гвардии” Скоблевский. Весной 1925 года в Лейпциге над ним намечался суд, в преддверии которого ОГПУ арестовало двух переводчиков и одного дипломата из посольства Германии в Москве по обвинению в подготовке покушения на жизнь Сталина и Троцкого. Это позволило сторонам обменяться “пленными” и постепенно свести скрытый конфликт к минимуму. К августу 1925 года отношения СССР и Веймарской республики практически нормализовались, хотя никогда в дальнейшем они уже не были столь хороши, как до ноября 1923 года.

Несмотря на перечисленные инциденты, в продолжение всего периода времени между двумя мировыми войнами Германия являлась действительно надежной базой для развертывания операций советских разведывательных служб в Европе. Берлин оказался именно тем местом, в котором агенты ИНО впервые проникли в посольство Великобритании, а агенты Разведупра — в посольства Японии и США. На протяжении нескольких лет советская военная разведка получала информацию от двух дочерей начальника отдела сухопутных войск рейхсвера генерал-полковника Курта фон Хаммерштейн-Экворда, которых редактор коммунистической газеты “Рота фане” Вернер Хирш убедил в важности их работы для победы революции. Молодые женщины тайно фотографировали документы, с которыми работал дома отец, а также записывали содержание его разговоров с посетителями. В числе прочего, по этому каналу Разведупр довольно стабильно получал добытые разведкой рейхсвера сведения о вооруженных силах европейских государств. Также на Запад были ориентированы действовавшие в Берлине “Германо-советская торговая компания” (“Дерутра”), “Германосоветская нефтяная компания” (“Дероп”) и “Гарантийный и кредитный банк для Востока” (“Гаркребо”). Естественно, речь идет не об их уставных задачах, а о прикрытии разведывательных операций.

Важнейшую роль играло размещение в Германии наиболее эффективных подпольных мастерских по изготовлению документов для Коминтерна и спецслужб СССР, известных также как “пасс-апарат”, или “пасс-централь”. Формально этот аппарат считался нелегальной структурой ГКП и был создан в течение 1919–1920 годов, в 1921 году подвергся разгрому, однако вскоре был восстановлен и реорганизован. Вопреки названию, его продукцией являлись не только паспорта, но и все сопутствующие человеку в обыденной жизни документы, легализующие его образование, работу, воинскую службу, социальное страхование, уплату налогов и иные вехи жизненного пути. Паспортная линия являлась жизненно необходимым инструментом для внедрения нелегалов и обслуживалась разветвленной сетью источников. Специалисты этого профиля, или, на сленге разведки, “сапожники” при изготовлении документов использовали информацию о чернилах, которыми вносились записи в различные периоды времени, о распространенных в той или иной местности именах, о дефектах печатей, об особых требованиях полиции к регистрации граждан и многих других аналогичных деталях. Ежегодно в период с 1927 по 1933 годы в мастерских “пасс-аппарата” изготавливались по 400 комплектов разного рода документов. В одной из них в 1932 году хранились различные шрифты, включая уже вышедшие из употребления, но еще имеющиеся в действующих бумагах, общей массой в 1,7 тонны. Документы заверялись подлинными и поддельными печатями различных государств от Турции и Болгарии до Голландии и США. Вспомогательные мастерские Коминтерна и разведывательных служб СССР располагались в Дании, Швеции, Швейцарии, Норвегии, Голландии, Бельгии, Саарской области, Австрии, Чехословакии и Данциге. Общее количество специалистов, вовлеченных на постоянной основе в деятельность этой подпольной полиграфической индустрии, достигало 170 человек. В ноябре 1932 года полиция разгромила располагавшуюся на берлинской Кайзер-аллее одну из мастерских “пасс-аппарата”. Опубликованный в газете “Берлинер тагеблатт” отчет о результатах этой акции гласил: “В мастерской было обнаружено 2000 штампов, 600 бланков паспортов, 35 почти заполненных паспортов, 807 фотографий для паспорта, 710 штампов для подтверждения уплаты пошлины, 300 официальных бланков, 73 формы расписок, 57 штампов об уплате налогов, 165 свидетельств, 700 полицейских документов, 30 трудовых книжек и 650 бланков различных фирм”[35].

“Пасс-аппарат” бесперебойно работал до 1932 года, но после нарастания угрозы прихода к власти нацистов его основные мастерские были переведены в находившуюся под управлением Лиги Наций Саарскую область. 1933 год принес новые проблемы и поставил перед “сапожниками” задачу срочного изготовления идентификационных документов на 600 переходивших на нелегальное положение членов ГКП. К этому времени “пасс-аппарат” располагал примерно 5 тысячами паспортов, в числе которых были 1000 германских, 75 шведских, 300 датских, 75 норвежских, 400 голландских, 100 бельгийских, 300 люксембургских, 400 саарских, 200 подлинных и 700 фальшивых швейцарских, 300 австрийских, 600 чехословацких, 100 данцигских и около 500 германских паспортных форм[36]. После вхождения Саарской области в состав рейха существовавшая система фабрикации документов была разрушена, а ее остатки, переведенные в Москву и Париж, никогда более не достигали столь впечатляющих масштабов.

Среди задач советской разведки в Германии работа по эмиграции занимала достаточно скромное место. Это объясняется тем, что, хотя в стране обосновались свыше 600 тысяч эмигрантов из России, они образовали там намного меньше активно действующих контрреволюционных организаций, чем, например, во Франции. Тем не менее, в мае 1921 года в Баварии на так называемом Рейхенгальском съезде был избран Высший монархический совет (ВМС) во главе с бывшим депутатом Государственной думы Н. Б. Марковым-вторым. Это была чисто политическая организация, которая лишь собиралась, но не сумела подмять под себя “Объединенную русскую армию” и таким образом обзавестись вооруженной силой. Совет активно искал контакты с единомышленниками в России, и после перехвата отправленного из Эстонии в Берлин письма князя Ширинского-Шихматова на него наткнулось ОГПУ. В результате этого возникло описанное далее знаменитое агентурное дело “Трест”. В Германии появилась также и организация экстремистски настроенных молодых офицеров-эмигрантов “Братство Белого Креста” (ББК), в которую сумел внедриться советский разведчик Н. Н. Кротко (“Кейт”). Однако эмигрантские организации в Германии интересовали ОГПУ и Разведупр во вторую очередь, поскольку они не пользовались поддержкой правительства страны пребывания и поэтому не представляли собой серьезной силы.

Резидентура советской разведки в Германии вначале работала исключительно с “легальных” позиций и была объединенной, основанной в самом начале 1922 года совместно ИНО и Региструпром. Ее возглавил военный разведчик А. К. Сташевский (Гиршфельд, Верховский), вследствие предательства одного из агентов почти сразу же расконспирированный и отозванный в Москву. В феврале того же года его сменил сотрудник ИНО Б. Б. Бортновский, пробывший в Берлине два года. Уже в 1923 году чекисты и военные разделились и создали параллельные сети, неофициально обозначавшиеся “Клара” и “Грета”. Бортновский остался резидентом внешней разведки, а на посту резидента Разведупра его сменил А. В. Логинов (Бустрем).

Б. Б. Бортновский

Удобное географическое положение немецкой столицы и уникальный характер взаимоотношений Германии с СССР привели к тому, что резидентуры обеих советских разведывательных служб вскоре приобрели ведущее значение и стали региональными, или главными. Берлинская точка военной разведки под руководством Н. В. Степанова называлась “Заграничным представительством Региструпра”, а в обиходе именовалась “Берлинским руководящим центром” или “Отделом военной разведки в Берлине”. Она руководила работой почти на всем европейском континенте, и резиденты Разведупра в Париже, Праге, Вене, Риме и некоторое время в Варшаве подчинялись Москве не напрямую, а через своего берлинского коллегу, являвшегося их непосредственным начальником. Приблизительно такой же статус имел “Отдел контрразведки в Берлине” ОГПУ, как именовалась размещавшаяся там “легальная” резидентура ИНО. К ее компетенции относились контрразведка, политическая разведка, разработка эмигрантских организаций и контрразведывательных органов противника. В 1924 году эта громоздкая и слишком самостоятельная структура была разукрупнена и потеряла исключительный статус, став просто группой крупных резидентур. К концу 1920-х годов обе советские разведывательные службы создали в Германии прочные оперативные позиции и широкую сеть агентуры, а также обзавелись добавочными “легальными” и нелегальными точками. 1924 год принес усиление работы по линии политической разведки (по терминологии того времени — дипломатическая разведка), с 1925 года приобретались источники по Италии.

Веймарская республика сохраняла высокий научный и технический потенциал, весьма интересовавший Советский Союз. ОГПУ с 1925 года выделило научно-техническую разведку (НТР) в самостоятельное направление и сориентировало ее в первую очередь на работу по Франции, Великобритании, Германии и США. В берлинской резидентуре добыванием немецких промышленных и экономических секретов руководил известный в будущем А. М. Орлов. Позже работу по линии НТР возглавил Г. Б. Овакимян, впоследствии прославившийся операциями по “атомному шпионажу”. Работа пошла столь успешно, что “Союз германских промышленников” вынужден был создать специальное общественное Бюро по борьбе с промышленным шпионажем. По его оценке, вероятно, весьма заниженной, к 1930 году ежегодный ущерб от этого вида деятельности иностранных спецслужб составил 800 тысяч марок. Аналогичное подразделение, но уже государственное, создала и берлинская полиция. История этого вопроса изобилует многочисленными провалами агентов, а о количестве оставшихся нерасшифрованными можно лишь догадываться. В 1926 году 20 сотрудников химического концерна “И. Г. Фарбен” были осуждены на различные сроки тюремного заключения от 3 до 12 месяцев за похищение промышленных секретов и переманивание на работу в СССР технологов и квалифицированных рабочих. Объем их нелегальной работы был столь велик, что ее пришлось выполнять силами двух параллельных групп, возглавлявшихся Альбертом Кнепфле и Георгом Херлоффом. Германская химическая промышленность особенно интересовала СССР, поэтому многие ставшие достоянием общественности случаи шпионажа касались именно этой области. Агентурному проникновению подверглись химические заводы и лаборатории в Биттерфельде, Ройтваме и Эберфельде, а также некоторые другие предприятия отрасли. В 1931 году обстановка в концерне “И. Г. Фарбен” вновь привлекла внимание полиции и контрразведки. Эрик Штеффен и Карл Динстбах были расшифрованы как руководители многочисленной агентурной сети из инженеров и рабочих концерна, большинство из которых были осуждены на состоявшемся в апреле судебном процессе. На этот раз процесс вызвал сильный резонанс и повлек издание президентского декрета “О защите национальной экономики”, ужесточившего наказание за промышленный шпионаж до трех лет тюремного заключения, а в случаях работы на иностранную организацию — до пяти.

Первоначально штат сотрудников резидентур был весьма невелик. Например, в 1928 году личный состав “легальной” резидентуры ИНО насчитывал всего 8 человек, однако она имела 39 источников по Берлину и 7 по Парижу и обеспечила доставку в Центр 4947 информационных сообщений[37]. С приходом в 1929 году на должность резидента Н. Г. Самсонова загранаппарат начал укрупняться, а в 1931 году, когда его сменил Б. Д. Берман, этот процесс особенно ускорился. В декабре 1927 года ИНО организовал нелегальную загранточку, которой руководил первый представитель поколения “великих нелегалов” Бертольд Карлович Ильк (“Беер”, “Хирт”), как и многие его коллеги, еврей, родившийся в Австро-Венгрии. С 1919 года 23-летний коммунист был вовлечен в подпольную партийную деятельность вначале в Австрии, затем в Венгрии и Германии, после чего перешел на разведывательную работу. Его резидентура курировала своего рода треугольник из балканского, балтийского и западного направлений и два года спустя уже снабжала Москву информацией по 15 странам, в том числе по Франции, Польше и Чехословакии. Совершенно независимым направлением являлась паспортная работа, как в собственных интересах, так и для Центра в целом. Берлинская точка имела высокую степень автономности. Достаточно указать, что нелегалы ИНО направлялись в Европу из Москвы лишь с самыми общими инструкциями, а крайне трудоемкие и ответственные обязанности по созданию прикрытия и разработке легенд возлагались на Берлин. Постепенно точка разрасталась и достигла численности в 50 человек, а в Варшаве, Данциге, Бреслау и Риге открылись ее подрезидентуры. Управлять столь громоздкой структурой было крайне сложно, поэтому возникшие в середине 1930 года немалые проблемы в этой области стали причиной выделения польско-прибалтийского направления в самостоятельную резидентуру. Ее возглавил И. Н. Каминский (“Монд”), за “Беером” же осталась работа по Германии, Великобритании и Франции, то есть по-прежнему весьма большой объем работы. Поглощенные сбором информации сотрудники постепенно стали пренебрегать требованиями конспирации, и после ряда произошедших по этой причине провалов в 1933 году основную резидентуру пришлось расформировать.

Н. Г. Самсонов

Б. Д. Берман

Б. К. Ильк

Следует подчеркнуть, что, несмотря на многочисленные успехи, ни в центральных аппаратах ИНО и Разведупра, ни в одной из их резидентур вплоть до начала 1930-х годов не сумели вовремя распознать растущую угрозу нацизма. Разведки всех остальных государств также не преуспели в работе по этому направлению, а между тем Национал-социалистическая рабочая партия Германии стремительно набирала силу и влияние. Когда выпускник “курсов гражданственности” рейхсвера Адольф Гитлер в 1919 году вступил в руководимую Дрекслером Немецкую рабочую партию, она насчитывала всего несколько десятков членов, в августе 1921 года НСДАП имела в своих рядах 68 человек, но уже к ноябрю выросла до 3 тысяч. Нацистские лозунги сумели найти путь к сердцам многих, к ним тянулись самые разнообразные слои населения. Партия обещала возрождение Германии как великой державы, небывалый экономический рост страны в целом и каждого немца в отдельности, денонсацию позорного Версальского мирного договора, вывод оккупационных войск, наведение порядка в городах и селах. Недвусмысленно указывались враги нации и пути борьбы с ними. Как чеканно сформулировал в своих мемуарах А. Шпеер, людей покоряли “демонстрация порядка в годину хаоса, проявление энергии в атмосфере общей безнадежности”[38]. Простые и ясные демагогические лозунги взывали не к разуму, а к инстинктам, ибо интеллектуального анализа просто не выдерживали. Но некий гипноз притягивал к нацистам обездоленных люмпенов и мечтавших о реванше бывших офицеров, изнемогших от нищеты рабочих и тянувшихся к бесконтрольной власти авантюристов, хулиганствующую молодежь и уставших от уличной преступности горожан. Только интеллигенция практически единодушно с презрением отвергала новое движение, однако не на нее делал ставку Гитлер. Вступление в НСДАП героя-летчика Германа Геринга существенно прибавило ей притягательности и усилило контакты с рейхсвером, постепенно нашлись промышленники и финансисты, готовые предоставить денежную помощь. На эти средства уже с 1921 года партия сумела обзавестись ударной силой в виде “штурмовых отрядов” (СА), хотя до 1923 года они действовали только в южной части Германии. С этого же года рейхсвер начал передавать штурмовикам скрытые от Межсоюзнической военной контрольной комиссии секретные склады оружия. Несколько позже якобы для охраны митингов стали создаваться “охранные отряды” (СС), фактически служившие личной гвардией Гитлера и его противовесом чересчур независимым командирам штурмовиков. Для общественности их создание мотивировалось запретом СА в 1923 году и связанной с этим необходимостью образовать службу для защиты партии от террора противников.

Б 1923 году Гитлер совершил известную под названием “пивного путча” первую пробу захвата власти, для начала только в Мюнхене. Он заручился поддержкой популярнейшего в народе генерала Аюдендорфа и 9 ноября попытался свергнуть баварское правительство, но подоспевшая полиция после десятиминутной перестрелки рассеяла ряды бунтовщиков. Некоторые, включая Гитлера, ненадолго лишились свободы, а нацистская партия временно ушла в подполье.

Провал путча сослужил нацистам неплохую службу. Наблюдатели заключили, что они никогда больше не вернутся на политическую сцену, тогда как левые силы в лице коммунистов и социалистов, способные стать реальным противовесом НСДАП, тем временем продолжали раздуваемую СССР и Коминтерном склоку между собой. Мало кто осознал, что будущий основной противник лишь перегруппировывал силы, а к тем, кто понял это, не прислушались.

Политическая обстановка в стране складывалась таким образом, что правительство Веймарской республики уделяло контрразведывательным мероприятиям значительно меньше внимания, чем борьбе с экстремистскими политическими течениями. Вероятно, именно это явилось причиной отсутствия в Германии в 1920-е годы централизованного органа гражданской контрразведки. Столичная политическая полиция располагала для этой цели отделом 1А, в других же городах аналогичные структуры могли быть несколько иными. Например, в Мюнхене политическая полиция значилась как VI отдел. В его составе имелись Служба 1 (антигосударственная деятельность, политические преступления и вопросы, относящиеся к обороне страны) и Служба 2 (контрразведка, пограничная полиция, наблюдение за иностранными военными, дипломатическим аппаратом и контроль за радиосвязью).

Вооруженные силы Веймарской республики вначале являлись исключительно оборонительными, и их секретная служба также носила оборонительный характер. В ее задачи не входили какие-либо наступательные операции, поэтому она ограничивалась защитой собственных государственных и военных секретов от разведывательного проникновения противника. Именно поэтому образованная 1 января 1921 года и подчиненная напрямую министру рейхсвера группа военной контрразведки носила скромное название абвер (“защита”). Некоторое время спустя она была преобразована в отдел, которым вплоть до 1927 года отделом руководил майор, впоследствии полковник Фридрих Гемпп. Штат его центрального аппарата в здании на улице Тирпицуфер вначале состоял из 2–3 старших, 4–7 младших офицеров и некоторого числа вспомогательного гражданского персонала. Позднее он увеличился до полутора десятков человек, но и тогда еще трудно было предугадать, в какого монстра он разрастется пятнадцать лет спустя. При штабах семи разрешенных Версальским договором военных округов в Кенигсберге, Штеттине, Берлине, Дрездене, Штутгарте, Мюнстере и Мюнхене, а также в Бреслау были созданы периферийные подразделения контрразведки, именовавшиеся “абверштелле” (“отделы защиты”), или сокращенно ACT. В каждом из них служили по 2–3 офицера и несколько гражданских служащих. Первое время абвер занимался исключительно контрразведывательными вопросами, а позднее к его обязанностям была неофициально отнесена и разведка, хотя к практическому осуществлению этой задачи немцы приступили далеко не сразу. Версальские ограничения категорически запрещали Германии данный вид деятельности, да и средства на ее ведение отсутствовали. Первые попытки организовать разведку с позиций АСТ-Берлин-Ост, АСТ-Кенигсберг и вновь образованного ACT-Данциг зафиксированы в 1923 году. До этого оперативная работа в вольном городе Данциге проводилась силами германской полиции под руководством ее начальника Фробесса. Следует отметить, что начальником АСТ-Данциг стал весьма известный в будущем германский контрразведчик Оскар Райле, ранее занимавший пост комиссара городской полиции.

Центральный аппарат абвера первоначально состоял из рефератов “Ост” и “Вест”, а в 1925 году произошла его первая серьезная реорганизация, не повлекшая, однако, существенного увеличения штатов и ассигнований на разведку и контрразведку. Теперь армейская секретная служба состояла из трех отделов (Абт):

— Абт-1 — разведка;

— Абт-П — шифры, дешифрование и радиоразведка;

— Абт-Ш — контрразведка в войсках.

Веймарская республика остро ощущала свою уязвимость, в особенности с Востока. Локарнский пакт гарантировал неприкосновенность ее западных границ, но агрессивная Польша и имевшая территориальные претензии к Германии Чехословакия представляли весьма серьезную опасность. В дополнение к официально разрешенным воинским контингентам в Германии существовал финансировавшийся крупными промышленниками так называемый “черный рейхсвер”. Это являлось величайшим государственным секретом и позволяло правительству несколько увереннее чувствовать себя в области внешней безопасности. Аналогичная ситуация наблюдалась и в сфере разведки. Вплоть до 1926–1927 годов основную информацию за рубежом собирали негосударственные гражданские секретные службы, естественно, работавшие по заявкам правительства и военного командования. Абвер являлся для них руководящей и координирующей инстанцией, однако иногда указания поступали в приватные спецслужбы напрямую из министерства рейхсвера или из оперативного отдела его генерального штаба, замаскированного под войсковое управление отдела сухопутных сил. Подобная схема позволяла в случае провала правдоподобно отрицать причастность правительства к операциям частных фирм. Организацию такого рода деятельности значительно облегчал традиционно высокий в Германии социальный статус офицеров разведки. Те из них, кто работал с легальных позиций, а остальные — после выхода в отставку с гордостью помещали на своих визитных карточках аббревиатуру “NO”, означавшую “офицер разведки”. Это позволялось не каждому, а только действующим и бывшим штатным сотрудникам разведывательных органов, получившим высшее военное образование, прошедшим специальную подготовку и совершившим как минимум одну спецкомандировку за рубеж, чаще всего под прикрытием коммерческой деятельности или путешествия. Такие люди пользовались всеобщим уважением, после выхода в отставку им было значительно проще отыскать работу, и поэтому, в отличие, например, от США, попасть в разведку стремились многие. Именно из таких людей и комплектовались кадры негосударственных разведывательных и отчасти контрразведывательных органов Веймарской республики.

Ведущую роль в процессе сбора разведывательной информации играла финансировавшаяся преимущественно концерном Хуго Стиннеса компания “Германская заокеанская служба” (ДУД). Упомянутый промышленник оплачивал не только разведку, но и значительную часть расходов по содержанию “черного рейхсвера”, за что его военнослужащих в Германии часто именовали “солдатами Стиннеса”. Государство частично облегчало ему это бремя путем предоставления самых выгодных заказов, скрытых налоговых льгот и иного рода покровительственных мер, однако не могло полностью покрыть издержки, поскольку и само оно, как уже указывалось, из-за огромных репарационных платежей постоянно балансировало на грани банкротства, а иногда и сваливалось за эту роковую черту. Центральный аппарат ДУД состоял из пяти основных подразделений:

— I отдел (сбор конфиденциальной информации);

— II отдел (“Германская экономическая служба, Гмбх”, создана несколько позднее);

— III отдел (пропаганда германских фильмов);

— IV отдел (“континентальной корреспонденции”, ведение пропаганды в зарубежной прессе и инспирирование нужных публикаций);

— V отдел (Специальная служба “Нунция”, ранее недолго именовавшаяся “Частным информационным бюро по Востоку и Западу”).

Основным органом нелегальной разведки в ДУД была “Нунция”, официальными задачами которой являлись взаимная поддержка участников компании путем сбора информации об экономической жизни и посредничество в экономических контактах с заграницей. Фактически же Специальная служба, в которой работало множество бывших офицеров разведки Второго рейха, в первую очередь предназначалась для ведения оперативной работы против Польши и Чехословакии. Кроме того, ее сотрудники совершали поездки по Европе и за ее пределы, в ходе которых восстанавливали утраченные контакты со своей прежней агентурой. Внешней разведкой в интересах правительства и рейхсвера занимались и другие негосударственные компании, но лишь “Нунция”, основанная по инициативе командующего рейхсвером генерала фон Секта и с согласия канцлера Вирта и президента Эберта, вела ее на постоянной основе. Организацию возглавляли сразу два бывших офицера разведки генерального штаба: майор Герман Лизер и капитан Карл Рау. Специальная служба имела несколько центральных офисов в Берлине (Краузенштрассе, 38/39 и Фридрихштрассе, 206/209), региональный офис в Шарлотенбурге (Кантштрассе, 124 и Кохштрассе, 64), а также 11 периферийных отделений, отвечавших за соответствующие направления:

— 1-е (Берлин-Ост) — СССР, Польша и другие государства Восточной Европы;

— 2-е (Бреслау) — Польша, Чехословакия, Румыния, Юго-Восточная Европа;

— 3-е (Штеттин) — Скандинавия;

— 4-е (Дрезден) — Чехословакия, Австрия, Балканы;

— 5-е (Мюнхен) — Швейцария, Италия, отчасти Чехословакия;

— 6-е (Линдау и Бодензее) — Швейцария, Италия;

— 7-е (Кассель) — Франция, Италия, Бельгия, оккупированная зона Германии;

— 8-е (Гамбург) — Великобритания и неевропейские государства. Работало практически автономно лишь под общим надзором центра;

— 9-е (Кенигсберг) — Польша, Прибалтика, СССР;

— 10-е (Франкфурт-на-Одере) — Польша, Чехословакия;

— 11-е (Штутгарт) — Франция, Великобритания, Нидерланды.

Отделения с 1-го по 8-е были организованы в период 1921–1922 годов, остальные — несколько позже, в 1924–1925 годах.

На первый взгляд, список отделений свидетельствует о мощи “Нунции”, однако такое заключение было бы опрометчивым. Слабое финансирование со стороны государства ставило ее, как и всю ДУД, в полную зависимость от доброй воли предпринимателей, далеко не всегда способных позволить себе роскошь содержать разведывательную службу. Кроме прочих факторов, на рассматриваемый период приходится галопирующая инфляция немецкой марки, поэтому зарубежные операции требовали долларового финансирования, что создавало дополнительные трудности. Бюджет “Нунции” был довольно ограничен. Например, в 1924 году отделение в Бреслау получило на оперативные цели 54 тысячи долларов, из которых 36 тысяч предназначались для использования на польском направлении, 12 тысяч — на чехословацком, а остальные 6 тысяч приходились на все остальные государства[39].

На первом этапе, продолжавшемся по 1923 год, и государственные, и негосударственные разведывательные службы пытались возобновить операции по сбору информации за рубежом и внешней контрразведке, однако из-за весьма ограниченных средств их результаты оказались скромными. Кроме того, даже внутри военного ведомства существовала конкуренция за право заниматься разведкой. С абвером соперничал созданный 25 января 1919 года информационно-аналитический отдел “Иностранные армии” (ФХ) со штатом из 16 офицеров. Он также подчинялся войсковому управлению отдела сухопутных сил министерства рейхсвера, и его руководитель майор фон Раух, вскоре передавший должность майору фон Беттихеру, претендовал на монополию в ведении внешней разведки. Такое соперничество было характерным явлением для германских спецслужб в период Второй мировой войны, но, как видим, его истоки закладывались значительно раньше.

Тем временем ДУД попыталась несколько смягчить финансовые трудности и организовала в своем составе коммерческую компанию под названием “Германская экономическая служба, Гмбх” со статусом отдела фирмы. Ее задачей являлось ведение экономической разведки в интересах как государства, так и предпринимателей и финансовых кругов, которые за соответствующую плату могли заказывать нужные им направления исследований. Кроме того, этом же занимался расположенный в Кенигсберге “Экономический институт России и восточных государств”, только в Польше руководивший примерно 300 агентами. “Нунция” проводила активные операции против этой страны, и вскоре существование нового разведывательного органа перестало быть секретом для Варшавы. Поляки даже отметали, что германская секретная служба стала работать по-новому, применяя британскую схему организации разведки, то есть размещая на территории противника постоянные резидентуры под прикрытием коммерческих фирм. Немцы знали об этом и на протяжении ряда последующих лет несколько раз подбрасывали противнику фальшивые документы о роспуске организации. Ее сета глубоко проникли в Польшу и Чехословакию, однако на Западе использовались крайне осторожно из опасения спровоцировать новые санкции держав-победительниц. Заслуживает внимания факт подготовки немцами не только разведывательных мероприятий, но и диверсионных действий и саботажа. Некоторые отделения “Нунции” занимались почти исключительно подбором важных и уязвимых объектов для диверсий и изучением способов их уничтожения в период войны. Последний факт скрывался особенно тщательно.

“Нунция” работала с нелегальных позиций не только за рубежом, но и в собственной стране, информацией о ней не располагали даже спецподразделения гражданской полиции. В мае 1920 года для обеспечения внутренней и внешней безопасности государства было создано Бюро комиссара по надзору за общественным порядком во главе с бывшим старшим прокурором, а затем начальником жандармерии в Бадене полковником Кунцером. Информация к нему поступала от земельных комиссариатов по охране общественного порядка, а также от соответствующих подразделений центральной и пограничной полиций. Чтобы не зависеть от них, Бюро организовало во всех германских землях собственные информационные посты, наделенные правом ведения оперативной работы. Как всегда, в Пруссии возникла собственная аналогичная структура (III отделение политической полиции под руководством комиссара Отто Дрешера), после чего оба ведомства погрязли в ревности, обоюдных трениях и постоянном соперничестве. К концу 1920 года агенты Бюро в Берлине и Шарлотенбурге обратили внимание на загадочные офисы, явно представлявшие собой штаб-квартиры каких-то засекреченных структур. Все попытки проникнуть в них не увенчались успехом из-за строгого пропускного режима, а выходившие из них люди профессионально выявляли наружное наблюдение и избавлялись от него. Вначале полицейские решили, что обнаружили крупные резидентуры иностранной разведки, и доложили об этом по инстанции. Но даже комиссар по надзору за общественным порядком оказался бессилен получить какое-нибудь объяснение по поводу непонятных объектов. Все его официальные запросы переадресовывались в военное ведомство, где и пропадали, и в конце концов министр внутренних дел приказал Кунцеру убрать наблюдение и никогда более не интересоваться этим вопросом. Полицейские натолкнулись на структуры Специальной службы “Нунция”, в отличие от остальных подразделений ДУД, строго законспирированные. Реакция правительственных органов была естественной, поскольку до 1926–1927 годов Германия получала большую часть разведывательной информации о зарубежных государствах именно по этой линии. И лишь с укреплением абвера, после ухода с поста его руководителя полковника Гемппа, военные наполовину официально приняли на себя запрещенные функции. Специальная служба “Нунция” была окончательно распущена лишь на рубеже 1929 и 1930 годов, после чего ее офицеры и агенты перешли в абвер, а занимавшиеся внутренними вопросами — в министерство внутренних дел.

Контрразведывательную работу в Веймарской республике также вели отнюдь не только государственные органы. В стране открылось огромное количество частных детективных бюро, часть из которых выполняла исключительно правительственные заказы. Более того, их возможности использовались и во внешней разведке. Во главе таких структур, как правило, стояли бывшие офицеры разведки и контрразведки, а также опытные полицейские, часто сотрудничавшие с абвером и Специальной службой “Нунция” на регулярной основе. Крупнейшей из них являлась созданная в Мюнхене в 1925 году “Германская имперская детективная организация”, постепенно открывшая 46 отделений в 13 странах Европы. Они располагались в Алленштайне, Амстердаме, Антверпене, Базеле, Берлине, Бреслау, Брно, Бромберге, Брюсселе, Будапеште, Будейовицах, Варшаве, Вене, Венеции, Гамбурге, Ганновере, Генуе, Граце, Гронингене, Данциге, Дижоне, Дрездене, Загребе, Кельне, Кенигсберге, Киле, Копенгагене, Кошице, Кракове, Лионе, Метце, Милане, Мюнхене, Нюрнберге, Париже, Позене, Ростоке, Рюгенвальде, Сегеде, Триесте, Франкфурте-на-Майне, Франкфурте-на-Одере, Хемнице, Цюрихе, Штеттине и Штутгарте. Аналогичный характер имел “Картель исследовательских бюро Бюргеля, по заданию правительства отслеживавший коммунистическую деятельность в Германии и за ее пределами. Он имел 300 отделений, часть из которых использовалась в интересах внешней разведки. Например, отделение “Картеля” в Данциге собирало экономическую информацию по СССР, Польше, Финляндии, вольному городу Данцигу и Прибалтийским государствам. Частное разведывательное бюро “Ван Бенке” в Кенигсберге специализировалось на сборе информации о спецслужбах Польши и других государств, то есть вело классическую наступательную контрразведку. Руководитель политической полиции Второго рейха в период Первой мировой войны фон Тресков создал в Берлине разведывательное бюро под собственным именем. Фирма “Фон Тресков” занималась исключительно наружным наблюдением за персоналом иностранных дипломатических представительств в Берлине и Кельне, а также следила за сепаратистами в долине Рейна. Ведущим экспертом в этом бюро являлся бывший руководитель германской военной разведки Вальтер Николаи, одновременно работавший советником в абвере. Но описанное положение было временным и не могло продолжаться вечно. Рост бюджетных ассигнований на обеспечение безопасности с 225 тысяч марок в 1922 году до 700 тысяч марок в 1925 году постепенно делал излишними негосударственные полицейские органы и укреплял официальные структуры [40].

Аналогичная тенденция наблюдалась и в военной разведке. Абвер постепенно развивался и укреплялся. С 1927 по 1929 год им руководил майор, впоследствии полковник Гюнтер Швантес, с 1929 по 1932 год — подполковник Фердинанд фон Бредов, позднее дослужившийся до генерал-майора. 1 марта 1929 года абвер вместе с политическим и юридическим отделами и отделом кадров был переподчинен Управлению министерства рейхсвера, которым руководил генерал фон Шлейхер. Отдел разведки штаба ВМС протестовал против распространения деятельности абвера на все вооруженные силы, и к 1927 году это разногласие сильно обострилось. Год спустя морскую разведку влили в состав военной, оставив в распоряжении ВМС отдел оперативной разведки, но командующий флотом адмирал Редер не успокаивался и утверждал, что специфические интересы моряков в ведении разведывательной и особенно контрразведывательной работы совершенно не учитываются. Тогда в 1932 году военный министр принял мудрое решение и успокоил страсти, назначив на должность начальника секретной службы морского офицера, капитана 1-го ранга Конрада Патцига. До активного развертывания операций немецкой разведке оставалось всего несколько лет.

Оперативная разведка и информационная работа проводились видами вооруженных сил самостоятельно. Германия не имела права содержать военную авиацию, однако уже 1 марта 1920 года под кодовым названием “Группа ТЗ” возникло разведывательное отделение “Иностранные военно-воздушные силы” с секциями “Восток” и “Запад”. С 1 апреля 1927 года оно приобрело статус отдела и условный номер VI, руководил им барон Хильмер фон Бюлов. Морская разведка испытывала в Веймарской республике сложные времена. Распущенная в соответствии с условиями Версальского мира, она начала восстанавливаться уже в 1919 году, однако в течение некоторого времени весь ее штат состоял из одного начальника, капитан-лейтенанта Брауне. Первоначально на службу в это подразделение зачислялись исключительно гражданские лица, поскольку разрешенная для Германии численность военно-морских сил была столь незначительной, что едва позволяла укомплектовать экипажами оставшиеся корабли флота. В конце 1919 года после ухода Брауне на другой участок службы разведку возглавил также гражданский чиновник, имевший в подчинении всего двух человек. Лишь в октябре 1929 года ее руководителем вновь стал офицер, однако такая мера предназначалась лишь для экономии на заработной плате. В 1919 году флот негласно начал возвращать на службу своих криптографов, однако основная часть их работы заключалась в разработке собственных шифров и кодов. Созданный в октябре 1934 года Отдел морской разведки (2-й отдел главного штаба кригсмарине) поглотил ранее самостоятельные отделы разведывательных оценок и радиоразведки, а также подразделение ФМ. Разведку германского флота неофициально именовали АШ, поскольку ее внутренняя структура состояла из трех компонентов:

— АЗа — отделение разведывательной связи;

— АЗб — отделение радиоразведки;

— группа ФМ — “Иностранные военно-морские силы”.

До 1935 года численность морской разведки Германии не превышала 20 человек, а ее центральный аппарат из Берлина переместился в Киль. 2-й отдел главного морского штаба кригсмарине по декабрь 1939 года возглавлял капитан 1-го ранга Теодор Арпе.

Важность разведывательной работы прекрасно понимали и в министерстве иностранных дел. Поскольку вести агентурно-оперативную работу дипломатам не подобало, в МИД в 1919 году решили возродить криптоаналитическую службу, тоже запрещенную условиями Версальского мира. Ее первым руководителем стал бывший армейский дешифровальщик Курт Зельхов, возглавивший так называемый “Реферат I Ц”. Эта структура включала в себя и криптографов, и криптоаналитиков, и успешно координировала свою работу с коллегами из других министерств. Тогда же и военные в тайне от Межсоюзнической военной контрольной комиссии занялись возрождением криптоаналитической работы, открыв соответствующее подразделение под прикрытием “Добровольческого бюро оценок”. Все перечисленные структуры были довольно слабы и вместо координации усилий предпочитали конкурировать между собой. Тем не менее, их сферы деятельности все же несколько разнились. Военные больше внимания уделяли перехвату и его анализу, а дипломаты сосредоточились на дешифровальной работе.

В этой области в 1919 году произошел весьма постыдный для германской контрразведки случай, возможный лишь в обстановке полного развала системы управления военным ведомством. В марте в штаб располагавшейся в Бреслау службы радиоперехвата и дешифрования Южной добровольческой армии явился человек в мундире капитана, представившийся доктором Виникером. Он заявил, что послан из Берлина для прохождения службы в радиоразведке, и был без проверки зачислен в ее штат. “Доктор Виникер” активно участвовал в работе ориентированного против Польши подразделения, часто телефонировал в столицу и на выходные обязательно уезжал из Бреслау. Его деятельность не вызывала никаких подозрений до августа, когда из кабинета начальника службы связи Южной армии исчезла совершенно секретная карта с указанием всех линий коммуникаций. Вместе с ней пропал и “Виникер”, оказавшийся польским агентом-нелегалом. Эта дерзкая операция позволила полякам накопить массу систематической информации о методах работы германской радиоразведки и дешифровальной службы, понять собственные слабости и, в конечном счете, заложить фундамент национальной криптографии.

По мере комплектования рейхсвера немцы распускали свои добровольческие формирования, и в 1920 году “Добровольческое бюро оценок” было преобразовано в Шифровальное бюро главного командования, несколько лет пребывавшее в составе абвера, а потом переданное в состав войск связи. 31 декабря 1921 года главное командование рейхсвера издало циркуляр, гласивший: “В целях совершенствования и дальнейшего развития криптографии и использования результатов службы перехвата следует обучать офицеров, пригодных для этого направления секретной службы. Такие офицеры должны обладать хорошим знанием радиотехники и математики, а также географии, и некоторым знанием иностранных языков (английского, французского либо восточных языков)”[41].

С 1920 по 1925 годы армейские радиоразведчики преимущественно занимались перехватом и сбором информации из открытых источников, а дешифровальную работу в основном проводили по перехваченным радиограммам обеих сторон в советско-польской войне. Эта работа оказалась весьма успешной и прекрасно послужила цели совершенствования искусства криптоаналитиков, несмотря на то, что изучаемые шифры не были особо изощренными. С 1923 года перехваты радиообмена иностранных армий стали приобретать все более широкий характер, особенно в ходе проводившихся ими маневров и учений. К 1926 году стационарные посты радиоперехвата существовали уже в Кенигсберге, Франкфурте-на-Одере, Бреслау, Мюнхене, Штутгарте и Мюнстере, а еще через два года немцы осмелели настолько, что под видом почтовых и радиовещательных станций организовали их вблизи французской границы, в демилитаризованной Рейнской области. Все европейские государства в зависимости от организационной и технической сложности ведения против них радиоразведки разделялись на три категории. В первую из них входили Франция, Австрия, Бельгия и Голландия, принимавшие крайне примитивные меры радиомаскировки и использовавшие шифры слабой стойкости. Вторая категория включала Великобританию, Чехословакию и Югославию, которые обращали большее внимание на безопасность своих линий связи. К третьей категории относились исключительно сложные для ведения радиоразведки Польша и Советский Союз. Постепенно уровень работы криптоаналитиков возрастал, и увеличившийся объем перехваченной закрытой переписки начал уверенно дешифровываться. В частности, к концу 1920-х годов Германия располагала добытой по этому каналу практически исчерпывающей информацией по военно-воздушным силам Польши, включая организацию, структуру и тактические установки, номера каждого самолета и их двигателей, фамилии и характеристики пилотов и всех основных офицеров, параметры оборудования связи. Но однажды все это закончилось. Разведчики II отдела польского генштаба завербовали скромного почтового служащего, в обязанности которого входила сортировка писем и бандеролей, направляемых в Берлин из Бреслау и Франкфурта-на-Одере, что позволяло ему вскрывать интересующие их пакеты. Как ни странно, материалы радиоразведки направлялись в столицу не специальными курьерами, а по обычным каналам, и это дало возможность полякам находиться в курсе достижений немцев в перехвате. Они сменили свои шифры и всю организацию связи, а польский агент был совершенно случайно разоблачен и в ходе преследования утонул в одном из берлинских каналов.

Германия постепенно укрепляла свои позиции, в апреле 1926 года страну приняли в Лигу Наций, и она уже не просила, а требовала снижения репарационных платежей и досрочной эвакуации иностранных войск из Рейнской области. В обществе ширились требования пересмотра восточных границ под лозунгом: “Что было немецким, то должно снова стать немецким”. 12 декабря 1926 года страны-победительницы договорились о снятии со страны военного контроля, и за три финансовых года ее военный бюджет вырос почти вдвое. Страна укреплялась, причем на вполне демократических основаниях, поскольку не создавала очаг военной напряженности, а лишь старалась вернуть себе достойное место в Европе и мире. С 1926 года действовал советско-германский договор о дружбе и нейтралитете, несмотря на который, СССР постоянно тайно вбивал клин между социалистами и коммунистами. В Советском Союзе изобрели термин “социал-фашизм”, а социалистическую партию Германии объявили главной угрозой трудящимся. По правде говоря, левые силы, вероятно, соперничали бы между собой и без подталкивания извне, однако затеянная по указанию Москвы война с социалистами все же объективно способствовала приходу к власти НСДАП. Германию до основания потряс кризис 1929–1930 годов, который нацисты использовали для последнего рывка к власти, тогда как правительство Веймарской республики изо всех сил пыталось сдержать их натиск. С 1923 по 1932 год против членов НСДАП было возбуждено свыше сорока тысяч уголовных дел, по которым суммарные приговоры судов составили четырнадцать тысяч лет тюремного заключения и полтора миллиона марок штрафов. 13 апреля 1932 года полиция провела обыск помещений НСДАП с изъятием документов, за которым последовал запрет СА и СС, но это были уже последние потуги власти удержать положение. На рубеже десятилетий военизированные организации нацистов весьма разрослись и представляли собой серьезную силу. В 1929 году численность отрядов СА достигла сотен тысяч бойцов и неуклонно росла. СС также усиливались, хотя и далеко отставали от штурмовых отрядов, в декабре 1930 года они имели в своем составе 2127 человек[42]. Но уличные хулиганы и горлопаны из СА не шли ни в какое сравнение с элитным эсэсовским формированием, в составе которого в 1931 году появилась собственные органы безопасности.

Как ни странно, этот процесс не привлек внимание заинтересованных иностранных государств. Усилия их разведывательных органов обращались в основном на немецкие государственные институты, а немногие агентурные проникновения в нацистскую партию и ее организации не удостаивались внимания руководства спецслужб. Например, в приоритетных задачах советской внешней разведки, поставленных перед ней в 1930 году Политбюро ЦК ВКП(б), не было ни слова ни о нацистской угрозе, ни даже о необходимости изучения внутриполитического положения Германии. ИНО ориентировали на вскрытие интервенционистских планов в отношении СССР, планов по его финансово-экономической блокаде, секретных военно-политических соглашений и договоров, а также на ведение научно-технической разведки.

Берлинская резидентура ИНО все же располагала близким к нацистской партии источником, которым являлся барон Курт фон Поссанер (А/270), 16 ноября 1931 года предложивший свои услуги по продаже информации об обстановке в НСДАП. Этот бывший сотрудник секретной службы СА был австрийцем по происхождению и гражданству и приходился племянником руководителю хеймвера князю Штарембергу. Разошедшись во взглядах с Гитлером, в 1930 году он подал на него судебный иск, не приведший к какому-либо результату, если не считать увольнения со службы в штурмовых отрядах. Среди множества нажитых фон Поссанером врагов имелись фигурировали влиятельные личности как Геринг, Геббельс и Рем, поэтому уже после установления его связи с советской разведкой барон получил предложение тихо и незаметно покинуть Германию. В обмен ему было обещано, что НСДАП не станет преследовать его. Упорный фон Поссанер отказался от этого предположения, не в последнюю очередь по настоянию резидента ИНО Б. Д. Бермана, и в знак внешнего примирения был полуофициально возвращен на службу в СА. А/270 дал советской внешней разведке множество наводок на вербовки и мог бы оказаться в дальнейшем весьма полезным, но перспективное сотрудничество продлилось недолго. В марте 1933 года, после прихода нацистов к власти, фон Поссанер попал под арест по категории “нежелательных иностранцев”. Через полторы недели он вышел на свободу, однако очень скоро исчез, а через некоторое время его тело было обнаружено со следами смертельных огнестрельных и колотых ранений. Советская разведка лишилась практически единственного источника, хотя бы отдаленно приблизившегося к руководящим кругам НСДАП.

Барон Курт фон Поссанер

Президент Германии Пауль фон Гинденбург с вновь назначенным канцлером Адольфом Гитлером

Буквально в последние месяцы существования Веймарской республики иностранные разведывательные службы и дипломатические ведомства все же разглядели зловещий характер грядущих перемен, но было поздно. Нацисты уже обладали широкой поддержкой в народе, финансовой подпиткой деловых кругов, многотысячными вооруженными формированиями и собственной секретной службой, пользовались симпатиями многих влиятельных чинов государственного аппарата и рейхсвера, тогда как их противники были разобщены и дестабилизированы. Для завоевания власти более не требовалось ничего.

Президент фон Гинденбург передал функции канцлера правительства фон Папену, а следующим актом этой одной из величайших драм нашего века стало назначение рейхсканцлером Адольфа Гитлера. В Германию пришел нацизм.

2. ФРАНЦИЯ

Франция являлась наиболее могущественной державой континента от Ла-Манша до Урала и абсолютно доминировала в послевоенной Европе. По господствовавшему в Париже мнению, для сохранения такого положения требовалось всего лишь воспрепятствовать возрождению разгромленной в 1918 году Германии. Изнуренный гражданской войной Советский Союз из-за внутренней слабости не составлял серьезной конкуренции Франции, а иных противовесов ей тем более не усматривалось. Эта концепция объясняет все маневры государства, естественными соперниками которого, в том числе и в разведывательной области, являлись Германия и СССР. Однако, как известно, на протяжении 1920-х годов немцы практически были лишены возможности проводить тайные операции, зато СССР и Коминтерн почти сразу же атаковали одновременно и Третью республику, и расположенные во Франции эмигрантские организации.

Сравнительно лояльное к большевистской России правительство Аристида Бриана продержалось у власти до января 1922 года, когда после неудачного отчета премьер-министра перед Палатой депутатов о ходе Каннской конференции Национальный блок выразил кабинету недоверие и распустил его. К власти вернулся энергичный и агрессивный Раймон Пуанкаре, ранее заслуживший прозвище “Пуанкаре-война”. Немедленно сработал эффект падающих костяшек домино, и смена правительства во Франции повлекла за собой аналогичные последствия почти по всей Европе. Были отправлены в отставку польский, итальянский, австрийский, греческий кабинеты, едва усидел на своем месте даже почти харизматический Ллойд Джордж. Новый французский премьер сразу же перешел к решительным действиям. Он предложил Москве признать довоенные долги русского правительства и выплатить компенсацию владельцам национализированных предприятий и ценностей, на что получил категорический отказ. В ответном заявлении Наркоминдел Чичерин парировал: “Во всей Восточной Европе международные отношения не могут как следует наладиться и не может наступить прочный мир в результате враждебной деятельности французской дипломатии против Советской республики”[43]. И это было чистой правдой, поскольку Париж вмешивался практически в любой вопрос, совершенно не обращая внимания на общепринятые политические и даже этические нормы. Однако период острой конфронтации продолжался недолго, в 1924 году кабинет вновь сменился и к власти пришли руководимые Эдуардом Эррио социалисты. Уже через несколько месяцев, 28 октября 1924 года было обнародовано официальное заявление: “Правительство республики, верное дружбе, соединяющей русский и французский народы, начиная с настоящего дня признает де юре правительство СССР как правительство территорий бывшей Российской империи, где его власть признана населением, и как преемника в этих территориях предшествующих российских правительств. Оно готово поэтому завязать регулярные дипломатические сношения с правительством Союза путем взаимного обмена послами”[44]. Такой благоприятный для СССР оборот событий позволил в 1925 году открыть под прикрытием советского полпредства в Париже “легальные” резидентуры ИНО ОГПУ и Разведупра РККА, немедленно развернувшие в стране пребывания тайные операции.

В обоих разведорганах французское направление являлось приоритетным по нескольким причинам. Прежде всего, Франция считалась главным после Великобритании противником Советского Союза (а после 1929 года — главным без всяких оговорок). Во-вторых, обширные контакты французских военных и разведчиков в Польше и Румынии позволяли эффективно использовать эти страны в качестве плацдарма для агентурного проникновения в пограничные с СССР государства. В-третьих, сухопутная армия и военно-воздушные силы Франции были вполне современными, а военная промышленность — высоко технологичной; они представляли собой привлекательный и перспективный объект для военно-технической и научно-технической разведки. Наконец, Франция являлась местом расположения многочисленных эмигрантских организаций и поэтому чрезвычайно интересовала ИНО и КРО ОГПУ. Как уже указывалось, с 1922 года французское направление входило в сферу ответственности берлинских центров внешней и военной разведки.

Разведупр работал во Франции весьма активно и пользовался созданной там сетью Коминтерна и его секции — основанной в 1920 году французской коммунистической партии (ФКП). Военных разведчиков интересовали во Франции в основном военно-технические вопросы, а установлению дислокации частей, их тактике и боевой подготовке уделялось значительно меньшее внимание. Первым резидентом в Париже (1921–1922) стал Я. М. Рудник, известный также под фамилиями Лебедев, Степанов, Рэгг и Шаварош. В его активе значится вербовка члена Руководящего комитета ФКП и высокопоставленного функционера профсоюза рабочих автомобильной и авиационной промышленности Жозефа Томмазо, причем этот контакт сохранялся в тайне от партии вплоть до 1924 года. На первом этапе существования ФКП ее руководство игнорировало рекомендации Коминтерна и ставило национальные интересы выше идеологических и классовых. Поэтому в 1924 году ИККИ начал программу полномасштабной “большевизации” французской компартии, для чего вначале добился принятия в ней принципа демократического централизма, а затем организовал замену функционеров выходцами из среды рабочего класса и таким способом создал контролируемое и революционное руководящее ядро. Именно после этого в ФКП была негласно организована секция связи с Коминтерном и СССР, существенно увеличившая разведывательную ценность партии для Разведупра, и советские контакты были наконец рассекречены в пределах ЦК. Пользуясь своими связями на самолетостроительных заводах, Томмазо наладил неплохую информационную сеть, вскоре, однако, попавшую в поле зрения противника. В отличие от своих коллег с Востока, французские коммунисты совершенно не обладали опытом подпольной борьбы и поэтому регулярно оказывались несложной добычей для местных органов безопасности. В декабре 1921 года контрразведка 2-го бюро генштаба по разведывательным каналам получила из Швейцарии сведения об активном внедрении советской агентуры на французские промышленные предприятия и об уже действующих на многих заводах агентах СССР. Военные передали их в гражданскую контрразведку, но в ней истинную роль Томмазо сумели установить лишь в 1923 году благодаря сигналу одного из рабочих, сам же агент успел ускользнуть от ареста и бежал в Москву. Коммунисты также спровоцировали в 1923 году беспорядки в нескольких полках французской армии, включая расквартированные в Германии оккупационные войска. Потерявшие терпение контрразведчики провели обыск в помещении штаб-квартиры ФКП, где обнаружили относившиеся к вооруженным силам страны секретные документы. В 1922 году Рудника на должности резидента Разведупра сменил С. П. Урицкий, пробывший на этом посту до 1924 года.

Бегство Томмазо отнюдь не разрушило систему советской разведки во Франции. Более того, 29 сентября 1927 года директор Главной сыскной полиции “Сюртэ женераль” признал, что агенты СССР сумели проникнуть в артиллерийский арсенал, центр по изучению танков, техническую секцию артиллерии, комиссию по пороху, авиационные части и на некоторые военные заводы. Коминтерн и Разведупр вместо бежавшего Томмазо установили связь с секретарем профсоюза кораблестроителей и металлургов Жаном Креме, негласно отвечавшим в компартии за контакты с советскими спецслужбами. Руководил им переведенный из Польши первый автономный нелегальный резидент Разведупра во Франции С. Л. Узданский (Еленский, Абрам Бернштейн). Креме точно так же использовал свои контакты на заводах, тоже попал под подозрение и тоже успел скрыться, однако французские контрразведчики учли уроки дела Томмазо. Вместо ареста они предпочли повести с советской разведкой оперативную игру, в ходе которой на протяжении нескольких месяцев подбрасывали ей дезинформацию. 19 апреля 1927 года карьеру Узданского прервал арест в момент получения от агента секретных материалов. Это стало одним из прокатившихся по миру в 1927 году громких провалов советской разведки, причем весьма крупным, поскольку вместе с Уздан-ским были арестованы около сотни членов его сети. Креме успел бежать в Москву вместе со своей женой и помощницей Луизой Кларак, а в середине 1930-х годов уехал из СССР в Китай, дальновидно предпочтя укрыться от начавшихся в Москве репрессий. Дальнейшие сведения о его судьбе расходятся. Согласно одной версии, Креме утонул в Макао, но существует и другое, достаточно обоснованное предположение, согласно которому перед войной он все же вернулся во Францию, жил там под псевдонимом, в период оккупации участвовал в движении Сопротивления и мирно скончался в 1973 году. В отличие от него, Узданский попал в тюрьму, однако всего на трехлетний срок, поскольку в 1920-х годах европейские законы, как правило, предусматривали значительно менее суровые наказания за шпионаж, чем в следующем десятилетии. Следует отметить, что в обоих описанных случаях резиденты грубейшим образом нарушили существовавший запрет прямого выхода на местные компартии для работы против страны пребывания, результат чего не замедлил сказаться.

Одной из ярких участниц сети Разведупра являлась известная авантюристка баронесса Лидия Сталь, урожденная Чкалова (по другим данным, Чекалова). К сотрудничеству с советской разведкой ее привлек В. Г. Кривицкий (С. Г. Гинзбург), после чего с 1924 года Сталь под псевдонимом “Ольга” начала работать в сети Креме. После провала 1927 года она ускользнула от внимания “Сюртэ женераль” и скрылась в США, однако из-за угрозы уголовного преследования за подделку долларовых купюр вскоре вынуждена была бежать и оттуда. Поскольку Сталь не значилась в картотеке французской контрразведки как опасный элемент, она без проблем возвратилась в Париж и открыла там на своей вилле элитный дом свиданий, использовавшийся также и для съема информации с его посетителей. Нелегальная деятельность как нельзя лучше соответствовала авантюристическому характеру женщины, но работать только на одну секретную службу ей оказалось недостаточно, и в 1930 году она установила связь с абвером. В конце 1933 года французская контрразведка раскрыла сеть Сталь, находившейся на связи с арестованными 19 декабря резидентом Разведупра Вениамином Берковичем и его женой. “Ольга” тоже была арестована в числе многих других агентов и приговорена к десятилетнему тюремному заключению, однако пробыла в камере лишь до 1940 года, когда вошедшие в Париж немцы освободили ее. В дальнейшем стареющая, но все еще обворожительная шпионка объездила с заданиями абвера Румынию, Польшу и Норвегию, а в 1945 году ускользнула от ареста и укрылась в Аргентине, где ее следы затерялись.

Лидия Сталь с адвокатами

После провала Узданского руководство оставшимися и по-прежнему многочисленными советскими агентами принял на себя П. В. Стучевский (Поль Мюррей, Буассона). С достойным лучшего применения упорством он проигнорировал категорические запреты Центра и грустный опыт своего предшественника, а поэтому был обречен повторить его финал. Ссвязь с ФКП Стучевский поддерживал через изобретателя сети “рабочих корреспондентов” Исая Бира (“Фантомас”). “Рабкоры” писали для печатных органов Коминтерна и коммунистической газеты “Юманите” безобидные заметки о положении рабочих, однако видимая глазу сторона их деятельности являлась лишь вершиной айсберга. Непосредственно ведал корреспондентами Клод Лиожье (“Филипп”), а общее руководство секретными операциями было возложено в партии на знаменитого Жака Дюкло. И вновь некоторые из рабочих в 1931 году проявили проницательность и обратили внимание полиции на подозрительный характер вопросников “рабкоров”, зачастую содержавших и далеко не невинные пункты, касавшиеся технологических и военных секретов государства. Теперь уже Стучевский попал в тюрьму за шпионаж на те же стандартные три года, после чего никто из советских военных разведчиков даже близко не подходил к функционерам ФКП, оставив эти контакты Коминтерну.

В 1920-е годы французы вели явно неравную борьбу с советским проникновением в их страну. Противодействием иностранной агентуре занимались не более 100 сотрудников, наиболее известными из которых были Луи Дюклу из Главной сыскной полиции “Сюртэ женераль” и капитан Эжен Жоссе из военной контрразведки. Первый из них возглавлял работу по сети Томмазо, а второй руководил советским сектором и всей дезинформационной работой. Несмотря на ограниченные ресурсы, в рассматриваемый период французы сумели выявить около сотни советских агентов, восемь из которых были приговорены к тюремному заключению. Все это получило огласку в прессе и весьма повредило репутации ФКП в глазах народа, а также значительно испортило облик Советского Союза, помешав достижению запланированных пропагандистских успехов.

ОГПУ решало во Франции совершенно иные задачи, главными из которых являлись разработка и раскол эмигрантских организаций, а с 1922 года и ведение экономической разведки. Работа по контрреволюционным союзам имела более высокий приоритет, поскольку их разведывательная, диверсионная и террористическая деятельность создавала прямую угрозу для СССР. Наиболее эффективной формой борьбы с ними стали многочисленные оперативные игры, самой знаменитой из которых был многократно описанный “Трест”.

Строго говоря, эта игра начиналась не во Франции, да и вообще ее нельзя отнести территориально к какой-либо отдельной стране. В ноябре 1922 года ГПУ перехватило письмо переводчика бюро паспортного контроля английской миссии в Ревеле Юрия Артамонова к одному из руководителей Высшего монархического совета (ВМС) князю Ширинскому-Шихматову. В нем отправитель настоятельно рекомендовал адресату служившего в Наркомате путей сообщения А. А. Якушева в качестве надежного человека, на которого можно опереться в подпольной работе.

А. А. Якушев

Естественно, после возвращения из зарубежной командировки Якушев пробыл на свободе крайне недолго. Однако руководство контрразведки решило не идти по примитивному пути наказания или профилактики арестованного, тем более, что при этом неизбежно компрометировался факт перехвата переписки ВМС. Было решено попытаться использовать возникшую ситуацию для проведения наступательной операции.

Эта начальная часть истории неоднократно вызывала у исследователей серьезные сомнения. Некоторые из них полагают, что Якушев дал согласие работать на ОГПУ вовсе не в результате ареста и долгих убеждений, а задолго до появления письма Артамонова. Никаких доказательств подобного чисто умозрительного предположения не существует. Более того, оно абсолютно неверно, хотя бы по причине того, что в рассматриваемый период ОГПУ еще не было создано. Впрочем, для оценки дальнейшего хода событий этот факт, строго говоря, не имеет никакого значения. В любом случае Дзержинский и начальник Контрразведывательного отдела ГПУ А. X. Артузов приняли решение создать легендированную подпольную “Монархическую организацию Центральной России” (МОЦР). После этого в том же ноябре 1922 года Якушев под видом руководителя МОЦР связался в Берлине с лидерами Высшего монархического совета, а год спустя — и с представителями “Объединенной русской армии”, позднее переформированной в “Российский общевоинский союз” (РОВС). В дальнейшем ему приходилось встречаться и с П. Н. Врангелем, и с великим князем Николаем Николаевичем, причем ОГПУ сумело использовать эти контакты для раскола монархического движения и добиться постепенной компрометации, а затем и отстранения Врангеля от дел. Фактическим руководителем РОВС стал генерал А. П. Кутепов, что сыграло в его судьбе роковую роль.

Сидней Рейли

Расстрелянный Рейли в морге

По мере развития оперативной игры ее задачи расширились, было решено добиться выхода на иноразведки, в частности, эстонскую, польскую и финскую, а через них и на британскую СИС. В ходе проведения “Треста” контрразведка заманила в СССР, пожалуй, самого известного из действовавших против Советского Союза английских разведчиков Сиднея Рейли, заочно приговоренного к смертной казни еще в 1918 году. Теперь, семь лет спустя, появилась возможность привести приговор в исполнение. Для сохранения доверия к операции и создания иллюзии безопасного пребывания Рейли в Советском Союзе пришлось инсценировать на границе случайную перестрелку, в которой англичанин якобы погиб при попытке вернуться в Финляндию.

Этот эпизод все же вызвал у части эмиграции некоторые сомнения в отношении МОЦР, и для спасения оперативной игры ОГПУ пришлось проводить целый комплекс специальных мероприятий по укреплению пошатнувшегося доверия к “Тресту”. Главные трудности для продолжения игры стала создавать экстремистски настроенная и очень подозрительная помощница Кутепова М. В. Захарченко (Шульц). Любая спецслужба при наличии сомнений в ком-либо ведет себя стандартно и всегда устраивает проверку, а в данном случае РОВС решил совместить ее с грандиозным террористическим актом. Планировалось отравить газом всех делегатов съезда Советов в Большом театре и одновременно захватить Кремль силами офицерского отряда численностью в 200 человек, которым постепенно надлежало просочиться через границу и лишь в последний момент сконцентрироваться под Москвой. Захарченко ни в малейшей степени не доверяла Якушеву и потому предложила назначить руководителем акции бывшего участника описанной далее операции “Синдикат” А. О. Опперпута (“Э. О. Стауниц”), игравшего роль заместителя главы МОЦР — одну из самых загадочных и противоречивых фигур негласного аппарата ВЧК/ОГПУ. Подлинное имя этого человека до сих пор вызывает у историков разногласия, поскольку он пользовался фамилиями Упелинц (Упелиньш), Касаткин, Селянинов, но наиболее известен как А. О. Опперпут. В одном из исследований этого вопроса отмечается: “Наш герой носил двойное имя — Александр-Эдуард, и в русском обиходе узаконивалась то первая, то вторая его часть. В семье было и две фамилии: Опперпут и Упелинц, причем до революции он носил вторую, а после революции перешел на первую… Вдобавок в писаниях современников об Опперпуте фамилия его орфографически не унифицирована: подчас в одной и той же статье она предстает то как Опперпут, то как Оперпут, то как Оперпута, не говоря уже о явных искажениях в устах современников (Опертут, Оверпут)”[45].

М. В. Захарченко (Шульц)

с

А. О. Опперпут

Г. Н. Радкович

Естественно, все планы Захарченко стали известны ОГПУ. Контрразведчики с содроганием узнали о волне террора, которую собирались поднять Кутепов и его фанатичная помощница, решившие вначале забросить в СССР группу из 20–30 боевиков для нанесения постоянных беспокоящих ударов, а затем наращивать свои акции. Намерения простирались еще дальше и включали в себя отравление запасов зерна в элеваторах, распространение особо опасных болезнетворных микроорганизмов, потопление в море учебного парусника “Товарищ” и множество других, не менее масштабных акций. В этой ситуации стало ясно, что чрезмерно затянутый “Трест” пора сворачивать, однако решение несколько запоздало, и финальная стадия операции по существу стала для ОГПУ провальной. Находившаяся в СССР Захарченко после случайного ареста за пьяный скандал своего мужа Г. Н. Радковича (в некоторых источниках — Радкевич) решила помочь ему выбраться в Финляндию и сама тоже перебралась туда вместе с Опперпутом, о подлинной роли которого по-прежнему пока не догадывалась. На новом месте этот совершенно неустойчивый и непредсказуемый человек, должный контроль за которым отсутствовал, внезапно решил, что настал удобный момент не только выскользнуть из-под власти ОГПУ и скрыться на Западе, но и неплохо заработать при этом. Он оставил в СССР письмо, в котором извещал госбезопасность о своем уходе из Советского Союза и требовал за неразглашение факта своей работы на контрразведку 125 тысяч рублей единовременно и по тысяче рублей ежемесячно. Не получив денег, в Финляндии Опперпут сразу же заявил представителям 2-го отдела финского генштаба и английской СИС о легендированном характере МОЦР, однако репутация этой организации в глазах западных спецслужб была настолько высока, что ему просто не поверили. Тем не менее, в эмигрантских кругах начали распространяться различные версии, слухи и измышления об этой истории, где Оперпута именовали “советским Азефом” и даже “сверх-Азефом”. Он решил положить конец кривотолкам и в номере рижской эмигрантской газеты “Сегодня” за 17 мая 1927 года опубликовал открытое письмо под сенсационным заголовком: “Агент ГПУ Опперпут-Стауниц приступает к разоблачениям”. В нем перебежчик заявил о своей прошлой работе на советскую контрразведку и раскрыл некоторые детали работы КРО ОГПУ, хотя до определенного времени умалчивал о подлинном содержании МОЦР. Письмо умалчивало о заманивании в СССР Рейли, хотя не скрывало этого в отношении Савинкова и Тютюнника.

Заявление было настолько невероятным, что первоначально мало кто отнесся к нему серьезно. Однако вскоре результаты рассмотрения ряда провалов вышли за пределы узких кругов РОВС и стали достоянием общественности. К расследованию случившегося подключились и другие видные деятели эмиграции, а также десятки, если не сотни лиц меньшего масштаба. Получили хождение версии как о фальшивости “прозрения” Опперпута и о продолжении его сотрудничества с ОГПУ, так и о том, что все изложенное представляет собой плод его больной фантазии. Эта история резко обострила конфликт между А. П. Кутеповым и великим князем Николаем Николаевичем; не остался в стороне даже сосредоточившийся на чисто военных вопросах Врангель. Позднее руководство РОВС решило продолжить практику засылки в СССР террористических групп, одной из которых стала тройка Захарченко, Опперпут и Ю. Петерс (Н. Н. Вознесенский). Исследователи расходятся во мнениях относительно причин, заставивших перебежчика рискнуть совершить смертельно опасный для него рейд, и объясняют их то его авантюристическим характером, то безысходностью, то продолжением оперативной игры ОГПУ. Как бы то ни было, боевики прибыли в Москву и 3 июня предприняли неудачную попытку взрыва здания по улице Малая Лубянка 3/6, в котором размещалось общежитие чекистов. После ее провала все трое решили уходить обратно через кордон, но на границе в Смоленской области были задержаны и погибли в перестрелке, избавив ОГПУ от сложного, обременительного и дорогостоящего зарубежного поиска предателя для сведения счетов. В этот же день произошли еще три террористических акта, создавшие впечатление хорошо спланированной атаки на СССР: убийство на Варшавском вокзале полпреда П. Л. Войкова, взрыв в центральном партийном клубе Ленинграда и гибель в подстроенной железнодорожной катастрофе под Минском заместителя председателя полпреда ОГПУ по Белорусскому военному округу И. К. Опанского.

Смерть возглавлявшейся Захарченко тройки террористов регулярно подвергалась сомнению. В эмигрантских кругах неоднократно высказывалось мнение, что они были захвачены живыми, и что Опперпут направлен работать на ОГПУ в Китай. Более того, некоторые утверждали даже, что резидент НКВД СССР, действовавший с 1941 по 1945 годы в оккупированном немцами Киеве под видом барона фон Мантейфеля, в действительности являлся Опперпутом[46]. Однако более трезво мыслящие люди скептически отнеслись к подобным гипотезам и не сомневались в гибели, по крайней мере, Петерса и Захарченко. Радкович попытался отомстить за гибель жены и вместе с другим боевиком Д. С. Мономаховым перешел границу СССР для совершения террористических акций. Вечером 6 июля 1928 года, в первую годовщину обнародования официального извещения о попытке теракта на Малой Лубянке и в день вынесения приговора по Шахтинскому делу, они бросили бомбу в бюро пропусков ОГПУ и практически сразу были захвачены, при этом Радкович застрелился, а его напарник предпочел арест. Этим эпизодом закончилась одна из самых известных оперативных игр советской контрразведки с выходом на закордон. В итоге “Треста” Кутепову пришлось перестроить всю систему террористической работы РОВС. Произошедший в 1927 году разрыв отношений между СССР и Великобританией породил у многих эмигрантов иллюзию близкого выступления всей Европы против коммунистического режима и отчасти спровоцировал новую серию терактов.

А. П. Кутепов

Агентурная сеть РОВС рушилась, сам союз раскалывался изнутри, но его фактический руководитель Кутепов при поддержке начальника разведки Драгомирова продолжал террористическую деятельность. Даже нанесенный “Трестом” урон его престижу лишь укрепил решимость генерала продолжать борьбу и усилил иллюзии в отношении ее успешности. В качестве ближайших задач были определены убийство Сталина, взрывы военных заводов, убийства руководителей ОГПУ и одновременное убийство командования всеми военными округами СССР. Естественно, эти грандиозные планы имели мало шансов быть выполненными целиком, однако даже частичный их успех таил в себе вполне реальную угрозу, поэтому главным приоритетом ИНО в континентальной Европе оставалось противодействие активной части эмиграции. Разведка спланировала и осуществила радикальную операцию по похищению Кутепова и доставке его в СССР для последующего допроса и суда. Распространенная версия о причастности к похищению агента ОГПУ генерала Скоблина является ошибочной, в действительности его осуществила “группа Яши” (Я. И. Серебрянский). 26 января 1930 года под видом приглашения в полицию для конфиденциальной встречи главу РОВС выманили из дома, и три человека в форме французских жандармов силой затолкали его в машину. Версии дальнейших событий расходятся. Одни утверждают, что Кутепова вывезли на пароходе в Советский Союз, но всего лишь за сто миль до Новороссийска он умер от сердечного приступа. Это маловероятно, поскольку все возвращавшиеся через Босфор суда со специальными пассажирами и грузами разведки всегда заходили в ближайший советский порт Одессу, а уж такого важного пленника, как глава РОВС, тем более не подвергли бы риску дополнительного перехода через все Черное море с запада на восток. По другим непроверенным данным, после форсированного допроса прямо в Париже Кутепова убили, а тело растворили в ванне с кислотой. Наиболее же правдоподобной представляется третья версия, согласно которой генерал уже в машине почувствовал неладное и попытался оказать сопротивление, в ходе которого умер от сердечного приступа и был закопан во дворе дома одного из агентов ОГПУ в предместье Парижа. Как бы то ни было, больше 48-летнего председателя “Российского общевоинского союза” никто живым не видел. Любопытно, что эта операция в течение долгого времени охранялась не только от общественности, что было вполне естественным, но и от самих сотрудников советской госбезопасности. Даже в секретных и совершенно секретных материалах, в частности, в изданном в 1977 году учебнике ВКШ КГБ при СМ СССР по истории органов государственной безопасности СССР или в сборнике КГБ № 1 за 1971 год (статья “50-летие внешней разведки”) допускались только осторожные намеки на то, что советская разведка “принимала участие в создании условий, которые привели к уходу Кутепова с политической арены”[47]. При этом умалчивалось о том, что председатель РОВС ушел не только из политики, но и из жизни, причем бесследно.

Его преемником стал обладавший меньшим авторитетом и более консервативный генерал Е. К. Миллер, идеология которого постепенно дрейфовала в сторону фашизма, что отпугивало одних и привлекало других. При нем союз продолжал тайные операции, но уже скорее по инерции. Тем не менее, эмиграция продолжала официально оставаться объектом номер один для внешней разведки, поскольку руководство СССР никак не могло избавиться от навязчивого кошмара нового вторжения в страну белых армий. К 1933 году приоритеты изменились. Главным объектом стал теперь прибывший к этому времени из Турции в Париж давний соперник и личный враг Сталина Троцкий. Однако не прекращалась и разработка РОВС, ИНО вербовал все новых агентов, в том числе довольно высокопоставленных. Среди них значились адмирал Крылов, бывший начальник агентурной разведки российского генштаба генерал Монкевиц и бывший председатель Высшего экономического совета в кабинете Керенского, затем министр торговли в правительстве Колчака в Омске Третьяков. Последний являлся агентом ОГПУ с 1929 года и сумел оказать ему особенно важные услуги. На средства ИНО он снял три квартиры в доме на рю де Колизе, 29, где располагалась штаб-квартира РОВС, и с помощью вмонтированных чекистами микрофонов вплоть до 1940 года подслушивал и записывал все мало-мальски важные совещания и переговоры союза. Эта операция стала основой литерного дела “Информация наших дней”, в результате которого было принято решение окончательно уничтожить белую эмиграцию как политическую и боевую силу. Для этого ИНО использовал своего агента, командира сводного корниловского полка генерала Н. В. Скоблина (“Фермер”), с 1933 года возглавлявшего в союзе направление “секретной деятельности в Финляндии”, а затем и всю “иностранную контрразведку”. 22 сентября 1937 года он пригласил Миллера на встречу якобы с германскими разведчиками. Председатель РОВС не исключал возможность ловушки и на всякий случай оставил на столе записку с сообщением об этом приглашении. Его подозрения оказались обоснованными, вместо немцев генерала встретили советские агенты. Они усыпили его хлороформом и в деревянном ящике доставили на грузовике в Гавр на борт судна “Мария Ульянова”, которое срочно прервало выгрузку, ушло из порта с “дипломатическим грузом” и 29 сентября прибыло в Ленинград. Скоблин был объявлен полицией в розыск, но сумел укрыться в Испании, где, по некоторым данным, погиб при бомбардировке Барселоны. Попала во французскую тюрьму и там умерла помогавшая ему жена, знаменитая певица Надежда Плевицкая. Любопытно, что Миллер пережил почти всех инициаторов и организаторов своего похищения от наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова до завербовавшего Скоблина, и Плевицкую, и бывшего офицера П. Г. Ковальского. Генерала довольно долго содержали в тюрьме под именем Петра Васильевича Иванова и расстреляли лишь 11 мая 1939 года. При следующем председателе генерале Шатилове РОВС фактически прекратил свое существование как реальная сила, а внешняя разведка занялась поиском путей обезвреживания Троцкого.

Е. К. Миллер

Франция традиционно уделяла большое внимание развитию секретных служб. Толчком к этому послужило ее сокрушительное поражение в войне с Пруссией 1870–1871 годов, отчасти обусловленное плохой постановкой разведки. Вторая империя Луи Наполеона оказалась в этом отношении совершенно несостоятельной, и после ее краха одним из первых военных мероприятий стало основание 2-го (разведывательного) бюро генерального штаба, в составе которого было учреждено занимавшееся оперативной работой отделение статистики. Следующее по значимости воздействие на реформу системы военной разведки Франции оказало печально знаменитое “дело Дрейфуса”, после чего та приобрела структуру, с которой вошла в Первую мировую войну. Французские спецслужбы в этот период обладали рядом специфических сильных и слабых сторон, существенно отличавших их от большинства иностранных аналогов.

Несомненно, самой удачной областью их деятельности стала радиоразведка, которую осуществляло находившееся в составе военного министерства Бюро шифров. Уже к 1915 году под руководством Франсуа Картье оно превратилось в мощную службу, ведавшую вопросами шифров, дешифрования и радиоперехвата, что доказывает изрядную дальновидность руководства страны. Накануне войны во всем мире лишь Франция и Австро-Венгрия организационно обособили подобные подразделения, остальные же правительства еще не сумели осознать важность такого шага. Однако радиоразведкой и дешифрованием занимались не только военные, но и структуры министерств внутренних и иностранных дел, ожесточенно конкурировавших в этой области друг с другом и с армией. Созданная в 1909 году межминистерская криптографическая комиссия не сумела улучшить координацию их усилий из-за весьма печального явления — политизации секретных служб различных ведомств и вовлечения их в бюрократические сражения в интересах своих министров. Это зачастую порождало и утаивание от конкурентов важных для безопасности государства сведений, и подбор компрометирующих материалов на противников, и примитивный шантаж. Общая угроза перед лицом внешнего врага объединила соперников лишь ненадолго и не полностью. Тем не менее, французская разведка в период Первой мировой войны достигла максимума успехов и влияния, и это время по праву считается ее “золотым веком”. Кроме того, именно французы координировали информационную и оперативную работу всех разведок Антанты и содержали в Париже объединенное Межсоюзническое разведывательное бюро. Однако вскоре после 1918 года спецслужбы Франции быстро пришли в упадок и превратились в обычные бюрократические учреждения, во многом отражавшие упадок самой Третьей республики в целом.

Военная разведка входила в обязанности 2-го бюро генерального штаба, контрразведкой ведало 5-е бюро. Собственные 2-е бюро имели военно-морское министерство и министерство авиации, разведкой занимались также министерство иностранных дел, министерство колоний и многие другие правительственные департаменты. В рамках 2-го бюро действовало оперативное подразделение, именовавшееся Службой разведки (СР), также созданное в 1871 году с учетом опыта франко-прусской войны. В 1899 году после скандального “дела Дрейфуса” ее расформировали, передав часть структур во 2-е бюро, а контрразведку — в “Сюртэ женераль”. Во 2-м бюро после этого была образована секция СР, отвечавшая за внешнюю агентурно-оперативную работу, военную контрразведку, перехват телефонных переговоров и централизацию информации, полученной от других служб. После Первой мировой войны Служба разведки в значительной степени утратила свою роль, ее деятельность ограничивалась контрразведывательными аспектами и сбором разведывательной информации по открытым источникам. Однако такое незавидное положение продлилось недолго. Оставаясь структурным подразделением 2-го бюро генерального штаба, СР постепенно сумела вернуть себе прежние роль и значение, и теперь в ее функции вновь входили сбор информации из различных, в том числе агентурных источников, контрразведка, перехват телефонных переговоров и анализ иностранной периодики. СР была в значительной степени автономной, а ее руководитель имел право прямого доклада начальнику генерального штаба. Центральный аппарат Службы разведки в рассматриваемый период имел следующую внутреннюю структуру:

— Административный сектор;

— Германский сектор;

— Русский сектор;

— Итальянский сектор (Средиземноморье и Ближний Восток);

— Английский сектор (территория Британской империи);

— Сектор оперативной техники;

— Секция “Д” (перехваты и дешифровку);

— Секция военного снаряжения (изучение вооружения иностранных армий и составление справочников по ним);

— Секция централизации разведки, или СЦР (борьба со шпионажем на объектах вооруженных сил, в том числе в контакте с органами гражданской контрразведки).

Зарубежные резидентуры СР располагались в Дортмунде, Эссене, Берлине, Варшаве, Стамбуле, Бухаресте, Брюсселе, Лондоне, Шанхае, Пекине, Тяньцзине и Сингапуре. Руководителям Службы разведки полагался ранг полковника. С 1918 по 1922 год ее возглавлял Бувар, с 1922 по 1928 год Лене, в 1928 году обязанности начальника разведки недолго исполнял Мерсон, после чего его сменил Лоран, находившийся на этом посту до 1932 года. Собранные СР сведения докладывались 2-му бюро генерального штаба, а также в части, их касавшейся, направлялись во 2-е бюро армии, флота и авиации.

Кроме данных Службы разведки, 2-е бюро генштаба извлекало информацию из ежедневных сообщений военных атташе, которыми руководила его секция иностранных армий. Следует отметить весьма высокий уровень профессионализма служивших там офицеров, проходивших серьезное обучение и, как правило, очень ответственно относившихся к своим обязанностям. К сожалению, как и другие аналогичные службы в рассматриваемый период, французская разведка не имела в своем составе информационно-аналитического подразделения, и ее сводки в основном представляли собой набор фактов без серьезного анализа. При их чтении руководство вооруженных сил и государства утопало в деталях, не получая главного — прогнозов. Кроме того, во 2-м бюро отсутствовало подразделение, координировавшее его деятельность с разведкой МИД, что серьезно ухудшало итоговый результат работы обоих ведомств.

Гражданская контрразведка во Франции возлагалась на входившую в систему судебной полиции Главную сыскную полицию (“Сюртэ женераль”). Она являла собой некую комбинацию политической полиции и контрразведки и работала вполне эффективно, особенно ее служба внутренней разведки СТ (“наблюдение за территориями”). Одним из известных достижений этой службы явился арест в декабре 1926 года британского разведчика капитана Вивиана Стрэндерса, у которого был изъят список заданий СИС по сбору информации на французских военных заводах. Разразившийся небольшой политический скандал не смутил шефа контрразведки Луи Дюклу, продолжавшего охотиться на иностранных агентов вне зависимости от их национальной принадлежности.

Кроме СТ, функции по защите государственной безопасности осуществляла Служба политической разведки (СРП), созданная немедленно после окончания Первой мировой войны вместо существовавшего Ведомства по контролю за индокитайскими войсками. Специфика мышления восточного человека требовала особого подхода, а по надежности колониальные части значительно уступали европейским, поэтому оставлять их без присмотра было рискованно. В 1923 году это ведомство распустили, а вместо него в составе министерства колоний создали Службу контроля и помощи проживающим во Франции жителям колоний (КАИ). Она не относилась к оперативным или следственным структурам, официально ее основной задачей являлась оказание помощи проживавшим на территории метрополии жителям колоний, но в действительности КАИ главным образом надзирала за проникновением в их среду левых идей и организаций. В 1926 году в архивах службы имелись досье на 1087 неблагонадежных вьетнамцев, алжирцев и других жителей французских территорий, однако контрразведывательная ценность работы КАИ практически равнялась нулю, поскольку квалифицированным аппаратом для борьбы с иностранным шпионажем она не располагала.

1920-е годы ознаменовались значительными провалами в области безопасности шифров и кодов французской армии и неоднократными компрометациями достижений криптоаналитиков, становившихся известными противоположной стороне. Это не вызывает удивления, поскольку сразу после окончания войны финансирование и штаты шифровальных и дешифровальных подразделений были значительно сокращены, и такое пренебрежительное отношение со стороны государства не могло не обернуться полным развалом работы в соответствующей области. Например, в 1920 году армии полагалось иметь всего 17 военных криптографов, а из-за различных проблем их фактическая численность была еще меньшей и долгое время не превышала 12 человек. Один из наиболее вопиющих случаев произошел в 1922 году в Бейруте, когда ленивый молодой французский лейтенант попросил своего итальянского друга и коллегу помочь ему закодировать секретное сообщение. В 1925 году представитель Франции в Марокко в ходе переговоров с группой испанских офицеров указал им на одного из своих сотрудников и отрекомендовал его как человека, который читает для него их шифровки. Весьма удивившиеся столь непонятной откровенности испанцы немедленно сменили свои коды. Подобные случаи происходили неоднократно и в сложной международной обстановке были весьма некстати.

3. РОДИНА ФАШИЗМА

К юго-востоку от Франции в 1920-е годы развернулись неожиданные и заметно встревожившие Европу события. Возмутителем спокойствия стала Италия, внезапно начавшая активные действия по пересмотру установленных Версальской системой границ. На Парижской мирной конференции страна формально входила в число держав-победительниц, однако всерьез с ней никто не считался. Когда из-за отказа удовлетворить территориальные претензии Рима на город Фиуме (Риеку) итальянская делегация во главе с премьером Витторио Орландо демонстративно покинула конференцию, на это просто не обратили внимания, равно как проигнорировали и ее последующий униженный возврат. После сокрушительного разгрома итальянской армии у Капоретто, в результате которого лишь срочное вмешательство англичан и французов сумело сохранить Италию в числе воюющих участников коалиции, ей откровенно пренебрегали.

Серьезные пограничные споры Рима с Веной и Белградом, на протяжении многих лет служившие источником напряженности в их взаимоотношениях, естественным образом определили главное направление его разведывательной активности. Следующими по важности объектами являлись колонии Италии в Северной Африке и военно-морское соперничество с Францией в бассейне Средиземного моря. Рим всегда уделял серьезное внимание своим спецслужбам и располагал несколькими оперативными структурами, существенно реорганизованными в ходе Первой мировой войны. После реформы 1916 года войсковая разведка была поручена Отделу ситуаций и боевых операций верховного командования, контрразведка — Отделу контрразведки и военной полиции, а функции по сбору информации в тылу и за границей и вся агентурная разведка возлагались на Разведывательную службу верховного командования (бывший отдел “Р”). Она выполняла также обязанности политической, экономической и радиоразведки, для чего располагала подразделением радиоперехвата и дешифрования, а ее инфраструктура состояла из размещенных вдоль границы периферийных бюро. В сентябре 1917 года службу возглавил полковник Одоаро Маркетти, сумевший удержаться на своем посту после военного и разведывательного фиаско у Капоретто исключительно по причине недолгого пребывания на этой должности к моменту начала сражения. Небольшие собственные спецслужбы имелись у министерства внутренних дел, у командования военно-морских сил и даже у президиума совета министров. Подобная раздробленность приводила к отсутствию координации работы, распылению кадров и постоянному соперничеству спецслужб, лишь в небольшой степени смягченным реформой 1916 года.

Весной 1919 года Европу встревожили действия отряда мятежных итальянских военнослужащих под командованием известного поэта Габриэле д’Аннунцио. Он захватил югославский порт Фиуме (Риека), на который итальянцы безуспешно претендовали еще во время Парижской мирной конференции. Очень скоро их заставили убраться оттуда, но экстремистские элементы в стране поняли, что поставленных целей можно и нужно добиваться всеми доступными способами. 23 марта 1919 года левый журналист и редактор газеты “Попполо д’Италиа” Бенито Муссолини провозгласил на митинге образование фашистской партии и заявил, что во внешней политике ее первоочередной целью является захват соседней Албании. Однако планы фашистов, вскоре ставшие государственной программой, простирались много дальше. Как некогда древние римляне, Италия объявила Средиземное море “mare nostrum’ (“нашим морем”), что предусматривало завоевание военно-морского господства в регионе и доминирование во всех прибрежных странах бассейна. Франция смотрела на это свысока и, как многое другое, не принимала всерьез. И, как и во многих аналогичных ситуациях, довольно скоро раскаялась в своей близорукой политике.

Первоначально фашистская партия была весьма слаба и немногочисленна, и, как часто случалось, ее развитию косвенно способствовали коммунисты. К 1921 году в составе Коминтерна была образована итальянская секция — коммунистическая партия Италии (КПИ), оттянувшая от социалистической партии немало приверженцев и ослабившая ее, чем не замедлили воспользоваться фашисты. К этому моменту они располагали всего 7 % парламентских мест, но многие влиятельные лица в правительстве скрыто симпатизировали им и негласно поддерживали, как позднее нацистов в Германии. Это позволило Муссолини обзавестись реальной вооруженной силой в виде сформированных полувоенных отрядов “чернорубашечников”. Год спустя при явном попустительстве официальных властей он совершил так называемый “поход на Рим” и захватил некоторые ключевые точки города, в том числе его телефонные станции. Армия и полиция имели все возможности быстро подавить мятеж, однако король Виктор-Эммануил III малодушно отказался санкционировать применение силы. Вместо этого 29 октября 1922 года по его декрету правительство возглавил Муссолини, после чего спокойствие в регионе исчезло почти на четверть столетия.

Заветной мечтой Муссолини стало возрождение Римской империи, при этом врагом нации номер один он полагал игнорировавшую интересы его страны Версальскую систему. Фашистская партия приступила к воспитанию в миролюбивом итальянском народе воинственного и наступательного духа, а внешняя политика государства приобрела откровенно агрессивный характер. Дилетантский подход дуче к дипломатии заставлял ее совершать немыслимые зигзаги. В 1923 году Муссолини решил возродить наполеоновскую идею континентального блока против Великобритании, однако не встретил поддержки и с 1924 года начал сближение с Москвой, которая была рада любому союзу, тем более с идеологически довольно близким режимом. Но уже после Локарнской конференции ориентация итальянской дипломатии развернулась на 180 градусов, и основным курсом было признано сближение с Лондоном против Парижа. В 1925 году Муссолини встретился с Чемберленом, провел с ним переговоры, осмелел и попытался захватить Абиссинию (Эфиопию). Ее император обратился за помощью к Лиге Наций, с которой Италия пока еще считалась, поэтому на этот раз итальянский лидер сделал вид, что ничего плохого не замышлял, а его действия были просто неправильно истолкованы. С середины 1920-х годов Рим почти перестал скрывать агрессивные намерения в отношении Югославии, и практические акции дипломатов были направ-лены на обеспечение будущего захвата этой страны. В 1926 году пакт с Албанией позволил Италии ввести в страну свои войска для создания угрозы Белграду, в следующем году был подписан договор о дружбе с Венгрией. Дуче все плотнее смыкал кольцо вокруг намеченной жертвы, одновременно создавая мощный военный флот. При поддержке Британии Италия выдвинула десять пунктов требований по Средиземному морю, в основном сводившиеся к претензиям признать ее гегемонию в бассейне и прилегающих к нему странах. В 1925 году итальянская пресса заговорила о необходимости войны, а еще через год подготовка к ней стала открытой официальной программой фашистской партии и правительства. Агрессивная внешняя и внутренняя политика потребовали соответственного реформирования секретных служб, что и было предписано в 1925 году несколькими королевскими декретами.

