Негласные войны. История специальных служб 1919–1945. Книга первая. Условный мир

1. ДЕБЮТ РЕЖИМА

30 января 1933 года Адольф Гитлер принес присягу на должности канцлера Германии, после чего в ближайшую же ночь отряды СА развернули по всей стране террор против коммунистов, социалистов и некоторых левых профсоюзных организаций. Уже 1 февраля уверенный в абсолютной победе кандидатов от НСДАП Гитлер добился от президента роспуска прежнего состава рейхстага и назначения новых выборов. 6 февраля вступил в действие первый закон о чрезвычайном положении в стране, а три дня спустя началась чистка аппарата государственного управления от коммунистов и левых. В ответ ГКП с 25 февраля мобилизовала свои боевые группы и призвала к единству все прогрессивные силы Германии, но стремительно разворачивавшиеся события опередили действия антифашистов. 27 февраля в Берлине заполыхало здание рейхстага, а на следующий день фон Гинденбург подписал пакет так называемых “чрезвычайных законов от 28 февраля”. Новые законодательные акты отменяли свободу прессы и собраний, тайну переписки, неприкосновенность жилища и личности, а также легализовывали бессрочные задержания без юридических формальностей и негласные аресты. В этой обстановке нацисты не сомневались в своей абсолютной победе на выборах 5 марта, однако неожиданно для себя так и не достигли ее. В новом составе рейхстага они получили 288 мест, социалисты — 118, коммунисты — 81, центристы — 70, немецкая национальная партия — 52, а баварские популисты — 28, после чего перед НСДАП замаячил кошмар объединения левых сил и создания ими парламентского большинства. Но проблема, как и все у нацистов, решилась просто. Под страхом физической расправы они не допустили коммунистов к участию в заседаниях, автоматически увеличив “удельный вес” НСДАП до 52 % рейхстага, и таким нехитрым путем сняли все возможные проблемы.

1 апреля нацисты призвали население Германии к бойкоту еврейских магазинов и товаров, а 7 апреля установили централизованное управление государством, распустили парламенты всех земель, за исключением Пруссии, и ввели институт рейхсштатгальтеров — представителей центральной власти на местах. 24 апреля правительство ликвидировало 28 профсоюзов из Всеобщей конфедерации труда и взяло под полный контроль немецкое рабочее движение. В этих условиях нацистам потребовался принципиально новый аппарат государственной безопасности, поскольку развязанный СА дикий террор был хорош лишь на первой стадии захвата власти и совершенно не годился для стабильно развивающегося государства, каким Гитлер мечтал видеть Германию. Самоуправство уверенных в своей безнаказанности штурмовиков угрожало даже функционерам нового режима, многие из которых имели реальные основания опасаться похищения. Служивший в тот период в министерстве внутренних дел Г. Б. Гизевиус вспоминал: “Никогда не забуду, какие меры предосторожности приходилось нам принимать. Большое впечатление производил на меня всегда взведенный пистолет Небе, при помощи которого этот криминальный комиссар в ранге старшего правительственного советника намеревался защититься от применения к нему патентованного метода ареста. Небе постоянно носил в нагрудном кармане мундира заранее подготовленный им приказ о собственном аресте. Этот хорошо знавший жизнь блюститель закона не сомневался, что, несмотря на его высокий чин, СА в какой-то неожиданный момент “умыкнет” его. Тогда он вынет из кармана упомянутый приказ о своем аресте и заявит, что уже давно арестован гестапо. Двух минут этого ошеломляющего эффекта ему хватит, чтобы открыть огонь из-за угла ближайшего поворота длиннющего коридора”[182]. К концу 1933 года штурмовые отряды многократно превосходили по численности рейхсвер и вполне могли влиять на расстановку сил внутри партии, что в планы фюрера никак не входило. Наконец, для серьезной работы требовались квалифицированные и одновременно преданные кадры, а служащие оставшейся от Веймарской республики политической полиции в своей массе относились к нацистам резко отрицательно.

Руководители НСДАП ясно понимали это и уже 8 февраля устроили основательную чистку правоохранительных органов, в результате которой из общего состава полиции на прежних должностях осталась треть работников, а в политических секциях и того меньше. Из политического отдела прусской полиции были изгнаны 1457 сотрудников[183]. В целом органы политической полиции, с одной стороны, были крайне ненадежны, а с другой стороны — слишком слабы для создания эффективного противовеса распоясавшимся СА. Требовалось найти какое-то принципиально иное решение, и 4 апреля 1933 года министр-президент Пруссии Герман Геринг издал указ об учреждении нового института, первоначально получившего наименование Особого отдела по борьбе с большевизмом. По странной логике или иронии его разместили в бывшем доме Карла Либкнехта. В конце отдела эту структуру переименовали в Управление тайной государственной полиции, первоначально сокращавшееся “гестапа”, но вскоре получившее известность как гестапо. Оно находилось в общей системе министерства внутренних дел только теоретически, подчинялось исключительно Герингу и было призвано выполнять задачи политической полиции путем подавления коммунизма, инакомыслия и всех враждебных режиму проявлений. В сферу ответственности гестапо входила также и контрразведка, однако на первых порах ей уделялось мало внимания, поскольку Геринг и Гитлер, в общем, справедливо усматривали главную опасность для нового режима в действиях внутренних противников. Структура подчиненной министру-президенту Пруссии тайной государственной полиции выглядела следующим образом:

— отдел организации и управления;

— юридический отдел;

— отдел политической полиции;

— отдел шпионажа и контршпионажа.

Герман Геринг

Первым начальником тайной государственной полиции и автором самой идеи ее создания стал бывший сотрудник Политического отдела (1А) МВД Пруссии Рудольф Дильс. Он не только сумел войти в доверие к Герингу, но даже стал его отдаленным родственником, женившись на вдове его младшего брата Карла. Министр внутренних дел Вильгельм Фрик любыми путями пытался установить собственный контроль над новым ведомством и поэтому приказал собрать на его руководителя компрометирующий материал, но безуспешно. Подлинная угроза поджидала начальника гестапо не с этой стороны. Стремившиеся подмять под себя полицию СС постепенно пытались поглотить гестапо, однако Геринг категорически не допускал этого. В частности, он отклонил просьбу рейхсфюрера СС Гиммлера о переводе управления СС из Мюнхена в Берлин и согласился допустить это лишь для СД. Путь переговоров для охранных отрядов был закрыт, и для достижения своей цели их руководство решило в первую очередь устранить начальника гестапо.

Рудольф Дильс

Группа эсэсовцев вторглась в его дом, но жена Дильса сумела позвонить ему на службу и сообщить о происходящем. Начальник гестапо срочно собрал группу подчиненных и, внезапно явившись в свою квартиру, арестовал руководителя налетчиков Герберта Пакебуша. Смалодушничавший Геринг не захотел защитить Дильса и по ходатайству Курта Далюге распорядился выпустить эсэсовца на свободу, после чего начальник гестапо понял, что следующее нападение на него может стать последним. В сентябре 1933 года его отстранили от руководства тайной полицией и одновременно назначили на пост вице-полицай-президента Берлина. На новом месте Дильс очень быстро обнаружил за собой наружное наблюдение и выяснил, что оно ведется по прямому указанию его бывшего шефа Геринга. После этого, опасаясь за свою жизнь, он бежал через чехословацкую границу в Карлсбад. Место Дильса в гестапо занял Пауль Гинклер, вконец спившийся, деградировавший и умственно отсталый человек. Вступление в новую должность он ознаменовал двухнедельным запоем, а затем задумал реорганизовать подчиненное ведомство самым нелепым образом. Такой шеф государственной безопасности не устраивал никого, и уже в конце октября Дильса вернули на прежнее место службы с гарантией безопасности. 9 ноября ему было присвоено звание штандартенфюрера СС. Дильс возглавлял гестапо до апреля 1934 года, после чего навсегда ушел из полиции. В дальнейшем он возглавлял городскую администрацию Кельна и руководил каботажными перевозками в концерне “Герман Геринг”, арестовывался по обвинению в участии в заговоре против Гитлера, но выжил и умер в 1965 году в возрасте 65 лет.

Практически сразу же после второго и уже окончательного ухода Дильса Геринг окончательно замкнул гестапо на себя и официально вывел его из системы МВД. В том же апреле 1934 года МВД было лишено права сохранять или создавать органы политической полиции помимо гестапо. Вскоре тайная государственная полиция стала общегерманской, что еще более обострило внутрипартийную борьбу за контроль над ней. Геринг всеми силами старался не выпустить из своих рук этот важнейший инструмент власти и влияния, но ввиду своей занятости на иных постах в 1934 году поручил повседневное руководство гестапо Райн-харду Гейдриху, примечательной личности в мире нацистских спецслужб. Номинально гестапо до 1936 года все еще подчинялось Герингу, однако реальные рычаги управления этим ведомством он выпустил из рук намного раньше, с тех пор, как в результате совместной интриги министра внутренних дел рейха Фрика и рейхсфюрера СС Гиммлера последний стал заместителем начальника гестапо и его инспектором. Достаточно быстро он захватил полную власть над тайной государственной полицией и не собирался останавливаться на достигнутом. Чувствуя за своей спиной мощную поддержку охранных отрядов, он счел себя достаточно влиятельным для предъявления претензий на ранг министра и права, равные с главнокомандующими видов вооруженных сил. Но Гитлер не собирался позволить ему взять так много власти, и рейхсфюрер СС получил лишь часть из того, чего добивался: 17 июня 1936 года он был назначен на пост верховного руководителя всех служб германской полиции. Другим опечалившим Гиммлера обстоятельством явилось назначение к нему заместителем Далюге, его главного соперника и прирожденного интригана. В дальнейшем он сумел нейтрализовать это препятствие тактически грамотной реорганизацией всех полицейских органов государства. Предпосылки к этому заключались вовсе не в аппаратных интригах, а в юридически ущербной ситуации, сложившейся в полицейских службах. В Веймарской республике, а позднее и на первых этапах существования Третьего рейха, органы охраны правопорядка разделялись на две большие группы: административные и политические. 26 июня 1936 Гиммлер выделил из исполнительной полиции криминальную и политическую и сформировал из них полицию безопасности (зипо) под руководством Гейдриха. Зипо состояла из криминальной полиции (крипо) и тайной государственной полиции (гестапо). При этом формально включенное в состав МВД гестапо практически никак от министерства не зависело. Остатки исполнительной полиции и административная полиция в полном составе составили полицию охраны правопорядка (орпо), которую возглавил Далюге. На этом посту соперник рейхсфюрера СС утратил основные рычаги власти и стал теперь менее опасен для него.

Поскольку в зипо не вошел ни один из элементов административной полиции, правами на производство обысков и допросов в ней обладало исключительно гестапо. Это создало ряд серьезных правовых проблем, для ликвидации чего Гиммлер ввел в зипо так называемые имперские консультационные центры. Ими являлись не входившие в политическую полицию земельные полицейские управления, административные права которых хотя бы с натяжкой можно было бы использовать для обоснования акций крипо. Вскоре эта система продемонстрировала свою нежизнеспособность и была изменена. Окончательно организационная структура управления политической полиции приобрела следующий вид:

— административно-правовой отдел (оберфюрер СС Карл Рудольф Вернер Бест);

— отдел политической полиции (штандартенфюрер СС Генрих Мюллер);

— отдел политической контрразведки (оберфюрер СС Бест по совместительству);

— отдел уголовной полиции (штурмбанфюрер СС Артур Небе).

Реформа 17 июня 1936 года оказалась половинчатой, поскольку касалась исключительно центрального аппарата полиции, но не отменяла прежнюю подчиненность низовых структур уголовной полиции полицейским аппаратам округов и районов. Фактически система криминальной полиции оказалась разорванной надвое, причем руководители земельных органов отнюдь не выражали стремление подчиняться новому столичному начальству. Гейдрих не пожелал мириться с возникшей неразберихой и ввел институт инспекторов зипо в округах. Такой шаг лишил строптивых полицай-президентов большинства власти и помог справиться с главной проблемой управления политической полиции, заключавшейся в отсутствии координации между гестапо и крипо. Это обстоятельство было весьма существенным, поскольку последняя имела существенно большие ресурсы, без использования которых тайная государственная полиция не могла эффективно функционировать. По распоряжению Гиммлера Гейдрих установил в гестапо принятые в охранных отрядах принципы. Нацистская теория гласила: “став национал-социалистической, полиция призвана… 2) оберегать германский народ от всех попыток его уничтожения со стороны внутренних и внешних врагов. Чтобы достичь этой цели, полиция должна быть всемогущей”[184]. Именно к этому и стремилось руководство СС и СД, и именно такого положения полиция рейха в дальнейшем и достигла. Практически все формы организованного внутреннего сопротивления прекратили свое существование, и в обществе воцарилось отчасти вынужденное, отчасти искреннее спокойствие.

Совещание высшего руководства органов безопасности рейха. Слева направо: К. Далюге, А. Небе, Г. Гиммлер, Р. Гейдрих, Г. Мюллер

Однако к середине 1930-х годов выявился и ряд существенных недостатков новой системы. Наличие в составе зипо значительного числа бывших полицейских Веймарской республики не позволяло СС в полной мере доверять им, а сил вполне надежного гестапо было недостаточно для охвата всего спектра интересующих нацистов проблем. Решить проблему могла только секретная информационная служба. Таковая в распоряжении СС и партии имелась, хотя ее состояние и уровень развития еще далеко не соответствовали тому, что требовалось Гиммлеру. Речь идет о Службе безопасности (СД), восхождение которой начиналось весьма скромно. Первоначально НСДАП вообще не имела централизованной секретной службы. Отдельные задачи выполняла Информационная служба СА, а позднее в составе СС на отдельных офицеров начали возлагать ряд функций, отдаленно приближавшихся к оперативным. По личному указанию Гитлера в штабе охранных отрядов была создана служба внутренней безопасности, немедленно переключившаяся на шпионаж за партиями политических противников НСДАП. По аналогии с военной разведкой ее кодировали как 1Ц, но никакого сравнения с профессиональной организацией она выдержать не могла ни по уровню квалификации сотрудников, ни по их численности, ни по финансированию. Это были любительские потуги имитации серьезной работы, не удовлетворявшие никого из заинтересованных лиц. Гиммлер решил исправить ситуацию и занялся поиском кандидата на роль создателя спецоргана охранных отрядов. Случай свел его с молодым, лишь недавно изгнанным с флота офицером по имени Райнхард Тристан Ойген Гейдрих, который 14 июня 1931 года смог сформулировать устроившую рейхсфюрера СС концепцию оперативного органа. Прием на службу занял некоторое время, и Гейдрих был зачислен в состав СС в звании штурмфюрера лишь 1 октября, зато впоследствии очередные звания присваивались ему весьма быстро.

Почти сразу же новый начальник 1Ц вывел возглавляемое им подразделение за пределы штаба СС и разместил его в двухкомнатной квартире в доме № 23 по мюнхенской улице Тюркенштрассе. Пользуясь поддержкой рейхсфюрера СС, он немедленно распорядился о создании рефератов 1Ц в каждом секторе и округе и в штабе каждого штандарта (полка) СС. Вскоре после вступления Гейдриха в должность, в апреле 1932 года правительство Веймарской республики запретило СА и СС, из-за чего возглавляемый им спецорган был ненадолго переименован в Службу прессы и информации. И лишь в июле 1932 года он обрел наименование Службы безопасности рейхсфюрера СС (СД).

Первоначально в задачи СД входило выявление вражеских элементов в рядах НСДАП и наблюдение за партиями — ее противницами. Первой ее заметной акцией стало проставление секретных пометок на избирательных бюллетенях для создания картотеки лояльных и нелояльных к НСДАП лиц. Однако после прихода нацистов к власти ограничивать сферу действия партийной спецслужбы этими рамками было уже невозможно, и Гиммлер с Гейдрихом начали работать над введением Службы безопасности в систему государственных органов рейха. Ее силы были для этого явно недостаточными, в 1933 году структура насчитывала 200 человек, из которых в штате числилась лишь половина. Но хуже, чем недостаток ресурсов, на СД сказывалась неопределенность ее задач. Различные исследователи зачастую расходятся во мнениях, что именно относилось к ее компетенции в 1930-е годы. Одни полагают ее разновидностью партийной полиции, другие считают органом внутренней разведки, третьи рассматривают ее создание как подготовку к броску нацистов за пределы Германии. Все это в равной степени не соответствует действительности. После 1933 года в руководстве НСДАП и СС отсутствовала ясность в потребных направлениях деятельности своей спецслужбы, не говоря уже об утверждении каких-либо руководящих документов в этой области. Фактически СД была брошена на самотек и стала своего рода самоуправляющейся организацией, укомплектованной в основном хорошо образованными интеллектуалами без опыта разведывательной, контрразведывательной или полицейской работы. Не желая дискредитировать себя работой в столь слабом и мало авторитетном органе, 27 января 1933 года Гейдрих ушел с поста начальника СД и в течение некоторого времени находился на должности офицера по особым поручениям при рейхсфюрере СС. Однако он никогда не выпускал СД из своего поля зрения, особенно после перевода ее штаб-квартиры из Мюнхена в Берлин, и постоянно пытался использовать ее возможности, которых пока было крайне мало.

Тем не менее, ничего лучшего в НСДАП пока не было, и в надежде на более широкое использование СД в дальнейшем заместитель фюрера Рудольф Гесс распорядился “не создавать в партии впредь никаких информационных, разведывательных или контрразведывательных служб, кроме службы безопасности рейхсфюрера СС, даже в форме организации для внешнеполитических целей”[185]. Из этой формулировки следует не только признание ее единственной секретной службой партии, но и косвенное позволение в дальнейшем осуществлять операции за пределами Германии. Однако до этого было еще далеко, а пока постепенно стала складываться концепция использования СД в качестве “мировоззренческой информационной службы” (Гиммлер), поскольку остальные ниши в системе контроля за политической обстановкой в рейхе оказались уже занятыми гестапо. В результате она стала превращаться в некое подобие Информационного отдела (ИНФО) ОГПУ, в который стекались сообщения от информаторов о положении в различных сферах общественной жизни и регионах страны. Так же, как и ИНФО, СД не проводила агентурных комбинаций, а ограничивалась исключительно сбором сведений, их оценкой, систематизацией и составлением на их основе информационных документов. Последние, кстати, нередко натыкались на резкое неприятие руководства СС и НСДАП, поскольку зачастую нелицеприятно сообщали о последствиях проводимой ими политики. Негласному аппарату СД, в отличие от гестапо, категорически запрещалось осуществлять любые активные действия, они должны были только фиксировать факты и сообщать их своим руководителям. За рамки действовавших ограничений выходили лишь штатные сотрудники Службы безопасности и лишь по исключительным случаям и с санкции руководства. Одним из таких эпизодов стала подготовка и участие в проведении 48-часовой операции по уничтожению власти и влияния непомерно разросшихся штурмовых отрядов (СА). 30 июня 1934 года Гитлер руками СС при попустительстве армии осуществил, по его словам, “последний акт насилия в революции” — грандиозное кровопускание в партии, получившее неофициальное название “ночи длинных ножей”. Ударной силой этой акции явились СС, формально все еще входившие составной частью в СА. В официальном заявлении нацисты объявили о 71 погибшем, но это являлось, как обычно, ложью. По всей Германии внезапным ударом были уничтожены не менее 1000 человек, среди которых 200 были высокопоставленными чинами штурмовых отрядов во главе с начальником штаба СА Эрнстом Ремом. Как водится, при этом были устранены и многие мешавшие нацистам люди, никак с СА не связанные. Так закончилась “дикая эпоха” НСДАП. В этой операции СД показала себя с наилучшей для Гитлера стороны и была узаконена в качестве единственной контрразведывательной службы партии. Еще большую награду получили СС, выведенные из состава СА и объявленные самостоятельной организацией в рамках НСДАП.

Эрнст Рем

Такого удачного применения своей секретной службы не ожидал и сам Гиммлер, в начале следующего года оптимистично заявивший: “СД должна выявлять противников национал-социалистской идеи, возглавить их ликвидацию и вести всю контрразведывательную деятельность государственного полицейского аппарата”[186]. Рейхсфюрер СС выдавал желаемое за действительное. Крайне ограниченная численность и аморфная структура Службы безопасности не позволяла ей эффективно действовать в каждом из перечисленных направлений, но на данном этапе в ситуацию вмешался Гейдрих, вновь взявший СД под свое руководство. Без этого яркого и неординарного, хотя и явно неуравновешенного человека, она, скорее всего, так и осталась бы третьестепенным институтом в системе СС. Однако Гейдрих, вскоре ставший одной из крупнейших и способнейших фигур высшей нацистской иерархии, отличался способностью успешно выполнять любое дело, за которое брался, а его проницательность была сопоставима только с его жестокостью и умением идти до конца к поставленной цели. Размах и стиль операций СД изначально определялись личностью ее начальника и часто ставили в тупик не привыкших к такому масштабу разведчиков противника. Начальник внешнеполитической разведки рейха Вальтер Шелленберг отзывался о Гейдрихе с несомненным уважением: “Этот человек был невидимым стержнем, вокруг которого вращался нацистский режим. Развитие целой нации косвенно направлялось им. Он намного превосходил своих коллег-политиков и контролировал их, так же как он контролировал огромную разведывательную машину СД”[187]. Даже с поправкой на свойственные Шелленбергу преувеличения следует признать, что Гейдрих заметно выделялся на общем фоне высших чинов СС, хотя его путь к вершинам руководства по нацистским меркам оказался относительно долгим.

В начале 1935 года Гейдрих условно разделил СД на “партийную формацию” и “разведывательную организацию”. Первая из них должна была служить инструментом постепенного слияния СС с полицией безопасности, а вторая — выполнять классические задачи спецслужбы. Получив позволение рейхсфюрера СС проводить любые структурные изменения в подведомственной службе, начальник СД впервые создал в ее составе три управления:

— I управление (организационные вопросы);

— II управление (контрразведка, СД-инланд);

— III управление (внешняя разведка, СД-аусланд).

СД-аусланд руководил Хайнц Мария Карл Пост, СД-инланд — доктор Герберт Мель-хорн, Гейдрих же по-прежнему возглавлял всю СД целиком. Одновременно он руководил зипо и поэтому использовал объединенный титул начальника полиции безопасности и СД. Помимо центрального аппарата, Служба безопасности располагала инфраструктурой в форме семи командно-территориальных управлений, в каждом из которых имелось от двух до трех округов. Реорганизация оказала подстегивающее влияние на спецслужбу, и к 1937 году ее штат насчитывал около 3 тысяч сотрудников, имевших на связи до 50 тысяч информаторов. Именно на разветвленный негласный аппарат СД и возлагал надежды Гейдрих в стремлении упрочить позиции гестапо. Идея начальника полиции безопасности и СД заключалась в сочетании с административной властью и профессиональными возможностями тайной государственной полиции, что позволяло взять под свой контроль всю сферу политической жизни рейха. Можно сказать, что этот замысел увенчался успехом, хотя полного воплощения он достиг лишь позднее, после создания Главного управления имперской безопасности (РСХА). Пока же Гейдрих постепенно начинал обращать свое внимание и на зарубежные страны. Несколько позднее задачи СД были определены Гиммлером как “разведка и наблюдение за всеми силами, результатами и фактами, которые имеют значение для господства национал-социалистических идей и движения в германском пространстве”[188], а поскольку понятие германского пространства всегда толковалось лидерами партии расширительно, для будущих операций секретной службы открывался необозримый простор.

Гиммлер и Гейдрих стремились придать Службе безопасности не только партийный, но и государственный статус, однако Гитлер не торопился принимать столь ответственное решение. СД еще не успела завоевать его доверие, да и вообще германские традиции не предусматривали наличие института политической разведки. С 19-го века немцы были сильны именно в сфере военной разведки, а политическая секретная служба являлась прерогативой главным образом англичан. На новом поприще репутацию еще требовалось заслужить.

Курт фон Шлейхер и Франц фон Папен

Нацисты круто развернули дипломатический курс Германии. Вначале иностранные правительства с иронией отнеслись к новому рейхсканцлеру, считая его фигурой несерьезной и временной. Кроме того, их успокаивал факт нахождения в составе германского руководства хорошо известных в дипломатическом мире и предсказуемых вице-канцлера фон Папена и министра иностранных дел барона фон Нейрата, которые, казалось, легко нейтрализуют максимализм и экстремизм Гитлера. Как всегда в критических ситуациях, разведывательные службы отстали от событий, упустили контроль за их развитием и даже некоторое время спустя все еще не были способны дать им должную оценку. Журналисты и политологи оказались более проницательны, но их мнением мало кто интересовался всерьез, а ведь для понимания стратегических замыслов Гитлера достаточно было всего-навсего внимательно прочитать его теоретический труд “Моя борьба”. Нацизм претендовал на сколачивание ядра немецкой территории из Германии, Австрии, Чехословакии и части Польши, а остальные государства планировалось либо поставить в вассальную зависимость к Третьему рейху, либо колонизировать. Экспансионистские планы простирались вплоть до Африки и Америки, лишь к Британии отношение было несколько иным.

Гитлер видел в англичанах родственную в расовом отношении нацию и мечтал, слегка потеснив их на планете, установить с Лондоном прочный дружественный союз.

Агрессивные замыслы Берлина с наибольшей серьезностью и тревогой восприняли в Польше. Ее разведка постоянно отслеживала ситуацию в Германии в основном с позиций экспозитуры в Быдгоще (Бромберге) и ее 11 отделений, руководивших разветвленной сетью источников. Один из них был внедрен в резидентуру абвера в Данциге. Шелленберг впоследствии признавал, что “количество информации, собранной поляками, особенно по вопросам производства вооружения в Германии, было поразительным”[189]. В течение ряда лет Польша сохраняла военное превосходство над Германией, но было ясно, что рано или поздно это преимущество исчезнет. В связи с этим особую значимость приобретало своевременное получение достоверной информации о военной и экономической мощи и политических планах рейха.

Среди операций польской разведки наибольшую известность получило дело резидента пляцувки “Ин. 3” в Берлине ротмистра Юрека (Ежи) Сосновского, оценки которого весьма разнятся у различных исследователей. Этот блестящий красавец-офицер, словно сошедший с экрана шпионского фильма 1920-х годов, сорил деньгами и добирался до германских секретов главным образом с помощью соблазненных им женщин. Его работа началась весной 1926 года, когда ротмистр прибыл в Германию под видом богатого коннозаводчика и участника Международной лиги по борьбе с большевизмом. В его визитных карточках значилось: “Барон Георг фон Сосновский, рыцарь фон Налеч”. Он поселился в Берлине на улице Лют-цовуфер, 36 и привез с собой шесть скаковых лошадей, которых намеревался использовать для совершения прогулок по ипподрому и аллеям Тиргартена и завязывания знакомств с влиятельными людьми. Замысел принес немедленные плоды. Уже в апреле Сосновский познакомился с племянником известного генерала рейхсвера обер-лейтенантом фон Фаль-кенхайном и его женой Бенитой, работавшей секретарем в военном министерстве. Вскоре женщина стала его любовницей, а затем и первым агентом. Ее вербовка была проведена одновременно на личной, идейно-политической антисоветской и материальной основах, при этом наиболее важную роль играла последняя. Сосновский быстро приучил женщину к дорогим подаркам, благо поляки средств на берлинскую агентурную сеть не жалели. За семь лет резидент получил из Варшавы на оперативные цели около миллиона марок, что составило почти половину всего бюджета разведки за этот период. Из них на баронессу Бениту фон Фалькенхайн было истрачено 125 тысяч, и не напрасно. Она не только снабжала своего руководителя ценнейшей информацией, но и являлась своего рода главным помощником резидента и его доверенным лицом. В частности, первым же завербованным по ее наводке офицером стал начальник польского сектора АСТ-Берлин-Ост Гюнтер Рудлоф. В 1927 году Бенита “под флагом” британского журналиста Грэйвса самостоятельно завербовала свою подругу Ирену фон Иена, также сотрудницу военного министерства в звании майора. Та почти сразу же добыла для Сосновского бюджет рейхсвера на 1928 год. Фон Фалькенхайн провела эту вербовку “под чужим флагом”, и в течение долгого времени фон Иена была уверена, что работает на английского журналиста. После года работы страх возобладал над жадностью, и она отошла от секретных операций, порекомендовав “журналисту” взамен себя другую молодую даму также аристократического происхождения, сотрудницу 6-го управления военного министерства Ренату фон Натцмер. В 1928 году та тоже пополнила длинный список любовниц Сосновского, а вскоре стала и его лучшим агентом. Другими источниками и любовницами резидента были аристократки Лотта фон Леммель и Изабелла фон Таушер.

Ротмисгр Сосновский с Бенитой фон Фалькенхайн

В 1929 году прошла командно-штабная игра рейхсвера, по итогам которой был разработан “план А” с вариантами военных действий против Франции и Польши. В сентябре, вскоре после его утверждения, фон Натцмер предоставила Сосновскому копию документа на 200 страницах, 70 из которых резидент переправил в Варшаву. Оставшиеся 130 он посоветовал ей не отдавать бесплатно, а до урегулирования спорных денежных вопросов спрятать в Швейцарии в абонированном банковском сейфе. Такие действия оперативного работника однозначно квалифицируются как сговор с агентом в корыстных целях. Региональный резидент подполковник Антоний Рознер прямо заявил, что настойчивость Сосновского вызывает у него обоснованные подозрения относительно его личной заинтересованности в данной сделке. После долгих колебаний руководство разведки все же решились купить план и направило в Германию для совершения сделки подполковника Станислава Татара. Далее события приобрели еще более сомнительный оборот. Курьер центра при странных обстоятельствах погиб в автомобильной катастрофе, после чего ротмистру приказали прибыть в Польшу для подробного отчета обо всей этой истории. Тот отказался подчиниться приказу, якобы ввиду опасности навлечь на себя подозрения местной контрразведки, и тогда руководство предложило ему отправиться в Будапешт. Сосновский согласился и, вероятно, испугавшись разоблачения, внезапно понизил требуемую фон Натцмер сумму с 40 до 10 тысяч марок. Он добился этим лишь возникновения серьезнейших подозрения в подлинности материалов. В итоге длительных переговоров оставшаяся часть “плана А” попала к полякам лишь в декабре 1932 года, когда потерявший надежду на заработок ротмистр без каких-либо объяснений прислал ее в Варшаву совершенно бесплатно. Все эти более чем подозрительные маневры вызвали в Варшаве крайне негативную реакцию. Во II отделе не поверили в такой успех “Ин. 3” и сочли документ дезинформацией. Подлинными были сочтены лишь попутно раскрытые планы военного сотрудничества рейхсвера с РККА, в частности, намерение организовать в СССР производство бронетанковой техники для Германии (“Кама”), обоснованно усилившие подозрительность Варшавы по отношению к восточному соседу. Рената фон Натцмер проработала на польскую разведку до осени 1933 года и, кроме упомянутых документов, снабдила ее исчерпывающими материалами по моторизации рейхсвера и тайной разработке образцов бронетанковой техники и вооружения.

Первый сигнал тревоги прозвучал в мае 1932 года и произошел по причине вопиющего нарушения польской разведкой требований конспирации, а именно пребывания в Берлине родителей Сосновского. В кругу немецких друзей ротмистр утверждал, что им принадлежат роскошный замок и обширное поместье, позволяющее финансировать светскую жизнь сына и его конюшню. Однако случайно встретившая стариков графиня фон Бохгольц была немало озадачена тем, что они даже отдаленно не напоминают магнатов и явно существуют на более чем скромные средства. Подобные грубые промахи время от времени допускает каждая разведывательная служба, и впоследствии, как правило, никто не в состоянии вразумительно объяснить, как такое вообще могло произойти. Именно это и случилось в случае с резидентом “Ин. 3”, и результат не замедлил сказаться. Неожиданная встреча заставила графиню задуматься над подлинным происхождением источников благосостояния коннозаводчика. Она опубликовала в газете “Берлинер Трибюне” статью под заголовком “Кто такой ротмистр Сосновский?”, на которую, однако, не последовало никакой реакции. Тогда настойчивая фон Бохгольц лично направила свои материалы в военное министерство и в полицию, которые, не сговариваясь, также проигнорировали их.

С осени 1933 года резидент уже, без сомнения, находился в разработке у абвера. Все началось с проведения оперативной проверки показаний, полученных германскими контрразведчиками на допросе арестованного в Штеттине некоего Хельмута Цульке, оказавшегося польским разведчиком Вальтером Кудзерским. Он сообщил о непонятных контактах Сосновского с послом Польши в Берлине Казимиром Зелинским, что позднее было подтверждено по другим независимым каналам. Резидент “Ин. 3” знал о проводившихся в отношении него мероприятиях от умиравшей в монастыре бывшей любовницы Мари де Ками. В абвере не сомневались в принадлежности Сосновского к спецслужбе противника, однако вначале его считали не заслуживающим пристального внимания легковесным и поверхностным разведчиком. Контрразведчики фактически игнорировали его до момента, когда перевербованный немцами польский разведчик подпоручик Гриф-Чайковский случайно увидел в фотолаборатории “легальной” резидентуры негативы добытых агентами ротмистра документов. После этого абвер не на шутку встревожился и начал разрабатывать его совместно с гестапо. Ключ к Сосновскому подобрали с помощью опять-таки женщины, Леа Розы Крузе, выбравшей себе экзотический сценический псевдоним Леа Ньяко. Привлечение ее к агентурной работе в декабре 1933 года являлось грубой ошибкой, поскольку личные качества этой женщины прямо-таки вопиюще противоречили элементарным требованиям к секретному агенту, находящемуся на прямой связи с резидентом. Объяснить такое легкомыслие Сосновского можно, пожалуй, лишь тем, что до сих пор все женщины-источники не причиняли ему сколько-нибудь серьезные неприятности, и поляк явно уверовал, что такое же везение будет продолжаться и в дальнейшем. Однако то, что успешно удавалось с дамами из высшего общества, не сработало в отношении авантюристки-танцовщицы. Она не собиралась делить своего любовника ни с кем, а вербовка лишь дала ей желанные рычаги воздействия на поляка, хотя тот наивно полагал, что дело обстоит как раз наоборот. Смесь ревности и страха привела Ньяко в абвер.

Разработкой Сосновского занялся сотрудник контрразведки капитан-лейтенант Рихард Протце, под легкомысленной внешностью поляка с удивлением обнаруживший серьезного и крайне результативного разведчика. Тем временем Леа даже после признания в вербовке еще долго не могла выбрать сторону, на которой ей следует находиться, и попеременно то информировала немцев о действиях польского резидента, то каялась ему в своем предательстве и окончательно запутала всех. Разведчик доложил в Варшаву о странном поведении агента и в январе 1934 года получил приказ о срочной эвакуации, но самоуверенно счел эту меру преждевременной, поскольку все еще надеялся переиграть абвер и не только уцелеть самому, но и спасти свою агентурную сеть. Вскоре предавшая Сосновского Леа в очередной раз предала немцев и сообщила ему о неминуемом аресте. Резидент успел предупредить об опасности трех своих источников, до сих пор остающихся неизвестными, и они скрылись в Польше, однако остальные участники сети были расшифрованы. 27 февраля после выступления Леа Ньяко в престижном зале Роберта Шумана Сосновский пригласил ее с друзьями к себе на вечер, чтобы отметить успех танцовщицы. Там их всех арестовало гестапо и немедленно начало следствие по делу.

Рената фон Натцмер безуспешно пыталась свалить всю ответственность на Бениту фон Фалькенхайн. Тем временем брак Бениты был признан недействительным, ее судили под девичьей фамилией фон Берг, и тогда Сосновский попытался спасти своей агентессе жизнь, для чего собрался срочно развестись со своей женой и жениться на ней. Это позволило бы ей автоматически приобрести польское подданство и избежать смертного приговора, но Гитлер лично запретил этот брак. 16 февраля 1935 года Ренату фон Натцмер и Бениту фон Берг демонстративно расстреляли прямо на глазах ротмистра, приговоренного, как и Ирена фон Иена, к пожизненному заключению. В апреле 1936 года бывшего резидента обменяли на семерых (по другим данным, двоих) захваченных поляками немецких агентов.

Самым прискорбным в этой истории оказалось то, что в польской разведке сочли: информация резидента слишком хороша для того, чтобы быть достоверной. По этой причине ее никак не использовали, а бывшего руководителя пляцувки “Ин. 3” судили и отправили в тюрьму по небезосновательным обвинениям в растрате денег, сговоре с агентом, нарушении требований конспирации и прочих упущениях, повлекших за собой провал сети. В 1939 году после захвата Советским Союзом части польской территории Сосновского допрашивали уже в советской разведке, и далее о его судьбе ничего не известно. Гриф-Чайковский в конечном итоге провалился, был отозван в Варшаву и там повешен за измену. Еще одного фигуранта этого дела Рудлофа тоже арестовали, однако он сумел оправдаться, более того, сам начальник абвера официально извинился перед ним за напрасные обвинения. Но несколько месяцев спустя после захвата немцами архивов польской разведки очередь дошла до просмотра дела Сосновского, и изменника арестовали. 7 августа 1941 года он каким-то образом сумел вскрыть себе вены и истек кровью в тюремной камере. За успешную разработку резидента Протце получил внеочередное звание капитана 3-го ранга, а Ньяко выпустили из-под стражи, однако гестапо тут же арестовало ее во внесудебном порядке. Для освобождения женщины понадобилось личное вмешательство самого Гитлера.

Все эти шпионские скандалы лишь укрепляли решимость нацистского правительства любой ценой усилить военную мощь страны. 15 марта 1933 года министр иностранных дел фон Нейрат потребовал от Лиги Наций признания равноправия в вооружениях, но безрезультатно. Недолгая дискуссия об этапах разоружения закончилась его лаконичной телеграммой от 19 октября в адрес генерального секретаря Лиги: “От имени германского правительства имею честь настоящим сообщить Вам, что Германия заявляет о своем выходе из Лиги Наций, согласно пункту 3 статьи 1 Устава”[190]. Впрочем, ограничений Версальского договора еще никто не отменял, Франция и Великобритания многократно превосходили рейх по военной мощи и в любой момент могли положить конец процессу ремилитаризации. Но этого не случилось. Курс Гитлера на антикоммунизм и его практика в отношении ГКП успокаивали западные правительства и вселяли надежду, что агрессия нацизма обратится только на Восток. Этому заблуждению оставалось существовать всего шесть лет.

13 января 1935 года в находившейся под управлением Лиги Наций Саарской области был проведен плебисцит. Из 539 тысяч голосовавших 46 тысяч пожелали сохранить статус управляемой Лигой территории, 2 тысячи тяготели к Франции, а 477 тысяч жителей высказались за вхождение в состав Германии. Результаты плебисцита вызвали эйфорию у немцев, и средства массовой информации уже недвусмысленно призывали к возврату всех утерянных территорий, включавших Эльзас-Лотарингию, Данцигский коридор, Мемельскую область, немецкую Чехию (Богемию) и Северный Шлезвиг (Силезию). Такой курс требовал серьезного разведывательного обеспечения внешней политики, и Германия уже располагала соответствующими службами, способными его осуществить.

Военная разведка (абвер) в 1932–1934 годах под руководством капитана 1-го ранга Конрада Патцига постепенно наращивала силы и развивала инфраструктуру. Штат ее оперативных работников вырос со 150 до 1000 человек. Периферийные подразделения абвера на территории страны по-прежнему именовались абверштелле (отделы абвера, ACT, иногда переводятся как “бюро” или “пост”). Они создавались при штабах военных округов и обеспечивали контрразведывательное обслуживание войск, штабов и военных учреждений, а также вели разведку на закрепленных за ними направлениях. В подчинении ACT находились так называемые абвернебенштелле (отделения абвера, ЛИСТ), которые по значимости иногда даже опережали свое руководящее подразделение и нередко выдвигались на передний план. В свою очередь, ЛИСТ подчинялись посты и пограничные пункты, хотя некоторые из них напрямую замыкались на ACT. Часть абверштелле не проводила агентурных операций, но координировала работу других ACT. Конкретная ситуация зависела лишь от оперативных позиций за рубежом, достигнутых каждым отдельным органом, и с течением времени могла меняться. Некоторые ACT понижались в статусе до АНСТ, иногда происходил и обратный процесс. В предвоенный период основными направлениями ведения закордонных разведывательных операций являлись:

— I округ (АСТ-Кенигсберг) — координация операций против СССР и Польши, агентурная работа не проводилась;

— II округ (АСТ-Штеттин) — Польша;

— III округ (АСТ-Берлин) — в основном контрразведка и направление агентов в регионы, не закрепленные за другими ACT (до 1944 года);

— IV округ (АСТ-Дрезден) — Чехословакия;

— V округ (АСТ-Штутгарт) — Франция, позднее Испания и Португалия;

— VI округ (АСТ-Мюнстер и АНСТ-Кельн) — Франция, при этом Кельн работал успешнее головного органа;

— VII округ (АСТ-Мюнхен) — Австрия и Балканы;

— VIII округ (АСТ-Бреслау и АНСТ-Катовицы) — Чехословакия, Польша, отчасти Турция и Балканы;

— IX округ (ACT-Кассель, АНСТ-Франкфурт-на-Майне и АНСТ-Веймар) — закрепленное направление отсутствовало, координация операций, агентурная работа не проводилась;

— X округ (АСТ-Гамбург, АНСТ-Бремен и АНСТ-Фленсбург) — Великобритания и США;

— XI округ (АСТ-Ганновер) — закрепленное направление отсутствовало;

— XII округ (АСТ-Висбаден, АНСТ-Метц) — Франция;

— XIII округ (АСТ-Нюрнберг) — закрепленное направление отсутствовало;

— XVII округ (АСТ-Вена) — Балканы, Ближний Восток, Румыния;

— XVIII округ (АСТ-Зальцбург) — закрепленное направление отсутствовало, работа на заграницу крайне ограничена;

— XX округ (Данциг) — закрепленное направление отсутствовало, координация операций, агентурная работа не проводилась;

— XXI округ (Позен) — закрепленное направление отсутствовало, координация операций, агентурная работа не проводилась.

Не включенные в список округа в свое время создавались со вспомогательными целями, разведывательными и контрразведывательными органами не располагали и просуществовали крайне недолго. Кроме того, не имели номеров обслуживавшие только флот АСТ-Киль с АНСТ-Свинемюнде и АСТ-Вильгельмсхафен, а также вновь открытые АСТ-Прага с АНСТ-Брюнн, АСТ-Варшава с АНСТ-Краков и АНСТ-Аемберг. Периферийные органы находились в административном подчинении у местного военного командования, а в оперативном — у абвера. Средняя численность ACT составляла около 150 сотрудников, хотя допускались и значительные отклонения в любую сторону. Внутренняя структура приблизительно соответствовала построению центрального аппарата абвера, а работа велась по аналогичным линиям и направлениям.

Зарубежные резидентуры военной разведки именовались военными организациями (кригсорганизацион, КО). На первом этапе их планировалось создавать в государствах, которые в случае будущей войны сохранят нейтралитет, причем этот процесс вначале происходил в основном на бумаге. В их число входили: КО-Испания (Мадрид), КО-Португалия (Лиссабон), КО-Турция (Анкара), КО-Швеция (Стокгольм), КО-Венгрия (Будапешт) и КО-Ватикан. Временные резидентуры создавались в странах, которые в ходе войны могли подвергнуться захвату или изоляции: КО-Бельгия (Брюссель), КО-Польша (Варшава), КО-Болгария (София), КО-Румыния (Бухарест), КО-Нидерланды (Гаага), КО-Франция (Париж). Этот список звучит достаточно впечатляюще, но на практике, как и в ситуации со “станциями” СИС, дело обстояло намного скромнее. Точки в Болгарии, Румынии, Турции, Ираке, Афганистане, Японии возникли в 1935 году, в Испании, Китае и Голландии — в 1937, а остальные начали действительно создаваться уже после начала Второй мировой войны. Долгое время большинство резидентур насчитывали не более 2–3 человек оперативного состава, а некоторые существовали лишь условно, ACT были укомплектованы заметно лучше. К 1933 году правительство разделило все государства в разведывательном отношении на несколько групп. Главными объектами считались Франция, Чехословакия, Польша, Великобритания и СССР, второстепенными — США, Бельгия, Швейцария и Румыния. По политическим причинам оперативная работа ограничивалась в Австрии, Японии, Болгарии и Венгрии, а все остальные страны абвер пока попросту игнорировал. После подписания 26 января 1934 года польско-германского договора Польша перекочевала в третий список. Безусловно, этот заключенный на 10 лет договор всего лишь маскировал реальные устремления Берлина, но тем не менее он официально существовал. Хорошо информированный Патциг понимал суть проблемы и проигнорировал запрет на ведение разведки против страны, которая, по его собственной оценке, не сегодня-завтра станет объектом вторжения вермахта. Именно это в конце 1934 года и послужило поводом к его смещению, однако лишь внешним и формальным, причины отстранения начальника абвера лежали значительно глубже. Основные претензии к Патцигу заключались в его препятствовании установлению связей военной разведки с СД и гестапо, а также отказе поддерживать контакты с итальянской разведкой СИМ. Руководство военного министерства уже давно подыскивало благовидный предлог для снятия с должности строптивого капитана 1-го ранга, и однажды министр Бломберг случайно заинтересовался увиденным им на одном из аэродромов самолетом без опознавательных знаков. Когда выяснилось, что это воздушный разведчик, вопреки запрету производящий фотосъемку польской территории, желанный повод появился. На смену Патцигу пришел, пожалуй, самый легендарный из всех начальников секретных служб в мировой истории — капитан 1-го ранга Вильгельм Канарис. Возможно, одно из наиболее точных описаний начальника абвера, относящееся в 1943 году, содержится в мемуарах Отто Скорцени: “Адмирал Канарис самый сложный оппонент, с которым я сталкивался за всю мою жизнь. Есть люди, личность которых не поддается идентификации. В случае с Канарисом мне это так и не удалось сделать! Он просто идеальный типаж офицера разведывательной службы. Глаза излучают ум, но что творится в душе, об этом никто никогда не знает и не узнает. Он как медуза! Можно проткнуть насквозь, а когда вытащишь палец, это создание выглядит абсолютно целым и неповрежденным. У него отработанная техника ведения разговора. Его практически невозможно поймать на каком-то противоречии — он ускользает как угорь! Для него нет “черного” и “белого”, он не признает крайностей, а всегда находится посередине для того, чтобы в конце концов сказать — “нет!”. Хотя похоже на то, что мнение о предмете у него складывается до начала разговора”[191].

Первую мировую войну Канарис встретил лейтенантом на крейсере “Дрезден”, в 1915 году ускользнувшем от англичан в сражении у Фолклендских (Мальвинских) островов и потопленном ими позднее. Оставшуюся часть войны он провел вначале в мадридской резидентуре морской разведки, а с сентября 1917 по ноябрь 1918 года на посту командира подводных лодок U-38, UC-27, U-47, U-34 и UB-128. В Веймарской республике Канарис сблизился с правыми кругами, являлся помощником командира кровавой “морской бригады”, имел непосредственное отношение к убийству Розы Люксембург и Карла Либкнехта, после чего активно участвовал в тайном восстановлении морской мощи Германии. Он создал сеть якобы частных фирм, размещавших за границей заказы на запрещенные Версальским мирным договором виды вооружений. Канариса называли “министром иностранных дел морского министерства”, поскольку будущий адмирал занимал тогда должность референта начальника штаба флота по внешнеполитическим вопросам.

Он всю свою жизнь симпатизировал англичанам, ненавидел левых и презирал Веймарскую республику. Канарис, как и многие в Германии конца 1920-х годов, увидел в национал-социализме силу, способную вернуть утраченное имперское величие, и сделал ставку на Гитлера, которая вначале вознесла его к вершинам нацистской иерархии, а в конечном итоге привела к мучительной казни во Флоссенбургском концлагере. Это был умный и проницательный человек, абсолютно лишенный узколобого фанатизма. Любое происходившее в мире явление он воспринимал лишь в зависимости от степени полезности его для Германии, но при этом определял таковую не по сиюминутным требованиям момента, а оценивал с точки зрения высшего интереса своей родины. Хитрость и изворотливость начальника абвера вошли в поговорку, сотрудники называли его Лисом, а кабинет соответственно именовали “лисьей норой”. Незаурядные дипломатические способности Канариса позволили ему долгое время успешно лавировать в узких фарватерах нацистской Германии. К практике нацизма он относился с брезгливостью, однако служил Германии верой и правдой. Способности начальника абвера как руководителя военной разведки и контрразведки не вызывают сомнения. Иногда абвер терпел прямо-таки вопиющие провалы, но это является уделом любой секретной службы, тем более в военное время, а в целом Канарис заслуженно считается одной из крупнейших в истории фигур руководителей разведки. На этот пост в конце 1934 года его рекомендовал командующий флотом адмирал Редер, недолюбливавший Канариса и согласившийся дать свою рекомендацию лишь после того, как понял, что дальнейшие проволочки приведут к назначению на этот ключевой пост сухопутного офицера. Новый начальник абвера приступил к приему дел от предшественника в 8 часов утра 1 января 1935 года.

Вильгельм Канарис в офицерской фуражке итальянских альпийских стрелков

Одной из задач Канариса являлось установление делового сотрудничества с гестапо и Службой безопасности. Патциг посочувствовал ему по этому поводу, но преемник, однако, проявил достаточный оптимизм, и тогда он покачал головой: “Капитан Канарис, мне остается только с сожалением сказать, что сегодняшний день стал началом вашего конца”[192]. Предсказание оказалось пророческим, хотя до его исполнения было еще очень далеко. Пока же отношения начальника абвера с начальником полиции безопасности и СД Гейдрихом внешне были вполне дружескими, а обе службы координировали свои операции и находили друг с другом взаимопонимание. С позором изгнанный в свое время с флота за аморальное поведение бывший лейтенант Гейдрих затаил глубокую ненависть к традиционной военной машине, однако сохранил почтение к отдельным ее представителям. Одним из этих исключений являлся его прежний командир капитан 1-го ранга Вильгельм Канарис. Начальник полиции безопасности и СД глубоко уважал начальника абвера, что, впрочем, не мешало ему тщательно собирать досье на него и фиксировать его малейшие промахи. Канарис по отношению к младшему коллеге вел себя точно так же, что не препятствовало им поддерживать внешне самые теплые взаимоотношения, дружить семьями и вместе совершать по утрам верховые прогулки в Тиргартене.

2. НАРАЩИВАНИЕ СИЛ

2 августа 1934 года умер номинальный глава германского государства престарелый фельдмаршал фон Гинденбург. Вопрос о его преемнике решился просто: рейхстаг издал закон о возложении на Гитлера одновременно обязанностей рейхсканцлера и президента. Отныне ему принадлежала вся полнота и исполнительной, и законодательной власти в стране, которую он использовал для наращивания вооруженных сил и подготовки к территориальным захватам в Европе. Военный министр Вернер фон Бломберг разработал план секретного увеличения армии до 300 тысяч человек и приступил к его выполнению. Поворотным в ремилитаризации Германии стал уже следующий, 1935 год. 1 марта в стране появилась первая бомбардировочная эскадрилья, 13 марта был издан закон о всеобщей воинской обязанности, 16 марта Геринг объявил о воссоздании военно-воздушных сил, а 21 мая Гитлер издал секретный закон “Об обороне рейха”, в результате выполнения которого к концу года страна уже располагала 14 армейскими корпусами и кавалерийской бригадой. Ежемесячный выпуск боевых самолетов достиг 100 единиц, на вооружении сухопутных войск состояли 1500 танков. Опираясь на эту силу, можно было сбросить последние остатки пут Версаля и Локарно. 18 июня 1936 года состоялось подписание англо-германского морского соглашения, согласно которому общий тоннаж военно-морского флота Германии мог достигать 35 % британского, а подводных лодок — 45 %. Оно явилось первым нарушением Версальского мирного договора, совершенным не в одностороннем порядке Германией, но с участием страны-гаранта версальской системы. Вообще, в середине 1930-х годов Германия располагала в Великобритании серьезными позициями, однако не оперативными, а дипломатическими. К нацистам благоволил сам король Эдуард VIII. Именно это через несколько лет и стало основной и подлинной причиной его вынужденного отречения от трона, а вовсе не любовь к дважды разведенной американке Симпсон, как с умилением сообщают некоторые слабо информированные, но романтично настроенные авторы. В связи с этим Гитлер запретил своим разведывательным службам проводить агентурную разведку против Британии, однако Канарис без огласки проигнорировал его указание.

Заветной мечтой фюрера было одержание побед над другими государствами без широкомасштабных военных операций. В этих условиях дипломатия в понимании Гитлера была призвана лишь прикрывать подготовку к войне и разложение противника изнутри методами пропаганды и разведки. Несколько позже в доверительной беседе он произнес: “Когда я начну войну… то в один прекрасный день, еще в мирное время, я обеспечу появление наших войск в Париже. Они будут одеты во французскую форму и промаршируют по улицам среди бела дня. Никто не задержит их… Я заранее установлю связь с людьми, которые образуют новое правительство. Правительство, которое мне подходит. Мы найдем таких людей, найдем их в любой стране… Наша стратегия заключается в том, чтобы уничтожить противника изнутри, сделать так, чтобы он уничтожил себя сам”[193]. Очевидно, что при подобных взглядах главы государства внешняя разведка получала небывалое развитие и выраженную агрессивную направленность. В Германии насчитывалось теперь восемь основных разведывательных органов, которыми являлись абвер, СД-аусланд, III отдел МИД, Научно-исследовательское управление министерства авиации (ФА), Центральное бюро фольксдойче НСДАП (ФОМИ), Внешнеполитическое бюро НСДАП (АПА), Зарубежная организация НСДАП (АО) и Управление по делам колоний НСДАП. Подобного разведывательного сообщества не имело ни одно государство в мире, а ведь, помимо перечисленных, существовали еще контрразведывательные органы, криптоаналитические службы и разведки видов вооруженных сил. Подобное положение дел было вполне естественным, поскольку агрессивная внешняя политика всегда требует агрессивной внешней разведки. Каждая из спецслужб целиком отвечала за отведенное ей направление, но такая децентрализация требовала создания единого координирующего органа, отсутствие которого явилось существенной причиной снижения эффективности секретных операций Германии.

Центральное бюро фольксдойче (этнических немцев за рубежом) руководило политикой Германии в отношении немецких национальных меньшинств в других странах. Эта диаспора была весьма многочисленной. В частности, 11 миллионов фольксдойче проживали в США, 3,6 миллиона — в Чехословакии, где по численности они даже превосходили 3-миллионное словацкое население, а 600 тысяч — в Югославии; вне досягаемости рейха оставались лишь почти 7 миллионов абсолютно отрезанных от исторической родины советских немцев. ФОМИ было основано в 1936 году под названием “Бюро Курселл”, но через год сменило его на указанное официальное наименование. В обиходе оно именовалось “Организацией Лоренца”, по имени возглавившего бюро в 1937 году группенфюрера СС Вернера Лоренца. Зарубежными операциями ФОМИ фактически руководил его заместитель доктор Герман Берендс, располагавший для этих целей в центральном аппарате штатом из 30 сотрудников. 2 июля того же года в связи с подготовкой к войне Гитлер поручил бюро “координацию деятельности всех государственных и партийных инстанций и координацию использования всех имеющихся в различных ведомствах средств при решении вопросов, связанных с национальной принадлежностью и пограничными странами (немецкие меньшинства за границей и инородческие меньшинства внутри страны)”[194]. ФОМИ серьезно поработало при организации “пятой колонны” в Судетской области Чехословакии и в Австрии, но другие случаи его участия в оперативной работе за рубежом не зафиксированы.

Уроженец Кейптауна Эрнст Вильгельм Боле возглавлял Зарубежную организацию НСДАП и являлся одновременно гауляйтером (партийным руководителем) так называемого гау-аусланд (заграничного региона), а для облегчения зарубежных контактов имел также ранг статс-секретаря МИД. АО была создана в 1931 году Грегором Штрассером, но с 1933 года и до самого своего побега в Англию в 1941 году ее курировал Рудольф Гесс. Главной задачей Зарубежной организации было подчинение всех находящихся за рубежом германских подданных своему политическому руководству. Фактически она представляла собой партийную секцию, в которую входили примерно 3300 членов НСДАП, работавших за пределами Германии. Центральный аппарат организации состоял из 700 человек и руководил 350 региональными группами, его специальная секция наблюдала за благонадежностью и контактами собственных членов и в этом отношении являлась взаимодействовавшим с гестапо и СД органом безопасности. “Портовая служба” организации обеспечивала курьерскую связь через моряков торгового флота. Зафиксирована высокая активность АО в Испании в период гражданской войны и в Бразилии в 1937–1938 годах.

Возглавлявшееся Альфредом Розенбергом Внешнеполитическое бюро НСДАП было образовано 1 апреля 1933 года и ведало пропагандой национал-социализма, организацией культурного и торгового обмена по линии партии и инспирированием зарубежной прессы в нужном для Германии направлении. В разведывательном отношении интерес представляет секция печати АПА, в которой квалифицированные переводчики ежедневно составляли обзоры иностранной прессы, переводили статьи из 300 газет и передавали интересующие данные в СД и гестапо для пополнения их картотек. Кроме того, в ней регулярно готовились оценки мирового общественного мнения и мнения средств массовой информации, то есть фактически секция выполняла одну из задач информационно-аналитической службы. Годовой бюджет АПА составлял 500 тысяч марок.

Особое место в разведывательном сообществе Германии занимало созданное по инициативе дальновидного Геринга Научно-исследовательское управление министерства авиации (ФА). Поняв, что рычаги управления гестапо ускользают из его рук, он все же сумел сохранить в своем подчинении спецслужбу, причем не обычную, а обладающую монопольным правом на перехват переговоров и криптографическую деятельность. Первоначально образованное в 1933 году управление, иногда именуемое институтом, задумывалось как отдел шифров, но несколько позже его функции значительно расширились. В отличие от существовавших военных и дипломатических служб радиоразведки, ФА было сразу же ориентировано на внутреннее наблюдение и перехват. К объектам заинтересованности управления относились радиообмен, телеграфная связь, почтовая корреспонденция, телефонные переговоры и пресса, позднее оно занялось и прослушиванием помещений. Все кабели иностранных дипломатических представительств в Германии дублировались параллельными проводами, круглосуточно работали магнитофоны для записи голосов. Копии любых отправляемых за рубеж телеграмм в обязательном порядке направлялись в ФА. Перехватывать и оценивать все переговоры и всю переписку в государстве не под силу ни одному, даже самому мощному ведомству, поэтому управление прежде всего контролировало офицерский корпус и вообще вооруженные силы, функционеров НСДАП, церковь, в особенности ее контакты с Ватиканом, и население, среди которого выделялись группы бывших политических и профсоюзных активистов и прочих не вполне благонадежных лиц. Работа по последней категории производилась в тесном контакте с гестапо.

Первым серьезным применением ФА внутри страны явился сбор информации о начальнике штаба штурмовых отрядов Реме. После успешного завершения этой операции руководитель управления Ганс Шимпф получил ранг министерского советника, приобрел определенное влияние и нажил множество врагов, а в апреле 1935 года погиб при весьма загадочных обстоятельствах. Первоначально даже не было известно, произошло ли это в Силезии, Берлине или Кенигсберге, затем получила широкое хождение оказавшаяся ложной версия самоубийства. В действительности, судя по всему, произошло следующее: один из агентов Шимпфа в военном министерстве передал ему некий секретный документ, но абвер сумел зафиксировать его пропажу и установить ее подлинную причину. Бломберг обратился к Гитлеру с официальной жалобой на действия Геринга и Гиммлера, и после весьма резкой реакции фюрера те поняли, что оказались в опасном положении. Лучшим выходом из него они сочли устранение единственного свидетеля, на которого теперь можно было свалить всю ответственность.

Следующим и последним руководителем ФА стал князь Кристофер фон Гессе, возглавлявший его с апреля 1935 года и до конца существования управления. В 1936 году оно насчитывало 1500 человек личного состава и имело развитую периферийную структуру, включавшую расположенные по всей территории Германии 12 “исследовательских бюро”, а также сеть станций, одни из которых занимались радиоперехватом внутри рейха, другие — вне его, третьи перехватывали телеграфные сообщения, четвертые — почтовую корреспонденцию. Региональные приемные станции находились в Штутгарте, Гамбурге, Мюнхене и Кельне. К 1937 году ФА ежемесячно перехватывало от 40 до 50 тысяч телефонных переговоров на территории страны и до 10 тысяч за ее пределами. Центральный аппарат управления состоял из семи подразделений:

— I отдел — административный с функциями организации и безопасности;

— II отдел — по личному составу;

— III отдел — обобщение и обработка сырой информации;

— IV отдел — криптографический;

— V отдел — непосредственная деятельность и оценка материалов по внешней и внутренней политике и экономике;

— VI отдел — технические исследования и разработки;

— VII отдел — применение технических средств управления в Берлине, Гамбурге, Кельне, Штутгарте, Мюнхене, Бреслау и Вене.

Иоахим фонРиббентроп

III отдел министерства иностранных дел занимался так называемым “салонным шпионажем” и составлял разведывательные оценки. Начинал эту работу сам будущий министр Иоахим фон Риббентроп, но потом, сменив фон Нейрата, он препоручил ее соответствующему чиновнику, по имени которого отдел часто называли “службой Хенке”. Эта структура входила в состав информационной секции министерства и носила официальное обозначение Информационного поста III (Инф. III). В дальнейшем Андор Хенке получил должность руководителя политической секции МИД, а его преемником в 1943 году стал Эрвин Эттель, а затем барон фон Биберштайн. Никаких особенных достижений за Инф. III не числилось, зато наличие разведки в составе МИД сыграло весьма негативную роль, поскольку из-за этого Риббентроп скептически относился к данным остальных разведывательных органов и нередко даже мешал их деятельности. Кроме III отдела, разведывательной работой в МИД занималось еще одно структурное подразделение, ответственное за криптоанализ. Хотя это и нарушало нормативно зафиксированную монополию ФА, но молчаливо одобрялось Гитлером, а поэтому разрешалось. Этим подразделением являлся “Реферат I Ц”, с 1936 года вошедший в состав Административного и кадрового управления министерства и с тех пор именовавшийся “Реферат Ц” или “Перс. Ц”. Очередной реорганизации он подвергся в 1939 году, когда в его дешифровальной секции появились подсекции кодов и шифров, хотя административно структура управлялась иначе. Математиков в ней возглавлял доктор Вернер Кунце, а лингвисты ввиду своей многочисленности были разделены на группы европейских и азиатских языков. Ими соответственно руководили фактически абсолютно равноправные Адольф Пашке и Рудольф Шнауэр, однако для административных целей все же требовался какой-то один начальник, и таковым совершенно условно назначили амбициозного уроженца Санкт-Петербурга Шна-уэра. Он прекрасно знал об условном характере своей должности, и, тем не менее, везде и всегда претендовал на руководство и европейскими, и азиатскими лингвистами “Реферата Ц”. В 1933 году криптографическое подразделение МИД было сравнительно невелико и насчитывало около 30 человек, но по мере приближения войны его штат разрастался и к 1944 году достиг максимальной численности в 300 сотрудников.

Адольф Пашке

Номинальную монополию ФА в криптографии нарушало не только министерство иностранных дел. Вермахт также не пожелал остаться в стороне от столь перспективного занятия и в дополнение к образованному еще в декабре 1921 года Шифровальному бюро верховного командования вермахта (ОКБ) организовал аналогичные подразделения и в верховных командованиях сухопутных войск, люфтваффе и кригсмарине (ОКХ, ОКА и ОКМ). В середине 1939 года общая численность персонала всех этих структур в 18 раз превышала штат дешифровальщиков и радиоразведчиков 1932 года, однако объем добываемой ими информации возрос в значительно меньшей степени. Главной причиной этого явилась ведомственная разобщенность, конкуренция и отсутствие единого плана работы. Кроме того, ограниченное количество стационарных постов радиоразведки уже не могло удовлетворить возрастающие нужды государства и армии, и тогда ОКБ нашло выход в создании мобильных радиоразведывательных рот, перебрасывавшихся на наиболее важные участки.

Все службы военной связи и радиоразведки вермахта (ВНВ) с 1939 года курировал генерал-майор Эрих Фельгибель, а непосредственным руководителем управления связи являлся генерал-майор Фриц Тиле, ранее возглавлявший службу радиоперехвата сухопутных войск. Теперь же в его компетенцию входило обеспечение связи в германских вооруженных силах, а также руководство всеми военными радиоразведывательными и криптографическими органами рейха. Функции подчинявшегося ему Шифровального бюро, сокращенно именовавшегося на армейском сленге “Ши”, заключались в обеспечении безопасности собственных коммуникаций связи, осуществлении перехвата иностранной переписки и контроле над соответствующими службами армии, ВВС и ВМС. Бюро возглавлял полковник Зигфрид Кемпф, а его группа, ответственная за перехват агентурных сообщений, в обиходе именовалась функабвером.

К 1938 году немцы достигли значительных успехов в анализе перехвата радиообмена потенциальных противников, а также в прочтении их закрытой переписки. Например, они располагали почти полным военно-морским кодом Британии, скомпрометированным в 1935–1936 годах из-за широкого и неконтролируемого радиообмена, который вели в Красном море английские корабли во время наблюдения за приготовлениями Италии к нападению на Абиссинию. К середине 1939 года код был незначительно усложнен, но это не слишком затруднило усилия германских дешифровальщиков и не обеспечило надежной защиты для переписки британского флота.

В связи с созданием Научно-исследовательского управления министерства авиации значительные изменения претерпела военная разведка. Поскольку ФА теоретически монополизировало криптографическую и криптоаналитическую работу в интересах всех ведомств Германии, II отдел абвера с прежними функциями автоматически прекратил существование. Одновременно агрессивная концепция разведывательной деятельности предопределила возникновение принципиально нового направления в секретной службе — диверсионного. Постепенно структура центрального аппарата абвера стала весьма разветвленной и включала в себя центральный отдел (Ц), одновременно выполнявший функции штаба, разведывательный отдел Абт-I, диверсионный отдел Абт-П и контрразведывательный отдел Абт-Ш, самостоятельные отделы цензуры писем и телеграмм, а также три группы связи с главнокомандующими сухопутными войсками, кригсмарине и люфтваффе.

Ганс Остер

Центральный отдел возглавлял Ганс Остер, в будущем активный участник заговора против Гитлера. В нем имелись подотделы:

— ЦО — организация, мобилизация разведки и усиление пограничного контроля;

— ЦФ — финансы и кадры;

— ЦР — юридическая служба;

— ЦАРХ — архивы;

— ЦК — центральная картотека;

— ЦКФ — картотека агентуры;

— ЦРЕГ — центральная регистратура с курьерской службой. Начальником отдела Абт-I с 1936 по 1943 годы являлся Ганс Пикенброк по прозвищу “Пики”, близкий друг Канариса, дослужившийся в абвере от майора до полковника. Разведка состояла из следующих подотделов:

— 1“Х” — разведка сухопутных войск иностранных государств (секторы “Запад”, “Северо-Запа”, “Восток”, “Северо-Восток”, “Юго-Восток” и сектор военно-технической разведки “XT”);

— Г‘М” — разведка военно-морских сил иностранных государств (секторы совпадали с Г‘Х”, за исключением сектора военно-технической разведки “Мт”);

— Г‘А” — разведка военно-воздушных сил иностранных государств, вопросы аэрофоторазведки;

— 1“В” (1"Ви”) — экономическая и промышленная разведка;

— 1"П” — разведка из открытых источников;

— 1"Т” — технические средства разведки с лабораторией оперативной техники и документации;

— 1"И” — радиоцентр абвера, которому подчинялись все нелегальные агентурные передатчики.

Позднее были сформированы дополнительные группы научно-технической разведки 1"Т” и 1"ТЛв” и группа 1"КО” по изучению мобилизационных возможностей противника.

Абт-II до 1938 года возглавлял Хельмут Гроскурт. Отдел состоял из подотделов 1 (национальных меньшинств) и 2 (специальных операций и диверсий с региональными и специализированными секторами), учебного центра 2“Те”, а также секторов 1“а” по делопроизводству и 1“Ь” — лаборатории. Ему же подчинялись части специального назначения, структура которых будет рассмотрена далее.

Значительно больше подотделов имелось в контрразведывательном отделе Абт-Ш, которым руководил фанатичный приверженец нацизма Рудольф Бамлер:

— III“ А” — административные функции;

— III“ В” — головной подотдел по обеспечению безопасности вермахта в целом;

— Ill“ X” — руководство контрразведывательными мероприятиями в сухопутных войсках, а также совместное с гестапо руководство тайной полевой полицией вермахта (ГФП);

— Ill “М” — руководство контрразведывательными мероприятиями на флоте;

— III“ Л” — руководство контрразведывательными мероприятиями в авиации;

— III“В” — экономическая контрразведка, под которой понималась защита объектов военной промышленности и экономики;

— III“Ц” — контрразведка в пределах территории рейха;

— III“С” — противодиверсионные мероприятия;

— III“ Ф” — контрразведка за рубежом; — III“ Д” — дезинформация противника;

— III"Т” — экспертиза и консультативные заключения;

— III“ Ц/Арх” — вопросы безопасности и картотека контрразведки.

Слева направо: Э. Лахузен, В. Канарис, Г. Пикенброк

Позднее были организованы подотделы III “Н” — по защите средств информации и каналов проводной связи, III“Ффу” — пеленгация вражеских агентурных передатчиков и III “К” — радиосвязи. Наиболее засекреченными в рамках отдела являлись подотделы III“Д” и III“Ф”. Одной из самых сильных сторон абвера была наступательная контрразведка, работа которой с теоретической точки зрения, заключалась в разведке так называемых каналов “Е” и “GV”. Первые из них возникали при вербовке сотрудника секретной службы противника после проверки его искренности. Канал “GV”, или контригра, возникал при успешном внедрении в разведку или контрразведку противника двойника. Однако в наиболее сложных и деликатных случаях использовались не структуры III “Д” или III“ Ф”, а иное, самое закрытое подразделение центрального аппарата “Секретные связи”. Оно подчинялось непосредственно Канарису и занималось вербовкой агентуры для активной обработки личного состава разведывательных служб противника, проникновением в них для выявления их методов, намерений и планов, а также осуществлением секретной связи с помощниками в деле их дезинформации. Начальником “Секретных связей” являлся ветеран контрразведки Рихард Протце, известный также под прозвищами “дядя Рихард” и “старик абвера”.

Абвер динамично развивался. Быстрыми темпами пополнялся арсенал оперативной техники. Следовало обезопасить самое уязвимое звено разведывательных операций — радиосвязь, и с этой целью инженеры фирмы “Телефункен” создали агентурный радиопередатчик “АФУ” (от “Agent-en-Funk”). Из-за своеобразных трудно засекаемых сигналов, издаваемых в эфире этим компактным и мощным аппаратом, он получил название “шепчущего”.

Постепенно начинало ощущаться приближение войны, однако в Берлине пока еще отнюдь не были уверены в том, что немцам не придется отступать. По этой причине абвер пошел на эксперимент и развернул по Одеру, на собственной территории, внутреннюю агентурную сеть внешней разведки из оперативных агентов и агентов-радистов на случай необходимости обеспечения срочного развертывания операций в тылу наступающего противника. По всему миру контрразведывательные службы с изумлением зафиксировали внезапный всплеск активности немцев в оперативной работе. Им пока еще недоставало профессионализма, но массовость вербовок и забросок агентуры заставили задуматься многих. Капитан 1-го ранга Канарис стремительно превращал свое ведомство в одну из мощнейших секретных служб мира, за что в сентябре 1935 года получил звание контр-адмирала. Несмотря на развитие разведывательного и контрразведывательного аппарата СД и гестапо, военные все еще далеко опережали их по значимости и влиянию. В 1936 году соглашение между этими тремя ведомствами о разграничении сфер ответственности, известное в истории разведки под названием “10 заповедей”, устанавливало, например, что борьба с иностранным шпионажем и оперативное изучение внешней политики иностранных государств являются прерогативой исключительно абвера, на долю же СД-аусланд оставались лишь вопросы их внутреннего положения. Пройдет весьма немного времени, и политические спецслужбы начнут игнорировать это соглашение, но пока оно стало основой функционирования разведывательного сообщества Германии. За год до этого министерство иностранных дел также подписало соглашение с абвером, согласно которому зарубежные миссии становились базами для создания и функционирования его резидентур (КО).

Военная дипломатия и разведка силами военных и военно-морских атташе в предвоенный период не относились к компетенции абвера, а возлагались на Управленческую груп-пу “Заграница”, в которой для этой цели имелись отделы внешней и оборонной политики, связи с иностранными армиями, иностранных армий (статистики), иностранных флотов (тыловые службы), иностранной прессы, военного права (международные военно-правовые аспекты), колониальной политики и обработки информации.

Определенное развитее в межвоенный период получила оперативная и тактическая разведка сухопутных войск Германии, ранее представленная 3-м отделом ОКХ под названием “Иностранные армии” (ФХ). С 1933 по 1936 годы его возглавлял полковник Карл-Генрих Штюльпнагель, которого затем сменил полковник Курт фон Типпельскирх. Отдел состоял из административной группы, службы военных атташе, регистрационной группы и пяти региональных групп, объединенных в секторы “Восток” и “Запад”. 10 ноября 1938 года на базе ФХ образовались два новых подразделения, общее руководство которыми по-прежнему осуществлял фон Типпельскирх. Теперь 3-й отдел ОКХ именовался “Иностранные армии Запада” (ФХВ), а в Цоссене разместился новый 12-й отдел “Иностранные армии Востока” (ФХО). Изучением западных армий занимались 16 офицеров под руководством подполковника Ульриха Лисса, а в дальнейшем отдел ФХВ пополнялся в основном офицерами запаса. При призыве на службу в разведку отдавалось предпочтение резервистам — бывшим банковским клеркам, владевшим такими неоценимо важными качествами как точность, оперативность и умение работать на пишущей машинке под диктовку. Кроме того, многие из них знали иностранные языки, однако в этом отношении значительно полезнее были другие резервисты, до призыва на службу работавшие в бизнесе или журналистике. Специфической особенностью системы германской военной разведки являлось весьма своеобразное разделение ее добывающих и обрабатывающих подразделений. Стратегическая разведка (абвер) не вела информационно-аналитическую работу и всю добытую информацию в сыром виде передавала в отделы оперативной разведки ФХВ и ФХО для составления информационных документов. Это было прямо и недвусмысленно зафиксировано в соответствующих документах, в частности в “Функциональных обязанностях должностных лиц и органов верховного командования вермахта”. В них в качестве третьей по очередности основной задачи Абт-1 абвера указывалась “передача необработанных разведданных… обрабатывающим инстанциям трех видов вооруженных сил, в особенности — 3-му отделу генерального штаба сухопутных войск, 3-му отделу штаба руководства войной на море и 5-му отделу главного штаба военно-морских сил”[195]. Одним из следствий такой системы являлось право этих подчиненных абверу органов ставить задачи собственной вышестоящей инстанции. Указанная схема приводила к серьезным сбоям в работе разведки как в стратегическом, так и оперативном звеньях. На протяжении всего периода существования ФХВ его функции ненамного отличались от обычных статистических, поэтому какого-либо особого вклада в ведение разведки отдел не внес. ФХО. До 1942 года им руководил подполковник Эберхард Кинцель, проявивший себя на этом посту не лучше, чем Лисс в ФХВ, и поэтому вплоть до середины Второй мировой войны 12-й отдел был столь же беспомощной структурой, как и 3-й.

Морская оперативная разведка за четыре предвоенных года выросла в мощную и разветвленную структуру. Если в 1935 году штат 2-го отдела главного штаба кригсмарине составлял менее 20 человек, то к окончанию межвоенного периода только в его центральном аппарате работали почти 1000 специалистов, как военных, так и гражданских. Резкое увеличение численности вызвало ряд специфических трудностей с укомплектованием штата, поскольку кадровые офицеры категорически отказывались подчиняться гражданским специалистам. Тогда с целью исключения психологических конфликтов всем им присвоили звания офицеров резерва, и дисциплинированные немцы сразу же успокоились. Существовали планы перевода разведки из Киля в Берлин, но реализовались они только после сентября 1939 года. К существовавшим трем подразделениям отдела добавилось отделение сбора информации по открытым источникам. Оно же обрабатывало сведения, полученные от военно-морских атташе из Анкары, Брюсселя, Буэнос-Айреса, Вашингтона, Гааги, Загреба, Копенгагена, Лиссабона, Лондона, Мадрида, Москвы, Осло, Парижа, Стокгольма, Токио и Хельсинки. Флот располагал также сетью подведомственных разведке постов перехвата и подслушивания. На побережье Северного моря они располагались в Вильгельмсхафене, Боркуме, Листе и Нордхольце, на Балтике — в Киле, Ноймюнстере, Фальсхофте, Кап Аркона, Свинемюнде, Штольпмюнде и Пиллау, а внутри страны — в Шесте и Лангенаргене. Мобилизационный план конца 1930-х годов в случае начала войны предусматривал сворачивание части постов и усиления оставшихся с помощью их оборудования. Планировалось также создание временных постов. Работу против Великобритании должна были вести точки радиоразведки в Киле, Вильгельмсхафене, Свинемюнде и Ноймюнстере, против СССР — в Нойзидль-ам-Зее (Австрия) и Пиллау, против Италии и Франции — в Лангенаргене и Шесте, а против Польши — в Свинемюнде и Пиллау. В первую очередь они отвечали за перехват и его анализ, а для обработки тексты передавались в Киль и Берлин.

Третий рейх постепенно начинал играть мускулами. 7 марта 1936 года министр иностранных дел Германии фон Нейрат заявил послам Великобритании, Франции, Италии и Бельгии: “В интересах естественного права народа защищать свои границы и сохранять свои средства обороны германское правительство восстановило с сегодняшнего дня полную и неограниченную суверенность империи в демилитаризованной зоне Рейнской области”[196]. В тот же день вермахт вступил в нее, имея строгий приказ не входить в боевое соприкосновение и немедленно возвращаться в случае противодействия со стороны французов. Это событие произвело огромный резонанс, война казалась неминуемой. Немецкие генералы были убеждены, что французская армия отреагирует мгновенно и жестко, однако они ошиблись. Никакого вооруженного сопротивления вермахт не встретил, хотя в 1936 году французы легко могли разгромить его. Вопреки сомнениям генералитета, операция “Шулунг” по вводу войск в демилитаризованную зону удалась, поскольку решение Гитлера опиралось на недоступные военному командованию данные дипломатической разведки. Из перехваченных и дешифрованных телеграмм посла в Берлине Франсуа Понсэ было ясно, что французская армия не станет совершать каких-либо действий на континенте без участия англичан, а в их доброжелательном нейтралитете Гитлер не сомневался. Посол в Лондоне Леопольд фон Хеш обоснованно заверял фюрера и рейхсканцлера, что Британия с пониманием отнесется к этой акции, и не ошибся. Несмотря на возмущение многих парламентариев, в частности, ясно представлявшего последствия действий Германии Уинстона Черчилля, англичане не сдвинули с места ни один самолет или корабль, а вслед за ними и французы ограничились лишь вербальными протестами. “Дух Версальского договора уничтожен”[197], — заявил Гитлер 21 марта, и это было правдой. Однако ремилитаризация Рейнской области не только бросала открытый вызов Версальской системе, но имела также и важное стратегическое значение. Кроме создания передовых позиций для войск, немцы активно занялись развитием военной инфраструктуры, включавшей железные и шоссейные дороги, мосты и переправы. Вермахт постепенно готовился к броску на Запад, хотя европейские правительства по-прежнему полагали, что сумеют обратить агрессию рейха на Восток.

К концу года укрепились внешние связи Берлина. 25 октября соглашение между Италией и Германией зафиксировало создание так называемой “оси Берлин — Рим”, а ровно через месяц Япония и Германия подписали пятилетний “Антикоминтерновский пакт”. Его стороны обязывались информировать друг друга о деятельности Коминтерна и тесно сотрудничать в борьбе с ним, а также принимать необходимые меры против тех, кто содействует ему внутри или вне страны. Естественно, подлинный смысл пакта заключался не в идеологическом противодействии Коминтерну как таковому, а в геополитическом сдерживании Советского Союза. 6 ноября 1937 года к пакту примкнула Италия, образовав тройственный блок Берлин — Рим — Токио, в результате чего фашизм смог замкнуть кольцо вокруг планеты. Развивались и внешние контакты спецслужб Германии. В 1936 году абвер заключил соглашение с эстонскими коллегами, а несколько позже и с военной разведкой Венгрии. Оно было направлено в первую очередь против Чехословакии, но ориентировалось также и на другие государства Восточной и Юго-Восточной Европы.

Внутри страны Германия стряхивала с себя последние ограничения Версаля и Локарно. В ноябре 1936 года она отменила деятельность “речных комиссий”, а еще через два месяца Гитлер провозгласил окончание внешнего контроля над железными дорогами и Рейхсбанком. Принудить Берлин к соблюдению установленных ограничений было уже невозможно, этому эффективно препятствовал набравший мощь вермахт. Бывшие гаранты Версальского договора сами опрометчиво позволили нацизму создать вооруженные силы, обратившиеся против них же всего лишь три года спустя.

Органы безопасности рейха вели борьбу не только с реальными противниками, но и развили весьма активную деятельность против врагов, порожденных собственными иллюзиями нацистов. Одним из наиболее важных объектов разработки гестапо и СД являлась католическая церковь внутри Германии и за ее пределами. Гитлер воспринимал Святейший престол как одну из крупнейших в мире подрывных организаций, в один ряд с которой он ставил коммунистов, масонов и иудеев. Папа Пий XI представлялся ему руководителем шпионских сетей и заговоров в различных странах, направленных на достижение Ватиканом мирового господства. С полном соответствии с этой теорией НСДАП и органы безопасности рейха считали католическое духовенство и монахов своими естественными врагами и немедленно после прихода к власти начали их преследование по всей стране. Первоначально задача борьбы с католицизмом была возложена на мюнхенское управление СД, в котором эту линию возглавлял бывший священник и теолог Вильгельм Патин. Однако вскоре выяснилось, что для активной разработки противника региональный масштаб совершенно недостаточен, и задачу борьбы с католической церковью взял на себя центральный аппарат СД в Берлине. Там им последовательно руководили бывшие священники Мартин Вольф и Альберт Хартль. Последний ранее был студенческим префектом в католической семинарии в Фрайзинге, но внезапно публично обвинил в антигосударственных высказываниях своего лучшего друга и начальника священника Йозефа Россбергера, дал свидетельские показания на суде, позволившие отправить его на год в тюрьму, и вступил в НСДАП. Гестапо также разрабатывало католическую линию, однако уровень его информаторов был ниже, чем у агентуры СД, объектами которой являлись епископы и высшая администрация. К 1939 году всю германскую католическую церковь полностью пронизывали агенты обеих этих организаций. В каждой епархии органы безопасности имели не менее 20–30 информаторов и осуществляли регулярный контроль почтовых отправлений. Однако отсутствие агентурного прикрытия Ватикана не позволяло СД находиться полностью в курсе намерений католической церкви и перехватить каналы связи Святейшего престола с епархиями внутри Германии. Одним из наиболее досадных промахов стало неожиданное для руководства рейха появление в 1937 году энциклики папы на немецком языке “Mit brennender Sorge” (“Со жгучей заботой”), в которой он анализировал положение католический церкви в Германии и выражал резкий протест против нарушения условий конкордата 1933 года. Гейдрих не смог предупредить Гитлера о ее появлении и оправдывался перед ним отсутствием необходимых сил и средств для агентурного проникновения в Ватикан.

Кончина папы Пия XI в феврале 1939 года весьма обрадовала руководство НСДАП, рассчитывавшее оказать влияние на выбор приемлемого для Берлина его преемника. СД смогла продвинуть в Ватикан своего агента, уроженца Вены украинского происхождения Тараса Бородайкевича и другого агента, личность которого до настоящего времени не установлена. Первоначально они получили разрешение израсходовать до 3 миллионов золотых марок для обеспечения избрания либо кардинала Морилио Фоссати из Турина, либо Эллио далла Коста из Флоренции. Однако лучше знавший обстановку внутри католической церкви руководитель католической линии в СД Хартль не рекомендовал Гитлеру прибегать к коррупции и убедил его, что подкуп требуемого для избрания папы большинства в коллегии кардиналов (42 человека из 62) является нереальной задачей. В результате Берлин не смог вмешаться в этот процесс, и 2 марта 1939 года новым первосвященником католической церкви был избран неприемлемый для Германии кардинал Эуженио Пачелли, избравший себе имя Пия XII.

Одновременная разработка структур католической церкви в рейхе силами гестапо и СД является наглядным примером параллелизма, возникавшего в работе этих двух оперативных органов. Часто встречающиеся утверждения о том, что СД-инланд представляла собой разведывательный аппарат тайной государственной полиции, лишены оснований и отражают лишь стремление ряда лиц в нацистском руководстве размежевать границы их ответственности. В действительности отношения между ними складывались совершенно иначе, и ликвидировать возникающие противоречия оказался не в состоянии даже их общий начальник, руководитель полиции безопасности и СД Гейдрих. Сотрудники СД критиковали гестаповцев за закостенелость мышления и неспособность подняться над сиюминутными проблемами, а также за исключительно полицейский образ мышления. В ответ они слышали обвинения в верхоглядстве, дилетантизме, безответственности и легкомыслии, а также в стремлении везде и всюду перебежать дорогу гестапо и воспользоваться плодами кропотливой работы полицейских. К ликвидации далеко зашедшего конфликта был привлечен Гиммлер, в 1938 году разработавший план объединения всех подведомственных ему служб в охранный корпус и слияния всех видов полиции со Службой безопасности и охранными отрядами. Гейдрих вынашивал другую идею. Он планировал перевести СД в категорию органов государства и слить ее с полицией, но не с СС. В итоге длительных дискуссий и зондирования позиции руководства НСДАП выяснилось, что обе концепции реализованы не будут. Проблема была решена несколько иначе, путем создания Главного управления имперской безопасности (РСХА), часть подразделений которого сохраняла партийный статус, а часть — государственный. Однако эта реформа произошла 27 сентября 1939 года и потому рассматривается в другой главе.

После взятия власти нацистами иностранные разведывательные службы не бездействовали, а спохватились довольно быстро. Кроме уже упоминавшихся поляков, их союзники французы активизировали свои агентурные сети и полностью развернули их к 1934 году. Они сумели внедрить в Исследовательское управление министерства авиации агента Ганса-Тило Шмидта, до 1939 года включительно поставлявшего весьма ценную информацию для возглавляемой Густавом Бертраном дешифровальной секции “Д” Службы разведки. Младший сын аристократического семейства Шмидт в 1926 году был принят на работу в качестве гражданского специалиста в шифровальное бюро войск связи (“Ши”) по рекомендации его старшего брата подполковника Рудольфа Шмидта, заместителя начальника этого бюро. Служебные обязанности Ганса-Тило состояли в уничтожении утративших силу ключей к шифровальной машине “Энигма”. В этом он усмотрел возможность легко заработать и летом 1931 года в инициативном порядке вышел на посольство Франции, однако получил ответ, что оно в услугах подобного рода не нуждается. Хотя ответ был категоричен, будущий посол в Москве и жертва громкого шпионского скандала Морис Дежан все же снабдил его конспиративным адресом и телефоном в Париже, по которому Шмидту надлежало связаться со Службой разведки. СР направила для продолжения контакта с ним своего сотрудника в Бельгии Родольфа Лемуана (“Рекс”, настоящая фамилия Штальман, иногда ошибочно указывается Штальберг). В ноябре 1931 года за 10 тысяч марок он успешно завербовал Шмидта и присвоил ему псевдонимом “НЕ” (буквы латинские, читается “Ашэ”, поэтому иногда в литературе указывается именно в таком виде). Через два года агент перешел на работу в ФА и до начала Второй мировой войны на девятнадцати встречах со связником передал французам свыше трехсот документов, главным образом касавшихся процедуры шифрования. В 1933 году Шмидт предпринял безуспешную попытку прекратить связь с французами, однако СР пригрозила выдать его за это немцам. Угроза являлась чистейшим блефом, поскольку ни одна разведка мира не пошла бы на раскрытие противнику информации о компрометации его кодов или шифров, однако “НЕ” этого не знал и больше на подобные действия не отваживался.

Материалы по “Энигме” достаточно регулярно поступали к французам до самого начала военных действий в 1939 году и в некоторой степени помогли им и полякам продвинуться в процессе вскрытия германской переписки. Летом 1997 года бывший руководитель этой операции Поль Пэйоль[198] в серии интервью заявил, что все истории о заблаговременном начале англичанами работ по “Энигме”, являются не более чем пропагандистской шумихой. По его утверждению, до осени 1939 года они совершенно не интересовались этим вопросом и игнорировали все поступавшие от французов материалы по данной теме. Трудно сказать с уверенностью, справедливо ли данное заявление, или же Пэйоль на склоне лет решил бросить очередной камень в огород не слишком любимых им бывших союзников. В любом случае, к мнению человека, с 1936 года возглавлявшего немецкую секцию французской военной контрразведки, следует прислушаться. В той же серии интервью он сообщил принципиально новые факты о поставлявшихся Шмидтом материалах, однако они не подтверждаются другими источниками, и поэтому вызывают определенное сомнение. Пэйоль утверждал, что “НЕ” обеспечивал СР не только криптографической информацией, но и почерпнутыми от брата военными и политическими сведениями по весьма широкому кругу проблем. В принципе, это не исключалось, поскольку после ухода из шифровального бюро Рудольф Шмидт возглавил военную академию, а затем получил назначение на должность командира первой формировавшейся в Германии механизированной дивизии. Безусловно, он располагал доступом к упоминавшейся Пэйолем информации и вполне мог обсуждать ее в семейном кругу со своим братом, однако в самом ли деле попадала ли она к французам — неизвестно.

Ганс-Тило Шмидт весьма заботился о своей безопасности и категорически отметал все предложения Лемуана об установлении радиосвязи, что для сотрудника радиоконтрразве-дывательной службы было вполне естественным, предпочитая лично передавать материалы связникам в Чехословакии, Голландии, Венгрии и Швеции. Судя по всему, “НЕ” недооценивал опасность пересечения границы с компрометирующими материалами, но все сходило ему с рук, возможно, благодаря его положению сотрудника спецслужбы. В особенно срочных случаях агент отправлял написанное симпатическими чернилами сообщение на конспиративный адрес в Швейцарии.

С началом войны французская разведка утратила связь с “НЕ”, спокойно работавшем в Исследовательском управлении, а с 1940 года переведенным в его штеттинский филиал. Однако в июне 1942 года (а не в 1943, как иногда ошибочно утверждается) в небольшом городке в Пиренеях контрразведчики абвера сумели захватить Лемуана. 7 5-летний больной туберкулезом разведчик не выполнил приказ руководства о бегстве в Испанию из-за ареста гестапо его двоих сыновей, без которых он считал свою жизнь бессмысленной. Абвер обращался с Лемуаном с большим уважением и почетом, пленник содержался не в тюрьме, а в специально выделенных и надежно охраняемых апартаментах парижской гостиницы “Континенталь”. После ареста он заявил, что, хотя является немцем по крови, но давно уже ощущает себя французом, и потому отказывается давать показания о французской секретной службе. В виде компромисса Лемуан выдал немцам нескольких агентов СР — немцев по национальности, которых вполне обоснованно полагал обыкновенными предателями. Среди них был и Ганс-Тило Шмидт, арестованный в марте 1943 года. Судьба его не вполне ясна. В тюрьме он погиб от яда, при этом до сих пор не существует четкого мнения, было ли это самоубийством, особым родом казни или же до “НЕ” дотянулась секретная служба союзников и таким образом принудила его молчать. Для подобного предположения имеются некоторые основания. Показания Шмидта неизбежно привели бы к компрометации вскрытия шифров “Энигмы”, но поскольку этого не произошло, он явно не успел сказать ничего опасного. Отравление подоспело весьма своевременно.

Генерал Рудольф Шмидт после разоблачения брата был уволен из армии. Первоначально рассвирепевший Гитлер приказал арестовать его, однако, благодаря заступничеству десяти генералов вермахта его просто отправили в отставку. В 1945 году он был захвачен советской военной контрразведкой “СМЕРШ” и вместе с женой отправлен отбывать наказание во Владимир. В 1953 году Шмидт вернулся домой, но вскоре умер от истощения. Лемуан дожил до освобождения и в 1945 году вышел из немецкой тюрьмы совершенно больным человеком.

Французы вообще располагали довольно большим объемом информации по Третьему рейху благодаря массовым вербовкам, еще в 1920-е годы проведенным в среде буквально голодавших офицеров рейхсвера. Сведения о военных приготовлениях Германии поступали в Париж регулярно, а то, что их так и не использовали, просто в очередной раз доказало совершенную ничтожность реального влияния разведки на политику своей страны. Государственные деятели принимают решения сами и в соответствии со своими представлениями и интересами, а если информационные материалы разведки противоречат сформировавшимся взглядам политиков, то чаще всего они попросту отвергаются. Предоставляемые разведкой сведения могут реально влиять на пересмотр позиции руководства лишь на тактическом уровне, на стратегическом же они учитываются только тогда, когда подтверждают и дополняют действующую линию правительства. Исключения ничтожно редки.

В Советском Союзе по германскому направлению работали 3-е отделение ИНО ОГПУ и аналогичное подразделение IV (разведывательного) управления РККА. Еще 2 ноября 1932 года в предвидении ухудшения ситуации в Германии начальник ИНО А. X. Артузов подписал распоряжение о реорганизации работы внешней разведки, предписывавшее “перестроение всей агентурно-оперативной деятельности провести на основе возможного переключения всей работы в случае каких-либо осложнений с “легальных” рельс (берлинская резидентура) исключительно на подпольные. Для этого:

а) правильно распределить структуру по нелегальным группам;

б) организовать промежуточные пункты сдачи материалов по линии как связи с “легальной” резидентурой (Берлин), так и магистральной связи с Советским Союзом;

в) подготовить подпольное руководство нелегальными группами, предусматривая создание нескольких нелегальных резидентур”[199].

Это решение оказалось вполне своевременным. Грамотно проведенное перестроение работы позволило свести потери агентуры берлинской точки во время террора 1933 года всего к двум источникам, причем по причинам, не связанным с их тайной деятельностью. Для повышения безопасности пришлось сократить число поддерживаемых связей, но даже и в этих экстремальных условиях в 1933 году только из МИД удалось добыть 12 важных документов.

До июня 1933 года резидентуру внешней разведки возглавлял будущий заместитель начальника ИНО Б. Д. Берман, в дальнейшем во время “большой чистки” запятнавший свое имя Куропатской трагедией белорусского народа и вскоре сам расстрелянный в числе других коллег. Бермана сменил один из виднейших резидентов предвоенного периода Б. М. Гордон. В начале 1934 года главными объектами оперативного изучения в Германии являлись армия, полиция, МИД, НСДАП, окружение Гитлера, Геринга и Бломберга. Большое значение также придавалось ведению экономической разведки, в частности, в области конъюнктуры рынков различных товаров. Научно-техническая разведка изучала предприятия фирм “Сименс”, “АЕГ”, “ИГ Фарбениндустри”, военные заводы концернов “Крупп”, “Юнкере” и “Рейнметалл”, производство “Бамаг”, “Манн” и “Цейсе”. Следующий год принес 13 новых источников по линии политической разведки, вершина успехов резидентуры пришлась на 1936 год, а затем наступил не просто неизбежный после подъема спад, но настоящий разгром. В мае 1937 года Гордона отозвали на родину и тоже расстреляли, а резидентуру возглавил прибывший из Москвы А. И. Агаянц. Чистка кадров внешней разведки продолжалась, и штатная численность точки уменьшилась с шестнадцати сотрудников в 1935 году до трех в 1938 году. Новый 1939 год в Берлине встречали всего два оперативных работника без резидента, поскольку Агаянц тяжело заболел и в декабре 1938 года умер в клинике на операционном столе. Естественно, что связи с агентурой пришлось свернуть, а источники временно законсервировать. Новый резидент прибыл в Берлин лишь с началом войны, в сентябре 1939 года, им стал заслуживший недобрую память А. 3. Кобулов (“Захар”).

Военная разведка СССР в Западной Европе и Германии проработала в активном режиме недолго. В 1936 году из Москвы поступил приказ заморозить агентурные операции в рейхе в связи с попытками достичь политического соглашения с Гитлером. Разведывательное управление РККА свернуло работу под страхом неизбежного и строгого наказания, а его агентура получила инструкции о временном прекращении связи и сигналы для ее возобновления. Политическая же разведка в силу объективных причин сама растеряла почти всех агентов: один за другим отзывались и, как правило, расстреливались ее офицеры, часть источников не успела перейти на связь к сохранившимся сотрудникам, да и слишком мало их оставалось для активной работы. Если резидентура потеряла контакт даже с “Брайтенба-хом”, об остальных нечего и говорить.

“Брайтенбах” (Вилли Леман) сотрудничал с советской разведкой с 1929 года. Он начинал свою карьеру в политической секции полиции и в 1933 году перешел в гестапо, где руководил группой IVE, занимавшейся контрразведывательным обеспечением объектов военной промышленности. Это позволяло ему добывать важную информацию о новых образцах вооружений вермахта, но значительно более существенной являлась открывшаяся возможность контролировать все контрразведывательные операции гестапо и соответственно обеспечивать безопасность собственных операций. За весь период сотрудничества с “Брайтенбахом” резидентура не имела в Германии серьезных провалов. С 1930 года в служебные обязанности Лемана была включена разработка советского полпредства в Берлине, а с 1932 года и борьба с польским шпионажем. В 1934 году его принял на связь нелегальный резидент В. М. Зарубин, работавший под прикрытием чехословацкого гражданина Кочека, затем агента вели другие сотрудники, а с 1937 года лично резидент Агаянц. С его смертью связь с “Брайтен-бахом” прервалась.

Вилли Леман

Арвид Харнак

Это же произошло и с другим агентом внешней разведки, положившим начало одной из самых результативных агентурных сетей в истории — Арвидом Харнаком. Он привлек внимание ОГПУ еще в 1932 году при посещении им Москвы в составе делегации прокоммунистически настроенных германских ученых. Марксистские настроения мужа разделяла его жена Милдред Фиш, гражданка Соединенных Штатов Америки. Особенно возросла ценность этого потенциального источника с апреля 1935 года, после назначения его советником министерства экономики. 15 июля того же года начальник внешней разведки НКВД Артузов наложил резолюцию: “Подготовку к вербовке Харнака считать целесообразной”[200]. Первоначально будущего агента разрабатывали офицеры разведки, работавшие под прикрытием “Всесоюзного общества культурных связей с заграницей” (БОКС), однако непосредственный вербовочный подход к объекту совершил не разведчик, а “чистый” дипломат А. Гиршфельд. Харнак сам рвался в бой, ибо в душе считал себя не агентом разведки, а скорее антифашистом, и очень скоро он самостоятельно создал группу единомышленников, в основном высокопоставленных представителей промышленных и военных кругов. Источник начинал работу с первым руководителем Н. М. Белкиным (“Кади”) под псевдонимом “Балт”, но вскоре получил новый псевдоним “Корсиканец”, под которым и остался в истории.

Впечатляет даже краткий обзор полученных от “Балта” документов: “Ценные документальные материалы по валютному хозяйству Германии, секретные сводные таблицы всех вложений Германии за границей, внешней задолженности Германии, секретные номенклатуры товаров, подлежащих ввозу в Германию, секретные торговые соглашения Германии с Польшей, прибалтийскими странами, Ираном и другими, ценные материалы о заграничной номенклатуре министерства пропаганды, внешнеполитические ведомства партии и других организаций. О финансировании разных немецких разведывательных служб в валюте и т. д.”[201]. С подачи Харнака были произведены вербовки нескольких крупных агентов. По всей вероятности, работа такого масштаба долгое время оставалась безнаказанной исключительно благодаря обеспечению безопасности операций “Брайтенбахом”. Даже после ареста и казни “Корсиканца” гестапо считало, что он сотрудничал с Советским Союзом не с 1935, а с 1940 года и, кроме того, ошибочно относило его сеть к военной разведке. В июне 1938 года вследствие описанных событий в резидентуре связь с источником прервалась, но Харнак продолжал формировать подпольную антифашистскую организацию даже в условиях отсутствия руководства. Так возникла берлинская сеть будущего так называемого “Красного оркестра”, являвшаяся одним из его наиболее важных и результативных звеньев.

В Германии начинал работу Я. П. Черняк, руководитель одного из берлинских районных комитетов компартии. С 1933 года он стал работать на военную разведку СССР, год спустя уже руководил группой агентов, а в дальнейшем много перемещался по всей Европе и для приобретения источников информации использовал свои давние партийные каналы. В 1935 году один из контактов Черняка провалился, и ему пришлось бежать в Москву. Последующие десять лет он руководил нелегальной резидентурой и лично произвел 24 вербовки. Источники Черняка в основном специализировались по линии научно-технической разведки в Европе, в частности, по оружию и электронике.

Третий рейх тем временем готовился к экспансии. 5 ноября 1937 года Гитлер объявил в узком кругу приближенных, о намерении начать европейскую войну не позднее 1943 года. До этого он провел пробу сил в Испании, где Германия и Италия поддерживали противников республиканского правительства вначале негласно, затем путем активных военно-воздушных и военно-морских операций, и наконец ввели на Пиренеи свои сухопутные части. Испанский полигон стал ареной пробы сил армий и театром военных действий спецслужб противостоящих группировок.

Первый настоящий внешний бросок Германия совершила в давно привлекавшую нацистов Австрию. В 1934 году они уже пытались захватить власть в этой стране, в результате чего погиб ее канцлер Дольфус, но тогда Муссолини категорически пресек эти действия Гитлера, и ему пришлось отступить. Однако в дальнейшем расстановка сил принципиально изменилась. Рим уже не мог диктовать свою волю Берлину, да и во всей Европе мало кто желал заниматься этим, поэтому 12 марта 1938 года германские войска беспрепятственно вошли в Австрию и обеспечили ее присоединение к рейху, известное под немецким словом “аншлюс”. Абвер и СД направили в бывшую независимую страну свои спецгруппы, в частности, “Отряд ZZ” по захвату архивов австрийской военной разведки. Ее фактический начальник Эрвин Лахузен Эдлер фон Вивремонт поступил на службу в абвер, в очень скором времени возглавил его диверсионный отдел и завоевал искреннее уважение сослуживцев, с гордостью утверждавших, что их шеф в любое время готов спрыгнуть с парашютом на крышу любого президентского дворца в мире. Лахузен сохранил верность своему покровителю Канарису и его памяти вплоть до разгрома Германии и Нюрнбергского процесса 1946 года, на котором всеми силами пытался обелить военную разведку, а ее начальника представить активным антифашистом. Вскоре после аншлюса в Вене открылся региональный разведцентр абвера, сферой деятельности которого стала Восточная и Юго-Восточная Европа.

Теодор Ровель

Тем временем ведомство Канариса перестраивалось в соответствии с новыми условиями. Приданное ему “Экспериментальное звено высотного полета” под командованием полковника Ровеля, с 1936 года именовавшееся эскадрильей ВВС специального назначения, начало планомерную фотосъемку объектов на территориях Чехословакии, Польши и Франции. К 1939 году подразделение состояло уже из трех эскадрилий по 12 самолетов в каждой и получило название Разведывательной группы главного командования люфтваффе.

В 1937 году по просьбе адмирала Гитлер разрешил проведение неограниченных агентурных операций против Великобритании, а в следующем году было заключено соглашение о разведывательном взаимодействии с японскими коллегами. Список стран, на разведку которых следовало бросить все силы, пополнился к 1937–1938 годам Югославией, зато в связи с установлением хороших двусторонних отношений из него исчезли СССР и опять-таки Великобритания. Поскольку Советский Союз в этот же период разгромил собственные резидентуры политической и военной секретных служб и не торопился их восстанавливать, возникла своего рода взаимность в действиях разведок, хотя и обусловленная различными причинами. СИС тоже действовала в соответствии с соглашательским курсом своего политического руководства. Ее рижская резидентура под руководством Лесли Николсона и разведывательная секция британского оккупационного корпуса усматривали в нацизме серьезную угрозу, однако Лондон упорно игнорировал их предупреждения. Премьер-министр Болдуин и сменивший его Чемберлен зациклились исключительно на коммунистической опасности и не воспринимали многие обстоятельства реального мира, что не замедлило повлечь самые тяжкие последствия. Вообще же 1930-е годы стали для СИС еще менее славными, чем предшествовавшее десятилетие. На территории рейха она не располагала ни одной резидентурой, а качество добываемой по Германии информации было совершенно неудовлетворительным. Министерство обороны постоянно жаловалось, что разведка не может обеспечить его достоверной информацией о немецких вооруженных силах, что было особенно досадно в 1938 году. Министерство авиации полагало неточной 80 % информации СИС, касающейся Германии. Конечно, в середине 1930-х годов разведка предприняла определенные меры по расширению агентурной сети, в которую англичане попытались вовлечь военных и высокопоставленных гражданских служащих. Тем не менее, для британской разведки стали сюрпризом и оккупация в 1936 году Рейнской области, и состоявшийся два года спустя аншлюс Австрии. Совершенно неправильно оценивалась мощь люфтваффе, которая то чрезмерно занижалась, то безгранично преувеличивалась. Наиболее достоверные сведения о германских ВВС курировавший СИС Роберт Ванситтарт получил не от оперативных подразделений, а от военно-воздушного атташе Британии в Берлине М. Кристи, которому сообщил их офицер люфтваффе Г. Риттер. В министерстве авиации их сочли не заслуживающими доверия и не приняли во внимание. Военный атташе Кеннет Стронг также самостоятельно добыл важную информацию о стратегии танкового блицкрига, об использовании зенитной артиллерии против танков и о создании единого пулемета МГ-34, но армейское командование проигнорировало и эти сведения. Его вообще не слишком тревожило усиление рейха, несмотря на явную агрессивность берлинского руководства и на создавшееся неравенство в силах. В 1938, последнем полном предвоенном году, население Германии составляло 80 миллионов человек, из которых трудоспособными являлись 41 миллион, тогда как население Великобритании едва достигло численности в 46 миллионов. Национальный доход этих стран соответственно составлял 7,620 и 5,274 миллиона фунтов стерлингов, военные расходы — 1,710 и 358 миллионов. Безработных в Великобритании насчитывалось 1,3 миллиона, тогда как в Германии таковых не было вообще[202]. Соотношение большинства экономических, демографических и военных факторов, за исключением надводных военно-морских сил, складывалось явно не в пользу Великобритании.

20 февраля 1938 года Гитлер провозгласил в рейхстаге, что “Германия не может оставаться безучастной к судьбе 10 миллионов немцев, которые живут в двух соседних странах”[203]. Речь шла об Австрии и Судетской области Чехословакии, населенной преимущественно этническими немцами. Руководитель “Судетской партии” Конрад Генлейн заявил, что все немцы в любой стране мира должны подчиняться “только немецкому правительству, немецким законам и голосу немецкой крови”[204]. Естественно, что при таких условиях правительство в Праге вряд ли могло найти точки соприкосновения с платформой этой партии, но все же для успокоения начало переговоры о национальном статусе Судетской области. После речи Гитлера от 20 февраля начальник чешского генштаба генерал Крейги заявил о готовности страны к обороне. Строго говоря, Чехословакии не следовало слишком опасаться Германии. Ее армия была мощной и хорошо оснащенной, опиралась на естественные и искусственные рубежи обороны и, главное, имела союзнический договор с Францией, неизбежно обрекавший немцев на войну на два фронта. Однако неверный союзник предал Чехословакию. Давно уже отошедшая от самостоятельной европейской политики Франция полностью следовала в фарватере лондонской политики “умиротворения” и полного попустительства нацистской агрессии. 29–30 сентября 1938 года Великобритания и Франция вместе с Италией заключили с Германией печально знаменитое Мюнхенское соглашение, на конференцию по которому делегацию ЧСР даже не пустили. Безвольное правительство Чехословакии оказалось перед перспективой противостояния вермахту один на один и не решилось воевать. Германия вначале отторгла от страны Судетскую область, а в марте 1939 года целиком поглотила Чехию, включенную в рейх в виде протектората Богемии и Моравии. Словакия объявила автономию, некоторые территории захватили Польша и Венгрия, и Чехословакия на шесть лет исчезла с политической карты Европы. Так с помощью дипломатии запугивания, демонстративной передислокации вермахта и действий “пятой колонны” ФОМИ, СД и абвера Германия одним ударом приобрела обширный плацдарм на востоке, мощное оружейное производство заводов “Шкода” и все имущество вооруженных сил Чехословакии в нетронутом виде. Одного только стрелкового оружия хватало для оснащения 11 дивизий вермахта, а ведь были еще танки и артиллерия. К счастью, чешская разведка в последний момент успела эвакуировать свои архивы, и немцы не успели захватить их.

Мюнхенский кризис вызвал перерыв в работе СИС, не располагавшей агентами-радистами на территории рейха. Данные передавались в Лондон курьерами через датскую границу, в результате закрытия которой СИС в самый острый момент лишилась поступления свежей информации. После этого в Лондоне осознали необходимость создания нелегальных резидентур со своими магистральными каналами связи и бесперебойным финансированием, что оказалось весьма полезным после начала Второй мировой войны.

Германская контрразведка также совершенствовалась и постепенно стала довольно регулярно раскрывать иностранных разведчиков. Только в 1936 году были выявлены, арестованы и казнены шесть агентов противника, из которых четверо работали на Великобританию, а двое на Польшу. Летом этого же года СИС активизировала заброску нелегалов из Голландии и Дании, повлекшую далеко идущие и печальные последствия. Арестованный около Магдебурга Г. Гофман дал показания о некоем работавшем на англичан голландце, а схваченный в Гамбурге Р. Ланге раскрыл личность резидента в Гааге. Эти данные стали исходными для планирования и проведения крупной наступательной контрразведывательной операции абвера, описанной в главе о Западной Европе. В период 1938–1939 годов в Германии были арестованы и казнены 23 иностранных агента, большинство из которых работали на СИС. Контрразведывательные меры в стране постоянно усиливались, а по мере приближения войны достигли особого накала.

В соответствии с известным правилом “третьей страны” резидентура СИС в Берлине не работала напрямую против Германии, это вменялось в обязанности точек в Копенгагене и Гааге. Резидент британской разведки, которым с 1920 по 1939 год являлся Фрэнк Фоли, вместе с двумя подчиненными офицерами действовал в столице рейха под традиционным прикрытием бюро паспортного контроля (ПКО). Кроме того, во Франкфурте, Кельне, Гамбурге и Мюнхене находилось по одному сотруднику СИС, главная задача которых состояла в поддержании контактов с пользовавшимися определенной свободой в перемещениях и действиях соотечественниками-журналистами. Однако с 1933 года работа берлинской точки СИС была полностью парализована громадным наплывом евреев, желавших уехать в Палестину, в тот период подмандатную британскую территорию. Работа по прикрытию поглощала все время разведчиков, и располагавшаяся в самой гуще критических предвоенных событий резидентура не могла похвастаться практически никакими оперативными результатами. Видя все это, Фоли отказался от выполнения своих прямых обязанностей и сосредоточился на решении благородной задачи спасения от нацистского террора максимального количества людей. Полагают, что деятельность берлинского резидента СИС помогла спасти жизни не менее десяти тысяч евреев. Он на свой страх и риск выдавал визы в количестве, превышающем разрешенные ему лимиты, вызволял людей из концлагерей, а некоторых даже прятал от гестапо в собственной квартире. Зато он попался на дезинформацию немцев и в середине 1930-х годов за огромную по тем временам сумму в 10 тысяч фунтов приобрел сфабрикованные абвером материалы по организации и вооружению люфтваффе. Сделку санкционировал лично глава СИС адмирал Синклер, а документы получил в Цюрихе сотрудник местной резидентуры Дж. Перкинс. Подлинную ценность бумаг определили лишь лондонские эксперты, после чего уплаченная за них сумма была списана в расход. Кроме прямого финансового ущерба, неудачная операция повлекла за собой определенные психологические последствия и породила у многих сотрудников СИС убежденность в сверхъестественных способностях абвера к проведению дезинформационных мероприятий. В дальнейшем это неоднократно сковывало инициативу резидентов и центрального аппарата в принятии решений, из-за чего ряд оперативных возможностей оказался упущенным. В частности, прямым следствием берлинско-цюрихской истории стало игнорирование материалов, прибывших в октябре 1939 года в посольство Британии в Осло. В анонимном пакете содержалась информация о разрабатываемых на полигоне в Пенемюнде беспилотных средствах воздушного нападения, о дислокации немецких радарных установок и новых типах взрывателей для снарядов авиационных пушек. Несмотря на то, что IV секция СИС после проверки дала заключение о подлинности материалов, их проигнорировали.

Безнаказанность развращает. Это в полной мере относилось к Германии, в марте 1939 года захватившей у Литвы Мемель (Клайпеду), навязавшей Румынии кабальный хозяйственный договор и открыто демонстрировавшей агрессивность в отношении Польши. К этому времени польское правительство наконец спохватилось и полностью переориентировало свою внешнюю политику, однако было уже поздно. Правительства Великобритании и Франции периодически вяло журили Гитлера за излишнюю активность, но по-прежнему гордились тем, что, по их убеждению, в Мюнхене спасли от войны Европу и добились “мира для всего поколения”. Мира не стало в сентябре 1939 года, однако фактически первые боевые действия начались несколькими днями раньше, когда 25 августа диверсионный отряд абвера под командой Ганса-Альбрехта Херцнера приступил к выполнению боевой задачи на польской территории. Командиру отряда не сообщили о переносе срока начала наступления, и таким образом абвер весьма символично открыл Вторую мировую войну раньше, чем это совершили линейные части вермахта.

В 1930-е годы Британская империя переживала далеко не лучший период своей истории. В самом начале десятилетия до островов докатился жесточайший экономический кризис, поразивший перед этим Польшу, Румынию, Балканы, США, Японию и Китай. Чтобы хоть как-то смягчить полученный удар, 21 января 1931 года Английский банк вынужден был отменить золотой стандарт фунта стерлингов, многие годы являвшегося символом стабильности и незыблемости финансовой системы. Резонанс этого прискорбного решения прозвучал по всему миру, и освобожденное фунтом место немедленно занял американский доллар. К объективным причинам упадка добавились также следовавшие один за другим просчеты в государственном управлении, экономике и политике. Вопреки продекларированным принципам лейбористского правительства, премьер-министр Рамсей Макдональд попытался выправить финансовое положение страны за счет уменьшения социальных выплат, однако его партия отказалась поддержать это предложение, после чего он сформировал коалиционное “народное правительство”, в котором главную роль играли консерваторы. Лейбористы объявили премьера предателем и исключили его из своих рядов, но это только упрочило положение Макдональда и позволило ему продержаться на своем посту до 1935 года.

1. ВНЕШНЯЯ РАЗВЕДКА

Усложнявшееся положение на Дальнем Востоке и в бассейне Тихого океана с каждым годом все сильнее тревожило Лондон, но главным противником Британии по-прежнему считался Советский Союз. Поэтому, как и в предыдущем десятилетии, ведущим разведывательным приоритетом оставалась исходившая от СССР коммунистическая угроза, по сравнению с которой все прочие проблемы считались второстепенными. В начале 1930-х годов СИС уделяла европейским делам не слишком много внимания, что отчасти объясняется ограниченностью ее сил и средств. В 1935/1936 финансовом году бюджет разведки составил 50536 фунтов[205], что составило лишь 56 % от бюджета пятнадцатилетней давности, а с учетом снижения покупательной способности валюты — всего 32 %. Резидентуры СИС зачастую оставались прибежищем обленившихся чиновников, которым нечем было оплачивать услуги агентуры, а подчас они и вовсе существовали лишь на бумаге. Тем не менее, список ее загранточек впечатлял. В Европе они располагались в Хельсинки, Осло, Стокгольме, Риге, Копенгагене, Гааге, Берлине, Варшаве, Праге, Бухаресте, Будапеште, Афинах, Софии, Риме, Берне, Брюсселе, Париже и Вене (штаб-квартира Континентальной секретной службы). В Азии инфраструктура СИС имелась в Шанхае, Гонконге, Японии и на Цейлоне. В ближневосточных, средиземноморских и арабских странах, давней сфере интересов Британской империи, резидентуры размещались в Алжире, Стамбуле (Балканский разведцентр, образован в декабре 1939 года), Каире (Ближневосточный разведцентр), Дамаске, Багдаде, Тегеране, Адене, Иерусалиме, Аддис-Абебе, на Кипре и Мальта. В Западном полушарии “станции” СИС находились в Нью-Йорке, Мехико, Гондурасе, Панаме, Тринидаде, Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айресе и на Бермудских островах. Финансирование операций разведки оставалось прежним, то есть ничтожно малым, и первая половина десятилетия была периодом ее совершенного застоя. В особенности это относилось к региону Средиземного моря, который Синклер по непонятным причинам упорно игнорировал. Справедливости ради следует отметить, что и в агентурных операциях основных соперников Британской империи тоже наступило тогда относительное затишье.

Правительство не включило Германию в список приоритетных направлений разведки даже после прихода к власти нацистов. Отчасти это произошло из-за многочисленных проанглийских высказываний Гитлера, отчасти из-за пагубной первоначальной недооценки угрозы нацизма, а главным образом потому, что в тот период в Лондоне полагали усиление Германии выгодным. Стратегия “равновесия сил”, давняя основа европейской политики Великобритании, предусматривала наличие в Европе эффективного противовеса французскому влиянию, и именно отсюда проистекали и заигрывания с фашистской Италией, и попустительство нарушениям статей Версальского и Локарнского договоров. Немцев начали постепенно воспринимать как серьезных противников лишь с 1935 года.