Все началось с подавления оппозиции. Внутренние проблемы относились к компетенции созданного в 1919 году и почти не изменявшегося в течение последующих 55 лет Отдела общих и тайных дел при секретариате Генеральной дирекции общественной безопасности. Он состоял из Отделения общественного порядка с центральной политической картотекой и ведавшего контрразведкой Иностранного отделения. Восемь лет спустя к нему добавили Отделение подрывных движений, которому подчинили картотеку, секцию политических ссылок и ОВРА — образованную 28 декабря 1927 (по некоторым другим данным, в 1926 году) года тайную политическую полицию, первоначально именовавшуюся “Специальной полицейской инспекцией”. Название ОВРА иногда считают аббревиатурой “Opera vigilanza repressione antifascismo” (“Институт надзора и подавления антифашистского движения”), иногда — аббревиатурой “Organizzazione Volontaria per la Repression dell’ Antifascismo” (“Добровольная организация по подавлению антифашистского движения”), иногда — укороченным словом “спрут” (piovra), но в действительности оно не означало ничего конкретного и было специально выбрано для создания атмосферы загадочной и пугающей неопределенности. В 1930 году Муссолини инструктировал создателя и одного из руководителей ОВРА: “Мы должны преобразовать специальную инспекцию полиции в таинственную, могущественную и всеохватывающую организацию. Все итальянцы должны будут ежеминутно чувствовать, что они находятся под контролем, что наблюдает и изучает глаз, который никто не сможет обнаружить. Каждый итальянец будет находиться как бы перед жерлом орудия, перед двумя руками, готовыми схватить его в каждый момент. Новая организация будет обладать неограниченной властью и возможностями. Она должна охватить всю страну как чудовищный дракон, как гигантский спрут. Именно так, как спрут”[48]. До 1929 года организацию возглавлял Гвидо Лето, а после него — Микеланджело ди Стефано, уже имевший в подчинении 11 генеральных инспекторов, около 80 сотрудников центрального аппарата более низкого ранга, 600 оперативных работников и многочисленную агентуру.

Создание ОВРА привело к серьезному изменению задач и функций исполнительного органа, ранее отвечавшего за обеспечение внутренней безопасности режима — сформированной 1 февраля 1923 года Добровольческой милиции для национальной безопасности (МВСН). Она была создана в соответствии с решением Большого Фашистского Совета, однако являлась не партийным, а государственным институтом и входила в состав вооруженных сил Италии. Высшим руководящим органом МВСН было ее генеральное командование, во главе которого стоял начальник главного штаба милиции. До 1924 года формальным главнокомандующим считался Эмилио де Боно, одновременно до 1924 года возглавлявший Генеральную дирекцию общественной безопасности. Пост главнокомандующего генерал покинул в 1925 году, а в октябре 1926 года его место занял сам Муссолини. Добровольческая милиция для национальной безопасности не была однородной и состояла из нескольких специализированных милиций (Милиция территориальной противовоздушной обороны, Милиция береговой артиллерии, Железнодорожная милиция, Портовая милиция, Лесная милиция, Почтово-телеграфная милиция, Дорожная милиция) и Регулярной милиции. Специализированные милиции строились по территориально-объектовому и объектовому принципам, а Регулярная милиция — только по территориальному. При формировании она разделялась на 13 зон, впоследствии преобразованных в 4 группировки, а затем опять в зоны. Давнее пристрастие дуче к практике и терминологии Древнего Рима полностью сказалось в ситуации с МВСН. Ее основу составляли легионы, делившиеся на когорты и центурии. Постепенно, по мере развития органов безопасности Италии, Добровольческая милиция для национальной безопасности утратила функции противодействия внутреннему врагу и превратилась во вспомогательный институт регулярных вооруженных сил страны.

Разведывательную службу верховного командования Италии к 1925 году переименовали в СИМ — Службу военной разведки. С 1921 по 1926 годы ее возглавлял полковник Виджевано, о котором у коллег осталось прекрасное впечатление: “Аттилио Виджевано стал начальником СИМ и в определенной степени преобразовал ее, поставив на солидную основу. СИМ обязана ему тем, что, пустив прочные корни, смогла противостоять всем превратностям фашистского двадцатилетия. Не будучи в состоянии скрыть антипатию к фашизму, Виджевано вынужден был в 1926 году оставить пост руководителя службы, после чего для нее наступил тяжелый период упадка и гонений, едва не уничтоживших ее”[49]. Можно добавить, что через год после отставки Виджевано загадочно быстро скончался в возрасте всего 53 лет. К октябрю 1925 года СИМ значительно расширилась и состояла уже из пяти отделов, в 1927 году ее передали в прямое подчинение начальника генерального штаба. Муссолини опасался слишком прочно сидящих в кресле руководителей разведки, поэтому до января 1934 года они менялись весьма часто: Камилло Калеффи (декабрь 1919 — февраль 1921 года), Аттилио Виджевано (февраль 1921 — апрель 1926), Карло Барбьери (май 1926 — июнь 1927), Луиджи Тозелли (июль 1927 — июнь 1929) и Марио Вертеллино (июль 1929 — декабрь 1931); все они были полковниками. Усилия СИМ в основном сосредоточивались на решении чисто военных задач, к политическим операциям правительство в рассматриваемый период ее не допускало.

Фашистская Италия, безусловно, относилась к числу государств с агрессивной и воинственной внешней политикой, следовательно, и ее секретная служба теоретически должна была действовать столь же напористо. Но этого не произошло, то ли по причине слабости кадров, то ли из-за пренебрежения Муссолини этим аспектом внешней деятельности. До прихода к руководству СИМ в 1934 году Марио Роатта итальянская разведка в основном ориентировалась на добывание военно-морских секретов Франции на Средиземном море, чтобы как-то поучаствовать в кораблестроительной гонке 1930-х годов, и только к 1927 году СИМ установила контакты с македонскими террористами и начала осторожно снабжать их оружием для дестабилизации ситуации на Балканах. Кроме того, в 1923 году разведка итальянского флота провела одну совсем не свойственную спецслужбам акцию. На верфях в Кралевице с 1918 года ремонтировалось несколько австро-венгерских торпедных катеров, которые в качестве трофеев полагалось передать Сербии, следовательно, Югославии. Италия всячески саботировала эту передачу, а когда она стала неизбежной, то после демонтажа всего возможного вооружения и оборудования офицеры морской разведки облачились в комбинезоны и лично облили кислотой все металлические части кораблей, в результате чего их боевая пригодность оказалась весьма сомнительной.

Марио Роатта

Разведывательная служба фашистской партии была небольшой и в основном обслуживала ее собственные нужды, хотя и располагала отдельными резидентурами на Мальте и в Тунисе. Зато разведка МИД пользовалась покровительством министра иностранных дел и зятя самого Муссолини Галеаццо Чиано и по этой причине являлась наиболее энергичной из всех итальянских спецслужб. В ее активе числятся поддержка македонских террористов, тунисских националистов, египетского короля Фуада, помощь другим фашистским партиям, в том числе в Соединенных Штатах Америки, проведение массированной пропаганды в Югославии, Албании и Австрии, содержание вещавшей на Хорватию подпольной радиостанции и располагавшегося на территории Венгрии лагеря подготовки усташских боевиков. Почерк разведки МИД отличался обилием диверсионных и террористических акций, что явно выходило за традиционные рамки, характерные для разведывательных дипломатических служб большинства государств мира.

Одним из первоочередных объектов заинтересованности всех без исключения итальянских спецслужб являлось образованное в 1929 году государство Ватикан, на истории которого следует остановиться несколько подробнее. Его некогда могущественная предшественница, Папская область, со второй половины 19-го века неуклонно утрачивала свое политическое влияние и постепенно клонилась к закату. В сентябре 1870 года, после ухода из Рима расквартированных там французских частей, итальянские войска оккупировали город и положили конец существованию старейшего в Европе государства. Папская область исчезла с политической карты мира, а папа Пий IX объявил себя “затворником Ватикана” и категорически отказался покинуть свой дворец. Воцарившаяся в Риме Савойская династия и правительство Италии осознавали, что возникшая конфронтация чревата международным скандалом и потерей престижа. Особенно пугала их вполне реальная перспектива повторения бегства папы под покровительство иностранного государства, как это произошло во время революции 1848 года. Во избежание дипломатического кризиса и компрометации нового режима такое развитие событий требовалось пресечь любыми возможными способами. Одним из них стала организация полицейского наблюдения за действиями папы и его аппарата, порученная специально созданному подразделению римской полиции под руководством комиссара Джузеппе Манфрони. К 1873 году в Ватикане уже действовал разветвленный агентурный аппарат, в котором, однако, превалировали слуги и мелкие чиновники. Под наблюдение были взяты все выходы из дворца.

Папа и его окружение знали о действиях итальянской полиции, но по причине отсутствия собственной секретной службы эффективно противостоять им не могли. Существовавшая в первой половине столетия подчиненная делегатам и губернаторам агентурная сеть исчезла вместе с Папской областью, а никакая новая система безопасности ее не сменила. Ватиканская полиция была крайне малочисленна и выполняла исключительно задачи по физической охране и поддержанию порядка. Пий IX старался извлечь из сложившейся ситуации хоть какую-то пользу и неоднократно использовал расшифрованных итальянских агентов в качестве канала для доведения нужных ему сведений до правительства Италии.

В самом начале 1900-х годов, в понтификат Льва X, Ватикан все же предпринял попытку организовать собственную секретную службу. В этот период внутри католической церкви шла борьба между модернистами и традиционалистами, на волне которой взошла звезда провинциального священника из Умбрии Умберто Бенини, занявшего пост заместителя государственного секретаря и неофициального пресс-секретаря Святейшего престола. Созданная им секретная служба не имела ни названия, ни структуры и финансировалась из сметы государственного секретаря кардинала Мерри дель Вала. Бенини использовал те же методы, что и все светские разведывательные и контрразведывательные организации на рубеже веков, а именно агентуру, наружное наблюдение, перехват и перлюстрацию корреспонденции. Руководитель разведки не располагал центральным аппаратом и замкнул на себя все этапы сбора, обработки и рассылки информации, начиная с вербовок агентуры и заканчивая составлением аналитических обзоров и сводок. Агентами Бенини были в основном священники, семинаристы и некоторые прихожане, но вскоре он расширил свою вербовочную базу, обратив внимание также на итальянских чиновников и полицейских. Ему благоволили кардинал дель Вал и сам папа. Несмотря на тщательную конспирацию, слухи о негласной деятельности заместителя государственного секретаря начали распространяться и вызвали немалое раздражение и неудовольствие, особенно в кругах модернистов. Основным объектом заинтересованности секретной службы являлись церковные дела, однако иногда ее агенты доставляли и политическую информацию, чаще всего по Италии. Тем неожиданнее для непосвященных стал внезапный перевод 48-летнего главного разведчика Ватикана в Коллегию апостольских протонотариев, где утратившие способность к какой-либо полезной деятельности престарелые священнослужители коротали последние отпущенные им годы. Этот архаичный институт сохранялся в силу давних традиций, а члены коллегии, редко моложе 80 лет, не несли никаких обязанностей и не имели никаких прав, равно как и вообще конкретных задач. Обитатели Ватикана строили различные гипотезы относительно причин падения Бенини и в основном сходились на том, что бывший священник из Умбрии излишне увлекся шпионажем и забросил дипломатические обязанности заместителя государственного секретаря, от которых его никто не освобождал. Некоторые считали, что пламенный приверженец традиционализма оказался чересчур каноническим и, согласно известной поговорке, в буквальном смысле “пытался стать большим католиком, чем папа римский”. В любом случае, после недолгого обсуждения этой темы многие уверились в том, что вместе с необъяснимой кадровой перестановкой ушла в прошлое и “теневая” секретная служба Ватикана. Пост заместителя государственного секретаря по чрезвычайным вопросам занял монсиньор Эуженио Пачелли.

В реальности же дела обстояли совершенно иначе. Бенини действительно был перегружен секретными обязанностями и не успевал выполнять свои традиционные дипломатические обязанности, но выводы из этого были сделаны иные. Он сам предложил убрать себя с дипломатического поста и разрешить сосредоточиться на разведывательной работе, что одновременно позволяло замаскировать ее продолжение. Глава секретной службы получил одобрение госсекретаря, согласившегося выплачивать ему на новом месте 7000 лир в год вместо прежних 5100, а также ежемесячно добавлять к этой сумме несколько сотен лир на оперативные расходы[50]. И с нового конспиративного адреса на имя “Чезаре Натурелли” агенты по-прежнему продолжали получать инструкции и указания. Однако расчеты Бенини были опрокинуты рядом не учтенных им обстоятельств. Прежде всего, после оставления поста заместителя государственного секретаря он утратил многие необходимые в разведывательной работе легальные возможности, что резко ослабило позиции его службы во внешнем мире. Собственно, служба как таковая в действительности и не существовала, поскольку Бенини не располагал центральным аппаратом, а совершал все действия в одиночку и фактически являлся не начальником, а просто единственным офицером разведки. Новая работа в Коллегии апостольских протонотариев предоставила ему значительную свободу, но одновременно и лишила возможности направлять запросы нунциям и апостольским делегатам Ватикана. Теперь все дипломаты были совершенно вольны отвечать на его письма или же игнорировать их. Кроме того, группа встревоженных действиями организации Бенини бельгийских и германских священников предприняла собственное негласное расследование и смогла расшифровать некоторых из его агентов. Покровительствовавший разведчику госсекретарь кардинал Мерри дель Вал покинул свой пост, а его преемник Пьетро Гаспарри совершенно не разделял увлечения своего предшественника тайными операциями. Да и новый папа Пий IX, не понимавший важности разведки, недвусмысленно заявил в августе 1914 года об окончании эпохи тайной дипломатии. С этого и начался закат руководимой Бенини организации, об отсутствии которой впоследствии в Ватикане еще не раз пожалеют.

Быстро лишавшийся влияния апостольский протонотарий упорно продолжал свою тайную войну против модернизма и либерализма, не поняв, что церковь уже прекратила бороться с этими двумя течениями внутри себя. Со скудными средствами он маниакально пытался вывести свою состоявшую лишь из него самого разведывательную службу на уровень аналогичных организаций ведущих государств мира. Бенини разработал некоторые интересные новшества в разведывательной технике и системах безопасности, например, светочувствительную бумагу для ведения закрытой переписки. При несанкционированном доступе к документам она немедленно засвечивалась, что одновременно и указывало на компрометацию материалов, и достаточно надежно исключало утечку информации по этому каналу. Однако технические ухищрения не могли компенсировать отсутствие должной организации и недостаточное финансирование разведки. К 1914 году Бенини превратился почти в параноика, которому везде мерещились законспирированные враги и заговоры, он стал неким прообразом будущего руководителя контрразведки ЦРУ Энглтона, хотя и значительно менее известным. В довершение всего в церковных кругах начали циркулировать слухи о работе “Чезаре Натурелли” против Германии по заданию русской разведки, что, скорее всего, являлось попыткой компрометации со стороны его врагов. Однако одновременно начали вскрываться и реальные эпизоды деятельности секретной организации Ватикана. В марте 1915 года редактор газеты “Дюссельдорф Тагеблатт” Хайнц Браувейлер заявил оккупационным властям в Бельгии о наличии у него доказательств существования заговора против Германии, организованного католиками и шпионами под общим руководством Умберто Бенини. В качестве одного из основных агентов этой сети был назван адвокат из Гента Ионккс. 18 мая военная полиция доставила его к следователю для допроса, относительно хода и результатов которого имеются германская и католическая версии. В Ватикане утверждали, что адвокат поддерживал связь с Бенини исключительно по церковным вопросам, а о ее несуществующих шпионских деталях рассказал под дулом револьвера. Ионккс и в самом деле являлся важнейшим агентом Ватикана и доказал это выдачей полиции в целях самосохранения кодовой книги. Немцы же заявляли, что адвокат, напротив, с готовностью и охотно раскрыл свою связь с разведкой Святейшего престола, действовавшей в данном случае под прикрытием подставной компании “Содалитиум Пианум”, и рассказал о контактах с Бенини и неким бароном Сонтхоффом, предположительно русским агентом. Независимо от версии событий, секретная служба Ватикана получила серьезнейший удар. Бенини не просто утратил важнейшего агента — оказались расконспирированными многие детали его работы, и померк окружавший апостольского протонотария ореол “злого гения Ватикана”. Постепенно он свернул деятельность и буквально канул в небытие вместе со своей службой.

Папа римский и его государственный секретариат в действительности не располагали вездесущей и всезнающей секретной службой, о которой на протяжении десятилетий велось столько разговоров. Безусловно, Святейший престол располагал системой получения информации, однако в начале 20-го века она страдала рядом серьезных изъянов. Прежде всего, в Ватикане, за исключением организации Бенини, не было разведывательной службы как таковой, поэтому добываемые сведения носили исключительно открытый характер. Католическая церковь являлась весьма разветвленной организацией, и, на первый взгляд, создать нелегальные сети ей было значительно проще, чем любому государству. Тем не менее, на практике этого не происходило. Прежде всего, опора разведки на легальные организации практически исключалась. Папские нунции были аккредитованы лишь в небольшом числе столиц европейских и латиноамериканских католических государств, чья роль в мировой политике зачастую была ничтожной. В таких важных странах как Великобритания, Германия, Россия или Франция, дипломатические представители Ватикана отсутствовали. В некоторых случаях папа стремился восполнить это упущение направлением так называемых апостольских делегаций, однако они не имели дипломатического статуса и могли заниматься исключительно делами местной католической церкви, то есть в политическом отношении их ценность сводилась к нулю. Альтернативой получению информации от нунциев и консулов являлось использование архиепископов, епископов и подчиненных им священников, но профессиональных дипломатов они заменить не могли. Естественно, что никто из них не имел агентуры, и сведения в Ватикан могли поступать только из открытых источников или от конфиденциальных контактов, но это является уже не разведкой, а одним из аспектов дипломатии. Кроме того, до 1929 года государства Ватикан не существовало, поэтому дипломатические отношения даже с аккредитовавшими у себя папских нунциев государствами были, скорее, факультативными.

Перечисленные проблемы со сбором информации дополнялись трудностями в ее доставке по назначению. Деятельность любой секретной службы невозможна без быстродействующих и надежных каналов связи, которыми Ватикан в рассматриваемый период не располагал. Всю входящую и исходящую корреспонденцию Святейшего престола перлюстрировали итальянские власти, а шифры подвергались систематическим и часто успешным атакам со стороны криптоаналитиков различных государств. Информация снималась также с проходивших через итальянскую территорию телеграфных и телефонных линий. Все указанные факторы полностью исключали возможность наличия у католической церкви какой-либо организации, способной считаться даже дипломатической разведывательной службой, не говоря уже о нелегальных операциях.

Ватикан постоянно стремился вернуть утраченную в 1870 году государственность, хотя его руководство и осознавало утопичность расчетов на ее восстановление в прежних пределах. Постепенное движение в этом направлении вначале привело к признанию элементов его независимости в 1925 году Польшей, а в 1927 году — Литвой и Румынией. Камнем преткновения по-прежнему оставалась позиция Италии, от которой, в конечном счете, зависело окончательное решение этого вопроса. Ключи к нему находились в руках известного своим антиклерикализмом Муссолини, который, однако, весьма нуждался в поддержке церкви для упрочения авторитета фашистского движения. Процесс постепенного ватикано-итальянского сближения начался еще в середине 1920-х годов и увенчался заключением 7 (28) июля 1929 года Латеранских соглашений. В соответствии с подписанными Муссолини и кардиналом Гаспарри документами, Святейший престол получил статус города-государства, пределы которого были ограничены площадью в 44 гектара, а также загородной резиденцией папы замком Гандольфо и 20 дворцами в Риме. Одновременно стороны подписали конкордат, регулирующий взаимоотношения церкви и итальянского государства, и предусматривавший выплату Ватикану компенсации за события 1870 года в размере 1 миллиона 750 тысяч лир, что по курсу 1929 года составляло 90 тысяч долларов США. Однако после возвращения Святейшему престолу государственности Муссолини счел необходимым прекратить движение в его сторону и распорядился активизировать агентурную разработку католической церкви. На этом направлении работали как полиция, так и СИМ, особенно преуспевшая в приобретении агентуры в архивах Ватикана. Но церковная среда была настолько монолитной, что все агенты итальянской разведки вербовались в среде младших служащих, журналистов и слуг, а вербовочные подходы к кардиналам, епископам и служащим высокого ранга были заведомо обречены на провал и поэтому даже не предпринимались. Единственным исключением являлся пресс-секретарь Ватикана Энрико Пуччи, самый важный агент итальянской полиции (“96”), завербованный в 1927 году лично начальником полиции Артуро Баччини. Этот факт получил некоторую огласку на уровне слухов, но покровительствовавший Пуччи государственный секретарь кардинал Гаспарри и некоторые другие священнослужители высокого ранга пресекали их. Существует версия, согласно которой вербовку пресс-секретаря санкционировал сам папа, чтобы иметь канал для неофициального доведения до итальянских властей нужной информации. СИМ имела на этом направлении еще нескольких крупных агентов: служащего шифровального бюро государственного секретариата Катерини (вербовка в 1927 году, увольнение в 1931 году), старшего офицера ватиканской полиции Джованни Фацио (вербовка в 1929 году, увольнение в 1942 году) и журналиста Вирджилио Скаттоли-ни. Этот последний оказался известным авантюристом и в годы Второй мировой войны стал одним из наиболее успешных фальсификаторов разведывательной информации.

СИМ была особо заинтересована в приобретении источников в окружении кардинала Мишеля д’Эрбиньи, которого ошибочно полагали руководителем крупной нелегальной сети, работающей на Востоке в пользу Франции. Однако ни внедрение, ни вербовка агентов в равной степени не удались. Несколько более удачно обстояли дела в агентурном прикрытии Конгрегации пропаганды веры. Ее исполнительного секретаря Цельзо Константини освещал агент полиции журналист Томмазо Арриго Поцци, одновременно разрабатывавший также известного церковного интеллектуала и основателя Католического университета Милана Агостиньо Джемелли.

Следует отметить, что вскоре после окончания Первой мировой войны Ватикан предпринял негласную попытку экспансии на Восток и направил в некоторые страны, в частности, в СССР тайные католические миссии. В дополнение к этому представители папы вели в Москве переговоры о содействии международному признанию советского правительства в обмен на позволение открыто проповедовать в СССР. Они закончились совершенно безрезультатно, и папа всерьез обдумывал план нелегальной заброски священников в Советский Союз, что лишний раз свидетельствует о полном отсутствии у него налаженной системы информации о реальном положении в иностранных государствах. Недолгий период попыток сближения Ватикана и Москвы закончился, но Святейший престол числил СССР среди наиболее перспективных стран для распространения католицизма. В июне 1926 года Пий IX образовал Комиссию по России во главе с трижды посещавшим Советский Союз кардиналом д’Эрбиньи, а в 1929 году открыл колледж “Руссикум” для подготовки священников к миссионерской работе на Востоке. Это учебное заведение в течение многих десятилетий считалось в СССР шпионским центром, хотя в действительности не имело к разведке никакого отношения. Советское руководство и органы госбезопасности были абсолютно убеждены в крайней опасности католической церкви для правящего режима и полагали ее не просто идеологическим противником, но даже в большей степени подрывной организацией, ставящей перед собой шпионские и террористические задачи. 7 (28) февраля 1930 года Пий IX произнес речь, осуждавшую преследования верующих в Советском Союзе, которая немедленно была воспринята в Москве как призыв к крестовому походу против Советского государства. В результате ИНО ОГПУ получил указания активизировать разработку Ватикана, в котором на протяжении предшествующих лет не имел ни одного источника.

Однако работа по этому направлению началась значительно позднее, чем по итальянскому государству. В 1924 году правительство Италии официально признало Советский Союз и обменялось с ними дипломатическими представителями. Подобные акты всегда совершенно стандартно сопровождались открытием резидентуры внешней разведки в столице признавшего СССР государства. Не стал исключением из этого правила и Рим: в 1924 году ИНО открыл там “легальную” загранточку во главе с Н. И. Каминским. В приобретении агентуры активно участвовал работник полпредства итальянец Альфредо Алегретти, связанный с русской разведкой еще с дореволюционного периода. С его подачи был приобретен один из самых результативных источников внешней разведки 1920-х годов, служащий британского посольства в Риме Франческо Константини (Д-1, “Дункан”, “Лэнгл”), снабжавший СССР информацией из Форин офис и посольства. Предоставляемые им документальные материалы касались огромного круга вопросов внешней политики и служили надежным подспорьем в дипломатической деятельности НКИД, а объем их был весьма значителен. Так, только в 1927 году из направленных в Центр 1406 материалов резидентуры, 634 предоставил “Дункан”[51]. В среднем еженедельно он передавал около 150 листов, содержание которых охватывало переписку британского посольства с Форин офис, некоторые шифры и коды, перехваченные англичанами документы из области польско-германских и японо-германских отношений, оценки МИД, доклады аккредитованных в столицах великих держав британских послов, протоколы секретных совещаний и шифртелеграммы. В 1927 году Алегретти был арестован и приговорен к пяти годам тюремного заключения за попытку вербовки гражданина Франции, но никого не выдал, и на работе загранточки ИНО это никак не отразилось. Сменивший Каминского новый резидент А. А. Ричин проработал на этом посту до 1928 года и был отозван в Москву, после чего работа с “Дунканом” временно приостановилась. Она возобновилась только с прибытием нового резидента Эрдмана (1929–1932) и продолжилась до самого начала Второй мировой войны.

Нелегальные резидентуры появились в Италии несколько ранее. В 1920 году нелегальную точку в Риме открыл Коминтерн, а в 1921 году — Разведупр. Резидентом военной разведки был Я. М. Фишман, руководивший также группами в Милане, Неаполе, Генуе, Триесте, Болонье, Бриндизи, Савойе, Бреши и Ченджио. Основным направлением работы подчиненного ему аппарата стала военно-техническая разведка, осуществлявшаяся весьма удачно, вплоть до добывания и переправки в СССР в дипломатической почте натурных образцов вооружения. В ноябре 1921 года была сделана попытка нелегально перегнать в Советский Союз два бомбардировщика фирмы “Капрони”, однако один из них потерпел аварию, а второй при вынужденной посадке захватила полиция. Возникший скандал заставил Фишмана срочно скрыться. Вообще же военная разведка наиболее успешно добывала в Италии данные по авиации, а также использовала страну в качестве базы для работы по Балканам, Турции, Франции и Швейцарии. В 1924 году Разведупр открыл в Риме “легальную” резидентуру, а в 1930 году в Милане была организована дополнительная нелегальная точка для ведения военно-технической разведки. Ее руководителем стал известный советский военный разведчик Л. Е. Маневич (“Этьен”), под именем австрийского предпринимателя Конрада Кертнера осуществлявший свою деятельность под прикрытием созданного им в Вене международного патентного бюро “Эврика”.

Л. Е. Маневич

Первые агенты появились у миланской резидентуры в 1931 году, а уже через год их число достигло двенадцати (из них три вспомогательных). Точка “Этьена” добывала массу документальных материалов, среди которых были чертежи экспериментальных самолетов, подводной лодки, орудия, схемы и описания приборов управления артиллерийским огнем. В 1932 году, после провала одного из своих источников, Маневича направили в Милан для непосредственного руководства резидентурой на месте. 3 октября 1932 года (ранее в источниках указывались неверные даты — 25 марта или 5 декабря 1936 года) он был арестован контрразведкой в результате предательства агента. Примечательно, что и в тюрьме, в статусе заключенного № 2722 “Этьен” сумел наладить эффективную систему сбора разведывательной информации и передачи ее в Центр.

4. БАЛКАНЫ

Почти на самом южном фланге Европы расположилось Королевство сербов, хорватов и словенцев, или Югославия. Этот регион всегда являлся пороховой бочкой континента, и после Версальского мира, объединившего столь разные и враждебно относившиеся друг к другу народы, спокойствие на Балканах воцарилось лишь ненадолго. Кроме с трудом подавляемой национальной и религиозной розни, которая к 1941 году выльется в резню, какой давно не видела Европа, Югославия испытывала территориальные притязания со стороны почти всех соседей: Австрии, Албании, Болгарии, Венгрии и Италии. Основные события начнут развиваться там в 1930-е годы, а среди событий предшествующего десятилетия заслуживает внимания лишь деятельность созданной в 1920 году коммунистической партии. Коммунисты сразу активно включились в работу и совершили в разных местах страны несколько терактов, в том числе попытались организовать покушение на короля Александра, оттолкнувшее от них большую часть недавних приверженцев. Тем временем без всякого вмешательства извне внутренняя напряженность в стране продолжала нарастать, и в 1928 году черногорский депутат парламента застрелил хорватского лидера оппозиции Степана Радича, вызвав этим далеко идущие последствия. Среди них можно выделить эмиграцию будущего лидера Независимого хорватского государства Анте Павелича и создание им националистической и террористической организации “Усташа” (“Восстание”), которая вскоре оставит за собой несмываемый кровавый след. Ввиду упомянутых событий 6 января 1929 года король установил диктаторский режим, распустил парламент, запретил все без исключения политические партии и приостановил действие конституции. Такое положение продлилось до 1931 года и в итоге привело Александра к гибели в результате террористического акта. Но неспокойное течение политических событий не сопровождалось активизацией в регионе иностранных разведывательных служб, ибо югославская часть Балкан была тогда попросту малоинтересна для других государств, за исключением Италии.

Однако другие балканские страны не избежали вовлечения в тайную войну. Разведывательная активность в Болгарии была сравнительно невысокой и в значительной степени поддерживалась Коминтерном и национальной компартией (БКП). Кроме описанных далее действий по выдворению из страны врангелевских войск, координировавшихся первым резидентом Разведупра в стране Христо Боевым (Ф. И. Русев, настоящая фамилия X. Б. Петашев), коммунисты организовали на специально купленном для этой цели в Стамбуле пароходе “Иван Базов” морское сообщение с Севастополем и Одессой. По этому каналу перебрасывались нелегальная литература, оружие, курьеры и возвращавшиеся домой солдаты белой армии. После неудачного восстания против правительства А. Цанкова в Варне в сентябре 1923 года была учреждена специальная морская полиция, быстроходные вооруженные катера которой использовались для пресечения операций по переброске оружия морем, производившихся по инструкциям находившегося в Вене Военного центра БКП. В это же время прекратили существование несколько болгарских резидентур Разведупра РККА, образованных в целях содействия формированию в стране партизанских отрядов и обеспечения каналов переброски вооружения из СССР, а также для сбора информации о внутреннем и внешнем политическом курсе государственного руководства Болгарии. Несколько загранточек обеспечивали агентурное изучение обстановки в войсках Врангеля. Определенное внимание уделялось сепаратистскому движению македонцев. Серьезное содействие советским разведчикам оказывала партийная разведка БКП, имевшая сотни агентов в правоохранительных и силовых ведомствах и ряде государственных учреждений страны. Коммунисты планировали со временем провести вооруженное восстание, поэтому более интенсивно взаимодействовали не с ИНО, а с Разведупром. Его уже упоминавшийся резидент Петашев пребывал в Софии с августа 1921 года и подчинялся Берлинскому центру военной разведки, с которым поддерживал связь через Вену. В 1922 году Разведупром была основана торговая фирма “Матвеев, Крючков и Ко”, с помощью которой удалось организовать связь с Центром по морскому каналу через Одессу. Источники резидентуры приобретались в различных кругах болгарского общества, среди них имелись государственные служащие высокого уровня, старшие офицеры и предприниматели. Кроме того, военная разведка, наряду с политической, активно работала по белой эмиграции. Помимо резидентуры Боева, в Болгарии действовала и нелегальная резидентура Разведупра, прикрытием которой являлся магазин измерительных приборов, а также множество более мелких агентурных групп. К их достижениям, в частности, относится похищение архивов эмигрантских белых частей и передача их в Москву.

Масштабы негласного советского вмешательства во внутренние дела Болгарии увеличивались. Из СССР были завезены тысячи единиц огнестрельного оружия, патроны, гранаты, тонны взрывчатых веществ, активно действовали инструкторы по военной подготовке боевых групп и партизанских отрядов. Однако в 1925 году ИККИ отменил курс на вооруженное восстание, крайне разочаровав этим радикальные круги болгарских коммунистов. Военный центр БКП не подчинился принятому в Москве решению и на отпевании убитого генерала Георгиева 16 апреля взорвал церковный купол софийского собора “Святая Неделя”. По мнению многих исследователей, взрыв являлся провокацией внедренных агентов полиции, поскольку террор против коммунистов начался после этого практически немедленно и принял поистине устрашающие масштабы. Коммунистические организации подверглись разгрому, в результате которого была на 5–6 лет свернута и работа ИНО и Разведупра в стране. Фактически она возобновилась лишь некоторое время спустя после установления дипломатических отношений между Софией и Москвой в июле 1934 года.

Представляет определенный интерес дальнейшая биография бывшего резидента Петашева, который после закрытия точки Разведупра отбыл в Чехословакию. Там он работал под прикрытием должности вице-консула полпредства СССР в Праге и под именем X. И. Дымова, а позднее действовал в Турции и в Китае. С 1936 по 1938 годы Петашев под именем Юлиуса Бергмана возглавлял резидентуру военной разведки в Китае, а в 1941 году был зачислен в подчиненную НКВД СССР Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения (ОМСБОН), где пригодилось полученное им в академии РККА высшее военное образование. После окончания войны Петашев вернулся в Болгарию и занимал там ответственные посты заместителя министра государственной безопасности и посла в Великобритании, Польше и Японии. В 1962 году он был уволен за допущенные в период работы в органах ГБ нарушения законности.

В соседней Румынии секретные службы изначально были созданы для контроля за все усиливавшимися в стране народными волнениями. Правительство располагало оперативными подразделениями в составе министерств иностранных и внутренних дел, полиции и генерального штаба, а также отделением перехвата телеграфных сообщений почтового ведомства, однако отсутствие единого органа централизованной разведки и контрразведки не позволяло наладить ведение соответствующей деятельности ни за рубежом, ни в самой стране. Толчком к реформе румынских спецслужб послужило широкомасштабное восстание, по сути настоящая крестьянская война 1907 года, быстро и жестоко подавленная 140-тысячным армейским контингентом. В Бухаресте сильно подозревали, что массовые беспорядки возникли при прямом участии австро-венгерской разведки, однако вопрос так и остался невыясненным окончательно.

Это послужило побудительным мотивом для создания 1 ноября 1908 года в составе министерства внутренних дел Управления общей безопасности государства (ДСГС), предназначенного для осуществления полицейских, административных и судебных функций на всей территории страны, в том числе контрразведки и внешнеполитической разведки. Территориальными органами ДСГС стали расквартированные в каждом уездном центре “Специальные бригады безопасности”. Кроме того, с целью разведывательного проникновения в сопредельные государства была реформирована также и пограничная полиция. В центральном аппарате ДСГС в Бухаресте под наименованием прикрытия “Служба секретариата” функционировала Центральная служба безопасности государства (СЦСС), непосредственно осуществлявшая оперативную разведывательную и контрразведывательную работу. Основным противником страны в этой сфере являлась Австро-Венгрия, далеко превосходившая Румынию по уровню развития и эффективности тайных операций. Внешняя разведка главным образом затрагивала Трансильванию — область со смешанным населением и давний объект разногласий Будапешта и Бухареста.

Реформа 1908 года улучшила состояние дел в основном в области контрразведки и внутренней разведки, несколько наладилось получение политической информации из-за рубежа, но на эффективности военной разведки это не сказалось практически никак. С таким состоянием секретных служб в 1916 году Румыния вступила в Первую мировую войну, особенно остро проявившую указанный недостаток. Для его смягчения группа офицеров и агентов ДСГС была переведена в подчинение Ставки верховного главнокомандования, однако из-за незнакомства со специфическими военными вопросами они занимались практически исключительно контрразведкой и полицейской работой. Главное командование спешно сформировало при генеральном штабе вооруженных сил новую, параллельную существовавшим структурам Секретную службу информации (ССИ), которая представляла собой довольно странное образование, подчиненное военным властям, но укомплектованное штатскими специалистами. Ввиду этого ССИ впитала в себя все худшее из обеих систем, а именно косность структур генштаба и характерное для гражданских организаций полное непонимание военных проблем. Как известно, в ходе войны румынская армия была разгромлена австро-венгерскими войсками, одной из причин чего явилось фактическое отсутствие разведывательного обеспечения боевых действий. Условия мира оказались тяжкими. Согласно Бухарестскому мирному договору от 7 мая 1918 года, Румыния теряла Северную и Южную Добруджу, а также полосу на трансильванской границе площадью в 6 тысяч квадратных километров, что передавало Австро-Венгрии контроль над горными проходами в Карпатах и разрушало естественные рубежи обороны страны. Дунай открывался для сквозного германского и австрийского судоходства. Уязвленную национальную гордость румын несколько смягчил захват Бессарабии в январе — феврале 1918 года, но в целом страна оказалась отброшенной в своем развитии далеко назад. Однако общий ход событий на фронтах войны не позволил Срединным державам долго пожинать плоды своей победы. После поражения Австро-Венгрии среди румынского населения Трансильвании возникло массовое движение за объединение с исторической родиной, и Бухарест поспешил воспользоваться ситуацией для ввода туда войск. Согласно подписанному в июне 1920 года Трианонскому мирному договору, эта область вместе с Буковиной и Добруджей передавалась в состав Румынии. Территория страны по сравнению с предвоенной увеличилась вдвое, а население выросло с 7,8 миллиона человек в 1915 году до 20 миллионов в 1920. В Трансильвании было сосредоточено свыше половины румынских предприятий, дававших почти 80 % общего объема промышленного производства, однако приобретение областей с многочисленными национальными меньшинствами создало для Бухареста немало проблем этнического характера, регулярно перераставших в волнения.

Разведывательные органы страны сохранялись неизменными до момента образования в 1924 году в составе генерального штаба Секретной службы (СС), по-прежнему представлявшей собой гражданскую организацию, ответственную за внешнюю и внутреннюю разведку. По аналогии с французским 2-м бюро генштаба и СР в составе СС имелась автономная Секция информации (СИ), укомплектованная армейскими офицерами и гражданскими референтами. Это несколько сгладило недостатки, характерные для ССИ военного периода, но не исключило их полностью. До 1928 года зарубежную разведку вело также и ДСГС, однако позднее оно сосредоточилось исключительно на внутренних вопросах.

Военное командование все еще не было удовлетворено качеством получаемой информации, и 11 января 1929 года начальник генерального штаба вооруженных сил Румынии предоставил министру национальной обороны доклад № 171 со своими предложениями по этому вопросу. В результате их одобрения возникла новая Секретная служба (СС), являвшаяся органом исключительно военной разведки. Секретная служба информации (ССИ) по-прежнему существовала и номинально подчинялась 2-му бюро генштаба, однако фактически собирала политическую информацию и ведала вопросами контрразведки и безопасности. Ее возглавил полковник Михаил Морусов (Морозов), ранее специализировавшийся на операциях против СССР. Работа ССИ главным образом осуществлялась по венгерскому, болгарскому и советскому направлениям, причем руководимое полковником Флореску русское отделение разведки действовало в основном против юга СССР через эмигрантские круги. Основным партнером ССИ являлся “Российский общевоинский союз”, представитель которого в Румынии генерал А. В. Геруа был уполномочен принимать самостоятельные решения по оперативным вопросам. ИНО ОГПУ сумел вскрыть эту деятельность и с 1929 по 1932 годы провел оперативную игру “Заморское” по дезинформации румын через ле-гендированную “Северо-Кавказскую военную организацию”. В ходе игры одновременно дезинформировалась также и поддерживавшая ССИ французская разведка.

Основные проблемы всех ветвей румынских спецслужб заключались в ограниченности бюджетных ассигнований, недостаточном техническом оснащении и крайне низком уровне квалификации значительной части сотрудников, однако из-за массовости проводимых операций они являлись противником, с которым следовало считаться. Весьма помогало румынской разведке установленное еще в 1920 году сотрудничество с II отделом генштаба польской армии. В Кишиневе была открыта его временная пляцувка (резидентура) под руководством поручика Ежи Лаховского-Чеховича. 3 марта следующего года, после подписания политического межгосударственного договора и военной конвенции о сотрудничестве, взаимодействие обеих разведок углубилось. В 1922 году румыны передали полякам добытую ими информацию о сотрудничестве баварского и венгерского штабов, об организации и вооружении итальянской армии и ее взаимодействии с венграми. В 1923 году в Румынии действовали уже две пляцувки II отдела, а также шли переговоры о возобновлении работы точки в Кишиневе. Прекрасно взаимодействовали политические полиции обоих государств, более известные как “сигуранца” и “дефензива”. Однако в 1926 году польские разведчики установили, что начальник “сигуранцы” Эужен Кристеску вместе с представителем МИД Румынии негласно отбыл в Одессу, откуда после встречи с представителями ОГПУ отправился на переговоры в Москву. Подобная информация была весьма настораживающей, однако не повлекла за собой изменение курса Бухареста. Отношения двух государств омрачил другой эпизод. 10 ноября 1928 года руководителя пляцувки “Шараш” в Кишиневе Евгения Шадурского арестовали по обвинению в сотрудничестве с советской разведкой и выдаче ей сведений о румынской агентуре в СССР. Новый генеральный инспектор “сигуранцы” Хасуреску утверждал, что некоторые из выданных Шадурским агентов были в СССР расстреляны. Арестованный польский резидент категорически отверг обвинения в свой адрес и заявил, что причиной инцидента стали интриги его предшественника Мариана Петровского. Проверка II отдела не подтвердила выдвинутые против руководителя пляцувки обвинения в предательстве, и румыны, хотя и остались при своем мнении, все же отпустили арестованного. Шадурский отбыл в распоряжение львовской экспозитуры (периферийного поста) № 5, а отношения двух разведок на длительный период времени оказались существенно омраченными.

Подозрения в широкомасштабном проникновении советских спецслужб во все сферы румынского государства и общества были хотя и преувеличенными, но небеспочвенными. Известна успешная работа в Бессарабии резидента Региструпра РККА И. К. Парфелюка. Позднее, в начале 1920-х годов, в Румынии недолго, однако весьма результативно действовала агентурная сеть, руководимая венским групповодом военной разведки “Феликсом Вольфом” (В. Г. Раков). Нарушения основополагающих правил конспирации привели к ее массовому провалу, создавшему весьма негативный образ Советского Союза в Австрии и Румынии. Разгром, безусловно, заметно ослабил агентурные позиции разведки, ставшей к этому времени Разведупром, но не подорвал их полностью. Наличие в стране значительной массы эмигрантов и русской, а также украинской диаспоры предопределили обширную вербовочную базу для всех ветвей советских спецслужб, и в первую очередь для оперативных органов погранвойск. На этом направлении существенно развилась их разведка по закордону, а также разведка военных округов РККА.

5. “САНИТАРНЫЙ КОРДОН”

Разведывательные операции на юге Европейского континента в 1920-е годы отличались определенной вялостью и своего рода флегматичностью, зато на севере разведывательная активность зашкаливала за все мыслимые пределы. Это происходило в цепочке вытянувшихся вдоль западной границы СССР “прифронтовых” государств: Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве и Польше, где пролегал тайный фронт схватки коммунистических и западных спецслужб.

В Польше в тугой узел сплелись историческая вражда русских и поляков, страх многолетних порабощенных и высокомерие недавних победителей, искренний католицизм и воинствующий атеизм, отчаянный патриотизм и пролетарский интернационализм, амбиции из-за комплекса государственной неполноценности и презрение к “уродливому детищу Версальского договора”. Громадную роль сыграла провокационная, подстрекательская политика Франции, разведка которой использовала поляков, ибо не желала рисковать ни одним из своих офицеров в полевых операциях против РСФСР, а затем СССР. Существенно повлиял на обстановку также двухсоттысячный транзит через страну русских эмигрантов. В целом, Польшу периода 1920-х годов в полной мере можно считать форпостом агентурно-оперативной и подрывной деятельности Запада против Советского Союза. Кроме СССР, объектами разведывательных устремлений Польши являлись Литва и Германия, против которой Варшава проводила агентурную разведку агрессивно и наступательно. До второй половины 1930-х годов поляки могли не опасаться своей ослабленной западной соседки, заметно уступавшей им в военном отношении. К тому же варшавское правительство вполне уверенно чувствовало себя за спиной могучей покровительницы — Франции, действительная ценность которой в качестве союзника станет ясна лишь в сентябре 1939 года.

Истоки польской разведывательной службы уходят в историю борьбы польского народа за независимость. Еще в 1904 году руководитель так называемого “национального крыла” Польской социалистической партии (ППС) Юзеф Пилсудский развивал деятельность “боевой организации” революционеров как в направлении террора и диверсий, так и в разведывательном отношении. В период русско-японской войны он, как минимум, дважды снабжал генеральный штаб Японии информацией о русской армии, а в 1908 году установил устойчивую связь с львовским, краковским и перемышльским отделениями австро-венгерской секретной службы. В рамках организованного Союза активной борьбы (ЗВЧ) во Львове открылась офицерская и унтер-офицерская школа, где в числе прочих дисциплин читался курс разведки. В том же 1908 году ЗВЧ выпустил учебник “Разведывательная служба”. Для практического сбора информации и подготовки к проведению диверсий Пилсудский организовал небольшое Бюро статистики под руководством Валерия Славека, к началу Первой мировой войны создавшее свою закордонную инфраструктуру. Точки Бюро статистики разделялись на четыре категории:

— главные центры по организации оперативной работы (Варшава, Сандомир, Вильно, Санкт-Петербург, Харьков);

— центры ведения разведки мирного периода (крупные города Царства Польского, Либава, Митава и др.);

— “гарантированные” разведывательно-диверсионные центры военного периода (Минск, Киев, Полоцк, Смоленск, Москва, Одесса);

— меньшие по размерам “типовые” разведывательно-диверсионные центры военного периода (Брянск, Барановичи и другие города Белоруссии).

С августа 1914 года в австро-венгерской армии из поляков формировались Польские легионы, 1-й бригадой которых командовал Пилсудский. В ней имелось Разведывательное бюро, первоначально принявшее на себя ведение всей оперативной работы, ранее выполнявшейся Бюро статистики. Однако узкие рамки воинской части никак не соответствовали потребностям стратегической разведки, тем более в гражданских областях, и в октябре 1914 года на базе ЗВЧ и Польских стрелковых дружин возникла подпольная структура — Польская военная организация (ПОВ). Ее устав гласил: “Целью ПОВ является завоевание Польшей независимости путем вооруженной борьбы”[52]. Организация предназначалась для захвата власта на польских территориях и на землях, которые поляки считали таковыми, чему способствовала деморализация дислоцировавшихся там русских, германских и австро-венгерских войск. Первым комендантом ПОВ стал непосредственно подчинявшийся Пилсудскому Тадеуш Зулинский (“Роман Барский”). В 1915 году в Варшаве была создана региональная комендатура ПОВ (КН-I), вскоре принявшая от Разведывательного бюро 1-й бригады Польских легионов основные задачи по разведке на входивших в состав Российской империи польских землях. Вскоре ПОВ организовала также комендатуры в Галиции (КН-11), Киеве (КН-Ш) и Люблине (KH-IV), на базе которых создавались низовые разведывательно-диверсионные точки. КН-Ш, например, имела их в Харькове (“М”), Одессе (“Б”), Проскурове (“Ц”), Виннице (“Е”) и Москве (“Л”). В рамках завоевания независимости ПОВ постепенно перешла к ведению оператавной работы также в Австро-Венгерской империи. К этому же времени относится и создание первых польских контрразведывательных структур, потерпевших сокрушительное поражение в борьбе с опытными органами безопасности Российской империи.

Офицеры главной комендатуры ПОВ

Иозеф Рыбак

Упорная борьба поляков за суверенитет встретила полное понимание Срединных держав, стремившихся любым путем дестабилизировать Российскую империю. 11 мая 1916 года Берлин и Вена признали создание Королевства Польского в рамках Австро-Венгрии, в связи с чем ПОВ получила как бы полуофициальный статус. После провозглашения в Варшаве временного правительства оно еще до обретения Польшей государственной независимости приступило к организации разведывательной службы. В конце 1918 года Регентский совет издал декрет об образовании министерства военных дел (МСВойск или МСВой) и генерального штаба Войска польского, в структуре которого имелось фактически существовавшее с 25 мая II (разведывательное) отделение. С 24 ноября оно было преобразовано в VI (информационный) отдел с задачами изучения иностранных армий, их военной литературы, ведения наступательной и оборонительной разведки, составления статистических сводок, руководства деятельностью военных атташе и ведения шифровальной работы. Отдел возглавил майор Мечислав Мацкевич, в подчинении которого имелись:

— секция I — разведка иностранных армий;

— секция Па — разведка и контрразведка на Востоке (Россия, Литва, Белоруссия, Украина и Галиция);

— секция Пб — разведка и контрразведка на Западе (Австрия, Германия, Франция и Великобритания;

— секция Пц — контрразведка (после ее вывода из состава секций Па и Пб);

— секция Пд — связь с органами власти и их информирование (впоследствии преобразована в секцию V);

— секция III — политическая разведка иностранных государств;

— секция IV — составление сводок по фронтам;

— секция V — связь с органами власти и их информирование (бывшая секция Пд);

— секция VI — военно-дипломатическая (руководство военными атташе в Берлине, Вене, Будапеште, Москве и Киеве);

— секция VII — шифровальная.

К этому времени существование Польской военной организации стало анахронизмом, и начался процесс ее постепенного роспуска. Функции ПОВ частично приняли на себя линейные части Войска польского, а частично — его штабные структуры. Однако если на территории Польши вхождение добровольцев в регулярную армию прошло в спокойной обстановке, то за ее пределами все обстояло иначе. В начале ноября 1918 года подразделения ПОВ были брошены против украинских войск под Радзивиллом (около Львова) и потерпели поражение, вследствие которого на Украине организация подверглась разгрому и полностью прекратила функционирование. Но уже в декабре в Киеве возникла новая нелегальная структура под прежним названием КН-ІІІ, задачей которой являлось создание разведывательно-диверсионной сети и сбор информации. Собственно, обозначение КН-Ш считалось неофициальным и было введено в употребление бывшими членами ПОВ, практически в полном составе перешедшими в эту подпольную точку. Официально она именовалась экспозитурой (периферийным постом) главного командования Войска польского в Украине. В Галиции добровольцы из ПОВ вошли в состав регулярных частей, а позднее стали частью структуры официальной военной разведки. Аналогичная картина наблюдалась и в Белоруссии. Во всех случаях подпольными сетями бывшей ПОВ руководил VI (информационный) отдел Войска польского.

21 ноября 1918 года его возглавил подполковник Иозеф Рыбак, вместе с заместителем майором Игнацием Матушевским сразу же приступивший к реорганизации разведки. С января 1919 года структура VI отдела претерпела значительные изменения в связи с назревающей на Востоке войной. В начале года ставший уже полковником Рыбак докладывал: “Общий военный конфликт с Советской Россией неизбежен, поскольку она решилась и готова к нему; это лишь вопрос времени… Поход Красной Армии на Запад является первым пунктом в ее планах”[53]. В связи с этим VI отделу было поручено курирование некоторых подразделений генштаба по руководству работой Польской военной организацией: рефератом ПОВ, рефератом охраны пограничных областей и рефератом партизанских действий в тылу большевиков. При этом разведка ПОВ была не единственным, но главным источником информации о советской стороне. В связи с новой ситуацией структура VI отдела изменилась и выглядела следующим образом:

— секция особых задач, организации и шифров;

— секция “Восток”;

— секция “Запад”;

— военно-дипломатическая секция;

— политическая секция;

— военно-полицейская секция;

— секция секретариата;

— разведывательная секция;

— пресс-бюро;

— офицер связи с МИД;

— офицер связи с военной полицией.

Следует отметить, что офицерских должностей в разведке было всего семь, то есть даже меньше, чем секций. В марте 1919 года Рыбак передал пост руководителя VI отдела подполковнику Мечиславу Доманьскому, который докладывал главнокомандующему:

“ 1) Разведку против большевиков следует проводить и далее с еще большей интенсивностью, поскольку большевистско-польская война представляется неизбежной.

2) Разведка против Украины должна производиться и далее с полным напряжением сил ввиду того, что с настоящего момента все попытки мирного разрешения польско-русского конфликта исчерпали себя.

3) Разведку против Германии и Чехословакии далее можно оставить в форме наблюдения, поскольку представляется весьма вероятным, что военную акцию со стороны наших западных соседей возможно в значительной мере предотвратить дипломатическими методами”[54].

Уже в апреле 1919 года подполковника Доманьского сменил майор Кароль Болдескул. Он сумел добиться увеличения штата разведки до 40 офицеров и несколько реорганизовал ее. 11 мая того же года отдел вновь получил в структуре штаба номер II, сохранявшийся вплоть до поражения Польши в 1939 году. Разведывательную деятельность вели еще некоторые подразделения польской армии, но к октябрю 1919 года ее полностью сконцентрировали во II отделе под руководством подполковника Михала Байера. Одновременно контрразведывательные обязанности были разделены между генеральным штабом (в полосе боевых действий) и министерством военных дел (в войсковом тылу). Контрразведывательная секция получила после этого фактическую автономию, хотя организационно пребывала в составе Разведывательного бюро. Секции “Восток”, “Запад” и военно-дипломатическая утратили самостоятельность. Важнейшим шагом стало создание информационно-аналитического Бюро оценок — ключевого элемента в новой разведывательной системе, отвечавшего за сбор сведений Разведывательным Бюро, Бюро шифров и другими секциями. По отношению к Бюро оценок все они играли второстепенную роль. Новое подразделение также обрабатывало данные и материалы и выпускало разведывательные коммюнике, схемы и карты, анализировало работу военных атташе и выдавало им инструкции. В результате прошедшей реорганизации штат военной разведки насчитывал теперь 102 офицера, 155 унтер-офицеров и рядовых и 62 гражданских служащих. В отдел входили следующие структурные подразделения:

— секция I (Бюро оценок):

— внутреннее и внешнее отделение;

— отделение Германии, Данцига, Бельгии и Швейцарии;

— отделение Румынии, Италии, Югославии и Турции;

— отделение России, Украины, Кавказа и Белоруссии;

— отделение Великобритании, Эстонии, Литвы и Латвии;

— отделение США, Японии, Китая и Сибири;

— отделение Франции, Испании и Португалии;

— секция II (Разведывательное бюро):

— I (организационное) отделение (рефераты организационный и учебный);

— II (наступательное “А”) отделение (рефераты Германии, Данцига, Австрии, Швейцарии, Бельгии, Скандинавии);

— III (наступательное “Б”) отделение (рефераты Чехословакии, Венгрии, Румынии, Балкан, Италии, Испании, Португалии, Франции);

— IV (наступательное “Ц”) отделение (рефераты Севера, Востока, Юго-Востока);

— V (оборонительное) отделение (рефераты наблюдения и расследований);

— VI отделение (внешней пропаганды);

— VII отделение (внутреннее);

— секция III (Пресс-бюро):

— отделение внешней пропаганды (рефераты прессы, пропаганды в тылу противника и канцелярии);

— внутреннее отделение (рефераты административный и финансовый, пресс-бюро, изучения средств массовой информации и внутренней пропаганды в вооруженных силах);

— секция IV (Бюро шифров, БШ);

— секция V (Политическое бюро);

Кроме ведения глубинной разведки, подразделения разведывательного бюро руководили разведывательными органами фронтов и разведывательной деятельностью на территориях бывшей Российской империи. Начальник I отделения контролировал II отдел Литовско-Белорусского фронта и разведку в Белоруссии, Финляндии и Прибалтийских государствах, начальник II отделения — II отдел Волынского фронта и разведку в России, начальник III отделения — II отдел Галицийского фронта и разведку в Украине, “деникинской России”, на Кубани, Кавказе и Дону, а начальник IV отделения — II отдел Восточных фронтов и разведку в Сибири. 1 февраля 1920 года в структуре II отдела появились VI секция (пропаганда и надзор за армией) и VII секция (адъютантура). 22 января контрразведку выделили из состава Разведывательного бюро в VII (оборонительную) секцию с существенным повышением ее роли и полномочий. В июне задачи обеспечения государственной безопасности в гражданской сфере были переданы главному командованию Государственной полиции (ПП). Тогда же военные контрразведчики начали координировать свои действия с пограничной охраной.

Михал Бойер

II отдел генштаба отвечал за наступательную контрразведку и за все виды контрразведывательного обеспечения в полосе боевых действий. Тылом ведал другой орган военной контрразведки. В июне 1919 года в министерстве военных дел (МСВойск или МСВой) возникли политическая и военно-политическая секции, из которых в следующем месяце был образован Информационный департамент с двумя секциями: политической и контроля за иностранной корреспонденцией, телефонными переговорами и телеграфными сообщениями. Новая структура обслуживала войсковые тылы и отвечала также за подготовку информационных коммюнике о событиях в военной и политической областях, борьбу с вражеской пропагандой в войсках и организацию контрпропаганды. В июле 1919 года департамент возглавил полковник Богуслав Медзинский. В составе этой секретной службы имелась политическая секция с тремя отделениями: информационным, оборонительным и контроля за корреспонденцией. Первоначально контрразведывательная деятельность департамента ограничивалась фильтрацией возвращающихся из России польских военнопленных, но после реорганизации министерства в феврале 1920 года по французскому образцу и создания на его базе II (Информационного) отдела МСВойск на него была возложена ответственность за безопасность Варшавы и прилегающих регионов. Структура отдела выглядела следующим образом:

— общеорганизационная секция;

— оборонительная секция;

— информационная секция;

— секция плебисцита (с июля 1920 года).

Кроме того, II отдел МСВойск осуществлял общую организацию и координацию контрразведывательной деятельности подчиненных ему периферийных органов — II (оборонительных) рефератов командований генеральных округов (ДОГ), а также накапливал и обрабатывал данные о санитарном состоянии войск, отношениях между офицерами и рядовыми, обучении, дисциплине, настроениях и моральном духе войск. В оборонительных рефератах ДОГ имелись собственные структурные подразделения:

— общее отделение;

— отделение борьбы со шпионажем и саботажем;

— отделение борьбы с вражеской агитацией в войсках;

— отделение вспомогательных служб.

Исполнительным органом контрразведки являлась полевая жандармерия. Несколько позднее II отдел МСВойск начал практиковать делегирование своих офицеров в различные районы страны для проверок системы безопасности на местах и арестов подозрительных лиц. В период с 1 июля 1919 года по 20 мая 1920 года по подозрению в шпионаже таким образом были арестованы 53 человека, из которых 24 были осуждены, 9 интернированы, 3 высланы, остальных освободили под надзор полиции[55]. Следует отметить, что не политическая полиция, а именно II отдел МСВойск стал инициатором организации системы политических репрессий и подавления инакомыслия в Польше. Вскоре его деятельность привела к множеству нареканий со стороны как военного командования, так и правоохранительных органов государства. Продолжительный надзор за практикой отдела показал, что его сотрудники постоянно проявляют излишнее рвение и превышают свои полномочия, вторгаясь в чужие сферы деятельности. Ввиду недостатка объема контрразведывательных мероприятий они начали заниматься борьбой с дезертирством, уклонением от призыва и даже контрабандой. При этом такие осуществляемые жандармерией следственные действия как обыски, аресты и допросы свидетелей по не подведомственным контрразведке делам вызвали многочисленные жалобы со стороны не только потерпевших, но даже полиции, а также прокурорские протесты. Кроме того, отвлечение сил на второстепенные направления ухудшило контрразведывательное обеспечение войск. В связи с этим в августе — сентябре 1920 года система контрразведки подверглась реформированию. За II отделом и его рефератами в ДОГ оставили лишь три задачи: обеспечение сохранения военной тайны, защита войск от подрывной деятельности и защита военных объектов от саботажа. Все остальные функции перешли в компетенцию созданного при главной комендатуре Государственной комиссии органа политического контроля за состоянием дел в гражданской сфере и в войсках, за исключением действующей армии — отделения ІVД, более известного как “дефензива”.

Назревавшая советско-польская война потребовала существенного развития периферийной инфраструктуры польской разведки и контрразведки, прежде всего войсковой, что и было осуществлено весной 1920 года. После прекращения боевых действий войска сохранили свои оперативные органы в виде Информационных отделов армий, а на базе Информационных отделов Поморского, Великопольского и Восточных фронтов в Кракове, Познани и Грудзядзу были сформированы местные органы ближней разведки и контрразведки — экспозитуры, имевшие в своем составе следующие подразделения:

— наступательная секция (рефераты организационный и оценок);

— оборонительная секция (рефераты организационный, следственный и контроля);

— секция политики и прессы (рефераты культурнопросветительский и пропаганды).

Экспозитурам подчинялись офицерские разведпунк-ты (“постерунки”), количество которых могло быть весьма различным, так же, как и их штатная численность. В общем виде соблюдалось следующее правило: экспозитуры никогда не располагались в приграничной зоне, зато постерунки по своему назначению и расположению соответствовали пограничным разведывательным или переправочным пунктам. В связи с этим центральный аппарат II отдела отныне отвечал за глубинную разведку, под которой понималась стратегическая, долгосрочная и осуществляемая в глубине территории противника оперативная работа. Для решения конкретных задач за рубежом поляки создали систему “пляцувок” (резидентур). Эти точки действовали в основном с “легальных” позиций под прикрытием консульских учреждений или военных атташатов и в начале 1920-х годов располагались в Москве, Киеве, Риге, Гельсингфорсе, Ревеле, Бухаресте, Париже, Риме, Анкаре и Токио. Позднее количество пляцувок значительно увеличилось, и II отдел начал вести за границей агентурную разведку также и с нелегальных позиций. В связи с этим в некоторых источниках мелкие нелегальные резидентуры именуются зарубежными офицерскими постерунками, однако это верно лишь в разговорном, обиходном значении. Все загранточки всегда имели официальный статус пляцувок, а, кроме того, далеко не всегда были укомплектованы офицерами. Как центральные, так и периферийные оперативные подразделения разведки занимались только сбором информации, но ни в коем случае не ее обработкой и тем более анализом, эта работа проводилась исключительно в Бюро оценок. Наличие специализированного информационно-аналитического подразделения выгодно отличало польскую разведку от аналогичных служб большинства государств, оценивших важность такой работы лишь в ходе Второй мировой войны.

Богуслав Медзинский

По состоянию на 12 сентября 1921 года в стране действовал ряд экспозитур, отвечавших за ближнюю разведку на закрепленных за ними направлениях:

— № 1 — (Вильно) — Литва, Латвия, Россия;

— № 2 — (Данциг) — Германия;

— № 3 — (Быдгощ, с 1930 года Познань) — Германия;

— № 4 — (Краков, с 1930 года Катовице) — Венгрия, Чехословакия;

— № 5 — (Львов) — Россия, Украина, Белоруссия;

— № 6 — (Брест) — Россия, Украина, Белоруссия.

Экспозитура № 6 была закрыта в 1926 году, а № 2 — в апреле 1929 года и при этом передала свои функции экспозитуре № 3. В Данциге (Гданьск) в аппарате польского генерального консула было образовано Гданськее информационное бюро (БИГ).

Задачи экспозитур по линии контрразведки сводились к общему контролю за безопасностью, борьбе с саботажем, диверсиями и подрывной деятельностью, а также к осуществлению профилактических мероприятий. В дальнейшем периферийные органы разведки неоднократно меняли номера, передислоцировались, иногда экспозитуры переформировывались в пляцувки и наоборот.

Описанная структура сохранялась вплоть до роспуска в августе 1921 года генерального штаба и создания главного штаба Войска польского, в числе прочих подразделений включившего в себя и II отдел. В связи с переходом к мирному периоду развития государства существовавшая с 1918 года система генеральных и военных округов была пересмотрена, и территория Польши в военном отношении стала делиться на корпусные округа, в каждом из которых имелось свое командование (ДОК). Окончание войны означало необходимость реформирования всех органов военного управления, в том числе и разведки. В ходе подготовки к этому процессу министр военных дел генерал Казимир Соснковский еще 22 июня 1921 года утвердил новую концепцию оперативной работы, предусматривавшую разделение военной и гражданской разведок. При этом для информационного обеспечения долгосрочных стратегических интересов государства признавалось целесообразным иметь единую централизованную разведывательную службу. Печальный пример Франции наглядно демонстрировал польскому правительству пагубность влияния на секретную службу сиюминутных политических интересов, и оно всячески стремилось избегнуть такой опасности. Из этих соображений стратегическую разведку включили в состав изначально считавшегося аполитичным военного ведомства. Однако с задачами контрразведки и государственной безопасности дело обстояло иначе, их передали в Государственную полицию (ПП), оставив в ведении II отдела лишь наступательную контрразведку, непосредственно направленную на опережающую работу против агентуры противника. Позднее пограничную разведку и вопросы оперативного обеспечения погранполосы передали соответствующим структурам Корпуса пограничной охраны (КОП) и Пограничной стражи (СГ). Такая организация сохранялась в неприкосновенности фактически до начала Второй мировой войны и временной утраты Польшей суверенитета.

В результате реформы 1921 года структура II отдела по-прежнему включала несколько отделений и самостоятельных рефератов:

— 1-е отделение (организационное):

— административный реферат;

— финансовый реферат;

— учебный реферат;

— реферат собственных шифров и их защиты;

— реферат кадров;

— 2-е отделение (оценок):

— реферат “Восток”;

— реферат “Запад”;

— реферат “Север”;

— реферат “Юг”;

— реферат статистики;

— реферат национальных меньшинств;

— 3-е отделение (разведывательное):

— технический реферат;

— центральный агентурный реферат с подрефератами вербовки, специальной разведки, организационным, “Восток”, “Запад”, “Север”, “Юг”, паспортным (с 1923 года), фотографическим (с 1923 года);

— контрразведывательный реферат;

— реферат радиоразведки, криптоанализа и разведывательных технологий. Общий штат отдела насчитывал 97 человек, в том числе 64 офицера.

Как уже отмечалось, к этому периоду структура полиции также претерпела серьезные изменения по сравнению с моментом ее образования. В 1918 году в министерстве внутренних дел был организован Отдел корреспондентов для сбора политической информации с упором на освещение деятельности левых партий в зоне австро-германской оккупации. Уже в октябре его преобразовали в Разведывательное бюро МВД во главе с подпоручиком жандармерии Мечиславом Скрудликом и сориентировали на противодействие коммунистической деятельности на территории государства.

Мечислав Скрудлик

Не только функции, но и само существование этого органа были глубоко законспирированы, что препятствовало приданию его деятельности законного характера. В результате такого противоречия между оперативными и правовыми интересами Бюро было распущено и с 1 апреля 1919 года заменено Информационным отделением МВД, открывшим свои ячейки по всей стране. Оно являлось не единственным органом политической контрразведки Польши, параллельно с ним существовали также Разведывательное отделение Народной милиции, Инспекция политической защиты и Главная инспекция Коммунальной полиции. Все это разнообразие при полном отсутствии координации работы, единого информационно-справочного аппарата, учета агентуры и прочих необходимых атрибутов не обеспечивало политическую защиту безопасности государства. В результате в июле 1919 года в Варшаве была создана Государственная полиция (ПП), в которой политические вопросы относились к компетенции Инспекции политической защиты (ДП), более известного как “дефензива”. Административно он подчинялся главному коменданту ПП, а по оперативной линии — начальнику секции общественной безопасности и прессы МВД. Главной задачей руководимого Марианом Сволкиеном ДП являлось противодействие шпионажу, коммунистической деятельности и иным антигосударственным проявлениям на всех объектах и во всех регионах страны, за исключением воинских частей и военных учреждений.

На первых порах становление гражданской контрразведки проходило крайне трудно. Военные отказывались налаживать плодотворное сотрудничество с полицией, и утратившую авторитет Инспекцию политической защиты пришлось закрыть. Взамен него в августе 1920 года в составе ПП было образовано отделение ІVД с отделениями во всех полицейских органах и структурах государства. При окружных комендатурах открывались экспозитуры с функциями розыска, дознания и следствия по политическим делам и делам о шпионаже. В ноябре 1920 года статус “дефензивы” был повышен, она стала подразделением главного командования Государственной полиции. Теперь отделение ІVД состояло из регистратуры, информационного подразделения и организационно-кадровой службы. Экспозитуры имели в своем составе информационно-справочный, регистрационно-следственный и административно-правовой рефераты, причем существование двух первых было строго засекречено. Начальники экспозитур отвечали за организацию агентурной сети в зоне своей ответственности и руководство ее работой.

Деятельность как внешних, так и внутренних оперативных органов государства находилась в прямой зависимости от международного положения страны и политического курса ее правительства. Несмотря на теоретическое окончание войны, которую советские источники упорно именовали “войной против буржуазно-помещичьей Польши”, фактические военные действия прекратились еще не скоро. Варшава продолжала проводить боевые операции на территориях Украины и Белоруссии, но уже силами эмигрантских формирований УНР, НСЗРиС, братьев Булак-Балаховичей и якобы независимого польского генерала Л. Желиговского. На все дипломатические протесты по этому поводу следовали стереотипные ответы о выходе войск из повиновения и отсутствии у государства контроля над ними, а следовательно, и о невозможности для правительства Польши нести ответственность за их действия. Тем временем якобы мятежный генерал занял Вильно (Вильнюс), по условиям мирного договора с РСФСР отходивший к Литве, после чего ее правительство уведомило Варшаву, что их страны отныне находятся в состоянии войны. Эйфория нации, лишь недавно обретшей самостоятельность и разгромившей традиционного векового соперника, не позволила полякам отозвать войска. Лига Наций в 1921 году выдвинула так называемый “проект Гиманса”, предусматривавший объединение Польши и Литвы в единое конфедеративное государство, но его никто даже не стал рассматривать всерьез. Польско-литовские связи прервались на многие годы и обернулись улучшением отношений Литвы с Советским Союзом, оказавшим ей дипломатическую поддержку в виленском конфликте. Стремление Варшавы доминировать в Прибалтийском регионе завершилось заключением Варшавского договора с участием Финляндии, Латвии и Эстониии, Литву же туда даже не пригласили. На западной границе страны постепенно обострялись отношения с Германией, по территории которой проходил Данцигский коридор. Как известно, военное сотрудничество Германии и СССР началось именно с заключения договора о позициях сторон в случае вооруженного конфликта одной из них с Польшей. Такая обстановка заставляла Варшаву обратить особое внимание на контрразведывательное обеспечение государства в целом и вооруженных сил в частности. Новая система военно-территориального деления страны требовала от руководства экспозитур налаживания отношений с ДОК, конкретная степень глубины которых определялась на месте. Однако уже в 1922 году в штабе дислоцировавшейся в Верхней Силезии 23-й пехотной дивизии был образован собственный контрразведывательный Информационный реферат, а вскоре аналогичные структуры стали создаваться и в других воинских частях. Вскоре при каждом ДОК, а с 1927 года и при командовании флота уже имелся свой Отдельный информационный реферат (СРИ), а в полках, отдельных батальонах и некоторых гарнизонах работали информационные офицеры. Отдельные информационные рефераты включали в себя следующие подразделения:

— реферат контрразведки;

— реферат охраны и информации;

— противодиверсионный реферат;

— оперативно-технический реферат;

— административный реферат;

— канцелярию;

— картотеку.

В штате СРИ имелось 5–6 офицеров, остальные должности укомплектовывались унтер-офицерами и рядовыми, а также немногочисленными вольнонаемными гражданскими служащими. Все подразделения системы СРИ ДОК были автономны от войскового руководства и напрямую подчинялись II отделу МСВойск, хотя сами начальники рефератов числились в составе соответствующих штабов. Кроме штатных офицеров и унтер-офицеров, военная контрразведка располагала институтом внештатных сотрудников и помощников II отдела, не являвшихся негласным аппаратом. Эти военнослужащие не были законспирированы и исполняли свои функции совершенно открыто, но числились за штатом контрразведки и наряду с решением оперативных задач выполняли свои обязанности по основной должности. Отдельные информационные рефераты располагались в тех же городах, что и командования округами:

— СР И ДОК I — Варшава;

— СРИ ДОК II — Люблин;

— СРИ ДОК III — Гродно;

— СРИ ДОК IV — Лодзь;

— СРИ ДОК V — Краков;

— СРИ ДОК VI — Львов;

— СРИ ДОК VII — Познань;

— СРИ ДОК VIII — Торунь;

— СРИ ДОК IX — Брест;

— СРИ ДОК X — Перемышль.

Рефераты руководили экспозитурами, зачастую довольно крупными и действовавшими в сложной оперативной обстановке. Так, экспозитура СРИ ДОК в Пинске осуществляла контрразведывательное обеспечение трех поветов с общей численностью населения 360 тысяч человек, в котором этнические поляки составляли не более 12 % — 15 %. 76 % жителей, по официальной классификации, являлись “местными” (то есть не идентифицировавшими свою национальную принадлежность коренными обитателями Полесья) и белорусами, после поляков за ними по численности следовали евреи (5 %), “русины” (2 %) и русские (1,5 %). Эти этнические группы считались потенциальным вербовочным контингентом советской разведки или склонными к коммунистической идеологии, что крайне осложняло обеспечение государственной безопасности в регионе.

С лета 1922 года II отдел МСВойск начал обмениваться информацией с Государственной полицией, основной проблемой которой являлось несовершенство системы оперативного учета. В Главном командовании Государственной полиции (КГ ПП) имелось подразделение “Информационно-политический надзор” (ППИ), в картотеке которого значилось свыше 350 тысяч лиц. Многие из них были взяты на учет без достаточных оснований, и столь раздутый справочный аппарат не позволял эффективно использовать его в целях обеспечения безопасности государства. Военные помогли выделить из картотеки ППИ ограниченное количество действительно опасных субъектов, после чего пользоваться ей стало значительно проще. К этому времени относится и изменение организации экспозитур и агентурных участков “дефензивы”. Ее территориальные органы были лишены исполнительных полномочий и осуществляли теперь следующие задачи:

— сбор информации;

— наблюдение за отдельными лицами и организациями;

— руководство агентурным аппаратом;

— сбор сведений по вопросам безопасности,

— дознание по политическим делам;

— надзор за местной полицией;

— подготовка местной полиции в политическом отношении.

Кроме отделения IVA, военные контрразведчики эффективно сотрудничали с местными органами полиции и старостами, что позволило в первой половине 1920-х годов раскрыть многих иностранных агентов. Только в 1922 году в зоне ответственности ДОК VIII (Быдгощ) были арестованы 28 германских агентов, в зоне ответственности ДОК V (Краков) — 21, в зоне ответственности ДОК VII (Познань) — З[56]. Не в последнюю очередь этому способствовало неплохое финансирование оперативных органов. Так, в 1925 году ноябрьский бюджет оперативных расходов СРИ ДОК II составил 12048 злотых, из которых на оплату услуг агентуры было израсходовано 7140 злотых, суточные и прочие служебные расходы составили 1835 злотых, командировочные расходы — 1128 злотых, содержание конспиративных квартир — 210 злотых, оплата технического персонала — 150 злотых[57].

Руководители государственной полиции Польши

Владислав Хеншель (1919 — 1922)

Мариан Борзецкий (1923 — 1926)

Януш ЯгримМалешевский (1926 — 1935)

Йозеф Кордиан Заморский (1935 — 1939)

В 1923 году была проведена очередная, принципиальная реорганизация политической (гражданской) контрразведки. На этот раз ее инициаторами выступили представители властей на местах, требовавшие подчинения себе политической полиции на уровне воеводств и поветов. В результате 26 апреля премьер-министр и министр внутренних дел Польши Владислав Сикорский издал декрет об организации в составе Государственной полиции Информационной службы с задачами:

— слежения за всеми проявлениями политической, общественной, национальной и профсоюзной жизни, угрожающими государственному устройству или безопасности Республики и информирование властей о них,

— отслеживания политического и военного шпионажа, причем последнего — в тесном контакте с военными органами [58].

Новая структура политической полиции в обиходе по-прежнему именовалась “дефензивой”, что было по сути верно. В нее перешло большинство сотрудников распущенного отделения ІVД, а руководителем Информационной службы остался Мариан Сволкиен, одновременно продолжавший возглавлять Информационный отдел Департамента безопасности МВД. В этом отделе накапливались и анализировались поступающие от территориальных органов Информационной службы материалы в целях информирования министра об общественно-политической ситуации в стране и выработки соответствующих рекомендаций. Его структура выглядела следующим образом:

— 1-е отделение:

— организационный реферат;

— реферат кадров;

— инспекционный реферат;

— 2-е отделение:

— чешский реферат;

— белорусский реферат;

— литовский реферат;

— немецкий реферат;

— коммунистический реферат;

— профсоюзный реферат;

— реферат национальных меньшинств;

— реферат легальных партий;

— реферат политических группировок.

В воеводствах вместо экспозитур отделения ІУД тоже орга-низовывались Информационные отделы, имевшие в своем составе рефераты кадрово-организационный, регистрационно-розыскной и общей информации.

Мариан Сволкиен

Вся система польских контрразведывательных органов строилась в привязке к противодействию главным образом Германии, Литве и СССР. Основным противником на Востоке, а для политической контрразведки — и по всей стране были советские и коминтерновские спецслужбы. Активнее всего действовал в стране Разведупр, главной задачей которого на весьма вероятный случай возникновения новой войны являлось установление дислокации частей польской армии, их вооружения, боеготовности и национального состава, а также изучение инфраструктуры предполагаемого театра военных действий. В страну забрасывалось огромное количество агентов, местная контрразведка раскрывала одну их сеть за другой, но пока еще не постигла искусство оперативных игр, снабжения противника дезинформацией и выхода на его еще не расшифрованную агентуру через уже выявленную. Французские инструкторы по разведке обучили этому поляков лишь в середине 1920-х годов. К особенностям оперативной обстановки в Польше относилось также необычно щедрое государственное финансирование контрразведывательных органов и политической полиции, а также почти не скрывавшееся от общественности широкое и повсеместное применение пыток на допросах. Любопытно также, что в описываемый период ввиду отсутствия единого уголовного кодекса административно-политический режим в различных частях страны был неодинаков. В Варшаве действовали статьи дореволюционного российского уголовного уложения, в Познани — прусское законодательство, во Львове — австрийское, и в результате обвиняемые по делам о шпионаже или государственной измене в столице рисковали получить десятилетний срок тюремного заключения, зато в некоторых других местах могли отделаться максимум тремя — пятью годами. Поляки традиционно недоверчиво относились к иностранцам, поэтому внедрение нелегалов по паспортам граждан третьих государств вскоре было прекращено по причине плотного полицейского контроля за такими лицами. Зато весьма удобным инструментом для работы оставалась коррупция. Она процветала там настолько пышно, что это не преминул отметить даже досконально знавший эту проблему Рейли: “Я считаю, что лимитрофных дипломатов и резидентов всех без исключения можно купить. Вопрос только в цене”[59]. Коммунистическая партия не пользовалась в стране особыми симпатиями, поэтому основная работа ПКП постепенно перешла к ее Заграничному бюро в Берлине, контактировавшему с местной резидентурой советской разведки через уполномоченного члена центрального комитета. Этим членом ЦК являлся бывший заместитель председателя ЧК Белоруссии С. А. Мертенс (Гудзь), с 1923 года член Политбюро ПКП и руководитель компартии Западной Белоруссии и ее военного аппарата. В 1925 году Мертенса арестовали, но три года спустя обменяли на пойманного в СССР польского агента. Подобная практика широко и успешно применялась советскими властями, и часто поляков арестовывали с единственной целью обменять в последующем на очередного провалившегося разведчика или арестованного коммуниста. Однажды ОГПУ по обвинению в шпионаже арестовало даже архиепископа, и хотя в Варшаве, естественно, знали, что это не соответствует действительности, однако молча приняли прелата к обмену.

Сеть военной разведки в Польше несла крупные потери из-за настойчивого требования Председателя РВСР Троцкого наращивать диверсионную работу и партизанские операции, именовавшиеся в рассматриваемый период “активной разведкой”. Размах осуществляемых диверсий шокировал и встревожил даже советских дипломатических работников. Взрывы гремели по всей стране и на военных, и на гражданских объектах, например, 24 мая 1923 года в Варшавском университете, в результате чего погиб профессор Р. Оржецкий. К большинству террористических актов была причастна группа Военного отдела компартии Польши, возглавлявшаяся офицерами Валерием Багинским (иногда неверно именуемым Богинским) и Антонием Вечоркевичем. Они были арестованы и обвинены во множестве преступлений, в том числе в организации мощнейшего взрыва складов боеприпасов в Варшавской цитадели. Хотя он произошел 14 октября 1923 года, уже после их ареста, обоих все же приговорили к смертной казни, замененной 15 годами тюремного заключения. Компартия попыталась организовать их побег, но неудачно.

Упомянутый взрыв в Варшавской цитадели вызвал в польском обществе глубокое возмущение, поскольку подверг страшной опасности жизни тысяч людей. Лишь счастливая случайность не позволила детонации распространиться на все склады и таким образом спасла от неминуемой гибели окружавшие их многочисленные густонаселенные кварталы бедноты, однако и без этого жертв оказалось очень много. Например, взрывная волна забросила в реку роту маршировавших на плацу солдат, несколько десятков из которых утонули. Действия Багинского и Вечоркевича повлекли за собой роковые для них самих последствия. 29 марта 1925 года начальник пограничной экспозитуры в Столбцах Иозеф Мурашко, которому было поручено произвести их обмен с советской стороной на арестованных в СССР поляков, застрелил обоих в поезде недалеко от станции Колосово. Самочинная расправа над закованными в наручники беззащитными людьми встретила полное понимание польского правительства, и Мурашко получил символическое наказание в виде двух лет лишения свободы. Хотя некоторые и поныне пытаются представить его бесстрашным патриотом, эта красивая легенда разбивается о завершающий факт биографии мстителя, в конце 1939 года разоблаченного в качестве агента гестапо и казненного в Варшаве боевиками польского движения Сопротивления.

Диверсионной работой руководил работавший под прикрытием второго секретаря полпредства СССР в Варшаве Казимир Баранский (Кобецкий). Год спустя после взрыва дефензива внедрила в его сеть своего агента, а еще через год Баранского арестовали. Несмотря на то, что разведчик имел при себе дипломатический паспорт и сумел избавиться от компрометирующих материалов, при задержании его избили до инвалидности. Несколько позднее эмигрант Черепов-Сидоров сильно избил еще одного работника резидентуры Кравченко. Эти действия повлекли нестандартное решение ОГПУ ответить тем же в отношении четверых (вдвое большего числа) аккредитованных в СССР польских дипломатов, причем одним из избитых оказался первый секретарь миссии в Москве. После этого физические расправы немедленно прекратились.

Вербовочная база советской разведки в Польше была довольно обширной за счет угнетенных украинского и белорусского национальных меньшинств, однако пристальное внимание полиции и контрразведки к этому контингенту заметно снижало ценность приобретаемой в его среде агентуры. Поэтому ОГПУ и Разведупр с ведома Политбюро сделали ставку на “раздувание украинской ирреденты” для дестабилизации внутреннего положения страны. Обманутые туманными намеками советской стороны на близкую войну против Польши, местные украинцы подготовили и запланировали на 25 марта 1925 года восстание на Волыни силами специально образованных для этой цели боевых групп и отрядов общей численностью до 10 тысяч человек. Повстанцы собирались взорвать мосты и отрезать район от остальной Польши, уничтожить представителей местных властей и помещиков, а затем принять скрытно перешедшие через границу две советские дивизии, которые должны были составить ядро вооруженных сил независимой республики Волынь. Последний пункт являлся чистейшим обманом. Представители Разведупра беззастенчиво ввели в заблуждение руководителей восстания Приступу и Войтюка, чтобы спровоцировать их на скорейшее выступление.

Этот план провалился. Власта своевременно вскрыли подготовку к восстанию и арестовали несколько тысяч украинцев, после чего подпольная организация распалась, хотя несколько небольших групп не просто уцелели, но ушли в леса и начали вооруженную борьбу. В феврале 1925 года один из таких партизанских отрядов под руководством инструкторов из Разведупра пробился из глубины страны к польско-советской границе и в районе Ямполя прорвался в Советский Союз. На погранзаставе решили, что имеют дело с очередной вооруженной бандой, и вступили с ним в бой, повлекший существенные потери с обеих сторон. Кроме всего прочего, это вызвало серьезные международные осложнения и послужило причиной появления подписанного Дзержинским проекта постановления Политбюро ЦК РКП (б) “О Разведупре”, утвержденного 25 февраля 1925 года. Его содержание представляет значительный интерес и потому цитируется довольно пространно:

“С установлением более или менее нормальных дипломатических отношений с прилегающими к СССР странами от Разведупра неоднократно давались директивы о прекращении активных действий, однако приобретенные за предшествующий период традиции у организованных за рубежом групп, а также слабость со стороны руководства коммунистических партий стихийно нарастающим движением зарубежного крестьянства, из которого комплектовались кадры диверсионных групп активной разведки, не давали возможности организационно руководить этими группами, часто не соблюдавшими даваемые директивы. Отсюда целый ряд выступлений, причинявших вред нашей дипломатической работе и затруднявших работу соответствующих коммунистических партий.

2. Ввиду совершенно ясно определившейся невозможности путем циркуляров ввести в нужное русло работу зарубежных партизанских групп и принимая во внимание, что коммунистические партии поставили уже реально вопрос о захвате под свое влияние стихийно растущего движения на окраинах, признать необходимым:

а) активную разведку в настоящем ее виде (организация связи, снабжения и руководства диверсионными отрядами на территории Польской республики) — ликвидировать.

б) ни в одной стране не должно быть наших боевых групп, производящих боевые акты и получающих от нас непосредственно средства, указания и руководство.

3. Вся боевая и повстанческая работа и группы, поскольку они политически целесообразны (что определяется в чисто партийном порядке), должны быть переданы в полное подчинение коммунистических партий данной страны и руководиться исключительно интересами революционной работы данной страны, решительно отказавшись от разведывательной и иной работы в пользу Военведа СССР.

Остальные группы активной разведки, а также военно-подрывные и диверсионные группы по существующему раньше типу, поскольку они не войдут в круг партийной организации, ликвидируются.

4. Вместо активной разведки в настоящем виде, для чисто военных целей СССР должны быть организованы в соседних государствах самым конспиративным образом особые пункты для обследования и изучения военных объектов, установления связей с нужными людьми, заготовки материалов и проч., т. е. для подготовки к деструктивной работе во время войны в тылу противника. Таким образом, пункты имеют характер информационный и подготовительный, с тем, однако, чтобы в соответствующие моменты могли развернуться в боевые. Пункты эти никоим образом не связываются с партией, и отдельные работники не состоят в партии.

Руководители центральных аппаратов разведки у нас и за рубежом держат связь исключительно с уполномоченными ЦК соответствующих компартий.

5. Расконспирированные на границах начальники и руководители бывшей Активной Разведки сменяются немедленно, не дожидаясь общей ликвидации, которая требует более продолжительного времени и крайне осторожного подхода.

6. На нашей зоне организуются строго законспирированные небольшие боевые группы с необходимым вооружением. В случае занятия нашей территории противником их задача — дезорганизация вражеского тыла и партизанская война.

7. Пограничная зона на нашей стороне должна быть очищена от активных партизан, которые, как констатировано, самостоятельно переходят границы для боевой работы. Не озлобляя их и оставляя на учете для использования в случае войны, их следует эвакуировать во внутренние округа”[60].

Процитированный документ появился далеко не на пустом месте, а имел под собой вполне реальную почву. В 1924 году из общего числа арестованных различными СРИ ДОК за шпионаж и подрывную деятельность 543 человек 389 человек (71,6 %) работали на СССР, 13 (2,4 %) действовали в совместных советско-германских интересах, и еще 79 человек (14,5 %) обвинялись в коммунистической пропаганде[61].

Возвращаясь к украинскому вопросу, следует отметить, что в Варшаве вполне четко осознавали разницу между различными действовавшими в этой среде политическими силами. Польскому руководству было совершенно ясно, что оно может рассчитывать только на определенную управляемость Украинской народной республики, которая, однако, практически не обладала влиянием на местную диаспору. Проживавшие на территории Польши украинцы являлись бывшими подданными Австро-Венгрии и затем гражданами Западно-Украинской Народной Республики (ЗУНР), а потому не воспринимали УНР как свое руководство. Да и лояльность самого Петлюры переоценивать тоже не следовало, поскольку его сотрудничество было вынужденным шагом, ошибочность которого выявилась почти сразу же. Украинцы считали Варшаву своим врагом даже в большей степени, чем Москву. Польское правительство интенсивно проводило “ополячивание” всех своих граждан, полностью игнорируя интересы этнических группировок и их религиозные убеждения. На протяжении различных периодов истории Варшава вообще всегда отличалась экстремистским подходом к национальному вопросу. В разряд угнетаемых национальных меньшинств попадали немцы, евреи, русские и украинцы, почти в равной степени страдавшие от притеснений и отвечавшие властям либо гражданским неповиновением, либо вооруженным сопротивлением. Особенной непокорностью в этом отношении отличались украинцы, что объяснялось не только особенностями национального характера, но и особым отношением правительства к представителям этой этнической группы. В отличие от московских, варшавские власти не допускали создания национальной автономии, а с 1922 года начали подвергать украинское национальное меньшинство сильнейшим притеснениям, именовавшимся ими “пацификацией”, то есть “умиротворением”. Закрывались школы и церкви, искоренялись язык, обычаи и культура, а попытки даже мирного сопротивления беспощадно подавлялись вооруженной силой полиции. Эту ситуацию использовали и советские спецслужбы, и сторонники украинского “интегрального национализма”.

Их ответом на политику Варшавы стало создание в Галиции Украинской военной организации (УВО) — своего рода подпольной армии, способной в кратчайший срок развернуть на Западно-украинских землях (ЗУЗ) свои подразделения, естественно, не столько боевые, сколько диверсионные и террористические. В августе 1920 года в Праге прошел I учредительный съезд УВО, на котором комендантом “Начальной комиссии” был избран бывший полковник австрийской армии Евген Коновалец. Непосредственной задачей Украинской военной организации являлась тайная подготовка к восстанию за освобождение западно-украинских земель от польской оккупации, в преддверии которого следовало провести подготовку и оснащение боевых единиц, вести разведывательные и диверсионные операции. Последнее направление отрабатывалось особенно интенсивно. Очевидная слабость националистических сил по сравнению с армией польского государства не смущала членов УВО, наивно рассчитывавших на легитимное решение проблемы своей независимости. В течение нескольких послевоенных лет галицийцы ожидали помощи со стороны держав-победительниц в воссоздании разгромленной поляками Западно-Украинской Народной Республики. История борьбы УВО с польским государством весьма драматична для обеих сторон. В период 1921 и 1922 годов ее боевики провели на территории Польши не менее 22 террористических и диверсионных актов, включая покушение Степана Федака на маршала Пилсудского, серию взрывов и убийств представителей властей и украинских коллаборационистов (если этот термин применим в данной ситуации). В конце 1922 года развернутая УВО кампания террористических актов и диверсий периодически переходила в настоящую партизанскую войну. Например, в 1922 году 50 боевиков под командованием С. Мельничука и П. Шеремета совершили рейд по нескольким воеводствам страны, однако в конечном счете были разгромлены, а их руководители схвачены и казнены.

УВО располагала разведорганом, именовавшимся вначале отделом, а затем референтурой разведки, первым начальником которой являлся О. Душный. На первых порах она работала довольно вяло, ограничивалась исключительно военными вопросами, однако насаждала агентурно-осведомительную сеть не только на Западно-украинских землях, но и на остальной территории Польши. Польское правительство боролось с Украинской военной организацией как боевыми, так и оперативными методами, особенно усилившимися после подтверждения государствами-победителями прав Варшавы на Галицию. УВО насквозь пронизывала агентура полиции и контрразведки, в частности, отделов безопасности воеводств. Это породило ответные меры и положило начало созданию контрразведывательных подразделений УВО. После 1922 года референтура разведки приняла на себя и контрразведывательные функции, активно включившись в борьбу против спецслужб Польши.

В этот период УВО претерпевала серьезные организационные изменения. Конфликт с диктатором Западно-Украинской народной республики (ЗУНР) и внутренние распрей в руководстве организации привели к ее расколу и уходу Коновальца с поста коменданта “Начальной комиссии”, которая сразу же была заменена Политической коллегией во главе с атаманом Я. Селезенкой. Очередной начальник разведки УВО О. Думин перешел в ряды сторонников ЗУНР и также был изгнан из организации, что послужило сигналом к началу массовой чистки ее рядов. С 1923 года референтурой разведки руководил Ю. Головинский, в 1930 году погибший от рук польского полицейского. Практически все исключенные объединились и создали просуществовавшую весьма недолго “Западно-Украинскую народную революционную организацию” (ЗУНРО). Постепенно УВО начала расширять сферу своей деятельности на восточные украинские земли и стала создавать проблему не только для территориальных органов безопасности, но и на границе. В совокупности с коммунистической активностью в том же регионе этот фактор был крайне дестабилизирующим и опасным для целостности государства и его внутренней стабильности. Необходимость подавления партизанских и диверсионных действий со стороны Советского Союза и УВО вынудила поляков пересмотреть систему охраны своей границы с СССР и Литвой и в августе 1924 года принять решение об организации Корпуса пограничной охраны (КОП). Этот шаг стал следствием стремления сосредоточить в руках военных противодиверсионную и контрпартизанскую деятельность, для оперативного обеспечения которой предлагалось создать три региональных центра КОП со статусом контрразведывательных пляцувок:

— № 1 (Вильно), подчиненные постерунки 1/I — 6/I;

— № 2 (Брест), подчиненные постерунки 1/II и 2/II;

— № 3 (Львов), подчиненные постерунки 1/III — 4/III.

Структурно Корпус пограничной охраны состоял из центрального аппарата, упомянутых оперативных органов, шести бригадных (Гродно, Вильно, Новогродск, Полесье, Подолье, Волынь) и двух полубригадных командований, 29 пограничных батальонов, 20 кавалерийских эскадронов и дивизиона жандармерии. Как военно-полицейская структура, КОП подчинялся МВД, но руководствовался военными уставами и в случае войны подлежал включению в состав армии. Приказ о переводе военнослужащих в корпус был издан министром военных дел 12 сентября 1924 года, а 1 ноября II отдел генштаба передал свои органы пограничной разведки КОП.

Первоначально Корпус пограничной охраны предназначался для выполнения следующих задач:

1. Ведение внутренней разведки, в особенности установление личностей руководителей банд и отрядов, а также поддерживающих с ними связь лиц из местного населения.

2. Ведение ближней (до 50 километров) наступательной разведки для опережающего выявления на сопредельной стороне сил противника и его намерений, а также организация постоянной агентурной сети в зоне своей ответственности.

3. Ведение глубинной наступательной разведки, в особенности вскрытие законспирированных штабов и командований диверсионных и партизанских формирований противника на его территории.

В наступательном отношении точки КОП должны были работать под руководством экспозитур II отдела генерального штаба, а в оборонительном — по указаниям СРИ ДОК. Фактически вплоть до 1925 года Корпус пограничной охраны оперативную работу не вел, все его силы были брошены на обеспечение политики “пацификации” и силовые акции против партизанских групп и диверсионных отрядов. Структура разведки была выработана лишь в 1925 году, причем даже через год ей занимались всего 32 офицера КОП. После этого основным оперативным органом корпуса стал контрразведывательный реферат в составе его центрального аппарата, которому на сложных участках подчинялись оперативные уполномоченные в периферийных аппаратах. Они не имели права вести агентурную работу и при получении соответствующей информации должны были ставить задачи по ее реализации легальным и нелегальным точкам КОП. Легальные были представлены пограничными следственными группами, получавшими отдельное финансирование на содержание платной агентуры, а также унтер-офицерскими постерунками, не имевшими права создавать собственные агентурные сети и работавшими исключительно с добровольными помощниками или случайными информаторами. Контакты с агентами поддерживали только офицеры, крайне немногочисленные и весьма заметные в малонаселенных пограничных районах. Несмотря на последнее обстоятельство, в КОП не практиковалось создание внутренних резидентур для осуществления конспиративной связи с агентурой, поэтому советская пограничная разведка достаточно быстро расшифровала его оперативных работников. После ряда связанных с этим тяжелых провалов поляки полностью изменили систему агентурнооперативной работы КОП и перешли к работе с позиций нелегальных резидентов, имевших право самостоятельно производить вербовки. Следует отметить, что эффективность польской пограничной контрразведки оказалась довольно низкой, 85 % успешных дел были осуществлены благодаря случайно полученной информации.

Западные и южные границы Польши отличались значительно большим спокойствием, поэтому реорганизация системы их охраны затянулась до 1928 года. В течение предшествовавших этому десяти лет ее осуществляли такие временные формирования, как Военная пограничная стража, Пограничные стрелки, Батальоны охраны и Таможенная стража. 22 марта 1928 года все они, за исключением Таможенной стражи, были распущены, таможенников же переформировали в Пограничную стражу (СГ), значительно расширив их функции. Новая структура являлась исполнительным органом государственного казначейства, но в отношении вопросов охраны границы подчинялась министерству внутренних дел и местной администрации. В главной комендатуре СГ под прикрытием органа по борьбе с контрабандой существовал II (информационный) отдел по территории страны и по закордону. Первым направлением ведали информационные офицеры в пограничных инспекциях, а вторым — II отдел в центральном аппарате службы. Позднее в Пограничной страже были созданы пляцувки I и II линий, а в Данциге — также и экспозитура. Глубина разведки для территориальных органов СГ составляла:

— пограничные комиссариаты — 6 — 10 километров;

— пограничные инспекции — 20–30 километров;

— окружные инспекции — в каждом случае определялась отдельно.

Существовали также унтер-офицерские пляцувки СГ, которым запрещалось заниматься самостоятельной оперативной работой. Однако и вышестоящие комиссариаты и инспекции были уполномочены вести только простейшую контрразведку и собирать информацию об общей обстановке и настроениях в своей зоне ответственности. В случае выхода операции на более высокий уровень и она сама, и агент передавались в соответствующий СРИ ДОК. Очевидно, что такая практически гражданская структура как Пограничная стража могла существовать лишь в спокойной обстановке южной и западной границ. С ними резко контрастировал восточный рубеж, где постоянно прорывавшиеся из СССР партизанские отряды и диверсионные группы стали подлинным проклятием для польского населения. Начальник разведки Корпуса пограничной охраны майор Т. Скиндер докладывал, что в период с апреля 1921 по конец 1924 годов с советской территории было совершено 259 нападений[62], а также ряд успешных и неудачных попыток похищений военнослужащих КОП. СССР трудно было назвать добрым соседом Польши.

Начальник разведки КОП Тадеуш Скиндер

Но и поляки вели себя соответственно. На их территории перед границей с СССР концентрировались эмигрантские войска численностью от 43 до 50 тысяч человек, а по интенсивности наступательных агентурных операций Польша, пожалуй, занимала второе место в Европе после Советского Союза. “Народный союз защиты родины и свободы” содержал там свои воинские формирования и регулярно проводил рейды на сопредельную территорию, оставляя за собой трупы, пепел и развалины. 14 каждый раз Варшава заявляла о своей полной непричастности к событиям, хотя ОГПУ имело предостаточно оперативных данных о связи НСЗРиС с польской разведкой, известен был и офицер связи с разведчиками и диверсантами Савинкова капитан Владимир Секунда. Москва сделала выводы из уроков войны 1920 года и дала указание создать в Польше обширную агентурную сеть. Организованная в апреле 1921 года первая нелегальная объединенная резидентура Разведупра и I4HO являлась на тот период самой крупной и самой дорогостоящей загранточкой советской разведки. Все три ее высших руководителя были поляками: резидент, бывший начальник разведотдела 15-й армии Западного фронта Мечислав Логановский, его заместитель Казимир Баранский (Кобецкий) и руководитель военной линии Стефан Уздан-ский (Вронский). Одной из основных задач точки являлось содействие разрешению весьма острого вопроса возврата советских пленных. Режим в польских концентрационных лагерях не слишком отличался от позднейших нацистских, и, по различным оценкам, в них умерли от 25 до 60 тысяч захваченных красноармейцев и командиров.

Начальник разведки СГ Игнаций Матушевский

Резидентура мало преуспела в работе, ибо не сумела распознать получаемый от польской контрразведки поток дезинформации. С 1922 года резидентом стал С. Л. Узданский, но после взрыва Варшавской цитадели из-за беспрецедентного усиления полицейских и контрразведывательных мер его агентурная сеть в 1923–1924 годах оказалась полностью разгромленной. Узданского сменил военный разведчик С. Г. Фирин (Пупко). Во время войны с Польшей он руководил зафронтовой разведкой и диверсиями, после этого работал в Берлине, разрабатывал врангелевские войска в Болгарии, затем был переведен в Париж, потом руководил снабжением оружием и созданием оружейных складов в тылу французских оккупационных войск в Руре, Эльзасе и Лотарингии, а вплоть до июля 1924 года возглавлял военное руководство ГКП. После расшифровки французской контрразведкой бежал в Москву, а оттуда отбыл в Польшу для воссоздания агентурной сети. Нелегальная резидентура Разведупра существовала также в Кракове, где ей в 1921–1922 годах руководила Софья Залесская, позднее переведенная в Берлин. Другой военный разведчик А. М. Иодловский в 1924 году организовал в Польше нелегальную резидентуру, но в 1927 году был арестован и осужден на 4 года заключения. Одной из руководительниц восстановления агентурной сети являлась направленная из Франции нелегальная сотрудница Разведупра М. В. Скаковская. К сожалению, ее скомпрометировали слишком явные ухаживания советского полпреда СССР в Варшаве Войкова, и в июле 1926 года разведчицу арестовали. После выхода из тюрьмы в 1931 году она уехала в Советский Союз. Массовость провалов могла сравниться только с массовостью засылки разведчиков, и постепенно в этом соперничестве Польша начала отставать. С 1926 по 1927 годы точку ИНО в Варшаве возглавлял С. М. Глинский, будущий резидент в Хельсинки, а затем в Праге. Первая резидентура советской разведки официально просуществовала в качестве объединенной до 1923 года, но неофициально процесс разделения затянулся еще на два года. В этот период ее главными достижениями явились проникновение абсолютно во все местные антисоветские эмигрантские организации и центры и укрепление военного аппарата польской компартии. Разведка поддерживала также нелегальные военные организации на Волыни и в Западной Белоруссии, хотя до 1925 года руководство ими осуществлялось с территории СССР.

М. В. Скаковская

С. Г. Фирин

Ввиду подобных сложных обстоятельств, в середине 1920-х годов польское правительство пересмотрело организацию политической контрразведки, или “дефензивы”. Информационная служба совершенно не оправдала возлагавшихся на нее надежд по причине фактического отрыва от общей системы Государственной полиции, недостаточного авторитета среди властных органов государства и низкой квалификации большинства сотрудников. Поэтому 16 июня 1924 года ее расформировали, а Информационный отдел стал V отделением главной комендатуры Государственной полиции (КГ ПП) и центральным органом вновь созданной Политической полиции. Его структура в значительной степени упростилась и стала двухуровневой. Теперь отдел образовывали:

— коммунистическо-подрывной реферат;

— украинский реферат;

— русский реферат;

— белорусско-литовский реферат;

— немецкий реферат;

— еврейский реферат;

— чешский реферат;

— профсоюзный реферат;

— реферат прессы;

— реферат связей и легальных организаций;

— реферат религиозных сект

Вместо Информационных отделов в воеводствах были образованы управления Политической полиции.

Реформа оказалась неудачной и не только не укрепила государственную безопасность, но даже ухудшила постановку дел в этой области. Контрразведка, в особенности гражданская, проявила несостоятельность в деле борьбы с иностранными спецслужбами и компенсировала это активностью в политических преследованиях, в основном левых элементов. Например, в 1923 году всеми оперативными органами Польши 435 человек были арестованы по подозрению в шпионаже в пользу иностранных государств и 741 — за нелегальную коммунистическую деятельность, а за 10 месяцев 1926 года эти показатели соответственно составили 49 и 1958 человек[63]. Совершенно очевидно, что последняя величина нереальна и явно включает в себя фальсифицированные дела. В некоторых воеводствах Политическая полиция за целый год не смогла приобрести ни одного агента, а о качестве имевшихся и говорить не приходилось. В соревновании с военными контрразведчиками полицейские определенно оставались позади. По этой причине 17 марта 1926 года все территориальные органы Политической полиции были распущены, а их сотрудников перевели в общую систему полиции и сформировали из них на местах рефераты по борьбе с враждебной деятельностью. С этого момента начался процесс постепенного роспуска гражданской контрразведки Польши. 14 июня было ликвидировано V отделение КГ ПП. Информационную службу передали в состав Департамента безопасности МВД, вопросы организации и обучения сотрудников — в I отделение КГ ПП, хозяйственные вопросы — во II отделение, кадровые вопросы — в III отделение, а все оперативные дела — в IV отделение. Последним шагом на этом пути стало закрытие окружных отделений Политической полиции. В отличие от предыдущих преобразований, данная реорганизация фактически стала чисткой, в ходе которой подверглись увольнению многие некомпетентные или скомпрометировавшие себя работники. Отделение, с 8 апреля 1927 года официально именовавшееся Центральной следственной службой, ненадолго возглавил майор военной жандармерии Фелициан Балабон-Плато, сменил его майор Попович. В дальнейшем органы государственной безопасности Польши вплоть до начала Второй мировой войны реформам практически не подвергались, за исключением организации в 1936 году реферата по особым делам в составе Центральной следственной службы.

В систему оперативных органов Польши входили также и некоторые подразделения министерства иностранных дел, однако, в отличие от других государств, они занимались не столько сбором информации, сколько контрразведывательной деятельностью. К их числу относился информационный отдел МИД (Д.VIII), 1 сентября 1923 года реорганизованный в отделение К.III консульского департамента, и их периферийные органы. Задачей “дипломатических контрразведчиков” являлось осуществление оперативного учета лиц, проживающих за границей и подозревающихся в шпионаже и подрывной деятельности, причем не обязательно именно против Польши. За это отвечали консульские пункты, обобщавшие собранные сведения в собственной картотеке и направлявшие их во II отдел главного штаба. При получении информации о попытке подучетного элемента въехать в пределы Польши консульский пункт незамедлительно ставил об этом в известность как консульский отдел посольства в стране пребывания, так и К.III в Варшаве.

Как уже указывалось, поляки далеко не ограничивались контрразведывательными мероприятиями против соседних государств, а активно и целенаправленно изучали их всеми возможными, в том числе и агентурно-оперативными методами. Тогда как работа по Востоку облегчалась наличием подпольных структур бывшей Польской военной организации (ПОВ), на Западе нелегальную сеть только предстояло создавать. В октябре 1922 года в министерстве иностранных дел Польши состоялось совещание по вопросу ведения разведывательной работы против Германии под председательством начальника VII департамента МИД Казимира Ольшевского. Другими участниками совещания являлись генеральный консул Польши в Кенигсберге Сроковский, сотрудник консульского отдела посольства в Берлине Мальчевский, офицер II отдела капитан Дукиет и начальник познанской экспозитуры № 3 капитан Закревский. В итоге встречи была выработана концепция ведения глубинной разведки против Германии, на территории которой следовало создать центр по руководству расположенными там пляцувками. В Веймарской республике насаждалась главная агентурная сеть, в задачи ее руководителя входила организация работы резидентур, определение основных направлений их деятельности, контроль за вербовками, надзор за результатами работы отдельных точек, обработка добытых данных и материалов и отправка их во II отдел. Руководитель центра поддерживал связь с консульским работником посольства. Экспозитура в Данциге считалась расположенной на территории противника и подчинялась тем же правилам, что и все загранточки. Было определено, что по мере развития сети пляцувок остальные экспозитуры постепенно утратят свою роль и сохранят ее лишь в качестве органов приграничной разведки и координирующих инстанций. Кроме того, на случай провала пляцувок экспозитуры должны были сохранить способность временно возобновить глубинную разведку на германской территории. Военные атташе отводились от агентурных операций и ограничивались ведением разведки лишь по открытым источникам. Концепция предусматривала возможность польско-германского вооруженного конфликта, в случае которого сеть II отдела окажется неспособной выполнять свои задачи. Для этого разворачивалась система пляцувок в Великобритании, Бельгии, Дании, Норвегии, Швеции, Австрии, Чехословакии и Италии, призванная обеспечивать поступление информации и проведение иных оперативных мероприятий с позиции третьих стран. Кроме того, на случай отступления на собственную территорию в Польше планировалось развернуть основную и запасную разведывательно-диверсионную сеть, главным образом под прикрытием торговых фирм. Еще одним результатом совещания стала выработка системы утверждения количества офицеров, отправляемых на разведывательную работу за границу по линии реферата “Запад”. В 1924 году таковых насчитывалось 80. Разведчиков персонально отбирали в Главном штабе из состава работников экспозитур и постерунков, причем их перевод в нелегальную разведку легендировался увольнением в связи с сокращением штатов.

Несмотря на столь тщательно выработанную концепцию, в начале 1920-х годов польская разведка не добилась существенных результатов по оперативному изучению Веймарской республики. Источники в основном приобретались в среде поляков, что естественным образом ограничивало их разведывательные возможности. К 1923–1924 годам II отдел располагал значительной по численности агентурой в Берлине, Ганновере, Бремене, Мюнстере, Кобленце и Нюрнберге, однако поступавшая информация оставляла желать лучшего. В октябре 1920 года начальник реферата “Запад” констатировал в своем рапорте, что разведка не сумела добыть сведения по следующим направлениям:

— государственной программе развития военных и гражданских органов управления;

— отношениях министерства рейхсвера с гражданскими ведомствами;

— организации взаимодействия центральных органов власти с военными структурами;

— численности и составу вооружения рейхсвера.

Первоочередными задачами II отдела на германском направлении были определены мероприятия по получению следующих сведений:

— оперативные планы рейхсвера и намерения в области мобилизационных приготовлений;

— организация армии, ее командование и центральные органы управления;

— организация военных округов;

— организация отдельных родов войск;

— состав, организация и нумерация отдельных частей и подразделений;

— авиация;

— бронетанковые войска;

— настроения в войсках и состояние дисциплины;

— снабжение войск;

— система комплектования армии;

— система военного обучения;

— боеготовность рейхсвера и его частей;

— фортификационные сооружения;

— наземный и водный транспорт.

Обращалось также внимание на важность получения информации на канале международных железнодорожных перевозок.

Тадеуш Шетцель

Тадеуш Пельчинский

Йозеф Смоленский

Тем временем структура польской разведки постепенно менялась, и 1923 год стал этапным в ее развитии. II отдел получил дополнительное наименование “Центр” и стал отвечать за общую организацию разведки, сбор, оценку, обработку, анализ и рассылку информации, а также за иные связанные с этим действия. Его штат увеличился до 101 сотрудника, из которых 58 имели офицерские звания, но внутренняя структура разведки, за исключением перераспределения обязанностей внутри рефератов, сохранилась неизменной. Не претерпела она существенных изменений и на протяжении последующих лет. Реорганизации оказались крайне незначительными. В 1926 году из 1-го отделения выделился самостоятельный Общий реферат, во 2-м отделении был создан вскоре ставший самостоятельным реферат международных договоров, а в 3-м отделении появился диверсионный реферат. Начальником II отдела в 1926 году стал полковник Тадеуш Шетцель, а в дальнейшем по 1939 год разведку возглавляли полковники Теодор Фургальский, Тадуеш Пельчинский, Ежи Энглихт, Тадуеш Пельчинский (повторно) и Иозеф Смоленский. В 1928 году штат отдела насчитывал 148 сотрудников, в том числе 47 офицеров.

Нехватка финансовых средств вынудила поляков отказаться от агентурного изучения второстепенных направлений и сосредоточить силы на главных противниках: Германии, СССР, Литве и отчасти Чехословакии. В связи с этим в январе 1927 года были упразднены рефераты 3-го (разведывательного) отделения “Север” и “Юг”. Рефераты “Восток” и “Запад” 2-го (информационно-аналитического) отделения стали делопроизводствами “Россия” и “Германия”. Остальные государства интересовали II отдел в основном в привязке к их главным противникам. В этом легко убедиться, анализируя, например, задачи реферата “Запад” в 1927 году по государствам мира (кроме Германии):

1. Франция. Военная разведка: организация армии и военные приготовления, оккупационные силы в Рейнской и Саарской областях. Политическая разведка: отношение к Германии, германская пропаганда во Франции. Экономическая разведка: репарационные вопросы, сотрудничество с Германией в области промышленности.

2. Чехословакия. Военная разведка: организация армии, образцы вооружения, национальные меньшинства в армии. Политическая разведка: отношение этнических немцев к Франции, национальные меньшинства, отношение к аншлюсу[64], Малая Антанта, чехословацко-польское сближение. Экономическая разведка: самообеспечение промышленности, военная промышленность.

3. Италия. Военно-политическая разведка: реорганизация армии и высшего командования, итало-германское сближение, аншлюс Тироля, итальянское влияние на Балканах и Средиземном море, итало-французские отношения, военная промышленность.

4. Австрия. Военно-политическая разведка: тайное вооружение, вопросы аншлюса.

5. Венгрия. Вооружение, осуществление военного контроля, нарушения Трианонского мирного договора, германское влияние в политике, отношение к Малой Антанте, венгерско-румынские отношения, вопросы выхода к морю, восстановление монархии.

6. Швейцария. Милиционная система.

7. Испания. Отношения с Францией.

8. Португалия. Политическое влияние Великобритании и Франции.

9. Великобритания. Военная разведка: реорганизация армии, оккупационные войска в Рейнской области. Политическая разведка: англо-германские отношения, англо-французские отношения, англо-советские отношения, Британская империя.

10. Бельгия. Реорганизация армии, оккупационные войска в Рейнской области, бельгийско-германские отношения, отношение к Франции и Великобритании.

11. Дания. Разоружение, датско-германские отношения.

12. США. Реорганизация армии, военная промышленность.

13. Нидерланды. Германо-голландские отношения.

Такая концентрация усилий на одном направлении не могла не увенчаться ожидаемыми результатами. С конца 1920-х годов отмечается резкая активизация работы по Германии, имевшая и оборотную сторону. В 1929 и 1930 годах немецкая контрразведка по подозрению в шпионаже в пользу Польши произвела 23 ареста, впоследствии 4 человека были освобождены как невиновные. Еще 12 агентов были расшифрованы, но смогли скрыться[65].

Указанные перемены в разведке привели к последнему межвоенному существенному изменению структуры II отдела. По состоянию на 1930 год она выглядела следующим образом:

— I отделение (организационное):

— реферат организации, мобилизации и обучения;

— реферат кадров;

— реферат собственных шифров;

— финансовый реферат;

— II отделение (разведывательное):

— IIа отделение (разведка):

— реферат “Восток”;

— реферат “Запад”;

— технический реферат;

— радиоразведывательный реферат;

— IIб отделение (контрразведка):

— реферат национальных меньшинств;

— контрразведывательный реферат;

— реферат защиты (охрана собственных секретов);

— реферат “И” (оперативные игры, агентурно-оперативная работа в органах государственного управления и на военных объектах, контрразведывательное планирование, охрана военной тайны, контрразведывательное прикрытие военных маневров и противодиверсионное обеспечение объектов во взаимодействии с полицией);

— организационный реферат;

— III отделение (оценок):

— делопроизводство “Россия”;

— делопроизводство “Германия”;

— секретариат и архивы;

— IV отделение (договоров):

— реферат Лиги наций;

— договорно-транзитный реферат (оценка политических и военных сторон международных договоров с точки зрения обеспечения безопасности государства и анализ состояния защиты транзитных путей сообщения);

— Общий реферат;

— Канцелярия.

Представляет определенный интерес расходование бюджетных средств II отдела главного штаба, в 1929 году составлявших почти 6 миллионов злотых. 24 % из них были истрачены на контрразведывательные цели, 27 % — на разведывательные (из них 16 % — против СССР, 9 % — против Германии и 2 % — против Литвы), 9 % — на организацию диверсионной работы, 6 % — на техническое обеспечение и 24 % — на прочие цели[66]. Руководство разведки настаивало на том, что эта сумма не покрывает необходимых затрат, и требовало увеличить бюджет до 8 миллионов, но получило отказ.

В таком виде польская разведка вступила в 1930-е годы.

По активности разведывательной работы с Польшей могли сравниться лишь некоторые Прибалтийские государства, с территории которых действовали практически все ведущие секретные службы. СССР рассматривал их в качестве плацдарма для ведения оперативной работы по Западу, а его противники стремились реализовать британскую концепцию блокирования советской границы от Балтийского до Черного морей. Весьма сильны были позиции польской разведки в регионе. Варшава с 1919 года приступила к образованию антисоветского “Союза Прибалтийских государств”, в который первоначально намеревалась вовлечь Финляндию, Эстонию, Латвию и Литву. Однако последняя, как уже отмечалось, вскоре вышла из блока и заняла даже не нейтральную, а скорее просоветскую позицию. Наиболее активными членами альянса являлись Польша, Финляндия и Эстония. Латвия придерживалась в этом отношении довольно сдержанной линии, хотя именно в Риге в августе 1919 года состоялось первое совещание будущих членов “Союза Прибалтийских государств” с участием представителей Латвии, Литвы, Эстонии, Польши и делегатов от генералов Юденича и Бермонта-Авалова. В следующем году переговоры продолжились, но теперь в них участвовали Финляндия, Эстония, Латвия и Польша.

К этому времени РСФСР уже начала насаждать свою агентуру в соседних государствах, в том числе в Латвии. К 1922 году Разведупр получал данные по ее вооруженным силам от 20 агентов, находившихся на связи у нелегального резидента Мартина Зелтыня (“Ян Сорио”) и “легального” резидента, помощника военного атташе РСФСР в Риге Андрейса Виксне. В 1923 году эта сеть подверглась полному разгрому. Оперативная работа в Латвии возобновилась лишь через два года, когда новый “легальный” резидент Разведупра Анин сумел наладить получение информации из посольств Великобритании и Японии. Его агентурный аппарат был обширным и разветвленным, а наиболее ценным источником являлся сотрудник государственного контроля Латвии Альфред Витоле. За год с октября 1925 по октябрь 1926 года резидентура добыла и переслала в Центр 769 материалов, однако позднее местная контрразведка ликвидировала ее.

Латвии было сложно противостоять советскому натиску в одиночку, тем более, что ее руководимая полковником Александром Винтерсом разведка работала вяло и беспомощно, в особенности контрразведывательный реферат. В связи с этим позднее она была включена в состав оперативного отдела генерального штаба, а Винтерс отстранен от должности и заменен подполковником Грегором Киккулсом, одновременно возглавлявшим оперативный и подчиненный ему разведывательный отделы. Латвия срочно нуждалась в поддержке, и с 30 марта по 3 апреля 1925 года в Риге под прикрытием совещания экспертов по проблемам разоружения прошла конференция разведывательных служб Прибалтийских государств с участием Румынии. По инициативе Польши на ней обсуждались такие темы, как создание резидентур на территории СССР, организация совместной радиоразведки, использование возможностей военных атташе стран-участниц для связи с нелегальной агентурой на советской территории и совместные контрразведывательные мероприятия. В результате глубина ведения разведки была ограничена 250–300 километрами, а западная часть СССР разделена на секторы ответственности. Латвии отводилась зона операций, ограниченная линиями Рига — Псков с севера и Рига — Смоленск с юга. Эстонская зона лежала между линиями Таллинн — Белоостров и Таллинн — Псков. Польский сектор ограничивался линиями Вильно — Полоцк с севера и Львов — Одесса с юга. Румыния отвечала за ведение разведки к северу от линии Черновицы — Киев.

Несмотря на наличие достаточно твердых договоренностей, Латвия по различным причинам не стала активным участником упомянутого разведывательного блока против СССР. Не в последнюю очередь в этом сыграло роль ее тщательно скрывавшееся, однако все же замеченное военным атташе Польши в Риге сближение с Литвой. Начальник Информационного отдела генерального штаба Литвы майор Гирлис в 1929 году договорился об открытии в столице Латвии своей резидентуры, а впоследствии в тайне от Варшавы там же прошла встреча руководителей разведок трех Прибалтийских государств и Финляндии.

В отличие от Латвии, Финляндия и Эстония отнеслись к взаимодействию в оперативной области со всей серьезностью. Оба эти государства крайне беспокоили действия СССР, не только осуществлявшего на их территории традиционные и потому в какой-то степени терпимые разведывательные операции, но и пытавшегося свергнуть их государственный строй.

К 1921 году советская военная разведка уже имела в столице Эстонии нелегальную точку с тремя подрезидентурами, позднее к ним добавились еще шесть, работавших с источниками по Прибалтийским государствам, Швеции, Финляндии и Дании. До этого операции на эстонской территории с июня 1920 года осуществлялись из Петрограда через пограничные разведывательные пункты в Пскове и Юрьеве. В отличие от Польши и Финляндии, подрывную работу в Прибалтике первоначально вел исключительно Коминтерн. Местные власта реагировали на его действия крайне резко. В частности, в 1922 году в ответ на задержание в Москве и Петрограде членов эстонских торговых миссий в Таллинне был расстрелян известный коммунист Виктор Кингисепп.

В 1924 году в Орготделе ИККИ решили, что ситуация созрела для захвата власта вооруженным путем, и начали формировать боевые группы коммунистаческой партаи Эстонии. К концу осени они уже сводились в роты и батальоны и насчитывали до 1000 человек, из которых в столице располагались примерно 400. На территории Советского Союза в качестве резерва для поддержки выступления были подготовлены еще 6700 эстонцев. Начальником штаба боевых отрядов стал кадровый военный К. М. Римм, в дальнейшем работник резидентур военной разведки в Шанхае и Тяньцзине. Восстание началось 31 ноября 1924 года и через шесть часов после первоначальных успехов было подавлено правительственными войсками. Некоторые группы продолжали сопротивление до 7 декабря, однако это являлось уже просто агонией. Активные действия в Эстонии более не предпринимались, зато там резко усилил свою деятельность ИНО. В ходе проведения оперативной игры “Трест” в поле зрения советской разведки попал военный атташе Эстонии в Москве Роман Бирк, после предварительного изучения завербованный в 1922 году агентами ОГПУ Опперпутом и Колесниковым. Даже позднейшее предательство Опперпута и попытки разоблачения им агентуры ОГПУ не могут затмить его заслугу в этой вербовке, одной из самых результативных в истории советской разведки. Бирк честно работал на СССР 15 лет, а в виде благодарности его, как и множество других упомянутых в этой книге советских разведчиков, расстреляли в Москве по совершенно фантастическому обвинению.

Взаимодействие возглавлявшейся подполковником Лауритцем эстонской разведки с иностранными партнерами в 1920-е годы осуществлялось довольно активно. В нем пока еще не участвовали немцы, очередь которых настанет только в следующем десятилетии, зато эстонско-польское сотрудничество развивалось весьма динамично. Некоторое охлаждение в нем наступило в мае 1928 года, когда военного министра Эстонии, вопреки его ожиданиям, не наградили орденом “Полония Реституция” 1-го класса. Он обиделся и запретил контакты союзных государств по линии разведки выше уровня заместителя начальника генерального штаба. В следующем году в Таллинне прошли секретные переговоры германской и венгерской разведывательных служб, в результате которых у них появилась почти легальная возможность создать в Прибалтике свои инфраструктуры. Случайно узнавшие об этом поляки были буквально шокированы вероломным поведением союзника по разведывательному блоку и на несколько лет значительно сократили передачу ему материалов II отдела. Сотрудничество постепенно начало восстанавливаться лишь в начале 1930-х годов, но ненадолго. Вскоре эстонцы полностью переключились на взаимодействие с Германией.

Важной опорной базой для эмигрантских и ряда западных спецслужб против СССР служила Финляндия. Ее разведка проводила и самостоятельные операции против главного противника, каковым вплоть до 1945 года считался Советский Союз. Финские спецслужбы возникли в 1918 году, а в 1919 году разделились на военную разведку, военную контрразведку и гражданскую Центральную сыскную полицию.

Ведение разведки в интересах вооруженных сил страны, официально именовавшихся Оборонительными силами, относилось к компетенции Второго (разведывательного) отдела генштаба, агентурной работой в котором нем Отделение статистики. Оно располагало довольно развитой инфраструктурой в Виипури (Выборге), Каяани, Кивиниеми, Койвисто, Котке, Куолоярви, Куусамо, Лахденпохья, Печенге, Рованиеми, Сортавале, Териоки и Ханко, состоявшей из отдельных постов и пограничных переправочных пунктов для заброски агентуры через “зеленую” границу. Против Советского Союза действовали точки в Виипури, Каяани, Рованиеми, Сортавале и Териоки. Каждая из них отвечала за работу на своем направлении. К компетенции постов в Териоки и Выборге относилось ленинградское направление, в Сортавале — петрозаводское, в Каяани — кемско-беломорское, в Рованиеми — мурманское. За период работы с 1920 по 1945 годы финская военная разведка забросила в СССР не менее 400 нелегалов. Кроме того, часть агентуры направлялась по официальным каналам торговли, культурного обмена, туризма и прочим.

Разведка с легальных позиций осуществлялась силами созданного в 1919 году аппарата военных атташе. Первоначально они были аккредитованы лишь в четырех европейских столицах и подчинялись Иностранному отделению разведывательного отдела генштаба, однако атташе в Москве относился к штату Отделения статистики и замыкался непосредственно на заместителя его начальника. В отличие от коллег, он не совмещал свою должность с аккредитацией в соседних странах, а целиком сосредоточивался на изучении Советского Союза и в значительно большей степени являлся разведчиком, нежели военным дипломатом. Хотя Финляндия пыталась доминировать в ведении разведки против СССР, лидирующую роль в балтийском блоке играла все же Польша. Именно она координировала разведывательную работу членов “Союза Прибалтийских государств”, распределяла задачи и вела основную работу с эмигрантами, которых в 1921 году в регионе насчитывалось 85 тысяч. Все лимитрофные государства, за исключением Литвы, вносили свою лепту в эту деятельность, но плодами ее пользовались также Франция и Великобритания, старавшиеся беречь собственных кадровых разведчиков.

Советский Союз числил Финляндию среди своих первоочередных объектов. Достаточно отметить, что самый первый закордонный агент-нелегал ВЧК, которым являлся бывший издатель газеты “Деньги” и управляющий небольшим петроградским банком А. Ф. Филиппов (“Арский”), был направлен именно в эту страну. С января по март 1918 года он несколько раз посещал Гельсингфорс (Хельсинки) для изучения на месте политической ситуации и настроений среди моряков дислоцировавшихся там кораблей Балтийского флота, а также для обследования состояния местных органов российской морской контрразведки. Военная разведка занялась этим направлением позднее, зато весьма активно. Ее первым резидентом в Финляндии в сентябре 1921 года стал Р. Д. Венникас, а в апреле 1922 года в Хельсинки появился и “легальный” резидент — помощник военного атташе А. Я. Песс, действовавший под именем Августа Лиллемяги. По другим данным, настоящим резидентом в Хельсинки все же являлся не Песс, а военный атташе А. А. Бобрищев, однако это менее вероятно. После провала в 1923 году разведгруппы Р. Дроккило финны выслали обоих, но созданный ими агентурный аппарат действовал до 1927 года. По состоянию на 1922 год точка Региструпра в Хельсинки имела на связи 26 агентов всех категорий, в числе которых были весьма перспективные. Это позволило Венникасу и его преемникам добывать информацию как в военных и дипломатических кругах Финляндии, так и в располагавшихся там эмигрантских организациях. Сильный удар по агентурным позициям советской военной разведки нанес побег в 1922 году ее нелегального резидента в Хельсинки А. П. Смирнова, позволивший финнам разгромить значительную часть нелегального аппарата Региструпра в стране.

В связи с высокой разведывательной активностью сопредельного государства важную роль в системе оперативных органов Финляндии играли военная и гражданская контрразведка. К ее задачам относились как обеспечение безопасности военных и гражданских объектов страны, так и ведение разведки в интересах контрразведки, в том числе и закордонной. Центральная сыскная полиция в основном занималась вопросами обеспечения безопасности государства и постоянно сталкивалась в своей деятельности с проявлениями коммунистической активности. Ее главным противником являлись нелегальные структуры центрального комитета коммунистической партии Финляндии, идеология которой до 1939 года пользовалась в стране немалой популярностью и поддержкой самых различных слоев населения. Находившийся в РСФСР ЦК местной компартии в конце 1919 года организовал в Хельсинки Финское бюро, в составе которого имелись политическая, военная и молодежная линии. Военная линия отвечала за нелегальные операции, в том числе разведывательную и пропагандистскую деятельность и вербовку кандидатов в Школу красных офицеров в Петрограде. Следует отметить, что в рассматриваемый период в советских разведывательных службах еще не действовал запрет на использование в нелегальных операциях членов местных коммунистических партий, поэтому Центральная сыскная полиция одновременно сталкивалась с осуществлением одними и теми же лицами, организовывавшими как акты политической борьбы, так и шпионаж. В этом вопросе полицейские взаимодействовали с органами военной контрразведки, именовавшимися в различные периоды истории страны по-разному. Первоначально контрразведывательным обеспечением Оборонительных сил занималось Отделение надзора № 1 3-го отдела генштаба, 1 января 1920 года переформированное в Отделение надзора военной разведки с периферийными точками в Турку, Торнио, Сортавале, Райяоки и Виипури, а также прикомандированными к гарнизонам офицерами. Двумя основными направлениями работы Отделения являлись противодействие устремлениям иностранных, в первую очередь советских разведывательных органов, и борьба с коммунистической активностью внутри Оборонительных сил Финляндии, совместно составлявшие суть контрразведывательного обеспечения частей и подразделений и объектов военной промышленности. Главной задачей военной контрразведки являлось решение превентивных задач. Она действовала по следующим направлениям:

— планирование и проведение контрразведывательных мероприятий;

— выявление, проверка и разработка иностранной агентуры;

— выявление и оперативная разработка связей военнослужащих с иностранцами и коммунистами с использованием ресурсов Центральной сыскной полиции;

— защита объектов и учреждений Оборонительных сил от диверсий и преступных посягательств;

— расследование государственных преступлений в Оборонительных силах и на объектах военной промышленности;

— осуществление всех видов цензуры;

— проверка лояльности военнослужащих;

— контроль за пребыванием в стране иностранных военных представителей (совместно с Иностранным отделением и Центральной сыскной полицией);

— учет, анализ, систематизация и хранение материалов, имеющих отношение к военной контрразведке;

— выявление опасных для безопасности государства настроений и случаев подрывной пропаганды;

— выявление потенциальных дезертиров.

Для выполнения всех этих многообразных задач сил Отделения надзора явно не хватало, особенно если принять во внимание еще и периодическую заброску его агентуры за рубеж. Оперативные достижения финской контрразведки в первое послевоенное десятилетие были незначительны и часто сводились на нет провалами ее агентуры, в том числе и на территории СССР. Впервые она добилась значительного успеха в 1928 году. Длительная и тщательная разработка военной линии ЦК компартии Финляндии увенчалась успехом, и 13 февраля 1928 года в Хельсинки состоялся суд над практически полным составом ее руководства, известный как “дело Фредриксбергинкату, 26”, по адресу разгромленной штаб-квартиры подпольной структуры партии. На суде было доказано, что коммунисты поставили перед собой задачу внедриться в каждое подразделение Оборонительных сил, вплоть до рот, в которых планировалось иметь по три представителя военной линии. Руководители ротных ячеек подчинялись “батальонному организатору”, а тот, в свою очередь, замыкался на председателя военного комитета. В этих комитетах их 1-е члены возглавляли независимую от системы ротных ячеек разведывательную сеть, 2-е члены ведали вербовочной работой, а 3-й находились в резерве и выполняли особые поручения. Военные комитеты подчинялись дивизионным организаторам, курировавшим четыре зоны, на которые была разбита страна:

— Хельсинки, Тусула, Ханко, Турку, военно-морские силы;

— Коувола, Кориа, Ранкки, Утти, Лаппеенранта, Кякисалми, Виипури, Териоки, Рай-вола, Келломяки, Кивиниеми;

— Лахти, Микели, Куоппио;

— Рийхимяки, Хямеенлинна, Вааса, Оулу.

Высшим руководителем военной линии являлся армейский организатор, он же отвечал и за ведение разведки в наиболее важных сферах.

Вся эта структура после процесса 1928 года была разгромлена и фактически прекратила существование. Вообще же за период с 1920 по 1928 годы по линии государственной безопасности были подвергнуты аресту 1356 человек, из них 1044 за измену, а 312 — за шпионаж[67]. В результате после “дела Фредриксбергинкату, 26” советские разведывательные службы отказались от ведения оперативной работы в Финляндии с использованием местных коммунистов и возложили общее руководство агентурными сетями на военного атташе СССР в Хельсинки.

1928 год стал поворотным и в развитии польско-финского разведывательного сотрудничества. В апреле начальник отделения статистики Второго отдела генштаба Финляндии майор Мальмберг прибыл в Варшаву с предложением принять участие в координации антисоветских операций с Турцией и Румынией, упомянув при этом британскую СИС. Как бы между прочим он предложил связать поляков с англичанами, уже активно сотрудничающими с финской разведкой. Мимолетность упоминания не ввела в заблуждение поляков, знавших о давних и тесных контактах Мальмберга с СИС. Они быстро установили, что майор несколько раз в год регулярно ездит в Лондон к своей матери-англичанке и вообще служит связующим обе разведки звеном. Однако факт контроля СИС над финской разведкой их нисколько не смутил, и в мае 1928 года состоялся ответный визит в Хельсинки начальника разведки II отдела Адама Студенцкого и начальника реферата “Восток” Михала Таликовского, в ходе которого они подтвердили свое согласие сотрудничать на более широкой основе. В течение некоторого времени взаимодействие осуществлялось довольно гладко, но поляки были недовольны невысоким уровнем поступавшей от партнеров разведывательной информации. Первая серьезная проблема носила скорее эмоциональный характер. Когда финны расценили передислокацию 4-й и 11-й советских стрелковых дивизий к границе и строительство железнодорожной ветки как наступательные приготовления СССР, специалисты реферата “Восток” не согласились с ними. Они полагали эти мероприятия чисто оборонительными и заявили, что финские разведчики сделали свои выводы на основании:

“а) некомпетентного изучения официальной литературы.

b) сведений, полученных от эстонцев и англичан.

c) очень немногочисленных и несерьезных собственных источников в России (АВО и МВО), к которым отнеслись с известной некритичностью и наивностью”[68].

После этого начальник Второго отдела оборонительных сил Финляндии Реландер протестовал уже не столько против трактовки факта передислокации двух дивизий, сколько против уничижительной оценки возможностей своей службы. Казалось, что успешно начатое сотрудничество прервется буквально в самом начале, но финны решили поступить иначе. Они попытались доказать свою состоятельность в сфере разведки и неожиданно для поляков в одностороннем порядке передали им 22 важных документа об организации ВВС Красной Армии на Северном Кавказе, о военно-морском училище имени Фрунзе, о маневрах РККА 1927 года и о штатах штаба и Управления ВВС Красной Армии. Вскоре поляки убедились, что это был лишь эпизодический успех финнов, а в целом они не могут считаться полноценным союзником и практически полностью зависят от англичан.

Определенную активность в оперативной области проявляла Аитва, все силы которой были устремлены на борьбу с Польшей. II отдел главного штаба ее вооруженных сил состоял из трех отделений:

— информационного (разведывательного);

— контрразведывательного;

— учетно-статистического.

Периферийный аппарат отдела был представлен двумя разведывательными пунктами на польской границе и одним — на германской. Ввиду отсутствия дипломатических отношений II отдел не имел точек в Польше, зато располагал резидентурой в Данциге, действо-вашей под “крышей” Литовского телеграфного агентства. Польская разведка первоначально предположила, что резидентом в этом городе является работник агентства Рудольф Васло-нокас, и установила за ним плотное наблюдение. Оно не принесло никаких результатов, зато значительно более эффективной оказалась подстава литовцу агента торуньского СРП ДОК VIII, у которого он 12 ноября 1923 года купил якобы секретные документы. После этого удалось проследить связь Васлонокаса с работником немецкого консульства в Данциге доктором Бесселем, известного полякам в качестве курьера германской разведки, курсировавшего между Берлином и Кенигсбергом. Дальнейшая разработка этой линии показала, что Васлонокас занимает подчиненное положение по отношению к фактическому руководителю точки литовской разведки в Данциге полковнику Скольту. Вскоре под видом инициатиника, офицера генерального штаба Войска польского, литовцам был подставлен агент того же СРИ ДОК VIII, проводившего эту операцию в тесном сотрудничестве с воеводским управлением Государственной полиции в Торуне.

Характерной особенностью литовской военной разведки являлось ее руководящее положение по отношению к органам безопасности министерства внутренних дел. Таковыми являлись:

— Департамент охраны государства:

— полиция безопасности (оперативная работа в гражданской сфере);

— государственная полиция;

— Департамент защиты населения:

— внутренняя полиция;

— пограничная полиция (приграничная разведка и контрразведка).

Из перечисленных органов оперативную работу в гражданской сфере проводила полиция безопасности, а за приграничную разведку и контрразведку отвечала пограничная полиция.

II отдел главного штаба Аитвы широко использовал служивших в польской армии литвинов, а также резервистов из этой же этнической группы. Это позволяло ему довольно свободно черпать кадры закордонной агентуры, однако значительно ограничивало разведывательные возможности и ослабляло безопасность нелегальных сетей. Все проживавшие в Польше литовцы считались не вполне благонадежным элементом и поэтому не допускались к ключевым должностям, а также являлись объектами постоянного внимания со стороны органов государственной безопасности. На протяжении 1920-х годов литовская разведка активно сотрудничала на польском направлении с германской военной разведкой и отошла от этой практики лишь в начале 1930-х годов, после сближения с СССР.

Остальные государства континента не были столь сильно вовлечены в тайные операции, хотя их территории зачастую активно использовались третьими странами. В качестве примера можно привести Австрию, в 1920-е годы не располагавшую собственной разведывательной службой. Вероятно, причиной этого являлся не столько мирный характер ее развитая, сколько тяжелое впечатление от шумных шпионских скандалов, регулярно сотрясавших Вену на протяжении десятков лет, тем более что объективно Австро-Венгрия получила от своей разведки достаточно сомнительную отдачу. Большинство австрийцев полагало, что лишь недостаточность получаемой о противнике информации привела к тому, что руководство Дунайской монархии ввязалось в большую европейскую войну, не особенно задумываясь о последствиях такого шага. И хотя в действительности разведка была здесь совершенно ни при чем, непосвященным часто бывает трудно осознать, насколько впечатляющи масштабы игнорирования большинством правительств данных, добытых их собственными разведывательными службами.

Зато сама австрийская столица, положение которой позволяло поддерживать контакты как с Западом, так и с Востоком, постепенно возвращала себе положение одного из европейских центров шпионажа. Первыми в этом качестве ее использовали англичане и разместили в Вене штаб-квартиру Континентальной секретной службы, руководившей “станциями” СИС в Европе. Там же действовала нелегальная резидентура советской военной разведки, в 1925 году возглавлявшаяся А. В. Емельяновым (Суриком). Она работала в основном не по Австрии, а по балканским странам, причем довольно эффективно: управляемые из Вены агентурные сета Разведупра возникли в Болгарии, Греции, Югославии, Румынии и Чехословакии. Возглавлявшаяся В. И. Запорожцем резидентура внешней разведки в основном занималась эмигрантскими центрами и работала значительно менее успешно. Французская секретная служба не нуждалась в использовании Вены в качестве разведывательного форпоста на Востоке, поскольку располагала прочными контактами с коллегами в Праге, Варшаве и Бухаресте, зато активно проводила оттуда акции против Италии.

6. ВНЕ ГОСУДАРСТВА

Совершенно специфическим элементом оперативной обстановки в Европе в межвоенное двадцатилетие являлись внегосударственные секретные службы, среди которых особенно выделялись разведывательные и контрразведывательные органы белой и иной эмиграции из бывшей Российской империи.

После окончания гражданской войны белые армии и учреждения уходили из России не слишком организованно, однако на местах назначения их внутренняя структура почта сразу же стала вновь оформляться в соответствии с ранее существовавшей схемой. Сотни тысяч выведенных за кордон военнослужащих в большинстве своем умели только воевать, другие же виды человеческой деятельности были им либо неведомы, либо прочно и основательно позабыты. Отыскание средств к существованию для таких людей составляло весьма проблематичную задачу, поэтому основным якорем надежды для них оставались воинские части, к которым они принадлежали до изгнания.

В Европу и Азию хлынули людские толпы, не нужные там никому и опасные для принявших их стран. После крымской катастрофы 300-тысячный выброс эмигрантов проследовал через Константинополь и далее во Францию, Чехословакию и на Балканы, около 200 тысяч человек прошли транзитом через Польшу в Германию, Бельгию, Францию и Чехословакию. Менее значительное перемещение состоялось на севере, где бывшие российские подданные расселились в Финляндии и Прибалтийских государствах, то есть почти что дома. Азия также не избежала нашествия, и север Китая заполонили остатки войск адмирала Колчака и атамана Семенова. Считается, что максимальной двухмиллионной численности эмиграция достигла в 1921 году, когда 600-тысячная диаспора обосновалась в Германии, 400-тысячная — во Франции, 30 тысяч человек осели в Югославии, а 35 тысяч — в Болгарии. До 1921 года немцы содержали в своей стране остатки Западной добровольческой армии под командованием генерала М. П. Бермонт-Авалова. Эмиграция украинцев происходила в Польшу, Германию и Чехословакию, в Париже расположилась Украинская народная республика. До 100 тысяч эмигрантов осело в Маньчжурии, правда, большинство из них составлял и ранее находившийся там и утративший после революции былое российское гражданство персонал Китайско-Восточной железной дороги. Естественно, что главной мечтой беженцев стало возвращение домой, причем не покаянное, а триумфальное.

Российская эмиграция была явлением совершенно неоднородным, и говорить о ней в целом можно лишь условно. Огромное большинство обычных людей пребывало безмерно далеко от политики и стремилось лишь к созданию мало-мальски сносных условий жизни для себя и своих семей, если только те не остались на родине. Политизированная часть беженцев прежде всего разделялась на сторонников восстановления единой и неделимой России и на сепаратистов, к которым в основном относились украинские, кавказские и среднеазиатские националистические группировки. В эмиграции оказались как сторонники монархии, так и люди, боровшиеся против нее, подобно Савинкову, всю сознательную жизнь. Монархисты, в свою очередь, никак не могли найти общий язык в вопросе о престолонаследии и делились на “николаевцев” и “кирилловцев”, то есть приверженцев великих князей Николая Николаевича и Кирилла Владимировича. Группировка “николаевцев” опиралась на реальную военную силу и поэтому являлась значительно более влиятельной.

На острове Лемнос, на Галлиполийском полуострове и недалеко от Константинополя расположились лагерями три корпуса армии П. Н. Врангеля. Там царили жесточайшая дисциплина и усиленная военная подготовка: изгнанники планировали в самое ближайшее время высадить десант в России и отвоевать все утраченное. Для успеха операции им требовалось серьезное разведывательное обеспечение, которым занимался разведывательный отдел штаба “Русской армии”, под руководством полковника А. И. Гаевского в полном составе и без каких-либо потерь прибывший в Константинополь и развернувший там активную деятельность. Отдел занимался не только агентурной работой, но и подрывными действиями, острыми операциями против большевиков и налаживанием координации с контрреволюционными организациями как в России, так и вне ее. Он опирался на сеть созданных на базе дореволюционной российской разведки закордонных резидентур, наиболее результативной из которых являлась берлинская, размещавшаяся при русском Красном Кресте на улице Уландштрассе, 156. Ей руководил бывший начальник контрразведки Добровольческой армии Деникина и руководитель заграничной разведывательной агентуры Врангеля, один из самых опытных агентуристов российской и белой секретных служб действительный статский советник Владимир Григорьевич Орлов. Он быстро достиг впечатляющих успехов, однако сразу же столкнулся с весьма прозаической проблемой сокращения ассигнований. Резидент попытался решить ее нестандартно, предложив своим многочисленным контактам в иностранных спецслужбах создать и финансировать “Центральное Международное бюро по регистрации и сбору материалов о лицах, прикосновенных к деятельности большевистского правительства”[69]. Как видим, Орлов предвосхитил идею начальника политической разведки Третьего рейха Вальтера Шелленберга о создании “разведывательного пула” из спецслужб различных государств. Он предлагал создать “стройный аппарат, охватывающий своей деятельностью все страны, вступившие в Международное Бюро с целью, кроме большей полноты изучения большевизма, воспрепятствовать проникновению его деятелей в эти страны и вылавливания уже проникших ранее”[70]. Но на это предложение не откликнулся никто. Ведь мало того, что Бюро требовало вложения средств, — оно еще и получало реальную возможность проникновения в национальные спецслужбы вступивших в него стран. Особенно не доверяла Орлову французская разведка, зафиксировавшая его тесные контакты с англичанами и немцами. Русского контрразведчика совершенно безосновательно заподозрили также и в работе на коммунистов. А вот его связь с берлинским полицай-президиумом и германским государственным комиссариатом по охране общественной безопасности была прочной и достоверно установленной, и это менее всего могло расположить к нему французов. Немцы выделили резиденту Врангеля некоторые суммы на установление прибывших в Германию представителей Советского Союза и Коминтерна. Средства не пропали зря, поскольку именно от Орлова они получили первую информацию о планировавшемся “германском октябре” — перевороте 1923 года. Тем временем резидент занимался и не столь глобальными делами. Активная работа в Польше позволила ему на некоторое время наладить взаимодействие с совершенно неуправляемым Савинковым, а контакты с англичанами способствовали формированию “Петроградской боевой организации”. Орлов также успешно выявлял работавших в Европе советских агентов, но до определенного периода ГПУ не воспринимало своего противника всерьез.

В 1922 году советская разведка привлекла к сотрудничеству молодого эмигранта поручика Н. Н. Крошко, ранее работавшего в группе Савинкова и на польскую разведку, а затем под псевдонимом “Кейт” ставшего одним из наиболее результативных сотрудников ИНО ГПУ, а затем и ОГПУ того периода. Он проник в полуфашистскую организацию “Братство Белого Креста” (ББК), образованную в германской столице молодыми русскими офицерами-кирилловцами, жаждавшими активной деятельности против СССР, и сумел похитить несколько чемоданов с документами военной миссии Врангеля в Берлине. Затем “Кейту” поручили внедриться в возглавляемое Орловым “Братство русской правды” (БРП), и это ему вполне удалось. Он постепенно вошел в доверие к резиденту, а это, учитывая многолетний агентурно-оперативный стаж Орлова, было совсем непросто. В 1925 году Крошко получил от него рекомендательное письмо к представителю БРП в Выборге и к начальнику финской политической полиции, после чего через “окно” на границе в районе Терриок нелегально проник в СССР. Контрразведывательный отдел (КРО) ОГПУ организовал поездку “Кейта” по стране, в результате которой якобы успешно выполненные задания весьма укрепили его позиции в эмигрантских кругах и в полиции Финляндии. Через два года поездка повторилась. Лишь после этого Орлов допустил Крошко к своей картотеке агентуры, после чего ИНО убедился, насколько опасна и серьезна работа старого разведчика. Но нехватка денег сыграла с ним злую шутку. Пытаясь их добыть, Орлов повторил традиционную ошибку многих оперативных работников и из самых благих побуждений решил подкрепить свои сведения фальшивыми документами. Все началось с побега в августе 1924 года сотрудника советского полпредства в Берлине Михаила Сумарокова, растратившего казенные деньги и прихватившего с собой полный чемодан секретных документов. Он передал их комиссариату по охране общественной безопасности в обмен на разрешение обосноваться в Германии и паспорт на фамилию Павлуновского. Вскоре перебежчик установил контакт с “Информационным бюро” Г. И. Зиверта, конкурентом организации Орлова в торговле секретными материалами, однако подлинные документы быстро закончились, и Сумароков-Павлуновский перешел к фабрикации подделок. На этом поприще он нашел общий язык с Орловым, предложившим Крошко поучаствовать в деле на благо России и тем самым вконец испортившим отношения с Зивертом. Руководитель “Информационного бюро” в отместку начал дискредитировать его в среде эмиграции, и без того не очень жаловавшей разведчика. Очень скоро ИНО организовал утечку информации о фальшивых документах, и после публикации всей этой истории американским журналистом Никкербокером произошел скандал, завершившийся судебным процессом. Бывший резидент Врангеля получил небольшой четырехмесячный срок заключения, зато любая его дальнейшая деятельность заранее полностью дискредитировалась в глазах возможных работодателей. До начала Второй мировой войны Орлов и тихо и незаметно жил в нищете в Бельгии. Однако незаметность не помогла ему избежать попадания в розыскные списки гестапо. В 1940 году отставного разведчика принудительно доставили в Париж для снятия допроса, а два дня спустя случайные прохожие наткнулись на его тело, брошенное в одном из подземных переходов города.

Возвращаясь к 1921 году, следует отметить, что командование российской армией в изгнании планировало провести высадку десанта на черноморском побережье РСФСР в самое ближайшее время. Разведотдел штаба “Вооруженных сил юга России” для активизации многочисленных оставленных на родине агентов регулярно направлял к ним своих офицеров. Так, в Ростове проводил активную подготовительную работу князь Ухтомский, в других городах мобилизовывалось временно затаившееся подполье, а войска пока сосредоточивались в районах будущих пунктов посадки на суда. Однако шел месяц за месяцем, вторжение откладывалось, и необходимо было заниматься прозаическими вопросами текущего обеспечения и снабжения армии. Вначале ее финансирование взяло на себя правительство Франции в обмен на полученные в залог корабли Черноморского флота, но это не могло продолжаться вечно, и Врангель озаботился приданием своей армии более основательного статуса. В 1921 году он подписал договор с Болгарией о размещении там русских войск, численность которых через год достигла 36 тысяч человек. В Королевстве сербов, хорватов и словенцев обосновались 11 тысяч военнослужащих, а в городе Сремски Карловцы расположилась ставка самого Врангеля. Кроме того, еще из 3300 человек была сформирована дивизия в составе корпуса пограничной стражи.

Нахождение русских войск в Болгарии едва не привело к совершенно неожиданным последствиям. Согласно Нейискому мирному договору 1919 года, Софии разрешалось содержать вооруженные формирования численностью не более 20 тысяч человек, включая полицию. Естественно, что это было ничтожно мало по сравнению с вооруженным, обученным и обстрелянным 36-тысячным воинским контингентом врангелевской армии. Как и следовало ожидать, такой перевес сил создавал непреодолимый соблазн целиком захватить еще недавно воевавшую на стороне врага братскую славянскую страну, и подготовка к этому началась. Весной 1922 года начальник контрразведки полковник Самохвалов провел переговоры о государственном перевороте и создании контролируемого правительства с фашистской организацией “Военная лига” и объединением правых партий Болгарии “Народный сговор”. Правительству А. Стамболийского при этом отводилась совершенно незавидная участь.

Широкое агентурное проникновение советской разведки и разведки БКП в различные, в том числе и политические сферы страны позволило вскрыть ведущуюся подготовку. Важнейшую роль в этом процессе сыграл работавший в штабе генерала Кутепова Н. Черюнов. Источники информации следовало тщательно легендировать, но срочность вопроса не позволяла провести многоходовую комбинацию, поэтому ряд документов пришлось без долгих затей опубликовать в газете БКП “Работнический вестник”. Правительство Стамболийского отнеслось к этому со всей серьезностью и не стало слишком тщательно выяснять каналы утечки, предпочтя использовать неожиданно появившиеся материалы для конкретных действий. 6 мая 1922 года полиция произвела внезапный обыск в кабинете Самохвалова в номере гостиницы “Континенталь” и изъяла его архив, после чего на следующий же день появилось официальное сообщение о раскрытии центра военного шпионажа. Вслед за этим последовали аресты свыше ста причастных к заговору лиц и высылка из страны генералов Кутепова, Шатилова, Абрамова и Вязьмитинова, а также ряда старших офицеров. Остальные офицеры подлежали поэтапной высылке, а солдаты — расселению по стране небольшими группами. Однако на этом история не закончилась. В сентябре 1922 года “Работнический вестник” опубликовал новую подборку материалов, в результате чего правительство Стамболийского предприняло очередную силовую акцию. Ее результатом стала гибель генерала В. Л. Покровского 9 ноября в городе Кюстендил в перестрелке с окружившими его штаб болгарскими военнослужащими и полицейскими.

Менее известен другой эпизод, внешне схожий с описанным, но имевший принципиально иную подоплеку. 22 апреля 1921 года нарком иностранных дел РСФСР Чичерин направил Ленину письмо с сообщением о достигнутой договоренности с неким неустановленным “Е”. С его помощью НКИД собирался использовать расквартированные в Турции врангелевские войска для захвата Константинополя, что якобы было обещано их руководителями в обмен на полную амнистию и денежные выплаты при условии обеспечения оружием и боеприпаспми. Для внешнего мира эта акция никак не должна была увязываться с советским правительством, а выглядеть как собственное решение эмигрантских военачальников. В дальнейшем предлагалось представить РСФСР в качестве посредника, которому белые части передадут город вместе с прилегающей зоной проливов, после чего Москва, демонстрируя добрую волю и миролюбие, в свою очередь вручит контроль над регионом неким турецким рабочим, то есть советским ставленникам. В развитие операции аналогичные акции планировалось провести в Адрианополе и Салониках, то есть фактически передать под протекторат Москвы зону Черноморских проливов и Балканы. Для осуществления этого авантюристического замысла, по утверждению Чичерина, требовалось немногое: выплатить “Е” 30 тысяч лир и отправить его вместе с помощником через Севастополь в Турцию.

Советские руководители проявили достойное сожаления легкомыслие и с энтузиазмом восприняли предложение. Уже на следующий день, 23 апреля, Политбюро ЦК РКП (б) в почти полном составе одобрило этот план. Троцкий на заседании отсутствовал. Он узнал о замысле лишь в мае и проявил способность здраво оценивать подобные проекты. Нар-комвоен сразу же бурно запротестовал против воплощения плана в жизнь, справедливо указывая на то, что его реализация не принесет РСФСР ничего, кроме позорного провала. Он предупреждал, что в топорно разыгранную инсценировку якобы самостоятельных действий белых войск никто в мире не поверит, и это не только перечеркнет всю миролюбивую советскую пропаганду, но и вовлечет Россию в конфронтацию с целым рядом государств. Однако его возражения запоздали, поскольку операция уже началась, и агент “Е” с помощником отбыли в Константинополь. К счастью, запланированный ход событий был нарушен неудовлетворительной подготовкой операции. Агентов высадили не в том пункте побережья, в котором следовало, и вместо Константинополя за нарушение паспортного режима они на месяц попали в тюрьму, причем в другом турецком городе. По выходе оттуда выяснилось, что численность белых войск в интересующем РСФСР регионе Турции снизилась до 15 тысяч человек, а это полностью лишало шансов на успех их любое вооруженное выступление. После этого “Е” доложил о невозможности захвата города и тут же предложил развернуть в оставшихся в Турции частях просоветскую агитацию. Месячные расходы на 20 агитаторов агент оценил в 15 тысяч лир. Чичерин сообщил об этом предложении Ленину, который явно не желал расставаться со своей иллюзией, но опасался новой эскапады со стороны Троцкого. Председатель Совнаркома наложил резолюцию: “Думаю, разрешить надо — и чисто секретарским путем, ибо политбюро уже решило в принципе”[71]. Постепенно дело сошло на нет, и замысел Москвы остался неизвестен внешнему миру.

Эмиграция искала приемлемые организационные формы существования различных воинских контингентов. Под эгидой Врангеля и великого князя Николая Николаевича была создана “Объединенная русская армия”, на базе которой в сентябре 1924 года возник “Российский общевоинский союз” (РОВС), первоначально именовавшийся “Русским Обще-Воинским Союзом”. В его руководство вошли генералы Кутепов, Шатилов, Туркул, Гершель-ман, Климович и Скоблин, контрразведку возглавил полковник Зайцев. Разведывательная и диверсионная работа на территории СССР относилась к компетенции руководимой Кутеповым “Внутренней линии” союза. РОВС стал крупнейшей зарубежной контрреволюционной организацией и на многие годы главным объектом внимания советских спецслужб. Первоначально он объединял около 100 тысяч членов, а в начале 1930-х годов сократился до 40 тысяч, однако его мобилизационные возможности этим не ограничивались. Штаб союза размещался на улице Колизе в Париже, а общая структура организации была определена приказом генерала Врангеля от 1 сентября 1924 года № 35:

“6) Теперь же образовать нижеследующие отделения Русского Обще-Воинского Союза:

а) Первый — из офицерских обществ и союзов, воинских частей и войсковых групп, расположенных в Англии, Франции, Бельгии, Италии, Чехословакии, Дании и Финляндии,

б) Второй — из офицерских обществ и союзов, войсковых групп, расположенных в Германии и королевстве Венгерском,

в) Третий — из офицерских обществ и союзов, воинских частей и войсковых групп, расположенных на территории Польши, Данцига, Литвы, Эстонии и Латвии,

г) Четвертый — из офицерских обществ и союзов, воинских частей и войсковых групп, расположенных в Королевстве СХС и в Греции,

д) Пятый — из офицерских обществ и союзов, воинских частей и войсковых групп, находящихся на территории Болгарии и Турции”[72].

Позднее структура РОВС неоднократно менялась. В конце 1930 года председателю подчинялись части 1-го армейского и Донского корпусов, Кавалерийской и Кубанской дивизий, военная и общая канцелярии, “Внутренняя линия” (отвечавшая теперь за контрразведку), Военно-научные курсы и отделы:

— 1-й отдел (Франция с колониями, Италия, Польша, Дания, Финляндия, Египет);

— 2-й отдел (Германия, Венгрия, Австрия, Данциг, Литва, Латвия, Эстония, Великобритания, Испания, Швеция, Швейцария, Персия);

— 3-й отдел (Болгария, Турция);

— 4-й отдел (Югославия, Греция, Румыния);

— 5-й отдел (Бельгия, Люксембург);

— 6-й отдел (Чехословакия, позднее также Прибалтика);

— Дальневосточный отдел;

— 1-й Североамериканский отдел;

— 2-й Североамериканский отдел;

— Военные организации в Канаде и Южной Америке.

— Кружок по изучению Великой войны в Австралии.

В 1928 году образовался Дальневосточный отдел с отделениями в Мукдене, Дайрене, Харбине, Тяньцзине и Шанхае. Начальником 1-го отдела стал генерал А. П. Кутепов, которому было поручено также непосредственно руководить “тайной борьбой РОВС” — разведывательной, диверсионной и террористической работой союза. Для этих целей выделялись денежные средства, именовавшиеся в открытых источниках “Фондом спасения России”, а в действительности называвшиеся “Особой казной для ведения политической работы для связи с Россией”. Распоряжение этим фондом великий князь Николай Николаевич поручил Кутепову.

Нас интересует далеко не весь объем работы зарубежных антисоветских центров и организаций: вне рассмотрения сознательно оставляется значительный пласт культурной и образовательной деятельности эмиграции, пропагандистские мероприятия и обустройство соотечественников за границей. Речь пойдет лишь о разведывательной, террористической и диверсионной деятельности и отчасти боевых операциях вооруженных группировок. Естественно, такой подход страдает однобокостью, но узость рассмотрения проблемы обусловлена узостью темы. Не следует полагать, что устремления всех эмигрантов были сосредоточены на борьбе с советской властью, ибо у большинства оказавшихся за границей несчастных людей не было более сильного желания, чем прекратить скитаться, вновь обрести родину и устойчивую жизнь. Первоначальное озлобление против лишивших их всего большевиков постепенно сменялось апатией и примиренческими настроениями, умело подогреваемых советской и коминтерновской пропагандой. Эмиграция постоянно разбавлялась агентурой ОГПУ и Разведупра, массово выводившейся за границу на оседание. Это заложило основу разветвленных агентурных сетей советской разведки, благо до второй половины 1920-х годов процедура выезда из СССР оставалась предельно простой. Практически любой гражданин мог получить в уездной милиции заграничный паспорт и при наличии минимальных средств перебраться за кордон, чтобы остаться там. Указанный канал инфильтрации сыграл в дальнейшем значительную роль не только в разложении антисоветских эмигрантских формирований, но и в оперативных играх с иностранными спецслужбами, вплоть до 1960-х годов, и даже несколько позднее. Однако на первом этапе КРО и ИНО ОГПУ, а также военная разведка в первую очередь стремились с помощью насажденной подобным образом агентуры ослабить деятельность антисоветских организаций.

Все перечисленные факторы играли свою роль в сглаживании непримиримого противостояния, но активных борцов против СССР оставалось еще вполне достаточно. Именно поэтому внешняя разведка и контрразведка в первую очередь ориентировались на противодействие эмигрантским контрреволюционным организациям, тем более что через них интенсивно работали и государственные спецслужбы многих государств. С “Российским общевоинским союзом” связана одна из наиболее неприглядных страниц в истории СИС, в которую оказался вовлеченным один из ее старших офицеров Чарльз “Дик” Эллис. Этот уроженец Сиднея сразу после окончания Первой мировой войны прибыл в Баку в составе возглавлявшейся генералом У. Маллесоном британской военной миссии, на счету которой значится организация знаменитого расстрела “двадцати шести бакинских комиссаров”. В дальнейшем Эллис до 1924 года пребывал на дипломатической службе в Париже, где за год до этого женился на русской эмигрантке Лилии Зеленской, а после этого перешел на работу в разведку под начало резидента Уилфрида “Биффи” Дандердейла и начал активно приобретать агентуру. Среди его источников значился и брат Лилии Александр Зеленский. Эллис пользовался журналистским прикрытием, прекрасно ориентировался в среде русской эмиграции и в 1930-е годы являлся главным представителем СИС среди антикоммунистических групп. Он считался лучшим специалистом британской разведки по национальным проблемам в СССР. Во время работы в Париже Эллис установил контакт с другим известным деятелем эмиграции со странно звучащим именем Вальдемар фон Петров, а через него — с высокопоставленным чином РОВС генералом А. В. Туркулом, курировавшим диверсионную и террористическую “Внутреннюю линию” союза. В этот период разведчик развелся со своей первой женой и в 1934 году женился на Барбаре Берджесс-Смит, с которой прожил до 1947 года, однако семейные неурядицы не повлияли на его агентурную связь с Зеленским. Во время работы в парижской, а затем в берлинской резидентурах СИС разведчик оказался буквально в самом сплетении пронизывавшей эмиграцию британских, французских, советских и германских агентурных сетей, а также в фокусе внимания секретных служб РОВС. В этот период от него поступала в Лондон обширная информация, но в центральном аппарате ее по преимуществу оценивали как вводящую в заблуждение, а зачастую и сфальсифицированную. Несмотря на это, репутация Эллиса в МИ-6 была достаточно высока и позволила ему в период войны занять пост заместителя главы Британской миссии по координации безопасности в Нью-Йорке, в 1946 году возглавить крайне важную “станцию” в Сингапуре, а затем до самой своей отставки в 1953 году руководить оперативным управлением СИС по Европе. После успешного завершения карьеры в британской разведке он уехал к себе на родину, где некоторое время работал советником в австралийской секретной службе.

Чарльз “Дик” Эллис

Однако в биографии Эллиса имелись и другие скрытые эпизоды, долгое время остававшиеся неизвестными. В 1940 году в ходе работы с советским перебежчиком Вальтером Кривицким следователь МИ-5 Джейн Сиссмор Арчер установила факт вербовки Разведупром фон Петрова, вдобавок оказавшегося давним агентом абвера. Как ни странно, британцев не встревожило наличие среди источников Эллиса тройного агента, хотя его работа на советскую и германскую разведку оказалась для них неприятной новостью. Подобные ситуации типичны для спецслужб, поэтому никакое специальное расследование по этому поводу не проводилось, а к вопросу о фон Петрове возвратились лишь после окончания войны. Допрошенный в лагере Службы безопасности 020 бывший офицер абвера, имя которого не рассекречено до сих пор, показал, что вполне достоверная информация о структуре и операциях британской разведки, содержавшаяся в изданном в Берлине справочнике, была получена от источников в среде русской эмиграции в Париже. Ранее считалось, что немцы узнали об этом от захваченных в Венло резидентов СИС Ричарда Стивенса и Пэйна Беста, однако такая версия не объясняла наличие в книге устаревших по состоянию на 1940 год данных. Теперь же германский разведчик разъяснил это противоречие. Выяснилось, что немцы предъявили пленным разведчикам уже имевшиеся у них материалы, и те лишь подтвердили их, однако благоразумно умолчали о некоторых анахронизмах. Некоторое время спустя бывший офицер из лагеря 020 был возвращен в Германию и там вновь допрошен специально выехавшими к нему следователями. Он уточнил, что материалы по СИС, а также распечатки перехваченных телефонных переговоров посла рейха в Лондоне Иоахима фон Риббентропа поступали в абвер от русского посредника Зеленского, а их источником являлся некий “капитан Эллис” — женатый на русской женщине австралиец. Естественно, МИ-5 пожелала отыскать и допросить упомянутого офицера, но руководители разведки категорически воспротивились этому, объявив заявление немца клеветническим и вымышленным от начала и до конца. Этому способствовало искажение транслитерации фамилии “Эллис” в обратном переводе с немецкого, позволившее официально заявить об отсутствии в штате МИ-6 такого офицера.

Позднее, в ходе поисков советского “крота” в СИС, к этому вопросу возвратились вновь. Просматривая послевоенные материалы, следователи МИ-5 обнаружили старые записи и повторно рассмотрели их. Естественно, единственной кандидатурой на роль предполагаемого германского агента в Париже и Берлине являлся Чарльз Эллис. Еще один ключ к его идентификации был найден при изучении розыскных списков гестапо. Англичанин фигурировал в них в качестве журналиста, однако ответственным за его арест в случае поимки был указан реферат IVE4, ведавший британскими разведчиками. Во всех остальных случаях подобного несоответствия не наблюдалось, то есть все установленные разведчики прямо именовались таковыми, а не по их прикрытию, а ни один из “чистых” журналистов никогда не интересовал реферат IVE4. Следовательно, в гестапо явно знали о подлинном роде занятий Эллиса и при этом желали скрыть свою осведомленность. В попытке установить истину следователи МИ-5 провели в тех же списках дополнительный поиск по оперативному псевдониму Эллиса “Ховард”, но два обнаруженных под этим именем человека четко идентифицировались и не могли быть спутаны ни с кем другим. Еще одним косвенным свидетельством желания разведчика скрыть отдельные факты своей биографии являлось его стремление уничтожить следы своего первого брака. К этому времени он уже развелся со второй женой, затем женился на Александре Вуд, а после ее смерти вступил в брак в четвертый раз. Следовательно, по бытовым причинам ему не было нужды прятать официальную связь с Лилией Зеленской, с которой он прожил 11 лет и по состоянию на 1956 год развелся 22 года назад. Однако Эллис упорно отрицал этот факт и в собственноручно написанной для светского справочника “Who is who” автобиографической заметке своей первой женой указывал Барбару Берджесс-Смит.

Контрразведчики решили предъявить подозреваемому все имевшиеся у них материалы, благо, в этот момент он случайно оказался у них буквально под рукой. МИ-6 пригласила ушедшего в отставку Эллиса поработать в картотеке над рассортировкой и уничтожением старых досье, поэтому вызвать его на беседу оказалось весьма просто. Вначале бывший разведчик отклонил все обвинения в свой адрес, однако его весьма смутило обещание следователей вызвать в Лондон для допроса бывшего офицера абвера, давшего показания по этому вопросу. Уже на следующий день Эллис признался, что продавал информацию Зеленскому, хотя и отрицал какую-либо агентурную связь с ним или с кем-либо другим из иностранных спецслужб. Он заявил, что пошел на этот шаг из-за нужды в деньгах, которые брал в долг у Александра, но не мог, да и не хотел отдавать. Любые контакты с СССР Эллис категорически отрицал. За давностью лет против него не выдвигались никакие официальные обвинения, и дело было закрыто, однако имеются достаточно веские основания предположить, что контактом с абвером он не ограничился. Безусловно, в середине 1950-х годов англичане не могли даже представить, что разработку их кадрового офицера и операцию по его вербовке могла производить разведка эмиграции, но все косвенные признаки указывают именно на это. Главными из них являются наличие неизвестно откуда взявшихся денег у довольно ограниченного в средствах Зеленского и причастность к этой истории генерала Туркула.

Вообще же дело Эллиса представляется весьма загадочным и запутанным. Часть его коллег военного периода категорически отрицала возможность столь тривиального предательства, другие же полагали, что все было значительно сложнее, и что из Эллиса сделали козла отпущения за связи с Германией некоторых лиц из верхнего эшелона британской разведки. Их нельзя однозначно трактовать как предательство, поскольку как раз в этот период Лондон усиленно толкал Гитлера на Восток, для чего считались приемлемыми почти все средства, в том числе и санкционированная передача информации. Англичане активно использовали возможности эмигрантских организаций и групп. Известны факты предвоенного сотрудничества СИС с абвером по линии контрразведки в Центральной Европе и на Балканах с целью совместного предотвращения проникновения в эти регионы советской агентуры. В этой обстановке у разведывательных служб белой эмиграции появилась редкая возможность сыграть свою собственную партию, которую они, судя по всему, и использовали.

Украинская националистическая эмиграция в основном группировалась вокруг Украинской народной республики (УНР) во главе с Симоном Петлюрой. Ее боевой и разведывательной работой руководил начальник Центрального штаба генерал-хорунжий армии УНР Ю. Тютюнник через Разведывательный отдел, возглавляемый подполковником дореволюционного генерального штаба Кузьминским. Секретные операции УНР проводились в тесном сотрудничестве и под руководством II отдела польского генштаба, офицером связи с которым был назначен поручик Ковальский. Поляки финансировали все разведывательные и диверсионные операции разведотдела и поэтому совершенно официально давали задания засылаемой агентуре, используя для обеспечения ее работы пограничные пляцувки. Определенное влияние на украинцев имела также и Франция, в свою очередь, в значительной степени контролировавшая в тот период спецслужбы Польши. Агентурная сеть УНР не выходила за пределы Украины и в основном сосредоточивалась в ее правобережной части. В начале октября 1921 года вооруженная группировка под командованием генерала Нельговского вторглась на Волынь, через несколько дней на Подолию двинулась другая группа под командованием подполковника Палия-Черного, а 5 ноября в Украину вошла “Киевская дивизия” под командой самого Тютюнника. Рейд планировался в расчете на тщательно готовившееся массовое восстание украинцев, однако эти надежды не оправдались. 17 ноября советские кавалерийские части под командованием Г. И. Котовского и В. М. Примакова во встречном бою разбили войска УНР, хотя окончание боевых столкновений отнюдь не означало конец украинского националистического движения. Оно лишь приняло иные формы, но не изменило стремления к построению суверенного украинского государства. Тютюнник укрылся в Польше, где возглавил руководивший диверсионными и специальными операциями “Партизанско-повстанческий штаб” (ППШ). В этой структуре за ведение оперативной работы отвечал 2-й (разведывательный) отдел. В дальнейшем ОГПУ провело оперативную Часть 1. От войны к миру. Континентальная Европа игру под названием “Операция” или “Дело № 39”, в ходе которой заманило его на территорию СССР для контактов с легендированной организацией “Высший военный совет” и арестовало.

После гибели Петлюры в 1926 году структура разведывательных органов УНР изменилась. По согласованию с Пилсудским был организован генеральный штаб военного министерства правительства УНР в эмиграции, в котором существовал разведорган — II секция во главе с полковником Н. Чеботаревым, а с 1928 по 1936 годы — с генералом В. Змиенко. Ей надлежало “поддерживать связь между войском, оказавшимся за границей, и с Украиной, пристально следя за всем, что там происходит, распространяя среди украинских граждан наши государственные идеи”[73]. Такая формулировка носила, скорее, пропагандистский и слишком общий характер, в действительности же разведка УНР выполняла конкретные задачи:

“— добывание информации о боеготовности, техническом оснащении, развитии отдельных родов войск, тактике действий крупных армейских соединений;

— выяснение обстановки в приграничье в целях успешной переброски агентов;

— политическая пропаганда среди населения УССР путем распространения на ее территории соответствующей литературы;

— налаживание связей с приверженцами линии УНР, подготовка их к решительным действиям в перспективе;

— обмен политической информацией с иностранными спецслужбами;

— помощь Государственному Центру в выработке надлежащей политической линии и направлений эффективных действий как на территории Украины, так и в эмиграции;

— выявление лояльности кандидатов в эмигрантские группировки УНР;

— поиск возможного компромата на действующих членов обществ;

— дискредитационная, разложенческая работа протав политических оппонентов в эмигрантской среде;

— осуществление пропагандистских мер в среде украинской эмиграции;

— борьба с агентами ГПУ в собственных рядах, выявление их в среде иных политических эмигрантских группировок;

— противодействие местным полицейским аппаратам стран пребывания и др.”[74].

Для решения перечисленных задач применялись по преимуществу агентурные методы, при этом украинская разведка использовала инфраструктуру как II отдела главного штаба Войска польского, так и собственную. Она располагала центральным контрольно-разведывательным пунктом в Ровно и подчиненными ему точками, разведпунктом и резидентурой в Румынии, резидентурами в Болгарии, Чехословакии и Турции (до 1931 года).

II секция отвечала за контрразведывательное обеспечение украинского правительства в эмиграции и всех его институтов, однако не смогла эффективно противодействовать массированному агентурному проникновению в них ОГПУ. Естественно, собственные силы спецслужбы УНР были крайне ограничены, и ей приходилось не только прибегать к помощи разведывательных служб иностранных государств, но и выполнять их прямые задания. Наиболее важными и значимыми из ее контактов были разведки Польши, Франции и Румынии, а также Японии.

Помимо УНР, в Польше располагались группировки враждебного к Петлюре и ориентировавшегося на Германию бывшего гетмана Украины Скоропадского и, в общем-то, никому не подчинявшихся братьев Булак-Балаховичей. Там обосновался и легендарный террорист-эсер, организатор покушений на министра внутренних дел России В. К. Плеве и великого князя Сергея Александровича, бывший товарищ военного министра Временного правительства, организатор антисоветских восстаний в Ярославле, Муроме и Рыбинске, зарубежный представитель Сибирского правительства адмирала А. В. Колчака, председатель созданного в Варшаве в 1920 году “Русского политического комитета” Борис Викторович Савинков. В период советско-польской войны из осевших в Польше эмигрантов он сформировал “Русскую народную армию” и отправил ее на фронт под командованием поляков. Уже тогда его деятельность привлекла внимание ВЧК, в декабре 1920 года направившей к нему своего агента с документами прикрытая на имя заместителя начальника штаба внутренних войск РСФСР в Гомеле Э. О. Стауница. В действительности им являлся А. О. Опперпут, сыгравший немалую роль в легендированных агентурных комбинациях советской контрразведки, однако, как уже указывалось, впоследствии перешедший на сторону противника и попытавшийся сорвать одну из самых масштабных игр КРО ОГПУ “Трест”.

Б. В. Савинков

Он обратился к Савинкову с легендированным предложением о сотрудничестве, положившем начало операции “Синдикат”. Тем временем “Русский политический комитет” был переформирован в “Национальный союз защиты родины и свободы” (НС-ЗРиС), призванный консолидировать на непартийной основе все антикоммунистические силы и провести практическую подготовку к свержению советской власти. Его вооруженными формированиями командовал ближайший сподвижник Савинкова полковник Сергей Эдуардович Павловский. Союз создал довольно разветвленную контролировавшуюся поляками агентурную сеть для разведывательной, диверсионной и повстанческой работы, в результате операции “Синдикат” в значительной степени попавшую под контроль ВЧК. Главные функционеры НСЗРиС были арестованы, и в августе 1921 года состоялся показательный процесс над 44 его агентами, в число которых для прикрытия включили и Опперпу-та. В дальнейшем он появился в операции “Трест” и сыграл в ней роковую роль.

Пока же работа советской разведки сорвала планировавшееся Савинковым на осень 1921 года всеобщее восстание на территории северо-западных областей Белоруссии и РСФСР, которое должно было начаться с вторжения трех колонн его войск. Штаб НСЗРиС уже наметил их маршруты, установил взаимодействие с УНР, добился финансовой и разведывательной помощи от Франции, Польши и некоторых стран Антанты. ГПУ вскрыло эти приготовления, внутренние и пограничные войска блокировали и уничтожили отряды союза, а по дипломатической линии Наркоминдел выразил послам ряда государств энергичный протест в связи с деятельностью НСЗРиС.