К этому времени относятся первые проявления разведывательной активности Германии против Великобритании как в самом Соединенном Королевстве, так и на территории третьих стран. Вопреки запрету Гитлера, руководитель абвера Канарис создал на Британских островах две параллельные агентурные сета, замыкавшиеся на полковника Буша в Берлине. В первую из них входили второстепенные и вспомогательные агенты, выполнявшие несложные самостоятельные задания или обеспечивавшие проводимые другими агентами более важные операции. Агентурный аппарат второй, значительно более компактной сета внедрялся на глубокое оседание и консервацию вплоть до начала будущей войны. Случай помог британской контрразведке выйти на обе из них, к 1939 году, по оценке Особого отдела Скотланд-Ярда и МИ-5, располагавшие соответственно 400 и 35 агентами. Всего же, вместе с помощниками и второстепенными информаторами, на Британских островах работало на Германию примерно 3 тысячи человек, хотя почта никто из них никогда не числился ни в штате разведки, ни в картотеке ее агентуры.

Но главные надежды Гитлер возлагал все же не на шпионаж, а на секретную дипломатию, от которой имел все основания ожидать значительных результатов. Первым завязал контакты в верхах английского общества Альфред Розенберг, агент которого барон Уильям де Ропп под видом заинтересованности в противостоянии Франции и СССР пытался выяснить состояние дел в британской авиации. С Роппом общался начальник секции военно-воздушных сил СИС, будущий начальник службы безопасности криптоаналитаческого проекта “Ультра” Фредерик Уинтерботам. История эта темна, и до конца неясно, кто кого разрабатывал: англичане немцев или же наоборот. Достоверно известно лишь то, что ведомство Розенберга не сумело поддержать должный контакт на профессиональном уровне, и с 1935 года Роппа и его помощника лейтенанта Обермюллера курировали ВВС. Сближение немецких авиаторов с британскими достигло наивысшей интенсивности в 1936–1937 годах, когда между двумя родственными министерствами происходил интенсивный обмен информацией и визитами.

Другим, намного более результативным каналом общения двух государств, “ведал” посол рейха в Аондоне фон Хеш, которого считали другом всей королевской семьи. Германский посол звал принца Уэльского по имени, королева именовала немца своим любимым иностранцем, его постоянно можно было видеть в обществе самых высокопоставленных персон Британии, включая руководителя СИС. Трудно даже предположить, сколько информации смог собрать посол при таких встречах и сколько активных мероприятий он провел. 20 января 1936 года принц Уэльский короновался под именем Эдуарда VIII, однако долго на престоле не усидел из-за общеизвестной излишней симпатии к немцам, попыток активного вмешательства в государственные дела и скандального мезальянса с дважды разведенной американкой Уоллис Симпсон. На смену ему пришел новый король Георг VI. Тем не менее, в Берлине еще долго лелеяли планы возвращения на британский трон Эдуарда, ставшего теперь герцогом Виндзорским, которого даже после окончания Второй мировой войны бывший начальник СД-аусланд Вальтер Шелленберг именовал “самым честным и преданным другом Германии”[206].

Вообще, до 1938 года идеи нацизма находили в Британии немало приверженцев. Речь идет не о руководимой Освальдом Мосли и финансируемой Берлином фашистской партии, а об иных, весьма высокопоставленных и полностью бескорыстных гражданах, наподобие “нацистского герцога” Карла Эдуарда Кобургского. В 1935 году состоялась встреча Роппа с младшим сыном Георга V герцогом Кентским. Хотя впоследствии немец сообщал о нескольких контактах с ним, он просто выдавал желаемое за действительное. Однако после гибели герцога в авиакатастрофе в 1940 году начальник III (разведывательного) отдела германского МИД Р. Ликус утверждал, что ее, скорее всего, подстроила английская секретная служба. Зато другой сын короля, наследный принц Уэльский, как минимум однажды, уже став королем Эдуардом VIII, оказал Германии серьезную практическую помощь. Он проинформировал фон Хеша о том, что в случае вторжения вермахта в демилитаризованную зону Рейнской области Британия ограничится дипломатическим протестом и не предпримет боевых действий. В сочетании с информацией по позиции Франции эти сведения позволили Гитлеру опровергнуть пессимистические прогнозы своего генералитета и безнаказанно осуществить запланированную операцию.

К 1938 году баланс сил в Европе изменился, причем отнюдь не так, как того желали в Лондоне. Вместо эффективного уравновешивания Франции и направления агрессии против Советского Союза Третий рейх набрал такую экономическую и военную мощь, что стал угрожать безопасности Соединенного Королевства и даже осмелился соперничать с ним на море. Теперь главным противником Великобритании был уже не только СССР, но и блок Германии, Италии и Японии. В соответствии с давним искусством англичан использовать в Европе систему сдержек и противовесов, в Лондоне мечтали столкнуть между собой обе угрожающие силы. Согласно официальной политике “умиротворения агрессора”, фашистские страны требовалось не раздражать и удовлетворять некоторые их требования. Предполагалось, что в ответ они послушно обратят свою экспансию на Восток, после чего две экстремистские общественные системы — коммунизм и фашизм — взаимно истребят друг друга. Символом такой стратегии стал Мюнхен, где проходила конференция, на которой Британия, Франция и Италия фактически продали Чехословакию Гитлеру. Вернувшись с нее в Лондон, искренне веривший в “политику умиротворения” премьер Невиль Чемберлен ликующе объявил с трапа самолета о привезенном мире для всего поколения. До начала Второй мировой войны оставалось менее года.

Правительство наконец осознало, что в усложнявшейся обстановке без эффективной разведки обойтись невозможно, а она во все времена требовала немалых расходов. Официальный бюджет всех секретных служб в 1935 году составлял всего 110 тысяч фунтов, год спустя ненамного больше — 180 тысяч, но даже эта незначительная прибавка была достигнута с трудом и благодаря удачному стечению обстоятельств. Когда парламент потребовал от руководителя СИС адмирала Синклера объяснить причины, по которым намерения итальянцев вторгнуться в Абиссинию оказались для Лондона полной неожиданностью, он убедительно доказал, что на выделяемые средства никакую эффективную разведывательную службу содержать невозможно. В тревожном 1938 году бюджет вырос сразу до 450 тысяч, а в предвоенном 1939 году достиг полумиллиона фунтов, причем в парламенте это не встретило никаких возражений. Оживились периферийные резидентуры, разросся центральный аппарат разведки. После захвата Германией Судетской области Чехословакии осенью 1938 года МИД решил восстановить распущенный после Первой мировой войны Департамент политической разведки во главе с известным дипломатом Рексом у. А. Липером, однако до самого начала войны он так и не успел приступить к работе. К тому же этот орган не являлся разведывательным в чистом виде, а в первую очередь отвечал за ведение подрывной пропаганды.

Центр промышленной разведки (ИИЦ) в конце 1938 года активизировал свои усилия по обработке поступающей информации, но его руководитель Десмонд Дж. Ф. Мортон мыслил значительно шире и выдвинул передовую концепцию экономической войны, согласно которой в грядущих вооруженных столкновениях разрушение экономики противника будет играть не менее важную роль, чем уничтожение его армии. В связи с этим он предложил провести подготовительную работу для создания министерства экономической войны, которое наряду с министерствами армии, авиации и флота должно было стать четвертым боевым ведомством государства. Мортон считал, что “новое министерство должно заниматься не только открытыми операциями, как, например, контролем за контрабандой, но и развернуть свою наступательную деятельность в сфере так называемых “специальных операций”, проводя их в виде диверсий и саботажа. Эти операции должны быть направлены как против вражеских государств, так и против тех нейтральных стран, из которых противник получает снабжение”[207]. Такой подход предусматривал централизацию руководства подрывной работой, проводимой уже не столько в сиюминутных интересах войск, сколько в соответствии со стратегическими целям ведения войны. Эти взгляды разделял друг Мортона Уинстон Черчилль, полностью реализовавший их в 1940 году.

К концепции ведения боевых действий нетрадиционными методами одновременно подошли, хотя и не столь широко, в трех основных ведомствах, озабоченных явно надвигавшейся на Европу войной: министерстве иностранных дел, разведке и военном министерстве.

Руководители Форин офис вскоре после аншлюса Австрии стали постепенно осознавать нарастающую внешнюю угрозу и решили возобновить ведение успешно опробованной в предыдущей войне подрывной пропаганды. С этой целью в марте 1938 года в составе МИД было негласно образовано небольшое структурное подразделение, не внесенное в официальные списки министерства ни в 1939, ни в 1940 году. Возглавлял его Кэмпбелл Стюарт, в обязанности которого вошло изучение механизма действия подрывной пропаганды для разложения войск и тыла противника и выработка рекомендаций по ее использованию в качестве средства ведения войны. По месту нахождения это закрытое бюро условно обозначалось как “Электра Хауз” (ЭХ).

Практически в это же время руководитель СИС адмирал Синклер отозвал из армии для прохождения дальнейшей службы в разведке майора Лоуренса Гранда и подчинил ему новую секцию “Д” — диверсионную службу. Задачей Гранда являлось не практическое проведение операций, а систематическая, планомерная и глубокая подготовка к ним. Требовалось разработать теорию проведения специальных операций, выявить уязвимые точки вероятных противников, изучить методы и средства проведения актов саботажа, вербовочную базу возможной диверсионной агентуры, пути использования подрывной пропаганды для ослабления врага и многое другое. Впоследствии Гранд вспоминал, что грандиозность поставленной задачи вызывала у него ощущения человека, которому поручено сдвинуть с места египетскую пирамиду с помощью булавки. Однако он бесстрашно взялся за доверенное ему дело и 31 мая 1938 года представил руководству доклад, в котором перечислял возможные цели для проведения диверсий в Германии. Пространный список включал в себя систему энергоснабжения, телефонную связь, систему распределения продовольствия, боевые корабли, самолеты, сельскохозяйственные объекты и многое другое. Столь масштабные задачи Гранд предполагал решать путем:

— использования уже действующих в Германии антиправительственных организаций, в том числе коммунистических;

— использования одиночных агентов из числа рабочих для проведения особо сложных и изолированных актов промышленного саботажа;

— проведения акций “морального саботажа” (то есть распространения подрывных слухов).

Общие затраты на подрывную работу в рейхе майор оценивал достаточно скромно, в 20 тысяч фунтов.

Лоуренс Гранд

Джо Холланд

В области пропаганды Стюарт и Гранд дублировали друг друга, естественно, ничего не зная о проводимой в смежном ведомстве работе. Более того, СИС работала параллельно и с военным министерством. Осенью 1938 года в генеральном штабе был создан новый отдел ГС(Р) во главе с майором Джо Холландом, в обязанности которого входило изучение методов ведения партизанской войны, причем не в теоретическом, а в практическом плане. Холланд прорабатывал имевшиеся открытые и закрытые источники, описывавшие организацию и тактику действий буров в период Южно-африканской войны, операции Лоуренса “Аравийского” протав тыловых коммуникаций турецких войск, иррегулярные действия китайцев против Японии, партизанские операции в период Гражданских войн в России и Испании, еврейско-арабский конфликт в Палестине и тактику ирландских сепаратистов. Работу отдела курировал заместитель начальника военной разведки Фредерик Джордж Бомонт-Несбитт, весной 1939 года, после разделения Директората военных операций и разведки военного министерства на две самостоятельные структуры, возглавивший разведывательный директорат. Группа Холланда вошла туда под шифром МИ(Р), иногда употреблялся вариант написания МИ-Р.

Задачи этого подразделения формулировались следующим образом:

— проведение общих исследований по запросам директора военной разведки, включая оценку и подготовку проектов использования подразделений специального назначения или иррегулярных сил для помощи или усиления эффекта обычных военных операций (прямо или косвенно);

— проведение технических исследований и изготовление специального снаряжения для осуществления таких проектов;

— осуществление таких проектов при получении соответствующего приказа и в случаях, когда выполнение этих задач не входит в компетенцию других организаций или штабов;

— сбор информации специальными методами вне пределов компетенции других подразделений военной разведки;

— опросы, обучение и учет лиц, обладающих особой квалификацией, пригодной для использования в иррегулярных военных операциях.

Первоначально регионами заинтересованности МИ(Р) были определены Румыния, Дания, Нидерланды, Польша, Богемия, Австрия, собственно Германия, Аивия и Афганистан. Общие затраты на работу в них оценивались в 500 тысяч фунтов.

В преддверии войны руководители военной и политической разведывательных служб договорились о более углубленном взаимодействии своих подразделений, и МИ(Р) стала работать по единому плану с секцией “Д”. Задачи каждой структуры разграничивались довольно просто: военные занимались планированием операций, которые могли осуществлять одетые в форму военнослужащие, а разведчики специализировались по тайным операциям силами агентуры, то есть боевые задачи отделялись от оперативно-боевых. Вскоре ведомство майора Гранда получило приказ начать осторожную подготовку к актам саботажа и распространению листовок в аннексированных Германией Чехии и Австрии, а также непосредственно готовиться к аналогичным действиям в находящихся под угрозой нацистской оккупации странах Южной и Юго-Восточной Европы.

20 марта 1939 года майор Холланд направил начальнику имперского генерального штаба лорду Горту рапорт с изложением своих взглядов на перспективы осуществления специальных акций, в результате чего через три дня тот провел встречу с министром иностранных дел Галифаксом и его постоянным заместителем Кадоганом. На этом объединенном совещании они совместно выработали концепцию, оказавшую значительное влияние на дальнейший ход тайной войны в Европе. Реализовалась она, однако, лишь в июле следующего года, когда на основе секций “Д”, МИ(Р) и бюро ЭХ возникла совершенно новая структура, предназначенная для ведения войны нетрадиционными средствами, включавшими активные действия и подрывную пропаганду. Впрочем, первоначально англичане отнюдь не намеревались совершать столь принципиальную реорганизацию, а планировали ограничиться совершенствованием координации секций “Д”, МИ(Р) и бюро ЭХ, для чего сформировали Совет по межведомственному проекту “Д” (от английского слова “destruction” — “разрушение”). Тем не менее, вскоре все ответственные за это направление деятельности должностные лица убедились в полной бесперспективности таких попыток и создали принципиально новую спецслужбу, название которой точнее всего переводится на русский язык как “Исполнительный орган специальных операций” (СОЕ). Именно в нем идея Мортона получила свое наиболее полное воплощение.

Тем временем возглавляемый им ИИЦ занимался не только теоретическими изысканиями, но и конкретной практической работой по изучению открытых источников, позволившей добыть первые сведения о военном возрождении Германии. Это убедительно продемонстрировало эффективность такого метода работы, поскольку оперативным путем подобные сведения были получены лишь позднее и ценой значительных расходов. Затем информация пошла сплошным потоком, однако для ее получения не требовались агентурные разработки — достаточно было внимательно читать прессу, что, в общем, и делалось в ИИЦ в течение еще нескольких последующих лет. В других структурах разведывательного сообщества Великобритании дела обстояли хуже. В 1938 году новые и серьезные проблемы возникли у СИС. После аншлюса Австрии располагавшаяся в Вене Континентальная секретная служба внезапно оказалась в экстремальных условиях жесткого контрразведывательного режима. Она потеряла практически весь свой агентурный аппарат, и хотя две сотрудницы “станции” успели срочно эвакуироваться, ее руководитель Томас Кендрик в марте попал в немецкую тюрьму. 20 августа его обменяли на провалившихся германских агентов, зато источникам резидентуры повезло значительно меньше. Этих людей не защищали британские паспорта, и спасти их от гестапо не удалось. В ноябре штаб-квартира переместилась в столицу дружественной Дании — прямо в ловушку, описанную в главе о Западной Европе. Долгое бездействие, лишенная напряжения и опасностей работа сыграли с британской разведкой злую шутку. Ее руководители и оперативный персонал в значительной степени утратили инициативу, квалификацию и желание активно работать, в результате чего СИС постепенно превратилась в обычное бюрократическое учреждение, отличавшееся от прочих разве что повышенной степенью секретности. Провалы в работе следовали один за другим. Даже постоянно защищавший и хваливший разведку Черчилль 13 апреля 1939 года в парламентской речи нелицеприятно оценил пройденный СИС путь: “За двадцать пять лет, истекших со времени начала Первой мировой войны, мы обязаны были создать лучшую в мире разведку. Однако факты свидетельствуют о том, что и во время событий в Богемии, и при вторжении нацистов в Албанию правительство не имело ни малейшего представления о том, что нас ожидает”[208]. Историк Ф. Найтли пессимистично прокомментировал плачевное состояние дел в разведке: “Ее кадры 1930-х годов состояли из второразрядных низкооплачиваемых сотрудников, работавших за границей и покупавших малозначительные обрывки информации от ненадежных агентов”[209]. Оценка, возможно, и излишне жесткая, но в целом заслуженная.

Клод Дэнси

Большинство исследователей считает, что, наряду с недостаточным финансированием, в этом была повинна организационная структура СИС. Ее глава адмирал Хью Синклер формально имел единственного помощника подполковника Клода Эдуарда Марджорибэнкса Дэнси, неофициально же его правой рукой являлся полковник Валентин Вивиан, бывший сотрудник индийской полиции, занимавшийся в период Первой мировой войны разведкой в составе британских войск в Палестине и Турции. Эти двое непримиримо враждовали друг с другом, причем обладавший тяжелым характером настолько разругался с коллегами, что в конечном счете Синклер разрешил ему появляться в здании управления СИС только и исключительно для получения почты. Следует отметить, однако, что подполковника считали тупым солдафоном только некоторые коллеги по СИС, а за ее пределами он пользовался немалым уважением.

Данное обстоятельство помогло ему обзавестись огромным количеством ценных в оперативном отношении контактов в различных государствах Европы, вскоре использованных для создания нелегального аппарата британской разведки. В 1934 году Дэнси изъявил желание уехать в Италию для организации ориентированных на Германию агентурных сетей, на что Синклер с облегчением дал согласие. Затем подполковник перебрался в Швейцарию, где у него возникла фатальная, по мнению многих, идея создать и возглавить полунезависимую разведывательную структуру. Желание отдалить Дэнси было столь велико, что Синклер разрешил ему организовать сеть параллельных резидентур “Z”, дополнительно предназначенную и для замены и подстраховки обычных загранточек СИС. Существует также версия, согласно которой идея организации параллельной сети принадлежала самому адмиралу, а основным побудительным мотивом к ее созданию явилось враждебное отношение к разведке многих послов, которое следовало если не преодолеть, то хотя бы обойти. В 1936 году внутри британской разведки был создан небольшой и глубоко засекреченный штаб “Z” во главе с Клодом Дэнси, после чего опальный подполковник в целях конспирации был формально уволен со службы и вновь надолго отбыл в Европу. Там он планировал использовать свои широкие и долголетние связи среди бизнесменов для вербовки агентуры и создания прикрытия для новых “станций”. Сеть “Z” не пересекалась с существовавшими сетями, и зачастую резиденты СИС даже не подозревали, что на одной с ними территории действуют их соотечественники и коллеги. Руководителями загранточек Дэнси стали не военные, а преимущественно журналисты и бизнесмены. Немцы постепенно начали наталкиваться на агентов новой структуры, однако далеко не сразу поняли, что они являются теми же англичанами, хотя и работающими в другой, почти независимой секретной службе. От такого параллелизма и без того скудные средства разведки дробились теперь еще больше, а никакая координация действий не только не существовала, но даже и не планировалась изначально. Наиболее активно резидентуры “Z” действовали в Брюсселе, Базеле, Вене, Цюрихе, Праге, Роттердаме, Риме, Копенгагене и Гааге. Там же их ожидало и наиболее сокрушительное поражение.

Так гласит общепринятая версия, но на самом же деле в проблему следует вникнуть несколько глубже. Непредвзятый взгляд легко определит одну из основных слабостей системы бюро паспортного контроля — “прозрачность” этого прикрытия для противника. Дэнси был опытным разведчиком и не мог не понимать, что утечка информации об одном ПКО немедленно раскроет всю систему “станций” СИС. Фактически сеть “Z” представляла собой аналог советских нелегальных резидентур, тогда как бюро паспортного контроля соответствовали “легальным”. Если организация оперативной работы спецслужб СССР с “легальных” и нелегальных позиций повсеместно признается правильной и своевременной, то почему британскую систему следует оценивать иначе? Степень безопасности операций разведки, ее гибкость и устойчивость в сложной обстановке от создания сети “Z” только повышались, слабость же новой системы заключалась в другом и была единой для всей СИС. Полученная “сырая” информация должным образом не централизовалась и не подвергалась квалифицированной информационно-аналитической обработке, и в этом отношении создание штаба и сети “Z” нисколько не ухудшило положения, хотя и не улучшило его. Ссылка на низкую квалификацию резидентов новой сети при ближайшем рассмотрении также оказывается несостоятельной. Служившие в традиционной системе бюро паспортного контроля офицеры СИС в массе своей являлись отставными военными моряками, часто не слишком здоровыми и рассматривавшими свою постоянную службу за границей как удобное законное прикрытие для уклонения от уплаты налогов. Сотрудники “станций” не могли заменять не только друг друга, но даже и технических секретарей, поэтому отсутствие кого-либо из них на работе парализовывало деятельность всей резидентуры. Это несколько повышало общую степень безопасности точек, зато подвергало операции угрозе в случае даже малейшего сбоя. Судя по всему, новые и энергичные резиденты и агенты сети “Z” вряд ли могли ухудшить общий уровень заграничного персонала СИС, скорее наоборот.

Центральный аппарат британской разведки ощутимо страдал от деформации кадровой политики. Он комплектовался по принципу лояльноста и благонадежности, и потому в первую очередь вакансии заполнялись так называемыми “лондонскими сотрудниками” — молодыми людьми из высшего класса, вне зависимости от их профессиональной пригодности к столь специфическому роду деятельности. Следующей по численности группой были так называемые “индийцы” — выходцы из Индийской политической разведки, практически поголовно отличавшиеся прискорбной ограниченностью кругозора и зацикленностью на советской угрозе, безусловно реальной, но отнюдь не единственной для Британии. Кроме того, в кадровой политике сказывалось и влияние непримиримой позиции Дэнси, делавшего в центральном аппарате ставку на военных и с солдатской прямотой неоднократно заявлявшего, что выпускника университета он никогда добровольно на службу не примет. Его коллега Вивиан оказался намного более дальновиден, и поэтому в подчиненных ему подразделениях СИС процент интеллектуалов был значительно выше. Тем не менее, нежелание принимать на службу интеллигентов в целом было характерным для СИС 1930-х годов и прискорбно негативно сказывалось на ее операциях в последующие годы.

Структура разведки в целом принципиально не изменилась и по-прежнему состояла из центрального аппарата (“Y”) и резидентур (“YP). Внутри “Y” действовали от четырех до восьми секций “G”, возглавлявшихся офицерами “контроля” и носивших обозначение от G1 до G8. В дальнейшем институт “контролеров” направлений получил в СИС значительное развитие, качественно изменился и занял крайне важное место в системе проведения операций, что будет более подробно рассмотрено в соответствующей главе. Остальные секции также получили номера, и число их несколько уменьшилось:

— I (политическая) — начальник М. Вулкомб;

— II (авиационная) — начальник Ф. Уинтерботам[210];

— III (военно-морская) — начальник Б. Рассел;

— IV (военная) — начальник С. Мензис;

— V (контрразведывательная) — начальник В. Вивиан;

— VI (промышленная) — начальник С. Лимпенк;

— VII (финансовая) — начальник П. Сайкс;

— VIII (связи) — начальник Г. Мэн[211].

Позднее в составе СИС возникли новые секции: “Д” (диверсионная), “Н” (вскрытия иностранной дипломатической почты), секция документации. Кроме того, действовала Центральная картотека с данными оперативного учета на интересующие разведку объекты.

Следует подробнее остановиться на истории возникновения секции внешней контрразведки. Она была образована в 1931 году после описанной ранее передачи секции Коминтерна из СИС в МИ-5 и первоначально относилась к числу “циркуляционных” (“С”) секций разведки, то есть являлась подразделением не оперативным, а в основном предназначенным для координации со Службой безопасности и Особым отделом Скотланд-Ярда. Это предопределило ее крайне малую штатную численность: в секции работали сам Вивиан в качестве начальника, его помощник и секретарь. В 1938 году в ней появился еще один офицер, известный впоследствии Феликс Каугилл. Он был назначен в V секцию из-за знакомства с деятельностью коммунистов и в качестве будущего начальника подразделения. Однако Вивиан не желал мириться с низким статусом подчиненной ему структуры и вскоре сумел взять на себя ряд оперативных функций за границей, в том числе проверку безопасности британских дипломатических представительств за рубежом. Неким рубежом на этом пути стало “дело Цицерона”, начавшееся с пропажи бриллиантового колье у супруги посла в Риме Эрика Драммонда. По просьбе Форин офис его расследовал лично Вивиан, который попутно обнаружил крайне низкий уровень безопасности работы с документами в посольстве и предложил принять ряд мер по исправлению ситуации. V секция руководила несколькими, крайне немногочисленными агентами, а основную часть своих задач решала через оперативные возможности секций “G”. Вивиан и его подчиненные достигли некоторых успехов в борьбе против коммунистического влияния. В частности, в 1931 году они смогли ликвидировать Дальневосточное бюро Коминтерна и Всетихоокеанский секретариат Профинтерна в Гонконге, а также внедриться в бразильскую компартию. Однако успехи в борьбе с разведывательными службами противника у V секции были довольно слабыми, а точнее сказать, никакими до 1940 года, пока ПШКШ не начала читать перехваченные радиограммы абвера. Вивиан крайне беспокоился по этому поводу и постоянно стремился повысить безопасность резидентур за границей путем введения в их штат своих офицеров. Многие резиденты отнюдь не приветствовали эту тенденцию, поскольку полагали, что за неимением другой работы офицеры внешней контрразведки будут просто шпионить за ними самими, и пассивно противились такому решению. Это предопределило крайне слабую контрразведывательную стойкость таких “станций” СИС, да и в остальных, как правило, V секция была представлена не более, чем одним сотрудником. По иронии судьбы, первым принял к себе офицера V секции Родни Денниса майор Ричард Стивенс, глава наиболее пострадавшей в дальнейшем от абвера загранточки СИС.

Как и центральный аппарат разведки, резидентуры также имели жесткую структуру, включавшую секции коммерции, “королевских посланников” (официальных курьеров), связи с Лондоном, секретариат, картотеку, бюро паспортного контроля и отдельного офицера V секции (не везде). Их агентурный аппарат разделялся на две группы источников, в зависимости от наличия у них прямой связи со “станцией”.

Безопасность резидентуры в немалой степени зависела от сохранения тайны ее переписки. Разведка применяла те же шифры, что и дипломаты, но для обозначения действительного адресата ее радиограммы предварялись преамбулами СХ или CXG. В первом случае это означало, что она направляется непосредственно директору СИС, а во втором случае буква G переадресовывала ее офицеру, курировавшему конкретный регион — “контролеру”. Следовавшая за служебной группой пятизначная цифрогруппа кодировала страну отправления (две первые цифры), отправителя (третья цифра 1 обозначала резидента, 2 — его заместителя, и так далее), и порядковый номер агента на связи у этого офицера, по информации которого составлялось сообщение. Таким образом, телеграмма или радиограмма, направленная куратору направления от заместителя резидента в Берлине, основанная на сообщении его восьмого агента, имела преамбулу CXG/12208. Такая система была удобной, но, к сожалению, не составляла секрета для немцев. Насмешливые сотрудники абвера в Стамбуле иногда вместо слов национального гимна “Deutschland, Deutschland uber alles” распевали в часто посещавшемся ими казино “Таксим” “Zwolfland, Zwolfland uber alles” (“Двенадцатая страна, Двенадцатая страна превыше всего”)[212].

В предвоенный период каждый из видов вооруженных сил обладал собственным разведывательным управлением, но общей военной разведывательной службы не существовало вплоть до 1946 года. С момента окончания Первой мировой войны военная разведка Британии, подобно СИС, переживала период застоя. Еще в 1922 году был упразднен отдельный Директорат военной разведки и вновь образован объединенный Директорат военных операций и разведки (ДМОИ), в котором разведчики были представлены несколькими секциями:

— МИ-1 (административные функции и перевод добытых материалов);

— МИ-2 (Ближний, Средний и Дальний Восток, страны Скандинавии, США, СССР, Центральная и Южная Америки);

— МИ-3 (Европа);

— МИ-4 (картографическая);

— МИ-5 (контрразведка);

— МИ-6 (политическая разведка);

— МИ-8 (радиоперехваты, безопасность связи и секретная связь);

— МИ-10 (научно-техническая разведка).

Существовало также и военное представительство в Австралии, тоже занимавшееся разведкой. МИ-5 номинально подчинялась заместителю директора ДМОИ, а МИ-6 лишь носила военное обозначение, но никоим образом не отчитывалась перед Директоратом военной разведки и операций. Перед самой войной структуру разведки и функции ее секций принципиальным образом пересмотрели. Директор вновь воссозданного Директората военной разведки (ДМИ) имел нескольких заместителей (ДДМИ) по направлениям. Заместитель по организационной работе, именовавшийся ДДМИ(орг), руководил МИ-1, МИ-4, МИ-8 и новым подразделением по обеспечению контактов с другими ведомствами МИ-А, а также номинально контролировал политическую разведку СИС (МИ-6 служило ее условным обозначением в целях маскировки). Заместителю директора разведки по информации ДДМИ(инф) подчинялись региональные секции МИ-2 и МИ-3, МИ-10, а также подразделение по осуществлению связи с Объединенным комитетом по разведке. Секция диверсионных и партизанских операций МИ(Р) подчинялась лично директору. Весь этот громоздкий аппарат не достиг сколько-нибудь серьезных успехов и по эффективности примерно соответствовал политической разведке.

Оперативная разведка англичан также потеряла былую славу. Известно, что в период боевых действий она сплошь и рядом оказывается важнее стратегической, поскольку отслеживание перемещений боевых единиц сухопутных войск, авиации и кораблей флота и выяснение их боеспособности часто является ключом к победе. Но при этом более чем когда-либо важна своевременность получения данных. В среднем, оперативно-тактическая информация теряет половину своей ценности через шесть дней после ее представления, тогда как стратегическая информация во время войны обесценивается наполовину только через шесть месяцев, а в мирный период — через два с половиной года. Естественно, что штабы родов войск всегда весьма заинтересованы в “разведке на себя”, однако для этого опять-таки требуются силы и средства, которых у англичан тогда не было. Гордость Британии периода Первой мировой войны — разведка Адмиралтейства со знаменитой дешифровальной “комнатой 40” — пришла в упадок. Кое-как собиралась и обрабатывалась информация о ходе военно-морского строительства за границей и о береговой обороне, но данные об организации, базировании и перемещении флотов предполагаемых противников оставались для англичан тайной. Флот располагал всего двумя радиопеленгаторными станциями в Англии, одной на Мальте и двумя на Дальнем Востоке. Руководитель Директората военно-морской разведки (НИД) контр-адмирал Трауп вполне понимал драматизм положения и поэтому сразу согласился на поступившее летом 1937 года от Нормана Деннинга предложение создать в составе НИД Оперативный разведывательный центр (ОИЦ). Его первыми задачами стали организация взаимодействия с Правительственной школой кодов и шифров (ПШКШ) и отслеживание перемещений флотов в испанских водах и вокруг них. Первоначально штат центра состоял всего из двух человек, и трудно было предположить, что именно эта структура во время будущей войны сумеет отчасти возродить былую славу британской морской разведки. Однако постепенно энергичный Дэннинг наращивал интенсивность работы и даже попытался, хотя и неудачно, отобрать у ПШКШ военно-морской отдел. В 1938 году наладилось его взаимодействие с криптографами. Флот развивал сеть радиопеленгаторных станций “Y” и станций обработки перехваченных радиосигналов “X”, находившихся в ведении 9-го объединенного отдела радиосигналов и разведки. По позднейшей оценке, в 1938 году ОИЦ оказался единственной разведывательной структурой страны, успешно справлявшейся со своими задачами. В январе 1939 года НИД возглавил контр-адмирал Джон Годфри. Он также всемерно способствовал развитию оперативной разведки, в которой к июню были созданы новые отделы торгового судоходства и контроля за передвижением авиации. Штат ОИЦ вырос до 36 человек. Несмотря на это, морская разведка в целом никогда уже не поднималась до уровня и влияния, достигнутых в период Первой мировой войны под руководством Реджинальда Холла, поскольку не вела дешифровальной работы, не руководила агентурным аппаратом и не осуществляла диверсии. НИД был просто хорошо работавшим разведывательным органом военно-морских сил, но не более того.

В те же годы англичане решились на важный и своевременный шаг по организации единого центра координации и руководства оперативной разведкой, впервые предложенный еще в 1922 году Уинстоном Черчиллем на заседании парламентского Комитета по сокращению военных расходов. К 1935 году необходимость централизации разведывательной информации стала очевидной, и по инициативе Адмиралтейства эту идею официально выдвинул Комитет заместителей начальников штабов военного министерства. В 1936 году Комитет имперской обороны сформировал новую структуру — Межведомственный разведывательный комитет (ИСИК), который практически немедленно продемонстрировал свою полную неэффективность и был распущен. Почти сразу же после этого куратор секретных служб и секретарь кабинета Морис Хэнки вместе со своим заместителем полковником Исмеем выдвинули идею создания Объединенного комитета по разведке (ОКР) в составе заместителя начальника НИД, начальника секции МИ-1 Директората военной разведки и заместителя начальника разведки военно-воздушных сил. 30 января 1936 года эта структура начала работу на правах подкомитета Комитета имперской обороны, отличаясь от ИСИК наличием собственного штата сотрудников и отдельным бюджетом. Председателем ОКР стал Ральф Стивенсон, первым секретарем — майор Лесли Холлис, впоследствии Стивенсона сменил Виктор Кавендиш-Бентинк. Тем не менее, еще несколько лет централизация разведывательных данных по-прежнему осуществлялась лишь на бумаге, и даже в 1938 году не существовало никакой системы проверки информации и координации выводов отдельных разведорганов. Поэтому в апреле 1939 года была создана еще одна структура — Информационный центр по обстановке, призванный анализировать разведывательную информацию, поступающую из зарубежных источников, и составлять ежедневные разведывательные сводки с тем, чтобы любые экстренные меры могли основываться на самой достоверной и согласованной информации. В его состав вошли начальники разведывательных управлений видов вооруженных сил и представитель МИД. Логичным следующим шагом стало слияние комитета и центра, произошедшее за три месяца до начала Второй мировой войны.

Предвоенный период являлся весьма сложным временем и для британских криптоаналитиков, но в этом случае не по причине недостатка средств. Бюджет Правительственной школы кодов и шифров неуклонно увеличивался и к 1939 году достиг 324878 фунтов[213], по требованию руководителя Центра промышленной разведки Мортона в ней была открыта коммерческая секция, а в мае 1938 года — специализированная германская секция. Штат ПШКШ в 1935 году насчитывал 37 офицеров и 67 вспомогательных сотрудников, а к 1939 году число последних выросло до 88[214]. Несмотря на это, дела в службе обстояли далеко не блестяще. Проблема состояла в том, что в 1930-е годы криптографическая служба Великобритании встретилась с грозным противником. Немцы, а вслед за ними и японцы, стали применять для закрытия своей переписки машинные методы шифрования, к чему их прямо-таки вынудил возросший объем секретной переписки вооруженных сил и органов безопасности. Дело в том, что пришедшие на смену прежнему поколению новые шифры блочной гаммы одноразового использования хотя и отличались абсолютной криптографической стойкостью, но требовали огромных затрат времени, были громоздки и для массового применения непригодны. Поэтому сразу же после Первой мировой войны немцы приступили к разработке механического шифровального аппарата и весьма преуспели в этом. Теперь весь доступный для радиоперехвата массив информации шифровался и дешифровался ими быстро и, казалось, вполне надежно. Английские исследователи из ПШКШ сумели просчитать такое развитие событий и с середины 1930-х годов сориентировали разведку на оперативный поиск этой системы, хотя долгое время это не приносило нужных результатов.

История вскрытия шифров “Энигмы” темна и противоречива. Поляки, французы и англичане преподносят ее по-разному, но в действительности лишь поляки смогли реконструировать “Энигму” и создать устройство для автоматического поиска ключей к ней. Их работа описывается в соответствующей главе, здесь же необходимо отметить, что французы тоже опередили англичан, правда, уже не в математическом, а в агентурном отношении, регулярно получая ежемесячные установки ключей от своего агента Ганса-Тило Шмидта (“Ашэ”). Вклад британцев ненамного отличался от нуля. Перед лицом общей опасности криптографы и разведчики трех стран решили объединить усилия, и в январе 1939 года в Париже состоялось их совместное совещание, а в июле англичане и французы получили от поляков по одному экземпляру реконструированной “Энигмы” и соответствующую документацию. Однако даже надвигавшаяся война не заставила французов поделиться сведениями о своем агенте в ФА, а поляков — рассказать о достигнутых ими технических решениях. Эти секреты перестанут быть таковыми для ПШКШ только после начала войны, когда начнется настоящая и планомерная “антиэнигма” — операция “Ультра”, до этого же момента успехи британских криптоаналитиков оставались более чем скромными. Например, они долгое время не имели понятия, для чего им могут пригодиться передаваемые французами установки “Энигмы”, тогда как поляки мгновенно нашли им весьма эффективное применение. В 1938 году в СИС считалось, что Правительственная школа кодов и шифров “была совершенно непригодной для тех целей, ради которых она создавалась”[215]. Возглавлявший ПШКШ капитан 2-го ранга Элистер Деннистон однажды грустно сказал одному из сотрудников: “Я не думаю, что немцы жаждут предоставить тебе возможность читать их бумажки, и сильно сомневаюсь, что ты когда-либо их прочтешь”[216]. Существуют веские основания предполагать, что до второй половины 1938 года британские криптоаналитики полагали закрытую с помощью “Энигмы” переписку невскрываемой и поэтому сосредоточились на менее стойких ручных шифрах.

2. ЗАЩИТА ИМПЕРИИ

Значительно успешнее, чем любая ветвь разведки, работала против немцев контрразведка, которую обеспечивали Служба безопасности (МИ-5) и Особый отдел Скотланд-Ярда. Их возглавляли соответственно Вернон Келл и Альберт Каннинг.

В конце 1920-х — начале 1930-х годов МИ-5 переживала весьма сложный период своей истории. Из-за значительного сокращения бюджетных ассигнований в 1929 году ее штат был сокращен до 16 офицеров и гражданских чиновников, нескольких клерков и немногочисленного вспомогательного персонала. Тогда же контрразведка, продолжавшая находиться в составе военного министерства, получила официальное наименование Службы безопасности военного министерства. Ее внутренняя структура сжалась до минимума, из всех секций остались только “А” (административная и превентивная) и “В” (расследований). Кроме того, еще трое сотрудников, составляли группу наблюдения. Совершенно ясно, что обеспечить безопасности государства такая структура была совершенно не в состоянии. Как ни странно, поворотным моментом в истории МИ-5 послужили ее трения с СИС. Поддержанные руководством Особого отдела контрразведчики протестовали против работы по линии коммунистических организаций СИС, не имевшей права на деятельность внутри страны. После вмешательства Комитета по секретным службам разведка окончательно утратила право проводить операции ближе, чем за пределами трехмильной зоны окружавших Британские острова территориальных вод. Однако на этом разбирательство не закончилось. Бедственное состояние контрразведки было слишком явным, и далее игнорировать это стало просто небезопасно. В результате МИ-5 вывели из состава военного министерства и убрали из ее наименования указание на ведомственную подчиненность. Теперь она стала межведомственной секретной службой, действующей в интересах министерств военного, колоний, доминионов, внутренних и иностранных дел, трех видов вооруженных сил, комитета имперской обороны, генерального прокурора и иных государственных институтов. Заместитель директора Эрик Холт-Уилсон в секретной лекции для оперативного персонала прокомментировал новый статус следующим образом: “Наша Служба безопасности является более, нежели национальной, она — имперская. С нами сотрудничают официальные агентства, по прямым указаниям министерств доминионов и колоний и под надзором региональных губернаторов и их начальников полиции, для усиления действия местных законов о безопасности на каждой заморской территории Британского Содружества. Все они действуют под нашим руководством в целях обеспечения безопасности. В наши обязанности входит давать им советы, когда это необходимо, по мерам безопасности в военной и гражданской областях, и обмениваться информацией, касающейся перемещений внутри империи отдельных лиц, возможно, враждебных ее интересам с точки зрения безопасности”[217]. Любопытно, что из-за запутанности и нелогичности британской системы государственных учреждений военные только к 1933 году окончательно разобрались, что контрразведка им более не подчиняется. Изменение статуса весьма благоприятно сказалось на МИ-5. Практически немедленно в ее составе возникла направленная протии коммунистического влияния группа “М”, условное обозначение которой было принято по первой букве одного из имен ее начальника Эдуарда Генри Максуэлла Найта. С 15 октября 1931 года МИ-5 отвечала за оценку всех видов угрозы национальной безопасности Соединенного Королевства по всей территории империи, за исключением ирландских террористов и анархистов, которыми ведал Особый отдел.

Приоритетными задачами МИ-5 в порядке убывания являлись противодействие советскому шпионажу, препятствование распространению коммунизма в Великобритании и лишь в третью очередь — борьба с германским шпионажем. Остальные направления деятельности считались второстепенными. Однако и этот подход являлся весьма прогрессивным по сравнению с концепцией СИС, буквально не желавшей замечать опасности нацизма почти до самого начала Второй мировой войны. Келл в 1934 году официально запросил правительство, следует ли его ведомству как-то реагировать на рост фашистских организаций в стране. После получения положительного ответа МИ-5 занялась Британским союзом фашистов (БУФ) и вскоре приобрела в нем перспективного агента Джеймса Хьюджеса, в дальнейшем возглавившего разведывательную секцию союза. В октябре 1935 года он предоставил неопровержимые доказательства финансирования БУФ из-за границы. В частности, Муссолини ежемесячно перечислял на содержание союза 3 тысячи фунтов стерлингов. Однако британские фашисты не выходили за пределы идеологической работы, поэтому Служба безопасности ограничила разработку их организации освещением ситуации внутри БУФ.

К концу 1930-х годов МИ-5 несколько выросла, хотя еще не достигла свой численности 1918 года. Ее центральный аппарат состоял из четырех отделов, к которым вскоре добавились еще два.

— “А” (административный) — юридические, финансовые, кадровые, транспортные и хозяйственные вопросы, а также центральная картотека;

— “В” (контрразведывательный) — основное оперативное подразделение, отвечавшее за ведение контрразведывательной работы, противодействие саботажу и подрывной деятельности. Различные секции отдела ведали двойными агентами, информационноаналитической работой, анализом почты и радиообмена противника, противодивер-сионными мероприятиями, наружным наблюдением, вопросами распространения слухов, оперативной работой в области финансов, подрывными действиями в военной и политической областях, связями с министерством иностранных дел и прессой. Периферийный аппарат отдела представлял собой институт региональных офицеров по связям в области безопасности (РСЛО), 12 бюро которых были распределены по территории страны. РСЛО поддерживали связь с военным командованием и полицейскими властями на местах и, кроме стандартных контрразведывательных функций, располагали соответствующими инструкциями и полномочиями по координации действий военных и гражданских властей под руководством региональных комиссаров в случае вражеского вторжения или свержения правительства.

— “С” (безопасности и проверки полномочий) — контрольные проверки гражданских объектов и допуск к секретной работе;

— “D” (связей с вооруженными силами) — обеспечение безопасности военных объектов, а также руководство полевой полицией безопасности (ФСП или МИ-11). В составе отдела имелись секции связи с военным министерством, Адмиралтейством и министерством авиации, а также крайне важная секция безопасности в портах;

— “Е” (по иностранцам) — общий надзор за всеми прибывающими в страну гражданами иностранных государств (в отличие от отдела “В”, который рассматривал их исключительно с контрразведывательной точки зрения);

— “F” (безопасности заморских территорий империи) — руководство созданными в доминионах органами безопасности (Индийской политической разведкой (ИПИ), Особым отделом полиции Гонконга, Канадской королевской конной полицией (РСМП), каирской Разведкой безопасности Среднего Востока (СИМЕ) и штабом южно-африканских Сил обороны Союза). Кроме того, в Гонконге, Шанхае и Сингапуре существовали “Объединенные разведывательные бюро” (КИБ), работавшие по линиям МИ-5, МИ-6, НИД и ДМИ. В Гибралтаре, Гондурасе, на Бермудах, Мальте и остальных территориях империи сотрудники отдела “F” в отдельных гарнизонах именовались офицерами по защите безопасности (ДСО) и фактически представляли собой местных уполномоченных контрразведки. Кроме того, в этом отделе имелось подразделение по борьбе с контрабандой и две секции, занимавшиеся коммунистической и фашистской партиями.

Несмотря на длинный перечень отделов и секций, в начале 1930-х годов в центральном аппарате МИ-5 насчитывалось всего 25 офицеров, все остальные сотрудники являлись гражданскими вольнонаемными служащими. В 1938 году в ней работали 30 офицеров, 103 делопроизводителя, а также значительный штат картотеки и вспомогательный персонал.

Научно-технический прогресс настоятельно требовал от контрразведки применения адекватных технических мер. Важным новшеством явилось создание Службы радиобезопасности (РСС), первоначально под обозначением МИ-8 (с) являвшейся совместной структурой военного министерства и военной разведки. Истоки ее организации восходят к лету 1938 года, когда директор Индийской службы радио и телеграфа подполковник Симпсон обратил внимание начальника Службы безопасности на необходимость задуматься о возможности нелегального радиообмена на территории Соединенного Королевства. Первоначально Келл не воспринял всерьез эту угрозу, поскольку ни в одном из известных ему случаев шпионажа германские агенты не использовали радиооборудование, а всегда пользовались симпатическими чернилами или условными текстами в секретной переписке. Первый известный эпизод обнаружения агентурного передатчика произошел значительно позднее, в январе 1939 года, когда АНСТ-Гамбург попыталось переправить его на территорию Великобритании своему агенту “Джонни” для использования в период войны. Но Симпсон не успокоился и в октябре того же года, уже в статусе официального советника МИ-5 по вопросам связи, представил новые доказательства неадекватности применяемых в Великобритании радиоконтр-разведывательных мер. Он аргументированно утверждал, что при существующей постановке дела шпионы будут безнаказанно связываться со своими центрами, а возможно, уже делают это. В качестве контрмеры подполковник предлагал учредить в МИ-5 секцию радиобезопасности, располагающую тремя стационарными и шестью мобильными пеленгаторами, одним стационарным и одним мобильным постом перехвата и сетью наземных линий связи с 50 или 60 добровольными гражданскими радиолюбителями, несущими круглосуточную вахту в эфире. По идее, они должны были засекать сигналы нелегальных станций, а также радиомаяков, установленных вражескими агентами для наведения бомбардировщиков на цели. Их также требовалось обнаруживать, и сделать это позволяли только методы пеленгации, недоступные для контрразведки по финансовым причинам. В результате интенсивных поисков выхода в декабре 1938 года было решено создать Службу радиобезопасности (РСС) в качестве структурного подразделения секции военной разведки МИ-8 (с). Оборудование для ее работы должно было поставить почтовое ведомство, а полученные результаты планировалось передавать МИ-5. Практически РСС начала формироваться только в марте 1939 года, после изыскания необходимых для этого финансовых средств. Следует отметить, что это организационное решение стало одним из наиболее долго исполнявшихся в истории британских спецслужб 20-го столетия. Дело в том, что еще в начале 1928 года Комитет имперской обороны одобрил создание структуры, способной перехватывать вражеский радиообмен на территории Соединенного Королевства, в частности, радиограммы Коминтерна. Полный цикл осознания необходимости подобной меры и ее воплощения занял 11 лет. В дальнейшем подполковник Симпсон перешел на службу в МИ-5 и возглавил там секцию “ВЗ”, отвечавшую за осуществление цензуры, контроль за радиообменом противника и прочими методами вражеской связи, включая почтовых голубей. Однако нахождение РСС в составе военного ведомства свело его обязанности по контролю за радиообменом противника к получению сообщений от информаторов о возможной работе нелегальных передатчиков и принятию соответствующих мер по ним, а также к подготовке офицеров спецслужб к работе в составе мобильных групп по пеленгации агентурных передатчиков и захвату радистов.

Первоначально Служба безопасности занималась главным образом профилактикой, но вскоре у нее появились и конкретные дела по расследованию подозрительных на саботаж случаев. В 1933 году обстоятельства, сопутствовавшие авариям на британских кораблях Олеандр и уор Африди, указывали на возможность диверсии. В 1935 году произошли не имевшие логического объяснения серьезные повреждения электрооборудования крейсера “Камберленд” и подводной лодки “Оберон”, а также выход из строя системы противопожарной сигнализации на линкоре “Ройал Оук”. Следствие не пришло к однозначным результатам относительно причин перечисленных инцидентов, однако в 1937 году в связи с ними Адмиралтейство уволило пятерых радикально настроенных рабочих, что повлекло их жалобы и шум в прессе. Больше громких случаев в области безопасности до второй половины 1930-х годов не происходило. МИ-5 занималась также агентурным проникновением в германское посольство в Лондоне. Среди завербованных Службой безопасности в 1930-е годы его сотрудников значатся такие результативные источники как пресс-атташе посольства Иона Установ (отец известного в будущем киноактера Питера Установа), советник Теодор Кордт и младший секретарь Вольфганг цу Путлиц.

В свою очередь, немцы тоже активно вели в Соединенном Королевстве агентурную разведку. В 1930-х годах Служба безопасности раскрыла 30 германских агентов и кандидатов в агенты, 21 из которых являлись британскими гражданами. Как уже упоминалось, разведывательные сета полковника Буша потерпели провал, который большинство исследователей расценивают как случайный. Все началось с того, что в 1938 году почтальон шотландского города Данди обратил внимание на обилие иностранной корреспонденции некоей Джесси Уоллес Джордан. На конвертах значились адреса в США, Нидерландах, Германии, Южной Африке, Франции и других странах, что никак не вязалось с незаметным образом жизни этой обычной женщины. Отправляемые письма также поражали разнообразием стран назначения. Почтальон поделился своими подозрениями с полицией, а та проинформировала МИ-5, почти сразу же опознавшую в одном из адресов давно и хорошо известный ей конспиративный адрес абвера в Западной Европе. После этого получить разрешение на перлюстрацию переписки подозреваемой было уже несложно. Как и предполагал курировавший эту операцию полковник Хинчли-Кук, Джордан оказалась главным “почтовым ящиком” абвера в Великобритании и получила за это четыре года тюремного заключения. В результате систематической перлюстрации корреспонденции британская контрразведка выяснила множество адресов немецкой агентуры на островах и впоследствии одним ударом обезвредила ее.

Эдуард Хинчли-Кук

В последнее время были обнародованы данные о том, что МИ-5, кроме Джордан, контролировала еще двух содержателей конспиративных адресов абвера, которыми являлись Данкомб в Лондоне и Брэнди в Дублине.

Двумя годами ранее на те же четыре года попал в тюрьму довольно незадачливый германский агент Герман (во многих источниках ошибочно именуемый Генрихом) Герц. В августе 1935 года вместе с игравшей роль его секретаря 19-летней Марианной Эмиг он под видом историка-любителя прибыл в Великобританию и регулярно объезжал окрестности пунктов базирования военно-воздушных сил. Агент регулярно фотографировал и зарисовывал интересующие объекты, а девушка завязала флирт с рядовым Кеннетом Льюисом из наземного персонала ВВС. Вопросы Эмиг насторожили солдата, и он доложил о них по инстанции. Получивший эту информацию полковник Хинчли-Кук установил негласное наблюдение за парой немцев и быстро выяснил, что они посещали окрестности аэродромов в Восточной Англии, Норфолке, Саффолке и Линкольншире. Агенты засекли наблюдение, и запаниковавшая Эмиг категорически потребовала немедленно возвратиться в Гамбург. После краткого пребывания в Германии Герц вернулся обратно, но тем временем и его квартирная хозяйка Флоренс Джонсон тоже заподозрила неладное и обратилась в полицию. В снимаемом немцами домике контрразведчики произвели обыск и обнаружили чемодан с документами, ни один из которых, строго говоря, не являлся секретным. Первоначально в МИ-5 посчитали, что имеют дело с самодеятельным разведчиком и решили не раздувать скандал, однако агент-дилетант легкомысленно оставил там же и компрометирующие его бумаги, в частности, шифр и даже копию своего заявления о зачислении в абвер. По возвращении в Британию его ждал суд и приговор.

Герман Герц и Марианна Эмиг

Такова была официальная версия событий, представленная английской контрразведкой. В действительности же Герц и в самом деле занимался шпионажем, но исключительно в инициативном порядке, поскольку намеревался поступить в люфтваффе на должность офицера разведки и для доказательства своей профессиональной пригодности в качестве первого взноса собирался преподнести самостоятельно добытые им материалы. Впервые Герц попал в поле зрения контрразведки действительно из-за заявления квартирной хозяйки в полицию, однако по совершенно прозаической причине, а именно из-за неуплаты денег за проживание, чего ни один профессиональный разведчик никогда себе не позволил бы. В результате обыска в его комнате обнаружили и изъяли фотоаппарат, карту Восточной Англии с отметками расположения военных аэродромов, авиационные журналы, справочники, записные книжки и письма, но любой из этих документов можно было получить из открытых и общедоступных источников. На суде Герц объяснил, что собирал материалы для шпионского романа под заглавием “Мост через серое море” о двух проживавших в Англии и Шлезвиг-Гольштейне семьях. Отдельной вставкой в романе проходила авиационная тема, что позволяло обосновать интерес автора к самолетам и аэродромам. С большой натяжкой судья признал доказательством его разведывательной деятельности непонятные пометки на плане одного из аэродромов, скопированного из журнала “Воздушный пилот”. Кроме того, там же хранилась собственноручно написанная Герцем на шести листах анкета для поступления в люфтваффе с описанием его разведывательной деятельности в годы Первой мировой войны, но она явно отдавала вымыслом и в любом случае не могла послужить материалом для обвинения. Судя по всему, приговор был вынесен судом исключительно из политических соображений и преследовал цель создания в британском обществе иллюзии активной и нужной деятельности контрразведки. Детали процесса тщательно замалчивались, ибо их обнародование выставляло британское правосудие в совершенно неприглядном свете. В дальнейшем Герц действительно занялся разведкой по поручению абвера. Это произошло уже после начала Второй мировой войны и окончилось значительно более трагично.

55-летний журналист из Ричмонда Дональд Адамс был осужден на 7 лет тюремного заключения за отправку корреспонденции на адрес в Европе, известный МИ-5 как конспиративный адрес абвера. Хотя и в этом случае все сведения он черпал из газет и журналов, то есть фактически ущерба Британии не нанес, суд все же вынес достаточно суровый для мирного времени приговор, основываясь исключительно на субъективной стороне его деятельности.

В 1939 году в Манчестере состоялся процесс по обвинению молодого рабочего снарядного завода в Чорли Джеймса Келли, попавшегося в элементарную сексуальную ловушку германской разведки. Юная немка-кухарка из Манчестера сблизилась с англичанином, а потом предложила ему совместно съездить на уик-энд в Германию. Абвер организовал для них бесплатные билеты, а девушка сообщила, что гостить они будут у ее подруги, так что тратиться на отель не придется, а питаться можно будет из ее домашних запасов. Для небогатого Келли это явилось серьезным аргументом, но до рейха парочка не доехала. В Голландии рабочего завербовали за 30 фунтов в неделю и передали на связь германскому консулу в Ливерпуле Вальтеру Райнхарду. Операция была проведена совершенно дилетантски. Поведение Келли, не имевшего даже элементарных представлений о требованиях конспирации, немедленно привлекло внимание Службы безопасности и закончилось судебным приговором сразу по двум статьям обвинения. Он получил трехлетний срок за кражу и десятилетний — за шпионаж, хотя, в общем, никаких секретных данных не выдал, консула же 14 июня 1939 года Форин офис объявил персоной нон грата и потребовал отозвать.

Абвер пытался засылать в Великобританию возможно большее количество агентуры, но ее качество оставалось низким, а отдача соответственно малой. Считается, что из примерно тысячи работавших в стране немецких гувернанток, служанок и прочего обслуживающего персонала около четырехсот являлись информаторами спецслужб, причем все эти люди скорее навредили германской разведке, чем оказали ей помощь. Однако в те же годы началась и другая шпионская история, по закрученности сюжета вполне подходящая для детектива. Интересно, что до конца 1960-х годов, когда Ладислас Фараго разобрал архивы бременского и гамбургского отделений абвера, МИ-5 была убеждена, что дело двойного агента Оуэнса явилось ее победой над германской разведкой. Тем не менее, через двадцать с лишним лет ситуация стала выглядеть совершенно не столь однозначно.

Не слишком удачливый изобретатель Артур Джордж Оуэнс родился в 1899 голу в Уэльсе, позднее уехал в Канаду, а в 1933 году вернулся на родину и основал фирму по производству аккумуляторов и торговле ими “Оуэнс Бэттери Компани Лимитед”. В числе потребителей его продукции значилось Адмиралтейство, а одним из людей, способствовавших этому, являлся заместитель директора морской разведки, присмотревшийся к своему протеже с профессиональной точки зрения и порекомендовавший СИС установить с ним контакт. Руководителем нового агента, получившего оперативный псевдоним “Сноу”, стал подполковник Эдуард Пил, периодически использовавший его в некоторых операциях, в основном связанным с морской тематакой и немецким направлением. В частности, он поставил перед Оуэнсом задачу регулярно посещать собрания клуба “Трудового фронта Германии”, директором которого являлся офицер гамбургского абверштелле Ф. Брюннер. Под видом стремления завязать знакомства с работавшими в Британии немецкими девушками агент должен был привлечь к себе внимание директора клуба и таким путем попытаться внедриться в германскую разведку.

До начала 1937 года СИС казалось, что все шло по плану, но внезапно Пил получил от полковника Хинчли-Кука из МИ-5 обескураживающую информацию. Оказалось, что ничем не примечательный “Сноу” состоит в переписке с АСТ-Гамбург и в ближайшее время планирует отправиться в Кельн для встречи со своим немецким руководителем. Сведения были точными и многократно проверенными. Служба безопасности засекла эту агентурную связь совершенно случайно в процессе рутинной цензурной проверки переписки по так называемым “стоп-адресам”. Среди других писем цензоры обнаружили послания Оуэнса, адресованные в гамбургский почтовый ящик № 629, прекрасно известный англичанам как конспиратавный адрес абвера.

Истинные цели СИС и “Сноу” расходились до протавоположности. Оуэнс осуществил инициатавный выход на немецкую разведку и, приехав в Брюссель, встретился с руководителями английского направления АСТ-Гамбург капитанами Дирксом и Риттером, благоразумно умолчав при этом о своей работе на СИС. После вербовки немцы присвоили ему псевдоним “Джонни” и код А-3504. Постепенно новый агент наладил сбор и передачу информации о состоянии авиационной промышленности Великобритании, но к концу 1937 году двурушничество “Сноу” наконец обнаружилось, хотя подлинные его размеры так и не выяснились. До этого момента ставший уже полковником Пил не был в восторге от достижений своего агента и полагал законсервировать его на неопределенный срок, однако теперь ситуация изменилась.

Проницательный Оуэнс почувствовал неладное и решил упредить событая. Он явился в СИС с повинной и заявил, что в ходе своих поездок в Германию встречался с неким инженером Пипером и эпизодически получал от него малозначительную информацию. Она была не настолько ценной, чтобы платить за нее, и англичанин якобы решил прервать этот контакт, но неожиданно получил от Пипера встречное предложение работать на немцев. Он сообщил, что согласился на него, однако исключительно с целью внедрения в германскую разведслужбу, и что готов нести наказание за свои самовольные действия, совершенные, тем не менее, из патриотических побуждений. Эта малоправдоподобная история не вызвала никакого доверия, и “Сноу” передали контрразведке, чтобы та арестовала его по подозрению в шпионаже. При этом Оуэнсу невероятно и совершено неожиданно повезло. За несколько дней до принятия окончательного решения о его аресте Служба безопасности направила в СИС запрос о нем, обычным порядком пришедший в секцию внутренней контрразведки СИС. Полковник Пил уже сообщил в сектор учета о прекращении связи со “Сноу”, однако по халатности его сотрудников тот все еще числился в картотеке агентуры разведки, о чем в полном соответствии с установленными правилами и сообщили МИ-5. После этого все подозрения с “Джонни” — “Сноу” были сняты, его с извинениями освободили и даже не отобрали заграничный паспорт, позволивший А-3504 свободно продолжать поездки за границу для встреч с офицерами абвера. Особый отдел убрал установленное за объектом наблюдение и проинформировал об этом разведку. В результате в СИС решили, что Служба безопасности полностью проверила подозреваемого и вынесла оправдательный вердикт, ввиду чего в январе 1939 года его вывели из консервации и перевели в разряд действующих агентов. Тем времен ненавидевший англичан активный валлийский националист “Джонни” под носом у контрразведки руководил созданной им в 35 географических пунктах страны сетью. В январе 1939 года немцы прислали ему радиопередатчик, весьма заинтересовавший и разведку, и контрразведку, однако специалисты СИС так неумело разобрали аппарат, что лишь с большим трудом смогли починить его. Оуэнс рассвирепел, поругался с Пилом и исчез, причем не один, а вместе с радиостанцией, на которой 28 августа 1939 года впервые вышел в эфир с метеосводкой. Служба безопасности вместе с Особым отделом разыскивали его, но безуспешно. Перед самой войной Оуэнс направил в абвер сообщение о развертывании на побережье радарной сети, оцененное Канарисом как самый важный отчет, поступивший из Англии за последние несколько лет. Весьма драматично продолжившаяся после начала боевых действий история двойного агента описана в соответствующей главе.

СД также располагала в Британии агентом из числа валлийцев, менеджером одной из технических фирм в Южном Уэльсе, но с началом войны он прекратил нелегальную деятельность и скрылся. Контрразведка так и не сумела напасть на его след, и личность этого человека остается не установленной до сих пор.

Все достигнутые немцами в Великобритании частные успехи меркнут по сравнению с результатами операций советской внешней разведки. Ее работа на территории страны осложнялась продиктованным дипломатической ситуацией требованием соблюдать особую осторожность в проведении агентурных операций. Шпионские скандалы 1920-х годов оставили на англо-советских отношениях слишком глубокий отпечаток, поэтому на самом высшем государственном уровне было принято решение изъять агентурный аппарат из ведения “легальной” резидентуры и перевести работу исключительно на нелегальную основу. Это позволяло правдоподобно отрицать причастность Советского Союза к любым возможным провалившимся агентам и их действиям.

Игнатий Рейф

Созданную в Аондоне начале 1934 года первую нелегальную резидентуру внешней разведки возглавил Игнатий Рейф (“Марр”, “Макс Волиш”), а до этого оперативная работа по Британии велась в основном из Дании, что заметно осложняло проведение многих операций. Вскоре находившийся в Вене А. М. Орлов (А. А. Фельдбин, Никольский, “Швед”) получил приказ прибыть в Англию и принять руководство группой нелегалов. Оперативная обстановка в Великобритании отличалась крайне незначительной вероятностью удачных вербовок для работы на СССР государственных служащих, военных или бизнесменов. Вместе с тем, многие молодые интеллектуалы, особенно студенты Оксфордского и Кембриджского университетов, разочаровались в буржуазном обществе и его перспективах и довольно массово обратились к марксизму. Немало преподавателей и профессоров тоже исповедовали левые убеждения, поскольку полагали, что именно в Советском Союзе, в отличие от пораженных “великой депрессией” стран, создаются идеальные условия для научного прогресса. Ключом к спасению мира они объявляли марксизм и диалектический материализм, в капиталистических странах же наука якобы была обречена служить исключительно интересам господствующих классов, в связи с чем ее ожидал неизбежный упадок. Студенты и профессора вступали в тайные или полулегальные организации левой направленности, такие как “Еретики”, “Союз”, “Общество Апостолов”, “Социалистическое общество”. Особенно яростно пропагандировал коммунизм преподаватель Морис Добб, сам не ведавший, насколько советская разведка должна быть признательна ему за речи, статьи и книги, вдохновившие социалистическими идеями не одного ее будущего агента. По оценке июля 1937 года, среди студентов Оксфордского университета насчитывалось 150 членов коммунистической партии, Кембриджского — 200, Лондонского — 300.

Британское общество действительно являло тогда не слишком привлекательное зрелище, тогда как скрытый густой завесой массированной пропаганды образ Советского Союза был неясен, но притягателен. К тому же для многих СССР олицетворял оплот антифашизма, невыгодно оттенявший соглашательскую политику официального Лондона. Немало юношей, не видя и не зная практики социализма, наивно уверовали в коммунистические идеалы и пронесли свои убеждения сквозь десятилетия. Подобные романтические настроения разведка прозаически именует идейно-политической основой для вербовки, считающейся намного надежнее прочих. В данном случае следует отметить, что руководство НКВД отлично сознавало, как выглядит социализм вблизи, и всячески старалось ограждать своих агентов от соприкосновения с его разочаровывающими реалиями.

Посты в правительстве, парламенте, разведке и других представляющих оперативный интерес ведомствах традиционно укомплектовывались главным образом выпускниками Кембриджа и Оксфорда, и это натолкнуло начальника ИНО ОГПУ М. А. Трилиссера и его заместителя А. А. Слуцкого на идею стратегии вербовок на перспективу. Предполагалось, что отобранные кандидатуры после оформления сотрудничества с СССР под руководством опытных офицеров будут постепенно приобретать навыки агентурно-оперативной работы и одновременно при содействии разведки станут продвигаться по служебной лестнице. И через десять — пятнадцать лет советские агенты окажутся сразу на нескольких высоких государственных постах, что позволит не только получать информацию, но и влиять на принятие решений. Забегая вперед, можно констатировать, что, по крайней мере, в двух университетах такая стратегия себя блестяще оправдала. Менее известна руководившаяся “Скоттом” оксфордская группа, о которой в открытых источниках имеются лишь глухие упоминания, домыслы и предположения, зато “кембриджская пятерка”, состоявшая из Филби, Маклина, Берджесса, Бланта и Кэрнкросса, являет собой непревзойденный пример глубокого агентурного проникновения в дипломатические и разведывательные круги крупного государства. Большинство исследователей считает ее наиболее эффективной разведывательной группой в истории. Кстати, не исключено, что устоявшийся термин “пятерка” не вполне соответствует действительности, поскольку подозрения о причастности к группе ряда известных фигур, в том числе миллионера Виктора Ротшильда и генерального директора МИ-5 Роджера Холлиса, отнюдь не развеяны окончательно.

Великобритания стала местом работы, пожалуй, самых выдающихся советских разведчиков-нелегалов 1930-х годов. Теодор Малли, Александр Орлов, Арнольд Дейч и Игнатий Рейф сумели создать там агентурный аппарат, действовавший десятки лет. С конца 1933 года Дейч (“Стефан Ланг”, “Отто”, “Арнольд”) и трое других прибывших из Австрии нелегалов приступили к агентурному проникновению в министерство иностранных дел, наметив в качестве первоочередных объектов его технический персонал и обучавшихся в Кембридже, Оксфорде и Лондоне студентов. В 1937 году в связи с истечением срока действия визы Дейч покинул страну, но за этот относительно краткий период сумел завербовать не менее 17 агентов.

Строго говоря, к нелегалам Дейча можно отнести лишь условно, поскольку всегда и везде он пользовался своим подлинным именем и настоящим австрийским паспортом. Тем не менее, он являлся одним из самых выдающихся сотрудников нелегальной разведки. Уроженец Австрии, в 1920 году в возрасте 16 лет Дейч стал членом Союза коммунистического студенчества, через четыре года вступил в компартию, а еще через четыре года стал работать в подпольной организации Коминтерна и совершил нелегальные поездки в Палестину, Сирию, Грецию и Румынию.

Арнольд Дейч

В 24-летнем возрасте он получил степень доктора философии Венского университета, а в 1936 году стал доктором психологии Лондонского университета, причем за время учебы в британской столице официально зарегистрировал патенты на шесть изобретений. С 1930 года Дейч по рекомендации ИККИ начал работать на внешнюю разведку СССР, где весьма пригодилось его свободное владение немецким, английским, французским, итальянским, голландским и русским языками. Сильной стороной личности разведчика являлись необыкновенная психологическая проницательность и контактность, позволявшие ему достигать взаимопонимания с самыми различными людьми. После возвращения из Лондона богатый потенциал бывшего нелегала оказался невостребованным разведкой, и до 1941 года Дейч занимал скромную должность старшего научного сотрудника в Институте мирового хозяйства. Впрочем, ему следовало радоваться и столь незавидному повороту событий, поскольку к этому времени большинство его коллег были уже либо расстреляны, либо отправлены в лагеря. Но, как и многим другим ярким личностям, судьба не отпустила Дейчу долгий срок жизни. После начала Великой Отечественной войны он вновь предложил свои услуги разведке и был направлен нелегальным резидентом в Латинскую Америку, однако осуществить это ему не пришлось. На одном из этапов его долгого и трудного пути к месту назначения пароход “Донбасс”, на котором Дейч из Архангельска направлялся в США, был потоплен в открытом море. Среди спасенных разведчика не обнаружили.

В июле 1934 года Центр поставил перед лондонской резидентурой долговременную задачу проникновения в британскую разведку, для чего ей был установлен месячный бюджет в 500 фунтов, из которых заработная плата резидента составляла 120 фунтов, Дейча — 80, а нелегального курьера — 56. Источники появлялись один за другим, многие из них известны только по оперативным псевдонимам, например, “Аттила”, “Нахфольгер”, “Бэр” и прочие. В их приобретении важную роль сыграла Эдит Тюдор Харт, советский нелегал под прозрачным оперативным псевдонимом “Эдит.

Харт, урожденная Сушицки, являлась весьма видной, хотя и до последнего времени мало известной фигурой в системе советской разведки на Британских островах. Она родилась в 1908 году в Вене, с 1925 по 1927 год работала в Англии учительницей, в 1933 году вышла замуж за врача британского консульства Харта и вместе с ним вновь прибыла в Великобританию. К этому времени Эдит уже состояла в нелегальной коммунистической партии Австрии и сотрудничала с советской внешней разведкой, а в 1929 году в Париже и Лондоне успешно выполнила ее кратковременные задания по линии нелегалов. С началом войны в Испании муж “Эдит” поступил военным хирургом в республиканскую армию, а после его возвращения семья распалась, и супруги развелись. Однажды Харт попала в поле зрения британской контрразведки, обнаружившей приобретенную ей фотокамеру при обыске на квартире руководителя нелегальной группы Вулвичского арсенала Перси Глэдинга. Несмотря на это, расследование в отношении нее не производилось, и агент “Эдит” продолжала работать. Она давала наводки на вербовку членов не только кембриджской, но и оксфордской групп, а в 1940 году, после фактического прекращения существования резидентуры в Великобритании, осуществляла контакты Филби с Центром через ответственного за эти операции члена коммунистической партии Великобритании Боба Стюарта. Харт никогда не была арестована, ее не допрашивали, и, судя по всему, она даже не попадала под подозрение. После окончания связи с внешней разведкой ни в каких оперативных мероприятиях она не участвовала, и в 1973 году умерла от рака печени.

Перси Глэдинг

Эдит Харт

С будущим первым и самым знаменитым участником “кембриджской пятерки” Гарольдом Адрианом Расселом Филби (семейное прозвище “Ким”) Харт познакомилась через его бывшую жену и в 1934 году, оценив его потенциальные разведывательные возможности, порекомендовала молодого англичанина Арнольду Дейчу. Дейч и Рейф произвели его вербовку в том же 1934 году на собственный страх и риск без санкции Центра, поскольку Москва непременно запретила бы ее из-за тесных связей кандидата в агенты с коммунистической партией. Убежденный антифашист Филби в будущем мыслил себя только на партийной работе и с 1934 года поддерживал в Вене нелегальные связи местной секции МОПР с коммунистами-подпольщиками. Там же он женился на коммунистке Литци Фридман, не столько по любви, сколько по политическим соображениям. Вскоре они развелись, но сохранили добрые отношения, и именно от Литци, дружившей с Эдит Харт, и была получена первая наводка на его вербовку.

“Ким” Филби

Следует отметить, что еще до формального привлечения к сотрудничеству с советской разведкой Филби давал ей ценную информацию, получаемую от личного секретаря постоянного помощника военного министра Р. Криди и курировавшего некоторые вопросы армейской разведки Т. Уайли. После вербовки он получил псевдоним “Зенхен” (“Сынок”) и должен был не просто забыть свое левое прошлое, а полностью перечеркнуть его, для чего Орлов тщательно разработал схему постепенного отхода агента от партийных кругов. Поставленную перед резидентурой долговременную задачу внедрения агента в МИД сорвал отказ давнего друга отца Филби дать ему требуемую рекомендацию для поступления на дипломатическую службу. Тогда “Зенхена” сориентировали на проникновение в разведку, ключом к чему должна была стать журналистика. Филби хорошо владел слогом, поэтому вначале успешно работал корреспондентом “Англо-германской торговой газеты”, затем в качестве независимого журналиста съездил на испанскую войну. Там он освещал события с позиций националистов, а после этого вновь отправился на Пиренейский полуостров по поручению “Таймс”. В этой второй поездке он безуспешно попытался выполнить рутинное задание НКВД, едва не погиб при этом, зато весьма укрепил свою репутацию новообращенного антикоммуниста. Фактически с этого момента и началось проникновение Филби в МИ-6, закончившееся восхождением к вершинам этой службы и последующим бегством в СССР.

К тому времени Орлову пришлось экстренно покинуть Британию из-за совершенно случайной встречи в октябре 1935 года с профессором, когда-то обучавшим его в Вене английскому языку и знавшим его как советского гражданина. В одной из своих книг будущий невозвращенец в завуалированной форме вспоминает о произошедшей с ним истории, однако переносит ее в Берлин. По версии Орлова, один из нелегальных резидентов советской внешней разведки, ранее работавший в Вене на должности 2-го секретаря полпредства СССР, в ресторане отеля был опознан немцем с нацистской повязкой на рукаве, радостно обратившимся к нему на русском языке. Он оказался его венским учителем немецкого языка, а поскольку разведчик находился в Германии с канадским паспортом, ему срочно пришлось покинуть страну во избежание провала. Орлов подробно изложил обстоятельства этого эпизода не из соображений занимательности, а ради того, чтобы проанализировать одну из ошибок внешней разведки в ходе легализации своих сотрудников: “За этим инцидентом можно было увидеть более крупный и серьезный просчет в политике разведки НКВД, позволявшей офицерам, ранее занимавшим официальные должности в советских посольствах и торговых делегациях, направляться на нелегальную работу с фальшивыми документами. Главным образом это происходило по двум причинам: во-первых, из-за нехватки квалифицированных офицеров с хорошей подготовкой, опытом и запасом стойкости для нелегальной работы, и во-вторых, из-за того, что опасная деятельность в подполье окружена в Москве таким ореолом героизма, что многие руководители разведки, не принимая во внимание свою прежнюю службу на официальных должностях, старались получить опасное назначение из соображений чести и личной гордости”[218].

Угроза провала вынудила резидента немедленно исчезнуть, однако намеченная им линия работы продолжала неукоснительно соблюдаться. Помимо активных вербовочных подходов к секретаршам из среднего класса, полным ходом шла разработка студенчества. Росла и кембриджская группа.

Гай Берджесс

Ее “второй человек” Гай Френсис де Моней Берджесс являлся наиболее колоритной фигурой среди всех участников “пятерки”. Обилию контактов этого талантливого и совершенно неорганизованного человека, убежденного марксиста и известного гомосексуалиста, получившего после вербовки псевдоним “Мэдхен” (“Девочка”), можно было только удивляться. Гомосексуальную связь с ним имели не менее двух участников группы (Энтони Блант и непродолжительное время Дональд Маклин). Свою главную задачу для советской разведки Берджесс видел в вербовке возможно большего числа новых агентов и самостоятельно или с помощью Филби и Бланта приобрел множество источников (“Мэр”, “Або”, “Ральф”, “Мольер”, “Найджел” и другие). Коммуникабельность Берджесса давала резидентуре все основания надеяться на выполнение поставленной перед ним долговременной задачи проникновения в британскую разведку.

Для начала он стал финансовым советником матери миллионера Виктора Ротшильда и через нее завязал знакомство с начальником IV (военной) секции СИС Стюартом Мензисом и руководителем отдела “В” контрразведки Диком Уайтом, а также с курировавшим разведслужбы постоянным заместителем министра иностранных дел Робертом Ванситтартом. В 1935 году Берджесс начал работать парламентским ассистентом у члена палаты общин Джеймса Макнамары, жизнерадостного человека и тоже гомосексуалиста, и веселые вечеринки этой пары помогли ему выйти на множество новых связей. В конце года “Мэдхен” стал вести передачи на радиостанции Би-Би-Си, специализируясь на интервью с людьми из мира политики и секретных служб. Он постепенно обрастал новыми контактами, среди которых самым результативным было состоявшееся по наводке Маклина знакомство с заместителем начальника I секции СИС Дэвидом Футманом.

Не следует полагать, что Берджесс привлекал к себе одних лишь гомосексуалистов. Он являлся незаурядной личностью, интересным и талантливым человеком, хорошим психологом, и именно это помогло ему в мае 1935 года первым из “кембриджской пятерки” и вообще первым из советских агентов поступить на службу в СИС. Новому сотруднику поручили организацию негласной связи между премьерами Британии Невилем Чемберленом и Франции Эдуардом Даладье. Берджесс решил задачу, опять-таки используя свои неисчерпаемые контакты в среде гомосексуалистов, после чего занялся провоцированием раскола сионистского движения в Палестине. Несколько позже полковник Вивиан решил использовать прошлые, как ему казалось, контакты своего сотрудника и попытался сориентировать Берджесса на работу по коммунистам — не явным членам компартии Великобритании, а нелегальным участникам партийной деятельности. Однако это было совершенно не то, что требовалось советской разведке, и “Мэдхен” деликатно уклонился от такого назначения. Отказ не подорвал его положение в службе, наоборот, в конце 1938 года Берджесса перевели в секцию “Д”, где он, используя накопленный в действиях против сионистов опыт, занялся подрывной пропагандой и активными мероприятиями. На новом месте он организовал на континенте сеть нелегальных радиопередающих станций для введения контрпропагандистской работы против Германии, а несколько позже выдвинул идею создания школы для подготовки агентов, позднее реализованную МИ-6. Берджесс проработал в СИС до конца 1940 года и помог устроиться в нее Киму Филби, все это время регулярно передавая советской разведке доступные ему материалы. После отъезда Дейча и Малли он направлял информацию в парижскую резидентуру и даже иногда выполнял курьерские функции для оставшихся в Англии советских агентов.

Третьим членом кембриджской группы стал симпатизировавший коммунистам молодой и талантливый Дональд Дьюарт Маклин, до 1934 года участвовавший в работе студенческой коммунистической ячейки в Кембридже вначале подпольно, а затем в качестве ее официального секретаря. Вероятнее всего, окончательно он решил работать на СССР после откровенной беседы с Филби в августе 1934 года, хотя существуют и другие версии, согласно которым его завербовали то ли Гай Берджесс, то ли коммунист Дэвид Клугман. Чтобы убедить окружающих в отходе Маклина от левых позиций, пришлось основательно потрудиться, но в конечном итоге коммунистическое прошлое агента стало восприниматься окружающими как простительное заблуждение и шалость молодости. Резидентура также произвела его вербовку без санкции Центра, поскольку с июня 1934 по январь 1935 года ее связь с Москвой поддерживалась только через копенгагенскую точку, и ни о какой оперативности в принятии решений не могло быть и речи. После оформления сотрудничества Маклин первоначально получил псевдоним “Вайзе” (“Сирота”), замененный позже на “Гомера”, а основной установкой на работу с ним стало проникновение в министерство иностранных дел. С февраля 1935 года он уже работал на прямой связи с орловым, экстренный отъезд которого из страны ничего не изменил, агент остался на связи с новым нелегальным резидентом Теодором Малли (“Тео”, “Манн”).

Дональд Маклин

В октябре 1935 года Маклин блестяще, как и все, что он делал, сдал экзамены и обрадовал своего руководителя поступлением на должность третьего секретаря Западного отдела МИД. Режим секретности в Форин офис оказался весьма условным, поэтому доступ к закрытым материалам не составил для него особых сложностей. Словно специально для облегчения работы шпионов, папки с бумагами в зависимости от содержания имели твердо установленную цветовую маркировку обложек. Конфиденциальные документы хранились в белых папках, секретные — в зеленых, сообщения разведки накапливались в красных, а совершенно секретные бумаги, в том числе теоретически предназначенные исключительно для начальника отдела материалы радиоперехвата и дешифровок — в синих. Это позволяло не тратить время на просмотр документов для определения степени их важности, а безошибочно выбирать папки нужного цвета. Маклин именно так и поступал, причем иногда он просто заваливал резидентуру материалами, которые ее сотрудники даже не успевали обработать. В 1936 году информация “Вайзе” сорвала планировавшееся мероприятие ПШКШ по дешифровке телеграфной переписки советского посольства. Криптографы инспирировали долгие парламентские дебаты по вопросу взаимоотношений с СССР, чтобы затем, перехватив зашифрованные донесения, произвести в тексте поиск опорных слов и с их помощью взломать коды посольства. Без вмешательства Маклина так бы наверняка и произошло, но теперь все донесения перед шифрованием тщательно перефразировались, и хорошо задуманная попытка ПШКШ не увенчалась успехом. Усилия агента привели также к установлению личности генерального директора МИ-5 и части ее персонала. По информации Маклина, именовавшегося в оперативной переписке “Лириком”, а позже “Стюартом”, НКВД раскрыл британского агента в Наркомате иностранных дел СССР и нескольких агентов в окружении Вилли Мюнценберга. Но “Вайзе” не просто передавал документы и сообщения, а тщательно анализировал их, просчитывал тенденции развития событий и делал прогнозы. Такая обработка сырой информации приобрела особенное значение после непредвиденного отъезда Орлова, когда в нелегальной резидентуре остался лишь один задыхавшийся от обилия работы оперативный сотрудник — Арнольд Дейч. Только в апреле 1936 года на работу прибыл новый резидент — Теодор Малли, один из “великих нелегалов” НКВД. Венгр по национальности и недоучившийся священник по образованию, он служил офицером в австро-венгерской армии, попал в русский плен и в 1918 году добровольно вступил в Красную Армию. В Красноярске Малли вновь попал в плен, на этот раз к белогвардейцам, но занявшие город красные войска освободили его вместе с другими арестованными. С 1921 года он работает в территориальных органах ВЧК/ОГПУ, где последовательно занимает должности помощника уполномоченного по борьбе с бандитизмом, следователя по особо важным делам и начальника Восточного отдела ОГПУ Крыма, а с 1926 года переводится в центральный аппарат на должность вначале уполномоченного, а затем начальника отделения КРО. С 1932 года Малли работает во внешней разведке и выезжает в спецкомандировки на нелегальную работу в Австрию, Германию, Францию и Великобританию. К сожалению, его служба в Иностранном отделе продлилась всего пять лет и стандартно закончилась расстрелом в Москве в июне 1937 года. Для замены Малли руководство разведки планировало направить в Лондон из Копенгагена Быстролетова, но этого не произошло. Его отозвали из Дании и также арестовали, несмотря на все легендарные вербовки и иные удачные операции этого разведчика, тоже неофициально причисленного к “великим нелегалам”.

Теодор Малли

Вскоре в Москву отозвали и Дейча, лишь в ноябре 1937 года всего на десять дней возвратившегося в Великобританию для консервации агентурного аппарата. До весны 1938 года все уникальные источники оставались без руководства, а прислать из Центра было некого, поскольку именно в это время в НКВД началась чистка нелегалов. Лондонская нелегальная резидентура погибала. Из этого положения нужно было хоть как-то выходить, поэтому по личному указанию наркома руководство агентурными операциями вновь вернули “легальной” резидентуре. Однако ее резидент Г. Б. Грапфен справлялся с новой задачей с большим трудом, и лишь прибывший ему на смену А. В. Горский (“Вадим”) сумел полноценно использовать имевшихся источников. Следует отметить, что вообще-то он мало ценил “пятерку”, полагая ее членов сборищем гомосексуалистов, хвастунов, лгунов, пьяниц и авантюристов, но, преодолев личные антипатии, работал с ними вполне профессионально и не допустил даже намека на возможность провала или неправильного применения их агентурных возможностей. В августе 1938 года, к огорчению разведки, Маклина перевели на работу вторым секретарем посольства Великобритании в Париже, и он временно вышел из сферы деятельности лондонской резидентуры.

Г. Б. Грапфен

А. В. Горский

“Четвертым человеком” кембриджской группы стал выходец из семьи священнослужителя Энтони Фредерик Блант (“Янг”, “Тони”), довольно близкий родственник королевской семьи. Молодой человек не разделял марксистскую доктрину, увлекался искусством и в работе коммунистической партии не участвовал. Благодаря вступлению в университете в негласное “Общество Апостолов”, он обзавелся множеством полезных в будущем знакомств, в числе которых был секретарь премьер-министра С. Болдуина Д. Проктор. Долгое время господствовало мнение о вербовке Бланта в 1935 году во время его поездки в Москву, но оно оказалось неверным. Согласно наиболее вероятной версии, к сотрудничеству с советской разведкой его привлек Берждесс, с которым Блант имел устойчивую связь и даже в нарушение требований конспирации проживал на одной квартире, формальную же вербовку осуществил Дейч в Лондоне в начале 1937 года. Практика социализма в Советском Союзе отнюдь не впечатлила будущего агента, ему понравилась лишь программа СССР в области развития искусств, однако разочарование не поколебало его решимости сотрудничать с советской разведкой. С 1937 года Блант работал в Вобургском университете в Лондоне, где не имел практически никаких разведывательных возможностей. Начавшаяся война всколыхнула его патриотические чувства, и, к ужасу своего руководителя, он добровольно попросился на службу в армию. Практическую пользу разведке Блант стал приносить лишь с конца 1939 года, после поступления на службу в контрразведку.

Энтони Блант

“Пятый человек” кембриджской группы долгие годы являлся одной из загадок мира секретных служб, много лет будоражившей умы историков, журналистов и, естественно, разведчиков. Послевоенные расследования недвусмысленно указывали на наличие в кембриджской группе некоего “пятого человека”, на роль которого примеряли многих. Имя Кэрнкросса впервые назвал лишь бежавший в Великобританию офицер ПГУ КГБ СССР О. А. Гордиевский, но и его сообщение оставило больше загадок, чем разгадало их, вследствие чего многие сходятся на мысли, что кембриджская группа раскрыта далеко не вся. По социальному положению и внешнему облику “пятый человек” разительно отличался от остальной четверки.

Джон Кэрнкросс

Шотландец Джон Александр Керклэнд Кэрнкросс происходил из нижнего слоя среднего класса и никогда не считался своим в среде аристократического студенчества. Вербовочный подход к “пятому человеку” был нетрадиционным, поскольку его провел не оперативный работник резидентуры, а легальный руководитель коммунистической ячейки в Кембридже Дэвид Клугман, никогда не работавший непосредственно на советскую разведку и принципиально выполнявший лишь указания генерального секретаря КПВ Гарри Полита. Интересно, что в 1939 году, несмотря на общеизвестные коммунистические убеждения и активную партийную работу Клугмана, его приняли на службу в британскую военную разведку (его не следует смешивать с другим коммунистом, Норманом Джоном Клугманом, во время Второй мировой войны также работавшим в другой секретной службе — СОЕ). Судя по всему, на сотрудничество с НКВД Кэрнкросса толкнули отнюдь не социалистические убеждения, а постоянные насмешки коллег над неотесанным и неуклюжим “не нашим”. Тяжелый и замкнутый характер молодого человека усугублял остроту проблемы, которую не смогло сгладить даже отличное окончание им университета. Блестящие способности позволили ему поступить на службу в МИД без сдачи обязательных экзаменов, но на этом успех и закончился. Неуживчивого Кэрнкросса перебрасывали из отдела в отдел, пока наконец, к огорчению советского руководителя, не откомандировали в конце 1938 года в министерство финансов. Однако вскоре это обернулось несомненной удачей. МИД уже был перекрыт Маклином, а информация о государственном финансировании различных ведомств, направлений деятельности и проектов неожиданно оказалась очень важной и полезной, тем более что Кэрнкросс получил доступ к данным о финансировании военного министерства и различных спецслужб.

Необходимо отметить, что все члены “кембриджской пятерки” никоим образом не ощущали себя шпионами или предателями родины. Они воспринимали советскую разведку как своего рода подразделение Коминтерна, предназначенное для защиты коммунизма и борьбы против фашизма и капитализма, а уж в самую последнюю очередь призванное обслуживать геополитические интересы СССР. Отсюда вытекало и их вольное обращение с требованиями руководителей, и своеобразное отношение к конспирации, при котором в нарушение всех и всяческих канонов “пятерка” свободно обсуждала между собой оперативные вопросы. Филби, например, лишь после бегства в Советский Союз в 1956 году осознал, и то не сразу, что в КГБ к нему относятся не как к звезде нелегальной разведки, асу мирового класса, а как к завербованному агенту, которому никогда не суждено подняться до статуса кадрового офицера разведки, и доверие к которому никогда не будет полным. И неважно, что он достиг фактического уровня заместителя начальника МИ-6, что в истории найдется мало аналогов столь успешной и долголетней работы нелегала. Агент есть агент, и не более того…

Агентурный аппарат НКВД в Великобритании не ограничивался университетскими группами. Малли создал в Вулвичском арсенале сеть агентов, целиком специализировавшуюся по линии научно-технической разведки во главе с членом ЦК компартии Великобритании Перси Глэдингом (“Гот”). Группа Вулвичского арсенала находилась на связи у бывшего нелегального резидента в Германии и Италии Е. П. Мицкевича (“Анатолий”), с 1932 года работавшего в “легальной” резидентуре в Великобритании. Ее источники в самом арсенале, в фирмах “Армстронг” и “Фарст-Браун” добывали материалы по испытаниям оружия и боеприпасов, производству бронетанковой техники, артиллерии, стрелкового оружия и броневой стали. Все участники группы были в прошлом активными коммунистами, но позже отошли от легальной партийной работы. Активную помощь в работе сети оказывала Ольга Грей, давняя знакомая Глэдинга и доверенное лицо самого руководителя КПВ Гарри Полита, нередко поручавшего ей выполнение нелегальных заданий и осуществление контактов с индийскими коммунистическими группами. В январе 1938 года резидентура была разгромлена, произошли аресты и ликвидация ее агентуры. 13 марта Глэдинга приговорили к 6-летнему тюремного заключению, а его помощники, инженеры арсенала Джордж Хумак и Альберт Уильямс, получили по 4 года. Ольга Грей, фигурировавшая в материалах процесса как “мисс Икс”, оказалась агентом группы “М” МИ-5 и раскрыла контрразведке всю сеть. Англичане несколько поторопились с арестами и поэтому не сумели захватить никого из оперативных работников резидентуры, что дало им основания не считать свой успех полным.

Главной для лондонской загранточки считалась линия работы с шифрами, которой придавалось настолько большое значение, что при направлении Малли в Лондон ему было предписано не распыляться на другие направления. Работу по ней не прервало даже самоубийство работавшего на НКВД Олдхама, успевшего дать ИНО наводки на нескольких возможных агентов. В соответствии с ними Игнатий Рейсс в 1930 году завербовал двух источников, но работу с одним из них, бывшим моряком русского происхождения, пришлось вскоре прекратить по причине его легкомыслия и безответственности. Вторым был находившийся на связи у Малли голландский художник Генри Кристиан Пик (“Купер”), ставший весьма успешным и активным сотрудником нелегальной сети. Он начал свою деятельность в декабре 1933 года с постепенной разработки “втемную” британского консульского чиновника в Женеве Раймонда Оука (“Шелли”). Легендируя свой интерес к государственным секретам Лондона работой для некоего германского банка, Пик в 1934 году попытался сыграть на финансовых проблемах англичанина и вручил ему аванс, но уже в начале следующего года тот категорически отказался сотрудничать и вернул деньги, заявив, что все это слишком похоже на шпионаж.

Тем не менее, контакты с “Шелли” не пропали даром. В результате них “Купер” познакомился с Джоном Гербертом Кингом. Этот ирландец по происхождению с 1934 года в звании капитана 1-го ранга работал в управлении связи МИД по совместительству, в связи с этим не имел права на пенсию и постоянно нуждался в деньгах. Кинг являлся перспективным объектом для вербовки на материальной основе, в процессе постепенного втягивания в которую Пик вначале пригласил его к себе в Гаагу просто провести время. Позднее советский агент организовал его отдых с любовницей в Испании, и по возвращении оттуда объект затосковал по большим деньгам еще сильнее. Последним толчком в объятия разведки послужило отсутствие фрака у Кинга-младшего, не позволившее молодому человеку попасть на чрезвычайно важный для него прием. Вербовка нового источника “Маг” состоялась в Великобритании в феврале 1935 года под флагом голландского банкира, заинтересованного в получении доступа к международной информации для коммерческих целей. Первые материалы поступили к Пику уже 29 марта 1935 года.

Особая ценность предоставляемых Кингом сведений заключалась в том, что он обладал доступом не только к поступавшей в кабинет министров текущей информации, но и к совершенно секретным сводкам для постоянного заместителя министра иностранных дел Ванситтарта. “Маг” вел себя своеобразно и никогда не предоставлял оригиналы документов, ограничиваясь лишь выписками из них и краткими дайджестами. Он игнорировал требования “Купера”, периодически настаивавшего на оригиналах ввиду недопустимости для банка рисковать серьезными капиталами на основании одной лишь устной информации. Интересно, что капитан 1-го ранга сумел просчитать работу Олдхама на тот же “банк” и охарактеризовал его как “дурачка, который брал документы открыто и губил себя”[219]. Кинг был убежден, что самоубийство его предшественника было лишь организованной МИ-5 инсценировкой, а также, что тот работал также и на французскую разведку.

Для прикрытия встреч с агентом Пик организовал и разместил в Лондоне фирму по дизайну интерьеров, на втором этаже которой оборудовал лабораторию для фотосъемки доставленных материалов, но все же время от получения документов до передачи их в Центр нередко затягивалось до неприемлемых сроков, заметно снижавших ценность информации. Для ускорения этого процесса в Лондон прибыл Малли и организовал их ускоренную доставку из студии “Купера” в “легальную” резидентуру, откуда дипкурьерской почтой спецсообщения уходили в Москву. Однако из-за отсутствия должного прикрытия Малли вскоре вынужден был покинуть Великобританию, и руководство разведки приняло достаточно странное решение о передаче “Мага” на связь не владевшему английским языком Кривицкому. Практически тот так и не приступил к работе с агентом, но успел получить о нем полную информацию, что в дальнейшем сыграло роковую роль. Тем временем в конце 1935 года неожиданно нанятый первой женой Кинга частный детектив основательно покопался в прошлом и настоящем Пика, что угрожало его частичным разоблачением. В этих условиях Москва запретила художнику ездить в британскую столицу, и теперь оставшийся без руководителя в Лондоне “Маг” мог встречаться с ним только на континенте. Тогда Малли, несмотря на опасность, сам предложил себя в качестве временной замены для связи с Кингом. Этот рискованный шаг был предпринят во избежание перевода агента на консервацию, и в январе 1936 года Малли под именем Петерсона сменил Пика в качестве “представителя банка”.

Безусловно, легенда об интересе какого-то банка к политической информации была шита белыми нитками, особенно после просьбы руководителя о передаче совершенно не нужных финансистам шифровальных материалов, но англичанин предпочитал делать вид, что верит в нее. Открыть агенту правду было тем более рискованно, что Кинг по убеждениям оказался активным противником социализма в любой, даже самой мягкой его форме. Когда Центр потребовал сосредоточить источника на добывании информации о британских спецслужбах, Малли заявил, что настала пора сообщить “Магу”, “кто мы, не открывая, однако, кто мы есть на самом деле”[220]. Летом 1937 года вопрос решился сам собой, поскольку резидент был отозван в Москву и там репрессирован, а разведка утратила контакт с Кингом.

Несколько ранее торговый атташе британского посольства в Гааге на одной из вечеринок у Пика сообщил ему, что тот находится под контролем секретной службы, и поинтересовался, продолжает ли он по-прежнему работать на Коминтерн. Атташе оказался офицером МИ-5 и попытался завербовать художника, но тот отказался сотрудничать и попал под столь плотное наблюдение англичан и голландцев, что его пришлось навсегда вывести из разведывательной работы. В октябре 1939 года дело агента “Мага” окончательно закончилось. Перебежчик Кривицкий выдал его британским властям, отправившим Кинга в тюрьму на десятилетний срок. Так репрессии в отношении оперативных сотрудников разведки, умноженные предательством, разрушили одну из самых успешных предвоенных операций НКВД в Великобритании. Однако к началу Второй мировой войны резидентура в Англии все же отчасти восстановила работоспособность, обладала достаточно разветвленным агентурным аппаратом и уже могла полноценно функционировать.

Еще одним фактором оперативной обстановки в Соединенном Королевстве в предвоенный период являлся ирландский терроризм, постепенно вылившийся буквально в партизанскую войну. Ему противостояли около 150 инспекторов и следователей Особого отдела Скотланд-Ярда и подкрепленные армией полицейские силы. Накануне войны ИРА резко активизировала свои операции, предварительно 12 января 1939 года предъявив Лондону ультиматум, гласивший: “Правительство Ирландской республики полагает, что 4-дневный срок достаточен для того, чтобы Ваше правительство письменно подтвердило свое намерение эвакуировать воинские части и издало Декларацию об отречении в отношении нашей страны. Наше правительство сохраняет за собой право соответственных действий без дальнейшего предупреждения, если по истечении указанного периода отсрочки эти условия останутся невыполненными”[221]. Ответа, естественно, не последовало, не в последнюю очередь по причине заверений Особого отдела в практическом разгроме организации террористов и в отсутствии у нее возможностей для активных действий. Основываясь на этом, правительственные эксперты заключили, что ультиматум представляет собой ничем не подкрепленную пустую угрозу, но столь оптимистичная оценка ситуации оказалась фатальной ошибкой. С 16 января так называемые “группы активной службы” ИРА развернули в Англии настоящее “бомбовое наступление”. Для начала они атаковали 7 линий электропередач и электростанций, а затем перешли к диверсиям на гидротехнических сооружениях и мостах. Ущерб от них оказался минимальным, поскольку ирландские боевики никогда не отличались хорошей минно-взрывной подготовкой. На первой стадии террористы взрывали обычные бомбы, а позднее разнообразили тактику, используя гранаты со слезоточивым газом в переполненных залах кинотеатров, которые после этого быстро опустели. С января по июнь было зафиксировано 127 террористических актов, из них 57 — в Лондоне, в результате которых один человек погиб и 55 получили ранения различной степени тяжести.

Особый отдел не смог справиться с ситуацией своими силами, и тогда к делу подключился отдел “В” Службы безопасности. МИ-5 возложила руководство антитеррористическими операциями на Гая Лидделла, будущего начальника отдела “В” и одного из наиболее способных британских контрразведчиков. Дополнительной причиной его привлечения являлась убежденность в том, что ИРА осуществляет свои акции по прямому указанию из Берлина. Позднее британская полиция обнаружила в изъятых документах “план С” по осуществлению террористических актов, составленный без участия немцев другом начальника штаба ИРА Шона Рассела Джеймсом (Джимом) О’Донованом, но и после этого у нее еще долго сохранялась уверенность в наличии “германского следа”. У подозреваемых лиц производились повальные обыски, было изъято немало взрывчатки, детонаторов и специальных хи-микалиев, однако взрывы продолжались и в последующие месяцы. 25 августа в торговых рядах Ковентри взорвалась заложенная в багажник велосипеда бомба, убившая пятерых и ранившая 60 человек. Размах акций не уменьшился даже после поимки двоих террористов и вынесения им смертного приговора.

Джеймс О’Донован

В Берлине и в самом деле обратили внимание на своих неожиданных помощников, успешно терроризировавших население Британии. Следует отметить, что первое зафиксированное соприкосновение Ирландии с германской разведкой произошло еще в марте 1937 года. Немецкий студент Курт Веелер Хилл прибыл в Дублин для изучения языка, причем при пересечении границы в качестве своего адреса он указал штаб-квартиру британского отделения АО НСДАП. Обосновавшись на квартире вместе с секретарем германского консульства Робертом Венцелем, Хилл опубликовал в газете объявление с предложением обучать желающих немецкому языку в обмен на разговорную практику в английском. На него откликнулся местный житель, продавец из магазина велосипедов, имя которого до сих пор не рассекречено МИ-5. Хилл познакомился с ирландцем и его женой и предложил им совершить поездку в Германию через Гамбург. Там приезжих встретил сотрудник АСТ-Гамбург доктор Людерс, уговоривший продавца добывать и передавать из Ирландии в Гамбург по радио разведывательную информацию по британским танковым войскам, военно-воздушным силам и ИРА. Однако вербовка оказалась не столь успешной, как предполагалось. После возвращения новый агент не передал ни одного сообщения, хотя его удалось уговорить еще раз приехать в Германию в марте 1938 года. Он вновь пообещал сотрудничать, хотя на этот раз от идеи радиоконтакта отказались. Теперь сообщения должны были передаваться через первых помощников капитанов немецких торговых судов, заходящих в ирландские порты. Агент обрадовал Людерса сообщением о наличии у него источников в британских танковых войсках и авиации, что в действительности являлось абсолютным вымыслом. Более того, по прибытии в Лондон он немедленно рассказал о произошедшей истории представителю военного министерства и после начала войны некоторое время использовался в операциях “20-го комитета”. Но еще до этого в игру с немцами с санкции “Г2” вступила МИ-5. Ирландец-двойник порекомендовал первому помощнику капитана судна “Финкенау” специально направленного для этой цели офицера британской контрразведки, выступавшему под видом журналиста. Ему удалось не только передать немцам дезинформационные материалы военного характера, но и быть представленным местному руководству АО, пригласившему “журналиста” на обед в ресторане. Курт Хилл в течение еще некоторого времени оставался в Дублине и продолжал разведывательную работу, однако в начале 1939 года внезапно уехал в Гамбург, вероятно, почувствовав опасность.

Это не помешало другим ирландцам активно искать выходы на немецкие спецслужбы. Симпатизировавший нацистской идеологии адвокат Чарльз Бернард Комптон Филлипс, периодически носивший большой значок со свастикой, часто совершал поездки из Ирландии в Германию и обратно. В 1937 году он явился к германскому послу в Лондоне и предложил свои услуги, но не получил от него никакого ответа. Однако вскоре ему пришло письмо из Амстердама от некоего П. ван Зюйдена с приглашением прибыть для беседы в Кельн и приложением 15 фунтов стерлингов. В феврале 1938 года состоялась их встреча в отеле “Гогенцоллерн”, на которой адвоката познакомили с руководителем бременского отделения АСТ-Гамбург капитаном 2-го ранга, доктором Эрихом Пффайфером. Вербовочная беседа закончилась успешно: агент согласился вести военную разведку в Англии, причем специально оговорил, что в случае начала войны его обязательства утрачивают силу. Через четыре месяца Филлипс встретился в Гамбурге с сотрудником абвера, именовавшим себя “доктор Лутц”, который поручил ему выяснить наличие в ирландских портах британских войск. В марте 1939 года агент провел разведку трех английских портов и сообщил полученные данные в написанном симпатическими чернилами письме на условный адрес. В июне 1939 года Филлипс вновь приехал в Германию и получил задание выехать в Белфаст. Там он нанес на карту города расположение установленных им военных объектов и почтой выслал ее в Гамбург. После начала войны агент утратил связь с абвером. Следует отметить, что адвокат имел определенные проблемы с психикой, что проявилось в некоторых его неадекватных действиях. В частности, через два месяца после добровольного вступления в октябре 1942 года рядовым в ирландские Силы местной обороны он попросил зачислить его в разведку, мотивируя это наличием соответствующего опыта, приобретенного им в ходе выполнения шпионских заданий абвера. Самое любопытное, что после установления ряда фактов его биографии контрразведка не проводила никакое формальное расследование, и наказание Филлипс не понес. Правда, в 1947 году он все же попал в тюрьму на 12 месяцев, однако не за шпионаж, а за банальную скупку краденого имущества.

Значительно более опасным фактором являлось начавшееся сближение германских спецслужб с ИРА. В том же 1937 году начальник штаба Ирландской республиканской армии Том Бэрри и Шон Макбрайд, ранее занимавший пост заместителя начальника штаба, открыто выступили за установление контактов с потенциальным союзником в борьбе с Британской империей. Бэрри совершил поездку в рейх для зондажа возможности получения поддержки в развертывании партизанской войны в Северной Ирландии. Немцы высказали осторожную заинтересованность, но лишь при условии действий исключительно против британских военных объектов и только в случае будущей войны. По возвращении Макбрайд доложил на заседании совета ИРА об открывшейся возможности, однако его предложения отвергли в пользу плана саботажа против гражданских объектов (“План С”). После такого решения Бэрри немедленно подал в отставку в знак протеста, а его место занял Шон (часто ошибочно именуемый Сином) Рассел. Позднее сторонники сближения ИРА с германской разведкой заметно активизировались, но на данном этапе контакты были заморожены.

Оскар Пфаус

Они возобновились два года спустя. 2 февраля 1939 года в Дублин для установления контакта со штабом ирландских сепаратистов прибыл представитель АСТ-Гамбург Оскар Пфаус. Он должен был выяснить степень желания и готовности ИРА к сотрудничеству с немцами, ее потенциальные возможности, а также договориться о назначении эмиссара организации в рейхе, своего рода офицера связи. При этом Пфаусу категорически запрещалось касаться любых вопросов сбора разведывательной информации. Первым его контактом в Ирландии стал Лайэм Уолш, бывший боец 3-го батальона дублинской бригады Ирландской республиканской армии. Он попал в британскую тюрьму, после выхода из которой перебрался в Свободное Ирландское государство и в 1923 году получил там офицерский чин и всеобщее уважение как пострадавший за национальную идею. Однако уже через год Уолш лишился всего этого, поскольку стало известно, что приговор был вынесен ему отнюдь не за политику, а за банальную кражу денег. Он постоянно втягивался в различного рода темные истории, регулярно растрачивал вверенные средства, вплоть до изгнания из редакции газеты “Айриш Индепендент” за продажу разгадки опубликованного конкурсного кроссворда за 50 фунтов. Однако не знавший об этих компрометирующих обстоятельствах немец работал с Уолшем без сомнений и колебаний, поскольку тот пообещал связать его с сепаратистами. Ирландец представил Пфауса бывшему лидеру террористической организации “Синие рубашки”, а ныне генералу регулярной армии Эоину О’Даффи, но тот враждебно относился к ИРА и отказался сотрудничать с абвером. Далее Уолш сводил немца еще с несколькими людьми, по его заверениям, “слышавшими об ИРА”. Одной из них стала молодая студентка-психолог Е. Мартин, вместо нелегальных политических игр пожелавшая выйти за Пфауса замуж.

Лайэм Уолш

13 февраля представителю абвера, выступавшему под прикрытием корреспондента газеты “Дойче Альгемайне Цайтунг”, наконец удалось связаться с Расселом и О’Донованом. Эта встреча едва не закончилась трагически, поскольку недоверчивые ирландцы увидели в Пфаусе британскую подставу и решили устранить его. Все выяснилось лишь после того, как более уравновешенный и спокойный Рассел по собственной инициативе связался с Гамбургом и получил от немцев подтверждение полномочий их эмиссара. Вскоре переговоры начались, и ирландцы задали множество вопросов, на которые Пфаус смог ответить лишь частично, поскольку не обладал ни соответствующими полномочиями, ни полной информацией. Ирландцы с пониманием отнеслись к такой ситуации и сами предложили направить в Германию офицера связи. Паролем, помимо условленных фраз, должны были служить половинки разорванной купюры в один фунт стерлингов. Перемещения Пфауса привлекли внимание ирландской контрразведки, не знавшей, однако, о его принадлежности к абверу. Тем не менее, нервозное поведение “корреспондента”, постоянно сжигавшего в гостиничном номере какие-то бумаги, заставили “Г2” внести его в списки подозреваемых в шпионаже. Несмотря на периодическое наружное наблюдение, контакт немца с руководством ИРА остался незамеченным.

Через некоторое время в Германию прибыл руководитель службы боеприпасов и химикатов ИРА Джеймс О’Донован, в начале 1939 года совершивший три поездки в Гамбург и Берлин. Первое прибытие его оказалось неожиданным для абверштелле, дежурный которого принял звонок от ирландца, извещавшего, в каком отеле он остановился. На встрече немцы отказались поддержать ИРА в “бомбовом наступлении” на британские власти, выразили обеспокоенность проблемой снабжения сепаратистов в случае войны в Европе и усомнились в способности организации вести операции в Северной Ирландии. Следующая поездка О’Донована в Германию состоялась в апреле, когда Шон Рассел уже покинул Ирландию и отбыл в США для налаживания финансирования организации, а обязанности начальника штаба ИРА исполнял Стивен Хейес. Последний раз эмиссар ирландских сепаратистов посетил Берлин и Гамбург в августе 1939 года, когда война уже очевидным образом назревала. В связи с этим основной целью встречи являлась организация линии радиосвязи, первый сеанс которой состоялся 29 октября.

Хотя британская контрразведка и не знала о происходившем процессе, но просчитать общую тенденцию ее специалистам было несложно. Англичан небезосновательно тревожила возможность совместных операций ирландских боевиков и немецких разведчиков, однако пока она оставалась чисто гипотетической. Основная схватка германских и британских разведывательных служб разворачивалась на Европейском континенте.

Впервой половине 1930-х годов большинство государств мира оказались пораженными глобальным экономическим кризисом. В мае 1930 года на конференции с участием представителей 48 стран мира директор Английского банка Андерсон с горечью констатировал: “Мы безмерно богаты в отношении нашего материального состояния, но мы все страдаем. Страдаем мы… потому, что склады наши забиты дешевыми товарами, которые никто не покупает, наши гавани заполнены кораблями, которые никто не фрахтует, а рабочие наши везде и всюду ходят в поисках работы. Что-то выпало из механизма нашей цивилизованной жизни”[222]. Совершенно естественно, что во время Великой депрессии у правительств и без того хватало насущных проблем с экономикой, и расходы на тайные операции обычно рассматривались как легкомысленное и никому не нужное расточительство. Как следствие, вплоть до окончания экономического кризиса разведывательная активность даже ведущих в этой области государств оставалась крайне низкой, да и на протяжении нескольких последующих лет положение изменилось совершенно незначительно. В этот период в Европе доминировали главным образом советские спецслужбы, немцы же основательно вышли на сцену лишь с 1935 года, и еще три года понадобилось недальновидным британцам, чтобы уже перед самой войной заметно увеличить свое “разведывательное присутствие” на континенте. Никогда не прекращали операций французы, но они были менее значительны по масштабу и в основном направлены на обеспечение безопасности колониальных владений империи. Секретные службы некоторых малых государств работали подчас довольно результативно, однако они являлись державами регионального масштаба, и поэтому области их деятельности чаще всего жестко ограничивались сопредельными странами. Лишь очевидно нараставшая во второй половине десятилетия угроза войны заставила многих вспомнить о небесполезности в большой политике такого государственного института как спецслужбы, но было уже слишком поздно.

1. ВОСТОК

На протяжении десятков лет политологи всего мира именуют восточноевропейскими ряд государств, примыкающих к западной границе бывшего Советского Союза. С точки зрения физической географии это определение абсолютно неверно, поскольку геометрический центр континента расположен примерно в Закарпатской области Украины[223], и к Восточной Европе следует относить исключительно территорию России между меридианом Ростова-на-Дону и Уральскими горами. Государства, традиционно именующиеся восточноевропейскими, фактически находятся частично в Центральной, а частично в Западной Европе, раздел между которыми проходит приблизительно по линии Варшава — Белград. Совершенная очевидность этого факта несомненна, однако столь же несомненно и твердое убеждение подавляющего большинства людей в том, что Польша, Чехословакия, Венгрия, Югославия, Болгария и Румыния расположены в Восточной Европе. Разгадка столь странного, абсолютно очевидного и вместе с тем существующего и поныне заблуждения кроется в том, что и Российская империя, и Советский Союз всегда воспринимались общественным сознанием не как часть Европы, а скорее как преддверие Востока, некий переход к Азии, если не сама Азия. Только при этом условии перечисленные государства можно считать находящимися на восточном краю континента, что с точки зрения культурной и политической будет, в общем, верно. Именно по этой причине в данной главе мы будем придерживаться установившейся традиционной терминологии. Кроме того, поскольку спецслужбы многих государств активно работали по Востоку с территории Австрии, эта небольшая и слабо защищенная, но весьма важная в европейской политике страна также рассматривается в составе той же группы.

В начале 1930-х годов существовало несколько проектов объединения или сближения различных государств, из которых реализовался лишь один — заключенный 19 марта 1931 года австро-германский таможенный союз. Этот факт встревожил прежде всего итальянцев, крайне болезненно относившихся к любым попыткам немцев вовлечь Австрию в свою орбиту. Муссолини немедленно поставил перед своими спецслужбами задачу поддержать дипломатические мероприятия по выводу Вены из-под намечавшегося влияния Берлина. Через вице-канцлера князя Штаремберга Италия начала финансирование местной военизированной организации хеймвер, на которую опирались противники сближения двух государств. СИМ открыла резидентуры в Вене и Мюнхене, наводнила северную соседку своими агентами, однако ей не удалось воспрепятствовать приобретавшему все более неотвратимый характер входу Австрии в германскую орбиту. В стране не просто усиливалось немецкое влияние, но и неуклонно росла популярность нацизма. Весьма обеспокоенное этим правительство запретило деятельность национал-социалистических организаций, что вынудило их активных членов обосноваться в Мюнхене и проводить пропагандистские и нелегальные операции оттуда. Кризис нарастал и уже угрожал самой независимости государства, хотя такая перспектива страшила отнюдь не всех. Нацизм еще далеко не проявил все свои худшие качества, и многие австрийцы совершенно не возражали протав вхождения в состав динамично развивавшейся Германии.

Деятельность остальных государств не представляла для Австрии непосредственной угрозы. Континентальная секретная служба Великобритании менее всего занималась австрийскими вопросами, а служила европейским координационным центром операций СИС. Италия хотя и активно вмешивалась в политику страны, однако в целом защищала ее суверенитет от внешних посягательств и являлась своего рода стабилизирующим фактором. Тем временем финансируемый ей хеймвер взял твердый курс на противодействие социалистическим и коммунистическим группировкам в стране. Экономический кризис начала 1930-х годов и последовавшая за ним депрессия значительно качнули влево симпатии ранее спокойных и умеренных австрийских рабочих. В феврале 1934 года части хеймвера с благословения канцлера Энгельберта Дольфуса стали очищать страну от “большевистско-марксистского заговора”, пролив при этом реки крови. В ответ забастовала Вена, но к хеймверу примкнули войска и полиция, и к 15 февраля “красная столица” прекратила свое существование. Рабочие поселения “Карл Маркс Хоф” и “Гете Хоф” были уничтожены артиллерийским огнем, при этом погибло не менее тысячи человек, в том числе женщины и дета. Девятерых лидеров социалистической военизированной организации шутцбунд хейцмверовцы без всяких юридических формальностей просто повесили в одном из дворов.

Советская разведка не причисляла Австрию к враждебным государствам и использовала ее в качестве удобного плацдарма для операций протав третьих стран. Нелегальный резидент Разведупра в Германии К. М. Басов создал недалеко от Вены резидентуру связи для приема сообщений от слабых передатчиков радиоагентов в Европе и ретрансляции их в Москву через свою мощную станцию. Относительно спокойную ситуацию омрачил террористический акт, совершенный в Вене 27 июля 1931 года человеком, известным под именем сербского коммуниста Андрея Пикловича (Пирковича). Он убил бывшего работника торгпредства СССР в Гамбурге и агента ИНО ОГПУ Георга Земмельмана, который разорвал отношения с Советским Союзом, поселился в Австрии и угрожал опубликовать в венской прессе серию разоблачительных статей о работе разведки. На суде Пиклович заявил, что совершил убийство ради спасения многих подвергавшихся опасности братьев по классу, после чего на фоне развернутой по всей стране пропагандистской кампании в защиту подсудимого присяжные признали его невиновным в убийстве. Приговор был ограничен штрафом за контрабанду оружия. Однако на этом история не закончилась. Через австрийскую столицу проезжал транзитом известный советский невозвращенец Агабеков, и местная полиция попросила его задержаться на несколько дней для бесед. Несколько дней превратились в полторы недели, в течение которых перебежчик делился информацией о методах работы ОГПУ и его агентурных позициях в Европе. Все это вылилось в скандальное происшествие с официальными советскими представителями после того, как Агабеков заявил, что опознал в Пикловиче-Пирковиче начальника секретной лаборатории ОГПУ Эгона Шпильмана, а также расшифровал работавших под дипломатическим прикрытием “легального” резидента М. С. Горба и его помощника И. К. Лебединского.

Нелегальной резидентурой Разведупра в Вене в начале 1930-х годов руководил болгарский коммунист и сотрудник советской военной разведки Иван Винаров (“Март”). Основным назначением этой загранточки являлась работа по Балканам, представлявшим для СССР значительный оперативный интерес. Прикрытие ее нелегальной деятельности обеспечивала созданная Винаровым фирма по импорту овощей и фруктов с юга Европы. Это позволяло обосновать его частые поездки в Болгарию, Югославию, Румынию и Грецию, а широкая сеть торговых агентов предприятия дала возможность легализовать развертывание там агентурного аппарата.

И. Ц. Винаров

Одним из серьезных достижений резидентуры стало внедрение в негласно размещавшуюся на главном почтамте Софии секретную радиотелеграфную службу Болгарии. Перехват и прочтение шифрованной переписки военных атташе нескольких государств позволил наладить наступательную контрразведку против их агентурных сетей. Однако самого значительного успеха резидентура Винарова достигла в Румынии, где успешное внедрение в аналогичную службу обеспечило доступ к закрытой переписке дипломатических миссий. Вскоре обнаружилось, что объем переписки японского военного атташе со своей столицей во много раз превосходит аналогичную корреспонденцию всех остальных аккредитованных в Бухаресте его коллег из других государств. После налаживания ее перехвата и прочтения выяснилось, что атташе по совместительству возглавляет резидентуру военной разведки и руководит проведением агентурных oneраций против СССР. Его сеть в основном состояла из эмигрировавших из России бывших армейских офицеров, а в Карпатских горах с разрешения румынского правительства даже расположился разведывательно-диверсионный учебный центр. Полученная информация позволила значительно обезопасить юго-западную границу Советского Союза, в особенности приграничные районы Украины.

Очень результативным оказалось внедрение агентов резидентуры в пожарную охрану. В Австрии, как и почти по всей Европе, пожарные службы были совершенно самостоятельны, неподконтрольны полиции и имели официальный доступ в любое время на все, в том числе самые засекреченные объекты для проверки их противопожарного состояния. Разведывательные возможности внедренных в эту службу агентов еще более расширялись благодаря тесным связям венской школы пожарной охраны с аналогичными учебными заведениями в Гамбурге, Мюнхене и Праге. Обмен слушателями между Австрией, Германией и Чехословакией позволял проникнуть на некоторые объекты в этих государствах.

Резидентура ИНО ОГПУ в Вене в начале 1930-х годов была еще слаба, хотя и располагала сетью агентов, подчиненных первоклассному групповоду “Г-246”. Им являлся член нацистской партии Франц Талер, располагавший источниками в политической полиции и в Главной дирекции общественной безопасности ведомства федерального канцлера. Несколько позже за нацистские взгляды Талер был выслан в Германию и принят там на работу в АСТ-Мюнхен. Новым групповодом стал его бывший заместитель “Мейснер”. Спустя недолгое время он провалился, зато все остальные члены “группы Г-246” избежали этой участи и продолжали свою деятельность. В целом результаты работы венской резидентуры внешней разведки были невысоки, за короткое время в ней сменилось несколько руководителей, и работа не налаживалась до прибытия из Берлина в 1935 году нового резидента В. П. Рощина (Я. Ф. Тищенко, Туманов). При нем загранточка приобрела как бы второе дыхание, активно вербовались источники, в особенности освещавшие политику Германии, Италии и Франции. Однако вскоре для внешней разведки наступили тяжелые времена, и в результате отзыва в СССР практически всего личного состава резидентуры Рощин лишился оперативных сотрудников. В день он проводил по пять и более встреч с источниками, что в наше время звучит просто фантастически. Такая работа на износ долго продолжаться не могла. Это понимали и в Москве, но вместо доукомплектования венской точки новыми работниками Центр предписал резиденту законсервировать всех агентов, за исключением пяти важнейших. Это решение было принято отнюдь не по недомыслию, а из-за разгрома кадров разведки и отсутствия замены для выбывших сотрудников. После отъезда Рощина в Москву в феврале 1938 года в резидентуре осталась одна шифровальщица “Алиса”, которая в преддверии надвигавшегося аншлюса сожгла оперативные документы и со дня на день ожидала отзыва в СССР. 19 мая поступил приказ уничтожить коды и шифровальные книги, и венская резидентура закрылась до 1940 года.

В. П. Рощин

Германия твердо решила нейтрализовать итальянское влияние в Австрии, и ее политические разведывательные службы стали активно организовывать в стране национал-социалистические группы. Не ограничиваясь борьбой идеологий, немцы готовили свою “пятую колонну” к повстанческим действиям. В первой половине 1934 года через границу с Германией в Австрию нелегально завозилось огромное количество оружия, боеприпасов и взрывчатки. Терроризм принял такие масштабы, что правительство Дольфуса вынуждено было издать декрет, каравший хранение взрывчатых веществ смертной казнью. Документ вступил в силу 12 июля, а уже 20 июля состоялся суд над семью схваченными террористами немецкого происхождения, приговоренными к расстрелу в соответствии с новым декретом. Немецкая пропаганда немедленно разразилась угрозами уничтожить Дольфуса и членов его правительства в случае оставления приговора в силе. Обеспокоенный канцлер, на которого в октябре предыдущего года уже совершалось покушение, отправил семью в Италию, но сам не избежал гибели. 25 июля переодетые в форму австрийской гражданской гвардии 154 нациста из 89-го австрийского батальона СС захватили его резиденцию и ранили канцлера двумя выстрелами в грудь. Дольфус отказался подписать прошение об отставке и из-за отсутствия медицинской помощи истек кровью и умер. Через час после этого эсэсовцы сдались. Терпение Муссолини истощилось, и в тот же день он выдвинул на границу войска, пообещав защитить независимость Австрии вооруженной силой. Резкие заявления сделали также Лондон и Париж. После этого Гитлеру пришлось свернуть операцию, отозвать посла и выразить президенту Микласу соболезнование. Очередным чрезвычайным послом рейха в Вене стал известный в мире дипломатии и разведки бывший вице-канцлер Франц фон Папен. Оставшийся без поддержки извне нацистский путч был подавлен австрийскими войсками и полицией за три дня.

Новый канцлер Шушниг извлек из этой истории немало уроков, одним из которых стал вывод о необходимости сформировать разведывательную службу. Скандалы, сотрясавшие в свое время Австро-Венгрию из-за упущений ее разведки, надолго отвратили Австрию от желания обзаводиться подобной организацией, но теперь канцлер и правительство поняли, что без нее полноценное функционирование государства невозможно. В результате в 1935 году началось, а к 1936 году завершилось создание Отдела информации австрийского генерального штаба, номинальным начальником которого стал полковник Беме, а фактическим руководителем — подполковник Эрвин Лахузен Эдлер фон Вивремонт. Однако уровень безопасности австрийского государства от этого не повысился, поскольку уже в 1937 году военные разведчики Австрии и Германии негласно установили между собой рабочие контакты и действовали практически по единому плану. Расчеты правительства не оправдались, но канцлер пока что об этом не знал.

Тем временем рейх усиливал давление на Вену. Постепенно уступавший немцам Шуш-ниг все еще надеялся получить помощь от Муссолини, но напрасно. Все внимание Италии было обращено на бассейн Средиземного моря и Северную Африку, а в проведении центрально-европейской политики дуче утратил самостоятельность и противостоять Гитлеру уже не мог. На пути к аншлюсу следовало преодолеть еще одно препятствие, на вид незначительное, однако крайне для фюрера досадное. Австрийская полиция собрала еще для Дольфуса подробное и обстоятельное досье о прошедших в Австрии молодых годах Гитлера. Безукоризненный вождь германской нации представал в них в совершенно невыгодном свете, особенно в эпизоде с доведением до самоубийства своей племянницы и любовницы Гели Раубаль. Другое досье попало к Дольфусу от погибшего в “ночь длинных ножей” 30 июня 1934 года последнего канцлера Веймарской республики Шлейхера и содержало весьма компрометирующую информацию об участии будущего фюрера Третьего рейха в Первой мировой войне. Документы опровергали пропагандистскую версию, гласившую, что Гитлер провел четыре года в окопах и за храбрость был награжден “Железным крестом”, и свидетельствовали, что в действительности он служил посыльным и денщиком командира роты, а боевую награду получил в 1923 году в Мюнхене из рук участника “пивного путча” генерала Людендорфа. По неофициальным каналам австрийский канцлер довел до сведения фюрера намерение опубликовать в прессе эти материалы и послал ему копии.

Гитлер поставил задачу похищения обоих досье одновременно перед начальником СД Гейдрихом и послом в Вене фон Папеном. Предвидевший именно такую его реакцию Шушниг не доверял даже министрам своего правительства и хранил документы в сейфе у себя дома, где практически постоянно находилась его жена. После подключения к делу СД произошла автомобильная катастрофа, в результате которой супруга канцлера скончалась. Данных о причастности к этому агентуры Гейдриха нет, отмечается лишь совпадение по времени двух указанных событий. Вскоре досье были похищены, но не СД, а людьми фон Папена, и в феврале 1938 года, когда Гитлер вызвал Шушнига на переговоры в Бертехсгаден, в ответ на угрозу опубликовать компромат фюрер положил перед ним на стол папки с оригиналами документов. В Бертехсгаден их доставил советник посольства и доверенное лицо фон Папена барон Кеттлер, опоздавший к намеченному сроку на восемь часов. Проверка СД установила, что задержка произошла из-за его остановки в зальцбургской гостинице для снятия фотокопий с материалов. Вскоре тело Кеттлера извлекли из Дуная. Полагают, что копии все же успели уйти в Аондон, в интересах которого советник, скорее всего, работал. Фон Папен промолчал и проиграл свою борьбу с СС и СД. Вскоре его буквально выгнали с поста в Вене и отправили в Анкару.

Расчеты Шушнига на помощь Италии и на использование компромата потерпели провал, однако все же он уехал из Бертехсгадена, не подписав никакого соглашения. Немедленно по всей стране начались выступления национал-социалистов и кровавые столкновения сторонников и противников аншлюса. Шушниг назначил на 13 марта плебисцит по вопросу о вхождении Австрии в рейх, в ответ на что Гитлер ультимативно потребовал его отмены и отставки канцлера. После третьего предупреждения из Берлина 11 марта последовало уведомление, что при невыполнении этих условий вечером того же дня вермахт вступит на территорию Австрии. Шушниг обратился по радио к народу и заявил, что во избежание кровопролития вынужден оставить свой пост. Канцлером стал нацист Зейсс-Инкварт, одновременно сохранивший за собой портфель министра общественного порядка и безопасности, однако в тот же вечер вермахт все же перешел австрийскую границу, а 13 марта новое правительство опубликовало официальный закон, объявлявший Австрию германским государством. Отныне и до 1945 года она стала частью Третьего рейха под наименованием “Остмарк”. Как уже отмечалось, специально сформированный отряд абвера “ZZ” захватил все архивы отдела информации австрийского генерального штаба, а сам Лахузен перешел на службу в абвер. СД достались архивы австро-венгерской разведки и все материалы по перехвату и дешифрованию, накопленные в возглавлявшейся генералом Андреасом Фиглем дешифровальной службе генштаба. Она работала достаточно успешно, о чем немцы прекрасно знали, поскольку с 1923 по 1934 год обменивались с австрийцами материалами по шифрсистемам Бельгии, Великобритании, Венгрии, Италии, Румынии, СССР, США, Франции, Чехословакии и Югославии. Добытые трофеи оказались весьма полезными, поскольку к 1938 году Гейдрих решил организовать в составе СД собственное криптоаналитическое подразделение. Однако ему не удалось пополнить свой штат венскими дешифровальщиками, четверых наиболее способных из них забрал вермахт в свое бюро “Ши”. Безопасностью бывших австрийских территорий стали заниматься германские ведомства, и тепличные условия работы иностранных резидентур немедленно канули в прошлое. Они стали сворачиваться одна за другой, поскольку соперничать с абвером, СД и гестапо оказалось весьма непросто. Как уже упоминалось, резидент СИС в Австрии майор Томас Кендрик был арестован и на допросах предоставил немцам подробные сведения о структуре и деятельности центрального аппарата и резидентур британской разведки. Крах венской “станции” привел не только к рассекречиванию ценной информации, но и к арестам и казням агентов-австрийцев. После энергичного вмешательства посла Соединенного Королевства в Берлине Невиля Гендерсона уже не представляющего интереса Кендрика 20 августа 1938 года выпустили на свободу и депортировали на родину. В Вену прибыл новый офицер паспортного контроля, тоже разведчик Джордж Берри, однако ввиду полной утраты агентурных позиций вся оперативная работа СИС с территории Австрии прекратилась.

Гиммлер и Гейдрих в Вене

Другим порождением распавшейся Австро-Венгерской империи стала Чехословакия, в которой отношение к разведке было совершенно иным, чем в Австрии, возможно, из-за плотных и длительных контактов чехов с разведкой Российской империи. Уже в 1919 году при штабе вооруженных сил Чехословакии был образован 2-й отдел, ведавший агентурной разведкой в оперативном звене и, в большей степени, контрразведкой. Его возглавляли вначале полковник Дастих, а затем полковник Гаек. Центральный аппарат отдела практически передоверил всю работу разведывательным отделам при штабах трех армий, из которых важнейшей была Первая, дислоцировавшаяся на германской границе. Разведывательными органами располагали также министерства иностранных дел, внутренних дел и финансов, однако их оперативные подразделения никак не координировали свою работу ни между собой, ни с военными, действовали полностью автономно и не имели единого плана. К концу 1920-х годов 2-й отдел фактически пришел в упадок, агентурные операции не проводил, а вся его работа ограничивалась извлечением информации из открытых источников. Командующие войсками не получали никаких материалов от формально подчиненных им разведывательных органов, а начальник отдела генерал Халупа самой важной и приятной стороной своей деятельности полагал военно-дипломатическую. При его преемнике генерале Моймире Соукупе ситуация оставалась практически прежней.

Многое изменилось с приходом на службу в разведку в 1929 году майора Франтишека Моравца, первоначально назначенного на должность начальника разведывательного отдела Первой армии. Командование планировало через два года перевести его в центральный аппарат разведки, но этот переход задержался еще приблизительно на год. Моравец был обычным армейским офицером с высшим военным образованием и о разведке не знал абсолютно ничего, а первые сведения о сути своей будущей службы почерпнул из трех спешно купленных в обычном магазине общедоступных книг. Беседа с генералом Халупой также не дала ему никакой новой информации. Однако майор решил отнестись к назначению весьма серьезно, за два года сумел принципиально улучшить постановку работы в своем отделе и внести в нее ряд новшеств. Этот период позволил ему приобрести определенный опыт и выработать концепцию реорганизации чехословацкой разведки в целом, которую он доложил командованию сразу же после назначения на должность начальника агентурного отделения 2-го отдела штаба вооруженных сил. План был одобрен, и с 1934 года стратегическая разведка ЧСР стала децентрализованной, с региональными отделениями в Праге (Богемия), Брно (Моравия), Братиславе (Словакия) и Кошице (Рутения). В дальнейшем статус двух последних отделений был понижен до постов, вместо них региональное отделение было образовано в словацком городе Банска-Бистрица. Отделениям подчинялись разведывательные посты в Ческе-Будейовице, Усти-над-Лабем, Градец-Кралове, Пльзени, Зноймо, Остраве и Ужгороде. Все периферийные территориальные подразделения действовали параллельно с разведывательными отделами армий и передавали добытую информацию в Центр, где она оценивалась, обрабатывалась, централизовалась и в обезличенном виде направлялась в войска для использования. Еще одним важным новшеством в сфере организации явилось разделение агентурного аппарата на сети мирного и военного периодов, причем последние тщательно консервировались и находились в состоянии ожидания сигнала о начале мобилизации. В ходе реформы значительно увеличилось количество пеленгаторов, а также была создана техническая секция, отвечавшая за связь, фотографическое оборудование и использование секретных чернил. Штат разведки вырос до 300 человек.

2-й отдел принципиально не использовал для проведения агентурных операций военных дипломатов. Согласно чехословацким взглядам, удобство ведения разведки с позиций ВАТ отнюдь не могло компенсировать проблем и сложностей, неизбежно возникавших в случае провала находящегося на связи у атташе агента. По этой причине военным дипломатам разрешалось использовать лишь официальные контакты, а также вести разведку по открытым источникам. Это ограничение являлось непреложным.

Франтишек Моравец

Закордонные резидентуры 2-го отдела разместились в Цюрихе, Гааге, Варшаве, Копенгагене, Стокгольме, позднее также в Белграде и Париже. Неплохие контакты с французскими и швейцарскими коллегами позволили придать последней точке почти официальный статус. После, признания Прагой Советского Союза де юре в 1934 году и подписания межгосударственного договора о взаимопомощи в 1935 году наметилось сближение между военными разведками обоих государств. В 1936 году Моравец посетил Москву для установления рабочих контактов с коллегами из Разведупра РККА. Это партнерство проистекало из совершенно особых отношений, установившихся между Чехословакией и СССР. Их поддерживал президент Бенеш, сделавший ставку на Москву и во многих случаях эффективно выполнявший функции посредника в диалоге Сталина с западными лидерами, а также снабжавший его важной информацией. При этом уже, конечно, не было и речи о враждебных по отношению к СССР действиях, которые ранее позволяли себе чехословаки. Так, в столице ЧСР длительное время функционировал “Центр по обучению русскому языку и советским манерам” под руководством генерала Иностранцева, в котором прошли стажировку многие офицеры русских подразделений разведки Великобритании, Франции, Италии и Швеции, но теперь он закрылся навсегда.

Чехословацкая военная разведка оказалась для Разведупра ценнейшим партнером. Использование разведывательных возможностей 2-го отдела не только обеспечивало ему более благоприятные условия для сбора информации, но и облегчало легализацию нелегалов по подлинным паспортам ЧСР. Особенно полезным это сотрудничество оказалось на испанском направлении. В период Гражданской войны по чехословацким каналам СССР проводил массовые закупки вооружений и транзит их на Пиренейский полуостров, а также перебрасывал туда своих военных специалистов. В Праге действовала и загранточка внешней разведки ОГПУ/НКВД, одним из самых эффективных руководителей которой был С. М. Глинский, занимавший эту должность с 1931 по 1933 годы. Главной задачей резидентуры являлось проникновение в располагавшиеся на территории Чехословакии эмигрантские организации “Галлиполийцы”, “Крестьянская Россия” и Организацию украинских националистов (ОУН). Разведка также имела источники и в чехословацких политических кругах, однако это направление считалось второстепенным.

С. В. Жбиковский

X. Б. Петашев

Разведупр тоже открыл в Чехословакии свою резидентуру, которую возглавляли А. Г. Ганзен (1921–1923), С. В. Жбиковский (1923–1924), Л. А. Борович (Розенталь, 1924), X. Б. Петашев (Христо Боев, 1926). Ее деятельность ознаменовалась рядом успехов, в частности, в добывании текстов польско-румынской и франко-польской военных конвенций и некоторых документов министерства внутренних дел Польши. Поступали в резидентуру и документы, касающиеся оборонного и мобилизационного потенциала Чехословакии и армий стран Малой Антанты. В 1924 году в чехословацкой резидентуре Разведупра произошел провал, приведший к аресту десяти ее источников. Следующий, хотя и существенно меньший по размерам провал произошел в 1925 году и был связан с использованием членов местной коммунистической партии в нелегальных операциях. Намного более серьезными оказались последствия октябрьского провала того же 1925 года, когда пражская полиция арестовала литографа типографии военного министерства Франтишека Шимунека в момент передачи им документов Боеву, работавшему под прикрытием должности вице-консула СССР и под именем X. И. Дымова. Обладавшего дипломатическим прикрытием резидента выслали из страны, а семеро его источников, преимущественно коммунисты, были осуждены. Повлекший резкую реакцию МИД Чехословакии и его обмен нотами с НКИД СССР провал произошел все по той же тривиальной причине использования в агентурных операциях членов местной коммунистической партии. Он послужил основанием для принятия постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 8 декабря 1926 года о категорическом запрете привлечения коммунистов к делам разведки в стране пребывания. Впоследствии военная разведка имела в Чехословакии некоторое количество агентов, однако в основном это были одиночки или пары нелегалов, подчиненные руководимой главным резидентом Винаровым венской загранточке. Существенно крупнее была лишь нелегальная резидентура под руководством И. В. Крекманова (“Шварц”), использовавшего голландский паспорт на имя Георга Майермана. Он действовал в Праге с мая 1930 года и с помощью местных коммунистов сумел организовать две параллельные агентурные сети на военных заводах “Шкода”, “36-ройовка-Брно” и других стратегически важных объектах, добывавшие сведения в основном о новинках военной техники и вооружения, как иностранных, преимущественно французских, так и производимых на отечественных заводах. Резидентура “Шварц” поддерживала магистральную связь с Веной при помощи курьеров, один из которых был задержан при таможенном досмотре на границе с нелегально вынесенным с радиозавода передатчиком. Однако стойкость связника Яна Досталека, утверждавшего, что он действовал в одиночку, позволила избежать дальнейших арестов. В 1933 году резидентом вместо Крекманова стал его помощник С. Т. Кратунский, решивший организовать не эпизодическую, а регулярную связь с Веной путем подбора и последующей вербовки железнодорожника, совершающего регулярные поездки в Австрию. На этапе поиска кандидатуры контрразведка смогла подставить нелегальной резидентуре своего агента. Несколько дней спустя произошел провал, в результате которого был арестован и резидент, и два его ведущих сотрудника. Вскоре погиб один из них, Франтишек Кадлец. По официальной версии, он покончил с собой, прыгнув в шахту лифта в здании полицейского управления, которая почему-то оказалась открытой. Стефан Кратунский умер 27 февраля 1936 года в результате примененных к нему в тюрьме пыток. В живых остался лишь Стефан Буюклиев, переживший не только заключение, но также оккупацию и войну.

Чехословацкая контрразведка не ограничивалась борьбой с иностранной разведывательной агентурой, а также с отечественными коммунистами и нацистами. Определенное беспокойство ей причиняли украинские эмигранты, хотя именно в Праге с негласного позволения правительства в августе 1920 года состоялся 1-й съезд нелегальной Украинской военной организации (УВО), избравший комендантом ее “Начальной комиссии” бывшего полковника австрийской армии Евгена Коновальца. Долгое время власти не обращали внимания на деятельность этой организации, пока ее члены не занялись террористическими акциями, направленными преимущественно против польских должностных лиц. К этому времени УВО уже была реорганизована. На состоявшемся в конце января — начале февраля 1929 года в Вене I конгрессе украинских националистов она объединилась с “Легией” и “Союзом украинской национальной молодежи” в Организацию украинских националистов (ОУН), сохраняя, однако формальную самостоятельность внутри новой организации. Замысел заключался в том, чтобы представить ОУН как исключительно политическую структуру, не имеющую ничего общего с подпольной борьбой. Вся теневая работа должна была вестись с позиций прежней УВО, не компрометируя всю организацию в целом. Фактически УВО приобретала строго законспирированной статус вооруженной силы ОУН, но этот факт хранился в строгом секрете от внешнего мира.

Евген Коновалец

Руководителем и УВО, и ОУН остался Коновалец, а центральный орган управления организацией переместился в Женеву и находился там до 1936 года. Чехословакия продолжала оставаться весьма благоприятной для украинских националистов страной до произошедшего в 1934 году покушения на польского министра иностранных дел Бронислава Перацкого. Убивший его член ОУН Григорий Мацейко (“Гонта”) сумел избежать ареста в Варшаве и попытался укрыться в Чехословакии, но терпение ее властей уже истощилось. Они в один день провели скоординированную акцию по ликвидации конспиративных квартир и явок националистов и изъятию их архивов, после чего устойчивому положению ОУН в стране пришел конец. Вся захваченная документация была передана полякам. Строго говоря, такое изменение позиции Праги не было вызвано делом Мацейко. ЧСР быстро сближалась с Советским Союзом и не желала подвергать риску отношения с новым важным стратегическим партнером из-за пребывания на ее территории украинских националистов, поэтому поимка убийцы Перацкого лишь ускорила неизбежный процесс.

Адольф Гитлер и Конрад Генлейн

В чехословацкой столице расположилась главная резидентура итальянской военной разведки СИМ на востоке Европы, в активе которой, однако, не зафиксированы серьезные успешные операции. Зато весьма результативно работали против ЧСР германские спецслужбы, обеспечивавшие выполнение решения политического руководства рейха по расчленению Чехословакии. Эта задача имела высший приоритет. Абвер сориентировал на нее свои ACT в Дрездене, Мюнхене, Бреслау и Нюрнберге, но в мае 1936 года чехословацкая контрразведка разгромила их широко разветвленные сети. Еще более опасной являлась совместная работа ФОМИ и СД-аусланд по созданию “пятой колонны” в населенной немцами Судетской области. Для руководства операциями в Чехословакии Гейдрих сформировал в СД специальный отдел. Кроме немцев, цели отторжения более или менее значительных частей территории страны ставили перед собой и проживавшие в стране национальные меньшинства поляков, словаков и венгров Они составляли обширную вербовочную базу, позволявшую иностранным разведкам легко приобретать источники информации. В частности, немцы добывали в стране так много сведений, что для их передачи от границы до Берлина пришлось специально проложить два защищенных телеграфных кабеля.

Нельзя сказать, что правительство ЧСР игнорировало германскую угрозу. Первые контрмеры оно начало предпринимать в самом начале 1930-х годов, после активизации в Богемии созданной по образцу СА молодежной организации “Народный спорт”. Фактически она представляла собой подпольное воинское формирование, члены которого носили униформу со знаками различия и обучались стрельбе, метанию гранат и диверсионным операциям. “Народный спорт” располагал собственной разведкой, замаскированной под курьерскую службу. В 1932 году контрразведка сумела перехватить множество материалов, позволивших в судебном порядке запретить эту организацию и осудить семерых ее руководителей за подрывные действия, организацию незаконных воинских формирований и попытку отторжения от ЧСР Судетской области. Вскоре за этим последовало запрещение немецкой национал-социалистической партии, явившийся первым в истории Чехословакии официальным объявлением политической структуры вне закона. Однако вместо судетской НСДАП тут же возник Судето-немецкий отечественный фронт под руководством Конрада Генлейна, в апреле 1935 года переименованный в Судетскую немецкую партию. В ее составе был сформирован 40-тысячный (1938 год) Судето-немецкий добровольческий корпус, имевший свою возглавлявшуюся Рихардом Ламмелем разведку. Центральный аппарат партии располагался в Зельбе, а периферийные бюро — в Гофе, Вильдзассене и Дрездене. Националистическое движение имело под собой вполне объективную основу. В Чехословакии проживало более 3 миллионов этнических немцев, в полтора раза больше, чем словаков и лишь приблизительно вдвое меньше, чем чехов. Не все из них симпатизировали фашистской идеологии, однако близорукая национальная политика пражского правительства способствовала значительному развитию сепаратистских тенденций в среде судетских немцев. Их всемерно поддерживал в этих настроениях рейх, располагавший широкими возможностями для активной поддержки подрывной деятельности внутри Чехословакии. Из 4111 километров общей протяженности государственной границы ЧСР на границу с Германией и Австрией приходилось 2092 километра. Это позволяло без особых затруднений перемещать через нее в обе стороны курьеров, участников националистических формирований и контрабандные грузы. С 1937 года главной задачей 2-го отдела стало установление подлинных намерений нацистской Германии и ее связей с немецкой диаспорой. К этому времени в его активе уже числилась первая крупная и перспективная вербовка по линии контрразведки. Агентом под шифром “Икс-200” стал Хуго Заппе, бывший личный секретарь укрывшегося в рейхе руководителя “Народного спорта” Ханса Кребса. В 1934 году контрразведка инсценировала ограбление его квартиры, из которой вместе с бумагами нацистской организации было демонстративно похищено меховое пальто. После этого Заппе якобы попал под подозрение и вынужден был укрыться в Германии. Операция по его внедрению прошла успешно, беглец стал почти национальным героем рейха, был принят высокими лицами в нацистской администрации и вскоре дослужился до звания группенфюрера СА. Одновременно энергичный Моравец провел еще одну операцию по приобретению источников в Германии. 2-й отдел негласно помог созданию в Судетской области небольшого ссудного банка, уполномоченного на выдачу кредитов на сумму до 1000 рейхсмарок и вскоре обычным порядком получившего в Берлине лицензию на осуществление операций на территории рейха. После этого в Германию прибыли около 90 чешских сотрудников, большинство из которых искренне полагали, что они трудятся в рядовом финансовом учреждении. Аюбой обращавшийся с просьбой о кредитовании клиент должен был заполнить подробную анкету и пройти соответствующее собеседование на предмет перспектив возврата ссуды. В действительности последнее являлось скрытым разведывательным опросом, позволявшим проводившим его оперативным офицерам 2-го отдела собирать информацию и отбирать возможных кандидатов на вербовку.

В том же 1934 году чехословацкую разведку постиг сильный удар. В приграничной полосе при неясных обстоятельствах немцы похитили ее офицера Яна Кириновича, обвинили его в проникновении на территорию рейха со шпионскими целями и приговорили к 25 годам тюремного заключения. Берлин отклонял все попытки обменять чеха на арестованных германских агентов, которым, в соответствии с мягкими местными законами, не угрожали длительные сроки. Когда же обмен в конечном итоге все же состоялся, психика возвращенного Кириновича оказалась практически полностью разрушена многократными инъекциями скополамина и других психотропных препаратов. Он стал полным инвалидом и через несколько лет умер, так и не обретя вновь способности полноценно мыслить.

Иногда на территории Чехословакии немцы проводили операции, не направленные против нее. Одной из них стало уничтожение подпольной радиостанции, входившей в систему так называемого “Черного оркестра”, как именовали эмигрантскую оппозицию бежавшего от нацистских репрессий Отто Штрассера. Этот передатчик тревожил Гитлера, и он поручил руководителю Службы безопасности НСДАП Гейдриху заставить его замолчать. В течение некоторого времени германская радиоразведка затруднялась определить его место и рассматривала варианты Гамбурга, Англии и южной части Германии. Однако принятые на вооружение в достаточном количестве технически совершенные пеленгаторы позволили засечь станцию, располагавшуюся приблизительно в 30 километрах к юго-востоку от Праги в небольшом городке Добрис. Затем агентурным путем СД установила, что трансляция ведется из гостиничного номера, а всем процессом руководит проживающий в нем же немецкий инженер-эмигрант, бывший штурмовик Рудольф Формис. Ликвидацию этого источника беспокойства Гейдрих поручил одному из своих наиболее подготовленных сотрудников Альфреду Хельмуту Науйоксу. 10 января 1935 года был утвержден план операции по похищению Формиса и доставке его на территорию рейха, после чего Науйокс под видом торговца бакалеей Ганса Мюллера в сопровождении игравшей роль его жены инструктора гимнастики из Берлина Эдит Касбах отправился в Чехословакию. В Добрисе они поселились в той же самой гостинице и стали ждать сигнала о начале проведения акции. 23 января Гейдрих известил Науйокса об изменении основной цели операции. Теперь требовалось уничтожить передающую аппаратуру, а похищать инженера следовало лишь при наличии благоприятной возможности для проведения столь рискованной острой акции.

Отто Штрассер Науйокс (слева) в кабинете Гейдриха

В помощь Науйоксу прибыл боевик СД Вернер Гетш, и поздним вечером они вдвоем попытались открыть дверь номера Формиса дубликатом ключа. Немцы ошибочно полагали, что инженер ушел, но он оказался в комнате и через дверь стал выяснять, кто пытается войти к нему. Не растерявшийся Науйокс заявил, что обслуживает этот этаж гостиницы и собирается заменить мыло в ванной комнате. Дверь открылась, боевики втолкнули стоявшего на пороге Формиса внутрь, однако он выхватил револьвер и попытался выстрелить в нападающих. Науйокс опередил его и убил на месте, а затем вместе с Гетшем и Касбах покинул ставшую опасной гостиницу, предварительно бросив на радиоаппаратуру фосфорную гранату. Станция была уничтожена.

Чехословацкие пограничники захватили автомашину, на которой пытались скрыться боевики, но после энергичного демарша Берлина отпустили их без последствий. По возвращении в рейх Науйокса ждал выговор от Гейдриха, возмущенно заявившего, что его подчиненный превратил филигранную операцию в обыкновенный бандитский налет и провалил все дело. Однако позднее руководитель СД по достоинству оценил хладнокровие и находчивость своего сотрудника, благодаря которым в ближайшее же время Науйокс выдвинулся в число ведущих офицеров разведки. В дальнейшем на его счету числилось немало успешных и весьма громких акций, вошедших во многие учебники по истории специальных операций.

В противостоянии с Германией естественным союзником Чехословакии являлся СССР, поэтому после подписания 16 мая 1935 года советско-чехословацкого договора о взаимопомощи было решено организовать взаимодействие органов военной разведки обоих государств. Летом в Прагу прибыла делегация РУ РККА во главе с А. X. Артузовым, подписавшим соглашение о совместном ведении информационной и агентурно-оперативной работы на германском направлении. В январе 1936 года в столице Чехословакии появилась очередная делегация советских военных разведчиков. Ее возглавлял комдив А. М. Никонов, уведомивший новых партнеров о том, что СССР требуется в основном не политическая, а военно-техническая информация о вермахте и СС. Реализация достигнутых договоренностей началась быстро. В Праге появился постоянный представитель Разведупра, ответственный за информационный обмен и координацию усилий обеих разведывательных служб, а в мае 1936 года был организован совместный оперативный разведывательный центр “Вонапо”, в некоторых источниках фигурирующий как “Вонако”, во главе с майором Карелом Палечеком. Впоследствии его переименовали в “Вонапо-2” (или, соответственно, “Вонако-2”). Заместителем Палечека от Разведупра РККА являлся капитан Кузнецов, пользовавшийся фамилией Нойман и в совместных документах употреблявший условную подпись “Рудольф”. Полякам было направлено уведомление о прекращении совместных операций против СССР и намерении продолжать таковые против Германии. В Варшаве пока не знали о достигнутых между Советским Союзом и Чехословакией договоренностях в области разведки и полагали, что речь идет исключительно о политическом курсе. Но и это вызвало крайнее неудовольствие поляков, полагавших СССР своим основным противником, и стало первым шагом на пути ухудшения отношений между Варшавой и Прагой.

Летом 1936 года в Москву для уточнения направлений и порядка сотрудничества в области военной разведки прибыла делегация 2-го отдела генштаба ЧСР во главе с полковником Моравцем. В первый же день переговоров начальник РУ РККА С. П. Урицкий огласил несколько неожиданное предложение, поставившее гостей в затруднительное положение. Они понимали, что ведение разведки против Германии затруднительно для СССР ввиду отсутствия общей границы между двумя странами, и ожидали от советских партнеров предложений об организации на их территории разведывательных баз, готовясь их мягко, но решительно отклонить. Урицкий, однако, уже на первой встрече предложил нечто иное, а именно направление в Чехословакию 100 советских офицеров для обучения и подготовки с последующей заброской на территорию рейха в качестве нелегальных резидентов. С точки зрения практической оперативной работы, столь масштабная идея была лишена всякого практического смысла, в связи с чем Моравец заключил, что новые партнеры просто создают себе поле для маневра и обеспечивают себя в переговорах возможностью уступок ничего не значащих для них позиций. Он запросил инструкций из Праги и получил совершенно бесполезный совет: “Будьте дипломатичны. Рекомендуем Вам не слишком связывать себя обязательствами”[224]. На следующий день Моравец представил Урицкому свои соображения по данному вопросу, в которых упирал на то, то не имеющие должной подготовки для нелегальной работы и заброшенные в рейх в таком количестве резиденты практически неизбежно будут быстро раскрыты и погибнут. Начальника РУ это нисколько не впечатлило, он заметил, что в таком случае нетрудно будет направить вторую сотню разведчиков[225]. Постепенно советская сторона начала сдавать одну позицию за другой, и в результате согласованные направления сотрудничества оказались даже меньшими по масштабам, чем ожидалось вначале. Договоренность подтверждала, что существующий в Праге совместный разведывательный центр будет единственным, а весь технический штат его будет комплектоваться гражданами ЧСР. Все оперативные контакты представителя РУ РККА должны были раскрываться перед чехословацкой стороной, вся добытая информация — передаваться в ее распоряжение. Все планирующиеся операции подлежали утверждению руководством разведки страны пребывания. Судя по всему, столь жесткие условия были приняты советской стороной ради получения возможности создания на территории Чехословакии разведывательного плацдарма, который в дальнейшем предполагалось существенно расширить. Именно так и произошло. Итоги проведенного в Праге в декабре 1936 года совещания, на котором делегацию РУ РККА возглавлял Никонов, предусматривали пересмотр достигнутых договоренностей в сторону расширения диапазона сотрудничества и углубления взаимодействия.

К этому времени польская разведка установила факт легального пребывания на территории Чехословакии советских разведчиков, что вызвало в Варшаве глубокую обеспокоенность. Поляки заявили немедленный протест и отозвали своего представителя при 2-м отделе генштаба ЧСР. Из-за их опасений в направленности нового договора против Польши правительству Чехословакии пришлось долго улаживать возникший конфликт. Сотрудничество с Советским Союзом особых выгод Праге не принесло, зато ее отношения с поляками испортились всерьез. После 1935 года польские разведчики полностью прервали контакты с чехословацкими коллегами, а с 1937 года стала отмечаться их возрастающая активность по агентурному проникновению в некоторые районы страны, особенно в Тешинскую область.

С 1937 года характер взаимоотношений между советской и чехословацкой военными разведками стал меняться. После проведенных чисток РККА представитель Разведупра в Праге стал отчитываться о своей деятельности не перед Москвой, а перед резидентом НКВД, занимавшим в посольстве СССР должность 2-го секретаря. Постепенно местная контрразведка начала отмечать многочисленные нарушения советской стороной ее обязательств ограничиваться только информационным сотрудничеством и не вести оперативную работу с чехословацкой территории. С начала 1938 года 2-й отдел зафиксировал факты проведения резидентурой Разведупра агентурных операций с чехословацкой территории вначале против Германии, позднее против Польши с баз в Словакии и Рутении, а затем и против самой ЧСР. Контрразведчики несколько ошибались, поскольку этим занимался не “Вонапо-2”, а “легальная” резидентура советской военной разведки, причем существенно позднее: в 1940 и 1941 годах. Операциями руководил заведующий канцелярией генерального консульства СССР в Праге Л. И. Мохов, в действительности Л. А. Михайлов (“Рудольф”). Любопытно, что почти все советские резиденты и представители военной разведки в Чехословакии использовали один и тот же псевдоним “Рудольф”. В частности, сотрудник РУ, использовавший фамилию Бергер и в 1937 году сменивший отозванного Кузнецова, сохранил условную подпись “Рудольф”, за что чехословаки между собой называли его “Рудольфом вторым”.

Тем временем звезда Моравца, в начале 1937 года в звании полковника, возглавившего 2-й отдел, всходила все выше. В марте того же года в Прагу пришло письмо на имя начальника военной разведки. В нем некий “Карл” на трех страницах излагал свои возможности по освещению структуры вермахта, его вооружения, мобилизационного плана Германии, плана обороны саксонской границы, деятельности на территории Чехословакии Судетской немецкой партии и германской разведки. Он сообщал, что за сто тысяч марок готов передать эти материалы при встрече в германском городе Хемниц, в случае согласия ответ следовало направлять на адрес в Саксонии. Эксперты заключили, что автор письма основательно знаком с военной и разведывательной тематикой и никак не похож на дилетанта.

Печальная история Кириновича была еще свежа в памяти чехословаков, а начальник разведки, несомненно, представлял для немцев значительно более привлекательную добычу, чем простой оперативный офицер. Трое старших сотрудников 2-го отдела сочли письмо явной провокацией и не рекомендовали идти на контакт, однако Моравца смущала очевидная грубость подобной ловушки, заставившая его поверить в искренность намерений инициативника. В ходе последовавшей переписки он отверг два предложения “Карла” о встрече в слишком опасных местах, и в итоге было решено провести ее на территории ЧСР, в небольшом судетском городе Краслице. Из-за сложившейся в области напряженной обстановки и близости к границе это место также являлось чрезвычайно опасным, поэтому к обеспечению контакта привлекли по двенадцать офицеров 2-го отдела и местной полиции. Встреча должна была состояться незадолго до полуночи, и в напряженном ожидании не выдержали нервы заместителя начальника разведки Тиши, прогуливавшегося по темному скверу в ожидании “Карла”. В нарушение правил обращения с оружием, он постоянно держал указательный палец на спуске находившегося в кармане пистолета, что привело к вполне прогнозируемому результату. Тиши нечаянно прострелил Моравцу брюки и лишь по счастливой случайности не ранил его.

Выстрел не вызвал тревогу, и вскоре из темноты появился несколько запоздавший “Карл”, бесстрашно пронесший мимо германского таможенного поста полный чемодан совершенно секретных документов и отдельный рулон чертежей и схем. Разведчики увезли анонимного гостя на конспиративную квартиру в Хомутово и беседовали с ним четыре часа. Немец оказался поистине драгоценным источником, а самым важным из его материалов явился план прикрытия границы рейха с Чехословакией с приложением имен и адресов германских агентов и дислокации агентурных радиопередатчиков. В качестве бесплатной премии “Карл” предоставил новым работодателям имевшиеся в распоряжении абвера материалы об организации обороны Чехословакии, поступившие по почте из чехословацкого города Хеб от неизвестного анонимного автора. В итоге состоявшейся вербовки агент получил запрашиваемую сумму денег и кодовое обозначение А-54, однако личность свою так и не раскрыл. Он добился от Моравца обещания не предпринимать никаких действий по его установлению, не без оснований опасаясь, что они неизбежно приведут его в поле зрения контрразведки. “Карл” категорически отказался выполнять любые конкретные задания и объяснил это тем, что сам знает границы своих возможностей и обладает достаточной подготовкой для отбора материалов по собственному усмотрению. Из соображений безопасности он отказался использовать радиопередатчик, средства микрофотографии и курьеров, способных расконспирировать его перед гестапо или абвером. Оговоренные условия связи предусматривали проведение контактов один раз в два месяца, а также процедуру вызова на срочную встречу. Моравец до самого конца войны не узнал подлинного имени своего лучшего агента, переписывавшегося с ним под псевдонимами “Карл”, “Рене”, “Поль” и “Ева”, аналитики сумели лишь определить, что он является сотрудником германской военной разведки, а о своем капитанском звании А-54 сообщил сам. Некоторые исследователи полагают, что по рангу он не мог иметь доступа к материалам, которые поставлял ЧСР, и склонны рассматривать эту агентурную связь как действия начальника абвера Канариса, информировавшего таким образом Запад о планах нацистов. Естественно, прямые доказательства этого отсутствуют, так что подобное утверждение можно рассматривать не более, как одну из версий, в изобилии сопровождающих загадочную фигуру адмирала-разведчика.

Анализ информации А-54 об утечке к немцам плана прикрытия границы показал, что анонимный автор этого сообщения знал проблему в подробностях и был профессиональным военным, поскольку сумел вычленить из весьма объемистого документа самые существенные элементы, не тратя сил на изложение второстепенных деталей. Начальник оперативного отдела генерального штаба полковник Олег Прохазка подтвердил подлинность сведений, после чего контрразведка немедленно приступила к самому масштабному в истории страны поиску предателя. В полученном от А-54 документе содержалась информация о плане действий 4-й дивизии и ее соседей с флангов, доступная не слишком широкому кругу лиц в генштабе, штабах 1-й и 2-й армий и в штабе самой 4-й дивизии. Розыск следовало вести среди лиц, имевших доступ к ней не позднее даты отправки письма (15 октября 1936 года)[226], с учетом места отправки (Хеб) и очевидного отсутствия у разыскиваемого финансовых проблем, поскольку он не сделал ни малейшей попытки получить вознаграждение за свою услугу. Вскоре область поиска существенно сократилась. Выяснилось, что в генеральном штабе и штабе 1-й армии план действий 4-й дивизии действительно хранился, но в запечатанных пакетах, которые до момента отправки письма не вскрывались. Штаб 2-й армии в мирное время имел крайне ограниченную штатную численность, и с планом обороны границы в нем были знакомы всего четыре человека: командующий, начальник штаба, офицер оперативного отдела и младший офицер, ответственный за печатание приказов подчиненным воинским частям, однако в рассматриваемый период никто из них в Хеб не ездил. Теперь анонимного автора письма оставалось искать только среди личного состава 4-й дивизии. Дальнейшее расследование сузило круг подозреваемых до одного человека, 28-летнего этнического венгра капитана Штефана (в ряде источников его ошибочно именуют Эмерихом) Кальмана. В период с 12 по 16 октября он находился в гарнизоне небольшой деревушки в трех часах езды от Хеба и вполне мог являться отправителем корреспонденции в адрес абвера. После ареста и двух недель интенсивных допросов Кальман признался в содеянном и по приговору суда был повешен как предатель. Моравец приводит текст адресованной на его имя предсмертной записки бывшего капитана: “Полковник! У нас был честный бой, и Вы выиграли. Но берегитесь! Дело, за которое я сегодня отдаю свою жизнь, победит”[227]. Как и во многих других местах своих воспоминаний, генерал неточен. Действительный текст письма гласил: “На этот раз Вы и Ваша сторона выиграли. Но время торжества справедливости близко. Ваше чудовищное и неестественное государство распадется, и живущие в нем мои соотечественники, наконец, обретут свободу”[228].

Случай с Кальманом был далеко не единичен, хотя и выделялся среди других по масштабу причиненного вреда. Размах иностранного шпионажа в Чехословакии заметно увеличивался. Помимо многочисленных германских агентов, главным образом судетских немцев, в стране активно работала венгерская разведка. Ее резидентом являлся военный атташе Венгрии в Праге полковник Штефан Уйсаси, на каналы связи которого с агентурой внутри Чехословакии 2-й отдел вышел в значительной степени случайно. Весной 1936 года в ходе агентурной разработки единственного сотрудника атташата, унтер-офицера Ковача, выяснилось, что его служебные обязанности практически ограничиваются закупками большого количества почтовых марок, всегда осуществляемыми по пятницам через неделю. Что с ними делает атташе, Ковач не знал. Сопоставление дней недели позволило предположить связь между этими закупками и прибытием дипломатического курьера на поезде из Будапешта в те же вторые пятницы. Проверка подтвердила, что атташе действительно отправляет через обычные почтовые ящики множество писем, с содержанием которых контрразведка решила ознакомиться. Законодательство Чехословакии не позволяло совершить это легально, поэтому 2-й отдел обратился с конфиденциальной просьбой о содействии к генеральному директору почтово-телеграфного бюро, вначале отнесшемуся к намерению контрразведчиков весьма неодобрительно. Вопреки первоначальным намерениям, им пришлось отчасти раскрыть причины своего обращения, после чего главный почтмейстер страны решился пойти на нарушение закона в интересах обеспечения безопасности государства. Свое согласие он оговорил следующими условиями:

1. Обеспечение полной гарантии сохранности конверта и содержимого.

2. Принятие решения о продолжении операции по перлюстрации только в случае обнаружения недозволенных сложений или иных признаков шпионской деятельности в первом же письме.

3. Изъятие письма или писем только непосредственно из того почтового ящика, в который они будут опущены отправителем.

4. Немедленный перехват письма или писем после их опускания в ящики.

5. Полная секретность операции, в том числе и от почтальонов.

Генеральный директор предоставил контрразведчикам униформу почтовых служащих и ключи для вскрытия почтовых ящиков, и операция началась. После прибытия курьера из Будапешта за ним самим, за атташе, его любовницей, шофером и Ковачем было установлено плотное наблюдение, позволившее контрразведчикам извлечь из почтовых ящиков двенадцать писем. Восемь из них предназначались венгерским агентам, работающим в Богемии, Моравии и Словакии. Небрежность, с которой полковник выполнил отправку корреспонденции, даже с поправкой на всем известный легкомысленный характер Уйсаси, заставляла предположить, что содержание писем ему неизвестно. Судя по всему, атташе получал их уже запечатанными в конверты и лишь наклеивал на них марки.

Письма пересняли, исследовали на наличие тайнописи, вновь запечатали и вернули в ящики, откуда они ушли по назначению. Изучение текстов показало, что переписка с адресатами явно ведется уже в течение длительного времени. Они содержали подтверждение получения ряда сообщений, инструкции по связи и безопасности и деньги. Естественно, было решено не арестовывать агентов, а взять их под плотное наблюдение. Однако в одном случае, вопреки всем доводам о необходимости избежать компрометации источника информации, начальник генерального штаба решил иначе. Узнав из фотокопии письма о том, что на венгров работает отвечающий за составление мобилизационного плана капитан Иозеф Складал, он распорядился взять его под стражу немедленно. Шпион полностью признался и избавил командование от необходимости обеспечения секретности суда над собой, поскольку через несколько дней после ареста повесился в своей камере.

Выемки писем производились 53 раза, их регулярная перлюстрация позволила постепенно раскрыть и впоследствии ликвидировать 253 действовавших в Чехословакии венгерских агента[229]. Самыми опасными среди них были:

— подполковник Опоценский, старший офицер 1-го (оперативного) отдела генерального штаба, затем начальник штаба 5-й пехотной дивизии в Ческе-Будейовице, проработавший на венгров два года. После его ареста в Чехословакии проводили параллель с известным делом полковника Редля. Следует отметить, что раскрытие этого агента имело лишь косвенное отношение к письмам Уйсаси и произошло благодаря наблюдению за курьером из Будапешта. Допросы подполковника не были окончены из-за его внезапной смерти от инфаркта. Любопытно, что через год после этой официально зафиксированной и достоверно засвидетельствованной смерти прекрасно знавший Опоценского сотрудник наружного наблюдения увидел его идущим по пражской улице. Он с ужасом доложил об этом своему начальнику, который собрался направить подчиненного на обследование к психиатру, но предварительно изучил личное дело покойного и обнаружил существование его однояйцового брата-близнеца;

— подполковник Иозеф Кукла, завербованный венгерской разведкой в период своей службы в гарнизоне Банска-Бистрица. Высшая занимаемая им должность заместителя командира 1-го кавалерийского полка в Терезине не давала ему столь широких разведывательных возможностей, как Опоценскому, поэтому связь с ним осуществлялась через Уйсаси. После ареста он почти сразу же раскрыл следствию всю имевшуюся у него информацию, за что и был некоторым образом поощрен: подполковнику позволили застрелиться без суда, сохранив тем самым военную пенсию для его жены и детей;

— состоятельный житель города Штернберг в Моравии Антонин Медрицкий. В этом случае для проведения ареста и следствия требовалось согласие гражданской полиции, отказывавшейся без веских причин совершать репрессивные действия в отношении богатого и уважаемого человека, прозванного земляками Великим. Тем не менее, в итоге он все же был осужден на 25 лет лишения свободы, но вышел из тюрьмы уже в 1938 году, после аннексии Чехии рейхом.

Остальные агенты не занимали выгодные в разведывательном отношении посты. Ими были унтер-офицер пограничного батальона, отставной капитан австрийской армии и другие незначительные персоны. Операция “Письма” проводилась по 1938 год, когда в связи с изменившимися условиями ее пришлось свернуть.

В конце лета 1938 года полковник Уйсаси оказался вовлеченным в драматическое криминальное происшествие. Его любовница, молодая красавица-венгерка, была обнаружена на вилле атташе в окрестностях Праги с признаками насильственной смерти. Растерявшийся венгр не знал, как вести себя в подобной ситуации и попросил совета у начальника военной контрразведки Чехословакии. Тот сумел доказать, что данное дело не подведомственно гражданским властям, поскольку касается иностранного подданного с дипломатическим паспортом, и полиция удалилась. Возникли реальные предпосылки для вербовочного подхода к атташе, но чехословацкие контрразведчики засомневались в целесообразности такого шага. В случае неудачи полковник гарантированно покидал страну, обрывая тем самым все возможности для продолжения операции “Письма”, что было совершенно неоправданным риском. Пока они размышляли, атташе вместе с Ковачем был отозван на родину, где 1 мая 1939 года возглавил 2-й отдел генерального штаба венгерской армии (военная разведка и контрразведка). По утверждению Моравца, операция получила значительное развитие в Будапеште, где сотрудник чехословацкой разведки майор Бартик завербовал Уйсаси, а затем передал его на связь англичанам, на которых тот проработал до конца войны. Косвенное подтверждение связи полковника с разведывательной службой какой-либо из стран антигитлеровской коалиции можно получить из показаний, данных им в 1946 году на Нюрнбергском процессе[230].

Преемником Уйсаси в Праге стал майор Сомой, разительно отличавшийся от своего предшественника активностью и серьезным отношением к работе с агентурой. Он продолжал отправлять письма, но делал это сам, причем в совершенно разных концах города, иногда за его пределами, и по нерегулярному графику, не позволяя контрразведке перехватывать их из почтовых ящиков. На маршруте майор постоянно проверялся и регулярно уходил от наблюдения, применял иные меры предосторожности. У чешских контрразведчиков возникло ощущение того, что новый ВАТ проходил курс подготовки по агентурно-оперативной работе не только в Венгрии, но и в Германии. В результате простых и эффективных действий Сомой процент перехватываемых почтовых отправлений резко упал, эффективность операции “Письма” заметно снизилась. Правда, теперь это имело уже скорее теоретическое значение, поскольку весной 1939 года Чехия была поглощена своими соседями: рейхом, а также Польшей и Венгрией.

Рост активности венгерской и польской разведок не слишком тревожил чехословацкие оперативные органы, считавшие самым опасным элементом обстановки непомерно разросшуюся систему германского шпионажа. В 1936 году были разоблачены и арестованы свыше 2900 агентов абвера и СД, а поскольку ни одна секретная служба в мире не в состоянии содержать столь огромный аппарат продолжительное время, аналитики 2-го отдела с уверенностью предсказывали близкое начало активных действий против ЧСР. Об этом свидетельствовали и факты, сообщаемые А-54. Он своевременно предупредил своих чехословацких работодателей о предстоящем выступлении судетских немцев, по кодовому сигналу “Альтфатер” намеревавшихся организовать волнения и создать повод для вооруженного вмешательства Германии. После напряженного ожидания и постоянного прослушивания эфира искомый сигнал был перехвачен 20 мая 1936 года, но к этому моменту предупрежденное своей разведкой правительство было готово к действиям. На чрезвычайном заседании кабинета министров Бенеш распорядился провести частичную мобилизацию и ввел в угрожаемую область войска численностью около 176 тысяч человек. Силовые меры заставили немцев действовать не столь прямолинейно.

С военной точки зрения, положение ЧСР не вызывало особых опасений. Ее вооруженные силы были хорошо обучены, полностью укомплектованы и вооружены современным оружием, военная промышленность располагала мощными заводами, а чешские танки заметно превосходили по боевым качествам немецкие аналоги. Страна считалась “всемирным арсеналом”, на ее долю приходилось 40 % мировой торговли оружием, доходы от которой позволяли вполне достойно финансировать армию. К осени 1938 года закончилось строительство укрепленных районов, опиравшихся на естественные горные преграды. Сентябрьская мобилизация 1938 года довела численность армии до 45 дивизий, не считая резервов, после чего общая численность вооруженных сил, оснащенных 469 танками и 1582 самолетами, составила миллион человек. В этих условиях нападение вермахта неминуемо обрекалось на провал. Согласно германскому плану “Грюн”, из 42 немецких дивизий первого эшелона для захвата Чехословакии выделялось 36, для прикрытия западной границы рейха оставались 5, а польские рубежи прикрывала единственная дивизия. Чехословакия имела официальную гарантию безопасности от Франции, способной немедленно выставить 65 дивизий первого эшелона и в течение шести дней отмобилизовать еще 100. В обращении к начальнику СР полковнику Риве полковник Моравец справедливо заметил, что французские полки могут начинать марш с развернутыми знаменами. Тем не менее, именно ставка на мощного союзника и привела Чехословацкую республику к краху.

Франция практически отказалась от самостоятельной европейской политики и бездумно следовала в фарватере Британии, пытавшейся задобрить Германию путем умиротворения агрессора. Гитлер блефовал и угрожал европейской войной в случае отказа передать Судетскую область в состав рейха, при этом лицемерно объявляя Чехословакию очагом постоянного беспокойства и угрозы миру на континенте. Правительство Чемберлена требовало от Праги принять меры для “умиротворения Европы”, и в итоге 19 сентября 1938 года Берлин через Лондон предъявил Праге ультиматум, а после него, 25 сентября — так называемый “Годесбергский меморандум”. Западные державы, на помощь которых рассчитывало чехословацкое правительство, фактически заявили, что в случае отклонения германских требований за ЧСР никто не вступится, и страна станет виновницей европейской войны. Чуть позже Гитлер присоединил к своим требованиям и территориальные притязания Венгрии и Польши. 29–30 сентября 1938 года состоялась печально известная Мюнхенская конференция, на которой Великобритания, Франция и Германия при посредничестве Муссолини решили судьбу ЧСР, делегацию которой даже не пригласили участвовать в заседаниях. Руководству Чехословакии не хватило политической воли призвать народ к борьбе за суверенитет и территориальную целостность, и в результате вместе с Судетской областью страна лишилась 40,9 % территории, 34 % населения, 34 % металлообрабатывающей промышленности, 62 % текстильной, 35 % химической, 60 % запасов угля и 26 % железных дорог. Структура обороны оставшейся части государства оказалась безнадежно разрушенной. Германия была не одинока в расчленении Чехословакии. Вслед за ней в начале октября польские войска оккупировали Тешинскую область, а в ноябре и венгры отторгли южные и юго-западные районы Словакии и южную часть Закарпатья. Усеченная страна даже немного изменила название и стала именоваться Чехо-Словакией. О приготовлениях противника ее разведка прекрасно знала и своевременно информировала правительство и президента, но, к сожалению, лишь в очередной раз доказала бессмысленность самой успешной работы спецслужб при игнорировании политическим и военным руководством ее результатов.

Страна медленно агонизировала, а ее правительство окончательно утратило волю к сопротивлению. Сразу же после Мюнхенской конференции Моравцу передали предложение Канариса прекратить все операции против Третьего рейха, но он оставил его без ответа. Тогда об этом же распорядился министр национальной обороны Чехословакии генерал Сыровы, однако Моравец саботировал его указание. Более того, оценив положение как безнадежное, он в глубокой тайне стал готовить совершенно беспрецедентную акцию по выводу своей службы за пределы государства, причем не в обычную эмиграцию, а для продолжения активной деятельности. Было ясно, что окончательная оккупация страны являлась лишь вопросом времени, поэтому следовало торопиться, тем более, что начальник разведки не исключал возможность быть арестованным собственными властями за нарушение их руководящих указаний. Германия активно осуществляла давление на уже фактически марионеточное правительство Чехо-Словакии с целью уничтожения ее военной разведки, с 1936 по 1938 годы занимавшую в рейтинге абвера первое место в Европе. Особенно заманчивой целью для немцев был сам Моравец. Для устранения начальника 2-го отдела немцы избрали бескровный вариант и организовали одновременную подачу в правительство ряда жалоб с обвинением его в организации лжесвидетельств, подделке документов, применении пыток на допросах и оказании давления на судебные органы. Предполагалось, что спешно созданная правительственная комиссия отстранит Моравца от должности и отдаст под суд, а саму службу распустит, однако в ее составе нашлись честные патриоты, понимавшие, что этого допустить нельзя. Но невозможно было и оставить без рассмотрения требования якобы потерпевших, поскольку это хотя и негласно, но настойчиво требовал Берлин. Тогда один из высших чинов министерства внутренних дел принял удар на себя и заявил, что именно он повинен во всех перечисленных беззакониях, за что и был отрешен от должности и отдан под суд. Все прекрасно понимали как подлинные обстоятельства дела, так и то, что только таким образом можно было спасти, пусть ненадолго, 2-й отдел генштаба.

Разведка спешно использовала оставшийся у нее небольшой запас времени. Прежде всего следовало решить вопрос о стране нового пребывания. Моравец отверг явно неосуществимое предложение начальника французской СР полковника Риве перебраться в Швейцарию и продолжать работу с ее территории. Помимо прочего, Франция стала у чехов почти символом предательства, что полностью исключало любую возможность совместных действий с французами. Англичане же не брали на себя никаких формальных обязательств перед ЧСР, и их вероломство было не столь одиозным. Поэтому Моравец решил обратиться к правительству Великобритании и после получения принципиального согласия далее согласовывал все детали предстоящей операции с резидентом СИС в Праге майором Гарольдом Гибсоном. Для скрытности 2-й отдел до минимума уменьшил численность своего центрального аппарата и перенес основную тяжесть работы на территориальные органы, что позволило легально вывести многих офицеров разведки из поля зрения пражских властей. В столице осталась лишь небольшая группа сотрудников, подлежавших эвакуации в первую очередь вместе с архивами, кодами, шифрами и специальной техникой. Мероприятия Моравца отличались продуманностью и обстоятельностью. Для начала он уведомил все загран-точки о предстоящей в ближайшее время передислокации центрального аппарата из Праги в иное место, подлежащее оглашению позднее. Всем источникам сообщили, что агентурный аппарат резидентур (Цюрих, Гаага, Копенгаген, Стокгольм и Варшава) якобы передается на связь разведывательным службам других государств, названных агентам совершенно произвольно. Показательно, что никто не изъявил желания работать на польскую разведку, тогда как иные версии не вызвали никаких возражений. Успешно решился и финансовый вопрос благодаря переводу из Чехо-Словакии и размещению на секретных счетах 2-го отдела в Цюрихе, Париже, Гааге, Стокгольме и Риге около 4 миллионов фунтов стерлингов. С течением времени все эти суммы сконцентрировались в лондонских банках, и лишь активы в Париже были зарезервированы для обеспечения эвакуации беженцев, покидавших оккупированную родину через Польшу. Внутри страны разведка развернула компактную и глубоко законспирированную параллельную сеть агентов, состоявшую из людей, ранее никоим образом не связанных со спецслужбами. Все было готово к эвакуации, которую следовало провести в самый последний момент перед началом оккупации. Англичане сообщили, что могут предоставить Моравцу двенадцатиместный самолет и вывезти на нем в Лондон начальника разведки с семьей и восемь офицеров по его собственному выбору. Все архивы, криптографические материалы и оперативную технику следовало переправить в британское посольство, откуда в дипломатической почте они будут доставлены в Великобританию.

Ждать пришлось недолго. 3 марта на экстренной встрече А-54 предупредил Моравца о предстоящей оккупации, доставил документы с перечислением германских сил вторжения и сообщил, что ввод войск будет происходить под видом “мирной акции по поддержанию порядка”. Одновременно заявит о своей независимости Словакия. Кроме того, агент предъявил копию предписания гестапо о немедленном аресте всех сотрудников 2-го отдела и их форсированном допросе для выявления агентуры ЧСР в рейхе. “Карла”, естественно, весьма интересовал вопрос, надежно ли спрятано его досье. Когда Моравец заверил А-54, что оно никоим образом не окажется в руках немцев, поскольку эвакуируется из страны вместе с разведчиками, тот настоятельно порекомендовал ему не выбирать в качестве нового места дислокации Францию. Он пообещал также восстановить связь через конспиративные адреса в Голландии и Швейцарии, чему начальник разведки не поверил. У агента появлялась редкая в мире секретных служб возможность тихо закончить сотрудничество и безнаказанно исчезнуть из поля зрения хозяев.

Моравец все же попытался противостоять неизбежному исходу и напросился на заседание кабинета министров. Там он во всех подробностях, вплоть до фамилий командиров дивизий, огласил план операции вермахта по захвату страны, но встретил полное непонимание и недоверие. Государство отказывалось сопротивляться и было обречено, оставалось лишь спасать разведывательную службу. Начальник 2-го отдела сделал еще одну, последнюю попытку остановить неизбежный ход событий и проинформировал обо всем резидента СИС майора Гибсона, исправно передавшего данные в Лондон. Однако немцы отклонили последовавший за этим дипломатический демарш британского посла в Берлине Невиля Гендерсо-на, и западные союзники ЧСР ничем больше не поддержали обреченную страну. Ночью 13 марта 1939 года все ценное из архивов 2-го отдела было погружено на грузовик, за рулем которого сидел загримированный Гибсон. Избежав плотного наблюдения германских агентов, он перевез бумаги в свое посольство, а все менее существенные материалы были полностью уничтожены. Отобранные Моравцем офицеры с портфелями, набитыми документами особой важности, а также рейхсмарками и гульденами на общую сумму около 120 тысяч долларов, прибыли на аэродром, где их ожидал голландский самолет. Жена и двое детей начальника разведки остались в Праге — он предпочел взять еще троих своих сотрудников, искренне надеясь, что сумеет организовать эвакуацию семьи позднее.

Прибытие в Лондон самолета из Праги с таинственными пассажирами не ускользнуло от внимания прессы, и фотографии выходивших по трапу чехов появились в газетах. Так жена Моравца узнала о том, что ее муж покинул страну, причем очень вовремя. 15 марта 1939 года появилось “Совместное заявление правительств Германии и ЧСР”, в котором сообщалось:

“Правительство рейха требует:

1) чтобы вооруженные силы и отряды полиции оставались в казармах и сложили оружие;

2) чтобы были запрещены вылеты всех военных, транспортных и частных самолетов; чтобы военные самолеты были перемещены на гражданские аэродромы;

3) чтобы вся зенитная артиллерия и пулеметы были сняты с боевых установок и перемещены в казармы;

4) чтобы на аэродромах и их оборудовании не производилось никаких изменений;

5) чтобы никоим образом не нарушался ход общественной жизни, а, напротив, была обеспечена дальнейшая работа всех учреждений, особенно железных дорог и почт, которые должны поступить в распоряжение прибывающего лица — представителя исполнительной власти;

6) чтобы не возникало никаких нарушений в хозяйственной жизни и особенно чтобы по-прежнему работали банки, торговые и промышленные предприятия;

7) чтобы сохранялась полная сдержанность при публичном обмене мнениями, будь то в печати, театре, по радио или в других сферах общественной жизни.

Части, оказывающие сопротивление, будут сразу же атакованы и уничтожены. Военные самолеты, которые покинут свои аэродромы, будут атакованы и сбиты. Аэродромы, которые будут проводить мероприятия оборонительного характера, подвергнутся бомбардировке.

Президент Чехословацкого государства д-р Гаха и министр иностранных дел Чехословакии д-р Хвальковский приняли к сведению указанные в приведенном перечне требования…"[231]

В тот же день Германия оккупировала оставшуюся часть Чехии, как было заявлено, по причине того, что она “являлась источником беспокойства и обнаружила свою внутреннюю нежизнеспособность”[232]. Вермахт занял Прагу, после чего 16 марта новые территории были включены в рейх и именовались теперь “Протекторатом Богемия и Моравия”. Словакия объявила о своей автономии, и рейх тут же взял ее под охрану. Абвер открыл ACT в бывшей столице Чехословакии, но в опустевших помещениях 2-го отдела его офицеры не смогли обнаружить ничего, представляющего оперативный интерес.

Одиннадцать офицеров (“Особая военная группа”) стали ядром чехословацкой разведки в изгнании. 2-й отдел установил прямую радиосвязь с резидентурами и агентами-радистами во Франции, Швейцарии, Швеции, Португалии, Турции, Египте, Германии, а также с радиоцентром Разведывательного управления РККА. Продолжились агентурные операции, хотя, как и ожидалось, многие источники прервали связь и уклонились от дальнейшего сотрудничества. Успешно работала служба эвакуации, помогавшая покинуть оккупированную страну ее гражданам, которым грозила опасность. Для этого 2-й отдел использовал средства, хранившиеся в одном из парижских банков, а непосредственная работа осуществлялась через загранточки разведки в Варшаве, Бухаресте и Белграде и агентуру внутри бывшей Чехословакии. После многих злоключений семьи всех бежавших офицеров, в том числе и Моравца, благополучно оказались в Лондоне.

В июне 1939 года произошло радостное и совершенно неожиданное событие: резидентура в Цюрихе получила сообщение от А-54, в котором он просил о встрече 15 июня в Гааге. Моравец направил туда своего сотрудника майора Штранкмюллера, получившего от “Карла” материалы по плану “Вайсс” (нападение на Польшу) и данные о формировании в вермахте новых механизированных дивизий. А-54 сообщил, что стал подполковником и отныне будет работать в центральном аппарате абвера в Берлине. Его новая должность предполагает разъезды по Европе, а это снимет все проблемы, связанные с организацией встреч за пределами Германии. Штранкмюллер заметил, что нынешнее положение его службы не позволяет сохранить прежние размеры оплаты, но “Карл” отреагировал на это совершенно неожиданно. Он сказал, что разрешил все свои финансовые затруднения, и отныне не будет брать деньги за работу, чем весьма удивил разведчиков. Они полагали его обычным платным агентом, теперь же Моравец чувствовал, что, кроме меркантильных интересов, им двигало нечто иное. Однако подлинных мотивов А-54 так никогда не установил ни он, ни кто-либо другой.

Несмотря на более чем прохладные с 1935 года взаимоотношения Чехословакии и Польши, окончательно испортившиеся после раздела ЧСР в 1938 году, Моравец все же счел возможным предложить польскому послу в Лондоне ознакомиться с добытой информацией. Тот высокомерно отказался, и тогда полковник просто передал материалы по плану “Вайсс” СИС, а также еще до конца июня командировал в Варшаву майора Бартика с предупреждением коллег в польской разведке о грозящей опасности. Как известно, это оказалось напрасным. Тем временем секретные сообщения, постоянно направляемые “Карлом” на конспиративные адреса чехословацкой разведки, все полнее раскрывали подготовку немцев к следующей агрессии. В августе на очередной встрече в Гааге он предоставил новые детали намеченного на конец августа плана нападения, а также список действовавших в Польше агентов абвера. А-54 сообщил и о полученном разведкой приказе добыть 150 комплектов польского обмундирования и вооружения, впоследствии использованного в известной операции “Гиммлер” — пограничной инсценировке в Гляйвице. Позднее он трижды уточнял дату планировавшегося нападения (15 августа, 26 августа и 1 сентября), последняя из которых оказалась верной. После начала войны связь с агентом была утрачена, а его имя и подлинная судьба стали известны лишь в 1945 году.

Еще одним государством, получившим гарантии независимости от мощных западных союзников, являлась Польша. Экономический подъем конца 1920-х годов улучшил внутреннюю обстановку в стране и уменьшил социальную напряженность в обществе, поэтому роспуск ряда левых партий в 1927 году, в общем, прошел для правительства спокойно и послужил началом проведения режима “санаций”, или оздоровления общественной жизни. Однако к 1929 году шесть левых и центристских партий страны объединились в союз Центролев, резко набравший популярность с началом экономического кризиса. Уже в июне 1930 года проведение его конгресса в Кракове сопровождалось 30-тысячной демонстрацией, а в разгар кризиса союз обратился к народу с воззванием, на которое правительство отреагировало роспуском сейма, арестом примерно пяти тысяч человек и проведением акции “умиротворения” (пацификации”) в самом неспокойном районе страны — Галиции. Подавление инакомыслия в Польше усиливалось, в 1934 году заработал первый в стране концентрационный лагерь для политических противников в Березе-Карту ской. Одним из поводов для нарастания репрессий стало убийство 15 июня 1934 года в Варшаве министра внутренних дел Польши генерала Перацкого, совершенное боевиком Организации украинских националистов Мацейко. Он бросил гранату в свою находившуюся в толпе жертву, однако та, к счастью для окружающих, не взорвалась, после чего террорист расстрелял министра из револьвера. Воспользовавшись поднявшейся паникой, он скрылся и, миновав все засады и заслоны, сумел перебраться в Чехословакию. Польская полиция быстро раскрыла преступление и арестовала заместителя проводника Краевой экзекутивы ОУН в Галиции Ивана Малюцу. На допросах тот оказался нестойким и быстро сдал все руководство, в первую очередь проводника Степана Бандеру. Вскоре в Варшаву поступили из Праги изъятые чешской полицией архивы Организации украинских националистов, позволившие практически полностью разгромить ее руководящее ядро. К этому времени на счету ОУН уже насчитывался ряд террористических актов, что заставило органы безопасности Польши со свей серьезностью отнестись к действиям организации и почти разгромить ее. Масштабы провала ОУН превзошли даже ее послевоенные ликвидации и повлекли за собой крайне тяжкие последствия. Суд, известный как Варшавский процесс 1935 года, приговорил обвиняемых к смертной казни, однако по просьбе Берлина ее заменили тюремным заключением, косвенно подтвердив тем самым наличие в убийстве Перацкого “германского следа”. Процесс широко освещался в прессе и принес Бандере известность внутри ОУН, в результате чего этот амбициозный, но до сих пор не слишком популярный деятель получил возможность претендовать на пост руководителя организации. Правда, для этого вначале следовало освободиться из тюрьмы, что и произошло после поражения Польши в сентябре 1939 года.

Отказ II отдела от сотрудничества с эмигрантской разведкой Чехии отнюдь не означал, что поляки уклонялись от взаимодействия с другими государствами, в том числе, казалось бы, достаточно отдаленными от Польши как географически, так и политически. Представляет интерес их направленное против СССР традиционное сотрудничество с японской разведкой. До сентября 1939 года руководитель контрразведывательного подразделения в Каунасе Альфонс Якубанич и его сотрудник лейтенант Даскевич поддерживали контакты с генеральным консулом Японии Сугихара в вопросах сбора информации о приграничных советских гарнизонах. Резидент II отдела главного штаба Войска польского в Стокгольме капитан Фирла, а позднее и его преемник капитан Вацлав Гилевич (один из наиболее результативных польских оперативных офицеров) взаимодействовали с японским военным атташе полковником Тосио Исимура, от которого получали информацию по Германии и поставках ей шведской железной руды. Резидент японской разведки в Риге Оноучи имел на связи польского офицера разведки Михала Рубиковского (“Михальский”), действовавшего под оперативным псевдонимом “Петр Иванов” и с фальшивым маньчжурским паспортом. В 1940 году оба отбыли в Стокгольм, где продолжили сотрудничество с японцами.

Иностранные разведки периодически использовали территорию Польши для проведения операций против третьих стран. Среди них одной из наиболее успешных явилась вербовка Разведупром советника посольства Германии в Варшаве Рудольфа фон Шелиа. Этот потомок старинного дворянского рода с презрением относился к нацистам, хотя еще в 1932 году для карьеры вступил в НСДАП, зато симпатизировал англичанам и сильно нуждался в деньгах. На этой основе и состоялась его вербовка, которую в 1937 году под флагом британской СИС провел агент РУ РККА журналист Рудольф Хернштад. Фон Шелиа получил агентурный псевдоним “Ариец” и перешел на связь к нелегальному резиденту в Германии Ильзе Штебе (“Альта”). Его услуги оплачивались достаточно высоко, к февралю 1938 года общая сумма вознаграждения достигла 6500 долларов США, что по тем временам было огромной величиной. Но материалы “Арийца” стоили того. Они включали официальные документы посольства, переписку с Берлином, информационные сообщения, циркуляры и ценные сведения из области германской внешней политики. Несколько позже фон Шелиа возглавил структурное подразделение МИД “Отделы по территориальным секторам”, в котором, кроме общего руководства, лично курировал вопросы Центральной и Восточной Европы. К сожалению, после репрессий в кадрах военной разведки связь с агентом оказалась утраченной, и сотруднику Разведупра Н. М. Зайцеву пришлось восстанавливать ее с большим риском.

В посольстве Германии в Варшаве работал еще один советский источник, агент Разведупра с 1935 года, коммунист Герхард Кегель, приглашенный послом фон Мольтке в торгово-политический отдел в качестве знатока восточных проблем. Кегель пока не приносил никакую разведывательную информацию, а укреплял свое положение, вступил в НСДАП и демонстративно изучал русский язык, что в дальнейшем сыграло важнейшую роль в его разведывательной деятельности.

Иностранные разведки работали в Польше в экстремальной обстановке. Оперативная обстановка в стране отличалась жестким контрразведывательным режимом, обусловленным, помимо внутренней социальной напряженности, давлением со стороны практически всех ее соседей, за исключением Латвии. Варшава проводила внешнюю политику балансирования, или так называемого “равного удаления” от Германии и СССР и пыталась воспрепятствовать возможному заключению между ними антипольского союза. Концепция “двух врагов” сохранялась вплоть до начала войны и оказалась вполне справедливой. Серьезные территориальные претензии имелись у Польши к Литве, Чехословакии, СССР и Германии, при этом два последних государства и сами были серьезно ущемлены своими новыми границами с Польшей. Из-за перечисленных проблем страна представляла собой постоянный очаг напряженности в Европе, поэтому ее правительство уделяло большое внимание организации своих спецслужб.

Военная разведка Польши входила в компетенцию II отдела главного штаба Войска польского, структура которого описывалась ранее. В рассматриваемый период она подверглась определенным изменениям, в основном затронувшим не столько центральный аппарат, сколько периферийные органы. В значительной степени изменился подход к организации контрразведки, особенно в части координации деятельности различных служб. С конца 1920-х годов важное значение придавалось обеспечению “непрозрачности” границ государства, предотвращающей инфильтрацию через нее нелегалов противника и их возврат для контактов с руководством или передачи документальных материалов за рубеж. В июле 1927 года была выработана схема взаимодействия Корпуса пограничной охраны (КОП) и Пограничной стражи (СГ) со структурами II отдела, согласно которой на пограничную агентуру возлагалась разведка приграничной полосы сопредельных государств, в частности, гарнизонов и путей сообщения, на глубину до 15 километров. На западе по согласованию между местной экспозитурой и инспекцией округа Пограничной стражи эта величина могла быть увеличена вдвое. Особое внимание обращалось на вскрытие военных приготовлений противника. Руководящая роль экспозитур в пограничной разведке являлась весьма тщательно охраняемым секретом, о ней знали лишь ограниченное число высших командиров и информационных офицеров КОП. Так, накануне Второй мировой войны в Великопольском пограничном округе разведкой занимались 1 информационный офицер, 6 офицеров-разведчиков и 182 агента, действовавшие с позиций пограничных пляцувок 1-й и 2-й линий и офицерских постерунков. В результате длительных отработок форм и методов взаимодействия, нередко осложнявшихся неудовлетворительной координацией действий различных оперативных органов, со второй половины 1920-х годов вербовочные задачи в пограничной полосе были возложены исключительно на КОП на востоке и СГ на западе, но после вербовки все агенты передавались экспозитурам II отдела. Следует отметить, что пограничники далеко не всегда выполняли последнее правило, а зачастую руководили приобретенными источниками самостоятельно. Их контролировали внутренние пляцувки разведки, занимавшиеся проверкой агентурного аппарата и приграничной разведкой. Руководили всей этой запутанной системой ближней разведки и вели ее за пределами пограничной зоны (до 100 километров в глубину) экспозитуры II отдела, в которых имелись следующие подразделения:

— организационно-разведывательный реферат;

— контрразведывательный реферат;

— реферат учета;

— общий реферат;

— технический реферат.

К концу 1930-х годов средняя численность каждой такой точки достигала 30–35 офицеров. Одними из наиболее результативных считались сориентированные на оперативную работу против Третьего рейха быдгощская (перебазированная из Познани в 1930 году) и катовицкая экспозитуры. Первая из них единовременно руководила на германской территории приблизительно 80 агентами. Кроме того, экспозитуры № 1 (в Вильно) и № 5 (во Львове) руководили также двенадцатью пляцувками разведки Корпуса пограничной охраны. В результате современным исследователям весьма сложно разграничить сферы ответственности конкретных точек польской военной и пограничной разведок, весьма тесно переплетенных друг с другом. Основными силами и средствами разведывательной деятельности экспозитур являлись законспирированные пляцувки ближней разведки в так называемом “разведывательном предполье”, сеть агентов-стационеров и маршрутников и курьеры. Исключение составляла экспозитура № 2 в Варшаве, в задачи которой входили планирование и организация диверсионной работы на случай войны. Диверсионные сета должны были развертываться как на территории Польши, так и в соседних государствах.

Значительное внимание уделялось контрразведывательной работе, понимаемой достаточно широко. Поляки полагали наступательную контрразведку важнейшим направлением и в преддверии войны достигли значительных успехов в разработке спецслужб своих основных противников — Германии и Советского Союза. При этом обязанности по данной линии в первую очередь возлагались на закордонные резидентуры — пляцувки. Территориальные органы (экспозитуры) и армейская контрразведка (Отдельные информационные рефераты, или СРИ ДОК) решали в основном оборонительные задачи. Последние в значительной степени ориентировались на общее решение задачи обеспечения государственной безопасности, в том числе и в политической области, о чем свидетельствует сама структура любого СРИ:

— контрразведывательный реферат;

— реферат безопасности;

— реферат национальных меньшинств и политики.

Масштабы их оперативной работы были весьма значительны. Например, СРИ ДОК IX в Бресте по состоянию на 30 апреля 1938 года руководил деятельностью 709 агентов и информаторов, из которых 270 числились за пляцувкой в Барановичах, 164 за агентурным постом в Бресте и 117 — за агентурным постом в Седлицах[233]. Соответствующим было и финансирование, распределявшееся, однако, крайне неравномерно. В частности в 1934–1935 годах бюджеты Отдельных информационных рефератов составили:

— СРИ ДОК I (Варшава) — 320 тысяч злотых;

— СРИ ДОК II (Люблин) — 96 тысяч злотых;

— СРИ ДОК III (Гродно) — 154 тысячи злотых;

— СРИ ДОК IV (Лодзь) — 108 тысяч злотых;

— СРИ ДОК V (Краков) — 132 тысячи злотых;

— СРИ ДОК VI (Львов) — 108 тысяч злотых;

— СРИ ДОК VII (Познань) — 87 тысяч злотых;

— СРИ ДОК VIII (Торунь) — 105 тысяч злотых;

— СРИ ДОК IX (Брест) — 91 тысяча злотых;

— СРИ ДОК X — (Перемышль) — 72 тысячи злотых;

— СРИ командования флота — 50 тысяч злотых[234].

В результате активных контрразведывательных мероприятий органы безопасности Польши раскрыли немало иностранных агентов, часть из которых являлась довольно крупными. Наиболее известными в этом отношении явились дела по обвинению в шпионаже следующих лиц и групп (некоторые из упомянутых были двойниками и наказания не понесли):

1. В пользу Германии:

— 1925 год — Димитр Волощак и Владимир Пипчинский;

— 1929 год — Максимилиан Пехоцкий и Леон Хафтха;

— 1930 год — Франтишек Йозеф Кемпный;

— 1931 год — Михал Новорытовский;

— 1932 год — Вацлав Снеховский и Янина Витте-Фестенбург;

— 1935 год — Эдита Вихерек;

— 1937 год — Герман Цопфгер и его группа;

— 1938 год — Рудольф Беткер.

2. В пользу Советского Союза:

— 1921 год — Василь Дидушек и Якуб Ковальский;

— 1922 год — Юрий Скугар-Скварский и Стравчинский;

— 1931 год — Петр Демковский;

— 1931 год — Саломея Плис;

— 1932 год — Николай Шиш;

— 1932 год — Петр Ольховик;

— 1933 год — семьи Стефанович и Менделевич;

— 1934 год — Болеслав Багинский, Адам Рорбах и другие.

Перечисленные дела касались наиболее крупных и активных агентов, в целом же число действовавших в стране сетей иностранной агентуры было весьма велико. О действительном масштабе работы советских, германских, литовских и отчасти чехословацких спецслужб можно судить по количеству раскрытых случаев шпионажа:

— 1929 год — 111 уголовных дел на 279 обвиняемых (из них на Германию работали 31 человек, проходившие по 26 делам)[235];

— 1933 год — 50 дел на118 обвиняемых;

— 1934 год — 38 дел на 74 обвиняемых;

— 1935 год — 36 дел на 79 обвиняемых;

— 1936 год — 44 дела на 63 обвиняемых[236].

К приведенной статистике необходимо относиться с осторожностью. Например, в первой половине 1930-х годов участились случаи арестов за шпионаж в пользу Литвы, причем большинству арестованных предъявлялись обвинения в подготовке террористической деятельности, от взрывов опор линий электропередач до поджогов польских школ. Весьма сомнительно, в частности, что последнее и в самом деле могло входить в намерения литовской разведки, скорее всего, эти пункты обвинения были порождены фантазией следователей.

Крайне сложная оперативная обстановка сложилась в вольном городе Данциге, где германские разведывательные органы действовали довольно свободно и пользовались негласным содействием городского совета. Оживленное перемещение между Данцигом и Гдыней работавших там граждан различных государств польские контрразведчики именовали “гданьской дырой”. Проблема проистекала из особенностей локального пограничного режима, предусматривавшего паспортный контроль только при въезде в Гдыню и на некоторые близлежащие станции. При этом любой человек мог взять в Данциге железнодорожный билет до другого пункта в окрестностях Гдыни и попасть на территорию Польши без всякой проверки. Наряду с неконтролируемым потоком туристов в прибрежных морских прогулках это открывало широкие возможности для инфильтрации вражеской агентуры.

Важным аспектом оперативной работы являлось взаимодействие военных и гражданских контрразведчиков, в частности, в военный период. Еще в 1928 году президент Польши подписал распоряжение, согласно разделу IV которого “в случае полной либо частичной мобилизации или в иных обстоятельствах, при которых в интересах защиты государства Совет министров признает это обязательным, Государственная полиция с момента объявления мобилизации, в соответствии с указанным решением Совета министров, становится… частью вооруженных сил государства и входит в их состав как войсковой корпус службы безопасности”[237]. Начальник генштаба отказался давать соответствующие указания войскам из-за неясности со статусом переходящих в армию офицеров полиции, и распоряжение осталось невыполненным. Тем не менее, вопрос нуждался в доведении до логического конца, и в марте 1932 года департамент юстиции министерства военных дел разработал его измененный вариант, устроивший все причастные ведомства.

Для польской военной контрразведки вообще характерно тщательное планирование мобилизационных вопросов. В частности, мобилизационный план 1930-х годов предусматривал трехкратное увеличение ее штатов в угрожаемый период за счет пополнения резервистами. Для обеспечения их быстрого вхождения в курс дела офицеры запаса регулярно стажировались в соответствующих рефератах экспозитур или СРИ. Несмотря на это, многие важнейшие мероприятия с наступлением войны так и остались невыполненными. Мобилизация оперативных органов началась лишь 24 августа 1939 года, то есть с явным опозданием, ее не успели провести даже находившиеся в повышенной готовности СРИ. В результате ячейки внутренних агентурных сетей остались почти без офицерского руководства, что в дальнейшем привело к парализации их деятельности.

Несколько лучшей оказалась ситуация с глубинной (стратегической) разведкой. Такое положение дел в первую очередь явилось следствием удачных структурных изменений II отдела, не столь принципиальных, как в предшествовавшее десятилетие, но все же весьма важных. В центральном аппарате разведывательного отделения IIа появились девять дополнительных должностей оперативных офицеров, а сфера ответственности реферата “Восток” распространилась не только на СССР, но и на другие государства Восточной Европы. В 1935 году технический реферат был выделен из этого же отделения и стал самостоятельным, а вскоре его статус повысился до института. Тогда же III отделение (оценок) было реорганизовано в два отдельных реферата “Россия” и “Германия”. В 1937 году III отделение вновь появилось в составе II отдела, однако теперь уже оно отвечало за саботаж, подрывную деятельность и “черную” пропаганду. Самым важным изменением явилось появление описанного далее Бюро шифров (БШ). Все эти перемены увенчало создание весной 1939 года нового отдельного ситуационного реферата “Германия”, в задачи которого входило отслеживание происходящих в рейхе военно-политических процессов.

В целом к 1939 году система военных оперативных органов Польши состояла из:

— центральной информационно-разведывательной службы (II отдел главного штаба, или центр);

— сети военных атташе;

— II отделов штабов оперативных командований Войска польского;

— периферийных органов ближней разведки и контрразведки (экспозитуры и офицерские постерунки);

— сети закордонных резидентур (пляцувки);

— II (Информационного) отдела министерства военных дел;

— армейских контрразведывательных органов (Отдельные информационные рефераты при командованиях корпусных округов и командовании флота);

— Бюро почтовой цензуры;

— территориальных органов радиоразведки;

— сети диверсионных ячеек.

В марте 1939 года II отдел главного штаба был внезапно разделен на два неравных сектора. Первый из них состоял из 20 офицеров, действовал по личным указаниям главнокомандующего и занимался непосредственной подготовкой к ожидавшейся войне. Его работники имели первоочередной доступ к материалам ситуационного реферата “Германия” и формировали агентурные сети военного времени. Остальные сотрудники разведки (свыше 400 офицеров и унтер-офицеров, а также гражданские служащие) работали в обычном режиме по планам мирного времени. Теоретически в случае объявления мобилизации вся разведка вновь должна была стать единой и руководствоваться планами военного времени. Однако такое разделение явилось крайне неудачным шагом. Мало того, что в преддверии войны стратегическая разведка оказалась расколотой надвое, значительно худшим оказалось отсутствие координации между ее различными звеньями. Некоторые подразделения встретили начало боевых действий в высокой степени готовности, тогда как другие даже не приступали к мобилизации. Военные атташе, например, вообще не знали, что им надлежало делать в случае возникновения вооруженного конфликта.

Недостатки в организации разведки в предвоенные месяцы в значительной степени компенсировались успешной работой пляцувок за границей. II отдел развернул в Германии множество нелегальных резидентур, позволивших существенно дополнить систему глубинной разведки с позиций дипломатических представительств. Впечатляет даже неполный список нелегальных пляцувок, иногда классифицируемых как постерунки, и направления их работы: “ДВЗ” (военная промышленность, химическое оружие и советско-германское сотрудничество), “Прокоп” (наступательная контрразведка), “Графф” (гражданские и военные ведомства рейха, наступательная контрразведка), “Алекси” (военная промышленность), “Гамбург” (подготовка офицеров, в особенности пилотов, взаимодействие видов вооруженных сил), “Инга” (военно-учебные заведения), “Пеглау” (центральные органы военного управления), “Алленштайн” (укрепленные районы), “Мариенвердер”, “Лик”, “Бомбей”, “Порт” и “Оппельн” (все — универсальные), “Мюнхен” (разведка на баварском авиазаводе), “Навале” (наступательная контрразведка и освещение структур НСДАП), “Мюллер”, впоследствии “Мадрас” (тяжелая промышленность, таможенные органы), “Бомбей II”, впоследствии Глифада”, и “Крук”, впоследствии “Бари”, впоследствии “Пласида” (экономическая разведка), “Адриан (вермахт и объекты военной промышленности), “Хакодате” (разведка на юге Германии), “Бильбао” (авиационная промышленность). Точки на территории рейха дополнялись нелегальными пляцувками в третьих странах, также работавшими по германскому направлению: “Саботы” и “Тюльпан” (Голландия), “Оск, “Эледа”, “Флорида” и “Пистолет” (Австрия), “Мартель”, “Родан”, “Зулу”, “Б” и “Лекомт” (Франция), “Карлос” (Испания), “Олаф” (Чехословакия), “Юр” (Венгрия), “Кристина” (Швеция). Кроме того, немцев в Польше разрабатывала внутренняя нелегальная пляцувка “Феррум”. Исследователи полагают, что накануне войны информация поляков о Германии соответствовала действительности примерно на 80 %.

В немалой степени это являлось результатом использования технических средств, к концу 1930-х годов выдвинувшихся на первое место и вытеснивших с него агентурную разведку. Агентура считалась наиболее надежным средством сбора информации о противнике лишь в полосе предполья, причем армейские органы не имели условий для создания собственных сетей. Приграничные агентурные операции в 1938 году обошлись полякам в 300 тысяч злотых, что составляло 6 % общего бюджета II отдела[238]. Значительно более важную роль в системе польской разведки играли радиоразведка и криптоанализ. За это направление отвечало Бюро шифров (БШ), первым руководителем которого являлся майор Франтишек Покорный. Оно было образовано на базе криптографического отдела “Р” и располагало четырьмя пунктами перехвата в Варшаве, Старограде (“Данцигский коридор”), Креславице (пригород Кракова) и Познани (экспериментальный пункт). В 1931 году Бюро шифров подверглось разделению на четыре реферата:

— БШ-1 — составление кодов и шифров;

— БШ-2 — радиоразведка (перехват и пеленгация всех радиостанций, за исключением германских и советских);

— БШ-3 — перехват, криптоанализ и радиоконтрразведка (советское направление);

— БШ-4 — перехват, криптоанализ и радиоконтрразведка (германское направление). Первоначально в течение некоторого времени функции рефератов несколько отличались от указанных. Новым начальником БШ стал майор Гвидо Лангер.

Ко второй половине 1930-х годов в Польше была уже довольно глубоко разработана теория разведывательной работы. В ее основе лежала французская система, дополненная собственным опытом, а также практикой советской разведки в доступном на тот момент объеме. В результате в предвоенный период польская разведка действовала на основе тщательно разработанных наставлений, в совокупности составлявших единую систему[239]. Поляки различали ведение разведки в мирное время, в переходный к войне период и в военное время. В отличие от некоторых других иностранных спецслужб, II отдел обращал значительное внимание на работу именно в мирное время и выделял в ней четыре так называемых предмета: географический, хозяйственный, оперативный и политический.

Под географическим предметом разведки понималась вся совокупность линий и направлений разведывательной работы по изучению территории иностранных государств, продуктом которой являлись карты и военно-географические описания будущих ТВД.

Хозяйственный предмет включал в себя изучение промышленного и сельскохозяйственного производств, а также иных отраслей экономики иностранных государств. Его проводили раздельно по двум основным направлениям, выявлявшим наличие различного рода военных запасов и возможность их производства в условиях войны. По этим двум факторам определялась степень готовности потенциального противника к немедленной войне и его способность выдержать длительные боевые действия. Изучение экономики проводилось как по открытым источникам, так и агентурно-оперативными методами по четырем основополагающим отраслям:

а) Сельское хозяйство. Термин понимался расширительно и включал в себя не только производство продукции земледелия и животноводства, но и пищевую промышленность, а также наличие стратегических запасов продовольствия. В процессе сбора информации в первую очередь следовало выяснить степень обеспечения страны собственной продукцией, зависимость от импортных поставок и иностранных рынков сбыта, распределение производства продовольствия по различным регионам.

б) Промышленность. Понятие также трактовалось расширительно и включало в себя оценку залежей полезных ископаемых. Изучению подлежали их добыча, зависимость от ввоза ископаемых и сырья, обеспеченность электрической энергией, дислокация и состояние крупных предприятий, их продукция, себестоимость производства, распределение производства по секторам и группам, влияние иностранного капитала, возможность мобилизации промышленности и прочие примыкающие к этому вопросы.

в) Торговля. В этой группе рассматривался валовой торговый оборот государства, в том числе внешнеторговый, его структура, превышение актива над пассивом или наоборот, основные внешнеторговые партнеры страны, тоннаж ее торгового флота, фрахтовая политика и другие аналогичные направления.

г) Финансы. Изучению подлежали общее состояние финансов государства, устойчивость его валюты, наличие и размеры золотого запаса и иных активов, влияние иностранного капитала, налоговая политика, а также определялась наибольшая допустимая часть национального дохода, направляемая на военные нужды.

Оперативный предмет касался исключительно военных вопросов. Разведка должна была выявлять основные положения военной доктрины государства, устанавливать структуру, принципы комплектования и организацию его вооруженных сил, их мобилизационные планы и возможности, дислокацию, вооружение и оснащение войск, общее состояние военной мысли и уровень развитая военной техники, стратегические, оперативные и тактачес-кие взгляды штабов и командования, место вооруженных сил в общей политической системе государства, внутренние проблемы армии, в том числе взаимоотношения офицерского и рядового состава и многое другое.

Политический предмет изучал общее состояние общества, его монолитность, социальное и национальное расслоение, внутреннюю и внешнюю политику государства, структуру аппарата управления, возможных союзников и противников, уязвимые места и прочее.

Освещение всех перечисленных вопросов являлось серьезной задачей, требовавшей многолетней работы с целью отслеживания динамики различных факторов. Решить ее можно было только в спокойных условиях мирного времени, зато в переходный к войне период задачи разведки заметно сужались. Первоочередной задачей, естественно, являлось отслеживание хода мобилизации противника, а также его внешнеполитических действий. В этот период перед разведкой стояла и другая, сугубо внутренняя задача. Ее линейные органы пополнялись по штатам военного времени, поэтому II отдел должен был руководить мобилизацией собственных подчиненных структур в штабах соединений, частей и подразделений различного уровня.

В военное время разведка прежде всего занималась установлением состава сил противника, выявлением его действий и намерений. Изучению военного производства и других вопросов экономики уделялось значительно меньшее внимание, поскольку предполагалось, что они вряд ли будут находиться в пределах досягаемости польской разведки. Основной упор делался на тактическую и оперативную разведку, в которой неоправданно большое значение придавалось кавалерийским частям. Для них устанавливалось три глубины за линией фронта: до 15 километров (тактическая разведка), от 25 до 30 километров (оперативно-тактическая) и до 50 километров (оперативная). По значимости конница находилась на втором месте в списке сил и средств разведки после авиации. Далее по степени убывания важности шли пешие разведывательные дозоры, артиллерийская инструментальная разведка, радиоперехват и прослушивание телефонных линий противника, визуальная разведка, инженерная разведка, химическая разведка, допросы и опросы пленных, перебежчиков и гражданского населения, изучение захваченных документов, агентурная разведка и цензура.

Как явствует из приведенного списка, агентурная разведка в военное время считалась в Польше малоэффективной, однако это не означает, что на нее не обращалось самое серьезное внимание. С каждым из агентов предписывалось работать индивидуально, перед заброской через линию фронта проводить им инструктаж, а вернувшихся с ценными сведениями достойно вознаграждать. Особое внимание обращалось на недопустимость для агентов примешивать свое субъективное мнение к добытым фактам и давать им какие-либо оценки. Поляки явно ограничивали агентуру военного времени в самостоятельности, поскольку полагали, что обоснованное суждение способны вынести только прошедшие специальное обучение офицеры или унтер-офицеры регулярных войск. Впоследствии это оказалось ахиллесовой пятой польской разведки, однако она достаточно быстро смогла перестроиться и начала воспринимать своих гражданских агентов иначе. Другим слабым местом теоретических построений II отдела и их практического воплощения в предвоенный период оказалось практически полное игнорирование возможностей агентурной радиосвязи. Рациями не снабжались даже агенты в нейтральных странах, а материалы от них планировалось получать с помощью специальных курьеров, в письмах на конспиративные адреса, через моряков торгового флота и даже с помощью условных объявлений в газетах. Ввиду этого операторы агентурных радиопередатчиков в Польше готовились в крайне незначительном количестве и оказались впоследствии самой дефицитной разведывательной специальностью.

Основным противником Польши являлся Третий рейх, в планах которого страна играла заметную роль, поэтому АСТ-Кенигсберг и АСТ-Штеттин в значительной степени специализировались на проведении работы против нее. Особенно активизировалась эта деятельность после прихода к руководству абвером Канариса, и уже в январе 1936 года его агенты сумели внедриться в польский главный штаб. Во второй половине 1930-х годов спецслужбы Германии опирались на множество проживавших в приграничных районах этнических немцев, которых польские власти серьезно притесняли и дискриминировали. Это естественным образом создавало из фольксдойче вербовочную базу для германской разведки, в полной мере использовавшей такую политику Варшавы по отношению к национальным меньшинствам. На множестве польских объектов германская разведка создала законсервированную до начала боевых действий так называемую “сеть прикрытия”. Весь этот разветвленный аппарат обеспечивал рейху сильные агентурные позиции в Польше, в основном использовавшиеся для обеспечения вермахта оперативной информацией в наступлении. Страна представляла собой ближайший и непосредственный объект для всех германских спецслужб, особенно для абвера и ФОМИ, осуществивших немало удачных вербовок польских офицеров и государственных служащих. В целом оперативные достижения немцев в Польше можно оценить весьма высоко. Местная контрразведка регулярно обезвреживала как отдельных агентов, так и их сети, однако в целом страна являлась для руководства рейха достаточно “прозрачной”. Начавшиеся в сентябре 1939 года боевые действия доказали высокий профессионализм абвера, сумевшего добыть вполне достоверную информацию по оборонному потенциалу и вооруженным силам противника.

Первоначально Германия неоднократно пыталась привлечь Польшу на свою сторону, но варшавское руководство строго соблюдало принцип “равного удаления”. Оно уравновесило подписанную в январе 1934 года сроком на 10 лет польско-германскую декларацию о ненападении аналогичным договором с СССР. После захвата рейхом Судетской области Чехословакии Варшава в октябре 1938 года воспользовалась возникшей ситуацией и под предлогом восстановления исторической справедливости и воссоединения с родиной живших в Тешинской области этнических поляков оккупировала ее. Месяц спустя вдохновленный бескровной победой над ЧСР Гитлер начал предъявлять серьезные претензии уже к Польше. Опираясь на набравший мощь вермахт, фюрер потребовал возврата Данцига, предоставления экстерриториальности идущим через территорию Польши в Восточную Пруссию железнодорожной и автомобильной магистралям и взаимодействия с рейхом в рамках Антикоминтерновского пакта. Ситуация весьма обострилась, и в марте 1939 года Великобритания заявила о своих гарантиях независимости для Польши. Через месяц Германия в одностороннем порядке денонсировала декларацию о ненападении, all апреля 1939 года Гитлер утвердил план нападения на Польшу “Вайсс”. В Варшаве отнеслись к признакам надвигающейся угрозы достаточно спокойно, поскольку полностью полагалось на данные англичанами и французами гарантии. Печальный пример преданной и брошенной на произвол судьбы Чехословакии не научил ее ничему.

Польское правительство по-прежнему, и, надо заметить, вполне обоснованно опасалось как Германии, так и СССР. Польская коммунистическая партия уже была распущена Коминтерном по обвинению в инфильтрации в нее агентов контрразведки еще в 1938 году, но это не успокоило власти. Даже перед лицом явной германской угрозы Варшава отказалась подтвердить пропуск советских войск для оказания противодействия вермахту, как это предлагала делегация СССР на трехсторонних переговорах в Москве в апреле — августе 1939 года. Польское руководство было уверено, что в этом случае страну ждет неминуемая советская оккупация, и не считало ее меньшим злом по сравнению с немецкой.

Опасения в отношении СССР имели под собой реальную почву и питались вполне конкретными фактами осуществлявшейся против Польши тайной войны, в которой поляки иногда выходили победителями. Например, при ликвидации в июле 1933 года контрреволюционной организации “Белорусский национальный центр” (БНЦ) ОГПУ совершенно случайно установило, что в 1932 году польская разведка перевербовала нескольких входивших в состав БНЦ сотрудников 4-го отдела штаба Белорусского военного округа. Однако, безусловно, это явилось лишь неизбежным в войне разведок эпизодом. По мере приближения войны и подписания секретных дополнительных протоколов к заключенному 23 августа 1939 года советско-германскому пакту о ненападении, устанавливавших линию будущего раздела Польши примерно по рубежам рек Нарев, Висла и Сан, агентурная активность СССР на польской территории заметно возросла. Особенно активизировались пограничная разведка и оперативная разведка приграничных округов, целью которых стало обеспечение захвата Красной Армией восточных районов страны. Внешняя разведка НКВД делала основной упор на приобретение источников в среде украинской и белорусской диаспоры на территории Польши и готовилась к установлению советского контроля на подлежащих отторжению землях. Однако всем им было далеко до планомерного немецкого охвата объектов и территорий, с которым не успевала справляться местная контрразведка. Мало помогло и ужесточение пограничного режима, поскольку основная масса агентуры уже была внедрена на объекты, и сети действовали в автономном режиме.

В преддверии войны поляки уделяли большое внимание криптоанализу. Как уже упоминалось, их специалисты первыми начали работу по дешифровке переписки, закрытой с помощью германской шифровальной машины “Энигма”. Вначале они не знали о ней вообще ничего и полагали, что перехватываемые огромные массивы непонятных сочетаний букв не несут в себе никакого смысла и являются “пустышками”, которые немцы используют для направления по ложному следу криптоаналитиков противника. Такой вывод был сделан после длительных и тщательных исследований текстов, не выявивших и намек на повторяющийся ключ даже в самых длинных радиограммах. Однако через некоторое время специалисты Бюро шифров заметили явную тенденцию к сокращению знакомых им криптографических систем и к одновременному росту количества сообщений нового типа, после чего им стало ясно, что они столкнулись с машинным шифром, не использующим повторяющуюся гамму. Существовавшими средствами вскрыть его было невозможно.

Собственно, механические шифраторы не являлись чем-то новым и были известны с древнейших времен. Криптоаналитическая стойкость немецкой машины обусловливалась тем, что в действительности она представляла собой не просто механическое, а электромеханическое устройство, прототип которого еще в 1919 году создал, запатентовал и построил голландец Гуго Александр Кох. Изобретатель вовсе не собирался предлагать шифратор государственным учреждениям, а создавал его в расчете на коммерческое использование, однако, несмотря на помощь Венского института криминологии, поступления ожидаемых заказов так и не произошло. Отчасти это вызвано громоздкостью машины и неудобством работы с ней, но главной причиной явился спад экономики, не позволявший предпринимателям тратить деньги на закупку подобного оборудования. Проведенная Кохом широкая рекламная кампания лишь поглотила немалые средства, однако результатов не дала, и тогда разочарованный изобретатель за бесценок продал свой патент № 10700 инженеру Артуру Шербиусу, партнеру компании “Шербиус & Риттер”. Тот не просто купил его, но подверг конструкцию всесторонним испытаниям и сумел значительно улучшить ее.

Усовершенствованный шифратор представлял собой электрическую дисковую шифровальную машину со счетчиковым движением дисков, иначе именуемых роторами. Они являлись главным элементом устройства, находились на одной оси и состояли из колец с 26 буквами, располагавшимися на их левой и правой сторонах. Парные буквы ротора соединялись между собой проводами в произвольно выбранном, но в дальнейшем не изменявшемся порядке. Таким образом, контакту, относившемуся к каждой из 26 букв на одной стороне ротора, соответствовал электрический контакт и такая же буква на другой его стороне. Кроме роторов, шифраторы имели клавиатуру и ламповую панель, на которой располагались 26 ламп, соответствовавших буквам алфавита. При введении в машину открытого текста шифратор считывал электрический сигнал с контакта соответствующей клавиши, после чего через общую шину по проводам ток поступал на первый справа ротор, выходил с другой его стороны в соответствии с соединением проводов, проходил через два других ротора и поступал на специальное устройство под названием “рефлектор”, служившее для возврата сигнала на роторы в обратном порядке, но со сдвигом на определенное количество букв. Затем ток поступал на ламповую панель, где высвечивалось зашифрованное значение буквы. После этого первый ротор проворачивался на один шаг, и следующая введенная в машину буква шифровалась уже в соответствии с изменившимся взаимным расположением контактов. После введения первых 26 символов первый ротор совершал полный оборот, второй перемещался на один шаг, в свою очередь это же повторялось и с третьим ротором. Такая конструкция позволяла перейти от одноалфавитной к многоалфавитной системе шифрования, поскольку по мере нажатия каждой очередной клавиши каждый алфавит шифровался заново. “Рефлектор” отключал контакт на ламповой панели, совпадавший с введенной буквой исходного текста, поэтому выбранный машиной символ не мог совпасть с исходным. Такое устройство предохраняло букву от шифрования ей же самой, то есть машина выбирала не из 26, а из 25 оставшихся букв алфавита. Это было сделано для затруднения дешифрования, а также для того, чтобы даже по совершенно невероятному совпадению шифратор не выдал совпадающие с открытым текстом связные слова. В результате первоначальная версия трехроторной машины позволяла получить 26 X 26 X 26 — 17576 возможных перестановок каждой буквы. Позднее Шербиус предусмотрел простую возможность вынимать роторы и менять их местами в шести возможных комбинациях, после чего степень секретности возросла до 17576 X 6 = 105456. Шифратор одновременно являлся и не требующим специальной перенастройки дешифратором. При вводе в машину зашифрованного текста и сохранении установки роторов с ламповой панели считывался открытый текст, поэтому для прочтения шифровки оператору принимающей машины достаточно было просто установить роторы в соответствующее начальное положение. Ключи к сообщению, указывающие на взаимное расположение роторов и их установку, передавались в виде трехбуквенных сочетаний в начале каждого сообщения и позволяли настроить машину для дешифровки.

Новый владелец патента по-прежнему делал ставку на использование шифратора в коммерческих целях. Произведенные компанией “Гевертшафт Секуритас” машины широко предлагались на открытом рынке под названием “Энигма” (“Загадка”), но этим их применение не ограничилось. В 1925 году один экземпляр шифратора тайно приобрел германский военно-морской флот. Моряки испытали его и нашли недостаточно надежным, после чего потребовали увеличить число роторов до семи или даже до десяти. Шербиус в течение одного часа произвел соответствующие подсчеты и сообщил, что 7-роторная машина позволит достичь 6 миллиардов комбинаций, а 10-роторная — 100 триллионов. Он указал, что даже в случае 8-роторной “Энигмы”, если противник сумеет добыть ее экземпляр, но не будет иметь ключей, путем последовательного подбора установок тысяча операторов, работая круглые сутки без перерывов, затратят для отыскания ключа четырнадцать с половиной лет. Шербиус согласился с необходимостью повысить секретность и усовершенствовал коммерческую машины до военного варианта. Он снабдил его коммуникационным устройством, так называемой штепсельной панелью, устанавливавшейся между последним ротором и ламповой панелью. В ней имелись пары тех же 26 буквенных контактов, соединенные между собой шнурами со штепселями. Таким образом, выходные параметры сигнала изменялись в зависимости от установки штепселей, являвшейся дополнительным ключом и также передававшейся в начале сообщения. Теперь “Энигма” позволяла достичь степени секретности в 10 квадриллионов комбинаций, и тем же условным операторам из примера Шербиуса для последовательного подбора ключей потребовалось бы 900 миллионов лет. Секретность переписки обеспечивалась порядком расположения роторов на оси, установкой их колец с буквами и заданной комбинацией на штепсельной панели. Такой вариант шифратора уже вполне устроил моряков. Они убедились, что даже захваченный экземпляр машины совершенно бесполезен для противника, не имеющего изменявшихся ежедневно и державшихся в строжайшем секрете ключей. Каждому оператору в закодированном виде сообщался его конкретный ключ, так что он всегда знал, свое ли сообщение принимает, поскольку дешифровать чужие просто не мог. Кроме того, в виде дополнительной меры предосторожности флот потребовал сохранять в секрете сам факт приобретения им “Энигмы”. Три года спустя его примеру последовал и рейхсвер.

Следует отметить, что немцы не обладали монополией на электромеханические шифраторы. В 1918 году аналогичную машину изобрел американец Хью Хеберн, а годом позже и швед Герхард Дамм, компанию которого затем перекупил швейцарец Борис Цезарь Вильгельм Хагелин. Этот последний даже организовал производство своих машин, но все они были несовершенны и не достигали уровня, достигнутого Кохом и Шербиусом. Британская разведка обратила внимание на рекламировавшуюся в коммерческих изданиях “Энигму”, однако попытка приобрести хотя бы один образец не увенчалась успехом. Правительство уже запретило Шербиусу продажу машин, а реклама пока продолжалась, чтобы своим внезапным исчезновением не привлечь внимание потенциальных противников Германии. Возможным покупателям просто вежливо отказывали, ссылаясь на временное отсутствие свободных шифраторов и трудности производства.

Немцы создали достаточно совершенную систему шифрованной связи, общее количество возможных ключей к которой после модификации 1930 года и введения штепсельной панели исчислялось 10 в 91 степени. К 1935 году во всех видах вооруженных сил и разведывательных службах Германии уже насчитывалось свыше 20 тысяч шифраторов “Энигма”, причем все они использовали различное расположение роторов и конфигурации штепсельной панели. Регулярно сменялись ключи. С 1938 года “Энигма” получила два дополнительных ротора, еще более повысивших стойкость шифра благодаря возможным теперь 11881376 сочетаниям. На практике из пяти имевшихся роторов при каждом новом использовании выбирались произвольные три, а в подводном флоте — четыре. Для повышения криптографической стойкости все сообщения разбивались на группы, не превышавшие 200 символов, каждая из них шифровалась отдельным ключом, а перед шифрованием документы закрывались кодированием. Все принятые меры давали немцам немалые основания считать свои линии связи вполне защищенными, но практически это оказалось не так.

До сих пор достоверно неизвестно, как именно польская разведка впервые сумела установить сам факт использования германскими вооруженными силами машины “Энигма”. Одна из версий гласит, что впервые о ней сообщил эмигрировавший в Варшаву из Германии инженер-математик, польский еврей, известный под псевдонимом Р. Левинский, до прихода к власти НСДАП занимавшийся в Берлине работами, связанными с проектом “Энигма”. Нацисты опрометчиво выгнали его из страны, и носитель секрета очутился в Варшаве без средств к существованию, зато с ценной информацией, которую предложил передать англичанам за 10 тысяч фунтов и вид на жительство во Франции. Приверженцы этой версии считают, что поляк пошел на контакт с СИС по прямому указанию польской разведки, вначале пытавшейся самостоятельно разработать систему вскрытия шифров “Энигмы”. Однако ее руководители объективно оценили относительно скромные финансовые возможности своей службы и поняли, что имевшихся в их распоряжении сил и средств недостаточно для решения столь серьезной проблемы.

Приведенная версия имеет достаточно широкое хождение, но, судя по всему, страдает излишней поверхностностью. Существует несколько других предположений о путях, которыми поляки получили сведения об устройстве шифратора. Согласно одному из них, агенты II отдела просто подкупили кого-то в службе связи рейхсвера, а затем, на основании полученной от него информации, сумели выйти на персонал завода-производителя “Энигм”. Другая версия гласит, что однажды коммерческая версия шифратора была отправлена из Берлина дипломатической почтой в посольство Германии в Варшаве, и разведка на два дня получила ее в свое распоряжение. Имеется и несколько измененный вариант этого предположения, гласящий, что немцы по ошибке отправили “Энигму” обычной почтой, притом совершенно не по тому адресу, но затем спохватились и попросили поляков вернуть ее обратно. Тревога отправителя по поводу своего имущества явилась достаточным основанием для более близкого знакомства с ним, после чего Бюро шифров смогло тщательно изучить машину.

Независимо от деталей предыстории, к началу 1930-х годов поляки сумели воссоздать схему “Энигмы”, что, однако, не приблизило их к прочтению закрытых с ее помощью сообщений. В результате многочисленных попыток дешифрования в 1932 году выявилась необходимость укомплектовать Бюро шифров профессиональными математиками. Ранее, в 1929 году, директор Математического института Познанского университета профессор Здислав Кричевский в сотрудничестве с БШ отобрал свободно владевших немецким языком студентов 3–4 курсов, в основном уроженцев территорий, вошедших в состав Польши в результате подписания Версальского мирного договора. После нескольких этапов предварительного отбора с молодыми людьми провели соответствующие беседы майор Франтишек Покорный и его заместитель лейтенант Максимилиан Цезкий, первоначально не раскрывшие свою принадлежность к разведке. Они окончательно оценили кандидатов и предложили двадцати из них пройти обучение на открывающемся дополнительном курсе криптологии, предварительно предупредив их о том, что следует хранить в секрете как факт их обучения там, так и факт самого существования подобного курса. Заниматься предстояло без отрыва от основного обучения математике дважды в неделю по вечерам, что создало немалую дополнительную нагрузку. Преподавали предмет приезжавшие из Варшавы криптоаналитики реферата БШ-4.

Мариан Реевский

Ежи Розицкий

Хенрик Зигальский

В процессе обучения наиболее отличились Мариан Реевский, Ежи Розицкий и Хенрик Зигальский, а также пятеро других, в дальнейшем принятых на службу в германский отдел Бюро шифров. Первоначально их направили в пункт перехвата в Познани, но после закрытия этой экспериментальной точки с 1 сентября 1932 года Реевский, Розицкий и Зигальский перешли в центральный аппарат БШ в Варшаве.

Вначале они раскрывали простые немашинные коды ВМС Германии, однако такое применение математиков было неразумным расточительством. Поскольку в кодах цифро-группы заменяют не буквы, а целые слова или их сочетания, такая работа является скорее уделом лингвистов. Тем не менее, некоторое время спустя к молодым криптоаналитикам пришел первый успех. Позднее майор Лангер полностью сориентировал их на вскрытие “Энигмы”, натурный экземпляр которой к этому времени уже успели реконструировать. Интересно, что первоначальным побудительным мотивом, заставившим поляков бросить свои лучшие силы на вскрытие германских машинных шифров, стала попытка Варшавы добыть таким путем доказательства участия СССР в подготовке германской армии к войне в нарушение Версальского договора. Из этого источника действительно была получена некоторая информация, но из опасения скомпрометировать свой метод дешифрования польское правительство никогда не использовало ее.

Первые успехи стали обозначаться в январе 1933 года, однако они относились к простейшим коммерческим “Энигмам” без штепсельной панели и с постоянным взаимным расположением роторов, для получения ключей к которым требовалось просто определить начальную установку машины. За отправную точку поляки взяли уже известный им принцип, согласно которому ни одна буква при шифровании не могла остаться неизменной. Значительную помощь оказали случайные ошибки немецких операторов, а также полученная агентурным путем информация об использовании буквы “X” для обозначения пробелов между словами. Распространенная стандартная адресация сообщения “Генералу…” в открытом тексте выглядела как “ANXGENERAL… ”, что уже давало некоторый ориентир. Однако дело подвигалось крайне медленно, некоторый толчок ему дало лишь установление того факта, что две первые трехбуквенные комбинации несли в себе зашифрованный ключ к тексту на конкретный день. Это выяснилось после сплошной обработки всех перехваченных в течение суток сообщений и стало подлинным открытием, заложившим основы всей позднейшей системы прочтения зашифрованной с помощью “Энигмы” переписки.