Савинкову пришлось покинуть Польшу, однако связь его с варшавским правительством не прекращалась, а осуществляемые через границу операции приобрели новый размах. Одним из ближайших друзей Савинкова еще с 1918 года стал известный Сидней Рейли. В конце 1921 года он представил главу НСЗРиС Уинстону Черчиллю, но ничего, кроме моральной поддержки, от британского правительства ему получить не удалось. Союз успешно разворачивал сеть резидентур на территории СССР, однако именно это и стало прологом к крушению организации Савинкова. Продолжением и развитием “Синдиката” стала описанная в соответствующей главе данной книги классическая операция контрразведки ОГПУ Синдикат.

Тем временем “Российский общевоинский союз” пытался стать основной антикоммунистической силой эмиграции и использовал для этого все возможные способы. Стоявший во главе его оперативной работы Кутепов скептически относился к “чистой” агентурной разведке, а отдавал предпочтение террористическим актам и подпольной деятельности, однако европейским державам требовалось отнюдь не это. Они совершенно не планировали ввязываться в какие-либо боевые действия против Советского Союза и в первую очередь были заинтересованы в изучении обстановки внутри СССР и в создании на его территории прочных оперативных позиций, а вовсе не во взрывах плотин, убийствах активистов и отравлении запасов зерна. По этой причине значительной финансовой помощи от иностранных правительств и разведок ожидать не приходилось, и РОВС опирался только на свои силы, причем сам Кутепов истово верил в наличие внутри СССР разветвленного и организованного подполья. Это и подвело его в проведенной КРО ОГПУ операции “Трест”, но даже после этого крупнейшего провала, невзирая на предупреждения Врангеля и великого князя Николая Николаевича, Кутепов активно пытался выйти на антикоммунистические организации в Советском Союзе. Он убежденно заявлял: “Великие движения распространяются по всей России. Никогда еще прежде так много людей “оттуда” не приходило ко мне с просьбой о сотрудничестве с их подпольными организациями”[75]. Таких людей и в самом деле хватало. ИНО и КРО ОГПУ еле успевали готовить и проводить все новые и новые операции с легендированными организациями. Кроме “Треста”, против РОВС проводился ряд оперативных игр, из которых крупнейшими являлись:

— “Д-7” (ленинградская “Военная организация”) — 1924–1929 годы;

— “С-4” (“Внутренняя русская национальная организация”) — 1924–1932 годы;

— “Заморское” (“Северо-Кавказская военная организация”) — 1929–1932 годы;

— “Академия” — 1929–1934 годы.

С 1933 года, по словам А. И. Деникина, РОВС впал в оцепенение и больше не подавал ни малейших признаков жизни, за исключением постоянных внутренних интриг. Наводненный советскими агентами и расколотый союз, руководители которого Кутепов и Миллер бесследно исчезли один за другим с интервалом в семь лет, просуществовал еще недолго и распался перед самой Второй мировой войной. Другие же эмигрантские организации с середины 1930-х годов в меньшей степени обращали внимание на тайные операции. Исключение составляло лишь основанное во Франции в 1935 году общество, а фактически диверсионная школа “Белая идея”. Она, хотя и без особого успеха, пыталась засылать в Советский Союз агентов с северного направления, то есть через эстонскую и финскую границы. Специальные дисциплины в “Белой идее” преподавал один из исполнителей взрыва в ленинградской партийной школе в 1927 году капитан Ларионов, неизменно вызывавший восхищение экстремистски настроенных эмигрантов своими боевыми заслугами и мастерством в диверсионном искусстве. Но этот факт был нетипичным, поскольку во второй половине 1930-х годов тайные операции антисоветских организаций против СССР почти прекратились.

По сравнению с последующим периодом, интенсивность тайных операций на Европейском континенте в 1920-е годы в целом была невысокой. Далеко не все европейские правительства располагали тогда органами внешней разведки, а некоторые просто не уделяли ей должного внимания. Соответственно с меньшей напряженностью действовали и контрразведывательные службы, более занятые политическими аспектами государственной безопасности. Основным фактором, определявшим интенсивность ведения тайной войны в Европе, был Советский Союз, разворачивавший активную деятельность против ближних и дальних соседей и сам служивший для некоторых из них объектом посягательства. Но уже в следующем десятилетии большинство пренебрегавших внешней разведкой государств Европы бросятся лихорадочно наверстывать упущенное и весьма в этом преуспеют.

Версальский мирный договор лишь косвенно сказался на положении советских республик, к тому времени уже два года вовлеченных в гражданскую войну, однако он весьма существенно повлиял на дальнейшее развитие событий на территории прекратившей свое существование Российской империи. Правильно понять происходившие там процессы возможно, лишь вернувшись в 1917 год, когда в первые послереволюционные месяцы закладывался фундамент советских спецслужб.

1. ОТ ВЧК К ОГПУ

Система государственной безопасности РСФСР первоначально создавалась в качестве временного института, носившего чрезвычайный характер и почти не ориентированного на внешнюю угрозу. На первоначальном этапе обеспечение этой задачи возлагалось на Петроградский Военно-революционный комитет (ВРК), в составе которого по инициативе Ф. Э. Дзержинского 21 ноября 1917 года была создана комиссия по борьбе с контрреволюцией. В нее вошли Н. А. Скрыпник, И. П. Флеровский, Г. И. Благонравов, А. В. Галкин и В. А. Трифонов. Аналогичные функции на местах выполняли руководимые ВРК следственноюридические отделы и штабы по борьбе с контрреволюцией. Параллельно с этим в столице существовал и Специальный комитет по борьбе с погромами и контрреволюцией, известный также как “75-я комната” Смольного. Его возглавлял управляющим делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевич. Ввиду слабости обоих упомянутых органов 6 (19) декабря 1917 года в процессе обсуждения вопроса об угрозе всероссийской забастовки правительственных служащих Совнарком поручил Дзержинскому “составить особую комиссию для выяснения возможности борьбы с такой забастовкой путем самых энергичных революционных мер, для выяснения способов подавления злостного саботажа”[76]. Предварительно председатель Совнаркома В. И. Ленин направил Дзержинскому записку с конкретными указаниями по этому вопросу, и в результате на докладе 7 (20) декабря тот предложил образовать Всероссийскую чрезвычайную комиссию при СНК по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) для решения следующих задач:

— пресечение и ликвидация попыток контрреволюции и саботажа по всей территории России;

— предание суду революционного трибунала всех саботажников и контрреволюционеров;

— выработка мер борьбы с ними;

— проведение предварительного расследования по всем находящимся в производстве делам.

В отличие от ликвидированного 5 (18) ноября 1917 года Петроградского Военнореволюционного комитета, новая секретная служба имела гражданский статус. ВРК был репрессивным органом и использовал в основном военные меры подавления, тогда как ВЧК являлась административно-политическим органом розыска, пресечения и предупреждения контрреволюционных преступлений, а также органом предварительного дознания. Она имела право применять в отношении контрреволюционеров такие административные меры, как конфискация, выдворение, лишение продовольственных карточек, опубликование списков врагов народа и так далее.

Однако, у истории создания чрезвычайного репрессивного органа по подавлению контрреволюции существует и иная подоплека. Судя по всему, в действительности организация ВЧК в первую очередь преследовала цель сформировать контролируемый большевиками репрессивный орган в противовес возглавлявшемуся левым эсером И. 3. Штейнбергом Народному комиссариату юстиции. В 1922 году М. Я. Лацис (Я. Ф. Судрабс) довольно откровенно вспоминал о том, что левые эсеры “сильно тормозили борьбу с контрреволюцией, выдвигая свою “общечеловеческую” мораль, гуманность и воздержание от ограничения права свободы слова и печати для контрреволюционеров… Поэтому выдвигается мысль о создании нового органа борьбы, куда бы не входили левые эсеры. Исходя из этих соображений, 7 декабря (старого стиля) Советом Народных Комиссаров было принято решение о создании ВЧК”[77]. Руководство второй правящей партии в коалиции прекрасно осознавало значение нестандартного шага своих соратников и настоятельно требовало подчинить ВЧК Наркомюсту, обязав ее проводить все аресты по политическим делам только с ведома НКЮ и НКВД. Большевики, естественно, категорически возражали. В качестве компромиссной меры после создания 7 января 1918 года Коллегии ВЧК в нее наряду с коммунистами Ф. Э. Дзержинским, И. К. Ксенофонтовым, Я. X. Петерсом, В. В. Фоминым, С. Е. Щукиным и В. Р. Менжинским были включены левые эсеры В. Д. Волков, М. Ф. Емельянов и П. Ф. Сидоров во главе с заместителем председателя В. А. Александровичем. На некоторое время это несколько успокоило борьбу за контроль над секретной службой.

В списке задач ВЧК ведение внешней разведки совершенно не предусматривалось. Вообще же в первые недели пребывания у власти большевики и левые эсеры были крайне наивны в международных вопросах и искренне верили в возможность их гласного и открытого решения. Отсюда проистекло, например, указание об открытой публикации секретных договоров России. Первый нарком иностранных дел Л. Д. Троцкий провозгласил, что главным условием проведения честной, народной, подлинно демократичной внешней политики является отказ от секретной дипломатии. Профессиональная дипломатия как таковая считалась явным и ненужным излишеством, ибо предполагалось, что как только трудящиеся буржуазных стран узнают подлинную правду о Советской республике, то немедленно возьмут внешнюю политику своих государств в собственные руки. Будущее Наркоминдела рисовалось Троцкому весьма определенно: выпуск нескольких революционных прокламаций к народам мира, обнародование секретных договоров Российской империи, а потом ликвидация ведомства. О политической разведке не шла речь в принципе, она мыслилась крайне подозрительным занятием и в первые месяцы после революции ассоциировалась у большевистских лидеров с полицейскими шпиками, приклеенными бородами и закрывающими лицо темными очками. Военная же разведка ввиду распада армии как таковой вначале тоже вообще не принималась во внимание, поскольку при существовавшей концепции “вооруженного народа” какие-либо подобные институты были абсолютно невозможны. Исключение делалось лишь для тактической (войсковой) разведки. Допускалась некоторая, крайне незначительная опасность подвергнуться атакам иностранных разведок, но первоначально власти полагали, что смогут использовать для борьбы с ними пока еще сохранявшиеся дореволюционные военные структуры. Однако работавшие в их контрразведывательных подразделениях специалисты не вызывали у председателя ВЧК никакого доверия. В этом отношении он фактически продолжал линию Временного правительства на слом прежних контрразведывательных органов из-за небезосновательных подозрений в их причастности к политическому сыску. Однако если до октября 1917 года новая власть в основном убирала из оперативных органов жандармских офицеров и очищала их от иных контрреволюционных элементов, то при большевиках их ждала более плачевная участь. При этом речь шла исключительно об органах военной контрразведки, поскольку соответствующие структуры департамента полиции и корпуса жандармов были уничтожены еще ранее.

Первоначально организационная структура ВЧК была крайне примитивной, Всероссийская чрезвычайная комиссия состояла из трех основных подразделений:

— Информационного отдела (сбор политической и оперативной информации);

— Организационного отдела (организация борьбы с контрреволюцией по всей территории России);

— Отдела борьбы (непосредственная борьба с контрреволюцией и саботажем).

Однако такое решение оказалось неэффективным, и в результате ряда преобразований, начатых буквально через четыре дня после принятия решения о создании ВЧК, к весне 1918 года ее структура приобрела более усложненный вид:

— Председатель;

— Заместители председателя;

— Секретарь;

— Иногородний отдел;

— Отдел для борьбы с контрреволюцией;

— Отдел для борьбы с преступлениями по должности;

— Отдел для борьбы со спекуляцией;

— Информационное бюро.

Помимо перечисленных подразделений, в центральном аппарате ВЧК существовал ряд вспомогательных отделов: (хозяйственный, тюремный, связи, общий, комендантский, автомобильный и другие). Как видим, ни одно из подразделений не ведало контрразведывательной деятельностью. Несмотря на очевидно скептическое отношение большевистского руководства к этому направлению в рассматриваемый период, Дзержинский все же предпринял несколько попыток создать в составе подчиненного ему ведомства соответствующую службу.

ф. Э. Дзержинский

Первая из них относится к январю 1918 года, когда к председателю ВЧК обратился с письмом К. А. Шеваро-Войцицкий, специалист с почти десятилетним стажем работы в контрразведке и агентурной разведке, готовивший и забрасывавший агентуру в тыл германских войск и сам неоднократно участвовавший в “полевых” операциях. Перед революцией он занимал должность секретного сотрудника по особо важным поручениям при штабе дислоцировавшегося в Финляндии 42-го армейского корпуса и искренне желал помочь новой власти наладить работу в хорошо знакомой ему области. По предложению Шеваро-Войцицкого для ведения внешней и внутренней контрразведки в составе Чрезвычайной комиссии было организовано Контрразведывательное бюро (КРБ). Его 35 сотрудников приступили к проведению операций в Петрограде и Москве, а также с немалым профессионализмом попытались начать действовать в Финляндии. Однако уже в марте жизнь Шеваро-Войцицкого трагически оборвалась, а с ней прекратилось и само существование КРБ. Командир приданного бюро матросского отряда Поляков заподозрил своего начальника в контрреволюционной деятельности и без долгих проволочек приказал подчиненным расстрелять его. Судя по материалам этого дела, самоназначенный судья и палач просто не понял своим ограниченным умом, что работа контрразведки не заключается в обысках и расстрелах, и посчитал нюансы оперативной работы Шеваро-Войцицкого предательством интересов революции. Никаких убедительных доказательств своих утверждений он не привел, а подписи расстрелянного им начальника КРБ на протоколах допросов носят явные следы примитивной фальсификации. Тем не менее, дело спустили на тормозах, и Поляков не понес за свое самоуправство ни малейшего наказания.

Драматическая и недолгая история КРБ не отбила у чекистов желание участвовать в борьбе с иностранным шпионажем. Дальнейшие действия в этом направлении носили явственный отпечаток борьбы за власть двух правящих партий — большевиков и левых эсеров. В марте 1918 года заместитель председателя ВЧК В. А. Александрович (П. А. Дмитриевский) предложил создать контрразведывательное отделение при штабе так называемого Красно-Советского Финляндского отряда, контролировавшегося левыми эсерами и возглавлявшегося известным в будущем организатором июльского мятежа Д. И. Поповым. Однако эта идея встретила резкие возражения практически всех остальных членов Коллегии, и принятое по этому поводу постановление гласило: “Признать необходимым, чтобы борьба со шпионажем и контрразведка находились под наблюдением ВЧК”[78].

Эта фраза означала не только несогласие с идеей включения гражданской контрразведки в какую-либо иную структуру, но также и явное стремление поглотить военную контрразведку, натолкнувшееся, однако, на решительное противодействие Троцкого. После этого в конце мая 1918 года в ВЧК было организовано небольшое секретное Отделение по противодействию германскому шпионажу, причем не самостоятельное, а в составе Отдела по борьбе с контрреволюцией. Назначение его начальником двадцатилетнего по документам, а в действительности восемнадцатилетнего левого эсера Я. Г. Блюмкина можно объяснить лишь несерьезностью отношения к проблеме. Юный глава советской контрразведки был по натуре авантюристом и свою новую должность воспринял с восторгом. Он громко именовал подчиненную структуру “Отделением по борьбе с международным шпионажем” и сразу же бросился, по его собственному выражению, “опутывать сетями шпионажа” германское посольство.

Я. Г. Блюмкин

Вскоре Блюмкин сумел добыть подробный план его внутренних помещений, что, надо сказать, оказалось несложной задачей. Кроме того, он без особых хлопот завербовал бывшего австро-венгерского военнопленного, графа Роберта Мирбаха, приходившегося дальним родственником германскому послу Вильгельму фон Мирбаху. Начальник контрразведки весьма оптимистично надеялся через племянника воздействовать на дядю и манипулировать им в интересах революции. Но на этом этапе карьера Блюмкина потерпела крах из-за его характера, в котором безудержное хвастовство сплеталось со столь же безудержной жаждой власти. Однажды в ресторане в компании литераторов он заявил, что имеет право расстрелять любого человека, какого только пожелает. Находившийся с ним за одним столиком Осип Мандельштам не распознал блефа и фанфаронства и возмутился подобным произволом. Блюмкин попытался напугать его револьвером и пригрозил отомстить поэту, если тот кому-нибудь расскажет об этой неприглядной истории. Мандельштам не струсил и пожаловался своим знакомым видным большевикам Федору Раскольникову и его жене Ларисе Рейснер, а затем поэта пригласил к себе Дзержинский. После беседы с ним 1 июля 1918 года “Железный Феликс” немедленно закрыл Отделение по противодействию германскому шпионажу, оставив Блюмкина без должности. Следует отметить, что для бывшего первого руководителя контрразведки ВЧК это уже не имело никакого значения, поскольку через пять дней вместе с другим левым эсером, фотографом ВЧК Н. А. Андреевым, он убил немецкого посла с целью срыва Брестского мира и повторного втягивания России в войну с Германией. Так бесславно закончилась история этого органа гражданской контрразведки, самого же Блюмкина еще ждала короткая, но яркая карьера во внешней разведке. Главным приоритетом основной советской секретной службы отныне и на долгое время стала борьба с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности, то есть проблемы не контрразведки, а политической полиции. Принятая в основе на 2-й Всероссийской конференции Чрезвычайных комиссий и окончательно отредактированная ВЧК 1 декабря 1918 года “Инструкция Чрезвычайным Комиссиям на местах” гласила:

Граф Роберт Мирбах

“В задачи комиссии входит следующее:

а) Беспощадная борьба с контрреволюцией, преступлениями по должности и спекуляцией наличными силами, которые имеются в распоряжении Комиссии.

б) Наблюдение за местной буржуазией и за направлением в ее среде контрреволюционной работы.

в) Доведение до сведения местной и центральной власти о совершающихся беспорядках и злоупотреблениях и пресечении их.

г) Производство дознаний по государственным преступлениям.

д) Производство исследований в порядке чрезвычайного положения.

е) Наблюдение за лицами, проезжающими через границу.

ж) Наблюдение за иностранными разведчиками.

з) Розыск и наблюдение за лицами, укрывающимися от властей.

и) Участие в сохранении общественного спокойствия, при отсутствии чинов милиции и содействие последней в восстановлении нарушенного Революционного Порядка.

к) Выполнение поручений в высших губернских Советских органах по производству дознаний о преступлениях, когда будет признано необходимым.

л) Участие в некоторых нужных для борьбы совещаниях.

м) Наблюдение и регистрация всех проезжающих через границу и тщательная проверка документов на право въезда и выезда и т. п.

н) Строжайшее наблюдение за проведением в жизнь декретов и распоряжений Советской власти [79].

Совершенно очевидно, что в приведенном обширном списке задач контрразведка занимала явно третьестепенное место, не говоря уже о том, что даже сама ее задача формулировалась крайне узко, и это при том, что в 1918 году Россия представляла собой благодатное поле для деятельности иностранных разведок. Вначале наиболее свободно там чувствовали себя секретные службы недавних союзников по Антанте, пока еще сохранявшие свои дипломатические представительства и военные миссии в Петрограде и Москве, под прикрытием которых работали “легальные” резидентуры. Правительства Франции, Великобритании и США еще рассчитывали побудить Россию продолжить войну с Германией и поэтому готовы были простить союзнице предательство, при условии, что оно окажется временным. Их надежд не поколебал даже Брестский мир. Более того, он усилил расчеты на то, что великая страна не потерпит столь позорное перемирие и непременно разорвет его в ближайшее же время, поэтому резидентуры бывших союзных держав в основном побуждали большевиков возобновить боевые действия и вели против Германии тайную войну. Ни о каких операциях по свержению советской власти первоначально не было и речи. Более того, французская военная миссия, например, продолжала направлять российским коллегам разведывательные сводки вплоть до конца июля 1918 года.

Позиции немцев в России многократно усилились после прибытия в Москву посольства под руководством графа фон Мирбаха. Германская разведка, ранее работавшая лишь с нелегальных позиций, получила мощную поддержку и значительно укрепила свою инфраструктуру. Разведывательный отдел ШБ Большого генерального штаба назначил “легальным” резидентом Рудольфа Бауэра, но подлинным руководителем операций являлся первый советник посольства доктор Карл Рицлер. Брестский мир в корне изменил прежнюю стратегию Берлина по отношению к Советской России, поскольку немцы сумели вывести из войны мощного противника и менее всего желали нанести ущерб правительству большевиков. Они отчетливо понимали, что любая другая партия немедленно разорвет кабальные условия мирного договора, а страны Антанты всецело и с охотой поддержат ее. Даже входившие в коалиционное правительство левые эсеры своей важнейшей задачей полагали борьбу с Германией, не говоря уже об оппозиционных силах. С каждым днем контакты немцев с большевиками крепли, тогда как эсеры с такой же интенсивностью пытались бороться с этим явлением. Отсюда вытекало еще одно направление деятельности московской резидентуры отдела ШБ — дискредитация партии левых эсеров в глазах большевиков.

Союзники же, наоборот, всемерно поддерживали вторую партию в правящей коалиции и весной 1918 года успешно провели для укрепления ее позиций сложную дезинформационную операцию. Они подбросили немецкой разведке правдоподобные данные о левоэсеровской организации “Союз союзников”, якобы ставившей своей задачей убийство германского посла, о чем советник Рицлер немедленно сообщил Дзержинскому. Председатель ВЧК мобилизовал на раскрытие заговора все силы своего ведомства. Однако очень скоро стало ясно, что явки, шифры, конспиративные адреса и прочие непременные атрибуты подпольной деятельности являются лишь плодом чьей-то фантазии, и нескольких арестованных по этому делу пришлось с извинениями отпустить. Заговор оказался фикцией, разработанной сотрудником резидентуры французской разведки капитаном Лораном для прикрытия действительной подготовки к покушению на германского посла, которое, как известно, произошло 6 июля 1918 года. А 30 июля левые эсеры Б. Донской и И. Каховская осуществили второй масштабный террористический акт, убив верховного руководителя германской администрации на Украине генерала-фельдмаршала Германа фон Эйхгорна и его адъютанта. Союзники надеялись, что хотя бы после этого терпение немцев иссякнет, однако ошиблись. Положение на их фронтах было уже столь сложным, что Германия не могла позволить себе роскошь нарушить мир на Востоке, откуда она за бесценок черпала столь необходимые ей сырьевые ресурсы.

Тем временем резидентуры разведывательных служб стран Антанты в России активизировали диверсионную работу против германской армии. Французскую военную миссию возглавлял генерал Альфред Лавернь, имевший в подчинении оперативных работников капитана 3-го, впоследствии 2-го ранга Марселя-Мари-Анри де Вертемона (“Мсье Анри”, встречаются также написания Вертамон и Вертимон) и капитана, затем майора Лорана. Первого из них зачастую ошибочно считают разведчиком, однако в действительности он руководил исключительно диверсионными операциями, в частности, уничтожением в украинских элеваторах предназначенных для отправки в Германию запасов зерна. Позднее капитан 2-го ранга устанавливал контакт с командованием мятежного чехословацкого корпуса, работал с Колчаком и Савинковым и помогал в осуществлении некоторых политических акций. После ликвидации так называемого “заговора послов” все французские разведчики вместе с консулом Гренаром успели укрыться на территории норвежского посольства и благополучно ускользнули от ареста. Впоследствии де Вертемон отошел от тайных операций и мирно жил во Франции, а закончил свои дни в Париже в 1963 году под колесами случайного грузовика.

Французы работали профессионально, без шумных скандалов, не красящих никакую разведку, зато у англичан дела обстояли совершенно иначе. В соответствии с указаниями британского премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа, СИС организовала в России работу нескольких довольно крупных агентов, которыми руководил из Риги главный резидент Эрнст Бойс. Первым из них и самым активным можно считать фанатичного антикоммуниста Сиднея Рейли, полагавшего борьбу с большевизмом своим священным долгом и высшим предназначением. О своих противниках он отзывался в стиле, редко встречающемся в оперативных документах: “Отвратительная раковая опухоль, поражающая самую основу цивилизации… То, что происходит здесь, сейчас, гораздо важнее любой войны, которую когда-либо вело человечество. Любой ценой эта мерзость, народившаяся в России, должна быть уничтожена… Существует лишь один враг. Человечество должно объединиться в священный союз против этого полночного ужаса”[80]. Спору нет, неприглядных картин большевистский режим являл вполне достаточно, но столь фанатичная предубежденность не позволяла разведчику адекватно воспринимать окружающую действительность, что в оперативной работе представляет собой один из самых серьезных пороков. Убежденность в дьявольской силе и могуществе большевиков парадоксальным образом сочеталась у Рейли с верой в возможность свержения их режима горсткой решительных людей, и в 1918 году он действительно попытался это осуществить, организовав известный “заговор Локкарта”, или “заговор латышских стрелков”. До сих пор неясно, на какой стадии его подготовки к делу подключилась ВЧК, подставившая Рейли под видом контрреволюционно настроенных латышских командиров своих сотрудников Яна Буйкиса и Яна Спрогиса. Заговор провалился с большим шумом, а сам разведчик успел бежать, однако суд заочно вынес ему смертный приговор, подлежавший исполнению при первой же поимке разведчика в пределах РСФСР. Именно это и произошло в 1925 году.

Другим крупным британским агентом являлся Джордж Хилл, личность более уравновешенная и менее фанатичная, чем Рейли. Собственно, и задачи он имел иные и вполне конкретные. Прежде всего, Хилл должен был всемерно препятствовать заключению сепаратного мира Советской России с Германией, а также веста разведывательную, контрразведывательную и диверсионную работу против немецкой агентуры в России и на оккупированных территориях. Эта деятельность относилась к тому недолгому периоду, когда Великобритания еще не совершала враждебных действий протав большевиков, а надеялась на сохранение нормальных союзнических отношений, и главная задача агента состояла в том, чтобы любой ценой заставить Россию продолжать войну против Германии. При этом Хилл не имел абсолютно никаких идеологических пристрастий, ему было совершенно все равно, какая именно партия находится у власти, лишь бы ее линия соответствовала британским интересам. Хилл стал у Троцкого советником и помогал ему организовывать военно-воздушные силы, но, как позднее утверждал в мемуарах, он также содействовал большевикам и в оперативных вопросах: “Во-первых, я взялся помочь большевистскому генштабу организовать разведслужбу с целью помочь установить нумерацию германских полков и наладить слежку за переброской войск.

Джордж Хилл

Через несколько недель у нас была хорошо организованная сеть агентуры, действующая на территории, оккупированной австро-германской армией <…>

Во-вторых, я организовал большевистскую службу контрразведки, чтобы следить за германскими спецслужбами и их деятельностью в Москве и Петрограде. Наша служба перехвата работала хорошо; мы дешифровывали германские шифры, вскрывали письма и знакомились почти со всей германской корреспонденцией, не будучи даже заподозренными в этом”[81].

Официальные советские источники умалчивали об этой стороне его деятельности, а реальные достижения Хилла оказались не столь масштабны. Он и в самом деле организовал небольшую секретную службу, но это была всего лишь параллельная с официальным Военконтролем личная контрразведка Троцкого. Несколько месяцев спустя наркомвоен вынужден был расстаться с ней по прямому указанию Ленина, в свою очередь, уступившего требованиям немцев. Дело в том, что Хилл действительно создал собственную направленную против Германии разведывательную сеть на оккупированной ее войсками территории, в частности, на Украине, где очень обозлил немцев диверсионными операциями группы своих агентов. Во избежание срыва Брестского мира Троцкий вынужден был отдать приказ об аресте своего советника, однако тот перешел на нелегальное положение и осенью 1918 года сумел сбежать в Финляндию, а оттуда и в Британию. После побега он был представлен Черчиллем королю, долго болел, но сумел полностью оправиться, в 1920 году получил рыцарское достоинство, продолжил работу в разведке, а в середине 1920-х годов был уволен. В 1939 году Хилл вновь возвратился в мир секретных служб и в период Второй мировой войны в звании бригадного генерала работал в СССР в качестве официального представителя Исполнительного органа специальных операций (СОЕ). Его богатая приключениями жизнь оборвалась в 1967 году, когда в возрасте 74 лет он скончался у себя на родине.

Оба упомянутых разведчика в 1918 году покинули РСФСР, однако в течение всего следующего года в стране действовал еще один нелегал СИС Пол Дюкс (СТ-25), в совершенстве владевший русским языком и проникший на советскую территорию из Финляндии с удостоверением на имя сотрудника ЧК Иосифа Ильича Афиренко.

Пол Дюкс и его четыре маскировки:

Александр Маркович

Иосиф Афиренко

Александр Банкау

Сергей Ильин

Дюкс имел документы и соответствующие им легенды почти на два десятка имен, причем по одному из них являлся членом РКП (6) и даже принимал участие в заседаниях Петроградского Совета. Он создал разветвленный агентурный аппарат, но черпал информацию также и из случайных разговоров, уличных встреч, газетных объявлений и прочих аналогичных источников. СТ-25 отправлял в Лондон довольно объективные оценки, содержавшие как секретные данные, так и общие сведения о настроениях людей, о динамике цен на продукты и иных элементах обстановки в стране. Полученные донесения он переправлял в центр со связниками, которыми в основном являлись бежавшие от большевиков офицеры. После ужесточения пограничного контроля англичане использовали для курьерской связи базировавшиеся в финском порту Териоки торпедные катера, и до самого замерзания Финского залива Дюкс выходил на встречу с ними в весельной лодке. Разведчик знал, что ВЧК постоянно разыскивает его, и поэтому ему приходилось раз за разом отказываться от очередных документов прикрытия, случалось и ночевать на промерзших чердаках, в товарных вагонах, в кладбищенских склепах. В конечном счете у СТ-25 осталось единственное прикрытие шофера в одном из армейских учреждений, но и там начальник предупредил его о скорой отправке на фронт. Тогда Дюкс бросил своих агентов на произвол судьбы, пересек латвийскую границу и вернулся в Лондон, а его сеть вскоре разгромила ВЧК.

Особняком среди перечисленных лиц стоит Роберт Брюс Локкарт, который, строго говоря, разведчиком не являлся. Блестящий молодой человек, еще в 1911 году назначенный на пост вице-консула в Москве, после революции исполнял обязанности так называемого “официального британского агента” в России, то есть своего рода посла в непризнанном государстве. Этот пост обозначал некий промежуточный статус взаимоотношений между полным непризнанием и полным признанием. Взгляд Локкарта на проблему большевизма в России первоначально свидетельствовал о здравомыслии и неприятии авантюрных попыток свержения коммунистов. Он осознавал, что вопрос далеко не исчерпывается личностями кремлевских руководителей, и что его корни находятся намного глубже: “Я не мог инстинктивно не понимать, что за их мирной программой и фанатичной экономической программой стояли идеалистические идеи коммунизма, поднимавшие их значительно выше обычного движения люмпенов, ведомого германскими агентами”[82]. Нажив себе массу недоброжелателей в Форин офис и СИС, он постоянно повторял: “Покупка информации толкает на ее придумывание. Но даже выдуманные сведения менее опасны, чем честные доклады людей несомненно храбрых и одаренных лингвистическими способностями, но не умеющих формировать надежное политическое суждение”[83]. Давление обстоятельств заставило Локкарта погрузиться в печально знаменитый “заговор послов”, о котором еще недавно, казалось, было известно все, а теперь выяснилось, что провести грань между фактами и вымыслом, между заговором и его провокацией практически не представляется возможным. Неясно, как на самом деле британский военно-морской атташе и резидент морской разведки Френсис Кроми установил контакт с латышскими командирами, при чем здесь покушения на Урицкого и Ленина, кто и из какого оружия стрелял в председателя Совнаркома и так далее. Как бы то ни было, в итоге этих событий 31 августа 1918 года в Петрограде и 1 сентября в Москве произошел штурм иностранных посольств, состоялись повальные обыски, облавы и аресты. Все подданные бывших союзных держав мужского пола в возрасте от 17 до 48 лет, кроме “стоящих на советской платформе рабочих”, были интернированы, при этом, как уже указывалось, французские разведчики и дипломаты успели укрыться на территории норвежской миссии, а Локкарт попал в тюрьму, откуда его вскоре выпустили и выслали на родину. Во время Второй мировой войны он возвратился в мир тайных операций и возглавил Исполнительный орган политической войны (ПВЕ). Скончался Локкарт в 1970 году в Лондоне в преклонном 83-летнем возрасте.

Для РСФСР последствия заговора оказались куда масштабнее и плачевнее, чем могли даже надеяться англичане и французы, но в совершенно иной и неожиданной для них области. Большевики провозгласили “красный террор” и не солгали — террор действительно начался, и именно отсюда берут начало истоки могущества советских органов государственной безопасности. Теоретически это обосновал начальник Оперативного отдела ВЧК М. Я. Лацис: “Контрреволюция развивается везде, во всех сферах нашей жизни, она проявляется в самых различных формах, поэтому очевидно, что нет такой области, куда не должна вмешиваться ЧК”[84]. Он же в качестве председателя ЧК на восточном внутреннем (чехословацком) фронте опубликовал в журнале “Красный террор” шокировавшее даже многих коммунистов известное суждение: “…мы искали улик против отдельных личностей из буржуазии, когда виноват весь класс, вся буржуазия. <…> Мы уже не боремся против отдельных личностей, мы уничтожаем буржуазию как класс. <…> Не ищите в деле обвинительных улик в том, восстал ли он (подсудимый — И. Л.) против Совета оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эта вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого. В этом смысл и суть красного террора”[85]. Другим долгосрочным следствием описанных событий явилось прочно укоренившееся недоверие к политике Лондона, в особенности к действиям секретной службы. Советское правительство совершенно справедливо считало в тот период Великобританию своим главным врагом, однако страх перед коварной и всепроникающей СИС далеко опережал ее фактическую, часто удручающе низкую эффективность.

Интересно, что первую действительно направленную конкретно против советской власти разведывательную организацию создали, как ни странно, американцы. “Информационное бюро” при консульстве США, которое возглавил подданный Соединенных Штатов, по происхождению наполовину русский, наполовину грек Ксенофон Каламатиано, существовало легально, однако сбор открытой информации для прессы лишь прикрывал разведывательную деятельность этой, по сути, резидентуры. Ее работа в пользу американцев, англичан и отчасти французов длилась недолго. Каламатиано был коммерсантом, а не профессиональным разведчиком, и допустил массу дилетантских ошибок, так что довольно скоро его раскрыла и арестовала еще совсем неопытная ВЧК. Американца приговорили к расстрелу и продержали в тюрьме с 1919 по 1921 год. Там он едва не умер от холода и голода, а заместитель председателя и член Коллегии ВЧК Петерс даже лично инсценировал его расстрел, но в итоге Каламатиано освободили в обмен на несколько вагонов продовольствия. Он не был сломлен морально и попытался продолжить разведывательную деятельность, однако в начале 1923 года на охоте отморозил себе пальцы ног и слишком поздно обратился за медицинской помощью. Началась гангрена, от которой его не спасла запоздалая ампутация, и в ноябре того же года Каламатиано скончался.

Ксенофон Каламатиано

В “заговоре послов”, кроме Локкарта, участвовали представители Франции и Соединенных Штатов. Это послужило причиной возникновения и утверждения теории “общего заговора” Антанты против советской власти, причем совершенно не пропагандистской, а принятой к практическому руководству. Ее авторы явно слабо ориентировались в международных отношениях, ибо никогда государства со столь несовпадающими интересами не смогли бы придти к глубокому и скоординированному взаимодействию в области тайных операций против любого общего врага. Тем не менее, ВЧК начала быстрыми темпами укреплять свой контрразведывательный аппарат, хотя главной задачей секретной службы по-прежнему оставалось противодействие внутренней угрозе. Для более эффективной работы вдали от столицы 18 марта 1918 года было принято обращение ко всем Советам на местах с предложением образовать соответствующие (губернские и уездные) чрезвычайные комиссии. Уже к апрелю территориальные ЧК возникли в Петрограде, Нижнем Новгороде, Омске, Симбирске, Туле, Вятке, Орле, Астрахани и нескольких городах Кубани. Их типовая внутренняя структура состояла из следственной комиссии, секретной части, отдела по борьбе с контрреволюцией и отдела по борьбе со спекуляцией. 11 июня 1918 года на 1-й Всероссийской конференции чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией было принято важное постановление: “1) Взять на себя на всей территории республики всю тяжесть беспощадной борьбы с контрреволюцией, спекуляцией, злоупотреблениями по должности и 2) предложить Совнаркому передать охрану всей железнодорожной сети в надежные руки Чрезвычайных Комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией.

Для такой борьбы и охраны железных дорог Всероссийская Конференция находит необходимым:

1) организовать при каждом Областном, Губернском Совдепе, а также при крупных уездных Совдепах, узловых железнодорожных центрах, крупных портах, в пограничной полосе — стройную сеть Чрезвычайных Комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией.

Примечание: там, где организовывать комиссии нельзя или не нужно, как, например, при волостных, малых уездных Совдепах, шоссейных, пограничных проездах и т. п., Чрезвычайными комиссиями ставятся комиссары для той же цели”[86]. В результате к концу 1918 года в стране появилось 40 губернских и 365 уездных ЧК, внутренняя структура которых приблизительно соответствовала структуре ВЧК. Однако вскоре уездные ЧК были упразднены. Причинами этого явились низкий уровень квалификации их работников, использование аппарата ЧК местным руководством в личных целях и даже участие оперативного состава в уголовных преступлениях. Взамен в уездах вначале появились уполномоченные губернских ЧК, а позднее их место заняли политические бюро в составе уездной милиции. Эти органы возглавлял заместитель начальника милиции, но в оперативном отношении они подчинялись ЧК, имевшей в каждом бюро своего представителя. С 19 декабря 1921 года статус уездных Политбюро был повышен, они стали самостоятельными отделами уисполкомов.

Имевшихся у ВЧК сил и средств было недостаточно для эффективного выполнения репрессивных задач, поэтому 10 (23) декабря 1917 года Коллегия ВЧК на одном из своих заседаний рассмотрела вопрос “О вооруженной силе” и обратилась к Совнаркому за содействием в этом вопросе. Постановление СНК от 14 января 1918 года законодательно предоставило ВЧК право организовывать специальные отряды, а 7 марта Коллегия ВЧК предложила территориальным органам формировать аналогичные подразделения в своем составе. Гражданское ведомство обзавелось собственными вооруженными силами, а с июня 1918 года все разрозненные отряды в центре и на местах были сведены в Корпус войск ЧК. К моменту образования он насчитывал 35 батальонов штатной численностью по 750 человек с пулеметами и артиллерией, в основном расквартированных в местах наиболее активного противодействия новой власти.

Совершенно не столь однозначно решался вопрос о военной контрразведке. Как известно, в период с ноября 1917 по начало 1918 года ее осуществляли осколки прежнего контрразведывательного аппарата. Они переименовывались, переподчинялись, при этом все более теряя рычаги контроля за ситуацией, и постоянно проверялись на лояльность. 15 декабря 1917 года исполняющий обязанности верховного главнокомандующего А. Ф. Мясников издал приказ, декларировавший необходимость существенно сократить контрразведку в условиях заключенного перемирия. В результате ее аппараты в войсках были свернуты, в штабах корпусов насчитывалось по 15 контрразведчиков, в штабах армий и фронтов — по 20, включая технических работников и обслуживающий персонал. В январе 1918 года контрразведывательная служба приказом наркома по военным и морским делам П. Е. Дыбенко была срочно переименована в Службу военного контроля (Военконтроль). Причиной этого стал ряд неприятных инцидентов с малограмотными, но сверхбдительными солдатами и матросами, у которых аббревиатура КР в документах оперативных сотрудников регулярно вызывала у ассоциации с контрреволюцией. 15 апреля 1918 года местные отделения контрразведки были распущены ввиду ликвидации прежней системы военного управления. Ее центральный аппарат сохранился в сильно урезанном виде в качестве Особого отделения Регистрационной службы Военно-статистического отдела (ВСО) Всеросглавштаба (ВГШ), в мае 1918 года заменившего ликвидированное Главное управление генштаба. Совершенно очевидно, что столь низкий статус в сочетании с фактическим отсутствием финансирования, катастрофическим сокращением штатов и практической ликвидацией местных органов оставил страну беззащитной перед иностранной агентурой.

Попытку сохранить контрразведку предпринял военный руководитель Высшего военного совета (ВВС) М. Д. Бонч-Бруевич, брат упоминавшегося управляющего делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевича. 13 апреля 1918 года он обязал военруков участков Завесы[87]организовать систему противодействия агентурным устремлениям противника. В начале мая он распорядился организационно оформить группы занятых этой работой военнослужащих в Отделения по борьбе со шпионажем (ОБШ) и комплектовать их штаты исключительно офицерами службы генерального штаба с опытом работы в контрразведке. Столь жесткие критерии отбора привели к тому, что соответствующих им людей оказалось практически невозможно отыскать. В результате деятельность контрразведывательного подразделения ВВС фактически свелась к разработке некоторых документов и поддержанию связи ОБШ участков Завесы с Всеросглавштабом.

Нелепость подобного положения вскоре стала очевидной, и военное командование приняло меры к ликвидации децентрализованности контрразведывательных органов Красной Армии. В конце мая 1918 года все они были сведены воедино в Отделение военного контроля (ОВК) в составе Оперативного отдела Наркомата по военным делам во главе с Максом Тракманом, а затем Вилли Штейнгартом. С 3 октября 1918 года ОВК получил статус Отдела военного контроля Наркомвоена, а ноябре 1918 года и ОВК, и периферийные органы военной контрразведки были окончательно централизованы и включены в состав Регистрационного управления Полевого штаба Революционного военного совета Республики (РВСР) на правах его 1-го отдела. Однако продлилось это недолго, и вскоре Военконтроль выделен из Региструпра в качестве самостоятельного подразделения штаба со штатной численностью 157 человек. Оперативной работой в нем руководила Активная часть, на первом этапе действовавшая только в Москве, но позднее распространившая свои операции и на провинцию через периферийные бюро Военконтроля в военных округах и на фронтах.

К рассматриваемому времени Гражданская война уже началась, и необходимость контрразведывательного обеспечения войск и прифронтовой полосы уже перестала вызывать сомнения даже у самых ортодоксальных противников оперативной работы. Правда, основным противником в данном случае являлись не иностранные разведки, а спецслужбы внутренних оппонентов, что не могло не создать весьма специфическую ситуацию. Как известно, октябрьский переворот, как его именовали сами большевики, вызывал симпатии далеко не у всех граждан России, и немало из них активно боролись за свержение советской власти. Не составляли исключения и органы военной контрразведки, в значительной степени засоренные противниками режима. Первым сигналом тревоги прозвучало дело подпольной организации “ОК”, в которую входил ряд сотрудников Военно-морского контроля (ВМК) и Регистрационной службы морского генерального штаба (МГШ). Она была совершенно случайно раскрыта на рубеже 1917 и 1918 годов, а ее руководители Р. А. Окерлунд и начальник ВМК А. К. Абрамович были расстреляны. В результате принятых мер по очистке морской контрразведки от контрреволюционных элементов 25 января 1918 года Петроградское морское контрразведывательное отделение и контрразведку Балтфлота ликвидировали, а их задачи передали Отделению военного контроля в Гельсингфорсе, где пока еще базировались основные силы флота. Именно его вместе с другими структурами контрразведки в столице Финляндии позднее негласно проверял первый закордонный агент-нелегал ВЧК А. Ф. Филиппов (“Арский”), в результате чего они были фактически распущены и воссозданы лишь в Петрограде в октябре 1919 года. Обстановка в Военконтроле была не столь скандальной, но, вне сомнения, из-за антисоветских убеждений многих ее сотрудников военная контрразведка в данном виде никак не могла считаться опорой власти, тем более в условиях гражданской войны. Кроме того, сотрудники Военконтроля, как правило, сосредоточивались исключительно на классической борьбе со шпионажем и совершенно не желали участвовать в борьбе с контрреволюцией, полагая ее несвойственной им задачей. Первым на это обратил внимание член ВЦИК В. И. Кингисепп, указывавший в своей докладной записке в ВЦИК, СНК, РВСР и ВЧК: “С тех пор, как изменился характер войны, с тех пор, как она стала гражданской войной, трудно и даже невозможно отличить шпионаж от контрреволюционных действий”[88]. В создавшейся ситуации это было полностью справедливо и не могло не вызывать тревогу. Нелояльная секретная служба смертельно опасна для любого правительства, поэтому для борьбы с контрреволюцией и не в последнюю очередь для надзора за Военконтролем ВЧК получила указание о создании фронтовых чрезвычайных комиссий, некоторое время работавших в контакте с Иногородним отделом ВЧК. Первая из них была сформирована в соответствии с постановлением СНК РСФСР от 16 июля 1918 года об образовании Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией на Чехословацком фронте с подчинением ей всех ЧК прифронтовой полосы. Ее создание было поручено Лацису. Опыт сочли положительным, и 28 ноября 1918 года в постановление 2-й Всероссийской конференции Чрезвычайных комиссий был включен специальный пункт: “Принимая во внимание необходимость обеспечения Красной армии от всяких попыток контрреволюционеров к провокационным выступлениям, могущим повредить делу защиты РСФСР, 2-я Всероссийская Конференция Чрезвычайных Комиссий постановляет: организовать при всех фронтах и армиях в действующей армии фронтовые и армейские ЧК и предоставить им право назначения отдельных комиссаров для этой цели в ту или иную воинскую часть”[89].

М. Я. Лацис

Чекисты и ранее подбирались к контролю над армией, при этом менее всего интересуясь борьбой со шпионажем. Еще в марте 1918 года, после рассмотрения вопроса о Региструпре на VII съезде РКП (б), было принято решение изъять из него контрразведку и подчинить ее напрямую совместно Управлению делами РВСР и ВЧК. С этого момента советская военная разведка и контрразведка уже никогда более не объединялись в едином органе. 9 апреля 1918 года Президиум ВЧК поручил одному из отделений Отдела по борьбе с контрреволюцией заняться проведением контрразведывательных мероприятий в военной среде, под которыми в действительности подразумевался контроль за благонадежностью войск, однако на этом этапе дальше пожеланий дело не продвинулось. Одновременно ВЧК пыталась не только внедриться в РККА, но и поглотить существовавшую структуру военной контрразведки. Данный процесс имел объективную основу, поскольку содержание двух параллельных аппаратов для обеспечения безопасности войск являлось действительно непозволительной роскошью. К концу 1918 года это стало очевидным и для чекистов, и для военных. В принципе, и у РВСР и Наркомвоена, и у ВЧК отсутствовали сомнения в целесообразности объединения органов военной контрразведки, однако было пока неясно, кому она будет подчиняться.

Начался постепенный процесс внедрения органов госбезопасности в армейскую среду. Военное руководство на данном этапе не слишком возражало против такого процесса, поскольку и РВСР, и ВЧК выполняли одну принципиальную задачу — защиту завоеванной власти. Для выработки совместной линии действий 12 ноября 1918 года члены Реввоенсовета республики С. И. Аралов и А. П. Розенгольц провели совещание с Ф. Э. Дзержинским и достигли договоренности о необходимости слияния подчиненных им оперативных аппаратов в единый Особый отдел с задачами ведения агентурной разведки, контрразведки и выявления контрреволюционеров в армии и на флоте. Вопрос подчиненности новой структуры на этом совещании не обсуждался. Тогда же было решено создать совместную комиссию для реорганизации Военконтроля и армейских ЧК. Однако в спокойный процесс слияния вмешался член Коллегии ВЧК Лацис, внезапно даже для Дзержинского совершивший ряд шумных и демонстрационных действий, в том числе в прессе, направленных на дискредитацию и ликвидацию аппарата ОВК. Не исключено, что именно это и вызвало возникновение первой трещины между армейскими и чекистскими руководителями. И хотя Коллегия ВЧК, а также Бюро ЦК РКП (б) осудили действия Лациса и приняли решение о недопустимости использования его в дальнейшем в сфере обеспечения безопасности армии, свою негативную роль он уже сыграл.

Несмотря на неожиданно возникшие разногласия, проблему объединения Военконтроля и ЧК следовало решать без задержки. В связи с этим 19 декабря 1918 года Бюро ЦК РКП (б) приняло решение о чистке штата Военконтроля и объединении его с Военным отделом ВЧК и фронтовыми чрезвычайными комиссиями. Для облегчения слияния возглавлявшего Военный отдел ВЧК М. С. Кедрова рекомендовали на параллельный пост заведующего Военконтролем. Активную часть ОВК возглавил Артузов. Вскоре военные и чекисты пришли к окончательному решению, и 4 января 1919 года Кедров издал приказ № 1 по Особому отделу с предложением без промедления приступить к слиянию фронтовых, окружных[90] и губернских военных отделов местных ЧК с аппаратами Военконтроля для образования системы местных Особых отделов. Уже 3 февраля 1919 года новая структура была утверждена постановлением ВЦИК, в котором она именовалась Особым отделом (00) при ВЧК[91] с функциями защиты власти, обеспечения безопасности революционных завоеваний и лишь в третью очередь — контрразведки. Совместно подписанное РВСР и ВЧК Положение при особых отделах при ВЧК и губчека гласило:

“1. Борьба с контрреволюцией и шпионажем в армии и флоте возлагается на Особый отдел при ВЧК.

2. Общее руководство вышеуказанной борьбой возлагается на ВЧК, которая через свой Особый отдел руководит работой местных Особых отделов, контролирует их деятельность и руководит работой агентуры за границей[92], в оккупированных иностранными державами и занятыми белогвардейцами областях.

3. Особый отдел ВЧК вместе с тем непосредственно под контролем Реввоенсовета Республики выполняет все его задания”[93].

Вскоре Особые отделы были организованы при фронтах, армиях и губернских ЧК, в дивизиях появились Особые отделения, а в прифронтовой полосе, ближнем тылу и узловых точках сухопутных и водных коммуникаций возникли Особые военно-контрольные пункты. Таким образом, сложились две параллельные структуры контрразведки: территориальная и военная. Первоначально аппарат Особого отдела ВЧК состоял из следующих подразделений:

— Общее отделение;

— Оперативное отделение;

— Активное отделение;

— Следственное отделение;

— Организационно-инспекторское отделение.

Территориальные и войсковые органы Особого отдела выглядели несколько иначе. По состоянию на 3 января 1919 года они состояли из Общего и Активного отделений, но уже через две недели, с 17 января, приобрели новое построение:

— Активная часть;

— Организационно-инспекторская часть;

— Хозяйственная часть;

— Секретариат;

— Следственная часть (добавлена в конце января).

В дальнейшем структура как губернских, так и фронтовых и армейских Особых отделов неоднократно изменялась.

Особым отделам была всегда присуща тенденция к автономии, которая периодически проявлялась вплоть до стремления отделиться от ВЧК и стать параллельным ей независимым органом. Уже в момент создания они занимали в структуре ВЧК особое положение и действовали как самостоятельное ведомство, притом зачастую более влиятельное, чем “материнская” структура. Полпред ВЧК в Туркестане Петерс 27 августа 1920 года докладывал: “Положение такое, что 00 не существуют при ЧК в областях и уездах и не исполняют своих прямых задач, намеченных для них ВЧК, а ЧК существуют при особых отделах”[94]. Это крайне тревожило руководство госбезопасности, отчетливо ощущавшее опасность упразднения системы ВЧК, в особенности на фоне растущего недовольства чрезвычайным характером ее деятельности. Президиум ВЧК акцентировал подчиненность губернских Особых отделов губернским ЧК, но ситуацию это не исправило, более того, усилило определенный антагонизм внутри территориальных органов госбезопасности. До февраля 1920 года Особые отделы даже на уровне губчека имели собственные печати и бланки ордеров на право обысков и ареста. После ликвидации в том же месяце следственного аппарата ВЧК особисты сохранили его в своей структуре. 00 не зависели от коллег даже в поддержке силовыми подразделениями, поскольку 9 сентября 1919 года получили право создавать собственные отряды особого назначения. Более того, они располагали существенно более широкими полномочиями применения смертной казни, даже после ее формальной отмены 17 февраля 1920 года. Следует отметить заметную неравноправность войсковых и территориальных Особых отделов. Например, одновременно с лишением 00 губчека прав на собственные бланки, печать и ордера таковые сохранялись за военной контрразведкой вплоть до уровня дивизионных Особых отделений.

Сложившаяся ситуация привела к оттоку мало-мальски подготовленных кадров чекистов из территориальных органов в систему фронтовых и армейских Особых отделов. В результате губернские ЧК практически полностью лишились специалистов по фактически изъятой из их ведения контрразведывательной работе. После окончательно оформившегося разделения контрразведки на военную и территориальную первая из них явно превалировала над второй, не только из-за того, что вражеским шпионаж затрагивал в основном и прежде всего войска и относившиеся к ним объекты, но и ввиду широкого распространения военного положения по территории страны. Поскольку особисты в первую очередь занимались армией, в системе государственной безопасности образовалось множество прорех. В особенности остро это ощущалось в прифронтовых районах, поэтому декрет ВЦИК от 20 июня 1919 года ужесточил систему наказаний. В местностях, объявленных на военном положении, ВЧК и губернские ЧК получили право применять санкции за следующие доказанные преступления против государства и общества, а также против граждан:

1) Принадлежность к контрреволюционной организации, участие в заговоре против советской власти.

2) Государственная измена, шпионаж, укрывательство изменников и шпионов.

3) Сокрытие в контрреволюционных целях боевого оружия.

4) Подделка денежных знаков, подлог документов в контрреволюционных целях.

5) Участие в поджогах и взрывах в контрреволюционных целях.

6) Умышленное уничтожение или повреждение железнодорожных путей, мостов, других сооружений, телефонного и телефонного сообщения, складов воинского вооружения, снаряжения, продовольственных и фуражных запасов.

7) Бандитизм (участие в шайке, составившейся для убийства и грабежей, пособничество и укрывательство такой шайки).

8) Разбой и вооруженный грабеж.

9) Взлом советских и общественных складов, магазинов с целью хищения.

10) Незаконная торговля кокаином.

Очевидно, что поставленные перед органами безопасности задачи были самыми разнородными, причем в существенной части традиционно относившимися к компетенции органов охраны правопорядка. Их невозможно было решить без соответствующего приспособления внутренней структуры ВЧК, и делать это следовало незамедлительно. Однако реформам всячески препятствовал заведующий Особым отделом Кедров, упорно и последовательно проводивший линию на отделение подчиненной ему структуры от общей системы госбезопасности. Во всех документах он именовал себя не управляющим, а председателем 00 при ВЧК и постоянно подчеркивал свою независимость. Однако Кедров не ориентировался и на военное ведомство, в котором вскоре снискал ненависть своей необычно высокой конфликтностью и приверженностью к репрессивным методам. Весьма быстро выявилась его неспособность возглавлять столь важный в условиях гражданской войны орган. Председатель/заведующий 00 постоянно разъезжал по фронтам в бронепоезде, отмечая свои перемещения повсеместными систематическими расстрелами бойцов, командиров и гражданских лиц. Никакой организационной работы Кедров принципиально не проводил и был решительно настроен на решение поставленных задач исключительно репрессивными методами. Такая практика дезорганизовывала Красную Армию и дискредитировала советское руководство, в связи с чем Троцкий потребовал от Ленина и Дзержинского вернуть начальника военной контрразведки в Москву, угрожая в противном случае арестовать его. Обращение председателя РВСР попало на подготовленную почву. В ВЧК давно знали о профессиональной несостоятельности Кедрова и странностях его характера, а еще более были обеспокоены сепаратистскими тенденциями в системе Особых отделов, поэтому Дзержинский внес в Бюро ЦК РКП (б) предложение об отстранении председателя Особого отдела от должности. К рассматриваемому времени список ошибочных шагов Кедрова существенно разросся. Он не справлялся с руководством местными аппаратами Особых отделов, но вместо делегирования части прав фронтовым ОО поступил диаметрально противоположным образом и замкнул армейские аппараты на Управление Особых отделов. На долю фронтов остались исключительно руководство 00 расположенных в их полосе губчека, контрразведывательное обеспечение учреждений фронтового подчинения и учетные функции. Троцкий и другие лица в высшем руководстве РККА с нарастающим недовольством наблюдали развал системы обеспечения безопасности войск, происходящий в критический для советской власти период, и неспособность ВЧК хоть как-то вмешаться в этот процесс. В конечном итоге РВСР добился фактического вывода руководства Особыми отделами из-под эгиды системы госбезопасности, что в марте 1919 года было закреплено соответствующим решением VIII съезда РКП (б). После этого местные 00 стали подчиняться комиссарам армий и фронтов, а за Управлением Особых отделов ВЧК осталось лишь общее руководство ими. На этом процесс не остановился. Постановление Совета труда и обороны от 13 мая 1919 года передавало всю систему военной контрразведки в ведение РВС различных уровней, а совместное постановление Политбюро и Оргбюро ЦК РКП (б), принятое на заседании 2–4 июня того же года, подтвердило права реввоенсоветов назначать и смещать руководителей Особых отделов. Председатель РВСР Троцкий лично контролировал этот процесс и для его ускорения в конце июня вернул фронтовым 00 ранее принадлежавшие им и отобранные у них функции. Помимо задачи общей оптимизации системы, таким путем он получал возможность поставить на ключевые посты верных ему людей.

К рассматриваемому времени руководство ВЧК спохватилось и осознало, что опасаться следует не только излишней самостоятельности Особых отделов, но и несколько неожиданного рвения военных, вполне способных перехватить обеспечение безопасности войск в собственные руки. Дзержинский экстренно начал принимать адекватные меры для восстановления своего влияния, начав с соответствующего постановления Коллегии ВЧК от 25 июня 1919 года. Одиозного Кедрова вскоре убрали с поста председателя УОО, который 18 августа 1919 года по совместительству занял сам руководитель госбезопасности. К этому времени очень своевременно подоспела громкая ликвидация заговорщических организаций “Национальный центр” и “Штаб Добровольческой армии Московского района”, весьма упрочившая авторитет УОО. Затем Дзержинский решился на беспроигрышный ход, получив согласие на ввод в центральный орган военной контрразведки таких видных деятелей, как кандидат в члены Политбюро ЦК РКП (б) Н. И. Бухарин, секретарь ВЦИК А. С. Енукидзе, член РВС 5-й армии И. С. Кизельштейн, член Президиума ВЦИК В. А. Аванесов. В развитие этой практики осенью 1919 года он учредил институт особоуполномоченных УОО, которыми стали бывший нарком финансов, затем генеральный консул СССР в Берлине В. Р. Менжинский, секретарь Малого Совнаркома Я. С. Агранов, заместитель наркома госконтроля К. И. Аандер и ответственные работники самой ВЧК А. X. Артузов и В. Д. Фельдман. При странном равнодушии военных чекисты опять начали “перетягивание каната”, вновь обходя фронтовой уровень руководства местными Особыми отделами, что явным образом нарушало постановления директивных органов, вплоть до VIII съезда РКП (б). В частности, изданная в сентябре 1919 года Инструкция ОО ВЧК по организации работы Особых отделов армий гласила: “1) Армейские особотделы через своих начальников подчиняются во всех отношениях Особотделу ВЧК. 2) В оперативной работе армейские особотделы подчиняются также фронтовым особым отделам… 3) Реввоенсоветам армий армособотделы подчиняются в оперативной работе своей в том же порядке, как и фронтособотделы”[95].

В ходе кампании по восстановлению юрисдикции ВЧК над Особыми отделами весьма ярко проявилась роль человека, впоследствии оказавшегося одной из самых примечательных фигур в руководстве советских органов госбезопасности. Бывший управляющий делами Высшей военной инспекции Г. Г. Ягода занял пост начальника Управления делами УОО и своей энергичность и организованностью в кратчайший срок сделал буквально невозможное. Он сумел привить в центральном аппарате, а затем и в местных органах военной контрразведки новый стиль работы, а к декабрю 1919 года совместно с заместителем председателя Особого отдела ВЧК И. П. Павлуновским разработал его новую организационную структуру, имевшую более характерный для ВЧК вид:

— Организационное отделение;

— Административное отделение;

— Информационное отделение;

— Секретный отдел:

— Информационное отделение;

— Оперативная часть;

— Агентурное отделение;

— Следственное отделение;

— Регистрационное отделение.

Позднее эта структура была несколько скорректирована: Информационное отделение получило статус самостоятельного отдела, а оперативных особоуполномоченных организовали в отдельную группу. Административное отделение становилось то Административно-инспекторским, то Административно-организационным отделом, во главе которого бессменно стоял Ягода, одновременно являвшийся управляющим делами. Для учета накопленного на местах опыта и облегчения централизации руководства он выработал идею проведения всероссийских съездов Особых отделов фронтов и армий, первый из которых прошел в Москве с 22 по 26 декабря 1919 года. Его делегаты буквально в один голос декларировали необходимость ослабления зависимости от военного ведомства и укрепления связей с ВЧК, что и было с удовлетворением воспринято Павлуновским и Ягодой. Итоги съезда оказались достаточно существенными и в организационной области фактически возвратили систему 00 к более раннему периоду ее существования, когда она, без сомнения, являлась полностью чекистской. Была зафиксирована вертикаль подчиненности местных Особых отделов, отделений и пунктов Особому отделу ВЧК. Ему же подчинялись ОО губернских ЧК. Военные практически лишались с трудом завоеванного ими права принимать кадровые решения по руководителям фронтовых и армейских ЧК и могли теперь в крайнем случае отказывать ВЧК в согласовании их кандидатур, но не назначали и не увольняли их. Однако решения съезда не могли иметь юридической силы, и вышестоящие органы имели право отменить их в любой момент. Как ни странно, ни наркомвоен, ни РВСР не совершили даже малейшей попытки оспорить принятые документы, и Павлуновский 5 января 1920 года смог убедить Оргбюро ЦК РКП (б) легализовать их соответствующим постановлением. Начался новый период истории советской военной контрразведки. Усиление позиций Особого отдела неодобрительно встретили некоторые сотрудники Президиума ВЧК, в особенности заместитель председателя ВЧК Ксенофонтов и Лацис. Им противостояли особисты во главе с назначенным заместителем председателя 00 ВЧК Менжинским и Ягодой. В процесс вмешался находившийся в данный период на Украине Дзержинский, вынужденный принять ряд энергичных мер для предотвращения назревавшего раскола спецслужбы и выхода из нее всей системы Особых отделов. Он ликвидировал Президиум ВЧК, ввел Менжинского в Коллегию ВЧК и поставил его во главе 00, переименовав при этом из председателя в начальника. Однако эта внешняя сторона дела не полностью объясняет произошедшие изменения. Судя по всему, у Дзержинского не было иного пути, как только несколько умиротворить сепаратистов из Особых отделов, почувствовавших свою силу и значимость. Председателю ВЧК пришлось решать дилемму: либо уступать, либо идти на конфронтацию путем волевого решения полностью ликвидировать систему 00. Он предпочел первый путь, но тут же принял ряд мер для уменьшения самодостаточности особистов. Для начала из ведения 00 изъяли всю закордонную разведывательную работу с одновременным упразднением 20 декабря 1920 года Иностранного отделения Особого отдела ВЧК. В октябре 1921 года 00 утратил право осуществлять военную цензуру. Были существенно урезаны и полномочия Особого отдела в борьбе с политическим бандитизмом. Взамен этого на него еще ранее были возложены задачи по охране государственной границы и усилены его военные контрразведывательные функции, а также образованы специальные отделения по ведению контрразведывательной работы по направлениям. Окончание Гражданской войны и исчезновение внешних фронтов привело к принципиальному изменению структуры РККА. Армии расформировывались, дивизии сворачивались в бригады, а руководство войсками перешло к окружным управлениям. Новая ситуация внесла существенные изменения в оперативную обстановку и потребовала уточнения целей и методов работы системы Особых отделов. В этот период возникла идея подчинить губернские 00 окружным аппаратам, однако она была отвергнута как неконструктивная. В результате перечисленных административно-организационных мероприятий система Особых отделов окончательно заняла свое место внутри ВЧК.

С этого же времени начался процесс разграничения функций центрального аппарата контрразведки и ее местных органов, а также размежевания по экономической, транспортной и иным линиям. С узкой точки зрения интересов секретной службы такой подход являлся разумным и целесообразным, но в конечном итоге он привел к проникновению ЧК и ее преемников во все мыслимые сферы жизни общества. Нечасто встречаются государства, где к компетенции контрразведки относится, например, надзор за выполнением предприятиями производственных планов, однако в СССР в течение долгих десятилетий это было печальной реальностью. ВЧК пришлось заниматься, к примеру, борьбой с хищениями угля и противопожарными мероприятиями на производстве и в быту, а 23 апреля 1921 года Совнарком УССР принял постановление “О создании при ВУЧК чрезвычайной всеукраинской тройки по борьбе с незаконным использованием транспорта и нарушениями правил проезда”. Чекисты занимались вопросами задержек выплаты заработной платы на отдельных предприятиях, обвешивания крестьян при сдаче сахарной свеклы, санитарного состояния столовых и пунктов питания и подобными проблемами, постоянно увязывая их с возможными контрреволюционными проявлениями. Еще 21 октября 1919 года постановлением Совнаркома при ВЧК была создана Особая межведомственная комиссия (ОМК) для изучения и выработки мер борьбы с источниками спекуляции и связанными с ней должностными преступлениями, а 21 января 1921 года ей был придан Экономический отдел (ЭКО) ВЧК, затем ставший управлением (ЭКУ). Позднее его статус был понижен до Экономической части (ЭКЧ), но потом ввиду крайней важности выполняемых подразделением задач вновь повышен до управления. Уже в первые годы существования ЭКУ оно контролировало до 75 % объектов народного хозяйства СССР. Помимо задач борьбы с экономической преступностью, в апреле 1921 года руководство ВЧК попыталось использовать ЭКО для целей оперативного обеспечения возобновлявшихся внешнеторговых операций РСФСР и для этой цели образовало в его составе коммерческо-промышленную разведку, позднее переданную в Иностранный отдел. Бесспорен существенный вклад экономической контрразведки в такие важные сферы, как борьба с фальшивомонетничеством и контрабандой, незаконным оборотом валютных ценностей и защита экономических интересов страны во взаимоотношениях с иностранными партнерами, в том числе при сдаче объектов в концессию.

Развивались и другие подразделения Чрезвычайной комиссии. В феврале 1919 года в ее составе появился Секретный отдел (СО), к функциям которого была отнесена борьба с антисоветскими партиями, политическими группами и организациями. Производство обысков, арестов и ведение наружного наблюдения входило в компетенцию созданного в декабре 1918 года Оперативного отдела (Оперода). Контрразведка как таковая отчасти растворилась в тайной полиции. Постепенно начала обособляться служба наружной разведки. До революции внутренняя агентура и наружное наблюдение являлись двумя наиболее презираемыми большевиками элементами секретной службы, но вскоре после прихода к власти они убедились, что без них никакая оперативная работа невозможна в принципе. Первоначально любые вербовки секретных сотрудников должны были утверждаться Коллегией ВЧК и проводились лично председателем или членами Президиума ВЧК. Уже 17 февраля 1918 года было принято решение о переходе на агентурные методы борьбы со спекуляцией, а 25 (по другим данным, 28) апреля последовало указание об использовании агентурного аппарата по всем линиям работы. Это именовалось внутренней разведкой, то есть приобретением секретных сотрудников из среды участников контрреволюционных организаций или из числа арестованных. Как видим, речь пока шла только о вербовке источников в негативной среде, но не об активном внедрении в нее негласной агентуры.

Аналогичная ситуация сложилась и с наружным наблюдением, именовавшимся также наружной разведкой. Первоначально его вели не специально обученные профессионалы, а оперативные сотрудники, которые в зависимости от необходимости также проводили оперативные установки, обыски, аресты, следствие. Зачастую они даже приводили в исполнение смертные приговоры, хотя обычно эта функция возлагалась на комендантскую службу ЧК. В 1918 году 1-я Всероссийская конференция чрезвычайных комиссий рекомендовала создать так называемые “Бюро разведки”, предназначенные для агентурной разработки главным образом политических противников и “внешней разведки, занимающейся наружным наблюдением за объектами разработки”[96]. На той же конференции были приняты рекомендации о внутрикамерной разработке арестованных силами подсаженных к ним секретных сотрудников. Общее руководство этими формами оперативной работы возлагалось на Отделы по борьбе с контрреволюцией, разведкой в них ведала Секретная часть. В этот же период большое развитие получила система негласной перлюстрации корреспонденции (Политконтроль, ПК), на деятельность которой накладывалось лишь одно ограничение: она не должна была дезорганизовывать работу почтово-телеграфного аппарата. В дальнейшем контролю стали подвергаться также зрелища и печатная продукция.

Так то, что раньше революционеры презрительно именовали провокаторством и филерством, стало опорой их системы государственной безопасности. Вскоре сложился и со временем чудовищно разросся аппарат негласных помощников, пронизавший практически все слои общества. Понятие контрразведки значительно расширилось и обозначало теперь не столько собственно контрразведку, как специальный орган по обнаружению и пресечению разведывательной деятельности иностранных спецслужб, сколько всю совокупность органов, обеспечивающих безопасность государства. Для закрепления такого статуса и координации деятельности всех оперативных подразделений, а также для уменьшения излишней самостоятельности Особого отдела, 14 января 1921 года все они были сведены в Секретнооперативное управление (СОУ) ВЧК во главе с бывшим начальником Особого отдела Менжинским. Функции отделов распределялись в нем следующим образом:

— Особый отдел — борьба со шпионажем и контрреволюцией в армии и на флоте, а также с политическим бандитизмом;

— Секретный отдел — оперативная работа по антисоветским и монархическим партиям и организациям и в среде реакционного духовенства;

— Оперативный отдел — наружная разведка и оперативная установка;

— Информационный отдел — организация информационной работы по освещению политического и экономического положения республики;

— Иностранный отдел — операции за рубежом.

На этом завершился период окончательного становления структуры и функций оперативных подразделений органов госбезопасности СССР. На протяжении многих лет в дальнейшем все их реорганизации базировались на достигнутом в 1921 году рубеже.

Приведенный список задач СОУ наглядно показывает, что сущность основной работы ВЧК и ее местных органов составляла отнюдь не контрразведка. Страну охватили восстания, и войска метались по ней, едва успевая гасить один мятеж за другим, железной рукой приводя к повиновению Кубань, Западную Сибирь, Туркестан, Северный Кавказ, Семиречье, Калмыцкую степь. Естественно, что главным направлением работы секретной службы стала борьба с классовыми врагами, контрреволюционными заговорщиками и саботажниками, помогавшая госбезопасности постепенно распространять свое влияние на смежные сферы деятельности. Регулярных войск не хватало, и с 1919 года при заводских партийных ячейках, укомах, горкомах и губкомах для борьбы с контрреволюцией и взаимодействия с ВЧК стали формироваться иррегулярные отряды особого назначения, первоначально находившиеся в распоряжении губернских и городских комитетов РКП (б). 22 марта 1921 года по предложению Дзержинского для руководства военно-партийными отрядами было образовано Управление особого назначения республики. Достигшие численности в 40 тысяч человек отряды включили в милиционные формирования РККА, а с 12 августа 1921 года они стали именоваться Частями Особого назначения (ЧОН). ВЧК и ее местные органы активно использовали их возможности не только для проведения боевых операций, но и в целях расширения своей секретно-осведомительной работы. Как правило, чоновцы не поднимались до уровня агентов и лишь наблюдали за своим окружением, зато проблем с подбором негласного аппарата в этом случае не существовало. Поскольку в эти отряды зачислялись лишь проверенные коммунисты, комсомольцы и сочувствующие, в изданном в 1922 году Положении об организации секретно-осведомительной сети частей Особого назначения предусматривалась весьма редкая в данной сфере мера: принудительное назначение лиц из состава коммунистов ЧОН в осведомители в порядке партийной дисциплины. Вольности в данном вопросе не допускались: “Никто из состава ЧОН не вправе отказываться от исполнения возложенных на него распоряжением надлежащего командира ЧОН осведомительных обязанностей и от аккуратного представления срочных письменных или личных докладов о результатах своей работы”[97]. Это оказалось довольно эффективной мерой, хотя ее результативность несколько снижалась из-за настороженного отношения рядовых граждан к чоновцам, которых они часто обоснованно подозревали в слежке за собой. Но проблемы с качеством отчасти компенсировались количеством. Упомянутое Положение предусматривало, что “деятельность осведсети должна распространяться:

а) на каждый даже незначительный пункт: местечко, село, деревню или волость;

б) на все без исключения военные учреждения, заведения и отдельные части <…>;

в) на важнейшие государственные и советские учреждения и предприятия, а также по возможности на все дипломатические, торговые и по оказанию помощи голодающим организации иностранных государств и групп их подданных;

г) на фабрики и заводы, работающие на военное ведомство, а также имеющие вообще крупное промышленное значение или объединяющие значительное количество рабочих”[98].

Естественно, иррегулярные формирования не были в состоянии решить все проблемы обеспечения внутренней безопасности страны, и с 1 июня 1919 года вспомогательные войска особого назначения, состоявшие в распоряжении Наркомпрода, Главвода, Главнефти, Центротекстиля и других ведомств, за исключением войск железнодорожной и пограничной охраны, перешли в подчинение Наркомата внутренних дел через штаб войск ВЧК, одновременно переименованный в штаб войск внутренней охраны (ВОХР). Начальник войск внутренней охраны назначался по соглашению РВСР и ВЧК и утверждался Совнаркомом, а двух его помощников делегировали наркоматы продовольствия и путей сообщения. Положение о войсках ВОХР от 21 апреля 1920 года гласило:

“Ст. 1. Войска внутренней охраны предназначаются для охраны существующего революционного строя РСФСР и для всемерного соучастия совершающемуся процессу социалистического строительства хозяйственной жизни страны.

Ст. 2. Основными задачами войск внутренней охраны являются: а) вооруженная борьба с контрреволюцией во всех ее видах внутри страны; б) охрана транспорта и транспортирования; в) охрана производства страны; г) охрана таможенных границ”[99].

Новая организация внутренних войск просуществовала недолго. Уже 1 сентября Совет Труда и Обороны РСФСР принял постановление о слиянии с войсками ВОХР на фронтах и в тыловых округах всех остальных войск, предназначенных для охраны, поддержания порядка и обеспечения выполнения распоряжений правительства, то есть караульных, железнодорожной обороны, железнодорожной милиции, милиции и прочих аналогичных формирований. На их базе образовывались войска внутренней службы (ВНУС) с дивизионной, бригадной и полковой структурой. При этом войска внутренней службы, обслуживающие ВЧК и местные ЧК, существовали по особым штатам и строили свою деятельность на принципах, вырабатываемых коллегией ВЧК. Особый статус последних проявился уже 19 января следующего года, когда все войска ВНУС, за исключением железнодорожной и водной милиции, были переданы в военное ведомство. Части и отряды бывших войск внутренней службы, действовавшие по заданию ЧК, а также отряды Особых отделов ВЧК и войска по охране границ вместе с их штабами передавались в ведение ВЧК с исключением из списков РККА. В результате проведенной реорганизации вновь появились войска ВЧК с подчиненной им железнодорожной и водной милицией, сохранившие бригадную и дивизионную форму организации. Командующим войсками ВЧК РСФСР был назначен бывший командующий войсками ВНУС В. С. Корнев.

Органы госбезопасности РСФСР постоянно расширяли свою экспансию. С лета 1919 года Особый отдел ВЧК отвечал за оперативно-чекистскую охрану границы, для чего в его состав были переданы пограничные ЧК, названные после этого пунктами Особого отдела. Принятое 24 ноября 1920 года постановление Совета труда и обороны возложило на него ответственность за охрану государственной границы войсковыми методами и передало в его оперативное подчинение все войска, занятые несением пограничной службы. Менее чем через два месяца после этого охрана границы полностью перешла в ведение войск ВЧК. Далее будет описана неудавшаяся попытка Дзержинского отторгнуть от армии агентурную военную разведку. Но и без этого чрезвычайные комиссии уже к началу 1920-х годов захватили множество ключевых позиций и не собирались останавливаться на достигнутом.

Развитие органов безопасности других вошедших в состав СССР республик, за исключением Украины, происходило аналогичным образом. На территории будущей Белоруссии вначале действовала Минская губернская ЧК, вскоре преобразованная в Белорусскую ЧК, а после образования Литовско-Белорусской республики ставшая Чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией и преступлениями по должности Литвы и Белоруссии. В ее обязанности входило ведение как гражданской, так и военной контрразведки. Последней первоначально ведало особое отделение секретно-оперативной части (СОЧ) ЧК под руководством В. О. Банга. В дальнейшем военная контрразведка стала Военным отделением Особого отдела Минского района Государственного политического управления (ГПУ) Белоруссии.

В азиатской части бывшей Российской империи оперативная обстановка несколько отличалась от европейской. В Туркестане первоначально существовали две следственные комиссии: по борьбе с контрреволюцией и по борьбе с мародерством и спекуляцией. Однако такой дуализм продлился недолго, и 5 сентября 1918 года они были слиты в единую Чрезвычайную следственную комиссию (ЧСК) по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и мародерством. 6 июня следующего года произошла очередная реорганизация, следствием которой стало создание Туркестанской чрезвычайной комиссии (ТурЧК). В ее составе уже через три дня появились Иногородний, Юридический и Хозяйственный отделы. Однако Москва не могла допустить, чтобы органы государственной безопасности Туркменской республики оставались вне ее контроля, и 19 апреля 1920 года ВЧК учредила пост своего полномочного представителя в Туркестане. Формально в его обязанности входила координация деятельности ЧК Сырдарьинской, Самаркандской, Ферганской, Семиреченской и Закаспийской областей. Контрразведка ТурЧК активно проводила внутреннюю разведку басмаческих формирований и боролась с их агентурой, в основном представленной торговцами и священнослужителями. Иностранное влияние в регионе ощущалось преимущественно в финансировании англичанами повстанческих формирований и не поддавалось эффективному пресечению. На Дальнем Востоке основная оперативная работа велась против агентов японской разведки, чаще всего вербовавшихся из числа бывшего персонала Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) и эмигрировавших с атаманом Семеновым военнослужащих.

Структура и этапы развития органов безопасности Украины были кардинально иными, в первую очередь по причине своеобразного государственного устройства и принципиально иной политической ситуации в стране. Их история началась сразу после Февральской революции, когда 17 марта 1917 года представители нескольких влиятельных в Украине партий, в том числе и эсеры, образовали Центральную Раду. Опубликованный 23 июня ее Первый универсал (основной закон) гласил: “Да будет Украина свободной. Не отдаляясь окончательно от России и не разрывая связи с Российским государством, пусть украинский народ получит право самостоятельно распоряжаться своей жизнью в своем крае”[100]. В следующем месяце по инициативе члена Центральной Рады Симона Петлюры был создан Краевой комитет по охране революции, имевший в своем составе информационную, военную и следственную комиссии. Одновременно Украина проводила политику плавного отхода от России, оставаясь пока в рамках единой федерации, которую в современных терминах было бы правильнее именовать конфедерацией. Этот процесс невозможно было обеспечить без собственных вооруженных сил, однако таковые отсутствовали. Летом 1917 года номинальная численность украинской армии была весьма значительной, но она не обладала реальной боевой силой из-за полной дезорганизованности ее частей. Предложение генерала П. П. Скоропадского передать в распоряжение Центральной Рады возглавляемый им 40-тысячный корпус отклонили. Новое правительство не принимало концепцию регулярной армии и, соответственно, профессиональных органов безопасности. В августе 1917 года Краевой комитет по охране революции был распущен до ноября, а его новый состав не смог предпринять абсолютно никаких действий по защите украинской государственности. Между тем они насущно требовались. Осенью в Киеве противостояли друг другу три силы: ориентирующийся на Временное правительство штаб армии с 10-тысячной группировкой войск, большевики с 6 тысячами красногвардейцев и примкнувших к ним солдат и Центральная Рада, предоставившая в распоряжение коммунистов 8 тысяч своих бойцов. Две последние силы объединились и совместно изгнали из города российские правительственные войска, после чего руководители Рады наивно заключили, что отныне смогут полностью контролировать обстановку в стране. Они ошиблись. Большевики никогда всерьез не допускали даже саму мысль о возможности отхода Украины от России, а все их временные союзы и лояльные заявления оказались лишь тактическими уловками. Однако в ноябре 1917 года часть населения поддержала Центральную Раду, после чего большевики объявили ее “врагом народа”, перебрались в Харьков, провозгласили там Украинскую Советскую Социалистическую Республику (УССР) во главе с Всеукра-инским исполнительным комитетом (ВУЦИК), и начали, в частности, формировать первые альтернативные органы безопасности. 22 февраля 1918 года была образована Чрезвычайная комиссия (иногда именовавшаяся Чрезвычайным штабом) для защиты страны и революции Народного Секретариата Украины под председательством Ю. М. Коцюбинского в составе Н. А. Скрыпника, В. М. Примакова и С. С. Бачинского. На местах образовывались иные, зачастую не подчиненные ей органы, например, одесская Высшая автономная коллегия по борьбе с румынской и украинской националистической контрреволюцией, киевский Военно-революционный комитет или Главный штаб Донецкой республики по борьбе с контрреволюцией. Существовал и параллельный с ЧК центральный орган — Особый контроль при наркоме по борьбе с контрреволюцией В. А. Антонове-Овсеенко. Формально он ведал исключительно контролем за финансовой дисциплиной в учреждениях “внутреннего революционного фронта”, однако на практике права этого ведомства на производство обысков, выемок, арестов и задержания использовались в целях борьбы с контрреволюцией.

Издание Центральной Радой III Универсала от 7 ноября 1917 года с провозглашением Украинской народной республики (УНР) практически немедленно вызвало организованные коммунистами многочисленные восстания заводских рабочих и вторжение в Украину 2-тысячной группировки войск РСФСР, чему Киев мог противопоставить лишь боеспособных сечевых стрельцов. Остальные 300 тысяч украинизированных войск оказались совершенно разложившимися и воевать не желали ни под какими лозунгами и ни под каким флагом. Для организации эффективного сопротивления на нескольких направлениях этого было явно недостаточно, и тогда Центральная Рада попыталась найти поддержку у немцев и австрийцев. Она направила делегацию на проходившие в Брест-Литовске мирные переговоры и в обмен на обязательство массовых поставок продовольствия заручилась военным содействием Германии и Австро-Венгрии. 27 января 1918 года Рада, к этому времени контролировавшая существенно урезанную территорию Украины и утратившая Киев, заключила сепаратный мир с бывшими противниками Российской империи. В результате этого крайне непопулярного в народе шага они немедленно ввели на территорию страны 450-тысячную войсковую группировку и действительно вынудили вторгшиеся российские войска немедленно отступить в свои пределы. Однако такая защита ударила по украинцам подобно бумерангу и оказалась фактической оккупацией, их свобода оказалась под новой угрозой. Немцев и австрийцев не устраивала Центральная Рада, не располагавшая эффективным механизмом государственного управления и не способная выполнить собственные обязательства по поставкам продовольствия. Отсутствие у украинского руководства действенной разведки и контрразведки не позволило ему получить информацию об активной подготовке государственного переворота разведывательными службами оккупационных войск. К этому времени оперативные органы Рады только начали формироваться, причем лишь в войсках, без права вторжения в гражданскую или политическую сферы. Ведение разведки возлагалось на следственный (разведывательный) отдел генштаба вооруженных сил во главе с полковником Ко-лосовским, а вопросы военной дипломатии и разведки легальными методами относились к компетенции возглавляемого полковником Березовским подотдела закордонных связей. Оба эти органа должны были совместно проводить оперативное изучение деятельности прежде всего РСФСР, а также других соседних государств и их армий. Военная контрразведка входила в обязанности Политического бюро по делам контрразведки и Административно-политического отдела министерства внутренних дел. Совокупность всех этих органов оказалась абсолютно неспособной защитить свой государственный строй, и 29 апреля Центральная Рада внезапно для нее самой пала. На смену ей пришло прогерманское правительство во главе с гетманом Павлом Скоропадским.

Этот период истории Украины характерен профессиональным подходом к государственному и военному строительству. При гетманате были созданы все штабные и командные структуры вооруженных сил, хотя численность самих войск ввиду фактически запретительных действий германских и австро-венгерских властей была существенно ограничена. Работа спецслужб в описываемые семь месяцев отличалась крайней напряженностью по причине сложной внутренней и внешней обстановки. Подрывную и разведывательную деятельность против ориентировавшегося на Срединные державы гетманата проводили оперативные органы вооруженных сил стран Антанты, подпольные организации сторонников единой Российской империи и большевистское подполье, а также немногочисленные подпольные организации приверженцев УНР. На территории Украины оперативную работу вели и австро-германские штабы, но их деятельность не была направлена против существовавшего режима. Правда, в начале периода гетманата он был почти избавлен от агентурного проникновения профессиональных спецслужб двух своих самых опасных противников. Большевистская Чрезвычайная комиссия для защиты страны и революции прекратила свое существование, та же судьба постигла и спецслужбы Центральной Рады. Однако уже в мае 1918 года по указанию Москвы началась работа по формированию украинского аналога ВЧК. Первым шагом на этом пути стали переговоры в Брянске, а затем в Курске, куда в связи с оккупацией страны переехали некоторые украинские коммунистические части и учреждения, и где позднее, в ноябре того же 1918 года возникло и Временное Рабоче-Крестьянское правительство Украины.

Спецслужбы гетманского государства, официально именовавшегося Украинской державой, разделялись на военные и гражданские. Внешнюю разведку осуществляли два отдела генерального штаба вооруженных сил: разведывательный во главе с полковником Коло-совским и иностранный (иностранных связей), отвечавший за работу военных атташе. Институт ВАТ развивался параллельно с развитием дипломатических отношений режима. На первом этапе они были направлены в Германию, Австрию, Турцию, Румынию и Болгарию, планировалась посылка атташе в Швейцарию. Работали и военно-морские атташе. В частности, ВМАТ в Берлине по совместительству выполнял те же задачи в Дании, Голландии и Швеции. ВАТ в Берлине и Вене не получили официальной аккредитации со ссылкой на нецелесообразность ввиду наличия представителей вооруженных сил Украины при штабах в Ковно и Одессе. Однако позднее это препятствие было преодолено, и атташе отправились по назначению. Посольским резидентурам удалось собрать некоторое количество заслуживающей внимания информации, в первую очередь о составе сил и намерениях РККА.

Профессиональный военный, Скоропадский уделял разведке серьезное внимание, положительно сказывавшееся на ее эффективности. Не в меньшей, а, пожалуй, в большей степени он заботился о контрразведке. Эта сфера деятельности относилась к компетенции сразу нескольких структур: контрразведывательного отделения генерального штаба, Осведомительного отдела (ОВ) и пограничных пунктов (ПП) Департамента государственной охраны (ДДВ), Отдельного корпуса пограничной охраны, районов железнодорожной охраны и Особого отдела (ОСБВ) личного штаба гетмана. Осведомительный отдел ДДВ являлся основным контрразведывательным органом государства и состоял из центрального аппарата и периферийных подразделений. Его центральный аппарат насчитывал 51 сотрудника и разделялся на ряд подразделений:

— общее делопроизводство;

— секретное делопроизводство;

— агентурное делопроизводство,

— железнодорожное делопроизводство;

— регистрационную часть;

— фотокриминалистическую лабораторию.

Первым начальником отдела являлся Л. Пономарев.

На губернском уровне ОВ насчитывали от 20 до 25 сотрудников и административно подчинялись губернским старостам, однако те не имели права вмешиваться в их оперативную деятельность. ОВ использовали различные методы, при этом предпочтение отдавалось агентурной работе.

Пограничные пункты ДДВ создавались на пограничных железнодорожных станциях Орша, Клинцы, Хутор Михайловский, Коренево, Гостищево и Валуйки[101]. Их задачей являлось предупреждение проникновения на украинскую территорию нежелательных элементов. На станциях Жлобин, Новобелица, Ворожба, Белгород и Купянск, расположенных в тылу пограничной полосы, располагались особые наблюдательные пункты Департамента государственной охраны. Они предназначались для решения более деликатных задач наблюдения за действиями пропущенных в Украину иностранцев в пределах погранполосы. Силовое обеспечение безопасности государства в пограничной зоне возлагалось на Отдельный корпус пограничной охраны, имевший в своем составе 9 бригад.

Районы железнодорожной охраны (Киевский, Левобережный, Екатеринославский, Харьковский, Одесский и Южный) обеспечивали борьбу с преступными и антигосударственными проявлениями на соответствующих участках путей сообщения.

Представляет интерес Особый отдел личного штаба гетмана П. Скоропадского, как полностью именовался этот оперативный орган. ОСБВ имел центральный аппарат, состоявший из юридического и информационного отделений и канцелярии, и 8 районных офицеров, прикомандированных к губернским управлениям. Официальными задачами отдела являлись: информирование гетмана о различных политических и национальных движениях и их отношении к личности гетмана; информирование о борьбе правоохранительных органов с антигосударственной деятельностью политических партий, организаций и отдельных лиц, стремящихся подорвать гетманскую власть; сбор сведений о деятельности за рубежом нелояльных к гетману политических партий и течений; выполнение особых поручений гетмана. ОСБВ был наделен весьма широкими правами ведения политической разведки и контрразведки, дознания и следствия по делам политического характера и осуществления цензуры. Имеются сведения о неофициальном возложении Скоропадским на отдел задач по координации всех специальных органов и подразделений государства, как военных, так и гражданских.