Поскольку соотношение входного и выходного параметра каждого применявшегося в тот период ротора было известно, Реевский решил сосредоточиться на вскрытии условной группы (преамбулы), содержащей ключевые установки машины. Методы линейной алгебры помогли ему определить теоретический путь решения задачи, облегчавшийся некоторыми субъективными факторами. Период с 1933 по 1935 годы историки криптографии считают первым периодом “дуэли” реферата БШ-4 с бюро “Ши”, в течение которого немцы допускали массу промахов. Еще не была разработана совершенная процедура шифрования, и операторы зачастую использовали простейшие и легко предсказуемые установки роторов из трех одинаковых букв, а также линейные, вертикальные или диагональные комбинации букв в соответствии с расположением на клавиатуре соответствующих им клавиш. В феврале 1933 года Бюро шифров заказало 15 копий “Энигмы” в варшавской компании АВА, одном из первых польских предприятий, применявших высокие по тому времени технологии. К середине следующего года шифраторы были готовы, а всего до начала войны поляки изготовили около 70 таких машин. Вначале Реевский с коллегами просто подбирал вручную все 17576 возможных комбинаций начальной установки роторов, но такая методика лишала эту работу практического смысла и переводила ее в разряд научного исследования. Уже через несколько часов шифровальщики стирали пальцы в кровь, достигая успеха лишь изредка. Вскоре они заметили, что в силу указанных ранее причин число начальных установок было конечным и не превышало 263, что несколько упростило процесс. Тем не менее, стало очевидным, что без машинных методов дешифровки вскрытие “Энигмы” затянется на недопустимо долгий срок, превышающий человеческие возможности. Реевский сумел механизировать процесс и объединил два комплекта роторов “Энигмы” на одном общем валу, вращавшимся с помощью электромотора. Это названное циклометром устройство значительно облегчило работу по отысканию ключей, в особенности после того, как Розицкий дополнил его так называемыми “часами”, позволявшими определять установку одного из роторов. В течение первого периода негласной дуэли германских шифровальщиков и их польских противников перевес оказался на стороне поляков.

В 1936 году немцы обратили серьезное внимание на процедуру шифрования и организацию работы операторов “Энигм”. Исключение простых комбинаций начальных установок немедленно затруднило применение циклометра. В течение некоторого времени поляки справлялись с ситуацией и даже несколько продвинулись вперед, но 2 ноября 1937 года дальнейшее развитие процедуры шифрования свело наметившийся прогресс БШ на нет. Теперь начальная установка роторов изменялась с каждым новым сообщением, а содержавшая индикатор к тексту условная группа из шестизначной стала девятизначной. Однако довольно быстро Реевский пришел к заключению, что принципиально это ничего не меняет. Поскольку немцы, как ни странно, использовали в роторах строгий алфавитный порядок букв, то относительное расположение символов зашифрованного текста оставалось таким же, как и в открытом. Для прочтения сообщения по-прежнему требовалось лишь определить содержавшиеся в условной группе начальные установки машины. Естественно, сложность и трудоемкость процедуры после германских усовершенствований 1937 года многократно возросла, и циклометры уже не могли использоваться столь же эффективно, как и раньше. Поэтому Реевский пошел по пути создания так называемой “Бомбы” — электромеханического устройства для определения установки ключей, которые многие историки ошибочно смешивают с циклометром. Обиходное название прибора возникло из-за того, что при работе его контакты щелкали и вызывали ассоциации с работой часового механизма бомбы замедленного действия. Дешифратор был готов к ноябрю 1938 года и представлял собой три пары последовательно соединенных копий “Энигмы”, перебиравших все возможные комбинации букв до тех пор, пока на входе и выходе устройства не оказывалась одна и та же буква. Первые “Энигмы” в парах устанавливались в позиции, соответствовавшие 1-й, 2-й и 3-й буквам индикатора, вторые же — со смещением на три буквы (4-я, 5-я и 6-я). При достижении верного сочетания ток проходил последовательно по роторам всех шести машин, включался световой сигнал, и вращение прекращалось. Таким способом определялись подлинные буквы индикатора, служившие установкой для копии “Энигмы”, в которую вводилась перехваченная шифровка. Если в результате получался связный текст, работа дешифровальщиков заканчивалась, в противном случае “Бомба” запускалась вновь в поисках очередного совпадения.

Несколько иной путь к решению этой задачи нашел Зигальский. Используя те же математические методы линейной алгебры, он разработал систему, основанную на так называемых “листах Зигальского” — перфокартах, накладывавшихся друг на друга на специальном освещенном снизу прозрачном столе. Полный каталог перфокарт соответствовал 105456 возможным комбинациям, получавшимся в результате 6 вариантов взаимного расположения роторов, каждая из которых содержала 17576 вариантов их начальной установки. Листы соответствовали возможным вариантам следования букв одна за другой при начальной букве от А до Z. Перфокарты изготавливались на каждую установку левого ротора (6? 26 = 156), в каждом из них содержалось 26? 26 = 676 отдельных позиций, обозначенных отверстиями. По горизонтальной оси откладывались начальные установки среднего ротора, по вертикальной — правого. Когда в результате наложения всей стопки отверстия совмещались, то просвечивавший через них свет показывал совпадения, обозначавшие возможную первую установку машины. Далее она проверялась на копии “Энигмы” по связности полученного текста, как и в случае с использованием “Бомбы”. Необходимо было иметь 6 комплектов таких перфокарт, аналогично числу шифраторов в “Бомбе”. Изготовление “листов Зигальского” являлось крайне трудоемкой процедурой. Из соображений секретности ее нельзя было поручить ни одной фирме, поэтому криптографы самостоятельно не только рассчитали до миллиметра положение отверстий, но и вырезали их вручную с помощью лезвия бритвы.

Следует отметить, что и “листы Зигальского”, и “Бомба” могли применяться при двух возможных вариантах преамбулы. Если индикатор содержал повторяющиеся буквы, то число возможных перестановок было относительно невелико и требуемое для его вскрытия время не превышало 100–150 минут, в противном же случае прочтение даже одной радиограммы могло затянуться на неопределенно долгий срок. Последовавший вскоре ввод в систему шифрования штепсельной панели привел к тому, что даже в первом случае эти способы стали непригодны в прежнем виде, их требовалось срочно улучшать. Они позволяли вскрыть установки “Энигмы” лишь тогда, когда повторявшийся символ не приходился на одну из переставленных с помощью штепсельной панели букв, если же это было не так, прочесть текст оказывалось практически невозможно. Для действительно быстрой дешифровки желательно было установить по одной “Бомбе” на каждую позицию ротора, а такого количества машин польская промышленность освоить не могла, тем более что производить их необходимо было в строгом секрете. Поляки заказали компании АВА шесть дешифраторов и ожидали их получения. К этому времени Зигальский успел изготовить 52 листа своих перфокарт, покрывавших две из шести возможных позиций роторов, но 15 декабря 1938 года произошло событие, которое свело работу Бюро шифров по вскрытию “Энигмы” почти к нулю. Немцы ввели два новых ротора, после чего число их возможных комбинаций возросло с 6 до 60. Это означало, что теперь требуемое количество добавочных “листов Зи-гальского” возросло до 1500, а “Бомб” нужно было уже 60. Вырезание такого количества перфокарт вручную являлось совершенно нереальной задачей, так же можно было оценить и ситуацию с изготовлением “Бомб”. Второй этап “дуэли” польских криптоаналитиков с немцами закончился и наступил следующий, значительно менее успешный для специалистов БШ. Теперь они могли пытаться читать германскую переписку лишь раз в шесть дней, когда установки роторов совпадали с имевшимися у них ресурсами. Дополнительно заказать 54 дешифратора, общая стоимость которых должна была составить полтора миллиона злотых (350 тысяч долларов), оказалось не под силу польской экономике. А ведь после отыскания ключей сообщения нужно было дешифровать опять-таки на “Энигмах”, то есть нужны были еще дополнительные, и немалые затраты. Последний удар по планам Бюро шифров был нанесен 1 января 1939 года, когда немцы довели число соединений на штепсельной панели до 16, после чего вероятность вскрытия индикаторов стала пренебрежимо мала. Лишь СД до 1 ноября 1939 года не переходила на новую процедуру шифрования, что позволило по-прежнему читать ее переписку. “Энигма” превзошла ограниченные ресурсы Бюро шифров, к тому же изначально ориентировавшегося лишь на индикаторы с двойной перешифровкой и повторявшимися буквами. Новое поколение шифраторов оказалось сильнее, однако метод поляков доказал свою практическую пригодность и проложил дорогу их более мощным в финансовом и промышленном отношении союзникам.

Таковыми для Польши могли являться французы или англичане. Первый контакт в этой области произошел еще в 1932 году, когда заместитель руководителя криптографического отделения “Д” французской Службы разведки Густав Бертран, впоследствии ставший бригадным генералом, с 7 по 11 декабря находился в польской столице с рабочим визитом. Следует оценить смелость этого шага, сделанного в условиях не слишком хороших в тот момент отношений между Парижем и Варшавой. В случае огласки своей поездки криптоаналитик рисковал по возвращении попасть в тюрьму за государственную измену, однако он видел насущную необходимость в сотрудничестве и сознательно пошел на риск. Существует версия, согласно которой Бертран уже тогда передал Польше полученную от агента в ФА часть документации по машине, однако ее достоверность вызывает сомнения. Второй визит Бертрана, на этот раз в звании подполковника и статусе руководителя французских криптоаналитиков, состоялся в мае 1938 года. Тогда он посетил расположенный в лесу недалеко от Варшавы новый центр польской радиоразведки “Вишер”, не имевший себе равных по защищенности и удобству для работы. Все его сооружения представляли собой благоустроенные бункеры, оказавшиеся совершенно бесполезными в сентябре 1939 года из-за отступления армии под ударами вермахта.

Следующая, на этот раз трехсторонняя встреча криптоаналитиков прошла в Париже, где с 9 по 10 января 1939 года совещались англичане, французы и поляки. Они не договорились ни о чем существенном, однако стремительно ухудшавшаяся обстановка уже через полгода заставила всех отнестись к проблеме “Энигмы” иначе. В середине июля 1939 года начальник польского генерального штаба Вацлав Сташевич санкционировал передачу возможным союзникам в будущей войне всех имевшихся материалов по германским шифраторам. И в период с 14 по 26 июля в Варшаву прибыли от секции “Д” СР Густав Бертран и капитан Анри Бракени, от ПШКШ — Эллистер Деннистон и Альфред Диллуин Нокс, а также некий “профессор Сэндвич”. По мнению некоторых исследователей, им был заместитель начальника СИС Стюарт Мензис, приехавший под прикрытием должности профессора Оксфордского университета, однако, скорее всего, фамилия третьего участника делегации была подлинной, и им являлся капитан 2-го ранга Хэмфри Сэндич из разведки Адмиралтейства. Поляки передали прибывшим делегациям по одной копии “Энигмы” вместе с документацией, однако о “Бомбе” пока умолчали. В августе Лангер отправил дипломатической почтой в посольство в Париже еще два шифратора, один из которых предназначался для французов, а второй был отвезен Бертраном в Лондон и на вокзале Ватерлоо вручен Мензису.

На том же совещании поляки и французы решили совместно открыть объединенный центр дешифрования “Бруно”. После долгих колебаний его действительно создали под эгидой 5-го бюро генштаба и разместили во французском городе Гре-Арминье близ Парижа, подальше от неспокойной польско-германской границы. Англичане также участвовали в этой работе и прикомандировали к “Бруно” своего представителя майора Мак-Миллана. Осуществлялось и сотрудничество иного рода. В Варшаве располагалась ориентированная на Советский Союз резидентура французской СР, которой подчинялись еще две точки в Стамбуле и Бухаресте, имевшие собственную радиосвязь и шифры.

Война приближалась, и разведывательные органы рейха активно готовили обеспечение вторжения в Польшу. В августе 1939 года на территорию страны проникли группы из отряда специального назначения “Эббингхауз” для диверсионных действий на транспортных коммуникациях и деморализации польских войск. Абвер и СД оснащали фольксдойче и боевиков Организации украинских националистов оружием, главным образом нелегально перебрасывавшимся из Румынии. Накануне войны, 31 августа 1939 года в Польшу просочились переодетые шахтерами и рабочими бойцы диверсионных подразделений абвера общей численностью до 5 тысяч человек. Их целью являлся захват промышленных объектов и передовых мостов около германской границы, которые следовало сохранить в целости для обеспечения продвижения частей вермахта. Однако самые первые боевые действия по ошибке были начаты еще 25 августа отрядом численностью в 34 человека под командой лейтенанта абвера Ганса-Альбрехта Херцнера. Его личный состав был укомплектован добровольцами из числа польских, судетских и силезских немцев. Диверсанты должны были захватить и удерживать до подхода частей 7-й пехотной дивизии вермахта двойной туннель на Яблунковском горном перевале и станцию с поселком горняков на границе со Словакией. Радист отряда не принял сигнал о переносе срока начала боевых действий на 1 сентября и, в соответствии с планом, в 20 часов 30 минут диверсанты успешно выполнили поставленную задачу. Однако германские войска все не подходили, и ввиду отсутствия сил для организации сопротивления армейским частям Херцнер начал отход на свою территорию. К этому времени местное польское командование уже было извещено по телефону о произошедших событиях и выслало на перевал два пехотных батальона. Они очень скоро перехватили и окружили отряд, но не открывали огонь, не зная точно, кто находится перед ними. Польский генерал Кус-трон прибыл на место действия и потребовал объяснений от командира дислоцированной в этом районе на сопредельной стороне 7-й пехотной дивизии вермахта. Того на месте не оказалось, отсутствовали и его заместители, поэтому генералу удалось побеседовать только с дежурным по штабу. Он заявил, что окруженный отряд является словацкой группой, действующей без всякой связи с германским командованием и не имеющей отношения к рейху. Генерал Кустрон осведомился, почему окруженные словаки разговаривают между собой на немецком языке, но не стал обострять ситуацию и согласился обменять всех на задержанных ранее польских машинистов. Скорее всего, эта история получила бы широкий резонанс в мире, но начавшаяся пять дней спустя война заставила забыть о ней.

Отряд диверсантов. В центре — лейтенант Херцнер

Хорошо известна операция СД в Гляйвице (Гливице) в Верхней Силезии, в ходе которой группа переодетых в польское обмундирование немцев захватила свою же пограничную радиостанцию и передала в эфир провокационное антинемецкое воззвание. Первоначально Гитлер планировал поручить ее осуществление абверу, но проявивший странную щепетильность Канарис решил придерживаться норм международного военного права и отказался использовать чужую форму. Тогда проведение акции было возложено на Службу безопасности. Однако добывание комплектов польской униформы никаким нормам не противоречило, поэтому этот элемент подготовки военная разведка выполнила без возражений.

10 августа 1939 года Гейдрих назначил руководителем акции “Гиммлер”, как стала называться операция, хорошо зарекомендовавшего себя в Чехословакии Альфреда Науйокса. Он сформировал и возглавил отряд из пяти наиболее доверенных сотрудников СД-аусланд, один из которых в совершенстве владел польским языком. Лагерное управление СС подготовило группу заключенных под кодовым обозначением “мясные консервы” и содержало их в готовности, однако не располагало какими-либо деталями этой совершенно секретной операции. Опергруппа СД во главе с Науйоксом разместилась в гостинице Гляйвица, где в течение 14 дней ожидала команды к началу действий, но в последний момент Гейдрих резко изменил первоначальный план. Ранее заключенных планировалось переодеть в польскую форму, теперь же они должны были изображать немецких солдат, погибших от рук поляков. В роли таковых выступали присланные в последний момент 150 эсэсовцев. 31 августа по кодовому сигналу “Бабушка умерла” люди Науйокса ворвались в помещение радиостанции, надели наручники на ее работников и заперли их в отдельной комнате, предварительно несколько раз выстрелив в потолок. Некоторая заминка возникла из-за трудности с прерыванием ведущейся трансляции, однако в конце концов отыскался вклинивающийся в любое вещание “аварийный” микрофон, и в течение четырех минут через него шла передача на польском языке, сопровождавшаяся фоновым шумом, криками и выстрелами, создававшими у слушателей впечатление ожесточенной схватки. После этого “нападавшие” погрузились в машину и уехали, оставив в луже крови у порога одетого в мундир вермахта умиравшего заключенного. Еще несколько грузовиков развезли вдоль границы тела других переодетых в немецкую военную форму заключенных для имитации жертв, произошедших одновременно в нескольких местах вооруженных стычек. На следующий день, ныне считающийся официальным началом Второй мировой войны, Гитлер использовал желанный пропагандистский повод и отдал приказ о вторжении в Польшу.

Прибалтийские государства в 1930-е годы считались восточноевропейским захолустьем и совершенно не претендовали на какую-либо серьезную роль в мировом процессе. Однако их географическое положение было весьма важным фактором в военно-морской стратегии и торговом судоходстве на Балтике, а близость к границам СССР предопределила интерес иностранных разведок к проведению операций на их территории. Активная антисоветская политика Эстонии, Латвии и отчасти Литвы предыдущего десятилетия претерпела заметные изменения. Ссориться с могущественным соседом стало теперь опасно, поэтому в существовавшем ранее “санитарном кордоне” вокруг СССР на севере Европы образовались заметные прорехи. Все Прибалтийские государства первоначально находились в сфере влияния Великобритании и соответственно ориентировались на ее внешнюю политику, однако по мере усиления Третьего рейха они одно за другим стали входить в германскую орбиту.

Особенную важность в оперативном отношении имела Латвия, на территории которой располагались резидентуры многих западных разведок и проходили транзитные маршруты дипломатической почты, всегда привлекавшей внимание спецслужб. Кроме того, Рига была удобным местом для встреч с работавшей в третьих странах агентурой многих государств. СССР интересовали также базировавшиеся в них весьма активные антисоветские эмигрантские организации. Советская внешняя разведка имела в Риге точку, которую с 1935 по 1937 годы возглавлял С. А. Родителев, а после него до 1940 года — И. А. Чичаев. Из Берлина туда был переведен весьма результативный агент НКВД Роман Бирк.

В Таллинне резидентура внешней разведки СССР работала в самых трудные условиях во всей Прибалтике, поэтому для руководства ей направляли достаточно опытных резидентов. С 1932 по 1934 годы точку возглавлял Д. Г. Федичкин, с 1935 по 1936 годы — И. А. Чичаев, а с 1937 по 1940 год — С. И. Ермаков. Эстония раньше других Прибалтийских государств переориентировалась на Германию, чему способствовали значительная численность немецкого населения в стране и большая, чем у латышей и литовцев, этническая близость к немцам. В 1935 году в генеральном штабе эстонской армии одержала верх профашистская группировка офицеров во главе с начальником 2-го (разведывательного) отдела полковником Маазингом, а уже весной следующего года он вместе с начальником генштаба генералом Рээком прибыл в Берлин для установления взаимодействия между вооруженными силами и разведывательными службами двух стран. Контакт с адмиралом Канарисом оказался весьма результативным и привел к достижению двусторонней договоренности о взаимном обмене информацией. Эстония официально разрешила Германии использовать свою территорию для проведения разведывательных операций против СССР, взамен чего немцы предоставили эстонской разведке средства оперативной техники. Постепенно в страну стали прибывать установки для радиоперехвата переговоров и фоторазведки кораблей советского Балтийского флота, а в Таллинне разместилась группа немецких криптографов. Ежегодно руководители германской и эстонской военных разведок совершали взаимные визиты, дважды в год обмениваясь информацией на высшем уровне, а между двумя столицами курсировали специальные курьеры. Канарис в сопровождении Пикенброка посещал Эстонию в 1937, 1938 и 1939 годах, а в 1939 и 1940 годах с эстонской территории забрасывались в СССР диверсионные группы.

Весьма активно сотрудничали эстонцы и с англичанами. Еще в 1933 году представитель британских военно-воздушных сил в обмен на пеленгаторы и иную радиоаппаратуру получил от них криптографические материалы по Советскому Союзу и обещание действовать совместно и в дальнейшем. Однако анализ перехвата оказался менее успешным, чем планировалось. Недостаточный разнос точек пеленгации на слишком малой территории Эстонии не позволял эффективно исследовать эфир на значительном удалении от нее. Кроме того, советские станции постоянно меняли частоты и позывные, препятствуя составлению достоверных таблиц их размещения и графиков работы.

Гражданская контрразведка и политическая полиция также получили в Эстонии значительное развитие. Еще в 1919 году правительство страны обсуждало перспективы создания вневедомственного органа государственной безопасности, но эта идея была отвергнута, и Полиция безопасности в составе центрального аппарата и 11 региональных подразделений была сформирована в январе 1920 года в составе министерства внутренних дел. С 1924 года она приобрела статус самостоятельного подразделения Главного управления полиции МВД Эстонии, а со следующего года получила наименование Политической полиции. Основным направлением деятельности этого органа являлась борьба с антиправительственной деятельностью экстремистских политических сил, в первую очередь коммунистов, а также гражданская контрразведка, борьба с контрабандой и дезертирством из вооруженных сил. Штат Политической полиции был укомплектован неплохими специалистами, широко насадившими агентуру в среде левых партий и политических организаций, что естественным образом создавало неплохие оперативные позиции для борьбы с советской разведкой на территории страны.

Обстановка в Литве была для СССР намного более благоприятной, что объяснялось ее напряженными отношениями с Германией, завершившимися в итоге захватом Мемеля (Клайпеды) вместе с прилегающей областью, и застарелым конфликтом с Польшей. Литва никогда не снимала с повестки дня вопрос возвращения захваченного поляками Вильно (Вильнюса) и считала Ковно (Каунас) своей временной столицей. 17 марта 1938 года Варшава предъявила Литве 24-часовой ультиматум, в котором потребовала гарантировать права польского национального меньшинства и отменить параграф конституции, провозглашающий столицей отторгнутый Вильнюс. В случае его отклонения Польша угрожала оккупацией. Литву спасло энергичное вмешательство СССР, настоятельно рекомендовавшего не посягать на нее и предупреждавшего о возможной денонсации в этом случае польско-советского пакта о ненападении. В результате Варшава ограничила свои условия требованием установлением дипломатических отношений и вынуждена была отказаться от агрессивных планов. Естественно, что подобная обстановка предопределила весьма благоприятные условия для работы советских представительств и учреждений в Литве, в том числе резидентуры, которую под фамилией Глебов возглавлял переведенный из Риги Родителев.

Советская внешняя разведка руководствовалась в Прибалтике общими для всех трех государств принципами. До 1932 года ее основными задачами являлись противодействие организации “санитарного кордона” и освещение эмигрантских организаций, но приход к власти в Германии НСДАП резко изменил прежние приоритеты. Теперь ее главными задачами стали освещение деятельности немцев, особенно в Эстонии, выявление создаваемых нацистских организаций из числа местных жителей и оценка влияния Третьего рейха на внешнюю и внутреннюю политику прибалтийских государств. Немецкая разведка имела прямо противоположные задачи и в первую очередь должна была через немецкие общины способствовать росту влияния Берлина. Германия активно распространяла фашистскую идеологию и экономически привязывала к себе Эстонию, Латвию и Литву. Это предопределяло и политическое влияние рейха. Операции абвера в регионе осуществлялись под руководством АСТ-Кенигсберг, с местной немецкой диаспорой активно работала СД, но и без воздействия из Германии все прибалтийские правительства проводили крайне правую политику, подогревали национализм и даже не пытались снизить социальную напряженность. После 1935 года из-за возникшей экономической зависимости от рейха германское влияние окончательно перевесило британское и несколько охладило любовь многих прибалтийцев к немцам, вскоре ставшим вести себя в их странах как хозяева.

СССР не мог безучастно относиться к ухудшению отношений с Прибалтийскими государствами, в первую очередь из-за возникшей вследствие этого угрозы его коммуникациям на Балтике. После утраты в 1918 году большинства баз Балтийский флот фактически оказался запертым в Финском заливе, поэтому осенью 1939 года Москва обратилась к Таллинну, Риге и Каунасу с настоятельными предложениями заключить договоры о взаимопомощи. Но по-настоящему СССР внедрился в регион после подписания секретных протоколов к советско-германскому пакту. Согласно договоренности, Латвия и Эстония входили в советскую сферу влияния, а Сталин самочинно присоединил туда же и Литву, чем вызвал немалое раздражение Гитлера. Однако по здравому рассуждению фюрер решил пока не обострять отношения с Москвой, и в 1940 году СССР фактически аннексировал все три государства, сразу же изменив оперативную обстановку в Балтийском бассейне. Вместо резидентур разведки НКВД открыл в них соответствующие управления, теперь уже на своей территории, и это положило конец благоприятному для немцев периоду. Одновременно Советский Союз получил огромное количество автоматически внедренных на его территорию иностранных агентов, причем все они являлись местными жителями и поэтому не нуждались в столь трудном и опасном мероприятии как легализация. Но теперь эти проблемы переходили в ведение не разведки, а контрразведки.

Далее к северу находилась Финляндия, в которой, как и в прибалтийских государствах, в 1935–1938 годах существенно выросло число местных фашистских организаций, а внешняя политика дала заметный крен в сторону Берлина. Страна являлась опорной базой для разведок Франции, Великобритании и Германии, чьи резидентуры работали в направлении СССР и Скандинавии, а также боролись друг с другом. Финская же разведка, как уже указывалось, главным противником считала Советский Союз, спецслужбы которого к этому времени уже отказались от использования членов местной коммунистической партии и перешли в основном на нелегальные формы работы. Финляндия считалась своего рода полигоном для отработки новых принципов построения агентурных сетей, впоследствии распространенных на весь континент.

Эта практика обернулась жестоким провалом, постигшим действовавшую в Хельсинки и Виипури нелегальную резидентуру Разведупра. Центральная сыскная полиция сумела внедрить в нее свою агентуру и 10 октября 1933 года арестовала нелегального резидента Разведупра Марию-Эмму Мартин-Шуль (М. Ю. Шуль-Тылтынь, “Ирена”), ее помощников А. В. Якобсон (“Реми”), Ю. Э. Вяхья (“Руководитель Хейнонен”, “Вилле”), Ф. Я. Клеметти и три группы агентов общим количеством 50 человек. Впоследствии выяснилось, что первопричиной провала стало предательство завербованного финнами бывшего начальника Пункта разведывательных переправ (ПРП) 4-го отдела штаба Ленинградского военного округа А. Г. Утриайнена. Особый отдел ОГПУ разоблачил его еще в 1932 году, но по непостижимой халатности руководство не распорядилось отозвать известных предателю агентов, и те вначале попали под контроль контрразведки, а затем были арестованы. В довершение всего Шуль-Тылтынь проводила на конспиративной квартире встречи с военным атташе СССР в Хельсинки А. Яковлевым и его помощниками, никак не прикрывавшиеся легендой и послужившие дополнительным доказательством фактов шпионажа. Следует также отметить, что, несмотря на разброс арестов по времени, Разведупр упустил возможность эвакуировать в Советский Союз хотя бы наиболее важных агентов. В дальнейшем восстановить утраченные разведывательные позиции оказалось весьма сложно, и провал сказывался на работе еще долго.

Тем временем финские контрразведывательные органы добились высоких показателей в работе, арестовав за период с 13 февраля 1928 по 31 ноября 1939 года 201 иностранных, в основном советских агентов и 2568 иных опасных для безопасности государства лиц. Следует отметить, что к концу рассматриваемого периода уровень работы советских спецслужб в Финляндии также значительно вырос. Из указанных провалившихся агентов 160 были арестованы до 23 апреля 1934 года, и только 41 — за последующие пять лет[240]. В 1931 году сменился начальник военной контрразведки. Вместо полковника Пеюси ее возглавил Густав Эрик Розенстрем, впоследствии изменивший имя на его финский вариант Кууста Раутсуо. Отделение надзора несколько раз укрупнялось, однако совершенно незначительно, численность его центрального аппарата никогда не превышала нескольких десятков человек. В 1928 году органы военной контрразведки стали именоваться VI отделением разведывательного отдела, в 1935 году — Иностранным отделением № 3 (“У-3”), а в 1939 году получили статус Отдела надзора генштаба Оборонительных сил. Отдел состоял из начальника и 25 сотрудников, распределенных по трем подразделениям, во главе каждого из которых стоял подполковник:

— отделение надзора (11 человек) — оперативная и проверочная работа и руководство периферийными подразделениями при гарнизонах в Хельсинки, Тампере, Турку, Вааса, Оулу, Рованиеми, Миккели, Йоэнсуу, Коувола, Виипури, Сортавале и Лаппеенранта, а также группой радиоконтрразведки;

— информационное (юридическое) отделение (7 человек) — юридические и следственные действия, составление заключений по всем оперативным делам;

— отделение цензуры (7 человек) — руководство почтовой, телеграфной, радио и иными видами цензуры в семи цензурных округах, на которые была разделена страна. Внешней контрразведкой ведал Второй (разведывательный) отдел генштаба, начальником которого в 1937 году стал швед, подполковник Ларс Рафаэль Меладур.

Несмотря на заметное усиление органов государственной безопасности Финляндии, советская разведка провела в стране несколько удачных операций. Значительным успехом Разведупра РККА явилось дело сотрудника фотографического центра финской военной разведки Вилхо Армаса Пентикяйнена (агент “35”) — Он в течение нескольких лет успешно снабжал ценными материалами военного атташе СССР в Хельсинки К. К. Восканова и 2 февраля 1933 года ввиду угрозы провала сумел бежать в СССР. Резидентура внешней разведки стремилась освещать обстановку в Финляндии и контролировать действия располагавшихся там эмигрантских организаций. Известный разведчик С. М. Глинский, работавший позднее резидентом в Праге и Париже, возглавлял точку в финской столице и сумел проникнуть в “Братство русской правды” и “Особый русский комитет”, а также приобрел источников в политических кругах Хельсинки. В 1938 году резидент Б. А. Рыбкин (Б. Н. Ярцев) по личному поручению Сталина проводил с правительством Финляндии секретные дипломатические переговоры, однако они окончились провалом, и в 1939 году разразилась печально известная советско-финская “Зимняя война”.

Б. А. Рыбкин

Сложной ситуацией отличалась оперативная обстановка в Румынии. Ее разведка активно работала против СССР, не упуская при этом из виду и весьма недружественную Венгрию. Советский Союз не оставался в долгу и также провел на румынской территории множество акций, самой шумной из которых стала попытка захватить и вывезти из страны невозвращенца и предателя, бывшего резидента ИНО в Стамбуле Г. С. Агабекова. В иностранной прессе она получила название “дела Филомены”.

Агабекову постоянно не хватало средств к существованию, доходы от издания книг быстро закончились, да и не давала покоя авантюристическая натура. Он работал на множество разведок, однако через короткое время истощил свой накопленный информационный потенциал и перестал представлять для них интерес.

Зато интерес ОГПУ к нему не угасал, поскольку, во-первых, на самом высшем уровне было принято решение наказать его так, чтобы другим не было повадно, а во-вторых, следовало обезопасить агентуру ИНО от новых разоблачений перебежчика. Выждав некоторое время для усыпления бдительности бывшего разведчика, Москва направила в Париж группу Я. И. Серебрянского для его похищения или ликвидации, аналогичное задание получил и нелегальный резидент в Италии Е. 11. Мицкевич (“Анатолий”). Еще одна, на первый взгляд, перспективная ловушка неожиданно образовалась в Румынии. Российский эмигрант греческого происхождения Нестор Филия пожелал нелегально вывести из СССР дочь и жену, располагавшую в Швейцарии буквально астрономическим по тем временам состоянием в 100 миллионов франков. Воспользоваться этими средствами в Советском Союзе она, естественно, никак не могла. Сам Филия доступ к ее счету не имел, но нашел нескольких международных авантюристов, взявшихся помочь в этом деле, и обязался оплатить их услуги после доставки женщины в Швейцарию. Среди тех, к кому эмигрант обратился за помощью, оказался агент ОГПУ, доложивший о возникшей ситуации своему руководству. Именно на эту удочку ИНО и попытался выловить Агабекова. К нему через цепочку посредников обратились как к специалисту по тайным операциям, к тому же сохранившему некоторые позиции внутри СССР. Безработный перебежчик с радостью ухватился за представившуюся возможность и попытался организовать вывоз двух женщин через Одессу. Для этого он направился вначале в Варну, однако на полпути был задержан болгарской полицией и выдворен из страны. Неудача несколько обескуражила авантюриста, но он вновь отправился на юг, теперь уже в Румынию. По пути Агабеков, как упоминалось ранее, задержался на 10 дней в Вене, а в январе 1932 года благополучно прибыл в Констанцу, где его уже поджидали нелегалы ОГПУ. В Марселе разведка зафрахтовала греческий сухогруз “Елена Филомена”, семь человек из команды которого являлись сотрудниками ИНО, но опытный разведчик распознал ловушку и два дня подряд отказывался подняться на борт судна. Руководитель группы ОГПУ Г. Алексеев понял, что заманить Агабекова на “Елену Филомену” не удастся, и безрезультатно попытался застрелить его в городе. Чекиста арестовала следившая за ним “сигуранца”, как в обиходе именовалась Центральная служба безопасности государства (СЦСС), с которой Агабеков поделился своими подозрениями. За этим последовали скандал, конфискация судна, арест команды и высылка из страны участвовавшего в авантюре француза А. Лекока и нелегального резидента в Турции Г. Цончева. Попутно оказались проваленными и несколько агентов советской разведки в Бухаресте, Варне и Стамбуле. Дело, однако, этим не закончилось, и в начале 1934 года злополучное судно вновь дало о себе знать. “Совторгфлот” обычным порядком зафрахтовал “Елену Филомену” для перевозки партии леса, капитан же в погашение нанесенных ему два года назад убытков попытался применить залоговое право на груз и продать его с аукциона. Совторгфлот обратился в суд, и прежний скандал разгорелся с новой силой. Поистине, советскую разведку в лице Агабекова буквально преследовал злой рок! Тем сильнее было стремление ОГПУ расквитаться с ним.

А перебежчик все глубже погружался в не сулящие ничего хорошего махинации с секретными службами, ибо ничего другого делать не умел и не желал. Он предложил другому разведчику-невозвращенцу Евгению Думбадзе выманить деньги у румынской разведки, фабрикуя информацию, якобы получаемую им от своей личной агентурной сети в Советском Союзе. Тот не просто отказался, а опубликовал в эмигрантской прессе разоблачительную статью. Полагают, что Думбадзе скомпрометировал Агабекова перед румынами по заданию ИНО, на который продолжал работать. В сентябре 1936 года перебежчик предпринял попытку вернуться в СССР и направил в Москву подробное письмо с признанием своих ошибок и преступлений, а также сообщил всю информацию обо всех иностранных разведках, которую ему удалось собрать за шесть лет. Ответа он не дождался, смертный приговор предателю оставался в силе.

Существуют две версии относительно обстоятельств его гибели, сходящиеся лишь в том, что это произошло в августе 1937 года. Согласно первой из них, боевики ОГПУ убили Агабекова на юге Франции, до неузнаваемости обезобразили его лицо и перетащили тело через испанскую границу, где оно и было обнаружено три месяца спустя. Скорее всего, эта история вымышлена. Трудно поверить, что полиция с уверенностью идентифицировала столь долго пролежавший в жаре изуродованный труп неизвестного человека, никогда официально не въезжавшего в Испанию, к тому же в беспокойных условиях гражданской войны. Вторая, более правдоподобная версия принадлежит Судоплатову, сообщившему, что перебежчика зарезали в одной из парижских квартир некий работавший на НКВД турок (в действительности им был П. И. Тахчианов) и молодой тогда оперативный работник, в будущем начальник нелегальной разведки КГБ СССР А. М. Коротков. Тело в большом чемодане вытащили из дома, увезли из города и утопили в море. В любом случае, где и как погиб Агабеков, с достоверностью не может сказать никто.

В Румынии активно действовал Разведупр, добившийся там немалых успехов, но и терпевший поражения. 10 сентября 1933 года из-за предательства двух заброшенных в страну агентов произошел провал резидентуры одесского Пограничного разведывательного пункта (ПРП) 4-го отдела штаба Украинского военного округа. Особый отдел предупреждал военных об их заведомой ненадежности, однако в 1933 году репутация Разведупра стояла достаточно высоко, и чекисты еще не имели решающего голоса в подобных вопросах. Предупреждение проигнорировали, и совершенно напрасно, поскольку провал оказался весьма чувствительным, особенно из-за совпадения по времени с предательством завербованного румынской разведкой сотрудника ПРП Федотова. К сожалению, и это не послужило для одесских разведчиков должным уроком, поскольку в феврале следующего года их необдуманные действия привели к провалу резидентуры 4-го отдела в Аккермане (ныне Белгород-Днестровский). Преждевременное возобновление связи с законсервированными после предыдущих арестов агентами попало в поле зрения “сигуранцы”, и ее сотрудники сумели одним ударом захватить резидента, девять агентов и радиостанцию. Разгром резидентуры привел к полной потере агентурного аппарата военной разведки в Румынии, на восстановление которого пришлось потратить немало времени и сил. Фактически оперативная работа на этом направлении была отчасти возобновлена лишь с назначением на должность 3-го секретаря посольства СССР в Бухаресте “легального” резидента РУ полковника К. М. Еремина (“Ещенко”), но произошло это лишь перед самой войной, в 1940–1941 годах.

Ухудшение внутреннего положения в Румынии существенно осложнило оперативную обстановку в ней. Политическая напряженность усугублялась жестоким экономическим кризисом и спадом промышленного производства, достигшим к 1932 году 57,7 %. Первым и немедленным следствием этого явились массовые закрытия предприятий и появление безработных, крайне обостривших ситуацию в обществе. Из-за сокращения платежеспособного спроса цены на зерно упали ниже себестоимости его производства и разорили десятки тысяч крестьян, вместе с городскими безработными создавших угрозу политической системе государства. В ответ правительство ужесточило карательный аппарат и приняло закон о жандармерии, значительно расширивший ее права на проведение силовых акций. Проводившаяся политика румынизации ущемляла элементарные интересы национальных меньшинств и немедленно превратила почти треть населения в противников существующего режима. В стране назревала диктатура и закладывались основы для развития фашистского движения. В 1930 году на базе существовавшего с 1927 года “Легиона Архангела Михаила” возникла крайне правая военизированная организация “Железная гвардия”, совершившая ряд террористических актов в отношении лидеров демократических движений и некоторых государственных служащих.

В 1934 году подполковник Виктор Прекоп попытался осуществить заговор по свержению короля Кароля II, но Секретная служба информации вовремя раскрыла и пресекла его. Это весьма подняло авторитет ССИ в глазах короля, являвшегося отнюдь не номинальным монархом, а вполне правоспособным правителем Румынии. Он своей властью значительно увеличил ее бюджетное финансирование и взял под личный контроль выделение установленных средств, а 20 апреля 1934 года утвердил новое положение о ССИ, переводившее ее из состава 2-го бюро генерального штаба вооруженных сил в генеральный секретариат министерства национальной обороны. Эти структурные изменения сопровождались расширением компетенции и полномочий службы и улучшением ее материально-технического и финансового обеспечения. ССИ состояла теперь из Первой секции (внешней информации), Второй секции (контрразведки и внутренней безопасности) и Секретариата. Она стала наиболее авторитетной и влиятельной из всех спецслужб Румынии, остальные же по сравнению с предшествующим периодом не претерпели существенных изменений.

Борьба политических партий и слабость руководства государством оставались главным бичом страны, поэтому Кароль II фактически вынужден был 10 февраля 1938 года упразднить конституцию 1923 года и провозгласить королевскую (“карлистскую”) диктатуру. Практически сразу же он своим указом ввел в действие новую конституцию, зафиксировавшую сосредоточение в руках монарха всей полноты власти, в том числе и права объявления войны и заключения мира без ратификации парламентом. Однако из-за отсутствия в Румынии единой нации и продолжавшейся политики румынизации попытка короля сплотить народ не увенчалась успехом. Путь к развитию фашизма оказался открытым.

2. ЗАПАД

Среди государств Западной Европы регионального масштаба наиболее агрессивными спецслужбами располагала Италия. Хотя со второй половины 1930-х годов страна являлась младшим партнером Германии, ее разведка работала вполне самостоятельно, очень напористо и отказывалась признавать лидерство немцев в своей области. В январе 1934 года Витторио Соньо на посту начальника СИМ сменил будущий начальник генштаба знаменитый Марио Роатта, друг министра иностранных дел и зятя самого дуче Галеаццо Чиано. Под его руководством служба сумела завоевать доверие фашистской партии и удвоила свой бюджет, доведя его до 4 миллионов лир[241]. Новый подход к проблемам разведки потребовал основательно изменить ее структуру. Третий (контрразведывательный) отдел заметно усилился и приобрел новые для него функции внутренней безопасности и политической слежки, а его начальники Джузеппе Пьеке и Санто Эмануэле стали заметными фигурами в итальянской фашистской иерархии. Нужды государственной безопасности обслуживал и вновь созданный отдел прослушивания телефонных переговоров, добавился также традиционный для разведки отдел военных атташе. Именно в период руководства Роатта СИМ пересмотрела свою политику по отношению к Германии. До этого, несмотря на внешнюю дружественность режимов, она активно вела оперативную работу по Третьему рейху. Действовавшие там разветвленные агентурные сети СИМ в значительной степени состояли из местных евреев, поэтому вскоре почти все они оказались уничтоженными вне зависимости от расшифровки их работы на Италию. Итальянцы рассматривали Германию как объект оперативного изучения и обменивались добытой по ней информацией в первую очередь с Францией, а также с Австрией и Венгрией. Однако после прихода к руководству абвером Канариса спецслужбы будущих союзников по Антикоминтерновскому пакту сумели найти общий язык и организовали регулярный обмен добытыми материалами по сопредельным и более отдаленным государствам.

Летом 1936 года Роатта был назначен командиром спешно сформированного для действий в Испании “добровольческого” экспедиционного корпуса, но до сентября он параллельно продолжал возглавлять СИМ. Гражданская война стала обширным полигоном для разведки и весьма способствовала приобретению итальянцами опыта в диверсионной и террористической деятельности. Фашистское правительство увлеклось проведением острых акций не только на испанской, но и на французской территории. Централизованное руководство этим направлением было возложено на туринскую точку СИМ. Кроме того, внутри военной разведки появилась не значившаяся в официальной структуре специальная служба. Факт существования этого подразделения долгое время отрицался, поскольку оно предназначалось для проведения особо деликатных “черных” операций, в том числе направленных против оппозиции внутри страны и за ее пределами. Легальные отделы СИМ ведали изучением состояния вооруженных сил противника, информационно-аналитической работой, контрразведкой, финансами, шифровальной работой, перехватом сообщений и диверсионными операциями. После ухода Роатта разведкой руководил Паоло Анджои (октябрь 1936 — июнь 1937), а затем Донато Трипиччоне (июль 1937 — август 1939), якобы безуспешно пытавшийся умерить агрессивность подчиненной службы. Однако большинство исследователей считают его реформы “косметическими”, указывая, в частности, на сохранение одиозного Санто Эмануэле на влиятельном посту начальника контрразведки. Более того, именно по указанию Трипиччоне область действий внутриполитической секции разведки была распространена за границу, на европейские города со значительной итальянской диаспорой. Ее автономные резидентуры открылись в Базеле, Барселоне, Брюсселе, Вене, Женеве, Лионе, Монако и Париже, в котором располагался центральный комитет коммунистической партии Италии. Фактическая власть Трипиччоне над разведкой была довольно ограничена, поскольку формально ушедший из нее Роатта фактически руководил операциями СИМ не только в течение всего периода испанской войны, но и позднее, уже в должноста начальника генерального штаба.

Как уже указывалось, загранточка ИНО существовала в Италии с 1924 года и работала в довольно благоприятных условиях, в особенности после подписания советско-итальянского договора, в то время являвшегося единственным межгосударственным актом Советского Союза. В названии этого заключенного с откровенно агрессивным фашистским государством пакта присутствовали слова “о дружбе”. В 1933 году резидентуру возглавил П. М. Журавлев (“Макар”). Основная работа проводилась по политической (ПР) и научно-технической (НТР) линиям разведки, причем последнюю с 1936 года осуществляла открытая для этой цели в Милане точка, сотрудники которой специализировались на добывании информации в областях химии, радиотехники, авиации и военного кораблестроения. Дипломатическая разведка, как именовалась тогда линия ПР, достигла основных успехов на германском и польском направлениях. Кроме того, на протяжении семи лет с небольшими перерывами проводилась операция “Почтальон” по перехвату переписки посла Японии в Риме. Приобретение источников в министерстве иностранных дел Италии, военном министерстве, фашистской партии, разведке и министерстве внутренних дел стало приоритетной задачей резидентуры лишь с 1937 года. Чтобы избежать дипломатических осложнений, вербовки в дружественной тогда Италии производились в основном под чужим флагом.

П. М. Журавлев

Одним из направлений разведывательной работы ИНО в Италии являлась разработка Ватикана и расположенных там учреждений. Осуществить это было достаточно трудно, поскольку в окружении Святейшего престола практически отсутствовали русские эмигранты и абсолютно не было коммунистов, что весьма затрудняло создание там агентурного аппарата. И хотя первый из известных агентов ИНО в Ватикане все же имел российское происхождение, его вербовка была произведена исключительно на материальной основе. Родившийся в 1899 году Александр Дубнер работал в Комиссии по России в подчинении кардинала Мишеля д’Эрбиньи на должности комиссара и являлся горячим приверженцем идеи “русификации” католицизма для обеспечения его успешного продвижения в СССР. Он наивно попытался найти сторонников этой теории в Варшаве, однако наткнулся на враждебность и непонимание. Польское руководство отнюдь не стремилось к религиозной общности с традиционным соперником, поэтому результатом переговоров на эту тему стало лишь повышенное внимание к Дубнеру со стороны местной контрразведки. Кроме того, комиссар по России попал в поле зрения ИНО ОГПУ, выяснившего, что католический чиновник не был абсолютно неизвестен в СССР. Вскоре после революции его отца арестовали и отправили отбывать наказание, но в Москве остались француженка-мать Дубнера и его проживавшая в Кремле тетка, невестка видной германской коммунистки Клары Цеткин. Сам молодой Цеткин в это время не хранил супружескую верность и регулярно общался с немкой, предположительно агентом германской разведки. Все эти факты были достаточны для постановки Дубнера на спецучет. Поляки также оказались осведомлены о его родственных связях и отказались выдать ему въездную визу, в результате чего эмиссару Ватикана в 1932 году пришлось возвратиться в Рим. Почти сразу же после этого в Комиссии по России обнаружилась пропажа ряда дипломатических и иных документов, и хотя Дубнера никто не обвинял в этом, он без предупреждения исчез из Ватикана. Естественно, на него немедленно пали все подозрения в шпионаже на СССР, получившие огласку вплоть до публикации в газетах. В действительности же он уехал в Берлин к своему наставнику отцу Эдуарду Герхма-ну, бывшему руководителю неудачной апостольской миссии в России и бывшему советнику нунция в Берлине по советским делам. Немецкий священник весьма удивился неожиданному приезду ученика, заявившего, что прибыл посоветоваться о проблемах своей личной жизни, возникших в ходе неудачной поездки в Польшу. В период краткого пребывания там 33-летний Дубнер познакомился с юной девушкой, на которой вознамерился жениться вопреки данному им обету безбрачия. Естественно, что Герхману нечего было сказать ему по этому поводу, и беглец просто остался жить в Берлине. Но после поджога рейхстага в феврале 1933 года нацисты провели широкие аресты, и решившего покинуть страну Дубнера арестовали на австрийской границе. После двух месяцев пребывания в тюрьме его выпустили и выслали в Ватикан.

Позиция Святейшего престола в этой истории выглядела не лучшим образом. Пресс-служба папы распространила не выдерживающие даже поверхностной проверки утверждения о незначительности пропавших документов и о временном и второстепенном характере работы Дубнера. В конце концов в июле 1933 года бывший сотрудник Комиссии по России вернулся в Рим, откуда по приказу кардинала д’Эрбиньи отправился на покаяние в отдаленный монастырь вплоть до решения папы. В сентябре он внезапно вернулся в Рим и немедленно был взят под наблюдение итальянской полицией, неожиданно для себя обнаружившей настораживающие моменты в его поведении. Сразу же после прибытия в город Дубнер отправился в полпредство СССР и провел там некоторое время. Он снял частную квартиру в столице и объяснял знакомым, что зарабатывает на жизнь работой в библиотеке Института изучения Востока, что было ложью. Бывший сотрудник Комиссии по России вообще не имел легальных средств к существованию и тем более для оплаты наемной квартиры в Риме. Будучи вызван для допроса в политическую полицию, он признался, что посещал советское полпредство с целью получить разрешение на проживание в СССР, но взамен этого ему предложили за вознаграждение поставлять сведения по Ватикану. Итальянские власти вначале собирались проинформировать об этом Святейший престол, однако позднее просто решили выслать бывшего комиссара за пределы страны.

Вся эта история не оставляет сомнений в агентурном характере взаимоотношений Дубнера с советской разведкой, но к осени 1933 года он явно не имел уже никаких разведывательных позиций, способных заинтересовать ее. Совершенно очевидно также, что он не был причастен и к пропаже документов Комиссии по России. В резидентуре ИНО, судя по всему, не особенно огорчились по поводу расшифровки своего источника. Впоследствии он ненадолго осел в Париже, а потом переехал в Прагу, где в период Второй мировой войны работал переводчиком с немецкого для организации принудительного труда вывезенных из СССР рабочих. Весьма вероятно, что одновременно Дубнер работал и на гестапо. После освобождения Праги он был арестован советскими властями, дальнейшая судьба его неизвестна.

С 1932 резидентура ИНО располагала в Комиссии по России еще одним агентом. Им был архивист монсиньор Эдуард Преттнер-Сиппико, в 1948 году уволенный со службы за незаконные финансовые операции. Судя по всему, он был не внедрен в Комиссию, а завербован после расшифровки Дубнера.

М. М. Аксельрод

Более результативной оказалась работа точки ИНО в Риме по итальянскому направлению. Продолжалась работа с источником “Дункан”, но ввиду особой важности этой связи резидент Журавлев настоял на ее передаче в ведение нелегалов. Специально для этой цели в сентябре 1934 года в Рим был направлен еще один из “великих нелегалов”, Моисей Маркович Аксельрод (“Ост”). Этот уроженец Смоленска до 1922 года пребывал в рядах сионистской партии “Поалей Цион”, затем вступил в ВКП(б), а с 1925 года был зачислен в ИНО ОГПУ. Он владел арабским, английским, французским, немецким и итальянскими языками и практически идеально подходил на роль руководителя созданной в Риме нелегальной резидентуры. Точка была крайне компактной и состояла из самого резидента и его помощника и связника, которым являлась работавшая ранее с Игнатием Рейссом (Порецким) нелегал Гертруда Шильдбах (Нойгенбауэр, “Ли”). Принятие Аксельродом в январе 1935 года на связь Константини значительно улучшило работу с агентом. Достаточно сказать, что впервые за все 15 лет у “Дункана” появился руководитель, владевший английским языком и способный самостоятельно оценивать добытые из британского посольства документы. Вначале “Ост”, легализовавшийся по документам на имя Фридриха Кайля, проводил в неделю от двух до трех встреч с Константини. Сотрудничество развивалось абсолютно гладко до произошедшего в феврале 1936 года случая. Один из предоставленных “Дунканом” материалов был опубликован в “Жиорнале д’Италия”, что крайне насторожило резидента и обоснованно заставило его заподозрить источника в работе на СИМ.

Гертруда Шильдбах

Аксельрод предположил, что Константани постоянно обслуживает итальянскую разведку, а на СССР подрабатывает втайне от своего начальства. После беседы агент признался, что действительно несколько раз передавал добытые в посольстве материалы местным спецслужбам, однако уклонился от ответа на вопрос, насколько глубоким и систематическим являлось это сотрудничество. Тогда же он сообщил, что уволился из посольства, но продолжал добывать материалы через своего работающего там же брата Секондо (“Дадли”). Несмотря на существовавшую опасность расшифровки нелегальной резидентуры, после всесторонней оценки ситуации работу с “Дунканом” было все же решено продолжить. Решение оказалось абсолютно верным, источник и в дальнейшем продолжал поставлять огромный объем сведений, а итальянская контрразведка так и не сумела установить факт сотрудничества Константани с СССР. Только в 1936 году он добыл 1239 информационных материалов, из них 473 телеграммы, однако профессиональная работа Аксельрода и московского Центра позволила сохранить этот канал в тайне. Опасность пришла с другой стороны.

Одной из наиболее угрожающих ситуаций в разведке является предательство оперативного работника, располагающего данными об агентурном аппарате, каналах связи и финансирования нелегалов и другими совершенно секретными сведениями. Локализовать его последствия затруднительно, они затрагивают весьма широкий круг людей и операций и в лучшем случае приводят к прекращению агентурной разведки в регионе. Так случилось и с “Дунканом”. Перебежавший в 1937 году в Швейцарии к противнику Рейсс без малейших колебаний “засветил” всех известных ему агентов и нелегалов, в том числе Шильдбах. Стало известно, что женщину разыскивают по всей Европе контрразведки нескольких государств, поэтому и сама нелегальная резидентура, и “Дункан” оказались перед реальной угрозой расшифровки. Аксельрод бросил все имущество и срочно бежал в Москву, причем, как показали дальнейшие события, весьма своевременно. Когда помощник “легального” резидента Марков попытался забрать оставленные “Остом” вещи, он попал на квартире в засаду и, несмотря на дипломатический паспорт, три недели пробыл под арестом. После этого из соображений безопасности пришлось срочно законсервировать даже “легальную” резидентуру. Все ее операции были свернуты вплоть до прибытия в 1939 году нового резидента Д. Г. Федичкина, при котором работа с агентами, в том числе с “Дунканом”, возобновилась и продолжилась вплоть до начала Второй мировой войны.

Практически сразу же после 1 сентября Константани исчез и объявился вновь лишь в 1944 году, когда после занятия Рима союзными войсками там открылась советская миссия. “Дункан” явился к резиденту Н. М. Горшкову и сообщил, что уезжал из страны, а также признался, что все время работал на СИМ за месячный оклад в 4 тысячи лир, однако уверял, что самые важные материалы поставлял исключительно своим советским руководителям. Бывший источник утверждал, что пришел в посольство исключительно из-за захвата англичанами архивов итальянских спецслужб, повлекшего расшифровку его деятельности против британского посольства. Резидент расценил визит как провокационный, но все же распорядился выдать Константани некоторую сумму денег. Итальянец поблагодарил его и исчез на пять лет, после чего появился в посольстве вновь. Он заявил, что за информацию о предвоенном сотрудничестве с советской разведкой СИС предлагает ему 500 тысяч лир, однако при условии получения такой же суммы от СССР он готов сохранять тайну сколь угодно долго. Это переполнило чашу терпения резидента, и контакт с Константани был прекращен навсегда. Судя по всему, ни СИМ, ни какая-либо другая итальянская секретная служба так и не узнала о работе своего агента на Советский Союз. Впоследствии выяснилось, что англичане заподозрили братьев Франческо и Секондо Константани еще в 1937 году, когда Вивиан расследовал дело о краже бриллиантового колье у супруги посла в Риме (“дело Цицерона”). Исчезновение драгоценного украшения из находившегося в канцелярии посольства “красного ящика” для совершенно секретных документов заставило отнестись к этому происшествию значительно серьезнее, нежели к обычному криминальному инциденту. Приглашенный послом и Ванситтартом Вивиан оценил уровень безопасности работы с документами как крайне низкий и в качестве возможных каналов утечки материалов назвал обоих Константани, хотя и не предполагал возможности их работы на СССР. Контрразведчик был почта убежден, что Секондо обслуживает СИМ, и рекомендовал немедленно уволить его, однако этого не произошло. Итальянец проработал в посольстве 21 год и являлся его почта непременным атрибутом, поэтому вместо отстранения от должности в мае 1937 года его вместе с женой пригласили в Лондон в качестве почетного гостя на коронацию Георга VI, причем за счет правительства Великобритании. В дальнейшем к этой теме никогда не возвращались, и она была закрыта.

После 1936 года Италия стала одним из первоочередных объектов для французской разведки, но начало активной заброски агентуры в нее относится к более позднему, предвоенному периоду. С конца 1938 по июль 1939 года итальянские контрразведывательные органы арестовали около 30 агентов СР. Основной причиной столь массовых провалов стала их поспешная подготовка и скоропалительная заброска, не позволявшая создать в стране качественный нелегальный аппарат.

Весьма драматически разворачивались события на севере Европы, когда после венского разгрома 1938 года штаб-квартира британской Континентальной секретной службы была вынужденно переведена в Копенгаген. Ее пребывание там вначале складывалось для англичан вполне удачно, но оказалось крайне недолгим. Дружественные отношения между двумя государствами предопределили комфортные, почта домашние условия работы СИС в датской столице, однако в том же 1938 году эту благоприятную ситуацию разрушила досадная случайность. Местная контрразведка ошибочно приняла английских агентов-диверсантов Петша и Кнуеффкена за немецких и арестовала их по обвинению в шпионаже, а когда истина выяснилась, дело уже получило широкую огласку. Спускать его на тормозах оказалось слишком поздно, и обоих пришлось судить. Как почта все дела о шпионаже, процесс был закрытым, что не помешало абверу добыть информацию о резидентуре СИС. Германская разведка располагала в Копенгагене двумя высокопоставленными агентами, которыми являлись начальник столичной полиции и ответственный чиновник контрразведывательного управления политической полиции Дании. Они имели доступ ко всем материалам следствия и судебного процесса и, естественно, сразу же передавали их своим руководителям. После этого у начальника контрразведывательного подразделения абвера “Секретные связи” Рихарда Протце возникла масштабная идея похитить Петша и Кнуеффкена из тюрьмы, вывезти в Германию и там вытрясти из них все известное им о британской разведке. Дерзкая операция сорвалась, поскольку из неизвестного и поныне источника датчане узнали об этом плане и предусмотрительно решили незамедлительно отправить осужденных морем в Великобританию. Это не обескуражило бывшего моряка Протце. Он предложил послать в нейтральные воды торпедный катер, захватить судно и снять с его борта обоих провалившихся агентов, что привело осторожного Канариса в ужас. Он немедленно запретил эту пиратскую акцию, в результате чего Петш и Кнуеффкен прибыли на место беспрепятственно, а немцам пришлось довольствоваться уже имевшейся у них информацией. На этом история копенгагенской резидентуры не закончилась, однако из-за шумного скандала проводимые с датской территории агентурные операции пришлось свести к минимуму и перевести их основную часть в одну из двух столиц Нидерландов Гаагу.

Компактные, но эффективные голландские спецслужбы традиционно сотрудничали с британцами. К их числу прежде всего относилась возглавляемая полковником ван Ооршотом Служба военной разведки (МИД), организационно представлявшая собой третий отдел генерального штаба и поэтому часто обозначавшаяся как ГС-Ш. Она ведала всеми видами военной разведки, включая войсковую, а агентурной работой занимался ее внешний подотдел, известный как ГС-ША. Гражданские спецслужбы были представлены входившей в состав министерства иностранных дел Службой политической разведки (ПИД) и подчинявшимся министерству внутренних дел Бюро национальной безопасности (БНВ), в составе которого имелась отвечавшая за внутреннюю разведку и контрразведку Секретная разведывательная служба (ГИД). И хотя считается, что бывают дружественные страны, но не бывает дружественных разведок, секретные службы Голландии и Британии связывали многолетние тесные контакты.

Ричард Стивенс

Пэйн Бест

В Гааге располагались две английские резидентуры. Майор Хью Реджинальд Дальтон возглавлял традиционную точку СИС, находившуюся под стандартной “крышей” отдела паспортного контроля (ПКО) британского посольства, а капитан Сигизмунд Пэйн Бест руководил параллельной резидентурой “Z”, скрывавшейся под вывеской частично принадлежавшей ему “Континентал Трейдинг Компани”. 4 сентября 1936 года произошло чрезвычайное происшествие: растративший на любовницу 2896 фунтов из оперативных фондов резидент Дальтон покончил с собой. В течение некоторого времени точку возглавлял его заместитель Монтгомери (“Монти”) Чидсон, однако вскоре из Лондона ему на смену прислали майора Ричарда Стивенса. Мало того, что вновь прибывший резидент не имел опыта соответствующей работы, поскольку ранее занимался пограничной разведкой в Индии и из всех иностранных языков лучше всего владел русским, но вдобавок ему еще и ничего не сообщили о предшествовавшем трагическом событии и не ввели полностью в курс дела по агентурному аппарату резидентуры. Стивенс был лишен возможности контролировать сети главных помощников резидента Адриануса Вринтена и Джека Хупера, а между тем они имели тогда на связи 52 источника.

К этому моменту после арестов в 1936 году в Магдебурге и Гамбурге агентов СИС Г. Гофмана и Р. Ланге подразделение “Секретные связи” установило, что британским резидентом в Голландии являлся Дальтон. Не зная о смерти англичанина, Канарис отправил в Гаагу Протце и его многолетнюю помощницу и любовницу Елену Скродзски, известных в абвере под дружескими прозвищами “дядя Рихард” и “тетя Лена”. Прибытие немцев на место осенью 1937 года не ускользнуло от внимания СИС, но впоследствии оказалось, что это было к худшему.

События в резидентуре тем временем разворачивались неординарно. В Голландию прибыла инспекция СИС в составе полковника Вивиана и начальника финансовой секции Перси Сайкса. По некоторым данным, в ней участвовал также и Клод Дэнси, настоявший на проведении тщательного расследования самоубийства Дальтона. Выяснилось, что майора заставили покончить с собой отнюдь не угрызения совести, а банальный шантаж со стороны Хупера (“Конрад”), добывшего о резиденте много компрометирующего материала. Дальтон не только растратил оперативные фонды, но также и злоупотреблял должностью по прикрытию, торгуя паспортами и британскими визами в Палестину. Разведчик не выдержал соблазна огромных взяток, наперебой предлагаемых людьми, стремившимися уехать от нацистов и опасавшимися не попасть в ограниченные квоты иммиграции. Англичане узнали об этом от голландской контрразведки ГИД, проводившей собственное параллельное расследование самоубийства. Вначале Дэнси предлагал тайно ликвидировать шантажиста, инсценировав его случайное утопление в одном из каналов, но в итоге следственная комиссия все же решила ограничиться простым изгнанием Хупера из штата разведки. Это стало одним из самых опрометчивых решений руководства СИС за все время ее существования, хотя немцы смогли воспользоваться этим просчетом лишь несколько позже, в 1938 году.

Пока же англичане направили проследить за перемещениями Протце одного из своих голландских агентов. Фолькерт Ари ван Коутрик (“Вальбах”) был женат на немке и работал на принадлежащее бывшему следователю министерства юстиции и агенту англичан Вринте-ну частное детективное бюро, представлвшее удобное прикрытие для операций разведки. Опытный контрразведчик немедленно засек не сменявшегося несколько дней подряд непрофессионального наблюдателя и сделал встречный ход. На одном из углов он поставил своего переодетого в полицейскую форму агента, и, проходя мимо него, внезапно набросился на ван Коутрика. Протце начал тащить его к мнимому полицейскому и во всеуслышание возмущался необоснованной слежкой и непонятными приставаниями к честному коммерсанту. В свою очередь, обозлившийся “Вальбах” вслух заявил, что переносить подобные неприглядные сцены за какие-то жалкие, да еще и нерегулярно выплачиваемые двести гульденов в месяц он больше не желает. После этого немец окончательно убедился в принадлежности его “хвоста” к британской разведке и в течение десяти минут перевербовал его за те же ежемесячные двести гульденов, но уже с гарантией регулярных выплат. Ван Коутрик стал очень ценным приобретением абвера и сущим проклятием для англичан, однако, строго говоря, это произошло исключительно из-за их собственной скупости и пренебрежения элементарными требованиями конспирации. Выяснилось, что второстепенный агент “Вальбах” знал в лицо почти всех оперативных офицеров резидентуры, после чего “дядя Рихард” немедленно вызвал из абвера на помощь начальника подотдела наступательной контрразведки Ш“ Ф” Адольфа фон Фельдмана (племянник Канариса). Немцы купили старую баржу и поставили ее в канале напротив расположенного на набережной отдела паспортного контроля — резидентуры СИС, на что англичане совершенно непрофессионально не обратили никакого внимания. Смонтированная в ее рубке кинокамера запечатлевала всех входящих в здание и выходящих из него, и через короткое время в абвере уже располагали портретами практически всего опознанного ван Коутриком персонала резидентуры.

Тем временем Хупер уехал в Роттердам и тихо проживал там без каких-либо средств к существованию. В продолжение цепи дилетантских действий англичан, ван Коутрик каким-то образом оказался посвящен в историю с шантажом и увольнением, которую не замедлил изложить новым работодателям. Протце немедленно понял, что здесь стоит постараться, и бросил все силы на поиски уволенного британского разведчика. В свою очередь, спохватившийся Дэнси тоже приказал отыскать его, но безуспешно. Ван Коутрик опередил англичан и представил Хупера специально прибывшим из Германии для вербовки Адольфу фон Фельдману и Герману Гискесу, в дальнейшем прославившемуся своей знаменитой контрразведывательной операцией “Нордполь” (“Северный полюс”). Бывшего заместителя резидента не пришлось долго уговаривать, поскольку немцы хорошо оплачивали предательство, а каких-либо моральных тормозов разведчик-шантажист, естественно, не имел. После выдачи большой группы агентов Хупер, казалось, иссяк и не давал больше интересной информации, однако Гискес интуитивно чувствовал, что свою козырную карту тот еще не выложил. Так и оказалось. После усиления давления Хупер за дополнительные десять тысяч гульденов раскрыл важнейшего агента СИС в Германии, с 1919 года работавшего на англичан под псевдонимом “Доктор К”. Им оказался Отто Крюгер — руководитель консультировавшей германский военно-морской флот фирмы, видная фигура среди немецких промышленников. По иронии судьбы, он был довольно близким другом самого Протце, который опасался возможной провокации и потому воспринял эту информацию с большой осторожностью. В рейхе установленное за Крюгером длительное и тщательное наблюдение не выявило ничего подозрительного, однако после выезда в Голландию “Доктор К” стал менее осмотрителен. Он позволил себе оставить в гостиничном номере компрометирующие бумаги, обнаруженные немцами при негласном обыске. После развеявшей последнюю тень сомнения фиксации встречи Крюгера с заместителем резидента СИС капитаном Хендриксом (А. де Фремери, “Ян”) он был арестован в Гамбурге 7 июля 1939 года. На первых же допросах выяснилось, что работа “Доктора К” сделала техническую политику Германии в области морских вооружений абсолютно “прозрачной” для англичан. Спустя несколько дней после начала Второй мировой войны, 4 сентября 1939 года, Крюгер покончил с собой в тюремной камере.

Перед самой войной англичане все-таки восстановили контакт с “Конрадом” и работали с ним, не догадываясь о его связях с абвером. В 1940 году он уехал в Лондон, и Вивиан даже планировал послать его обратно в Европу для использования в качестве двойного агента, поскольку Хупер осторожно рассказал в СИС о подходе к нему немцев, скромно умолчав о его результатах. Однако оперативная игра не состоялась, поскольку этому категорически воспротивился подозрительный Дэнси. Больше разведка с “Конрадом” не работала.

В Нидерландах с мая 1938 года действовал весьма результативный британский агент. Им являлся секретарь посольства Германии в Гааге Вольфганг цу Путлиц, принадлежавший к старинному дворянскому роду и с презрением относившийся к нацистским нуворишам. Англичане завербовали его в июне 1934 года во время работы в Лондоне по наводке известного своими антинацистскими убеждениями пресс-атташе германского посольства Ионы Устинова. Пресс-атташе представил своего протеже Роберту Ванситтарту, а тот сориентировал МИ-5 на перспективную вербовку немца. Перед тем, как Устинов перебежал к англичанам и стал сотрудничать с британской контрразведкой на официальной основе, он позаботился об укреплении позиций Путлица в посольстве и настоял на его вступлении в НСДАП. С мая 1938 года ввиду перевода в Гаагу немец вышел из сферы действия Службы безопасности и был передан на связь местной резидентуре СИС. Он снабжал англичан добротной информацией, получаемой от посла, графа Зех-Бюркерсрода. Перед самой оккупацией Нидерландов Протце убедился в наличии в германском консульстве британского агента и постепенно начал сжимать вокруг него кольцо. Когда он окончательно установил, что им является именно Путлиц, то под большим секретом сообщил об этом послу и попросил его без ведома контрразведки никаких действий не предпринимать. Отлучившись из Гааги на совещание в Амстердам, по возвращении он обнаружил, что секретарь исчез, поскольку посол счел полученную от Протце историю полной нелепицей и рассказал об этом самому подозреваемому. Англичане немедленно прислали для эвакуации своего агента легкий самолет, однако гомосексуалист Путлиц наотрез отказывался лететь без своего друга. О его прибытии СИС не договаривалась с министерством внутренних дел, но вопрос в конечном счете решился положительно, и в Лондон прилетел и второй незапланированный иммигрант.

На севере континентальной Европы действовала еще одна весьма специфическая секретная служба, официальное прикрытие которой именовалось Международным союзом моряков, в обиходе “Лигой Волльвебера”. Ее возглавлял Эрнст Волльвебер, коммунист, бывший член прусского парламента и депутат от коммунистов в последний догитлеровский состав рейхстага. Внешне он отошел от партийной деятельности, но фактически остался членом Западно-Европейского бюро Коминтерна со штаб-квартирой в Копенгагене, куда перебрался из Германии, оставив на родине небольшую агентурную сеть. В 1933 году Волльвебер был принят на службу в ОГПУ и организовал в Копенгагене союз моряков, отделения которого в виде международных клубов открылись в основных портах Западной Европы и в некоторых точках Северной и Южной Америки. Главные из них располагались в Гамбурге, Бремене, Данциге, Роттердаме, Амстердаме, Копенгагене, Осло, Риге и Таллинне. Эти клубы часто служили прикрытием для агентурных и диверсионных операций сети Волльвебера, осуществляли связь, обеспечивали агентурный аппарат оперативной техникой и документацией, а гамбургская группа, кроме того, собирала информацию о дислокации и перемещении судов и грузов в порту. Лига занималась и контрразведкой. Так, при участии Волльвебера один из руководителей контрразведки германской компартии М. Аватин выследил в Копенгагене шпионившего в пользу немцев участника убийства Розы Люксембург Хорста фон Пфлук-Гартунга. Сложным путем через англичан его выдали датчанам, которые после этого с подачи Аватина и Волльвебера арестовали на своей территории еще 30 германских агентов.

Впервые Лигу заподозрила в нелегальной деятельности в 1933 году голландская контрразведка. К этому моменту ее агенты уже организовали поджоги и взрывы на нескольких судах, кроме того, осталась недоказанной их причастность еще к ряду диверсий сомнительного происхождения. С началом гражданской войны в Испании в 1936 году размах операций увеличился, а их направленность стала более определенной. Лига (фактически диверсионная резидентура) не ограничивала свои действия морскими объектами и даже осуществила акты саботажа на сетях электроснабжения шведских рудников, сырье с которых поставлялось в Германию. В 1937 году произошел провал ее агентуры в рейхе, 12 членов сети были арестованы гестапо и впоследствии казнены. В 1938 году из-за ареста НКВД многих сотрудников внешней разведки связь Лиги с Москвой прервалась на полгода, но затем возобновилась вновь. Талантливый конспиратор Волльвебер вовремя сумел понять необходимость обособления своей резидентуры от других точек, но в итоге и это не спасло его от провала. В 1940 году агентурная сеть Лиги была разгромлена, а ее руководитель с датским паспортом на имя Фрица Келлера попал в шведскую тюрьму, где подвергся серьезной опасности. Узнавшие об аресте мнимого датчанина и идентафицировавшие его немцы стали требовать выдачи заключенного как гражданина Германии, совершившего преступления против германских граждан и имущества. Шведское правительство оказалось в сложном положении, однако Волльвебер заявил, что является советским гражданином, а посол СССР в Швеции А. М. Коллонтай подтвердила это. Вскоре она представила доказательство своих слов в виде выписанного на его имя советского паспорта, который вручил ему резидент НКВД в Стокгольме Е. Т. Синицын (“Елисеев”), и вопрос о выдаче отпал. Волльвебер оставался в шведе-кой тюрьме до 1944 года, после освобождения уехал в Москву, а впоследствии стал первым министром госбезопасности Германской демократической республики. Долго на этом посту ему пробыть не удалось, в 1957 году из-за внутрипартийных интриг он был смещен “за вредные взгляды в период обострения классовой борьбы” и заменен Эрихом Мильке, изобретателем печально известного понятия “идеологическая диверсия”.

Нейтральная Швейцария представляла для шпионажа значительно лучшие перспективы, нежели спокойные североевропейские страны. Тем более удивительным является отсутствие в ней до второй половины 1930-х годов серьезной инфраструктуры и позиций разведок ведущих государств, за исключением Италии и Германии. Швейцарские резидентуры СИС были слабы, а точка в Берне вообще находилась в зачаточном состоянии и фактически приступила к работе только после вторжения вермахта в Голландию в 1940 году. Разведупр РККА тоже далеко не сразу сумел развернуть деятельность в столь заманчивом регионе, а внешняя разведка НКВД отстала и от него. Возможно, это объяснялось опасениями полной изоляции страны в случае начала европейской войны и нарушения связи резидентуры с Центром, лишающего загранточку полезности в самый критический момент. Однако если о соображениях руководителей советских разведывательных органов можно лишь догадываться, то мнение Канариса на этот счет известно абсолютно точно. Адмирал придерживался именно такой точки зрения и без колебаний отнес КО-Швейцария к числу временных резидентур абвера. Надо сказать, что СД-аусланд сумела оценить оперативную и политическую ситуацию значительно лучше своих военных коллег и довольно прочно закрепилась в стране. Правда, первые попытки СД насадить свою агентуру в Альпийской республике были весьма неуклюжими. Бригадефюрер СС Ноет направил туда нескольких офицеров, основной задачей которых являлось фактическое создание “швейцарских СС”, что встретило резкую реакцию Берна и существенно подорвало репутацию рейха. Иначе действовал Гейдрих. Он всегда интересовался проникновением в мир финансовых операций, закрытых торговых контрактов и тайной деятельности банков, поэтому сразу же обратил внимание на Берн, Цюрих и Женеву. Вероятно, в этот период СД была единственной разведкой, которую интересовала сама Швейцария, а не только удобство работы с ее территории против третьих стран. Приобретенные службой безопасности позиции обеспечили проведение в будущем весьма деликатных операций с золотом и другими активами НСДАП и РСХА.

Со Швейцарией связана одна из первых и наиболее скандальных акций нацистских спецслужб. Эмигрировавший в Великобританию журналист-антифашист и сотрудник “Вельт-бюне” Бертольд Якоб выпустил в одном из английских издательств книгу о вермахте с удивительно точным описанием его структуры и дислокации частей, перечислением и характеристиками их командиров, а также другими, не менее интересными подробностями. Немцы весьма встревожились и решили установить каналы утечки этой информации. В 1937 году сотрудник гестапо Ганс Веземан выманил эмигранта в Базель под привлекательным предлогом приготовлений к выпуску антифашистского еженедельника, часть тиража которого должна была нелегально переправляться через швейцарско-германскую границу. Веземан и его помощники напоили журналиста снотворными препаратами и в бессознательном состоянии тайно вывезли на территорию рейха, где на допросах Якоб подробно объяснил свой метод работы с открытыми источниками информации. Он не использовал ни одного агента, но скрупулезно обрабатывал все журнальные и газетные публикации и проявил себя талантливым аналитиком, причем невольно оказал нацистской разведке большую услугу, показав ей многие нюансы информационно-аналитической работы. К счастью, история с похищением на этом не закончилась. Жена Якоба поняла, что муж попал в беду, и притом точно знала, в какую именно, поэтому немедленно обратилась к общественности с заявлением о грубом нарушении немцами суверенитета Швейцарской Конфедерации. Вмешалось правительство, пригрозившее Международным судом в Гааге, и через шесть месяцев измученный и напуганный журналист вернулся домой. Гитлер в те годы еще не рисковал слишком откровенно попирать международные нормы, поэтому Якобу посчастливилось стать одним из немногих противников нацистского режима, вышедших из гестапо без особых потерь. Уверенный в своей безнаказанности Веземан даже не попытался скрыться и был арестован, но швейцарский суд обошелся с ним достаточно мягко и приговорил к четырем годам тюремного заключения, из которых он отсидел лишь два. Так сравнительно бескровно окончилась эта история.

На фоне немцев спецслужбы других государств выглядели намного скромнее. В конце 1930-х годов СИС располагала в Швейцарии несколькими резидентурами и подрезидентурами. В Цюрихе и Берне находились бюро паспортного контроля, а в Базеле и Женеве — точки сети “Z”, возглавляемые соответственно Эктоном Варнеллом и будущим исполнительным директором СОЕ Фрэнком Нельсоном. Об уровне их работы красноречиво свидетельствует техническое оснащение резидентур, не имевших возможности поддерживать радиообмен с центром. Единственная станция имелась только в Берне, но она была не передающей, а лишь работала на прием сообщений из Лондона. Швейцария приобрела особенное значение после разгрома австрийской сети СИС и ареста резидента Кендрика, поэтому полковник Дэнси лично курировал все операции в стране, не допуская вмешательства конкурентов. Однако, несмотря на это, никакими особенными успехами в предвоенный период англичане похвастаться не могли и ограничивались рутинной работой по приобретению не слишком важных источников.

Достаточно уверенно чувствовала себя в Швейцарии чехословацкая разведка. Ее резидентуру в Цюрихе (“Кази”) с 1937 года возглавлял капитан, впоследствии майор Карел Седлачек (“Томас Зельцингер”), работавший под прикрытием корреспондента пражской газеты “Народны листы”. Благоприятная обстановка во многом объяснялась прекрасными личными и служебными взаимоотношениями полковника Моравца с начальником швейцарской военной разведки подполковником Роже Массоном. Зимой 1934–1935 годов остро нуждавшийся в деньгах майор германского генерального штаба предложил чехословацкой разведке поставлять документальную информацию об организации люфтваффе, боевом расписании, графике формирования новых летных частей, дислокации штабов, программе строительства аэродромов и новых типах самолетов. Он запросил единовременное вознаграждение в 50 тысяч рейхсмарок и после достижения договоренности с лично прибывшим Моравцем открыл ему свою фамилию — Зальм. Новый агент 2-го отдела получил конспиративный адрес для переписки и обозначение А-52. Он стал прекрасным источником и встречался с Моравцем еще. дважды, получив от него в общей сложности сумму, эквивалентную 90 тысячам долларов США, однако осенью 1936 года германская контрразведка разоблачила предателя, и тот был казнен.

Разведывательные службы СССР стали всерьез заниматься Швейцарией лишь со второй половины 1930-х годов. Объективные причины такого пренебрежения к этой стране заключались в том, что она не являлась потенциальным противником Советского Союза, имела нейтральный и внеблоковый статус, не обладала серьезным научно-техническим и военно-техническим потенциалом и не предоставляла свою территорию для размещения эмигрантских организаций в сколько-нибудь заметном масштабе. Имелась и субъективная причина позднего освоения Швейцарии. После убийства Морисом Конради 10 мая 1923 года полпреда РСФСР и УССР в Италии В. В. Воровского, возглавлявшего советскую делегацию на международной конференции по Ближнему Востоку в Аозанне, Москва разорвала дипломатические отношения с Берном. Через десять дней после террористического акта СНК издал декрет “О бойкоте Швейцарии”, в результате которого дипломатические учреждения СССР отсутствовали в стране до 1946 года. Это обстоятельство полностью исключило возможность ведения на территории Швейцарии разведки с “легальных” позиций и крайне осложнило организацию нелегальных операций. Безусловно, это не означает, что в 1920-х — первой половине 1930-х годов советская разведка вообще не присутствовала в регионе. С Берном, в частности, связана одна из примечательных страниц деятельности известного разведчика Д. А. Быстролетова (“Андрей”, “Ганс”). В 1928 году в советское полпредство в Париже обратился инициативник, за 200 тысяч франков предложивший продать итальянский дипломатический шифр и согласившийся на сутки оставить шифровальную книгу для проверки ее подлинности. Эксперты резидентуры быстро установили, что шифр был и в самом деле настоящим, но слабо разобравшиеся в ситуации разведчики решили сэкономить для страны валюту. Они перефотографировали книгу, а явившегося за получением денег посетителя просто выгнали, причем никто даже не удосужился хотя бы проследить за ним и установить его личность. “Легальный” резидент Янович с гордостью доложил в Центр об удачной операции и получил поощрение, однако радость длилась недолго. Вскоре итальянцы сменили шифр, и их дипломатическая переписка стала столь же недосягаема, как и раньше. Эту историю частично описал в своей опубликованной на Западе книге дипломат-невозвращенец Г. 3. Беседовский, после чего о ней узнал сам Сталин, распорядившийся найти неустановленного посетителя в срок не более шести месяцев. Строго говоря, задача обнаружения в Европе в 1928 году человека по приблизительному словесному портрету являлась практически неразрешимой. Вероятно, именно поэтому ее поручили Быстролетову, обратившему внимание на описанные Яновичем явно горный загар инициативника и некоторые другие детали его внешности. Разведчик предположил, что такая комбинация признаков может соответствовать итальянцу, регулярно отдыхающему на горных курортах. Кроме того, “Андрей” полагал, что искомый объект как-то связан с международными организациями. В комплексе все это позволяло с некоторой долей вероятности искать его в Женеве, что, как ни странно, увенчалось успехом. Два месяца спустя разведчик обнаружил там исчезнувшего посетителя полпредства СССР, оказавшегося итальянцем, бывшим офицером швейцарской армии Джованни де Ри (“Росси”), и завербовал его под флагом работающего на японскую разведку американца. Первой добычей нового агента стали две серии шифров. Работа с ним оказалась трудной, однажды “Росси” даже попытался убить своего руководителя, и лишь самообладание и стечение благоприятных обстоятельств помогли Быстролетову взять ситуацию под контроль. Через некоторое время выяснились любопытные подробности. Оказалось, что в действительности шифрами итальянского МИД торговал сам министр иностранных дел граф Галеаццо Чиано де Кортеллаццо. Его негласный эмиссар под видом американца объезжал вначале посольства великих держав, которым назначал цену в 100 тысяч долларов, затем второстепенные миссии, где несколько снижал цену, а затем всех оставшихся, с которых запрашивал уже всего по 10 тысяч. Прекрасно налаженная система позволяла регулярно продавать шифры, затем заменявшиеся новыми и вновь продававшимися в том же порядке тем же самым потребителям. Бизнес действовал бесперебойно.

Д. А. Быстролетов

Быстролетов специализировался именно на компрометации шифров и кодов и сделал в этой области больше, чем какой-либо другой советский нелегал. Работе помогала его способность выглядеть своим в самом аристократическом обществе, чего явно недоставало очень многим советским разведчикам. Светские навыки не прививались Быстролетову в зрелом возрасте, а были выработаны в раннем детстве и потому носили естественный характер. Он воспитывался в петербургской аристократической семье графини де Корваль, в той или иной степени владел 22 языками, писал стихи, хорошо рисовал. Возможно, в рассматриваемый период он являлся самым широко и разносторонне образованным человеком в системе советской госбезопасности. Наружность молодого красавца нередко использовалась им для обольщения нужных женщин, но чаще по легенде прикрытия он играл роль аристократа из какой-либо европейской страны. Собственно, по отцу Дмитрий Александрович Быстролетов и в самом деле был графом, побочным сыном А. Н. Толстого (родственника известного писателя), а фамилию взял от матери, хотя существует и другая версия, согласно которой его отцом был обычный сельский школьный учитель. С молодых лет будущий разведчик вел полную приключений жизнь. После двухлетнего обучения в Морском кадетском корпусе в Севастополе он в 16-летнем возрасте успел принять участие в десантных операциях Черноморского флота, а в 1919 году, после окончания Анапской мореходной школы и дезертирства из флота Добровольческой армии А. И. Деникина, эмигрировал в Турцию. Несколько раз Быстролетов нелегально проникал на родину и вновь покидал ее, преимущественно в составе экипажей судов загранплавания. В эмиграции он продолжил свое образование, вначале в колледже для европейцев-христиан в Константинополе, а затем в Пражском университете. Позднее Быстролетов получил в нем степень доктора права, в Цюрихском университете — степень доктора медицины, а также прослушал курсы в академиях художеств Парижа и Берлина.

Во время учебы в университете способный молодой человек привлек внимание ОГПУ и был вначале привлечен к агентурной работе, а затем, после беседы с А. X. Артузовым и М. С. Горбом, зачислен в штат сотрудников. Чехословакию ему пришлось покинуть после неудачного вербовочного подхода к техническому секретарю Чешского союза промышленников, причем виновен в этом был не начинающий разведчик, а недостаточно продумавший ситуацию резидент Голст (“Семен”). Затем Быстролетов поступил в распоряжение берлинской резидентуры и работал во множестве стран Европы по документам венгерского графа Лайоша Перелли, чеха Иозефа Сверны, грека Александра Халласа, английского графа Роберта Гренвиля и другим.

Подобно большинству “великих нелегалов”, его судьба печальна. Быстролетова отозвали в Москву и обвинили в сотрудничестве с иностранной разведкой. На допросах следователи избивали его так, что кишки выпали из брюшины под кожу, а обломки ребер повредили легкие, после чего чудом выжившего и ставшего инвалидом человека отправили в лагеря. Там Быстролетов, к всеобщему удивлению, не умер, а в 1947 году потребовался руководству госбезопасности. Министр МГБ В. С. Абакумов предложил ему вернуться в кадры разведки, но заключенный согласился на это только при условии полной реабилитации. Подобная принципиальность оказалась совершенно бесперспективной и, мало того, губительной. Быстролетова заключили в одиночную камеру, где он приобрел тяжелый психоз, а затем возвратили в лагерь. В 1954 году его досрочно освободили из-за психического заболевания, временной слепоты и двух параличей, На воле Быстролетов слегка оправился, однако жил в очень тяжелых условиях. Несмотря на реабилитацию в 1956 (по другим сведениям, в 1955) году, КГБ не только отказал ему в пенсии, но даже не вернул изъятые документы об образовании. Позднее бывший легендарный разведчик работал языковым редактором в издательстве на нищенскую зарплату, сумел опубликовать несколько книг и умер в бедности в 1975 году, имея в послужном списке 11 лет нелегальных операций и 16 лет лагерей.

Контакт с де Ри помог Быстролетову выйти на его коллегу из СР, уже упоминавшегося Родольфа Лемуана. Этот урожденный немец и сын берлинского ювелира, названный при рождении Рудольфом Штальманом, с 1918 года работал на французскую разведку под псевдонимом “Рекс” и специализировался на добывании шифров и кодов. Затем Быстролетов передал Лемуана на связь Игнатию Рейссу (“Раймонд”) и полностью сосредоточился на работе с Эрнстом Олдхамом (“Арно”). Рейсс, представленный “Рексу” как офицер американской военной разведки, под этим прикрытием попытался наладить с французами обмен информацией по Германии. В ноябре 1933 года Лемуан, именовавшийся в оперативной переписке “Иосифом”, познакомил Рейсса с главным криптографом французской разведки Густавом Бертраном. “Американец” предложил к обмену некоторые латиноамериканские шифры, но французу больше нужны были европейские. Вскоре “Раймонд”, рассчитывая вызвать у Лемуана замешательство и шантажировать его, раскрыл перед ним свою принадлежность к оперативному аппарату ОГПУ. “Иосифа” совершенно не смутило это обстоятельство, и замысел Рейсса не сработал. Конечным результатом контакта с СР явилось получение итальянского шифра и некоторой информации по Чехословакии и Венгрии.

После 1935 года игнорировать Швейцарию с разведывательной точки зрения стало уже невозможно, и в ней начали появляться первые советские нелегалы. Внешняя разведка периодически использовала Конфедерацию для встреч с работавшими в третьих странах агентами, но вывод агентуры на глубокое оседание и закрепление первой начала военная разведка. Известен факт работы нелегальной резидентуры РУ РККА в главе с прибывшей в Женеву в 1936 году известной разведчицей М. И. Поляковой (“Гизела”, “Вера”, “Милдред”). Она легализовалась по британскому паспорту на имя Маргарет Ли и достигла неплохих результатов в приобретении источников, в первую очередь по линии военно-технической разведки. Полякова установила первый контакт с Рашель Дюбендорфер (будущая “Сисси”) и привлекла ее к сотрудничеству, хотя не исключено, что та уже работала на СССР и была завербована Анри Робинсоном. Историки затрудняются в вынесении конечного суждения о том, какая из версий соответствует действительности. Вообще, сведения о швейцарских агентурных сетях советской военной разведки весьма противоречивы и крайне скудно документированы в открытых источниках. Несмотря на это, их деятельность привлекала и привлекает пристальное внимание огромного количества исследователей, в значительной степени опирающихся на собственные домыслы и логические построения. В значительной степени это связано и с недостоверностью мемуаров некоторых видных участников событий (Радо, Фут, Кучински), еще более усиливающей степень неопределенности. Тем не менее, некоторые основные суждения о швейцарском нелегальном аппарате РУ/ГРУ РККА вынести все же можно.

Полякова пребывала в Женеве с 1936 по 1937 годы. В это же время, в августе 1936 года в этом городе появился венгр-коммунист, видный географ и картограф и один из самых результативных разведчиков Второй мировой войны Шандор Радо (“Альберт”), в 1934 году привлеченный к работе лично начальником IV (разведывательного) управления РККА Урицким и его заместителем Артузовым.

Будущий резидент родился в 1899 году в богатой еврейской семье и еще в период обучения в гимназии вступил в социалистический кружок. В ноябре 1918 года он одним стал из первых членов коммунистической партии Венгрии и активно участвовал в революции 1918–1919 годов. После ее поражения Радо эмигрировал в Австрию, а оттуда перебрался в Германию, и в университете Иены из правоведа переквалифицировался в географа и картографа. Одновременно он продолжал активную революционную деятельность в тесном контакте с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург. В конце 1919 года Радо прибыл в Москву, где принимал участие во II конгрессе Коминтерна, в том числе под непосредственным руководством его председателя Зиновьева. По некоторым данным, приблизительно тогда же он установил первые отношения с советской военной разведкой и выполнял ее поручения в Швеции и Австрии, а после окончания обучения в университете Иены в 1925 году — и в других странах Европы. Однако точных данных на этот счет не имеется, и более вероятно, что Радо выполнял там поручения ИККИ. После прихода к власти НСДАП он покинул Германию, в которой проживал в течение последнего времени, и перебрался в Париж. Там в 1933 году он на советские средства открыл пресс-агентство “Инпресс”, специализировавшееся на картах и географических сведениях в привязке к текущему развитию событий в мире. Три года спустя Радо приехал в СССР, где попытался получить согласие на отход от разведывательной работы, но безрезультатно. Взамен ему настоятельно предложили вернуться во Францию, закрыть нерентабельное агентство и принять иное задание.

Первоначально Радо планировался на оседание в Бельгии, однако из-за отказа брюссельских властей предоставить ему вид на жительство он вынужденно перебрался в Женеву, открыл там первое, по его собственной оценке, современное картографическое агентство “Геопресс” и даже аккредитовался в качестве официального картографа при Аиге Наций. Первое время он работал под руководством нелегального резидента РУ во Франции Л. А. Анулова (настоящая фамилия Московичи, Акулов, “Костя”), имевшего на связи источники в Швейцарии. Этот достаточно опытный разведчик был известен Радо под псевдонимом “Коля” и оказал ему помощь на начальном этапе работы, но вскоре был отозван в Советский Союз, награжден там орденом Ленина и почти сразу же отправлен в лагеря до 1955 года.

Ввиду этих событий в апреле 1938 года заметно укрепивший свое положение Радо возглавил нелегальную резидентуру под прозрачным псевдонимом “Дора” и принял на связь группу источников. Кодовое имя “Альберт” использовалось им в оперативных целях и для подписи радиограмм, до конца 1940 года направлявшихся в Центр через передатчик “Сони” (Урсула Кучински, Хамбургер, Бертон, литературный псевдоним — Рут Вернер). Его опыт коммунистической подпольной работы не мог заменить специальную разведывательную подготовку, поэтому резидент испытывал в работе большие трудности. Первоначально он располагал всего одним, зато довольно результативным агентом по имени Отто Пюнтер (“Пакбо”), который являлся журналистом, директором и владельцем бернского информационного агентства “Инса”, а работать на Разведупр начал после поездки в Испанию, где его привлек к сотрудничеству вербовщик “Карло”. В сроках его привлечения к деятельности резидентуры “Дора” имеется некоторая нестыковка. В одной из радиограмм в Центр от 15 июля 1942 года Радо упоминает о новом источнике информации “Пакбо”, привлеченном в начале апреля того же года. Однако Пюнтер, без сомнения, работал с “Альбертом” еще до нападения Германии на СССР. В настоящее время автор не имеет данных, позволяющих понять причину такого странного утверждения резидента.

Агент-групповод Пюнтер располагал значительной сетью собственных источников, не подозревавших, что предоставляемые ими материалы используются не столько в журналистике, сколько в разведке. Интересна расшифровка псевдонима “Пакбо”, по мнению некоторых, означающая “партийная канцелярия Бормана”. Приверженцы этой версии полагают, что часть своей информации Пюнтер черпал именно оттуда, но такая трактовка весьма сомнительна. Значительно более правдоподобным представляется объяснение самого “Пакбо”, согласно которому его псевдоним представляет собой аббревиатуру названий городов, в которых работали его источники: Понтрезино/Пошкаво, Арт-Голдо, Кройцлинген, Берн/Базель и Орселина (другой вариант: Понтрезино, Аарау, Кройцлинген, Берн и Ор-селина). Следует, однако, учесть, что ко всем относящимся к “Пакбо” сведениям следует подходить с крайней осторожностью, поскольку значительная часть его утверждений являла собой преувеличения или измышления. Зато он умалчивал о таком существенном факторе, как собственная связь со швейцарской военной разведкой, позволявшая групповоду чувствовать себя достаточно спокойно и уверенно.

Урсула Кучински

Постепенно агентурный аппарат “Доры” развивался. Информацию по итальянской армии, ВВС и ВМС, поставкам вооружения в Испанию, военной и кораблестроительной промышленности Италии поставлял источник “Габель”, по Германии — источник “Пуассон”, имелись и некоторые другие агенты, однако основные достижения Радо были еще далеко впереди. Самым слабым местом точки была ее связь с Центром, которая осуществлялась через Париж и мгновенно оборвалась 29 августа 1939 года, после закрытия Швейцарией своих границ из-за опасной близости войны. Резервный передатчик резидентуры оказался бесполезен из-за отсутствия шифров и радиста, поскольку Центр рассматривал “Дору” как резервную сеть, не особенно загружал ее заданиями, но и соответственно слабо укомплектовывал. Связь с Москвой возобновилась в декабре, после прибытия из СССР Урсулы (“Соня”).

Ранее она работала с Зорге в Китае и в 1935 году едва успела уехать оттуда перед самым арестом, а два года спустя была направлена в длительную спецкомандировку в Польшу и Данциг. В Швейцарии “Соня” появилась в 1938 году вместе с М. И. Поляковой в рамках осуществления плана по развертыванию резервной радиосети военной разведки на случай войны с Германией и прекращения работы действовавших в мирное время каналов связи. В ее группу входили:

— агент-радист Александр Аллен Фут (“Джим”), позднее перешел к англичанам;

— Жюль Хумберт-Дроз из Швейцарской рабочей партии, обеспечивавший контакты с ежедневно пересекавшими германскую границу немецкими рабочими;

— полицейский чиновник из Базеля Макс Хабьянич, поставлявший чистые бланки швейцарских паспортов;

— служащая фирмы по трудоустройству, курьер сети Анна Мюллер.

В предвоенный период в Швейцарии существовала еще одна нелегальная резидентура РУ РККА, тоже не имевшая радиопередатчика и использовавшая курьерскую связь. Ее возглавляла уже упоминавшаяся коммунистка Рашель Дюбендорфер (“Сисси”) — иммигрантка из Германии, сумевшая закрепиться, легализовать свое пребывание в стране и поступить на работу в Международное бюро труда (ИЛО) при Лиге Наций. Первоначально резидентура находилась на магистральной связи с Центром, а с 1940 года стала подразделением “Доры”, но сохранила собственный шифр. Важнейшими агентами “Сисси” были Александр Абрамсон (“Мариус”), Пауль Бетхер (“Пауль”, “Ганс Заальбах”) и Христиан Шнайдер (“Тейлор”). Абрамсон работал в отделе прессы ИЛО и извлекал немало полезной информации из своих широчайших контактов. Кроме того, в служебном сейфе он хранил некоторые материалы резидентуры и постоянно ссужал Дюбендорфер деньгами, поскольку Центр финансировал резидентуру крайне нерегулярно. Бетхер являлся фактическим мужем “Сисси”, но не сумел, однако, должным образом узаконить свое пребывание в Швейцарии и проживал там нелегально. В 1923 году он занимал должность министра финансов в социал-демократическом правительстве Саксонии, а в 1929 году был выслан из Германии. Важнее же всех оказался Шнайдер, установивший контакт с легендарным и загадочным сотрудником “Бюро Ха” Рудольфом Ресслером, привлеченным к сотрудничеству лишь летом 1942 года.

Упомянутое бюро стало одним из важнейших элементов системы военной разведки Швейцарии, выросшей из разведаппарата периода Первой мировой войны. В то время ее главной задачей являлось предотвращение возможности достижения противником внезапности при нападении на страну. С этой целью она концентрировала усилия на насаждении на потенциально опасных направлениях приграничной агентуры, в задачи которой входило отслеживание демаскирующих подготовку к нападению признаков. К числу таковых относились: шум конных повозок, клубы пыли от передвижения армейских обозов по дорогам без покрытия, длинные колонны пехоты, подготовка ТВД в районах сосредоточения войск и подготовка к форсированию рек и озер. Уже в первой половине 1930-х годов такая концепция безнадежно устарела. Появление крупных подвижных соединений не оставило бы швейцарцам достаточного запаса времени на реагирование, поэтому обнаружение военных приготовлений возможного противника теперь следовало осуществлять не в приграничной зоне, а намного глубже. Однако изменение доктрины разведки далеко не сразу повлекло за собой изменение ее структуры и штатов. Распущенная после окончания Первой мировой войны разведка была восстановлена в 1920-х годах лишь символически. Штат отвечавшей за эту деятельность 5-й секции генерального штаба на протяжении длительного времени состоял из начальника и его секретаря. В среде швейцарских военных пользовалась популярностью шутка, гласившая, что если один из разведчиков заболеет, а второй отлучится со службы, телефон разведки замолчит, и она будет бездействовать. Причины такого пренебрежения были многообразными и заключались в отсутствии квалифицированных кадров, в нежелании вести разведку на опережение, в наивной убежденности в способности источников мирного времени действовать в военной обстановке, а главным образом — в вере в эффектавность системы коллективной безопасности в Европе. До 1925 года секцию возглавлял Густав Ком-бе, его сменил Роже Массон. Первоначально бюджет 5-й секции составлял 10 тысяч франков и был увеличен до 30 тысяч лишь в 1934 году по настоятельному требованию начальника генерального штаба. Эта сумма по курсу описываемого периода равнялась мизерной величине в 1500 фунтов стерлингов и была слишком скромной для выполнения поставленных перед швейцарской разведкой задач. С 1930 по 1937 годы к ним относились:

— сбор информации об иностранных армиях и о военных приготовлениях в пограничных зонах (строительство дорог, фортафикационных сооружений и иной инфраструктуры, пригодной для использования в военных целях);

— добывание информации об активности на зарубежных ТВД;

— организация армейской разведки и связь с войсковыми разведорганами;

— контакты с таможенными властями;

— шифровальная работа (собственные шифры и коды и вскрытое иностранных криптосистем);

— организация пересылки разведывательных материалов при помощи почтовых голубей;

— руководство военной полицией;

— оценка публикаций в прессе;

— связь с военными атташе Швейцарии за рубежом и аккредитованными в Берне иностранными военными атташе.

Трудно представить, как в генеральном штабе швейцарской армии могли рассчитывать на то, что с этом списком задач смогут справиться два офицера. Примечательно, что деликатные проблемы разведки не остались внутри армейского руководства, а получили освещение на страницах прессы. С января по март 1938 года в еженедельнике “Насьон” появилась серия статей скандально известного военного обозревателя Юргена Лютернау (“Герман Хагенбух”) под названием “Характеристики армейской разведки”. Вероятно, иностранные военные атташе почерпнули из нее немало ценной информации. Однако, помимо негативного эффекта, публикация заставила генеральный штаб обратить внимание на полузабытое направление деятельности. 29 марта 1938 года начальник генштаба Якоб Лабхарт направил министру обороны, федеральному советнику Рудольфу Мингеру меморандум следующего содержания: “В ходе последних событий в Австрии становится очевидным, что 5-я (разведывательная) секция серьезно недоукомплектована. В этот критический период начальнику секции приходилось находиться в своем кабинете практически 24 часа в сутки только для того, чтобы принимать сообщения и веста самые неотложные дела. Детальная оценка информации была невозможной. Принимая во внимание значение разведки, особенно в периоды напряженности, полностью оправдано создание организации со штатной численностью, необходимой для того, чтобы находиться в курсе событий. Как минимум, основа армейской разведки должна существовать уже в мирное время. Разведывательной службе требуется не менее семи офицеров генерального штаба; будет совершенно неправильным полагать, что прочие офицеры генштаба смогут немедленно приступить к этой работе в случае войны. Более того, для разведки крайне важно быть надежной и хорошо информированной в случае, если руководству потребуются информационные документы для принятия решений в периоды напряженности. Однако в настоящее время разведка не располагает даже приблизительно достаточным штатом для выполнения этой задачи. Для добывания, изучения и оценки информации начальнику разведки нужны, как минимум, заместитель, еще один офицер и дополнительный секретарь”[242]. Аргументы возымели действие. Вскоре в 5-й секции работали уже три сотрудника, к лету их число выросло до четырех, а осенью прибавился еще один. В том же году начальник генштаба издал нормативный документ, предусматривавший функциональную перестройку разведки. В соответствии с ним, отныне ее функции включали:

— связь с таможенными органами, министерством иностранных дел и генеральной прокуратурой;

— связь с иностранными представителями в Берне и их военными атташе;

— связь со “Швейцарской национальной патриотической ассоциацией”;

— рекогносцировка пограничных со Швейцарией областей;

— принятие мер против возможности внезапного нападения, в частности, развертывание совместно с МИД агентурной сети на глубину от 30 до 100 километров (в основном на германской границе, в меньшей мере на итальянской и французской);

— поддержание связи с агентурой и выполнение иных задач секретной службы;

— руководство военной полицией;

— руководство шифровальным бюро;

— руководство пресс-бюро армии.

Упомянутая “Швейцарская национальная патриотическая ассоциация” (СВВ) являлась общественной организацией во главе с Ойгеном Бирхером. Среди ее уставных задач значилось добывание информации для военного командования, включая генеральный штаб и штабы некоторых дивизий. СВВ работала в соответствии с поставленными ей задачами и, несмотря на свой якобы общественный характер, финансировалась по смете генерального штаба. Она располагала собственными агентами, все из которых имели звания офицеров запаса и собирали информацию в ходе своих деловых и иных поездок в различные страны. В архивах содержатся упоминания о связях этих агентов в таких государствах, как США, Польша, Румыния, СССР, Марокко, Турция и Греция. Утверждалось, что на связи у одного из агентов СВВ имелся высокопоставленный источник в полиции Мюнхена. Трудно сказать, насколько все это соответствовало реальности, однако факт достойной работы всей системы швейцарской разведки во время осенних событий 1938 года в Чехословакии и захвата остатков Чехии в 1939 году налицо. Не в последнюю очередь это стало возможным благодаря увеличению финансирования 5-й секции до 50 тысяч франков в марте 1938 года. Примечательно, что из этой суммы 20 тысяч ассигновалось на анализ сообщений в прессе и только 3 тысячи — на оплату агентурных операций. Безусловно, приведенные показатели следует несколько скорректировать в сторону увеличения благодаря маскировке средств на агентурно-оперативную работу в бюджете негосударственных организаций, а также учесть, что агенты-швейцарцы, как правило, работали бесплатно. Кроме того, переориентация 5-й секции на стратегические вопросы позволила ей освободиться от множества агентов оперативного звена.

Роже Массон

В начале 1939 года разведывательная секция подчинялась одному из помощников начальника генштаба и имела следующую схему организации:

— начальник разведки:

— канцелярия и архивы;

— политическая секретная служба;

— специальная служба (связь с МИД, таможенными органами и генеральной прокуратурой);

— Швейцарское бюро:

— военная разведка:

— добывание информации:

— связь со швейцарскими военными атташе;

— связь с агентурой;

— разведорганы на юге;

— разведорганы на западе;

— разведорганы на севере;

— оценка и рассылка информации:

— картография;

— особые исследования;

— Италия;

— Германия;

— Франция;

— другие государства;

— контрразведка;

— шифровальная работа:

— собственные коды и шифры;

— вскрытие иностранных криптосистем;

— обучение разведке;

— связь с иностранными военными атташе.

Легко заметить, что приведенная схема ни в коем случае не является организационноструктурной, хотя бы потому, что перечисленные направления деятельности по количеству существенно превышают штатную численность разведки на начало 1939 года (7 человек). Даже в сентябре 1939 года, после мобилизации швейцарской армии, в центральном аппарате разведки служили всего 10 офицеров. Правда, существенно увеличилось финансирование. По настоятельному требованию начальника генштаба, с 1939 года ассигнования на разведку составили 250 тысяч франков. Они предназначались как для аппарата в Берне, так и для вновь создаваемых разведорганов на юге, западе и севере страны (по три офицера в каждом).

Следует обратить внимание на наличие контрразведки в списке направлений работы 5-й секции. Это было вменено ей в обязанности в начале 1939 года и сразу же вызвало крайне негативную реакцию со стороны как гражданской полиции, так и генеральной прокуратуры. Вероятно, в военной полиции также были недовольны нововведением, но ввиду своей подчиненности 5-й секции держали это мнение при себе. Отмахиваться от могущественных оппонентов было невозможно, потому организация военной контрразведки существенно затянулась. Она была узаконена приказом по армии лишь после начала войны в Европе, в октябре 1939 года.

Силы и средства швейцарской разведки не отличались особым многообразием, зато имели одну характерную особенность. Она заключалась в использовании разведывательных возможностей таких негосударственных структур, как упомянутые ранее СВВ и “Бюро Ха”. Последнее достаточно часто упоминается в исторических работах, однако в большинстве случаев авторы пользуются недостоверными или неполными данными, что существенно искажает общую картину происходившего. В данной работе предпринята попытка внести коррективы в некоторые общепринятые представления об этом вопросе с учетом информации, содержащейся в рассекреченных материалах швейцарских архивов.

“Бюро Ха”[243] действительно представляло собой частную разведывательную организацию, которую в самом конце 1930-х годов создал капитан (а не майор, как это указывается практически во всех источниках) резерва, убежденный антифашист и довольно богатый человек, пресс-секретарь Союза швейцарских офицеров Ганс Хаузаманн. Однако оно располагалось не в Люцерне, как часто утверждается в литературе, а в Тойфене, близ Санкт-Галлена. Бюро действительно было переведено в Люцерн, но произошло это существенно позднее, уже в ходе Второй мировой войны. Кроме того, оно занималось не только разведкой. Военный прокурор генерал Трюссель в меморандуме, направленном на имя главнокомандующего швейцарской армией генерала Анри Гьюсана писал о “Бюро Ха”: “С одной стороны, оно служит подразделением Разведывательной секции путем предоставления отчетов об обстановке за рубежом и информации о передвижениях войск, с другой стороны, оно является пропагандистским подразделением армии по отношению к прессе и политическим партиям”[244]. Об этой второй стороне деятельности Хаузаманна упоминания в литературе практически отсутствуют. Между тем, судя по всему, она была весьма важна, о чем можно судить хотя бы по тому факту, что на входных дверях бюро висела вывеска: “Бюро капитана Хаузаманна, армейский персонал”[245]. Командир 7-й дивизии Ганс Фрик с возмущением сообщал об этом факте в письме на имя Массона. Из литературы обычно неясно, по какой причине данная организация возникла вообще, еще более затушевывается характер ее взаимоотношений с официальной разведкой. Между тем ее истоки берут начало в давней работе Хаузаманна на 5-ю секцию. Он являлся личным агентом Масона с 1931 года и подружился с ним. Судя по всему, именно полковник и подсказал ему идею создать частную коммерческую разведслужбу и гарантировал финансовую поддержку. Безусловно, Хаузаманн любил свою родину и не умел вести спокойную и размеренную жизнь без приключений. Он и в самом деле полагал первостепенно важным помочь Швейцарии избежать внезапного германского нападения и на собственные заработанные торговлей фотографическим и оптическим оборудованием средства организовал частное разведывательное бюро, которое назвал по двум первым буквам своей фамилии. Однако в долгосрочной перспективе это оказалось весьма выгодным финансовым мероприятием, поскольку по мере роста международной напряженности военное командование проявляло все больше склонности покупать добываемую агентами Хаузаманна информацию, а впоследствии вообще стало выступать в роли своего рода “единого заказчика”. Невозможно отрицать, что Хаузаманн начал дело на собственные деньги. На них он приобрел виллу для размещения службы, нанял аппарат из трех человек, состоявший из секретаря (родственник Хаузаманна), машинистки и пожилой телеграфистки, бывшей сотрудницы французского почтового ведомства, и покрывал все оперативные расходы. Строго говоря, “Бюро Ха” не являлось разведывательным органом в полном смысле этого слова, поскольку не вело агентурно-оперативной работы, а действовало методами получения информации на основе доверительных, лишь иногда негласных контактов и ее анализа, а также работало по открытым источникам. Некоторые исследователи полагают, что Хаузаманн пользовался финансовой поддержкой СИС, но достоверно этот факт не установлен и вызывает серьезные сомнения. Вложенные в бюро средства хотя и оказались выгодной инвестицией, но не могли обеспечить быстрого возврата. Правда, существенная часть расходов на разведку в любом случае была бы понесена по другой статье. По роду занятий Хаузаманн постоянно ездил по Европе и обзавелся многими доверительными контактами во Франции, Италии и особенно Германии. Кроме того, он занимал должность адъютанта в одном из швейцарских полков и в этом качестве установил хорошие отношения с приезжавшими по обмену опытом офицерами вермахта. Поддержание в дальнейшем дружеских отношений с ними выглядело вполне естественным и совершенно не настораживало немцев. Добываемая информация становилась все более интересной и ценной, что позволило Массону с течением времени убедить командование в необходимости оплачивать ее. В результате “Бюро Ха”, сохранившее название и статус частной службы, превратилось в официальный независимый отдел швейцарской разведки под кодовым обозначением “Пилатус”. Практически нигде не упоминается, что его работа весьма неплохо оплачивалась, то есть с финансовой точки зрения Хаузаманн имел все основания продолжать и расширять свою деятельность. В общем, это не имело бы особого значения, если бы не сопровождалось рядом негативных последствий. Во-первых, капитан упорно отказывался признавать Массона своим единственным начальником и постоянно рассылал свои информационные материалы напрямую в генштаб и другие инстанции, не всегда дублируя их в разведку. Это приводило к серьезным конфликтам, в ходе которых Хаузаманн неизменно утверждал, что хотя и предоставил свою фирму в распоряжение 5-й секции, но продолжает оставаться ее единственным руководителем и потому может поступать по собственному усмотрению. Это порождало постоянные трения, усугублявшиеся некоторыми специфическими чертами характера руководителя “Бюро Ха”. Он считал всех кадровых офицеров разведки узколобыми и зашоренными солдафонами и полагал, что по уровню развития своей личности может общаться напрямую только с Массоном и Гьюсаном. С этими двумя он вел себя совершенно иначе. Впоследствии Массон вспоминал о “склонности Хаузаманна “окружать” своего начальника советами (хотя наша разница в возрасте составляла не более трех лет) и некоторыми “инициативами”, которые он полагал полезными для меня, но о которых я не знал в то время, когда они предпринимались”[246]. Легкая истеричность характера Хаузаманна дополнялась также его пагубным для любого офицера разведки стремлением добиться всеобщего признания своих заслуг.

Анри Гьюсан

Ганс Хаузаманн

Деятельность “Бюро Ха” традиционно оценивается исследователями как крайне эффективная, некоторые даже преподносят ее в качестве эталона разведывательной организации периода кануна и первой половины Второй мировой войны. Думается, такая оценка происходит исключительно от пребывания в плену стереотипов. Командование швейцарской армии неоднократно выражало недовольство уровнем и качеством работы Хаузаманна и его аппарата. И дело заключается не только в допускавшихся им ошибках. В конце концов, никакой разведорган не застрахован от подобного, хотя, конечно, три предупреждения о неминуемом нападении Германии на Швейцарию, поступившие от “Бюро Ха” в августе и сентябре 1939 года, объяснить все же трудно[247]. Худшим являлось другое. В мае 1940 года начальник Германского бюро Разведывательной секции Макс Вайбель утверждал, что Хаузаман постоянно смешивает в одном информационном документе сведения от источников различной степени надежности без конкретного указания на это и примешивает к ней свои собственные суждения, но не в виде комментариев, а в к основном тексте. Руководитель “Бюро Ха” постоянно преувеличивал значимость своих агентов, а некоторых просто выдумывал. В частности, летом 1939 года его поймали на том, что под видом агентурного сообщения из Великобритании он направил Массону перефразированное сообщение информационного агентства “Иксчендж Телеграф”, на новости которого подписался. Руководивший разведкой помощник начальника штаба армии в сентябре 1939 года потерял терпение и распорядился: “Вследствие постоянной неверной информации, которую продолжает поставлять нам так называемое “Бюро Хаузаманна”, и ввиду чванливого и возбудимого поведения капитана Хаузаманна (вывеска на входной двери) я предлагаю Вам закрыть бюро в Тойфене и уволить капитана Хаузаманна с его должности. Прошу доложить, к какому времени это будет выполнено. Крайний срок — 5 октября 1939 года”[248]. Массону с трудом удалось отстоять своего давнего друга.

Безусловно, сказанное не означает, что “Бюро Ха” являлось паразитирующей или дезинформирующей организацией, им было сделано немало. Из приблизительно 10 тысяч сообщений и отчетов, направленных им разведке и руководству за период Второй мировой войны, значительная часть была вполне качественной, а некоторые документы — просто первосортными. Еще в 1937 году Хаузаманн установил контакты с резидентом чехословацкой разведки майором Карелом Седлачеком, которого в своем секретном делопроизводстве обозначал как “Дядюшка Том”, и обменивался с ним информацией по Германии на основе взаимности. Позднее Седлачеку пришлось перенести возглавляемый им разведорган из Цюриха в Люцерн, чтобы быть ближе к “Бюро Ха” и подальше от слишком активизировавшихся германских агентов.

Необходимо подчеркнуть, что в дальнейшем чехословацкий резидент работал отнюдь не только на свое правительство в эмиграции. Он являлся агентом советской военной разведки под псевдонимом “Барон” и британской МИ-6 под кодовым номером 22505. В течение Второй мировой войны он снабжал Москву и Лондон получаемой от швейцарцев информацией, а после нее до начала 1947 года занимал пост военного атташе Чехословакии в Берне.

Вплоть до начала Второй мировой войны Швейцария не имела военной контрразведки. Органом, отвечавшим за борьбу с экономическим и политическим шпионажем, являлся один из отделов федеральной полиции (“Бупо”). Это подразделение работало вполне профессионально, но его руководителя постоянно связывали соображения внешней политики, диктовавшие, агентов каких государств можно трогать, а каких нельзя. Подобная постановка дела полезна в дипломатическом отношении, однако неизбежно пагубно сказывается на эффективности любой секретной службы. Правда, в ситуации со Швейцарией практически все установленные разведчики совершенно не покушались на никому особенно не нужные секреты Конфедерации, а работали на ее территории в пользу третьих стран, в особенности Франции.

Эта многолетняя соперница Германии на протяжении долгих лет являлась самой мощной державой континента в политическом, экономическом и военном отношениях, однако в предвоенное десятилетие ее положение заметно пошатнулось. Особенно болезненно сказались на нем даже не кризис и последовавшая депрессия, а внутренняя нестабильность и отсутствие политической воли у высшего руководства. Франция была и оставалась великой державой, но немцы планомерно теснили ее во всех областях, в том числе и в разведывательной. Во второй половине 1930-х годов германская разведка сумела составить достаточно полную картину организации французской армии, ее вооружения, стратегических и тактических концепций, выявила методы использования авиации и установила степени мобильности ВВС и системы ПВО. Главным образом это явилось следствием успешной радиоразведки и вскрытия кодов и шифров, с безопасностью которых во Франции дело обстояло очень плохо. Ввод вермахта в демилитаризованную Рейнскую область в 1936 году позволил продвинуть немецкие радиоразведывательные посты дальше на запад и значительно облегчил осуществление перехватов, но самым уязвимым в этом отношении регионом оказались французские колонии. Там новые шифры проходили обкатку перед утверждением для использования в Европе, и этот период оказался поистине кладезем информации для ФА, абвера и СИМ. Французы позволяли себе многочисленные ошибки и использование “сырых” кодов и шифров, поскольку не опасались криптоаналитиков местных африканских или азиатских государств, а о возможности организации там немецких или итальянских постов подслушивания почему-то не подумали. Подобное легкомыслие повлекло за собой печальные последствия. К 1938 году ФА, “Ши” и “Перс. Ц” читали радиообмен по крайней мере 15 посольств Франции в разных странах мира. Британская радиоразведка с 1915 по 1935 годы тоже была в курсе всей дипломатической переписки французов, а потом просто прекратила этим заниматься ввиду утраты интереса и сосредоточении криптоаналитических ресурсов на других направлениях.

С 1936 года страна стала первоочередным объектом заинтересованности абвера. Военное руководство поставило перед ним вполне конкретную задачу подготовки к войне с Францией, что позволило Канарису предельно четко сориентировать свою службу. Бывший начальник разведывательного отдела абвера (Абт-I) Ганс Пикенброк впоследствии вспоминал, что работать против Франции, несмотря на профессионализм ее контрразведки, оказалось довольно просто. В стране почти полностью отсутствовал пограничный контроль, поэтому обычно сложная и рискованная процедура проникновения нелегалов на глубокое оседание не представляла в данном случае никаких затруднений. Аналогичным образом обстояло дело и с обеспечением курьерской связи. Приобретение источников информации не представляло во Франции слишком сложную проблему. Местное офицерство не обладало присущей англичанам кастовой замкнутостью, и полезные контакты завязывались в его среде достаточно легко. В обществе широко распространилась коррупция, а материальная заинтересованность во все века являлась самой надежной основой для вербовок, и французы отнюдь не представляли исключения из этого правила. От военной контрразведки, например, ускользнул факт утечки данных о некоторых участках укреплений знаменитой “линии Мажино”. По правительственному заказу их строили частные фирмы с заметно менее жестким режимом секретности по сравнению с государственными предприятиями, и немцы в полной мере сумели использовать это послабление. Крайне негативно отразилось на защите информации о линии и широкое привлечение на строительство ее сооружений иностранной рабочей силы, доля которой периодически достигала 45 %[249]. Понятно, что эти люди имели существенно меньше стимулов для сохранения в тайне доступных им сведений об обороне Франции. Немецкие оценки вполне разделяли и разведчики других государств. Например, в отчете Французского бюро швейцарской разведки утверждалось: “Французы болтливы и беззаботны, они рады поговорить о том, что знают. Французские пограничники не всегда воспринимают свою работу всерьез: они допускают множество ошибок, из которых мы извлекаем выгоду”[250].

Случаи сотрудничества французов с разведывательными службами противника были нередки. Резонансных дел в этой сфере было немало, и одним из них стало дело Фроже. Оно началось с того, что в октябре 1932 года австриец Гессманн добровольно заявил комиссару “Сюрте насьональ” (CH) М. Освальду о своем сотрудничестве с руководимым майором Гомбартом германским разведорганом в Линдау и о том, что вместе с ним в пользу немцев работает французский офицер по фамилии Фроже. Инициативнику предложили сотрудничество с полицией в деле разоблачения предателя, и тот согласился на роль двойника. После накопления определенной “критической массы” доказательств Фроже вызвали в полицию и допросили, однако он категорически отверг все инкриминированное. Тем не менее, 6 мая того же года ему было официально предъявлено обвинение в распространении документов, имеющих отношение к обороне государства, но под стражу офицер взят не был. На этом этапе он привлек к своей защите весьма известного адвоката Жана-Шарля Леграна, который сразу же решил придать делу политический характер и объявить преследование своего подзащитного вторым “делом Дрейфуса”. После нескольких месяцев расследование вышло на другого германского агента, польского офицера Краусса, который указал на Фроже как на своего соучастника. 2 мая 1934 года француз был наконец арестован и после года нахождения в следственном изоляторе 15 мая 1935 года приговорен гражданским судом в Бельфоре к 5 годам тюремного заключения и 5 тысячам франков штрафа. Апелляционный суд в Безан-соне оставил в силе это максимально возможное на рассматриваемый период наказание. Дело слушалось секретным порядком, однако писатель и журналист Рене Негелен получил доступ к его материалам. Он с группой своих приверженцев взял под защиту Фроже и развернул кампанию за его освобождение, называя весь процесс образцом некомпетентности и предвзятости, а также стремлением судебной власти действовать в угоду 2-му бюро. Вновь всплыли аналогии с “делом Дрейфуса”, что было особенно неприятно в связи с приближением парламентских выборов 1936 года. Судя по всему, обвинения в адрес Фроже имели под собой достаточные основания, но в итоге гласного повторного расследования выявились эпизоды провокационных действий, совершенных служащими СН и ставшие причиной отмены приговора. Таким оказался итог не слишком профессиональной работы гражданских контрразведчиков по данному делу.

Теоретически его надлежало передать отвечавшей за безопасность военных объектов Секции централизации разведки (СЦР), входившей составной частью в Службу разведки (СР). Ее штат в середине 1930-х годов насчитывал около 35 офицеров, несколько унтер-офицеров и 30 гражданских служащих, работавших в центральном аппарате в Париже, в периферийных Бюро централизации разведки (БЦР) в Лилле, Марселе, Бельфоре, Меце, Тунисе и Алжире, а также в наблюдательных пограничных постах на западной границе Франции. Контрразведчики со специальной подготовкой были большой редкостью, в основном должности в СЦР занимали обычные общевойсковые офицеры, обучавшиеся новой специальности в ходе службы у своих коллег. ВМС Франции располагали собственной СР, но их контрразведывательным обеспечением ведала СЦР СР армии.

В 1936 году французскую военную контрразведку возглавил майор Ги Шлессер (“Сент-Жорж”), сменивший на этом посту своего предшественника подполковника Грожана. Этот год стал своего рода этапным в истории СЦР, поскольку именно тогда была разработана и утверждена новая концепция ее деятельности, в соответствии с которой офицеры секции должны были не только защищать собственные военные объекты от посягательств иностранных спецслужб, но и собирать разведывательную информацию, в том числе и за пределами страны. Основными задачами СЦР в рассматриваемый период являлись:

1. Внедрение в иностранные спецслужбы и выявление их устремлений и намерений. Французы именовали это наступательной контрразведкой и в ходе ее осуществления определяли и планировали основные направления своей контрразведывательной защиты.

2. Создание непроницаемой защиты против действий иностранных спецслужб. Это считалось оборонительной контрразведкой, то есть ее превентивной и репрессивной задачей.

3. Дезинформирование противника путем проведения последовательных и комплексных дезинформационных операций.

Последнее являлось наиболее сложной задачей, от участия в которой практически единодушно уклонялись как военные, так и гражданские ведомства. Никто не желал брать на себя ответственность за сознательную передачу противнику элементов подлинных военных секретов, без чего ни одна дезинформационная операция не имела никаких шансов на успех. Возможностей же одной контрразведки для такой работы было явно недостаточно, и СЦР осуществляла в этом направлении лишь отдельные локальные акции.

Ги Шлессер

1936 год стал также годом развития нормативной базы для проведения агентурных операций. В СЦР было составлено и утверждено пособие (“хартия”) по осуществлению агентурного проникновения на интересующие объекты, в котором пошагово расписывались процедуры разработки плана такой операции, ее обеспечения, вербовки источников, работы с ними, проверочных мероприятий, и прочих необходимых действий. Отныне все агенты СЦР разделялись на категории “W” и “W2”. Первое обозначение использовалось для обычных агентов проникновения, а второе — для агентов-двойников. В соответствии с новыми теоретическими разработками и здравым смыслом, все агенты “W” вводились в оперативные разработки через коммерческие фирмы, руководство которых было в общих чертах осведомлено о задачах новых сотрудников. Непременным условием сохранения тайны являлась принадлежность руководителей таких предприятий к давно существовавшей во Франции категории “почетных корреспондентов”, приблизительно соответствовавшей отечественному термину “доверительная связь”. Все это способствовало повышению внутри СР авторитета контрразведчиков, которых разведчики ранее считали своего рода “вторым сортом”. В Службе разведки даже бытовала обидная пословица: “Хорошее вино превращается в уксус, и прежние офицеры СР переходят в СЦР”[251].

После 1936 года ситуация стала стремительно меняться. Серьезным подспорьем в борьбе с иностранными спецслужбами стало ужесточение статей национального законодательства, предусматривавших ответственность за шпионаж. Ранее фактор мягкости санкций облегчал иностранцам вербовку агентуры, но с 17 июня 1938 года он перестал действовать. Государственную измену в уголовном кодексе переименовали в национальную измену и предусмотрели в виде наказания за нее смертную казнь, что, несомненно, послужило хорошим предупреждением для многих французов, склонных поискать легкие, как им казалось, деньги на ниве шпионажа. Первым казненным, в соответствии с новым законом, стал арестованный в Тулоне молодой мичман 1-го класса Марк Обер. Он был разоблачен благодаря сотрудничеству СР с британской СИС, перехватившей подозрительное письмо на находившийся у нее на контроле дублинский адрес. Англичан встревожило наличие в сообщении совершенно секретных сведений о мобилизационном плане французского флота и некоторые криптографические материалы, после чего через своего представителя в Париже Дандердейла они передали текст французам. В процессе согласований ВМС и контрразведки прошел месяц, и МИ-5 перехватила еще одно отправленное на тот же адрес письмо с аналогичным содержанием. Тем временем была согласована формальная процедура, и Обера взяли под стражу. Арест мичмана был произведен в его каюте на эскадренном миноносце “Ванкелин” в момент копирования в тетрадь кодовой книги ВМС, к которой он имел свободный доступ. Традиции французского флота предусматривали возложение обязанностей по секретному делопроизводству на самого младшего на корабле офицера, и Обер использовал это в полной мере.

История падения мичмана, на первый взгляд, достаточно банальна. В Ренне он влюбился в известную проститутку Мари Морель и загорелся идеей вернуть ее к добропорядочной жизни. Как и следовало ожидать, это повлекло лишь непомерные расходы на женщину, которые она с удовольствием использовала, однако менять занятие не спешила. Вскоре скромного мичманского жалования оказалось недостаточно, иных источников доходов офицер не имел и потому с легкостью решил воспользоваться доступным ему способом обогащения, предложив германскому военно-морскому атташе в Париже копии секретных документов, к которым имел доступ по службе. Опасавшийся подставы контрразведки ВМАТ отказался беседовать с Обером в Париже и распорядился, чтобы он в начале октября 1937 года прибыл в один из отелей в Антверпене. Тот последовал указанию и привез с собой полный чемодан секретных и ДСП документов, за что получил 5 тысяч франков и обещание выплат за дальнейшие передачи материалов. Немцы снабдили инициативника конспиративными почтовыми адресами в Дублине и Роттердаме, причем последний, как оказалось впоследствии, германская разведка использовала еще с 1916 года. Все это стало известным после ареста Обера, который произвели тайно для сохранения возможности повести с абвером оперативную игру. Офицер СЦР Андре Боннефу сумел имитировать почерк арестованного, однако ввиду значительной сложности его подделки в первом же сообщении предупредил, что в дальнейшем из соображений конспирации, будет печатать свои отчеты на машинке. Абвер не только не возражал, но даже компенсировал агенту расходы на ее покупку. Вознаграждение Оберу поступало регулярно, банкноты прятались между страницами отправляемых на адрес Мари Морель и перехватываемых контрразведкой французских книг.

Марк Обер

Операция длилась довольно долго. В декабре 1938 года от имени Обера СЦР потребовала выплаты удвоенного жалования в качестве традиционного рождественского бонуса. Немцы не возражали. Судя по всему, они были весьма довольны содержанием поступающих от агента материалов. Тем временем машина правосудия закончила цикл своей работы, и 10 января 1939 года в закрытом судебном заседании военно-морской трибунал в Тулоне приговорил Обера к смертной казни. СЦР решила сохранять данный факт в секрете до момента захвата на эту “приманку” курьера абвера. 2 февраля конверт “для мсье Поля”, в очередной раз оставленный в одном из парижских кафе в районе Северного вокзала, забрал регулярно пивший там пиво получатель, немец по фамилии Фрам. Впоследствии его приговорили к пяти годам лишения свободы, которые он, естественно, отбыл не полностью. Явившаяся первопричиной измены молодого офицера Морель отделалась тремя годам тюремного заключения. Следует подчеркнуть, что в данном шпионском деле контрразведка флота оказалась далеко не на высоте. Привязанность мичмана к проститутке отнюдь не составляла для его сослуживцев секрета, и если бы СЦР вовремя отследила бы эту связь, то обнаружила бы, что Морель регулярно совершала необъяснимые вояжи по маршруту Ренн — Париж и за границу. Никого это своевременно не встревожило, а между тем в данном случае профилактика могла бы предупредить измену Обера, сохранить ему жизнь и сорвать вербовочную операцию абвера.

В отличие от военных коллег, гражданская контрразведка работала значительно менее эффективно и нуждалась в принципиальном реформировании. В январе 1934 года был законодательно введен пост генерального контролера по наблюдению за территориями (СТ), то есть главного гражданского контрразведчика в стране и колониях, а в апреле Главная сыскная полиция получила статус национальной. С декабря следующего года структура СТ включала Центр служебной документации и связи, отделы иностранной полиции, полиции радиобезопасности и центральный отдел, руководивший страсбургским, северо-восточным, северо-западным, юго-восточным, юго-западным и центральным парижским региональными подразделениями. Генеральному контролеру подчинялись 10 комиссаров полиции и 11 дивизионных комиссаров полевой жандармерии. В марте 1937 года в департаментах Франции добавились еще 10 комиссаров и 20 инспекторов, координировавших действия гражданской и военной контрразведывательных служб. Для удобства взаимодействия границы ответственности комиссаров СТ совпадали с границами военных округов, при этом система гражданской контрразведки доминировала над военной. В 1937 году была создана специальная служба для негласного перехвата информации по телефонным каналам. Помимо Управления по наблюдению за территориями, борьбой с иностранным шпионажем ведала 5-я секция Службы общей разведки (РЖ) столичной префектуры полиции, которую возглавляли суперинтендант Жианвитти и его заместитель М. Марц. Кроме того, собственными Бюро безопасности располагали жандармерия и Иностранный легион (БСЛЕ). К сожалению, отсутствие единой системы оперативного учета для всех французских контрразведывательных органов заметно снижало эффективность их деятельности. Возможно, это являлось следствием распределения сфер ответственности в мирное время, когда СЦР отвечала лишь за ведение наступательной контрразведки за пределами территории страны и обеспечение безопасности военных объектов, а все остальное относилось к задачам СТ. РЖ ведала узким кругом вопросов в Париже, а Бюро безопасности жандармерии и БСЛЕ вообще не выходили за рамки соответствующих подразделений. 10 февраля 1939 года на СЦР была возложена ответственность за контрразведку по всей территории Франции в военное время, и в этих условиях разобщенность справочно-информационной базы чувствовалась еще острее.

Наряду с определенными положительными сдвигами в организации работы гражданской контрразведки, в ней все же преобладали негативные тенденции. Органы СТ на местах были подчинены префектам полиции и вследствие этого в основном концентрировались на разработке политических противников, в первую очередь коммунистов и фашистов. Вопросы противодействия иностранным спецслужбам оказались отодвинутыми даже не на второй, а на третий план. Практически гражданская контрразведка оказалась децентрализованной и почти не взаимодействовала с военными коллегами. Против этого резко возражали все руководители СР, но ввиду отсутствия каких-либо серьезных изменений в столь важной области им оставалось лишь укреплять собственные контрразведывательные подразделения. Однако в 1936 году министр внутренних дел все же распорядился вывести комиссаров СТ из подчинения префектов, что значительно усилило их самостоятельность, хотя и не разгрузило от выполнения задач политической полиции. Заметно улучшилась также и координация деятельности военных и гражданских контрразведчиков. Все это привело к существенному росту числа арестованных за шпионаж в пользу Германии, хотя, несомненно, что второй, и, возможно, более существенной причиной роста такого показателя явилась активизация агентурных операций абвера. Как бы то ни было, динамика арестов иностранной агентуры во Франции, по сравнению с 1935 годом, когда за работу на рейх были арестованы 20 человек, достаточно впечатляюща. Все гражданские и военные контрразведывательные органы в 1936 году пресекли деятельность 40 человек, в 1937 году — 153, в 1938 — 274, в 1939 — 494 (из них 19 были казнены)[252].

Своевременные и полезные организационные мероприятия французской контрразведки оказались раскрытыми немцами и в конечном итоге малоэффективными. В 1937 году в результате вербовки известным контрразведчиком Оскаром Райле комиссара “Сюртэ насьональ” Рене Флобера абвер получил доступ к материалам по СТ, создание и существование которого являлось одной из наиболее тщательно охраняемых секретов Франции. Для решения этой задачи в Люксембурге предварительно был завербован коммерсант Шнайдер, находившийся в затруднительном материальном положении и с готовностью пошедший на сотрудничество с немцами. Он и стал непосредственным вербовщиком комиссара полиции и связником с ним. От Флобера абвер почерпнул много сведений по организации и деятельности французских органов безопасности. Райле вспоминал: “Однажды Шнайдер перевез фотокопии документов, которые содержали полное изложение структуры и задач “Surveillance du territoire” помимо данных о руководителях этой секретной службы. Речь шла о новой отрасли французской контрразведки, созданной всего один-два года назад. Хотя служба абвера в Берлине о ней уже слышала, но пока еще не добыла никаких более детальных данных. Центру казалось невероятным, чтобы какой-нибудь комиссар Сюртэ в Лонгви имел доступ к столь важным секретным документам. Поэтому эта поставка Флобера сначала считалась материалом для игры западного противника, французской контрразведки. Однако повторная проверка всего поставленного противником секретного материала окончательно убедила отдел абвера в Берлине в том, что в его лице мы обрели подлинный, чрезвычайно важный источник”[253]. В 1938 году предатель был арестован и приговорен за шпионаж к 20-летнему тюремному заключению. Опасавшиеся контрудара со стороны французов германские разведчики в целях безопасности перебрались в хорошо охраняемое здание пограничной комендатуры в Трире.

Не смогли французы снизить и активность советской разведки, по-прежнему более всего интересовавшейся в стране отнюдь не секретами Третьей республики. В 1933 году правительство переориентировало ОГПУ и в качестве главного объекта вместо РОВС определило ему Троцкого и его сподвижников. Буквально обложенный советскими агентами, лидер оппозиции находился в стране с лета 1933 по лето 1935 года, и все это время, благодаря внедренным в его окружение братьям Соболевичюс, Москва регулярно читала значительную часть его переписки, в том числе и зашифрованной. Затем главный враг Сталина полтора года провел в Норвегии, после чего перебрался в Мексику, однако главный центр троцкизма по-прежнему оставался в Париже. Организацию движения, руководство Центром исследований и пропаганды и издание “Бюллетеня оппозиции” принял на себя сын Троцкого Лев Седов, ближайшим помощником которого являлся агент ОГПУ/НКВД Марк Зборовский (“Этьен”, “Тюльпан”). В марте 1936 года при парижской резидентуре внешней разведки была создана специализировавшаяся исключительно по этому направлению специальная группа под руководством Б. М. Афанасьева. В ноябре “Этьен” помог выкрасть архив Троцкого из Центра исследований и пропаганды парижского Института социальной истории документации. Уложенные в несколько больших ящиков документы передали “легальному” резиденту внешней разведки Г. Н. Косенко, переправившему их дипломатической почтой в Москву. Это явилось одной из последних акций, осуществленных группой Сере брянского. 11 ноября 1937 года он вместе с женой, тоже нелегальной разведчицей, был отозван в Москву и арестован.

В 1938 году Седов лег на долго откладывавшуюся операцию по удалению аппендикса, после которой его неплохое вначале состояние неожиданно весьма странным образом ухудшилось. 16 февраля 1938 года сын Троцкого скончался, а его место в “Бюллетене оппозиции” и движении в целом занял Зборовский. Это значительно ослабило оппозицию и усугубило раскол в ней. 13 июля 1938 года внезапно исчез руководивший подготовкой к конференции IV (троцкистского) Интернационала его секретарь Рудольф Клемент, обезображенное и обезглавленное тело которого позднее выловили из Сены. По информации Судоплатова, данную акцию совершил Коротков вместе с тем же турком (как уже указывалось, в действительности им был П. И. Тахчианов), с которым он в 1937 году устранил Агабекова. НКВД отсекал одного активиста оппозиции за другим, постепенно подбираясь к ее лидеру, которому суждено было пережить гибель своих близких, а собственную мученическую смерть принять позже, в 1940 году.

Параллельно с борьбой против троцкизма, советская разведка во Франции решала неотложные организационные задачи, связанные с усложнением работы традиционно мощных германских резиденту)') ОГПУ вследствие прихода к власти Гитлера. Многие, известные своими антифашистскими взглядами, агенты были вынуждены бежать из рейха, поэтому летом 1934 года Москва разработала план реорганизации агентурного аппарата парижской резидентуры и активизации разведывательной работы по Германии с французской территории. Первоочередными задачами на этом направлении становились освещение деятельности во Франции немецкой эмиграции, национал-социалистических организаций, их агентуры, сотрудников германского посольства и разведки, однако полномасштабная работа по Германии с привлечением всех сил резидентуры и работников всех ее линий развернулась только с февраля 1937 года, после заключения Антикоминтерновского пакта.

Интересна история первой нелегальной точки советской внешней разведки в Париже, руководитель которой Юрий Праслов прибыл в страну с паспортом латвийского предпринимателя. По линии прикрытия он оказался совершенно несостоятелен, его фирма не смогла заключить ни одной сделки, и тогда резидент не нашел ничего лучшего, как откровенно объяснить сложившуюся печальную ситуацию торгпреду СССР Ломовскому. Этот искренний патриот совершенно не разбирался в разведке и из-за своей оперативной неграмотности, оказал Праслову поистине медвежью услугу. Он стал пропускать через его фирму-прикрытие множество контрактов, на ее счетах появились деньги, но необоснованно тесные связи официального советского представителя с гражданином достаточно враждебной тогда к СССР Латвии привлекли внимание местной контрразведки. Кроме того, резидент не устоял перед извечным соблазном больших денег и присвоил два миллиона франков, а когда через некоторое время спохватился, то попытался поправить дела способом, никогда и никому не приносившим успеха: начал играть в казино и влез в финансовую яму еще глубже, растратив в общем итоге девять миллионов франков. Это не осталось незамеченным, и помощник резидента Богвуд сообщил в Москву о неприглядной деятельности своего начальника. По правилам того времени, подобные прегрешения карались расстрелом без долгих проволочек, но Праслову спасло жизнь заступничество начальника ИНО Трилиссера. Он провел в лагере всего лишь пять лет, а затем вышел на свободу, однако, конечно, никогда более не был допущен к тайным операциям. По окончании срока наказания Праслов остался работать в Соловецком лагере особого назначения на одной из низших офицерских должностей, поскольку не мог даже смотреть в глаза своим прежним коллегам.

В 1933–1934 годах должность нелегального резидента во Франции занимал знаменитый А. М. Орлов. Из Парижа ему пришлось бежать из-за неожиданного опознания бывшим работником торгпредства невозвращенцем Верником. Фактически повторилась лондонская история, в связи с чем казалось, что злой рок постоянно преследует разведчика и вынуждает его срочно покидать одну страну за другой.

В 1936 году парижская точка внешней разведки получила задание оказывать помощь только что созданной “легальной” резидентуре в Мадриде, главным образом, в части организации закупок и поставок в Испанию военной техники и снаряжения. После поражения республиканцев мадридский аппарат был ликвидирован, а его сотрудников вывели во Францию и сформировали из них две нелегальные резидентуры, основной задачей которых по-прежнему оставалась работа по Испании, но теперь уже с французской территории. Парижская “легальная” резидентура активно занималась экономической, научно-технической и военно-технической разведкой, в 1938 году по двум последним линиям она имела на связи 20 источников. Однако ее работа по Германии приносила мало успехов, в первую очередь из-за отсутствия в штате работников со страноведческой подготовкой и знанием немецкого языка. С 1937 года в резидентуре не было ни одного сотрудника, владеющего им хотя бы поверхностно, поэтому всю немецкую агентуру из-за невозможности ее использования вывели на консервацию. Не лучшим образом сказывалась и чехарда с “легальными” резидентами, с 1933 по 1941 год их сменилось пятеро. Все это снижало потенциально высокую эффективность загранточки.

РУ РККА также располагало в Париже нелегальной резидентурой, которую с 1936 по 1938 год возглавлял известный разведчик, полковник советской и генерал послевоенной болгарской армий И. Ц. Винаров. Эта точка занималась практически исключительно Испанией и через три радиопередатчика поддерживала связь с агентурой за Пиренеями и с московским Центром. Одна из ее агентурных групп дислоцировалась в Гибралтаре и отслеживала перемещение кораблей и судов, перевозивших грузы для националистов, остальные располагались в основных портах западного побережья Италии. После поражения республиканцев резидентура Винарова свернула деятельность, но агентура осталась на месте и впоследствии сыграла определенную роль во Второй мировой войне.

С 1935 года одной из нелегальных резидентур советской военной разведки руководил специализировавшийся по научно-технической разведке Анри (Генри) Робинсон (“Гарри”, известен также под рядом других имен, настоящая фамилия Арнольд Шнее). Этот натурализовавшийся во Франции бельгиец 1897 года рождения давно сотрудничал с СССР. С 1921 (по другим, менее достоверным данным — с 1919) года он вел подпольную работу в рамках германской компартии, с 1923 года руководил нелегальной работой в Рейнской области, безуспешно пытался противодействовать оккупации Рура и тогда же специализировался на ведении экономической и научно-технической разведки. Заочно приговорен французским судом к 10-летнему тюремному заключению. В 1924 году Робинсон по линии Коминтерна осуществлял “спецработу” по организации военного аппарата компартии, а в дальнейшем его деятельность протекала в Москве, Париже, Лондоне и некоторых других нелегальных резидентурах Разведупра в Европе. Несмотря на столь богатый послужной список, официально он был завербован О. А. Стигга лишь в 1933 году. Вскоре агент настолько хорошо зарекомендовал себя, что был назначен вначале помощником нелегального резидента в Париже, а позднее возглавил загранточку. С 1937 по 1939 годы Робинсон работал под журналистским прикрытием и обзавелся многочисленной первоклассной агентурой во Франции, Италии, Германии и Великобритании, делая особый упор на вербовку ученых для получения пря-мого доступа к научным и технологическим секретам, которые полагал значительно более важными, чем обычные военные. Получаемая информация в основном относилась к области авиации и радиоэлектроники. “Гарри” имел на связи целую группу агентов во французском министерстве авиации, в том числе крупнейшего агента влияния Пьера Ко, в дальнейшем министра торговли в нескольких послевоенных кабинетах. В 1939 году вся сеть Робинсона была полностью сориентирована на работу против Германии.

Во Франции результативно работал и военный разведчик Мустафа Голубич (“Феликс”, Николич, Брегович), серб по национальности и член югославской компартии, в свое время состоявший в рядах террористического общества “Черная рука”. Знаменитое покушение в Сараево на австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда лишь по чистой случайности осуществил не он, а Гаврила Принцип. Голубич с 1923 года работал резидентом ОГПУ в Вене, с 1928 года в берлинской резидентуре военной разведки, а с 1934 года являлся нелегалом РУ РККА во Франции и США. В годы войны его случайно арестовали немцы и, считая обычным партизаном, после пыток казнили. О том, что в их руках был советский резидент в Югославии, они узнали слишком поздно, к этому моменту Голубич был уже мертв.

Во Франции также активно работали и разведки других государств. Периодически там происходили крупные шпионские скандалы, наподобие раскрытия в июне 1939 года агентурной сети абвера, а в марте того же года контрразведка задержала завербованную экзотической для того периода японской разведкой француженку, пытавшуюся добыть секреты отечественных авиационных двигателей. В стране довольно беззастенчиво оперировала итальянская разведка, и в июне 1937 года агенты СИМ совместно с членами фашистской организации “Кагуль” подстерегли и убили в Нормандии лидеров итальянской эмигрантской антифашистской организации “Справедливость и свобода” братьев Карло и Нелло Росселли.

9 октября 1934 года в Марселе произошло покушение, заставившее содрогнуться не только страну, но и весь мир. В этом городе хорватские усташи убили активных сторонников системы коллективной безопасности в Европе французского министра иностранных дел Луи Барту и югославского короля Александра I Карагеоргиевича. Террориста Владо Черноземского тут же растерзала толпа, оборвав тем самым нить к выявлению организаторов теракта. До сих пор подоплека этого трагического события не вполне ясна, однако установлено, что за спинами хорватов стояла итальянская разведка СИМ, а определенное участие в организации покушения приняли украинские националисты. Некоторые данные позволяют предположить причастность к этому террористическому акту Научно-исследовательского управления люфтваффе и лично его шефа Геринга, хотя официально острые операции никоим образом не входили в сферу деятельности ФА. Гибель Барту и Александра нанесла сильный удар по позициям сторонников мирного урегулирования в Европе. Представляет интерес побочное следствие покушения. В процессе проведения его расследования выяснилось, что хорватские террористы использовали чехословацкие паспорта, в результате чего полицейские и иммиграционные службы стали проявлять особый интерес к обладателям всех таких документов. Ранее в 1932 году одна из коммунистических подпольных групп совершила налет на полицейское управление Праги в поисках якобы имевшихся там агентурных материалов о деятельности компартии в стране. Их не обнаружили, зато сумели захватить 1500 паспортных бланков, переданных затем для легализации нелегалов. В октябре 1934 года оставшиеся неиспользованными 200 бланков пришлось уничтожить, а многие участники подпольных групп с такими паспортами сменили документы.

Во Франции активно работали итальянцы, причем весьма энергичной на юге страны, как ни странно, оказалась не столько СИМ, сколько ОВРА. Ее представитель в Ницце Росарио Барранко занимал пост генерального консула и выполнял задания и тайной полиции, и военной разведки. СИМ же в основном работала по югу Франции с позиций своей точки в Турине, которую возглавлял весьма известный впоследствии майор Роберто Навале. Вообще же действия итальянских спецслужб в основном были направлены на преследование соотечественников, по политическим причинам покинувших родину. Разведывательная информация по Франции поступала в Рим в основном по каналам сотрудничества СИМ и абвера, установленного после подписания в 1939 году итало-германского “Стального пакта”.

Большие проблемы для безопасности Франции создала гражданская война в Испании, имевшей всего две сухопутные границы, одна из которых — с Португалией — была наглухо закрыта для республиканского правительства. С 1936 по 1939 годы франко-испанская граница фактически являлась транзитной зоной для поставок оружия в “горячую точку” Европы в обход решений Комитета по невмешательству. Во Франции формировались многие интернациональные бригады, в ее портах отстаивались некоторые интернированные корабли испанского флота, и все это проходило под знаком ожесточенной схватки разведывательных служб националистов, республиканцев и иностранных государств, так или иначе вовлеченных в пробу сил на Пиренейском полуострове.

Первыми начали действовать националисты, сторонники генерала Франсиско Франко. Следует отметить, что, кроме центральной секретной службы, оперативную работу вели разведывательные службы военных губернаторов городов Мапеба и Ирун, а также некоторых армейских формирований. Особенно отличался в этом отношении отдел разведки Ируна. Полуобщественная служба “Действие” занималась не столько агентурными операциями, сколько силовыми акциями, для которых переправляла через Пиренейские горы своих боевиков, оружие и взрывчатку. Готовились взрывы двух консульств и биржи труда в Марселе, где располагались пункты формирования интернациональных бригад добровольцев, воевавших на стороне республиканского правительства. Некоторые из франкистских спецслужб работали в плотном контакте с полуфашистской террористической подпольной организацией “Кагуль”.

Широкую огласку получил инцидент с попыткой угона интернированной в Бордо (а не в Бресте, как это иногда ошибочно утверждается) испанской подводной лодки С-2. Разведка Ируна спланировала операцию по ее силовому захвату и уводу в испанские воды, но о ней узнала секретная служба партии анархо-синдикалистов СИК. Во Францию направились семеро агентов для срыва акции, однако арест троих из них при переходе границы ослабил группу и свел вероятность успеха операции к нулю. Самым разумным в данном случае было бы просто предупредить французскую полицию о предстоящей акции франкистов, но для принципиальных противников любых контактов с официальными властями, каковыми являлись анархисты, возможность подобного шага заведомо исключалась. Четырем пребывавшим на свободе агентам оставалось лишь наблюдать за развитием событий, хотя они все же смогли тайно доставить на лодку оружие и предупредить о предстоящих событиях единственного своего единомышленника на борту механика Аугусто Диего. В ночь с 17 на 18 сентября 1937 года 12 боевиков Ируна высадились на борт С-2 и попытались захватить ее, однако ожидавший такого развития событий Диего сумел застрелить одного из нападавших. Шум встревожил охрану порта, и франкисты бежали, захватив с собой в качестве заложников двух офицеров из экипажа подводной лодки. Анархисты просчитали их дальнейший маршрут, но очутились перед сложной для них дилеммой. Следовало решить, что лучше: позволить уйти боевикам с заложниками или же, вопреки теории анархизма, обратиться за содействием к местной полиции. Здравый смысл одержал верх над идеологией, французы арестовали разведчиков Ируна, а заложники вернулись обратно на лодку.

Эта акция и ей подобные не могли оставить французское правительство безучастным к испанским событиям. Кроме того, элементарный здравый смысл диктовал необходимость тщательно отслеживать события в соседней стране, изучать применяемые в Испании вооружения и тактику Германии, Италии и СССР, контролировать действия левых и правых сил. Эти требования воплотились в создании в начале 1937 года в Тулузе специализированной секретной службы “Бюро исследования Пиренеев” (БЕП) под руководством Франсуа Аюлле-Дежардена. Она располагала радиостанциями в Байонне и Перпиньяне, а с 1939 года открыла резидентуру в Барселоне. Бюро имело в своем составе отделы сухопутных войск, авиации, ВМС и контрразведки, а также работало в контакте со своеобразной структурой, именовавшейся “Постом П/А”. Пост располагался в Париже и был чем-то средним между секретной службой и политической полицией, поскольку занимался как оперативной работой, так и подавлением крайне левых и крайне правых политических партий. В его активе числилась нейтрализация нелегальной коммунистической агентуры в судоходной компании “Франс-Навигасьон”, специально созданной Советским Союзом для перевозок оружия в Испанию.

Вообще же французская разведка работала в этот период достаточно активно, что относилось как ко 2-му бюро, так и к СР, организационная структура которой в 1939 году выглядела следующим образом:

— Секция А (административные, финансовые и кадровые вопросы);

— Секция СР (сбор военной разведывательной информации в интересах армии);

— Секция CP-АВ (сбор военной разведывательной информации в интересах ВВС);

— Секция Мг (военное снабжение, вопросы саботажа);

— Секция СЦР (контрразведка);

— Секция Д (коды, шифры, дешифрование);

— Секция 3 (перехват телефонных переговоров);

— Секция Т (радио, фото, химикалии).

Службу разведки с 1932 по 1936 годы возглавлял полковник Пьер Ру, а после повышения ее статуса и приобретения ей в 1936 году фактической самостоятельности — полковник Пьер-Луи Риве. На долю этого офицера выпала незавидная участь руководителя разведки, постоянно снабжавшей политическое и военное руководство страны достоверной информацией о предстоящей войне, к которой никто не прислушивался. 2-е бюро в 1935 году возглавил подполковник Морис-Анри Гоше, дослужившийся на этом посту до звания бригадного генерала и встретивший в этом качестве Вторую мировую войну.

Руководители обеих разведывательных структур совершенно четко осознавали, что их главным объектом должна являться Германия, поэтому прилагали к ее изучению максимум усилий. Разведка снабдила военное командование практически полной картиной вооружения рейха и отчасти была в курсе намерений его руководства. Весьма ценными явились материалы о производстве синтетического горючего для вермахта, о формировании немецких танковых дивизий, о методах подвижной противотанковой обороны. Судя по всему, французы заранее знали о предстоящей ремилитаризации Рейнской области в 1936 году, об аншлюсе и военных приготовлениях против Чехословакии в 1938 году, об оккупации остатка ее территории в 1939 году. Разведка вовремя предсказала вторжение Германии в Польшу и заключение “пакта Риббентропа — Молотова”. Немало информации по рейху было добыто германским направлением СЦР, которое возглавлял майор де Робен, а после его перевода на пост военного атташе в Софии — майор Пэйоль. Результативности работы способствовали установившиеся хорошие взаимоотношения СР с министерством иностранных дел и высокий профессионализм военных атташе в странах пребывания. К сожалению, это не относилось к атташе в таких жизненно важных точках как Варшава и Берлин, что отчасти исказило поступающую во 2-е бюро информацию. Безусловно, общая обстановка во французской разведке являлась далеко не безоблачной, и провалов в ее работе было немало. Французы не сумели вскрыть мобилизационные возможности германских резервов и повторили заблуждение почти всех военных разведывательных служб второй половины 1930-х годов, сильно переоценив стратегическую мощь люфтваффе и роковым образом недооценив их тактическое значение. Немалых успехов достигла радиоразведка, причем итальянские шифры в основном раскрывались математическими методами, а немецкие главным образом благодаря информации агента “Ашэ” (Шмидт). Заметно затрудняло работу дешифровальщиков прекращение с 1922 года координации усилий военных и дипломатических криптографов.

Реализация добытых материалов представляла собой самую слабую часть системы французской разведки. Историки расходятся во мнениях, насколько руководство вооруженных сил и страны в целом было информировано в отношении германской угрозы. Существует точка зрения, согласно которой правительство было крайне плохо осведомлено о ситуации, поскольку нужные сведения до него просто не доходили. Отчасти это могло быть верным, так как во Франции не существовало структуры или системы регулярного доведения до кабинета министров и президента страны информационных материалов разведки. Многие министры использовали неких собственных экспертов, источники информации и квалификации которых никому не были известны. Эта ситуация имела и оборотную сторону. Руководитель СР Луи Риве впоследствии утверждал, что его мнением никогда не интересовались политики и крайне редко — высшее военное руководство. Начальнику разведки не ставили стратегических задач и не ориентировали его службу на решение приоритетных проблем, что не могло не сказываться на качестве работы.

Морис Гоше

Луи Риве

Поль Пэйоль

Существует и противоположное мнение, судя по всему, более соответствующее действительности. Согласно ему, руководство страны все же получало разведывательную информацию и внимательно знакомилось с ней, но политическую предубежденность сторонников умиротворения агрессора преодолеть было крайне сложно. Нельзя сказать, что “мюнхенцы” полностью витали в облаках и строили иллюзии о возможности многолетнего мирного сосуществования с Гитлером. Подобную роскошь могли позволить себе британцы, но никак не французы, твердо знавшие о неизбежности грядущего вооруженного столкновения. Однако ожидаемая война отодвигалась в их оценках на значительно более поздний срок, и эту убежденность не смогла поколебать даже добытая СР в июне 1939 года информация о начале скрытой мобилизации вермахта. В очередной раз история доказала, что сами по себе спецслужбы не значат ровным счетом ничего, если правительственные и политические круги упорно не желают реализовывать их информацию.

Зато в Париже были очень озабочены ситуацией в колониях и некоторых отдаленных районах мира. Чтобы не перегружать 2-е бюро и СР задачами за пределами Европы, в министерстве колоний в 1937 году была создана Служба колониальной разведки, год спустя переименованная в Имперскую разведывательную службу. Ее региональные подразделения располагались по всему миру и отвечали за отнесенные к их компетенции участки, большинство из которых, кстати, французскими колониями не являлись:

— 1-й отдел (французская часть Шанхая) — северная часть Тихого океана, азиатская часть СССР и оккупированная японцами часть Китая;

— 2-й отдел (Ханой) — остальной Китай, Таиланд, Бирма, Малайзия, Филиппины и острова Зондского архипелага;

— 3-й отдел (Нумеа) — Полинезия, Меланезия, Австралия и южная часть Тихого океана;

— 4-й отдел (Джибути) — итальянская и часть британской Северной Африки, Аравия и страны Персидского залива;

— 5-й отдел (Тананариву) — оставшаяся часть британской Северной Африки, португальская Восточная Африка, Мозамбик, Южная Африка и южная часть Индийского океана;

— 6-й отдел (Дакар) — Ливия, юг Западной Сахары, Гвинея-Бисау, Канарские острова, острова Зеленого мыса, Либерия, Нигерия, Золотой Берег, Гамбия, Бразилия, Уругвай и Аргентина;

— 7-й отдел (Браззавиль) — Триполитания, Египет, Судан, Экваториальная Гвинея, Бельгийское Конго и Ангола;

— 8-й отдел (Форт де Франс на острове Мартиника) — Гайана, Пуэрто-Рико, Куба и Венесуэла, французские и британские Антильские острова.

Леопольд Треппер

Однако, пока Франция активно занималась периферией, ее спецслужбы пропускали многие важные события в центре Европы. В преддверии грядущей европейской войны военная разведка СССР срочно разворачивала нелегальные загранточки сразу в нескольких странах континента. Одной из них стала резидентура Леопольда Треппера (“Отто”), в дальнейшем получившего известность как “Большой шеф” и являвшегося одной из самых загадочных фигур мира разведки военного периода. Он работал на Коминтерн, затем эмигрировал в Палестину, но был выслан оттуда за коммунистическую деятельность, в 1936 году перешел на службу в РУ РККА и в этом качестве впервые выехал в зарубежную спецкомандировку в 1937 году. Будущий главный резидент советской военной разведки в Европе по складу характера как нельзя более подходил для этой работы.

О. А. Стигга

Умный и интеллектуальный, склонный к авантюризму и при этом обладавший математически расчетливым и трезвым умом, Треппер в дальнейшем создаст, по мнению многих исследователей, самую результативную в мире агентурную сеть, а потом будет играть сразу с несколькими полициями и спецслужбами, сумеет пережить войну и выйти живым из послевоенной тюрьмы в СССР.

Во Францию его направил начальник отдела стран Западной Европы О. А. Стигга (“Оскар”) для выяснения обстоятельств и причин провала И. Бира и А. Штрема по делу “Фантомаса”. Разведку интересовало, не явился ли разгром этой сети результатом предательства, и если да, то чьего именно. Информация Треппе-ра о выдаче группы перевербованным в свое время американской контрразведкой двойным агентом Гордоном Свитцем легла в основу очередного решения руководства разведки никогда более не использовать в нелегальных операциях активистов местных коммунистических партий. Следует отметить, что, в отличие от предыдущих случаев, отныне оно неукоснительно выполнялось.

Во время следующей командировки в Бельгию Треппер восстановил контакт со своим давним знакомым, руководителем фирмы “Руа де Каучук” Аео Гроссфогелем. В Европе он проделал рутинную, но очень важную в разведке работу по добыванию паспортов и других документов для легализации нелегалов, а по возвращении предложил Центру создать в Брюсселе специализированную “паспортную” резидентуру. Прикрытием точки должна была служить основанная для этой цели Гроссфогелем экспортная фирма в рамках “Руа де Каучук” под вызывающим названием “Исключительный заграничный плащ”. Изначально планировалось открыть ее филиалы в Дании, Швеции и Норвегии, и хотя из-за специфики местных законодательств это встретило значительные затруднения, основная часть работы по организации прикрытия “паспортного дела” была успешно завершена. Треппер доложил об этом по возвращении в Москву в 1938 году, несколько скорректировав первоначальный замысел. Теперь в качестве “крыши” паспортной резидентуры предполагалось использовать саму “Руа де Каучук”, а легализационной базой сделать фирму по экспорту и импорту промышленных отходов “КОДИ”.

Однако руководство разведки смотрело на вещи намного шире. Дело в том, что с 1937 года из соображений безопасности нелегальные операции в Германии значительно ограничивались, а почти все европейские резидентуры не располагали автономными линиями связи и в случае начала войны оставались без контакта с Центром. В этих условиях финансирование работы агентуры, организация безопасных встреч с ней и поддержание связи превращались в весьма сложную задачу, поэтому будущая брюссельская загранточка теперь должна была создаваться как обеспечивающая резидентура связи. Резидентом был назначен Треппер, его помощником стал Гроссфогель, а для прикрытия подрезидентур в Стокгольме, Копенгагене и Хельсинки им предлагалось открыть в этих городах соответствующие филиалы фирмы. Главным требованием Центра являлось обеспечение устойчивости существования точки и поддержания связи в военное время, причем ввиду приближения войны ее необходимо было создавать быстро. В середине 1938 года в Брюссель с канадским паспортом прибыл Треппер, в помощь ему из Центра направились офицеры разведки А. М. Гуревич (Сукулов, “Кент”) и М. В. Макаров (Аламо, “Хемниц”).

Первоначально ожидалось, что открытие филиалов представит собой совершенно элементарную операцию, но оно проходило очень сложно, поэтому для обеспечения бельгийско-скандинавской линии связи пришлось создавать специализированное экспортное общество “ЭКС”. Благоприятная ситуация создалась только в Финляндии, а в Швеции в качестве бюро “ЭКС” потребовалось зарегистрировать местную акционерную компанию. Не учли и еврейское происхождение всех директоров фирм, что в дальнейшем, в период немецкой оккупации, до крайности осложнило положение с прикрытием. Но в конечном итоге все трудности были успешно преодолены, и в списке резидентур Разведупра появилась новая загранточка, хотя ее организационный период еще далеко не закончился, и к началу боевых действий она находилась в стадии становления. Одновременно в самой Бельгии на случай войны создавались многочисленные пункты связи (почтовые ящики, конспиративные и радиоквартиры, конспиративные адреса), однако вся эта инфраструктура имела поразительное слабое место: в резидентуре связи не было ни одного радиста.

Уязвимым звеном оказалась и паспортная линия. Непродолжительный арест полицией в 1938 году работавшего в контакте с резидентурой изготовителя фальшивых документов польского еврея Абрама Райхмана (“Фабрикант”) весьма встревожил Центр. Из самых лучших побуждений Москва отдала два абсолютно взаимоисключающих приказа, предписывавших, с одной стороны, немедленно прервать все контакты с ним, а с другой — одновременно договориться о передаче за вознаграждение всех его связей. Проигнорировав собственный первый приказ, в июле 1939 года Центр приказал вначале Трепперу лично провести переговоры с вышедшим из тюрьмы Райхманом, а затем “Кенту” принять его на связь. Поскольку тот уже знал Гроссфогеля (“Андрэ”) и его помощника Избуцкого (“Боб”), это привело к совершенно вопиющей расшифровке всех основных работников резидентуры. Позднее это обстоятельство послужило одной из причин провала параллельной брюссельской резидентуры “Паскаля” (К. Л. Ефремова), а также ряда аналогичных катастрофических последствий в Германии и Нидерландах.

1930-е годы ознаменовались чередой переходов на сторону противника и просто уходов высокопоставленных советских разведчиков, дипломатов, действующих или бывших резидентов. Невозвращенцами стали И. Рейсс во Франции, В. Кривицкий в Голландии, А. Орлов в Испании, А. Бармин в Греции, Л. Гельфанд в Италии, М. Штейнберг в Швейцарии и ряд других. Хотя почти все они мотивировали свои действия несогласием с установившимся в Советском Союзе сталинским режимом, подлинные причины их ухода были далеки от идеологии. Перебежчиков гнал страх за свою жизнь, они профессионально просчитали причины исчезновения своих коллег в СССР и не желали разделить их судьбу. Любой оперативный работник знает, что перешедший к противнику разведчик должен рассчитаться за предоставление убежища и защиты своим единственным достоянием — информацией. Правила этой игры недвусмысленны и изменению не подлежат.

Нанесенный перебежчиками ущерб был огромен, в некоторых странах агентурный аппарат попросту перестал существовать, в других же местах источников успели вывести на консервацию и сохранили им жизнь, однако далее использовать не могли. Поэтому при оценке потерь советской разведки от репрессий конца 1930-х годов следует учитывать не только казненных, арестованных и уволенных офицеров и утраченные по этой причине агентурные позиции, но и другой вред, нанесенный ей высокопоставленными перебежчиками. Некоторые из этих предателей стали известны более других, в основном из-за изданных ими за рубежом книг, журнальных и газетных публикаций, где они, естественно, попытались предстать перед публикой в наиболее привлекательном свете.

Людвиг Порецки

Самуил Гинзбург

Военный разведчик Людвиг Порецки (Игнатий Рейсс, “Раймонд”), помимо общей для практически всех невозвращенцев боязни репрессий, имел еще одну, весьма серьезную причину для ухода (которую некоторые исследователи отрицают): он запутался в финансовых делах и растратил оперативные средства резидентуры. Оказавшись на Западе без средств к существованию, Рейсс решился найти пристанище у троцкистской оппозиции, хотя не просто предполагал, а точно знал, насколько она была пронизана агентурой НКВД. Он опубликовал письмо в поддержку Троцкого, к которому ранее не питал абсолютно никаких теплых чувств, и тем самым ускорил свой конец, поскольку сторонников главного оппозиционера отстреливали в первую очередь. Постоянные декларации о приверженности попранным Сталиным коммунистическим идеалам не помешали Рейссу провалить всю известную ему нелегальную агентуру, что повлекло весьма тяжкие последствия, отчасти упомянутые в настоящей книге. Вскоре его обнаружила в Париже группа под руководством С. М. Шпигельгласа, и 4 сентября 1937 года пробитое семью пулями тело невозвращенца нашли в пригороде швейцарского города Лозанна. Достоверно известно лишь то, что перед самой гибелью он ужинал в ресторане и уехал оттуда, а далее версии расходятся. Вдова Порецки, Элизабет, утверждает, что его заманила в ловушку попросившая о помощи Гертруда Шильдбах, в прошлом личный агент “Раймонда”. Она была той самой работавшей с Аксельродом “Ли”, которой пришлось спешно бежать из Италии в результате предательства Рейсса, поэтому женщина охотно поучаствовала в ликвидации перебежчика. На обратном пути автомобиль перебежчика догнала машина с боевиками, они вытащили приговоренного на дорогу и расстреляли его на месте. Существует и другая версия, согласно которой в том же пригородном ресторане нелегалы НКВД болгарин Б. М. Афанасьев и Роллан Аббиа (Франсуа Росси), в дальнейшем получивший советский паспорт на имя В. С. Правдина, спровоцировали ссору и драку с Рейссом, втолкнули его в машину, увезли и опять-таки расстреляли на ночной дороге. В любом случае нет сомнений, что советская сторона успешно сумела привести в исполнение вынесенный предателю смертный приговор.

Не так очевиден результат охоты за другим крупным перебежчиком и давним другом Порецки, нелегальным резидентом ИНО в Гааге Вальтером Кривицким (Самуил Гинзбург). Он нанес особенно сильный ущерб советским агентурным сетям в Западной Европе, поскольку территория Голландии служила базой для проведения операций по множеству линий и направлений. И хотя он не являлся, как утверждал в своей книге “Я был агентом Сталина”, ни руководителем всей разведки в Западной Европе, ни генералом, поскольку генеральских званий в СССР тогда вообще не существовало, все же НКВД очень болезненно воспринял этот удар. 6 октября 1937 года Кривицкий с семьей бежал под защиту лично знавшего его французского премьера Леона Блюма, приказавшего полиции взять перебежчика под охрану. Позднее он перебрался в Соединенные Штаты, где ради денег занялся публикацией разоблачительных материалов и жил в постоянном страхе перед НКВД, способным достать его и за океаном. Точно неизвестно, что именно произошло ночью 10 февраля 1941 года в запертом номере вашингтонской гостиницы “Бельвью”, однако наутро обслуживающий персонал обнаружил перебежчика лежащим в кровати с простреленным виском. Рядом находились три невнятные и сумбурные предсмертные записки, подлинность которых подтвердила экспертиза. Скорее всего, Кривицкий совершил самоубийство под воздействием постоянного страха за свою жизнь, хотя многие считают это тонко подстроенным убийством. Адвокат погибшего, например, указывал на то, что никто из соседей не слышал звука выстрела, хотя пистолет Кривицкого не имел глушителя. Но было ли это делом рук боевиков НКВД или самоубийством отчаявшегося человека, не знает никто.

Перебежчики нанесли советской разведке огромный урон, и их громкие слова о несогласии с политической системой СССР разбиваются об элементарные понятия о профессиональной чести офицера разведки, который должен скорее умереть, чем расшифровать своих агентов, доверивших ему доброе имя, свободу и зачастую жизнь. Любые заявления о том, что иначе поступить было нельзя, опровергаются историей Орлова, ушедшего на Запад, но не провалившего ни одного источника.

Война приближалась, однако Гитлер совершенно не предполагал, что немецкое нападение на Польшу приведет к мировому или даже европейскому конфликту. По этой причине основные усилия его спецслужб были сконцентрированы на востоке Европы, и 1 сентября 1939 года не ознаменовалось каким-либо всплеском разведывательной активности абвера и СД на западе континента. Они стали наращивать темп и размах операций лишь несколько позднее, но это уже является темой другой главы.

1. РЕОРГАНИЗАЦИИ И РЕПРЕССИИ

В середине 1930-х годов система государственной безопасности Советского Союза подверглась кардинальному реформированию. Вернувшись к опыту вхождения ГПУ в НКВД РСФСР, ЦИК СССР своим постановлением от 10 июля 1934 года “Об образовании общесоюзного Народного Комиссариата внутренних дел” вновь объединил органы госбезопасности и правоохранительное ведомство в одной структуре. В обновленный наркомат входили:

— Секретариат НКВД СССР;

— Особоуполномоченный НКВД СССР;

— Главное управление государственной безопасности (ГУГБ);

— Главное управление рабоче-крестьянской милиции (ГУРКМ);

— Главное управление пограничной и внутренней охраны (ГУПВО);

— Главное управление исправительно-трудовых лагерей и трудовых поселений (ГУЛАГ);

— Главное управление пожарной охраны (ГУПО);

— Отдел актов гражданского состояния (ОАГС);

— Административно-хозяйственное управление (АХУ);

— Финансовый отдел (ФИНО);

— Отдел кадров (ОК), а также ряд других служб и отделов.

При НКВД функционировал внесудебный орган вынесения приговоров — Особое совещание (ОСО), наделенное правом в административном порядке своими постановлениями применять высылку, ссылку и заключение в исправительно-трудовые лагеря на срок до пяти лет, а также высылку за пределы СССР. Во всех союзных республиках, за исключением РСФСР, создавались территориальные органы внутренних дел в виде республиканских НКВД, в России же вводился институт уполномоченных НКВД СССР по конкретным регионам. Народным комиссаром внутренних дел СССР был назначен Г. Г. Ягода, его первым заместителем стал Я. С. Агранов, а вторым — Г. Е. Прокофьев.

Г. Г. Ягода

Местными органами являлись управления НКВД (УНКВД) краев и областей, имевшие в своем составе Управление государственной безопасности, Инспекцию войск внутренней охраны, Управление милиции, Инспекцию резервов, Инспекцию противопожарной охраны, Отдел актов гражданского состояния, Отдел связи, Финансовое отделение, Секретариат, Хозяйственный отдел и Отдел или отделение трудовых поселений (в соответствующих регионах).

Ведение разведывательной и контрразведывательной работы возлагалось на Главное управление государственной безопасности со штатом 1410 человек, а в погранполосе — на разведывательные органы Главного управления пограничной и внутренней охраны. Главк госбезопасности первоначально не имел начальника и подчинялся напрямую наркому, но практически им руководил Агранов. 29 декабря 1936 года он официально возглавил его. Организационно-штатная структура ГУГБ выглядела следующим образом:

— Секретно-политический отдел (СПО) — борьба с враждебными политическими партиями и подавления антисоветских элементов, начальник Г. А. Молчанов, штатная численность 196 человек;

— Экономический отдел (ЭКО) — борьба с диверсиями и вредительством в народном хозяйстве, начальник Л. Г. Миронов, штатная численность 225 человек;

— Транспортный отдел (ТО) — борьба с диверсиями и вредительством на объектах транспорта, начальник В. А. Кишкин, штатная численность 153 человека;

— Особый отдел (00) — орган военной контрразведки и борьбы с вражескими проявлениями в Красной Армии и на флоте, начальник М. И. Гай (Штоклянд), штатная численность 196 человек;

— Иностранный отдел (ИНО) — внешняя разведка, начальник А. X. Артузов, штатная численность 81 человек;

— Учетно-статистический отдел (УСО) — ведение оперативного учета, статистики и содержание архивов, начальник Я. М. Генкин, штатная численность 107 человек;

— Оперативный отдел (Оперод) — охрана руководителей партии и правительства, наружное наблюдение, производство обысков и арестов, начальник К. В. Паукер, штатная численность 293 человека;

— Специальный отдел (Спецотдел) — занимавшегося шифровальной и дешифровальной работой и обеспечением режимов секретности в различных ведомствах страны, начальник Г. И. Бокий, штатная численность 100 человек. Отдел числился за ГУГБ условно и фактически ему не подчинялся.

Как видно из приведенного списка, в Главное управление государственной безопасности вошли почти все подразделения бывшего ОГПУ, за исключением ГУААГ (а). Личный состав главка носил специальные звания от сержанта до комиссара госбезопасности 1-го ранга, которые были значительно выше соответствующих им общевойсковых. Так, сержант госбезопасности был равнозначен лейтенанту РККА, капитан госбезопасности — полковнику (с 1939 года — подполковнику), а старший майор госбезопасности — комдиву (с 7 мая 1940 года — генерал-лейтенанту). Комиссар госбезопасности 1-го ранга носил петлицы с четырьмя ромбами и звездой, соответствовавшие знакам различия командарма 1-го ранга, а несколько позже было введено и персонально присвоено наркому НКВД СССР высшее звание Генерального комиссара госбезопасности. Большая золотая звезда в петлицах приравнивала его к Маршалу Советского Союза и окончательно продемонстрировала военным, что чекисты не уступают им по статусу даже внешне. Равенство касалось лишь номинального соответствия званий, в денежном же содержании и разного рода льготах сотрудники НКВД, по сравнению с военнослужащими, находились в значительно более привилегированном положении.

Бывший Иностранный отдел ОГПУ стал Иностранным отделом ГУГБ, возглавлял его по-прежнему Артузов. Одновременно со структурной реорганизацией несколько изменились и приоритеты внешней разведки. Отныне во главу угла ставилось создание надежной агентуры внедрения на жизненно важных объектах буржуазных государств, способной добывать информацию политического, экономического и научно-технического характера, вскрытие шпионско-подрывной деятельности и планов в отношении СССР со стороны иностранных спецслужб и эмигрантских организаций, контроль за пребыванием в стране иностранцев и усиление контрразведывательного обеспечения советских загранпредставительств. Структурно внешняя разведка включала теперь два отдела и два самостоятельных отделения. 1-й отдел руководил закордонной разведкой и состоял из девяти региональных секторов, 2-й отдел ведал внешней контрразведкой. Его шесть секторов отвечали за противодействие диверсиям, террористическим актам, иностранному и эмигрантскому шпионажу на территории СССР. По-прежнему важной была роль разведки в надзоре за лояльностью советских граждан за рубежом, понимаемая весьма широко. Внимательное изучение материалов крупных политических процессов середины 1930-х годов показывает, что большинство компрометирующего подсудимых материала, неважно, подлинного или сфальсифицированного, поступало к руководству ОГПУ/НКВД по каналам внешней разведки. Приказ ОГПУ от 17 февраля 1933 года № 0070 наделял Иностранный отдел правом следствия по возникающим в нем делам. В этом отношении ИНО зачастую несет не меньшую ответственность за развертывание репрессий в стране, чем внутренние подразделения госбезопасности.

Задачи внешней разведки в этот период определялись следующим образом: выявление направленных против СССР заговоров и деятельности иностранных государств, их разведок и генеральных штабов, а также антисоветских политических организаций;

— вскрытие диверсионной, террористической и шпионской деятельности на территории СССР иностранных разведывательных органов, белоэмигрантских центров и других организаций;

— руководство деятельностью закордонных резидентур;

— контроль за работой бюро виз, въездом за границу иностранцев, руководство работой по регистрации и учету иностранцев в СССР”[265].

Как видно, официальные задачи имели явный уклон в область контрразведки, а разведывательные задачи упоминались лишь вскользь, и отсутствие четких указаний об их направлениях значительно снижало важность документа. Тем не менее, в условиях полного отсутствия правовой базы внешней разведки с момента ее создания его появление стало значительным шагом вперед по сравнению с предыдущими пятнадцатью годами.

За два месяца до образования НКВД, в мае 1934 года Совнарком рассмотрел вопрос о повышении эффективности разведывательной работы ИНО ОГПУ и РУ РККА и принял постановление, в котором обращалось особое внимание на необходимость улучшения координации их деятельности. В рамках этой задачи в мае 1935 года Артузов получил звание корпусного комиссара и был направлен на усиление военной разведки на должность заместителя ее начальника вначале по совместительству, а со следующего года на постоянной основе. В связи с этим в 1936 году он передал функции по руководству отделом своему бывшему заместителю Абраму Ароновичу Слуцкому, работавшему в ВЧК с 1919 года. Его деятельность в разведке почти не рассекречена, достоверно известно лишь то, что он специализировался по линии НТР, осуществил удачную операцию в Швеции, там же провел вербовку чрезвычайно важного источника, а затем находился в спецкомандировке в Соединенных Штатах Америки. С 1929 года на должности заместителя начальника ИНО Слуцкий курировал научно-техническую разведку и непосредственно руководил приобретением источников при вербовках на перспективу в британских университетах, что, скорее всего, и послужило причиной закрытости его биографии. Жизнь Слуцкого неожиданно оборвалась 17 февраля 1938 года, когда в кабинете начальника ГУГБ Фриновского он внезапно почувствовал себя плохо и на месте скончался. Выпитый им стакан чая с печеньем дал повод выдвинуть версию о тайном отравлении, которая, однако, не подтверждается медицинским заключением. Безусловно, его содержание ничего не доказывает, поскольку если Слуцкого и в самом деле отравили, то наивно полагать, что высокопоставленные убийцы разрешили бы произвести беспристрастное обследование тела и оставили в архивах уличающие документы. Тем не менее, упорные слухи об отравлении, скорее всего, все же ложны, поскольку опровергаются рядом веских аргументов. В 1937 и 1938 годах репрессии настигли множество руководителей значительно более высокого уровня, чем начальник разведывательного отдела, при этом их прямо и недвусмысленно объявляли врагами народа и уничтожали без малейшего колебания и без какого-либо рода камуфляжа под несчастный случай или болезнь. Если планировалось начать чистку кадров разведки, то логичнее было бы не тихо устранить ее руководителя, а взвалить на него груз тяжких обвинений и затем вывести на судебный процесс.

А. А. Слуцкий

Позднее была выдвинута версия о том, что негласный характер уничтожения Слуцкого преследовал цель успокоить закордонную агентуру, чтобы затем успешнее заманивать в СССР на расправу оперативных сотрудников загранточек, однако она представляется надуманной. Совершенно не было никакой нужды инсценировать естественную смерть Слуцкого а уж тем более убивать его прямо в кабинете непосредственного начальника, дав этим благодатную пищу для размышлений и всевозможных домыслов. Думается, эти косвенные соображения достаточно аргументированно свидетельствуют в пользу правдивости официального заключения о смерти вследствие приступа острой сердечной недостаточности. Его косвенно подтверждает и аналогичная смерть младшего брата А. А. Слуцкого, настигшая его в 1946 году столь же внезапно, но на этот раз на глазах у множества сослуживцев. В 1938 году арестованные Ежов и Фриновский подписали протоколы с признательными показаниями о смертельной инъекции, сделанной начальнику разведки Фриновским, Заковским и Алехиным в кабинете 1-го заместителя наркома. Впрочем, цена таких показаний и методы их получения у подследственных слишком хорошо известны, чтобы принимать их на веру в случае отсутствия других подтверждающих фактов.

М. П. Фриновский

Первым преемником Слуцкого стал Сергей Михайлович Шпигельглас (часто его фамилию неверно указывают как “Шпигельглаз” или “Шпигельгласс”), с февраля по ноябрь 1938 года исполнявший обязанности начальника отдела. До этого он работал в Монголии, затем с 1926 по 1936 год был помощником, а с сентября 1936 года — заместителем начальника разведки. Шпигельглас занимался эмигрантскими организациями, в частности, разложением и расколом Организации украинских националистов, руководил в Париже похищением генерала Миллера, курировал германское направление разведки, выезжал в Испанию во главе “летучих бригад”. Его арестовали и впоследствии, в декабре 1941 года, расстреляли по весьма тривиальной причине: новый нарком Берия освобождал должность для своего протеже Деканозова. В промежутке между назначением штатных начальников разведкой некоторое время руководил начальник контрразведывательного отдела Зельман Исаевич Пассов, также вскоре расстрелянный, а после него эти обязанности временно исполнял Павел Анатольевич Судоплатов.

Внешняя разведка отнюдь не относилась к главным задачам органов госбезопасности в предвоенные годы, их основной функцией являлось подавление реальной и вымышленной внутренней оппозиции, плавно перешедшее в тотальный политический контроль над обществом. Непосредственно отвечало за эту работу Секретно-политическое управление (СПО), которое и служило основным личным инструментом борьбы Сталина за власть. Контроль над вооруженными силами по-прежнему входил в задачи системы Особых отделов, реорганизация которых стала первым существенным структурным изменением после образования наркомата и ГУГБ. В связи с разукрупнением военных округов весной 1935 года формировались единые аппараты Особых отделов по округу и области, подчинявшиеся начальнику территориального управления НКВД. Все нижестоящие органы военной контрразведки замыкались на них. Вторая, вероятно, не менее значимая функция НКВД состояла в обеспечении рабочей силой системы принудительного труда, ключевую роль в которой играл ГУЛАГ. Однако рассмотрение обеих этих задач лежит в стороне от основной темы данной книги, поэтому вопрос репрессий интересует нас лишь применительно к системе госбезопасности как таковой, в особенности к ее оперативным разведывательным и контрразведывательным подразделениям. Следует иметь в виду, что заданная сверху установка на террор являлась далеко не единственным движущим механизмом многократных и жестоких чисток центрального аппарата НКВД и его территориальных органов. Не менее существенна в этом вопросе и внутренняя борьба за власть внутри наркомата, в ходе которой одна группировка вытесняла другую, чтобы затем быть побежденной следующей. И если на первой стадии этой борьбы, в период руководства Ягоды, не удержавшихся на должностях чекистов просто понижали в должности и лишь изредка изгоняли из кадров госбезопасности, то позднее побежденные неизменно платили за проигрыш своими жизнями. Естественно, все это должным образом оформлялось приговорами по политическим статьям, в основном, различными пунктами печально знаменитой 58-й статьи УК РСФСР и соответствующими статьями уголовных кодексов союзных республик. Для непосвященных НКВД представал чудовищным прибежищем троцкистов и иностранных шпионов, которых разоблачали и отстреливали, а затем и сами разоблачители оказывались хитро замаскированной бандой врагов народа, хотя парадоксальным образом это отнюдь не реабилитировало их жертвы. Но сила массированной и прямолинейной пропаганды была такова, что в своей массе люди не задавались вопросом о том, кому же, собственно, доверен надзор за безопасностью государства, если несколько поколений его стражей поголовно оказались предателями и вредителями, и какова гарантия того, что пришедшие им на смену будут лучше и честнее.

С. М. Шпигельглас

3. И. Пассов

В период с 1936 по 1938 годы в результате репрессий погибло 80 % руководящего состава НКВД. Если рассматривать только эквиваленты генеральских званий, то из 7 комиссаров ГБ 1-го ранга были расстреляны все, из 13 комиссаров 2-го ранга — 10 и один (А. А. Слуцкий) умер при сомнительных обстоятельствах, из 20 комиссаров 3-го ранга — 15, трое покончили с собой и один (начальник УНКВД по Дальневосточному краю Г. С. Люшков) перебежал к противнику, из 49 старших майоров — 39 и 1 покончил с собой. Впоследствии разжалованный нарком НКВД СССР Н. И. Ежов заявил на суде: “Я почистил 14 тысяч чекистов. Но моя огромная вина заключается в том, что я мало их почистил”[266]. А начиналось все несколько раньше и далеко не так кроваво, поскольку во времена Ягоды чекисты еще не истребляли друг друга, а предпочитали делать это по отношению к посторонним.

Как отмечалась ранее, междоусобная борьба за влияние сложившихся в 1920-е — 1930-е годы неформальных группировок началась еще в ОГПУ. Одним из наиболее влиятельных кланов стала так называемая “северокавказская группа”, начавшая складываться ранее других, в 1919–1920 годах. Ее неформальными лидерами являлись Е. Г. Евдокимов, в те времена начальник Особого отдела МЧК, и М. П. Фриновский. Туда же входили и другие видные чекисты, в основном руководящие работники Особых отделов Южного и Юго-Западного фронтов Л. М. Заковский, Э. Я. Грундман, Ф. Т. Фомин. Позднее, когда Евдокимов занял должность полпреда ГПУ по Правобережной Украине, к группировке примкнули местные сотрудники А. М. Минаев-Цикановский, А. Б. Абулян, Н. Г. Николаев-Журид, В. М. Курский, Я. М. Вейншток и М. С. Алехин, окончательно же клан сформировался и значительно пополнился в 1922–1923 годах, в период пребывания его лидера Евдокимова на посту полпреда ОГПУ по Северокавказскому округу. После сфабрикованного его усилиями “шахтинского дела” перспективного чекиста заметил и оценил сам Сталин, и с 1929 года Евдокимов занял руководящую должность в центральном аппарате ОГПУ. Там он пришелся не ко двору, и, как уже указывалось, в 1931 году усилиями Ягоды при молчаливом попустительстве Менжинского был изгнан из Секретно-оперативного управления вначале в Среднюю Азию, а затем вновь на Северный Кавказ. После этого Евдокимов через три года перешел из системы госбезопасности на должность секретаря Северокавказского крайкома ВКП(б) и стал членом ЦК. Нахождение на периферии не позволяло ему эффективно выполнять функции неформального лидера группировки, и эту роль взял на себя начальник ГУПВО НКВД СССР Фриновский.

В. А. Балицкий

Другим влиятельным чекистским кланом являлась “украинская группа”, бесспорным лидером которой был председатель ГПУ УССР, затем полпред ОГПУ СССР по Украине, позднее нарком НКВД УССР В. А. Балицкий. В нее входили К. М. Карлсон, С. С. Мазо, М. К. Александровский, Б. В. Козельский, Г. С. Люшков, И. М. Блат, Я. В. Письменный, А. Б. Розанов, В. М. Горожанин. Балицкого, как и Евдокимова, также заметили в Москве и взяли на работу в центральный аппарат ОГПУ после фабрикации заговора фиктивной организации “Союз освобождения Украины”. Это дело принесло Балицкому специально созданный для него пост 3-го заместителя председателя ОГПУ и позволило ему перетянуть за собой в аппарат некоторых своих приверженцев. Небезосновательно усмотревший в “украинцах” очередную угрозу своему положению Ягода сумел избавиться и от них. В результате Балицкий вернулся на Украину, где его никак не ожидали увидеть вновь столь быстро. Разочарованный, рассчитывавший со временем занять его должность Леплевский не сумел совладать с эмоциями и через своих сторонников начал распространять слухи о том, что не его начальник, а именно он является подлинным организатором всех достижений чекистов в республике.

И. М. Леплевский

Как только это дошло до Балицкого, тот немедленно выгнал своего заместителя из Киева и откомандировал в распоряжение ОГПУ СССР. На вокзале Леплевский угрожающе пообещал единственному провожавшему его коллеге, заместителю начальника оперативного отдела ГПУ УССР М. Е. Амирову-Пиевско-му, непременно вновь вернуться на Украину и рассчитаться со всеми обидчиками. Балицкий не воспринял эти угрозы всерьез и не ведал, чем в 1937 году обернется для него устранение бывшего “своего человека”. На XVII съезде ВКП(б) нарком НКВД УССР стал членом ЦК и окончательно уверился в своей неуязвимое.™, продлившейся всего четыре года.

“Сибирско-белорусскую группу” (она же “ленинградская”) возглавлял бывший участник “северокавказской группы”, с 1923 года председатель ГПУ Белоруссии, с 1926 года полпред ОГПУ по Сибирскому краю, с декабря 1934 года начальник УНКВД по Ленинградской области Л. М. Заковский (Г. Э. Штубис).

Позднее других, в 1933–1936 годах сформировалась “московская группа”, руководимая полпредом ОГПУ, позднее начальником УНКВД по Московской области С. Ф. Реденсом. Ее лидер понял, что время старых чекистов постепенно проходит, и сделал ставку на молодежь, в особенности на выходцев из крымской госбезопасности. Позиции Реденса внешне укреплялись его женитьбой на сестре жены Сталина, однако позднее оказалось, что это родство не имело ни малейшего значения и от репрессий его не спасло.

Некоторые исследователи идут далее по пути детализации и выделяют также “туркестанскую группу”, “кавказскую группу” и другие подобные кланы в руководстве НКВД. Соглашаться с приведенной классификацией или возражать против нее можно сколь угодно долго, но это ничего не меняет, поскольку любое подобное деление является в достаточной степени условным. Все перечисленные группировки находились в состоянии постоянной борьбы между собой и с руководством наркомата, периодически образуя для этой цели временные коалиции. По накалу страстей аппаратной борьбы ОГПУ/НКВД превосходил все другие советские ведомства, и вели ее опытные и жестокие люди с хорошим знанием человеческой психологии и навыками агентурной работы. Характерно, что ни в одном из кланов никогда не играл серьезную роль никто из внешней разведки. Вероятно, это объясняется не озабоченностью разведчиков лишь служебными вопросами и не какой-то их особенной моральной чистотой. Просто роль и место разведки в системе НКВД, по сравнению с внутренними оперативными подразделениями были столь ничтожны, что ее руководители не могли даже помыслить себе тягаться с авторитетными коллегами из секретно-политических, контрразведывательных или следственных подразделений.

Старт политическим репрессиям на высшем уровне был дан после загадочного и до сих пор не раскрытого убийства в Смольном в 16 часов 37 минут 1 декабря 1934 года члена Политбюро ЦК ВКП(б) и первого секретаря Ленинградского обкома С. М. Кирова (Кос-триков). Действительная подоплека этой истории была известна, возможно, одному лишь убийце Леониду Николаеву, но он унес свою тайну в могилу. Все предположения и гипотезы на эту тему представляют собой не более, чем интеллектуальные упражнения исследователей и не подкрепляются никакими документами. Да и наивно было бы ожидать, что где-то в тщательно оберегаемых архивах госбезопасности могут храниться материалы, свидетельствующие о том, что Сталин приказал НКВД физически устранить своего соперника, если тот действительно таковым являлся. Подобные директивы, в случаях, когда они в самом деле существуют, всегда отдаются устно и без свидетелей. Весьма вероятна версия, согласно которой Киров просто пал жертвой психически неуравновешенного ревнивца, отомстившего таким образом первому секретарю за соблазнение своей жены Мильды Драуле. Странные упущения в системе охраны легко объяснимы общей безалаберностью, не обошедшей стороной и НКВД, поскольку в середине 1930-х годов опасность террористических актов существенно снизилась по сравнению с предшествовавшим периодом. Обращает на себя внимание крайне низкий уровень квалификации отвечавших за безопасность Кирова работников УНКВД по Ленинградской области. Начальник Оперативного отдела УГБ УНКВД А. А. Губин имел 15-летний стаж в органах госбезопасности, но провел эти годы на хозяйственных должностях. Неудивительно, что все причастные к обеспечению безопасности партийного руководителя Ленинграда и области оказались абсолютно несостоятельны в профессиональном отношении. Личный охранник 1-го секретаря М. В. Борисов (по современной терминологии, прикрепленный офицер) одновременно возглавлял непосредственно руководившее охраной Кирова 4-е отделение Оперативного отдела УГБ УНКВД. На предыдущей должности он заведовал автомастерской и из-за отсутствия оперативного опыта, а также в силу своего 50-летнего возраста был просто не в состоянии оперативно реагировать на происходящее. При весьма сомнительных обстоятельствах Борисов погиб в автомобильной катастрофе при переезде из Смольного в “Большой дом” сразу после покушения.

Сталин использовал сложившуюся ситуацию на все сто процентов. Покушение на Кирова послужило для него прекрасным поводом развернуть серию репрессий против действительной и вымышленной оппозиции, в результате которых все возможные соперники в борьбе за власть, все неугодные деятели высшего звена, все мешавшие или слишком много возомнившие о себе функционеры были беспощадно уничтожены. Судя по всему, Ягода прекрасно понимал, что никакие “зиновьевцы”, на которых прямо указал Сталин, не виновны в покушении на Кирова, и приступил к их уничтожению лишь под его давлением. Первоначальный этап “чистки” Ленинграда и области завершился высылкой 467 семей оппозиционеров общей численностью 1117 человек, но эти показатели совершенно не удовлетворили Политбюро. После получения соответствующего внушения нарком приступил к репрессиям уже принципиально иного масштаба. Только за один месяц в городе были расстреляны 4393 человека и отправлены в тюрьмы и лагеря 299, а на этапе чистки области и Карельской АССР репрессиям подверглись 22,5 тысячи человек.

Этим уничтожением ведал НКВД. Реальные проблемы безопасности государства и охраны общественного порядка отошли на второй план, самым престижным поприщем у чекистов стало разоблачение врагов народа, вредителей и контрреволюционеров, к которым стандартно подверстывалось обвинение в шпионаже в пользу иностранных государств, обычно Польши, Германии, Франции, Румынии, на Дальнем Востоке Японии, другие варианты встречались реже. Нескончаемой чередой пошли громкие дела “союза марксистов-ленинцев”, “московского центра”, “московской контрреволюционной организации — группы “рабочей оппозиции”, “ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других”, “антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра”, “московского параллельного антисоветского троцкистского центра”, “антисоветского правотроцкистского блока”, “антипартийной контрреволюционной группы правых”, “антисоветской троцкистской военной организации” в Красной Армии (“военно-фашистский заговор в РККА”), “террористической группы в правительственной библиотеке и контрреволюционной троцкистской группы военных работников Комендатуры Кремля”, “контрреволюционной фашистской террористической организации финских политэмигрантов” и множества других.

Характерно, что междоусобная борьба внутри самого НКВД до конца 1936 года велась абсолютно бескровно. Соперничество кланов, своего рода мафиозных группировок, носило совершенно аполитичный характер и преследовало исключительно цели продвижения по службе, приобретения большей власти, влияния, званий и льгот. Чекисты тщательно избегали обвинять друг друга в политических преступлениях и шпионаже, поскольку прекрасно понимали, что это обоюдоострое оружие, подобно бумерангу, имеет тенденцию оборачиваться против применивших его. Выполняя распоряжения партии, НКВД мог репрессировать кого угодно, но сам всегда оставался над схваткой. Все твердо знали, что в ОГПУ/НКВД врагов народа нет и быть не может, таковых надлежало обезвреживать исключительно за рамками госбезопасности. До февральско-мартовского (1937 года) пленума ЦК ВКП(б) никто из побежденных соперниками чекистов не обвинялся ни в измене родине, ни в контрреволюции или троцкизме, при Ягоде об этом даже подумать было невозможно. Многие поверили, что так будет вечно.

Тем временем Сталин и приближенные к нему члены правительства с беспокойством отмечали слишком большую информированность руководства Наркомата внутренних дел, его погрязание в интригах и постепенную деградацию в обеспечении действительной безопасности страны. Чего стоил один только провал агентурной сети НКВД Украины в 1935 году, когда из-за непростительной и грубейшей халатности курирующих офицеров были провалены ценнейшие источники в румынском генеральном штабе и подразделениях разведки в Кишиневе и Черновицах! При разбирательстве выяснились не только их безответственность и некомпетентность в оперативных вопросах, но и вопиющие факты коррупции. Оказалось, что руководящий состав ИНО УГБ УНКВД УССР по Одесской области занимался контрабандой, обложил агентуру системой поборов и взяток, вымогал разного рода подарки, причем в этом непосредственно участвовал и сам бывший руководитель отдела В. М. Пескер-Пискарев. К осени 1936 года увлекшийся выполнением пожеланий вождя Ягода забыл об осторожности и не заметил, что Сталин уже принял решение о смене команды. Он всегда поступал подобным образом, избавляясь от слишком информированных и чересчур много возомнивших о себе соратников, причем это повторялось с вполне предсказуемой регулярностью. Кроме того, в свое время Ягода имел неосторожность несколько раз продемонстрировать симпатии к Рыкову и Бухарину, и это, скорее всего, послужило последним толчком к его падению.

25 сентября 1936 года находившиеся на отдыхе в Крыму Сталин и Жданов отправили в Политбюро телеграмму: “Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД”[267]. Уже на следующий день Ягода сдал дела своему преемнику Н. 14. Ежову и для начала был назначен наркомом связи СССР вместо арестованного Рыкова. Этих двух людей объединяет ряд совпадений. Рыков являлся первым наркомом НКВД РСФСР, а Ягода — СССР, последняя должность обоих — нарком связи, оба были арестованы и одновременно расстреляны по одному делу. К отставному руководителю карательных органов подбирались постепенно. 29 января 1937 года ЦИК перевел генерального комиссара госбезопасности Ягоду в запас, и лишь в ночь с 3 на 4 апреля последовал его арест по делу “антисоветского правотроцкистского блока. Представляет интерес динамика изменения формулировок обвинения в адрес бывшего наркома. 31 марта 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) постановило: “Поставить на голосование членов ЦК ВКП(б) и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) следующее предложение: “Ввиду обнаруженных антигосударственных и уголовных преступлений наркома связи Ягода, совершенных им в бытность его наркомом внутренних дел, а также после его перехода в Наркомат связи, Политбюро ЦК ВКП(б) считает необходимым исключение его из партии и ЦК и немедленный арест[268]”. Пленум ЦК ВКП(б) согласился с этим предложением. Однако власть, судя по всему, не была еще уверена в возможности обнародования подобных формулировок по отношению к главе НКВД, хотя и бывшему, и постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 3 апреля 1937 года о снятии Ягода с должности оказалось существенно более мягким: “Ввиду обнаруженных должностных преступлений уголовного характера Народного Комиссара связи Г. Г. Ягода…[269]”. Лишь позднее, когда Сталин окончательно уверился в невозможности негативной реакции НКВД, бывшему наркому внутренних дел СССР вновь вменили в вину преступления политического характера.

Ягода принял предложенные правила игры и на суде послушно соглашался со всеми обвинениями в заговоре, вредительстве, отравлениях и других преступлениях, отказавшись признать лишь шпионаж. Он заявил прокурору А. Я. Вышинскому, что если бы он был шпионом, то десятки государств могли бы распустить свои разведки за ненадобностью держать в Советском Союзе сеть агентов. Суд не стал настаивать и 13 марта 1938 года приговорил бывшего наркома к расстрелу по остальным статьям, что и было исполнено через два дня.

Следующим наркомом НКВД СССР стал 42-летний Николай Иванович Ежов. Он примкнул к большевикам после Февральской революции и во время Гражданской войны был комиссаром в Красной Армии, затем перешел на партийную работу в Туркестане, в 1922 году стал секретарем вначале Семипалатинского губкома, а затем Казахского крайкома ВКП(б). С 1927 года Сталин заметил и оценил своего активного и верного сторонника и перевел его в Москву, где тот с 1929 по 1930 годы работал заместителем наркома земледелия, после чего заведовал Распределительным отделом и Отделом кадров ЦК. В дальнейшем Ежов избирался членом ЦК ВКП(б) и членом Комиссии партийного контроля (КПК), а с 1936 года занял пост секретаря ЦК и в этом качестве курировал правоохранительные органы. Уже тогда Ягода почувствовал страшную опасность, исходившую от “злобного карлика”, как называли Ежова некоторые современники, но рассчитывал все же справиться с ним, не поняв, что решением Сталина уже обречен на гибель, и никакие интриги помочь ему уже не смогут. Многие работники НКВД осознали угрозу, исходившую от этого незлобивого и мягкого в обыденной жизни человека, и попытались помочь наркому отвратить ее. К их числу прежде всего относились начальник Особого отдела Гай, начальник Секретно-политического отдела Молчанов и заместитель наркома Прокофьев. Однако другие, в том числе первый заместитель наркома Агранов, начальники УНКВД по Московской и Ленинградской областям Редене и Заковский, рассчитывали с приходом нового руководителя упрочить свое положение и поддержали ставленника партии. 26 сентября 1936 года Ежов, сохранив статус секретаря ЦК ВКП(б), официально возглавил НКВД, а в январе следующего года стал вторым человеком в истории СССР, получившим звание Генерального комиссара госбезопасности. Его патологическая страсть к уничтожению высокопоставленных деятелей и чекистов-ставленников Ягоды была удовлетворена, поскольку Сталин дал ему практически неограниченные полномочия по проведению чисток врагов народа. При этом Ежов всячески пропагандировался в обществе, писатели, журналисты и редакторы именовали его “любимым сталинским наркомом” и радостно обыгрывали тему “ежовых рукавиц”, еще не зная, что отвращение малограмотного руководителя НКВД к интеллигентам очень скоро приведет к гибели многих из них в этих самых рукавицах.

После ухода Ягоды безопасный период жизни чекистов закончился почти сразу же. Однако они не сразу осознали, что Сталин руками Ежова начал замену всех руководящих работников центрального аппарата и периферийных подразделений НКВД, а некоторые из них так и расстались с жизнью в неведении относительно общей обстановки. Естественно, что подобная задача никогда не объявлялась официально, и репрессии в органах госбезопасности начались исподволь. Это являлось весьма дальновидным шагом, поскольку сразу же внесло раскол в ряды ее сотрудников и исключило любую возможность организованного сопротивления со стороны осознавших свою обреченность чекистов.

Прежде всего Ежов решил покончить с привилегированным положением работников ГУГБ, а затем, в дополнение к Я. С. Агранову, ввел новые штатные единицы заместителей наркома и назначил на них людей не из главка госбезопасности: М. Д. Бермана, М. П. Фриновского и Л. Н. Бельского. Одновременно он начал продвигать в неоперативные подразделения НКВД своих людей из КПК и ЦК. Очень скоро ключевая должность особоуполномоченного при наркоме, штаты Административно-хозяйственного управления, отдела кадров и секретариата оказались укомплектованными партийными выдвиженцами, в самом же ГУГБ руководящие позиции заняли члены “северокавказской группы”. Особый отдел возглавил изгнанный ранее с Украины И. М. Леплевский, Секретно-политический отдел — бывший начальник УНКВД по Западно-Сибирскому краю В. М. Курский. С 25 декабря 1936 года в целях повышения режима секретности все отделы Главного управления государственной безопасности стали номерными. Ежов существенно изменил существовавшую структуру главка госбезопасности. Из Особого (5-го) отдела вновь была выделена гражданская контрразведка, а его функции опять ограничены оператавной работой в армии, ВМФ, пограничных и внутренних войсках. В аппаратах УГБ УНКВД также создавались 5-е отделы, но подразделения военной контрразведки в звеньях от бригады до округа по-прежнему именовались Особыми отделами. Контрразведывательный отдел был возрожден на основе частей аппаратов бывшего Особого и расформированного Экономического отделов. Таким образом, военная контрразведка вновь стала отдельной линией оперативно-чекистской деятельности. Печальный опыт покушения на Кирова заставил обратить более пристальное внимание на безопасность, и из состава Оператавного отдела был выделен Отдел по охране членов правительства и дипломатического корпуса. В составе ГУГБ появился новый Тюремный отдел.

Отныне структура главного управления государственной безопасности выглядела следующим образом:

— 1-й отдел (Охраны), начальник К. В. Паукер;

— 2-й отдел (Оператавный), начальник Н. Г. Николаев-Журид;

— 3-й отдел (Контрразведывательный), начальник Л. Г. Миронов;

— 4-й отдел (Секретно-политический), начальник Г. А. Молчанов;

— 5-й отдел (Особый), начальник И. М. Леплевский;

— 6-й отдел (Транспорта и связи), начальник А. М. Шанин;

— 7-й отдел (Иностранный), начальник А. А. Слуцкий;

— 8-й отдел (Учетно-регистрационный), начальник В. Е. Цесарский;

— 9-й отдел (Специальный), начальник Г. И. Бокий;

— 10-й отдел (Тюремный), начальник Я. М. Вейншток.

Структурные изменения сопровождались изучением ситуации в подразделениях. Ежов собирал информацию и готовился нанести удар, о чем в ноябре 1938 года вспоминал: “Наиболее запущенным участком в НКВД оказались кадры. Вместо того, чтобы учитывать, что заговорщикам из НКВД и связанными с ними иностранными разведками за десяток лет минимум удалось завербовать не только верхушку ЧК, но и среднее звено, а часто и низовых работников, я успокоился на том, что разгромил верхушку и часть наиболее скомпрометированных работников среднего звена. Многие из вновь выдвинутых, как теперь выясняется, также являются шпионами и заговорщиками”[270].

Первая кровь “изменников-чекистов” пролилась в возглавлявшемся Г. С. Люшковым УНКВД по Азово-Черноморскому краю, где были арестованы и вскоре расстреляны начальники Таганрогского городского отдела Е. Н. Баланюк и Новочеркасского районного отдела Д. И. Шаповалов. Согласно приговору суда, они “систематически информировали участников троцкистской организации об имевшихся в НКВД материалах антисоветской деятельности последних”[271]. На февральско-мартовском пленуме ЦК Ежов объявил о разоблачении бывшего начальника СПО троцкиста Молчанова и группы польских шпионов в ГУГБ. В рамках этого же дела весной и летом 1937 года нарком нанес удар по работникам польского направления Контрразведывательного отдела и чекистам польской национальности. Примерно в это же время было объявлено о разоблачении “латышской фашистской организации” в НКВД, а несколько позже очередь дошла до чистки региональных подразделений. Особенно пострадала в этом отношении Украина. Воз, врата вшийся в Киев комиссар госбезопасности 2-го ранга Леплевский немедленно вскрыл “заговор в НКВД УССР” и за краткий период, с июля по август практически истребил своих недавних союзников, сохранивших верность его бывшему покровителю, а затем главному обидчику Балицкому. Как и обещал в 1934 году, он действительно вернулся на Украину и столь активно взялся за проведение чисток, что вскоре вызвал возмущение даже у собственного руководства. Ни один из руководителей территориальных органов НКВД не был так привержен репрессиям по спискам и общему количеству арестованных, не утруждая аппарат отысканием хоть малейших формальных обоснований своих действий в отношении конкретных людей. За этот абсолютно неконтролируемый террор Ежов в январе 1938 года снял Леплевского с поста республиканского наркома и перевел начальником 6-го (транспортного) отдела ГУГБ НКВД СССР, а уже в апреле палач Украины был арестован и расстрелян.

А. И. Успенский

В Киеве Леплевский сдал дела А. И. Успенскому, ранее работавшему начальником УНКВД по Москве и Московской области. Очередной республиканский нарком закончил свою карьеру нестандартно. Горький опыт предшественников научил его многому, поэтому, получив завуалированное предупреждение от Ежова, он не стал дожидаться неизбежного ареста и расстрела после мучительных пыток, а просто скрылся. Успенский имитировал самоубийство, оставил предсмертное письмо и попытался исчезнуть по заранее заготовленным поддельным паспортам. Однако привыкшие подвергать все сомнению оперативники НКВД установили наблюдение за его женой и из некоторых нюансов ее поведения, заключили, что она знает о судьбе мужа больше, чем говорит. Дело дошло до самых высших инстанций. Сталин в записке на имя Берия 22 ноября 1938 года потребовал: “Нужно поставить чекистам задачу: Поймать Успенского во что бы то ни стало. Задета и опозорена честь чекистов, не могут поймать одного мерзавца — Успенского, который на глазах у всех ушел в подполье и издевается. Нельзя этого терпеть”[272]. В итоге беглеца в апреле 1939 года все же арестовали в Миасе Челябинской области и репрессировали, так что его отчаянная попытка лишь ненадолго отдалила неизбежный конец. По настоятельной личной просьбе партийного руководителя Украины Н. С. Хрущева вскоре расстреляли и жену бывшего наркома.

Чистка главка госбезопасности набрала размах, причем Ежов проделал всю эту работу отнюдь не сам. У наркома оказались активные помощники из числа озлобленных противников недавних фаворитов Ягоды. Когда в апреле 1937 года начальником ГУГБ и 1-м заместителем наркома стал Фриновский, аресты значительно участились. В течение месяца были репрессированы все люди Ягоды в центральном аппарате НКВД, включая практически не находившихся в подчинении наркома начальников Оперативного отдела Паукера и Спецотдела Бокия. Первый из них ведал охраной Сталина и других высших должностных лиц страны, а второй относился к НКВД в немалой степени условно, поэтому тронуть их без санкции первого лица в государстве не осмелился бы никто. Возможно, Бокий и избежал бы ареста и последующей казни, однако в последнем разговоре с Ежовым он, как всегда, повел себя дерзко и вызывающе, а на угрозу отстранения от должности надменно заявил, что не Сталин его на нее ставил, не ему и выгонять. Такая утрата связи с реальностью дорого обошлась излишне самоуверенному руководителю криптографической службы, и уже на следующий день он оказался во внутренней тюрьме НКВД.

На ведущие позиции постепенно выдвигались сумевшие найти общий язык с новым наркомом члены “северокавказской группы”, и к декабрю 1937 года из двенадцати отделов ГУГБ четыре неоперативных подразделения уже возглавляли партийные выдвиженцы Ежова, два отдела и комендатуру Московского Кремля — члены “ленинградской группы”, четыре — члены “северокавказской группы”. Вместо Молчанова с начала 1937 года руководителем Секретно-политического отдела стал бывший начальник УНКВД по Западно-Сибирскому краю Курский. В апреле он сменил расстрелянного Паукера и возглавил 1-й (Оперативный) отдел ГУГБ, а в июне 1937 года сдал дела Дагину и был назначен на должность начальника 3-го отдела главка госбезопасности, но 8 августа по неизвестным причинам покончил жизнь самоубийством. Несколько ранее абсолютно все руководство этого отдела также было репрессировано, поэтому в 1937 году контрразведкой в масштабах государства фактически не руководил никто.

В. М. Курский

Аналогичные события происходили и на востоке страны. В апреле 1937 года делегация во главе с начальником 3-го отдела ГУГБ Мироновым прибыла в Хабаровск для проверки состояния дел в УНКВД СССР по Дальневосточному краю (ДВК), ведавшему обеспечением государственной безопасности на необозримых территориях Хабаровской, Приамурской, Амурской, Ново-Амурской, Уссурийской, Камчатской, Сахалинской, Зейской областей и Еврейского автономного округа. Через месяц в результате проверки начальника УНКВД Т. Д. Дерибаса “за пассивность в проведении следствия” отстранили от должности, однако арестовали и расстреляли несколько позднее.

Л. Г. Миронов

Снятый с поста наркома внутренних дел Украины Балицкий сменил в Хабаровске Дерибаса, но проработал на Дальнем Востоке лишь до июня, после чего был отозван в Москву и тоже расстрелян.

Г. С. Люшков

В июле 1937 года УНКВД по ДВК возглавил недавно получивший орден Ленина Г. С. Люшков. Он поставил своеобразный рекорд по репрессиям, за короткое время истребив 70 тысяч “врагов народа”, однако уже в следующем году настала и его очередь. Во время инспекционной поездки на границу в Приморской области 12–13 июня 1938 года осторожный Люшков сумел выяснить, что на смену ему едет новый начальник управления Г. Ф. Горбач. Не исключено, что начальник УНКВД по ДВК почувствовал смертельную опасность еще в середине апреля, когда Фриновский отозвал в Москву его первого заместителя майора госбезопасности М. А. Кагана для получения нового назначения. В 1937 году подобные вызовы зачастую становились провозвестниками предстоящих арестов, поэтому Каган пообещал, в случае благоприятного развития событий, прислать в Хабаровск соответствующую телеграмму. В столице его арестовали, и отсутствие известий от бывшего первого заместителя послужило для Люшкова сигналом об опасности. Возможно, эта история и не соответствует действительности, но сам приезд нового начальника управления был достаточно симптоматичен. В годы репрессий искушенному чекисту незачем было долго гадать, что это означает, и он решил спастись нестандартным для того времени образом. В сопровождении заместителя начальника разведывательного отдела краевого УНКВД лейтенанта ГБ К. Н. Стрелкова Люшков отправился к границе в полосе 59-го Посьетского погранотряда. Под предлогом проводимой по личному указанию Ежова встречи с агентом, имеющим доступ в высшие круги маньчжурских властей и японских войск, он приказал Стрелкову на некоторое время отойти от автомашины на 300 метров в тайгу, а сам пешком пересек кордон и сдался обходившему свой участок пограничному наряду Ханчунского полицейского отряда. Это предательство стало одним из самых крупных в истории советских органов госбезопасности. Кроме информации обо всей системе разведки и контрразведки по Дальневосточному краю и режиме охраны границы, Люшков также передал японцам данные об организации системы секретной связи в приграничных районах СССР, значительно облегчившие работу их криптографов.

К этому времени чекистов истребили уже столько, что замещать вакантные посты начальников подразделений стало затруднительно, и тогда начался ощутимый процесс перемещения кадровых пограничников на должности руководителей территориальных органов НКВД, за что особенно ратовал бывший начальник Главного управления погранвойск Фриновский.

Существенной реформой правоохранительной системы стало создание в 1937 году в НКВД Следственной части. Это позволило изъять все следственные действия из ведения других отделов и сосредоточить их в специализированном подразделении, тогда как ранее дознанием и предварительным следствием занимались оперативные сотрудники. Ожидалось, что реорганизация резко повысит уровень работы, однако на деле все вышло как раз наоборот. Основная причина провала заключалась в укомплектовании нового подразделения в основном неквалифицированной молодежью, не знавшей других путей отыскания доказательств совершенных преступлений, кроме получения собственного признания подследственного. Добивались его в основном с помощью психологического террора и пыток. В прошлое ушли изощренные, зачастую коварные методы следователей прежних времен, в 1937 же году признание уже просто и без особых ухищрений выбивали, а в тех крайне редких случаях, когда судьи и прокуроры действительно серьезно относились к процессу, дела, как правило, разваливались. О применении пыток в ходе следствия долгое время предпочитали умалчивать, и лишь 10 января 1939 года Сталин направил по этому поводу недвусмысленную телеграмму: “ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение методов физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б)… Известно, что все буржуазные разведки применяют методы физического воздействия против представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод”[273]. Следует отметить, что в предвоенное десятилетие в открытых пропагандистских материалах для обозначения любых органов госбезопасности, как правило, употреблялся термин “разведка”. В газетах постоянно использовалось словосочетание “руководитель советской разведки товарищ Ежов”, а среди праздничных призывов ЦК ВКП(б) регулярно, хотя и с незначительными вариациями, печаталась одна и та же фраза: “Трудящиеся Советского Союза! Поддерживайте нашу социалистическую разведку! Помогайте ей корчевать врагов народа!”

Чистка аппарата НКВД затронула в 1937 году все подразделения, за исключением почти не пострадавшей внешней разведки, хотя некоторые ее закордонные резидентуры все же понесли ощутимый урон. Сейчас сложно установить подлинные причины такой отсрочки, и исследователи расходятся во мнениях по этому поводу. Одни полагают, что Ежов и Сталин просто опасались чересчур ослабить государственную безопасность одновременными репрессиями в отношении ее внутренних и внешних подразделений, другие же придерживаются мнения, что роль разведки в борьбе за влияние внутри НКВД была столь ничтожна, что самый легкий участок выявления врагов народа оставили на потом. Безусловно, планы нанести удар по резидентурам существовали и были весьма конкретными. В ноябре 1938 года Ежов утверждал: “Иностранную разведку, по существу, придется создавать заново, так как ИНО было засорено шпионами, многие из которых были резидентами за границей и работали с подставленной иностранными разведками агентурой”[274]. Существует и иное мнение, согласно которому внешнюю разведку вначале не собирались основательно чистить, однако вследствие нескольких побегов ее высокопоставленных сотрудников ситуация принципиально изменилась. НКВД начал сплошную проверку резидентов и оперативных работников загранточек, а далее все пошло по уже проверенной и испытанной схеме. Достаточным основанием для репрессий являлась не только дружба, но даже совместная работа с кем-либо из перебежчиков, а поскольку кадры разведки постоянно перемещались, в список подозреваемых попало большинство ее офицеров.

Как бы то ни было, очередь внешней разведки подвергнуться массовой чистке настала лишь в следующем, 1938 году. Ее результатом стала ликвидация подавляющего большинства нелегальных и некоторых “легальных” резидентур, причем в последних, как правило, осталось не более одного-двух оперативных работников. Множество источников были потеряны навсегда, связи с другими оборвались и требовали длительного восстановления. Как следствие, по линии внешней разведки в течение 127 дней 1938 года руководство страны не получало вообще никакой информации. Не менее плачевная судьба постигла и спецрезидентуры, созданные в середине 1930-х годов в развитие концепции “группы Яши”. Основным предназначением этих нелегальных загранточек являлась организация диверсионных операций, как традиционных, так и с использованием реально существовавшего на иностранных предприятиях технологического процесса. Его подробно изучали на предмет отыскания слабых мест и внесения изменений, приводящих к взрывам, пожарам или выбросам опасных химических компонентов. Особое внимание уделялось изучению систем энергоснабжения и методам создания аварий на них. Деятельность спецрезидентур в мирное время сводилась к укреплению своего положения, обучению персонала и выработке методики диверсий, к боевым операциям планировалось приступать лишь в случае начала войны или объявления “особого периода”. Однако применить полученные навыки не пришлось, поскольку к концу 1938 года сеть диверсионных загранточек внешней разведки оказалась практически полностью ликвидированной.

Продолжались структурные реорганизации наркомата. На совещании руководящего состава НКВД 24–25 марта 1937 года Ежов сообщил, что контрразведывательные отделы на местах несут непомерную нагрузку в связи с “массовыми операциями”, поэтому оперативное обслуживание промышленности исключалось из числа задач КРО и поручалось вновь создаваемым отделам промышленности и оборонной промышленности. С 3 марта 1937 года в ведении 6-го отдела ГУГБ осталось обслуживание объектов исключительно железнодорожного транспорта, а водный транспорт, шоссейные дороги и система Наркомата связи были отнесены к компетенции вновь образованного 11-го отдела. 7 августа того же года в состав главка госбезопасности возник крайне важный 12-й отдел (оперативной техники).

К этому времени чистки в центральном аппарате НКВД и его территориальных органах уже пошли на убыль. Ставленников Ягоды в основном репрессировали, за исключением сумевших не только удержаться, но и укрепить свои позиции членов “северокавказской”, “московской” и “ленинградской” группировок. Заметно ограниченный соответствующим постановлением январского (1938 года) пленума ЦК ВКП(б) внутренний террор стал понемногу затихать. Репрессии пробили множество брешей в высшем и среднем управленческом эшелоне, их размах встревожил руководство государства, осложнил ведение внешней пропаганды и вызвал нежелательный международный резонанс. Пришло время продемонстрировать мудрое вмешательство партии и свалить ответственность на излишне ретивых исполнителей, для которых изобрели термин “перегибщики”. Совершенно очевидно, что в этой ситуации сохранение прежнего руководства НКВД являлось бы грубой политической ошибкой, поэтому очередь неизбежного уничтожения наступила уже для очередного поколения чекистов. Именно так следует рассматривать фактическую ссылку Реденса из Москвы в Казахстан, арест ставленников Ежова в Орджоникидзевском крае П. Ф. Булаха и Я. А. Дейча (не путать с Арнольдом Дейчем и М. А. Дейчем!) и удаление с Украины бывшего наркома Леплевского, арестованного в апреле вместе с группой приверженцев в Киеве и Москве по обвинению в руководстве “вторым заговором в НКВД УССР”. Вскоре последовало увольнение заместителя Ежова, начальника УНКВД по Москве и Московской области Л. М. Заковского, которого вначале перевели на работу в систему ГУЛАГа, а затем взяли под стражу вместе с группой сторонников. Позднее были уничтожены и другие руководители госбезопасности из числа сторонников Ежова, виднейшими среди которых были наркомы НКВД Бурят-Монгольской АССР П. П. Бабкевич, Казахской ССР П. В. Володько, Чечено-Ингушской АССР Н. И. Иванов, Дагестанской АССР В. Г. Ломоносов, Северо-Осетинской АССР С. 3. Миркин, Азербайджанской ССР М. Г. Раев-Каминский, начальники УНКВД по Красноярскому краю А. П. Алексеенко, по Хабаровскому краю Г. Ф. Горбач, по Краснодарскому краю И. П. Малкин, по Адыгейской автономной области П. С. Долгопятов, по Полтавской области А. А. Волков, по Архангельской области В. Ф. Дементьев, по Ярославской области А. М. Ершов-Лурье, по Вологодской области С. Г. Жупахин, по Горьковской области И. Я. Лаврушин, по Тамбовской области М. Н. Малыгин и множество других. Судя по всему, последним ударом по наркому стал побег его прямого выдвиженца, бывшего начальника УНКВД по ДВК Люшкова.

Время Ежова заканчивалось, хотя нарком еще сопротивлялся. К этому времени его уже начали постепенно отводить от руководства системой госбезопасности и для начала 8 апреля 1938 года назначили по совместительству наркомом водного транспорта СССР. Наркоматом внутренних дел фактически руководил первый заместитель Ежова Фриновский, в свою очередь, перепоручивший дела в ГУГБ своему первому заместителю В. Н. Меркулову. Зато опытный в аппаратных вопросах нарком сделал встречный ход и попытался воспрепятствовать процессу утраты контроля над кадровой политикой наркомата, для чего инициировал совместное постановление СНК и ЦК ВКП(б) от 28 марта 1938 года “Об изменении структуры ГУГБ НКВД СССР”. Главное управление государственной безопасности ликвидировалось и заменялось тремя номерными управлениями, хотя до июня его прежние структуры существовали параллельно с новыми. Замысел наркома заключался в попытке вывести процесс назначений лиц высшего руководящего состава НКВД из совместной компетенции ЦК ВКП(б) и СНК, к номенклатуре которых относились первые заместители наркомов и начальники главных управлений всех наркоматов. Ликвидируя главки, Ежов теоретически получал полный контроль над комплектованием штатов высшего звена НКВД и попытался воспрепятствовать назначению неприемлемых для него кандидатур. После реорганизации в структуре центрального аппарата Наркомата внутренних дел СССР вместо ГУГБ оказались три управления и нескольких самостоятельных отделов:

— Управление госбезопасности (1-е управление) во главе с 1-м заместителем наркома М. П. Фриновским:

— 1-й отдел (охрана правительства), начальник И. М. Дагин;

— 2-й отдел (оперативный), начальник И. П. Попашенко;

— 3-й отдел (контрразведывательный), начальник Н. Г. Николаев-Журид;

— 4-й отдел (секретно-политический), начальник А. С. Журбенко;

— 5-й отдел (иностранный), начальник 3. И. Пассов;

— 6-й отдел (наблюдение за милицией, пожарной охраной и военкоматами), начальник И. Д. Морозов;

— 7-й отдел (оборонной промышленности), начальник И. Д. Рейхман;

— 8-й отдел (промышленности), начальник А. М. Минаев-Цикановский;

— 9-й отдел (сельскохозяйственный), должность начальника была вакантной.

— Управление особых отделов (2-е управление, УОО) во главе с комбригом Н. Н. Федоровым;

— Управление транспорта и связи во главе с комиссаром госбезопасности 3-го ранга Б. Д. Берманом;

— 1-й спецотдел (учетно-регистрационный);

— 2-й спецотдел (оперативной техники);

— Тюремный отдел;

— Спецотдел (шифровальный).

Однако никакие аппаратные ухищрения Ежова не могли перевесить влияния ЦК ВКП(б), и его положение стремительно ухудшалось. Этот процесс усугублялся постепенной деградацией наркома, который, после назначения по совместительству на должность наркома водного транспорта СССР, постепенно погружался в алкоголизм и набиравший силу процесс помрачения сознания. Под конец жизни он уже вряд ли мог адекватно воспринимать окружающую действительность. Тем не менее, несмотря на проблемы личностного характера, угрожавшую ему опасность Ежов видел достаточно отчетливо, но поделать с этим уже ничего не мог. Его сторонников уничтожали систематически и последовательно, например, в 1938 году сменилось шесть начальников УНКВД по Москве и Московской области. Ежов попытался провести чистку грузинской госбезопасности, где до сих пор монополией на проведение репрессий располагало исключительно местное руководство, однако эта попытка не удалась, и вместо разрешения арестовать бывшего председателя ГПУ Грузии, а позднее первого секретаря ЦК республики Л. П. Берия Сталин распорядился перевести его на работу в центральный аппарат наркомата. С 22 августа он в звании комиссара госбезопасности 1-го ранга стал 1-м заместителем наркома НКВД СССР, а с 29 сентября по совместительству принял руководство реанимированным ГУГБ. Предшественника Берия командарма 1-го ранга Фриновского в сентябре назначили наркомом Военно-морского флота СССР, арестовали и впоследствии расстреляли, причем произошло это настолько стремительно, что он даже не успел получить морское звание.

Далее Сталин воспользовался оправдавшим себя при замене Ягоды испытанным методом и назначил комиссию по проверке работы НКВД. Как и ожидалось, она вскрыла массу пагубных упущений в работе, ни одно из которых не являлось выдуманным, поскольку этого просто не требовалось. Положение дел в госбезопасности было и в самом деле критическим и послужило основанием для издания постановление СНК и ЦК ВКП(б) от 13 сентября 1938 года “Об изменении структуры НКВД СССР”, от 23 сентября 1938 года “О структуре НКВД СССР” и некоторые другие. Однако самым весомым из них стало совершенно секретное постановление от 17 ноября 1938 года “Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия”, дававшее профессиональному уровню чекистской работы весьма резкую, но абсолютно заслуженную оценку:

“Работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу, предпочитая действовать более упрощенным способом, путем практики массовых арестов, не заботясь при этом о полноте и высоком качестве расследования.

Работники НКВД настолько отвыкли от систематической, кропотливой агентурно-осведомительной работы и так вошли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопрос о предоставлении им так называемых “лимитов” для производства массовых арестов.

Это привело к тому, что и без того слабая агентурная работа еще более отстала и, что хуже всего, многие наркомвнудельцы потеряли вкус к агентурным мероприятиям, играющим в чекистской работе исключительно важную роль.

Это, наконец, привело к тому, что при отсутствии надлежаще поставленной агентурной работы следствию, как правило, не удавалось полностью разоблачить арестованных шпионов и диверсантов иностранных разведок и полностью вскрыть их преступные связи”[275].

Безусловно, все постановления молчаливо игнорировали тот непреложный факт, что стратегическую линию деятельности НКВД определял не кто иной, как ЦК ВКП(б), но все же нельзя не отметить справедливость и своевременность этих документов. Следует признать, что причиной репрессий в отношении Ежова и его приближенных было отнюдь не одно стремление Сталина в очередной раз сменить руководство карательного ведомства. Если устранение Ягоды преследовало цель убрать слишком информированного наркома, то с его преемником все обстояло совершенно иначе. Полный развал всей системы государственной безопасности, вошедшая в постоянную практику фальсификация следственных дел, катастрофическое положение в разведке и вышедшее из-под контроля истребление руководящих кадров вплоть до среднего звена ставило под угрозу слишком многое. Ежов не сумел удержать в узде группировки чекистов, которые накинулись друг на друга и занялись взаимным истреблением, а нарком, вместо того, чтобы как-то урегулировать эту проблему, пошел у них на поводу и оказался на своей должности абсолютно несостоятельным. Кроме того, ни для кого не составляли секрета его явный алкоголизм, прогрессирующее душевное заболевание и не слишком тщательно скрываемые гомосексуальные наклонности, поэтому отстранение Ежова от должности было полностью логичным и оправданным, в отличие от назначения на нее двумя годами ранее. ЦК и Совнарком вынужденно занимались проблемами, строго говоря, относившимися к компетенции наркомата. Безусловно, конкретизация главных направлений деятельности внешней разведки, в качестве которых были установлены линии политической (ПР), научно-технической (НТР) разведки и внешней контрразведки (КР), являлась задачей правительственного уровня, однако то, что столь высокой инстанции пришлось мелочно заниматься штатами и структурой Иностранного отдела, никак нельзя признать нормальным. 24 ноября 1938 года Ежов направил в Политбюро на имя Сталина письмо с просьбой об отставке с поста наркома НКВД, принятой на следующий же день.

Его преемник Лаврентий Павлович Берия получил назначение в НКВД не только для налаживания работы, но и для избавления от ставших уже ненужными и опасными “перегибщиков террора” и обновления кадрового состава госбезопасности. Для этого в период с апреля по сентябрь 1938 года, то есть при формально действовавшем в качестве наркома Ежове, он продолжил начатые в январе репрессии в отношении “ежовцев”, вначале в территориальных органах, а затем, после успешной пробы сил на периферии, и в центральном аппарате. Вслед за Берией в наркомат пришла новая, весьма влиятельная “закавказская” группировка его сторонников, наиболее известными представителями которой были В. Г. Деканозов, Б. 3. Кобулов и В. Н. Меркулов. После этого новый нарком до конца года закончил уничтожение еще сохранившихся сторонников своего предшественника и с разрешения Сталина добрался до него самого, организовав дело о “новом заговоре в системе НКВД” под руководством Ежова, Фриновского и Евдокимова. Бывшего народного комиссара внутренних дел взяли под стражу 10 апреля 1939 года, когда о нем уже стали понемногу забывать. Арест Ежова прошел в прежних традициях госбезопасности. Вначале два начальника областных УНКВД обратились к Сталину с письмами, в которых сообщили, что Ежов якобы намекал им на предстоящий арест всего руководства государства накануне октябрьских торжеств. Эти инспирированные Берия с явного согласия Сталина ложные доносы и послужили поводом для взятия под стражу и опального бывшего наркома. Вслед за этим последовали аресты остатков “северокавказской” и “московской” группировок во главе с Реденсом и многих партийных выдвиженцев Ежова, расстрелянного 4 февраля 1940 года.

Несколько ранее система госбезопасности подверглась очередной реформе. Структура подстраивалась под нового 1-го заместителя наркома Берия, за месяц до этого переведенного в Москву из Грузии и фактически подмявшего под себя власть в наркомате. Только что распущенное ГУГБ с 29 сентября 1938 года вновь формировалось и подчинялось непосредственно Берия, но теперь основные отделы возглавили его ставленники, вытеснившие отработавших свое предшественников. В новом главке госбезопасности имелось восемь подразделений:

— 1-й отдел (охрана правительства), начальник Н. С. Власик;

— 2-й отдел (секретно-политический), начальник Б. 3. Кобулов (по совместительству);

— 3-й отдел (контрразведывательный), начальник В. Г. Деканозов;

— 4-й отдел (особый), начальник В. М. Бочков, позднее А. Н. Михеев;

— 5-й отдел (иностранный), начальник В. Г. Деканозов (по совместительству);

— 6-й отдел (военизированных организаций);

— 7-й отдел (Спецотдел), начальник А. Д. Баламутов;

— Следственная часть, начальник В. Т. Сергиенко.

Л. П. Берия

Берия возглавлял ГУГБ до назначения наркомом НКВД СССР.

25 ноября 1938 года и 16 декабря передал свои прежние должности начальника главка госбезопасности и одновременно 1-го заместителя наркома внутренних дел В. Н. Меркулову, ранее являвшемуся заместителем начальника ГУГБ. После ухода Деканозова на дипломатическую работу Меркулов в течение некоторого времени руководил также и 3-м отделом главка госбезопасности.

Б. 3. Кобулов

Главное экономическое управление (ГЭУ) возглавлял Б. 3. Кобулов. Его организационная структура включала пять подразделений:

— 1-й отдел (оборонной промышленности);

— 2-й отдел (тяжелой промышленности и машиностроения);

— 3-й отдел (легкой, лесной и местной промышленности);

— 4-й отдел (сельского хозяйства и заготовок);

— 5-й отдел (торговли, кооперации, финансов).

Главное транспортное управление (ГТУ) возглавлял С. Р. Мильштейн, в его состав входили:

— 1-й отдел (железнодорожный транспорт),

— 2-й отдел (водный транспорт);

— 3-й отдел (связь, гражданский воздушный флот, шоссейно-дорожное строительство).

Структура Наркомата внутренних дел в очередной раз усложнилась, степень бюрократизма увеличилась многократно. Количество главных управлений в нем выросло до 12, и, помимо уже упоминавшихся, в НКВД СССР имелись теперь Главное управление шоссейных дорог (ГуШосдор), Главное архивное управление (ГАУ), Главное тюремное управление, Главное управление по строительству на Дальнем Востоке (ГУДС — Дальстрой), Главное управление госсъемки и картографии (ГУГСК). ГУПВО было переименовано в Главное управление пограничных и внутренних войск (ГУПВВ), а 8 марта 1939 года разделено сразу на шесть главков:

— Главное управление погранвойск (ГУПВ);

— Главное управление войск НКВД по охране железнодорожных сооружений;

— Главное управление войск НКВД по охране особо важных предприятий;

— Главное управление конвойных войск (ГУКВ);

— Главное управление военного снабжения (ГУВС);

— Главное военно-строительное управление войск НКВД СССР (ГВСУ).

В Наркомате внутренних дел СССР имелись также:

— Управление коменданта Московского Кремля (УКМК);

— Управление особого строительства (УОС);

— Административно-Хозяйственное управление (АХУ).

К числу самостоятельных отделов НКВД СССР относились три спецотдела, Центральный отдел актов гражданского состояния (ЦОАГС), переселенческий отдел, отдел трудколо-ний, бюро по планированию перевозок и некоторые другие второстепенные подразделения. Возглавлявшуюся Кобуловым следственную часть НКВД СССР разделили между ГУГБ и ГЭУ, в ГТУ же аналогичная структура была создана несколько ранее. С началом Второй мировой войны появилась необходимость образовать Управление по военнопленным и интернированным (УПВИ), а 7 июля 1940 года постановление Политбюро ЦК ВКП(б) “О противо-воздушной обороне” возложило на НКВД СССР ответственность за организацию местной обороны, включая мероприятия по подготовке защиты пунктов и населения при нападении воздушного противника. Для этой цели в его составе было создано новое Главное управление местной противовоздушной обороны (МПВО). Список задач НКВД расширялся, соответственно увеличивалось количество его структурных подразделений.

Разведка также изменила свою организационно-штатную структуру. Еще ранее, в октябре 1938 года, было упразднено небольшое Особое бюро при наркоме НКВД СССР, в функции которого входила подготовка информационно-справочных материалов, в том числе по формам и методам работы иностранных разведок, и составление характеристик на руководителей, государственных и общественных деятелей зарубежных стран. Как видим, с современным пониманием информационно-аналитической работы эти функции имели мало общего. Теперь руководство разведкой в лице начальника и двух заместителей управляло работой ведавшего секретным делопроизводством секретариата численностью в 30 человек, функциональными подразделениями (хозяйственным, финансовым и кадровым) и двенадцатью оперативными подразделениями общей численностью 210 человек:

— 1-е отделение (Германия, Италия, Чехословакия и Венгрия);

— 2-е отделение (Япония и Китай);

— 3-е отделение (Польша, Румыния, Югославия и Болгария);

— 4-е отделение (Великобритания, Швейцария, Франция, Испания и страны Бенилюкса);

— 5-е отделение (Греция, Турция, Иран и Афганистан);

— 6-е отделение (Финляндия, страны Скандинавии и Прибалтики);

— 7-е отделение (США и Канада);

— 8-е отделение (зарубежная оппозиция, включая троцкистов и правых);

— 9-е отделение (эмиграция);

— 10-е отделение (научно-техническая разведка);

— 11-е отделение (оперативно-техническое обеспечение);

— 12-е отделение (визы и учет иностранцев в СССР).