Как известно, все перечисленное разнообразие спецслужб не смогло уберечь гетманат от падения. Двумя основными врагами режима являлись УССР/РСФСР и УНР. Второй враг был ближе, зато первый стремительно наращивал силы. Одним из первых шагов Временного Рабоче-Крестьянского правительства Украины стала организация системы органов государственной безопасности. На первом этапе они приняли форму отделов по борьбе с контрреволюцией местных Военно-революционных комитетов, которым подчинялись ЧК, ревтрибуналы и иные наполовину стихийно возникшие чрезвычайные институты. Однако такая система носила временный характер и уже через полторы недели подверглась первому изменению. Временное Рабоче-Крестьянское правительство Украины 3 декабря 1918 года приняло декрет “Об организации Всеукраинской Чрезвычайной Комиссии”, постановивший: “Образовать при отделе внутренних дел Всеукраинскую Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией, саботажем и преступлениями по должности <…>. Подчинить эту комиссию непосредственно Временному Рабоче-Крестьянскому правительству Украины”[102]. Следует отметить активную помощь в данном процессе ВЧК РСФСР, президиум которой 12 декабря того же года на своем заседании заслушал вопрос о пограничных с Украиной чрезвычайных комиссиях. Принятое тогда же постановление предписало “передать Всеукраинской ЧК весь пограничный с Украиной аппарат Чрезвычайных комиссий с тем, чтобы окружной Курский отдел влился в Украинскую центральную ЧК и все 39 пограничных комиссий и пунктов подчинялись созданной таким образом центральной организации”[103]. В результате недолгих переговоров и согласований 27 декабря 1918 года Временное Рабоче-Крестьянское правительство Украины на основании декрета от 3 декабря приняло постановление “О Всеукраинской, фронтовых и местных чрезвычайных комиссиях”, в соответствии с которым было проведено разграничение зон ответственности российских и украинских коммунистических органов безопасности. Председателем ВУЧК[104]стал И. И. Шварц.

Время образования Всеукраинской чрезвычайной комиссии было выбрано не случайно. Пока на территории Украины находились войска Германии и Австрии, проведение каких-либо оперативных мероприятий там было просто невозможно, но после их разгрома в ноябре 1918 года Берлин и Вена фактически прекратили поддержку режима Скоропадского. Созданное С. Петлюрой и В. Винниченко альтернативное правительство (Директория) организовало восстание против гетмана и сумело привлечь на свою сторону его лучшие войска: Серожупанную дивизию и сечевых стрельцов под командованием весьма известных в дальнейшем полковников Е. Коновальца и А. Мельника. 21 ноября 1918 года войска Директории изгнали из Киева немцев и сохранявшие верность Скоропадскому части, после чего вновь состоялось провозглашение Украинской народной республики (УНР). Этот противник оказался для большевиков не столь опасным, как предыдущие режимы, поскольку оккупационные войска его уже не поддерживали.

И. И. Шварц

Однако в оперативной области дела обстояли не так просто. Директория извлекла для себя серьезные уроки из переворота Скоропадского, в результате которого Центральная Рада совершенно неожиданно утратила власть. Теперь первоочередной задачей вновь созданных органов безопасности являлось ведение политического розыска на территории Украины и в тылу ее противников. Армейские спецслужбы обслуживали ее в рамках потребности главного командования Украинских республиканских войск, в гражданской же сфере действовал Политический департамент с губернскими и уездными политотделами. Вскоре он был переименован в Департамент политической информации (ДПИ) и последовательно возглавлялся Г. Кульчицким, С. Михайловым, Н. Чеботаревым и В. Шкляром. Структура ДПИ выглядела следующим образом:

— отдел внутренней информации (ВВИ) — контрразведка, оперативная работа по подавлению антигосударственных проявлений и координация с военными разведывательными органами;

— отдел зарубежной информации (ВЗИ) — внешняя разведка;

— отдел по борьбе со спекуляцией;

— следственный отдел;

— юрисконсультский отдел.

Внешняя разведка ВЗИ носила в основном оборонительный характер, то есть была направлена на выявление антигосударственных проявлений в политике соседних стран, прежде всего РСФСР и Румынии, а также отслеживание активности спецслужб, военных и политических структур УССР в Харькове. Кроме того, Петлюра часто лично ставил перед разведчиками задачи выяснения позиции того или иного иностранного государственного деятеля либо его предполагаемого поведения по отношению к Украине. Украинская народная республика постоянно вела боевые действия, и поэтому остро нуждалась не только в политической, но и в военной разведывательной информации. Этим направлением занималось Разведывательное управление генерального штаба вооруженных сил УНР, возглавлявшееся полковником П. Липко, а позднее подполковником А. Кузьминским.

В рассматриваемый период на населенных украинцами бывших территориях Австро-Венгрии существовало еще одно украинское государство. Территории Восточной Галиции и Буковины стали предметом разногласий между различными претендентами на это “австрийское наследство”, главными из которых были украинцы и поляки. Образованная 18 октября 1918 года Украинская Народная Рада сумела опередить соперников. 31 октября она внезапно взяла в свои руки Львов, вызвав ожесточенную реакцию как в Варшаве, так и среди местных поляков, развернувших бои за города Восточной Галиции. Польские части взяли Перемышль, одновременно не бездействовали и другие государства этого региона. Румынские войска оккупировали большую часть Буковины, венгры установили свой контроль над Закарпатьем, но 13 ноября на оставшихся территориях все же удалось провозгласить Западно-Украинскую Народную Республику (ЗУНР). Подчинявшийся ей малочисленный гарнизон Львова не сумел удержать город, захваченный местными поляками в восстании 22 ноября 1918 года, и правительство перебралось в Станислав (Ивано-Франковск). Западное украинское государство было небольшим, хорошо управлявшимся и достаточно демократичным. Оно стремилось учитывать интересы большинства социальных и этнических групп населения, за исключением, естественно, поляков, и поэтому лишь в незначительной степени подвергалось опасностям внутреннего политического раскола, столь характерного для восточно-украинского государства. ЗУНР сумела создать на удивление эффективную Галицийскую армию (УГА) численностью до 100 тысяч человек, из которых боеготовыми были не менее 40 тысяч, и результативные спецслужбы. Разведывательный отдел штаба УГА имел в своем составе контрразведывательное отделение, а гражданские органы безопасности включали Украинскую государственную жандармерию и Железнодорожную жандармерию. На протяжении практически всего 8-месячного периода своего существования ЗУНР вела войну с Польшей и вначале одержала ряд побед, но после прибытия сформированного и оснащенного во Франции 60-тысячного корпуса генерала Галлера ее войска были окончательно разбиты. 16 июля 1919 года части У ГА перешли Збруч и влились в состав вооруженных сил Директории. Западно-Украинская Народная Республика перестала существовать.

Войска УГА оказались в УНР как нельзя более кстати, поскольку Директория в это время вела ожесточенные бои с сильным и опасным противником — большевиками. Вооруженный конфликт с Россией возник неожиданно для Киева. До этого в течение некоторого времени правительство УНР рассматривало возможность заключения союза против белых с РСФСР либо с Антантой, но внезапное нападение коммунистических войск на Харьков 3 января 1919 года, подготовку к которому разведка Директории не заметила, опрокинуло эти расчеты. Антанта не захотела и не смогла помочь Петлюре, и 5 февраля Киев пал. Казалось, на территории Украины постепенно устанавливается советская власть. “Крестовый поход за хлебом”, как определил Ленин второе наступление большевиков на Украину, развивался успешно. Коммунистические войска захватывали один уезд за другим и постепенно организовывали в них чрезвычайные комиссии. Украинские чекисты не имели соответствующего опыта, работать им было весьма непросто, и они с самого начала допустили множество ошибок, в частности, совершенно игнорировали вопросы контрразведки. Для оказания помощи ВУЧК правительство УССР попросило Москву направить в Украину члена коллегии ВЧК и начальника ее отдела по борьбе с контрреволюцией Лациса. Он возглавлял украинские коммунистические органы безопасности до августа 1919 года.

Летом 1919 года обстановка на фронте в очередной раз непредсказуемо изменилась. Войскам Директории противостояли два заметно превосходящих их по силе противника — Красная и Добровольческая армии, о которых руководство УНР было достаточно хорошо осведомлено. Исследователи отмечают, что “украинская разведка иногда имела данные о красных и белых войсках более точные, чем даже их командования”[105]. Но одновременно возрождались и противостоявшие ей спецслужбы вернувшихся на территории Украины большевиков. Возобновилась деятельность фронтовых чрезвычайных комиссий и некоторых других органов безопасности, прежде всего политических следственных отделов при ревкомах. Одновременно развивалась и Всеукраинская чрезвычайная комиссия, центральный аппарат которой в начале 1919 года приобрел следующую структуру:

— Коллегия с Президиумом;

— Секретный отдел;

— Юридический отдел;

— Оперативный отдел;

— Иногородний отдел;

— Инструкторский отдел;

— Отдел иностранного контроля;

— подотдел информации и связи;

— транспортный подотдел;

— комендантский подотдел;

— контрольно-ревизионная коллегия.

По договоренности с правительством РСФСР до февраля 1919 года задачи военной контрразведки в коммунистаческих войсках на территории Украины решали Особые отделы ВЧК. Примечательно, что вопрос об организации Особого отдела ВУЧК, как и все принципиальные вопросы создания и деятельности коммунистических органов безопасности на территории Украины, решался в Москве. 9 марта 1919 года он являлся предметом обсуждения на заседании Президиума ВЧК, поручившего председателю ВУЧК (то есть формально совершенно не подчиненному ВЧК руководителю спецслужбы другого государства) организовать Особые отделы “по типу существующих в пределах Советской России”[106]. Безусловно, в постановлении присутствовала политически корректная фраза о необходимости согласовать это решение с правительством УССР. Положение об Особых отделах Всеукраинской чрезвычайной комиссии санкционировали РВС РСФСР и ВЧК, что само по себе являлось совершенно беспрецедентным и наглядно доказывало, кто в действительности контролировал органы государственной безопасности УССР. Впрочем, в тексте Положения абсолютно не затушевывался факт общего руководства ВЧК деятельностью Особого отдела на Украине через свой Особый отдел. Вообще же ВУЧК и организованное впоследствии Центральное управление чрезвычайными комиссиями по борьбе с контрреволюцией, саботажем и преступлениями по должности (Цупчрезком) фактически являлись единой с ВЧК организацией: в них действовали изданные в Москве приказы, украинские чекисты производили аресты по указаниям российских коллег и периодически передавали им арестованных для производства следствия в ВЧК, происходила постоянная ротация руководящих и оператавных кадров. При этом ВЧК оказывала украинским коллегам всемерную помощь, без которой те не смогли бы обеспечивать приемлемый уровень своей работы. Все это происходило в рамках достагнутой договоренности о военно-политическом союзе советских республик и создании так называемой единой Красной Армии Страны Советов, то есть государственность УССР изначально рассматривалась исключительно как временное явление. Лишь 6 мая украинское правительство утвердило новый текст положения, формально исключивший эта щекотливые детали. К компетенции Особого отдела при ВУЧК относились контрразведка, борьба со шпионажем и бандитазмом и охрана границ (с ноября 1920 года). Его периферийные органы были построены по российскому образцу. Во фронтовых и прифронтовых районах действовали Особые отделы при армиях, на более низком уровне — подчиненные им военно-контрольные пункты, а в тылу — губернские Особые отделы. Территориальными органами общей системы государственной безопасности являлись губернские (губчека) и уездные ЧК, однако из-за катастрофического положения с кадрами последние вскоре были ликвидированы повсеместно, за исключением Бердичева, Черкасс, Конотопа, Корюкова, Пирятана, Кременчуга, Ромен, Александровки, Павлограда, Проскурова, Каменец-Подольского, Одессы, Николаева, Елисаветграда и Херсона. Их место заняли секретные подотделы при отделах управлений уездных исполкомов. Такое изменение было не декоративным: новые структуры не обладали исполнительной властью и правом вынесения приговоров. С весны 1920 года секретные подотделы были преобразованы в уездные политические бюро в составе местной милиции. Несколько позднее, в июле 1921 года, политбюро появились и в РСФСР, но там они однозначно являлись чекистскими органами и руководили агентурой, осведомительной сетью и дислоцированными в зоне их ответственности войсками ВЧК.

Впрочем, на Украине, как и в других республиках, указания местного руководства и Москвы действовали параллельно. В частности, это сказывалось и на организационных формах территориальных органов ЧК. Приказ ВЧК № 194/с от 6 июля 1921 года “О реорганизации ЧК” разделял их на категории, вне зависимости от государственной принадлежности. Губернские чрезвычайные комиссии 1-й категории отныне должны были действовать в Москве, Петрограде, Киеве, Харькове, Тифлисе и Одессе. Как видим, из шести перечисленных городов в составе РСФСР пребывали только два. 63 других губернских и областных ЧК получали II категорию, еще 21 — ту же категорию, но с сокращенным на 40 % штатом. С этого времени список уездных ЧК на территориях различных республик сократился до 12 органов, зато все уездные политбюро реорганизовывались по I и II категориям.

Органы государственной безопасности Украины располагали собственными вооруженными формированиями, созданными еще в январе 1919 года в виде Особого корпуса войск ВУЧК. В мае того же года их слили с войсками внутренней охраны (ВОХР), а 1 сентября 1920 года объединили с войсками железнодорожной охраны, караульными войсками и транспортной милицией в войска внутренней службы (ВНУС). Кроме войск ВУЧК, в УССР имелись подчинявшиеся местным партийным комитетам части Особого назначения (ЧОН), особая пластунская бригада и “Группа коммунистов особого назначения” (ГКОН). Это подразделение подчинялось Зафронтовому бюро ЦК КП (б) Украины и использовалось для выполнения специальных операций в тылу противника. Следует отметить, что оно значительно опередило свое время и послужило своего рода предтечей будущих частей специального назначения. К тому времени подверглась изменениям и структура центрального аппарата ВУЧК, в которой теперь имелись следующие основные подразделения:

— Коллегия с Президиумом и общей канцелярией;

— Секретный отдел;

— Инструкторский отдел;

— Транспортный отдел;

— Особый отдел (теперь уже не при ВУЧК, а в ее составе);

— Местный отдел.

К лету 1919 года система органов государственной безопасности У ССР достигла заметного развития, но ее относительно спокойная эволюция внезапно прервалась по причине крайне неблагоприятного для большевиков развития военно-политической обстановки. В июне Добровольческая армия под командованием генерал-лейтенанта Деникина нанесла мощный удар с Дона и выбила основную массу коммунистических войск с Украины на территорию РСФСР. Наступление белых сопровождалось сотнями вспыхнувших еще весной мятежей в тылу Красной Армии. Советская власть на всей территории потерпела крушение, в связи с чем ВУЧК практически утратила основные объекты своей работы. В течение одного 1919 года Киев переходил из рук в руки пять раз, в остальных районах Украины обстановка была не лучше. Все это сопровождалось действиями бесчисленных уголовных банд и погромами еврейского населения, общее число жертв которого, по различным оценкам, достигло от 35 до 50 тысяч человек. Наряду с бандами, этими акциями в равной степени запятнали себя и войска Директории, и советская 1-я Конная армия, и мятежные части атамана Григорьева. На территории страны продолжались боевые действия против войск УССР, оттесненных в конечном итоге на север. После ухода красных войск из Киева 30 августа 1919 года большевистские органы безопасности Украины временно прекратили свое существование. Оперативную работу в тылу противника вели подпольные организации За-фронтового бюро ЦК КП (б) Украины во главе с С. В. Косиором. Территория республики оказалась поделенной между враждовавшими друг с другом белыми и Директорией, при этом войска Деникина контролировали большую часть ее территории, включая Киев.

Армии УНР отходить было некуда. Разведывательные службы Директории действовали в весьма сложной обстановке вооруженной борьбы пяти различных группировок войск: украинских, белых, коммунистических, польских и анархистских, а также спецслужб стран Антанты. Надежды Петлюры на достижение взаимопонимания с Деникиным не сбылись, поскольку командующий Добровольческой армией являлся последовательным сторонником единой и неделимой России и видел в украинских националистах врагов не меньших, чем большевики. В дальнейшем это привело к прямым боевым столкновениям, в которых войска УНР, как правило, проигрывали, поскольку уступали белым как в численности, так и в оснащенности и боевой выучке.

Вскоре ситуация принципиально изменилась в очередной раз. К концу 1919 года Красная Армия нанесла решающее поражение войскам Деникина и заняла значительную часть Украины, после чего УНР оказалась один на один лицом к лицу с грозным противником. Весной 1920 года успехи войск УССР толкнули Петлюру на отчаянный шаг. Было совершенно очевидно, что в одиночку удержать Украину Директории не удастся, и ее глава заключил соглашение с поляками о совместном наступлении против Красной Армии. Оно было достигнуто ценой отказа от претензий на западные украинские земли и встретило почти всеобщее осуждение по обе стороны фронта. Более того, приход польских частей в Украину был встречен населением просто враждебно, поскольку “польские паны’’ были ненавистны среднему украинскому крестьянину более чем кто-либо другой.

Наступление поляков развивалось стремительно, и в мае 1920 года их войска захватили Киев. Войска УНР выполняли, в лучшем случае, вспомогательные задачи, но считали это и своей победой. Для лучшего оперативного обеспечения боевых действий Разведывательное управление генерального штаба украинских войск получило в подчинение Информационное бюро при Корпусе военной жандармерии (ИНФИБРО, или Информбюро) во главе с полковником М. Красовским. Его центральный аппарат состоял из отделов:

— 1-го — внутреннего надзора с функциями контрразведки;

— 2-го — наружного наблюдения;

— 3-го — разведывательного;

— 4-го — регистрационного (криминалистического).

Результативность работы данной структуры была достаточно высока, и за голову каждого сотрудника “петлюровской ЧК”, как часто именовали Информбюро в УССР, большевики назначили награду в 300 тысяч рублей[107]. Следует отметать нерациональность построения спецслужб Директории на этом этапе, очевидным образом дублировавших друг друга. 4-й отдел Информбюро занимался тем же, что и агентурный отдел Разведывательного управления генштаба, а 1-й и 2-й отделы повторяли функции Контрразведывательного. Ситуация была тем более странной, что Информбюро являлось структурой, подчиненной Разведывательному управлению, но свои операции они почти не координировали. Более того, периодически оба этих оперативных органа вступали в соперничество друг с другом и сводили эффективность своей работы на нет. Еще 11 октября 1919 года вице-директор Административного департамента МВД Директории в рапорте на имя министра справедливо обращал внимание на нелепость подобной ситуации и продолжал: “Если к этому добавить бесчисленные войсковые контрразведки и принять во внимание, что компетенции этих органов не разграничены, то станет полностью понятной запутанность во взаимоотношениях этих органов, царящая на местах и отражающаяся на деле установления порядка и спокойствия в государстве”[108]. Однако в некоторых областях никакого дублирования не возникало. Наиболее благополучным участком деятельности Разведывательного управления являлась военная дипломатия, являвшаяся обязанностью его Иностранного отдела. Передовым шагом было также создание подчиненной управлению “Школы воспитания разведчиков”, опередившее появление аналогичных учебных заведений во многих государствах мира.

Несмотря на значительное внимание правительства к обеспечению безопасности, контрразведка под руководством полковника Чеботарева, особенно в Действующей армии УНР, была поставлена весьма слабо. Армию пронизывала коммунистическая агентура, и регулярные разоблачения отдельных агентов не могли изменить общую неблагоприятную обстановку. Оперативные органы УССР легко вербовали источников в тылу противника, поскольку ситуация на фронте вновь изменилась и стала для УНР угрожающей. Одновременно значительно повысилась безопасность тыла Юго-Западного фронта Красной Армии, начальником которого с 29 мая 1920 года стал прибывший из Москвы Дзержинский. Ее обеспечение несколько осложняло отсутствие в УССР собственного Особого отдела и подчинение ее органов военной контрразведки Особому отделу ВЧК, но в декабре 1920 года эти недочеты были устранены. Важным шагом стало также создание транспортных ЧК. В соответствии с числом железных дорог были организованы три районные транспортные ЧК (РТЧК) с подчиненными участковыми транспортными ЧК (УТЧК), статус которых позднее был понижен до отделений (ОРТ ЧК). Все перечисленные мероприятия существенно затруднили агентурно-оперативную работу органов безопасности УНР в советском тылу. Это сопровождалось рядом поражений ее войск, к ноябрю 1920 года оттесненных на Волынь, а затем и вовсе изгнанных из пределов государства. Украинская Народная Республика пала окончательно, и власть на всей территории страны безраздельно перешла к правительству Украинской Советской Социалистической Республики и ЦК КП (б) Украины.

В списке спецслужб УССР значится еще один не слишком широко известный, однако достаточно важный орган, ответственный за ведение политической, экономической и военной разведки на оккупированной территории и в сопредельных государствах, прежде всего на юге Польши, в Буковине, Галиции и Бессарабии. Им являлся Закордонный отдел ЦК КП(б)У, или сокращенно Закордот, первое упоминание о котором датировано 21 мая 1921 года. Руководил отделом член ЦК Ф. Я. Кон. Для выполнения возложенных на него задач Закордот создавал агентурные сети с опорой на местные партийные организации, что, безусловно, снижало уровень конспирации, но зато обеспечивало широчайшую вербовочную базу и доступ к значительному кругу вопросов. В этом вопросе отдел принял на себя прежние функции Зафронтового бюро ЦК. В то же время его наиболее важные резидентуры действовали полностью автономно и не имели никакой связи с партийным подпольем. Агенты подбирались на советской территории с последующей переброской через линию фронта или государственные границы, а также приобретались непосредственно на местах. Вербовки осуществлялись как собственными силами, так и с использованием возможностей Региструпра. Закордот вообще был глубоко интегрирован в систему военной разведки: военные обеспечивали его техническими средствами, сотрудники партийной разведки обучались на курсах Региструпра, а добываемая отделом информация являлась составной частью информационного обеспечения РККА. По статусу он приравнивался к военным учреждениям. Несмотря на это, время от времени военные разведчики конфликтовали с партийными, отказываясь оказывать содействие гражданской структуре. В подобных ситуациях высшим арбитром выступал ЦК КП(б)У, быстро расставлявший все по своим местам. Позднее конфликты несколько сгладились, не в последнюю очередь благодаря регулярно получаемым Региструпром от Закордота разведывательным сводкам и обзорам прессы.

Структура Закордота была несложной:

— партийно-оперативный подотдел (связь с существующими зафронтовыми партийными организациями и постановка им заданий разведывательного характера, налаживание новых организаций в оккупированных и угрожаемых местностях);

— агентурно-разведывательный подотдел (непосредственное ведение оперативной работы, в первую очередь военной и политической разведки, а также наступательной контрразведки, причем вне всякой связи с партийным подпольем, проведение разведывательных опросов пленных силами прикомандированных к управлениям армий представителей);

— военно-политический подотдел (пропагандистская работа в армии противника с использованием печатных материалов и устно);

— информационный подотдел;

— секретариат.

На местах Закордот организовывал резидентуры, связь с которыми поддерживалась через курьеров. Прием материалов от курьеров производился на нелегальных явках в Харькове и на организованных в прифронтовой полосе передаточных пунктах связи. Однако резидентура не являлась высшей периферийной структурой Закордота, верхнюю ступеньку в этой иерархии занимали “Тройки”. В их составе теоретически предусматривалось создание трех отделов с подотделами, хотя на практике это оказывалось осуществимым далеко не всегда. Типовая организационная структура “Тройки” Закордота выглядела следующим образом:

— организационно-политический и агитационный отдел:

— подотдел связи с тылом через уполномоченных;

— подотдел учета и распределения всех партийных сил;

— подотдел организации районов;

— подотдел снабжения денежными средствами с паспортным бюро и гардеробом;

— подотдел по организации аппарата печати и ее распространения;

— военный отдел:

— оперативный подотдел;

— административно-хозяйственный подотдел;

— контрразведывательный подотдел (фактически вел агентурную военную разведку);

— агентурный отдел:

— подотдел разведки;

— подотдел контрразведки.

В ведение оперативной работы по партийной линии было серьезно вовлечено Правобережное бюро КП(б)У, во временем переданное в состав Закордота. Были организованы Киевский и Одесский подотделы, а также Крымский отдел, но из-за провала последний вскоре ликвидировали.

Деятельность Закордота нельзя оценивать однозначно. С одной стороны, она оказалась весьма полезной для налаживания партийного подполья и ведения его силами разведывательной и контрразведывательной работы и организации партизанских отрядов на оккупированной территории и в сопредельных государствах. С другой стороны, резидентуры отдела постиг ряд тяжелых провалов: в мае — июне 1920 года в Каменец-Подольске, в июле того же года в Крыму, в апреле 1921 года в Бесарабии и Кишиневе, в августе 1921 года на Волыни и в Полесье. В результате само существование Закордота, некоторые направления его деятельности, а также ряд загранточек стали известны польским органам безопасности, что послужило причиной весьма резкой ноты польского правительства в адрес Наркоминдел УССР.

Закордонный отдел ЦК КП (б) У лишь в незначительной степени оправдал возлагавшиеся на него надежды руководства. Основной причиной этого являлась некоторая искусственность создания этого разведоргана, объяснимая лишь недоверием партийного руководства к военным разведчикам и слабостью постановки разведработы в органах ЧК. Вскоре оба эти фактора отпали, и вместе с ними отпала необходимость в сохранении партийной разведки, в особенности на фоне разворачивавшейся оперативной работы по линии Коминтерна. После этого Закордот был расформирован.

Возвращаясь несколько назад, следует отметить, что даже после разгрома Деникина большевики имели не одного противника в лице УНР, а двух. В их тылу вместо сплошной линии фронта возникла сеть отдельных очагов сопротивления. Этот фактор так называемого политического бандитизма оказывал на обстановку в стране самое серьезное влияние. Естественно, в настоящее время термин “бандитизм” звучит не вполне корректно, поскольку десятилетиями к несомненным бандам относили также и войска Украинской Народной Республики, и армию Махно, и ряд иных формирований, которые правильнее было бы именовать повстанческими войсками. Однако, вне зависимости от терминов, все эти иррегулярные части стали фактором, полностью дезорганизовавшим жизнь людей в Украине. Население не только сел, но и уездных городов постоянно жило в страхе перед вторжением очередного атамана, насилиями, убийствами, погромами, грабежами и контрибуцией, наложенной на содержание его “повстанческой армии”. Иногда банда не успевала уйти из населенного пункта до подхода правительственных войск, и тогда несчастные жители испытывали на себе весь ужас уличных боев, а затем победившие красные войска и чекисты обязательно сажали в тюрьму и расстреливали какое-то количество “пособников”, после чего все успокаивалось до очередного налета. Конечно, немало людей обогащалось на этих событиях, но их благополучие было эфемерным, ибо более всего власти любили конфисковывать имущество классовых врагов. А в массе своей простые люди воспринимали этот отголосок гражданской войны как сущее проклятие, тем более, что за политическими бандами множились и обычные уголовные. Утвержденная 8 декабря 1919 года “Краткая инструкция по борьбе с бандитизмом на Украине” недвусмысленно утверждала в первом же абзаце: “Ликвидация бандитизма и создание устойчивой Советской власти на Украине является в данный момент основной боевой задачей в советских, гражданских, военных и партийных организациях на Украине”[109]. Борьба с этим опасным явлением была возложена на реорганизованные в очередной раз органы безопасности УССР. Первоначально они возродились в форме Управления чрезвычайных комиссий и Особых отделов при образованном еще 11 декабря 1919 года Всеукрревкоме во главе с направленным ЦК РКП (б) бывшим заместителем председателя Московской ЧК В. Н. Манцевым. В начале следующего года начала восстанавливаться система губернских ЧК, первыми из которых стали Киевская, Харьковская и Одесская. 17 марта 1920 года Всеукраинский Центральный Исполнительный Комитет издал декрет о создании Центрального управления чрезвычайными комиссиями по борьбе с контрреволюцией, саботажем и преступлениями по должности (Цупчрезком) при Совнаркоме Украины. Фактически оно представляло собой реорганизованное Управление чрезвычайных комиссий и Особых отделов, во главе которого по-прежнему оставался Манцев.

В. Н. Манцев

Цупчрезком просуществовал чуть дольше года и 30 марта 1921 года был преобразован, а фактически просто переименован во Все-украинскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и преступлениями по должности (ВУЧК). Ее возглавлял все тот же Манцев, параллельно с марта 1922 года занимавший пост наркома внутренних дел УССР. Очередная реорганизация не заставила себя ждать. В 1922 году Политбюро ЦК КП (б) Украины четырежды, 13 и 15 февраля, а затем 10 и 17 марта рассматривало вопрос о преобразовании органов госбезопасности по образцу РСФСР. На последнем заседании Манцев, уже назначенный на пост наркома НКВД УССР, доложил проект преобразования ВУЧК в Государственное политическое управление (ГПУ) в составе его наркомата. Это завершилось принятием постановления ВУЦИК от 22 марта 1922 года “Об упразднении Всеукраинской Чрезвычайной комиссии и об организации Госполитуправления”, на которое возлагались “по всей территории УССР следующие задачи:

а) подавления открытых контрреволюционных выступлений, в том числе бандитизма, и принятие необходимых мер для своевременного предупреждения таковых;

б) принятия мер охраны и борьбы со шпионажем;

в) охрана железнодорожных и водных путей сообщения;

г) политической охраны границ республики;

д) борьбы с контрабандой и переходом границ республики без соответствующих разрешений;

е) выполнение специальных поручений Президиума Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета или Совета Народных комиссаров по охране революционного порядка”[110].

Продолжая оставаться наркомом внутренних дел Украины, Манцев одновременно возглавил ГПУ, а также стал полномочным представителем ГПУ РСФСР на территории Украины и в этом качестве принял в свое подчинение все действовавшие там российские Особые и транспортные отделы и войска ГПУ. Последние имели в системе обеспечения государственной безопасности Украины особую важность, поскольку играли ключевую роль в подавлении бандитизма, угрожавшего уже самому существованию советской власти. На заседании Политбюро ЦК КП (б) Украины 5 декабря 1920 года борьба с бандитизмом была признана основной ударной работой после ликвидации Врангеля. Руководство этим направлением возложили на уполномоченного Реввоенсовета Республики на Украине, командующего вооруженными силами Украины (с 1921 года — и Крыма) и заместителя председателя Совнаркома УССР М. В. Фрунзе. Он организовал под своим председательством Постоянное совещание по борьбе с бандитизмом при уполномоченном Реввоенсовета Республики на Украине, вскоре преобразованное в Особое совещание по борьбе с бандитизмом при СНК УССР и переданное в подчинение председателю Совнаркома УССР X. Г. Раковскому. В развитие постановления Политбюро, 6 декабря 1920 года Совет Труда и Обороны (СТО) принял постановление “О чрезвычайных мерах по прекращению бандитизма на Украине”, в котором указывалось: “Очищение Украины от бандитизма и тем самым обеспечение в ней устойчивого советского режима является вопросом жизни и смерти для Советской Украины и вопросом исключительной важности для всей советской федерации и ее международного положения, а сама борьба с бандитизмом представляет большую и самостоятельную стратегическую задачу”[111]. О размахе этого явления и ожесточенности борьбы с ним гласит отчет о работе полпредства ГПУ УССР по Правобережной Украине, включавшей Киевскую, Волынскую, Подольскую, Одесскую, Николаевскую и Черниговскую губернии, за 1-е полугодие 1922 года. За незначительный шестимесячный промежуток времени было проведено 539 операций против банд, “ликвидировано бандгрупп — 40, ликвидировано подпольных организаций — 29 (арестовано 895 человек), убито атаманов — 53, добровольно явилось атаманов — 6, арестовано атаманов — 69, убито рядовых бандитов — 830, арестовано рядовых бандитов — 2049, добровольно явилось рядовых бандитов — 73”[112]. Аналогичная ситуация в России заставила создать отдельную армию ГПУ.

Однако активная войсковая работа не могла осуществляться в ущерб оперативной. На счету украинских контрразведчиков имеется немало арестов иностранной агентуры, прежде всего польской. Один из таких эпизодов описан в отчете Цупчрезкома за 1920 год: “В марте месяце при переходе через польский фронт в Подольской губернии был арестован неизвестный, у которого при обыске было обнаружено зашитым в воротнике пальто удостоверение от П. О. В. (польской военной организации) и шифрованное письмо. Неизвестный оказался Покотянским, связанным непосредственно с подольской организацией П. О. В, насчитывавшей 8 человек. Но более тщательное расследование показало, что главная организация находится в Киеве. Покотянский с материалами был передан в Киевскую губернию. В связи с этим явилась возможность раскрыть Киевскую организацию, о которой агентурные сведения имелись еще с конца 1919 года. Было арестовано до 200 человек, из них активно 30 <…>”[113]. Отчет Цупчрезкома далее содержит сведения об организации ПОВ на Украине, верные лишь отчасти. Как известно, на рубеже 1918–1919 годов эта структура была распущена. В действительности речь идет о точке польской разведки в Киеве, в обиходе продолжавшей именоваться КН-Ш (В документе — К.Н.З). Далее в отчете отмечалась тесная связь ПОВ с украинским подпольем: “Вообще расследования по делам Польских организаций, предпринятые в разных местах, приводили к выводу, что они играли очень большую роль в организации петлюровского бандитизма на Украине”[114]. Это было абсолютно верно, но не только в отношении Польши. Нелегальная агентура забрасывалась в советские республики в основном из стран, ранее входивших составными частями в Российскую империю. Национальные меньшинства составляли обширную вербовочную базу для разведок лимитрофных государств и предоставляли прекрасное прикрытие для внедренных на глубокое оседание нелегалов. Это отмечал и использовавший их Рейли: “Работа в СССР лимитрофных агентов — эстонцев, латышей, поляков и других — значительно упрощается тем, что им легче слиться со средой. Здесь масса их соотечественников, и, наконец, надзор за ними значительно слабее. Ведь для наблюдения за всеми поляками потребовалось бы десять ГПУ”[115]. Противник с особым успехом использовал это обстоятельство в период советско-польской войны, когда в глубоком тылу Красной Армии развернулись состоявшие из местных поляков и направляемые заброшенными офицерами разведки многочисленные партизанские отряды. Они провели множество диверсионных операций по уничтожению промышленных предприятий, складов и объектов транспорта, нарушали коммуникации, нападали на гарнизоны и вели ближнюю и глубокую разведку. Не менее угрожающим фактором являлось агентурное проникновение польской разведки в штабы и учреждения Красной Армии, в том числе в Чрезвычайную комиссию по снабжению Красной армии, в минскую ЧК, в особые отделы 15-й и 16-й армий. ВЧК оперативно отреагировала на эту ситуацию и занялась очисткой тыла силами батальонов своих войск, а также использовала специально сформированные оперативно-чекистские группы Особого отдела под руководством Я. С. Агранова, Р. А. Пиляра, А. X. Артузова и других. В ходе этих операций окончательно выявилась неэффективность массовых мероприятий, и в дальнейшем контрразведка делала основной упор на агентурно-оперативные методы работы.

В течение 1919 года польские разведчики были еще крайне слабы и массово арестовывались даже неопытными советскими спецслужбами. II отдел сочетал агентурную работу против России, Украины и Белоруссии с разведкой с позиций военных атташе, по состоянию на декабрь 1919 года аккредитованных в Вене, Белграде, Будапеште, Бухаресте, Берне, Брюсселе, Гельсингфорсе, Константинополе, Стокгольме, Вашингтоне, Копенгагене, Лондоне и Париже. Кроме того, военные миссии Войска польского находились в Париже и Таганроге. Как уже указывалось, точка II отдела на территории Украины (КН-Ш) располагалась в Киеве, а ее периферийные подразделения — в Москве, Петрограде, Левобережной и Правобережной Украине, на Волыни и Подолье. Главным резидентом являлся капитан Виктор Чарноцкий (“Вильк”). В период нахождения в Украине польских войск КН-III подчинялась главному командованию Войска польского и именовалась КУ-III, а иногда — У-III. Общая численность польских разведчиков во всех подпольных структурах в 1919 году достигала 500 человек, однако профессиональные военные среди них практически отсутствовали. В целях совершенствования оперативной работы КН-III попытались разделить на параллельные резидентуры для военной (У.В.) и политической (У.П.) разведки, но безрезультатно. Тогда в Варшаве была образована специальная экспозитура для руководства зафронтовыми точками, которую возглавил Ежи Радомский (“Кмициц”). По мере приближения войны централизованное руководство агентурными сетями из Киева становилось весьма проблематичным, и тогда поляки создали организации для работы по регионам:

— Белоруссия и Литва (Минск) — КОГ;

— Подолье (Винница) — КОЦ, или КИ-III;

— Волынь (Житомир), кодового обозначения не было;

— Черноморский район (Одесса) — Ц, или УОИ-III;

— Крым, Кавказ, Турция (Константинополь) — УК, или КУЦ.

Структуру организаций можно рассмотреть на примере точки Черноморского района. Ей подчинялись три округа (Одесса, Кишинев и Севастополь), в свою очередь руководившие низовыми резидентурами (пляцувками) в Одессе, Севастополе, Кишиневе, Николаеве и Херсоне. На 1 июня 1920 года численность организации Ц составляла 45 человек, из которых в штабе района работали 6, в трех округах — 11, в семи резидентурах — 15. Большинство остальных являлись курьерами.

Разведывательно-диверсионная деятельность значительно усилилась в период советско-польской войны 1920 года. Она неплохо финансировалась, и в целом на оперативные цели было затрачено 2 149 164 польские марки, в том числе:

— 129944 — Подольский фронт;

— 402800 — Волынский фронт;

— 789400 — Литовско-Белорусский фронт;

— 337000— Силезский фронт;

— 193000— Великопольский фронт;

— 297020 — Поморский фронт[116].

При этом часть средств выделялась на диверсионные и специальные операции, проводимые созданным 1 августа 1920 года “Союзом защиты отечества” общей численностью в 700 человек. Эта организация формально являлась негосударственной, однако действовала по прямым указаниям военного командования и в соответствии с общими указаниями о начале диверсионной работы, отданными в июле 1919 года генеральным штабом Войска польского.

Польская разведка действовала в России, Украине и Белоруссии на принципах функционирования нескольких сетей, принадлежащих различным структурам. Существовали пляцувки в непосредственном подчинении II отдела и точки КН-III, в основном укомплектованные бывшими членами ПОВ. Центральная разведка претендовала на руководство обеими сетями, но КН-III продолжала отстаивать свое особое положение в системе II отдела и не соглашалась на передачу агентурного аппарата формальному руководству из Варшавы. Такая позиция подкреплялась более высокой результативностью ее сетей. Однако постепенно обе структуры начали сближаться на принципах единоначалия, первым шагом к которому явилось создание пляцувок с двойным подчинением. Постепенно партизанский подход к оперативной работе уходил из практики польских разведчиков, и II отдел принял руководство всеми зафронтовыми агентами. Разведка создавала все новые точки, в том числе мелкие, так называемые постоянные постерунки, укомплектованные агентами-стационерами для наблюдения за железнодорожными перевозками. Два наиболее результативных постерунка были организованы в мае 1920 года в Полтаве и Харькове, причем они вели не только ближнюю, но и дальнюю разведку.

Против этой системы активно работала советская контрразведка, одна из наиболее результативных операций которой была проведена в Орше. Местные чекисты раскрыли курьера резидентуры польской разведки в РСФСР М. А. Пиотух, а установленное за ней наружное наблюдение выявило конспиративную квартиру в Москве. В столице были захвачены несколько агентов II отдела и найдены документы, позволившие установить резидента (Игнатий Добржинский), однако место его пребывания оставалось пока неизвестным. 25 июня 1920 года в засаду на той же квартире попал визитер, служащий броневых частей Московского военного округа Гржимало, открывший по контрразведчикам огонь из револьвера и погибший в перестрелке. При обыске тела убитого среди прочих документов был обнаружен членский билет общества охотников. Произведенная сплошная проверка показала, что в этом же коллективе состоит и член польской социалистической партии, политрук курсов броневых частей МВО Игнатий Добржинский. Стало очевидным, что он и является искомым резидентом в Москве. Арестованный оказался опытным офицером разведки в звании поручика, ранее работавшим резидентом в Литве и Восточной Пруссии и возглавлявшим организации в Гродно и Сувалках. Следует отметать, что он, как и все остальные захваченные польские агенты, был взят с боем, и только своевременное вмешательство одного из чекистов помешало ему застрелиться.

На допросах у особоуполномоченного ОО ВЧК Артузова арестованный пошел на сотрудничество, предварительно оговорив некоторые существенные условия. В обмен на прекращение деятельности резидентуры чекисты обязались вместо ареста репатриировать в Польшу всех ее агентов-поляков. Столь мягкая мера пресечения не распространялась на завербованных на материальной основе иных граждан РСФСР. Добржинский честно выполнил и даже перевыполнил свои обязательства, обеспечив ВЧК контакт с польским резидентом в Петрограде Виктором Стецкевичем и уговорив его последовать своему примеру. Решение обоих резидентов было принято исключительно по идеологическим мотивам, без принуждения, запугивания или подкупа. Артузов обладал настолько сильным даром убеждения, что оба поляка-социалиста вступили в ВКП(б) и были даже приняты на службу в ВЧК, где Добржинский стал Сосновским, а Стецкевич — Кияковским. На советскую службу поступили еще несколько бывших крупных польских разведчиков, агитировавших военнопленных переходить на сторону Советской России. Они совместно составили воззвание к полякам аналогичного содержания, распространявшееся с помощью авиационных листовок. Польская разведка дважды направляла террористические группы для ликвидации перебежчика Добржинского, но обе они были заблаговременно уничтожены. В дальнейшем Сосновский работал в контрразведке и был репрессирован по “польскому делу”, а Кияковский в 1932 году погиб при ликвидации мятежа лам в Архангайском аймаке Монголии. В 1982 году ему соорудили там памятник.

М. И. Сосновский (Добржинский)

С течением времени польская разведка совершенствовала методы работы и развивала свою инфраструктуру в СССР и вокруг него. Еще 10 августа 1921 года штаб МСВойск утвердил инструкцию, гласившую: “Рациональная организация разведки требует целенаправленного разделения территории Советской России таким образом, чтобы избежать ненужного пересечения работы в конкретных районах. Кроме того, принимая во внимание требования безопасности, необходимо, чтобы осуществляемые в данном районе направления разведывательной работы не были связаны между собой так, чтобы расшифровка одного из них не повлекла за собой полного уничтожения сети. Этого требует также и необходимость самообеспечения на случай войны, когда официальная деятельность прерывается”[117]. В развитие этой доктрины все разведывательные операции против России, Украины и Белоруссии, а впоследствии СССР, были разделены на три направления и проводились как непосредственно на территориях указанных стран, так и с территорий окружавших их государств, а также с Запада.

1921 год стал годом тамбовского восстания, голода в Поволжье, кронштадтского мятежа и вынужденного введения новой экономической политики — нэпа. Голод помог активизироваться военной разведке Соединенных Штатов Америки, которая не упустила возможность использовать для прикрытая гуманную деятельность “Американской администрации помощи” (АРА), поставлявшей продовольствие в пораженные голодом районы и оказывавшей им иное содействие. В России она действовала на основании Рижского договора от 20 августа 1921 года, а в Украине — на основании Московского договора от 10 января 1922 года. Американцы не собирались играть в Антанте подчиненную роль и поэтому отказались пользоваться наработками ее спецслужб в советских республиках, взявшись за дело самостоятельно. Аппарат АРА в Москве состоял из ряда отделов: исполнительного, административного, снабжения, перевозки, связи, сообщения, медицинского, автотранспортного, финансового и специального, имевшего недвусмысленный в мире секретных служб номер 2. Несколько раз контрразведчики ЧК и ОГПУ задерживали работников центрального anna-рата московского подразделения АРА и ее отделений на местах за шпионскую деятельность и скупку произведений искусства. Приказ по ГПУ № 29 от 29 марта 1922 года гласил: “Среди иностранных организаций в РСФСР, так или иначе помогающих предательской работе контрреволюции, видное место занимает Американская администрация помощи голодающим (АРА), та самая АРА, которая в 1919 году успешно помогла мадьярской буржуазии свергнуть венгерское советское правительство. ГПУ установлено, что русский отдел АРА… ведет контрреволюционную и шпионскую работу”[118]. Однако вымысел и пропаганда в освещении истории этой организации, прекратившей свою работу в СССР в июне 1923 года, значительно преувеличивают реальные масштабы ее разведывательной работы, поэтому полностью связывать “Американскую администрацию помощи” со спецслужбами было бы необъективно и несправедливо.

Временная либерализация общественных отношений наглядно продемонстрировала, что чрезвычайный статус органов безопасности стал анахронизмом. Сохранение существовавшей системы карательных органов в неизменном виде вызывало недовольство даже среди коммунистов, не говоря уже о других, не столь привилегированных и законопослушных социальных группах. Кроме того, в этот период в Москве рассчитывали прорвать фронт дипломатической изоляции страны, а в глазах международного общественного мнения не было более одиозного института, чем ЧК. Необходимость подать Западу сигнал о готовности пойти ему навстречу в некоторых вопросах послужила катализатором реформы государственной безопасности России и других советских республик. Дополнительным раздражавшим общественность фактором стало непомерное разрастание ВЧК. По состоянию на 1 января 1921 года ее штатная численность составляла 2450 человек, правда, из них в наличии имелось лишь 1415 сотрудников[119]. По сравнению с 1918 годом организационная структура Всероссийской чрезвычайной комиссии изменилась неузнаваемо:

— Председатель ВЧК;

— Заместитель председателя;

— Спецотделение при президиуме ВЧК;

— Следственная часть при президиуме ВЧК;

— Управление делами ВЧК:

— Общая часть:

— Журнальный стол;

— Шифровальное бюро;

— Отдел личного состава;

— Учетно-регистрационный отдел:

— Комендатура;

— Стол выдачи пропусков и справок;

— Стол приема арестованных;

— тюрьма;

— телефонная станция;

— Служба связи:

— гараж;

— автомастерская;

— кладовые;

— конная база;

— санчасть;

— Управление домами ВЧК;

— Экспедиция;

— Клуб ВЧК и МЧК;

— Административно-организационное управление (АОУ):

— Секретариат;

— Административный отдел:

— Канцелярия;

— Распределительное отделение;

— Учетное отделение;

— Отделение личного состава;

— Курсы ВЧК;

— Организационный отдел:

— Контрольно-инструкторский подотдел Финотдела НКВД и ВЧК;

— Экономическое управление (ЭКУ):

— Канцелярия;

— Отдел надзора и публичного обвинения;

— Статистико-экономический отдел;

— 1 специальное отделение(Наркомат путей сообщения);

— 2 специальное отделение(Высший совет народного хозяйства);

— 3 специальное отделение(Внешторг и иностранные концессии);

— 4 специальное отделение(аппарат Чрезвычайного уполномоченного Совета Обороны по снабжению армии);

— 5 специальное отделение(почта и телеграф);

— 6 специальное отделение(золото — валюта — ценности);

— 7 специальное отделение(Наркомат просвещения и Центропечать);

— 8 специальное отделение(Наркомат продовольствия);

— 9 специальное отделение(Главное управление по снабжению Красной Армии и Флота продовольствием при Наркомате продовольствия);

— 10 специальное отделение(Центросоюз);

— 11 специальное отделение(Наркомат здравоохранения);

— 12 специальное отделение(Наркомат земледелия);

— 13 специальное отделение(Наркомат финансов);

— 14 специальное отделение(Наркомат по военным делам);

— 15 специальное отделение(специальное);

— библиотека;

— редакция;

— Секретно-оперативное управление (СОУ):

— Оперативный отдел:

— Секретариат;

— Оперативное отделение;

— Техническое отделение;

— Активная часть;

— Отделение обработки материалов;

— Бюро обработки;

— Бюро печати;

— Регистрационно-статистическое отделение:

— Бюро регистрации;

— Справочное бюро;

— Бюро розыска;

— Бюро статистики;

— Особый отдел (ОО):

— Сотрудники для поручений;

— 13 специальное отделение (контрразведывательная работа против Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши и Румынии);

— 14 специальное отделение (контрразведывательная работа против стран Востока);

— 15 специальное отделение (контрразведывательная работа против стран “Большой Антанты”);

— 16 специальное отделение (контрразведывательная работа в Красной Армии);

— 17 специальное отделение (контрразведывательная работа в среде бывших офицеров);

— Осведомительная часть;

— Секретный отдел (СО):

— 1 отделение (работа против анархистов);

— 2 отделение (работа против меньшевиков);

— 3 отделение (работа против правых эсеров);

— 4 отделение (работа против правых партий);

— 5 отделение (работа против левых эсеров);

— 6 отделение (работа против духовенства);

— 7 отделение (работа против разных партий);

— 8 отделение (осведомительское);

— 9 отделение (работа против еврейских антисоветских партий);

— Специальный отдел (Спецотдел):

— 1-е отделение (наблюдение за сохранением государственной тайны всеми государственными учреждениями, партийными и общественными организациями);

— 2-е отделение (теоретическая разработка вопросов криптографии, а также составление шифров и кодов для ВЧК и всех других учреждений страны);

— 3-е отделение (ведение шифрработы и руководство этой работой в ВЧК);

— 4-е отделение (открытие иностранных и антисоветских шифров и кодов и дешифровка документов);

— 5-е отделение (перехват шифровок иностранных государств, радиоконтроль и выявление нелегальных и шпионских радиоустановок, а также подготовка радиоразведчиков);

— 6-е отделение (изготовление конспиративных документов);

— 7-е отделение (химическое исследование документов и веществ, разработка рецептов, выполнение экспертизы почерков и фотографирование документов);

— Иностранный отдел (ИНО):

— Канцелярия;

— Агентурное отделение;

— Бюро виз;

— Транспортный отдел:

— Секретариат;

— Секретно-оперативная часть;

— Регистрационно-информационная часть;

— часть снабжения вещевым довольствием;

— Контрольная комиссия Управления делами ВЧК.

На этой стадии развития объективные обстоятельства вынудили принять решение о роспуске ВЧК. После нескольких не слишком значительных изменений судебной системы появился основанный на постановлении 9-го Всероссийского съезда Советов от 28 декабря 1921 года декрет ВЦИК от 6 февраля 1922 года об упразднении Всероссийской чрезвычайной комиссии и ее местных органов. Вместо них в составе Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) РСФСР организовывалось Главное политическое управление (ГПУ) под председательством наркома или назначенного Совнаркомом его заместителя. На НКВД и ГПУ возлагались задачи, ранее выполнявшиеся ВЧК: подавление открытых контрреволюционных выступлений и бандитизма, борьба со шпионажем, охрана железнодорожных и водных путей сообщения, охрана государственных границ, борьба с контрабандой и нелегальным переходом государственной границы, выполнение специальных поручений Президиума ВЦИК или Совнаркома по охране революционного порядка и расследование дел о контрреволюции. Кроме того, по мере перехода к мирной жизни требовалось усилить ведение контрразведки в гражданской сфере, которой ранее пренебрегали в ущерб военной. Кроме Секретно-оперативного управления (СОУ), в составе ГПУ сохранялась и созданная еще в 1921 году в ВЧК экономическая контрразведка (ЭКУ). Усиление внимания к азиатским окраинам страны выразилось в создании в июне 1922 года Восточного отдела (ВО), руководившего деятельностью местных аппаратов госбезопасности на Кавказе, в Средней Азии, Татарии, Башкирии и Крыму и работой с восточными национальными группами, включая внешнюю разведку на этих направлениях. Отдел имел право давать ИНО обязательные для исполнения оперативные задания в сфере своей компетенции. Столь ответственный участок работы был поручен Петерсу.

Я. X. Петерс

Территориальными подразделениями реорганизованной системы государственной безопасности вместо губернских органов стали политотделы. Внешняя разведка вновь не вошла в список официальных задач секретной службы, что в очередной раз продемонстрировало приоритетность для ГПУ внутренних вопросов. Как и ранее, самый широкий спектр задач был возложен на Особый отдел. Положение об особых отделах Госполитуправления (при нормальном положении), утвержденное в тот же день 6 февраля 1922 года, устанавливало: “Особый отдел является органом Госполитуправления, выполняющим нижеследующие из задач, возложенных постановлением ВЦИК от 6 февраля 1922 года на Госполитуправление:

а) борьба с контрреволюцией и разложением в Красной Армии и во Флоте;

б) борьба со шпионажем во всех его видах (разведывательным и вредительным), направленным против интересов РСФСР как со стороны окружающих республику государств и их отдельных партий, так и со стороны русских контрреволюционных партий и групп;

в) борьба с открытыми контрреволюционными выступлениями и вспышками (бандитизмом) путем разведки сил противника и разложения его рядов;

г) охрана границ РСФСР и борьба с политической и экономической контрабандой и незаконным переходом границ;

д) выполнение специальных заданий Реввоенсовета республики и реввоенсоветов фронтов, армий и военных округов в связи с сохранением интересов Красной Армии и Флота”[120].

Как видим, на Особый отдел вновь возлагался самый широкий спектр наиболее ответственных задач органов государственной безопасности.

9 февраля 1922 года процесс реорганизации вошел в заключительную стадию и был оформлен соответствующим приказом № 64 по ВЧК “Об упразднении ВЧК”. Сразу же после реформы прошла проверка состояния осведомительной работы в госбезопасности, в первую очередь в военной контрразведке. В результате контрразведывательное обеспечение войск было изъято из ведения Особых отделов, которые теперь вели лишь осведомительноинформационную работу. С этой целью на основании приказа ОГПУ № 18 от 22 марта 1922 года их осведомительная служба реорганизовывалась, в частности, устанавливались три категории секретных сотрудников:

— осведомители из числа военнослужащих-коммунистов, находившиеся на связи у военных комиссаров частей;

— беспартийные осведомители, находившиеся на связи у уполномоченных Особого отдела;

— особо квалифицированные осведомители, находившиеся на связи у ответственных работников Особого отдела.

Такая категория негласного аппарата как агенты в Особых отделах на данный период ликвидировалась. Однако общее состояние контрразведывательной работы продолжало оставаться неудовлетворительным, что стало предметом внимательного рассмотрения и обсуждения на совещании коллегии ГПУ с участием полпредов ГПУ с 6 по 9 мая 1922 года. Одним из невысказанных вслух, но важнейших мотивов назревшей реорганизации являлась необходимость вывода военной контрразведки из-под фактического руководства Троцкого. До этого времени Особые отделы не входили в состав Секретно-оперативных частей (СОЧ) полпредств ГПУ и работали по линейному (контрразведка), а не объектовому признаку. Такое положение не позволяло Государственному политическому управлению осуществлять безраздельный контроль над безопасностью в Красной Армии и существенно усиливало позиции наркомвоена. Совещание выработало ряд рекомендаций, немедленно воплощенных в жизнь еще до его окончания. 8 мая 1922 года “тройка” ГПУ в составе С. А. Мессинга, В. Н. Манцева и Г. Г. Ягоды утвердила своим постановлением предложенный И. С. Уншлих-том проект реорганизации (стиль и орфография источника сохранены, но исправлены две опечатки — И. Л.):

“§ 1. Разделить задачи и функции существующего Особого отдела в центре и на местах на две части, изменив соответствующим образом организацию их…

§ 2. Задачи — обслуживание Красной Армии и Флота, всестороннее выявление ее нужд, недостатков, условий жизни, настроений, волнений и всевозможных вредных на нее влияний, происходящих в армии, внутренних эволюционных процессов с одной стороны и борьба с указанными явлениями путем предупреждения влияния и давления на соответствующие органы Военного аппарата Республики, путем борьбы с крупными должностными преступлениями внутри армии и ее учреждений, а также путем принятия всяких иных предупредительных мер — с другой стороны — возложить на реорганизованный Особый Отдел СЕКРОУГПУ, выделив для этого технический аппарат…

§ 3. Остальные задачи, выполняемые до сего времени Особыми отделами, как-то: борьба со шпионажем, белогвардейской контрреволюцией (так в документе — И. Л.) и заговорами, бандитизмом, контрабандой и незаконным переходом границ, сосредоточить в самостоятельном отделе, наименовав его “Контрразведывательным Отделом” Секроперупра ГПУ. Таким образом Секроперупр ГПУ будет состоять из Отделов: Секретного, Особого, Контрразведывательного, Иностранного, Информационного и Оперативного”[121]. Начальником КРО был утвержден А. X. Артузов (Фраучи).

А. X. Артузов

В результате этого роль Особых отделов военных округов свелась практически к символической, и они утратили не только право ведения контрразведывательной работы, но и имевшиеся у них ранее силы и средства. Особые отделения дивизий подчинялись теперь не округам, а губернским политотделам, причем все органы особистской системы были лишены права применения таких мер предупреждения и пресечения преступлений, как обыски, аресты и выемки, а также не вели более агентурно-оперативной работы. И хотя положение с безопасностью в РККА от этого не улучшилось, негласная цель окончательного вывода военной контрразведки из-под контроля Троцкого была успешно достигнута.

30 декабря 1922 года Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика (РСФСР), Украинская Социалистическая Советская Республика (УССР), Белорусская Социалистическая Советская Республика (БССР) и Закавказская Социалистическая Федеративная Советская Республика (ЗСФСР — Грузия, Азербайджан и Армения) заключили Договор об образовании СССР, статья 12 которого гласила: “В целях утверждения революционной законности на территории Союза Советских Социалистических Республик и объединения усилий союзных республик по борьбе с контрреволюцией учреждается при Центральном Исполнительном Комитете Союза Советских Социалистических Республик Верховный суд, с функциями верховного судебного контроля, а при Совете Народных Комиссаров Союза — объединенный орган Государственного Политического Управления, председатель которого входит в Совет Народных Комиссаров Союза с правом совещательного голоса…”[122]. Главное политическое управление просуществовало до 15 ноября 1923 года, после чего функции обеспечения государственной безопасности были сосредоточены в одном центральном органе — Объединенном государственном политическом управлении (ОГПУ) при СНК СССР, не входившем в состав Наркомата внутренних дел и получившем статус самостоятельного управления Совнаркома. Конечно, на деле ни Совнарком, ни ЦИК никогда не руководили органами госбезопасности, реально они всегда подчинялись только ВКП(б) как единственному и полноправному хозяину в стране. Строго говоря, конкретные шаги к такому объединению начались значительно раньше, с введением института полномочных представителей ВЧК в республиках. На эти должности назначались достаточно видные работники центрального аппарата, например, в Туркестане полпредом ВЧК являлся бывший заместитель ее председателя Я. X. Петерс, в Киргизии — бывший начальник Следственного отдела ВЧК Г. С. Мороз, в Закавказье — бывший начальник Иностранного отдела ВЧК С. Г. Могилевский, в Сибири — бывший заместитель начальника Особого отдела ВЧК И. П. Павлуновский. Логичным продолжением начавшегося процесса явилось структурное объединение всех органов государственной безопасности под эгидой Москвы. Следует, однако, отметить, что образование ОГПУ не привело к немедленному изменению статуса всех республиканских структур. Например, Закавказская Чрезвычайная комиссия, миновавшая в своем развитии стадию ГПУ, в связи с чрезвычайно сложной и напряженной обстановкой на Кавказе просуществовала до 1926 года.

Высшим органом руководства ОГПУ являлась его Коллегия, при которой действовали Особое совещание и аппарат особоуполномоченного, ответственного за расследование совершенных сотрудниками административных правонарушений. Утвержденное ЦИК положение об Объединенном государственном политическом управлении и его органах гласило, что ОГПУ “ведает:

а) руководством работой Государственных Политических Управлений союзных республик и им подведомственных особых отделов военных округов, а также транспортных органов Государственных Политических Управлений на железных дорогах и водных путях сообщения на территории соответствующих союзных республик;

б) непосредственным руководством и управлением особыми отделами фронтов и армий;

в) организацией охраны границы Союза ССР;

г) непосредственной оперативной работой в общесоюзном масштабе”[123].

Структура ОГПУ периодически изменялась. В момент своего создания оно состояло из Секретно-оперативного (СОУ), Экономического (ЭКУ) и Административно-организационного (АОУ) управлений, а также ряда отделов. В состав Секретно-оперативного управления входили отделы, относившиеся к разведке и контрразведке:

— Секретный (СО) — разработка политических партий и религиозных организаций;

— Контрразведывательный (КРО) — контрразведка внутри страны, борьба с контрреволюционными выступлениями граждан и разработка иностранных миссий в СССР;

— Оперативный (Оперод) — служба наружного наблюдения и комендантская часть;

— Иностранный (ИНО) — орган внешней разведки;

— Особый (00) — орган контрразведки в вооруженных силах;

— Транспортный (ТО) — орган борьбы с враждебными элементами на железнодорожном и водном транспорте;

— Восточный (ВО).

К компетенции Экономического управления относилась борьба с экономическими злоупотреблениями, невыполнением государственных планов и экономическим шпионажем. Ни в какие управления не входили и были автономными Отдел погранохраны (ПО), руководивший пограничными войсками, войсками особого назначения, борьбой с контрабандой и пограничной разведкой, Главная инспекция войск ОГПУ и существовавший при ОГПУ, но подчинявшийся напрямую ЦК ВКП(б) Специальный отдел (Спецотдел)[124]. К середине 1920-х годов ОГПУ не избежало свойственной любому государственному органу тенденции к росту бюрократии, и его структура усложнилась. К существовавшим трем управлениям добавилось Главное управление погранохраны и войск ОГПУ (ГуПОиВ), реорганизовались и отделы. К 1927 году в СОУ входили Секретный, Контрразведывательный, Особый, Транспортный, Восточный, Оперативный отделы, Отдел центральной регистратуры (ОЦР), а также контролировавший настроения в различных слоях общества Информационный отдел (ИНФО). Его осведомители собирали сведения, после предварительной проверки передававшиеся в оперативные отделы, где на их основании заводились дела-формуляры или агентурные дела. Иностранный отдел (ИНО) первоначально входил в Секретно-оперативное управление и полностью именовался ИНО СОУ ОГПУ СССР, однако в официальной структуре, как правило, не фигурировал, а позднее стал самостоятельным и приобрел права управления. Административно-организационное управление включало отделы фельдсвязи, тюремный, санитарный, автомобильный, хозяйственный и некоторые вспомогательные, а также комендатуру. К 1930 году центральный аппарат госбезопасности насчитывал уже 2500 сотрудников. Бюджет ОГПУ был довольно значителен. Например, в 1925 году он составлял 52 миллиона рублей по органам госбезопасности и 4,5 миллиона рублей по конвойным войскам, а к середине года его дополнили еще 250 тысяч рублей, ассигнованные на закордонную работу[125]. Структура центрального аппарата Объединенного государственного политического управления по состоянию на 1 января 1930 года имела следующий вид (указаны только основные подразделения):

— Председатель;

— 1-й заместитель председателя;

— 2-й заместитель председателя;

— особоуполномоченный при председателе;

— секретарь Коллегии ОГПУ;

— особоуполномоченный при Коллегии ОГПУ;

— Секретно-оперативное управление:

— Секретный отдел;

— Контрразведывательный отдел;

— Особый отдел;

— Информационный отдел и политконтроль;

— Оперативный отдел; — Восточный отдел;

— Отдел центральной регистратуры;

— Транспортный отдел;

— Специальный отдел;

— Иностранный отдел;

— Экономическое управление;

— Главное управление погранохраны и войск;

— Административно-организационное управление.

Г И БОКИЙ

Особого внимания заслуживает Специальный отдел. Он был создан постановлением Совнаркома от 5 мая 1921 года и первоначально именовался 8-м спецотделом при ВЧК (а не в ее составе), затем номер исчез из его названия до 1936 года. Спецотдел обслуживал также и Красную Армию, поскольку в рассматриваемый период в ней отсутствовали органы радиоразведки и дешифрования. Его начальник имел право самостоятельного выхода на ЦК РКП (б), минуя руководство госбезопасности. С 1921 по 1937 год этот пост занимал Глеб Иванович Бокий, личность интересная и весьма противоречивая. До назначения на него он побывал председателем Петроградской губчека и начальником особых отделов на Восточном и Туркестанском фронтах, а в центральный аппарат ВЧК был приглашен лично Дзержинским. Одни источники оценивают Бокия как патологическую, мрачную и порочную личность, другие же, наоборот, считают его одним из выдающихся деятелей послереволюционного периода. Бесспорно лишь то, что начальник Спецотдела являлся человеком неординарным, и подбирал сотрудников себе под стать. Он не терпел подобострастия в любой форме, никогда не признавал чьего-либо верховенства над собой, и именно по этой причине с середины 1920-х годов напрочь испортил отношения со Сталиным и находился фактически в оппозиции к нему. Система местных (территориальных) органов госбезопасности неоднократно претерпевала изменения. Помимо уже неоднократно упоминавшихся губернских и уездных ЧК, в республиках и крупных районах России создавались полномочные представительства, или полпредства (ПП) ВЧК, после реорганизации ставшие полпредствами ГПУ. Позднее, с обрахованием СССР и ОГПУ, ПП в союзных республиках выводились из их подчинения и замыкались на центральный аппарат. С 1923 года структура полпредства выглядела следующим образом:

— Секретно-оперативная часть (СОЧ) с отделениями (позднее отделами):

— секретным (СО);

— особым (ОО);

— контрразведывательным (КРО);

— информационно-агентурным (ИНФАГО);

— регистрационно-статистическим (РСО);

— борьбы с бандитизмом (ОББ);

— политконтроля (ПК);

— Общеадминистративная часть (ОАЧ):

— канцелярия;

— стол личного состава;

— комендатура;

— подразделения связи;

— хозяйственное отделение.

Полпредства ОГПУ разделялись на три категории, в самой низшей из них, третьей, СОЧ не имела внутренней структуры и работала по системе уполномоченных по линиям. Штаты ПП колебались в диапазоне от 133 до 33 работников (без учета ЭКО, ПК и ОББ). Губернские отделы и аппараты уездных уполномоченных ГПУ также колебались по четырем категориям.

С 1923 года территория СССР была разбита на 13 округов ОГПУ: Московский, Приволжский, Уральский, Петроградский, Западный Украинский, Крымский, Северо-Кавказский, Киргизский, Туркестанский, Сибирский, Дальневосточный и Закавказский. Во главе чекистского аппарата округов, как правило, стояли полпредства. По мере изменения административно-территориального деления Советского Союза, в первую очередь, после ликвидации губерний и образования краев, областей и округов, губернские отделы ликвидировались, зато появились окружные (ОКРО) и областные (ОБЛО) отделения ГПУ. Но просуществовали они относительно недолго, и ПП остались основным типом местных органов госбезопасности СССР.

Полпредства ОГПУ республик, краев и областей просуществовали вплоть до образования общесоюзного наркомата внутренних дел. Их организационная структура приблизительно соответствовала структуре центрального аппарата:

— Секретариат;

— Особая инспекция;

— Секретно-политический отдел (СПО);

— Особый отдел (00);

— Оперативный отдел (ОПЕРОД). В некоторых ПП — отделение;

— Экономический отдел (ЭКО). В некоторых ПП — управление;

— Учетно-статистический отдел (УСО);

— Специальное отделение;

— Отдел кадров (ОК);

— Финансовый отдел (ФО);

— Общий отдел;

— Управление рабоче-крестьянской милиции (УРКМ);

— Военизированная пожарная охрана (ВПО);

— Инспекция резервов (ИР);

— Иностранный отдел (ИНО). Только в некоторых, преимущественно приграничных ПП и ОБЛО;

— Транспортный отдел (ТО). Только в некоторых ПП;

— Отдел спецпоселений (ОСП). Только в ПП, на территории ответственности которых располагались спецпоселки и размещались спецпереселенцы;

— Управление пограничной охраны и войск ОГПУ (УПО и войск ОГПУ). Только приграничных ПП.

В таком виде полномочные представительства ОГПУ и завершили свое существование в 1934 году.

В условиях существования СССР достаточно быстро состоялась очередная реформа системы военной контрразведки. Как уже указывалось, майская реорганизация 1922 года преследовала вполне конкретную политическую цель и оказала негативное влияние на состояние безопасности в РККА. В новых обстоятельствах уже не приходилось опасаться ни бонапартизма наркомвоена, ни чрезмерной автономии 00 от системы ОГПУ, поэтому 1 марта 1924 года Особому отделу возвратили право применения мер предупреждения и пресечения преступлений в войсках и учреждениях Красной Армии, а также ведения агентурно-оперативной работы.

Первое десятилетие существования органов государственной безопасности СССР стало периодом первоначальной отработки форм и методов деятельности различных сил и средств ВЧК/ОГПУ. Их развитие можно проследить на примере концепции агентурнооперативной работы, претерпевшей принципиальные изменения с периода полного неприятия чекистами института агентуры. Уже в 1918 году “Краткие указания ЧК для ведения разведки” продемонстрировали окончание романтического периода в развитии госбезопасности. Документ устанавливал перечень основ вербовки, в числе которых значились идейно-политическая, материальная или иная личная заинтересованность, а также вербовка на основе компрометирующего материала. Там же указывалось, что методами вербовки могут являться убеждение и принуждение, а формами — прямое предложение или постепенное привлечение к сотрудничеству, иными словами, втягивание в него. Уже к 1919 году в ВЧК различали три категории негласных агентов: осведомителей, внутреннюю агентуру и агентов внутреннего наблюдения, при этом последний термин иногда применялся и к внутренней агентуре.

Работа с осведомителями строилась на принципе массовости. Эти люди не получали какой-либо специальной подготовки, а просто находились на связи у оперативного сотрудника и были обязаны сообщать ему обо всех подозрительных фактах, замеченных ими по месту работы и жительства. Они не выполняли конкретных заданий, не имели агентурных псевдонимов, не получали допуск к секретной информации и вообще не подходили под категорию агентов по более поздним понятиям. Сила института осведомителей заключалась в широчайшем охвате всех сфер жизни страны. Согласно действовавшим положениям, только по линии особых отделов их надлежало иметь в частях и штабах Красной Армии, учреждениях, на заводах, фабриках и в мастерских, на транспорте, в кооперативных и иных продовольственных организациях и на других аналогичных объектах. Если осведомители набирались из числа политически лояльных рабочих, служащих и красноармейцев, то с внутренней агентурой дело обстояло принципиально иначе. Эти секретные сотрудники вербовались из враждебной среды или ее близкого окружения и использовались для выполнения заданий по конкретным разработкам. Агенты внутреннего наблюдения составляли наиболее ценную категорию и фактически являлись штатными сотрудниками негласного аппарата ЧК. Они внедрялись на объекты заинтересованности под специально разработанными легендами, располагали как официальными документами сотрудников госбезопасности, так и документами прикрытия, и пользовались всеми правами оперативного персонала ЧК. Тогда же были разработаны и основные методы скрытого проникновения в контрреволюционную среду, включавшие подставу чекистов на вербовку антисоветскими организациями, вербовку секретных сотрудников из среды разрабатываемых лиц и внедрение оперативных сотрудников и агентов в контрреволюционные организации.

В 1921 году агентурно-осведомительный аппарат ВЧК и местных органов ЧК по-прежнему состоял из трех категорий: массовой осведомительной сети, секретной агентуры и штатных агентов. Как и ранее, осведомительная сеть комплектовалась в широких слоях населения, вербовка осведомителей производилась “на патриотической основе преимущественно из социально близких слоев населения”[126] аппаратом секретных уполномоченных (негласными оперативными сотрудниками) при ИНФО СОУ и его отделений на местах. Секретная агентура, иногда именовавшаяся внутренней агентурой, вербовалась из числа членов антисоветских политических партий, бывших офицеров и военных чиновников и буржуазных специалистов и использовалась в конкретных разработках. Сюда же относились внутрикамерные агенты из числа арестованных. Штатная агентура работала по линии агентурного внутреннего наблюдения, вербовалась исключительно из числа коммунистов и действовала так же, как и по инструкциям 1919 года. Принципиальным отличием новой системы являлось введение института резидентур для связи с непомерно разросшейся армией осведомителей, для чего у штатных сотрудников ЧК не хватало ни времени, ни сил для организации конспиративных встреч и заслушивания их сообщений. Внутренние резиденты выполняли задачи по осуществлению связи с прикрепленными к ним осведомителями и руководили их работой вначале в сельской местности, а затем и в городах.

В 1922 году штатную агентуру упразднили ввиду отсутствия необходимости в ней в мирное время и разделили внештатных секретных сотрудников на две категории. Лояльные граждане стали именоваться информаторами, а завербованные из социально чуждой среды и связей участников контрреволюционных групп и организаций — осведомителями. Вскоре очередной приказ по ОГПУ № 291 от 14 ноября 1922 года несколько изменил эту систему. Он вводил следующие категории секретной агентуры: “агент наружного наблюдения” (штатный сотрудник, работающий по линии Оперода), “информатор” (лицо, завербованное или внедренное в организацию, учреждение или квартиру для освещения обстановки по линии ИНФО) и “осведомитель” (лицо, завербованное или внедренное в антисоветскую, контрреволюционную, шпионскую или преступную организацию для освещения обстановки внутри нее по линии оперативных подразделений госбезопасности). Однако уже в 1925 году на II Всесоюзном съезде Особых отделов ОГПУ было принято новое разделение на осведомителей, к которым отнесли также высококвалифицированных экспертов, и агентов, использовавшихся только в конкретных разработках. Такая система сохранилась до 1930 года. В это же время стали проявляться первые негативные признаки столь широкого охвата страны негласной агентурой. Ее сеть разрасталась, и с задачей руководства деятельностью осведомителей и агентов уже не справлялись даже резиденты. Оперативные сотрудники тем более утрачивали контроль над этим процессом, все далее отрывались от конкретных разработок, и зачастую передоверяли свои функции старшим резидентам. Следствием такого положения стало не только падения уровня работы, но и угрожающий рост в среде негласных сотрудников преступности, в том числе и политической, коррупции, пьянства и даже разбоя. Руководству ОГПУ пришлось экстренно исправлять эту характерную для многих районов страны негативную тенденцию.

Однако предпринятые в последующие несколько лет полумеры не дали ожидаемого результата. Периодические проверки неизменно показывали, что оперативные сотрудники слабо знают свои объекты обеспечения и не представляют реальной потребности в их агентурном прикрытии, осведомители не имеют даже элементарной квалификации и не используются для решения конкретных задач, их связи и контакты не учитываются, а вербовки регулярно срываются из-за плохой подготовки и неопытности сотрудников. Зато оперативный персонал контрразведки проводил их, что называется, “направо и налево” без учета реальных потребностей в негласных сотрудниках и направлений их работы, а частая ротация кадров приводила к невозможности осуществления должного руководства осведомителями и агентами. С удручающей регулярностью они проваливались из-за отсутствия координации в работе различных подразделений ОГПУ и несоблюдения требований конспирации при проведении встреч. Руководство госбезопасности лихорадочно пыталось хоть что-то поправить в этой выходящей из-под контроля ситуации и в первую очередь запретило вербовки вне плана, предусматривавшего конкретные цели, кандидатуры и способы их проведения. До подхода к кандидату предписывалось тщательно изучить его сильные и слабые стороны, окружение и оперативные возможности, выработать подход, мотив и способ воздействия на объект для проведения вербовки с максимальной эффективностью. Однако агентурнооперативная работа еще долгое время оставалась одним из слабейших участков работы контрразведки.

В 1930 году ряд систематических проверок продемонстрировал весьма прискорбную картину в области агентурно-оперативной работы центрального аппарата госбезопасности и особенно ее территориальных органов. Выяснилось, что вербовки агентов (именно агентов, а не осведомителей) зачастую проводились без всякой проверки кандидатуры, сплошь и рядом совершались против воли вербуемого, с применением угроз и принуждения, и отдача от такого аппарата была соответственной. Более того, в некоторых случаях такая практика позволила враждебным элементам внедриться в негласный аппарат ОГПУ, что повлекло тяжелые последствия. Местные органы не вели учет агентуры, и в 1930–1931 годах их руководители даже приблизительно не знали, сколько же всего агентов и осведомителей состоит у них на связи. Сплошь и рядом происходили провалы и расшифровки из-за полного пренебрежения требованиями конспирации, сводившие отдачу от столь громоздкого и многочисленного аппарата почти на нет. Контрразведка фактически лишилась одного из своих самых эффективных инструментов, что вынудило принять самые срочные меры по исправлению создавшегося положения. Новая концепция работы с негласными сотрудниками предусматривала значительное сокращение их количества за счет отсева всех неработоспособных элементов, повышение требований к кандидатам на вербовку и их тщательную проверку, активизацию работы с квалифицированными агентами, проведение систематических проверок для выявления двойников и дезинформаторов, линейное разграничение функций агентуры и повышение ответственности руководителей и оперативных сотрудников подразделений, занятых работой в этой области. Была поставлена глобальная, достаточно амбициозная и не слишком реальная задача подготовки и воспитания секретных сотрудников, способных работать в непосредственном соприкосновении с противником и проводить активные комбинации не только внутри страны, но и за ее пределами.

С января 1930 года прекратилась практика вербовки осведомителей из негативной среды, а существующие более не использовались для освещения настроений населения и недостатков в работе советских учреждений, предприятий и организаций. С июня во всех территориальных органах ОГПУ был введен обязательный строгий учет всей агентуры и ее работоспособности. Единый перечень категорий агентуры предусматривал теперь следующие категории агентов:

— спецагенты — немногочисленные профессиональные или полупрофессиональные секретные сотрудники, постоянно или временно занятые на агентурной работе внутри и вне страны;

— спецосведомители — лица, завербованные из антисоветской или лояльной среды для выполнения конкретных оперативных заданий или для использования на конкретных направлениях;

— осведомители (информаторы) — секретные сотрудники, находящиеся на связи у оперативных сотрудников или резидентов Информационного, а впоследствии Секретно-политического отдела.

Изменился подход и к другой составляющей оперативной работы — наружной разведке. После отмены положения, предписывавшего проведение наружного наблюдения (НН) силами оперативных сотрудников, в ВЧК и ее территориальных органах для этой цели формировались специальные подразделения, укомплектованные так называемыми агентами наружной разведки. Они набирались исключительно из числа коммунистов и относились к негласному штату, а в случае расшифровки подлежали переводу в другое подразделение или увольнению. Агенты действовали под легендами прикрытия и располагали подтверждающими документами. В течение некоторого времени они же проводили и оперативные установки, однако позднее эта задача была возложена на сотрудников входившего в состав Оперода политнадзора, включавшего в себя производство арестов, обысков, выемок, установок и розыска.

Важнейшим элементом обеспечения безопасности государства являлась почтово-телеграфная цензура. С октября 1920 по декабрь 1921 года она не носила всеобъемлющего характера и возлагалась на органы военной цензуры (ВЦ) при Особом отделе. Их задачей являлось осуществление полного контроля международной и выборочного контроля внутренней корреспонденции, достигавшего 30 % — 40 % от ее общего объема. Кроме того, при необходимости органы ВЦ конфисковывали отправления в соответствии со списками ЧК и Особого отдела. Эта система принципиально изменилась после принятия 21 декабря 1921 года положения о политическом контроле (ПК). Военная цензура упразднялась, а вместо нее при Секретно-оперативном управлении (СОУ) создавались отделы, отделения и пункты политконтроля, на местах подчинявшиеся Секретно-оперативным частям (СОЧ). По сравнению с ВЦ, задачи новых органов были значительно расширены и включали “контроль за почтово-телеграфной и радиотелеграфной корреспонденцией; отбор корреспонденции в соответствии с секретными списками органов государственной безопасности; наблюдение за типографиями, книжными складами, магазинами и другими предприятиями, издающими и продающими печатные произведения; просмотр вывозимых за границу и ввозимых в РСФСР всех печатных произведений, топографических карт, фотографий, кинолент, почтовых марок; контроль за деятельностью театров, кинематографов, цирков и других зрелищных мероприятий”[127]. В отношении печатной продукции Политконтроль являлся так называемой “карательной”, или последующей цензурой, в функции которой входило изъятие нежелательной литературы, по каким-либо причинам пропущенной предварительной цензурой, то есть Главлитом. Приведенный список обязанностей наглядно показывает глобальный охват органами ОГПУ практически всех областей общественной и духовной жизни советского народа. Исключений было крайне мало. Политконтролю не подлежала корреспонденция руководства партии и государства, дипломатическая переписка, а также письма в адрес прессы. Все остальные письма равно подвергались просмотру, причем в обязательном порядке — международная корреспонденция, отправления до востребования и на условные адреса, подозрительные по вложению, а также отдельные отправления по заданиям оперативных органов. Любые письма и телеграммы могли быть не только просмотрены, но и изъяты, за исключением писем в адрес иностранцев, которые подлежали конфискации лишь в случае обнаружения в них вложений антисоветской литературы и листовок.

Последним в списке, однако не по значению методом оперативной работы был оперативный учет, именовавшийся в рассматриваемый период регистрацией. Первоначально каждый из центральных и территориальных органов ВЧК/ГПУ/ОГПУ вел собственную картотеку, и лишь в 1925 году все сведения стали централизоваться. Спецучет в СССР касался весьма значительной части населения: постановке на него подлежали бывшие дворяне, помещики, купцы, офицеры и военные чиновники, члены антисоветских партий и группировок, духовенство, лица, ранее судимые, уличенные и заподозренные в преступных деяниях, неблагонадежные в политическом отношении, административный и руководящий персонал в государственных учреждениях и на промышленных предприятиях, а также лица из среды командного и административно-хозяйственного состава РККА.

В 1931 году эта система претерпела некоторые изменения. Приказ ОГПУ № 298/175 ввел в действие Инструкцию по учету и агентурным разработкам антисоветских элементов, установившую единые формы дел оперативного учета: агентурное дело, дело-формуляр и учетную карточку. Основной учет обозначался литером “А”, вспомогательный — литером “Б”. На основном учете находились лица, антисоветская деятельность которых (понимаемая весьма широко) являлась установленным фактом. На одиночек заводились дела-формуляры, а на участников организаций и групп — агентурные дела. По литеру “Б” учитывались лица, данные на которых были получены впервые и подлежали дальнейшей проверке. Такие данные содержались в учетных карточках, а компрометирующие материалы на них накапливались в делах агентов. При подтверждении полученных сведений люди далее учитывались по литеру “А”. В этой системе органы ОГПУ применяли классовый подход. При отсутствии подтверждений компромата в течение года рабочие, колхозники, бедняки и середняки снимались с учета, а все остальные продолжали числиться по литеру “Б” и могли находиться под подозрением без ограничения срока. Основания для снятая с учета были исчерпывающе перечислены в упомянутой инструкции: полное опровержение компрометирующего материала, вербовка органами ОГПУ, привлечение к уголовной ответственности и осуждение, инвалидность и смерть.

На фоне столь серьезного внимания к вопросам безопасности внешняя разведка занимала явно второстепенное положение и далеко не сразу выдвинулась в число приоритетных направлений деятельности ЧК. Первоначально она не относилась к компетенции чрезвычайных комиссий, являвшихся сугубо внутренним институтом. Только в апреле 1920 года внутри Особого отдела был создан Иностранный отдел (ИНО), а при фронтовых, армейских, флотских и некоторых губернских особых отделах — иностранные отделения. При каждой дипломатической и торговой миссии РСФСР в капиталистических странах планировалось организовать сеть “легальных” резидентур с задачей агентурного проникновения в разрабатываемые объекты. Там же, где официальные советские представительства отсутствовали, работать предстояло исключительно с нелегальных позиций.

Развитию и укреплению ИНО в значительной степени способствовала беспомощность военной разведки в советско-польской войне 1920 года. В этом конфликте она показала себя с самой худшей стороны, после чего едва не прекратила существовать как самостоятельная структура. Дзержинский попытался использовать разгром Красной Армии и провал ее разведки для поглощения Региструпра и включения его в структуру чрезвычайных комиссий, как это удалось ему с военной контрразведкой. В ноябре 1920 года даже успело выйти подписанное Лениным постановление Совета труда и обороны о подчинении Региструпра Всероссийской чрезвычайной комиссии на правах отдела с включением его начальника в состав Коллегии ВЧК. Однако Троцкий хорошо усвоил урок недавнего прошлого и решил, что потери Военконтроля с него вполне достаточно, чекисты и без того чересчур укрепили свои позиции. Из-за сильнейшего противодействия военных постановление отменили, а разочарованный Дзержинский вынужден был отступить. Именно тогда у него появилось решение создать собственную полноценную и мощную внешнюю разведку, в результате чего появился приказ по ВЧК № 169 от 20 декабря 1920 года, постановивший:

“1. Иностранный Отдел Особого отдела ВЧК расформировать и организовать Иностранный Отдел ВЧК.

2. Всех сотрудников, инвентарь и дела Иностранному Отделу ООВЧК передать в распоряжение вновь организуемого Иностранного Отдела ВЧК.

3. Иностранный Отдел ВЧК подчинить Начальнику Особотдела тов. Меньжинскому (так в документе — И. Л.).

4. Врид. Начальником Иностранного Отдела ВЧК назначается тов. Давыдов, которому в недельный срок представить на утверждение Президиума штаты Иностранного Отдела.

5. С опубликованием настоящего приказа все сношения с заграницей (так в документе — И. Л.), Наркоминделом, Наркомвнешторгом, Центроэваком и Бюро Коминтерна всем Отделам ВЧК производить только через Иностранный Отдел”[128].

Приоритетными задачами ИНО стали:

— выявление за рубежом контрреволюционных организаций, ведущих подрывную деятельность против РСФСР;

— внешняя контрразведка;

— освещение политической линии иностранных государств и их намерений;

— экономическая разведка;

— добывание документальных материалов по всем направлениям работы;

— контрразведывательное обеспечение советских учреждений и граждан за границей.

В составе ИНО имелись шесть географических (линейных, территориально-оперативных) отделений, курировавших различные регионы мира. Как видим, в сферу действий внешней разведки пока еще не входили ни активные операции, ни какие-либо острые мероприятия, столь часто проводившиеся в последующие годы. В качестве главного противника рассматривались не иностранные государства, а ведущие подрывную деятельность против советской власти эмигрантские организации. Как следствие, до середины 1930-х годов внешняя разведка имела преимущественно контрразведывательную направленность. Однако она не только изучала эмиграцию и иностранные спецслужбы, но и деятельно разрабатывала советских граждан за границей. Штатное расписание разведки насчитывало 40 единиц, распределенных по нескольким структурным подразделениям. Наиболее многочисленным были бюро виз и канцелярия отдела (по 11 человек), агентурное отделение состояло из 8 сотрудников, иностранное отделение — из 3, а оставшиеся 7 человек относились к руководству ИНО. Следует подчеркнуть, что здесь и далее по тексту термин “внешняя разведка” в применении к СССР используется в соответствии со сложившейся традицией его употребления. Безусловно, сферу деятельности ИНО и его преемников правильнее было бы именовать внешнеполитической разведкой, поскольку внешней разведкой в широком смысле этого понятия занимались и другие советские организации. Однако, во избежание путаницы, в данной книге используется такое традиционно устоявшееся определение разведывательных органов системы госбезопасности.

Внешняя разведка с первых дней своего существования работала в тесном контакте с Наркоминделом. Ее первый исполняющий обязанности начальника Яков Христофорович Давтян одновременно возглавлял отдел Прибалтийских стран и Польши НКИД, но руководил отделом (под фамилией Давыдов) лишь три месяца, с декабря 1920 по январь 1921 года, после чего перешел на дипломатическую работу. Его место занял Рубен Павлович Катанян, однако ненадолго: в апреле Давыдов возвратился в разведку, был утвержден начальником ИНО и проработал на этом посту до августа 1921 года.

В дальнейшем он занимал различные должности в полпредствах СССР в Литве, Китае, Франции, Иране, Греции и Польше и одновременно возглавлял загранточки, причем в Китае являлся главным резидентом ИНО и руководил работой аппаратов в Пекине, Шанхае и Харбине. Позднее Давтян перешел на административную и хозяйственную работу, а в 1938 году разделил судьбу многих своих коллег и был расстрелян по ложному обвинению. На посту начальника отдела Давыдова сменил работник московской контрразведки Соломон Григорьевич Могилевский, однако и он не задержался там надолго, а в мае 1922 года был откомандирован одновременно на должности полпреда ГПУ в Закавказье, председателя Закавказской ЧК и командующего пограничными и внутренними войсками ЗСФСР. 22 марта 1925 года при невыясненных обстоятельствах он погиб в авиакатастрофе вместе с кандидатом в члены ЦК, секретарем Закавказского крайкома РКП (б) А. ф. Мясниковым и заместителем наркома Рабоче-крестьянской инспекции Г. А. Атарбековым.