Обращает на себя внимание отсутствие в составе разведки специализированного подразделения, ответственного за внешнюю контрразведку. Кроме того, приведенное разделение обязанностей наглядно демонстрирует отсутствие в тот период у Советского Союза стратегических интересов в Африке, Латинской Америке и Индокитае. Периферийные разведывательные структуры создавались также и в некоторых территориальных органах. 1-е отделы получили УНКВД по Хабаровскому краю, Архангельской, Брестской, Ленинградской, Львовской и Читинской областям. Незадолго до начала войны, в апреле 1941 года, разведаппарат за рубежом был переведен на линейные принципы работы, и теперь линии политической, научно-технической, экономической разведки и контрразведки закреплялись за конкретными сотрудниками резидентур.

П. М. Фитин

В. Г. Деканозов

Владимир Григорьевич Деканозов возглавлял разведку недолго и параллельно руководил 3-м (контрразведывательным) отделом ГУГБ. Его назначение явилось большой неудачей, поскольку в разведывательных проблемах он не разбирался совершенно, зато обладал большим апломбом и под покровительством Берии чувствовал себя достаточно уверенно. Позже Деканозова перевели в Наркоминдел, а на смену ему пришел Павел Михайлович Фитин, назначение которого можно объяснить исключительно острейшей нехваткой профессиональных кадров разведки. Этот 32-летний производственник, а затем работник ЦК ВКП(б) был направлен на учебу в Высшую школу НКВД по партнабору в марте 1938 года, но успел окончить лишь специальные ускоренные курсы. С октября по ноябрь он являлся стажером 5-го отдела ГУГБ и практически сразу же попал на должность заместителя начальника, а с 1939 года — начальника отдела. Однако, вопреки всему, Фитин оказался одним из лучших руководителей внешней разведки, возглавлял ее на протяжении всей войны вплоть до 1946 года и был уволен исключительно из-за внутренних интриг в ведомстве госбезопасности.

Следует отметить, что основной удар по кадрам разведки нанес все же не Ежов, а Берия. Трудно сказать, чем он руководствовался, но есть основание предположить, что в ходе борьбы с приверженцами своего предшественника новый нарком решил, что почти не пострадавшая внешняя разведка была укомплектована именно ими и потому подлежала тщательной чистке. В декабре 1938 года он сформировал причинившую немало бед комиссию под руководством Деканозова по сплошной проверке оперативных работников разведки. После отставки Ежова почти всех резидентов отозвали в Москву и там арестовали, такая же участь постигла и многих руководителей направлений в центральном аппарате. В последние годы различные исследователи часто отмечают здравый смысл Берия, его понимание проблем разведки и квалифицированное руководство ее деятельностью, однако все это пришло много позднее, а в предвоенный период окончательный разгром внешней разведки осуществил именно он. В совершенно секретном отчете 1-го (разведывательного) управления Наркомата госбезопасности за период с 1939 года по апрель 1941 года констатировалось: “К началу 1939 года, в результате разоблачения вражеского руководства в то время Иностранного отдела, почти все резиденты за кордоном были отозваны и отстранены от работы. Большинство из них затем было арестовано, а остальная часть подлежала проверке. Ни о какой разведывательной работе за кордоном при этом положении не могло быть и речи. Задача состояла в том, чтобы, наряду с созданием аппарата самого Отдела, создать и аппарат резидентур за кордоном”[276]. Чудом избежали ареста некоторые отозванные из-за рубежа резиденты. Зарубина, Короткова, Ахмерова, Журавлева и других опытнейших работников в январе 1940 года отправили стажерами в различные отделения центрального аппарата к совершенно неопытным молодым разведчикам нового набора, и в данной ситуации это являлось для них еще лучшим исходом. Очевидно, что оперативная работа при этом не могла не упасть до небывало низкого уровня.

Такова была обстановка во внешней разведке в преддверии новой мировой войны. Лишь нападение Германии на Советский Союз заставило пересмотреть дела тех из разведчиков, которых, к счастью, не расстреляли, а содержали в тюрьмах и лагерях. К концу 1941 года многие из них вышли на свободу и вернулись к оперативной работе, хотя некоторые остались инвалидами и плодотворно трудиться уже не могли. Остальных же возвратить к жизни было уже невозможно.

Последним предвоенным штатным расписанием подразделений государственной безопасности в системе НКВД на 1 января 1941 года устанавливалась численность центрального аппарата ГУГБ в количестве 1484 человек, в том числе во 2-м отделе (новый начальник П. В. Федотов) 233 человека, в 3-м (новый начальник Т. Н. Корниенко) — 247, в 4-м — 394, в 5-м (новый начальник П. М. Фитин) — 225, в 7-м (новый начальник А. И. Копытцев) — 230, в Следственной части — 15 5[277]. Центральный аппарат ГЭУ насчитывал 629 человек и имел следующую структуру:

— 1-й отдел (промышленности);

— 2-й отдел (оборонной промышленности);

— 3-й отдел (сельского хозяйства);

— 4-й отдел (Гознака и аффинажных заводов);

— 5-й отдел (авиационной промышленности);

— 6-й отдел (топливной промышленности);

— Следственная часть.

Штатная численность центрального аппарата ГТУ составляла 496 человек. Самостоятельными спецотделами НКВД теперь считались 1-й (учетно-статистический, 358 человек), 2-й (оперативной техники, 621 человек), 3-й (обыски, аресты, наружное наблюдение, 147 человек) и лаборатория (61 человек). Указанная структура просуществовала совсем недолго. Согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) от 3 февраля 1941 года, “в связи с необходимостью максимального улучшения агентурно-оперативной работы органов государственной безопасности и возросшим объемом работы, проводимой Народным комиссариатом внутренних дел”[278], подразделения госбезопасности были выделены из НКВД СССР и сведены в Наркомат государственной безопасности СССР. К его обязанностям отнесли:

“а) ведение разведывательной работы за границей;

б) борьбу с подрывной, шпионской, диверсионной деятельностью иностранных разведок внутри СССР;

в) оперативную разработку и ликвидацию остатков всяких антисоветских партий и контрреволюционных формирований среди различных слоев населения СССР, в системе промышленности, транспорта, связи, сельского хозяйства и пр.;

г) охрану руководителей партии и правительства”[279].

Во главе наркомата был поставлен Всеволод Николаевич Меркулов, 1-м заместителем которого являлся И. А. Серов, заместителем — Б. 3. Кобулов, а заместителем по кадрам — М. В. Грибов. Организационная структура НКГБ СССР включала пять управлений и семь самостоятельных отделов:

— 1-е управление (разведывательное, РУ), начальник П. М. Фитин;

— 2-е управление (контрразведывательное, КРУ), начальник П. В. Федотов;

— 3-е управление (секретно-политическое, СПУ), начальник С. Р. Мильштейн;

— Управление коменданта Московского Кремля (УКМК);

— Следственная часть (СЧ) на правах управления;

— 1-й отдел (охрана правительства)

— 2-й отдел (учетно-справочный, УСО);

— 3-й отдел (оперативный);

— 4-й отдел (оперативной техники);

— 5-й отдел (шифры, охрана государственных тайн);

— Отдел кадров;

— Административно-хозяйственный и финансовый отдел (АХФО).

В. Н. Меркулов

П. В. Федотов

Несколько позднее Федотов стал по совместительству возглавлять 2-е и 3-е управления.

Реорганизация сопровождалась и серьезной реформой системы военной контрразведки. Несколько ранее, в апреле 1939 года, под давлением военных была отменена система обязательного согласования с Особым отделом назначений на руководящие посты в РККА. Тогда же была введена практика назначения руководителя 00 совместным приказом наркомов внутренних дел и обороны. Все это усилило позиции военного руководства по отношению к органам НКВД и позволило ему поднять вопрос о перестройке всей системы органов военной контрразведки. Следует отметить, что в предвоенные годы их подлинной и самой важной задачей являлся контроль за боеготовностью обслуживаемых частей и соединений и выявление слабых мест в их подготовке. На практике это встречало ряд существенных трудностей, поскольку относившиеся к системе госбезопасности Особые отделы в основном концентрировались на поиске компрометирующих материалов на военнослужащих всех рангов и направляли их по инстанции в НКВД и в соответствующие партийные органы. Там они обрабатывались и либо реализовывались, либо накапливались. Фактически система контроля за боеготовностью войск как таковой свелась к фиксированию промахов отдельных командиров, вследствие чего Наркомат обороны не имел полной картины действительного состояния дел в вооруженных силах. Это упущение планировалось преодолеть путем переподчинения НКО органов военной контрразведки. Вышедшее 8 февраля 1941 года совместное постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР предписало:

”1. Ликвидировать Особый отдел ГУГБ НКВД СССР.

2. Организовать при Наркомате обороны и Наркомате Военно-Морского Флота особые отделы НКО и НКВМФ, подчинив их непосредственно народным комиссарам обороны и Военно-Морского Флота. Именовать особые отделы НКО и НКВМФ соответственно Третьими управлениями НКО и НКВМФ.

3. Возложить на Третьи управления Наркомата обороны и Наркомата Военно-Морского Флота следующие задачи:

а) борьба с контрреволюцией, шпионажем, диверсией, вредительством и всякого рода антисоветскими проявлениями в Красной Армии и Военно-Морском Флоте;

А. Н. Михеев

б) выявление и информирование соответственно народного комиссара обороны и народного комиссара Военно-Морского Флота о всех недочетах в состоянии частей армии и флота и о всех имеющихся компрометирующих материалах и сведениях на военнослужащих армии и флота.

А. И. Петров

4. Организовать при НКВД СССР 3-й отдел с функциями чекистского обслуживания пограничных и внутренних войск НКВД СССР”[280].

В соответствии с этим же постановлением создавался Центральный совет из наркомов НКГБ и НКВД СССР и начальников Третьих управлений НКО и НКВМФ для координации контрразведывательных задач и исключения параллелизма в работе. Начальником контрразведки в наркомате обороны стал А. Н. Михеев, в наркомате ВМФ — А. И. Петров, в наркомате внутренних дел — А. М. Белянов.

Органы госбезопасности не устраивало сложившееся положение, и постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 19 апреля 1940 года предписало ввести в штаты органов Третьих управлений наркоматов обороны и военно-морского флота заместителей начальника, непосредственно подчиненных НКГБ или соответствующим УНКГБ. Официально их главной обязанностью являлось информирование начальников о делах, находящихся в производстве органов государственной безопасности и имеющих отношение к вооруженным силам. В действительности же эти люди явились эффективным средством для сохранения контроля НКГБ над военной контрразведкой, тем более, что в том же постановлении предусматривалась обязанность органов Третьих управлений сообщать коллегам из госбезопасности обо всех произведенных ими арестах. Те имели право забрать в собственное производство любое следственное или агентурное дело вместе с арестованными и даже с агентурой.

Однако реорганизация привела к иному перекосу в контрразведывательном обслуживании вооруженных сил. Вывод военной контрразведки из состава НКВД создал массу серьезных проблем в ограждении вооруженных сил от проникновения вражеской агентуры и в обеспечении безопасности ближних тылов пограничных военных округов в противодиверсионном отношении. Ранее Особые отделы, не располагавшие собственными подразделениями наружного наблюдения, слухового контроля и прочими обеспечивающими любой контрразведывательный процесс вспомогательными службами, использовали для этой цели силы и средства НКВД. Теперь же они оказались в различных наркоматах, практические вопросы взаимодействия между которыми не были должным образом отработаны. После 22 июня 1941 года эти упущения в полной мере скажутся на обеспечении безопасности ближних тылов округов и фронтов и послужат одной из основных причин срочного возвращения военной контрразведки в состав органов госбезопасности.

Внешняя разведка избежала столь принципиальной реорганизации. Штатная численность ее аппарата устанавливалась в количестве 695 человек, в которое входил персонал 45 “легальных” и 14 нелегальных резидентур, иногда довольно крупных. Так, например, загранточка в США насчитывала 18 сотрудников, в Финляндии — 17, в Германии — 13. Уже в основном восстановленный к этому времени агентурный аппарат в целом насчитывал приблизительно 600 источников. Предвоенная смета на содержание разведки достигла заметных величин, и вызывает серьезное сомнение информация о прямых бюджетных ассигнованиях на ОГПУ в 1923–1924 финансовом году в размере всего 58 тысяч рублей[281]. Эта сумма не покрыла бы даже расходы на заработную плату сотрудников любого из отделов центрального аппарата управления. Конечно, наивно полагать, что себестоимость разведки ограничивалась мизерной официальной суммой. Многое было скрыто в бюджетах других ведомств, еще большие средства поступали из внебюджетных источников, включая собственные коммерческие предприятия как разведки, так и системы госбезопасности в целом. Для сравнения можно привести более реальные величины финансирования военной разведки, сравнимой с внешней по численности персонала и размаху операций. Только в валюте в 1926 году она получила 1 миллион 763 тысячи золотых рублей, а с 1929 по 1931 годы бюджетные ассигнования на нее достигли почти 3 миллионов долларов США и свыше 1,5 золотых миллионов рублей. Этого было совершенно недостаточно, и уже в 1936 году военные разведчики получили 2 миллиона золотых рублей, а в 1940 — 9 миллионов[282]. Принимая приведенные цифры в качестве опорных, следует учесть, что внешняя разведка тратила, вероятно, несколько меньше за счет отсутствия в ней института военных атташе и военных советников.

С финансами было непросто, но значительно сложнее обстояло дело с людьми. Репрессии до крайности обескровили разведку, вследствие чего требовалось срочно заняться подготовкой ее пополнения. Если обучение кадров для контрразведывательных подразделений было более-менее налажено в Высшей школе НКВД СССР, основанной еще в 1921 году в статусе Высших курсов ВЧК, то разведка своего специализированного учебного заведения не имела. Для исправления создавшегося положения 3 октября 1938 года была организована Школа особого назначения (ШОН), первым руководителем которой стал В. X. Шармазанашвили. Школа размещалась под Москвой во внешне непривлекательных, но хорошо оборудованных домиках, и уже в первый год ее существования там обучались до 30 будущих разведчиков. Установленный годовой бюджет в 1,5 миллиона рублей позволял обеспечить весьма высокий уровень преподавания общеобразовательных, специальных и языковых дисциплин. В ШОН на кафедре “Восток” преподавались японский, китайский, персидский и турецкий языки, а на кафедре “Запад” — английский, немецкий, испанский, французский и итальянский. Так в Советском Союзе была начата систематическая подготовка профессиональных разведчиков, которым предстояло закрыть бреши, пробитые репрессиями в агентурной работе.

Наркомат внутренних дел продолжал заниматься вопросами разведки даже после выделения из него органов государственной безопасности. В его составе по-прежнему находилась пограничная разведка, а 16 июня 1941 года начала формироваться Особая группа при наркоме НКВД, которую планировалось привести в состояние готовности с 1 июля. Фактически это строго засекреченное подразделение являлось преемником распущенной в 1938 году “группы Яши”, но в преддверии надвигающейся войны с Германией его задачи были значительно расширены. По словам руководителя Особой группы Судоплатова, к ее функциям относились “ведение разведопераций против Германии и ее. сателлитов, организация партизанской войны, создание агентурной сети на территории, находящейся под немецкой оккупацией, руководство специальными радиоиграми с немецкой разведкой для дезинформации противника”[283]. Практическая деятельность группы началась лишь после 22 июня, поэтому она рассматривается в соответствующей главе. Кроме того, в НКВД сохранялось небольшое собственное криптографическое подразделение, именовавшееся 6-м отделением наркомата.

Реформа органов государственной безопасности сопровождалась некоторыми изменениями в подходе к основным видам и методам их деятельности. Прежде всего это относилось к агентурно-оперативной работе, что и было указано в постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 3 февраля 1941 года в качестве основной задачи создания НКГБ СССР. Ее цели, задачи, объекты и направления оставались в основном неизменными, сохранялась и концепция разделения агентурного аппарата на осведомителей, сообщавших первичную информацию, и агентов (спецосведомителей), участвовавших в конкретных разработках, однако их практическое использование подверглось серьезной корректировке. Прежде всего, было установлено, что агентом может быть не любой секретный сотрудник, а лишь задействованный в конкретной оперативной разработке и имеющий доверительные отношения с объектами разработки. При этом выдвигалось требование воспитать у него высокие личные качества, позволяющие внедряться в закордонные антисоветские центры и органы иностранных разведывательных служб. Осведомители же не пользовались доверием разрабатываемых, а лишь занимали позиции, позволявшие получать ту или иную информацию об объектах заинтересованности. Соответственно различался и уровень руководителей этих категорий секретных сотрудников. Если агенты находились на связи с оперативным работником, то осведомители — как правило, с резидентом. В первой половине 1941 года была проведена чистка агентурно-осведомительного аппарата, причем в данном случае под этим термином не подразумевались репрессии. Пассивные и утратившие связь с руководителями негласные сотрудники, а также дезинформаторы и неспособные агенты просто исключались из списков агентуры, что на практике обычно означало не более, чем прекращение контактов с ними.

Почти не претерпела изменений система наружного наблюдения, за исключением улучшения технического оснащения его сотрудников. К 1941 году почти все они прошли курс обучения работе с аппаратурой для секретного фотографирования.

Политконтроль (ПК) продолжал оставаться одним из важнейших методов контрразведки и осуществлялся в соответствии с постановлением СНК СССР от 19 декабря 1939 года № 001414. Согласно этому руководящему документу, в его функции входил контроль всей международной корреспонденции, отборка писем по оперативным заданиям органов госбезопасности, проведение особых мероприятий, выборочный контроль за внутренней корреспонденцией, выявление по почеркам авторов антисоветских писем и учет всех лиц, поддерживающих письменную связь с заграницей и дипломатическими представительствами иностранных государств в СССР. В остальном задачи ПК оставались неизменными.

Весьма важным направлением деятельности органов госбезопасности являлась радиоконтрразведка. Зародилась она в мае 1921 года, когда в каждом штабе фронта и военного округа появилось по одной радиоприемной станции особого назначения (ОСНАЗ), передававшей все перехваченные материалы в Спецотдел. Они подчинялись РККА, однако уже в следующем году в Спецотделе появилась собственная радиостанция с четырьмя приемниками, которые обслуживали 20 сотрудников. В этом звене контрразведка соприкасалась с разведкой. Советская дешифровальная служба к середине 1930-х годов оформилась в организационном отношении и стала работать в более спокойном режиме, фактически войдя в систему госбезопасности, хотя ее руководитель Бокий по-прежнему чувствовал себя совершенно автономным от НКВД. Он игнорировал указания наркома, с 1920-х годов не посещал партийные собрания, во всеуслышание называя их пустой болтовней, и вообще всячески демонстрировал свою независимость. Как известно, закончилось это для него весьма плачевно. Многие историки полагают отстранение начальника Спецотдела от должности и его последующий расстрел страшным ударом, нанесенным по шифровальному и дешифровальному делу в СССР. Однако и в случае с Бокием все тоже обстояло далеко не однозначно. Действительно, к середине 1930-х годов советская криптография достигла впечатляющих результатов во вскрытии иностранных шифров и кодов, хотя в значительной степени не за счет дешифровальных работ, а благодаря ключам, добытым оперативным путем. Но приблизительно после 1935 года она стала все более отрываться от современности. Почти полностью игнорировались новейшие научные достижения, ввиду чего отечественная криптографическая наука значительно отстала от зарубежной, и их разрыв с каждым годом увеличивался. При этом ручные шифры просто вскрывались с трудом, а о существовании машинных советские дешифровальщики имели лишь самое общее представление. По этой причине прочтение закрытой с помощью “Энигмы” германской шифрованной переписки исключалось в принципе, то же относилось и к японским системам. Кроме того, существовавшая структура единой криптографической службы страны значительно ущемляла потребности армии. После 1934–1935 годов почивавший на лаврах предыдущих достижений и монополизировавший отрасль начальник спецотдела Бокий фактически стал тормозить развитие криптографического дела в Советском Союзе. Вероятно, это и стало основной причиной решения Сталина снять проблему испытанным способом — арестом руководителя службы. Безусловно, немалую роль сыграл и субъективный фактор, строптивость Бокия, его очевидное нежелание подчиняться вообще кому бы то ни было, а также его принадлежность к сподвижникам Ленина, ибо, вероятно, не существовало другой категории людей, столь же сильно раздражавшей Сталина.

После ареста Бокия система криптографии некоторое время не реформировалась, поскольку эта область разведки, как никакая другая, требует фундаментальных и, следовательно, длительных научных исследований. Положение начало изменяться лишь через несколько лет, когда на работу стали приходить выпускники специализированных факультетов, однако стратегическая линия на дешифровку машинных текстов так и не была определена, и начавшаяся война застала советских дешифровальщиков совершенно неподготовленными к ней.

Военные активно требовали у правительства разрешить им создать собственную криптографическую службу, но НКВД долгое время стоял насмерть, сохраняя монополию в столь влиятельной отрасли. Наконец, здравый смысл перевесил аргументы чекистов, и 4 июля 1939 года Комитет обороны при СНК принял постановление, на основании которого нарком обороны издал приказ от 16 июля об образовании Дешифровально-разведывательной службы (ДРС). Первоначально ДРС являлась 11-м отделом при 5-м отделе генштаба, а в августе следующего года она была реорганизована и подчинена Разведывательному управлению. НКВД передал туда все шифры, коды, дешифровальные документы и другие материалы, относящиеся к военной тематике. Криптография немыслима без радиоразведки, и с этой целью в Красной Армии были созданы тяжелые радиопеленгаторные роты, в середине 1930-х годов переформированные в отдельные радиодивизионы особого назначения (ОСНАЗ) в составе войск связи. К началу войны в составе действующей армии их насчитывалось уже 16 и 2 запасных, а в резерве Главного командования имелась радиобригада ОСНАЗ, состоявшая из 6 радиодивизионов и радиополка. Кроме того, каждый флот имел отдельный радиоотряд, внутренние военные округа располагали своими радиодивизионами. Эти подразделения осуществляли перехват сообщений противника в интересах армии и затем передавали добытые материалы в дешифровальную службу.

К этому времени Спецотдел был реорганизован и стал 7-м отделом ГУГБ (не путать с разведывательным отделом, также некоторое время носившим 7-й номер), его задачи были значительно сужены и включали теперь прочтение иностранной дипломатической, разведывательной (кроме войсковой разведки) и полицейской шифрпереписки. Однако разрыв между количеством перехваченных и прочтенных документов по-прежнему увеличивался, поскольку принципиальных прорывов в научной базе советской криптографии в предвоенный период так и не произошло. Руководство НКВД попыталось преодолеть эту негативную тенденцию и в августе 1940 года создало при 7-м отделе ГУГБ криптографическую Школу особого назначения (ШОН) с годичным сроком обучения, тогда как ранее дешифровальщики готовились на краткосрочных курсах. Впрочем, эта мера являлась совершенно недостаточной и результатов почти не принесла.

Пограничная разведка была отделена от ГУГБ и входила в систему Главного управления пограничной охраны и войск (ГУПОВ), ставшего затем Главным управлением пограничной и внутренней охраны (ГУПВО). Это значительно ухудшило оперативное обеспечение охраны границы, в первую очередь по причине того, что громоздкое и трудно управляемое ГУПВО отвечало за охрану не только границы, но также и железных дорог, важнейших промышленных предприятий и учреждений военного снабжения и военного строительства, и вдобавок руководило конвойными войсками. Совершенно естественно, что в подобной ситуации отделенные от общей системы госбезопасности оперативные органы погранвойск оказались забытыми, а их деятельность практически приостановилась. Пограничники фактически не располагали собственной агентурно-осведомительной сетью, а территориальные органы ГУГБ регулярно проводили на их территории свои операции без согласования с пограничным командованием, что порождало массу недоразумений и острых конфликтных ситуаций. Перечисленные факторы немедленно и крайне негативно сказались на охране границы и координации работы пограничников и госбезопасности и в 1935 году вынудили ГУПВО выйти с инициативой очередной реорганизации. Ранее оперработой в пограничной полосе руководил помощник начальника погранотряда по секретно-оперативной работе. Он имел в подчинении оперчасть, состоявшую из разведки по закордону (ИНО), по при-кордону (СПО) и службы по борьбе с контрабандой. В 1936 году разведку реформировали и перевели на систему разведывательных отделов в подчинении начальников штабов погранотрядов, однако два года спустя она была вновь возвращена в подчинение командиров погранотрядов в форме 2-х отделений.

После серии репрессий 1937–1938 годов пограничные разведчики были почти полностью истреблены, на смену им пришли неопытные сотрудники. В отличие от внешней разведки, их связь с источниками не терялась, но это преимущество являлось лишь кажущимся, поскольку привело к фатальным для большинства агентов последствиям. Неквалифицированное руководство закордонными операциями почти повсеместно повлекло серию тяжелых провалов на западной, восточной и южной границах СССР. Пограничная разведка лишилась практически всего внутреннего и закордонного агентурного аппарата, что вынудило перестроить всю систему охраны границы и причинило огромные убытки.

Очередная реформа пограничной разведки была проведена в октябре 1938 года и преследовала цель не столько улучшить ее работу, сколько хоть как-нибудь залатать пробитые в системе бреши. Статус оперативных служб значительно повысился, в округах появились отдельные разведотделы, в отрядах — отдельные разведотделения, а их руководители соответственно стали заместителями начальников войск округа и отряда. Отделы состояли из трех отделений: 1-го (закордонного), 2-го (разведки погранполосы) и 3-го (по борьбе с контрабандой). Теперь задачи пограничной разведки ограничивались исключительно ведением разведывательной работы в пределах установленной закордонной полосы и приграничной полосы на советской территории, а также проведением следствия по делам контрабандистов, бандитов и работников таможенных органов. С марта 1939 года оперативная работа осуществлялась на основании Положения о Главном управлении пограничных войск НКВД Союза ССР, согласно которому на них возлагались “организация, руководство и контроль разведывательной работы в пограничной полосе СССР и пограничной полосе сопредельных государств”[284]. Вскоре столь общие задачи были конкретизированы. Положение о разведывательном отделе пограничных войск округа от 21 марта 1939 года вменяло в его обязанности разведку за кордоном, оперативную работу в своей полосе, войсковую разведку и наблюдение, разведку при помощи технических средств, разведку опросом и допросом, изучение различных документов. Вскоре разведывательные отделы и отделения были переименованы в 5-е отделы и отделения с сохранением всех прав и обязанностей.

Ввиду угрозы возникновения военного конфликта с Германией и в целях повышения уровня закордонной разведывательной работы, система оперативных органов погранвойск пополнилась новым элементом — дополнительными разведывательными пунктами на границе. Последним предвоенным изменением структуры стала организация в октябре 1940 года пограничных разведывательных постов. Они создавались в расположенных в 10-километровой погранзоне крупных населенных пунктах, состояли из трех офицеров и проводили оперативную работу, направленную не на закордон, а на выявление действительных и потенциальных нарушителей границы. К 1941 году оперативные органы пограничных войск представляли собой достаточно современную и разветвленную секретную службу, буквально героическими усилиями в значительной мере восстановленную после разгрома 1937–1938 годов и накануне войны действовавшую вполне эффективно.

2. ВОЕННАЯ РАЗВЕДКА

Вторая половина 1930-х годов стала сложным временем и для второй основной секретной службы СССР — разведывательного управления РККА. После откомандирования, а фактически отстранения Берзина от должности в кадрах разведки достойная замена ему не усматривалась. Несмотря на все провалы и упущения в работе, фигу}') подобного масштаба в управлении, за исключением первого заместителя начальника разведки Артузова, не было. Однако он являлся чекистом, которого военные никогда не приняли бы в качестве руководителя, поэтому кандидатуру на пост главы Разведупра пришлось искать в других структурах Наркомата обороны. Выбор пал на заместителя начальника Автобронетехнического управления РККА Семена Петровича Урицкого. Он не был новичком в тайных операциях, поскольку еще в 1920 году возглавлял оперативный отдел Разведупра Полевого штаба РВСР, а затем, после окончания Военной академии РККА, с 1922 по 1924 годы находился на нелегальной работе за рубежом. Тем не менее, очень скоро выяснилась явная недостаточность его квалификации для руководства управлением. Несмотря на это, самоуверенный новый начальник разведки решил избавиться от своего первого заместителя и пришедших вместе с ним чекистов, многие из которых занимали ключевые посты. Вскоре после назначения на должность, в апреле 1935 года, Урицкий начал оттеснять их от рычагов управления вначале незаметно, а затем явно, довольно быстро перейдя к весьма грубой и резкой форме. Артузов пытался протестовать, однако Урицкий, судя по всему, заручился поддержкой Ворошилова, поскольку иначе никак невозможно объяснить то, что он сумел избавиться от прямого сталинского ставленника в своем ведомстве. Аппарат военной разведки раздирали склоки и интриги, и это, естественно, никак не способствовало качеству ее работы. Под удар Урицкого попал не только его первый заместитель, но и пришедшие с ним из ИНО начальники западного и восточного агентурных отделов О. О. Штейнбрюк и Ф. Я. Карин, а также другие руководители отделов и отделений. В январе лишившихся поддержки Сталина Артузова и Штейнбрюка изгнали из Разведупра и откомандировали в распоряжение НКВД СССР. Несколько позже Урицкий сумел избавиться и от большинства остальных чекистов, что, впрочем, вряд ли пошло ему на пользу. На место Артузова прибыл другой первый заместитель, тоже чекист, старший майор ГБ М. К. Александровский (Юкельзон), который зарубежной разведки не знал и не мог знать, поскольку вся его деятельность прошла в различных контрразведывательных структурах.

К этому времени аппарат Разведывательного управления РККА претерпел очередную реорганизацию, в результате которой его штатная численность составила 203 военнослужащих и 169 вольнонаемных сотрудников. Число структурных подразделений также значительно увеличилось, в разведке имелись теперь 12 номерных отделов и некоторые другие подразделения:

— первый отдел (западный агентурный);

— второй отдел (восточный агентурный);

— третий отдел (военно-техническая разведка);

— четвертый отдел (военно-морская разведка);

— пятый отдел (руководство разведкой округов и флотов);

— шестой отдел (радиоразведка);

— седьмой отдел (дешифровальный);

— восьмой отдел (военная цензура);

— девятый отдел (специальных заданий);

— десятый отдел (специальной техники);

— одиннадцатый отдел (внешних сношений);

— двенадцатый отдел (административный);

— отделение связи;

— секретно-шифровальное отделение;

— регистрационное отделение;

— редакционно-издательское отделение;

— отделение кадров;

— финансовое отделение;

— спецотделение “А”.

В декабре 1937 года к перечисленным добавился тринадцатый отдел (спецрадиосвя-зи), сформированный на базе существовавшего ранее отделения связи. Существовал также отдел “И", отвечавший за военную помощь Испании, однако фактически он находился в непосредственном подчинении у заместителя наркома обороны.

Изгнание из Разведупра профессионалов разведки самым печальным образом отразилось на положении Урицкого, ибо отныне некому было профессионально руководить управлением, и руководству наркомата быстро стала ясна его неспособность возглавлять столь ответственный участок. Поэтому в июне 1937 года его откомандировали на строевую должность командующего войсками Московского военного округа, а на пост начальника РУ вновь вернулся прибывший из Испании Берзин. К этому времени Артузов уже был арестован 13 мая 1937 года по делу о военно-фашистском заговоре в РККА и 21 августа расстрелян как швейцарский шпион, аналогичная участь постигла и многих его коллег. Разведка лишилась опытных агентуристов, специалистов по созданию зарубежных сетей, а заменить их было уже некем. Таким плачевным оказался итог вполне разумной попытки 1935 года освежить деятельность Разведупра за счет прихода туда новых людей.

Любопытная оценка обстановки в советской военной разведке содержится в послевоенном свидетельстве Франтишека Моравца, руководителя делегации 2-го отдела чехословацкого генерального штаба, в 1936 году прибывшей в Москву. Он отметил неожиданную для него слабость Разведупра, которую было трудно предположить в спецслужбе “режима, который был рожден и вскормлен в подпольной обстановке”[285]. Чехословацкий разведчик, обсуждавший в СССР вопросы обмена информацией о военных приготовлениях Третьего рейха, объяснял упущения в работе Разведупра главным образом совершенно неудовлетворительным составом советского агентурного аппарата в Германии. Моравец считал, что основной его проблемой явилась чрезмерная ставка СССР на зарубежных коммунистов, практически бесполезных ввиду отсутствия у них разведывательных возможностей после прихода к власти нацистов. Кроме того, он отмечал весьма слабую языковую подготовку сотрудников разведки, а также более теоретическое, нежели практическое знакомство ее руководителей с зарубежной обстановкой (в этом Моравец отчасти ошибался). Однако вполне справедливым являлось его наблюдение о получении многими офицерами Разведупра сведений о загранице не просто из печатных источников, но из тенденциозных и излишне идеологизированных советских публикаций. Отсюда вытекала главная, по его мнению, слабость советской военной разведки, заключавшаяся в неудовлетворительной постановке информационно-аналитической работы. По мнению Моравца, ее выполняли не вполне компетентные специалисты на основании данных, полученных от не всегда достоверных источников, что зачастую приводило к выдаче желаемого за действительное. Безусловно, чехословацкий разведчик увидел в Разведупре далеко не все, однако в целом подобная оценка может считаться справедливой. Реальная обстановка в управлении была бесконечно далека от многие годы изображавшейся советскими историками идиллии. Даже часто описываемую в мемуарах картину трогательного братства разведчиков следует рассматривать критически. Действительно, она способствовала созданию благоприятной психологической атмосферы, зато бесконечные встречи оперативных работников, в том числе и временно прибывших из-за рубежа, и их долгие беседы на служебные темы подчас свидетельствовали лишь об отсутствии дисциплины и грубейшем нарушении установленных правил и требований конспирации. Например, описанный ранее знаменитый копенгагенский провал произошел в феврале 1935 года именно по этим причинам, и он был далеко не единичен. Разведка нуждалась в принципиальном реформировании, а осуществить его было трудно, практически невозможно.

Возвращение Берзина на должность начальника Разведупра явилось свидетельством абсолютного кадрового тупика. Можно представить, насколько Сталину и Ворошилову не хотелось вновь передавать разведку в руки однажды уже изгнанного из нее человека, однако другой подходящей кандидатуры для этой должности не нашлось во всей Красной Армии. Повторное назначение Берзина оказалось крайне недолгим и закончилось значительно трагичнее предыдущего. 20 июля 1937 года на партийном собрании Разведупра были оглашены фамилии двадцати ведущих военных разведчиков, арестованных как враги народа. Это стало лишь первым из серии страшных ударов, нанесенных госбезопасностью по военной разведке, впрочем, и его оказалось достаточно, чтобы решением Политбюро 1 августа снять Берзина с занимаемого поста, а руководство управлением временно поручить его заместителю комдиву Александру Матвеевичу Никонову. Аресту Берзина предшествовало взятие под стражу его первого заместителя Александровского, после чего Ежов приступил к фабрикации дела о латышской контрреволюционной организации, во главе которой якобы стоял нарком Рабоче-крестьянской инспекции и председатель Центральной контрольной комиссии ЦК ВКП(б) Я. И. Рудзутак. Безусловно, оно не соответствовало действительности, однако зерно истины здесь все же присутствовало. Военную разведку с середины 1920-х годов буквально узурпировали латыши, которые, хотя и отнюдь не являлись шпионами, вредителями или контрреволюционерами, тем не менее, представляли собой весьма сплоченный и достаточно закрытый клан. Латышами по национальности были начальники Региструпра/Разведупра Я. Д. Ленцман, А. Я. Зейбот, Я. К. Берзин, возглавлявшие управление с апреля 1921 по апрель 1935 года, а также многие начальники отделов и отделений разведки. Однако столь четко сориентированный национальный характер руководящих кадров совершенно не означал какой-либо нелояльности их к советской власти. Более того, с первых лет революции латыши всегда служили опорой для большевистского режима, теперь же их снимали со всех постов и уничтожали. Среди арестованных представителей руководящего звена — латышей оказались начальник второго отдела, до этого начальник разведки ОДВА комбриг А. Ю. Гай-лис, начальник третьего отдела комдив О. А. Стигга, исполняющий обязанности начальника восьмого отдела полковник К. К. Звонарев (Звайгзне), начальник шифровального отделения полковой комиссар Э. Я. Озолин, заместитель начальника второго отдела полковник Р. М. Кирхенштейн, помощник начальника первого отдела полковой комиссар К. М. Басов (Аболтынь), заместитель начальника отделения майор Ф. П. Граудынь (Калнынь), начальник отделения Центральной школы подготовки командиров штаба Разведупра полковник Э. О. Касванд, начальник отделения К. А. Михельсон-Арвис, начальник отдела А. Ф. Ман-шейт, начальник отделения военный инженер 2-го ранга Я. X. Поль, заместитель начальника восьмого отдела интендант 1-го ранга Е. И. Рей (Рея), заместитель начальника спецот-деления “А” бригадный комиссар X. И. Салнынь, начальник десятого отдела бригадный комиссар В. К. Янберг, заместитель начальника этого же отдела бригадный комиссар Э. К. Янберг, а также полковники, начальники разведотделов штаба Белорусского военного округа А. П. Аппен, Ленинградского военного округа Ю. И. Гродис, Московского военного округа X. А. Пунга, начальник иностранного отдела управления ВВС РККА бригадный комиссар К. Ю. Янкель, состоявшие в распоряжении РУ РККА полковники Я. К. Ашневиц, Г. И. Баар, бригадный комиссар А. М. Витолин, полковой комиссар В. X. Груздуп, многие военные атташе и их заместители. Трагедия латышей была аналогична печальной участи, постигшей и представителей других национальностей. Всего за период 1937–1938 годов по политическим обвинениям только в центральном аппарате управления арестам подверглись 182 человека. Неудивительно, что это полностью дезорганизовало работу военной разведки. Агентурные сети за рубежом в большинстве своем разрушились из-за отсутствия должного руководства со стороны резидентур и Центра. Несколько позднее начальник политотдела Разведупра И. И. Ильичев доносил начальнику Политического управления РККА Л. 3. Мех-лису: “Вам известно о том, что, по существу, разведки у нас нет… Нет военных атташе в Америке, Японии, Англии, Франции, Италии, Чехословакии, Германии, Финляндии, Ираке, Турции, то есть почти во всех главнейших странах”[286].

Однако это уже мало кого интересовало, поскольку реальная власть в Разведупре принадлежала теперь отнюдь не новому исполняющему обязанности его начальника. Решением Политбюро общее наблюдение за военной разведкой было возложено на наркома НКВД Ежова, которому в двухнедельный срок поручалось разобраться в ее деятельности, оперативно выявить недостатки в работе и по согласованию с наркомом обороны принять неотложные оперативные меры по их исправлению. Никонов был совершенно условным и бесправным руководителем управления. Вскоре он разделил судьбу десятков военных разведчиков, которых чекисты арестовывали и ликвидировали целыми группами. 10 ноября 1937 года репрессии докатились и до разведывательного аппарата войск. НКВД СССР направил начальникам особых отделов военных округов, флотов и флотилий директиву с требованием немедленно реализовать все имеющиеся у них оперативные материалы в отношении работников военной разведки, взять на учет и в активную разработку весь ее личный состав. Разведупр считался одним из самых засоренных врагами народа управлений Наркомата обороны, и жестокость террора была соответствующей. В центральном аппарате управления истребили почти всех руководителей отделов и основных направлений, в том числе 1 армейского комиссара 2-го ранга, 2 комкоров, 4 корпусных комиссаров, 3 комдивов, 2 дивизионных комиссаров, 12 комбригов и бригадных комиссаров, 15 полковников и полковых комиссаров, а также множество сотрудников в более низких званиях. Уволенного Никонова в сентябре 1937 года сменил очередной исполняющий обязанности начальника управления старший майор госбезопасности Семен Григорьевич Гендин, продержавшийся на этом посту до мая 1938 года. Его преемником стал комдив Александр Григорьевич Орлов, исполнявший обязанности начальника Разведупра по апрель 1939 года и тоже уничтоженный.

А. Г. Орлов

С. Г. Гендин

На короткий срок Ежову удалось добиться того, чего не смог достичь в 1920 году Дзержинский — сосредоточить все виды разведки под эгидой госбезопасности. Однако эйфория наркома НКВД, фактически возглавившего “полностью разваленный бандой Берзина” Разведупр, продлилась недолго и закончилась все в той же внутренней тюрьме его бывшего ведомства. Орлов был снят с должности и арестован уже при очередном наркоме внутренних дел, и это лишний раз доказывает иллюзорность мифа о том, что пришедший на смену Ежову Берия прекратил репрессии в разведке. В действительности они продолжались с прежним размахом.

Кампания чистки не отразилась на страсти руководства к реорганизации Разведупра, и в 1938 году задачи военно-морской разведки были переданы в наркомат ВМФ, где для этого создали собственный разведывательный отдел. В 1939 году его переформировали в управление, позднее включенное в состав Главного морского штаба. На структуре и функциях периферийного аппарата это почти не отразилось. Например, на Балтийском флоте 4-й (разведывательный) отдел штаба еще в 1935 году был подчинен непосредственно командующему БФ. Он состоял из центрального (информационное отделение, агентурное отделение и отделение специальной службы) и периферийного аппаратов. К последнему относились два морских погранично-разведывательных пункта (МПРП), береговой радиоотряд (БРО), радиоузел особого назначения (РУОН) и курсы военных переводчиков. Штатная численность 4-го отдела флота по состоянию на 1939 год составляла 391 человек, из них 95 человек старшего командного состава и 296 человек младшего командного и рядового состава, но фактически он был укомплектован несколько слабее — 77 и 282 человека соответственно[287]. Похожую структуру имели разведотделы остальных флотов. Все они имели в своем оперативном подчинении корабельную и воздушную разведку.

С апреля 1939 года разведку РККА возглавлял комдив, затем генерал-лейтенант авиации Иван Иосифович Проскуров, а со следующего месяца она стала 5-м (разведывательным) управлением Наркомата обороны со штатом из 341 военнослужащего и 189 вольнонаемных работников. Теперь управление подразделялось на оперативные и прочие подразделения, к которым относились:

— 1-й отдел (западный);

— 2-й отдел (восточный);

— 3-й отдел (военно-технический);

— 4-й отдел (паспортный);

— 5-й отдел (информационный);

— 6-й отдел (приграничной разведки);

— 7-й отдел (радиоразведки);

— 8-й отдел (радиосвязи);

— 9-й отдел (шифровальный);

— 10-й отдел (внешних сношений);

— 11-й отдел (дешифровальный);

— специальный отдел “А”;

— политотдел;

— отдел кадров;

— административно-хозяйственный отдел;

— отдел военной цензуры.

Бывший 9-й отдел перешел в подчинение генштаба в качестве его Отдела специальных заданий. Как явствует из списка, отстранение Артузова все же повлекло одно положительное последствие — восстановление информационно-аналитического подразделения.

Предполагалось, что назначение 31-летнего Проскурова, боевого летчика, заслужившего в Испании звание Героя Советского Союза, поднимет авторитет военной разведки и укрепит ее положение. Новый начальник Разведупра впервые получил ранг заместителя наркома обороны и некоторые важные, почти чрезвычайные права, в частности, полномочия затребовать в свой штат любого офицера и почти любого генерала Красной Армии. Однако желаемый результат так и не был достигнут. Неопытный в разведывательных делах и еще менее искушенный в аппаратных интригах, Проскуров не сумел стать профессионалом тайных операций, и в организации военной разведки проявил себя не самым лучшим образом. Ему не хватало и столь важных в разведке качеств, как общий уровень культуры и жизненный опыт, да им и неоткуда было взяться. Молодой генерал имел среднее авиационно-техническое образование, и от старшего лейтенанта поднялся до генеральских звезд всего за два года, не приобретя при этом соответствующего опыта на командных должностях. Кроме того, не лучшую службу Проскурову сослужили прямота и честность характера, с которыми он высказывал свои мнения коллегам, подчиненным и начальству. Это даже отметил Сталин 17 апреля 1940 года на проведенном при ЦК В КП (б) совещании начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии. Его весьма сомнительный и двусмысленный комплимент совершенно не выглядел похвалой начальнику разведки: “У вас душа не разведчика, а душа очень наивного человека в хорошем смысле слова. Разведчик должен весь быть пропитан ядом, желчью, никому не должен верить. Если бы вы были разведчиком… вам бы схватиться за эту сторону, выборки сделать и довести до сведения командования, но душа у вас слишком честная”[288]. Публичное оглашение подобной характеристики из уст Сталина было равносильно извещению о предстоящем увольнении.

Вероятно, прозвучавшая в 1940 году крайне негативная и не во всем справедливая оценка деятельности РУ в немалой степени явилась следствием одного из приказов, изданных начальником разведки в период, когда будущий нарком обороны Тимошенко командовал войсками Ленинградского военного округа. Злопамятный маршал, несомненно, припомнил уничтожающую критику, которой подверг его Проскуров за неудовлетворительную подготовку по разведке подчиненных частей и соединений. Кроме того, по свидетельству Судоплатова, начальник Разведывательного управления буквально подставился под увольнение. Военная разведка сумела вскрыть намерения Великобритании и Франции в 1940 году атаковать бакинские нефтепромыслы под предлогом оказания помощи подвергшейся советскому нападению Финляндии. Сталин использовал допущенную в информационных документах РУ ошибку в сроках, а также последующую отмену англо-французских планов в качестве достаточно весомого предлога для возложения на Проскурова ответственности на неоправданную массовую переброску войск в Закавказский военный округ.

Больно отозвалась на советской военной разведке злосчастная финская война 1939–1940 годов. До сих пор не утихают споры о том, насколько выполнила она свои задачи в этом конфликте. По причине малочисленности рассекреченных материалов, с одной стороны, и тенденциозности авторов мемуаров, с другой, однозначно ответить на этот вопрос невозможно. Высшие военачальники оценили работу разведки как крайне неудовлетворительную. Кроме Сталина, на упомянутом совещании при ЦК КПСС 14–17 апреля 1940 года Проскурова и подчиненное ему управление резко критиковали заместитель наркома обороны, командарм 1-го ранга Г. 14. Кулик, командующий 9-й армией комкор В. 14. Чуйков, командующий 13-й армией комкор В. Д. Грендаль, член Военного совета этой же армии армейский комиссар 1-го ранга А. 14. Запорожец и начальник артиллерии 19-го корпуса С. 14. Оборин. Несколько ранее, 28 марта 1940 года на пленуме ЦК ВКП(б) нарком обороны СССР К. Е. Ворошилов утверждал: “Плохо поставленное дело военной разведки вообще отрицательно отразилось на нашей подготовке к войне с Финляндией.

Наркомат обороны, и Генеральный Штаб в частности, к моменту начала войны с Финляндией не располагал сколько-нибудь точными данными о силах и средствах противника, качестве войск и их вооружении, особенно плохо был осведомлен о действительном состоянии Укрепленного района на Карельском Перешейке, а также об укреплениях, построенных финнами в районе озера Янисярви — Ладожское озеро…

Отдельно стоит вопрос о нашей военной разведке.

Разведки как органа, обслуживающего и снабжающего Генеральный Штаб всеми нужными данными о наших соседях и вероятных противниках, их армиях, вооружениях, планах, а во время войны исполняющего роль глаз и ушей нашей армии, у нас нет или почти нет.

Военную разведку, достойную нашей страны и Армии, мы обязаны создать во что бы то ни стало и в возможно короткий срок.

Необходимо ЦК выделить достаточно квалифицированную группу работников для этой цели”[289].

Опытный в аппаратных интригах маршал воспользовался фактическим подчинением военной разведки не только наркомату обороны, но и Политбюро ЦК ВКП(б), и попытался переложить на нее значительную часть ответственности за военные неудачи. Весьма характерна в этом отношении последняя фраза, процитированного отрывка, явно намекающая на то, что 5-е управление фактически представляет собой структуру ЦК. Эта линия поведения в отношении разведки продолжилась и в последующие месяцы. В мае 1940 года сменилось руководство НКО, и новый нарком зафиксировал в посвященном разведке разделе “Акта о приеме Наркомата обороны Союза ССР С. К. Тимошенко от К. Е. Ворошилова”, что “организация разведки является наиболее слабым участком в работе Наркомата обороны. Организованной разведки и систематического поступления данных об иностранных армиях не имеется.

Работа Разведывательного управления не связана с работой Генерального штаба. Наркомат обороны не имеет в лице Разведывательного управления органа, обеспечивающего Красную Армию данными об организации, состоянии, вооружении, подготовке и развертывании иностранных армий. К моменту приема Наркомат обороны такими разведывательными данными не располагает. Театры военных действий и их подготовка не изучены”[290].

Некоторые исследователи однозначно квалифицируют эту оценку как традиционную для высоких чинов попытку переложить ответственность за собственные неудачи на плечи разведчиков. Несмотря на это, в любом случае совершенно справедливо утверждение о пагубном влиянии вывода разведки из подчинения начальника генштаба. В отличие от политической, военная разведка в любом государстве прежде всего является одним из видов обеспечения боевой деятельности и в первую очередь должна быть сориентирована именно на это. Лишь генеральный штаб может и должен определять ее основные направления, что при отсутствии прямого подчинения осуществить весьма затруднительно. Выведение военной разведки из состава генштаба оправдано только в том случае, если высшее государственное руководство использует ее также и в качестве политической секретной службы. В этой единственной ситуации целесообразно оттеснить узкие военные интересы на второй план, но тогда в вооруженных силах, как правило, создаются отдельные ведающие оперативной и тактической разведкой структуры, освобождающие руководство стратегической службы от этих многообразных и важных задач. Однако в Советском Союзе существовала отдельная политическая разведка в составе НКВД, и дублирование работы двух параллельных спецслужб по политической линии являлось неоправданным расточительством. С современной точки зрения, стратегическая военная разведка должна заниматься установлением состава, состояния и дислокации вооруженных сил противника на различных театрах военных действий, выявлением взглядов противника на характер и способы ведения войны и его планов, состояния и перспектив развития вооружения и военной техники, мероприятий по непосредственной подготовке к войне, оборудования театров военных действий и так далее. Эти направления были не менее актуальны и в предвоенный период, но многие резидентуры РУ активно и, кстати, довольно успешно занимались чисто политическими задачами, которые было бы логичнее передать внешней разведке. Впоследствии ситуацию исправили путем детального разграничения сфер деятельности обоих разведывательных органов. Правительство определило конкретные объекты для каждого из них, хотя военные сразу же восприняли это как ущемление их интересов. Тем не менее, трудно не согласиться, что, к примеру, агентурная разработка иностранных миссий или наступательная контрразведка никоим образом не должны возлагаться на военную разведку. В этом вопросе Тимошенко был абсолютно прав, что косвенно подтверждает его правоту и в других отмеченных в акте приемки аспектах.

Нельзя не отметить, что, наряду с действительными упущениями военной разведки, на нее свалили причины множества других неудач. Вне всякого сомнения, обвинять разведку в том, что она не обеспечила войска информацией об укреплениях “линии Маннергейма”, было, по меньшей мере, несправедливо. В 1937 году РУ выпустило и разослало в войска сводный документ под неофициальным названием “черный альбом”, содержавший данные по каждому из финских долговременных оборонительных сооружений, включая его фотографию, координаты, состав вооружения и защитные характеристики. Другое дело, что добыть такие, казалось бы, совершенно секретные материалы было значительно проще, чем это казалось со стороны. Руководители Финляндии были убеждены в том, что информация о мощи расположенных на Карельском перешейке укреплений отобьет у СССР всякое желание совершать агрессию, и поэтому не только не препятствовали советской разведке в изучении укрепрайонов, но даже потворствовали ей в этом. Здравомыслящие финны и предположить не могли, что не подготовленную к боевым действиям в северных условиях Красную Армию можно бросить в лобовую атаку на прорыв “линии Маннергейма” при наличии в генштабе РККА ее характеристик. Существовало и субъективное объяснение заметных успехов советских спецслужб на финском направлении. Дело в том, что в предвоенных репрессиях не пострадали ни руководители резидентур НКВД, ни сотрудники военных атташатов в северном регионе, поэтому их агентуру не выводили на консервацию для перепроверки, и она продолжала активно работать. При этом следует отметить, что абсолютным сюрпризом для Красной Армии оказались тактика летучих отрядов финнов, широкое использование снайперов, лыжников и многие другие существенные факторы, требовавшие специального внимания.

Ф. И. Голиков

Судя по всему, начальник Разведывательного управления действительно вполне заслуживал отстранения от должности, однако доля его вины в неудачах была намного скромнее, чем у более высокопоставленных должностных лиц. Проскуров не просто отказался признать критику, но и выступил со встречными претензиями к организации войсковой разведки, к невниманию штабов всех уровней к рассылаемым им разведывательным материалам. Его главный оппонент Ворошилов был признан несостоятельным на посту наркома НКО и получил назначение на формально более высокую, но декоративную должность председателя Комитета обороны, а Проскуров поплатился значительно более жестоко. Его сняли с должности, на короткое время назначили заместителем начальника главного управления ВВС по дальнебомбардировочной авиации, а позднее репрессировали. Разведку временно возглавил начальник ее политотдела старший батальонный комиссар И. И. Ильичев. Сослуживцы вспоминали, что в оперативных вопросах он разбирался слабо, зато прекрасно умел дать любому сотруднику партийную оценку. Хотя в описываемый период кандидатура Ильичева для замещения вакантной должности начальника управления серьезно не рассматривалась, позже он добьется своего и на длительный срок возглавит разведку Красной Армии. Однако в этот раз старший батальонный комиссар руководил РУ недолго и вскоре сдал дела генерал-лейтенанту Голикову, до этого командовавшему 6-й армией. Филипп Иванович Голиков продолжил ряд начальников военной разведки, не понимавших ее и не разбиравшихся в оперативных и информационных делах. Не обладал он и прямотой и честностью Проскурова, не боявшегося отстаивать свою точку зрения в любых инстанциях. Вероятно, именно это и позволило Голикову стать единственным из предвоенных начальников военной разведки, далеко продвинувшимся затем по служебной лестнице. Во время войны он командовал армиями, фронтами, с 1943 года руководил кадровой работой в Наркомате обороны, с 1958 по 1962 год возглавлял Главное политическое управление Советской Армии и Военно-Морского Флота и закончил службу в высоком звании Маршала Советского Союза.

Выводы о неразумности отрыва разведки от генштаба все же были восприняты правильно, и с 26 июля 1940 года подчиненность Разведупра изменилась. Теперь он официально именовался Разведывательным управлением Генерального штаба Красной Армии (РУ ГШ КА) и имел следующую организационную структуру:

— 1-й отдел (западный);

— 2-й отдел (балканский);

— 3-й отдел (восточный);

— 4-й отдел (военно-технический);

— 5-й отдел (специальный);

— 6-й отдел (паспортный);

— 7-й отдел (приграничной разведки);

— 8-й отдел (радиоразведки и радиосвязи);

— 9-й отдел (шифровальный);

— 10-й отдел (дешифровальный);

— контрразведывательный отдел;

— отдел внешних сношений;

— отдел Центральной военной цензуры;

— отдел военно-технической и экономической информации;

— отдел специальных заданий,

— общий отдел;

— отдел кадров;

— политотдел;

— административно-хозяйственный отдел.

Военная разведка выгодно отличалась от коллег из НКВД углубленным вниманием к информационно-аналитической работе. Хотя в современном значении этого понятия в управлении она все еще отсутствовала, поскольку руководству страны постоянно докладывались поступавшие из резидентур “сырые” сведения, однако значительный шаг в нужном направлении уже был сделан. В составе РУ ГШ КА имелся информационный отдел, в котором на основании открытых и оперативных данных готовились ежемесячные разведывательные сводки, выпускались справочники по иностранным армиям, наставления и описания отдельных образцов техники, рассылавшиеся затем в военные округа и управления и отделы Наркомата обороны. Особым видом информационной продукции являлись направлявшиеся Сталину, Молотову, Маленкову, Берия, Ворошилову, Тимошенко, Мерецкову и Жукову спецсообщения, содержавшие особо важную и срочную информацию, в основном стратегического характера. Позднее в практику был введен еще один весьма важный документ — “Мобилизационные записки” о военно-экономическом и мобилизационном потенциале иностранных государств.

История предвоенной разведки неотделима от трагической истории подготовки РККА к так называемой “малой войне”. Этот термин, введенный в обиход еще председателем РВСР Фрунзе, означал действия партизан и диверсантов в тылах противника, организованные за счет регулярных войск и под руководством армейских штабов. Ответственность за них возлагалась на Разведупр, а подготовку к “малой войне” курировали видные руководители предвоенного периода: начальник вооружений РККА, впоследствии командующий войсками Белорусского военного округа И. П. Уборевич, командующий войсками Украинского военного округа И. Э. Якир, заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа В. М. Примаков и другие. В приграничных округах еще в начале 1930-х годов были оборудованы десятки тайников с продовольствием, медикаментами, стрелковым оружием, боеприпасами к нему, минно-взрывным имуществом и прочими средствами ведения вооруженной борьбы. Масштаб приготовлений впечатлял. Например, один тайник в районе Олевска вмещал больше оружия, чем его получили за весь период войны все действовавшие в этом районе партизанские отряды.

Подготовку кадров для “малой войны” осуществляла военная разведка, только в Украинском военном округе открывшая три спецшколы в Киеве, одну в Харькове и одну в Купянске. Начавшееся в 1930 году регулярное обучение партизан проводилось в обстановке крайней секретности, а их сборы камуфлировались под мероприятия пожарников, охотников или рыболовов. В результате уже к 1932 году на учениях в районе Ленинграда Разведупр смог выставить 500 подготовленных диверсантов из трех военных округов. Особый упор делался на глубокую операцию по нарушению коммуникаций противника, дезорганизации управления его войсками и нарушению системы военных сообщений. К 1934 году Украинский и Белорусский военные округа имели по 3 тысячи подготовленных партизан с соответствующим количеством заложенного на хранение вооружения и оснащения, несколько меньшим числом специалистов располагал Ленинградский военный округ. Кроме того, в крупных городах и железнодорожных узлах специально готовились группы диверсантов-подпольщиков, дополнительно обученных также и ведению агентурно-оперативной работы. В январе того же года эта система получила добавочное развитие после выхода директивы начальника генерального штаба РККА о создании и развертывании диверсионных подразделений численностью по 40 бойцов, замаскированных под так называемые саперно-маскировочные взводы при саперных батальонах приграничных стрелковых и кавалерийских дивизий. Взводы подчинялись начальнику разведки дивизии и предназначались для вывода из строя объектов противника, нарушения его тыловых коммуникаций и системы управления войсками, а также организации партизанского движения. Диверсионные подразделения комплектовались проверенными военнослужащими с хорошими физическими данными, преимущественно со средним образованием и знанием немецкого языка. Они в течение года проходили специальную подготовку непосредственно во взводах, после чего увольнялись в запас и поселялись вблизи западной границы СССР под видом обычных жителей.

В отличие от предыдущих лет, в 1934–1936 годах прошедшие подготовку в саперно-маскировочных взводах бойцы специально готовились для ведения боевых операций на территории противника. Для обеспечения их действий в угрожаемый период и в военное время на сопредельной стороне разведка насаждала опорную агентуру и закладывала базы с вооружением, боеприпасами, средствами взрывания, продовольствием и медикаментами. Слабым местом такой системы являлась связь, в результате чего их разведывательные возможности были невелики, а оперативное перенацеливание групп на другие объекты после ухода на задание практически отсутствовало. Этот недостаток пытались восполнить с помощью авиации, которая наряду со снабжением диверсантов должна была доставлять им соответствующие приказы, а также связи со стационарной агентурой.

Вся эта не имевшая зарубежных аналогов система рухнула в 1937 году, когда курировавших ее военачальников настигли репрессии. НКВД ликвидировал все заложенные в приграничных районах партизанские базы, а прошедших подготовку бойцов и командиров постарался просто уничтожить как потенциально опасный элемент. В самом деле, тысячи обученных и оснащенных диверсантов действительно имели теоретическую возможность резко изменить баланс сил в государстве, однако в стране отсутствовала политическая сила, способной мобилизовать их на вооруженное сопротивление режиму. Расформирование саперно-маскировочных взводов, закрытие курсов по подготовке командиров для них и ликвидация закордонных баз и тайников имели под собой и другую причину. Советская военная доктрина в рассматриваемый период предусматривала проведение стремительных наступательных операций силами танковых и механизированных соединений, темпы которых не оставляли места и времени для действий пеших диверсантов или партизан. Оба этих фактора привели к развалу системы разведывательно-диверсионных подразделений РККА, крайне негативно сказавшемуся в период войны с Финляндией и в особенности в начальном периоде Великой Отечественной войны.

3. КОНТРРАЗВЕДКА

Ведение контрразведки на территории СССР возлагалось на соответствующие отделы ГУГБ НКВД, а после создания НКГБ — на его 2-е управление. Описывать контрразведывательные операции в стране в 1930-е годы весьма сложно, но не от недостатка материала, а, наоборот, по причине его избытка. Практически не существовало отрасли народного хозяйства или государственного управления, рода войск или региона страны, социальной группы или категории, в которой граждане Советского Союза массово не обвинялись бы в шпионаже в пользу всех мыслимых иностранных государств. Шпионаж стал модным обвинением и вытеснил с верхних строк в статистике политических преступлений лидировавшие ранее вредительство и контрреволюционную деятельность. За работу на иностранные разведки репрессировали наркомов, командующих округами и флотами, директоров заводов, кинорежиссеров, чекистов, парторгов, писателей, председателей колхозов, депутатов всех уровней, трактористов, рыбаков, дипломатов, крестьян, учителей, актеров, инженеров и художников. Если верить материалам сотен судебных процессов, то зарубежные разведывательные службы, как рентгеном, просветили все аспекты жизни в СССР, после чего никаких секретов в стране для них уже не осталось. Большинство этих обвинений были сфальсифицированы, однако это не означает, что Советский Союз оставался вне настоящих операций иностранных разведок. Некоторая часть процессов основывалась на реальных фактах, хотя вычленить их из общей массы дел весьма затруднительно. Ситуация усугубляется еще и тем, что в одном и том же деле порой невозможно провести грань между подлинным фактом шпионажа и приписанными к нему людьми и их действиями. Так обстояло дело, например, с “Польской военной организацией” (ПОВ). Не подлежит сомнению, что она действительно существовала и активно функционировала, агенты ПОВ, бесспорно, действовали в тесном контакте с II отделом генштаба Польши. Однако, как уже указывалось, в Варшаве использование такого иррегулярного формирования секретной службы считалось анахронизмом, и к началу 1919 года организация была распущена. Невзирая на это, обвинения в шпионаже по линии ПОВ предъявили практически всем полякам, занимавшим в СССР ответственные посты: высокопоставленным чекистам (Мессинг, Пиляр, Медведь, Ольский, Логановский, Баранский), военным разведчикам (Бронковский, Фирин, Иодловский, Узданский), военным руководителям (Уншлихт, Муклевич, Лонгва), дипломатам, государственным чиновникам и хозяйственникам. Сфальсифицированные следственные дела увязали этот вымышленный шпионаж со столь же вымышленной вредительской и диверсионной работой троцкистов и военных, и в результате получилось, что разветвленная и плотная сеть оплела все сферы деятельности государства и общественной жизни. Подписанный Ежовым совершенно секретный циркуляр о деятельности польской разведки в СССР впечатлял даже названиями своих глав: “Подготовка антисоветского переворота в первый период революции”, “Пораженческая работа в период советско-польской войны”, “Фашистская националистическая работа среди польского населения СССР”, “Использование польской разведкой троцкистских и иных антисоветских организаций”, “Шпионская работа польской разведки в СССР”, “Вредительская и диверсионная работа польской разведки в народном хозяйстве СССР”, “Террористическая работа польской разведки”, “Вредительство в советской разведывательной и контрразведывательной работе”, “Провокаторская работа польской разведки в компартии Польши”, “Антисоветская работа польской разведки в Белоруссии и других местностях СССР”. В этом документе нарком, в частности, утверждал: “Работа организации (ПОВ — И. Л.) в системе ВЧК-ОГПУ-НКВД и Разведупре РККА в течение всех лет направлялась, в основном, по следующим линиям:

1. Полная парализация нашей контрразведывательной работы против Польши, обеспечение безнаказанной успешной работы польской разведки в СССР, облегчение проникновения и легализации польской агентуры на территорию СССР и различных участках народно-хозяйственной жизни страны…

2. Захват и парализация всей разведывательной работы НКВД и Разведупра РККА против Польши, широкое и планомерное дезинформирование нас и использование нашего разведывательного аппарата за границей для снабжения польской разведки нужными ей сведениями о других странах и для антисоветских действий на международной арене…

3. Использование положения членов “ПОВ” в ВЧК-ОГПУ-НКВД для глубокой антисоветской работы и вербовки шпионов… ”[291]

Если бы хоть один процент из этого соответствовал действительности, то польская разведка на вечные времена должна быть признана самой эффективной секретной службой мира. В общей массе осужденных имелись и подлинные польские шпионы, точно так же, как в других случаях румынские, венгерские, финские, японские и немецкие. Однако подлинная картина состояния работы польской разведки достаточно красноречиво изложена в рапорте начальника ее реферата “Восток” поручика Й. Незбржицкого от 11 марта 1934 года: “На сегодняшний день по вербовочной базе для глубинной разведки создалась безнадежно тяжелая обстановка. В первую очередь я должен обратить внимание на то, что полная изоляция от советской территории привела к абсолютной невозможности вербовок на советской территории из-за отсутствия там вербовочной базы. Я никогда не предполагал, что исчерпание и изоляция российской эмиграции от советской территории может играть для нас столь значительную роль… Изменилось также и положение с возможностью ведения наблюдения. Все труднее становятся перемещения по территории (паспортизация, привязка населения к местам проживания). Постоянные депортации, колонизация и эмиграция опустошили районы, служившие нам источником информации. Проще говоря, в 1934 году мы пожинаем плоды деятельности целых рядов наших предшественников, работавших в несравнимо более легких условиях и приведших к полному исчерпанию источников вербовки”[292].

В предвоенный период Советский Союз был, без сомнения, самой трудной страной для агентурного проникновения. Действия иностранных разведок на его территории затруднялись жестким иммиграционным режимом, тотальной закрытостью общества, отсутствием свободного перемещения по стране, институтом прописки по месту жительства, надзором за контактами иностранцев, огромной армией секретных сотрудников и добровольных помощников госбезопасности, практически неограниченным финансированием спецслужб и массированной, хорошо продуманной пропагандой среди населения. Ввиду того, что в СССР могло официально находиться лишь незначительное число иностранцев, заброска агентуры и ее последующая легализация были возможны, в основном, нелегальным путем через “зеленую” (сухопутную) и морскую границу. В предвоенный период это были, главным образом, агенты германской, польской, японской и в значительно меньшей степени, венгерской и румынской разведывательных служб. Немцы часто использовали для этой цели членов ОУН, и за восемь месяцев 1940 года только пограничные войска УССР ликвидировали 38 ее вооруженных группировок с общим числом участников 486 человек. В основном перебрасываемые через границу агенты проводили разведку приграничных районов, но зафиксированы и более серьезные миссии по внедрению в глубинные области страны или по установлению связи с заброшенными на длительное оседание нелегалами. Ориентировка Третьего управления НКО от 25 мая 1941 года № 29670 сообщала, что 52,4 % арестованных агентов являлись поляками, а около 30 % — украинскими националистами.

Если не учитывать явно сфальсифицированные судебные процессы, то следует констатировать, что достоверные рассекреченные материалы по разоблаченным в Советском Союзе иностранным разведчикам высокого уровня отсутствуют. Однако определенную объективную информацию о направленности действий контрразведки и основных кадрах, используемых спецслужбами противника, можно почерпнуть из внутренних документов органов госбезопасности. Поскольку эти материалы составлялись для информирования собственных сотрудников, они были свободны от пропагандистского налета и несли в большей степени объективную информацию, что делает их весьма ценными. Так, ориентировка особого отдела ГУГБ НКВД СССР о мероприятиях по пресечению деятельности германской разведки от 30 ноября 1940 года № 4/66389 гласила, что “основными кадрами немецкой разведки, засылаемыми на территорию СССР, являются:

квалифицированные агенты оуновской разведки (“Организация украинских националистов”), имеющие большой опыт работы против нас, хорошо знающие нашу территорию и располагающие большими связями;

поляки — участники нелегальных националистических формирований в Германии, имеющие связи среди польского контрреволюционного подполья на нашей территории. Зачастую такие лица используются руководителями организаций, состоящими на службе в германской разведке;

военнослужащие бывшей польской армии, возвращающиеся из германского плена, вербовка которых происходит как при освобождении из лагерей, так и в погранполосе;

возвращающиеся из Франции поляки и украинцы, выехавшие туда на заработки до германо-польской войны 1939 г.;

беглецы из западных областей УССР и БССР — участники различных контрреволюционных формирований, уголовно-бандитские элементы, а также лица, бежавшие из СССР с целью уклонения от призыва в Красную Армию;

принудительно работающие поляки и евреи в немецкой погранполосе на строительстве оборонительных сооружений;

дезертиры германской армии, пойманные и завербованные германскими пограничными разведпунктами (очень редко)”[293].

Документы, подобные цитированному, составляются исключительно на основе обобщенных фактов, установленных в течение определенного периода времени, поэтому указанный список можно считать вполне достоверным.

Для внедрения своей агентуры в Советский Союз абвер использовал и другие каналы. В течение некоторого времени после аншлюса Австрии в 1938 году немцы успешно забрасывали в СССР “австрийцев”, якобы бежавших от призыва в вермахт. Однако после разоблачения и ареста Иоганна Вечтнера и Франца Шварцеля эта категория иммигрантов была взята под особый контроль, что совершенно лишило остальных внедренных под аналогичным прикрытием агентов всяких разведывательных возможностей.

Характерен и другой документ, конкретизировавший направления разведывательных устремлений германской агентуры. В упоминавшейся ориентировке Третьего управления НКО от 25 мая 1941 года № 29670 сообщалось, что немцы более всего интересуются дислокацией советских моторизованных и бронетанковых частей, аэродромов, артиллерийских частей, образцами применяемых горюче-смазочных материалов; местами расположения военных складов, заводов и прочих подобных объектов, причем обязательно с привязкой их к видимым с воздуха ориентирам и непременным указанием цвета крыши; перемещением войск в погранполосе; численностью установленных частей; документами военного значения и установлением офицеров РККА — бывших офицеров царской армии. Такие устремления германской разведки являлись весьма надежным признаком начавшейся непосредственной подготовки к нападению на СССР. Однако это важнейшее обстоятельство не было принято во внимание. Руководство НКВД/НКГБ полагало, что другие направления интересуют противника не меньше чисто военных вопросов, но работающие по ним агенты просто пока не выявлены. Такая пагубная зацикленность привела к игнорированию важнейшего элемента обстановки, тогда как при ином подходе должна была способствовать вскрытию непосредственных приготовлений Третьего рейха к агрессии против СССР.

Польская разведка обладала на советской территории несколько большими возможностями, благодаря опоре на многочисленных советских граждан польского происхождения. И хотя случаи их участия в агентурных сетях разведорганов II отдела были скорее исключением, чем правилом, все же в период с 1927 по 1939 годы в СССР в разное время действовали 46 пляцувок (резидентур), из которых 14 находились в Москве, 12 — в Киеве, 8 — в Харькове, 4 — в Минске, 4 — в Ленинграде, 3 — в Тбилиси и 1 (“Гетман”) — в неустановленном городе Украины[294]. Средняя продолжительность их “жизни” составляла 1, 5–2 года, после чего либо точку раскрывало ОГПУ/НКВД, либо агенты отзывались ввиду опасности или исчерпания разведывательных возможностей.

Следует обратить внимание на один из каналов проникновения на территорию СССР иностранных агентов — советские переправочные пункты на границе. До 1936 года они организовывались органами госбезопасности, военной разведкой, оперативными органами погранвойск, Коминтерном, Профинтерном, партийными органами и некоторыми другими институтами. В различных ведомствах эти “окна” именовались по-разному: пунктами разведывательных переправ, особыми переправами, партийными дорогами и переправочными пунктами, однако суть их была одна. Через них уходили за кордон агенты, связники и курьеры, через них же они и возвращались. В обратном направлении в СССР в значительном количестве попадали и скрывавшиеся от преследования в своих государствах члены местных коммунистических и рабочих партий, что, собственно, и составляло основную проблему. По причине высокой степени засоренности их аппаратов агентурой полиции и контрразведки переправочные пункты зачастую становились удобным каналом для внедрения иностранных разведок в Советский Союз. Особенно это было характерно для компартий Польши, Западной Украины и Западной Белоруссии, что и вызвало в декабре 1935 года решение о полном закрытии “окон” для их членов. Безусловно, такая мера являлась излишне крутой, однако в значительной степени оправдывалась действительно неблагоприятной оперативной обстановкой на границе с Польшей. Позднее ситуация с политэмигрантами еще более обострилась, в первую очередь по причине неразумных действий Международного организации помощи борцам революции (МОПР), которая явочным порядком присвоила себе право решать, кто именно из преследуемых за рубежом членов коммунистических и рабочих партий может быть нелегально переправлен в СССР. Легитимационная комиссия МОПР фактически подменила собой иммиграционную службу и в течение некоторого периода незаконно предоставляла эмигрантам разрешения на въезд и право на жительство в Советском Союзе. Помимо общего нелегитимного характера, такие действия предпринимались без надлежащей контрразведывательной проверки кандидатов и создавали угрозу для безопасности государства. В результате 28 февраля 1936 годы Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление, в соответствии с которым все особые переправы на западных и ближневосточных границах СССР по линиям коммунистических партий, ИККИ и МОПР закрывались. Все переброски агентов за кордон и возвращения оттуда аккумулировались исключительно в Пунктах разведывательных переправ (ПРП)[295] разведотделов военных округов, через которые отныне проводились все свои внешние операции оперативные органы погранвойск и НКВД. В целях повышения уровня конспирации каждый ПРП обслуживался не более, чем двумя людьми, которых подбирал лично начальник разведки РККА. Дислокация этих пунктов регулярно изменялась. Все перечисленные меры позволили существенно снизить опасность инфильтрации иностранной агентуры в Советский Союз по этому каналу.

Контрразведка проводила активную работу по агентурному проникновению в действовавшие на территории СССР иностранные посольства и миссии, консульства и представительства зарубежных фирм. Кроме того, очень популярными стали операции по тайному физическому проникновению в их сейфы и вализы с дипломатической почтой, доведенные до весьма высокой степени совершенства. Подобные акции стали излюбленным методом деятельности советской контрразведки на целые десятилетия. Одной из наиболее эффективных операций подобного рода явился перехват документов МИД Японии, доставлявшихся в японское посольство в почтовом вагоне экспресса Владивосток — Москва. В описываемый период такая перевозка длилась от 6 до 8 суток, в течение которых предстояло вскрыть вализы, извлечь из них диппочту, перефотографировать ее и вновь водворить на место, исключив любые следы вскрытия. Последнее требование было совершенно непреложным, поскольку обнаружение проникновения было чревато не только неизбежным и вполне обоснованным дипломатическим скандалом, но и компрометацией всех ранее удавшихся перехватов. Для решения столь непростой задачи НКВД оборудовал мини-лабораторию непосредственно в почтовом вагоне, которую требовалось обеспечить расходными материалами: пакетами, сургучом, клеем, изготавливавшимися в Японии по особым рецептам специально для подобных целей и легко идентифицировавшимися. Оперативным путем была добыта использованная упаковка, при исследовании которой обнаружилось, что японские конверты для диппочты имеют особую подкладку из легко разрушающейся и абсолютно не подлежащей восстановлению рисовой бумаги. Токийская “легальная” резидентура сумела установить производителей всех перечисленных материалов и через подставные фирмы закупить вполне достаточный их запас, после чего изготовить точные печати и изучить рисунок специального плетения узла на шнуре обвязки вализ было уже значительно проще. Процедура вскрытия происходила в пути, а особо ответственные этапы — на 8 — 10 остановках. Для обнаружения контрольных отметок все упаковки до вскрытия исследовались с помощью лупы, а иногда и под микроскопом. Для экономии драгоценного времени в пути, счет которому шел буквально на минуты, новые пакеты готовились заранее. Чтобы уложиться в железнодорожное расписание и не насторожить японцев непредвиденной задержкой поезда, бригада по вскрытию диппочты постоянно работала в экстремальном режиме. За все годы проведения операции лишь однажды состав был остановлен недалеко от Москвы, во всех же остальных случаях ценой нечеловеческого напряжения сотрудники укладывались вовремя.

Не оставались без внимания и сейфы посольств, чему особенно помогал обслуживающий персонал из советских граждан. Начиналась эта работа еще в 1920-е годы, когда бывший моряк-дальневосточник П. Л. Попов подружился с послом Китая Ли Тьяньао. Дипломат привлекал его для выполнения многих вспомогательных работ по техническому обслуживанию здания, что оказалось для ОГПУ весьма кстати. Пользуясь ситуацией, Попов однажды незаметно испортил отопительную систему и по просьбе коменданта посольства произвел ее ревизию, в ходе которой сумел снять слепки с ключей от шифровальной комнаты. Дальнейшую работу выполняла уже специализированная бригада ОГПУ. Накопленный опыт позволил провести ряд акций подобного рода, из которых до сих пор рассекречены единицы. Известна, например, масштабная операция по проникновению в квартиру военного атташе германского посольства Эриха Кестринга в апреле 1941 года через специально выкопанный и замаскированный туннель. Контрразведчики вскрыли его сейф, перехватили значительную часть переписки и установили в помещениях подслушивающую аппаратуру.

Но еще большие масштабы приобрело не физическое, а агентурное проникновение в иностранные посольства. При этом, казалось бы, серьезные и информированные о методах деятельности спецслужб люди часто попадали в тривиальные до примитивности ловушки. Особенно преуспел НКВД в использовании балерин Большого театра для обольщения иностранных дипломатов, хотя в числе объектов подобных агентурных разработок были и установленные разведчики. Им почему-то и в голову не приходило сопоставить жесткий полицейский режим в СССР и тотальную слежку за иностранцами с поведением своих открыто и без опасений общавшихся с ними подруг. Самое интересное, что для иностранцев отнюдь не являлось секретом, что советские люди отправляются отбывать срок в лагерях за куда менее серьезные прегрешения. “Близорукость” сотрудников иностранных миссий выглядит особенно странно после событий конца 1937 года, когда по согласованию с Политбюро ЦК ВКП(б) 10 октября появился совершенно секретный приказ НКВД о немедленном аресте всех советских граждан, связанных с личным составом дипломатических представительств, и лиц, посещающих их служебные помещения и квартиры. После некоторой либерализации пункт 12 приказа НКВД СССР от 26 ноября 1938 года № 00762 частично изменил подход к этому вопросу: “В отношении советских граждан, посещающих иностранные посольства и консульства, практиковать задержание и выяснение личности задержанных. Задержание не должно длиться больше 48 часов, в течение которых при наличии компрометирующих материалов необходимо оформлять арест задержанных с точным соблюдением соответствующих статей У ПК или освобождать их, если нет необходимых оснований для ареста”[296]. Естественно, иностранцы не знали о существовании этих документов, однако массовые исчезновения знакомых советских людей не могли пройти для них незамеченными. Как и планировала контрразведка, дипломатические представительства оказались в фактической изоляции, в результате которой министерства иностранных дел Германии, Италии, Японии и Польши вынуждены были закрыть ряд своих консульств в СССР. Но даже столь явные меры контроля и репрессий не мешали некоторым советским гражданам как ни в чем ни бывало продолжать общение с иностранцами. Вероятно, трудно было найти более явные демаскирующие признаки агентуры госбезопасности, однако ее расшифровки не произошло. Судя по всему, дипломатам просто не хотелось терять отношения с привлекательными “ласточками НКВД”, а справиться с возможными проблемами они планировали сами и без труда. Но любому человеку, да еще в чужой и зачастую непонятной стране, всегда очень трудно противостоять систематической разработке спецслужбой и тщательно спланированным подталкиванием к вербовке. Многие операции контрразведки увенчались успехами, большинство из которых не рассекречено и по настоящее время.

Кроме завербованных на компромате и используемых “втемную” источников (военно-морской атташе германского посольства фон Баумбах и другие), советская разведка располагала в Москве и агентурой иного рода. Эти люди были завербованы на идейно-политической основе и видели свою жизненную задачу в социалистической или антифашистской борьбе. Одним из таких источников РУ РККА являлся работавший с осени 1939 года в составе торговой делегации Германии в СССР, а затем в ее посольстве Герхард Кегель (“ХВЦ”, “Курт”). Именно он в начале 1941 года сообщил о приезде в Москву под видом инженера-химика высокопоставленного сотрудника РСХА Вальтера Шелленберга, вскоре назначенного руководителем внешнеполитической разведки Третьего рейха. После начала советско-германской войны сотрудники посольства эвакуировались из Москвы, и в вагоне поезда руководитель Кегеля сумел передать ему записку с инструкциями по связи для ведущего агента советской военной разведки в Берлине Ильзе Штебе (“Альта”). Это позволило “Курту” продолжить работу на РУ в рейхе.

Серьезные изменения оперативной обстановки произошли в стране в 1939 и 1940 годах, после присоединения к Советскому Союзу обширных западных территорий с населением свыше 23 миллионов человек. В первую очередь это выводило границу в непосредственное соприкосновение с Германией и создавало новые возможности для организации разведывательной работы против нее. В 1940 году на бывших польских землях были развернуты в общей сложности 6 радиоцентров разведки и 82 разведывательных органа различного уровня, работавших на глубину 100–150 километров. Только в 1940 году германская контрразведка арестовала за шпионаж в пользу СССР 366 своих граждан, в том числе 268 немцев[297].

Однако значительно более острыми оказались проблемы внутренней безопасности Советского Союза. Далеко не все жители присоединенных стран и районов желали войти в число его граждан, что предопределило возникновение в их среде обширной вербовочной базы для иностранных разведывательных служб. Это явлением было особенно характерно для Эстонии, Латвии, Литвы, Карелии и в несколько меньшей степени — для западных районов Белоруссии, Украины и Молдавии. Прибалтийцы потеряли независимость своих государств и при этом отнюдь не питали иллюзий по поводу будущего счастливого существования в составе семьи советских народов. Их мнение укреплялось квалифицированной пропагандой и традиционно прозападной ориентацией всего образа жизни и политики. Вследствие воздействия этих факторов вместе с подавляющим большинством нейтрального или пассивно недовольного населения в новых республиках оказалось немало активных борцов с советской властью, либо входивших в состав подпольных националистических группировок, либо пополнивших собой вербовочный контингент германской разведки. Кроме того, проведенная на присоединенных территориях чистка антисоветских элементов, которой подверглись государственные служащие, предприниматели, землевладельцы, священники, офицеры, полицейские и интеллигенция, не могла не усугубить недовольство новым режимом. Это скажется немного позднее, после вступления СССР во Вторую мировую войну, которую ожидали по обе стороны границы. Перечисленные категории людей возлагали особые надежды на скорое начало советско-германской войны и первоначально активных действий не разворачивали. Поэтому до июня 1941 года НКВД редко сталкивался с диверсионно-террористическими действиями националистического подполья, а чаще занимался ликвидацией действовавших там иностранных агентурных сетей. Список разгромленных нелегальных организаций все же достаточно обширен, хотя в настоящее время, вероятно, уже невозможно выяснить, какие из них действительно существовали, а какие были созданы фантазией и служебным рвением следователей. Официальная история утверждает, что ликвидации подверглись “Шауляйский батальон смерти”, “Комитет свободной Аитвы”, “Фронт литовских активистов”, “Гвардия обороны Литвы”, “Комитет спасения Литвы”, “Стражи отечества”, “Военная организация освобождения Латвии”, “Латышский национальный легион”, “Латвийское народное объединение”, “Легионерское движение Востока”, “Комитет спасения” и другие.

Особую категорию противников режима на вошедших в состав СССР бывших польских территориях, ставших теперь составными частями БССР, УССР и ЛитССР, составляли участники польского Союза вооруженной борьбы (ЗВЗ) и некоторых других подпольных организаций. Этим лишившимся родины людям было абсолютно нечего терять, а зачастую и нечем больше заняться, и они представляли немалую опасность ввиду своей сплоченности, дисциплинированности, решительности и высокого боевого духа. НКГБ СССР успешно использовал против ЗВЗ внедренных агентов, число которых достигало 22 человек, что с сентября 1939 по июнь 1941 года позволило арестовать не менее 5,5 тысяч поляков, значительная часть которых, судя даже по польским источникам, действительно входила в подпольные группы. Обстоятельства, приведшие к вводу войск на бывшие польские территории, оказались для советского руководства несколько неожиданными, и приготовления к нему проходили в большой спешке. 8 сентября 1939 года появился приказ наркома внутренних дел СССР № 001064 о введении дополнительных штатов оперативных работников на западной границе. В соответствии с этим из белорусских, украинских, московских, ленинградских чекистов и пограничников были спешно сформированы 10 оперативно-чекистских групп, 4 из которых находились в подчинении Западного особого военного округа, 5 — Киевского особого военного округа (фронта), а одна сохранила центральное подчинение. Численность групп колебалась от 40–55 человек в ЗВО до 50–70 в КВО, им придавались армейские батальоны численностью по 300 человек. Группы делились на подгруппы по 7 — 12 человек, каждой из которых ставилась самостоятельная задача, главным образом захват архивов государственных, полицейских и разведывательных структур. Еще 15 сентября предназначенные для ввода в Польшу оперативно-чекистские группы получили указание о производстве арестов ряда категорий местного населения и организации сетей агентов и информаторов для наблюдения за подучетным контингентом, выявления подпольных антисоветских и контрреволюционных организаций, планирующих использование террора, диверсий и саботажа, а также помощи в налаживании политической жизни на новых территориях. Однако самый первый удар был нанесен ими по точкам КОП, заблаговременно выявленным пограничной разведкой. Объем работы в присоединяемых областях оказался крайне велик, поэтому уже 21 сентября в ответ на запросы Меркулова и Серова в них были введены дополнительно сформированные опергруппы общей численностью 700 человек. Все это позволило начать “чистку” антисоветских элементов, к которым были отнесены:

— руководство Лагеря народного объединения (ОЗН);

— руководство Беспартийного блока сотрудничества с правительством (ББВР);

— руководство Польской социалистической партии (ППС);

— руководство и актив Народной демократии (СН);

— руководство Союза легионеров;

— руководство Стрелков;

— руководство Союза польских харцеров;

— весь личный состав Польской военной организации (ПОВ);

— актив молодежных фашистских и буржуазно-националистических организаций;

— бывшие служащие государственного аппарата;

— полицейские;

— офицеры разведки и контрразведки;

— сотрудники тюремного ведомства;

— прокуроры и следователи по политическим делам;

— кадровые офицеры действительной службы и некоторые унтер-офицеры;

— офицеры и унтер-офицеры КОП;

— ближайшие родственники бежавших за границу или пытавшихся бежать под предлогом репатриации;

— репатрианты из Германии и/или через Германию, в отношении которых имелись достаточные основания для подозрений в сотрудничестве с немецкой или иными иностранными разведками;

— сотрудники Красного Креста;

— члены религиозных и духовных организаций, активисты религиозных организаций;

— дворяне, помещики, купцы, банкиры, промышленники, владельцы предприятий, гостиниц и ресторанов.

Выявление ряда перечисленных категорий представляло достаточно сложную задачу, поэтому уже с начала 1940 года в новых западных областях СССР началось массовое насаждение агентуры органов государственной безопасности, преимущественно в среде интеллигенции. Часть агентов использовалась в интересах внешней разведки на немецком, позднее венгерском и румынском направлениях, а также по линии контрразведки на советской территории. Некоторых пытались внедрить в польские эмигрантские и армейские структуры во Франции, однако безуспешно.

Принято считать, что в Бессарабии и западных областях Белоруссии и Украины смена гражданства прошла значительно спокойнее, чем в Прибалтике. Отчасти это было действительно так. Прежде всего, эти территории не составляли ранее отдельных государств, и поэтому национальное самолюбие их жителей не было ущемлено утратой суверенитета. Более того, украинское, белорусское и молдавское национальные меньшинства откровенно притеснялись в Польше, Венгрии и Румынии, поэтому большинство новых граждан СССР ожидало значительного улучшения своей жизни. Красную Армию встречали на Западной Украине цветами, но национальная политика Советского Союза оказалась такова, что в 1941 году население нередко приветствовало цветами вермахт.

Это не относилось к оставшимся на советских территориях полякам. Они внезапно для себя оказались лишенными собственного государства, в котором ранее занимали доминирующее положение, и вновь ощутили себя в знакомом плену у России. Поэтому сразу же после растерянности первых недель после сентябрьских событий Союз вооруженной борьбы приступил к планированию восстания с целью освобождения своих земель от оккупантов. Его начало намечалось на 15 марта 1940 года. Органы НКВД имели в среде поляков немало агентуры и довольно быстро вскрыли намерения руководства ЗВЗ, после чего в январе 1940 года произвели первые аресты сотен его активистов. Сильнейший удар был нанесен по округу ЗВЗ “Львов — Запад”, комендант которого Эмиль Мацелиньский (“Корнел”) был перевербован и выпущен на свободу для дальнейшей деятельности в роли двойника. Весной органы госбезопасности УССР продолжили углубленную разработку польского подполья и в марте — апреле произвели новые массовые аресты его участников. Среди разгромленных организаций выделялись группа ЗВЗ на железнодорожном транспорте, саботировавшая перевозки в Германию советской нефти и железной руды, и молодежная организация союза. В это же время были арестованы и вскоре расстреляны руководитель комендатуры № 3 ЗВЗ подполковник Карол Дзекановский (“Карол”), его начальник штаба майор Антонин Левицкий (“Рог”), комендант провинции майор Петр Марциняк (“Эмиль”), заместитель коменданта и казначей I округа “Львов — Запад”[298] Зигмунт Хржастовский (“Пломенчук”), комендант III округа капитан Антонин Беровский (“Берек”), начальник отдела пропаганды и печати ротмистр Миколай Миронович. Комендант III округа “Жук” намеревался бежать через Бухарест в Париж, но 24 апреля был застрелен пограничниками при попытке нелегального перехода границы. 20 апреля ЗВЗ получил очередной ощутимый удар. Арестованный во Львове комендант I округа Владислав Котарский (“Друм”) раскрыл в ходе допросов все львовское подполье, в результате чего 13 человек из состава его руководства были приговорены к смертной казни и расстреляны 24 февраля 1941 года. Всего до 18 апреля 1940 года на Западной Украине подверглись арестам или были расстреляны около 900 членов Союза вооруженной борьбы[299]. Для организации восполнения потерь находившееся во Франции главное командование ЗВЗ направило на бывшие польские земли эмиссара подполковника Пстроконьского, которого благодаря полученной от завербованного НКВД “Корнела” информации арестовали 20 июня 1940 года. На допросе заместитель начальника контрразведки Л. Ф. Райхман назвал потрясенному подполковнику его настоящую фамилию, цель миссии и перечислил все контакты, которые тот успел установить на территории СССР, добавив при этом, что аналогичной информацией НКВД располагает в отношении всех польских подпольщиков. Затем он предложил Пстроконьскому свободу в обмен на сотрудничество, но поляк отклонил эту сделку. Затем эмиссара перевезли в Москву, где с ним в течение двух часов беседовал Берия. Нарком убедил его помогать советским органам безопасности, однако лишь против немцев. Но операция потерпела неудачу, поскольку Пстроконьский не смог руководить деятельностью местных организаций ЗВЗ из львовской тюрьмы.

Провал попытки использовать парижского эмиссара не слишком огорчил НКВД, поскольку у него имелось более чем достаточно и других агентов внутри ЗВЗ. Наряду с Мацелиньским, одним из наиболее важных двойников являлся начальник разведки союза во Львове поручик Эдуард Гола (“Андрей Азуревич”, “Антоний Рудый”). Благодаря ему контрразведчики получили возможность перехватить каналы связи организаций и групп ЗВЗ внутри страны с его заграничными базами “Бей” в Стамбуле, “Болек” в Бухаресте и “Р” (“Ромек”) в Будапеште. Контрразведка вскрыла также усилия Союза вооруженной борьбы по установлению контактов с дипломатическими учреждениями Великобритании в СССР. Были своевременно пресечены попытки организовать точки ЗВЗ в Москве, Киеве и Одессе. Не в последнюю очередь это произошло благодаря вскрытию радиоконтрразведкой шифра союза, использовавшегося в радиообмене с упомянутыми базами. Выяснилось, что ключом к нему служит поэма Адама Мицкевича “Дзяды”, изданная в 1925 году варшавским издательством “Польская библиотека”.

Заслуживает упоминания то обстоятельство, что, невзирая на попытки осуществить агентурное проникновение в германский рейх с помощью перевербованных членов польских подпольных организаций, в первую очередь ЗВЗ, НКВД установил взаимодействие с немецкими коллегами в вопросе их подавления. В июне 1940 года советские и германские пограничники расчистили общую границу на глубину 800 метров в каждую сторону, разобрали находившиеся в этих зонах дома и иные постройки и крайне затруднили действия закордонных курьеров. Тогда ЗВЗ начал направлять их через румынскую границу, но и там связников перехватывали достаточно регулярно. В течение 1940 года на маршрутах Варшава — Бухарест и Варшава — Будапешт было задержано около 30 курьеров, что повлекло разгром сети союза в Буковине и прервано сообщение с базами в Турции, Венгрии и Румынии.

Осенью 1940 года польское подполье вновь попыталось активизировать свою деятельность. В октябре из Варшавы во Аьвов прибыл полковник Аеопольд Окулицкий (“Ян Мровка”) с задачей восстановления парализованной советской контрразведкой организации. Вплоть до января следующего года он создал новую территориальную комендатуру № 3, лично возглавил ее и навел относительный порядок в контрразведывательных вопросах. 15 января Окулицкий сообщил в Варшаву, что, по его мнению, “Корел” является предателем, но ответ получить не успел. В ночь с 21 на 22 января полковника арестовали и доставили к наркому НКВД УССР Серову, который предложил ему работать и далее, но под контролем органов госбезопасности. Этот факт в очередной раз свидетельствует, что у контрразведчиков не было намерения ликвидировать сети ЗВЗ, что можно было осуществить практически в любой момент. Они старались сохранять контроль над польским подпольем во избежание появления новых, глубоко законспирированных организаций и негласно направлять его деятельность в относительно безопасное русло. Отказ Окулицкого от сотрудничества не изменил в общей обстановке ничего, НКВД отслеживало перемещения и контакты и его преемников — подполковника Яна Соколовского и майора Александра Клотца.

Активная разработка, взятие под контроль и окончательная ликвидация структур ЗВЗ происходили и на территории Литовской ССР. С 8 по 13 апреля 1941 года были арестованы 272 человека из состава окружной и Вильнюсской комендатур союза, в их числе комендант майор Зигмунт Цетнеровский, его заместитель майор В. Каминьский и комендант в Вильнюсе капитан А. Рыбник[300]. НКГБ ЛитССР до 1 мая фактически закончил разгром организаций Союза вооруженной борьбы на подведомственной территории.

Практически тогда же, к 21 апреля 1941 года аналогичную задачу решил и НКГБ БССР. В Гродно были арестованы 234 члена ЗВЗ, захвачен радиопередатчик и подпольная типография[301]. Союз попытался восстановить организацию в Бресте, но ее во главе с руководителями майором Александром Хабиняком (“Кузьма”) и поручиком Ксаверием Сосновс-ким (“Рыбак”) постигла та же участь.

ЗВЗ являлся не единственной польской подпольной организацией, планировавшей действия против советского режима на бывших территориях Польши, однако остальные структуры были значительно слабее и тем более не выстояли в борьбе с органами госбезопасности. Весной 1940 года произошла ликвидация Польской освободительной армии (ПАВ), Диверсионной военной организации (ДОВ), Союза свободной Польши, группы Антония Карпа и новой Польской военной организации (ПОВ). Последняя не имела ничего общего со своей предшественницей и состояла из гимназистов, студентов и молодых офицеров во главе с 19-летней Тамарой Подлях. К ноябрю 1940 года на Полесье арестом 60 человек завершился разгром Батальонов смерти пограничных стрелков (БССК), ставивших своей задачей террор против офицеров НКВД, их агентов и милиции. Эта организация планировала совершить покушение на Молотова во время прохождения его поезда по территории Полесья, но сделать в этом направлении практически ничего не успела. Общее число ликвидированных органами госбезопасности польских подпольных структур исчислялось десятками. Только по 27 июля 1940 года и только в Западной Белоруссии НКГБ БССР разгромил 109 организаций и групп общей численностью 3231 человек, хотя не все из них вели практическую боевую и диверсионную работу. В лесах, преимущественно в Августовском лесном массиве, скрывались партизанские группы и отряды ЗВЗ и ПАВ. С 28 декабря 1940 по 22 июня 1941 года там были уничтожены 28 вооруженных групп общей численностью 415 человек и арестованы 230 их пособников. В ходе этого были убиты 42 участника этих групп, ранены 30, погибли также 4 сотрудника НКВД и милиции, а 7 были ранены[302]. Естественно, описанные процессы сопровождались также репрессиями в отношении непричастных к подпольной деятельности бывших офицеров Войска польского и гражданских лиц. Основным мотивом для этого являлись действительные нарушения, прежде всего уклонение от сдачи оружия, в основном охотничьего, и радиоприемников, неподчинение властям и политическая активность. Польские исследователи исчисляют суммарные потери польского населения с сентября 1939 по май 1941 года на отошедших к СССР территориях в 107140 человек, в том числе 42662 — в Западной Белоруссии и 64478 — в Западной Украине[303].

Значительно меньшими оказались потери Организации украинских националистов (ОУН), но это объясняется вовсе не лояльностью ее членов и руководства к Советскому Союзу. Все они являлись сторонниками создания своего независимого государства, ориентировались исключительно на независимость и в равной степени отрицательно относились к любой не украинской власти, будь то польская, венгерская, советская или германская. Хотя ОУН сильно тревожила органы госбезопасности своей сильной организацией, решимостью, квалифицированной работой Службы безопасности (СБ) и симпатиями значительной, а кое-где и подавляющей части населения, она превосходила поляков в конспирации и на фоне борьбы с ЗВЗ сумела не стать главным объектом НКВД/НКГБ на новых территориях. Несмотря на это, украинскими националистами занимались вполне серьезно, и к лету 1941 года лишь в западных областях УССР контрразведка учитывала около тысячи их нелегалов. Наряду с троцкизмом, это направление считалось одним из наиболее угрожающих, поэтому и до присоединения западных районов Украины советская разведка уделяла серьезное внимание осевшим в Европе украинским националистам. После того, как в 1929 году полковник Коновалец возглавил созданную на съезде в Вене Организацию украинских националистов, НКВД определил ее значительную потенциальную опасность. Помимо общей политической угрозы для государства, исходящей от любого сепаратистского движения, ОУН обладала также определенным разведывательным потенциалом, перехваченным от УВО, однако к середине 1930-х годов пришедшим в некоторый упадок. Один из идеологов организации Лев Ребет, 12 октября 1957 года ликвидированный в Мюнхене агентом 13-го отдела ПГУ Б. Н. Сташинским, оценивал ситуацию в этой области следующим образом: “Военная и разведывательная референтуры до начала войны как следует не развились. Первая находилась в стадии планирования вплоть до разгрома ОУН польской полицией в 1934 г. Она развернула свою деятельность только во время войны, вначале в эмиграции в Кракове, позднее во время немецкой оккупации родины. В 1934 г. перестала также действовать разведывательная референтура, которая вначале широко развернула было свою работу, организовав отдельную сеть (“сетку”), то есть свои ячейки, на всех организационных ступенях и поддерживая с ними свою связь, отдельную от общей организационной. Эта разведывательная сеть являлась общим источником информации и должна была, между прочим, служить инструментом внутреннего организационного контроля, что таило в себе определенную опасность. Информация этой разведывательной сети проходила не нормальным, то есть организационным путем, а по отдельным связям разведки и, что важнее всего, носила “доверительный”, то есть анонимный и тем самым бесконтрольный характер. В случае неадекватной постановки дела этот разведывательный аппарат мог приобрести форму “аппарата в аппарате”, то есть роль центрального стержня организации, который, не выполняя политической работы и не отвечая за нее, контролировал бы ее. В период войны, начиная с эмигрантского периода в генерал-губернаторстве, функцию внутреннего контроля перехватила “Служба безопасности”, открыв новое звено работы и метод деятельности организации”[304].

Не имевший прямого отношения к работе СБ ОУН Ребет описал ситуацию несколько скомканно. Следует подчеркнуть, что референтура разведки УВО/ОУН, которую после гибели Ю. Головинского в 1930 году возглавил известный Рико Ярый (Рихард Франц Мариан Яри), продолжала работать и после разгрома организации польскими силами безопасности в середине 1930-х годов. В 1932 году на Пражской конференции ОУН это подразделение было реорганизовано в Контрольно-разведывательную референтуру, руководство которой было поручено студенту-медику Я. Макарушке. Новый разведорган, как и его предшественник, отвечал за постановку и ведение разведывательной и контрразведывательной работы, однако отныне на него возлагались и задачи по надзору за членами ОУН с целью контроля их лояльности. Помимо того, все еще продолжавшая существовать в рамках ОУН УВО получила право в случае необходимости формировать собственную разведывательную службу, однако пока этим разрешением не воспользовалась. Все перечисленные оперативные структуры УВО и ОУН не могли обеспечить должный уровень работы, но в течение достаточно длительного времени все их реорганизации были половинчатыми. Принципиально новое решение было принято в феврале 1939 года, когда возглавивший сеть ОУН на Западно-украинских землях М. Тураш (Грабовский) распорядился организовать референтуру Службы безопасности (СБ) Краевой экзекутивы ОУН в статусе отдельного подразделения.

Вообще же вся работа ОУН строилась на основе подчиненного проводу ОУН периферийного аппарата, представленного краевой, окружными и местными экзекутивами. Аппарат окружных экзекутив составляли референтуры:

— организационная;

— идеологическо-политическая;

— общественной работы;

— пропагандистская;

— военная;

— молодежная;

— разведывательная.

В ОУН существовали два крыла (хотя некоторые, в том числе Ребет, насчитывают три). Умеренных возглавлял инженер Андрей Мельник, Евген Коновалец же придерживался жесткой линии. В Москве было принято решение расколоть организацию, для чего ее прежде всего требовалось обезглавить. Особенно усилилось стремление устранить Коновальца после того, как было установлено, что его финансируют немцы, и он дважды встречался с Гитлером. Для проведения операции НКВД использовал крупнейшего агента, завербованного в свое время ГПУ Украины, главного представителя ОУН “на землях” (то есть в СССР) Лебедя[305]. Он являлся опорой и правой рукой Коновальца на родине, и все исходившее от него, безоговорочно принималось главой ОУН на веру. Под видом племянника Лебедя в Европу прибыл П. А. Судоплатов, первоначально появившийся в Финляндии, где главный представитель ОУН Полуведько также работал на НКВД. Центр не раскрыл тому действительное лицо посланника, и обеспокоенный агент даже запросил разрешения на ликвидацию излишне, по его мнению, активного “племянника”. Естественно, Центр не санкционировал эту акцию, и Судоплатов беспрепятственно выехал в Стокгольм. Там он сумел войти в доверие к Коновальцу, предложившему сопровождать его в инспекционной поездке в Париж и Вену. Доверие еще более укрепилось, когда на обратном пути финские пограничники задержали Судоплатова и месяц продержали в тюрьме. Разведчик все же сумел вернуться в СССР и в ноябре 1937 года получил лично от Сталина задание устранить главу ОУН. Изготовлением взрывного устройства занялся отдел оперативной техники НКВД. Его будущий начальник А. Э. Тимашков, под руководством которого в дальнейшем была разработана уничтожившая нацистского гауляйтера Белоруссии Вильгельма Кубе диверсионная магнитная мина, поместил заряд в коробку с любимыми Коновальцем шоколадными конфетами. Взрывной механизм замедленного действия запускался после того, как коробку клали плашмя, поэтому обращаться с ней следовало крайне осторожно.

Террористический акт произошел 23 мая 1938 года в Роттердаме. Судоплатов справился с задачей и успел уйти до срабатывания заряда. Он ожидал взрыва неподалеку и уже решил, что техника подвела и не сработала, но тут послышался негромкий хлопок. В вечерних новостях сообщили о загадочной гибели полковника Коновальца, приписав ее сведению счетов между различными группировками националистов. Литерное дело “Ставка” по устранению опаснейшего политического противника было успешно закончено.

После гибели Коновальца ОУН возглавлял временный триумвират, а 28 августа 1939 года на II съезде в Италии после долгих споров и дискуссий в качестве преемника убитого и председателя Провода украинских националистов (ПУН) был избран полковник Андрей Мельник. Один из реальных кандидатов на роль руководителя организации Степан Бандера отсутствовал, поскольку в это время находился в польской тюрьме за соучастие в убийстве министра иностранных дел Бронислава Перацкого и вышел оттуда лишь в сентябре 1939 года. Его освободили немецкие войска, после чего он смог включиться в активную политическую борьбу, которую повел в первую очередь с членами своей же организации. В литературе обычно сообщается, что 10–11 февраля 1940 года на конференции в Кракове сторонники Бандеры раскололи Организацию украинских националистов на две фракции, по именам своих руководителей именовавшиеся ОУН-М и ОУН-Б. Фактически же не только члены обеих организаций никогда не использовали эти термины, но и сами события развивались несколько иначе. Бандера совершенно не собирался устраивать раскол, а претендовал на захват власти над всей ОУН целиком, без изъятий. Он и его сторонники просто решили создать новое, альтернативное существовавшему, руководство организации, о чем недвусмысленно заявили в “Акте от 10 февраля 1940 года”:

“6. Сознавая свою обязанность и историческую ответственность за чистоту Националистической идеи, мы — Проводники и Члены Краевых Экзекутив Организации Украинских Националистов на Западных землях Украины и Украинских землях под властью Германии и ведущий актив ОУН — в соответствии с волей руководимых нами националистических кадров отдаем руль Организации Украинских Националистов в руки Степана Бандеры и тех, кого он призовет.

7. Этот выдвинутый нами Революционный Провод Организации Украинских Националистов мы наделяем правом и налагаем на него обязанность руководить Украинской Национальной Революцией”[306].

Следует отметить, что все одиннадцать подписавших этот акт являлись галичанами, то есть представляли собой вполне конкретную, географически очерченную группировку и далеко не сразу получили признание у членов ОУН на расположенных к югу и востоку территориях. Зато в Галиции и иных населенных украинцами западных областях Бандера пользовался почти безоговорочной поддержкой. Следует отметить, что в этом имелся некий психологический феномен, поскольку его роль в организации нельзя было назвать особенно положительной. По сути именно действия Бандеры в 1934 году стали причиной грандиозного провала и разгрома ОУН польской полицией, от которого она так до конца никогда и не оправилась, и приведшего столь многих ее членов в тюрьму или на эшафот. Однако сила его личности была такова, что этот не посещавший родину с того же 1934 года человек, проведший весь период войны, за исключением 1940 и половины 1941 года в тюрьмах и лагерях и не имевший в это время никакой возможности руководить организацией, одновременно стал ее символом и даже дал неофициальное имя националистическому движению. Имелись значительно большие основания именовать членов ОУН-Б и впоследствии УПА “лебедевцами” или “шухевичистами”, но этого не произошло, и всему миру они известны как бандеровцы.

Степан Бандера

Андрий Мельник

В течение некоторого времени члены Революционного провода (РП) ОУН еще сохраняли внешнее приличия по отношению к председателю ПУН Мельнику. Однако после того, как тот 7 апреля 1940 года потребовал разбирательства возникшей ситуации в Главном революционном трибунале ОУН, Бандера и Стецько отбросили деликатность и открыто обвинили Мельника в незаконном занятии поста и неумелом руководстве организацией. 8 апреля Бандера впервые назвал себя проводником ОУН, предъявив свои претензии на руководство всем украинским националистическим движением. Никаких активных действий со стороны Мельника не последовало. Вместо этого в течение приблизительно двух месяцев тянулись переговоры между ПУН и РП ОУН, что, однако, можно объяснить и объективными причинами. Находившиеся в Кракове сторонники Бандеры имели опыт подпольной работы и привыкли рисковать, тогда как разбросанные по всей Европе члены ПУН были скорее теоретиками, оторванными от боевой работы и из-за сложной системы конспирации практически не имели возможности контактировать с кем-либо, кроме проводников краевых экзекутив. На украинских землях они появлялись крайне редко и всегда оперировали только кличками теоретически известных им членов организации. Совершенно иной была позиция их противников: “РП ОУН как своими многолетними непосредственными контактами с членами ОУН, так и позднейшими знакомствами в тюрьме получил поддержку сотен и тысяч членов ОУН. Они знали его не только по имени в “Сурме” или из заголовка в “Розбудове нации”[307], они видели его среди себя в подпольной жизни, в акции, в тюрьме. Для них во многих случаях кличка была только формальностью, поскольку все они были знакомы между собой по революционным действиям. Каждый член РП ОУН насчитывал десятки лично знакомых ему и преданных активистов ОУН, которые ориентировались на него, на его слово и на его должность. Личные связи нередко перевешивали организационные. Когда настала критическая минута… ПУН мог рассчитывать только на знакомые ему лично единицы, преимущественно закордонного актива и на людей, одинаково относящихся как к ПУН, так и к РП ОУН. РП ОУН, однако, в то же время располагал сотнями лично знакомых и тысячами связанных кличками членов[308]”[309]. Кроме того, ПУН утратил инициативу и темп в противодействии РП ОУН и начал решительно бороться против них лишь 13 августа 1940 года. Мельник распорядился создать краевую экзекутиву в Галиции и направил во Львов своего проводника Ярослава Гайваса (“Быстрый”) с группой референтов для подрыва позиций РП ОУН в критической точке. Столь длительная задержка позволила сторонникам Бандеры существенно укрепить свои позиции.

Впрочем, ключом к решению конфликта обладали не Мельник или Бандера, а немцы. Они внимательно следили за развитием ситуации, для чего имели все возможности, поскольку располагали агентом в самом высшем эшелоне руководства ОУН, а впоследствии — РП ОУН. Этим человеком был уже упоминавшийся Рико Ярый (“Карпат”), в прошлом австро-венгерский офицер по имени Рихард Яри, начинавший свою деятельность еще в УВО под руководством полковника Коновальца. Украинские связи появились у него в период службы по контракту в Украинской Галицийской армии, а после возвращения в Австрию он сохранил и расширил их. К началу 1930-х годов благодаря своим организационным и финансовым способностям Ярый занял видное место в Закордонной экспозитуре УВО. Однако приблизительно в 1934 году у Коновальца появляются сомнения в его причастности к германской разведке и еще большие — в его финансовой чистоплотности. Подозрения росли, и к 1937 году руководитель УВО собрался окончательно разобраться в них. Гибель Коновальца позволила Ярому отсрочить серьезное разбирательство, но новый проводник Мельник не собирался спускать дело на тормозах. Тогда постоянно проживавший в Германии австриец решил применить тактику проволочек и затягивания, позволившую ему на некоторое время оттянуть неприятности. Естественно, что при возникновении конфликта в ОУН Ярый сразу же оценил возможности, которые сулило бы ему отстранение от власти прежнего руководства, и немедленно примкнул к сторонникам Бандеры. С этого момента абвер его стараниями начал поддержку РП ОУН, не зная еще, что в дальнейшем такое решение принесет Германии крупные проблемы. Личные отношения Мельника с немцами продолжали оставаться хорошими, однако отныне они не распространялись на ПУН. Естественно, его не сбрасывали со счетов, но более не предоставляли безоговорочную поддержку, как это имело место ранее. Именно это и стало окончательным аргументом в споре двух фракций ОУН.

Тем не менее, Мельник все же довел дело Бандеры до трибунала, но тот, как и следовало ожидать, на слушание не явился. В результате заочного рассмотрения обвинительных материалов самоназначенного проводника ОУН приговорили к смертной казни, после чего председатель ПУН заменил это наказание исключением из организации. Естественно, Бандера и не подумал подчиниться. Мельник не оставил без внимания и Ярого, о роли которого в расколе догадывался. 25 августа 1940 года он вызвал в судебное заседание и его, однако не в Главный революционный трибунал, а в Организационный суд, стремясь подчеркнуть незначительность будущего подсудимого в иерархии ОУН. В письме-повестке претензии к Ярому конкретизировались достаточно четко: “Конкретизируя выдвинутые против Вас обвинения, ставлю Вас перед Организационным судом ОУН за денежные злоупотребления и вредное денежное хозяйствование… До момента вынесения приговора Организационным судом приостанавливаю Ваши права члена ПУН и члена ОУН”[310].

С этого времени наступил действительный раскол Организации украинских националистов, после которого началось создание параллельных экзекутив и приостановление прав отдельных руководителей. Оба крыла жестоко враждовали и приговаривали к смерти активных участников противоположных фракций, что в 1940 году повлекло гибель множества сторонников Мельника и Бандеры. Обеим сторонам срочно требовалась внешняя поддержка, найти которую можно было только в Германии. В дальнейшем Мельник и его приверженцы ставили себе в заслугу незначительность своих контактов с немцами, однако это произошло исключительно из-за того, что абвер и СД не проявили особого интереса к ПУН, и его члены оказались невостребованными. Зато руководители РП ОУН сразу же сделали ставку на немцев и, как выяснилось в середине 1941 года, жестоко просчитались. ОУН в целом была готова принять любую иностранную помощь, но расценивала ее лишь как средство достижения собственных целей без всяких дальнейших политических уступок поддерживающей стороне, которой перед Второй мировой войной являлась Германия. Немцы, однако, имели на этот счет совершенно иные планы, о которых украинские националисты пока лишь смутно догадывались. Такое заблуждение характерно для практически любой подпольной организации, а в ситуации с ОУН оно еще и подпитывалось действиями Ярого. По данным некоторых исследователей, сам Бандера числился агентом абвера, назывался даже его псевдоним “Сера”, но, в отличие от данных о Мельнике, эта информация вызывает крайнее сомнение, а псевдоним, скорее всего, является отголоском подпольной клички, в соответствии с которой в документах ОУН он часто упоминался как “Бандера-Серый”, точно так же, как и Ярослав Стецько-Карбович. Достоверно известно, что председатель РП ОУН с нетерпением ожидал начала советско-германской войны, чтобы провозгласить в захваченном Львове правительство независимой Украины. Любопытно, что в период войны роли распределились совершенно иначе. Хорошо относившийся к немцам Мельник практически отказался сотрудничать с ними, а вот его соперники неоднократно прибегали к помощи абвера и СД.

К рассматриваемому времени относится этап активизации СБ ОУН, в первую очередь использовавшей для своего становления помощь спецслужб рейха. В частности, с немецкой помощью в оккупированном Кракове в конце 1939 года была организована школа подготовки кадров для СБ, главным образом для работы против Советского Союза. Практически сразу же после раскола ОУН Бандера распорядился создать в составе центрального аппарата своей организации Службу безопасности (СБ), в первую очередь ориентированную на террористические акты против мельниковцев. Новый оперативный орган возглавил Микола Лебедь, его заместителем был назначен Микола Арсенич (“Михайло”, “Григор”), со временем принявший руководство службой. Оба они считались самыми жестокими деятелями в окружении Бандеры и до некоторого периода сосредоточивались в основном на межфракционной борьбе в ОУН. Борьба эта велась как путем раскола и дискредитации противников, так и их физического уничтожения. Мельниковцы старались не отставать, и до середины 1941 года в обеих фракциях ОУН были уничтожены не менее 600 человек, треть из которых приходится на приверженцев Бандеры.

Однако деятельность СБ ОУН отнюдь не ограничивалась межфракционной борьбой. Ее руководящие документы относили к главным противникам СССР, Польшу, Румынию и Венгрию. В 1940 году к основным задачам Службы безопасности были отнесены:

— борьба за здоровое моральное состояние в ОУН;

— противодействие разведывательно-подрывной деятельности вражеских спецслужб и их агентуры;

— выполнение некоторых функций судебной власти, в первую очередь исполнительных;

— обеспечение личной безопасности членов ОУН и их имущества;

— создание разведывательных позиций во враждебном окружении в целях ведения разведки, совершения диверсий и провокаций.

Весьма широко была развита агентурно-осведомительная сеть ОУН. На связи у районного референта СБ насчитывалось от 5 до 20 постоянных негласных сотрудников, часть из которых использовалась в целях подготовки антисоветского восстания на территории Западной Украины.

Совершенно очевидно, что НКВД не мог пройти мимо активной деятельности ОУН на территории СССР, тем более, что с присоединением западных областей националисты стали энергично пытаться распространить пропагандистские и разведывательные операции на всю Украину. С этой целью УНКВД по Львовской области было значительно усилено оперативными сотрудниками, однако опытные подпольщики из ОУН быстро вычислили практически все явочные и конспиративные квартиры госбезопасности. Произошло это до примитивности просто: гражданские лица на территории Правобережной Украины, в отличие от остальной ее части, не носили сапог в черте города. По форменной обуви агенты наружного наблюдения СБ ОУН легко расшифровывали даже переодетых в штатское чекистов и прослеживали их до конспиративных объектов, таким образом весьма скоро установив их дислокацию. Госбезопасность наносила националистам жестокие ответные удары, часто выходя на их организации по линии внешней разведки, что явилось лишь прологом к предстоящей многолетней и жестокой борьбе с украинским подпольем.