Я. X. Давтян

Относительно долголетним начальником внешней разведки являлся Меер Абрамович Трилиссер, возглавлявший ее с мая 1922 по октябрь 1929 года, а до 1930 года продолжавший курировать ее в ранге заместителя председателя ОГПУ, полученном им еще в 1926 году.

При нем ИНО развернул полномасштабные операции и стал серьезной и опасной для противников разведывательной службой. В 1930 году Трилиссер не выдержал конкуренции с Ягодой и был откомандирован на должность заместителя председателя Рабоче-крестьянской инспекции, а с 1935 года стал секретарем и членом президиума Исполнительного комитета Коминтерна (ИККИ), где работал под именем Ивана Михайловича Москвина. Репрессии настигли его несколько позднее основной массы чекистов, он был арестован и расстрелян лишь в 1940 году. Преемником Трилиссера в ИНО с 27 октября 1929 года стал Станислав Адамович Мессинг, ранее руководивший госбезопасностью в Петрограде и входивший в состав Коллегии ОГПУ. Он не оставил заметного следа в работе внешней разведки, вероятно, по причине своего недолгого нахождения на этом посту, на протяжении по крайней мере половины которого фактическое руководство ИНО сохранял Трилиссер.

С. Г. Могилевский

М. А. Трилиссер

С. А. Мессинг

Как уже отмечалось, 25 июля 1931 года Мессинг вместе с группой других высокопоставленных чекистов оказался изгнанным Ягодой из ОГПУ и был откомандирован в распоряжение наркомата водного транспорта СССР. В 1937 году его расстреляли по обвинению в работе на польскую разведку. Следующим руководителем ИНО стал Артур Христианович Артузов, возглавлявший его до мая 1935 года. Иностранный отдел неоднократно менял свою структуру и штаты. В первой половине 1920-х годов она выглядела следующим образом:

— закордонное отделение с канцелярией;

— бюро виз;

— стол въезда;

— стол выезда;

— стол въезда и выезда эшелонами;

— стол приема заявлений;

— общая канцелярия.

В этот период ключевой фигурой в структуре внешней разведки являлся резидент, имевший право осуществлять вербовки источников без санкции Москвы. Несколько позднее Центр постепенно стал ограничивать самостоятельность закордонных разведаппаратов, и первым шагом на этом пути стало образование в ИНО шести секторов для руководства резидентурами: Северного, Польского, Центрально-Европейского, Южно-Европейского и Балканских стран, Восточного и Американского. На Востоке непосредственной организацией разведывательной деятельности занимались аппараты полпредств ОГПУ в закрепленных за ними районах.

На протяжении 1920-х годов главным объектом ИНО оставались эмигрантские организации, однако постепенно такое положение дел становилось анахронизмом. Ухудшившееся после 1927 года международное положение СССР, временами создававшее угрозу войны, требовало принципиально изменить подход к ведению закордонной разведки и направить ее в первую очередь против иностранных государств, в особенности Великобритании, Франции, Германии, Польши, Румынии, Японии, Финляндии и Прибалтийских стран. В связи с этим Политбюро ЦК ВКП(б) в начале 1930 года обратило на ИНО особое внимание. Постановление от 5 февраля увеличивало ассигнования на оперативную работу за рубежом до 300 тысяч рублей золотом и ограничило район деятельности отдела конкретным рядом государств: Великобританией, Францией, Германией (центр), Польшей, Румынией, Японией и лимитрофами. Задачи, стоящие перед внешней разведкой, были предельно конкретизированы:

“1. Освещение и проникновение в центры вредительской эмиграции, независимо от места их нахождения.

2. Выявление террористических организаций во всех местах их концентрации.

3. Проникновение в интервенционистские планы и выяснение сроков выполнения этих планов, подготовляемых руководящими кругами Англии, Германии, Франции, Польши, Румынии и Японии.

4. Освещение и выполнение планов финансово-экономической блокады в руководящих кругах упомянутых стран.

5. Добыча документов секретных военно-политических соглашений и договором между указанными странами.

6. Борьба с иностранным шпионажем в наших организациях.

7. Организация уничтожения предателей, перебежчиков и главарей белогвардейских террористических организаций.

8. Добыча для нашей промышленности изобретений, технико-производственных чертежей и секретов, не могущих быть добытыми обычным путем.

9. Наблюдение за советскими учреждениями за границей и выявление скрытых предателей”[129].

На основании этого постановления ИНО подвергся существенной реорганизации, а его центральный аппарат разведки был разделен на три географических (региональных) и пять функциональных отделений:

— 1-е (нелегальная разведка);

— 2-е (вопросы выезда и въезда в СССР);

— 3-е (разведка в США и основных странах Европы);

— 4-е (разведка в Финляндии и странах Прибалтаки);

— 5-е (работа по белой эмиграции);

— 6-е (разведка в странах Востока);

— 7-е (экономическая разведка);

— 8-е (научно-техническая разведка).

Соответственно выросла численность центрального аппарата ИНО, в котором теперь насчитывался 121 сотрудник, еще несколько десятков человек постоянно находились в резерве. К середине 1930-х годов отдел приобрел значительный опыт работы и создал разветвленные агентурные сета, уверенно выдвинувшись в число ведущих разведывательных служб мира.

В составе ОГПУ существовал и второй, весьма засекреченный орган внешней разведки — созданная в 1926 году В. Р. Менжинским Особая группа при председателе ОГПУ. По свидетельству П. А. Судоплатова, “в ее задачу входило создание резервной сета нелегалов для проведения диверсионных операций в тылах противника в Западной Европе, на Ближнем Востоке, в Китае и в США в случае войны”[130]. Подразделение известно также под неофициальным названием “группы Яши”, поскольку с 1928 по 1938 годы ее возглавлял Яков Исаакович Серебрянский. Группа работала исключительно с нелегальных позиций и привлекалась как для проведения острых акций, так и для создания параллельной сета нелегалов. Ее штат насчитывал 20 сотрудников центрального аппарата и около 60 нелегалов. Именно Особая группа организовала похищение в Париже председателя “Российского общевоинского союза” (РОВС) генерала Кутепова и провела множество других операций, описанных в соответствующих главах.

Я. И. Серебрянский

Необходимо отметить, что, несмотря на огромный размах операций, щедрое финансирование и многочисленные успехи советской внешней разведки, 1920-е годы и начало 1930-х все же можно считать дилетантским периодом ее истории. Контрразведка же достигла зрелости раньше и во многом опережала своих коллег, а зачастую наравне с ними решала внешние проблемы, особенно по эмигрантским центрам и организациям. КРО СОУ ОГПУ СССР был создан в мае 1922 года, но еще за год до этого руководство ВЧК провозгласило необходимость создания “научной контрразведки”. Эта теория гласила, что долговременный и серьезный успех способны принести не заградительные мероприятия, не массовые воздействия без конкретного адреса, а лишь продуманные оперативные разработки. Именно поэтому после создания КРО в него были направлены лучшие сотрудники, в первую очередь опытные агентуристы.

Основная ставка делалась на проникновение в зарубежные центры эмигрантских спецслужб и лишь во вторую очередь — в иностранные разведки, при этом прежде всего старались перехватить их каналы связи с агентурой внутри Советского Союза и начинать разработку объектов заинтересованности именно от этой отправной точки. Важнейшей частью работы являлось проникновение в иностранные миссии в СССР, дававшее возможность не только получать политическую информацию, но также добывать шифры и коды и внедряться в резидентуры иностранных спецслужб, большей частью пользовавшихся дипломатическим прикрытием. Одним из приемов наступательной контрразведки являлось создание легендированных антисоветских организаций. Позднее их значение постепенно упало, поскольку во второй половине 1930-х годов лишь очень наивные люди верили в возможность сохранения в СССР организованного подполья, а таких в разведке, как правило, не держат. Кроме того, со временем система оперативных игр во многом выродилась и стала проводиться по шаблону. Практически во всех случаях их объектом был РОВС, наблюдались ошибки в подборе агентов, стереотип в подготовке дезинформирующих материалов и легенд. Постепенно основанные на легендированных организациях игры ушли в прошлое и возродились в новом качестве лишь в годы Великой Отечественной войны. Следует отметить, что подобный метод оперативной деятельности был воспринят далеко не сразу. Например, при первых же попытках ввести его в УССР появился совершенно секретный приказ № 2 по Цупчрезкому и особым отделам Украины от 15 января 1921 года, гласивший: “Предупреждаю, что этот метод — метод “провокации” — для нас революционеров не приемлем и не допустим. Погоня за открытием организаций, раздувание дел или создание организации хотя бы с целью открытия подозреваемого заговора — преступны, ибо подобного рода деятельность ведет к определенному вырождению наших революционных органов чрезвычайной борьбы в старые охранные, жандармские, сыскные отделения”[131]. Однако вопросы этики вскоре уступили место требованиям оперативной целесообразности, и во второй половине 1920-х годов легендированные организации стали едва ли не основным методом проведения крупномасштабных оперативных игр. При этом четко соблюдалось правило никого не вовлекать в антисоветскую деятельность, не провоцировать, а принудить реально существующего противника искать контакты с мнимым союзником и в процессе этих действий взять его под свой контроль.

Артузов руководил контрразведкой до 1930 года, когда внутреннее соперничество в ОГПУ вынудило тогдашнего начальника разведки Трилиссера уйти из кадров госбезопасности. После этого логичным шагом стало назначение на должность начальника ИНО Артузова, который неоднократно возглавлял проведение закордонных операций, знал три иностранных языка и зарекомендовал себя как прекрасный руководитель оперативного подразделения. Со сменой руководства изменилась и организация службы, хотя это послужило лишь толчком для ее приспособления к изменившимся обстоятельствам.

Следует иметь в виду, что структура ОГПУ регулярно претерпевала изменения, отделы переименовывались, получали, теряли и меняли номера, некоторые приобрели статус управлений, поэтому любой приведенный их список верен лишь на какой-то конкретный момент времени. Подобные реорганизации не являлись какой-либо специфической чертой ОГПУ. Большинство спецслужб мира регулярно меняют свою внутреннюю структуру, чтобы любая добытая о них противником оперативная информация всегда оказывалась хоть немного, но устаревшей. В действительности же такие изменения чаще вызываются не столь высокими соображениями, а весьма приземленным желанием добиться дополнительных должностей или избавиться от неугодных руководителей среднего звена, как это произошло в 1932 году после ликвидации СОУ в результате описанной далее борьбы за власть внутри ОГПУ. Однако не следует полагать, что причиной реформы контрразведки послужили исключительно субъективные обстоятельства, они всего лишь ускорили неизбежный процесс ее адаптации к изменившимся внешним условиям. В конце 1920-х годов руководство СССР всерьез опасалось иностранной военной интервенции против Советского Союза и соответствующей активизации внутренних врагов, в связи с чем ОГПУ получило задачу создать мощный и мобильный контрразведывательный аппарат, одинаково пригодный к функционированию как в мирной обстановке, так и в условиях возможной войны. Первым шагом на этом пути стала централизация в одном подразделении всей работы по борьбе с иностранными разведками, эмигрантскими антисоветскими центрами и направляемыми ими силами внутренней контрреволюции в вооруженных силах и в гражданской области. Для этого приказом № 299/137 от 10 сентября 1930 года КРО, ОО и ВО были расформированы и включены в принципиально новый Особый отдел, напрямую подчинявшийся руководству ОГПУ. Преемником ушедшего из контрразведки Артузова стал Я. К. Ольский-Куликовский, ранее работавший председателем ЧК Белоруссии.

Я. К. Ольский

Обновленный Особый отдел состоял из четырех структурных подразделений. Ими являлись:

— 1 отдел (борьба со шпионажем, наблюдение за иностранными посольствами, консульствами и их связями, наблюдение за национальными колониями в СССР);

— 2 отдел (борьба с кулацкой, повстанческой, белогвардейской контрреволюцией, молодежными контрреволюционными организациями, бандитизмом и контрреволюционными организациями, связанными с заграницей);

— 3 отдел (борьба с националистической и “восточной” контрреволюцией, со всеми видами шпионажа со стороны государств Востока и наблюдение за соответствующими посольствами, консульствами и национальными колониями в СССР);

— 4 отдел (оперативное обслуживание штабов, частей и соединений РККА и РККФ, оборонного строительства и военно-учебных заведений).

Таким образом, органы военной контрразведки сливались с территориальными органами госбезопасности и полностью выводились из-под контроля военных. Аналогичные Особые отделы были образованы во всех полпредствах ОГПУ, а в местах нахождения окружного командования они именовались Особыми отделами военного округа и полномочного представительства. Почти через год приказом ОГПУ № 2/1 от 1 января 1931 года особые отделы всех дислоцированных в краевых и областных центрах корпусов и дивизий РККА сливались с аппаратом Особого отдела ПП. Аналогично обстояло дело в центрах оперативных секторов ОГПУ. Все перечисленные меры стали залогом вывода контрразведки из пределов досягаемости командования военными округами и проводились в связи с назревавшей чисткой вооруженных сил по упомянутому далее литерному делу “Весна”. Еще одним шагом на этом пути стало решение кадровой проблемы. Летом 1931 года лояльно относившийся к армейскому руководству Ольский-Куликовский был снят с должности начальника Особого отдела и уволен из ОГПУ. Его преемником стал И. М. Леплевский. Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 августа 1931 года окончательно закрепило новое положение: “в) Исключить из положения об Особом отделе п. «д» § 1, дающий Реввоенсовету право давать Ос. отд. задания, и § 3, по которому РВС СССР имеет право контроля над выполнением этих заданий, с тем, чтобы Особый отдел был непосредственно подчинен ОГПУ”[132].

Другим шагом в реформе системы государственной безопасности стала централизация борьбы с внутренней контрреволюцией, не связанной с иностранными разведками. Для этого, как уже указывалось, 5 марта 1931 года СО и ИНФО были объединены в новый Секретно-политический отдел (СПО). В том же месяце из СОУ выделили в качестве самостоятельного Оперод, на который возложили функции по охране руководителей партии и государства, политконтроль (ПК), наружное наблюдение (НН), использование оперативной техники и политнадзор. После этого Секретно-оперативное управление естественным образом закончило свое существование и было упразднено. Реформа отчасти коснулась и внешней разведки, Иностранный отдел в 1930 году получил право проведения оперативных разработок, следствия и даже арестов по своим материалам, что для подобного органа было достаточно нетрадиционным. Для обеспечения всего комплекса указанных мероприятий Отдел центральной регистратуры был реорганизован в Учетно-статистический отдел (УСО) с возложением на него ряда дополнительных функций.

ВЧК, ГПУ и ОГПУ до своей смерти в 1926 году возглавлял Феликс Эдмундович Дзержинский, преемником которого стал его бывший заместитель Вячеслав Рудольфович Менжинский.

С этого момента Сталин получил фактическую возможность безраздельно распоряжаться всеми органами безопасности в государстве, ибо хотя Дзержинский и был всегда его верным сторонником, он являлся в партии крупной и самостоятельной фигурой, а новый председатель ОГПУ из-за своего мягкого характера совершенно не мог противостоять натиску вождя ни в одном вопросе. В 1929 году Менжинский, и до того страдавший от астмы, перенес тяжелый инфаркт, последствия которого отчасти преодолел лишь через год. Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) ограничило режим его работы в соответствии с предписаниями врачей четырьмя днями в неделю и пятью часами в день. Однако уже в 1933 году председатель ОГПУ вновь сильно заболел и почта не участвовал в работе, а делами фактически управлял его первый заместитель Ягода. Подобная ситуация провоцировала внутренние интриги в ведомстве, в особенности в его центральном аппарате. Периодически они переходили все мыслимые рамки, и тогда в ситуацию приходилось вмешиваться Сталину, пристально наблюдавшему за обстановкой в органах госбезопасности и никогда не терявшему контроля над ними. В конце 1929 года зарвавшегося Ягоду, а также М. А. Трилиссера, Т. Д. Дерибаса, коменданта Москвы П. П. Ткачука, помощника начальника Особого отдела Московского военного округа М. С. Погребинского и командира-комиссара дивизии особого назначения им. Ф. Э. Дзержинского М. П. Фриновского наказали, формально мотивировав это их аморальным поведением. Трилиссер был удален из ОГПУ, Фриновский снят с командования “придворной” частью и отправлен в провинцию на должность председателя ГПУ Азербайджана, а Ягода утратил власть над Секретно-оперативным управлением и Особым отделом ОГПУ, то есть его ключевыми подразделениями. На должность начальника СОУ был назначен и сразу введен в состав Коллегии идейный вдохновитель печально известного “шахтинского дела” Е. Г. Евдокимов. Он немедленно перетянул за собой в центральный аппарат группу своих сторонников, в дальнейшем составивших так называемую “северокавказскую” группировку чекистов, в течение нескольких лет являвшуюся наиболее влиятельным кланом внутри системы госбезопасности. Упоенный своей победой и открывающимися блестящими перспективами Евдокимов был уверен, что в ближайшем будущем займет пост председателя ОГПУ, а Ягода отойдет даже не на вторые, а в лучшем случае на третьи роли или же вообще будет изгнан из ведомства.

Е. Г. Евдокимов

Однако поражение этого опытного аппаратчика и интригана оказалось временным. В 1931 году Ягода для укрепления своих позиций решил нанести удар по вооруженным силам и организовал литерное дело “Весна” по обвинению во вредительстве множества командиров РККА из числа бывших офицеров. Контролировавший все подразделения внутренней безопасности Евдокимов не мог не видеть, что доказательства виновности подследственных не выдерживают никакой проверки, и решил воспользоваться этим обстоятельством для окончательного решения “проблемы Ягоды”. Он и его сторонники заместитель председателя ОГПУ С. А. Мессинг, начальник Особого отдела Я. К. Ольский-Куликовский, начальник АОУ и одновременно ГУ-ПОиВ И. А. Воронцов и полпред ОГПУ по Московской области Л. Н. Бельский обвинили Ягоду в фальсификации дела “Весна”. Результат оказался прямо противоположен ожидаемому. Судя по всему, разработка командиров РККА осуществлялась если не по прямому указанию, то, во всяком случае, с ведома и согласия Сталина, поддержавшего первого зампреда ОГПУ в борьбе с его противниками. Итог интриги подвел приказ по ОГПУ № 390 от 25 июля 1931 года, дополнявшийся закрытым письмом ЦК с поддержкой Ягоды и осуждением его противников:

“1. Т. т. Мессинг и Бельский отстранены от работы в ОГПУ, тов. Ольский снят с работы в Особом отделе, а т. Евдокимов снят с должности начальника Секретно-Оперативного управления с направлением его в Туркестан на должность ПП на том основании, что:

а) эта товарищи вели внутри ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ; б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно нетерпимые разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является “дутым” делом; в) они расшатывали тем самым железную дисциплину среди работников огпу”[133].

Кроме перечисленных работников, был снят со своей должности и Воронцов. Евдокимова первоначально планировалось откомандировать на должность полпреда ОГПУ по Ленинградской области, но по личной просьбе 1-го секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) С. М. Кирова его назначение было отменено, и бывший начальник СОУ отправился в Ташкент. Руководитель всей гражданской и военной контрразведки Ольский-Куликовский возглавил Главное управление столовых Наркомата внутренней торговли СССР, Воронцова откомандировали в Наркомат пищевой промышленности, Мессинг был направлен на хозяйственную работу, а позднее занял малопрестижную должность председателя советско-монгольско-тувинской торговой палаты. Бельский оказался в Наркомате снабжения, а впоследствии был возвращен в органы внутренних дел, возглавил союзную милицию и дослужился до поста заместителя наркома внутренних дел СССР. Одновременно был снят с должности начальника СПО и понижен до полпреда ОГПУ по Московской области Агранов, хотя позже он сумел вернуться в руководящие сферы и стал заместителем наркома НКВД СССР и начальником Главного управления государственной безопасности. На смену ему прибыл новый начальник СПО, мало кому известный ранее Г. А. Молчанов, под непосредственным руководством которого прошли все политические процессы по истреблению оппозиции с 1931 по 1936 год. Ягода также не вышел из конфликта без потерь. Он расстался с постом первого заместителя председателя ОГПУ и стал вторым заместителем, а его место занял партийный направленец, бывший заместитель наркома Рабоче-крестьянской инспекции (РКП) СССР И. А. Акулов. Всех этих достаточно разных и по характеру, и по должностям людей впоследствии объединила общая участь: расстрел.

Г. А. Молчанов

Вслед за чисткой верхов в ОГПУ прошло массовое увольнение руководящего состава среднего уровня, а сторонников убранных начальников отправили проходить службу в территориальных органах. Ненадолго и не полностью выздоровевший Менжинский не стал ничего восстанавливать и вообще в значительной степени устранился от руководства. Перечисленные кадровые перестановки привели к снижению роли контрразведки, зато на этом фоне существенно усилил свои позиции Иностранный отдел.

В послужных списках советских разведчиков имеется одна особенность: в самой середине карьеры многие из них на целые годы внезапно переводились в пограничную охрану. Однако это не означает, что очередной период своей жизни они посвятили изучению контрольно-следовой полосы, проверке паспортов в международных аэропортах или хождению вдоль границы с собакой на поводке, поскольку функции погранвойск в СССР были весьма широки, намного шире, чем в большинстве других государств. Концепция охраны границы в предвоенные годы предусматривала ключевую роль в этом процессе агентурно-осведомительной сети, а погранично-сторожевые войска лишь придавались ей, то есть первичной являлась оперативная работа, а заградительные мероприятия — вторичными. Такая, можно сказать, интеллектуальная концепция потребовала организации серьезной пограничной разведки, которая и была создана в 1924 году. До этого в стране в 1918 году недолгое время существовали пограничные ЧК, вскоре в подавляющем большинстве преобразованные в армейские, а после образования Особого отдела ВЧК — в дивизионные, армейские и фронтовые Особые отделы. Немногочисленные оставшиеся пограничные ЧК были включены в Особый отдел после выхода постановления Совета Обороны от 18 июля 1919 года “О передаче пограничных войск в ведение Народного комиссариата по военным делам”. Дальнейшая трансформация пограничных оперативных органов прошла в 1919–1920 годах и заключалась в создании на тех участках границы, где боевые действия уже завершились, особых пограничных отделений, особых пограничных пунктов и особых заградительных постов. В дальнейшем они вошли в ГПУ и затем в ОГПУ вместе с особыми отделами по охране границы. Однако на практике система не функционировала должным образом. Войсковые командования и оперативные аппараты ОГПУ существовали параллельно, что весьма затрудняло практическое взаимодействие обеих структур. Поэтому 25 февраля 1925 года приказом председателя ОГПУ “О реорганизации пограничной охраны на основе объединения пограничных органов и пограничных войск” они были слиты воедино. Теперь на базе пограничных особых отделений и воинских частей создавались пограничные отряды, в структуре которых имелись секретно-оперативные части (СОЧ) с функциями агентурной работы. СОЧ состояла из следующих подразделений:

— группа информации;

— группа контрразведки;

— секретная группа;

— группа борьбы с контрабандой;

— группа службы;

— группа особистского обслуживания (отдельного от общей системы Особых отделов).

СОЧ являлись основными оперативными органами охраны границы и находились в двойном подчинении: по вопросам шпионажа, политической контрабанды и переправки через границу — у губернских оперативных отделов ОГПУ, а по вопросам экономической контрабанды и нарушения границы — у частей погранохраны губерний. Возникли комендатуры пограничных участков, созданные из отдельных рот погранвойск и пограничных особых постов. Так сформировалась относительно современная система пограничных оперативных органов. Не следует полагать, что она ведала только разведкой погранполосы, ее операции очень часто выходили за рамки тактических и приобретали оперативный размах. Деятельность разведки подкреплялась боевой силой в виде созданных в августе 1925 года маневренных групп, имевших права комендатуры и численность до 300 человек. Они подчинялись помощнику начальника погранотряда по оперативной части, руководившему также секретной группой наружного наблюдения. Таким образом, вплоть до середины 1930-х годов заставы и комендатуры располагали агентурно-осведомительной сетью, использовавшейся прежде всего в интересах охраны границы в 22-километровой пограничной полосе. В нисходящей системе структуры линейных органов “отряд — комендатура — застава” оперативную работу соответственно вели заместители или помощники коменданта по СОЧ, уполномоченные и их помощники, а также начальники застав. После слияния в ноябре 1926 года Отдела пограничной охраны и Главной инспекции погранвойск в единое Главное управление пограничной охраны и войск (ГуПОиВ) ОГПУ, в котором имелась оперативная часть, роль разведки на границе еще более возросла. Ее значение в создании агентурного заслона видно из отчета реферата “Восток” II отдела генерального штаба Войска польского: “Пограничный отдел ГПУ, вопреки сильной нехватке людей и снабжения, имеет в своем распоряжении широко разветвленную и верную сеть агентов вдоль всей польско-советской границы, набранную из жителей этой зоны, а также среди крестьян и других слоев государственных работников. Вся пограничная территория разделена на три зоны, в которых организована контрразведывательная сеть в зависимости от степени близости зоны к границе. Среди такой густой разведывательной сети трудно поддерживать разведывательные контакты, и для ведения разведывательной работы в этой обстановке требуется немалая отвага и ловкость. Жители пограничья заинтересованы в обнаружении наших агентов благодаря соответствующим вознаграждениям. Следовательно, каждый человек, имеющий возможность работать в этой обстановке, обладает для нашей разведки значительной ценностью”[134].

В 1930–1931 годах в связи с принятием положений об оперативных секторах и о городских и районных отделениях, изменивших порядок ведения разведывательной и контрразведывательной работы в пограничной полосе, разведка пограничных войск подверглась очередной реформе. Понятие “оперсектор” было введено после отмены округов как административно-территориальных единиц СССР и ликвидацией в связи с этим окружных отделов ОГПУ. Секторы создавались “для непосредственной глубокой чекистской работы в пределах обслуживаемой территории и для оперативного руководства городскими и районными Отделениями и аппаратом районных уполномоченных ГПУ”[135]. В частности, на Украине создавалось 9 оперсекторов (Харьковский, Сталинский, Киевский, Днепропетровский, Одесский, Винницкий, Житомирский, Полтавский и Сумской), одновременно с этим продолжал существовать Молдавский областной отдел ГПУ. Согласно новым руководящим документам, за оперативную работу в приграничных секторах в равной степени отвечали и пограничники, и территориалы, однако на практике оперсекторы, как правило, возглавлялись командирами погранотрядов. Им подчинялись районные и городские аппараты ОГПУ, и командир отряда теперь одновременно руководил также и всей местной структурой госбезопасности, включая войска. Новшество понравилось далеко не всем, пос-кольку отныне начальники территориальных органов, доселе составлявшие элиту второго уровня (после местных партийных комитетов), опустились на ступеньку ниже и внезапно оказались в подчинении у своих коллег-пограничников, которых раньше воспринимали в качестве “младших братьев”. Теперь же те возглавили примыкавшие к границе оперативные секторы и также не были в восторге от свалившейся на них нежданной ответственности за политическую благонадежность на подведомственных территориях. Но приказ следовало выполнять, а на практике это означало, что оперативный аппарат погранвойск теперь в значительно меньшей степени занимался непосредственными задачами охраны границы и постоянно отвлекался на помощь местным территориальным органам госбезопасности. В развитие сближения обоих аппаратов, в 1932 году особистское обслуживание погранвойск изъяли из их собственной компетенции и передали в общую систему Особых отделов. Ситуация сохранялась неизменной до 1934 года и улучшению охраны границы никак не способствовала.

В начале 1920-х годов определенное развитие получила теория агентурной разведки. Считалось, что разведывательная служба основную работу должна проводить по открытым источникам, а область действий агентурной разведки начинается там, где получаемой несекретной информации недостаточно, то есть к ее компетенции относили оперативное изучение вопросов, лежащих за пределами официальной доступности. При общей справедливости такой концепции она все же несколько устарела, поскольку не учитывала возможностей тайного физического проникновения, радиоразведки и иных технических способов съема закрытой информации. Однако теория, как всегда, отставала от практики, и в действительности все обстояло далеко не столь удручающим образом. Криптография в СССР развивалась быстрыми темпами, причем использовались как “чистые” криптоаналитические возможности, так и компрометация шифров и кодов противника, его “криптографическое ограбление”. С июня 1921 года ОГПУ читало шифровки германского представительства в Москве, в 1923 году добыло шифры китайского посольства, с 1924 года для Спецотдела перестали быть секретом некоторые польские шифры, а к 1925 году СССР частично или полностью раскрыл военные, дипломатические и разведывательные коды пятнадцати государств. С 1921 года ОГПУ получило доступ к прочтению зашифрованной переписки НСЗРиС. Эта еще не исследованная сторона работы контрразведки по ликвидации савин-ковской организации заставляет по-новому взглянуть на ее агентурную разработку.

Д. Шешеня

Вообще же ликвидация “Национального союза защиты родины и свободы” явилась одной из самых ярких операций контрразведки и достаточно широко освещена в литературе. Летом 1922 года представитель II отдела польского главного штаба капитан Секунда направил адъютанта Б. В. Савинкова сотника Л. Д. Шешеню для проверки деятельности резидентур НСЗРиС в Смоленске и Москве. При нелегальном переходе границы эмиссар был арестован. В ГПУ весьма обрадовались столь ценной добыче и срочно бросили на его допросы лучшие силы. Поединок с опытными следователями Шешеня проиграл, очень скоро начав работать на бывшего противника под псевдонимом “Искра”. Он раскрыл всю информацию, которой располагал о НСЗРиС, в частности, резидентах союза в Смоленске штабс-капитане В. И. Герасимова (“Дракун”) и в Москве М. Д. Зекунове. Первый из них был вскоре осужден, а второй стал спецосведомите-лем органов госбезопасности под псевдонимом “Михайловский”. Дальше в работу вступил КРО, создавший легендированную подпольную антисоветскую организацию “Либеральные демократы” (“АД”), роль руководителя которой А. П. Мухина играл контрразведчик А. П. Федоров. Это стало началом оперативной игры под названием “Синдикат-2”, одной из первых и самых успешных случаев создания легенд КРО. Она продолжала воздействие на НСЗРиС в развитие проведенной ранее операции “Синдикат”. Целью операции являлся вывод в РСФСР, а позднее в СССР и захват славившегося своей недоверчивостью и интуицией Савинкова, поэтому проводилась она крайне осторожно. ' В ходе “Синдиката-2” появлялось множество соблазнительных возможностей нанести удар ПО второстепенным фигурам, однако ради достижения основной цели контрразведчики сумели избежать искушений. Вначале Федоров убедил отправиться с инспекционной поездкой в Россию руководителя отделения НСЗРиС в Вильно Фомичева, за ходом вояжа которого внимательно следил Савинков. Он не без основания полагал, что, если “АД” создали чекисты, они не упустят случая заглотнуть столь привлекательную приманку. Увы, глава НСЗРиС недооценил масштаб замысла не разменивавшегося на мелочи КРО. Фомичев благополучно возвратился обратно и теперь уже сам начал убеждать шефа перейти границу и побывать на родине, чтобы личным присутствием активизировать подпольную деятельность своих сторонников в СССР. Осторожный Савинков все же вначале послал вместо себя руководителя военизированных формирований союза полковника Павловского, который по возвращении должен был засвидетельствовать безопасность канала. Председатель НСЗРиС знал, сколько крови на руках его помощника, и был уверен, что уж его-то ГПУ обратно за границу не выпустит ни в коем в случае, с каким бы дальним прицелом ни проводилась оперативная комбинация. Павловский, в свою очередь, решил не играть по заранее установленным правилам и отказался воспользоваться организованным контрразведкой “окном” на границе, а с группой вооруженных людей с боем прорвался в совершенно другом месте, почти целиком уничтожив при этом пограничную заставу. Позднее его все же арестовали, после чего вопрос о продолжении операции встал весьма остро. Отпускать Павловского было немыслимо, поскольку вне пределов досягаемости ОГПУ он никогда бы не согласился обманывать Савинкова, а задержать его означало окончательно провалить игру. Поэтому контрразведчики вынудили арестованного согласиться на сотрудничество, присвоив новому спецосведомителю псевдоним “Миклашевский”, имитировали его тяжелое ранение, якобы заведомо исключавшее любое передвижение, и заставили написать успокаивающее письмо: “…Капитал есть, но нужен мудрый руководитель, т. е. Вы. Все уж из состава главной нашей конторы привыкли к этой мысли, и для дела Ваш приезд необходим. Я, конечно, не говорил бы этого, не отдавая себе полного отчета в своих словах”[136]. Как и следовало ожидать, Павловский все же попытался подать заранее обусловленный сигнал опасности, однако эта попытка провалилась из-за неудачного конспиративного замысла. Выявление подобного сигнала возможно лишь в случае, если пропуск знака означает безопасность, а не опасность, тогда как в данной ситуации все обстояло наоборот. Работники КРО сразу же распознали примитивное отсутствие точки в конце фразы и поставили ее, сорвав намерения Павловского в самом начале.

В конечном итоге в 1924 году Савинков все же прибыл в СССР и практически сразу же 15 августа был арестован вместе со своими спутниками. На суде он покаялся во всех грехах. Довольно странно было слышать от несгибаемого и легендарного антикоммуниста слова раскаяния: “Для меня теперь ясно, что не только Деникин, Колчак, Юденич, Врангель, но и Петлюра, и Антонов, и эсеры, и “савинковцы”, и грузинские меньшевики, и Махно, и Григорьев, и даже кронштадтцы не были поддержаны русским народом и именно поэтому и были разбиты; что, выбирая между всеми разновидностями бело-зеленого движения, с одной стороны, и Советской властью — с другой, русский народ выбирает Советскую власть… Всякая борьба против Советской власти не только бесплодна, но и вредна”[137]. Трудно сказать, что именно заставило бывшего председателя НСЗРиС так оценить свой пройденный путь и дело всей жизни, поскольку по сей день точно не известно, чем и как убеждали его следователи ОГПУ. Достоверно установлено лишь то, что никакие меры физического воздействия к Савинкову не применялись. Косвенным свидетельством проводившейся с ним психологической игры является, в частности, постановление Политбюро ЦК РКП (б) от 18 сентября 1924 года, гласившее: “Дать директиву Отделу печати наблюдать за тем, чтобы газеты в своих выступлениях о Савинкове соблюдали следующее:

а) Савинкова лично не унижать, не отнимать у него надежды, что он может еще выйти в люди;

б) Влиять в сторону побуждения его к разоблачениям путем того, что мы не возбуждаем сомнений в его искренности”[138]. Такая тактика в дальнейшем привела осознавшего беспочвенность надежд на освобождение Савинкова к самоубийству, но пока что она дала ожидаемые результаты. Накопленные оперативные и следственные данные позволили полностью разгромить его организацию, которая после этого окончательно прекратила свое существование. Всего ОГПУ ликвидировало 23 резидентуры НСЗРиС, его западный областной комитет и несколько отдельных групп агентов Информационного бюро союза — его разведки. Следует, правда, отметить, что эта структура была наиболее активна несколько ранее, когда ее возглавлял брат Савинкова Виктор. В 1923 году он отошел от политической борьбы, а под руководством его преемника Е. С. Шевченко Информационное бюро потеряло прежнюю значимость и превратилось в обычный аппаратный орган.

Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила Савинкова к смертной казни по тринадцати пунктам обвинительного заключения, но одновременно ходатайствовала перед ЦИК о смягчении приговора. Ходатайство было удовлетворено, и в качестве компенсации за покаяние смертную казнь заменили десятилетним тюремным заключением. Следует отметить, что режим содержания под стражей бывшего самого знаменитого террориста России отличался крайним либерализмом. В одной камере с ним добровольно находилась его спутница жизни, их возили на прогулки, в рестораны и на театральные спектакли, обеспечивали лучшими продуктами, коллекционными винами и литературой. Однако Савинков очень тяготился пребыванием в заключении и постоянно обращался с ходатайствами о досрочном освобождении, не получавшими ответа. Утром 7 мая 1925 года он передал Дзержинскому очередное письмо с требованием либо освободить его, либо раз и навсегда сообщить о том, что это невозможно. Принимавший письмо представитель тюремной администрации весьма скептически оценил шансы заключенного на досрочный выход на свободу, после чего выпустил его на прогулку в Царицынский парк в сопровождении известных чекистов Пузицкого, Сыроежкина и Сперанского. По возвращении с прогулки в 23 часа 20 минут Савинков внезапно выбросился во двор из окна находившегося на пятом этаже кабинета № 192 и разбился насмерть. Бытует расхожее мнение о том, что бывший председатель НСЗРиС вовсе не покончил с собой, а был убит сотрудниками ОГПУ, однако нет никаких оснований полагать, что это соответствует действительности. Скорее всего, Савинков просто не смог вынести крушения всех своих жизненных ценностей и не видел никакого смысла в дальнейшей жизни, тем более в заключении, срок окончания которого не просматривался. Борьба бывшего председателя НСЗРиС против коммунистов потерпела полный крах, проиграл он и “дуэль умов” с ОГПУ.

Сразу после “Синдиката-2” проводилась значительно менее известная операция “Син-дикат-4”, направленная против “кирилловцев” — монархических кругов эмиграции, признававших право на российский престол за великим князем Кириллом. Она началась в ноябре 1924 года и заключалась в создании легендированной “Внутренней российской национальной организации” (ВРИО), якобы имевшей на территории Советского Союза 46 конспиративных и явочных квартир для связи с закордоном. Явки располагались в Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве, Одессе, Пскове, Ростове-на-Дону, Краснодаре, Нахичевани, Баку, Ташкенте, Хабаровске и других крупных населенных пунктах. Завербованный ИНО в Берлине эмигрант (“Климович”) представил одному из влиятельных монархистов Глазенапу агента ОГПУ “Чернявского”, выступавшего в качестве эмиссара БРНО. Он познакомил его с представителями СИС и РОВС, а в 1928 году представил самому генералу Кутепову, с которым “Чернявский” договорился об установлении конспиративной связи. В течение двух лет председатель РОВС пытался проверить новую для него организацию и направил для этого в СССР двух своих офицеров Огарева и Цветкова. Они подтвердили подлинность ВРНО, после чего в 1930 году в Берлине состоялась встреча Кутепова с двумя агентами ОГПУ, являвшимися подлинными представителями советских предприятий лесной промышленности.

Операция имела большие перспективы, в частности, благодаря широкому охвату: по делу проходили 463 фигуранта. Свидетельством ее важности является то, что в различное время “Синдикат-4” курировали 30 руководящих работников ОГПУ. К сожалению, игра была преждевременно свернута, главным образом по причине внутренних распрей в руководстве госбезопасности. В 1930 году без особых на то оснований до РОВС была доведена информация о разгроме ВРНО, причем Наркоминдел для прикрытая разослал в иностранные посольства информацию о ликвидации антисоветской организации. При этом перечислялись фамилии нескольких уже арестованных иностранных разведчиков, а приезжавшие в Берлин представители предприятий лесной промышленности были объявлены скрывшимися от ареста. Трудно сказать, способствовала ли такая акция поставленным задачам создания у иностранных разведывательных служб и эмиграции впечатления монолитности советского строя. Контрразведка лишь предусмотрительно позаботилась о “сохранении” харьковского и среднеазиатского филиалов ВРНО, в течение еще некоторого времени служившими приманкой для противника.

Точные данные о выявленных советской контрразведкой иностранных агентах покрыты мраком, ибо по сохранившимся документам и оперативным делам невозможно полностью отфильтровать правду от вымысла. Более-менее достоверны данные о задержании шпионов на границе, однако здесь возможно включение в эту категорию обычных перебежчиков и “чистых” контрабандистов. Например, вызывает серьезное сомнение информация об аресте пограничниками в первой половине 1932 года 187 агентов польской разведки. Это было возможно лишь не позднее 1927 года, до ряда провалов польских агентурных сетей на территории СССР. Поляки действительно уделяли самое серьезное внимание операциям на Востоке, и в 1928 году реферату “Восток” были выделены 40 % от общих ассигнований на разведку. Еще в 1925 году только в Украине резидентуры II отдела действовали в Киеве (местный ломбард и штаб XIV корпуса), Одессе (штаб 51-й стрелковой дивизии и военное училище), Житомире (131-й стрелковый полк) и Каменец-Подольском, а отдельные агенты — в Староконстантинове, Городке, Изяславе и Солодковце. Однако после приобретения соответствующего опыта контрразведывательной деятельности ОГПУ арестовало множество бывших офицеров, составлявших основу польского агентурного аппарата в СССР, а также разгромило ряд эмигрантских организаций, через которых проводил работу II отдел главного штаба Войска польского. Для организации разведки с СССР поляки условно разделили советскую территорию на 5 “разведывательных округов”, или зон:

— московская зона (Петроград, Смоленск, Минск, Нижний Новгород и Самара). Главными направлениями ее разведывательных устремлений являлись Московский, Петроградский, Западный и Приволжский военные округа, Балтийский флот, военная промышленность Тулы, Иваново-Вознесенска и Урала, Архангельский порт и транзит через Финляндию;

— тифлисская зона (Кавказ) Ведала антисоветской ирредентой в Азербайджане, Грузии и Армении;

— харьковская зона с киевским, харьковским, одесским и ростовским “подчиненными округами”. Занималась Украинским и Северо-Кавказским военными округами, Киевским укрепленным районом, внешнеторговыми перевозками через черноморские порты и промышленностью Донбасса.

— оренбургско-туркменская зона (Западная и Восточная Сибирь, Хива и Бухара)

— новониколаевская зона (Западная и Восточная Сибирь).

В центрах зон планировалось создать главные пляцувки, которые должны были руководить точками в так называемых “подчиненных округах”. Использование отдельных пляцувок, а также агентуры, подчинявшейся резидентурам в Финляндии, Прибалтике, Румынии или непосредственно центру, допускалось лишь в крайнем случае. Следует, однако, отметить, что вся эта стройная система осталась в основном на бумаге. Удары контрразведки по польским агентурным сетям, а также практиковавшееся отселение нелояльных элементов из приграничных районов, агентурные, войсковые и технические мероприятия по охране границы не позволили Варшаве реализовать свои планы в полном объеме. Эффективная перевербовка дала ОГПУ возможность производить неоднократные обратные заброски двойников, далеко не всегда раскрывавшиеся с помощью слабых контрразведывательных возможностей экспозитур по собственным агентам. По указанным причинам поляки вынуждены были искать альтернативные способы осуществления разведки в СССР. Они практиковали облеты границы аэрофоторазведчиками, иногда осуществляли вооруженные прорывы агентов-боевиков, а с 1927 года обратили внимание на восточные и южные границы Советского Союза. Польская разведка открыла пляцувки в Ираке (“Радаменес”) и Иране (“Навуходоносор”), а позднее также в Стамбуле, Трабзоне, Тегеране, Мешхеде, Тебризе, Кабуле и несколько точек на Дальнем Востоке. Однако их суммарные агентурные возможности оставались довольно ограниченными, и утверждения о сотнях и тысячах наводнивших СССР польских агентах были явно весьма далеки от реальности.

Не более похожа на правду и картина деятельности абвера в Советском Союзе. Сообщалось, что в 1934 году были раскрыты и арестованы:

— шесть германских агентов — специалистов из немецкой внешнеторговой фирмы “ Контроль-К^о ”;

— организация под руководством немецкого инженера Линдера в Управлении связи БССР, обеспечивавшая связь с заграницей и готовившая диверсии на стратегических объектах;

— группа германских шпионов, работавших под прикрытием специалистов по связи в

представительстве фирмы “Сименс — Гальске”.

В различных документах имеется еще немало упоминаний и о других якобы существовавших на советской территории немецких резидентурах и подрывных подпольных организациях. В частности, 5 марта 1934 года занимавший тогда должность заместителя председателя ОГПУ В. А. Балицкий докладывал Сталину об активной шпионской деятельности немцев с позиций консульств в Харькове, Киеве и Одессе, активно использовавших для этого “немецкие лютеранские и католические кадры”[139].

Следующий, 1935 год ознаменовался разгромом германских агентурных сетей на московских заводах “Электрофизприбор”, “Газочистка”, “Электрозавод” и других, а также ликвидацией в Средней Азии резидентуры под руководством консула Зоммера, агенты которого собирали информацию и готовили неизменные диверсии на военных заводах. В 1936 году число обнародованных случаев шпионажа возросло. Закрытые и открытые источники содержат упоминание о разгроме следующих резидентур и отдельных агентурных групп германской разведки:

— ряда сотрудников фирмы “Рейнметалл”, готовивших взрывы нескольких военных заводов;

— специалистов ленинградских представительств фирм “Ашафенбург”, “Вальдгофф” и “Теодор-Торер”, готовивших вывод из строя метрополитена и ряда промышленных предприятий;

— резидентур в Донбассе, Запорожье и Днепропетровске, созданных сотрудниками германских консульств в Киеве и Харькове и планировавших проведение диверсий на важных промышленных объектах;

— действовавшей в Приморье группы агентов под руководством консула Германии во Владивостоке Кастнера и секретаря консульства Вольного.

Не меньший удар был нанесен по немцам на Украине. Только УНКВД УССР по Донецкой области в 1936 году ликвидировало ряд диверсионных, как сообщалось, групп, именовавшихся по названиям литерных дел по их разработке:

— “Узел” (районы Донецкой области, Днепропетровская область, Кавказ, Закавказье и Сибирь). Арестовано около 50 человек, 8 расстреляны;

— “Авторитет” (районы Донецкой области, Киевская область и Закавказье). Арестовано около 40 человек, 7 расстреляны;

— “Педагоги-изменники”. Осуждены 16 человек;

— “Кольцо”. На оборонных предприятиях арестовано свыше 80 человек;

— “Редактор”;

— “Перелет”. Осуждены к тюремному заключению 12 человек, 6 расстреляны;

— “Радисты”. Арестовано около 100 человек;

— “Интеграл”;

— диверсионная организация переселенцев в Старобельском районе. Сообщалось, что она образовала 11 штурмовых отрядов и находилась в подчинении консульства Германии в Киеве;

— “Сумерки” (группа на химических заводах Константиновки). Сообщалось, что ей руководило консульство Германии в Москве;

— диверсионная организация на электростанциях Донбасса. Якобы находилась под руководством гестапо.

В указанной докладной записке от 5 марта 1934 года Балицкий сообщал о создании Национал-социалистической партии Украины и ликвидации 81 повстанческой ячейки Союза боевых молодых немцев, организованных “по типу гитлеровских штурмовых отрядов”[140].

Все перечисленные эпизоды довольно сомнительны, во всяком случае, в части подготовки совершенно не нужных Германии на данном этапе диверсий. Они являются очевидными доказательствами постепенного перехода ОГПУ к фальсификации дел, осуществляемой как в политических целях, так и просто для оправдания существования своего многократно разросшегося штата. Вездесущая контрразведка строилась по территориально-объектовому принципу и обслуживала все имевшиеся в стране населенные пункты, предприятия, организации и учреждения, органы государственного управления, войска, транспорт — фактически все, за исключением партийных органов. Вероятно, во всем мире не нашлось бы армии шпионов, способной охватить все обслуживаемые ОГПУ объекты. Но, как уже отмечалось, лишь небольшая часть контрразведки и в самом деле занималась противодействием иностранным разведорганам и была в состоянии осуществить его, все же остальные подразделения использовали этот термин в качестве эвфемизма для обозначения политической полиции.

Структура ОГПУ была ориентирована именно на это. К концу своего срока существования она претерпела ряд изменений по сравнению с начальным периодом и в 1934 году являлась следующей:

— Председатель;

— Заместители председателя;

— Коллегия;

— Секретариат Коллегии;

— Особоуполномоченный при Коллегии;

— Особое совещание и Особая инспекция при ней;

— Судебная коллегия;

— Управление делами (УД);

— Отдел кадров (ОК);

— Финансовый отдел (ФИНО);

— Особый отдел (00);

— Секретно-политический отдел (СПО);

— Иностранный отдел (ИНО);

— Оперативный отдел (Оперод);

— Транспортный отдел (ТО);

— Специальный отдел (СО);

— Учетно-статистический отдел (УСО);

— Главное управление погранохраны и войск ОГПУ (ГУПО ВОГПУ);

— Главное управление рабоче-крестьянской милиции (ГУРКМ);

— Главное управление лагерями (ГУЛАГ);

— Экономическое управление (ЭКУ);

— Мобилизационный отдел;

— Инженерно-строительный отдел;

— Часть секретного хранения архивных фондов.

Объединенному государственному политическому управлению негласно подчинялись многие предприятия и организации, от акционерного общества “Интурист” до Экспедиции подводных работ особого назначения (ЭПРОН), созданной для добывания затонувших у берегов Крыма сокровищ британского фрегата “Черный принц”[141]. Одновременно с изменением структуры ОГПУ назревали перемены в его руководстве. Здоровье Менжинского настолько ухудшилось, что он уже не мог подниматься по лестнице в собственный кабинет, принимал посетителей лежа на диване и вообще в основном жил за городом на даче. Сталин давно решил назначить Ягоду его преемником, но по какой-то обычно не свойственной ему деликатности не делал этого при жизни Менжинского. Однако и после его смерти в мае 1934 года заместителю председателя ОГПУ так и не довелось стать его полноправным и формальным преемником. В июле было принято решение о вхождении секретной службы на правах Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) в состав Наркомата внутренних дел СССР, руководителем которого назначили Генриха Григорьевича Ягоду. Начался следующий, принципиально иной этап истории спецслужб Советского Союза.

2. РАЗВЕДУПР

Второй по значению после госбезопасности секретной службой СССР являлась военная разведка. Она возникла значительно раньше ИНО и в какой-то мере может считаться наследницей прежних военных разведывательных структур.

В первые полгода после революции по инерции еще продолжал существовать ведавший агентурной разведкой Отдел 2-го генерал-квартирмейстера Главного управления генерального штаба (ГУГШ), или Огенквар, руководил им по-прежнему генерал-майор П. Ф. Рябиков. Структура центрального аппарата отдела выглядела следующим образом:

— 1-е отделение (разведывательное);

— 2-е отделение (германское);

— 3-е отделение (романское);

— 4-е отделение (скандинавское);

— 5-е отделение (австро-венгерское);

— 6-е отделение (ближневосточное);

— 7-е отделение (средневосточное);

— 8-е отделение (дальневосточное).

Никакая работа в отделе практически не велась, да и вестись не могла ввиду полного развала агентурного аппарата, самоликвидации института военных агентов (атташе) и прекращения связи с источниками. Все предпринимаемые в этом направлении попытки успехом не увенчались.

Параллельно с Огенкваром в течение крайне непродолжительного периода времени в составе Революционного полевого штаба (РПШ) существовал еще и возглавляемый В. А. Фейерабендом Отдел агитации и разведки. РПШ был создан 27 ноября (10 декабря) 1917 года при ставке верховного главнокомандующего в Могилеве для оперативного руководства вооруженной борьбой с контрреволюцией на юге России, однако уже 12 марта следующего года был расформирован. Его разведотдел прекратил свое существование намного раньше, в самом конце 1917 года, и не успел сыграть сколько-нибудь заметную роль в истории военной разведки России.

В соответствии с постановлением Совнаркома 4 марта 1918 года был учрежден первый центральный орган стратегического руководства вооруженными силами Советской республики — Высший военный совет (ВВС). В его Оперативном управлении помощником начальника по разведке и одновременно начальником Разведывательного отделения с апреля по май 1918 года являлся А. Н. Ковалевский, а затем будущий Маршал Советского Союза, начальник генерального штаба и заместитель наркома обороны Б. М. Шапошников. Новая структура не обладала абсолютно никакими разведывательными позициями и пыталась работать исключительно через зафронтовые партизанские отряды, но особых успехов, естественно, не достигла. Создание в мае 1918 года третьего органа военной разведки — Оперативного отдела Народного комиссариата по военным делам (Оперод Наркомвоена) — еще более усилило неразбериху и в корне пресекло любые попытки централизовать оперативную работу и оценку добываемой информации. Оперод возглавлял социал-демократ, бывший штабс-капитан Семен Иванович Аралов, а его организационное и разведывательное отделение — Борис Иннокентьевич Кузнецов, вскоре сосредоточившийся исключительно на разведывательных проблемах.

С. И. Аралов

В том же мае 1918 года на базе реформированного ГУГШ был сформирован Всеросглавштаб — высший военный орган, ведавший учетом, обучением и мобилизацией военнообязанных, устройством и боевыми порядками частей Красной Армии, а также разработкой других вопросов, связанных с обороной республики. В составе его Оперативного управления имелся образованный на базе Огенквара Военно-статистический отдел (ВСО), внутренняя структура которого фактически повторяла существовавшую ранее структуру разведки ГУГШ:

— 1-е отделение (руководство разведывательной работой военных округов);

— 2-е отделение (германское);

— 3-е отделение (австрийское);

— 4-е отделение (скандинавское);

— 5-е отделение (романское);

— 6-е отделение (ближневосточное);

— 8-е отделение (дальневосточное);

— военно-агентское отделение;

— общее отделение.

В условиях гражданской войны ВСО являлся столь же нежизнеспособным органом, как и его предшественник. Отсутствие у него сил и средств разведки, а также периферийного аппарата, наряду с другими проблемами обрекли Военно-статистический отдел лишь на составление сводок для командования. В их основе лежали неполные, отрывочные и часто недостоверные данные, получаемым в основном от войсковой разведки, притом со значительной задержкой по времени.

Все три существовавшие по состоянию на весну 1918 года центральные органы военной разведки никак не координировали свою деятельность, да и координировать, строго говоря, было пока нечего. Агентурно-оперативная работа влачила жалкое существование, а добываемые фронтовыми частями данные по своему уровню могли интересовать лишь командование на местах. Постепенно приходило осознание того, что военные секретные службы насущно необходимы для любого государства, тем более воюющего, и тогда в июле 1918 года с целью исправления создавшегося положения была сформирована межведомственная Комиссия по организации разведывательного и контрразведывательного дела. Однако отсутствие опыта в подобных вопросах привело к тому, что вместо централизации оперативных структур или хотя бы организации координирования их работы комиссия пошла по несложному, но и непродуктивному пути разграничения сфер ответственности существовавших органов. Председатель РВСР Л. Д. Троцкий утвердил ее выводы в виде “Общего положения о разведывательной и контрразведывательной службе”, в котором возложил общее руководство разведкой на ВСО Всеросглавштаба. В нем было установлено, что он “ведает:

а) заграничной агентурной разведкой как в мирное время, так и в период мобилизации и во время войны,

б) разработкой после окончания работ общего мирного конгресса всех вопросов, связанных с мобилизацией разведки, обеспечивающей ее непрерывность с объявлением войны и соответствие заграничной агентурной сети военным коалициям держав,

в) разграничением районов разведки и постановкой разведывательных задач всем органам, ведущим разведку на территории Российской Республики и общим руководством этой работой…

г) окончательной разработкой и систематизированием сведений, добываемых нашими разведывательными органами”[142].

Согласно тому же документу, “Оперативный Отдел Народного Комиссариата по военным делам:

а) исполняет задания Коллегии Народных Комиссаров по военным делам,

б) ведет учет и организует разведку, согласно особых указаний Коллегии Народных Комиссаров по военным делам, против всех сил, которые в данный момент грозят Российской Республике,

в) организует и ведет разведку в оккупированных областях, в Украине, Польше, Курляндии, Лифляндии, Эстляндии, Финляндии и Закавказье”[143].

К ведению Высшего военного совета была отнесена разведка в районе установленной Брестским мирным договором демаркационной линии и агентурная разведка силами штабов уже упоминавшейся войсковой Завесы. Обязанности по разведке возлагались также и на штабы округов в зоне их ответственности, хотя фактически поддерживание устойчивой закрытой связи с ними в середине 1918 года представляло собой абсолютно нерешаемую задачу. Комиссия не устранила существовавшие проблемы, да и не могла устранить их полностью, поскольку дееспособных органов военной разведки в России на тот период просто не существовало, а принципиально улучшить положение одними лишь постановлениями, как известно, невозможно. При этом оказался упущенным реальный шанс централизовать процесс сбора и обработки разведывательной информации и таким образом заложить фундамент его правильной организации на ближайшее будущее. В довершение всего задачи военной разведки ограничили изучением текущих событий, фактически запретив ей работу на перспективу, и теперь раздробленность системы закреплялась и усугублялась отказом от ведения стратегической разведки. Кроме того, даже немногие положительные аспекты “Общего положения о разведывательной и контрразведывательной службе” на практике не выполнялись и поэтому оказались бесполезными.

Если децентрализация разведки была не слишком заметна руководству страны, то аналогичное положение с общим управлением войсками и ведением боевых действий ускользнуть от его внимания не могло. Поэтому в соответствии с постановлением ВЦИК от 2 сентября 1918 года был создан коллегиальный орган высшей военной власти — Революционный военный совет республики (РВСР), а 6 сентября возник Штаб РВСР — орган полевого управления Реввоенсовета и главкома по оперативно-стратегическому руководству Красной Армией. В его составе существовал занимавшейся организацией войсковой разведки Разведывательный отдел, который возглавил Шапошников. В Штабе, почти сразу же переименованном в Полевой штаб, имелось Управление дел РВСР — фактически прежний Оперод Наркомвоена, которому с 14 октября 1918 года подчинялись все силы агентурной разведки и контрразведки из ликвидированного Высшего военного совета и Военно-статистического отдела Всеросглавштаба. Соответствующий приказ РВСР № 94 гласил: “Руководство всеми органами военного контроля и агентурной разведкой сосредотачиваются в ведении Полевого штаба РВСР. Из оперативного управления Всероссийского Главного штаба передаются в Полевой штаб РВСР все материалы по ведению разведки военного контроля (контрразведки)”[144]. Руководство управлением поручили С. И. Аралову, но он в силу своей занятости просто физически не мог выполнять все служебные обязанности, поскольку одновременно являлся членом РВСР, членом РВС нескольких армий и комиссаром Полевого штаба РВСР. Такая половинчатая реформа привела к тому, что, несмотря на централизацию органов управления войсками, разведка по-прежнему оставалась разделенной на три части. Войсковая разведка относилась к компетенции Разведывательного отдела Оперативного управления штаба, за агентурную разведку и контрразведку отвечало Управление дел РВСР, а обрабатывающие (информационно-аналитические) отделения пока оставались в Военностатистическом отделе, в обязанности которого входила статистическая работа, изучение войск, военной экономики и планов обороны иностранных государств, а также издание справочников и иных документов. Не в последнюю очередь это урезание функций ВСО явилось следствием перехода на сторону белых его начальника А. В. Станиславского.

5 ноября 1918 года в Полевом штабе РВСР вместо Управления дел было создано Регистрационное управление, ставшее центральным органом тайной военной разведки РККА. Оно имело в своем составе 1-й (военного контроля) и 2-й (агентурный) отделы со штатом в 39 человек, а также группу шифровальщиков во главе с заведующим шифром. Как уже указывалось, Военконтроль из состава Региструпра вскоре вывели. Ведение войсковой разведки по-прежнему относилось к компетенции Разведывательного отдела Оперативного управления штаба, вскоре пониженного в статусе до Разведывательного отделения, а затем до Разведывательной части. Его возглавляли Б. М. Шапошников (октябрь — ноябрь 1918 и август — октябрь 1919 года), Б. И. Кузнецов (ноябрь 1918 — июль 1919 года) и К. Ю. Берендс (декабрь 1919 — февраль 1921 года). Параллелизм в работе сохранялся и усугублялся нехваткой профессионалов. Дореволюционные специалисты разведки в большинстве случаев не желали сотрудничать с советской властью, а некоторые из оставшихся фактически являлись ее скрытыми врагами, которых опасно было допускать к информации об агентурном аппарате. По этой причине всем военспецам в Региструпре был присвоен особый статус консультанта, не дававший допуска к личным делам агентов. При управлении открылись Курсы разведки и военконтроля, где обучающиеся приобретали начальные знания оперативной работы, что помогло хотя бы отчасти снять острую кадровую напряженность.

Сергей Иванович Гусев

Летом 1919 года Региструпр вновь реорганизовали, после чего его структура приобрела следующий вид:

— 1-й отдел (сухопутный агентурный):— северное отделение;

— западное отделение;

— ближневосточное отделение;

— дальневосточное отделение;

— 2-й отдел (морской агентурный);

— 3-й отдел (военно-цензурный);

— консультантство;

— шифровальная часть.

В июле 1919 года Региструпр возглавил новый начальник Сергей Иванович Гусев (Яков Давидович Драбкин).

Дальнейшим развитием этого процесса стало принятие 1 января 1920 года нового Положения о Региструпре, существенно изменившее его статус. Задания по разведке теперь должны были поступать в управление как от Полевого Штаба, так и непосредственно от Реввоенсовета Республики, что свидетельствовало о возрастании его авторитета в глазах военного руководства. Структура управления также принципиально изменилась и выглядела теперь следующим образом:

— мобилизационный отдел;

— оперативный отдел;

— информационный отдел;

— хозяйственно-финансовый отдел.

Положение устанавливало, что в задачи Регистрационного управления входит “выяснение военных, политических, дипломатических и экономических планов и намерений стран, враждебно действующих против Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, и нейтральных государств, а также их отдельных групп и классов, могущих нанести тот или иной вред Республике”[145]. Следует отметить отсутствие в этой формулировке таких классических задач военной разведки, как установление состава войск противника, его стратегических и оперативных планов, изучение военно-промышленного потенциала и мобилизационных возможностей, характеристик техники и вооружения, особенностей театров военных действий. Понимание необходимости такой повседневной и кропотливой работы пришло значительно позднее, а пока военное командование мыслило глобальными категориями, не всегда отдавая себе отчет в реальных потребностях войск и государства в целом. Именно поэтому 16 февраля 1920 года начальник Полевого штаба явно преждевременно приказал Региструпру приступить к развертыванию глубоких агентурных операций за пределами сопредельных государств. Внутренняя структура управления вновь изменилась и включала теперь мобилизационный, оперативный, информационный и хозяйственно-финансовый отделы, а также комендантскую часть.

К началу советско-польской войны Региструпр уже накопил определенный опыт по созданию нелегальных структур, засылке агентуры, разложению тыла противника и пропаганде, однако это все было применимо лишь к внутренним условиям гражданской войны и не учитывало действовавший на иностранной территории мощный фактор патриотизма населения. Следствием этого стал провал всей системы разведки, весьма встревоживший военное командование и руководство государства. В постановлении Политбюро ЦК РКП (б) в сентябре 1920 года агентурную разведку признали слабейшим звеном военной работы. Отмечалось, что войска шли на Варшаву вслепую и потерпели катастрофу, что в условиях сложившейся международной обстановки разведка нуждается в реформе. Как уже указывалось, это едва не привело к ликвидации военной разведки как самостоятельного института и включению ее в состав ВЧК. Вмешательство Троцкого устранило эту угрозу, однако зарубежная инфраструктура обеих разведывательных служб еще долгое время оставалась общей, поскольку многие агентурные сети замыкались на резидентов с двойным подчинением. В 1922 году объединенные резидентуры имелись в Германии, Франции, Италии, Австрии, Сербии, Болгарии, Чехословакии, Польше, Литве, Финляндии, Турции и Китае. Такая ситуация сохранялась до 1923 года, но и после отмены такого положения некоторые загранточки не могли разделиться в течение еще двух лет. Однако закордонные сети полпредств ОГПУ на местах и разведывательных отделений штабов военных округов никогда не объединялись и все время функционировали раздельно.

Г. Л. Пятаков

В. X. Луссем

Я. Д. Ленцман

С января по февраль 1920 года разведку возглавлял Георгий (Юрий) Леонидович Пятаков, затем передавший дела Владимиру Христиановичу Луссему. Новому начальнику Региструпра не пришлось долго руководить подчиненным управлением. 10 июня он подал на имя военкома Полевого Штаба РВСР Д. И. Курского рапорт об отставке по причине вмешательства члена РВСР и члена РВС Юго-Западного фронта Сталина в подведомственные начальнику разведки кадровые вопросы. Суть конфликта состояла в том, что будущий генеральный секретарь ЦК ВКП(б) без объяснения причин отозвал на фронт начальника Региструпра фронта Ф. М. Маркуса, разрушив тем самым налаженное взаимодействие с Закордонным отделом ЦК КП(б)У и частично дезорганизовав зафронтовую разведку. Смена руководителя центрального разведывательного органа Красной Армии в разгар войны была крайне нежелательна, однако все же состоялась. Новым начальником Региструпра стал Ян Давыдович Ленцман.

1920 год оказался этапным в развитии советской военной разведки и военной дипломатии. В первые годы существования РСФСР не располагала официальными представительствами за рубежом, поэтому вся оперативная работа могла осуществляться исключительно с нелегальных позиций, однако по мере расширения дипломатических контактов Москвы обстановка менялась. В июне 1920 года РВСР учредил институт военных и военно-морских представителей РСФСР за границей (атташе), к концу года аккредитованных уже в 15 странах. Это позволило перейти с нелегальных позиций работы на “легальные”, причем был допущен явный перекос в пользу последних, и в большинстве столиц атташе стали руководителями резидентур Региструпра. С момента введения института ВАТ и до 1924 года везде, кроме Польши, разведка открывала только “легальные” резидентуры, что, безусловно, предоставляло немалые удобства в финансировании агентурного аппарата, налаживании связи и других вопросах, однако являлось довольно сомнительным с точки зрения конспирации. Никто не учел, что в случае провала такая организация автоматически давала повод правительствам государств, в которых были аккредитованы атташе, обвинять РСФСР в организации шпионажа, что в дальнейшем неоднократно и происходило. В этом вопросе Региструпр повторял не самый удачный путь российской разведки в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, и дальновидное решение о сочетании работы с “легальных” и нелегальных позиций было принято лишь позднее. Такое положение просуществовало недолго. После того, как иностранные контрразведывательные и полицейские органы стали наносить эффективные удары по агентурному аппарату загранточек, Политбюро ЦК РКП (б) впав в другую крайность, своим постановлением от 6 декабря 1926 года вновь потребовало вернуться преимущественно к нелегальным формам работы. Во избежание компрометации, сотрудников военной разведки запрещалось назначать на легальные должности в советских загранучреждениях, либо же следовало исключать их прямой контакт с агентурой или осуществление ими вербовочных мероприятий. Еще ранее был определен первый список стран, военный конфликт с которыми являлся вероятным. В их число входили Прибалтийские государства, Финляндия, Польша, Румыния, Турция, Азербайджан, Армения, Персия, Афганистан и Япония. Кроме непосредственного агентурного изучения обстановки в них и добывания необходимых для обеспечения боевых действий данных, на территориях Прибалтийских государств, Финляндии и Грузии планировалось создать опорные пункты и использовать их в качестве плацдармов для развертывания работы против третьих стран. В соответствии с изданным в сентябре 1920 года новым положением о Региструпре, он становился самостоятельным управлением РВСР со штатом из 327 человек, являвшимся теперь центральным органом стратегической агентурной разведки глубокого типа и центральным органом управления подведомственных ему органов агентурной разведки войсковых объединений и соединений. Основные отделы аппарата Региструпра были разбиты на более мелкие подразделения:

— оперативный (агентурный) отдел:

— оперативное отделение;

— организационное отделение;

— техническое отделение;

— информационный отдел:

— сводочное отделение;

— отделение прессы;

— общий отдел:

— отделение связи;

— отделение шифрования;

— организационный отдел:

— организационное отделение;

— инспекторское отделение.

Дополнительно был организован хозяйственно-финансовый отдел.

Приоритетными направлениями в деятельности военной разведки с 1921 по 1923 год являлись польское, румынское, финское и прибалтийское. В 1924 году эти страны стали именоваться “западными пограничными государствами” и составили первую группу объектов заинтересованности. Во вторую по очередности группу вошли “великие державы”, которыми тогда считались Великобритания, Франция, Италия, Германия и Соединенные Штаты Америки. Третью группу (“восточных соседей”) составили Турция, Персия, Афганистан, Китай и Япония. Все не включенные в эти списки страны автоматически относились к четвертой группе. Такая классификация не может не вызвать сомнений в ее целесообразности. Прежде всего, в 1924 году раздавленную войной и Версальскими соглашениями Германию никак нельзя было считать великой державой, весьма отдаленное отношение к этой категории имела и Италия. Включение США во второй список также совершенно неоправданно, поскольку СССР еще долгое время не являлся ни их стратегическим партнером, ни противником, поэтому нацеливание разведки на эту страну следует расценивать как явно неоправданное и лишь отвлекающее силы и средства от более важных направлений. Следует также отметить, что наряду с традиционными задачами военной разведки на протяжении нескольких лет она выполняла также и несвойственные ей задачи, а именно вела борьбу против антисоветских эмигрантских организаций и направляемого из-за границы бандитизма.

10 февраля 1921 года Полевой штаб РВСР и Всероссийский главный штаб были объединены в единый Штаб Рабоче-крестьянской Красной Армии (РККА), с 4 апреля того же года упразднялись Регистрационное управление и Разведывательная часть Оперативного управления. Вместо них создавалось Разведывательное управление (РУ, Разведупр) Штаба РККА со штатом в 275 человек, предназначенное для выполнения функций центрального органа разведки в военное и в мирное время. Ленцмана перевели на должность начальника Петроградского порта, а руководителем Разведупра стал Арвид Янович Зейбот, бывший начальник политотдела 15-й армии (до мая 1919 — Армия Советской Латвии).

Д. Я. Зейбот

Согласно теоретическим установкам рассматриваемого периода, войсковая разведка считалась видом боевой деятельности, применяющимся только в военное время, поэтому в начале 1922 года отвечавшее за ее организацию отделение упразднили. Остальные отделения РУ ведали агентурной разведкой, информационно-статистической работой и радиоразведкой, в декабре 1921 года переданной в Управление связи РККА. Перечень задач разведки был достаточно обширен:

“а) организация самостоятельной глубокой стратегической агентурной разведки в иностранных государствах;

б) организация в зависимости от обстоятельств международного положения активной разведки в тылу противника;

в) ведение по мере необходимости разведки в политической, экономической и дипломатической областях;

г) получение и обработка всякого рода изданий иностранной прессы, военной и военно-статистической литературы;

д) обработка и издание материалов по всем видам разведки с составлением сводок, описаний и обзоров; дача заключений о возможных стратегических предложениях и планах иностранных государств, вытекающих из данных о подготовке к войне;

е) введение уполномоченных Разведупра для связи в центральные органы тех ведомств, которые имеют заграничную агентуру, и получение через них необходимых Разведупру добываемых этими ведомствами сведений;

ж) руководство деятельностью разведорганов на фронтах и в военных округах и Ha-значение, по соглашению с соответствующими Реввоенсоветами и Командующими войсками округов, начальников этих органов”[146].

В ноябре 1922 года статус Разведупра понизился, он стал официально именоваться Разведывательным отделом (Разведот) Управления 1-го помощника начальника Штаба РККА. Его внутренняя структура состояла из общей канцелярии, первой части (войсковая разведка, формировалась только в военное время), агентурной части и информационно-статистической части. Такая реорганизация никак не соответствовала высоким требованиям, которые предъявляло к разведке военное командование. Статус отдела не позволял развернуть работу на должном уровне, и в апреле 1924 года ему был возвращен статус управления Штаба РККА. Штат разведки насчитывал после этого 91 сотрудника, состояла она из общей (административной) части, 2-го (агентурного) и 3-го (информационно-статистического) отделов. Отсутствующий первый номер был по-прежнему зарезервирован для создаваемого в военное время отдела войсковой разведки. Он был восстановлен в декабре 1925 года. Одновременно РУ РККА попыталось восполнить пробел, образовавшийся в результате вывода из его состава радиоразведки, и с 1926 года приступило к формированию пеленгаторных рот. Однако они предназначались лишь для обслуживания непосредственных надобностей полевых войск и поэтому не могли полноценно использоваться на более высоком уровне.

За два месяца до начала реорганизации Разведота Зейбот обратился в ЦК РКП (б) с просьбой об отставке: “В последние годы обстановка резко изменилась в том отношении, что после насаждения работающей агентуры центр тяжести работы переносится на систематическое военное изучение иностранных вооруженных сил, а для этого необходимы глубокие военные знания и узкая специализация на этом направлении. <…> Сейчас…настало самое последнее время заменить меня и для пользы дела, и для пользы меня самого: сидя четвертый год на работе, к которой не чувствуешь никакого влечения, начинаешь терять инициативу, заражаешься косностью, одним словом, видишь, что начинаешь определенно портиться. Поэтому прошу об отозвании меня в распоряжение ЦК РКП и переводе на какую-нибудь хоз. работу”[147]. В качестве своего преемника Зейбот рекомендовал начальника агентурного отдела Берзина. Руководство партии и наркомата обороны согласилось с этой кандидатурой, и с марта 1924 года пост начальника Разведота, а затем и воссозданного Разведупра занял Ян Карлович Берзин (называемый также и Павлом Ивановичем, настоящее имя Петерис Кюзис), наиболее известный руководитель советской военной разведки за всю ее историю. Начиная с этого времени, авторитет Разведупра весьма возрос. Например, в течение всего предвоенного и военного периодов его начальник имел право прямого доклада Сталину, в обход начальника генштаба и наркома обороны[148]. Для сравнения следует иметь в виду, что начальник внешнеполитической разведки мог попасть к руководителю государства лишь вместе с председателем ОГПУ, а позднее с наркомом внутренних дел или госбезопасности.

Я. К. Берзин

В сентябре 1926 года подразделения Штаба РККА получили номерные обозначения, и Разведупр стал его IV управлением. Именно под этим номером он упоминается во многих работах исследовательского и мемуарного характера, что не всегда верно, поскольку указанная нумерация действовала лишь до конца 1934 года. IV управление руководило работой разведывательных отделов военных округов, но первоначально они считались 7-ми отделами, а 4-ми стали только в феврале 1930 года. Структура разведки претерпела определенные изменения. В ее составе появился 4-й отдел (внешних сношений), шифровальное бюро стало 1-й (шифровальной) частью Управления и больше не находилось в составе 2-го отдела, была сформирована и общая (административная) часть. С марта 1930 года количество подразделений аппарата увеличилось, возникли 2-я (производственная), 3-я (административная) и 4-я (финансовая) части. В марте 1931 года был утвержден новый штат разведки в количестве 110 человек. Этот год стал этапным в развитии Разведупра, поскольку в апреле в его состав вернули ранее изъятую и претерпевшую несколько организационных изменений радиоразведку. В марте 1928 при 7-м отделе штаба РККА, затем переименованном в 8-й отдел, был создан дешифровальный сектор со штатом из 15 сотрудников. Однако два года спустя его прикомандировали к руководившему всей криптографической работой в стране Спецотделу ОГПУ, куда подлежали передаче все добытые любой организацией коды, шифры, ключи к ним и вообще все, имеющее отношение к шифровальной переписке. С 1931 года сектор вошел в состав IV управления в качестве 5-го (дешифровального) отдела, а с июня стал его 5-й (радиоразведывательной) частью. В следующем году началось и через год закончилось формирование дешифровальных групп и отделов по военным округам. Одновременно была сформирована и крайне важная сеть Пунктов разведывательных переправ (ПРП) разведотделов военных округов, занимавшихся заброской закордонной агентуры в зоне своей ответственности на глубину 150–200 километров. Позднее наименование этих органов было изменено с сохранением аббревиатуры, и они стали Пограничными разведывательными пунктами.

Страсть к реорганизации не покидала руководство разведки и Наркомата обороны. В марте 1933 года в состав общей части ввели 1-й (шифровальный), 2-й (административный) и 3-й (финансовый) секторы, а существовавшие ранее соответствующие части ликвидировали, бывшая производственная часть стала именоваться отдельной лабораторией. Однако, как вскоре оказалось, косметических реформ разведки было явно недостаточно, требовалось принципиальное улучшение ее работы. К сожалению, это стало ясно лишь после серии повлекших весьма тяжкие последствия провалов резидентур Разведупра в Европе и Азии. Все началось с Австрии, где в 1932 году столичная полиция арестовала нелегалов В. Лидушкина и К. М. Басова, а агент Чауле был расшифрован австрийцами, но сумел благополучно ускользнуть от ареста. Прекрасно осведомленное о случившемся руководство Разведупра все же направило его в Латвию, полиция которой регулярно обменивалась с австрийцами информацией об установленных иностранных разведчиках. Естественно, летом следующего года последовал неизбежный провал Чауле, а за ним практически всех основных агентов резидентуры, в том числе самых ценных из них Матисона и Фридрихсона. При этом в поле зрения местной контрразведки попал связник Юлиус Троссин, осуществлявший связь латвийской точки с резидентурами в Германии, Румынии, Финляндии, Эстонии и Соединенных Штатах. По межгосударственным каналам латыши проинформировали о нем немцев, и 6 июля 1933 года курьера арестовали в Гамбурге. Германская контрразведка перевербовала его и таким образом получила доступ к множеству линий связи Разведупра. Позднее Троссин прибыл в Советский Союз, был там быстро расшифрован и арестован, но успел нанести существенный ущерб, в результате которого связь с резидентурами в Великобритании, США, Эстонии и Румынии нарушилась серьезно и надолго. В том же году произошли провалы сетей в Польше, Турции и Румынии, а также в Финляндии, где полиция сумела арестовать практически всех агентов во главе с нелегальным резидентом. Эхом финских событий прозвучал и скандальный провал во Франции, а в следующем, 1934 году оказался полностью утрачен агентурный аппарат в Румынии и в Маньчжурии. Главными причинами этого являлись пренебрежение требованиями конспирации и основными принципами построения агентурных сетей, а также беспечность, халатность и пьянство некоторых сотрудников. Многие из провалившихся агентов были перевербованы противником и засланы обратно в СССР в качестве двойников, что повлекло за собой дополнительный ущерб. Особый отдел ОГПУ проанализировал причины столь удручающего положения и пришел к прискорбным выводам о засоренности аппарата военной разведки предателями, плохой постановке работы в области безопасности и больших упущениях со стороны руководства Разведупра. Ситуация стала предметом обсуждения на Политбюро и Совнаркоме 26 мая 1934 года, в результате чего был принят ряд осуществленных уже до конца текущего года организационных и кадровых решений. В постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) отмечалось: “Система построения агентсети IV Управления, основанная на принципе объединения обслуживающей ту или иную страну агентуры в крупные резидентуры, а также сосредоточение в одном пункте линий связи с целым рядом резидентур — неправильна и влечет за собой, в случае провала отдельного агента, провал всей резидентуры. Переброска расконспирированных в одной стране работников для работы в другую страну явилась грубейшим нарушением основных принципов конспирации и создавала предпосылки для провала одновременно в ряде стран”[149]. Документ отмечал изъяны в кадровой работе управления, в частности, недостаточно тщательный отбор сотрудников, их слабую подготовку и поверхностность проверки перед отправлением на загранработу. Далее постановление предписывало выделить IV управление из системы Штаба РККА и подчинить его непосредственно наркому обороны. В штабе оставался только отдел войсковой разведки. Начальника управления обязали в кратчайшие сроки разукрупнить резидентуры, перевести их на магистральную связь с Центром и усилить конспирацию во всех звеньях разведки. В целях концентрации сил на важнейших направлениях существенно сокращался список государств — объектов агентурной разведки. Ее следовало вести только в Польше, Германии, Финляндии, Румынии, Великобритании, Японии, Маньчжоу-Го и Китае, а “изучение вооруженных сил других стран вести легальными путями через официальных военных представителей, стажеров, военных приемщиков и т. д.”[150]. Для повышения качества системы подготовки кадров планировалось сформировать Специальную школу разведчиков на 200 человек, зачисление в которую должно было производиться с учетом не только социального происхождения, но и национальности курсантов. Создавалась специальная постоянная комиссия по координации работы ИНО и Разведупра, задачей которой являлось согласование общего плана разведывательной работы за рубежом, обмен опытом и информацией о возможных провалах “соседей”, а также выработка рекомендаций на будущее. Все эти мероприятия постепенно начали реализовываться. В августе IV управление переименовали в Информационно-статистическое, а 22 ноября 1934 года, как и предписывалось, вывели из структуры Штаба РККА и передали в подчинение наркома обороны качестве самостоятельного управления РККА, одновременно возвратив ему прежнее название Разведывательного управления. Дополнительно к Специальной школе разведчиков, были созданы Курсы усовершенствования разведчиков, после Великой Отечественной войны сведенные вместе и переформированные в Военно-дипломатическую академию. Резидентуры разукрупнялись и переходили на вертикальное построение связи с Центром, что значительно повышало их безопасность. Как будет показано в дальнейшем, нарушения этого принципа и переплетения связей, как правило, влекли за собой весьма тяжкие последствия. Именно поддержание линейных (горизонтальных) связей стало одной из основных причин разгрома сетей военной разведки в Западной Европе во время Второй мировой войны.

Однако было ясно, что одними организационными мерами изменить ситуацию невозможно, требовалось кадровое решение. Упомянутое постановление Политбюро предписывало усилить руководство управления двумя — тремя крупными военными работниками соответствующей квалификации, но взять их было просто негде. Никто ни из других военных структур, ни из руководящего состава военной разведки заменить Берзина не мог. Более того, начальнику Разведупра даже не полагались заместители, по штатному расписанию он имел лишь помощников. В качестве полумеры, в соответствии с постановлением Политбюро, создавалась должность заместителя начальника Разведупра, на которую переводился Артузов, номинально совмещавший этот пост с должностью начальника ИНО. С ним в военную разведку перешли еще около 30 чекистов, многие из которых заняли в ней ключевые посты. Военные встретили их, мягко говоря, неприветливо, однако нового заместителя начальника управления это нисколько не смущало, поскольку он не только чувствовал за собой мощную поддержку Сталина, но и ясно видел требовавшие укрепления слабые места IV управления. Увы, по крайней мере одно из произведенных им изменений оказалось весьма недальновидным. В 1930-х годах одной из сильных сторон Разведупра являлось наличие информационно-аналитического отдела, выгодно отличавшее его от внешней разведки, лишенной аналогичного подразделения. Судя по всему, Артузов не сумел оценить важность процесса обработки добываемой информации, и в произошедшей вскоре реорганизации бывшего IV управления места для нее не нашлось. Теперь центральный аппарат РУ РККА приобрел следующую структуру:

— первый отдел (агентурная разведка на Западе);

— второй отдел (агентурная разведка на Востоке);

— третий отдел (военно-техническая разведка);

— четвертый отдел (руководство разведкой военных округов и флотов);

— пятый отдел (дешифровальный);

— шестой отдел (внешних сношений);

— седьмой отдел (административный);

— Специальная школа разведчиков;

— Курсы усовершенствования разведчиков;

— Научно-исследовательский институт по технике связи (организован в январе 1935 года).

Весь этот аппарат прежде всего нацеливался на восполнение понесенного в 1932–1934 годах урона, поскольку, по беспристрастной оценке Артузова, в Румынии, Латвии, Франции, Финляндии, Эстонии и Италии военная разведка агентурным аппаратом более не располагала.

Хотя крупных военных работников соответствующей квалификации отыскать так и не удалось, дни Берзина на посту начальника Разведупра все же были сочтены. После описанной серии провалов он сумел продержаться еще некоторое время, но происшествие 19–20 февраля 1935 года переполнило чашу терпения руководства армии и государства. В эти дни датская полиция арестовала в Копенгагене советского агента Джорджа Минка, члена компартии США. Как известно, в разведке действовал строжайший запрет на вербовку местных коммунистов, и практически каждое его нарушение неизбежно влекло за собой тягчайшие последствия. Так случилось и в этот раз. Резидентурой связи РУ РККА в Копенгагене руководил использовавший Минка и четырех других связников-коммунистов А. П. Улановский, что сразу же установила полиция, имевшая в их среде своего информатора. Характерно, что за четыре года до рассматриваемых событий Улановский, тогда резидент Разведупра в Берлине, тоже использовал в оперативной работе членов коммунистической партии Германии и тоже поплатился за это провалом и резким дипломатическим протестом. Судя по всему, он не сделал для себя никаких выводов ни из самой истории, ни из недвусмысленных инструкций Центра, ни из персонального разбора упомянутого случая на заседании Политбюро. При соблюдении резидентом хотя бы остальных требований конспирации копенгагенгский провал не повлек бы за собой столь тяжкие последствия, но он практиковал встречи с завербованными агентами на собственной конспиративной квартире и расшифровал ее перед полицией. Там была устроена засада, в которую за два дня попались восемь агентов, три резидента (сам Улановский и нелегальные резиденты в Германии Д. А. Угер и М. Г. Максимов) и помощник начальника первого (Западного) отдела Разведупра Д. О. Львов, прибывший в Данию для организации работы по налаживанию связи. При нахождении на датской территории ни Угер, ни Максимов вообще не имели права вступать в контакт с Улановским, однако вместо проезда транзитом без всякой надобности зашли к нему просто пообщаться. Все это являлось абсолютно немыслимым с точки зрения конспирации и совершенно непростительным для работников руководящего звена центрального аппарата и зарубежных резидентур.

Д. А. Угер

После описанных событий дальнейшее пребывание Берзина на посту начальника разведки стало просто невозможным. В марте 1935 года он был вынужден подать рапорт об отставке и по указанию Ворошилова с понижением отбыл на Дальний Восток на должность второго заместителя по политической части командующего войсками Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА). На новом месте службы в обязанности Берзина по-прежнему входила организация разведывательной работы. В Москве начались поиски кандидатуры на замену образовавшейся вакансии, поскольку чекист Артузов в качестве возможного начальника военной разведки даже не рассматривался. Новые коллеги обоснованно восприняли его появление как попытку госбезопасности взять их под свой контроль и отнеслись к нему соответственно. По этой причине военные саботировали практически все его весьма конструктивные начинания и не упускали случая продемонстрировать, что, возможно, кое-что в полицейских и идеологических операциях Артузов и понимает, но в военной разведке его опыт неприменим и, более того, вреден.

3. КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ

Разведку Коминтерна часто называли третьей секретной службой Советского Союза. Верно ли это? И да, и нет. Задачи Третьего Интернационала были неизмеримо шире простого выполнения тайных операций по заданиям советского правительства, он создавался как инструмент для захвата власти коммунистическими партиями во всем мире. Устав его недвусмысленно гласил: “Коминтерн ставит себе целью борьбу всеми средствами, даже и с оружием в руках, за низвержение международной буржуазии”[151]. В манифесте, принятом на его I (учредительном) конгрессе, утверждалось: “Наша задача состоит в том, чтобы объединить революционный опыт рабочего класса, очистить движение от разлагающей примеси оппортунизма и социал-патриотизма, объединить усилия всех истинно революционных партий мирового пролетариата и тем облегчить и ускорить победу коммунистической революции во всем мире”[152]. Советская Россия и затем СССР первоначально рассматривались не как высшая ценность в коммунистическом движении, а просто как страна, с которой началась мировая революция в интересах трудящихся всей планеты. В этот период Коминтерн обслуживал нужды советского государства лишь постольку, поскольку само это государство работало на будущую победу коммунизма во всемирном масштабе. Но, как известно, уже через несколько лет акценты сместились в сторону содействия СССР, а еще чуть позднее Третий Интернационал и в самом деле стал фактически советской структурой, то есть управляемой из Москвы единой всемирной компартией, включавшей в себя национальные коммунистические партии на правах отдельных секций. Инструкторы Орготдела Исполкома Коминтерна с 1925 года направлялись на все национальные съезды и были уполномочены отменять любые их решения. Коминтерн мог распускать свои секции, что однажды и проделал с компартией Польши, обвинив ее в засоренности агентами полиции и контрразведки. Но зато именно он обеспечивал их финансирование, подготовку кадров и ведение централизованной пропаганды, предоставлял литературу, связь и специальную технику. Коминтерн являлся более, чем единой компартией, и более, чем просто секретной службой — это была подрывная организация, предназначенная в конечном счете для захвата коммунистами власти во всем мире, все равно, легальными, подпольными или военными методами. Для этого она располагала немалыми возможностями.

Высшим органом Коммунистического Интернационала являлся конгресс, а руководящим — Исполнительный Комитет (ИККИ), внутренняя структура которого неоднократно менялась. Применительно к нашей теме рассмотрению подлежат лишь некоторые органы ИККИ. Дело в том, что работа Коминтерна велась как с легальных, так и с нелегальных позиций, причем последние использовались не только в странах, где компартии были запрещены, но и во вполне лояльно относившихся к ним государствах. Причина проста: ни одно самое терпимое правительство никогда не мирится с подрывной деятельностью против него, а нелегальные операции составляли основную суть работы Третьего Интернационала и всегда превалировали над легальными. В Коминтерне за них отвечали Отдел международной связи (ОМС), Орготдел (Комиссия по специальным вопросам, Информационный отдел, Военная комиссия, Нелегальная комиссия), Бюджетная комиссия и Отдел кадров. Существование некоторых из этих подразделений строго засекречивалось, о работе же других было известно лишь то, что руководство ИККИ считало нужным обнародовать.

Основную нелегальную работу проводил самый крупный отдел исполкома Коминтерна, периодически изменявший свое наименование. После I конгресса Коммунистического Интернационала возникла и некоторое время просуществовала возглавлявшаяся В. И. Кингисеппом слабая и неэффективная Особая комиссия по связи ИККИ. 8 августа 1920 года Малое бюро приняло решение об организации на ее основе Секретного отдела, уже 11 ноября переименованного в Конспиративный отдел. Новым подразделением на первом этапе руководил Д. Бейко, 2 мая 1921 года передавший дела О. Пятницкому. Первоначально в нем имелись четыре подотдела: связи, финансирования, литературный и шифровальный. Они совместно обеспечивали нелегальное перемещение через государственные границы делегатов Коминтерна, литературы и грузов, в том числе оружия, а также занимались организацией финансирования коммунистических партий и поддержанием связи с советскими разведывательными службами. Кроме того, отдел руководил всеми секретными торговыми предприятиями ИККИ. Для решения поставленных задач в нем вскоре была образована собственная курьерская служба, представители которой прикомандировывались к НКИД, НКВТ и практически всем торговым миссиям РСФСР. Однако поток жалоб дипломатов и внешторговцев на работников Коминтерна, выполнявших нелегальные задания и часто дискредитировавших этим официальные государственные органы, вскоре заставил внести изменения в сложившуюся практику. Ее прекращение 4 мая 1921 года привело к изменению в июне 1921 года структуры и функций Конспиративного отдела. Он получил новое, более соответствующее его профилю деятельности название Отдела международной связи[153](ОМС) и вел всю работу через национальные коммунистические партаи, но и это тоже оказалось ошибочным решением. В большинстве из них конспирация находилась на крайне примитивном уровне, и ряд тяжелых провалов вскоре заставил руководство ИККИ обратить более пристальное внимание на эту сферу. ОМС открыл ряд “пунктов связи” (фактически резидентур), основные из которых на первом этапе разместились в Антверпене, Баку, Берне, Константинополе, Одессе, Ревеле, Риге, Севастополе, Чите и других городах мира. Позднее география работы Отдела международной связи существенно расширилась. Сотрудники ОМС доказали свой профессионализм, после чего в 1921 году появилось примечательное постановление Секретариата ИККИ: “Принять к сведению и руководству, что в целях упорядочения дела и сохранения конспирации всякие сношения с заграницей… обязательно, без всяких исключений, должны передаваться для исполнения отделу международной связи и производиться только через его посредство”[154]. В течение года ОМС открыл новые “пункты связи” в Вене, Стокгольме, Варде (Норвегия) и Шанхае. Соответствующим образом изменилась и внутренняя структура центрального аппарата отдела. В середине 1920-х годов в него входили:

— подотдел “пунктов связи”;

— литературный подотдел;

— курьерский подотдел;

— подотдел техники (изготовление поддельных виз, паспортов, бланков, печатей и штампов, а также специальная оперативная техника);

— подотдел финансов (тайное финансирование зарубежных операций);

ОМС располагал также подразделениями, отвечавшими за шифровальную работу, оперативный учет и радиосвязь, однако последнее направление долгое время пребывало в зачаточном состоянии. В 1929 году были организованы новый секретно-инструкторский подотдел и дополнительные “пункты связи” в Тегеране, Гонконге и Сингапуре.

Мастерская ОМС по изготовлению фальшивых документов до конца 1920-х годов располагалась в Берлине, а после раскрытия полицией ее перебазировали в СССР, где отдел имел несколько законспирированных объектов. На расположенной в Подлипках “Базе № 1” производились специальные бумага и чернила для поддельных документов, на “Базе № 2” в Ростокино располагался радиоцентр для поддержания связи с загранточками, а расположенная в Пушкино “База № 3” являлась школой, в которой единовременно проходили обучение шифрованию, радиосвязи и конспирации до сотни курсантов. Все ее выпускники давали письменное обязательство сотрудничать с советской разведкой и проходили дополнительный курс подготовки в военно-спортивном лагере Коминтерна. В начале 1930-х годов ОМС открыл нелегальный радиоцентр в парижском “пункте 20”. Финансирование отдела производилось вне сметы Коминтерна, а для особо деликатных операций средства за границу переводились со специально открытого в Госбанке СССР текущего счета некоей “8-й базы физкультурников Спортинтерна”. Периодически для этих же целей использовались и средства Международного общества помощи рабочим (МОПР). Отделом международной связи руководили самые проверенные люди: Д. Бейко (1920–1921), О. А. Пятницкий (1921 — 1922), П. Вомпе (1922 — 1925), А. Е. Абрамович (1925 — 1926), А. Л. Абрамов (1926–1935), Б. Н. Мельников (1935–1937), Я. Анвельт (1937), К. Сухарев (1937–1943). Через отдел прошли многие будущие работники Разведупра и Иностранного отдела ОГПУ/НКВД. Чтобы оценить их уровень, достаточно вспомнить имена Рихарда Зорге, Шандора Радо, Арнольда Дейча, Леопольда Треппера, Игнатия Рейсса, Анри (Генри) Робинсона, Урсулы Кучински. Поэтому контрразведывательный режим в нем был весьма суров, ведь лучшего пути для проникновения в любую компартию мира просто не существовало. Меры безопасности особенно ужесточились в результате громких провалов 1927 года, после которых абсолютно всех заграничных сотрудников ОМС перевели на нелегальное положение и снабдили исключительно иностранными паспортами. Тогда же прекратилась совместная деятельность “пунктов связи” и резидентур разведки. Отныне любой привлеченный к работе в разведке активист национальной компартии в обязательном порядке выходил из нее, как, например, сделал это Филби. ОМС помогал ИНО и Разведупру лишь в вопросах документации или передачи денег, причем “втемную” для низовых сотрудников. Такое разделение функций заметно повысило безопасность каждой из сторон. Еще в 1921 году в проекте положения об отделениях Коминтерна за границей и представителях Разведывательного управления и ВЧК утверждалось (пунктуация источника сохранена): “Представитель Коминтерна не может в одно и то же время быть и уполномоченным В.Ч.К. и Разведупра и наоборот представители Разведупра и В.Ч.К. не могут выполнять функции представителя Коминтерна в целом и его отделов <…> Региструпр (так в документе — И. Л.) и В.Ч.К. могут обращаться за помощью к компартиям только через представителя Коминтерна”[155]. Зато работа на Коминтерн служила отступной легендой для некоторых провалившихся разведчиков, в частности, для Зорге. Ему самому она не помогла, однако в некоторой степени прикрыла операцию военной разведки СССР на территории Японии.

В 1936 году Отдел международной связи был реорганизован в Службу связи Секретариата ИККИ, а в конце следующего года все ее шифровальные подразделения выделили в Шифровальную часть ИККИ, напрямую подчиненную генеральному секретарю Георгию Димитрову. Вскоре репрессии в отношении сотрудников Службы связи нанесли ей тяжелый удар. Из общего числа аппарата ИККИ в 606 человек только за семь первых месяцев 1937 года были уволены 102 человека[156], в основном по политическим мотивам с последующим арестом. Служба связи так никогда полностью и не оправилась от потери своих руководителей ведущих специалистов. В конце 1939 года все ее хозяйственные и технические подразделения были выделены в “Институт № 301”.

Новый, последний этап деятельности основной нелегальной структуры исполкома Коминтерна начался после нападения Германии на Советский Союз. Иностранные коммунисты во множестве пополнили кадры разведки и подразделений специального назначения для проведения операций в тылу противника. В августе 1941 года в составе ИККИ было вновь образовано распущенное ранее Хозяйственно-оперативное управление, включившее в себя некоторые элементы Службы связи. В 1942 году ее остатки вновь реорганизовали в Первый отдел ИККИ, отвечавший за связь, шифровальную работу, изготовление поддельных документов, средства тайнописи, распространение листовок, переброску грузов и людей, а также руководство сбором информации. Казалось, нелегальная работа освободилась от позднейших наслоений и возвращается к своему истоку, однако роспуск Коминтерна в 1943 году перечеркнул наметившееся возрождение.

Отдел кадров был организован в 1932 году на базе сектора кадров Орготдела и Специального отдела, ведавшего в Коминтерне контрразведкой, выявлением вражеской агентуры и разработкой методов защиты партий от провала. В новом отделе эти функции выполнял Сектор подбора и проверки кадров аппарата ИККИ. Помимо прежних задач, Отдел кадров совместно с Орготделом руководил учебными заведениями Коминтерна: Коммунистическим институтом трудящихся Востока, Университетом имени Сунь Ятсена, Университетом национальных меньшинств Запада имени Ю. Мархлевского и Ленинской высшей школой, а также сетью секретных разведывательных и военных училищ, в частности, военно-политической школой. В ней готовились кадры для руководства партизанскими силами компартий различных стран и командиры их новых армий, которые после победы революции должны были заменить прежних офицеров.

В соответствии с решением IV конгресса Коминтерна, 19 декабря 1922 года Оргбюро ИККИ приняло решение о формировании Постоянной нелегальной комиссии для подготовки к переводу ряда коммунистических партий на нелегальную основу. Она занималась также созданием военных и боевых организаций этих партий и их работой в армиях своих государств, вследствие чего в ноябре 1924 года была переименована в Военную комиссию, распущенную в 1925 году после инцидента на советско-польской границе с прорывом в СССР партизанского отряда. В дальнейшем военной работой Коминтерна занимались инструкторы Орготдела по спецработе. После обострения конфликта с Великобританией в 1927 году всерьез ожидалось ее нападение на СССР, в связи с чем Коминтерн по указанию Политбюро развернул активную военную подготовку национальных компартий. Критерием лояльности для них являлась готовность защищать Советский Союз в случае войны. Разведупр курировал эту подготовку от РККА и помогал организовать и содержать созданную при военном секторе Орготдела школу в подмосковной Баковке, где обучение в основном проводилось с упором на уличные бои и партизанские операции. Однако, как известно, война в конце 1920-х годов не началась, и поступившее в 1929 году от ГКП предложение создать “Интернационал организаций пролетарской самообороны” не нашло отклика. С того же времени при Орготделе работала Комиссия по специальным вопросам, которая занималась подготовкой и созданием организованного вооруженного подполья. Семь лет спустя подобные формирования получат за рубежом наименование “пятой колонны”. Кроме этого, Орготдел поддерживал множество контактов со служившими в армиях различных стран активистами национальных компартий. Они представляли собой прекрасные источники информации и позволяли Коминтерну выполнять задачи традиционной военной разведки в интересах СССР. Отдел также разрабатывал методические пособия и учебники для секций и спецшкол по организации конспиративной работы, наружного наблюдения, политического розыска, тактике уличных и партизанских боев и курировал всю военную работу Коминтерна.

Информационный отдел был в ИККИ самостоятельным и просуществовал с 1920 по 1929 годы. Он ведал сбором и анализом информации, добываемой из открытых источников, тогда как получаемые от зарубежных представителей ИККИ материалы поступали в секторы информации и статистики Орготдела. В связи изменением структуры ИККИ, Информационный отдел был распущен, а его функции перешли к вновь созданным региональным лендерсекретариатам.

Нелегальный аппарат Коминтерна, как и весь Третий Интернационал в целом, просуществовал до 15 мая 1943 года, когда послушный воле Сталина Президиум ИККИ принял решение о его роспуске. Это обосновывалось изменившимися условиями деятельности компартий в новой, усложненной обстановке и необходимостью выработки новых организационных форм сотрудничества, под которым фактически подразумевалось руководство со стороны СССР.

Однако нелегальные структуры ИККИ отнюдь не исчезли, а были реорганизованы и переподчинены. В соответствии с постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 13 июня 1943 года, они передавались в состав вновь организуемого Отдела международной информации ЦК ВКП(б) во главе с А. С. Щербаковым и стали подчиненными этому отделу научно-исследовательскими институтами НИИ-205 (бывший Отдел печати и радиовещания) и НИ И-100 (бывший Первый отдел), в котором имелись:

— “Объект № 1” — радиопередающий центр в Щелково;

— “Объект № 2” — радиоприемный центр в Подольске;

— “Объект № 3” — экспериментальная радиотехническая лаборатория;

— “Объект № 4” — спецшкола по подготовке радистов для компартий Болгарии, Венгрии, Германии, Испании, Польши, Румынии, Финляндии, Франции и Югославии;

— “Объект № 5” — радиоцентр в Уфе (ликвидирован в октябре 1944 года).

На этом этапе эстафету руководства зарубежными коммунистическими партиями приняла ВКП(б).

1935 год стал этапным в развитии оперативных органов СССР, и с него начинается отсчет следующего, уже вполне профессионального периода их деятельности. К этому рубежу все они подошли усилившимися не только количественно, но и качественно и уверенно заявили о себе в мире секретных операций. Следующий период их эволюции пришелся на шесть предвоенных лет.

1920-е годы принято считать относительно благополучным периодом двадцатого столетия, прошедшим без кровопролитных войн и вооруженных конфликтов. Однако мирными их полагали лишь европейцы, привычно и высокомерно игнорировавшие все происходившее за пределами своего крохотного континента. Даже поверхностное рассмотрение событий, протекавших на необозримых просторах Азии от Стамбула до Токио, вдребезги разбивает это идиллическое заблуждение. В отличие от намного более спокойной Европы, оперативная обстановка во множестве регионов громадного азиатского материка характеризовалась проходившими там активными военными или партизанскими действиями.

1. ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

В Азии, где пересекались интересы всех ведущих государств мира и их разведывательных служб, самым обширным и совершенно специфическим регионом тайной деятельности был утративший монолитность и разоренный внутренними войнами Китай. На верховную власть над страной претендовали несколько десятков генералов и гражданских лиц. Однако никто из них не накопил достаточно сил и влияния для единоличного управления государством, а ведь еще надо было беспощадно подавлять вооруженное сопротивление конкурентов в отдаленных провинциях, прекрасно понимавших, что их ожидает в случае проигрыша, и какие плоды может принести победа. Это вынуждало лидеров группироваться друг с другом, идти на компромиссы и формировать более или менее устойчивые коалиции, в результате чего к 1917 году на Севере и на Юге страны окончательно сложились две основные внутренние группировки сил. Южные генералы поддерживали легитимное “кантонское” правительство Сунь Ятсена, им противостояли северные, которых иногда именовали “милитаристами”. От генералов не отставали губернаторы провинций, содержавшие собственные войска и по своему усмотрению примыкавшие то к одной, то к другой стороне, время от времени довольно непредсказуемо изменяя стратегический баланс сил. Вероятно, Китай был тогда едва ли не самой опасной для жизни страной мира. Бандитские шайки повсеместно насиловали, убивали и грабили беззащитное население, регулярные войска периодически изгоняли их и продолжали совершать те же действия, но уже своими силами и в своих интересах. Народ жил в крайней нищете, люди редко ели досыта, а символом благополучия человека считалось очень редко встречавшееся упитанное брюшко. Знаменитые блюда китайской кухни в своей жизни пробовали не более одного процента населения Китая, для других же не всегда достижимой радостью являлись чашка риса и миска бобовой похлебки. В мае 1921 года Сунь Ятсен занял пост президента распадавшегося государства, чем продемонстрировал незаурядную смелость и решительность. Он понимал, что должен выдвинуть какую-нибудь идею, способную сплотить разобщенный народ, и за неимением лучшего провозгласил таким знаменем национализм ханьцев, составлявших свыше 95 % всего населения страны. Европейские государства не просто отказались поддержать Суня в борьбе против внутренних врагов и главного внешнего врага — Японии, а объявили эмбарго на поставки оружия и тем самым создали для кантонского правительства огромные трудности. Силовыми или экономическими методами справиться с проблемами было невозможно, и тогда президент обратился к услугам своей секретной службы. Сунь Ятсен создал ее еще в бытность лидером общества “Тунмэнхой”, а с образованием Национальной партии (Гоминьдан) разведка естественным образом перекочевала в ее состав. Она не выделялась в структурно обособленное подразделение и поэтому получила прозвище “призрачной”, поскольку хотя и неоднократно доказывала свою эффективность, но формально как бы не существовала. Лично курировавший ее Сунь добился взаимопонимания с китайскими тайными обществами — “триадами”, после чего разведка Гоминьдана смогла использовать их разветвленную инфраструктуру, а также агентурные сети внутри страны и за рубежом в районах расселения китайской диаспоры.

“Призрачная” секретная служба попыталась своими методами прорвать дипломатическую изоляцию президента, однако успеха не достигла, поскольку Европа увидела в Сунь Ятсене лишь слабого человека с сомнительными убеждениями и совершенно не торопилась делать на него ставку. Всерьез восприняли его правительства лишь двух стран — Германии и РСФСР. Немцы ограничились тем, что просто не стали отзывать своих военных специалистов, уже работавших в Китае на частной основе, Россия же усмотрела в Срединном государстве массу перспективных возможностей для себя. В письме ЦК РКП (б) от 5 августа 1919 года председатель РВСР и наркомвоен Троцкий утверждал: “Нет никакого сомнения, что на азиатских полях мировой политики наша Красная армия является несравненно более значительной силой, чем на полях европейских. Перед нами здесь открывается несомненная возможность не только длительного выжидания того, как развернутся события в Европе, но и активности по азиатским линиям… Ареной близких восстаний может стать Азия. Наша задача состоит в том, чтобы своевременно совершить необходимое перенесение центра тяжести нашей международной ориентации”[157]. Кроме того, узкий разведывательный интерес требовал создания серьезных оперативных позиций в дальневосточной Мекке шпионажа — Шанхае. В Китай из Европы направились разведчики и активисты Коминтерна, особенно те, для кого пребывание на родине стало опасным после разгрома революционных выступлений в их странах. Среди них были весьма видные деятели, например, будущий нелегальный резидент РУ РККА в Австрии и на Балканах И. Ц. Винаров, руководитель военного аппарата ГКП С. В. Жбиковский, руководитель коммунистического восстания в Таллинне Я. М. Жигур, начальник разведотдела вооруженных сил Украины и Крыма и главнокомандующий Первой польской Красной Армией Р. В. Лонгва, начальник штаба коммунистического восстания в Эстонии К. М. Римм, будущий начальник германского отдела внешней разведки 3. М. Рыбкина (Воскресенская), будущий нелегальный резидент внешней разведки в ряде государств В. М. Зарубин и другие, зачастую не менее крупные фигуры. Масштаб их можно проиллюстрировать на примере работавшего с 1923 по 1924 год в харбинской резидентуре военной разведки Б. Н. Мельникова. В Китай он прибыл с должности помощника начальника Разведупра штаба помощника главнокомандующего РККА по Сибири, а до этого являлся комиссаром Амурской армии и членом РВС Приамурского военного округа. После возвращения в Москву Мельников параллельно возглавлял отделение Разведупра и отдел Дальнего Востока Наркоминдела, а также состоял членом Китайской комиссии Политбюро ЦК РКП (б). В 1928 году он вновь вернулся в Харбин в 1928 году, где одновременно входил в правление КВЖД и возглавлял генеральное консульство СССР, а впоследствии работал временным поверенным в делах Советского союза в Японии, начальником 2-го (агентурного) отдела Разведупра, уполномоченным НКИД СССР по Дальнему Востоку, генеральным консулом СССР в Нью-Йорке, инструктором ЦК КП(б)У, а в заключительный период своей деятельности под именем Бориса Мюллера возглавлял Отдел международной связи ИККИ. Как и большинство работников подобного уровня, в 1937 году он был арестован и 28 июля 1938 года расстрелян.

Направление в Китай людей столь крупного масштаба свидетельствовало о том, что Советский Союз был прямо и непосредственно заинтересован в налаживании хороших отношений с ближайшим дальневосточным соседом. В физической и оперативной защите нуждалась и расположенная на китайской территории советская концессия на Китайско-восточной железной дороге (КВЖД), неоднократно становившаяся объектом посягательств и провокаций. В результате 31 мая 1924 года Советский Союз заключил с Китаем договор, регламентировавший равноправные взаимоотношения двух стран, в частности, совместное управление дорогой. Одних дипломатических мер было явно недостаточно, требовалось уделить самое серьезное внимание проведению разведывательных операций.

Безусловно, протяженная общая граница в любом случае требует размещения значительного количества войск для ее прикрытия, однако в случае дислокации с сопредельной стороны враждебно настроенных армий военная опасность неизмеримо возрастает. В данном же случае напряженность вызывалась не одной, а сразу тремя причинами: агрессивно настроенными “милитаристами”, постоянной и реальной угрозой японского проникновения в регион и активностью ушедших за рубеж вооруженных формирований атамана Семенова. Действовали там и иные, не менее опасные эмигрантские организации. На Дальнем Востоке самостоятельную оперативную работу проводил дислоцировавшийся около Харбина “Таежный штаб” — руководимый генералом Кузьминым военный отдел Харбинского монархического центра, в котором секретной службой ведал бывший начальник Особого отдела в войсках Колчака полковник Жадвойн. Штаб в основном действовал через свою агентуру в интересах японской армии, но просуществовал недолго и был разгромлен в результате единственной острой акции. Руководство разведки решило не тратить силы и время на тонкие оперативные комбинации, а просто физически уничтожить противника. Для этого через границу проник отряд боевиков ОГПУ, а заранее внедренный в штаб сотрудник ИНО сумел убедить руководителей “Таежного штаба” собраться вместе для групповой фотографии. Из засады чекисты легко расстреляли эту компактную группу, охрана штаба предпочла сдаться. Некоторые из сотрудников военного отдела все же уцелели и в дальнейшем оказались на службе в войсках китайских генералов. Военно-политический бюллетень Разведупра от 20 сентября 1929 года сообщал: “Белые продолжают деятельность по формированию отрядов. Базами формирования отрядов являются Харбин (генерал Сахаров, Савич), Муланские копи (станция Мулан), по всей линии КВЖД и Маньчжурия — Хайларский район. Количество всех активных белых в Северной Маньчжурии достигает 5–6 тысяч человек. Работу по формированию белые ведут в основном с белокитайцами или пытаются создать партизанские отряды для переброски на наши территории… В штабах китайских войск имеются белые офицеры в качестве советников”[158]. Позднее многие из этих офицеров в Маньчжурии оказались на японской службе и вплоть до 1945 года служили в разведывательном отделе Квантунской армии.

Контингент работавших в Китае иностранных специалистов был крайне разнообразен. Среди них встречались совершенно различные люди, без рассказа о двух из которых любая история разведывательной службы на Востоке будет неполной. Туда как магнитом тянуло всякого рода сомнительных личностей, пытавшихся разбогатеть или просто искавших приключений, и в этом отношении характерной является история одного из международных авантюристов, которыми была так богата первая треть двадцатого столетия. Игнаций (Исаак) Требиш родился в еврейской семье в Венгрии в 1872 (по другим данным, в 1879 году) и в раннем возрасте эмигрировал вначале в Южную Америку, а затем в Канаду, где сменил иудаистскую веру на христианскую. После этого первого, но далеко не последнего своего перехода из одной религии в другую он перебрал ряд протестантских конфессий и в результате стал дьяконом у англиканского архиепископа в Монреале. В 1903 (по другим данным в 1897) году бывший венгр приехал в Британию, где, слегка подкорректировав свое имя, вместо Игнация Требиша стал Игнациусом Тимоти Требишем Линкольном. Он начал свою карьеру с журналистики, а затем вполне успешно дебютировал в качестве политика. Уже в 1910 году, несмотря на эксцентричность, иностранный вид, ломаный английский язык и густую черную бороду, новый англичанин прошел на выборах в Палату общин депутатом от либеральной партии и некоторое время работал в интересах знаменитого торговца оружием из концерна “Виккерс — Армстронг” Бэзила Захарова, снабжая его и Ллойд Джорджа информацией о положении дел на нефтепромыслах в Галиции. Вскоре Требиш Линкольн занял солидную сумму денег у известного филантропа и торговца какао Сибома Раунтри и вложил их в добычу нефти в Румынии и Галиции, однако разорился и не сумел найти средств для выборов в парламент на следующий срок. По некоторым данным, тогда же он попутно подделал чек на впечатляющую для начала века сумму в 700 фунтов. Все это время Требиш Линкольн находился в каких-то неясных отношениях с миром секретных служб различных государств. В частности, он провел некоторое время в болгарской тюрьме за двойную игру во время Второй балканской войны. Французы подозревали его в работе на англичан и немцев, но в отношении первых они определенно ошибались. В самом начале войны Требиш Линкольн предложил свои услуги разведке британского Адмиралтейства, причем сделал это в форме довольно эксцентричного предложения. Он собрался завербоваться в немецкую разведку, несколько раз сообщить противнику подлинные данные о передвижении небольших отрядов кораблей, чтобы затем, укрепив доверие к себе, однажды выманить весь Флот открытого моря прямо под пушки британского Гранд-флита и устроить ему окончательный разгром в генеральном сражении. Лично выслушавший весь этот провокационный бред адмирал Холл вполне обоснованно усмотрел в нем неуклюжую попытку подстроить ловушку нескольким английским кораблям и приказал даже близко не подпускать бывшего парламентария к делам разведки. Судя по всему, Требиш Линкольн впервые вошел в контакт с германской секретной службой в Роттердаме, а потом уехал в США, где наконец 4 августа 1915 года был арестован, но не за шпионаж, а за тривиальную подделку чеков. Его выслали обратно в Великобританию, где он провел в тюрьме три года, а затем был выдворен в родную Венгрию, однако первоначально остановился в Швейцарии. Узнав о венгерской революции, авантюрист немедленно прибыл в Будапешт. Он попытался извлечь выгоду из нестабильной обстановки, не нашел точек соприкосновения с правительством Бела Куна и почти сразу же покинул родину, хотя в течение некоторого времени пытался как-то использовать в своих интересах Коминтерн. Следующим этапом перемещений Требиш Линкольна стала Германия. Там он встретился со своим знакомым по Соединенным Штатам, бывшим германским консулом в Вашингтоне графом фон Бернсторфом, вовлекшим его в заговор Каппа. После провала путча и кратковременного пребывания в Италии места в Европе для него практически уже не оставалось, и изгнанник обратил взоры на Азию. В Берлине Требиш Линкольн успел познакомиться с резидентом разведки Сунь Ятсена Чу Вочуном, как раз искавшим людей, знакомых с деятельностью различных спецслужб для налаживания оперативной работы в Китае. Чу находился в тесных отношениях с бывшим немецким послом в Пекине адмиралом фон Хинце, который и порекомендовал ему Требиш Линкольна, и тот, не зная китайского языка и лишь с несколькими фунтами в кармане, попал на Восток, где вплоть до 1926 года занимался организацией гоминьдановской разведки. Как правило, люди подобного типа успешно выкарабкиваются на поверхность, и некоторое время спустя Требиш Линкольн уже пользовался репутацией первоклассного специалиста, жил во дворце, имел группу телохранителей и отважно трижды съездил в Европу со специальными поручениями, несмотря на объявленную британским правительством награду в тысячу фунтов за его поимку. Сунь пессимистически оценивал своего нового сторонника как “неверного человека с холодным сердцем”[159]. Но оказалось, что и такому бессердечному авантюристу не были чужды сильные человеческие чувства. Когда старшего сына Требиш Линкольна приговорили к смертной казни за убийство, он, рискуя попасть в тюрьму на неопределенно долгий срок, все же отправился в Европу в тщетной надежде прибыть в Лондон и в последний раз увидеть сына. Ему отказали в последнем свидании, после чего он смертельно возненавидел англичан[160]. Вернувшись в Китай, Требиш Линкольн в качестве двойного агента Суня стал политическим советником главного ставленника Великобритании в Китае генерала У Пэйфу и на этом посту сумел причинить ему ощутимый вред. Разведчик сказал однажды: “Я давно мечтал найти способ нанести смертельный удар Британской империи. Я осознал, что только из Китая можно напасть на Индию с шансами на успех. И я знал, что большевики думали так же”[161]. Наряду с жаждой наживы и власти основным двигателем поступков Требиш Линкольна стала месть.

Игнаций Требиш-Линкольн в монастыре

Однако в 1926 году авантюрист внезапно решил уйти от мира, принял имя Цзяо Гун и стал вначале монахом, а затем и настоятелем небольшого буддийского монастыря. Казалось, с активной деятельностью Требиш Линкольна покончено навсегда, но уже в 1927 году он опять появился в Европе, где по поручению китайского правительства попытался получить займ в четыре миллиона фунтов для закупки вооружений. Вновь призванный к операциям шпион воспрянул духом. По своему обыкновению, он планировал присвоить значительную часть средств, отпущенных на закупки вооружений, купить на них поместье на Яве и провести там остаток дней. Однако, жаждая славы, Требиш Линкольн дал довольно откровенное интервью газете “Дейли Экспресс” и тем самым допустил фатальную ошибку. Китайское начальство не испытывало симпатий к сотрудникам, открыто выступающим в прессе и разглашающим секретную информацию, и по возвращении в Пекин его ожидал неприятный сюрприз. Всплыли не только финансовые злоупотребления, но и изменнические связи с японской разведкой, после чего правительство потребовало от Требиш Линкольна немедленно убраться из страны.

Последующие семь лет бывший разведчик скитался по миру без денег и вида на жительство, поскольку и западные, и восточные страны закрыли перед ним свои границы, а в 1934 году его наконец-то арестовали при попытке высадиться с судна в Ливерпуле и отправили в местную тюрьму. Последние годы жизни Требиш Линкольна покрыты мраком. По некоторым данным, он провел их в ламаистском монастыре в Тибете, по другим — странствовал по миру, по третьим — осел в Шанхае, где продолжал деятельность свободного шпиона и продавал информацию тем, кто был готов за нее платить. В 1943 году японское информационное агентство оповестило мир о смерти Требиш Линкольна в Шанхае, но это оказалось лишь очередной недостоверной смертью в туманном мире секретных служб. 5 мая 1947 года газета “Таймс оф Цейлон” поместила заметку со ссылкой на агентство “Рейтер”: “Требиш Линкольн, бывший член британского парламента, о смерти которого сообщили японцы в 1943 году, жив”. Как в действительности закончилась его бурная жизнь, достоверно неизвестно никому.

Моррис Кохен

Другой иностранец, сыгравший огромную роль в становлении китайской разведки, был прямой противоположностью этого агента китайской, японской, германской, коминтерновской и, возможно, британской спецслужб. Если Требиш Линкольна можно считать образцом неверности, то Моррис Абрахам Кохен в течение всей своей долгой жизни верно служил Китаю, который полюбил в ранней юности.

Кохен родился в 1889 году в лондонском Ист-Энде в семье евреев — выходцев из Польши, а в 1905 году уехал в Канаду, где перепробовал массу занятий. Ему пришлось побывать циркачом, профессиональным игроком и торговцем дешевой бижутерией, а первоначальный капитал он сумел заработать на торговле недвижимостью. Приблизительно в 1910 году в столице канадского штата Эдмонтон Альберте Кохен подружился с китайцами, в результате чего у него возникла и сохранилась на всю жизнь какая-то глубокая психологическая близость с этим народом. Вскоре молодой человек стал в местной китайской диаспоре своим человеком. Эдмонтон контролировало одно из многочисленных тайных обществ Цин Чунхуй, глубоко вовлеченное в операции “призрачной” секретной службы Сунь Ятсена в период его борьбы с маньчжурским господством. После двух лет изощренных проверок и испытаний Кохена приняли в общество, хотя обычно для иностранца такая честь являлась практически недостижимой. Тем временем его состояние несколько выросло и позволяло отчислять определенную часть доходов на нужды китайцев, а также бесплатно консультировать их по некоторым вопросам. В том же 1910 году Кохен познакомился с прибывшим в Канаду Сунем и на два месяца, пока тот совершал вояж по континенту, стал его телохранителем. Именно тогда за привычку не расставаться с автоматическим “кольтом” и револьвером “смит и вессон” он получил прозвище “Два пистолета”, под которым часто фигурировал в дальнейшем. В следующем году по просьбе Сунь Ятсена он совершил несколько поездок в Европу для нелегальных закупок оружия бельгийского производства. Уже в 1913 году Кохен, проявив немалую политическую прозорливость, распознал в Японии главного врага Китая и предсказывал скорую агрессию с ее стороны. Сунь оценил ум и аналитические способности своего бывшего телохранителя и постоянно настаивал на его переезде в Китай для работы. Во время Первой мировой войны Кохен воевал в Европе, был ранен и получил инвалидность, после чего возвратился в Британию, а оттуда вновь в Канаду. Его дружественные связи с китайцами не прерывались, но до первого появления в стране, ставшей его судьбой на всю жизнь, прошло еще несколько лет.

Кохен прибыл туда в 1922 году, когда обеспечил контракт китайского правительства с канадской “Северной строительной компанией” на постройку пяти тысяч миль железной дороги из Гуаньчжоу (Кантона) в Чунцин, и тогда же активно занялся реформированием секретной службы Суня. В тот период ее возглавлял Ма Сан. Именно Кохен настоял на введении в Китае организации сети учреждений прикрытия и британского принципа сокрытия имен высших руководителей разведки и контрразведки, доведенного впоследствии китайцами до крайней степени абсурда. Например, в 1980-е годы в беседах с автором они упорно отрицали, что когда-либо слышали о существовании многолетнего куратора секретных служб Кан Шэна. При этом тот до самой своей смерти 16 декабря 1975 года был отнюдь не просто чиновником высокого ранга, а всем известным заместителем председателя ЦК КПК, заместителем председателя Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей и советником Группы по делам культурной революции при ЦК. Более того, в 1978 году он был торжественно заклеймен как виновник репрессий против китайского народа и скрытый контрреволюционер, поэтому не знать ничего об этом человеке было просто невозможно.

Влияние Кохена на Сунь Ятсена трудно переоценить. Он являлся его неофициальным советником по разведке, политическим и военным делам, а в особо деликатных случаях и специальным личным эмиссаром, причем через некоторое время после смерти Суня стал тем же и для Чан Кайши. С 1927 года к обязанностям Кохена добавилась работа по руководству секретными валютными операциями Центрального банка Китая, связанными с закупками вооружений за границей. Уже тогда он всеми силами пытался противостоять советскому влиянию и при этом отнюдь не ограничивался дипломатическими методами. После неудачной попытки коммунистического восстания в Гуаньчжоу Кохен безошибочно понял, что оно было спровоцировано северным соседом. По личному указанию советника по разведке боевики правительственной секретной службы перебили три четверти работников советской миссии в этом городе, вызвав радостное оживление эмигрантской прессы. Не скрывая восторга, одна из газет писала о гибели безоружных соотечественников: “Персонал консульства подвергся кавалерийской рубке!”. Тогда же полиция захватила множество документов о связях китайских коммунистов с Коминтерном, хотя, в общем, это и так являлось секретом полишинеля и не требовало проведения силовой акции.

Карьера Кохена динамично развивалась. Звание полковника он получил еще при Суне, а в дальнейшем дослужился до генерала. Именно Кохен стал одним из первых аналитиков, предсказавших открытую японскую агрессию, в преддверии которой он совершил ознакомительную поездку в эту страну, чтобы лучше понять будущего противника. Он успел заблаговременно создать в Маньчжурии агентурные позиции, позволившие китайским нелегальным резидентурам после ее оккупации и образования там марионеточного государства Маньчжоу-Го исключить период становления и немедленно приступить к активной работе. Одновременно Кохен упорно и целеустремленно боролся против советского влияния в регионе, но, как известно, в конечном итоге потерпел фиаско. Заслуживает упоминания его миссия в Гонконг в 1943 году. Кохен прибыл в оккупированную японцами бывшую британскую колонию для спасения вдовы Сунь Ятсена Сун Цинлин, для которой пребывание там стало слишком опасным. Сам “генерал Ма” впоследствии оценил этот свой авантюрный поступок стремлением отдать последний долг Сунь Ятсену. Удача изменила опытному разведчику, он был расшифрован и задержан. Японцы не знали, как следует поступить с этим человеком и поместили его в лагерь для интернированных, в котором он пережил войну, а в 1945 году вновь вернулся на службу к Чану. Однако от практической и тем более руководящей разведывательной работы Кохена отодвинули более энергичные соперники, и поэтому после изгнания гоминьдановцев он остался в континентальном Китае. Его скрытая от глаз широкой публики роль советника по разведке, конечно, не являлась секретом для коммунистической секретной службы, но Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай не решились репрессировать всем известного друга Сунь Ятсена и просто выслали его из страны в Канаду. В 1966 году ему даже было позволено участвовать в церемонии открытия в Пекине памятника первому президенту китайского государства. С 1956 по 1966 годы Кохен все же продолжал сотрудничество с секретной службой Китайской республики (Тайвань) и по разведывательной линии поддерживал существование неофициального канала для контактов правительств обоих Китаев. Скончался Кохен в 1970 году, намного пережив большинство своих друзей и врагов. На его могиле в Манчестере воздвигнут высокий черный памятник с иероглифической надписью — благодарственным автографом Сун Цинлин.

Возвращаясь к рассматриваемому периоду, следует отметить, что секретная служба Суня все еще работала по старой методике, однако необходимость применения новых методов стала уже совершенно очевидной. Кохен все же сумел убедить президента, что, например, излюбленное им использование миссионеров в качестве агентов целесообразно отнюдь не всегда, да и вообще настала пора постепенно преобразовать разведку и контрразведку из “призрачной” в официальную. Хотя Кохена поддерживал набиравший силу и влияние Чан Кайши, предлагаемая реорганизация требовала немалых финансовых средств, а их как раз и не было.

Между тем очень скоро в результате заговора министра внутренних дел Чэнь Цзюн-мина зыбкое равновесие сил разлетелось вдребезги. Этот сторонник федералистского Китая нашел общий язык с главой чжилийской группировки У Пэйфу, а направленный против него карательный северный поход войск Юга потерпел неудачу. Непродуманная налоговая политика и постоянные грабительские реквизиции лишили Суня поддержки в обществе и в армии, так что в конечном счете он мог рассчитывать на верность лишь 250–300 человек своей личной охраны. Ожидавшаяся из Соединенных Штатов помощь так и не пришла. По-прежнему исправно функционировавшая “призрачная” секретная служба в последний момент успела предупредить президента об опасности, и когда 16 июня 1922 года 2-я дивизия атаковала его резиденцию, он сумел уйти по Янцзы на крейсере “Юнфэнь”. Сопротивление продолжалось еще пятьдесят дней, после чего Сунь и его молодой соратник Чан Кайши через Шанхай бежали в Гонконг, под защиту британской короны. Ожидаемого содействия от европейских правительств не последовало, и после Вашингтонской конференции и договора великих держав в отношении Китая Сунь тесно сблизился с СССР, которому остро требовался союзник с социалистической ориентацией, пусть даже с китайским акцентом. В марте 1923 года ЦК РКП (б) и Совнарком приняли решение об оказании Китаю финансовой и военной помощи, а в августе Сунь направил Чан Кайши на переговоры в Москву для отработки конкретных вопросов сотрудничества.

Военная разведка и Коминтерн сразу же ухватились за привлекательную возможность внедриться в регион. В кратчайшие сроки СССР основал в Шанхае военную школу-академию, по названию протекавшей там реки именовавшуюся Вампу (Хуанпу). Ее начальником стал Чан, политическим комиссаром — коммунист Чжоу Эньлай, а главным военным советником и руководителем аппарата — будущий маршал Советского Союза В. К. Блюхер (“генерал Галин”). Вся группа военных советников неофициально так и называлась “миссией Блюхера”. Школа выпускала лучших в Китае военных специалистов, в том числе на разведывательном факультете, однако Чан, в котором достаточно глубоко укоренилось неприятие всего коммунистического и русского, изначально рассматривал Вампу как временную структуру. Он ясно сознавал, что обстановка еще не скоро позволит ему отказаться от помощи северного соседа, но исподволь уже начал готовиться к этому шагу. Важнейшим условием самостоятельности Чан твердо полагал необходимость создания своей секретной службы, не пронизанной советскими ставленниками и прямыми агентами.

Одновременно с созданием академии Разведупр начал насаждать в различных регионах страны свою агентуру. На начальных этапах этого процесса “легальным” резидентом являлся военный атташе РСФСР в Пекине А. И. Геккер, позднее перешедший из полпредства в аппарат КВЖД. В 1923 году в Харбине открылась резидентура под руководством В. А. Неймана (“Василий”, “Васильев”), ранее работавший в Шанхае резидентом одновременно Госпо-литохраны ДВР и ГПУ РСФСР. Его агенты, завербованные главным образом в среде русских эмигрантов, постепенно охватили всю Маньчжурию. Первоначально загранточка замыкалась не на Москву, а на командование Красной Армии на Дальнем Востоке. В Шанхае, наряду с “легальной” резидентурой, была основана и нелегальная во главе с известным военным разведчиком и специалистом по диверсионной работе X. И. Салнынем и его заместителем болгарским коммунистом И. Ц. Винаровым. С 1925 года все загранточки перешли в подчинение к руководившему всей деятельностью военной разведки в Китае Пекинскому разведцентру Разведупра РККА, в обиходе чаще именовавшемуся Пекинским военным центром. Помимо Пекина и Харбина, еще 10 резидентур советской военной разведки располагались в Гуаньчжоу, Дайрене, Кайфэне, Калгане, Мукдене, Сеуле, Шанхае, Шаньдуне, Цицикаре и Чанша. Известны некоторые данные о бюджетах части из них. В мае 1926 года четыре резидентуры — в Мукдене (№ 1), в Харбине (№ 3), в Пекине (№ 4) и в Шаньдуне (№ 12) — получили 11200 долларов США, 6842,67 китайских долларов, 4696,29 иен, 2972 золотых рубля и некоторое количество другой валюты на общую сумму 40000 китайских долларов[162]. Со временем оказалось, что резидентуры ИНО и Разведупра периодически мешают друг другу работать, после чего для координации их работы в Шанхае был создан пост главного резидента по Дальнему Востоку. Им стал Н. И. Эйтингон. Аналогичную задачу, но в пределах Маньчжурии, с начала 1925 года в Мукдене выполнял А. Я. Зейбот. Оба эти работника не являлись местными резидентами, шанхайскую точку ИНО возглавил Э. Куцин (Вартэ, “Степа”), мукденскую — В. Т. Сухоруков. Последний числился в штате военной разведки и проработал в Маньчжурии с 1925 по 1927 годы, после чего был расшифрован и отозван в СССР, причем для спасения жизни ему пришлось организовать нелегальный уход через Японию.

М. М. Бородин

Развитие сети советских спецслужб в Китае происходило на фоне значительных политических перемен в стране. В январе 1924 года состоялся первый съезд Гоминьдана, на котором были провозглашены “три народных принципа”: национализм, демократизм и народное благоденствие, в образовавшийся “единый фронт” вошли также и коммунисты. Структуру Гоминьдана откорректировали по рекомендациям главного политического советника СССР в Китае М. М. Бородина (Грузенберга), работавшего под “крышей” корреспондента Российского телеграфного агентства (РОСТА). Чан ненавидел его тихой ненавистью и вел двойную игру, пытаясь дискредитировать советника и при этом войти в доверие к Блюхеру.

Страна стремительно втягивалась в первую гражданскую войну (1924–1927). В июне 1924 года в Гуаньчжоу взбунтовались и с трудом были разгромлены вооруженные английским оружием отряды так называемых “бумажных тигров”, на севере У Пэйфу воевал с Чжан Цзолинем, против него восстал Фэн Юйсян, примкнул к Суню и 23 октября 1924 года захватил Пекин. По мнению некоторых исследователей, это восстание в значительной степени явилось плодом тайной деятельности Требиш Аинкольна, сумевшего расквитаться с ненавистными ему англичанами. Оно существенно помогло правительству Сунь Ятсена, однако это уже мало радовало страдавшего от жесточайшего рака печени президента. Он скончался 12 марта 1925 года, а 1 июля было сформировано Национальное правительство Китайской республики под председательством Ван Цзинвэя. Чан Кайши уверенно занял в нем пост главнокомандующего вооруженными силами и сразу же исподволь начал готовить удар по коммунистам. Руководство КПК пребывало в блаженной уверенности в прочности своего положения вплоть до 9 марта 1926 года, когда партия была внезапно изгнана из Гоминьдана. Аишь тогда коммунисты осознали, что оказались захваченными врасплох из-за фактического отсутствия в своем распоряжении службы безопасности. В 1925 году заведующий орготделом Шанхайского комитета КПК Кан Шэн под общим руководством военного руководителя компартии Чжоу Эньлая постепенно начал формировать зародыш будущей секретной службы, однако нехватка оперативного опыта толкала коммунистов на решение возникающих проблем террористическими методами. Постижение высокого искусства разведки было для них еще в далеком будущем, а пока для проведения оперативных мероприятий главным образом использовались подразделения “Красной гвардии”, то есть фактически группы боевиков. КПК обзавелась собственной разведкой в мае 1927 года, когда Чжоу наконец утвердил создание при Военной комиссии ЦК КПК в Ухани Бюро по специальной работе (Теъу гунцзо чу) и возглавил его параллельно с выполнением своих остальных задач. Позднее руководителями этого органа последовательно являлись Ван Ифэй, Чжоу Эньлай и Не Жунчжэнь. По мере изменения обстановки Бюро было переведено в Шанхай. Кан Шэн находился в нем на положении второго лица, ответственного за практическую работу. Новая структура была еще весьма далека от профессионализма, поэтому 6 июля следующего года на VI съезде КПК было решено реорганизовать ее по образцу ОГПУ, а в Политбюро партии создать Комитет по специальной службе из трех человек во главе с самим генеральным секретарем КПК, бывшим руководителем шанхайского тайного общества “Хун бан” (“Обширное общество”) Сян Чжунфа. Другими членами этого образованного 14 ноября 1928 года комитета стали Чжоу Эньлай и его протеже Гу Шуньчжан (он же Ли Мин), бывший личный охранник главного политического советника СССР в Китае М. М. Бородина. Исполнительным органом комитета стал созданный на базе Бюро по специальной работе Особый отдел ЦК КПК (Чжуньян теке), сразу же попавший под контроль Чжоу. Его руководителем первоначально являлся Гу Шуньчжан, а внутренняя структура выглядела следующим образом:

— 1-е отделение (штаб), начальник Хун Яншэн;

— 2-е отделение (разведка, в основном внутри Гоминьдана), начальник Чэн Гэн;

— 3-е отделение (специальные операции, физическая защита структур КПК, уничтожение предателей и агентуры противника, руководство боевыми отрядами), начальники Гу Шуньчжан, Чэн Гэн, Ся Цийи;

— 4-е отделение (связь, в том числе по радио и курьерская), начальники Ли Цян, Чэнь Шоучан, У Тэчжэн (он же У Дафэн);

— Отделение печати, начальники Гун Иньбин, Чжан Кучэнь.

Многообразие внезапно образовавшихся спецслужб дополняла Секция специальной разведки[163]. Этот оперативный орган блестяще осуществил свою главную задачу внедрения в разведывательные сети Гоминьдана. Ее обучавшийся в Москве начальник Чэн Гэн после образования КНР стал заместителем министра обороны, а в годы Корейской войны занимал пост главнокомандующим китайскими войсками в Корее.

К этому времени Чан Кайши реализовал свою идею создания секретной службы вне пределов советского влияния. Следует особо подчеркнуть, что периодически встречающаяся информация о создании 20 марта 1926 года Центрального бюро расследований и статистики (ЦБРС) является ошибочной, этот орган был создан намного позднее. Первой спецслужбой Гоминьдана стала созданная в 1928 году и просуществовавшая несколько лет полуофициальная Группа секретных расследований (Мича цзу), во главе с племянником Чана и руководителем Организационного отдела Гоминьдана Чэнь Лифу. Она “прославилась” раздиравшими ее постоянными спорами, внутренними конфликтами и соперничеством за секретные оперативные фонды. В скором времени резидентуры Группы секретных расследований открылись в Берлине, Берне, Вашингтоне, Москве, Париже и Сиднее. В отличие от “домашней” разведки Сунь Ятсена, новая организация была четко структурированной и занималась не только сбором информации и организацией акций политической поддержки, но и более жесткими действиями.

Слева направо: Кан Шэн и Чжоу Эньлай

Против этого противника агенты Секции специальной разведки действовали весьма успешно. В 1928 году информацию в высшем эшелоне руководства Гоминьдана добывали высокопоставленные агенты Ли Кенун, Цянь Чжуанфэй и Ху Ду. Первый из них руководил отделением секретной службы Чан Кайши в Шанхае, второй возглавлял радиоразведку (Дьянь ву гу), а третий входил в правительство и контролировал различные агентства новостей, служившие прикрытием для гражданской разведки. Кроме того, Цянь отвечал за подбор и обучение сотрудников и смог внедрить в свою службу множество агентов более низкого уровня, а Ли в конце своей карьеры стал личным шифровальщиком Чан Кайши в Гонконге. Заслуживает упоминания весьма своеобразная организационная форма такого агентурного аппарата — он считался отдельной партийной ячейкой, секретарем которой был Ли Кенун, Информация от ячейки стекалась в Шанхай к Чжоу Эньлаю и его сотрудникам.

Успешная работа коммунистической разведки внезапно прервалась в апреле 1931 года, когда арестованный в Ухани бывший руководитель Особого отдела Гу Шуньчжан совершил предательство и перешел на сторону Чан Кайши. Это нанесло сильный удар как по коммунистической партии в целом, так и по ее спецслужбам. На основании полученной от Гу информации арестам подверглись несколько тысяч членов КПК, а ее центральный комитет едва успел скрыться из Шанхая. Переход Гу к противнику резко ухудшил ситуацию в спецслужбах и в партии в целом и спровоцировал стремительное развитие событий. Председатель Военного комитета компартии Китая Чжоу Эньлай распорядился отомстить перебежчику и уничтожить его ближайших родственников, что и было сделано. Боевики “Красной гвардии” Ван Шиде закопали десять членов семьи Гу в подвале одного из заброшенных домов во французской части международного сеттльмента Шанхая, причем, по некоторым сведениям, их похоронили живыми. После этого у перебежчика появился дополнительный стимул к борьбе против прежних товарищей по партии, что он и делал с особым рвением на посту руководителя аналога штурмовых отрядов НСДАП, военизированной организации Гоминьдана “Синие рубашки”. Гу Шуньчжан использовал псевдоним “генерал Сюсань”, однако его подлинное имя практически ни для кого не являлось секретом.

История с изменой Гу парадоксальным образом отозвалась на спецслужбах Гоминьдана, в которых существовала так называемая фракция “Ч. Ч.” или “Чэнь-Чэнь”, по именам ее монополизировавших руководство радиоразведкой лидеров, братьев Чэнь Лифу и Чэнь Гуофу. Раскрытие коммунистических агентов в радиоразведывательных органах, продемонстрировало неблагополучие в столь важной области, и оба Чэня утратили свои позиции, перешедшие к Сю Енцзэну и Вэнь Юйцину (Ю. С. Вэнь). Чэнь Лифу отомстил Гу Шуньчжану, сфабриковав в 1935 году дело о его очередном предательстве и добившись его расстрела. Некоторые исследователи полагают это инсценировкой, однако в действительности казнь состоялась. Дополнительным мотивом для мести являлась обида Чэня на Гу, передавшего информацию по коммунистам не ему, а его сопернику Дай Ли.

Гражданская война продолжалась. Коммунисты подняли восстание в Шанхае, но войска Чана разгромили их и устроили безжалостную резню, а потерявшее Пекин национальное правительство в июле вновь бросило свою армию в очередной северный поход. За этим процессом с неослабевающим вниманием наблюдали из Токио. Через своего советника в Нанкине майора японской военной разведки Чан установил связь с заместителем ее начальника генералом Иванэ Мацуи. Японцы желали получить свободу рук в аннексии Маньчжурии и Монголии, соблазняя китайского главнокомандующего предоставлением помощи в борьбе с КПК, однако Чан Кайши не собирался торговать частями родины и восточных соседей любил ничуть не больше, чем северных. Кроме того, ему были известны добытые “призрачной” секретной службой еще в 1915 году планы тайного “Общества черного дракона”, в значительной степени определявшего курс официального Токио: “После окончания европейской войны… в предвидении экспансии европейского влияния на евразийском континенте японское императорское правительство не должно колебаться в использовании силы… Сейчас настал наиболее удобный момент для разрешения китайского вопроса. Такой возможности не представится вновь еще сотни лет”[164]. Чан со всей серьезностью отнесся к этой опасности, поэтому сделка не состоялась, и тогда 4 мая 1927 года произошло первое боевое столкновение японской и китайской армий. Войска национального правительства потеряли 3254 человека убитыми и 1450 тяжело ранеными, в то время как потери японцев составили по 15 убитых и раненых. 18 мая командующий Квантунской армией издал приказ разоружать любые появляющиеся на территории Маньчжурии китайские войска.

Политика СССР в этой обстановке отличалась своеобразием. Москва решила сделать ставку сразу на три основные действовавшие в Китае силы, полагая, что окажется в выигрыше в случае победы любой из них. На юге группа военных советников организовывала вооруженные силы Чан Кайши. Северные национальные армии под общим руководством Фэн Юйсяна воевали против наиболее антисоветски настроенного маршала Чжан Цзолиня, поэтому совершенно естественным ходом стало направление к Фэну северной группы советников. Советником по разведке и одновременно резидентом в Харбине был X. И. Салнынь, позднее работавший в пекинской нелегальной резидентуре. В номинальной столице страны Пекине власть принадлежала ярому противнику Советского Союза Чжан Цзолиню, но СССР поместил свое полдпредство именно там. Ставка на третью силу оказалась серьезной ошибкой. Весной 1927 года полиция вторглась в экстерриториальные помещения и захватила огромное множество документов, в том числе материалы резидентуры военной разведки с инструкциями, списками местной агентуры и другими совершенно секретными сведениями, что повлекло за собой массовые провалы источников и, поскольку дело происходило не в либеральной Европе, серию их казней.

Тем временем Гоминьдан взял открытый курс на вооруженную борьбу с коммунистической партией, в 1927 году вызвавший затянувшуюся на десять лет вторую китайскую гражданскую войну. Одновременно резко обострилась обстановка на севере страны, особенно в районе рек Амур и Уссури. Китайцы проявляли открытую враждебность в отношении СССР, несколько раз совершали артиллерийские обстрелы его территории и сконцентрировали войска в Маньчжурии. В ответ на это советская авиация нанесла удары по городам Фу-юань, Саньчакоу и кораблям сунгарийской речной военной флотилии. Мониторы и канонерские лодки Амурской военной флотилии развили успех, однако не успокоившиеся китайцы усилили свою войсковую группировку и захватили КВЖД. 17 июля 1929 года Наркоминдел отозвал из Китая весь советский персонал и выслал из Москвы представителей Национального правительства, контакты между государствами поддерживались теперь только через посла Германии в Москве Дирксена. Часть советников по разведке перешла на нелегальное положение и продолжила работу в резидентурах.

ОГПУ срочно поручило дальневосточному отделению ИНО усилить разведывательное обеспечение назревавшего военного конфликта. Аналогичные задания получили от генерального штаба военная разведка и руководимый В. Б. Медведевым разведотдел штаба созданной в начале августа 1929 года Особой Дальневосточной армии (ОДВА). Агентурные позиции в Маньчжурии были заложены еще до революции штабс-капитаном А. Н. Луцким, сотрудником разведотдела штаба Иркутского военного округа (с 1914 года), а затем резидентом в Харбине. После 1917 года он сотрудничал с большевиками, работал с нелегальных позиций в Маньчжурии, руководил из Иркутска разведкой против японцев и семеновских войск. Из-за восстания чехословацкого корпуса все советские учреждения, в том числе и возглавлявшийся Луцким пограничный отдел, эвакуировались в Забайкалье. Там разведчика арестовали белые и переправили в Харбин, но затем вместе с другими арестованными вынуждены были освободить и выслать во Владивосток, где он с 1920 года возглавил контрразведывательную службу Военного совета Приморья. Луцкий активно противодействовал японскому шпионажу в регионе, но в апреле того же года был арестован японцами и в мае вместе с Сергеем Лазо сожжен в топке паровоза. Несмотря на гибель разведчика, созданный им агентурный аппарат продолжил существование и результативно функционировал на протяжении многих лет.

А. Н. Луцкий

С августа 1920 года японским и китайским направлениями занимались не только органы разведки и госбезопасности РСФСР, но и оперативные подразделения Государственной политической охраны (ГПО) — секретной службы буферной Дальневосточной республики (ДВР), провозглашенной на территориях Забайкальской, Амурской, Приморской, Сахалинской и Камчатской областей. Эта спецслужба имела право ведения агентурно-оперативной работы и производства дознания, но все административные функции (обыски, выемки, аресты и задержания) должны были осуществляться по ее заданиям Народной милицией ДВР. Не обладала она и полномочиями на ведение следствия, которое было возложено на следственный отдел Народного политического суда. Структура Главного управления Государственной политической охраны выглядела следующим образом:

— Секретно-оперативный отдел;

— Транспортный отдел;

— Следственный отдел;

— Административно-организационный отдел;

— Информационная часть;

— Регистрационная часть;

— Финансово-хозяйственная часть;

— Комендантская часть.

В Народно-революционной армии (НРА) ДВР действовала и военная контрразведка, образованная на базе аппаратов особых отделов составивших ее дивизий и 5-й армии. На первоначальном этапе она представляла собой созданный 6 апреля 1920 года Контрразведывательный отдел НРА, а 21 мая того же года была переформирована в Отдел военного контроля. Помимо центрального аппарата, отдел располагал местными органами при дивизиях, бригадах, на железнодорожных станциях и речных пристанях. После образования ГПО функции военной контрразведки принял на себя ее секретно-оперативный отдел, что существенным образом ухудшило работу по обеспечению безопасности армии. В связи с этим Дальбюро ЦК РКП (б) 25 мая 1921 года приняло решение создать в структуре Госпо-литохраны и в непосредственном подчинении политэмиссара вооруженных сил ДВР Военный отдел (ВО), центральный аппарат которого состоял из следующих подразделений:

— агентурное отделение;

— информационная часть;

— следственная часть;

— регистрация;

— подотдел охраны границ.

С 12 июля 1921 года, после упорядочения структуры руководства НРА, подчиненность военной контрразведки была изменена. Соответственно, отныне она именовалась Военным отделом Главного управления Госполитохраны при военном совете НРА.

Территориальные органы ГПО были представлены Прибайкальским, Забайкальским, Амурским, Приамурскими Приморским (существовал по 26 мая 1921 года) областными отделами, уездными подотделами, осведомительными и контрольно-пограничными пунктами. На железной дороге действовали осведомительные пункты Транспортного отдела ГУ ГПО. Высшим органом руководства Государственной политической охраны являлась Коллегия, которую возглавлял директор Главного управления. Эту должность последовательно занимали Б. А. Похвалинский (ноябрь 1920 — январь 1921 года), В. В. Попов (январь — апрель 1921 года), А. С. Лапа (Лаппа) (апрель — июль 1921 года), Н. Ф. Черных (июль — август 1921 года), Г. И. Быков (август — ноябрь 1921 года) и Л. Н. Бельский (ноябрь 1921 — ноябрь 1922 года). Первые двое из них были сняты с занимаемого поста за допущенные нарушения законности, а Черных одновременно был исключен из партии и уволен с редкой для руководителя спецслужбы формулировкой за неоднократные пьянства и бесчинства, в том числе “последнее дело о пьяном дебоширстве… при исполнении служебных обязанностей”[165]. Лапа и Быков ушли с работы по причине плохого состояния здоровья. Бельский, как известно, в дальнейшем дослужился до поста заместителя наркома внутренних дел СССР. Вскоре после вхождения Дальневосточной республики в состав РСФСР 15 ноября 1922 года, ГПО прекратила свое существование вначале фактически, а затем, уже в 1923 году, и юридически.

Сбор информации по перемещениям китайских войск часто осуществлялся с использованием многочисленной агентуры из числа находившихся в Маньчжурии эмигрантов. Среди них имелось немало военных, помогавших также осуществлять диверсии на тыловых коммуникациях противника. Для выполнения специальных операций Разведупр забросил в Северную Маньчжурию оперативную группу под руководством X. И. Салныня, которому командующий ОДВА В. К. Блюхер поставил задачу временно вывести из строя железнодорожное сообщение. Диверсанты успешно сорвали переброску китайских резервов и вместе с тем сумели не нанести дороге непоправимый ущерб. 17 ноября 1929 года Особая Дальневосточная армия силами трех стрелковых дивизий, кавалерийской бригады и бурят-монгольского кавалерийского дивизиона при поддержке танковой роты и авиационной эскадрильи нанесла удар и полностью разгромила маньчжурскую группировку китайцев. Демонстрация военного искусства закаленной в сражениях гражданской войны Красной Армии была весьма впечатляющей: в плен попали свыше 10 тысяч солдат и офицеров противника и несколько генералов со своими штабами. Хотя поражение вынудило китайцев уже в декабре подписать протокол об урегулировании конфликта и вернуть отношения во внешне нормальное русло, Москва все равно не простила Чану его вероломства в отношении КПК. Коммунистические войска в несерьезном для Китая количестве 40 тысяч человек сконцентрировались в провинции Цзянси и с 1930 по 1931 год сумели отразить три карательные экспедиции правительства.

Советский Союз вел оперативную разведку в Маньчжурии силами 4-го отдела штаба Особой Дальневосточной армии (с 1930 года — Краснознаменной), который открыл на сопредельной территории несколько резидентур для сбора информации и сформировал “Особую группу № 100” для выполнения диверсионных задач. К сожалению, к началу января 1934 года выяснилось, что агентурный аппарат этих разведорганов сильно засорен. Японцы раскрывали советских агентов, силами местной полиции арестовывали их, перевербовывали и депортировали в СССР в качестве двойников, внедряя таким образом в советскую военную разведку. Проведенное Особым отделом углубленное расследование причин и последствий этих провалов установило крайне низкий уровень подготовки направляемых на загранработу сотрудников, отсутствие убедительных легенд и абсолютно безответственное отношение руководства 4-го отдела к требованиям конспирации. Например, при прохождении минно-взрывной подготовки на базе Амурской флотилии будущие нелегалы носили форму сухопутных войск, сразу же выделявшую их на фоне окружающих моряков. Многие из них были знакомы между собой, ходили в гости друг к другу и вообще не делали секрета из предстоящей закордонной работы, уповая на то, что находятся среди своих. В результате подобных случаев расконспирирования система оперативной и тактической военной разведки в Маньчжурии оказалась полностью разрушенной.

Иным было положение в стратегической разведке. В 1929 году руководство Разведупра поставило перед сотрудниками китайского направления четыре основные задачи:

— срочное восстановление утраченных контактов с оттесненными вглубь страны коммунистами;

— повышение качества добываемой информации о Чан Кайши, Гоминьдане и курсе нанкинского правительства, позволяющей принимать обоснованные политические решения;

— восстановление разрушенной после закрытия в апреле 1929 года советских консульств системы оперативной радиосвязи;

— возобновление текущей военной разведки.

Для решения этих вопросов в Китай отправились несколько агентурных групп, общее руководство которыми осуществлял резидент “Алекс”. В ряде источников утверждается, что под этим псевдонимом “Алекс” скрывался А. А. Розенталь (Борович), но это неверно. Хотя этот разведчик действительно использовал псевдоним “Алекс” и тоже работал в стране, в рассматриваемый период он находился на нелегальной работе в Европе, а в 1931 году перешел на службу в ВСНХ. В Китае Розенталь появился лишь в апреле 1936 года и под фамилией Лидов до лета 1937 года работал помощником заведующего отделением ТАСС в Шанхае. “Алексом”, о котором идет речь в данном случае, являлся известный разведчик А. П. Улановский (Хаскелевич).

А. П. Улановский

Рихард Зорге

Зорге, Борович и радист, немец Иозеф Вейнгартен (“Вили”, “Вилли”) прибыли в Шанхай в январе 1930 года. К лету, после окончания периода становления организации и обрастания связями, “Алекс” убедился в полной готовности нового сотрудника к самостоятельной работе. Зорге явился в германское генеральное консульство с рекомендательными письмами из Берлина от пресс-службы МИД, помогшими ему войти в местные журналистские и дипломатические круги. Неоценимую помощь оказала известная своими левыми убеждениями и связями с индийскими социалистами американская журналистка Агнесса Смедли. Возможно, самым ценным ее подарком оказалось знакомство разведчика с японским корреспондентом газеты “Асахи” Ходзуми Одзаки, будущим активным участником не только шанхайской, но и токийской нелегальной резидентуры “Рамзай”. В мае 1930 года Зорге выехал в Гуаньчжоу и под журналистским прикрытием совершил оттуда несколько “исследовательских” поездок по южным районам страны. В начале 1931 года он должен был передать руководство группой “Полю”, вместе с “Джоном” прибывшему ему на смену, однако фактически это произошло лишь в декабре 1932 года.

Ходзуми Одзаки

Резидентура Зорге постепенно разрасталась. С ним была связана и видная разведчица Урсула Кучински (Рут Вернер, “Соня”), а в 1929 году в Китай прибыл будущий радист токийской резидентуры “Рамзай” Макс Готфрид Фридрих Кристиансен-Клаузен. В дальнейшем он работал с “Джимом”, а также ездил в Харбин для установки радиоаппаратуры маньчжурской резидентуры военной разведки, причем смонтировал передатчик прямо в доме американского консула Лиллестрома. Следует отметить крайне неудовлетворительную проработку легенды Зорге в Центре. Его приверженность коммунистической идеологии и членство в компартии были прекрасно известны немецкой полиции, которой стоило просто заинтересоваться прошлым журналиста, чтобы сразу же обнаружить это. Собственно говоря, ситуация вовсе не была катастрофической. Множество германских коммунистов, от депутатов рейхстага до рядовых членов партии, сменили свои убеждения или просто предпочли переметнуться на другую сторону и теперь являлись сторонниками или даже членами НСДАП. Тщательная отработка могла значительно обезопасить “Рамзая”, причем осуществить это было вполне реально, как было проделано, например, с некоторыми агентами из “кембриджской группы”. В случае же с Зорге Центр никак не отработал версию его отхода от ГКП, и любые попытки скрыть его прежние связи носили бы совершенно неестественный характер. Все это поставило на грань провала операцию, а также подвергло угрозе жизнь и свободу резидента и его подчиненных. Контрразведывательная подготовка являлась также наиболее слабой стороной самого “Рамзая”. Неудовлетворительная постановка конспирации в за-гранточке приводила к ее расконспирированию перед посторонними. Например, в 1932 году произошел буквально анекдотический случай, когда Кан Шэн по своим каналам не только вычислил резидентуру и ее руководителя, но и по-дружески предупредил Зорге о наличии в ней агента полиции. Непрофессионализм резидента в контрразведывательных вопросах привел к его отзыву из страны в 1932 году и, в конечном счете, послужил основной причиной его провала в 1941 году.

К. М. Римм

Помимо Зорге, в 1931 году в Китай для изучения китайской Красной Армии и организации связи с ней прибыли сотрудники военной разведки Фельдман и Фрейлих. Последнего обычно ошибочно именуют “Фролих”; им являлся А. Ю. Гайлис (Валин). Оба разведчика потерпели неудачу, после чего вернулись в Москву. В Шанхае действовала и нелегальная резидентура Разведупра под руководством К. М. Римма (“Пауль”).

Его радисткой была молодая француженка Рене Марсо. В 1933 году Римм передал руководство Я. Г. Бронину (“Вальден”, “доктор Бош”, “Я. Горев”, настоящая фамилия Лихтенштейн[166]), имевшему латвийский паспорт на фамилию Абрамов[167]. Задачей этой точки являлось создание параллельной резидентуры в Токио, однако выполнено оно не было. Бронин провалился и был осужден на 15 лет тюремного заключения, причем за все время следствия, суда и последовавшего заключения его личность так и не была установлена. В 1935 году Центр попытался подкупить китайского служащего и спасти бывшего резидента, однако тот передал взятые деньги в контрразведку, которая предала огласке всю историю и спровоцировала крупный скандал. В следующем году находящемуся в тюрьме бывшему резиденту присвоили звание бригадного комиссара, а 11 октября 1937 года его обменяли на арестованного в СССР сына Чан Кайши Цзян Цзэминя, который официально проживал в Советском Союзе под именем Н. В. Елизарова. Еще одна резидентура Разведупра действовала в Китае под руководством “Джима” (Лехман, Гревич, Вилли) и отвечала главным образом за радиосвязь.

Тем временем оборвалась короткая жизнь главного противника Чан Кайши маршала Чжан Цзолиня. Внешняя канва этого события известна, зато его подлинная подоплека до сих пор вызывает сомнения. В ночь на 4 июля 1928 года на пекинском вокзале в своем личном поезде он провел переговоры с военным советником японским генералом Нанао и его адъютантом, будущим известным и высокопоставленным разведчиком Кэндзи Дои-харой. Через несколько часов после их окончания, когда поезд маршала уже приближался к Мукдену, под его вагоном произошел прекрасно рассчитанный взрыв. Внешне казалось, что японцы потеряли своего главного ставленника в Китае, но в действительности они уже давно разочаровались в нем. Чжан стал проводить не устраивавшую их политику, пытался сблизиться с Соединенными Штатами и даже начал прокладывать новую железную дорогу, конкурировавшую с находившейся в японской концессии Южно-Маньчжурской железной дорогой (ЮМЖД). Этого японцы в Токио стерпеть уже не смогли и — по одной из версий — пошли на острую акцию. Прогноз японской разведки относительно преемника маршала оправдался, им действительно стал его более управляемый сын генерал Чжан Сюэлян, однако в его психологической оценке она грубо ошиблась. Сын люто возненавидел японцев за убийство отца и вместо контакта с ними предпочел установить союзнические отношения со своим бывшим врагом Чан Кайши, чтобы метать обидчикам, где и как только возможно. Существует и другая версия этих событий, согласно которой маршала устранила советская внешняя разведка, называется и конкретный руководитель акции — Н. И. Эйтангон, и главный исполнитель — X. И. Салнынь, и его помощник — И. Ц. Винаров. Судя по всему, окончательное установление истины в этом вопросе невозможно без соответствующего открытия архивов разведки Российской Федерации.

Китай безуспешно пытался жить нормальной мирной жизнью, однако внутренние распри продолжали разрывать страну на части. В октябре 1930 года Гоминьдан провозгласил своими первоочередными задачами подавление коммунистического движения и бандитизма, восстановление финансовой системы, создание некоррумпированной и эффективной администрации, организацию автономии районов и ведение экономической разведки. Государство укреплялось, и через год Национальное собрание приняло в Пекине конституцию. Борьба на внутреннем фронте отвлекла внимание китайских разведчиков и дипломатов от надвигавшейся внешней опасности. 18 сентября 1931 года к северу от Мукдена на одной из веток находившейся в японской концессии ЮМЖД прогремел взрыв. Провокация оказалась не очень правдоподобной, ибо первоначально японцы опрометчиво предъявили для всеобщего обозрения тела двух якобы убитых при отходе от места взрыва китайских солдат в обычных пехотных мундирах. Британский военный атташе публично усомнился, что генералы Чжана поступили столь глупо и отправили на взрывные работы простых пехотинцев, а не специально обученных подрывников. На следующий день на тех же трупах появилась саперная форма, однако было уже поздно, промах был замечен и разошелся по информационным агентствам всего мира. Более того, вызывает сомнение сам факт повреждения путей, хотя бы символического, поскольку осмотреть место диверсии не позволили никому, а движение по якобы уничтоженным рельсам восстановилось практически немедленно после взрыва. Но мелочи наподобие правдоподобности инсценировки не слишком заботили Японию, на стороне которой была вооруженная сила. Воспользовавшись “маньчжурским инцидентом”, ее войска немедленно начали наступление на китайскую Северо-восточную (1-ю национальную) армию под командованием Чжан Сюэляна для занятая полосы вдоль ЮМЖД к северу от Чанчуня.

Воинский контингент Японии в Маньчжурии носил громкое название Квантунской армии, но в рассматриваемый период он состоял лишь из одной пехотной дивизии, шеста железнодорожных батальонов, 500 жандармов, батальона тяжелой артиллерии, нескольких бронепоездов и отдельного охранного отряда общей численностью не более 10 тысяч человек. Однако эти элитные войска были прекрасно укомплектованы, вооружены, обучены и легко смогли опрокинуть насчитывавшую 268 тысяч солдат и 180 тысяч иррегулярных войск Северо-восточную армию. Обращение Китая за помощью в Лигу Наций привело лишь к тому, что Япония не аннексировала Маньчжурию напрямую, а 1 марта 1932 года образовала там марионеточное государство Маньчжоу-Го с номинальным императором Пу И, последним представителем династии Цинь. В Токио признали новое государственное образование и взяли на себя обязанности по обеспечению его обороны. В соответствии с этим, командующий Квантунской армией одновременно стал главнокомандующим вооруженными силами Маньчжоу-Го и в этом качестве давал указания его правительству. Первый акт будущей Второй мировой войны свершился.

Японцы создали в Маньчжоу-Го разветвленную систему собственных и марионеточных разведывательных и карательных служб, которых в 1933 году насчитывалось девять:

— японская разведывательная служба (подчинялась Токио);

— японская жандармерия (подчинялась военным властям Японии);

— жандармерия Маньчжоу-Го (подчинялась военным властям страны);

— государственная полиция Маньчжоу-Го (подчинялась министерству внутренних Дел);

— городская полиция Харбина (подчинялась муниципалитету столицы);

— японская консульская полиция (подчинялась консульским властям Японии);

— независимая от общей полиции уголовная полиция Харбина (подчинялась муниципалитету);

— государственная разведывательная служба (подчинялась военному министерству Маньчжоу-Го);

— отдельная железнодорожная полиция.

В разведывательном сообществе японских спецслужб в Маньчжурии безусловно доминировали военные. Они организовали систему периферийных разведорганов, основную роль в которой играли семь передовых пунктов, отвечавших за допросы перебежчиков и проводивших пограничную разведку советской территории. Разведотдел Квантунской армии также уделял значительное внимание визуальной разведке и криптоанализу, а впоследствии и анализу перехвата. Весь этот конгломерат, работа которого жестко контролировалась из Токио, остро нуждался в агентурном аппарате. Для его создания требовались опытные и знающие местные условия люди, и японцы не могли не обратить внимания на проживавшего в Харбине итальянца Амлето Веспа. Этот человек свободно владел несколькими восточными и европейскими языками, имел несомненный талант к агентурно-оперативной работе и обширную сеть источников по всему Дальнему Востоку. С 1916 года он находился в Тяньцзине, работал на англичан и французов, а в период Гражданской войны в России помогал Колчаку организовывать секретную службу. Итальянец неоднократно выполнял тайные миссии в Маньчжурии, Монголии и Сибири и под разным прикрытием занимался там сбором политической информации, контрразведкой, пресечением нелегального перехода границы и контрабанды оружия и наркотиков. После окончания Первой мировой войны Веспа вышел из итальянского подданства и с 1920 по 1928 год руководил в Харбине тайной полицией Чжан Цзолиня. На этом посту его обязанности существенно сузились и в основном свелись к борьбе с коммунистической деятельностью и контрабандой.

Амлето Веспа (крайний слева)

Руководитель японской разведки в Маньчжурии приказал доставить к нему Веспа и, не утруждая себя тонкостью подхода к “западному варвару”, просто приказал ему под страхом смерти начать работать на японскую разведку. В реальности угрозы итальянец нисколько не сомневался, а потому был вынужден поступить на новую службу в качестве старшего агента. Он непосредственно подчинялся завербовавшему его человеку, который так и не раскрыл Веспа свой псевдоним. Согласно неукоснительно соблюдавшимся правилам, сотрудник разведки любого уровня под страхом сурового наказания не имел права никогда и никому разглашать свое имя, должность, происхождение и любые факты биографии. В действительности руководителем итальянца был известный Кендзи Доихара, в дальнейшем казненный по приговору международного суда в Токио как военный преступник. На японской службе Веспа столкнулся со столь отвратительными фактами поведения сотрудников и агентов полицейских и разведывательных служб, что сразу же стал готовить для себя пути отхода. По итогам работы в мае 1933 года комиссии Лиги Наций в Маньчжурии, так называемой “комиссии Литтона”, руководитель разведки был отстранен от должности и заменен другим, столь же анонимным. В этих обстоятельствах итальянец успел своевременно сбежать в находившийся под международным контролем Шанхай, а вскоре вообще исчез с Дальнего Востока и выпустил мемуары, в которых обнародовал многие дискредитировавшие японцев факты. Никаких последствий это не повлекло.

Если Китай отчаянно пытался сохранить свою независимость и территориальную целостность, а об экспансии и не помышлял, то у его восточной соседки Японии дела обстояли как раз наоборот. За последние тридцать лет ее армия и флот одержали немало побед, хотя плоды многих из них Япония утратила на полях дипломатических сражений. За победоносной войной с Китаем 1894–1895 годов последовала успешная схватка с гигантской Россией, в 1910 году Япония оккупировала Корею, а в 1914 году фактически самочинно, не проконсультировавшись с Антантой и ее союзниками, предъявила ультиматум и атаковала германские территории в Тихоокеанском регионе. Ее войска захватили базы немецких рейдеров на Каролинских и Маршалловых островах, а после трех месяцев осады взяли главный опорный пункт Германии на Дальнем Востоке Циндао. Возмущению и негодованию Британии, Голландии и Австралии не было предела, тем более, что на этом вклад Японии в войну практически и исчерпался. Она достигла своих целей на очередной период и затаилась, однако на Парижской конференции потребовала свою долю в разделе германского наследия. Президент США Вудро Вильсон категорически возражал против передачи ей Шаньдунского полуострова в Китае, и уступил лишь под нажимом Ллойд-Джорджа, но на этом экспансия Токио не остановилась. Япония начала реально претендовать на роль державы мирового уровня и уверенно теснила Соединенные Штаты в бассейне Тихого океана, а появление японских товаров в Мексике вызвало у вашингтонского правительства чувства, близкие к шоку. Токио связывал с Лондоном союзный договор, срок которого истекал в 1921 году, и американская дипломатия любой ценой старалась не допустить продления срока его действия.

Однако, пока что Япония наращивала усилия в другом регионе, 29 февраля 1920 года отряд анархистов под командованием Якова Тряпицына окружил белогвардейские части и японский гарнизон Николаевска-на-Амуре. Согласно подписанному соглашению, белые войска подлежали разоружению, а японцы должны были разместиться в указанных им помещениях. Следует отметить, что нахождение японцев в городе не вписывалось ни в какие международно-правовые рамки, поскольку через него не проходил маршрут эвакуации чехословацкого корпуса, безопасность которой и должны были обеспечивать интервенты. Современные исследователи указывают, что отряд Тряпицына не ограничился действиями против белых, а занялся хорошо знакомым ему делом — грабежом населения и прочими бесчинствами, которым решил положить конец командир японского батальона майор Итикава. В ночь на 12 марта японцы, по своему обыкновению, без предупреждения атаковали отряд Тряпицына силами батальона и вооруженной местной колонии (всего 730 человек), но этот шаг оказался для них роковым. Красные войска уничтожили батальон до последнего человека и нанесли тяжелые потери остальным японцам. В ответ токийское правительство объявило, что в возмещение нанесенного ущерба оккупирует северную часть острова Сахалин (Карафуто). Однако в преддверии предстоящей Вашингтонской конференции в Токио не желали дразнить американцев новыми агрессивными действиями, поэтому МИД Японии вяло проводил переговоры в Дайрене с делегацией буферной Дальневосточной республики (ДВР), специально созданной, чтобы не осложнять и без того непростое положение РСФСР прямым столкновением с Японией. Делегацию ДВР на Вашингтонскую конференцию не пригласили, но она все же появилась там и обнародовала добытые ее разведкой поистине сенсационные данные. Были оглашены документы касательно тайного франко-японского союза, планы создания марионеточного государства под полным контролем Японии на советском Дальнем Востоке, а также намерение перебросить туда на японских и французских судах врангелевские войска. Это не в последнюю очередь сыграло роль в “торжественных похоронах” англо-японского союза, как раздосадованно выразился руководитель японской делегации.

Окончательно вопрос японского присутствия на советской территории разрешился не за столом переговоров, поскольку Дайренская конференция потерпела провал, чего, собственно, и следовало ожидать с самого ее начала. Проблему сняла Народно-революционная армия ДВР, разбившая стремительно откатившиеся к Приморью белые войска. Красные части на их плечах ворвались во Владивосток, и опасавшиеся прямого боевого столкновения японцы спешно эвакуировали свои экспедиционные силы. Выполнив свою миссию, Дальневосточная республика немедленно вошла в состав РСФСР.

Япония занимала важнейшее место в оперативных планах советской разведки, однако проведение агентурных операций на территории страны практически исключалось. Расовые различия мгновенно выдавали любого европейца, подозрительное отношение к которым вошло в плоть и кровь японцев. Невозможно провести встречу с агентом, тайниковую или моментальную операцию в окружении толпы детей, бегающих вокруг и кричащих: “Гайдзин, гайдзин!” (это обозначающее иностранца слово носит некоторый оттенок презрения). Японская контрразведка отличалась также весьма специфическим демонстративным стилем работы наружного наблюдения, задачей которого являлось не выявление контактов, передвижений или профессиональных навыков объекта, а лишение его возможности проводить какие-либо оперативные мероприятия. “Топтуны” вели объект настолько плотно, что следовали за ним буквально в затылок, при этом вели себя безукоризненно вежливо и могли даже прикрывать его зонтиком в дождь. Впрочем, иногда тактика менялась, и факт наблюдения тщательно скрывался. Привыкший к плотной опеке объект полагал, что “наружка” по какой-то причине отсутствует, и расслаблялся, позволяя наблюдателям засечь свои контакты. Однако ресурсы наружного наблюдения в японской контрразведке в рассматриваемый период были отнюдь не безграничны, и периодически его отсутствие являлось не иллюзией, а реальным фактом.

Внутреннюю безопасность Японии обеспечивало несколько ведомств, наиболее известным из которых была подчинявшаяся военному министерству Кемпейтай — жандармерия, совмещавшая функции политической полиции и контрразведки. Этот орган был создан еще в эпоху Мейдзи указом Государственного совета от 4 января 1881 года для осуществления надзора за офицерами армии и призывным контингентом в связи с принятием закона о всеобщей военной обязанности. Согласно актам от 1898 и 1928 годов, в его составе имелось два структурных подразделения:

— Секция общих вопросов (политика, кадры, дисциплина, учет);

— Секция службы (снабжение, организация и подготовка; безопасность; контрразведка).

Кемпейтай первую очередь была призвана повышать боеготовность армии и укреплять ее дисциплину. Аппарат жандармерии в начале 1930-х годов насчитывал 315 офицеров и около 6000 унтер-офицеров, рядовых и гражданских служащих, распределенных по центральному аппарату и войскам. Флот имел собственную жандармерию Токейтай, которая, однако, далеко не достигла такого влияния, как ее армейский аналог.

Гражданскую контрразведку осуществляла сформированная министерством юстиции политическая Особая высшая полиция (Токубецу кото кэйсацу, или Токко) с зарубежными отделениями в Шанхае, Лондоне и Берлине. Ее центральный аппарат в 1932 году состоял из шести отделов:

— 1-й отдел (надзор за крайне левыми и крайне правыми партиями и организациями);

— 2-й отдел (надзор за иностранцами и иностранным влиянием на территории страны);

— 3-й отдел (экономика и трудовые отношения);

— 4-й отдел (надзор за корейской диаспорой);

— 5-й отдел (цензурный);

— 6-й отдел (юридический).

Полицейский контроль пронизывал японское общество насквозь. Полиция имела значительно более широкие права, чем это принято на Западе, и регулировала даже такие сферы, как здравоохранение, образование и строительство, а также выдавала предпринимателям разрешения на любые виды деятельности. Тотальность контроля обеспечивала традиционная для Японии система взаимного контроля и надзора “Тонари гуми”, при которой граждане организовывались по домам, кварталам и улицам. Руководители таких ячеек отчитывались перед территориальными органами Токко, а в окрестностях военных объектов — перед соответствующими структурами Кемпейтай. Все домашние слуги в обязательном порядке предоставляли в полицию отчеты о своих хозяевах, и если в отношении японцев это правило не всегда строго соблюдалось, то обслуживавший иностранцев персонал находился под неусыпным надзором. Зафиксирован случай, когда слуга просил хозяина-англичанина дать ему любой клочок бумаги с рукописным текстом, вне зависимости от содержания, чтобы ему было что предъявить своему руководителю.

Не меньшее внимание японцы уделяли и внешней разведке, разделявшейся на гражданскую и военную. Дипломатической разведкой ведало Исследовательское бюро министерства иностранных дел (Чоса киоку), состоявшее из трех основных подразделений:

— I секция — сбор информации, в основном, из открытых источников, ее организация, исследование областей, за исключением отнесенных к компетенции секции II, а также изучение дипломатической истории;

— II секция — исследование СССР и стран Западной Азии;

— III секция — непосредственный сбор разведывательных данных.

Некоторые другие подразделения МИД также ведали отдельными направлениями оперативной работы, в особенности Бюро зарубежных представительств. Оно руководило посольствами, миссиями и консульствами, большинство из которых одновременно являлись и резидентурами дипломатической (политической) разведки.

Военная разведка разделялась на морскую и сухопутную (армейскую). Первая из них была представлена двумя структурными подразделениями генерального штаба флота. 3-й (разведывательный) отдел прославился еще в японо-китайской войне 1894 года, а затем прекрасно показал себя в русско-японской войне 1904–1905 годов и заслуженно считался гордостью военно-морских сил. Радиоразведка, включавшая перехват сообщений, криптоанализ и анализ перехвата, относилась к компетенции Секции специальной службы (Токуму хан). В военно-морских базах располагались ее периферийные отделы (Токуму бу), а также так называемые Бюро офицера-резидента (Зайдзин букан фу). Специальная разведка осуществлялась в тесном контакте с 4-м отделом, отвечавшим за связь на флоте. Агентурную работу существенно дополняла зарубежная сеть военно-морских атташе, подчинявшаяся особому подразделению штаба.

Военная разведка относилась к компетенции 2-го отдела генштаба сухопутных войск (Дай ни бу), состоявшего в рассматриваемый период из Западного и Китайского подотделов. Как и на флоте, радиоразведку вело отдельное подразделение штаба — Управление специальной службы (Токуму кикан). Кроме того, некоторые разведывательные функции выполняли Отдел войск (Рикугун бу) и Отдел внешних сношений (Рендаку бу), руководивший сетью военных атташе. Следует отметить, что в вопросах организации агентурных сетей атташе оказались едва ли не главным элементом японского разведывательного сообщества, поскольку были прекрасно подготовлены к выполнению своих задач и имели собственный штат сотрудников, в том числе и гражданских лиц. Дипломатические представительства, военные командования и военные миссии Японии за рубежом составляли основу ее единой разведывательной системы, в которой каждый посол и армейский или флотский начальник от уровня командующего армией или военно-морской базой и выше через подчиненные ему подразделения руководил оперативной работой в своей зоне ответственности. Собственную разведку в виде Японской военной миссии (ЯВМ) в Харбине имела Квантунская армия, а ее безопасность обеспечивала в основном Кемпейтай.

Все это не уберегло страну от ударов вражеских разведок, которые, однако, в основном наносились не с территории метрополии, а с периферии. Тем не менее, непосредственная работа на Японских островах также осуществлялась по мере возможности. Первым групповодом Разведупра в Японии, судя по всему, стал В. С. Ощепков. Этот человек с весьма неординарной биографией родился в 1892 году на Сахалине у матери-каторжанки и после ее смерти в четырнадцатилетием возрасте в числе двенадцати подростков был направлен в Токийскую мужскую гимназию для изучения японского языка. Это являлось частью плана российских военных властей по подготовке переводчиков для дальнейшей службы на Дальнем Востоке. В 1914 году Ощепкова зачислили в штат разведотдела штаба Приамурского военного округа. Советская власть тоже не оставила без внимания столь ценного специалиста, и в 1923 году его привлекли к работе на Разведупр. С 1924 по 1926 год в невероятно сложных условиях и без какой-либо поддержки Центра Ощепков сумел создать небольшую группу источников, но был отозван и обвинен в неэффективности работы. Позднее первый групповод служил переводчиком в разведотделе штаба Сибирского военного округа, а в 1937 году был арестован и расстрелян за шпионаж в пользу Японии.