4. 22 ИЮНЯ 1941 ГОДА

Начавшаяся в Европе война внесла значительные коррективы в задачи всех разведывательных служб СССР. В изменившейся обстановке Сталин увидел удачную возможность укрепить положение и влияние Советского Союза и приказал направить на это все разведывательные и дипломатические усилия. После заключения в 1939 году с Германией пакта о ненападении он решил, что наступает пора попытаться свергнуть правящие режимы во многих странах и сменить их на просоветские. Для этого занятые на германском направлении силы внешней и военной разведок были переориентированы на проведение политических зондажных операций и на попытки использования конфликтов в правящих кругах иностранных государств. Эта глобальная, но явно преждевременная задача заслонила первоочередные проблемы и значительно отвлекла внимание резидентур и центрального аппарата. В преддверии надвигавшейся войны действительно насущной задачей разведывательных служб СССР являлось определение сроков ее начала, вскрытие группировки сил противника и его стратегических и ближайших оперативных планов.

Наибольшие споры среди исследователей вызывает оценка результатов деятельности советской разведки по определению срока начала войны с Германией, состава сил вермахта и его стратегических планов. Существуют две диаметрально противоположные точки зрения на эту проблему. Первая из них гласит, что и внешняя, и военная, и пограничная разведки своевременно установили сроки вторжения, силы вермахта и характер предстоящих боевых действий, однако эти данные не были реализованы, поскольку Сталин не верил в предстоящую войну, а руководители разведорганов в лице наркома НКВД и начальника РУ ГШ КА из опасения за свое благополучие игнорировали аргументированные агентурные сообщения и подстраивались под мнение вождя. Несколько глубже вникшие в проблему исследователи отмечают, что руководству страны в те годы докладывались не обработанные информационно-аналитической службой документы, а “сырые” материалы, и Берия и Голиков, пользуясь этим, могли произвольно отбирать подтверждающие их теорию донесения и отфильтровывать противоречащие ей.

Приверженцы противоположной точки зрения напоминают, что оценку работы любой разведывательной службы нельзя строить исключительно на оперативных достижениях ее отдельных источников, поскольку они представляют собой отнюдь не самоцель, а инструмент для достижения конечного результата — своевременного и достоверного информирования руководства о намерениях возможного противника, его силах, средствах и методах достижения цели. А этого ни НКВД/НКГБ, ни РУ ГШ КА обеспечить не смогли, в результате чего вермахт достиг оперативной и тактической внезапности со всеми вытекающими последствиями. Исследователи из этой группы не принимают аргументы относительно проведения немцами активной и профессиональной дезинформации для маскировки своих намерений и резонно утверждают, что ее вскрытие также являлось одной из задач разведки, с которой она не справилась.

Обе категории историков приводят в пользу своих версий массу материалов, причем нередко оперируют одними и теми же документами, но трактуют их совершенно по-разному. В общем, никто не ставит под сомнение, что оперативная информация относительно предстоящего нападения Германии на СССР поступала от множества источников, мониторинг военной угрозы проводился постоянно и значительными силами. В военной разведке наиболее известны предупреждения, полученные из Японии от резидентуры “Рамзая” (Рихард Зорге), из Швейцарии от резидентуры “Дора” (Шандор Радо) и группы “Сони” (Урсула Кучински), из Германии от “Альты” (Ильза Штебе), из Болгарии от группы Владимира Заимова, из Румынии от Курта Велькиша (“АБЦ”) и его жены Маргариты (“ЛЦЛ”, добрачная фамилия Рениш), из Франции и Бельгии от резидентуры “Отто” (Леопольд Треппер), а также из США и Великобритании. Немало сведений поступило и от аккредитованных в различных государствах военных и военно-морских атташе СССР, а также по линии разведки НКВМФ. Не будет преувеличением сказать, что в последние месяцы мира пограничная разведка и оперативная разведка военных округов и флотов обеспечили получение прямо-таки огромного массива информации о непосредственных военных приготовлениях на сопредельной стороне, причем в условиях крайне ограниченного финансирования.

Представляет интерес версия развития событий внутри РУ ГШ КА, изложенная в воспоминаниях бывшего исполнявшего обязанности начальника информационного отдела разведки В. А. Новобранца. При этом следует отметить, что у современных исследователей эта история вызывает ряд вопросов, ставящих ее достоверность под серьезное сомнение, в том числе и сам факт нахождения автора мемуаров на указанной должности. Судя по всему, в описываемый период он занимал должность заместителя начальника отдела по Востоку. Между тем, именно это обстоятельство является ключевым для оценки подлинности изложенных в мемуарах сведений.

Новобранец рассказывает о подготовленном в информационном отделе военной разведки документе под названием “Сводка № 8”. По его словам, начальник разведывательного управления генерал-лейтенант Ф. И. Голиков при утверждении направляемых руководству государства сводок постоянно корректировал их в соответствии с собственным видением обстановки, а точнее, уменьшал число противостоящих Советскому Союзу германских дивизий, приводя их в соответствие с так называемой “схемой Путника”. Согласно данным военного атташе Югославии в СССР полковника Путника, Советскому Союзу противостояли 72–73 дивизии вермахта, еще 10 размещались в Румынии. Этого было явно недостаточно не только для нападения на Советский Союз, но даже для прикрытия границ рейха в случае вторжения Красной Армии. Однако по другим каналам военная разведка еще в декабре 1940 года выявила сосредоточение против СССР 110 дивизий, в том числе 11 танковых.

Суть вопроса заключалась в том, что разница в несколько десятков дивизий превращала не слишком сильную оборонительную группировку в ярко выраженную наступательную, а это в корне меняло всю расстановку сил на театре и, без сомнения, являлось вернейшим признаком надвигавшейся войны. Голиков упорно запрещал сообщать эти данные и своей властью убирал из сводок десятки дивизий. Хотя Новобранец и пытался противостоять подобной практике, его положение на иерархической лестнице военной разведки не позволяло ему донести свою точку зрения до конечных потребителей информации. Однако в декабре 1940 года, воспользовавшись временным отсутствием на службе Голикова, он все же сумел выпустить так называемую “Сводку № 8”, в которой отразил действительно поступившие от источников данные, а не заниженные начальником РУ на 38 дивизий. Резонанс этого события оказался значительно меньшим, чем ожидалось. Последовало несколько встревоженных запросов из приграничных военных округов, а возвратившийся на службу начальник отстранил Новобранца от дел и отправил его ожидать решения своей участи в закрытом доме отдыха Разведупра в Одессе, откуда в 1930-е годы дорога нередко вела в тюрьму или к расстрельной команде. Проблему решила начавшаяся война, и бывший начальник информационного отдела получил назначение в войска для дальнейшего прохождения службы. Изложенная Новобранцем версия событий хорошо вписывается в аргументацию приверженцев одной из противоборствующих точек зрения на события в разведке накануне начала войны. Проблема заключается в том, что однозначно оценить ее достоверность невозможно.

По воспоминаниям многих военных разведчиков из центрального аппарата РУ, в вопросе оценки степени опасности приближающейся войны они испытывали определенное давление со стороны “ближних соседей” (госбезопасности). В этой связи постоянно упоминается негативная роль Берии, продолжавшего курировать разведку, с февраля 1941 года выделенную в отдельную систему. Следует подчеркнуть, что нарком госбезопасности Меркулов, наоборот, никогда категорически не отрицал возможность германского нападения, а предпочитал направлять “в инстанции” фрагменты “сырых” донесений, предусмотрительно и дипломатично оставляя руководству страны возможность дать им самостоятельную оценку. Внешняя разведка получила массу соответствующих сведений и материалов из “легальных” и нелегальных резидентур в Финляндии, Румынии, Венгрии, Болгарии, Турции, Италии и Великобритании, обильная информация поступала из Берлина от группы Харро Шульце-Бой-зена (“Старшина”) и Арвида Харнака (“Корсиканец”). 20 июня 1941 года начальник 1-го (германского) отделения Разведывательного управления НКГБ СССР П. М. Журавлев и сотрудница этого же отделения 3. И. Рыбкина представили начальнику разведки П. М. Фитину объемистый документ под названием “Календарь сообщений Корсиканца и Старшины”, в котором обобщались все полученные с октября 1940 по июнь 1941 года предупреждения о предстоящем военном столкновении. Сама Рыбкина позднее оценила его лаконично: “Наша аналитическая записка оказалась довольно объемистой, а резюме — краткое и четкое: мы на пороге войны”[311]. Фитин лично представил документ Сталину, но тот раздраженно заявил, что это блеф и паникерство, и доклад был возвращен без последствий. Аналогичная судьба постигла и материалы, накопленные и обработанные Журавлевым и Рыбкиной в обобщавшим все доступные им документы по предстоящей германской агрессии литерном деле “Затея”. Несколько позже мы попытаемся непредвзято и довольно подробно взглянуть на “Календарь” и с другой точки зрения. Не осталось в стороне от рассматриваемого вопроса и Главное транспортное управление НКВД СССР, по мере возможностей собиравшее информацию на каналах морского судоходства и международных железнодорожных перевозок. В 1941 году предупреждения стали поступать и от 2-го (контрразведывательного) управления НКГБ СССР. Правда, следует отметить крайнее дилетантство множества разведсводок госбезопасности, вызванное отсутствием военного образования у ее оперативных офицеров. Военные разведчики 21 мая 1941 года потеряли терпение и в записке № 660533 были вынуждены напомнить коллегам из НКГБ СССР некоторые прописные истины: “…Для того, чтобы не допускать ошибки в оценке группировки и легче разобраться, какие части, откуда и куда прибывают, убедительно прошу в ваших разведсводках указывать:

1) откуда идут войска (из Франции, Бельгии, Югославии, Германии и т. д.);

2) когда и через какие пункты проходят войска;

3) какие войска (пехота, артиллерия, танки и т. д,);

4) в каком количестве (полк, дивизия);

5) нумерацию этих частей (№ полка, дивизии);

6) в состав каких корпусов и армий входят обнаруженные войска;

7) когда и куда они прибывают[312]”.

Безусловно, указанными недочетами страдали не все направляемые в военную разведку документы. В любом случае НКГБ/НКВД внес существенный вклад в процесс добывания информации.

3. И. Рыбкина

Что же все-таки происходило во всех советских спецслужбах в предвоенные месяцы, и почему столь ясные с позиций сегодняшнего дня материалы не получили у их руководства должной оценки? Для понимания этого феномена следует непредвзято рассмотреть, что конкретно и как именно докладывала разведка руководству государства, не упуская при этом из виду и действия противника.

Германия осуществляла стратегическую линию по дезинформации на основании подписанных генерал-фельдмаршалом В. Кейтелем 15 февраля 1941 года “Руководящих указаний начальника штаба верховного главнокомандования по маскировке подготовки агрессии против Советского Союза”. Этот документ являлся основополагающим для прикрытия мероприятий, проводимых в осуществление директивы № 21 (плана “Барбаросса”), в которой ставилась задача “разбить советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии”[313]. Следует отметить, что директива о нападении на СССР была подписана 18 декабря 1940 года и по времени теоретически значительно опережала указания по маскировке. Однако практическая реализация ее началась лишь после 31 января 1941 года, когда главное командование сухопутных войск издало директиву по стратегическому сосредоточению и развертыванию войск в целях осуществления плана “Барбаросса”, указав в ней, что “подготовительные работы нужно провести таким образом, чтобы наступление (день “Б”) могло быть начато 21.6”[314]. Этот документ был доведен до крайне ограниченного круга лиц и составлялся отнюдь не в расчете на пропагандистский эффект. Тем более привлекает внимание имеющаяся в директиве многозначительная оговорка о том, что нападение на Советский Союз будет произведено только “в случае, если Россия изменит свое нынешнее отношение к Германии”[315]. Следовательно, в конце января 1941 года позиция Москвы по отношению к Берлину явно представлялась вполне благоприятной, хотя имелись серьезные основания предполагать, что она может измениться, причем по инициативе именно Советского Союза. Впрочем, Гитлер решил начать войну против СССР до окончания боевых действий против Британии значительно раньше, еще 22 июля 1940 года. В этот день он дал указание главнокомандующему сухопутными войсками Вальтеру фон Браухичу разработать соответствующий стратегический план, предусматривающий окончание всех приготовлений к 15 мая 1941 года и нападение на Советский Союз не позднее середины июня. Фюрер окончательно конкретизировал 22 июня как день “Б” 30 апреля на узком совещании высшего военного руководства. Начальник генштаба сухопутных войск генерал-полковник Ф. Гальдер уведомил об этом армию 10 июня, то есть практически до самого последнего момента точная дата начала войны держалась в секрете. Кодовым словом для сигнала о начале нападения было “Дортмунд”, отмена его предусматривалась по сигналу “Альтона”.

В 3 часа 15 минут утра 22 июня 1941 года три группы армий общей численностью свыше 4 миллионов человек, оснащенные 4215 танками и штурмовыми орудиями, 3909 боевыми самолетами и 43812 орудиями и минометами, перешли в наступление на фронте от Карелии до Молдавии. Удар нанесли 155 расчетных дивизий, 11 германских моторизованных корпусов были собраны в четыре мощные танковые группы, насчитывавшие 3397 танков[316]. И нападение этой гигантской военной группировки оказалось для СССР неожиданным!

В 1960-е — 1980-е годы в Советском Союзе преобладала официальная точка зрения, согласно которой разведка, в особенности военная, своевременно направляла “в инстанции” исчерпывающую информацию о военных приготовлениях Германии и ее подготовке к нападению на СССР, включая его точную дату и время. Но Сталин, вопреки очевидным фактам, отказывался этому верить, поскольку отчаянно цеплялся за иллюзорную надежду избежать военного столкновения, по крайней мере, до 1942 года, к которому планировалось окончить перевооружение армии. В этом заблуждении его поддерживали Берия и Голиков, каждый по собственным мотивам. Бывший начальник ГРУ ГШ генерал армии П. И. Ивашутин утверждал даже, что “нападение фашистской Германии на Советский Союз ни в стратегическом, ни в тактическом плане не было внезапным. Другое дело, что вторжение фашистских войск на нашу территорию застало советские войска врасплох, так как они не были заблаговременно приведены в полную боевую готовность”[317]. В этом утверждении генерал противоречит сам себе. Внезапность является одним из принципов военного искусства и определяется как “неожиданные для противника действия, способствующие достижению успеха в бою, операции, войне”[318]. Если нападение вермахта не было для Красной Армии внезапным, тем более даже в тактическом плане, то это означает, что она ожидала его в полной боевой готовности к отражению удара. Однако следующая же фраза Ивашутина напрочь отрицает предыдущую, поскольку не приведенные в боевую готовность и застигнутые врасплох войска представляют собой наглядное доказательство внезапности нападения. Вот именно это и есть чистая правда. Ожидающие вражеского удара войска группируются совершенно иначе, чем Красная Армия в июне 1941 года, что и явилось одной из причин Великого Отступления, когда примерно равный ей по численности и существенно уступающий в танках, артиллерии и боевых самолетах вермахт сумел нанести советским войскам сокрушительные удары на всех фронтах. На шестой день войны пал Минск, количество пленных красноармейцев за первые месяцы боевых действий достигло 3,9 миллионов человек, и к декабрю германские войска уже стояли под Москвой. В свете этих событий весьма сомнительным выглядит также заявление маршала Советского Союза А. А. Гречко, сделанное им в 1966 году на страницах “Военно-исторического журнала” о том, что через 11 дней после подписания Гитлером директивы № 21 (план “Барбаросса”) “этот факт и основные решения германского командования стали известны нашим разведывательным органам”. Вероятно, маршал имел в виду поступившее из резидентуры “Альта” сообщение “Арийца” с изложением факта отдачи Гитлером распоряжения приступить к подготовке к войне против СССР. Однако оно было настолько неконкретным, что не содержало сведений о наиболее существенных моментах любого подобного плана: составе ударной группировки, направлениях главных ударов и стратегическом замысле германского командования. Увы, ничего из перечисленного к советскому руководству и военному командованию не поступало. Если бы это и в самом деле было так, то было бы известно, что главной целью, поставленной фюрером перед сухопутными войсками, являлся не захват территорий, а уничтожение частей Красной Армии “в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клиньев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено”[319]. Именно в этом состоял стратегический замысел немцев, и именно это далеко не сразу поняло командование Красной Армии, даже не пытавшееся перегруппировать свои войска на дальних рубежах обороны, а сотнями тысяч терявшее их в тщетных попытках удержать стратегически невыгодные позиции, но не отступить на восток. Неправильно было определено и направление главного удара вермахта. Полагая, что основные силы немцев будут направлены на захват сырьевых районов Украины, прежде всего Донбасса, и на взятие Москвы, советское командование не сразу распознало, что основные силы противника были брошены не туда. Между тем, в тексте директивы № 21 сказано предельно конкретно и ясно: “направление главного удара должно быть подготовлено севернее Припятских болот. Здесь следует сосредоточить две группы армий.

Южная из этих групп, являющаяся центром общего фронта, имеет задачу наступать особо сильными танковыми и моторизованными соединениями из района Варшавы и севернее нее и раздробить силы противника в Белоруссии. Таким образом будут созданы предпосылки для поворота мощных частей подвижных войск на север, с тем чтобы во взаимодействии с северной группой армий, наступающей из Восточной Пруссии в общем направлении на Ленинград, уничтожить силы противника, действующие в Прибалтике. Лишь после выполнения этой неотложной задачи, за которой должен последовать захват Ленинграда и Кронштадта, следует приступать к операциям по взятию Москвы…

Группе армий, действующей южнее Припятских болот, надлежит посредством концентрических ударов, имея основные силы на флангах, уничтожить русские войска, находящиеся на Украине, еще до выхода последних к Днепру…

По окончании сражений южнее и севернее Припятских болот в ходе преследования следует обеспечить выполнение следующих задач:

на юге — своевременно занять важный в военном отношении Донецкий бассейн;

на севере — быстро выйти к Москве”[320].

Если основные решения немецкого командования и в самом деле были бы заблаговременно добыты советской разведкой, то пусть не до начала войны, но сразу же после 22 июня их приняли бы во внимание, однако, как видим, этого не произошло.

Возможно, самое весомое опровержение утверждения маршала Гречко о наличии в распоряжении советской разведки материалов директивы № 21 через 11 дней после ее принятия появилось за 26 лет до его статьи в “Военно-историческом журнале”. В сентябре 1940 года нарком обороны Тимошенко и начальник генштаба Мерецков представили на имя Сталина и Молотова записку об основах стратегического развертывания сооруженных сил СССР на 1940 и 1941 годы, в которой, в частности, утверждалось: “Документальными данными об оперативных планах вероятных противников как по Западу, так по Востоку Генеральный штаб К. А. не располагает”[321].

Истина заключается в том, что хотя война с Германией в принципе ожидалась, но в данный конкретный момент ее нападение оказалось действительно внезапным и для Красной Армии полностью неожиданным. За несколько часов до его начала высшее военное руководство все же подготовило директиву о возможности нападения немцев в течение 22–23 июня, но передача ее в округа была закончена лишь в 00.30 22 июня, менее чем за три часа до германского удара. До войск, естественно, она дойти не успела, не в последнюю очередь из-за активных действий германских диверсантов по нарушению проводной связи, поскольку радиосвязью Красная Армия была укомплектована весьма слабо. Стратегический замысел командования вермахта также оказался не вскрытым, что, возможно, сказалось в начальном периоде войны даже более негативно, чем незнание сроков ее начала.

Следует подвергнуть тщательной ревизии и часто встречающиеся утверждения о том, что советская разведка правильно установила состав группировки германских войск, находившихся на восточных рубежах рейха, в Финляндии и Румынии. Так, по состоянию на 1 июня 1941 года, по оценке РУ, против СССР были сосредоточены две группы армий (фактически три), шесть отдельных армий (фактически семь), а наличие трех танковых групп вообще осталось незамеченным. Совершенно неверными оказались данные о дислокации частей и соединений вермахта, породившие ложную уверенность о сосредоточении основных сил противника на юге, против Украины. Германская группа армий “Юг” (“Зюд”) насчитывала 28 пехотных дивизий и вообще не имела ни танковых, ни моторизованных дивизий, а военная разведка СССР сообщала о наличии на этом участке 36 пехотных, 8 танковых и 9 моторизованных дивизий, что превращало эту группировку в ярко выраженную наступательную. Зато в полосе группы армий “Центр” РУ сообщало о 24 пехотных дивизиях вместо фактически имевшихся 32, 4 танковых вместо 1. Лишь силы группы армий “Север” были установлены с достаточной достоверностью: разведка добавила к реально имевшимся только 3 моторизованные дивизии. Кроме того, постоянно существовавшие расхождения между данными РУ и НКГБ также не прибавляли этой проблеме ясности. Только за несколько дней до 22 июня силы немцев были установлены довольно точно: 3 группы армий, 4 армии, 4 танковые группы, 123 дивизии, 2 бригады, 1 пехотный полк и 4 пехотные дивизии в Северной Норвегии. Однако и эта информация не стала окончательным доказательством концентрации вермахта против СССР, поскольку разведка существенно завышала общую мощь германской армии и соответственно неверно оценивала долю войск, переброшенных на Восток. Совершенно очевидно, что в условиях отсутствия наземных боевых действий на Западе наступательная группировка против СССР должна была бы включать не менее половины имевшихся у Германии дивизий, что на самом деле и имело место. Однако разведка докладывала руководству страны и военному командованию значительно более успокоительные данные, проследить которые нетрудно. Используя ее информацию, в августе 1940 года нарком обороны и начальник генерального штаба Красной Армии докладывали Сталину и Молотову, что рейх располагает 200–243 дивизиями (с учетом авиационных). В спецсо-общении РУ ГШ КА от 25 апреля 1941 года о сосредоточении на границе СССР 95 — 100 дивизий (без учета кавалерийских) при общей мощи вермахта в 286–296 дивизий выглядело совершенно рутинной информацией. Затем разведка доложила о 70 дивизиях, а 5 мая обратила внимание на увеличение их числа до 103–107, но и это выглядело как чуть более трети сил вермахта, то есть абсолютно не было похоже на серьезную концентрацию войск.

Поступление неточных, противоречивых и дезориентирующих данных продолжалось. 31 мая в спецсообщении РУ ГШ КА № 660569 указывалось: “В течение второй половины мая месяца главное немецкое командование за счет сил, освободившихся на Балканах, производило:

1. Восстановление западной группировки для борьбы с Англией;

2. Увеличение сил против СССР;

3. Сосредоточение резервов главного командования.

Общее распределение вооруженных сил Германии состоит в следующем:

— против Англии (на всех фронтах) — 122–126 дивизий;

— против СССР — 120–123 дивизии;

— резервы — 44–48 дивизий”[322].

В действительности на момент начала войны немцы располагали 153 пехотными, 4 легкими, 6 горнострелковыми, кавалерийской, 21 танковой, 14 моторизованными, 9 охранными дивизиями, 2 усиленными моторизованными полками, 1 пехотным полком и 1 моторизованной бригадой[323]. Однако 15 мая 1941 года в записке наркома обороны и начальника генштаба на имя Сталина утверждалось: “В настоящее время Германия, по данным Разведывательного управления Красной Армии, имеет развернутыми около 230 пехотных, 22 танковых, 20 моторизованных, 8 воздушных[324] и 4 кавалерийских дивизий, всего около 284 дивизий”[325]. Как видим, общее завышение сил составляло более 35 %. При этом руководство СССР предполагало, что в резерве и на фронтах против Великобритании Германия держит примерно 161 дивизию, или свыше половины предполагаемого боевого состава своих войск. На самом же деле эта величина составляла немного более 41 %, что в корне меняло ситуацию, особенно с учетом мобильности резервов.

Невзирая на позднейшие утверждения многих историков, ни внешняя, ни военная разведки не предоставили руководству страны или военному командованию ни одного информационного документа, в котором присутствовало бы ясное и недвусмысленное предупреждение о предстоящем нападении. Более того, в спецсообщениях и сводках постоянно обращалось внимание на угрозу на Дальнем Востоке, что заставляло отвлекать на этот театр довольно значительные силы. Не был вскрыт и стратегический замысел германского командования, поскольку разведка неизменно приводила не менее трех вариантов возможных действий вермахта, причем все они не имели под собой какой-либо документальной почвы, а просто определялись исходя из общих принципов ведения войны. Принципиальная ошибка и разведчиков, и генштабистов заключалась и в том, что никто не ожидал того, что вермахт сразу нанесет удар в полную силу, а не будет терять дни в ожидании окончания стратегического развертывания. Об этом, кстати, без обиняков написал в своих мемуарах Г. К. Жуков: “Внезапный переход в наступление в таких масштабах, притом сразу всеми имеющимися и заранее развернутыми на важнейших стратегических направлениях силами, то есть характер самого удара, во всем объеме нами не был предусмотрен”[326]. Но если генштабисты в Оперативном управлении не смогли придти к заключению о вероятности такого развития событий на основании анализа опыта предыдущих кампаний, то уж разведчики-то, безусловно, обязаны были вскрыть состав группировки сил потенциального противника и особо заострить на этом внимание в своих информационных документах. Поэтому без преувеличения можно заключить, что все советские разведывательные органы потерпели провал в установлении сроков предстоящего нападения вермахта, состава германской группировки и стратегического замысла немецкого командования. Это произошло по целому ряду объективных и субъективных причин, которые следует рассмотреть более подробно.

1. Любые обоснованные прогнозы относительно каких-либо предстоящих событий делаются либо на основании конкретных доказанных фактов, либо путем их логического просчета. В данном случае следовало принимать во внимание очевидную абсурдность и само-убийственность для Германии одновременной войны на два фронта, пагубной для экономики страны и неизбежно приводившей к катастрофическому ухудшению ее стратегического положения, особенно с учетом неразвитой транспортной инфраструктуры западных районов СССР. Неготовность рейха к подобного рода войне не вызывала сомнений. Логически все говорило о том, что нападения Германии на Советский Союз можно ожидать только после ее победы над Великобританией или достижения перемирия с ней, это же подчеркивали и донесения большинства агентурных источников. В целом можно констатировать, что ни внешняя, ни военная разведка не сумели вскрыть решимость Гитлера осуществить блицкриг на Востоке независимо от боевых действий на Западе.

2. Широкомасштабные военные приготовления Германии на ее восточных границах, естественно, не могли остаться незамеченными, поскольку подобный размах передвижений войск невозможно скрыть в принципе. Однако существует значительная разница между непосредственной подготовкой к войне, например, связанными с ней организационно-административными мероприятиями, и военными приготовлениями, которые могут преследовать самые различные цели, тем более в воюющей стране, каковой в 1940–1941 годах являлась Германия. Было хорошо известно, что немцы широко используют шантаж военной угрозой, и отсутствие других данных позволяло предположить, что приготовления на Востоке могут служить именно этой цели. Неминуемость прямого столкновения Германии с СССР была очевидной, и его неизбежность летом 1941 года не вызывала в Москве сомнений, но рейх, как правило, совершал агрессию по сложившейся иной схеме. Она предусматривала вначале устрашающие действия, затем шантаж, часто — предъявление ультиматума, и лишь после этой цепочки следовало вторжение. Агрессии против СССР ничего подобного не предшествовало, что породило у советского руководства ложное ощущения запаса времени.

3. В 1939–1941 годах советская разведка не располагала серьезными источниками в непосредственном окружении Гитлера, высшем руководстве НСДАП, СС, вермахта и спецслужб, где можно было добыть информацию о политических решениях и намерениях руководства, часто даже не воплощенных в соответствующие документы. Вследствие отсутствия полноценного агентурного прикрытая этих наиболее важных объектов разведывательного проникновения, достоверная информация из них не поступала к советскому руководству и не давала возможности проникнуть в скрытые замыслы противника. Это явилось одной из главных причин, обусловивших успех “Руководящих указаний начальника штаба верховного главнокомандования по маскировке подготовки агрессии против Советского Союза”, предписывавших разбить дезинформацию на два этапа. На первом из них, продолжавшемся до середины апреля 1941 года, следовало “сохранять ту неопределенность информации о наших намерениях, которая существует в настоящее время”[327]. Проводимые военно-инженерные работы и перемещение войск на Восток маскировались их отводом на отдых из зоны английских бомбардировок, предотвращением проникновения Британии на Балканы, хозяйственными работами и, главное, подготовкой операции “Зеелеве” — непосредственным вторжением на Британские острова. По дипломатическим каналам распространялись слухи о невозможности примирения с Великобританией и о неизбежном возмездии, которое скоро настигнет англичан. На втором, финальном этапе, когда с 22 апреля воинские эшелоны стали перебрасывать на Восток целые дивизии, германская секретная служба старалась выдать это за крупнейший в истории отвлекающий маневр. Принцип дезинформации был прост: чем ближе день “Б”, тем грубее могут быть ее методы. В войсках распространялись слухи о предстоящей десантной операции через Ла-Манш и Па-де-Кале, печатались немецко-английские разговорники, прикомандировывались переводчики с английского языка, а захват острова Крит представлялся в качестве генеральной репетиции операции “Зеелеве”. Чтобы придать маскировке нападения на СССР большую достоверность, абвер дезинформировал собственных военных атташе в нейтральных странах, причем, в соответствии с директивой, передаваемые им “сведения должны носить отрывочный характер, но отвечать одной общей тенденции”[328]. Передача дезинформации через ВАТ оказалась весьма удачным решением и ввела в заблуждение не одного советского агента, включая Зорге.

4. Отсутствовали подтверждения тех предупреждений о предстоящей войне, которые все же поступали в Центр от резидентур. Информационный документ разведки должен не просто излагать то или иное сообщение, но и предоставлять соответствующее подтверждение, причем желательно не в виде какого-либо документа, который тоже может быть сфальсифицирован контрразведкой, как это неоднократно случалось. Лучшим подтверждением являются материальные действия противника в виде образования новых органов военного управления, подготовки техники к действиям на выбранном театре или конкретных приготовлений к конкретным ситуациям. В случае с нападением Германии на СССР таких подтверждений не было по той причине, что их быть не могло. Гитлер совершил бросок на Восток в отчаянной надежде на скоротечную кампанию и поэтому не озаботился подготовкой войск к зиме. У вермахта не было теплой одежды, низкотемпературной смазки для оружия и двигателей, отсутствовала лыжная подготовка войск. Кроме того, любые боевые действия в СССР неизбежно натыкались на условия бездорожья, а немецкая армия не имела для этого ни опыта, ни соответствующих транспортных средств. Не в последнюю очередь по этой причине агентурные сообщения о предстоящем нападении расценивались в Центре как инспирированные либо немцами, либо англичанами, что, кстати, сплошь и рядом соответствовало действительности. Эту точку зрения разделял и начальник РУ ГШ КА генерал-лейтенант Голиков. В своем докладе в НКО СССР, СНК СССР И ЦК ВКП(б) от 20 марта 1941 года после перечисления возможных вариантов нападения германских войск на СССР он совершенно справедливо упоминал о действиях “англо-американских источников, задачей которых на сегодняшний день, несомненно, является стремление ухудшить отношения между СССР и Германией”[329]. Однако далее следовали выводы:

“1. На основании всех приведенных выше высказываний и возможных вариантов действий весной этого года считаю, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира.

2. Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки”[330].

Весной нападения и в самом деле не произошло, и в этом отношении второй пункт выводов в докладе генерала формально может считаться точным.

5. С позиций сегодняшнего дня кажется очевидным, что при обработке поступавшей из резидентур информации о предстоящем вторжении 22 июня следовало немедленно принимать все соответствующие меры, и любое бездействие в этом отношении являлось преступным. Однако дело обстояло далеко не так просто. На протяжении второй половины 1940 и первой половины 1941 годов военная разведка доложила о шести различных предполагаемых датах начала войны. Так же обстояло дело и с информацией, добытой внешней разведкой НКВД/НКГБ, причем как минимум половина сообщений указывала на то, что такое нападение будет иметь место лишь после победы Германии над Британией или достижения между ними перемирия. Телеграммы противоречили одна другой, и в отсутствие подтверждений было принято, вероятно, оправданное по тем временам решение игнорировать их до момента получения более достоверной информации.

Сейчас легко указывать, например, на телеграмму токийского резидента РУ “Рамзая” (Рихард Зорге) от 15 июня 1941 года, в которой он прямо предупреждал о нападении и называл его срок (до конца июня). На протяжении многих лет принято было считать, что если бы в Центре поверили Зорге, то 22 июня немцы не достигли бы внезапности, однако изложение содержания лишь нескольких его сообщений показывает, что ситуация являлась отнюдь не столь однозначной. Самое первое сообщение на эту тему поступило от токийской резидентуры еще 3 октября 1938 года. Телеграмма информировала Центр, что “после разрешения судетского вопроса следующей проблемой будет польская, но она будет разрешена между Германией и Польшей по-дружески в связи с их совместной войной против СССР”[331]. 15 апреля 1939 года он же сообщал: “Германия будет готова заключить продолжительный мир с Англией… и начать войну с СССР”[332]. Телеграмма от 28 декабря 1940 года: “В случае, если СССР начнет развивать активность против интересов Германии, как это уже имело место в Прибалтике, немцы смогут оккупировать территорию по линии Харьков, Москва, Ленинград. Немцы не хотят этого, но прибегнут к этому средству, если будут принуждены к этому поведением СССР”[333]. Позднее “Рамзай” называл еще несколько ошибочных сроков начала войны и поводов к ней. 11 марта 1941 года он направил очередную телеграмму, в которой сообщил, что “по окончании теперешней войны должна начаться ожесточенная борьба Германии против Советского Союза”[334], а 2 мая сообщил совершенно иное: “После поражения Югославии во взаимоотношениях Германии с СССР приближаются две критические даты. Первая дата — время окончания сева в СССР. После окончания сева война против СССР может начаться в любой момент так, что Германии останется только собрать урожай. Вторым критическим моментом являются переговоры между Германией и Турцией. Если СССР будет создавать какие-либо трудности в вопросе принятия Турцией германских требований, то война будет неизбежна. Возможность возникновения войны в любой момент весьма велика потому, что Гитлер и его генералы уверены, что война с СССР нисколько не помешает ведению войны против Англии… Решение о начале войны против СССР будет принято только Гитлером либо уже в мае, либо после войны с Англией”[335]. 21 мая его сообщение гласило: “Новые германские представители, прибывшие сюда из Берлина, заявляют, что война между Германией и СССР может начаться в конце мая… Но они также заявили, что в этом году опасность может и миновать”[336]. А 1 июня “Рамзай” внезапно сообщает: “Берлин информировал [своего посла в Японии] Отт [а], что немецкое выступление против СССР начнется во второй половине июня. Отт на 95 % уверен, что война начнется”[337]. Естественно, что и это сообщение вызвало недоверие и отправилось в архив с резолюцией генерал-лейтенанта Голикова: “В перечень сомнительных и дезинформирующих сообщений “Рамзая”. Примерно тогда же токийская нелегальная резидентура сообщила явно фантастические данные о наличии на границе с СССР от 170 до 190 дивизий, все из которых являлись либо танковыми, либо механизированными, что превышало их общее число в вермахте (33) более чем в пять раз. Сообщения Зорге относительно стратегического замысла и состава сил Германии на Востоке были столь же далекими от действительности, как и его многократные и постоянно изменявшиеся предупреждения относительно сроков нападения и его обстоятельств. Необходимо особо подчеркнуть, что его сообщение от 15 июня о том, что Германия нападет на СССР 22 июня, не дожидаясь ни победы, ни перемирия на Западе, оказалось пропагандистской фальшивкой 1960-х годов. Следует также учесть, что все это исходило от резидента, справка о котором содержала констатацию: “Политически совершенно не проверен. Имел связь с троцкистами. Политического доверия не внушает”[338]. Очевидно, что перед руководством разведки стояла достаточно сложная задача по отысканию истины в потоке столь противоречивых и не подтверждавшихся сообщений!

Примерно так же информировал Москву и Радо из Женевы. 6 июня 1940 года он адресовал Директору радиограмму, в которой предупреждал: “После быстрой победы на Западе начнется немецко-итальянское наступление на Россию”[339], а 21 февраля 1941 года сообщил, что “выступление Германии начнется в конце мая”[340]. Сроки проходили, но боевые действия не начинались. Он же докладывал 19 мая 1941 года: “Сведения о предполагаемом походе немцев на Украину происходят из самых достоверных немецких кругов и отвечают действительности. Выступление произойдет, только когда английский флот не сможет войти в Черное море и когда немецкая армия закрепится в Малой Азии”[341]. Комментарии излишни.

От военных атташе поступала столь же противоречивая и зачастую недостоверная информация. Например, “легальный” резидент РУ “Метеор” (помощник военного атташе СССР в Берлине Н. Д. Скорняков) 9 июля 1940 года сообщал в Центр: “В беседе со многими атташе подтверждается, что немцы перебросили ряд сил с Запада на Восток, в том числе и механизированных. Однако большинство считает, что это не есть сосредоточение сил против СССР. Некоторые увязывают с активизацией СССР”[342]. 29 декабря того же года, после восстановления утраченной связи с Ильзой Штебе (“Альта”), а через нее с Рудольфом фон Шелиа (“Ариец”), он же предупреждал: “ “Альта” сообщила, что “Ариец” от высокоинформированных кругов узнал о том, что Гитлер отдал приказ о подготовке к войне против СССР. Война будет объявлена в марте 1941 года”[343]. После спокойно прошедшего марта отношение к надежности источников “Метеора” и достоверности его информации стало соответственным.

“Легальный” резидент РУ “Марс” (помощник военного атташе, затем ВАТ СССР в Будапеште Н. Г. Ляхтеров) 14 марта 1941 года доложил начальнику Разведупра, что слухи о предстоящей войне Германии с Советским Союзом являются английской пропагандой, а 30 апреля вновь назвал эту информацию слухами, после чего его сообщение от 23 мая о том, что “немцы выступят против СССР не позднее 15 июня”[344], было воспринято с законным недоверием. И правильно, поскольку указанный им срок прошел мирно, однако это подорвало доверие к любым исходившим от него в дальнейшем данным по этому вопросу.

“Легальный” резидент в Белграде “Софокл” (военный атташе СССР в Югославии генерал-майор А. Г. Самохин) также внес немалую лепту в путаницу. 4 апреля 1941 года он утверждал, что слухи о предстоящем нападении Германии на Советский Союз являются лишь средством психологического воздействия Берлина на Москву в связи с конфликтом на Балканах, а второе его сообщение, датированное тем же 4 апреля, содержало информацию о том, что “немцы готовятся в мае напасть на СССР, исходным пунктом для этого будет требование к СССР присоединения к тройному пакту и оказывать экономическое содействие”[345].

“Коста” (источник резидентуры РУ в Софии Павел Шатев) 19 мая 1941 года сообщал: “К концу июня на советской границе будет 200 дивизий. В начале июля намечаются серьезные военные действия против Украины… Эти сведения я передаю не как фантазию, а как очень серьезные”[346].

Источники внешней разведки “Корсиканец” (Арвид Харнак) и “Старшина” (Харро Шульце-Бойзен) действительно предупреждали в июне 1941 года, что “все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного нападения против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время”[347]. Вырванное из общего контекста сообщений, это донесение не допускает двоякого толкования, однако в целом составленный в немецком отделении внешней разведки “Календарь сообщений Корсиканца и Старшины” оставлял простор для немалых сомнений. В сентябре 1940 года “Корсиканец” сообщал, что “в начале будущего года Германия начнет войну против Советского Союза. Предварительным шагом к акции будет военная оккупация Румынии, намеченная на ближайшее время”[348]. В январе 1941 года он же предупреждал: “нарастает мнение, что Германия проиграет войну и в связи с этим нужно договориться с Англией и Америкой с тем, чтобы повернуть оружие на Восток”[349], в марте сообщал, что “выступление намечено на 1 мая”[350], и передал информацию “Старшины” о том, что “военное выступление Германии против СССР приурочено на конец апреля или начало мая. Старшина при этом считает, что имеется лишь 50 % шансов за то, что это выступление произойдет, все это вообще может оказаться блефом”[351]. В апреле “Старшина” сообщил: “Началу военных действий должен предшествовать ультиматум Советскому Союзу с предложением присоединиться к пакту трех”[352], а “Корсиканец” информировал, что “антисоветская кампания начнется 15 апреля”[353]. Несколько позже со слов “Старшины” он передал: “в настоящее время генштаб авиации почти полностью прекратил разработку русских объектов и интенсивно ведет подготовительную работу для акции, направленной против Турции, Сирии и Ирака… Акция против СССР кажется, что отодвинута на задний план, в генштаб больше не поступают фотоснимки советской территории, сделанные с германских самолетов”[354]. И снова в апреле, почти сразу же: “Вопрос о выступлении Германии против Советского Союза решен окончательно, и начало его следует ожидать со дня на день”[355]. В том же месяце “Корсиканец” утверждал, что “от СССР будет потребовано выступление против Англии на стороне держав оси. В качестве гарантии будет оккупирована Украина, а возможно, и Прибалтика”[356]. Май 1941 года, “Старшина”: “В разговорах офицеров штаба часто называется 20 мая, как дата начала войны. Другие полагают, что выступление намечено на июнь. Вначале Германия предъявит Советскому Союзу ультиматум с требованием более широкого экспорта в Германию и отказа от коммунистической пропаганды. В качестве гарантии этих требований в промышленные и хозяйственные центры и предприятия Украины должны быть посланы немецкие комиссары, а некоторые украинские области должны быть оккупированы немецкой армией. Предъявлению ультиматума будет предшествовать “война нервов” в целях деморализации Советского Союза”[357]. Он же и тогда же: “Планы в отношении Советского Союза откладываются… ”[358]. Тогда же: “Затормаживание выполнения антисоветских планов Германии в штабе авиации объясняют трудностями и потерями в войне с англичанами на африканском фронте и на море. Круги авторитетного офицерства считают, что одновременные операции против англичан и против СССР вряд ли возможны”[359]. “Старшина” в июне: “На следующей неделе напряжение в русском вопросе достигнет наивысшей точки и вопрос о войне окончательно будет решен. Германия предъявит СССР требование о предоставлении немцам хозяйственного руководства на Украине, об использовании советского военного флота против Англии”[360]. И только после этого “Старшина” сообщает ранее приведенную информацию с указанием точной даты предстоящей агрессии, а от “Корсиканца” поступают важные сведения о военно-административных приготовлениях, которые могли служить несомненными доказательствами надвигавшейся войны. Однако, как мы только что увидели, “Календарь” изобилует не подтвердившимися аналогичными предупреждениями, и 17 июня 1941 года еще никто не мог знать, не станет ли 22 июня очередным ложным сроком.

Цитирование донесений от различных источников можно продолжать очень долго. На данный момент рассекречено множество агентурных сообщений, причем именно с целью доказать, что разведка предупреждала руководство о готовящемся нападении и обеспечила его точными данными. Увы, большинство документов, если их рассматривать в соответствующем контексте, свидетельствуют о противоположном. Безусловно, и РУ, и многие подразделения НКВД/НКГБ располагали немалым количеством подтвердившейся впоследствии информации о предстоящем нападении Германии, но несравнимо большее число сообщений этому противоречило, а также раз за разом опровергалось при прохождении указанных сроков. Как можно было доверять источнику, на протяжении нескольких месяцев ошибочно указывавшему 3–4 конкретные даты начала войны, и какие основания были принять на веру названную им очередную дату? Гораздо логичнее было отнести и это сообщение к категории непроверенных, тем более, что она ничем не доказывалась, да и не могла доказываться, как стало ясно позднее. Конечно, с позиции сегодняшнего дня легко отсортировать телеграммы и информационные сообщения на достоверные и недостоверные, однако нельзя забывать, что истинная обстановка открылась миру лишь приблизительно к полудню 22 июня 1941 года.

Следует учесть, что процесс сбора информации происходил не в безвоздушном пространстве, а на фоне активной работы СИС, прилагавшей все усилия для вовлечения СССР в войну на стороне Британии. Любая информация о предстоящей агрессии вполне могла быть спровоцирована англичанами с целью столкнуть рейх с новым мощным противником, и это прекрасно понимали и Сталин, и Берия, и Голиков, просто обязанные учитывать такую возможность. На подобном фоне особенно подозрительно выглядел факт перелета в Шотландию 10 мая 1941 года заместителя Гитлера по НСДАП Рудольфа Гесса, вызвавший вполне оправданное беспокойство советского руководства по поводу возможности заключения перемирия между Германией и Англией, позволяющего сконцентрировать все силы Третьего рейха на Востоке.

Нельзя игнорировать и мощный фактор очень профессиональной немецкой дезинформации. Руководство Германии вполне отдавало себе отчет, что никакие маскировочные мероприятия не могут скрыть концентрацию многомиллионной группировки изготовившихся к нападению войск, и тогда немцы сделали весьма удачный и полностью оправдавшийся ход. Они сознательно стали распространять информацию о том, что Гитлер действительно планирует совершить агрессию против СССР, однако ее срок при этом указывался несколько позднее реально намеченного. По самым различным каналам к советским разведчикам и дипломатам поступали инспирированные Берлином предупреждения о предстоящем нападении, но одни из них ставили начало войны в зависимость от решения вопроса с Великобританией, а другие, более изощренные, сообщали, что началу боевых действий будет предшествовать предъявление жестких требований экономического и даже территориального характера, а позднее и ультиматума. Это весьма походило на правду и, к сожалению, действительно ввело советское руководство в заблуждение. Такую информацию давали буквально все источники берлинской резидентуры, она поступала и из других мест, и даже от разведок третьих стран, создавая иллюзию многократного перекрытия добываемых сведений, однако в действительности это была лишь вполне успешная дезинформация. Возможно, специализированное информационно-аналитическое подразделение смогло бы отфильтровать ее, но оно было сформировано во внешней разведке лишь в декабре 1943 года, а существовавший в военной разведке информационно-аналитический отдел выполнял несколько иные задачи.

В определении перспектив нападения Германии на Советский Союз весьма болезненно сказались непрофессионализм и амбициозность вновь назначенного руководителя берлинской резидентуры внешней разведки А. 3. Кобулова (“Захар”). Он не имел разведывательного опыта, зато пользовался в разведке особым статусом благодаря своему брату, приближенному Берия, заместителю наркома госбезопасности Б. 3. Кобулову, и попал на столь ответственный участок по его протекции. “Захар” был совершенно не готов возглавить загранточку, но все попытки Центра направить его работу воспринимал крайне болезненно, часто напрямую работая с руководством наркомата. В августе 1940 года резидент лично завербовал журналиста латвийской газеты “Бриве Земе” Ореста Берлинкса, причем сделал это спустя всего лишь десять дней после знакомства с ним, без соответствующей разработки, проверки и вопреки элементарным правилам вербовочной работы. Центр категорически возражал против столь скоропалительного решения, однако Кобулов напрямую обратился к брату, и в списке источников НКГБ появился новый агент “Лицеист”, которому предстояло сыграть заметную роль в определении сроков германской агрессии против СССР. По убеждению резидента, основой для вербовки источника являлось его лояльное отношение к установлению советской власти в Латвии и финансовые затруднения, однако произведенная Центром даже поверхностная параллельная проверка Берлинкса показала, что этот человек вовсе не симпатизирует СССР, а настроен активно прогермански и антисоветски. Тем не менее, резидент проигнорировал очевидные факты и активно включил агента в работу, выплачивая ему ежемесячно вначале 300, а затем 500 марок. В руководстве внешней разведки поступавшие от Берлинкса сведения постоянно оценивались отрицательно, Кобулову сообщали, что “информация “Лицеиста” содержит много воды и совсем мало фактов. Кроме того, информация содержит много неточностей, противоречивых и сомнительных данных, а также изобилует общими местами. “Лицеист” черпает свою информацию у лиц, предназначенных германским государственным аппаратом для “питания” прессы”[361]. Однако справиться с влиятельным резидентом, имевшим возможность напрямую направлять свои материалы заместителю наркома, удавалось далеко не всегда. В эйфории от собственных успехов в новой для него зарубежной агентурно-оперативной работе Кобулов не реагировал на предупреждения и безоговорочно верил своему источнику, полагая все предупреждения Центра интригами завистников. А “Лицеист” поставлял все новую информацию, исходившую из самых высоких источников в рейхе. 25 мая 1941 года он сообщил, что Гитлер придвинул войска к границе с СССР якобы в ответ на аналогичные передислокации Красной Армии и рассчитывает, что “Сталин станет в этой связи более сговорчивым и прекратит всякие интриги против Германии, а главное, даст побольше товаров, особенно нефти”[362].

А. 3. Кобулов

Непрофессионализм редко приводит к положительным результатам, не стал исключением и данный случай. После первого же контакта с Кобуловым Берлинке немедленно обратился к немцам, был завербован ими под псевдонимом “Петер” и использовался для проведения дезинформации на высоком уровне. Достаточно сказать, что подлежащие передаче материалы готовились специалистами германского МИД по личным указаниям Риббентропа и с санкции самого Гитлера. Немцы активно и старательно дезинформировали Кобулова, причем придавали этой операции особое значение, поскольку “Захар” сообщил Берлинксу, что отправляет его сведения непосредственно “на самый верх”, лично Сталину и Молотову. Лейтмотивом дезинформации являлось прежде всего внушение советской стороне, что перемещение вермахта к ее границам производится исключительно в ответ на возникшую советскую угрозу. Кроме того, не менее важно было донести до Москвы мысль, что нападение Германии, если таковое вообще состоится, не произойдет внезапно, ему будут предшествовать попытки Берлина добиться своих целей путем переговоров, шантажа, предъявления ультиматума и даже возможной оккупации отдельных частей Советского Союза. К сожалению, эта теория хорошо соотносилась с поступавшей от других источников дезинформацией и сыграла крайне негативную роль.

5 мая 1941 года связь Кобулова с “Лицеистом” оборвалась, и дальнейшая его судьба, равно как и сам факт работы латыша на немцев оставались для советской разведки неизвестными на протяжении всей войны. Истина выяснилась в 1947 году, когда работник контрразведывательного подразделения берлинского отделения гестапо Зигфрид Мюллер на допросе дал показания, раскрывающие истинную роль агента-двойника “Петера” — “Лицеиста”. Его попытались разыскать для примерного наказания, однако сумели найти только архивные материалы, но не самого Берлинкса. Выяснилось, что вполне заслуженной благодарности от немцев он не дождался. Когда после начала войны Гитлер обнаружил в его материалах утверждение Кобулова, что СССР вовсе не намерен нападать на Германию, то в гневе наложил на них резолюцию: “Лгун” и приказал арестовать журналиста. Руководству германской разведки едва удалось отстоять своего агента и для безопасности отправить его в Швецию, где следы бывшего “Лицеиста”, к счастью для него, окончательно затерялись.

Кроме дезинформационной работы, немцы, естественно, серьезно готовились к “Барбароссе” и по другим линиям разведки. Советская контрразведка сразу ощутила усиление агентурной работы СД и особенно абвера, но не зафиксировала факт создания в местечке Сулеювеке близ Варшавы специализированного разведывательного штаба “Валли I” по координации оперативной работы против СССР под руководством опытного разведчика майора Германа Вильгельма Бауна. Несколько позже немцы создали аналогичные штабы по руководству диверсионной и контрразведывательной работой “Валли II” и “Валли III”, а затем объединили их в один общий штаб “Валли”, который возглавил сотрудник Абт-Ш подполковник Хайнц Шмальшлегер. Одновременно на Советский Союз были сориентированы абверштелле в Кенигсберге, Бреслау, Вене, Данциге и Позене, а также абвернебенштелле в Кракове. Активизация разведывательной и контрразведывательной работы завершилась созданием так называемых абвергрупп и распределением их по воинским частям и соединениям. Все организационные мероприятия абвера остались для советской разведки и контрразведки незамеченными. Более того, сама структура германских спецслужб была крайне мало известна в периферийных органах советской контрразведки. В это трудно поверить, но в воспоминаниях бывшего военного контрразведчика генерал-майора В. А. Белоусова содержится поразительное описание новых для себя фактов, в июне 1941 года установленных начальником контрразведки дислоцировавшегося в Украине механизированного корпуса батальонным комиссаром С. М. Сенько: “Задержанный все время упирал на то, что он является сотрудником немецкой разведывательной службы — абвера. Об этой службе Сенько слышал, но еще не знал, что она занимает место в системе разведывательных и контрразведывательных органов Германии, ведущих подрывную деятельность против СССР и его Красной Армии. Поэтому против слова “абвер” он вывел жирный вопросительный знак”[363]. Так были информированы о своем непосредственном противнике военные контрразведчики, больше занимавшиеся надзором за благонадежностью войск, чем непосредственной борьбой с вражеским шпионажем. Например, директива Особого отдела ГУГБ НКВД СССР от 7 сентября 1940 года предусматривала систему отчетности в виде внеочередных донесений и докладных записок и специальных сообщений по особо важным вопросам. Как ни странно, в перечень тем для внеочередных донесений шпионаж не был внесен. Исчерпывающий список включал случаи измены Родине, дезертирства, нарушения государственной границы самолетами, террористические, диверсионные и вредительские акты, все случаи аварий и катастроф самолетов, массовые отравления и инфекционные заболевания личного состава, а также случаи хищения или утери мобилизационных и шифровальных документов. Контрразведывательные вопросы не были удостоены подобного приоритета. Как следствие, все предвоенные инструкции и материалы системы особых отделов содержали общий термин “германская разведка”, без конкретизации ее структуры и функций. Эти знания были получены уже в ходе боевых действий.

Тем временем, несмотря на все сомнения относительно сроков начала войны, в РУ и НКВД/НКГБ прекрасно осознавали ее конечную неизбежность и поэтому предприняли определенные, хотя и запоздалые меры для обеспечения устойчивости работы разведки и контрразведки в таких условиях. В первой половине 1941 года контрразведчиков начали активно обучать немецкому языку, а в марте в 1941 года в НКГБ началось составление единого мобилизационного плана, составными элементами которого являлись “пополнение агентурно-осведомительного аппарата на случай войны; взятие на учет агентов и осведомителей, убывающих по мобилизации в армию; регистрация лиц, проходящих по делам оперативного учета; активизация разработок иностранцев, подозреваемых в шпионской и другой подрывной деятельности; организация агентурно-оперативной работы на призывных пунктах в мобилизационный период; очистка пограничных районов, оборонительных и важных промышленных объектов от враждебных элементов и усиление режима их охраны”[364]. Транспортные органы приступили к формированию главных дорожно-транспортных групп на пограничных участках железных дорог и созданию опергрупп на наиболее важных объектах железнодорожного транспорта. Особые отделы занялись созданием агентурно-осведомительного аппарата, предназначенного для потребностей военного времени, организацией оперативной работы среди военнопленных, перебежчиков и интернированных лиц, а также среди гражданского населения на территории, которая могла подвергнуться оккупации. Следует отметить, что завершить даже не осуществление перечисленных мероприятий, а только их планирование предполагалось к 20 июля 1941 года, и этот малоизвестный факт серьезно подрывает аргументы сторонников версии о подготовки Сталиным превентивного удара по Германии, якобы назначенного на 6 июля. Однако на этот счет существуют и иные данные. Официально мобилизационная работа была начата на основании приказа по наркомату № 00148 лишь 26 апреля 1941 года[365], зато закончить ее следовало в месячный срок, то есть к июлю мобилизация была бы уже давно закончена. В данный момент сложно сказать, какая из версий более верна, и не явилась ли первая из них пропагандистской акцией, рассчитанной на личный состав госбезопасности.

Внешняя разведка начала аналогичную подготовку после подписания Судоплатовым директивы от 18 апреля 1941 года об активизации работы агентурной сети и линий связи и приведении их в соответствие с условиями военного времени. Это продолжало линию на усиление инфраструктуры разведки в период конца 1939–1940 года, выразившееся в открытии 40 новых закордонных резидентур с общим штатом в 242 сотрудника.

Военные раньше чекистов занялись организацией перевода линий связи с дипломатических каналов на подпольные радиостанции, хотя и заметно задержались с нелегальной переправкой передатчиков и направлением в резидентуры радистов. Нельзя сказать, что руководство РУ игнорировало подготовку к назревавшей войне. В период с 23 января по 22 февраля 1941 года прошли сборы начальников разведотделов штабов военных округов и отдельных армий по вопросу отработки организационной деятельности в военное время. Согласно директиве начальника разведки от 24 февраля 1941 года, с 10 мая их оперативные пункты приводились в мобилизационную готовность. В мае 1941 года начальник генерального штаба генерал армии Жуков утвердил план мероприятий по созданию в приграничных военных округах запасов оружия, боеприпасов и военного имущества иностранных образцов, подрывных средств, организации запасной агентурной сети на основных объектах или вблизи них с соответствующей системой связи на территории глубиной 100–150 километров от границы. Первоначально рассматривался вопрос о проведении этих мер в 400-километровой зоне, однако впоследствии было решено, что вероятность отступления Красной Армии на такие рубежи полностью отсутствует, и в подписанных документах появились уменьшенные значения. В ночь на 22 июня в РУ ГШ КА проводилось штабное учение по вопросам организации разведки при возможном нападении Германии. Наступившее утро превратило учения в реальность.

Однако еще в течение часа с небольшим было не вполне понятно, началась ли полномасштабная война, или Германия ограничится локальными действиями. Не в последнюю очередь это происходило по причине нарушения коммуникации немецкими диверсантами, в ночь на 22 июня 1941 года успешно уничтожившими значительное количество узлов связи Красной Армии. Все сомнения развеяла полученная нота германского МИД советскому правительству, в которой выдвигался целый ряд частично справедливых, частично надуманных обвинений.

Немцы констатировали, что, несмотря на разницу в идеологии, после заключения пакта о ненападении от 23 августа 1939 года и договора о дружбе и границах от 28 сентября 1939 года, “правительство рейха…осуществило принципиальные изменения своей политики по отношению к Советскому Союзу. Германское правительство искренне придерживалось буквы и духа договоров, подписанных с Советским Союзом.

Естественно, правительство рейха таким образом имело право рассчитывать, что отношение Советского Союза к германскому рейху будет таким же…

К сожалению, скоро стало очевидным, что германское правительство ошиблось в своих предположениях”[366].

Далее немцы конкретизировали свои претензии. Они обвиняли СССР в активизации подрывной антигерманской деятельности Коминтерна, в том числе и в дружественных Берлину или нейтральных государствах и на занятых германскими войсками территориях Европы. Обращалось внимание на роль советских представительств, являвшихся центрами организации диверсий и шпионажа, в том числе с применением радиотехнических средств. Указывалось, что против, как минимум, 16 немецких судов были проведены диверсионные акции. Меморандум констатировал: “Все свидетельства неопровержимо доказывают, что Советская Россия проводила против Германии широкомасштабные подрывные действия в политической, экономической и военной сферах, акты саботажа, террора и шпионажа в ходе приготовлений к войне”[367]. МИД Германии обвинял СССР в проведении аналогичных действий и враждебной пропаганды в Румынии, Югославии, Словакии, Финляндии, Венгрии, Франции, Бельгии и Голландии. Немцы утверждали, что в Белграде был обнаружен некий подлинный советский документ, где говорилось: “СССР будет выжидать вплоть до возникновения подходящего момента. Государства оси еще больше распылили свои силы, и СССР нанесет внезапный удар по Германии”[368]. Кстати, факт захвата некоторого количества советских документов при оккупации Югославии являлся чистой правдой, хотя соответствие действительности приведенной цитаты вызывает серьезные и обоснованные сомнения.

Во внешнеполитической области к деятельности Советского Союза у немцев было еще больше претензий. В 1939 году “правительство Советской России заявило… что оно не намерено оккупировать, большевизировать или аннексировать никакие государства, расположенные в его сфере интересов, за исключением территорий бывшего Польского государства, которые в то время пребывали в состоянии распада.

В действительности, однако, как показал ход событий, политика Советского Союза на протяжении всего периода была исключительно направлена на одну цель, а именно, на распространение военной мощи Москвы всюду, где появлялась такая возможность в пространстве от Ледовитого океана до Черного моря, и на распространение большевизма в Европе”[369]. В этой связи перечислялись территориальные приобретения СССР за пределами Польши: Прибалтика, часть Финляндии, Бессарабия и Северная Буковина. Обращалось внимание на то, что СССР занял всю Литву, в том числе и ту ее часть, которая, согласно упомянутым договорам, относилась к германской сфере влияния. Упоминалось и то, что после присоединения Прибалтийских государств их экономические соглашения с Берлином были расторгнуты в одностороннем порядке, хотя те же договоры специально оговаривали их сохранение. Немцы отметили также, что присоединенная к Советскому Союзу Северная Буковина в прошлом никогда не принадлежала России, а являлась частью Австро-Венгрии. Указывалось, что, вопреки договоренностям, Красная Армия заняла все новые территории и создала на них плацдармы для продвижения на Запад, причем СССР заявил, что его территориальные притязания на Балканах все еще не полностью удовлетворены, не конкретизируя, какие именно. После этого на переговорах в Москве и Берлине Молотов выдвинул дополнительные требования заключения с Болгарией договора о взаимопомощи по образцу прибалтийских, с Турцией — для создания базы сухопутных войск и военно-морского флота на Босфоре и в Дарданеллах и отказа Германии от Финляндии.

До этого момента меморандум излагал факты, в общем, справедливо, однако далее немцы начали искажать их и представили переброску своих сил в Румынию и Болгарию как контрмеру против массированной высадки английских войск в Греции. Берлин обоснованно отмечал усиление концентрации частей и соединений Красной Армии по всей западной границе СССР, однако тут же лицемерно утверждал, что “никакие предпринятые германской стороной военные меры не могли оправдать таких действий со стороны СССР. И именно такие действия со стороны Советского Союза вынудили германские вооруженные силы принять контрмеры”[370]. В итоговой части ноты правительство рейха заявляло: “Вопреки всем принятым на себя обязательствам и в полном противоречии со своими торжественными заявлениями, Советское правительство действовало против Германии, а именно:

1. Не только продолжало, но с началом войны активизировало подрывные действия против Германии и Европы.

2. В постоянно возрастающей степени усиливало враждебность своей внешней политики по отношению к Германии.

3. Сосредоточивало все свои вооруженные силы на германской границе в готовности к действиям.

Советское правительство таким образом нарушило договоры и разрушило соглашения с Германией. Ненависть большевистской Москвы к национал-социализму оказалась сильнее ее политической мудрости. Большевизм выступает против национал-социализма в смертельной ненависти. Большевистская Москва собирается предательски ударить в спину национал-социалистической Германии, ведущей борьбу за свое существование.

Германия не собирается оставаться бездеятельной перед лицом серьезной угрозы ее восточным границам. Поэтому фюрер приказал германским вооруженным силам противопоставить этой угрозе всю мощь, имеющуюся в их распоряжении.

В предстоящей борьбе германский народ полностью отдает себе отчет, что он призван не только защитить свою родную землю, но и спасти весь цивилизованный мир от смертельной опасности большевизма и расчистить путь для подлинного социального прогресса в Европе”[371].

Этот меморандум был предпоследним в числе официальных документов, направленных рейхом Советскому Союзу. Следующим и последним стал подписанный в мае 1945 года Акт о безоговорочной капитуляции всех вооруженных сил Германии.

1. КИТАЙ И МАНЬЧЖУРИЯ

Период с 1930 по 1939 годы историки обычно именуют “последним предвоенным десятилетием”, но эта успокоительная формулировка справедлива лишь для Европы. Разоренный и по-прежнему терзаемый войнами и междоусобицами Китай в эти годы не видел мира. Япония наращивала усилия по захвату все новых его территорий, официально объявила Маньчжурию своей “первой линией государственной обороны” и превратила ее в плацдарм для дальнейшей экспансии и для создания угрозы советскому Дальнему Востоку и Сибири. Усиление Квантунской армии дополнялось активной работой спецслужб и инвестированием в регион огромных финансовых средств.

Совершенно естественно, что создавшаяся обстановка весьма беспокоила сопредельный с Маньчжурией Советский Союз, но за ней с беспокойством наблюдали не только в Москве или Хабаровске. В Соединенных Штатах Америки тоже уже давно с тревогой следили за укреплением главного конкурента в тихоокеанском бассейне. В Вашингтоне придерживались положений “доктрины Гувера — Стимсона”, не допускавшей любых разделов Китая, и в этом отношении его интересы сходились с советскими. Зато в Лондоне были готовы признать особые интересы японцев в Маньчжурии, при условии ограничения экспансии Токио на юг и запад. Движение в сторону СССР и Монголии не наталкивалось ни на какие возражения со стороны британского руководства. Несмотря на такое благожелательное отношение к проблемам региона, Великобритания была вынуждена официально разделить озабоченность Лиги Наций обстановкой в Китае. В итоге долгих дебатов для изучения создавшейся ситуации на месте и для выработки рекомендаций на Дальний Восток была направлена уже упоминавшаяся “комиссия Литтона”, получившая свое название по имени возглавлявшего ее бывшего губернатора Бенгалии Виктора Александра Джорджа Роберта Бульвер-Литтона. Японцы чинили ей массу препятствий, создавали своего рода аналоги “потемкинских деревень” для введения проверяющих в заблуждение, но все же не смогли окончательно запутать их. Комиссия обнаружила множество неприглядных фактов и рекомендовала участникам Лиги Наций воздержаться от признания марионеточного государства Маньчжоу-Го, формально возглавляемого последним отпрыском династии маньчжурских императоров Пу И. В ответ Япония 23 марта 1933 года вышла из международного сообщества и с этого момента могла спокойно игнорировать его мнение.

Тем временем в Китае все сильнее разгоралась гражданская война, основным содержанием которой являлось противостояние Гоминьдана и коммунистов. Чан Кайши не оставлял попыток найти временный компромисс с Японией, поскольку лучше других понимал ее силу и влияние и не был подвержен безосновательным шапкозакидательским настроениям, овладевшим многими генералами. Тем временем обидевшийся на него “молодой маршал” Чжан Сюэлян, сын загадочно погибшего Чжан Цзолиня, начал искать пути сближения с коммунистами, однако опасался делать это слишком явно. К маскировке его намерений подключилась секретная служба КПК, распространявшая слухи и подбрасывавшая вещественные доказательства нескольких побед, якобы одержанных маршалом над Красной Армией. Эти совместные попытки провалились, поскольку ЦБРС сумело вскрыть дезинформацию и установить ее источники. Параллельно Центральное бюро расследований и статистики вело активную подрывную работу в провинции Шаньси по разложению коммунистического тыла. Его доклады о растущем влиянии коммунистов серьезно встревожили рвущегося к всеобъемлющей власти Чана, на днях получившего звание генералиссимуса и пост президента Гоминьдана. Он решил лично убедиться в их обоснованности, а особенно в правдивости информации о специфических отношениях Чжана Сюэляна с КПК, и для проверки его лояльности 9 декабря 1936 года с небольшим штатом охранников прилетел в контролируемый маршалом город Сиань.

Коммунистическая разведка уже довольно давно приобрела агентуру в ближнем окружении Чана и знала о предстоящей поездке. Ее главными источниками являлись несколько завербованных на патриотической основе офицеров-маньчжуров, возмущенных пассивным отношением президента Гоминьдана к фактическому захвату их родины. Чан Кайши действительно рассматривал это как неизбежную жертву и не предпринимал попыток противодействовать японской экспансии в этом районе из-за полной невозможности противостоять ей. КПК, напротив, постоянно декларировала свою активную позицию в противостоянии Японии (позднее оказавшуюся в значительной степени демагогической) и приобрела симпатии многих маньчжуров. В дальнейшем источники разведки компартии в окружении генералиссимуса оказались утраченными, поскольку в самом конце 1936 года эти офицеры в числе 3 тысяч военнослужащих маньчжурской национальности открыто перешли на службу в Красную Армию. Однако в течение некоторого времени коммунисты регулярно получали информацию обо всех перемещениях и настроениях генералиссимуса и были готовы к его прибытию в Сиань, где и произошел эпизод, обычно именуемый “декабрьским сианьским инцидентом 1936 года”. В нем многие исследователи усматривают провокацию КПК, но прямых доказательств участия коммунистов в начальном этапе развернувшихся событий не имеется.

Следует подчеркнуть, что визит Чан Кайши в контролируемый Чжан Сюэляном город проходил на фоне специфических взаимоотношений этих двух людей. Несмотря на стоявшую за ним реальную военную мощь, “молодой маршал” занимал по отношению к генералиссимусу мягкую и примирительную позицию. Президент Гоминьдана несколько раз находился в пределах его досягаемости, но, несмотря на возможность арестовать соперника, Чжан предпочитал метод убеждения. Такое поведение ввело Чана в заблуждение. Приняв мягкость за робость, он занял жесткую линию по подавлению политических противников, что и требовалось коммунистам, желавшим подтолкнуть маршала к активным действиям. В Сиани Чан Кайши встретила манифестация из нескольких тысяч маньчжурских студентов, поднявших лозунги сопротивления Японии и ликвидации марионеточного режима Маньчжоу-Го. Демонстранты абсолютно ничем не угрожали генералиссимусу, однако его охрана приняла самое неудачное из возможных решений и просто расстреляла людей, даже не потрудившись произвести предупредительные выстрелах поверх голов. После этого примирительная позиция Чжан Сюэляна претерпела разительные изменения буквально в одночасье, и 12 декабря “китайский Бонапарт” был арестован. Чану предложили подписать пакет документов, которые должны были положить конец гражданской войне в стране и консолидировать силы против японских захватчиков, но он категорически отверг это предложение. КПК потребовала судить попавшего в пределы ее досягаемости виновника междоусобиц, однако внезапно ее линия резко изменилась. Далее последовали странные события, не имеющие, казалось бы, вразумительного объяснения. Коммунисты в лице прибывшего в Сиань Чжоу Эньлая неожиданно выступили за освобождение арестованного и заявили о готовности прекратить повстанческие операции в обмен на обещание создать совместный антияпон-ский фронт. Такое, на первый взгляд, нелогичное поведение имело под собой достаточные основания. В случае насильственного отстранения Чан Кайши от руководства партией его место неизбежно перешло бы к откровенно прояпонскому председателю Политического совета Гоминьдана Ван Цзинвэю, как раз возвращавшемуся из Германии после переговоров с ее нацистским руководством. По сравнению с ним Чан являлся значительно меньшим злом, поэтому СССР по секретным каналам в категорической форме потребовал от Мао Цзэдуна освободить генералиссимуса. Следует констатировать, что все это свидетельствует о промахе советской разведки, не выяснившей, что в действительности КПК не имела возможности принимать такие решения или серьезно влиять на них. Полностью контролировал ситуацию только Чжан Сюэлян, лишь отчасти координировавший свои действия с коммунистами. Все же после двухнедельной паузы для “спасения лица” обеих сторон пленный президент Гоминьдана устно пообещал честно сотрудничать с компартией и организовать подлинное сопротивление иностранным захватчикам. Его выпустили на свободу, и 25 декабря в сопровождении поверившего ему Чжана Чан улетел к месту нахождения правительства в Нанкин, где по прибытии немедленно арестовал своего великодушного похитителя. Суд приговорил маршала к десяти годам тюремного заключения, но специально объявленная ему амнистия заменила этот приговор домашним арестом под контролем Гоминьдана. Западная пресса однозначно определила “сианьский инцидент” делом рук КПК, коммунисты же немедленно объявили его японским заговором.

Все эти бурные события и активная антикоммунистическая деятельность нанкинского правительства привели к тому, что о Японии как-то забыли. Это оказалось серьезнейшей ошибкой. Во все исторические эпохи период внутренних распрей в государстве являлся наиболее удобным временем для действий внешних захватчиков, и японцы в очередной раз подтвердили эту истину. В ночь с 7 на 8 августа 1937 года произошли положившие начало их обширной агрессии в Китае события в Лугоуцяо, известные также как “инцидент у моста Марко Поло”. Официальная версия японской стороны утверждала, что проводившая ночное учение рота японских войск подверглась внезапному обстрелу, в ходе которого один солдат бесследно исчез. Пропавшего начали искать целым батальоном, но не нашли. Вскоре Япония один за другим предъявила Китаю два ультиматума, после чего ее войска немедленно атаковали позиции противника. В Токио возложили вину за инцидент на прокоммунистические элементы китайской 29-й армии и немедленно использовали эту, судя по оценке большинства экспертов, провокацию в качестве предлога для широкомасштабного нападения. Японцы захватили Нанкин, Тяньцзин и Шанхай, причем все это время рассчитывали на уступчивость Чана, его капитулянтскую позицию и, как они полагали, симпатии, испытываемые им к Стране Восходящего Солнца.

Одним из самых слабых мест японской разведки являлось прогнозирование возможной реакции китайских государственных и военных руководителей на те или иные действия Токио. Так произошло и в данном случае. Чан Кайши проявил неожиданную для японцев, но, вообще говоря, достаточно легко предсказуемую твердость и призвал соотечественников, включая коммунистов, к сопротивлению иноземным захватчикам. Он официально признал образование сформированной КПК 8-й Народно-революционной армии под командованием Чжу Дэ и даже пополнил ее тремя правительственными дивизиями и бригадой, а 3 сентября 1937 года публично заявил о сотрудничестве с коммунистами в деле освобождении страны. Судя по всему, это было одним из негласных условий подписанного им 21 августа советско-китайского договора о ненападении, на основании которого в Китай начала прибывать советская техника, летчики-“добровольцы” и другие специалисты, а правительство Чана получило заем на сумму в 100 миллионов долларов.

Обманувшиеся в своих расчетах японцы решили наказать непокорного лидера Гоминьдана, при этом пострадавшим, как всегда, оказался народ. Захватчики устроили страшную резню беззащитного мирного населения Нанкина, в которой истребили не менее 300 тысяч человек и уничтожили треть городских зданий. Вошедшие в город военные начали акцию устрашения с того, что вывезли в поле и закололи штыками 20 тысяч мужчин призывного возраста, чтобы лишить китайскую армию возможности когда-либо пополнить ими свои ряды. Дальнейшие события скупо, но исчерпывающе изложены в приговоре Международного военного трибунала для Дальнего Востока: “К моменту вступления японской армии в город утром 13 декабря 1937 года всякое сопротивление прекратилось. Японские солдаты бродили толпами по городу, совершая различного рода зверства. Многие солдаты были пьяны. Они ходили толпами по улицам, без разбора убивая китайцев — мужчин, женщин и детей, пока площади, улицы и переулки не были завалены трупами. Насиловали даже девочек-подростков и старух. Многих женщин, изнасиловав, убивали, а их тела обезображивали. После ограбления магазинов и складов японские солдаты часто поджигали их”[372].

На фронте наступление японских войск продолжалось, 22 октября они захватили важнейший центр юга страны Гуаньчжоу. Правительство переехало в Чунцин, Чан передал политическое руководство Куну Сяньси (X. X. Кун) и остался исключительно военным лидером. В это же время японская разведка сумела найти ключи к главе Политического совета Гоминьдана Ван Цзинвэю, согласно указаниям которого комендант гарнизона Чанша Фэн Цзы и начальник управления общественной безопасности города Вэн Чжунфу организовали уничтожение имущества, половины зданий и практически всех боевых запасов, хранившихся в этом важном опорном пункте. Они мотивировали свои действия угрозой захвата города противником, но в действительности совершили их по соглашению с японцами и при помощи специалистов из их диверсионных подразделений

Традиционно выступавшие за “свободу рук и равные права в Китае” американцы не вмешивались в события, поскольку формально никакая война в стране не объявлялась и якобы не шла. В ноябре 1937 года участники Брюссельской конференции девяти держав при обсуждении японской агрессии отказались отрезать островную Японию от внешних источников снабжения, чтобы тем самым остановить ее экспансию. Правительство принца Коноэ в Токио приняло это за знак полной безнаказанности и решило более глубоко прозондировать степень решительности западных правительств. Японская авиация утопила на Янцзы американскую канонерскую лодку “Пенэй”, сухопутные войска захватили британскую канонерку “Леди Берд”, но и это опять-таки не повлекло за собой никаких санкций. Англичане лишь наблюдали за развитием событий в регионе, поскольку их весьма слабые разведывательные возможности никак не соответствовали важности происходивших на Дальнем Востоке событий, американская реакция также была весьма вялой.

Коммунисты рассматривали развивающееся наступление японцев в Китае как крайне благоприятный для себя фактор. Мао Цзэдун в 1938 году инструктировал высших офицеров своей разведки: “Китайско-японская война дает коммунистической партии Китая исключительную возможность роста. Наша практика заключается в выделении 70 процентов усилий на расширение влияния, 20 процентов на координацию с правительством и 10 процентов — на борьбу с японцами”[373]. Он отнюдь не стремился мобилизовывать войска на проведение антияпонских операций, а в узком кругу достаточно откровенно именовал эту политику экономией сил, которые вскоре потребуются для действий против правительственных войск.

Чан Кайши не сразу до конца осознал важность создания своей собственной секретной службы, и это наследие Сунь Ятсена претерпело в его руках принципиальные изменения. На ранней стадии карьеры Чан являлся скорее военным, нежели политиком, и роль секретной службы явно недооценивал. Создание всех подчиненных ему многочисленных официальных, полуофициальных и неофициальных органов безопасности и спецслужб возможно, состоялось бы намного позднее, но главкома направлял в этом вопросе генерал By Тэчень, бывший начальник полиции Гуаньчжоу, с 1929 года отвечавший в Гоминьдане за внутреннюю безопасность. By сумел убедить своего начальника в том, что без постоянного контроля за безопасностью со стороны официального контрразведывательного органа существование партии неизбежно будет находиться под угрозой. В этом случае опять сказалась специфика менталитета полицейского, который охотно проникся философией базирующейся на праве и законе контрразведки, однако не принимал концепции разведки, изначально нарушающей законы, пусть даже не свои, а противника. Поэтому принципы, заложенные в создание и развитие спецслужб Китая “генералом Ма” (Моррисом Кохеном), вскоре были отброшены и забыты.

Следует отметить, что после смерти Сунь Ятсена и вплоть до конца 1930-х годов Китай, судя по всему, являлся государством с наименее понятной структурой разведывательного сообщества. Впрочем, такой термин вряд ли применим к спецслужбам Чан Кайши, поскольку взаимодействие между собой было последним, на что они обращали внимание. Разведывательные и контрразведывательные органы ожесточенно конкурировали и даже враждовали, вплоть до негласных арестов, пыток и убийств сотрудников параллельных структур или даже различных собственных подразделений. Борьба шла за влияние на Чан Кайши, за бюджетные средства, за штаты и, в конечном итоге, за выживание. При этом вряд ли более нескольких человек в высшем руководстве могли знать, сколько и каких спецслужб действует в государстве в каждый конкретный момент. Например, даже влиятельного члена высшего партийного руководства и своего близкого родственника Чэнь Лифу главнокомандующий не поставил в известность о создании альтернативной контрразведывательной структуры, параллельной с подчиненной Чэню службой. Контрразведывательные и разведывательные органы были неофициальными, полуофициальными и официальными, они то обособлялись, то прятались в общественных или партийных институтах, меняли названия и отдельные иероглифы в них, так что при приблизительном сохранении произношения суть названия существенно менялась. Имелись подлинные наименования, наименования прикрытия и наименования глубокого прикрытия, а периодически одна и та же спецслужба официально носила два или три равноправных названия. Один и тот же орган создавался, потом вроде бы распускался, а несколько лет спустя оказывалось, что он продолжает работать, причем без всякого нормативного акта о его повторном формировании. Бюро расследований и статистики с непонятной бессистемностью то приобретало, то теряло из названия слово “Центральное”, причем таким образом именовались одновременно две спецслужбы. В течение некоторого периода времени они носили одинаковые названия, при этом руководитель одной из них не знал о существовании второй. Перечисленные факторы вводили в заблуждение целые поколения исследователей, и лишь в настоящее время появилась некоторая определенность относительно структуры спецслужб Нанкина — Чунцина. Хочется сразу же отметить, что встречающиеся в некоторых источниках упоминания о существовании таких органов, как Государственная служба внешней и внутренней разведки или Отдел политической разведки и психологической войны Гоминьдана лишены оснований, поскольку эти названия служили лишь дезинформационным целям.

Беспристрастный анализ уровня работы основных спецслужб Гоминьдана[374] против японцев показывает их невысокую результативность, в первую очередь из-за второстепенного внимания к этому направлению со стороны их руководства. До некоторой степени это понятно, поскольку в своей сущности они являлись органами безопасности и тайной политической полиции и прежде всего служили инструментами подавления и ведения политической борьбы. Ввиду этого внешняя разведка считалась в них весьма непрестижной и финансировалась по остаточному принципу. Что касается классической контрразведки, в значении совокупности мероприятий по противодействию иностранному шпионажу, то Чана значительно более беспокоили внутренние враги режима, а именно коммунисты и соперники среди военных и политиков.

Как уже указывалось ранее, истоки спецслужб Гоминьдана восходят к “призрачной” секретной службе Сунь Ятсена и ряду тайных обществ. Поэтому нет ничего странного в том, что и Чан Кайши на начальном этапе пошел именно по этому пути. Летом и осенью 1931 года, после его вынужденного ухода со всех постов и переезда в Чжэцзянь, будущий генералиссимус выработал инструмент, позволивший ему не только постоянно находиться в курсе происходящих событий, но и заложить фундамент скорого и триумфального возвращения. Он основал так называемое Лисин шэ — Общество энергичной практики (полное название — Общество энергичной практики Трех Народных Принципов), которое тайным не являлось, однако было известно весьма немногим за пределами входивших в него 500 тысяч членов. В течение 40 лет после образования общества из официальных источников не исходила никакая информация о нем. Лисин шэ носило смешанные черты масонской ложи, фашистской партии и традиционного китайского тайного общества, а существование его можно было заметить лишь по внешнему фасаду, представленному штурмовыми отрядами “Синих рубашек”. Одним из важнейших направлений деятельности организации была пропаганда и разработка системы военно-патриотической подготовки китайцев, от отрядов бойскаутов до военных учебных курсов в университетах страны. Как и положено тайному обществу, оно не имело штатов и прочих атрибутов официальных структур, а достигало своих целей путем соответствующих действий находившихся на ключевых постах его членов. Зато Общество энергичной практики располагало группой образованных им самим обществ-спутников второго и третьего ряда, из которых отношение к спецслужбам имело основанное в июле 1932 года Общество возрождения (Фусин шэ). Оно играло особенную роль во время известного раскола Китая и противостояния между Севером и Югом. Членство в нем было автоматическим для членов Общества энергичной практики, но не наоборот. Общество возрождения просуществовало по сентябрь 1937 года и было распущено согласно условиям формирования Второго единого фронта коммунистов и Гоминьдана, хотя публично было объявлено, что оно вошло в состав Молодежного корпуса Трех Народных Принципов. “Синие рубашки” не были распущены и продолжали действовать. Именно в Обществе возрождения начиналась серьезная карьера Дай Ли, там завязались и укрепились его основные связи и выработались навыки, за которые позднее его прозвали “китайским Гиммлером”.

История китайских спецслужб немыслима в отрыве от личности Дай Ли, все свои 25 лет в органах безопасности посвятившего борьбе с внутренними врагами и усилению личного влияния в партии и государстве.

Дай Ли

До недавнего времени публиковавшиеся на Западе биографические сведения о нем отличались крайней противоречивостью, и никто из исследователей не мог проследить его ранние годы с достаточной ясностью. Почти все сходились на том, что в 1925 году он служил в военной полиции Гоминьдана в Шанхае, где за два года сумел продвинуться до капитанского звания. Некоторые полагали, что с 1923 по 1927 годы будущий руководитель военной контрразведки и тайной полиции негласно работал на коммунистов, но расходились во мнениях относительно истинных причин этого. Они не могли однозначно заключить, внедрялся ли Дай Ли в структуры КПК с разведывательными целями или же просто готовил себе путь для отступления на случай, если его покровитель Чан Кайши не сумеет удержать верховную власть в стране. Утверждалось, однако, что именно он в 1927 году снабдил Чана полным списком подлежащих аресту членов организаций КПК в Шанхае, и это дало Дай Ли толчок для восхождения к вершинам власти в карательных органах Гоминьдана.

Все это достаточно далеко от действительности. Рассекреченные архивы Китайской республики (Тайвань) рисуют совершенно иной жизненный путь будущего руководителя самой могущественной спецслужбы Гоминьдана. Дай Ли родился 28 мая 1897 года и первоначально, согласно китайской традиции, именовался Дай Чуньфэн, а позднее носил имена Фанчжоу, Чжилань и Чжэнлань. Имя Ли он принял лишь в 1927 году, во время обучения в шанхайской военной академии Вампу. В ранние ученические годы он не задерживался долго ни в одном из учебных заведений, поскольку все свое время посвящал пьянству, азартным играм и хулиганству, все чаще общаясь с криминальной средой. Дай Ли несколько раз сильно избивали, именно тогда он лишился нескольких зубов, хотя впоследствии утверждал, что ему выбили их на допросе у коммунистов. Попавшись на перепродаже краденого, он был вынужден добровольно вступить в Чжэцзянскую армию, где продолжал участвовать в азартных играх и укреплял связи с негативной средой, в особенности с тайной преступной организацией “Зеленая банда”. Все это стало известно командованию, и во избежание отдания под трибунал Дай Ли в 1918 году дезертировал. Он скрывался и голодал до тех пор, пока мать не приехала за ним в Нинбо и не увезла для продолжения учебы в родной Цзяншань. Однако карьера учителя не прельщала Дай Ли. Он уехал в Шанхай, где работал телохранителем у бандитов, крупье в казино и постепенно начинал втягиваться в работу секретного агента полиции. Тогда же Дай Ли познакомился с начальником полиции шанхайского гарнизона Ян Ху, сыгравшим значительную роль в его дальнейшей карьере. Тем временем будущий начальник ряда спецслужб несколько раз возвращался в Цзяншань, где в один из приездов организовал небольшой отряд самообороны. Там впервые проявились личная храбрость, коварство и жестокость Дай Ли, не принесшие, однако, успех его отряду. Он вновь уехал из родных мест, на этот раз в Ханчжоу, где во время омовения в буддийском храме познакомился и подружился со школьным учителем Ху Цзуннанем, впоследствии генералом и одним из фаворитов Чан Кайши, прозванным “Королем Северо-Запада”. Это оказало на его судьбу не меньшее влияние, чем первая встреча с Чаном в 1921 году в Шанхае, где тот выполнял функции курьера Сунь Ятсена, а Дай Ли прислуживал ему в гостинице и одновременно рассуждал о стремлении принести пользу родине. В результате в 1926 году он отправился в Гуаньчжоу к будущему генералиссимусу с рекомендательным письмом. Он был благосклонно принят, зачислен в армию и совершил свои первые шаги на поприще агентурно-оперативной работы.

Старт карьеры Дай Ли в секретной службе не слишком впечатлял. В начавшей формироваться в июле 1927 года и окончательно образовавшейся в следующем году Группе секретных расследований (Мича цзу) он всего лишь выполнял обязанности няньки для новорожденного ребенка ее первого и недолгого руководителя Ху Цзина. Дай Ли так никогда и не окончил курс в военной академии Вампу и довольно поздно вступил в ряды Гоминьдана, что на первых порах существенно затормозило его продвижение по иерархической лестнице. Однако личные качества будущего генерала привлекли внимание Чана, к середине 1930-х годов серьезно обеспокоенного лояльностью высшего и среднего офицерского звена.

Для этого главнокомандующий без особого шума организовал в составе Ассоциации выпускников Вампу Отдел расследований, вскоре расширивший свою сферу деятельности и реорганизованный в Центральный отдел расследований военных школ. В число подведомственных ему учебных заведений входили: Центральная военная академия, Артиллерийская академия, Кавалерийская академия, Армейская инженерная академия, Академия легкой и тяжелой пехоты, Военно-морская академия, Военно-воздушная академия, Центральная полицейская академия и свыше ста учебных офицерских классов и курсов. После назначения Дай Ли руководителем Центрального отдела расследований он получил право контролировать лояльность практически любого офицера правительственных войск, однако такое высокое положение несколько омрачало отсутствие у него какого-либо легального статуса. Новая спецслужба не являлась официальным органом, не имела регулярного бюджета и финансировалась лично Чан Кайши. Вначале ее курировал заместитель главнокомандующего Ху Цзинань, но вскоре из-за сложностей характера этого генерала Чан вывел Центральный отдел расследований из его подчинения. Дай Аи не имел никаких проблем с комплектацией кадров, поскольку многочисленные безработные офицеры только и ждали возможности где-либо применить свои силы, хотя бы и за мизерную плату. На первом этапе главнокомандующий скептически относился к возможностям Дай Аи, но после получения от него ряда интересных материалов переменил свое мнение и обратил особое внимание на начальника новой спецслужбы, признав его авторитет в области военной контрразведки.

Приблизительно тогда же в Шанхае Чан создал прообраз новой спецслужбы, формально именовавшейся Шанхайским агентством по найму, во главе со своим племянником Чэнь Гуофу. Однако уже в 1928 году было принято новое организационное решение, и в составе Гоминьдана окончательно образовалась полуофициальная Группа секретных расследований (Мича цзу). Этот орган являлся своего рода переходным от неформальной “призрачной” секретной службы времен Сунь Ятсена к типичным для нового столетия государственным спецслужбам. Группа уже обладала конкретными, вполне определенными штатами и структурой, но пока не учитывалась в бюджете и не подкреплялась никакими законодательными актами, что, впрочем, на Востоке стало обязательным лишь значительно позднее. Руководителем группы стал весьма авторитетный племянник Чана Чэнь Аифу, одновременно возглавлявший Секретную секцию Национального военного совета и Комиссию по национальной перестройке, а на 2-м съезде Гоминьдана избранный начальником его Организационного отдела. В дальнейшем Чэнь стал одним из пяти членов партийного руководства, по поручению Чана негласно контролировавших Дай Аи. Центральный аппарат новой спецслужбы состоял из трех секций:

— Первая секция (начальник Сю Еньцзэн) отвечала за контрразведку и противодействие коммунистам и противникам Чан Кайши в гражданской сфере. Финансирование секции осуществлялось из секретных фондов ЦК Гоминьдана;

— Вторая секция (начальник Дай Ли) ведала военной контрразведкой и обеспечением безопасности армии, а также оперативной работой на некоторых территориях, контролируемых “милитаристами”. Финансирование секции осуществлялось из военного бюджета;

— Третья секция (начальник Дин Моцунь) вела внешнюю разведку, в основном против Японии. В 1937 году ее преобразовали в Отдел специальных расследований (Тэцзянь чу), а в 1938 году передали в прямое подчинение Комиссии по военным делам. Финансирование секции осуществлялось из специального фонда.

Вопреки надеждам Чан Кайши, эффективность Группы секретных расследований оказалась не слишком высокой, в первую очередь по причине раздиравших ее постоянных споров, внутренних конфликтов и соперничества за секретные оперативные фонды. Секции, особенно Первая и Вторая, чаще и ожесточеннее боролись друг с другом, чем со “штатными” противниками. Однако, несмотря на это, вплоть до 1931–1932 годов группа оставалась единственной централизованной полуофициальной спецслужбой под контролем Гоминьдана.

Уже в это время Дай Ли начал в рамках возглавляемой им секции формировать собственное ядро агентурных сетей (“группа десяти”, или шижэнь туань) для своей будущей независимой секретной службы. Его особо доверенные люди составили так называемую “Малую группу расследований и связи” (Дьяоча тунсунь сяоцзу), о существовании которой за пределами их круга никому известно не было. Для поддержания секретности начальник Второй секции, поборов свое известное корыстолюбие, платил им деньги из собственного кармана, чтобы не оставлять следы в официальных ведомостях на заработную плату.

Руководство Гоминьдана было также крайне озабочено разгулом бандитизма в стране. Чан Кайши в 1931 году одобрил план своего секретаря в Комиссии по военным делам Дэна Венъи и распорядился создать в Наньчане (провинция Цзяньси) Штаб по уничтожению бандитов (Цзяофей цзунбу), а в его составе — Секцию агентурной разведки (Дебао кэ). Одновременно в Мобильных гарнизонах по сохранению мира формировались Следственные секции (Дьяоча кэ) с правом ведения агентурно-оперативной работы. Весной 1932 года план был реализован, хотя и с некоторыми изменениями. Было решено, что гарнизоны не должны вести разведку своими силами, зато в Отделах по сохранению мира создавались Разведывательные секции (Цзянь де гу). Эти официальные периферийные структуры не имели ничего общего с Группой секретных расследований, являвшейся полуофициальной, но централизованной секретной службой.

Тем временем Чан Кайши, не удовлетворенный состоянием контрразведки в войсках и военных учреждениях, пожелал улучшить освещение обстановки в них. По совету Дай Ли он распорядился, не мешая работе Группы секретных расследований, осуществлять параллельное агентурное проникновение в гарнизоны, гражданскую и военную полицию с одновременным упором на подготовку разведывательно-диверсионной агентуры. 18 марта 1932 года 2-й пленум ЦИК Гоминьдана назначил Чана председателем Комиссии по военным делам, и уже в этом качестве он проинформировал пленум о намерении объединить все существующие неофициальные и официальные спецслужбы. В конце месяца состоялось совещание, выработавшее рекомендации по централизации работы всех агентурных сетей в целях усиления противодействия иностранной агрессии и умиротворения страны. 1 апреля Чан Кайши решил, что новый оперативный орган должен иметь военный статус, и предложил Дай Ли возглавить его. Первоначально тот, несмотря на все амбиции, отказался по причине своего невысокого звания и непрочного положения в коридорах власти. Главнокомандующий ободрил его и заверил, что поможет в разрешении любых вопросов, однако все же внял доводам и назначил начальником вновь сформированного в составе Организационного отдела ЦК Гоминьдана Бюро расследований и статистики (БРС, Дьяоча тунцзи цзю, в дальнейшем Дьяоча тунцзи чу) Чэнь Лифу, а его заместителем — Чэнь Чжо. Эта реформа прошла в глубокой тайне, секретом являлось и само наименование новой спецслужбы. Организационная структура БРС была довольно простой:

— 1-й отдел, или Отдел расследований партийных дел (Данъу дьяопа чу). В течение некоторого времени он именовался Секцией расследований ЦК партии (Чжунь-ян данбу). Отдел во главе с Сю Еньцзэном фактически полностью соответствовал бывшей Первой секции Группы специальных расследований и подчинялся непосредственно Чэнь Лифу. В дальнейшем эта структура стала самой непримиримой и ожесточенной соперницей всех возглавляемых Дай Ли структур. Позднее отдел был преобразован в Центральное бюро статистики (ЦБС, сокращенно Чжунтун цзю).

— 2-й отдел — военная контрразведка и безопасность войск. Отдел возглавлял Дай Ли, получивший по этому случаю звание генерал-майора. За короткое время численность его агентуры возросла со 145 до 1722 человек[375].

— 3-й отдел по надзору за Бюро почтовой и телеграфной инспекции, позднее слитым с ним в Отдел специальных инспекций (Тецзянь чу). Начальником отдела являлся Дин Моцунь, а затем Цзинь Бинь.

Скрупулезно относившийся к вопросам своей личной безопасности, Чан Кайши не включил их в сферу ответственности новой спецслужбы, а оставил в ведении существовавшей и ранее неофициальной группы охраны. Впоследствии Чэнь Лифу уверял, что в рассматриваемый период полагал Дай Ли начальником охраны главнокомандующего. Учитывая прямую подчиненность 2-го отдела Чэню, это утверждение звучит до крайности сомнительно, хотя в китайских условиях нельзя исключать ничего. Развитие системы военной контрразведки и негласного политического контроля над армией осуществлялось успешно, и в марте 1932 года главнокомандующий принял решение об организации отдельного органа военной безопасности — Отдела специальных служб (Теъу чу) во главе с Дай Ли. Формально он был образован 1 апреля, с тех пор являющегося официальным праздником органов безопасности в Китайской республике. Месячный бюджет нового органа составлял 54 тысячи китайских национальных долларов (СНД), что покрывало лишь четверть требуемой суммы в 200 тысяч. По мере роста отдела его расходы увеличивались, и в 1934 году ведомство Дай Ли ежемесячно расходовало на административные, технические и оперативные нужды 1,2 миллиона СНД. Недостающие средства добывались за счет переработки конфискованного опиума в морфий и производные препараты и продажи их в стране и за рубежом, а также с помощью контрабанды.

Образование Отдела специальных служб оказалось полной неожиданностью для Чэнь Лифу. Впоследствии он оправдывался: “Вскоре после того, как я вручил руководство Центральным бюро расследований Сю Еньцзэну, господин Чан приказал Дай Ли создать отдельный орган, не информируя меня. Видите ли, когда существовал только один орган тайной полиции, наша работа была очень эффективной. Мы были очень сильны. Я думаю, господин Чан пожелал иметь другой орган, чтобы контролировать нас.

Вначале мы не знали ничего об органе Дай Ли. Как я узнал о нем? Дай Ли говорил людям, что господин Чан поручил ему выполнение следственной работы. Люди Центрального бюро расследований сообщали мне, что Дай Ли становится активным. Мои друзья в Бюро были, естественно, недовольны. Они чувствовали, что господин Чан утратил доверие к ним. Я объяснял это следующим образом: наша работа являлась тем, что китайцы называют “глаза и уши”. Я спрашивал, сколько у них глаз и ушей? Конечно по два. Так, говорил я, должно быть и два органа для выполнения нашей работы. Я говорил им, что они не должны подозревать в чем-либо этот параллельный орган, а наоборот, сотрудничать с ним”[376]. Понятно, что на склоне лет Чэнь кривил душой. Возможно, и даже вероятно, что он и в самом деле объяснял своим подчиненным происходящее именно в такой манере, но в действительности отнюдь не считал происходящий процесс нормальным. Некоторое время начальник БРС пребывал в растерянности и не знал, просить ли у Чана разъяснений или оставить все как есть. Ситуацию разрешил сам главнокомандующий, рассказав о ней Чэню и поручив ему надзор за деятельностью Дай Ли. Однако сделать это было непросто, поскольку руководитель новой спецслужбы был не тем человеком, который завоевывал самостоятельность лишь для того, чтобы подчиняться кому-либо, кроме Чан Кайши. Чэнь вспоминал об этом периоде в примирительных выражениях: “Центральное бюро расследований сосредоточивалось на обществе; Военное бюро[377] — на армии. Разделительную линию между ними провести было трудно. Обе организации часто работали над одними и теми же делами. Они часто сталкивались и конфликтовали. Они были подобны двум людям, бродящим во тьме и сталкивающимся. Мы отличались от коммунистической партии, имевшей одну организацию; ее работа не была раздробленной”[378].

Несмотря на личную неприязнь Чэнь Лифу к Дай Ли и завистливую ревность последнего к первому как высокопоставленному члену Гоминьдана, между ними установилось некое подобие сотрудничества. Зато низовые подразделения обеих спецслужб отличались крайним антагонизмом по отношению друг к другу и использовали в соперничестве абсолютно все методы. В особенности это было характерно для территориальных органов Отдела специальных служб, сеть которых заметно расширилась в первой половине 1930-х годов. Они включали в себя точки в 26 китайских городах, местные управления в зонах (дицю), “станции” в провинциях (шэнчжань), подразделения в их подчинении (чжаньхайцзу) и отдельные низовые подразделения (цзу). Кроме того, отдел располагал отделениями в иностранной концессии Нанкина, а также представительствами в Бюро железнодорожных перевозок и в Группе расследований министерства финансов.

Дай Ли постепенно увеличивал свою власть и влияние, но пока еще не мог претендовать на вхождение хотя бы во второй властный уровень Гоминьдана. Повышению рейтинга возглавлявшегося им органа способствовал получивший широкий резонанс пожар в аэропорту Наньчана. Летом 1934 года загорелся ремонтировавшийся там военный самолет, пламя перекинулось на близлежащие ангары и другие постройки и уничтожило их со всем содержимым. Пожарные не смогли справиться с огнем, причинившим большой ущерб. Расследованием этого происшествия занималась Следственная секция местного гарнизона под руководством Дэна Вэнъи, не усмотревшего в нем злого умысла. Однако все в Нанкине были убеждены, что если даже самолет и загорелся в результате несчастного случая, то тушили пожар вяло и безрезультатно далеко не случайно. Информированные люди были убеждены, что руководство ВВС таким способом скрыло следы своих хищений. Доклад Дэна об отсутствии криминальной подоплеки инцидента был каким-то неустановленным образом перехвачен и попал в прессу. Есть определенные основания судить, что это явилось активным мероприятием Дай Ли. Ставший достоянием общественности скандал вынудил Чана прореагировать на происшествие достаточно жестко. Он не согласился с выводами официального следствия, разогнал руководство Бюро авиации и снял Дэна Вэнъи со всех постов, имеющих отношение к органам безопасности. Дай Ли принял под свое руководство Следственную секцию гарнизона Наньчана и немедленно начал широкомасштабные действия по внедрению во все спецорганы армии и полиции. Через короткое время он либо лично, либо через контролируемых им своих ставленников руководил:

— Секцией расследований столичной полиции (Чжао шижуй);

— Главной бригадой детективов главного командования шанхайского гарнизона;

— Отделом расследований Департамента общественной безопасности провинции Чжэ-цзянь;

— Бюро полиции железной дороги Нанкин — Шанхай — Ханчжоу;

— Секретной группой расследований Департамента по антиопийному наблюдению и расследованию.

Отныне все сотрудники военной контрразведки зачислялись в кадры армии и пользовались всеми связанными с этим преимуществами и льготами. Со временем Дай Ли приобрел влияние, позволявшее ему в зоне влияния Гоминьдана арестовать, подвергнуть допросу и казнить без суда и даже без следствия практически любого, за исключением буквально нескольких высших чиновников. В этот период он пристрастился лично пытать арестованных, за что и заслужил свое первое прозвище “Мясник”. Одним из специфических искусств Дай Ли являлась его работа с банкирами, финансистами и промышленниками, из которых он выколачивал весьма значительные “пожертвования” на партию.

Очередная реформа спецслужб Гоминьдана произошла в 1935 году, когда Чан решил создать на базе Группы секретных расследований (Мича цзу) своего рода комитет, “объединенный орган” или, как его определил Чэнь Лифу, “орган без названия” для координации различных ветвей и звеньев разведки и контрразведки. Его деятельность в военной и гражданской сферах ни в коей мере не дублировала остальные спецслужбы, а лишь координировала их работу.

Совершенно запутанная система спецслужб Нанкина вновь усложнилась в 1937 году. Бюро расследований и статистики неоднократно то получало, то теряло статус центрального (БРС — ЦБРС), а в 1937 году ненадолго стало 6-й группой 2-го отдела главного штаба. Как указывалось ранее, на этом этапе его возглавил не Чэнь Лифу, поскольку такой пост никак не соответствовал его высокому статусу, а генерал-майор Сю Еньцзэн. Реорганизации продолжились. 29 марта 1938 года Чан Кайши сообщил съезду Гоминьдана о решении разделить спецслужбы на военные и гражданские. Впрочем, проинформированы были далеко не все делегаты, а лишь немногие, имевшие допуск к столь деликатной информации. Новое БРС являлось подразделением ЦК партии и фактически представляло собой переименованный 1-й отдел прежнего ЦБРС. Подчинявшиеся Дай Ли органы военной контрразведки были замкнуты на Комиссию по военным делам и, как ни странно, получили сразу два официальных названия. Первое из них повторяло название Бюро расследований и статистики и отличалось от этой одноименной структуры исключительно указанием на принадлежность его военному ведомству (БРС Комиссии по военным делам, а не БРС ЦК Гоминьдана). Одновременно органы военной контрразведки официально именовались также и Бюро военной статистики (БВС, сокращенно Цзюнтун). Указанное совпадение в названиях стало причиной множества ошибок в исторических и даже специальных исследованиях, поэтому во избежание путаницы в данной книге везде используется второе наименование.

В ходе организационно-штатных перестановок из-за малого стажа Дай Ли в Гоминьдане возникла серьезная кадровая проблема. Главнокомандующий отдавал себе отчет в том, что руководители партийных подразделений не воспримут генерал-майора как равного себе, что может породить массу недоразумений и проблем. Тогда Чан назначил его заместителем директора бюро, при этом оговорив, что хотя номинальные руководители этого органа будут отбираться из числа коммунистов значительным партийным стажем, они не получат реальных полномочий на управление. И действительно, за два года в БВС сменились три начальника (Хэ Яоцзу, Цян Дацзюнь и Линь Вэйвэнь), роль которых заключалась исключительно в официальном представлении годовых отчетов бюро. Многие в военной контрразведке вообще не знали, что Дай Ли формально занимает в ней второй по значению пост, и полагали его высшим руководителем БВС. Лишь в 1940 году, когда авторитет Дай Ли в коридорах власти стал непререкаем, Чан Кайши официально назначил его директором бюро.

Кадровая проблема коснулась и БРС. Номинально его первым руководителем автоматически становился глава Центрального исполнительного комитета ЦК Гоминьдана, которым в рассматриваемый период являлся Е Сьюфэн. Однако несколько позднее такая система претерпела некоторые изменения, и бюро номинально возглавил Чжу Цзяхуа. Этот человек в 1926 году на посту административного директора Чжуцзянского университета провел в нем “чистку” левых элементов, в 1927 году стал директором Департамента гражданских дел провинции Чжэцзян и основал там полицейскую академию, президентом которой оставался до 1932 года.

Разделение органов военной и гражданской контрразведки существенно подняло рейтинг первых. Сразу после создания Бюро военной статистики состояло из четырех отделов и двух низовых бюро с общей штатной численностью 100 человек в центральном аппарате и 200 — в периферийных органах, однако вскоре число сотрудников центрального аппарата превысило 1000 человек. Изменилась и его структура. Вначале она представляла собой десять отделов и столько же бюро, но постепенно устоялась и насчитывала восемь отделов, три зоны и несколько секций. Позднее БВС сформировало четыре крупных региональных отделения: Хуадун (восточное), Хуанань (южное), Хуачжун (центральное) и Хуабэй (северное).

Структура Бюро военной статистики вообще была весьма странной и не сразу понятной. Например, его основным оперативным подразделением являлся Отдел расследований (Дьяоча кэ), сформированный в 1939 году как часть командования гарнизона Ухани. В дальнейшем он был формально переподчинен командующему чунцинским гарнизоном в качестве одного из его отделов, хотя в действительности никто, кроме Дай Ли, не смел даже помыслить о претензиях на руководство этим органом. Его официальным начальником был сам Дай Ли, а практически руководил отделом заместитель начальника. В разные периоды времени этот пост занимали Чжао Шихуй, Тао Ишань, Ляо Гуншао, Шэнь Цзуй и Хэ Лун-цин. Отделу расследований подчинялись 10 региональных центров и 30 постов расследований. Его штат никогда не превышал 100 человек, но каждый из оперативных сотрудников отдела руководил резидентами, имевшими на связи от 20 до нескольких сотен агентов, что в итоге давало огромную сеть негласного аппарата. Организационная структура отдела состояла из четырех секций и одной группы, по неизвестным причинам носившей номер 3:

— Первая секция — общих вопросов (административные, хозяйственные и кадровые вопросы, документация);

— Вторая секция — оперативная (разведывательные операции, работа детективов, проверка авиарейсов. В рассматриваемый период времени разрешение на вылет из Чунцина или прилет в него любого пассажира допускалось только с санкции БВС);

— Третья секция — связи;

— Четвертая секция — судебная. Ей же подчинялись тюрьмы БВС;

— Третья группа — социальных расследований (изучение состояния общественного порядка).

Как ни странно, единственным органом, рисковавшим соперничать с Дай Ли в вопросах тайного полицейского контроля, было не Бюро расследований и статистики, постепенно утратившее значительную часть своего влияния, а Чунцинская бригада полицейских детективов, в которой политическими расследованиями руководили Сю Чунцзи и Тан И. Этой структуре покровительствовал сам Чан Кайши, никогда не забывавший о необходимости поддерживать систему противовесов.

С конца 1930-х годов Дай Ли в той или иной степени курировал все спецслужбы Гоминьдана, за исключением возглавляемой Чжан Цюнем небольшой личной разведки Чан Кайши. Он прочно занял место в верхнем иерархическом слое Китая. Перед скромным генерал-майором трепетали министры и военачальники, ему единственному (естественно, за исключением телохранителей) разрешалось носить оружие в присутствии генералиссимуса. Любопытно, что при всем этом он никогда не достигал верхнего уровня партийной иерархии и считался в руководстве Гоминьдана чужаком. Дай Ли впервые в Китае стал практиковать в широких масштабах использование алкоголя и женщин для получения компрометирующих материалов на своих противников и по этой же причине запрещал своим старшим офицерам иметь не только постоянных любовниц, но и жен. Начальник военной контрразведки не препятствовал случайным связям, однако настоятельно рекомендовал подчиненным пользоваться услугами женщин из многочисленного специально отобранного и проверенного контингента, утверждая, что этим они обезопасят себя в санитарном и политическом отношениях. В 1941 году Дай Ли ввел институт региональных контролеров ВВС с собственными бюро. Они отвечали за все направления деятельности ВВС на подведомственном объекте, от административных и финансовых вопросов до ведения тактической разведки и использования шифрматериалов.

Сферы влияния Дай Ли множились, и не только в сфере безопасности. Еще в 1934 году Чан Кайши официально назначил его начальником отделения военной разведки в Нанкине. Дальновидный куратор секретных служб, однако, понимал, что без радиоразведки его влияние на генералиссимуса будет неполным, но эта область уже была монополизирована влиятельной группировкой родственников Чана. Ситуацию усугубило разоблачение в 1933 году коммунистического агента — руководителя радиосекции (Дьянь ву гу) Гоминьдана Ли Кенуна, после чего интерес к дешифрованию закрытой переписки противника проявил шурин Чан Кайши Т. В. Сун (Сун Цзывень), будущий министр иностранных дел чунцинского правительства, видный финансист и доктор экономики Гарвардского университета. Для руководства криптографической он выбрал службой своего племянника Вэнь Юйцина (Ю. С. Вэнь), также получившего в Гарварде докторскую степень в области физики со специализацией по радиосвязи. Выбор оказался весьма удачен, и вскоре нестойкие криптосистемы соперничавших с Чаном генералов стали вскрываться одна за другой. Позднее, когда Сун занимал пост посла в Вашингтоне, в беседе с президентом Соединенных Штатов ф. Д. Рузвельтом он однажды заявил: “Я выиграл для Чан Кайши две гражданские войны тем, что создал эффективную дешифровальную службу, которая держала его в курсе действий его врагов”[379]. Возглавляемое Вэнем Бюро по инспекции и декодированию секретных телеграмм (Мидьянь цзяньи суо) фактически являлось семейным предприятием Чана и его ближайших родственников и не подчинялось официальным структурам Гоминьдана. Одновременно Вэнь руководил управлением связи министерства транспорта. Бюро по инспекции и декодированию секретных телеграмм ежедневно перехватывало 200–300 радиограмм, а в некоторые дни — до 400. Из них вскрывалось 60 % — 80 %, но признавались существенными и передавались для оценки не более 30–40 сообщений в день, общим объемом до 10 тысяч иероглифов. Сун и другие родственники Чан Кайши прочно узурпировали радиоразведку и распоряжались ее материалами по своему усмотрению. Когда начальник штаба армии Хэ Инцинь потребовал от Вэня предоставлять ему копии всех дешифрованных радиограмм, то наткнулся на категорический отказ. Разозлившийся Хэ приказал своему начальнику связи срочно заняться перехватом японской дипломатической переписки, однако тот, как и следовало ожидать, не смог добиться ощутимых успехов.

В этих обстоятельствах Дай Ли решил срочно исправить свое упущение и в 1933 году занялся организацией в Б ВС отделения радиоразведки. Его четыре сотрудника Чжу Леминь, Лю Баоянь, Ян Шилунь и Ван Хуайжен сразу же отправились к Вэню на стажировку. Чтобы усыпить подозрительность группировки Суна и избежать противодействия с ее стороны, “китайский Гиммлер”, как часто именовали Дай Ли, декларировал свое намерение вскрывать исключительно коммунистическую переписку, которой Бюро по инспекции и декодированию секретных телеграмм практически не занималось. На первом этапе дела и в самом деле обстояли именно таким образом, но перспективной целью генерала было создание полноценной радиоразведывательной и криптоаналитической службы, независимой от других органов Гоминьдана и в первую очередь от Бюро по инспекции и декодированию. Это являлось не проявлением нелояльности к Чану, которому Дай Ли, как ни странно для столь коварного человека, был безоговорочно предан, а лишь стремлением упрочить собственные позиции. Руководитель спецслужб нуждался в серьезном специалисте по радиосвязи и нашел его в лице начальника радиоузла Гоминьдана в Шанхае Вэй Дамина, вероятно, лучшего на тот момент радиооператора Китая. Ранее Вэй работал начальником радиостанции на лоцманском судне в Шанхае, ежедневно связывался с десятками иностранных судов и по характеру работы на ключе безошибочно определял национальную принадлежность оператора. Первой задачей нового главного радиста БВС стало обучение элитных радиооператоров. Они готовились из числа курсантов коммерческой школы радистов, служившей прикрытием секретного вербовочного центра в Шанхае, а дальнейшем проходили обучение в Академии полиции в Ханьчжоу. В марте 1933 года были выпущены первые двенадцать специалистов высшей квалификации, а всего до июля 1937 года состоялось 11 выпусков. Все выпускники были приняты на службу в БВС.

Органы радиоразведки и оперативные органы множились. К 1938 году Гоминьдан располагал пятью крупными спецслужбами, руководители которых ежемесячно проводили совещания с целью координации деятельности. Этими структурами являлись:

— Центральное бюро расследований и статистики под руководством Сю Еньцзэна;

— Бюро военной статистики под фактическим руководством Дай Ли;

— Бюро по инспекции и декодированию секретных телеграмм под руководством Вэнь Юйцина;

— 2-е (разведывательное) отделение Управления военных операций под руководством адмирала Янь Сюаньчэна, а затем — генерала Чжэн Цзэминя;

— Институт международных исследований (ИМИ) под руководством Ван Пиныпэна.

Кроме перечисленных, существовало еще не менее десяти оперативных и радиоразве-дывательных органов, временами поглощавших друг друга или входивших в состав указанных пяти крупнейших служб.

Криптоаналитики БВС в течение длительного времени достигали успехов только во вскрытии шифров коммунистической партии, тогда как дипломатическая и военная переписка японцев оставалась для них недосягаемой. Дай Ли не мог смириться с этим упущением и для его восполнения пригласил на работу в качестве консультанта опального американского криптографа, знаменитого Герберта Осборна Ярдли. Помощник военного атташе чунцинского правительства в Вашингтоне майор Сяо Бо в 1937 году по поручению Дай Ли подписал с ним в Куинсе контракт, согласно которому американец за сумму, приблизительно эквивалентную 10 тысячам долларов США, приступал к исполнению обязанностей советника китайской разведки по криптографии. В мемуарах Ярдли утверждал, что приглашение исходило лично от Чан Кайши, однако это являлось обычным для автора “Черного кабинета” преувеличением, генералиссимус лишь дал согласие на приезд американца. В сентябре 1938 года под прозрачным псевдонимом Герберт Осборн он прибыл в Чунцин, где прежде всего занялся обучением будущих дешифровальщиков и проведением структурной реорганизации службы.

К этому времени конкуренты Дай Ли занялись тем же самым. Бюро по инспекции и декодированию секретных телеграмм в марте 1936 года получило задачу начать атаку на японские коды и уже летом достигло первых успехов. Криптоаналитики Вэнь Юйцина взломали слабый дипломатический код противника и получили возможность читать переписку некоторых его консульств с посольством и с МИД, но Дай Ли уже готовился перехватить у них инициативу. В июле 1937 года он достиг соглашения с руководством академии ВВС и совместно с авиаторами использовал их посты перехвата, отслеживавшие ситуацию в эфире в треугольнике Тайвань — Южный Китай — Японские острова. Анализ радиообмена переговоров самолетов и некоторых кораблей противника позволял в течение 3–5 минут определить национальную принадлежность, скорость и курс объектов, а для самолетов также и высоту полета.

14 августа 1937 года китайские радиоразведчики достигли первого серьезного успеха и сумели засечь вылет 18 бомбардировщиков противника с баз в Вэньчжоу и Хейшане. Японцы намеревались нанести бомбовый удар по Нанкину и Шанхаю в отместку за налет китайской авиации на их корабли, однако служба Дай Ли предупредила своих авиаторов за 30 минут до достижения японцами точки сброса бомб. Благодаря этому китайские истребители заблаговременно успели не только взлететь, но и набрать высоту для атаки с верхней полусферы. Ценой двух своих потерянных в этом бою машин они сразу же сбили шесть японских самолетов, еще несколько бомбардировщиков из-за полученных повреждений упали на обратном пути. 14 августа до сих пор отмечается на Тайване как праздник авиации, хотя в равной степени этот день можно считать и праздником радиоразведчиков.

Радиоперехват и его анализ являются важными компонентами радиоразведки, но для дешифровальной работы нужны специалисты иной квалификации. Именно их подготовкой и занимался Ярдли, однако он не полностью оправдал возлагавшиеся на него надежды. Американец не знал ни японского, ни китайского языков, поэтому мог преподавать своим ученикам лишь теоретические основы криптоанализа, хотя и они были крайне важны. Ярдли подготовил для Бюро военной статистики 200 специалистов, составивших основу его дешифровальной секции, но подлинный прорыв во вскрытии шифрсистем противника произошел лишь после захвата в плен в мае 1939 года шифровальщика японской авиационной части Оиси Синдзо. Командование с непростительной легкомысленностью также использовало его в качестве хвостового стрелка на бомбардировщике, нарушая основополагающий принцип, запрещающий носителям секретов такого уровня пересекать линию фронта или оказываться в иных местах, где они могут быть захвачены противником. Бомбардировщик Синдзо был сбит, и после интенсивного допроса пленный дал согласие работать на китайцев. Теперь к осуществлявшемуся Ярдли общему руководству дешифровальной работой БВС и организованной Вэй Дамином системе перехвата прибавился последний из необходимых компонентов, позволивший летом и в начале осени 1939 года достичь серьезных успехов в работе с японскими военными кодами и шифрами.