К 1927 году токийское правительство еще не могло действовать, отбросив всякие внешние приличия, поскольку страна была ослаблена экономическим кризисом и страшным землетрясением 1923 года. Однако Япония уже взяла курс на наращивание военной мощи, хотя пока было неясно, направится ли агрессия на материк, то есть в Китай и СССР, или обратится на Тихий океан, где неизбежным было столкновение с Соединенными Штатами, Великобританией и Голландией. В любом из этих вариантов экономике требовались сырьевые ресурсы, ибо без них островная страна, лишенная полезных ископаемых и значительных посевных площадей, превращалась в ничто. В СССР эта опасность ощущалась весьма остро, и на первой линии противодействия возможной агрессии встали спецслужбы. По традиционной схеме организации загранточек, Разведупр открыл в Токио первую “легальную” резидентуру сразу же после установления дипломатических отношений и открытия полпредства. Не отставал от него и ИНО, в 1928 году организовавший в Токио первую “легальную” резидентуру на территории Японии. Ее возглавлял В. П. Алексеев, под фамилией Железняков занимавший должность по прикрытию 2-го секретаря посольства. Несколько позже в порту Хакодате на северном острове Хоккайдо открылась возглавлявшаяся работавшим в консульстве СССР Пичугиным (“Аркадий”) резидентура полпредства ОГПУ по Дальневосточному краю (ДВК). Несмотря на значительные трудности и совершенно определенное нежелание японцев работать на иностранцев, в начале 1930-х годов точка сумела приобрести источника в 3-м отделении Кемпейтай (“Кротов”), освещавшего все контрразведывательные операции жандармерии. Он был завербован на материальной основе и особую ценность приобрел после перевода в Токио, когда получил доступ к материалам генерального штаба. Такой неожиданный всплеск в уровне получаемой от агента информации насторожил центральный аппарат разведки, обоснованно заподозривший в этом возможную контригру японцев. Сомнения усугублялись способом предоставления материалов: “Кротов” приносил на встречи оригиналы документов, которые за ночь переснимали и утром возвращали ему. Начиная с осени 1937 года он продал резидентуре, в частности, мобилизационные планы японской армии за 1937, 1938 и 1939 годы (без крайне важных таблиц-приложений), схемы организации армии мирного и военного времени, план противовоздушной обороны Токио, план пограничной охраны Маньчжурии и два кода. В последующем при “чистке” ИНО следователи обвиняли работников японского направления в том, что они сознательно подставили НКВД агента контрразведки, однако экспертиза так и не смогла дать однозначного ответа относительно подлинности документов “Кротова”. Этому помешало отсутствие таблиц, являвшихся главной составной частью мобилизационных планов. В последнее время исследователи все более склоняются к тому, что материалы источника были подлинными.

Резидентуру ПП ОГПУ по ДВК в Хакодате довольно быстро переподчинили токийской точке ИНО, которую после перехода Алексеева в штат Наркоминдела в 1932 году возглавил И. И. Шебеко. Его должность по прикрытию оставалась той же — 2-й секретарь посольства. Низкий уровень работы нового резидента вскоре стал хорошо заметен в Центре, и уже в 1933 году Шебеко заменил Б. И. Гудзь (Гинце). Новый руководитель токийской точки традиционно сохранил “крышу” 2-го секретаря и проработал в Токио до 1936 года, после чего сдал дела вернувшемуся в Токио Шебеко.

Контрразведывательная направленность токийской и других резидентур ИНО была крайне важна, поскольку позволяла эффективно обеспечивать безопасность как разведывательных операций, так и государства в целом. Японцы, не особо скрываясь, наращивали экспансию непосредственно у границ с СССР. Они поистине наводнили Маньчжурию, куда прибыли с островов уже более миллиона человек, наращивала мощь Квантунская армия. В 1931 году под предлогом протеста против поставок советского оружия Китаю и нахождения там военных советников ее части перерезали КВЖД и прекратили железнодорожное и телеграфное сообщение по дороге. После обмена нотами Токио все же не решился на вооруженный конфликт и отозвал войска, зато военная разведка активизировала операции по заброске агентуры на территорию СССР. Для этого в Харбине и Цицикаре под прикрытием курсов шоферов, механиков и других рабочих профессий были открыты разведывательные школы, в которых обучались главным образом эмигранты, ушедшие в Маньчжурию с войсками Семенова. Выпускники этих курсов, как по команде, подавали заявления в консульство СССР с просьбой о возвращении на родину, и для предупреждения массовой инфильтрации японской агентуры харбинская резидентура ИНО была вынуждена резко усилить свое контрразведывательное подразделение. В 1924 году точку в Харбине возглавил Ф. Я. Карин, его заместителем стал В. И. Пудин (Шилов), сумевший в короткий срок организовать добывание документов и переписки генерального консульства Японии, в том числе 20 шифров. Большим успехом явилось получение текста “меморандума Танаки” одновременно харбинской и сеульской резидентурой, которую с 1927 года возглавлял известный разведчик И. А. Чичаев. Этот датированный 25 июля 1927 года документ в 1929 году появился в га-зете “Чайна критик”[168] и произвел оглушающее впечатление. Японская сторона немедленно объявила его фальшивкой, но эксперты всего мира в основном признали подлинность меморандума. В нем премьер-министр и министр иностранных дел Танака докладывал новому императору Хирохито свои соображения и взгляды касательно планов внешней экспансии страны: “Для того, чтобы завоевать подлинные права в Маньчжурии и Монголии, мы должны использовать эту область как базу и проникнуть в Китай под предлогом развития нашей торговли. Вооруженные обеспеченными уже правами, мы захватим в свои руки ресурсы всей страны. Имея в своих руках все ресурсы Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, Архипелага, Малой Азии, Центральной Азии и даже Европы… В программу нашего национального роста входит необходимость вновь скрестить мечи с Россией на полях Маньчжурии… Мы будем всемерно наводнять Северную Маньчжурию нашими силами. Советская Россия должна будет вмешаться, и это будет для нас предлогом для открытого конфликта”[169]. История показала, что, с небольшими коррективами, Япония старалась придерживаться приведенной доктрины, и этот факт явился лучшим подтверждением подлинности опубликованного меморандума.

Самые серьезные операции по противодействию активности спецслужб Японии проводились, естественно, не на ее территории. С 1931 по 1935 годы полпредство ОГПУ по Восточно-Сибирскому краю (ВСК) создало легендированную антисоветскую подпольную организацию с целью выхода на японские разведывательные органы в Маньчжурии, в частности, военные миссии (ЯВМ), и перехвата каналов проникновения в Забайкалье японской и белоэмигрантской агентуры. Идея оперативной игры (литерное дело “Мечтатели”) принадлежала начальнику Особого отдела полпредства А. М. Борисову, а с 1932 года ее практически проводил возглавлявший одновременно иностранное и контрразведывательное отделения Б. И. Гудзь. Общее руководство игрой осуществлял полпред ОГПУ по ВСК Я. П. Зирнис.

Эта крупномасштабная операция началась с получения согласия на участие в ней бывшего полковника колчаковских войск И. В. Кобылкина, родной брат которого занимал руководящий пост в дальневосточном отделе РОВС, а в 1934 году возглавил его. Создание леген-дированной организации хорошо вписывалось в общую обстановку в Восточной Сибири, где население, особенно достаточно многочисленные забайкальские казаки, до революции было вполне зажиточным. Совершенно очевидно, что здесь у большевиков отсутствовала социальная база в лице беднейшего крестьянства, служившего опорой их аграрных преобразований в европейской части РСФСР. Это обстоятельство не составляло секрета ни для японцев, ни для эмигрантских организаций, вырабатывавших свою стратегию исходя именно из данной обстановки, и в этих условиях легендированная организация выглядела значительно реальнее, чем на западе страны.

В 1931 году проводник международного поезда привез Кобылкину-старшему в Харбин письмо от брата из Иркутска. ОГПУ выбрало такой способ доставки, поскольку отправка по обычным почтовым каналам неизбежно вызвала бы у адресата настороженность. На письмо последовал ответ, завязалась переписка, постепенно перешедшая от семейных и бытовых тем к более острым политическим вопросам. Кобылкин втягивался в игру. Изменился и тон писем из Харбина, теперь было совершенно очевидно, что за многими его вопросами стояла японская военная миссия. В Иркутске поняли, что объект готов к углублению контактов, и начали переводить их на конспиративный уровень. Кобылкин-младший попросил брата прислать ему шифр, поскольку их переписка давно уже утратила невинный характер и могла повлечь серьезные неприятности. К этому времени японцы в Харбине совершенно определенно считали, что на территории Восточно-Сибирского края действует подпольная антисоветская организация, поскольку один человек явно не мог бы обеспечить ответы на все множество задаваемых ему вопросов. Шифр был успешно доставлен, и ОГПУ перешло к следующему этапу втягивания противника в игру “Мечтатели”. Младший брат сообщил старшему, что не может рисковать своими соратниками и от ненадежного почтового канала желает перейти к курьерской связи.

Она требовала организации “окна” на границе, которое необходимо было создать не только на советской, но и на маньчжурской стороне. В этих целях ОГПУ направило за кордон члена организации Олейникова, не имевшего понятия о ее легендированном характере Курьер действительно являлся активным борцом против режима и никогда не согласился бы на сотрудничество с чекистами, поэтому использовался “втемную”. Это отразилось и в присвоенном ему псевдониме “Темный”. Японская контрразведка поверила в Олейникова и подпольную организацию и возвратила его обратно с оружием, деньгами, листовками и конкретными заданиями. В ЯВМ операция получила название “Большой корреспондент” и долгое время считалась одной из самых успешных комбинаций, проведенных против СССР. В течение всего 1933 года в Маньчжурию уходила дезинформация, в обмен на которую поступали инструкции, деньги, оружие и литература. Были взяты под контроль каналы заброски на советскую территорию агентуры противника, уточнены интересовавшие его вопросы и направления деятельности. Японцы полагали, что с помощью “Большого корреспондента” они контролируют обстановку в Забайкалье, в том числе и в штабах дислоцированных там войск. Их доверие следовало постоянно укреплять, и полпредство ОГПУ начало подготовку к отправке через “окно” не обычного курьера, а человека, играющего роль одного из руководителей штаба организации.

К этому времени курировавший игру Б. И. Гудзь уже был переведен в центральный аппарат ОГПУ, а иностранное отделение полпредства возглавил М. С. Яковлев. Новый руководитель оперативной игры продолжил линию предшественника и направил в Харбин одного из своих лучших агентов, бывшего священника В. Т. Серебрякова. Его поездка прошла удачно и весьма продвинула комбинацию “Мечтатели” к выполнению одной из ее основных задач — заманиванию на советскую территорию Кобылкина-старшего. Предварительно руководитель дальневосточного отдела РОВС направил в СССР своего помощника Е. Л. Пере-ладова с целью организации диверсий, ведения разведки и проверки безопасности канала переброски. Эмиссару позволили оставаться на свободе до отправки в Харбин письма с условным сигналом безопасности, а затем немедленно арестовали. Позднее на советскую территорию прибыл и сам Кобылкин, которого постигла та же участь. Игра продолжалась до 28 мая 1935 года, когда в результате ошибки в ориентировании на местности двое шедших из Маньчжурии вслед за Олейниковым агентов, в том числе его брат, сбились с маршрута, ушли в сторону от “окна”, наткнулись на пограничный наряд и в перестрелке были убиты. “Темного” вскоре арестовали. Из-за опасения расшифровки оперативной игры ее пора было сворачивать. Литерное дело “Мечтатели” завершилось в Иркутске открытым судебным процессом над Кобылкиным-старшим, Переладовым и Олейниковым, в сентябре 1935 года приговоренными к смертной казни и расстрелянными. О том, как воспринял приговор Кобылкин-младший, и о его дальнейшей судьбе сведений не имеется.

Японская разведка не ограничивалась непосредственно проводившимися на территории СССР операциями, она активно работала также и по входившей в орбиту советского влияния Монгольской народной республике, против которой была направлена деятельность ее резидентур в Хайларе и Маньчжурии. Им вменялось в обязанность осуществление далеко идущего плана глобальной дестабилизации одновременно Северного Китая, МНР и советского Дальнего Востока. Независимое монгольское государство представляет собой так называемую Внешнюю Монголию, а расположенная к югу от нее Внутренняя Монголия входит в состав Китая. Обе эти области являются моноэтническими, причем после революции немало эмигрантов переселилось из Внешней Монголии во Внутреннюю. Однако в китайском государстве всегда было неуютно лицам не ханьской национальности, и это обстоятельство создало благодатные предпосылки для подъема национального движения монголов на севере Китая, объединения его с контрреволюционным движением в МНР и попытки создания из обеих Монголий единого марионеточного государства, аналога Маньчжоу-Го. В результате этого наносился мощный удар по Китаю, ликвидировался союзник СССР на Дальнем Востоке, создавалась напряженность на советско-монгольской границе и образовывался обширный и удобный плацдарм для возможного наступления на Советский Союз. Аналогичные планы японцы вынашивали и в отношении проживавших в Китае уйгуров. Британцы первыми разглядели эту опасность и также пожелали осуществить нечто подобное, естественно, в собственных интересах, однако их силы в этом районе Азии оказалось явно недостаточными для реализации столь масштабного проекта. Японцы же наметили и стали проводить операцию по сплочению монгольских эмигрантов в Китае вокруг подчиненного далай-ламе высокопоставленного буддистского священнослужителя панчен-богдо, что позволило им расширить вербовочный контингент за счет лам (монахов), а также использовать многие монастыри в качестве складов оружия и опорных баз разведки. Сформированные из эмигрантов отряды должны были осуществить вторжение в МНР, поддержать которое планировалось восстанием внутри страны. Сбросившая власть социалистов Монголия становилась катализатором присоединения к ней Внутренней Монголии, поддержанного вооруженной силой японской армии.

Столь широкомасштабные приготовления не остались незамеченными. Ответом на них стала активизация ОГПУ и создание в 1922 году по его инициативе при штабе Монгольской народно-революционной армии (МНРА) службы разведки и контрразведки под названием Государственной внутренней охраны (ГВО). Ее основной задачей являлась защита государственного суверенитета Монголии от внешних посягательств, под которыми понимались агрессивные устремления Японии, территориальные претензии к МНР со стороны Китая (Чжан Цзолинь и Ян Сишань, позднее также Чан Кайши) и набеги из Маньчжурии частей атамана Семенова. Первым руководителем ГВО стал Константин Баторун.

Главным инструктором Государственной внутренней охраны и одновременно руководителем советской внешней разведки в Тибете, Внутренней Монголии и Северном Китае был назначен Я. Г. Блюмкин, первый начальник контрразведывательного подразделения ВЧК, более известный по своему активному участию в покушении на германского посла Мирбаха и службе у Троцкого. Когда в конце 1926 года он прибыл на эту должность, ГВО не представляла серьезную силу, а ее работа осуществлялась в основном репрессивными методами. Ни разведки, ни контрразведки как таковых не существовало, процветали пьянство, некомпетентность сотрудников и напрочь отсутствовала дисциплина. Постепенно с помощью советников из СССР работа стала налаживаться, хотя часто ей мешал тяжелый и неуживчивый характер Блюмкина. Он восстановил против себя многих в советском полпредстве, в резидентуре и среди монголов, однако в самой ГВО авторитет главного инструктора был весьма высок, он фактически руководил этой секретной службой. Под руководством советников открылись резидентуры монгольской разведки в Кобдо и Самбе, а также в китайских городах Калган и Хайлар. Постепенно секретная служба стала приобретать источников и получать информацию о происходящем в стране и за ее пределами не только на допросах арестованных, но и оперативным путем. По инициативе Блюмкина разведка развернула оказавшуюся весьма перспективной работу по линии ламства. ГВО и ОГПУ смогли совместно внедрить агента в окружение далай-ламы и наладить получение информации об обстановке в окружении панчена-богдо, а это, в свою очередь, в конечном итоге позволило расколоть его организацию и ликвидировать широкомасштабный заговор японской разведки.

В январе 1927 года Блюмкин выезжал в Северный Китай для установления контактов с генералом Фэн Юйсяном и помог ему организовать собственную разведку и контрразведку, но в мае вновь вернулся в Улан-Батор, где создал в советской колонии вконец нетерпимую обстановку. Хотя советник ОГПУ оказался личностью очень сложной и неуживчивой, до некоторых пор все сходило ему с рук, он добился отзыва и отправки в СССР многих советских специалистов, вплоть до начальника штаба МНРА В. А. Канделари. Летом 1927 года в районе Самбейса вспыхнуло восстание. Блюмкин должен был участвовать в его подавлении и потребовал предоставить ему право расстрела любого контрреволюционера без суда, руководствуясь исключительно своим личным мнением. Монгольские власти отказались дать такое разрешение, и тогда главный инструктор устранился от ликвидации мятежа. Затем последовало еще много разного рода скандальных действий Блюмкина, в том числе его демонстративное заявление о выходе из ВКП(б), не получившее, однако, дальнейшего хода. Развязка наступила в октябре 1927 года. Без согласования с официальными инстанциями и без соответствующих полномочий главный инспектор ГВО арестовал и отправил в Советский Союз секретаря издательского отдела РВС МНР Нестерова и еще двух человек, о чем впоследствии писал не без гордости: “Я их рассматривал, главным образом Нестерова, как вредителя советской работы в Монголии… как белогвардейца, которого нужно, не задумываясь, уничтожить”[170]. Однако и в Улан-Баторе, и в Москве на этот счет имелось совершенно иное мнение. Арест стал причиной крупного дипломатического скандала, едва не послужившего причиной отхода МНР от СССР. Блюмкина сразу же отстранили от дел, а прибывшая на празднование десятилетней годовщины Октябрьской революции монгольская делегация привезла в Москву официальное требование о его отзыве. Больше в Монголии Блюмкин не появлялся, однако налаженная при его прямом участии оперативная работа продолжалась. ГВО внедрила свою агентуру в структуры китайской разведки и сумела взять под контроль некоторые ее каналы перемещения людей и грузов и связи с источниками. Советские специалисты в Монголии продолжили свою работу.

Спецслужбы Японии, Великобритании, Франции и Голландии развернули активную работу в Юго-Восточной Азии. Сингапур называли “Ключом Британии к Азии”, поэтому Лондон прилагал все усилия для сохранения устойчивого положения этого своего оплота на Дальнем Востоке. Там было открыто региональное подразделение Особого отдела Скотланд-Ярда, пост ПШКШ в Шанхае контролировал связь конкурентов, а внешнюю безопасность обеспечивало “Объединенное разведывательное бюро” (КИБ). Оно отвечало за агентурную разведку, внешнюю контрразведку, обеспечение связи и контроль за политической ситуацией в Малайе и прилегающих регионах. Входившая в его функции внутренняя безопасность включала защиту имперской территории от коммунистического проникновения и ограничение деятельности триад, в первую очередь общества “Белый лотос”. Резидентуры разведки контролировали треугольник Шанхай — Гонконг — Сингапур, в котором британские интересы затрагивались наиболее существенно. Англичане действительно сумели практически парализовать работу Коминтерна в регионе, арестовав 1 июня 1931 года специнструктора ИККИ в Индокитае, Китае, Гонконге и Малайзии Жозефа Дюкруа (Сержа Аефранка). Он прибыл в Сингапур для организации сети в Юго-Восточной Азии, о чем Особый отдел Скотланд-Ярда получил информацию из Гонконга еще до его появления на месте. При аресте у Дюкруа обнаружили списки агентуры малайской компартии, последовавший разгром которой парализовал ее работу не менее, чем на пять лет. Дальнейшее расследование привело к установлению другого сотрудника III Интернационала Хиллари Нуленса, обыск у которого привел к захвату трех сейфов с отчетами Дальневосточного бюро Коминтерна с 1930 по 1931 годы и документами Всетихоокеанского секретариата Профинтерна за тот же период. Его арестовали вместе с женой Т. Н. Моисеенко (Моисеенко-Великая) 15 июня 1931 года, причем оба немедленно объявили себя бельгийцами и потребовали передачи властям этого государства. Однако после заявления Брюсселя о том, что ни Нуленс, ни Моисеенко не являются гражданами Бельгии, арестованные изменили показания и назвались швейцарцами Берг. Однако и это утверждение было опровергнуто, на этот раз властями Берна, и тогда Нуленс объявил себя опять-таки швейцарцем, но на этот раз по имени Поль Рэгг. В действительности это был бывший резидент Разведупра во Франции Яков Матвеевич Рудник, прибывший в Китай в 1929 году, что судебные органы так и не установили. Дело супругов оказалось весьма резонансным и привлекло внимание мировой общественности, причем в их защиту выступали весьма видные писатели, ученые и политические деятели. Несмотря на это, 19 августа 1932 года Рудника и Моисеенко приговорили в Нанкине к смертной казни, которую благодаря амнистии заменили на пожизненное тюремное заключение. В августе 1937 года они были выпущены под залог, бежали в Шанхай, а оттуда в СССР, куда вернулись лишь в июле 1939 года[171].

Французским региональным резидентом в Сингапуре являлся А. Тротман, руководивший также подчиненными точками в Токио и Тяньцзине. Естественно, контакты с англичанами французы осуществляли лишь в сфере борьбы с коммунистическим проникновением, но никоим образом не в политических вопросах. Более всего их заботила ситуация в Индокитае, и 12 декабря 1923 года Париж учредил Службу колониальной разведки КАИ, в обязанности которой входило наблюдение за всеми гражданскими уроженцами колоний, связь с МВД, военным и военно-морским министерствами, а также со службой безопасности генерал-губернатора. Третьим членом разведывательного сообщества западных колониальных держав являлась голландская разведка.

Всем им противостояли японцы. Для бедной ресурсами страны Юго-Восточная Азия олицетворяла нефть, каучук, олово, хром, марганец, продовольствие и вообще все, что необходимо для функционирования экономики и ведения войны. В составе 2-го отдела генштаба имелась секция Южных морей, получавшая отдельное финансирование для своих операций, а 3-й отдел ВМС вообще считал это направление приоритетным и не жалел сил на осуществление операций. Роберт Брюс Локкарт вспоминал позднее: “Сингапур был напичкан японскими агентами, многие из которых действовали под прикрытием — как фотографы или парикмахеры. Я имел обыкновение подстригать волосы у одного японского агента, и одним из моих военных трофеев является фотография, на которой меня заснял один из главных японских шпионов”[172]. Противостояние секретных служб продолжалось, но оно оказалось лишь прологом к схватке, которой предстояло развернуться в бассейне Тихого океана в следующем, предвоенном десятилетии.

2. БЛИЖНИЙ И СРЕДНИЙ ВОСТОК

На противоположном, западном конце Азии находилась побежденная в мировой войне Турецкая империя. Государства-победители установили систему мандатов на управление ее частями, а Севрский договор 1920 года оставлял стране не более одной пятой части ее прежней территории. Столицу и султанат в Константинополе (Стамбуле) разрешалось сохранить, зато Босфор и Дарданеллы открывались для прохода всех судов и военных кораблей, укрепления в их зоне срывались, а контроль над Черноморскими проливами возлагался на независимую международную комиссию с собственными флагом и полицией. У Турции отобрали весь флот, за исключением тринадцати небольших кораблей, численность личного состава ее вооруженных сил ограничили 50 тысячами, а жандармерии — 35 тысячами человек.

Победители фактически разделили страну по своим сферам влияния, однако в ней нашлись силы, не пожелавшие смириться с национальным унижением и оккупацией. Возглавивший революцию 1918–1923 годов Мустафа Кемаль-паша провозгласил в Анкаре образование нового правительства и объявил недействительными подписанные султанским правительством договоры. Такие его действия естественным образом привели к заключению 16 марта 1921 года договора с РСФСР и одновременно вызвали национально-освободительную войну, в которой главным противником турков стали многочисленные греческие оккупационные войска. Боевые действия требовали эффективного разведывательного обеспечения боевых действий, а существовавшую с 17 ноября 1913 года (по другим данным, с 5 августа 1914 года) “Специальную организацию” (Тескилат-и Махсуса, секретная служба штаба армии) 30 октября 1918 года пришлось расформировать ввиду ее полной несостоятельности и в соответствии с условиями мирного договора. Взамен в это же время (по другим данным, 5 февраля 1919 года) была создана наполовину частная так называемая “Полицейская гильдия” (Каракол Джемиети), иногда именовавшаяся “Организацией стражей”. Она выполнила множество важных задач по обеспечению боевых действий, но после оккупации Стамбула войсками Антанты 16 марта 1920 года и ареста ее руководителей прекратила свою деятельность.

На смену “Полицейской гильдии” пришли сразу несколько различных разведывательных организаций, в том числе эфемерные “Забитан” и “Явуз”. 23 сентября 1920 года возникла “Группа Хамза”, 31 августа 1921 года сменившая наименование на “Группу Фелах”. Ведение контрразведки возлагалось на руководимую генеральным директором Галиб-беем Организацию военной полиции (Аскери Полис Тескилати, сокращенно АП или просто П). Она была создана по прямому указанию Кемаль-паши для противодействия иностранному шпионажу и вражеской пропаганде и наведения порядка в существовавшем хаосе многочисленных наполовину самостоятельных разведывательных органов. Сведения о конкретной дате создания АП противоречивы. До конца 2000 года официальные материалы Национальной разведывательной организации (МИТ) Турции утверждали, что она возникла 20 декабря 1920 года, однако позднее они были пересмотрены, и появилась новая дата — 18 июля того же года. Вскоре необходимость централизации мелких секретных служб привела к возникновению в составе АП разведывательного отделения. Организация военной полиции просуществовала до 19 (по другим данным, 21) марта 1921 года и затем была распущена. В период с 1 апреля 1921 года по 22 июня 1922 года в некоторых частях Анатолии действовали отвечавшие за оперативную работу Директораты Инспекционного совета (Тедкик Хейети Амирликлери). Все это многообразие никак не способствовало улучшению разведывательного обеспечения национально-освободительной армии, и 3 мая 1921 года в составе ее генерального штаба была организована профессиональная секретная служба — “Вооруженная национальная оборона” (Муселлах Мудафаа-и Миллие, сокращенно ММ или МИМ МИМ). После этого сферы ответственности оперативных органов Турции получили достаточно четкое разграничение. Состоявший из офицеров и гражданских лиц агентурный аппарат ММ действовал в Стамбуле и за его пределами, обращая особенное внимание на налаживание каналов нелегальной поставки оружия частям освободительной армии и на приобретение источников в иностранных штабах и дипломатических представительствах. Директорат Совета по расследованиям отвечал за операции на периферии.

К 1922 году турки полностью разгромили греков, потерявших только пленными в районе Смирны (Измира) 50 тысяч человек, и изгнали со своей территории все иностранные войска. Французские и итальянские отряды покинули Стамбул при приближении к нему турецкой армии. Перед прямым боевым столкновением с английскими войсками в 1922 году ММ сумела обеспечить свое командование информацией, полученной от агентуры в Межсоюзнической военной контрольной комиссии, и читала переписку командующего британскими войсками Ч. Харлингтона с Лондоном. Военное поражение вызвало в Греции государственный переворот, приведший к отречению от престола короля Константина и казни пятерых министров и главнокомандующего армией. Новые условия мира были зафиксированы Лозаннским протоколом. В соответствии с ним, Турция лишалась колоний (Египта, Судана, Аравии, Триполитании, Месопотамии, Палестины и Сирии, а также множества островов), однако сохраняла не только номинальную, но и фактическую независимость. Кемаль перевел столицу государства в Анкару. Впоследствии, когда в 1934 году в Турции вводились фамилии, он заслуженно получил почетную фамилию Ататюрк (“Отец турок”), носить которую отныне не имел права ни один гражданин государства, кроме него.

5 октября 1923 года имевшая временный статус ММ и ряд других разведывательных групп были расформированы. Объявление независимости Турецкой республики повлекло за собой реформу спецслужб. В течение нескольких лет ведение военной разведки возлагалось на разведывательные подразделения Инспекции армии, однако они не могли удовлетворить потребность государства в информации. В конце 1925 года президент распорядился организовать в составе генерального штаба Управление национальной службы безопасности на уровне, не уступающим аналогичным институтам развитых государств, и возложить на него ответственность за сбор и обработку разведывательной информации. 5 января 1927 года новая структура перешла в подчинение министерства внутренних дел в качестве его Главного управления национальной безопасности (Укум Эшниет Мюдюрлюгю) и стала выполнять также и гражданские задачи. 6 января 1927 года была издана совершенно секретная директива начальника генштаба фельдмаршала Февзи Чакмака № 10152, в соответствии с которой организовывалась Национальная служба безопасности (Милли Эмниет Хизмети Риасети, сокращенно МЕХ/МАХ или просто МАХ) со статусом структурного подразделения генерального штаба армии. Возможность создать действительно эффективную и первую в истории государства объединенную разведывательную и контрразведывательную службу появилась после возвращения из Европы нескольких турецких офицеров, направленных туда для прохождения обучения искусству разведки. Ранее Ататюрк категорически запретил любое иностранное участие в формировании МАХ, поскольку в столь деликатной области обоснованно не доверял ни одному союзнику, однако позднее стало ясно, что своими силами систему разведки усовершенствовать не удастся. По этой причине турки все же обратились за помощью к иностранцу, бывшему начальнику русского отдела германской военной разведки, а затем и руководителю всей разведслужбы Большого генерального штаба подполковнику Вальтеру Николаи. Национальная служба безопасности просуществовала в почти неизменном виде 38 лет. Центральный аппарат МАХ состоял из двух основных оперативных подразделений: отделение “А” ведало внешней разведкой, а отделение “Б” — контрразведкой. В Анкаре располагалась штаб-квартира службы, а в Стамбуле, Измире, Адане, Диарбакыре и Карсе открывались ее территориальные подразделения. Первым руководителем МАХ стал 39-летний подполковник, впоследствии полковник Шухру Али Эджель, ранее служивший в войсках, а затем работавший в Комиссии по проливам. В 1936 году по возрасту он ушел с действительной военной службы, однако продолжал возглавлять разведку по 7 июля 1941 года. Первый руководитель Национальной службы безопасности Турции ушел в отставку по причине политических расхождений во взглядах с премьер-министром и прожил затем еще долгую жизнь. Он умер 1 июня 1973 года в 87-летнем возрасте. Ему на смену пришел участник Первой мировой и освободительной войн Мехмет Наджи Перкель, пришедший на службу в МАХ в 1929 году в звании майора. В 1934 году он занял пост заместителя директора разведки и в том же году ушел в запас, оставшись на прежнем посту в качестве гражданского служащего. Перкель руководил МАХ с 1 августа 1941 по 3 сентября 1953 года, после чего отбыл в Ирак на пост посла Турции в Багдаде. Войсковая разведка не входила в компетенцию Национальной службы безопасности, ей занималось соответствующее подразделение генерального штаба (Истихбарат Бюросу). Политической разведкой располагало также министерство иностранных дел, но оно не проводило никаких оперативных мероприятий.

Со временем претерпел изменения периферийный аппарат МАХ. Управления с подчиненными им отделами открылись в следующих центрах:

— Анкара (отделы в Самсунге и Зонгулдаке);

— Стамбул (отделы в Эдирне, Чанакккале, Киркларели, Узун-Кенрю и Измиде);

— Измир (отделы в Айвалыке, Чешме, Кушадасы и Бодруме);

— Адан (отделы в Мерсине и Искендеруне);

— Диарбакыр (отделы в Урфе, Мардине и Ване);

— Эрзерум (отделы в Трапезунде, Хопе, Ардагане и Карсе).

Шухру Али Эджель

Перечисленные подразделения отвечали за военную контрразведку, а часть из них — еще и за приграничную разведку прилегающих территорий сопредельных стран. Область военной контрразведки перекрывалась еще одним оперативным органом — Службой сбора сведений (Хабер Алма Сервиси). Гражданская контрразведка относилась к сфере компетенции Генеральной дирекции безопасности МВД. Структура ее центрального аппарата неоднократно изменялась. Первоначально она не имела управлений, поэтому после создания таковых номерные отделы оказались распределены между ними бессистемно (с точки зрения нумерации). К концу описываемого периода Генеральная дирекция безопасности располагала 63 управлениями безопасности в вилайетах и центральным аппаратом:

— I управление:

— 1-й (политический) отдел:

— 1-е отделение (наблюдение за гражданами Турции мусульманского вероисповедания);

— 2-е отделение (наблюдение за национальными меньшинствами Турции);

— 3-е отделение (наблюдение за государственными служащими);

— 4-й отдел (иностранцы):

— 1-е отделение (наблюдение за иностранцами);

— 2-е отделение (паспортно-визовое);

— 9-й отдел (цензурный):

— 1-е отделение (турецкая печать и кинофильмы);

— 2-е отделение (пропуск печатных изданий из-за рубежа);

— II управление:

— 2-й отдел (финансово-экономический);

— 6-й отдел (общие вопросы правопорядка);

— 7-й отдел (работа в пограничных районах, координация с жандармерией);

— III управление:

— 3-й отдел (кадровый);

— 8-й отдел (снабжение);

— IV управление:

— 5-й отдел (криминалистический);

— лаборатория.

Силовые задачи в обеспечении государственной безопасности возлагались на Главное жандармское управление МВД Турции.

Стамбул постепенно приобретал значение одного из центров шпионажа на Ближнем Востоке, вследствие чего основные европейские разведывательные службы создали в нем свои резидентуры. Как правило, их деятельность распространялась на прилегающие регионы восточного Средиземноморья. Например, II отдел генштаба, а впоследствии главного штаба Войска польского в период с 1920 по 1938 годы открыл там 9 пляцувок (“Грузин”, “Консполь”, “Л-3”, “Тржаска”, “Анитра”, “Али Баба”, “Гази”, “Хуссейн” и одну без кодового обозначения). Все они в основном ориентировались на работу против Советского Союза. Аналогично действовали и разведки других государств. ОГПУ первоначально открыло только “легальную” резидентуру при генеральном консульстве СССР во главе с Минским. Бесперебойная связь загранточки с Центром осуществлялась с помошью специального курьера, еженедельно прибывавшего из Одессы на пароходе “Ильич”. С 1925 года ее агентура освещала национальные группировки эмиграции и читала переписку японского посла, австрийского военного атташе и французского посланника. После провала сети Минского полиция произвела в консульских помещениях обыск, а сам резидент был объявлен персоной нон грата и выслан на родину. Сменил его приехавший из Китая Н. И. Эйтингон (Леонид Наумов). В 1928 году ИНО открыл точку в Анкаре и нелегальную резидентуру в Стамбуле, для руководства которой в октябре 1929 года под именем Нерсеса Овсепяна прибыл ранее возглавлявший Восточный отдел ОГПУ Г. С. Агабеков. В качестве прикрытия он использовал фирму по продаже велосипедов и швейных машинок. Однако с чекистом произошло непредвиденное событие: он без памяти влюбился в молодую англичанку Изабеллу Стритер, у которой брал уроки языка. Увлечение оказалось столь сильным, что в январе 1930 года явился к военному атташе британского посольства, объяснил, кем является на самом деле, и попросил предоставить ему политическое убежище. Семья Стритер категорически возражала против брака Изабеллы с коммунистом-изменником, к тому же не имевшим стабильного источника существования, внешне непривлекательным и на 14 лет старше их юной дочери, но СИС сумела вразумительно объяснить родителям, что прежде всего они обязаны думать об интересах Британии. Первый перебежчик из советской разведки в столь высоком ранге вскоре связал свою жизнь с избранницей, после чего, как и обещал, сдал всю доступную ему информацию. Позднее Агабеков решил заработать на жизнь публикацией разоблачительных материалов и выпустил две книги, последствия выхода которых больно сказались на положении коммунистов в Иране и отношениях этой страны с СССР. На основании содержавшихся в них разоблачений шахская полиция арестовала свыше 400 человек, из которых 27 впоследствии попали в тюрьму, а четверых казнили, в стране было разгромлено все коммунистическое и национально-освободительное движение, а Реза-шах перестал доверять Советскому Союзу и запретил деятельность компартии. Несколько смягчило удар то, что в предвидении возможных пагубных последствий предательства резидента ИНО успел вывести из-под удара практически всю находившуюся под угрозой провала агентуру.

Агабеков поселился с женой в Брюсселе и активно работал на английскую разведку, а впоследствии снабжал сведениями также и французов, бельгийцев, голландцев, болгар, румын и немцев. Изабелла ушла от него в 1936 году, а в следующем году исчез и сам перебежчик, по всей вероятности, уничтоженный ОГПУ.

Следует отметить, что до 1930 года СССР не вел оперативную работу против Турции. Это объяснялось как продолжавшимися с 1927 по 1931 год переговорами относительно контактов и обмена информацией между советской и турецкой разведками, так и тем, что ОГПУ не желало дразнить турков возможными провалами. В Москве планировали использовать Стамбул как базу для размещения региональной резидентуры и проведения операций по всему Ближнему Востоку, подобно европейскому центру в Берлине или дальневосточному в Пекине. С этой целью туда прибыл Блюмкин, полностью автономный от аппарата ИНО и подчинявшийся только его начальнику Трилиссеру. Он работал с нелегальных позиций по документам персидского купца Якуба Султанова, а 1 мая 1929 года посольство Ирана выдало ему паспорт на фамилию Султан-заде, тем самым окончательно легализовав его пребывание в Стамбуле.

Резидентура должна была состоять из пяти человек. Кроме ее руководителя Блюмкина (“Живой”), в нее входили супруги Л. А. Штивельман (“Прыгун”) и Н. Н. Штивельман (“Двойка”) и М. И. Альтерман (“Старец”). Пятое место в течение некоторого времени оставалось вакантным, позднее его занял бывший член французской компартии Николай Шин, привлеченный Блюмкиным к работе в Париже. Задачей загранточки являлось развертывание агентурных сетей первоначально в Турции, а затем в Сирии и Палестине для освещения британской и французской политики в регионе и помощи национально-освободительному движению. Конечная цель была масштабной: в течение одного года следовало осуществить агентурное проникновение через Аравийский полуостров в Калькутту и Бомбей. Прикрытием для группы служила торговля ценными древнееврейскими книгами, для этих целей массово изымавшимися ОГПУ из библиотек и частных собраний в СССР. Связь с Центром планировалось поддерживать через курьеров, а в экстренных случаях можно было посылать кодовые телеграммы на подставные адреса в Баку, Москве и Стамбуле. Предусматривался также механизм конспиративных встреч с курьерами в Париже, Риме и Стамбуле. Работа началась с решения задач по прикрытию. Кроме торговли книгами, “Якуб Султанов” занялся также коврами и представлял в Турции интересы некоторых иностранных компаний. Однако загранточка так и не приступила к настоящей работе, ее погубили политические симпатии резидента.

В 1929 году в Стамбул прибыл высланный через Одессу из СССР Троцкий, после чего одной из основных задач “легальной” резидентуры стали наблюдение за ним и перлюстрация его корреспонденции. Нелегальному резиденту не следовало даже приближаться к опальному бывшему вождю революции, но он не смог устоять перед искушением встретиться с ним. Во время гражданской войны Блюмкин работал помощником наркомвоена и председателя РВСР и на всю свою недолгую жизнь сохранил глубочайшее уважение к этому человеку. До настоящего времени вопрос, действительно ли резидент взял у Троцкого письмо для передачи Радеку, был неясен, однако в недавно рассекреченном протоколе обыска у Блюмкина зафиксирован факт обнаружения в его вещах привезенной из Константинополя книги Алданова “Современники”, содержащей письмо, написанное сыном Троцкого Львом Седовым. В процессе того же обыска было изъято и недописанное письмо самого Блюмкина Трилиссеру с изложением обстоятельств контактов с бывшим наркомвоеном и председателем РВСР, однако не исключено, что опытный разведчик и не планировал отправлять его адресату, а хранил для создания иллюзии готовности раскрыть властям все обстоятельства дела. Как известно, это ему не помогло. В глазах московского начальства сам факт встречи с изгнанником уже был достаточен для квалификации в качестве серьезнейшего политического преступления.

Вопреки распространенной версии, Блюмкина не заманивали в Советский Союз для расправы, в августе 1929 года он поехал туда сам, по доброй воле, когда о его встрече с Троцким не знал еще никто. Разведчик проговорился об этом в СССР и запаниковал, поняв, что информация расползается все дальше и дальше, и что со дня на день его арестуют. Он попытался изменить внешность и скрыться, но его местонахождение раскрыла любовница Елизавета Розенцвейг (Горская), сотрудник ИНО, будущая жена выдающегося нелегала В. М. Зарубина и сама удачливая разведчица. По пути на вокзал Блюмкина арестовали. После серии допросов 20 октября он дал развернутые показания о характере своих связей с оппозицией и признался в единственной встрече с Троцким 16 апреля 1929 года, залегендиро-ванной для окружающих под визит издателя, желающего приобрести ряд работ изгнанника для издания на еврейском языке. Блюмкин каялся, заверял ОГПУ в том, что разочаровался в оппозиции, но напрасно. Впрочем, его судьба решалась отнюдь не на Лубянке. Политбюро ЦК ВКП(б) своим постановлением от 5 ноября 1929 года, не утруждая себя судебными формальностями, лаконично распорядилось:

“а) Поставить на вид ОГПУ, что оно не сумело в свое время открыть и ликвидировать изменническую антисоветскую работу Блюмкина.

б) Блюмкина расстрелять.

в) Поручить ОГПУ установить точно характер поведения Горской”[173].

Бывший резидент стал первым советским коммунистом, казненным за связь с оппозицией.

В Турции действовал также и Разведупр, сотни агентов которого не наносили ей никакого ущерба, поскольку были полностью сориентированы на работу по белой эмиграции и на получение информации о третьих странах. “Легальным” резидентом в Анкаре являлся известный специалист по разведке и автор нескольких фундаментальных исследований в этой области военный атташе К. К. Звонарев (Звайгзне). Его работа во многом облегчалась нахождением во главе открывшегося в 1922 году полпредства бывшего начальника Региструпра Аралова, прекрасно понимавшего проблемы своего бывшего ведомства и заботившегося о них. Первоначально спокойная работа военной разведки была резко нарушена осенью 1933 года. 15 сентября полиция арестовала две группы агентов, заброшенных по линии Аенинаканского Пограничного разведывательного пункта (ПРП), а позднее — и агентуру Эриванского, Батумского и некоторых других ПРП. Причиной этого стала ненадежность забрасываемых агентов, о которой военные контрразведчики неоднократно предупреждали своих коллег, не принявших предостережение к сведению и вскоре поплатившихся за это утратой практически всех оперативных позиций разведотдела Закавказского военного округа в стране.

В Стамбуле действовала также агентурная группа, подчинявшаяся софийской резидентуре Разведупра во главе с X. Б. Петашевым (Русев, Дымов), основным объектом которой являлись эмигрантские круги, в первую очередь их вооруженные силы. Болгар вообще традиционно широко использовали в оперативной работе против Турции, как в силу исторической вражды между этими двумя народами, так и по причине значительности легально проживавшей в стране болгарской диаспоры. В этой связи следует упомянуть нелегального резидента Разведупра в Стамбуле Николу Трайчева (Давыд Давыдов) и его помощников Христо Катева и Атанаса Деведжиева, поддерживавших связь с Центром через председателя советской репатриационной комиссии С. М. Мирного (“Абдулла”), а также Гиню Стойнова (“Дро”, Петр Мирчев) и Басила Карагезова. Последние двое первоначально действовали с партийных позиций. Лишь позднее они были завербованы и включены в состав венской резидентуры Винарова (“Март”).

Турция граничила с арабским миром, всегда являвшимся предметом особого внимания Британской империи. Его значение определяли два ключевых фактора: нефть и коммуникации. Морской путь из метрополии в Индию пролегал через Гибралтар, Мальту, Кипр, Суэцкий канал и Аден, там же проходил подводный телеграфный кабель. Их очевидная уязвимость компенсировалась могущественным английским флотом и развитой сетью баз бомбардировочной авиации, однако никакая вооруженная сила не в состоянии обеспечить безопасность лучше, чем политическая стабильность регионов и лояльность их правительств. Поэтому британская дипломатия и разведка на подмандатных, колониальных и прилегающих территориях направляли свои усилия на создание и поддержку дружественных правительству сил и на дестабилизацию враждебных режимов. Новым элементом обстановки на Ближнем Востоке явился раздел турецких колоний. В регионе появилась подмандатная французская территория — Сирия, в Палестину и Месопотамию проникли англичане. Египет получил в 1922 году формальную независимость, закончившуюся два года спустя, когда после предъявления стране ультиматума англичане разместили гарнизоны в Александрии, Каире и соседнем Судане. Опыт операций Первой мировой войны показал, на что способны организованные партизанские отряды. Англичане в полной мере учли результаты действий арабских повстанцев под командой Т. Э. Лоуренса (“Аравийского”) постоянно перерезавших нефтепроводы, нарушавших коммуникации и атаковавших небольшие гарнизоны. Министр по делам колоний Уинстон Черчилль пригласил Лоуренса на пост политического советника министерства и одновременно разработал новую теорию подавления восстаний, согласно которой сухопутные войска отныне не должны были гоняться за повстанцами по пустыне. Эту роль отвели военно-воздушным силам, впервые ставшим составной частью аппарата политического подавления.

В 1920-е годы тайная война почти не затронула Ближний Восток, отчасти вследствие какого-то непонятного предубеждения, которое глава СИС адмирал Синклер испытывал к открытию резидентур в этом регионе. К концу десятилетия они располагались только в Бейруте и Стамбуле, кроме того, некоторая информация по Ближнему и Среднему Востоку поступала из точек в Бухаресте, Софии, Праге и Афинах. Такое пренебрежение работой в стратегически важном Средиземноморье и Месопотамии отчасти объясняется тем, что на территориях, являвшихся тогда колониями Британской империи, активно работала Служба безопасности (МИ-5). Сотрудники ее отдела безопасности заморских территорий империи, именовавшиеся офицерами по защите безопасности (ДСО), обеспечивали основное поступление сведений по региону, хотя в силу своей специфики и не могли уделять разведке должное внимание. С точки зрения экономии бюджетных средств это было вполне объяснимо. Кроме Афганистана, на Ближнем и Среднем Востоке просто не существовало достойных соперников, способных противостоять влиянию Британской империи. 1 Ірокативши-еся восстания в основном порождались внутренними причинами, а отнюдь не происками враждебных государств. Безусловно, имели место и исключения. Например, в Палестине с 1923 по 1924 годы успешно действовала резидентура ИНО под руководством все того же Блюмкина, работавшего под прикрытием владельца прачечной в Яффе Моисея Гурсинкеля. В основном он занимался проблемами национально-освободительного движения и в этом качестве был достаточно опасен для англичан. Однако в Средней Азии и отчасти в Индии ввиду соседства с коммунистическими республиками дело обстояло совершенно иначе. После очевидного провала попыток экспорта революции в Европу председатель РВСР Троцкий Часть 1. От войны к миру. Азия в упоминавшемся письме в ЦК РКП (б) от 5 августа 1919 года настаивал: “Мы до сих пор слишком мало внимания уделяли азиатской агитации. Между тем международная обстановка складывается, по-видимому, так, что путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии”[174]. Несколько ранее, в ноябре 1918 года, в том же духе высказался и Сталин в своей речи на Первом съезде коммунистов-мусульман: “В этот момент на коммунистов России, прежде всего на коммунистов-мусульман, падает величайшая задача… перекинуть мост между народами Запада и Востока и, создав единый фронт революции, прорвать окружающее нас кольцо империализма… Для вас открыты двери Персии и Индии, Афганистана и Китая”[175]. В этом ключе и получили инструкции военная и внешнеполитическая разведывательные службы СССР. В 1927 году Политбюро провозгласило еще один принцип, требовавший организации восстаний и развертывания партизанской борьбы в тылу агрессора в случае его нападения на Советский Союз. В ОГПУ регион курировали совместно восточный и англо-американский секторы разведки, поскольку действовать в нем приходилось в постоянном соприкосновении с англичанами.

Ближайшим из соседей РСФСР/СССР был Афганистан, лишь в 1919 году завоевавший независимость в войне с Великобританией. Именно эту страну с согласия ее руководства и выбрали в качестве первого опорного пункта для нанесения так называемого военно-революционного удара по Индии, который в 1920 году намечала нанести Москва. Для практической реализации этого замысла была сформирована Афганская миссия во главе с известным индийским коммунистом Манабендра Натх Роем, предназначавшаяся для создания в Афганистане, вблизи от границы с Индией, военно-революционной базы. На ней планировалось формировать отряды из революционеров, обучать их командиров и вести пропагандистскую работу в интересах развертывания национально-освободительной войны. В сентябре 1920 года все имущество миссии, включавшее в себя массу стрелкового оружия, горные пушки, три разобранных самолета, грузовую и легковую машину, типографию с набором различных шрифтов, запасы бумаги и пропагандистской литературы, а также золото для финансирования подпольной работы, было отправлено из Москвы в Ташкент. В планы Политбюро ЦК РКП (б) входило дальнейшее усиление Афганской миссии, позволяющее сформировать на ее базе 20-тысячную повстанческую армию. Однако руководство Афганистана в октябре пересмотрело свое решение и не отважилось вступить в прямую конфронтацию с Великобританией. Миссия осталась на советской территории и к практической деятельности так и не приступила.

Примерно в тот же период времени Москва использовала в Афганистане для политической и пропагандистской подготовки своей экспансии в Бухаре крупного агента влияния, генерал-лейтенанта турецкой службы Джемаля-пашу. Этот оставивший значительный след в истории Турции человек в период с 1914 по 1918 годы занимал посты морского министра, губернатора Константинополя, главнокомандующего войсковой группой “Сирия” и губернатора Палестины. В июне 1913 года он вместе с военным министром Энвер-пашой и министром внутренних дел Таалат-пашой сформировал неофициальный диктаторский триумвират “младотурок”. Джемаль-паша всегда придерживался самых жестких методов руководства национальными меньшинствами. В 1918 году он запретил евреям молиться у Стены плача в Иерусалиме, мотивируя это тем, что в их молитвах содержалась надежда на восстановление еврейского государства, он железной рукой подавлял непокорных арабов Сирии и являлся одним из организаторов геноцида армянского народа 1915 года. После падения Оттоманской империи и прихода к власти кемалистов генерал был вынужден бежать и, подобно многим турецким военнослужащим, продолжил карьеру за границей. В сопровождении двенадцати офицеров он прибыл в Афганистан, где занял ключевую должность генерального инспектора национальной армии, совмещая ее с несколькими другими постами. Политбюро ЦК РКП (б) установило с Джемаль-пашой контакт и выделило ему 50 тысяч золотых рублей, за которые он обязался создавать благоприятный фон для советского вторжения в Бухару. Агент добросовестно выполнил поручение и распространил официальное заявление о необходимости и желательности немедленной ликвидации пробританского эмирата, сыгравшее немалую роль в подготовке общественного мнения к этой акции. В 1922 году он покинул пост в Афганистане и прибыл в Москву, откуда отбыл в Тифлис. Из столицы Грузии Джемаль-паша намеревался возвратиться в Ангору (Анкару), однако она стала последним пунктом его путешествия. 21 июля 1922 года боевики армянской террористической организации “Дашнакцутюн” прямо у входа в здание Закавказской ЧК в отместку за геноцид своего народа расстреляли генерала вместе с его адъютантом Сурсен-беем и секретарем Муссет-беем.

На некоторое время Афганистан выпал из орбиты первоочередных советских интересов и вынужденно возвратился в нее вновь лишь восемь лет спустя. В 1928 году во время отлучки в Европу падишаха Аманулла-хана повстанцы под руководством бывшего взводного командира эмирской гвардии Хабибулла-Бачаи Сакао (кличка, означающая “сын водоноса”) 17 января заняли Кабул. Аманулла-хан отрекся от престола и эмигрировал в Италию, а затем в Швейцарию, где и умер намного позже описываемых событий, 25 апреля 1960 года. Поддерживаемый англичанами Бачаи Сакао захватил престол и начал править под именем эмира Хабибуллы Гази, исповедуя фундаменталистские мусульманские принципы построения общества. Его неприятие нового доходило до отрицания не только светского образования или радиовещания, но даже авиации и автоматического оружия как вещей, якобы неугодных Аллаху. Вначале разведка просто проинформировала руководство страны о ходе инцидента, не анализируя возникшую ситуацию. Применив классовый подход, в ЦК ВКП(б) заключили, что бывший бедняк и сын простого водоноса Бачаи Сакао в любом случае лучше эмира Амануллы-хана, однако вскоре наступило отрезвление. Басмаческие отряды, опиравшиеся на бежавших от коммунистического режима в северные районы страны Афганистана узбеков, туркменов и таджиков, начали прорываться на советскую территорию. Не ожидавшие такого развития событий руководители СССР были обескуражены подобными явлениями, но разведчики внесли ясность: Аманулла опирается на южные племена, поэтому его активность в случае победы обратится на пограничные с британской Индией территории, а северяне под руководством таджика из Панджшерского ущелья Бачаи-Сакао неизбежно ринутся на территорию советского Туркестана, что, собственно уже и начало происходить. Разведывательный отдел штаба Среднеазиатского военного округа 10 марта 1929 года докладывал: “Вслед за захватом власти в Афганистане Хабибуллой отмечается резкое повышение активности басмшаек, учащаются случаи перехода на нашу территорию… Узбеки — бывшие басмачи принимали активное участие в совершении переворота и привлекаются к охране границ… Хабибулла установил контакты с эмиром бухарским и Ибрагим-беком, обещал оказать содействие в походе на Бухару… Развернувшиеся в Афганистане события, развязывая силы басмаческой эмигрантщины, создают угрозу спокойствию на нашей границе…”[176]. Вскоре Среднеазиатское бюро ЦК ВКП(б) существенно подкорректировало свой прежний подход к проблеме: “События в Афганистане объективно являются одним из звеньев антисоветской деятельности английского империализма на Востоке. В результате пала не только сопротивляемость Афганистана перед натиском английского империализма, но и последний приобрел в лице Баче-Сакау (так в документе — И. Л.) послушное орудие для укрепления английского влияния внутри Афганистана и для усиления антисоветской деятельности в приграничных с нами районах.

Антисоветские тенденции Баче-Сакау находят свое отражение в усилении закордонной басмаческой иммиграции, переговорах с бухарским эмиром.

Одновременно растущая в республиках Средней Азии в результате успешного социалистического наступления активность байства, духовенства и буржуазно-националистической интеллигенции также пытается использовать события в Афганистане в интересах борьбы против Советской власти…”[177].

Это послужило толчком для организации военного вмешательства в события. Генеральный консул Афганистана в Ташкенте Гулям Наби-хан попросил разрешить сформировать на территории СССР отряд из бежавших из страны приверженцев свергнутого Амануллы-хана, но ЦК ВКП(б) не ограничился этим и пополнил его красноармейцами из Средней Азии. 10 апреля 1929 года боевая группа пересекла границу, уничтожила афганскую погранзаставу и начала выдвигаться к югу. Номинальным руководителем набега являлся Наби-хан, а фактически командовал отрядом известный советский военачальник В. М. Примаков, скрывавшийся в этой экспедиции под именами “кавказского турка Рагим-Бея” и “товарища Витмара”. После взятия Мазари Шарифа сторонники Бачаи-Сакао оправились от первого шока и попытались уничтожить интервентов. В итоге жестоких боев с применением артиллерии и авиации афгано-советский отряд в конце мая 1929 года возвратился в СССР. Свыше 300 участвовавших в “операции по ликвидации бандитизма в южном Туркестане”, как значилась экспедиция в официальных документах, бойцов и командиров 81-го кавалерийского, 1-го горнострелкового и 7-го горного полков были награждены орденами Красного Знамени. Попытка ликвидации вооруженным путем исходившей от Бачаи Сакао угрозы фактически провалилась, но в октябре 1929 года сами афганцы свергли эмира и 2 ноября казнили его без советской помощи. Вопреки ожиданиям, Аманулла не вернул себе власть, ее захватил бывший военный министр, кавалер ордена “Высокого Солнца” Мухаммад Надир-хан. За сопротивление реформам эмира его в 1924 году сняли со всех постов и отправили послом в Париж, а в 1927 году уволили со службы и вынудили перебраться в Ниццу. Теперь же он под именем Надир-шаха вступил на афганский престол и находился на нем до своей гибели в 1933 году от рук одного из жестоко преследуемых им приверженцев Аманулла-хана.

В описанном конфликте разведка не участвовала ни в каком качестве, поскольку с началом военных действий абсолютно исключались как отправка курьеров, так и посылка телеграфных сообщений, что в очередной раз доказало неспособность “легальных” резидентур обеспечить Центр информацией в самые ответственные моменты вооруженных конфликтов.

В конце июня 1930 года в Афганистане вновь появились советские войска. Сводная кавалерийская бригада под командованием Якова Мелькумова перешла границу с целью “обеспечить социалистическое строительство в СССР и в частности Таджикистана и Узбекистана, необходимостью лишить басмачество экономической базы, истребить басмаческие кадры, причем все это должно явиться нашим подарком XVI съезду партии”[178]. Предупрежденные своей разведкой басмаческие курбаши Ибрагим-бек и Утан-бек успели увести основные силы и избежали серьезных боевых столкновений. Командование бригады доложило о результатах похода следующим образом: “Нашим частям не пришлось встретить организованного сопротивления, и они ликвидировали отдельные шайки численностью по 30–40 джигитов, отдельных басмачей и их пособников. Всего уничтожено 839 человек басмачей, эмигрантов, активных пособников. Из главарей убиты глава религиозной секты Пир-Ишан, идейный вдохновитель басмачества, курбаши Ишан-Палван, Домулло-Донахан. Сожжены и разрушены кишлаки Ак-Тепе, полностью уничтожен Алиабад, за исключением части кишлака, населенной афганцами, уничтожены все кишлаки и кибитки в долине реки Кундуз-Дарья на протяжении 35 км и населенные кунградцами, локайцами, дурменами и казаками. Взорвано до 17 тыс. патронов, взято до 40 винтовок, сожжен весь эмигрантский хлеб, частично угнан и уничтожен скот… Коренное население тронуто не было. Местное афганское население отнеслось к Красной Армии хорошо, не покинуло ни одной кибитки… Наши потери — утонул при переправе один красноармеец и ранены один комвзвода и один красноармеец”[179].

В этот же период Афганистан оказался в центре внимания японской разведки, создавшей в ней свою главную операционную базу в Центральной Азии. Она опиралась на эмигрантские, преимущественно религиозные организации и смогла завоевать серьезные позиции в советской Средней Азии. Среди использовавшихся японцами структур особенно выделялись панисламистская партия “Совет улемов”, “Общество пробуждения Великой Азии”, “Белый волк”, “Пантуранское общество” и “Великий Туран”. Они сделали ставку на поддержку узбекского лидера исламской оппозиции Туркестана Ибрагим-бека Чакбаева и в особенности его ближайшего помощника Утан-бека. В 1931 году их вооруженные формирования были разбиты, и японцы утратили имевшиеся у них ранее разведывательные возможности в среднеазиатских республиках. Вопреки этому, операционная база в Афганистане продолжала действовать, хотя после этого размах ее действий существенно сократился.

Еще одним государством этого региона являлся Ирак, состоявший из трех бывших вилайетов Османской империи: Багдада, Мосула и Басры с ранее выделенным из нее Кувейтом. Мандат на управление им в апреле 1920 года на конференции в Сан-Ремо получила Великобритания, а в 1921 году Ирак стал королевством во главе с эмиром Фейсалом. Несмотря на наличие двухпалатного парламента, принятие решений по основным вопросам взодило в компетенцию верховного комиссара и местного командования британских ВВС. Даже после формального обретения Ираком независимости в 1932 году ситуация изменилась лишь внешне. “Невидимым правительством” страны стало теперь посольство Великобритании, основной задачей которого являлось обеспечение реального контроля над стратегическими коммуникациями и нефтяными запасами Ирака.

В Багдаде советская разведка в рассматриваемые годы из-за отсутствия резидента не работала, что было большим упущением, поскольку британская авиация на авиабазах в стране однозначно нацеливалась на нефтепромыслы Баку и Грозного. Зато агентурные сети ИНО полностью охватывали Персию (Иран). Резидентуры в Тегеране и Мешхеде для получения доступа к переписке иностранных посольств использовали специфическую особенность региона, заключавшуюся в ее пересылке по каналам государственной почты вместо дипломатических курьеров. Вскрытие пакетов в этом случае не составляло особых проблем.

Наиболее оберегаемым азиатским элементом Британской империи была, конечно же, ее “жемчужина в короне” — Индия, где в 1920-е годы проходила кампания гражданского неповиновения властям метрополии. Сопротивление было ненасильственным, но, несмотря на это, стало весьма досадным для администрации фактором и тревожило ее не менее, чем вооруженные восстания. Это убедительно доказывают масштабы проведенных арестов: с декабря 1921 по январь 1922 года им подверглись около 30 тысяч человек. Как уже упоминалось, британская разведка в лице ИПИ сохраняла ошибочную убежденность в том, что национально-освободительное движение финансируется и направляется Коминтерном. В действительности резидент ИККИ Уильямс (Михайлов) обосновался в Индии лишь в 1924 году, а уже в следующем году был расшифрован, что повлекло аресты 60 членов компартии. Более в 1920-е годы доказанных случаев советского вмешательства в индийские дела не было. Тем не менее, руководители ИПИ всегда усматривали главную угрозу империи в деятельности СССР, а если учесть, что эта служба представляла собой своего рода постоянный резервуар для пополнения кадрами МИ-5 и СИС, то становится более понятной своего рода “зацикленность” сотрудников разведки и контрразведки на советском направлении, заслонившем в их глазах германское. Директорами Индийской политической разведки являлись будущий генеральный директор МИ-5 Дэвид Петри (1924–1931), Хорейс Уильямсон (1931–1936) и Джон Юарт (1936–1939), в Центральном разведывательном бюро в Нью-Дели работал также известный специалист по коммунизму и контрразведке Феликс Каугилл. Британская разведка установила в Индии пост радиоперехвата и дешифрования в Герате, который во взаимодействии с постом в Шанхае обеспечивал радиоконтроль по значительной части Южной, Юго-Восточной Азии и Дальнему Востоку.

Как уже указывалось, сферой действия ИПИ являлись прилегающие к Индии территории, а внутренней разведкой и контрразведкой в стране ведал созданный в 1918 году Центральный разведывательный департамент (СИД), два года спустя переименованный в Центральное разведывательное бюро (СИБ). Однако операции СИБ зачастую выходили за пределы Индии, а ИПИ подчас действовала и внутри нее, что приводило к конкуренции этих разведорганов в Северо-Западной пограничной провинции и Зоне племен, Афганистане, Тибете, и пограничных районах Советского Союза. Тем не менее, основным направлением деятельности СИБ, помимо обеспечения политического контроля, оставалась контрразведка против спецслужб СССР, Коминтерна, Афганистана и ряда государств Европы. Территориальными органами СИБ являлись Особые отделы в управлениях полиции провинций, которым после 1930 года наряду с обеспечением внутренней безопасности, было поручено также и ведение закордонной пограничной разведки.

3. ПАЛЕСТИНА

Вплоть до окончания Первой мировой войны Палестина являлась колонией Турецкой империи. До конца 19-го столетия население этого региона было практически целиком арабским, но с 1904 года там начали появляться разрозненные еврейские поселения. По призыву международного сионистского движения евреи из разных частей света постепенно начали перебираться на земли предков, чтобы обрести там свою историческую родину. Первая иммиграционная волна, получившая название “старый ишув”, была враждебно встречена обитавшими в Палестине арабами. Разница религий этих двух народов была хотя и существенным, но все же второстепенным фактором, а основным источником конфликта, как всегда, служили экономические и бытовые проблемы. Главными причинами раздоров являлись безработица, ограниченные возможности сбыта продукции и распределение земельных участков в регионе. Местные арабы не желали тесниться на весьма ограниченном пространстве Палестины и давать место тысячам прибывающих поселенцев, поскольку совершенно не усматривали необходимость в чем-либо ущемлять себя ради пришельцев. Их подавляющее преимущество поставило немногочисленных евреев в положение людей второго сорта, в значительно большей степени зависящих от прихоти коренных обитателей региона, чем от официальной политики властей. Периодически пришельцы подвергались насилиям, при этом турецкая полиция представляла для евреев весьма слабую, скорее символическую защиту.

Переселение на историческую родину, в слабо обжитую местность со скверным климатом и агрессивным окружением могло прельстить лишь две категории потенциальных иммигрантов: немногочисленных фанатичных приверженцев иудаизма и сионизма и, главным образом, неустроенных обитателей городов Европы, надеявшихся начать в Палестине новую жизнь. К огорчению последних, вскоре от призрака декларированного равенства между поселенцами не осталось и следа. Постепенно сформировалась политическая и военная элита еврейских организаций, фильтровавшая приезжих на более и менее нужных, в результате чего социальное и идеологическое расслоение в их среде сглаживались крайне незначительно. К этому периоду (1904–1914 годы) в Палестину прибыла уже вторая волна иммиграции, которую, впрочем, сами евреи именовали репатриацией, то есть возвращением на родину. По мере возрастания их численности реакция арабов на незваных соседей становилась все острее. Однако иммигранты так называемой “второй алии”, приехавшие в основном из Российской империи, были отнюдь не столь беззащитны, как их предшественники. Многие из них прошли школу революционной борьбы и отрядов еврейской самообороны против черносотенных погромов, не менее опасных, чем арабская враждебность. Палестину они воспринимали как свою новую родину, безопасность жизни на которой иммигрантам предстояло обеспечить и для себя, и для своих далеких потомков. Люди “второй алии” решили заявить о себе как о силе, с которой следует считаться. Результат был легко предсказуем. Мелкие стычки на бытовой почве постепенно разрастались, обе стороны стихийно формировали организованные группировки, и, наконец в ход пошло оружие. В 1907 году в Палестине возник ряд групп еврейской самообороны: “Национальная гвардия”, “Гардистан”, “Щит”, “Блюститель” и другие. Первой относительно стабильной организацией среди них стал “Хашомер” (“Страж”). Основной идеей таких групп являлась опора на собственные силы, поскольку евреи впервые почувствовали себя находящимися на родной земле (“Эрец-Исраэль”). Арабы воспринимали это совершенно иначе.

По окончании Первой мировой войны колонии бывшей Турецкой империи оказались лишенными прежнего хозяина. Судьба их была различной, Палестина же на основании выданного Лигой наций мандата в 1920 году попала под управление Британской империи. Этот акт пробудил в среде еврейского населения немалые надежды, поскольку тремя годами ранее министр иностранных дел Великобритании лорд Бальфур опубликовал декларацию о намерении образовать “еврейский национальный очаг”, что полностью соответствовало резолюции прошедшего в Базеле Сионистского конгресса. Но радужным упованиям суждено было вскоре рассыпаться. Новая власть решили сделать ставку на поддержку арабов и в несколько невнятной форме дали понять, что в дальнейшем Палестина будет передана под их управление. Тем не менее, мусульманские лидеры не желали ждать и решили ускорить наступление этого будущего. Арабы начали нападать на еврейские поселения, защиту которых попытались обеспечить отряды самообороны, однако сил этих разрозненных подразделений было недостаточно, и зачастую они сами становились жертвами атак. Известен случай гибели в бою с арабскими боевиками 1 марта 1920 года восьми бойцов отряда самообороны Тель-Хая во главе с бывшим офицером русской армии Иосифом Трумпельдором. Становилась очевидной необходимость создания регулярной системы обороны, задачу организации которой руководство еврейской общиной возложило на Зеева Жаботинского. Он попытался создать армию из бойцов действовавшего в годы войны в составе британских войск добровольческого Еврейского легиона, в которой функции собственно самообороны оказались отодвинутыми на второй план. Кровавые события 1920 и 1921 годов, известные в арабских кругах как “Мавсим пророка Мусы”, и восстание в Яффе показали несостоятельность этих расчетов. Еврейские поселения и кварталы по-прежнему не имели защиты.

Иосиф Трумпельдор

Отвечавшая за порядок в Палестине британская администрация была вынуждена срочно организовать Департамент криминальных расследований (КИД) с еврейской и арабской секциями. Однако обычными нарушениями общественного порядка дело далеко не ограничивалось. Стремление сионистов к созданию в Палестине собственного независимого еврейского государства затрагивало глобальные интересы Британской империи и потому относилось к компетенции органов, обеспечивающих ее безопасность. Сионистское движение состояло из двух течений. Оба они считали арабов врагами, но умеренное большинство выступало за борьбу против них с использованием помощи Великобритании и искало взаимопонимания с местными властями, а противостоящее им экстремистское меньшинство полагало англичан врагами ничуть не меньшими и одинаково ожесточенно боролось против тех и других. Следует отметить, что дальнейшие события в Палестине подтвердили правоту меньшинства, хотя для этого потребовалось определенное время. Однако в обоих случаях логика развития событий неизбежно приводила евреев к созданию собственных военизированных формирований.

Нарастание напряженности в регионе не ускользнуло от внимания советского руководства, но оно пришло к совершенно ошибочным выводам относительно ее причин. В Москве попытались применить для анализа ситуации марксистский классовый подход и полностью упустили из виду национальную и религиозную составляющие конфликта. Кроме классового аспекта, в СССР усматривали почву для развития палестинского национально-освободительного движения, на содействие которому была сориентирована уже упоминавшаяся резидентура ИНО в Яффе. Советский Союз не преминул попытаться использовать сионистов против своего главного противника — Великобритании. Вначале разведка намеревалась через Палестину внедрять нелегалов на Британские острова, но потом выяснилось, что это лишено смысла, поскольку лица с палестинскими паспортами немедленно брались под плотное полицейское наблюдение. Тогда стамбульская резидентура ограничилась засылкой в “Хагану” нескольких агентов. Они должны были обеспечить выполнение решения руководства СССР не поддерживать в арабо-еврейском конфликте ни одну из сторон, а пытаться сплотить их в единую палестинскую коммунистическую партию и мобилизовать для совместной борьбы против местной буржуазии и английских колонизаторов. Появление таких нереальных планов можно объяснить только отсутствием элементарной информации о положении в Палестине и непониманием сути противоречий между сторонами конфликта. Итог их ясен. Позднее, примерно в 1929 году, руководство Коминтерна уяснило иллюзорность надежд на использование сионистов в интересах мировой революции и попыталось резко изменить курс, провозгласив “большевизацию и арабизацию Палестины”. Эта доктрина не просто была обречена на провал, она испортила отношения ИККИ со многими коммунистами-евреями и нанесла заметный ущерб его деятельности во многих странах.

Пока ведущие государства мира изыскивали возможности использовать обстановку в Палестине в своих интересах, проживавшие там евреи планировали справиться со своими проблемами главным образом собственными силами. В то же самое время арабы были полны решимости не дать соперникам укрепиться и изгнать их из региона, пока они еще слабы. Вооруженной силой мусульманского движения стали нелегальные формирования партизанского типа “Джихадийя” (“Борцы”) и “Аль-Джихад Аль-Мукаддас” (“Священный джихад”) под руководством Изз ад-Дина аль-Кассама и Абд аль-Кадира аль-Хусайни, а также малочисленные вооруженные формирования наподобие “Аль-Кафф аль-Ахдар” (“Зеленая рука”). Искать защиту от них у мандатных властей было бесполезно, ожидание могло лишь усугубить положение.

Ситуацию требовалось разрешать совершенно иначе. Как и во всем мире, в этот период в Палестине активизировались рабочие партии, одна из которых, Ахдут ха-Авода, в июне 1920 года приняла на себя ответственность по обеспечению безопасности еврейского населения. На этой стадии безопасность пока еще трактовалась исключительно с точки зрения физической защиты, но не оперативных действий. Остальные рабочие партии и организации решили не отставать от Ахдут ха-Авода и в декабре того же года на первом съезде Всеобщей федерации еврейских трудящихся приняли резолюцию о создании нелегальной вооруженной организации еврейской самообороны, фактически подпольной армии “Хагана” (“Защита”). С первых шагов своего существования в ней зрел раскол. Партийное руководство вооруженной организацией привело к перенесению на нее принципов фракционной борьбы, и в результате в комитете по руководству “Хаганой” образовались большинство во главе с Элиаху Голомбом и меньшинство из ветеранов “Ха-шомер” во главе с Исраэлем Шохатом. В конце 1922 года эти последние вышли из организации вместе с бойцами рабочих батальонов имени Иосифа Трумпельдора.

В течение первых двух лет своего существования “Хагана” проводила подготовку молодежи в военизированных лагерях, нелегально ввозила иммигрантов сверх установленных британским правительством весьма жестких квот, доставляла контрабандой оружие и боеприпасы, а в 1921 года открыла в Кфар-Гилади курсы примитивной тактической разведки. Сионистское руководство не теряло надежд на достижение взаимопонимания с англичанами и в 1922 году попыталось передать подпольную армию под их контроль, но встретилось с жестким противодействием со стороны командования “Хаганы” — Иосифа Гехта и Шауля Меирова (Авигур). Ответом на их протест стало прекращение финансирования, фактически означавшее конец существования вооруженных отрядов. Эти маневры сопровождались рядом шагов британской администрации навстречу арабскому населению Палестины, в том числе ее разделом на западную и восточную части и образованием в Иерусалиме Высшего мусульманского совета. Теоретически этот орган должен был возглавляться избираемым на пятилетний срок президентом, однако в декабре 1921 года его главой стал не избранный, а назначенный англичанами Хадж Амин аль-Хусейни, весьма примечательная в арабском мире личность. Фактически его приход к власти являлся ее узурпацией и стал сущим несчастьем для еврейского населения Палестины. Этот фанатичный фундаменталист олицетворял собой бескомпромиссную и непримиримую борьбу с евреями и объединил мусульманское население Палестины, до этого времени, строго говоря, не отождествлявшее себя с остальными арабами и в период турецкого владычества пытавшееся заслужить право считаться османами. Вопреки практике ислама, Президент высшего мусульманского совета сам присвоил себе не предусмотренный канонами титул Великого муфтия и требовал именовать себя “высокопреосвященством”. При всем том он не имел права даже на титул муфтия, поскольку никогда не заканчивал курс в мусульманском университете. Несмотря на отсутствие базовой подготовки, Хадж Амин аль-Хусейни обладал выдающимися политическими качествами и очень скоро стал фактическим диктатором мусульманской части Палестины. Современники характеризовали его как жесткого, амбициозного, коварного и при этом неподкупного деятеля, что для Востока было определенной редкостью. Возможно, его стойкость к коррупции объяснялась тем, что муфтий просто не нуждался в деньгах, поскольку контролировал десятки тысяч фунтов мусульманской общины, 50 тысяч фунтов благотворительного сиротского фонда и некоторые другие средства. Попытки некоторых мусульманских авторитетов призвать его к отчету по поводу распоряжения средствами неизбежно заканчивались либо необъяснимым бесследным исчезновением или внезапной гибелью этих людей, либо их столь же неожиданным отказом от всех претензий. Жалобы англичанам не приносили желаемого результата и быстро прекратились. Хадж Амин аль-Хусейни быстро приобрел подлинное влияние и власть. Он распоряжался шариатскими судами и исламским религиозным судом в Палестине, назначал мулл и учителей, контролировал средства связи, руководил сетью пропагандистов и назначением государственных чиновников. Муфтий всей душой ненавидел британцев, и они вскоре ощутили, что сами создали для себя большую проблему. Хадж Амин стремился к верховной власти и был уверен, что после окончания мандата Лиги наций на управление Палестиной именно он станет руководителем государства. Но на пути к этому стояли проживавшие там евреи, которых муфтий желал уничтожить до последнего человека или изгнать с Ближнего Востока. С этой целью он стал активно дестабилизировать положение в стране и вскоре добился первых результатов. Вскоре Хадж Амин обнаружил, что в Европе у него появились единомышленники. В марте 1933 года он направил приветственную телеграмму Гитлеру и собирался установить с нацистами долгосрочное сотрудничество на антисемитской основе, однако оказалось, что в одном весьма существенном пункте их программы расходятся: НСДАП планировала высылку всех германских евреев в Палестину, а это было именно то, чего Хадж Амин опасался более всего.

Хадж Амин аль-Хусейни

Весь этот процесс был хотя и не полностью известен сионистскому движению, но все же достаточно открыт для того, чтобы уяснить его основные направления. Отслеживанием их занимался Политический департамент основанного в 1929 году Еврейского агентства (Всемирной сионистской федерации). В дальнейшем он станет вплотную причастен к оперативной работе, однако до начала 1930-х годов об этом еще не было речи. В этот период практически лишенная финансирования “Хагана” постепенно приходила в упадок. В ее трех основных филиалах в Тель-Авиве, Хайфе и Иерусалиме насчитывалось менее тысячи бойцов, еще меньше числилось в нескольких десятках сельских ячеек. Семь лет спокойствия в регионе привели к утрате бдительности по отношению к неспокойным соседям евреев, и поэтому новая вспышка насилия в августе 1929 года застала врасплох не имевших разведывательных органов “Хагану” и недавно созданное в Палестине Еврейское агентство (“Сохнут”). Благодаря хорошо скоординированной деятельности подстрекателей арабское население по всей Палестине почти одновременно восстало и в течение одной недели сожгло или разграбило множество поселений и городских кварталов. При этом погибли 133 и получили ранения 339 евреев. Основной объединившей повстанцев идеей стал подстрекательский слух о том, что конечной целью сионистов является разрушение мусульманских святынь на Храмовой горе в Иерусалиме и восстановление на их месте разрушенного в древности храма Соломона. Британские власти при содействии “Хаганы” смогли подавить беспорядки, но стало ясно, что полагаться на защиту администрации было бы непростительной наивностью. Национальный комитет евреев Палестины (их высший выборный орган) сформировал Совет обороны под председательством Пинхаса Рутенберга, вскоре централизовавшего командование “Хаганы”. Ее командиром был назначен Элиаху Голомб, власть которого, однако, не выходила за рамки военных вопросов. Именно в это время необходимость создания собственной секретной службы наконец-то стала для Национального комитета и “Сохнут” очевидной. В 1929 году в составе “Хаганы” образовалась Служба информации Шерут Едиот (Шаи) с задачами сбора информации в Палестине и за ее пределами, агентурного проникновения в британскую администрацию, надзора за собственными еврейскими общинами и их контрразведывательного обеспечения. Шаи состояла из следующих подразделений, часть из которых не создавалась формально, а всего лишь подразумевалась:

— отдел в Тель-Авиве;

— отдел в Иерусалиме;

— отдел в Северном Негеве;

— Политический отдел (внешняя разведка);

— Еврейский отдел (внутренняя безопасность и борьба с диссидентами);

— Арабский отдел (сбор и анализ информации по арабскому населению Палестины).

В конце 1920-х годов в мире действовали различные сионистские организации, благодаря которым Шаи финансировалась и обеспечивала свои вспомогательные операции. Доктрина ее создания изначально предусматривала компактную и недорогую, зато весьма динамичную и жестко реагирующую на действия противника секретную службу. В этот период деятельность и Шаи, и “Хаганы” носили исключительно оборонительный характер. К ведению оперативной работы подключился Политический департамент “Сохнут”. Ее основными направлениями являлись сбор политической и военной информации на Ближнем Востоке и в других странах и создание агентурной сети для наблюдения за еврейским населением во всем мире. Опорой этой последней стала еврейская диаспора во всем мире, хотя это, безусловно, не означает, что все евреи, как один, готовы были подвергнуть свою в той или иной степени налаженную и стабильную жизнь риску участия в тайных операциях.

Все это протекало на фоне обострявшихся разногласий с британской администрацией. Не отрицая конечной цели мандата Аиги наций по созданию в Палестине “еврейского национального очага”, она, тем не менее, проводила активную проарабскую политику. В 1930 году власти официально ввели ограничения на иммиграцию евреев и покупку ими земельных участков. Новые распоряжения подтолкнули правоэкстремистское меньшинство в сионистских организациях вступить на путь решительной борьбы с англичанами. В апреле 1931 года командир иерусалимского отделения “Хаганы” Авраам Тэоми объявил о выходе из нее и создании независимой подпольной боевой группы под названием “Хагана Леумит” (“Национальная оборона”). В дальнейшем ее наименование изменили на “Иргун Бет” (“Организация 2”), а затем на “Иргун Цваи Леуми” (“Национальная военная организация”), или сокращенно “Эцель”. Ее ядро составили в основном приверженцы идеи несоциалистического пути развития, именовавшие себя “общими сионистами”. В 1935 году, после выхода группы ревизионистов из Всемирной сионистской организации и образованием ими Новой Часть 1. От войны к миру. Азия сионистской организации, ряды “Эцель” существенно выросли. К середине 1930-х годов она насчитывала почти 3 тысячи бойцов и имела собственную разведывательную службу. В течение некоторого времени руководство “Эцель”, именовавшейся тогда “Иргун Бет”, поддерживало хорошие отношения с “Хаганой”, что вызывало недовольство ее экстремистски настроенного ядра. В принципе, обе подпольные организации ориентировались на достижение одной и той же цели, однако шли к ней различными путями. При этом активная пропагандистская деятельность “Эцель” против официальной политики сионистского руководства часто вызывала негативную реакцию не только у лидеров движения, но и в широких массах еврейского населения. Вся его политика соответствовала позиции руководителя “Новой сионистской организации” Жаботинского, сознательно и последовательно проводившего линию на разрыв с все более дрейфовавшей в сторону легализации “Хаганой”.

Тем временем относительно спокойный период в жизни населения Палестины был прерван очередной вспышкой насилия. 15 апреля 1936 года несколько вооруженных арабов заблокировали дорогу между деревней Анабта и британским лагерем Нур Шаме и отнимали деньги у проезжавших соплеменников под предлогом необходимости покупки оружия и боеприпасов для борьбы за Палестину. Когда же на дороге появился грузовик с тремя евреями, бандиты расстреляли машину, убили одного из них и смертельно ранили другого. Умиравший успел рассказать полиции об обстоятельствах нападения и описать своих убийц. 17 апреля во время его похорон в Тель-Авиве стихийно возникла массовая антиарабская и антибританская демонстрация. Евреи требовали мести, избили нескольких случайно встретившихся арабов, но уже к вечеру следующего дня успокоились. Поднятые на усиление полиции войска вернулись в свои лагеря, “Хагана” также отменила объявленное состояние общей тревоги. Однако 19 апреля по Яффе пронесся ложный слух об убийстве евреями трех сирийцев и арабской женщины, после чего толпы арабов учинили погром. Полиция применила оружие, войска вновь были подняты по тревоге, а в Яффе и Тель-Авиве объявили комендантский час. С этого момента волнения не утихали, до августа от рук арабов погибло около 80 евреев. Восстание открыто возглавил Хадж Амин аль-Хусейни, лично организовавший доставку в регион оружия через Сирию и Трансиорданию. “Хагана” и “Иргун Бет” постоянно отражали их атаки, неизменно очень жестко реагируя на погромы и террористические акты. Их бойцы убили несколько десятков арабов, всего же с обеих сторон насчитывалось несколько сотен погибших и раненых. Беспорядки причинили ущерб в размере 7 миллионов фунтов, полиция арестовала множество их зачинщиков. Это была самая острая ситуация в Палестине с 1929 года, хотя, конечно, она не идет абсолютно ни в какое сравнение с тем, что предстояло пережить населению этого многострадального края в дальнейшем.

В этот период командир местной организации “Хаганы” обратился к уроженцу Яффы Эзре Данину с просьбой отыскать убийц троих евреев на дороге между Анабта и Нур Шаме, не подозревая, что таким образом дает путевку в жизнь одному из основателей будущей секретной службы Израиля. Тот с энтузиазмом принялся за выполнение поручения, однако в ходе работы обнаружил, что конкретная задача интересует его значительно меньше, чем комплексное решение вопроса. Данин посвятил себя разработке теории разведывательной работы применительно к условиям Палестины и провозгласил принцип, до сих пор являющийся одним из ключевых положений израильской разведки: “Знать своего врага”. Он постоянно утверждал: “Мы враждуем не с арабами вообще, а с вполне конкретным арабом. Нам нужно знать, кто он. Какой-то молодчик устраивается вверху на холме или внизу в долине и стреляет, а все мы вопим, паникуем и прыгаем в траншеи, тогда как следует разбираться с конкретным Али или Мухаммедом. Мы должны выявить его и действовать против него”[180]. Данин настаивал на необходимости анализировать каждый факт, каждую конфликтную ситуацию, чтобы отличить врага от союзника, и очень скоро стал считаться главным специалистом еврейской разведки по арабам. Были у него и недоброжелатели. Например, руководитель разведки “Хаганы” в Хайфе бывший украинский архитектор Эммануэль Виленский, с 1933 года снабжавший ее информацией об англичанах, арабах и о самих евреях, весьма скептически относился к Данину, поскольку являлся приверженцем строго научного метода в оперативной работе и не одобрял драматических приукрашиваний и эмоциональности в докладах своего коллеги. В дальнейшем их конфликт привел в 1939 году к уходу Виленского из разведки, его оппонент же продолжил активную деятельность.

Как уже отмечалось, оперативную работу в регионе вел и Политический департамент “Сохнут”. С февраля 1937 года ответственным за “разведку в области безопасности” (заимствование британского термина) в нем стал молодой преподаватель иврита и корреспондент “Палестинского бюллетеня” Рувен Заслани, сын иммигранта из России раввина Засланского. Имя он изменил после вступления в “Хагану”. С 1931 по 1934 годы Заслани работал в Ираке и в этот период установил хорошие контакты с разведкой ВВС Великобритании (АИ), весьма заинтересованной в получении информации о нефтеносном районе Мосула. По возвращении в Палестину это позволило ему войти в доверительные отношения с британскими полицейскими властями, что было непременным условием успеха всякой оперативной работы в регионе. Ввиду крайнего своеобразия личности Заслани общаться с ним было весьма непросто. Не следящий за своим внешним видом и весьма неопрятный молодой человек был прямо-таки помешан на конспирации и полностью погружен в мир секретных операций. Рассказывали, что он не верил никому и ничему, а своих учеников всерьез инструктировал никогда не называть место своего назначения даже таксисту, в машине которого они едут. Позднее этот любитель конспирации станет именоваться Рувеном Шилоа и под этим именем войдет в историю разведки.

Рувен Заслани

Заслани впервые связал “Сохнут” и “Хагану”, которые вскоре стали использовать единый план оперативной работы и вели общую картотеку на арабов. Учет неблагонадежных евреев в Шаи и Политическом департаменте велся раздельно. Каждая из организаций имела собственные секреты и охраняла их от своих коллег не менее тщательно, чем от противника. Методы работы Шаи и Политического департамента также отличались друг от друга, в первую очередь из-за насаждения Данином агентуры из числа арабов. Он стал первым из руководителей сионистской секретной службы, активно и в широких масштабах использовавших в оперативной работе людей из лагеря противника. В отличие от евреев, эта категория агентов могла, не вызывая подозрений, работать среди соотечественников. Характерно, что материальные соображения оказались не самым существенным побудительным мотивом для сотрудничавших с разведкой “Хаганы” арабов, чаще они руководствовались такими стимулами, как возможность руками евреев устранить либо иным образом нейтрализовать своих торговых конкурентов или других нежелательных для них лиц. В 1936 году Арабское отделение Политического департамента для провоцирования розни и раскола среди арабов использовало именно этот канал. Наряду с доверенными лицами и агентами, сионисты применяли широкий спектр иных средств, от примитивного подкупа до распространения фальшивых листовок провокационного содержания за подписью несуществующих экстремистских арабских организаций. Активные мероприятия дополнялись использованием в подрывной пропаганде подлинной информации, добытой при подслушивании телефонных переговоров или негласном перехвате корреспонденции лидеров группировок противника.

Однако эти меры помогали мало. Террор в Палестине нарастал, разведка “Хаганы” не успевала упреждать события, и тогда Данин предложил сформировать в ней настоящую, структурно оформленную секретную службу. В пользу этого он приводил довольно веские аргументы: “Нападения на нас кажутся спонтанными, и из-за неготовности к ним мы несем потери с самого начала. Поскольку правительство либо не информировано об этом, либо не желает прекращать беспорядки, мы должны найти выход в организации нашей собственной разведывательной службы в “Хагане”. Разведывательная работа должна вестись постоянно, даже в периоды затишья, как это делается в каждой стране. Таким образом мы сможем предсказать и, возможно, предотвратить будущие вспышки”[181]. В качестве средств и способов рутинной разведывательной работы Данин предлагал постоянно контролировать переписку и телефонные переговоры лидеров и активистов арабских организаций, вести их учет и знать о них все: от адресов и номеров машин до списка их родственников и друзей. Он настаивал на внедрении на интересующие объекты или в окружение интересующих лиц не менее двух агентов, не знающих о существовании друг друга, для достижения перекрытия получаемой информации и осуществления проверочных мероприятий “втемную”.

Предложения Данина были приняты и реализованы, и на этом первый этап формирования сионистских оперативных органов закончился. Впереди их ожидало жесткое противостояние не только и не столько с арабами, сколько с британскими спецслужбами.