Именно в Китае Ярдли сумел воплотить свои идеи вскрытия иероглифической переписки, не воспринятые должным образом его англоязычными соотечественниками. Американец проработал там до мая 1940 года, после чего вернулся в Соединенные Штаты, но успел сыграть еще одну, крайне важную роль в истории криптоанализа на Востоке. Он убедил своих работодателей в необходимости централизовать дешифровальную работу, которой в 1940 году занимались пять разобщенных структур Гоминьдана:

— Бюро технологических исследований (Цзишу яньцзи ши), созданное специально для вскрытия японских дипломатических кодов и шифров;

— 2-е отделение Управления военных операций, предназначенное для дешифровки японских армейских криптосистем. В действительности оно не выполняло уставных задач, зато без особого успеха пыталось вести агентурную разведку;

— Группа воздушной разведки, почти полностью укомплектованная сотрудниками БВС;

— Дешифровальная группа Бюро расследований и статистики, занимавшаяся исключительно советскими и коммунистическими криптосистемами;

— Бюро военной статистики.

В апреле 1940 года с подачи Ярдли Дай Ли добился от Чан Кайши разрешения централизовать криптографические органы. Образованное при этом Бюро технологических исследований Военного совета Гоминьдана по-прежнему возглавлял Вэнь Юйцин, его заместителем стал Вэй Дамин. В июне Вэнь симулировал болезнь и попытался ускользнуть из-под надзора ненавидевшего его Дай Ли. Главному радиоразведчику Гоминьдана разрешили отправиться в Гонконг для проведения медицинских исследований, откуда он уже не вернулся. Бегство Вэня позволило Дай Ли назначить исполняющим обязанности директора Бюро своего ставленника Вэй Дамина, который сразу же начал насаждать во все подразделения верных людей. Однако этот процесс проходил излишне стремительно и грубо, сопровождался шантажом и угрозами, а потому вызвал обратную реакцию. Ущемленные сотрудники объединились и направили Чан Кайши петицию с жалобой на сложившуюся нетерпимую обстановку, после чего в марте 1941 года генералиссимус уволил Вэя и назначил на его место своего секретаря Мао Цинсяна. К сожалению, новый директор являлся классическим аппаратным работником и немедленно назначил на ключевые посты Бюро технологических исследований своих друзей и соучеников, совершенно не имевших представления ни о радиоразведке, ни о криптографии. Это породило новые конфликты и разочарования, усугублявшиеся позицией Дай Ли. Руководитель БВС отдал негласное указание всячески публично дискредитировать и унижать Мао, провоцируя его на потерю лица, что для китайца является самым страшным позором. Однако на первых порах ситуация не разрешилась никак, и нетерпимое положение дел в централизованной радиоразведке продолжалось.

Не особенно выдающиеся успехи китайских радиоразведчиков все же выглядят неплохо на фоне почти полного провала в области традиционных видов разведки. На то имелись как объективные, так и субъективные причины. Главными противниками Нанкина — Чунцина и соответственно главными объектами его разведки являлись коммунисты и соперничающие с Чан Кайши “милитаристы”. Это предопределяло приоритет внутренней разведки над внешней, которой доставалось финансирование по остаточному принципу. Если против японцев в оккупированной части Китая и велась хоть какая-то работа, то против остальных государств ее даже не собирались проводить. Некоторое исключение делалось для СССР, но, за исключением разработки советских дипломатических, торговых и военных миссий и учреждений, все усилия китайцев так и остались на бумаге. В итоге результаты работы всех китайских спецслужб на внешних направлениях оказались совершенно ничтожными и не принесли ожидаемых результатов.

Одной из важнейших задач внешней разведки Чан Кайши считал продолжение линии “призрачной” секретной службы Сунь Ятсена по использованию в своих интересах китайских тайных обществ, известных под обобщающим условным обозначением “триады”. Наиболее влиятельными из них, функционировавшими в США и Гонконге, являлись “Общество старших братьев”, “Красный круг” и “Зеленый круг”. Через значительно меньшее по численности тайное общество “14-К” Чан пытался установить контакты с американской разведкой и, опираясь на китайскую диаспору в Нью-Йорке и Сан-Франциско, создать в США свою резидентуру. Одна из ветвей “14-К” была практически полностью укомплектована разведчиками Гоминьдана, однако успехов не добилась по двум основным причинам. Во-первых, к контактам такого рода не были готовы сами Соединенные Штаты. В тот период они не располагали политической разведывательной службой, военных же все это не слишком интересовало, а разведка государственного департамента могла считаться таковой лишь условно, поскольку оперативных подразделений не имела. Во-вторых, “триады” традиционно с подозрением относились к сильной и энергичной центральной власти, ярким представителем которой был Чан, боровшийся отнюдь не только с коммунистами. Одной из важных задач Гоминьдана стало подчинение своему руководству военных лидеров провинций, и эти усилия настораживали поддерживавших контакты с родиной членов тайных обществ.

Малоопытные спецслужбы центрального правительства Китая опрометчиво исходили из предположения о том, что патриотизм и национализм являются самыми сильными побуждениями для любого китайца, и не учитывали силы корпоративных интересов внутри “триад”, члены которых ставили их намного выше любых других стимулов. В отличие от Сунь Ятсена, Чан Кайши строил государство, в котором достойного места для “триад” не находилось. Их руководители прекрасно понимали это и отнюдь не торопились оказывать содействие Гоминьдану. Более того, эти опытные интриганы вели собственную игру, в которой Чану отводилась роль орудия, используемого в подлинных интересах тайных обществ. Дай Ли сделал ставку на получение краткосрочных, сиюминутных тактических выгод — и проиграл. “Триады” оказали оперативным службам Гоминьдана ряд услуг, но одновременно они укрепили свое негласное влияние, в конечном счете подрывавшее государственность. Именно это послужило причиной того, что в настоящее время Тайвань пронизан ими значительно глубже, чем Китайская народная республика, и “триады” превратились там в серьезный криминогенный фактор на общегосударственном уровне. В отличие от Чан Кайши, Мао Цзэдун принципиально никогда не опирался на них и в конечном счете оказался в выигрыше. Он сумел избежать ошибки американской разведки, использовавшей во время Второй мировой войны итальянскую мафию для обеспечения вторжения на Сицилию и для охраны нью-йоркских причалов от немецких диверсий. Обе тактические задачи были успешно решены, зато Соединенные Штаты в послевоенные десятилетия получили настолько серьезные проблемы с преступностью, что на горьком опыте осознали: власть, вступающая в любые соглашения с преступниками, есть власть преступная и предающая граждан своей страны. Более поздние контакты ЦРУ с мафией относятся к началу 1960-х годов, когда американская разведка, тогда еще не слишком связанная правовыми ограничениями, попыталась использовать возможности преступного мира для организации покушения на кубинского лидера Фиделя Кастро. Успех это не принесло, зато, по мнению многих авторитетных исследований, отдаленным следствием таких контактов стала гибель президента Соединенных Штатов Джона Кеннеди от рук террористов. Китайский опыт не научил американцев ничему, они повторили его — и также проиграли.

Профессионализма БРС и БВС хватало в основном лишь на внутренние операции, поэтому Чану, несмотря на его стремление, так и не удалось создать эффективную разведывательную сеть, обеспечивающую его информацией об СССР и Японии. Серьезным бичом главной секретной службы Гоминьдана стала коррупция, которую не могли искоренить даже периодические показательные суды, неизменно завершавшиеся вынесением смертных приговоров. Проведенная в 1936 году контрразведывательная чистка партии от “красных агентов” принесла весьма скромные результаты, и в результате Чан укрепил свое положение лишь ненамного. Генералы — противники генералиссимуса были сильны по-прежнему, а усилия Советского Союза по поддержке КПК привели к фактическому расколу страны на два враждебных лагеря. БВС постепенно деградировало, и одновременно при помощи СССР усиливалась секретная служба коммунистов.

Вопросы физической охраны Чан Кайши и некоторые аспекты контрразведывательного обеспечения относились к компетенции его собственной службы безопасности, начальником которой с 1934 по 1940 годы являлся немец, бывший руководитель штурмовых отрядов в Северной Германии капитан Вальтер Франц Мария Штеннес, фамилия которого в отечественной литературе обычно неверно транслитерируется как “Стеннес. Он сыграл заметную роль в укреплении НСДАП и по этой причине претендовал на особое положение, но Гитлер не согласился с такими амбициями и в апреле 1931 года исключил его из партии и СА. Контролировавший до 12 тысяч штурмовиков Штеннес взбунтовался против фюрера, однако его мятеж был подавлен, после чего пока егце не слишком уверенный в своих силах Гитлер внешне простил бывшего соратника, на деле выжидая появления благоприятной возможности расправиться с ним. Этот шанс появился после прихода НСДАП к власти. Почти сразу же Штеннес был арестован и непременно распрощался бы с жизнью, если бы не заступничество президента фон Гинденбурга, помнившего о роли бывшего штурмовика в организации “черного рейхсвера”. Подчинившись его требованию, в 1933 году Гитлер дал своему врагу возможность уехать в Китай с группой советников, предварительно отобрав у него письменное обязательство воздерживаться от ведения антинацистской пропаганды. Штеннес увез с собой рекомендательное письмо от фельдмаршала Людендорфа, позволившее ему в 1934 году занять пост начальника личной охраны Чана и его советника по разведке под псевдонимом “Вальтер Скотт”.

Вальтер Штеннес

Немецкий советник проводил много времени в Шанхае и установил там связи с разведывательными службами основных государств, за исключением Японии. Действуя в основном из антигитлеровских побуждений, он снабжал информацией французов, англичан и американцев, а в марте 1939 года вступил в контакт и с чунцинской резидентурой НКВД. Штеннес сам сформулировал условия своего сотрудничества с СССР и не делал секрет из того, что аналогичные услуги он оказывает также трем другим западным разведывательным службам, взамен же требовал лишь разрешения на беспрепятственный проезд в Европу через территорию Советского Союза, когда сочтет это необходимым. Условия сочли приемлемыми, и вскоре немец был официально завербован под оперативным псевдонимом “Друг”. Его первым руководителем являлся сотрудник резидентуры Я. Ф. Тищенко (В. П. Рощин), с отъездом которого связь с агентом оборвалась. В. М. Зарубин восстановил ее, а позднее Штеннес некоторое время находился на прямой связи с резидентом А. С. Панюшкиным.

“Друг” поставлял довольно интересную информацию по Японии, в частности, о ее военных планах в Монголии, а затем отбыл в Токио и стал первым источником, сообщившим в 1942 году о провале группы “Рамзая”. Штеннес занимал пост советника Чан Кайши по разведке до 1949 года, а затем вернулся на родину, где связь с агентом была прекращена в 1952 году из-за его слишком активного антикоммунизма и национализма. Он умер в Германии в 1989 году в возрасте 94 лет.

Гоминьдан располагал также и военной разведкой, организационно представлявшей собой руководимый генералом Чжан Цзолином (не путать с маршалом Чжан Цзолинем), затем адмиралом Янь Сюанчэном, а позднее генералом Чжэн Цзэминем 2-й отдел Военного комитета. Среди всех спецслужб Китая она единственная действительно боролась с японской агрессией и потому первой была выбрана для организации совместной советско-китайской разведывательной работы против Японии.

Этому способствовали установившиеся после подписания в 1937 году межгосударственного договора нормальные отношения, позволившие создать условия для развертывания операций внешней и военной разведывательных служб СССР. “Легальные” резидентуры НКВД были образованы в Синьцзяне, Харбине, Ланьчжоу и Чунцине, дополнительная нелегальная точка внешней разведки открылась в Шанхае. Главной региональной резидентурой являлась чунцинская, которую вплоть до 1944 года возглавлял Александр Семенович Панюшкин, одновременно исполнявший в Китае обязанности чрезвычайного и полномочного посла СССР и главного резидента. Такое нечастое совмещение этих должностей он впоследствии продолжил и в Соединенных Штатах, где находился с 1947 по 1952 годы после пребывания на должности помощника заведующего отделом международной информации ЦК ВКП(б), а позднее вновь вернулся в Китай, но уже только в качестве посла. Важнейшей задачей всех размещавшихся в Китае резидентур вплоть до 1942–1943 годов было и оставалось выяснение подлинных намерений Токио, в особенности планов нападения на СССР и создания второго фронта в Забайкалье и Приморье.

А. С. Панюшкин

Деятельность советской разведки в стране носила двойственный характер. С одной стороны, она была направлена против Японии как главного потенциального противника на Дальнем Востоке, и в этом интересы Советского Союза и Гоминьдана во многом совпадали. Сотрудничество носило не только информационный и оперативный характер, оно осуществлялось и в виде боевых акций диверсионных подразделений. Советская сторона вооружала, снабжала и обучала формируемые из местного населения разведывательно-диверсионные группы (РДГ), которые китайская армия использовала за линией фронта. Другой аспект деятельности разведки скрывался от чунцинского правительства, но о нем нетрудно было догадаться. Ориентация Гоминьдана на СССР носила явно временный характер, антикоммунистические настроения его лидера были общеизвестны и совершенно не скрывались. Не возникало сомнений, что его перемирие с КПК являлось конъюнктурным и весьма непрочным, и в преддверии неизбежной новой конфронтации центрального правительства с КПК советская разведка была просто обязана создавать оперативные позиции на будущее. Именно поэтому китайские РДГ создавались с перспективой использования их в будущем коммунистами против войск Гоминьдана. Все это прекрасно сознавал и Чан, но он отчаянно нуждался в мощном союзнике и поэтому решился санкционировать создание в апреле 1938 года межгосударственной разведывательной структуры под названием Объединенного бюро (ОБ). Генералиссимус остался верным своему правилу использовать на ответственных постах родственников и поставил во главе этого оперативного органа своего племянника Сюй Пэйчана. Бюро имело четко выраженную антияпонскую направленность и предусматривало взаимный обмен информацией и работу в области криптографии. Любые политические вопросы тщательно обходились. Бюджет ОБ составлял 20 тысяч долларов и делился между обеими сторонами поровну. Китайцы обязывались предоставлять добытую ими информацию по белоэмигрантам, троцкистам и действующим против СССР иностранным разведкам, а также тексты перехваченных ими японских шифровок, советская сторона передавала китайцам данные о выявленных японских агентах и сообщала им содержание документов или радиосообщений, которые удавалось дешифровать. Эту часть работы выполняла группа прибывших из Москвы криптографов, раскрывшая за период своей деятельности 10 японских шифров и дешифровавшая почти 200 телеграмм. Связь партнеров осуществлялась через нелегальную резидентуру в Шанхае. Центральный аппарат ОБ состоял из трех подразделений:

— 1-й отдел (оперативный) — организация разведывательной сети, обучение сотрудников и агентуры, оперативная техника;

— 2-й отдел (информационный) — обработка добытых материалов;

— 3-й отдел (хозяйственный).

Китайцы открыли довольно широкую сеть нелегальных резидентур, разместившихся в Нинся, Ханькоу, Тяньцзине, Гонконге, Пекине, Циндао и Цзинане. К сожалению, Объединенное бюро страдало теми же пороками, что и остальные разведывательные службы Гоминьдана, а именно слабой организацией и дисциплиной, халатностью в вопросах конспирации, плохой подготовкой операций, небрежностью в разработке легенд прикрытия для нелегалов и невысоким качеством подготовки агентов. Периодически регистрировались факты коррупции его работников. Однако основной причиной прекращения работы ОБ в 1939 году послужило в действительности не это, а стремительно ухудшающиеся отношения Чан Кайши с коммунистами, вскоре переросшие в боевые столкновения.

Менее известен факт направленного против Японии сотрудничества советской военной разведки с одиозным Центральным бюро расследований и статистики. В том же 1937 году СССР, первым из иностранных государств поддержавший Чан Кайши, предложил ему второй совместный разведывательный проект взаимодействия БВС и Разведупра РККА. Этим заинтересовался Дай Ли, по указанию генералиссимуса сформировавший Китайско-советское подразделение по особому техническому сотрудничеству (Чжун Су тэчжун цзишу хэцзо со) во главе с Чжэн Цзэминем. Впрочем, слишком разные направления деятельности обеих сторон предопределили быстрое затухание интереса к нему.

Разведка КПК сумела создать более эффективную антияпонскую сеть, чем ее коллеги из Гоминьдана. Строго говоря, именно она восприняла наследие “призрачной” секретной службы Сунь Ятсена и стала ее подлинной преемницей. Справедливость, однако, требует признать, что перед коммунистами стоял более узкий спектр задач, поэтому работать им было проще. Их разведка была призвана способствовать обеспечению существования коммунистического района в Китае и добывать информацию по японцам, тогда как секретную службу Гоминьдана обременяло значительно больше различных направлений деятельности. Зато и помощь со стороны Советского Союза также дозировалась между обеими главными политическими силами Китая не поровну, причем НКВД нередко ориентировался именно на Чана как наиболее реальную силу в стране.

Кан Шэн

Секретную службу коммунистов создал и возглавил один из первых членов партии Кан Шэн, первоначально носивший имя Чжан Цзункэ и отказавшийся от него в знак разрыва с отцом-помещиком. В 1924 году он занял пост руководителя организационного отдела Шанхайского районного комитета КПК и постепенно твердо уверился в невозможности выживания партии без органов безопасности. Настойчиво убеждая в этом ее высшее руководство, Кан одновременно пытался наладить в своем регионе координацию разрозненных мелких и временных секретных структур. Судя по всему, именно негласные контакты с функционерами Гоминьдана спасли его при аресте местной полицией, и в 1933 году Кан практически беспрепятственно прибыл в Москву, на пост заместителя руководителя китайской делегации в Коминтерне. На VII конгрессе Коминтерна он был избран на высокий пост члена Президиума ИККИ, прошел специальную разведывательную подготовку и постиг значение пропаганды в деятельности разведки. Одновременно Кан понял, что главную ставку “северный сосед” делает все же на Чан Кайши, после чего окончательно уверился в коварстве коммунистического союзника. Его убежденность в том, что Советский Союз является естественным врагом Китая, стала подлинной пружиной деятельности Кан Шэна в течение десятков лет, на протяжении которых он возглавлял или курировал китайские партийные и государственные спецслужбы.

В 1937 году ЦК КПК отозвал его в Яньнань, где Кан возглавил разведывательную службу — Бюро по специальной работе (Теъу гунцзо чу), для непосвященных скрывавшееся под нейтральным названием Отдела общественных дел (Шэхуй бу). Расположение его штаб-квартиры близ монгольской границы позволяло легко поддерживать связь с Советским Союзом. Благодаря этому в 1939 году НКВД и РУ РККА осуществили в Яньнани совместный разведывательный проект с коммунистами, для начала организовав разведшколу под прикрытием “Мюнхенского института Востока. Срок обучения в ней составлял один год, курсанты в количестве 300 человек набирались не только из китайцев, но и из представителей других народов Азии. Несколько ранее, в 1938 году начался очередной виток карьеры Кан Шэна. В августе Мао Цзэдун назначил его руководителем всех разведывательных и контрразведывательных органов КПК с их одновременной реорганизацией[380]. Теперь секретная служба официально получила наименование Отдела общественных дел, ранее использовавшегося только в качестве прикрытия. Кан параллельно возглавил также и Отдел военной разведки (Цзюньвэй цинбао бу) и работал с баз в Яньнани в северном углу своеобразного треугольника, где ситуацию полностью контролировал СССР. В оккупированном японцами восточном углу “разведывательного треугольника” КПК оперативной работой руководил резидент в Нанкине и Шанхае Пань Ханьнянь, тесно взаимодействовавший с секретными службами марионеточного режима Ван Цзинвэя. На юге и юго-западе разведкой руководил сам Чжоу Эньлай, занимавший официальные посты представителя КПК в Чунцине и военного советника Чан Кайши в звании генерал-лейтенанта армии националистов. Во всех трех “углах” разведывательная деятельность коммунистов была объединена с пропагандистской, причем, как и ранее, операции против Японии занимали в ней последнее по важности место.

Мао Цзэдун и Кан Шэн

Лишь чунцинская точка работала по оккупантам относительно регулярно, во все же остальных центрах, особенно в Яньнани, главным противником считался Гоминьдан. По состоянию на январь 1941 года только в трех соседних провинциях Сычуань, Юньнань и Гуйчжоу, по укрупненным оценкам, против националистического режима Чана действовали не менее 5 тысяч агентов. Основным объектом разведки КПК являлось БВС. После долгой и тщательной разработки организованная Кан Шэном и Чжоу Эньлаем группа Янь Баогана сумела осуществить серьезное агентурное проникновение в его центральный аппарат. Коммунисты получили доступ к документам этой секретной службы и похитили множество из них, в дальнейшем через Яньнань попавших в Москву. В начале июня 1941 года военный атташе Германии в Чунцине, полагавший Янь Баогана агентом Дай Ли, раскрыл ему информацию о предстоящем нападении на СССР. После провала сети Янь бежал, причем не в коммунистический район Китая, а сразу в Советский Союз. Несмотря на тесные контакты, сотрудничество спецслужб КПК и СССР не следует переоценивать. Оно являлось не искренним взаимодействием двух союзников, а скорее своего рода альянсом попутчиков. К тому же отношения обеих сторон отравляли не составлявшие особого секрета одновременные разведывательные контакты РУ и НКВД с Гоминьданом и некоторыми не подчинявшимися никому военными лидерами Китая.

Взаимодействие с последними наиболее активно осуществлялось в Синьцзяне, незадолго до того являвшемся самостоятельным государством, а теперь ставшим стратегически важным автономным районом Китая с правом непосредственного сношения с иностранными правительствами. Синьцзян давно привлекал внимание колониальных держав, стремившихся ослабить Китай и отторгнуть от него этот обширный и богатый сырьевыми ресурсами, но мало освоенный регион. Положение усугублялось тем, что его население преимущественно составляли не ханьцы (не более 12 %), а национальные меньшинства уйгуров (60 %), дунган и выходцев из Средней Азии. Центральное же правительство насаждало своих чиновников в столице края Урумчи и проводило в отношении местного населения откровенно дискриминационную национальную политику, хотя в предвоенный период она еще не дошла до практиковавшихся Пекином в позднейшие годы методов принудительной ассимиляции.

Синьцзян одновременно оказался в зоне внимания Великобритании, Японии и Советского Союза, причем лишь СССР выступал за его сохранение в составе Китая. Англичане рассматривали его как возможный плацдарм для советского проникновения в Индию и Афганистан и всеми силами поддерживали там сепаратистское движение, опираясь на свой богатый средневосточный опыт. Для осуществления планов СИС попыталась использовать мусульманский фактор. Поскольку ислам исповедовали не только выходцы из Средней Азии, но и уйгуры, подобная стратегия имела реальные шансы на успех. Англичане спланировали мусульманский заговор с целью отторжения Синьцзяна от Китая, однако располагавшаяся в Урумчи резидентура советской внешней разведки сумела получить информацию об этой операции и передала ее китайцам, успевшим ликвидировать восстание на стадии его подготовки. Кроме того, в 1932 году под видом “Алтайской добровольческой армии” в Синьцзян был введен переодетый в гражданскую одежду 13-й Алма-Атинский полк войск ОГПУ с полным вооружением, что оказалось лишь генеральной репетицией еще более масштабной советской интервенции. К этому времени Советский Союз уже накопил серьезный опыт по вторжению в этот регион. Еще в 1921 году Красная Армия дважды проводила там операции против ушедших через границу частей белой армии и местных отрядов. Правовой основой для этих действия являлся подписанный 17 мая 1921 года “Договор командования Туркфронта с властями Синьцзяна о вводе Красной Армии на китайскую территорию для совместной ликвидации белых армий Бакича и Новикова”. Эта акция обезопасила границу и помогла сопредельной стороне восстановить контроль над собственными территориями. Теперь же ситуация обострилась вновь. В апреле 1931 года Синьцзян охватило восстание уйгуров, дунган, казахов, монголов, таджиков, узбеков и татар, справиться с которым местные власти не могли. Направленные из Китая правительственные войска повели себя весьма своеобразно. Командовавший ими генерал Шэнь Шицай активно действовал против восставших, но одновременно 12 апреля 1933 года сверг в Урумчи законного губернатора провинции Цзинь Шужэня и сам возглавил Синьцзян, для обеспечения спокойного правления обратившись за военной помощью к Советскому Союзу. Москва охотно откликнулась на подобную просьбу, и группировка частей РККА, погранвойск и войск ОГПУ под руководством заместителя начальника ГуПОиВ ОГПУ Н. К. Кручинкина сыграла главную роль в подавлении национально-освободительного движения дунган. Эта жандармская акция, как обычно, официально мотивировалась необходимостью обеспечения безопасности границ Советского Союза, приглашением дружественного правительства и нахождением в районе ввода войск большого количества эмигрантов, угрожавших мирному существованию СССР. Самым любопытным, хотя и тщательно скрываемым фактом в этой истории являлось финансирование Советским Союзом действовавших в Синьцзяне на стороне Шэнь Шицая белогвардейских отрядов. В 1934 году основные силы РККА и погранвойск были возвращены в СССР, но 50 инструкторов-специалистов и конная группа численностью в 350 человек с артиллерией временно остались на службе урумчийского правительства. Для маскировки этого факта их назвали русским кавалерийским полком, якобы укомплектованным эмигрантами, и соответствующим образом обмундировали.

Помимо боевой деятельности, Советский Союз вел в Синьцзяне широкомасштабную оперативную работу. В ноябре 1935 года в Разведупре был сформирован специализировавшийся на действиях именно в этом регионе 9-й (монголо-синьцзянский) отдел. Он пребывал в составе разведки по сентябрь 1939 года, после чего был выведен из нее и напрямую подчинен генштабу в качестве Отдела специальных заданий. НКВД тоже не остался в стороне, и с февраля 1937 года по 1939 год в составе ГУПВО существовал отдел по разведке в Синьцзяне и других провинциях Китая. В его задачи входило оперативное обслуживание синьцзянской, монгольской и тувинской колоний и представительств в Москве, а также руководство группой инструкторов. В Синьцзяне действовали 8 из 12 “легальных” резидентур советской внешней разведки в Китае, располагавшихся в Урумчи, Кульдже, Чугучане, Шара-Сумэ, Хами, Кашгаре, Хотане и Аксу.

В регионе вела активную подрывную деятельность Япония, как всегда, масштабно замахивавшаяся на создание марионеточного “Великого дунганского государства Северо-Запада”. Она располагала большим количеством агентуры из числа дунган, уйгуров, русских эмигрантов и мусульман различных национальностей. Интересы британской и японской разведок в Синьцзяне скрестились в борьбе за влияние на командира 6-й уйгурской кавалерийской дивизии Мамута Сиджана. Он никак не мог решить, на кого ему выгоднее опереться после того, как весной 1937 года восстал и увел свою дивизию в крепость Янги-Гиссар, а затем захватил города Меркет и Файзабад. К восставшим присоединилась и 36-я дунганская кавалерийская дивизия. Мятежный генерал активно укреплялся, уничтожал ставленников центрального правительства и провозгласил войну “за ислам, против урумчийского правительства и советского влияния на юге Синьцзяна”[381]. Губернатор немедленно вспомнил о своих советских связях и вторично обратился к СССР за помощью. На этот раз РККА не участвовала в операциях, все решили несколько полков войск НКВД, усиленных артиллерией, бронемашинами и авиагруппой. Они находились в провинции с июля 1937 по январь 1938 года и успешно подавили восстание Мамута Сиджана. Описанные события послужили началом долгой и трагической борьбы народов Синьцзяна и Тибета за независимость, в ходе которой жестоко подавляемые правительством при помощи СССР повстанцы вели ожес-точеную партизанскую борьбу. Несмотря на помощь англичан оружием и снаряжением, в послевоенные годы они были полностью разгромлены всей мощью многомиллионных вооруженных сил Китая.

Подавление восстания 1937–1938 годов не просто сорвало планы Японии по отторжению Синьзцяна, но и создало ей немало чисто военных проблем. В 1937 году через эту провинцию была проложена автомобильная трасса Сары-Озек — Ланьчжоу (“Z”), по которой осуществлялись поставки военных грузов для китайского правительства. Охрана и обслуживание трассы возлагались на части Красной Армии и НКВД, переодетые в китайскую военную форму и маскировавшиеся под русские эмигрантские отряды. Эта деятельность была прекращена после изменения позиции Шэнь Шицая и его отхода от союза с СССР. Губернатор сделал ставку на англичан и американцев и полностью вышел из-под советского влияния, после чего в конце 1941 года репрессировал сторонников сохранения отношений с Советским Союзом и 5 октября 1942 года потребовал от Москвы вывести войска из Синьцзяна.

Значительно более ожесточенная схватка разведок происходила в отторгнутой от Китая Маньчжурии. Как уже указывалось, японцы располагали в Маньчжоу-Го целым разведывательным сообществом, но руководили всей работой в регионах совершенно своеобразные структуры, именовавшиеся японскими военными миссиями (ЯВМ). Они ведали значительным кругом проблем от военных до гражданско-административных, а начальник любой военной миссии одновременно являлся высшим руководителем японских органов безопасности и разведки в своей зоне ответственности. Именно ЯВМ координировали деятельность всех остальных спецслужб, включая полицию и особые (политические) отделы жандармерии, по линиям организации агентурной сети, диверсионным операциям и подрывной деятельности. Одной из особенностей оперативной обстановки в Маньчжурии являлось наличие значительного числа белоэмигрантов. Спецслужбы обеих сторон активно использовали их друг против друга, обходя проблемы расового различия, препятствовавшие работе нелегалов-европейцев в среде азиатов, и наоборот. Японцы постарались централизовать под своим руководством всех российских эмигрантов, при этом не только облегчалось использование их в своих целях, но и эффективно снижалась возможность доступа иностранных спецслужб к этому перспективному вербовочному контингенту. С этой целью они настояли на расформировании относительно самостоятельного Дальневосточного отдела РОВС и взамен него создали в Маньчжурии контролируемый Дальневосточный союз военных, а в 1934 году объединили всех эмигрантов в Бюро по делам российских эмигрантов (БРЭМ) под руководством японца, полковника маньчжурской службы Такаси Асано. В 1932 году один из руководителей Русской фашистской партии и глава Маньчжурского отделения Братства русской правды генерал-лейтенант В. Д. Косьмин по предложению начальника отделения японской военной разведки в Харбине, бывшего военного атташе в Японии генерала М. Комацубара сформировал на базе этой организации два отряда для несения охранной службы на участках железной дороги Мукден — Шаньхайгуань и Гирин — Лафачан. Позднее сформированные из эмигрантов новые отряды использовались против китайских и корейских партизан. Однако все это были полумеры. В 1936 году японцы привели в действие следующую часть своего плана, заключавшуюся в сведении воедино всех разрозненных подразделений из российских эмигрантов. Сменивший к этому времени Комацубару начальник отделения военной разведки в Харбине генерал-майор Андо Риндзо поручил эту работу помощнику начальника 2-го (разведывательного) отделения штаба Квантунской армии подполковнику Ямаока. “Куратором” новой части и номинальным заместителем ее командира был назначен полковник Асано, а командиром — армянин-эмигрант, майор маньчжурской службы Гурген Наголян (по некоторым сведениям, работавший на советскую внешнюю разведку). Процесс формирования растянулся более, чем на год, и лишь в начале 1938 года отряд “Асано”, как его стали именовать, был приведен в состояние готовности. Часть получила статус бригады, первоначально ее численность не превышала двухсот человек, но вскоре выросла до семисот. Бригада подчинялась штабу Квантунской армии, однако организационно входила в состав вооруженных сил Маньчжоу-Го, что в случае провала какой-либо из операций позволяло избежать компрометации Японии и дипломатических осложнений с СССР. Опасения такого рода были совершенно нелишними, поскольку задачи “Асано” являлись практически исключительно разведывательно-диверсионными. Военнослужащие бригады носили маньчжурскую униформу, но на случай войны с СССР для них на складах были заготовлены и комплекты красноармейского обмундирования. Периодически бойцы “Асано” надевали его и для скрытного проникновения на советскую территорию, где они вели разведку и организовывали провокации, преимущественно обстрелы маньчжурских пограничных постов.

Помимо бригады “Асано”, являвшейся не столько оперативно-боевой, сколько просто боевой частью, японцы создали в Маньчжурии значительное количество разведорганов, укомплектованных российскими эмигрантами. Известна созданная в 1937 году Харбинская разведшкола, лучшие выпускники которой зачислялись в кадровый состав японской военной разведки. Она просуществовала по 1944 год и была объединена со сформированным незадолго до этого Особым разведывательно-диверсионным отрядом № 377 (“Облако-900”). Подготовка агентуры для действий в глубоком тылу Советского Союза велась в лагере перебежчиков “Когаин”. Ввиду своей значимости этот разведорган подчинялся не ЯВМ в Харбине, а напрямую штабу Квантунской армии.

Кроме перечисленных структур, оперативную работу с территории Маньчжурии вели также особые отделы пограничных полицейских отрядов и 3-й отдел Кемпейтай. Все они забрасывали в СССР отдельных агентов и диверсионно-разведывательные группы, основными задачами которых являлись захват советских пограничников с целью получения информации или вербовки и разведка погранполосы, в особенности расположенных в ней гарнизонов и укрепленных точек. На маньчжурской территории ЯВМ и подчиненные структуры активно осуществляли перевербовку и обратную заброску весьма многочисленной советской агентуры, но основной упор делался на проживавших в Приморье и Забайкалье корейцев, китайцев и маньчжуров. В августе 1939 года в ориентировке УНКВД СССР по Хабаровскому краю № 3-150127 обращалось внимание на иностранцев, представлявших собой обширную вербовочную базу для иностранных разведок, однако полностью не учтенных и агентурно не разработанных. На этом основании делался неутешительный вывод: “Неудивительно поэтому, что на сегодня мы не имеем ни одного серьезного агентурного дела по разработке японских шпионских резидентур, диверсионно-террористических групп, переброшенных на нашу территорию японскими и другими иностранными разведорганами”[382].

Морская разведка Японии также не осталась в стороне от работы на советском направлении. Несмотря на совершенно оправданное высокомерное пренебрежение к военно-морским силам СССР на Тихом океане, 3-й (разведывательный) отдел генерального штаба японского флота в 1935 году открыл в корейском городе Сейсин Военно-морскую миссию (ВММ) во главе с Дзюндзи Минодзума. Ее задачей являлась разведка береговых укреплений, военно-морских баз, портового, судостроительного и судоремонтного оборудования, а также авиации Тихоокеанского флота и армейских частей на приморском направлении. Изучалась советская пресса, а после прекращения судоходства между СССР и Японией в 1937 году и исчерпания этого канала ВММ оборудовала на границе Маньчжурии два поста визуальной разведки. Миссия вела также разведку радиовещания. В 1945 году сейсинская ВММ была разгромлена, а сам Минодзума несколько позднее задержан и в 1947 году расстрелян по приговору военного трибунала.

Одним из весьма опасных для Советского Союза направлений деятельности ЯВМ являлась ее работа в среде 11 тысяч проживавших в Харбине украинцев. Японцы прекрасно знали о стремлении части украинского населения к созданию независимого национального государства и в самом конце 1920-х годов решили разыграть эту карту на Дальнем Востоке. Украинская диаспора в Маньчжурии интересовала их не сама по себе, а в связи с проживанием на территории Дальневосточного края СССР 313 тысяч украинцев, составлявших не менее трети его населения. Японская разведка планировала объединить их всех для предстоящего в случае начала войны восстания и создания якобы независимого буферного государства (“Зеленый клин”). ЯВМ уже наметила личности его руководителей, вербовала сочувствующих и пыталась организовать на территории Советского Союза нелегальные группы из украинцев. Главным аргументом в пользу этих планов служила обреченность замыслов создания независимой Украины в Европе и то, что лучше образовать новую Украину на Дальнем Востоке под протекторатом Японии, чем не иметь ее вообще. В 1934 году националистическое движение в Харбине значительно усилилось после создания там украинской военной организации “Сич”, подчинявшейся берлинской группе бывшего гетмана Скоропадского.

Эта угроза была довольно реальной, и ей всерьез занялись располагавшиеся в Харбине “легальные” и нелегальные резидентуры советской внешней и военной разведок и их подрезидентуры в Маньчжоули (НКВД) и Цицикаре (РУ КА). В оперативных целях всю украинскую диаспору условно разделили на пять групп, подход к каждой из которых был различен. “Младороссы”, как именовали антисоветски, но не националистически настроенных эмигрантов, являлись сторонниками единой России и могли поддерживать украинцев-сепаратистов лишь в тактических целях. “Центральная” группа, настроенная также антикоммунистически, допускала отделение Украины, если таковое могло помочь свержению советского строя. “Независимые” представляли собой ярко выраженных агрессивных националистов и являлись основной вербовочной базой ЯВМ. Как ни странно, в некоторой степени интересовала японцев и “красная” группа, состоявшая из сторонников советской власти и подданных СССР. Офицеры военной миссии полагали, что у этих людей стремление жить в национальном государстве может возобладать над политическими пристрастиями, и поэтому также активно разрабатывали их. Все остальные украинцы входили в группу “прочих” и не являлись объектами внимания ни ЯВМ, ни советских спецслужб. Несмотря на всю важность противодействия японской разведке по этой линии, для советских резидентур она являлась далеко не главной. Назревало нападение Японии на советскую территорию в районе озера Хасан, и добытая харбинской точкой внешней разведки информацию о нем оказалась очень полезной в отражении агрессии.

Инцидент на китайско-советской (тогда маньчжурско-советской) границе в районе озера Хасан имел незначительные масштабы, однако повлек за собой весьма далеко идущие последствия. Предметом спора являлась гряда холмов, которую каждая из сторон полагала своей территорией. От имени правительства Маньчжоу-Го японцы утверждали, что граница проходит по западному берегу реки Хасан, Советский Союз же полагал, что она пролегает по самой гряде. Сопки имели стратегическое значение, с них просматривалась река Тюмень-Ула и ведущие к Приморью и Владивостоку железная и шоссейная дороги. Для японцев высоты были важны еще и тем, что они прикрывали от наблюдения идущие в северном и восточном направлениях их стратегические железнодорожные и шоссейные коммуникации. В июле 1938 года информация харбинской резидентуры о концентрации японских полевых войск была подтверждена данными пограничной разведки. Одновременно посол в Москве Сигемицу потребовал отвода советских частей из региона, заявив: “У Японии имеются права и обязанности перед Маньчжоу-Го, по которым она может прибегнуть к силе и заставить советские войска эвакуировать незаконно занимаемую ими территорию Маньчжоу-Го”[383]. В действительности речь шла не столько о стратегически важных, но все же второстепенных высотах, сколько о желании японской армии прощупать крепость обороны советского Дальнего Востока, что явилось отражением борьбы армии и флота, иначе говоря, сторонников “северного” и “южного” пути предстоящей агрессии Токио. Японская армия ввязалась в конфликт самостоятельно, без консультаций с флотом и МИД, и вызвала этим очень резкую реакцию моряков и дипломатов. Первое столкновение произошло 29 июля 1937 года, однако японцы встретились тогда не с полевыми частями Красной Армии, а только с пограничниками, поскольку по причине традиционной расхлябанности и неразвитости инфраструктуры ТВД заранее предупрежденные войска все же не успели выйти на исходные позиции. Но вскоре подошли основные силы Особой Дальневосточной армии, и в результате ожесточенных боев с 31 июля по 11 августа японцы потерпели сокрушительное поражение. Первая проба сил Советского Союза закончилась для них неудачно.

По мнению некоторых исследователей, нападение на территорию СССР явилось, в частности, одним из следствий разведывательной активности, а именно обработки материалов опроса перебежавшего к японцам начальника УНКВД по Дальневосточному краю Г. С. Люшкова. Резидент РУ КА в Токио Зорге передал в Москву фотокопию документа под названием “Отчет о встрече между Люшковым и специальным германским посланником и полученная в результате этого информация”, из которого явствовало, что перебежчик интенсивно внушал своим новым хозяевам мысль о слабости и непрочности обороны советского Дальнего Востока. Германский посланник, полковник абвера Грелинг, отнесся к ней скептически, чего нельзя было сказать о японцах, сформулировавших свою позицию на базе полученных от Люшкова сведений. Зорге также проинформировал Центр, что японская сторона, независимо от хода событий, не позволит пограничному конфликту перерасти в полномасштабную войну. Достоверность такой трактовки побудительных причин к конфликту вызывает немалые сомнения. Перебежчик не являлся военным и не располагал действительной информацией о системе обороны, поэтому вряд ли его сообщения были приняты японскими генштабистами всерьез.

Следующую, на этот раз последнюю пробу сил Советского Союза японская армия провела уже на территории Монголии. Она вошла в историю под названием инцидента у реки Халхин-Гол, иногда упоминающейся в японской транскрипции как Номон-хан или Номон-Ган. На этот раз агрессия была более масштабной и преследовала цель захватить Внешнюю Монголию (Монгольскую народную республику) для присоединения ее к Внутренней Монголии и создания обширной зоны под японским контролем. Мотивируя свои действия нарушением советско-монгольской стороной государственной границы, 11 мая 1939 года незначительные японские подразделения атаковали территорию МНР и вступили в мелкие стычки с местными пограничниками. Начиная с 28 мая силы вторжения стали наращиваться, подтянулась 6-я японская армия. В соответствии с действовавшим договором, Советский Союз выдвинул в район конфликта свои войска, и постепенно пограничный инцидент перерос в серьезное боевое соприкосновение с участием артиллерии, авиации и танков. Оно не являлось скоротечным однократным столкновением, бои продолжались до 30 августа и закончились окружением и разгромом японцев, потерявших убитыми, ранеными и пленными свыше 50 тысяч человек. Потери советско-монгольских войск составили более 9 тысяч человек. Оба эти поражения японской армии сыграли существенную роль в выборе ей “южного” пути агрессии, однако на положении Китая это отразилось весьма незначительно, и война продолжалась там с прежним ожесточением. Инцидент имел определенные последствия и в области криптографии. В самом начале боев советские войска захватили полевой код Квантунской армии, действовавший до конца 1939 года, что позволило в течение четырех месяцев без труда читать ее шифрпереписку.

В декабре 1939 года японское командование сформировало Комитет по изучению Номонханского инцидента, который весной следующего года смог представить результаты своей работы. Одна из рекомендаций касалась необходимости реорганизации всей системы разведки, принципиальный смысл которой заключался в отделении этапа выработки разведывательной стратегии и разведывательного планирования от этапа проведения оперативных мероприятий. Первый из них был оставлен в ведении центрального аппарата военной разведки, ответственной за второй этап являлась вновь созданная в Харбине Разведывательная группа Квантунской армии, ставшая основным разведорганом в регионе. Она подчинялась непосредственно командующему. Существовавшая ранее Разведывательная секция штаба Квантунской армии сохранялась, однако ее функции были существенно сужены за счет исключения из них оперативных задач. Центральный аппарат военной разведки отныне отвечал по Маньчжурии исключительно за информационно-аналитическую работу, включая выработку и рассылку информационных документов.

Структура Разведывательной группы являлась иерархической двухуровневой. В ее составе имелись следующие подразделения:

— агентурный отдел;

— отдел документации;

— отдел связи;

— отдел пропаганды и диверсий;

— исследовательский отдел;

— школа переводчиков;

— школа агентов.

Центральный аппарат группы состоял из 10 офицеров, 150 унтер-офицеров и множества гражданских служащих, из которых значительный процент составляли русские эмигранты. Практические операции входили в сферу ответственности 11 секторов (Апака, Хайлар, Саньхо, Мукден, Хейхо, Чамуссу, Чанчунь, Тунгань, Мутаньчан, Енчи, Дайрен) и 6 подсекторов (Фучинь, Хутоу, Суйфенхо, Туннин, Аршаань, Маньчжоули), имевших несхожую структуру. Штат большинства из них состоял из начальника, его заместителя и от одного до трех оперативных офицеров. Два сектора административно подчинялись Разведывательной группе Квантунской армии, однако занимались работой за пределами зоны ее ответственности. Сектор в Апака возник после продвижения японских войск в Восточную Внутреннюю Монголию и выполнял также роль разведоргана так называемой Армии монгольского гарнизона. Сектор в Чанчуне отвечал за безопасность маньчжурских предприятий, выпускавших военное имущество.

Еще одним результатом работы Комитета по изучению Номонханского инцидента являлось повышенное внимание к радиоразведке, признанной слабейшим звеном во время конфликта. С 1940 года эта задача возлагалась на два специально созданных радиоразведы-вательных органа, ни один из них не подчинялся Разведывательной группе. Группа разведки связи Квантунской армии ведала криптоанализом и анализом перехвата закрытых сообщений, а разведкой открытого радиовещания занималось Исследовательское подразделение Южно-Маньчжурской железной дороги (ЮМ>КД).

Группа разведки связи была образована на базе прежнего радиоразведывательного Исследовательского подразделения Квантунской армии путем существенного увеличения его сил и средств. Основным объектом Группы разведки связи являлась шифрпереписка РККА на Дальнем Востоке, за исключением радиообмена советских ВВС, которым ведало радио-разведывательное подразделение авиации в Хайларе. Для осуществления этой задачи японцы предприняли ряд мер, среди которых особое место занимало их сотрудничество с криптоаналитиками Войска польского. В Маньчжурии работали три офицера польской разведки и один офицер радиоразведки, вывезенные туда по линии ВАТ Японии в Варшаве после разгрома 1939 года. После подписания в марте 1940 года Тройственного пакта разведчиков беспрепятственно отпустили в Лондон, а радиоразведчик остался на Востоке и возглавил информационно-аналитическое подразделение Группы разведки связи. Посты перехвата Группы разведки связи располагались в Хайларе, Суньъу, Чамуссу, Мутаньчане, Харбине и Чанчуне.

Исследовательское подразделение ЮМЖД сосредоточивалось на перехвате и анализе открытых советских телеграмм и радиограмм и изучении общей организации связи на Дальнем Востоке СССР. В августе 1940 года эта система была значительно усовершенствована путем образования в Чанчуне Союза по исследованиям связи в Восточной Азии, основной задачей которого являлось прослушивание и изучение радиотелефонной и телеграфной переписки СССР. Первоначально предполагалось, что создание этого органа приведет к ликвидации расположенного в Харбине Исследовательского отдела Сектора северной группы ЮМЖД, но этого не произошло, обе структуры продолжали работать параллельно. Штат союза численностью в 320 человек (по состоянию на весну 1941 года) в основном был набран из правительственной Маньчжурской телефонной и телеграфной компании и включал 50 аналитиков, общая стоимость оборудования составляла 425 тысяч долларов США[384]. Этот разведорган был подчинен командующему Квантунской армией через Разведывательную секцию его штаба и имел подразделений в Харбине (Центральный пост перехвата), Хайларе, Хейхо, Чамуссу, Тунгане, Мутанчане, Ванъеньмяо и Чанчуне. Там, где они располагались в одних населенных пунктах с секторами Разведывательной группы Квантунской армии, начальники секторов одновременно возглавляли и радиоразведывательную работу. Одновременно с созданием Союза по исследованиям связи в Восточной Азии возник и Технический консультативный комитет в составе восьми японских гражданских специалистов в области связи. Его задачей являлось оказание помощи радиоразведчикам в развитии технических аспектов их деятельности по мере усовершенствования советской системы связи на Дальнем Востоке.

Важные усовершенствования были сделаны и в сфере визуальной разведки. Число отвечавших за нее групп было увеличено, они получили новое оптическое оборудование и улучшили систему передачи добытой информации.

После введения в марте 1941 года состояния мобилизационной готовности передовым частям Квантунской армии были приданы пять фронтовых разведывательных групп для первичной оценки и обработки добываемой информации. Это направление считалось настолько важным, что даже Разведывательное отделение Разведывательной секции штаба было переименовано в Отделение оценок. Чанчунь соединялся с Харбином подземным кабелем, предназначенным в первую очередь для передачи информации по координации действий разведорганов. С весны 1941 года весь японский разведывательный аппарат в Маньчжурии действовал по плану военного времени и считался находящимся в наполовину боевых условиях. В его рамках разведка готовила резерв для фронтовых групп, в первую очередь групп наблюдателей, достигший 700–800 человек. Все подразделения визуальной разведки получили прямую радиосвязь со штабом Квантунской армии. Группы фронтовой разведки со штатом в 20 человек, собственным автомобильным транспортом и радиосвязью предназначались для проведения первичных допросов пленных и изучения захваченных документов под руководством офицера разведки в зоне своей деятельности. Несколько более крупных подразделений находились в резерве Разведывательной группы. Союз по исследованиям связи в Восточной Азии организовал четыре мобильные группы перехвата и готовился работать в тесном содействии с криптоаналитиками Группы разведки связи, поскольку зачастую шифросообщения дублировались открытым текстом, что могло оказать неоценимую помощь в их вскрытии.

Японцы всегда и на всех ТВД уделяли самое серьезное внимание комплексному изучению системы связи и защиты информации потенциальных противников, и советский Дальний Восток не являлся исключением. В результате многолетних усилий, прежде всего в области анализа перехвата, они составили достаточно полное и соответствующее действительности впечатление о составе сил РККА в Забайкалье и Приморье, в том числе о советской авиации. Возможно, именно это послужило одной из причин того, что в Токио так и не решились направить агрессию против сильной дальневосточной группировки Красной Армии, даже после того, как существенная ее часть была отправлена на фронт для противодействия вермахту.

Важным источником разведданных являлись советские перебежчики, число которых существенно возросло после 22 июня 1941 года. Некоторые маньчжурские пограничные посты сообщали о таких случаях буквально каждые два дня, и к концу 1941 года общее количество перебежчиков, преимущественно рядовых красноармейцев, достигло 130. Почта все они поступали в распоряжение приграничных секторов Разведывательной группы, а затем отправлялись в ее центральный аппарат в Харбине. Перебежчики с готовностью предоставляли в распоряжение японских разведчиков всю доступную им информацию, с ними не возникало сложностей, характерных для процесса получения разведданных от обычных пленных. Это помогало компенсировать слабость приграничной агентурной разведки и позволило составить верное представление о составе сил РККА на ТВД, уровне боеготовности частей и подразделений, их оснащенности техникой и вооружением, а также изучить систему охраны границы.

Существенная роль в процессе сбора информации отводилась глубинной агентуре, но операции по ее использованию редко были удачными. Тем не менее, известен ряд весьма интересных забросок, часть из которых была вскрыта НКВД. Например, в конце 1930-х годов японская разведка, используя известные ей планы СССР по ведению подрывной деятельности, начала осуществлять масштабную операцию против Советского Союза, заключавшуюся в создании в Маньчжурии и Корее легендированной подпольной коммунистической организации-приманки для советской разведки. Во главе этой структуры японцы поставили своего давнего агента корейца Ли Хай Чена, зафронтового резидента периода русско-японской войны 1904–1905 годов. К 1938 году он являлся уже 64-летним владельцем нескольких процветающих предприятий, однако энергии и желания веста оперативную работу не утратил и руководил сориентированной протав СССР разведывательно-диверсионной школой, в которой обучались 50 курсантов из числа маньчжуров и корейцев. Замысел операции заключался в том, чтобы направить нескольких из них в СССР под видом беженцев-коммунистов и убедить руководство НКВД организовать на своей территории специальный центр, якобы для подготовки нелегалов японского направления. В действительности планировалось, что он станет законспирированной базой для работы японской разведки, а его курсанты будут набираться из числа выпускников школы Ли.

Идея была неплоха, однако советская контрразведка по агентурным каналам заблаговременно выяснила планы противника, и когда 23 июня 1939 года первый посланец Ли прибыл на территорию СССР, его уже ждали и решили не арестовывать, а начать с японцами оперативную игру. В ее рамках НКВД дал согласие на организацию курсов по разведывательно-диверсионной подготовке корейских коммунистов по утвержденным для Красной Армии программам. Через границу стали регулярно прибывать кандидаты на обучение, для которых контрразведка выделила дом в окрестностях Владивостока. Их тщательно разрабатывали в отношении пригодности для дальнейшей перевербовки, но пока не трогали, поскольку основная задача состояла в том, чтобы выманить на советскую территорию самого Ли Хай Чена. В конечном итоге НКВД усыпил подозрительность старого разведчика, и 10 июля 1940 года с разрешения японцев он прибыл для инспектирования своих людей и развитая операции. Арест Ли и всех курсантов почти полностью обезвредил его группу, однако необходимо было еще ликвидировать оставшуюся на сопредельной территории агентуру. Один из перевербованных корейцев доставил сообщение о якобы состоявшемся отъезде резидента в Москву для углубления операции и его указание о переправке через границу новых людей. Игра продолжалась до июля 1945 года, а тем временем арестованный Ли Хай Чен объявил голодовку и вскоре умер в Бутырской тюрьме. Итогом агентурного дела НКВД “Провокаторы” стал арест 56 агентов японской разведки.

Начиная с 1939 года разведывательные устремления спецслужб Японии в СССР значительно расширились в территориальном отношении и включали теперь всю Сибирь, Урал, Среднюю Азию и центральные города европейской части страны. Однако немало проблем для них по-прежнему имелось в Маньчжурии, где буквально кипела оперативная работа вокруг действовавших там партизанских отрядов. Фактически в этой сфере Советский Союз вел против Японии необъявленную войну, полуофициально поддерживая партизан в соответствии с совместным указанием наркомов НКО Ворошилова и НКВД Берия от 15 апреля 1939 года. В нем военным советам 1-й и 2-й Особых краснознаменных армий предписывалось оказывать партизанам помощь оружием, боеприпасами, медикаментами и продовольствием иностранного происхождения или в обезличенном виде, а также руководить их работой. Проверенных людей из этого контингента, в основном состоявшего из китайцев и корейцев, следовало перебрасывать обратно в разведывательных целях или для участия в специальных операциях. Начальники УНКВД Хабаровского и Приморского краев и Читинской области должны были помогать им в проверке и отборе соответствующих кадров, а начальники погранвойск местных округов должны были обеспечить переход границы СССР группами и связниками в обе стороны. УНКВД Приморского края передало военному совету 1-й ОКА 350 интернированных и проверенных китайских партизан, а УНКВД Хабаровского края передало военному совету 2-й ОКА двух интернированных руководителей китайских партизанских отрядов. Это заложило основу формирования в дальнейшем уникальной воинской части — 88-й отдельной стрелковой бригады особого назначения, предназначенной для решения разведывательно-диверсионных задач на сопредельной территории. Правила приличия все же было желательно соблюдать, и переходившие советскую границу отряды китайских и корейских партизан исправно интернировались. Однако это было лишь своего рода фильтрационным мероприятием для выявления пронизывавшей их японской агентуры, осуществлявшимся в лагере “А” (Северном) в поселке Вятское-на-Амуре под Уссурийском или в лагере “Б” (Южном) в Туркмении. Там же проводилось и их военное обучение. Как правило, некоторое время спустя подлечившиеся, отдохнувшие и заново экипированные партизаны вновь пересекали границу в обратном направлении. Одновременно разведка вербовала в их среде нескольких агентов, которых забрасывала в Маньчжурию в качестве курьеров или с более серьезными заданиями. Без сомнения, за японцами числилось немало агрессивных в отношении СССР акций, но и действия Москвы нельзя назвать соответствующими ее нейтральному статусу.

Общая оценка действий разведорганов Квантунской армии на советском направлении является не слишком высокой. Отчасти в этом повинны сами японцы, после 1939 года старавшиеся не дразнить Москву вызывающими действиями и работавшие по преимуществу оборонительными методами. Исключение составляли эмигранты, в случае провала которых их принадлежность к японским или маньчжурским оперативным органам можно было правдоподобно отрицать, прикрываясь действиями антисоветских эмигрантских центров. Исключение составляла радиоразведка, как уже указывалось, являвшаяся источником обширной и качественной информации об РККА и советском Дальнем Востоке. Кроме того, довольно высоким уровнем работы отличались и аналитики, что в итоге позволяло обеспечивать командование Квантунской армии и руководство в Токио информационными документами приемлемого качества.

Многообразие оперативной обстановки в Китае по сравнению с Маньчжурией или Синьцзяном наглядно иллюстрирует Шанхай — место пересечения интересов спецслужб множества государств, гигантский центр финансовых операций, торговли, международной преступности и прибежище всякого рода авантюристов со всех концов планеты, прозванный “шестым городом мира”, “Нью-Йорком Азии” и “Парижем Востока”. В этом совершенно особенном китайском городе имелись иностранный сеттльмент и французская концессия, в которых иностранцы пользовались преимущественными по сравнению с местными жителями правами. Однако по мере развития японской экспансии в регионе деловая активность в нем замирала, и к 1939 году некогда процветавший Шанхай представлял собой лишь тень прежнего города. К этому времени Япония уже развернула в нем свой разведывательный аппарат, состоявший из бюро военно-морской разведки, отделения военной разведки и разведывательного “Подразделения специальных расследований” министерства иностранных дел. Все эти насчитывавшие не менее 60 оперативных офицеров различных ведомств службы размещались под прикрытием генерального консульства.

Японские спецслужбы в Шанхае питали какое-то непонятное пристрастие к различного рода авантюристам и преступникам, среди которых подчас встречались весьма колоритные личности. Одним из них являлся именовавший себя капитаном Евгений Пик, в действительности сын полковника российского императорского генерального штаба Е. М. Кожевников.

Принцесса Сумейр

В период с 1919 по 1922 год он сумел одновременно получить в Москве высшее военное и высшее музыкальное образования (сценический псевдоним Хованский), позднее занимал должности помощника военного атташе СССР в Афганистане и Турции, а с 1925 года работал в Китае в подчинении В. К. Блюхера и М. М. Бородина. В 1927 году он был заподозрен в похищении бумаг политического советника и продаже их французскому консулу в Ханькоу, после чего бежал в Шанхай и опубликовал там серию статей о советской разведке в Китае, где впервые использовал псевдоним “Евгений Пик”. С этого времени он начал активное сотрудничество с британской и французской разведками и перепробовал, часто совмещая, занятая шпиона, журналиста, актера, певца в русских театрах Шанхая, рэкетира, театрального импресарио и шантажиста. Подозревался он также и в совершении убийств. В 1929 году эмигрант уже под именем Евгения Пика попал на 9 месяцев в тюрьму за подлог, а позднее был судим за мошенничество при закупках оружия для китайской армии. После этого он решил заняться более надежным бизнесом и открыл публичный дом. В 1937 году авантюрист начал сотрудничество с военно-морской разведкой Японии и руководил группой из приблизительно 40 агентов-европейцев, главной задачей которых являлась работа против США и Великобритании по линии контрразведки. Он близко дружил с другой примечательной личностью, именовавшей себя принцессой Сумейр и заявлявшей, что приходится дочерью индийского магараджи из Патальи. Ее предполагаемый отец сообщил, что их родство вполне возможно, поскольку у него родилось несколько десятков дочерей от разных матерей, и упомнить их всех было решительно немыслимо. Эта молодая женщина 1918 года рождения никак не соответствовала традиционному представлению о красоте, но привлекала всеобщее внимание своей экстравагантностью, необычностью нарядов, загадочностью и скандальным образом жизни. Она также работала на японцев, хотя трудно сказать, оказалась ли для них хоть немного полезной.

Е. М. Кожевников на различных этапах своей жизни

Германскую разведку в Шанхае представлял резидент абвера капитан 1-го ранга Луис Теодор Зифкен, работавший под прикрытием коммерческого советника генерального консульства Германии. Его основной задачей являлось руководство совместным немецко-итальянским постом радиоперехвата для обеспечения действий германских рейдеров против британского торгового судоходства. 11 ноября 1940 года вспомогательный крейсер криг-смарине “Атлантис” захватил английский рефрижератор “Аутомедон”, капитан которого погиб при попадании снаряда в надстройку. Его помощник тщетно пытался взломать дверь оборудованной под хранилище секретных документов каюты, однако не успел проникнуть туда до прибытия абордажной партии. Немцы захватили на судне крайне ценные материалы по кодам и шифрам, а также инструкции, посланные из Лондона британским военным и военно-морским атташе и резидентам СИС на Дальнем Востоке, в течение длительного времени позволившие абверу находиться в курсе деятельности противника. Успешной работе Зифкена во многом способствовали установленные им хорошие отношения с японской разведкой, позволявшей ему действовать весьма свободно. Однако благополучие капитана 1-го ранга закончилось с прибытием в Шанхай другого офицера абвера, специалиста по экономической разведке майора Лотара Айзентрегера. В июне 1941 года майор проехал по Транссибирской магистрали и пересек границу СССР на станции Маньчжурия за 8 часов до нападения Германии на Советский Союз. После непродолжительного пребывания в Маньчжоу-Го Айзентрегер под прикрытием коммерсанта действовал в Чунцине и торговал со структурами Гоминьдана, но после признания Берлином правительства Ван Цзинвэя продолжать эти операции стало невозможно. Тогда разведчик проследовал к месту своего назначения в Шанхай, где должен был организовать параллельную точку с задачей работы по линии экономической разведки. Прибытие конкурента не обрадовало Зифкена. который не мог смириться с пребыванием в одном с ним городе не подчиненного ему резидента с самостоятельными источниками. Айзентрегер, в свою очередь, крайне возмущался необходимостью работать через передатчик другой резидентуры, причем ее шифром. Такое положение дел действительно являлось весьма нежелательным, поскольку ставило его агентурные источники под возможную угрозу расконспирирования. Зато Зифкен крайне охотно пользовался открывшимися перед ним возможностями и регулярно снабжал отправляемые в Берлин радиограммы конкурента собственными комментариями. Кроме того, финансирование обеих точек было единым, поэтому капитан 1-го ранга постоянно ущемлял майора в денежном вопросе. Айзентрегер начал искать поддержку и нашел ее в лице руководителя гестапо на Дальнем Востоке Иозефа Альберта Майзингера, в дальнейшем принявшего активное участие в деле Зорге. С таким противовесом уже можно было ввязываться в серьезную борьбу, и вскоре адмирал Канарис своим приказом назначил Айзентрегера руководителем всей системы германской военной разведки на Дальнем Востоке. Майор не остановился на этом и свою дальнейшую деятельность посвятил изгнанию соперника из Китая.

В Шанхае действовала еще одна германская структура, хотя и не разведывательная, но имевшая прямое отношение к секретным операциям. Служба военно-морского снабжения под руководством доктора Адальберта Корфа ведала снабжением рейдеров кригсмарине, регулярно действовавших в дальневосточных водах. Одним из таких вспомогательных крейсеров был упомянутый “Атлантис”.

Кроме военной разведки, в Шанхае с 1940 года работало возглавлявшееся Герхардом Канером представительство гестапо, основные обязанности которого состояли в наблюдении за еврейскими эмигрантами и контрразведывательной работе против СИС. Такая направленность была, в общем, оправдана, поскольку англичане специализировались в этом регионе именно на агентурных операциях. Они располагали в Шанхае “Объединенным разведывательным бюро”, руководитель которого Гарри Стептоу являлся весьма экстравагантной личностью. Его принадлежность к секретным службам, равно как и пристрастие к странным костюмам и чудачества в поведении, были известны всему городу, и когда однажды он появился на одном из приемов в совершенно немыслимом расшитом золотыми галунами зеленом наряде, иностранные дипломаты шутили, что теперь они знают, как выглядит официальная церемониальная униформа британской секретной службы. Шанхайское бюро весьма мало преуспело в ведении агентурной разведки. Неудачей завершилась попытка Стептоу забросить в Сибирь агентов из числа русских эмигрантов, двоих из которых арестовали и осудили в СССР. Значительно более удачно собирали сведения о японцах информационные подразделения таких крупных корпораций как “Армстронг-Виккерс” и дочернего предприятия “Ройял-Датч Шелл” под названием “Азиатик Петролеум”, усилия же государственных спецслужб часто не просто терпели провал, но, случалось, и заканчивались трагически. Например, в октябре 1938 года направленный в Японию лейтенант Т. Пикок просто бесследно исчез там, и больше о нем никто ничего не слышал. Очередная трагедия произошла двумя годами позже. 27 июля 1940 года сотрудники военной жандармерии Кемпейтай арестовали в Йокогаме, Кобе, Симоносеки и Нагасаки 15 англичан, среди которых был обвиненный японцами в работе на британскую разведку 56-летний корреспондент агентства “Рейтер” Мелвилл Джеймс Кокс. Неизвестно, соответствовало ли это истине, но со значительной степенью вероятности на этот вопрос можно ответить утвердительно. Во всяком случае, предшественник Кокса, капитан Малькольм Кеннеди, действительно являлся офицером СИС. Были в этом уверены и японцы. Нельзя точно сказать, как именно проходили допросы корреспондента, однако на одном из них он вылетел из окна с 12-метровой высоты и разбился насмерть. По версии японцев, англичанин сам выпрыгнул наружу, по убеждению британских официальных органов — скорее всего, был убит в другом месте и просто выброшен из окна, чтобы скрыть произошедшее. Во всяком случае, нахождение его тела на земле в шести метрах от стены здания трудно объяснить иначе, чем приданным ему сильным ускорением. Вдова Кокса обследовала его тело и заявила, что обнаружила на нем следы от 20 произведенных инъекций. Инцидент с Коксом никогда не был объяснен японцами приемлемым образом и послужил причиной резкого дипломатического протеста. Не менее резкий демарш был сделан Форин офис и по самому факту столь массового ареста британских подданных. Из 15 арестованных, помимо Кокса, 10 человек были осуждены на различные сроки тюремного заключения до 8 лет, и лишь четверо отпущены на свободу. Однако никаких дипломатических последствий этот демарш не повлек, чего нельзя сказать о последствиях в оперативной сфере.

Шанхай являлся весьма привлекательным городом для МИ(Р), а впоследствии для Исполнительного органа специальных операций. Развернутая там резидентура СОЕ подчинялась существовавшей до начала 1942 года главной резидентуре в Сингапуре. В январе 1941 года под прикрытием создания религиозной организации в Малайю прибыл из Великобритании А. Е. Джонс, получивший в Лондоне указание организовать точку в Шанхае. Он должен был поставить во главе сети главного резидента (“№ 1”), отвечающего за весь север Китая, но данные ему инструкции носили неистребимый отпечаток дилетантизма, не учитывали реальную обстановку и годились разве что для времен Первой мировой войны: “№ 1 никогда не должен контактировать с агентами. У него должны быть вторые номера, желательно англичане, для русских, японских, китайских и остальных контактов. Никто из этих № 2 никогда не должен знать, что делают остальные № 2. Если возможно, эти № 2 должны иметь заместителей, которые должны быть гражданами нейтральных государств, которые, в случае оккупации Японией Северного Китая, смогут продолжать работу по нашему поручению”[385]. В “Восточной миссии” (ОМ), как именовалось главная резидентура СОЕ в Сингапуре, на шанхайскую точку возлагали большие надежды. 7 мая 1941 года Джонс передал руководство “Восточной миссией” ее постоянному начальнику, бывшему члену муниципального совета Шанхая Валентину Сент-Джону Киллери (в некоторых источниках ошибочно — Валентин Се нт-Киллери), работавшему в Сингапуре под кодовым обозначением “0.100”, и остался у него в подчинении. Он был крайне обижен этим обстоятельством и в дальнейшем неизменно возлагал вину за провал ОМ на одного своего начальника, хотя в действительности причины этого были различны. На первом месте в их списке стояла отнюдь не личность резидента, а недостаточное финансирование, отсутствие ресурсов и опыта у работников резидентуры, а также конфликты с местным британским военным командованием, дипломатами и СИС. Кроме того, на точку СОЕ возложили явно превышающую ее возможности ответственность за ведение подрывной работы в регионе от Малайи и Гонконга до Северного Китая. Личный состав резидентуры также не соответствовал требованиям надвигавшейся войны на Тихом океане. Никто из них не имел ни специального оперативного, ни военного или дипломатического образования, которые невозможно было заменить проявленной англичанами в дальнейшем безусловной храбрости и преданности. № 1 являлся 55-летний оптовый торговец спиртными напитками У. Дж. Ганде (“0.5000”), а № 2 — 52-летний Дж. Брэнд, 56-летний Дж. Бристер, 55-летний Дж. Джек, 49-летний С. Риггс, 41-летний Э. Элиас и 65-летний У. Кларк. Все они были англичанами, то есть в случае весьма возможной японской оккупации немедленно попадали в поле зрения Кемпейтай.

Валентин Киллери

Первой задачей перечисленных работников являлась подготовка агентов из числа местных жителей, однако в реальности они сами нуждались в серьезном обучении. Точка СОЕ в Шанхае отвечала за:

1. Составление списков находящихся на городских складах товаров и установление направлений их отгрузки в случае, если таковая произойдет.

2. Проведение актов саботажа протав судоходства, на грузовых складах, пропагандистских радиостанциях противника и иных объектах.

3. Организация в свободном Китае “станции”, на которую в случае возникновения войны на Дальнем Востоке можно было бы отправлять граждан союзных государств призывного возраста.

4. Оказание помощи пропаганде союзников путем распространения слухов, расклейки листовок и прочими средствами.

Перечисленные задачи имели весьма мало шансов быть выполненными. Например, для блокирования судоходства на Хуанпу ее фарватер следовало перегородить двумя-тремя затопленными пароходами, что было абсолютно нереально. Ганде попытался начать с малого и летом 1941 года решил оказать воздействие на пронацистского журналиста концерна Херста Карла фон Виеганде, однако в последний момент из опасения вызвать скандал воздержался от этого. Судя по всему, решение являлось полностью оправданным. Традиционно нейтральный Шанхайский международный сеттльмент представлял собой весьма удобную базу для проведения разведывательной работы, поэтому имелись все основания полагать, что громкие акции подорвут позиции СОЕ сильнее, чем возможное воздействие противника. По этой же причине в сентябре 1941 года англичане отказались от попытки взрыва находившегося в порту итальянского сторожевого корабля “Эритрея”. В результате предвоенные задачи резидентуры были сведены к пропаганде и учету складских запасов в городе. 8 августа СОЕ допустил еще один просчет, на этот раз в финансировании точки. “Гонконгское объединенное разведывательное бюро” (КИБГК) снабдило резидентуру Ганде 5 тысячами фунтов на оперативные нужды, но их перевод был сделан на Шанхайский банк без каких-либо мер по прикрытию и сразу же стал известен японской разведке. Постепенно и в Лондоне, и в Сингапуре, и в Гонконге становилась очевидно, что “станция” в Шанхае не способна решать поставленные ей задачи. В первую очередь планировалось направить к Ганде инструктора, однако его прибытие в начале декабря было сорвано начавшейся войной.

Хотя важность Шанхая для освещения обстановки на Дальнем Востоке понимали и британские морские разведчики, нехватка средств в 1936 и 1937 годах препятствовала развертыванию их работы в заметных масштабах. По этой причине начальник шанхайского бюро морской разведки капитан 3-го ранга Райдер не смог добиться заметных результатов и вскоре был вынужден передать свой пост майору морской пехоты Р. Невиллу, ранее занимавшемуся аналогичной деятельностью на значительно более спокойной Ямайке. В Шанхае действовали и иные структуры ВМС Великобритании, одной из которых являлась Военно-морская контрольная служба (НКС) во главе с капитаном 2-го ранга Дж. Б. Вулли, а с 1940 года — капитаном 3-го ранга Глимором. НКС в первую очередь отвечала за выработку рекомендаций для британских судов по плаванию в дальневосточных водах, но, помимо этого, выполняла и ряд оперативных задач. Она обеспечивала протаводиверсионную безопасность стоящих в Шанхае судов, для чего сформировала добровольческий корпус из 800 человек, по мере возможностей отслеживала движение кораблей и судов потенциальных противников и опрашивала капитанов и офицеров британских судов. В случае выявления какой-либо представляющей интерес для разведки информации в дальнейшем с этим моряком работали уже штатные разведчики. Например, дальнейшего изучения заслуживало появление в необычном для пассажирских судов месте лайнера, способного перевозить значительные количества войск. Помимо Шанхая, где эту работу выполняла Военно-морская контрольная служба, подобная практика осуществляли британские представители в Кобе, Нагасаки, Сеуле, Тяньцзине, Чифу, Вэйхайвэе, Циндао и Фучжоу. Силы и НКС, и бюро морской разведки были крайне ограничены: в первом из них работали 5 офицеров и 1 гражданский служащий, а во втором — 4 офицера, 3 гражданских служащих и 5 шифровальщиц. Естественно, что ожидать каких-либо серьезных результатов от них не приходилось.

Британская военная разведка с 1927 года содержала в Шанхае свое бюро, которое в течение длительного времени возглавлял Джон Стрендиш Сьюртис Прендергаст Вере-кер, впоследствии фельдмаршал и 6-й виконт Борт. Собственно, громкого названия “бюро” эта структура совершенно не заслуживала, поскольку ее штат состоял всего лишь из двух офицеров. После отъезда Верекера точку возглавил майор Гвин, в подчинении у которого работал капитан Дьюар-Дари, по прикрытию — армейский офицер-вербовщик. Первый из них владел японским языком, а второй — китайским. Разведчикам помогал майор Хант из штата генерального консульства Великобритании в Шанхае. Основной задачей бюро военной разведки являлся сбор информации о японских и китайских войсках в регионе и их перемещениях. Усложнение общей и оперативной обстановки вокруг Шанхая привело к тому, что армейские разведчики постепенно утрачивали возможное.™ для работы. Передвижения англичан за пределами города жестко ограничивались, их почта отрезали от внешних контактов, и даже китайские периодические издания, из которых они черпали существенную часть добываемой информации, попадали к ним позднее, чем в Гонконг. К 1941 году смысл сохранения в Шанхае разведоргана армии был практически утрачен. Зато его офицеры заблаговременно позаботились о путях отхода в случае обострения ситуации и после начала войны с Японией сумели скрыться под видом крестьян, тогда как морские разведчики попали в плен в полном составе.

СИС также не обошла Шанхай своим вниманием и с 1929 года содержала в городе свою “станцию”, которую, как полагали, возглавлял не офицер паспортного контроля, а офицер шанхайской муниципальной полиции У. Г. Кларк, его заместителем являлся также полицейский — заместитель комиссара Т. П. Гивенс. Конспирация этой точки находилась на низком уровне, о подлинных функциях обоих упомянутых офицеров знали практически все в Шанхае, поэтому нетрудно понять, что особых достижений в агентурных операциях за ними не числится.

Несмотря на всю свою значимость, Шанхай был лишь городом, в котором соперничали разведки нескольких государств, основные же события разворачивались в глубине китайской территории. В 1939 году, после стабилизации фронта с Японией, Чан объявил, что “главной задачей правительства является ликвидация баз коммунистической деятельности и пропаганды”[386]. Его войска блокировали районы дислокации коммунистических 8-й и Новой 4-й армий, непосредственным поводом для чего послужила перехваченная БРС совершенно секретная директива Мао Цзэдуна. Она предписывала “установить связи с городами по южному берегу Янцзы и проводить кампанию подрыва доверия к Гоминьдану, создавать организации “спасения родины” и борьбы против реакционной линии политического и экономического угнетения масс”[387]. Чан Кайши опередил наступление коммунистов, а разведка компартии проиграла поединок, несмотря на то, что Бюро по специальной работе (Теъу гунцзо чу) ЦК КПК под руководством все того же Кан Шэна уже добилось серьезных успехов. С ноября 1938 года в его центральном аппарате имелись:

— организационное отделение;

— разведывательное отделение;

— контрразведывательное отделение;

— информационно-аналитическое отделение;

— отделение общих вопросов и связи;

— школа разведки.

Обращает на себя внимание отсутствие криптографической структуры, что объясняется не каким-либо пренебрежением к этой стороне деятельности, а просто полным отсутствием специалистов соответствующей квалификации. Кроме Бюро по специальной работе, в коммунистических войсках имелась собственная военная разведка, а их безопасность обеспечивал политический отдел с подотделом офицеров безопасности.

Как всегда, в гражданской войне выигрывает третья сторона, которой в данном случае являлась Япония. К маю 1940 года она оккупировала 552 из 1937 уездов Китая, включая абсолютно все важные индустриальные, транспортные и административно-политические центры. Промышленное производство в стране упало до 10 % — 15 % довоенного уровня, японцы захватали 16 стратегически важных железнодорожных магистралей, при этом на оставшихся имелась лишь треть локомотивов, половина пассажирских и 40 % товарных вагонов от потребного количества. Не обрабатывалась пятая часть пахотной земли. Китай погибал, спасение могло принести только внешнее вмешательство в конфликт.

2. ЯПОНИЯ

Удачливая противница Китая — Япония тем временем готовилась к уже давно намеченному расширению географии боевых действий, и после 1931 года любое мероприятие ее правительства имело конечной целью приближение установления господства над Азией. Агрессивные настроения в среде военных были столь сильны, что в феврале 1936 года привели к неслыханному в ее истории и противоречащему всему строю японского характера и самурайскому кодексу поведения мятежу молодых военных против власти. В нем приняли участие полторы тысячи армейских офицеров и солдат, и лишь недоброжелательное отношение флота к путчу позволило относительно легко подавить его. Эта попытка переворота стала подлинной точкой отсчета, после которой правительство уже не могло игнорировать фактор настроений в вооруженных силах, однозначно выступавших за агрессию и расходившихся лишь в вопросе ее направленности.

Одни из исследователей различают сторонников “северного” и “южного” пути, другие выделяют “маньчжурскую” и “токийскую” группы, третьи полагают, что позиции двух групп приблизительно соответствовали устремлениям командования армии и флота. Считается, что “маньчжурцы” настаивали на развитии агрессии против СССР, а “токийцы” — против Китая и Юго-Восточной Азии. К сторонникам “южного” пути относят приверженцев нападения на страны Тихого океана и Южных морей, а “северного” — на Китай и Советский Союз. Армия якобы поголовно выступала за континентальные операции, а флот — за морские и островные, направленные против английских и голландских колоний. Судя по всему, любая из этих отчасти верных систем классификации страдает однобокостью и прямолинейностью, поскольку, например, дальнейшее развитие войны в Китае было невозможно без блокирования принадлежащей англичанам Бирманской дороги, что, в свою очередь, не исключало военного столкновения с Великобританией. До разгрома японских войск в инцидентах у озера Хасан и реки Халхин-Гол весьма вероятным следующим объектом для развития агрессии был СССР, однако после 1939 года японцам стало ясно, что достижение победы над ним является достаточно проблематичным. Несмотря на подписание прогерманским правительством Хирота 25 ноября 1936 года Антикоминтерновского пакта, планы завоевания Монголии, Сибири и советского Дальнего Востока пришлось отложить. Япония даже заметно свернула операции, проводимые в соответствии с изданной в 1932 году директивой генштаба под названием “Основные положения плана подрывной деятельности”, предусматривавшей:

“2. Для того, чтобы как можно скорее сокрушить боеспособность Советского Союза после начала военных действий, провести в жизнь следующие мероприятия:

1) Оказать поддержку движению за независимость Украины, Грузии и Азербайджана и организовать там волнения.

2) Эмигрантские антисоветские организации русских установят связь со своими единомышленниками внутри Советского Союза, будут способствовать созданию антивоенных настроений и составят заговор…”[388].

Оперативная работа велась в этом направлении главным образом в Маньчжурии, где в японские разведорганы глубоко проникла советская разведка, часто работавшая с других плацдармов. В 1927 году резидент ИНО в Сеуле И. А. Чичаев привлек к сотрудничеству работавшего на советском направлении в различных структурах спецслужб молодого японского офицера, хотя до некоторого времени формально не фиксировал акт его вербовки. Личность этого человека до сих пор не рассекречена, в документах он значится как источник “Абэ” или “132”. Известно, что именно с его помощью сеульская резидентура сумела добыть цитировавшийся ранее так называемый “меморандум Танаки”. С течением времени агент уже самостоятельно приступил к вербовкам и лично привлек к сотрудничеству не менее шести источников, в числе которых особо результативными были “Сай”, “Аи”, а также “Ким”, “Тур” и “Кан”. Они занимали выгодные в разведывательном отношении должности в главном жандармском управлении Кореи, являвшейся тогда колонией Японии, в штабе японской Корейской армии и в управлении делами генерал-губернатора. Позднее по настоянию резидентуры “Абэ” добился перевода в Харбин, где его служебные обязанности стали включать руководство агентурой на советском направлении, сбор политической информации, поддержание контактов с японской военной миссией, полицией и эмигрантскими организациями. “Абэ” обладал исключительными оперативными возможностями и являлся одним из наиболее ценных источников советской разведки в дальневосточном регионе. Он поставлял достоверную информацию о забрасываемых в СССР агентах, об угрожаемых провалах, о позиции японской стороны на переговорах о продаже КВЖД, о вербовке сотрудника резидентуры РУ КА, о дислокации и перемещении войск, а также обеспечивал проведение акций по компрометации и последующей высылке из Маньчжурии нескольких наиболее активных руководителей эмигрантских организаций. В 1938 году, после разгрома зарубежной сети внешней разведки в результате репрессий, связь с источником прервалась. В 1940 году к “Абэ” вернулись вновь, однако теперь интерес к нему был совершенно иным, поскольку НКВД заподозрил его в двойной игре. Анализ некоторых полученных материалов дал основание посчитать групповода подставленным советской разведке японским агентом, и в рамках линии на “чистку” зарубежной агентуры начальник внешней разведки Фитин подготовил докладную записку на имя наркома с предложением о его ликвидации. К счастью, по ряду причин эту идею не реализовали, а в 1945 году бывший агент попал в советский плен, где в результате нового, объективно проведенного расследования все обвинения с него были сняты.

“Абэ” являлся хотя и лучшим, но все же лишь одним из многочисленных источников харбинской резидентуры. Ее агентурный аппарат в основном вербовался из числа эмигрантов или бывшего персонала КВЖД, рассчитывавших таким путем получить советское гражданство и разрешение возвратиться на родину. Особого упоминания заслуживают источники “Осипов” и “Фридрих”. Первый из них служил в особом (политическом) отделе жандармерии и руководил сетью собственных агентов, что позволяло загранточке эффективно проводить контрразведывательные операции и обеспечивать свою безопасность. Связь с “Осиповым” была прекращена в 1938 году, после того как его руководителя репрессировали как врага народа. “Фридрих” также работал в жандармерии и в 1936 году попал под подозрение японской контрразведки. Несмотря на хорошо известное умение следователей добиваться показаний, агент смог выдержать тщательное дознание с применением пыток и очистился от всех обвинений. В дальнейшем резидентура сумела вывести его в Тяньцзин, а затем в Шанхай, где претензии к нему более не предъявлялись. К числу приоритетных направлений харбинской загранточки относилась также работа в среде эмиграции на Дальнем Востоке, в первую очередь по причине активного использования этого контингента японской разведкой для вербовок и дальнейшей заброски в СССР. Ведущим источником НКВД являлся “Браун”, занимавший посты в эмигрантской террористической организации “Братство русской правды” и дальневосточном отделении РОВС.

Разведывательная система Японии не уступала по активности советской, однако, в отличие от нее, в 1930-е годы она претерпела лишь незначительные структурные изменения по сравнению с предшествовавшим десятилетием. Так, разведка армии теперь состояла уже из отделов планирования, западного, китайского, СССР и исполнительного. Структура военно-морской разведки осталась практически прежней. 3-й отдел генерального штаба ВМС состоял из нескольких оперативных подразделений:

— секция США и колоний;

— секция Китая и Маньчжурии;

— секция Германии и Европы;

— секция Великобритании, Индокитая, Австралии и Индии;

— секция общих вопросов.

Советский Союз из-за крайней слабости своего флота на Тихом океане настолько не интересовал военных моряков, что те долго не могли решить, какая секция должна им заниматься, и в итоге эти обязанности возложили на единственного офицера из секции общих вопросов. Из Секции специальной службы выделился занимавшийся анализом перехвата Отдел оценки сигналов, значительно более результативный, чем криптографический. Зато, в отличие от структуры, методы работы японских спецслужб в предвоенный период претерпели значительные изменения, самым существенным из которых было признание главенствующей роли так называемой специальной разведки (радиоразведка). На втором месте по значимости располагались подрывные операции, связь с местными оппозиционными политиками и специальная пропаганда. Агентурные операции отныне отодвигались на третий план и зачастую представляли собой акции обеспечения работы на более важных направлениях. Так, силами разведки ВМС в конце 1937 года из консульства США в Кобе были похищены два американских кода.

Хидеки Тодзио

Одновременно заметно укреплялась контрразведка. Численность военной жандармерии Кемпейтай выросла до 50 тысяч человек, резко вырос статус ее начальника. Если руководившие ей с 1934 по 1935 год Хаара и с 1935 по 1937 год Иноуэ имели майорские звания, то ее новым начальником стал уже генерал Хидеки Тодзио, будущий военный министр и премьер.

Однако повышение статуса контрразведки не уберегло японцев от появления в их стране одной из самых результативных агентурных сетей предвоенного и военного периода. Речь идет о руководимой Рихардом Зорге резидентуре РУ КА, более известной под кодовым обозначением “Рамзай”. Более того, Зорге был не единственным направленным в Японию нелегалом РУ, параллельно с ним работали журналисты Гюнтер Штайн (“Густав”) и Маргарет Гаттенберг. Некоторые задания разведывательного характера выполняла жена известного финского коммуниста Отто Куусинена Айно (“Ингрид”), но они далеко не приблизились к достижениям “Рамзая”.

После окончания работы в Китае Зорге вернулся в Москву, но уже в сентябре 1935 года отправился в новую командировку и прибыл в Йокогаму для организации резидентуры. В этот период практически все в Японии были убеждены в скором крупномасштабном военном столкновении с Советским Союзом. Эйфория победы над Россией в 1905 году и воспоминание о том, как во время Гражданской войны японские войска легко контролировали Приморье и Хабаровский край и ушли оттуда исключительно по политическим мотивам, высоко поднимали моральный дух в армии и обществе. В этот период для Москвы было крайне важно наладить бесперебойное получение информации о намерениях Японии в отношении СССР и о ее вооруженных силах, поэтому миссии Зорге придавалось весьма большое значение. Главной задачей разведчика на первом этапе стало являвшееся залогом дальнейшей успешной работы закрепление в кругах посольства и немецкой колонии. Для этой цели резидент пока еще не существующей точки приехал туда под собственной фамилией и привез рекомендательное письмо от посольства Японии в Вашингтоне к руководителю департамента информации МИД Японии Амаи Иидзи. Такая веская рекомендация открыла советскому разведчику многие двери, но главным в процессе обрастания связями, вне всякого сомнения, стала сама его личность. Яркие и глубокие аналитические статьи Зорге были, без преувеличения, талантливы и быстро создали ему репутацию выдающегося журналиста, авторитета в делах Дальнего Востока, дружить с которым почитали за честь многие члены немецкой колонии. Он получил рекомендательное письмо от редактора газеты “Тоглихе рундшау” к работавшему тогда в Нагое военному атташе Германии полковнику Ойгену Отту и довольно скоро подружился с ним. Разведчик близко сошелся с и его семьей, что в дальнейшем дало ему не только неоценимо важный источник информации, но и немало способствовало укреплению положения в обществе. В числе добрых немецких знакомых Зорге значились военно-морской атташе Германии капитан 1-го ранга Пауль Веннекер и корреспондент главной газеты НСДАП “Фолькишер беобахтер” князь Альбрехт фон Урах. Несмотря на это, на первом этапе важная информация из резидентуры не поступала, Зорге ограничивался второстепенными материалами, полученными самостоятельно или от помощников. Ядро его группы составили югославский журналист, фотокорреспондент французского журнала “Вю” Бранко Вукелич, уже известный нам Ходзуми Одзаки (“Отто”, “Инвест”), ранее знавший Зорге как американца Джонсона, и художник с Окинавы, член японской секции коммунистической партии США Иотоку Мияги (“Джо”, “Интелли”).

Ойген Отт

Привлечение к работе этого последнего явилось грубой, непростительной ошибкой лично Берзина и впоследствии стало первопричиной провала токийской нелегальной резидентуры. В США Мияги был одним из множества проживавших там японцев, среди которых многие отличались левыми убеждениями, и ничем не выделялся из их числа. Однако после возвращения в Японию он немедленно попал в сферу внимания Особой высшей полиции Тонко, поскольку одновременно являлся и местным коммунистом, и реэмигрантом. Связь нелегальных резидентур с подобными лицами категорически воспрещалась, но руководство разведки не приняло к сведению правила, нарушение которых уже не раз влекло за собой тяжелые провалы.

Бруно Виндт

В описываемый период токийская нелегальная точка не имела действующего радиопередатчика, все донесения в Центр Вукелич переснимал на микропленку, а затем с помощью курьеров через Шанхай отправлял по назначению. Радист группы Бруно Виндт (“Бернгард”) совершенно не справлялся со своей задачей и связь с Москвой так и не установил. Позднее Зорге утверждал, что это произошло из-за его пьянства и трусости, совершенно неоправданной ввиду зачаточного состояния радиопеленгации в Японии в 1935–1936 годах, практически исключающего возможность точной засечки пеленга на работающий передатчик.

Вначале процесс добывания шел плохо. Мияги безрезультатно пытался организовать сеть информаторов в армии, но вынужден был ограничиться сбором данных в открытых военных журналах. В те времена эту работу в Японии мог выполнить только гражданин страны, поскольку подписка даже на общедоступные военные издания была для иностранцев закрыта. В Москве для начала готовы были удовольствоваться и этим, однако с каждым месяцем ситуация постепенно улучшалась. Взвесив возможный риск от более подробного изучения его прошлого и выгоды от упрочения своего положения, Зорге решился вступить в члены НСДАП и этим значительно укрепил доверие к себе представителей спецслужб в посольстве Германии и ортодоксальных нацистов. Одзаки работал в авторитетной газете “Асахи” и заслуженно приобрел репутацию крупного специалиста по Китаю. Это позволило ему вступить в созданное под руководством “Асахи” Общество по изучению восточно-азиатских проблем, где журналист вышел на круги весьма влиятельных японских политиков. В это же время китайские контакты Одзаки едва не погубили всю сеть советской военной разведки в Японии на ранней стадии ее деятельности.

21 января 1936 года сотрудники Тонко арестовали в Токио связника Одзаки в Тяньцзине Тэйкити Каваи. Принадлежавший ему книжный магазин удобно располагался напротив здания штаба “Подразделения специальных служб”, объединявшего органы разведки и политических операций японской армии в этом китайском городе. Каваи сумел обзавестись друзьями в среде крайне правых японских офицеров недостаточно высокого ранга для доступа к серьезным секретам, однако беседы с ними позволили составить вполне четкое представление о схеме взаимоотношений отдельных группировок в японской армии. Это было практически бесполезно для сбора конкретной разведывательной информации, но позволило выяснить степень влиятельности и уточнить подлинные настроения участников мятежа 26–29 февраля 1936 года и соответственно ориентировать Москву, нуждавшуюся в исходных данных для выработки своей политики в изменившихся условиях. Каваи снабжал Одзаки и другой второстепенной информацией, но был более полезен в качестве курьера, поскольку имел легальную возможность регулярно курсировать между Японией и Китаем. Однако однажды он самовольно решил выступить в роли вербовщика и тем самым едва не погубил и себя, и всю организацию.

Дилетант Каваи не догадывался или же не принял во внимание, что одних симпатий вербуемого к коммунистической партии и его членства в прокоммунистической Лиге борьбы совершенно недостаточно для привлечения к агентурной деятельности. Он завербовал переводчика военной жандармерии Седзима Рюки без тщательного изучения особенностей неустойчивой психики этого человека. На волне эмоционального подъема новый агент решил отличиться и самовольно похитил не слишком важные, но все же секретные документы своего подразделения и отослал их Каваи, однако того не оказалось дома. Тогда он сам вышел на связь с китайскими коммунистами и отдал все материалы им. Такое опрометчивое поведение отчасти объяснялось фаталистической уверенностью Рюки в своей скорой и неминуемой гибели в предстоящей войсковой операции Кемпейтай протав китайских партизан. Когда же этого не произошло, полицейского стало терзать раскаяние в совершенном предательстве, его постоянно преследовал страх провала, и через несколько месяцев моральных мучений он добровольно сознался во всем, назвав имя своего вербовщика. После этого находившегося в Токио Каваи немедленно арестовали и этапировали из Японии в Китай, постоянно допрашивая и избивая. Не слишком квалифицированное следствие быстро зашло в тупик, и когда измученный связник уже был почти готов произнести имя Одзаки, допросы прекратились, а Каваи отделался 10-месячным тюремным заключением по обвинению в нарушении закона о сохранении мира. Так резидентура в первый раз оказалась на грани провала. Парадоксально, но если бы таковой действительно произошел, то Зорге, Одзаки, Вукелич и Мияги, скорее всего, пережили бы войну, поскольку в 1936 году законодательство Японии не предусматривало применения смертной казни за шпионаж. Все они, без сомнения, отделались бы различными сроками тюремного заключения. Однако провал группы Зорге произошел уже в условиях военного времени, поэтому после ее членов постигла намного более трагическая судьба.

Тем временем резидентура значительно улучшила качество добываемой информации. С 1936 года перебравшийся из Нагои в Токио Отт использовал Зорге в качестве своего неофициального секретаря и помощника, и таким образом резидент получил доступ ко всем проходившим по линии военного атташе документам. Наибольшим его достижением в тот период явилось добывание подробных сведений о состоявшемся в Берлине неофициальном совещании по вопросам совместной разведывательной деятельности против СССР, в котором приняли участие имперский министр иностранных дел Риббентроп, начальник абвера адмирал Канарис и руководивший операциями разведки в Европе военный атташе Японии в Берлине генерал Осима. С 1936 года Зорге публиковал свои статьи в весьма авторитетной газете “Франкфуртер цайтунг”, хотя официально ее сотрудником никогда не был.

Не менее весомыми оказались и достижения Одзаки. Он подружился с людьми из окружения принца Фумимаро Коноэ, из которых наиболее интересными в разведывательном отношении являлись личный секретарь принца Усиба и главный секретарь его кабинета Казами. В ноябре 1936 года друзья и приверженцы Коноэ, видевшие в нем наиболее подходящую кандидатуру для занятия поста премьер-министра, создали называемое Общество исследования “Сева”. Со свойственной японцам основательностью члены общества пришли к выводу, что подготовку их ставленника к работе в будущей должности следует начать заблаговременно для сведения к минимуму периода его вхождения в курс проблем. Они привлекли лучшие умы Японии к квалифицированным консультациям Коноэ по всем вопросам внутренней и внешней политики. Казами возглавил группу по изучению Китая и в 1937 году пригласил в нее Одзаки как признанного специалиста по этой стране, после чего уже летом следующего года тот стал полноправным консультантом “Сева” и получил доступ к документам его секретариата.

Макс Клаузен

Модный художник Мияги не мог похвастаться прямым выходом на государственные секреты, однако довольно успешно собирал военную информацию, в частности, об открывшихся в Харбине и Маньчжурии разведшколах. Его идея создать охватывающую всю страну сеть используемых “втемную” доверенных информаторов не реализовалась, но некоторые добытые им сведения все же представляли заметный интерес.

А. М. Жданкова

Возраставший поток информации требовал более высокого уровня связи. О передатчике “Бернгарда” можно было забыть, и Центр настойчиво пытался изыскать новые средства и способы передачи материалов. С 1936 года знакомый Зорге по Харбину радист Макс Готфрид Фридрих Кристиан сен-Клаузен прибыл в Пекин и занялся вопросами обеспечения курьерской связи и финансового обеспечения деятельности группы. Необходимо отметить, что это произошло вовсе не добровольно, поскольку он был весьма обижен на СССР в целом и на разведку в частности.

История взаимоотношения Клаузена с РУ КА отнюдь не столь безоблачна, как долгие годы изображалась в пропагандистских изданиях. Женитьба в Шанхае на откровенной антикоммунистке, эмигрантке и финской гражданке (по первому браку) Анне Михайловне Жданковой (Валениус), естественно, не прибавила ему доверия в Москве, тем более, что деятельность разведчика в Маньчжурии не увенчалась успехом ни по основной работе, ни по линии прикрытия. Торговля мотоциклами не принесла его фирме ни единого доллара, и у местной полиции вполне закономерно могли возникнуть вопросы по этому поводу, поэтому командировку Клаузена прервали досрочно и приказали прибыть в СССР без Анны. Разведчик не подчинился запрету и самовольно привез ее в Москву, поэтому совершенно естественно, что в Центре его встретили далеко не как героя. В довершение неприятностей, в Москве у Клаузенов сразу же украли все деньги и документы, в чем Анна немедленно заподозрила ведомство своего мужа. После шестинедельного отдыха в закрытом одесском санатории военной разведки Клаузена направили на работу в радиошколу Разведупра, где он разрабатывал портативные агентурные рации, поддерживал связь с группой агентов и читал курс радиотехники. В 1934 году его с женой без объяснения причин уволили из разведки и под фамилией Ротман отправили ремонтником на машинно-тракторную станцию в Республику немцев Поволжья. Нищенские заработки поставили семью на грань нищеты, но Макс устроился подрабатывать еще на нескольких работах и как-то выправлял положение. Антисоветские настроения у Анны крепли с каждым днем, и следует признать, что для этого она имела все основания. В 1935 году радиста точно так же без объяснения причин затребовали в Москву, однако обиженный Клаузен совершенно не горел желанием немедленно явиться в IV управление и первые две телеграммы из Центра попросту проигнорировал. Третья депеша была подписана самим наркомом обороны Ворошиловым и, естественно, адресовалась отнюдь не “Ротману”, а первому секретарю местного комитета ВКП(б). После вмешательства на столь высоком уровне Клаузен уже через день появился в Москве, где после длительного и неприятного объяснения с Берзиным его вновь направили в ту же самую радиошколу, из которой изгнали в прошлом году. Людьми с такой квалификацией бросаться было нельзя. Клаузен являлся одним из лучших специалистов по радиосвязи и ее техническим средствам, а на первомайском параде 1935 года в Москве удостоился чести прошагать во главе колонны китайских коммунистов, обучавшихся радиоделу для войск КПК. В столице знакомый с радистом по Китаю Зорге предложил ему вступить в свою группу в Японии, на что тот не без колебаний ответил согласием. К месту назначения Клаузен отбыл через Нью-Йорк и через некоторое время высадился в Йокогаме.

В апреле 1938 года посол Германии в Токио Дирксен отбыл на аналогичный пост в Лондон, его сменил бывший военный атташе Отт. К этому времени он стал уже генерал-майором, но повышение по службе не отразилось на его дружбе с Зорге, получившим теперь доступ к существенно более широкому кругу документов. Однако почти сразу же вслед за назначением Отта произошло драматическое событие, вторично поставившее точку на грань провала. Зорге купил мотоцикл и с удовольствием носился на нем по улицам Токио, совершенно игнорируя требования безопасности движения, что закончилось вполне закономерно. Однажды после проведенного в семье Оттов вечера с выпивкой он не справился с управлением и врезался на мотоцикле в препятствие, сильно разбившись при этом. В кармане у резидента находились разведывательные отчеты в Центр, поэтому, несмотря на острую боль от полученных травм, Зорге настоял на вызове Клаузена и отдал ему отчеты и ключи от своей квартиры, где хранились финансовые документы группы. Лишь после этого он позволил себе потерять сознание. Мужественное поведение резидента, вне всякого сомнения, позволило избежать провала всей сети, поскольку японская полиция всегда весьма тщательно осматривала содержимое карманов лиц, находившихся в бессознательном состоянии, тем более иностранцев. Впрочем, виновен в происшествии был только он сам, и никто другой. Последствия травм на два месяца вывели “Рамзая” из строя, оправился он лишь к июню 1938 года.

1939 год внес новые изменения в деятельность резидентуры. Коноэ недолго продержался на посту премьер-министра, в январе его сменил барон Хиранума. Некоторое время Одзаки находился не у дел, но специалист такого уровня вскоре вновь оказался востребованным. В июне “Инвест” стал консультантом токийского филиала Южно-Маньчжурской железной дороги и получил доступ к широкому спектру информации по Маньчжоу-Го. Мияги добыл развернутый анализ боевых действий у реки Халхин-Гол с выводами, извлеченными армейским командованием из этого инцидента. Вукелич заметно упрочил свое положение и был принят на работу корреспондентом в информационное агентство “Гавас, известное в наше время как “Франс-пресс”. Зорге в 1940 году вступил в Германскую ассоциацию прессы. Наряду с членством в НСДАП, это укрепило его престиж и репутацию среди немецкой колонии в Токио. Еще с 1939 года резидент стал официально прибывать на работу в здание посольства, где для него был выделен небольшой кабинет. Он не состоял в штате, однако получал плату за свою деятельность, заключавшуюся в снабжении Отта и других сотрудников посольства информацией, полученной им от японцев.

Бранко Вукелич

Наконец-то удалось наладить регулярную радиосвязь с Владивостоком, где сигналы передатчика Клаузена (“Фриц”) принимала станция с позывными “Висбаден”. Радист начал передачу радиограмм с февраля 1936 года, причем выбирал места для сеансов связи весьма профессионально, кочуя с места на место. Первый перехват его сообщения расположенной в Корее японской станцией произошел в июле 1938 года, хотя дешифровальная служба не смогла ее прочесть ни ее, ни последующие донесения. Хотя Клаузен использовал легко запоминаемые шифры простой замены, для усложнения их вскрытия к зашифрованному тексту добавлялась случайная гамма, взятая наугад из “Германского экономического ежегодника”. Такая система одновременно являлась простой и достаточно надежной. Работу японской радиоконтрразведки дезориентировало также и использование им позывных, характерных для китайских радиолюбителей. Пеленгация передатчика в те годы могла быть произведена лишь случайно, поскольку передвижных пеленгаторов было крайне мало, а техническое несовершенство стационарных приводило к ошибке до двух километров и в условиях густонаселенного города практически исключало возможность точно засечь станцию. За весь период деятельности резидентуры Зорге японцы перехватили около четверти посланных Клаузеном радиограмм, однако так и не смогли ни дешифровать тексты, ни установить их источник. По-прежнему использовались курьеры, в частности для пересылки денег и передачи документальных материалов. Кроме того, начиная с 7 января 1940 года и до самого ареста группы в октябре 1941 года, на связь с Клаузеном выходил офицер “легальной” резидентуры, вначале консул СССР в Токио С. Л. Будкевич, а с сентября 1940 года — второй секретарь посольства В. С. Зайцев. Центр финансировал резидентуру в размере тысячи долларов США в месяц, но затем дал указание использовать для этих нужд прибыль фирмы-прикрытия Клаузена. Это сильно задело радиста, не преминувшего вспомнить все старые обиды и в результате из чувства внутреннего протеста стал прохладнее относиться к требованиям конспирации. В частности, он не всегда спешил уничтожать тексты переданных сообщений, что в 1941 году позволило полиции получить одно из главных доказательств шпионской деятельности группы Зорге.

Япония уверенно продвигалась к мировому господству и уже планировала развернуть активные боевые действия против англичан и голландцев. Нападение Германии на СССР застало Токио врасплох. Хотя Япония была обязана присоединиться к своей европейской союзнице, уроки Хасана и Халхин-гола заставили ее правительство благоразумно воздержаться от опрометчивых шагов и руководствоваться положениями заключенного в Москве 13 апреля 1941 года японо-советского пакта о нейтралитете. Это не распространялось на разведывательные операции. В стенограммах Международного военного трибунала для Дальнего Востока имеется датированный 6 июля 1941 года меморандум ОКБ, гласящий: “Полковник Ямамото, помощник японского военного атташе в Берлине, явился 4 июля 1941 года в сопровождении майора Хигути к начальнику 2-го отдела контрразведки полковнику фон Лагоузену (Лахузену — И. Л.) и заявил следующее: японский генеральный штаб готов проводить подрывную деятельность на Дальнем Востоке против Советского Союза, особенно со стороны Монголии и со стороны Маньчжоу-Го, и в первую очередь в районе, прилегающем к озеру Байкал”[389].

Но значительно энергичнее Япония рвалась к южным источникам сырья и продовольствия, топлива и полезных ископаемых. Правительство, армейское и флотское командование понимали, что Юго-Восточная Азия может обеспечить их лишенные собственных природных ресурсов острова всем необходимым для существования. Конфронтация с Соединенными Штатами никак не входила в планы японцев, ее старались избежать и ограничиться захватом потерявших своих хозяев дальневосточных колоний Голландии и Франции. Однако Вашингтон вовсе не собирался безучастно наблюдать за экспансией своего главного дальневосточного соперника. Безусловно, Япония являлась откровенным агрессором, но не все обстояло столь однозначно, поскольку ее присоединение к странам “оси” явилось не в последнюю очередь демонстративным актом, призванным предостеречь Соединенные Штаты от грубого давления на Токио. Из-за прекращения действия торгового договора 1911 года сократились, а затем и вовсе прекратились поставки в Японию стратегически важных материалов из США, в особенности нефти. В конечном счете, именно нехватка нефти и привела к отчаянному акту нападения японского флота на Перл-Харбор и вторжению японской армии в азиатские владения Британии. Европейская война постепенно превращалась в мировую.

3. ИНДОКИТАЙ И БИРМА

До декабря 1941 года Юго-Восточная Азия оставалась вне Второй мировой войны. Проходившие недалеко от нее в Китае боевые действия воспринимались как нечто изолированное и не имевшее отношения к европейскому конфликту. Помимо прочего, в регионе не действовали и германские разведывательные службы. Партнеры по “оси” установили разграничительную линию ответственности между собой по 70 меридиану восточной долготы, в связи с чем Индия, Индокитай и Таиланд относились к операционной зоне спецслужб Японии.

Восток и юг Азиатского континента отличало преобладание колоний и доминионов, а следовательно, и наличие более или менее организованного национально-освободительного движения. Великобритания владела Индией, Цейлоном, Бирмой, Гонконгом и Британской Малайей, включавшей колонию Стрейс-Сеттлментс, Малайскую федерацию (Перак, Селангор, Негери-Сембилан и Паханг) и государства Кедах, Перлис, Келантан, Тренгану и Джохор. Французский Индокитай состоял из Тонкина (Северный Вьетнам), Кохинхина (Южный Вьетнам) и Лаоса. Голландская Восточная Индия включала в себя свыше десяти тысяч островов архипелага, в том числе таких крупных, как Ява, Суматра, Борнео (Калимантан), Сулавеси (Целебес) и Новая Гвинея общей площадью почти 2 миллиона квадратных километров. В Токио прекрасно понимали чувства местных жителей по отношению к колонизаторам и активно и умело использовали их в пропагандистской и разведывательной деятельности в регионе. Естественно, японцев интересовало не некое абстрактное “сопро-цветание” азиатской расы, а собственные и вполне конкретные интересы. Юго-Восточная Азия олицетворяла для них не только выгодные стратегические позиции, но и нефть, каучук (4/5 мирового производства), олово (2/3 мирового производства), марганец, бокситы, золото, серебро, вольфрам, свинец, драгоценные камни и продовольствие. Именно ради этих природных богатств японская агрессия, окончательно спровоцированная нефтяным эмбарго США и финансовыми санкциями, направилась на юг.

Собственно, начало проникновения Японии в регион нельзя отсчитывать с какого-либо конкретного момента. В сентябре 1940 года, после подписания с правительством побежденной Франции соглашения о совместной обороне, ее войска беспрепятственно вступили на территорию Тонкина и установили контроль над страной, лишь однажды встретив героическое сопротивление горстки жандармерии. Во Французском Индокитае операции стратегической разведки вовсе не понадобились, японцы обошлись дипломатическим давлением на власти. Очередной этап экспансии стал для Токио роковым, поскольку правительство Рузвельта весьма болезненно отреагировало на него и 26 июля объявило о замораживании японских активов в американских банках. Эта акция явилась одной из существенных причин, побудивших Японию в декабре 1941 года напасть на Соединенные Штаты, чего большинство в ее правительстве надеялось все же избежать.

По политическим соображениям японцы сохранили прежнюю колониальную администрацию во главе с Жаном Дежу, представлявшую интересы 40 тысяч французов в общем 23-миллионном населении Индокитая. Вишистским властям как союзному режиму было даже позволено сохранить армию при условии, что она не будет вмешиваться в любые предстоящие боевые действия.

Вьетнамцы первыми ощутили на себе, что японское владычество ничем не лучше французского колониального ига и преследует единственную цель выкачки природных ресурсов из приобретенных территорий. Однако эти перемены впервые продемонстрировали народу реальную возможность изменения политического режима и пробудили первые обоснованные надежды на предстоящее освобождение, до которого было все же еще очень далеко. Именно указанные обстоятельства послужили толчком к созданию Лиги борьбы за независимость Вьетнама (Вьетминь) во главе с известными в дальнейшем лидерами Хо Ши Мином и Во Нгуен Зиапом.

Японская военная разведка придавала большое значение созданию оперативных позиций и инфраструктуры во Французском Индокитае, для чего после июля 1940 года организовала в Ханое нелегальную резидентуру Сумида кикан, она же — Нишихара кикан, по имени руководившего ей генерал-майора Нишихара. Первоначальным предназначением этой точки являлась разведка перевозок по Бирманской дороге, а после высадки японских войск в Индокитае в течение некоторого периода времени она занималась вопросами собственной безопасности разведорганов в регионе. Позднее ее вновь перепрофилировали и переключили на поддержание связи с местными представителями правительства Виши, а также на негласные контакты с вьетнамским национально-освободительным движением.

Бирманская дорога

В Бирме дела обстояли иначе. Развитие японской агрессии в Китае требовало перерезать южный путь подвоза снаряжения для войск Гоминьдана по 681-мильной Бирманской дороге, что немедленно позволило бы создать благоприятные предпосылки для изоляции и последующего захвата страны. Токио попытался решить этот вопрос дипломатическим путем, однако безуспешно. Входившая в состав Британской Индии Бирма лишь в 1937 году получила статус отдельной колонии, поэтому решения такого уровня принимались не в Рангуне, а в Лондоне. Форин офис блокировал все дипломатические инициативы в этом направлении, но японское правительство приняло решение любой ценой прекратить снабженческие перевозки. Несмотря на начавшуюся в Европе войну, в Токио были далеко не уверены в своевременности вступления в прямое военное столкновение с Британией, поэтому ставка делалась на инспирированное восстание местного населения против колониальной зависимости. Такая акция требовала серьезной и обстоятельной разведывательной подготовки, в связи с чем ее поручили опытному военному разведчику полковнику Кейдзи Судзуки. Он прибыл в Шанхай под именем Масуто Минами и прикрытием корреспондента газеты “Иомиури”, а затем перебрался в Рангун, где занял пост генерального секретаря Японско-бирманского общества. Помощниками и главными агентами резидента являлись буддийский монах Нагаи и торговый представитель Японии в Бирме Оба. Слишком активная работа полковника по поддержке националистов не ускользнула от внимания МИ-5, вовремя сумевшей взять под контроль большинство его контактов. В августе 1940 года полиция одновременно арестовала почти всех причастных к нелегальной деятельности лиц, однако сам Судзуки, предупрежденный об опасности в последний момент, едва успел бежать в Токио.

После небольшого перерыва он получил задание создать в Бангкоке совместную резидентуру разведок армии и флота под условным названием Минами кикан. На первых порах, в декабре 1940 года ее штат состоял из семи гражданских служащих, шести армейских и трех флотских офицеров, позднее он несколько вырос. Резидент сделал ставку на национально-освободительное движение “Добама Аси-айон” (“Мы — бирманцы”), внутри которого радикально настроенный 25-летний активист Аун Сань создал Бирманскую революционную партию и провозгласил курс на вооруженное восстание против британского господства. Следует отметить, что на данном этапе все действия левых радикалов (“такинов) из группы Аун Саня проходили без малейшего вмешательства извне, поскольку они имели весьма путаное представление о способах достижения своей цели и возможных внешних союзниках. Первоначально такины рассчитывали получить поддержку от идеологически близкого им СССР, однако тот находился далеко и в предвоенный период совершенно не вмешивался в дела в Юго-Восточной Азии, а потому союз с ним исключался напрочь. Японцы тем временем сделали ставку на авторитетного политика, бывшего премьера колониального правительства Ба Мо, а группировку Аун Саня в качестве серьезной силы даже не рассматривали. Вскоре демонстративные антибританские высказывания привели Ба Мо и его сторонников в тюрьму, и резидентура была вынуждена начать поиски новой опоры, по-прежнему не обращая внимания на такинов из Бирманской революционной партии.

Аун Сань собрался эмигрировать и продолжать борьбу за независимость своей страны из-за границы. Перед отъездом отпущенный под денежный залог до суда Ба Мо устроил ему аудиенцию у японского консула в Рангуне, но тот совершенно не воспринял бирманца всерьез. Тем временем находившийся в Бангкоке и не имевший никакого представления о новом добровольном кандидате в союзники полковник Судзуки разработал развернутый “План независимости Бирмы”, состоявший из трех этапов. На первом из них бирманских волонтеров следовало отправлять в созданные японскими военными для этой цели учебные лагеря в Таиланде, второй этап предусматривал их шестимесячную специальную подготовку и организацию приграничных баз снабжения и складов оружия, а на завершающем третьем этапе планировалось поднять общее восстание бирманцев под руководством обученных партизанским действиям добровольцев и примкнувших к ним офицеров. Тем временем Аун Сань с несколькими единомышленниками прибыл в Таиланд, где с огорчением выяснил, что беседа с консулом не привела к каким-либо результатам. Японцы отнюдь не стремились выйти с революционером на связь и вообще ничего не знали о его высокой миссии. Деньги у такинов заканчивались, они жили впроголодь, вернуться же на родину уже не могли.

План полковника Судзуки получил одобрение в Токио. Теперь требовалось отыскать желающих создать национальное марионеточное правительство, с которым можно было бы вести переговоры, но, к большому разочарованию резидента, все приемлемые кандидаты сидели в тюрьмах. Внезапно он совершенно случайно и с большим удивлением обнаружил, что практически идеальная для этой цели фигура, оказывается, уже давно находится на контролируемой японцами территории. В октябре 1940 года полковник отбыл в Токио, и лишь в декабре, после длительных согласований и утверждений, туда же для дипломатических переговоров доставили изголодавшегося и вконец отчаявшегося Аун Саня.

После быстрого решения принципиальных политических вопросов работу с ним продолжила разведка. Резидентура Минами кикан по-прежнему отвечала за подготовку восстания в Бирме, поэтому 30 такинов отправили на Тайвань, где до октября 1941 года они прошли интенсивную подготовку по программе обучения партизанских формирований. К этому времени полковнику Судзуки удалось создать четыре базы снабжения и их резервные филиалы на бирманско-таиландской границе, а его агенты уже разведали все перевалы и были готовы выступить в качестве войсковых проводников через горы. Разведка сделала все для подготовки восстания и полного прекращения снабжения Китая по Бирманской железной дороге, однако этого не произошло. Судзуки получил из Токио строжайший запрет на любые дальнейшие действия в этом направлении, а Минами кикан немедленно перебазировали из Бангкока в Сайгон. Создалось впечатление, что японцы спешно уносят ноги из ставшего опасным для них региона, и это повергло резидента в полное недоумение. Но все объяснялось совершенно иначе. К этому времени правительство Тодзио уже приняло твердое решение атаковать британские и голландские колонии в Юго-Восточной Азии и всеми силами маскировало подготовку к агрессии. Лишь офицерам разместившейся еще зимой 1940 года около Тайбэя “части № 82” было позволено знать о предстоящих событиях. Они занимались планированием и разведывательной подготовкой вторжения в Юго-Восточную Азию, а всем остальным, даже многократно проверенным резидентам, из соображений конспирации до последнего времени предстояло оставаться в неведении. Резидентура Минами кикан возвратилась к прежнему месту дислокации лишь после нападения на Перл-Харбор, но поскольку в Юго-Восточной Азии тогда уже шли бои, ее подчинили командованию 15-й армии.

4. БРИТАНСКИЕ ВЛАДЕНИЯ

Азиатские резидентуры секретных служб Великобритании в первую очередь предназначались для обеспечения сохранения целостности империи, поэтому основным направлением их деятельности являлся контроль за национально-освободительными и леворадикальными партиями и группировками. Внешняя угроза, в особенности со стороны Японии, беспокоила главным образом морскую разведку и в существенно меньшей степени — политическую. Однако постепенно это направление начало вызывать в Лондоне тревогу, и в марте 1938 года заместитель директора воздушной разведки (АИ) подполковник авиации X. Уигглсворт был направлен в трехмесячную инспекционную поездку для оценки степени эффективности расположенных к востоку от Суэца резидентур.

Из соображений бюджетной экономии британские спецслужбы не имели на Дальнем Востоке отдельных “станций”, взамен которых в Гонконге, Шанхае и Сингапуре были созданы “Объединенные разведывательные бюро” (КИБ). Крупнейшим из них являлось образованное в 1935 году “Гонконгское объединенное разведывательное бюро” (КИБГК), в обиходе часто именовавшееся “Дальневосточным объединенным бюро” (ФЕКБ). В мирное время основная задача этого органа заключалась в своевременном предупреждении о предстоящей агрессии со стороны потенциального противника, а в период войны бюро должно было снабжать местное командование информацией из Лондона и сообщать в центр об обстановке в своей зоне ответственности: Китае к югу от Фучжоу, Тайване и Филиппинах. При принятии решения о размещении резидентуры представители армии настаивали на Шанхае, для моряков же более удобным местом представлялся Сингапур. Чтобы не порождать конфронтации между спецслужбами двух видов вооруженных сил, КИБГК было открыто в Гонконге по соседству с существовавшей ранее резидентурой СИС, и предпосылки к возможному конфликту исчезли.

Бюро не проводило самостоятельные агентурные операции. Оно поддерживало связь с органами морской разведки Великобритании на Тихом и Индийском океанах, добывавшими первичную информацию на широком пространстве от Восточного берега Африки до Западного побережья Северной и Южной Америки, с военной и военно-воздушной разведкой на Дальнем Востоке, с открытым несколько позднее Дальневосточным отделением Оперативного разведывательного центра, а также с рядом британских дипломатических и консульских учреждений. Контакты КИБГК с британской миссией в Таиланде категорически запрещались ввиду крайних симпатий возглавлявшего ее Джозия Кросби к правительству страны пребывания, что с учетом тесных связей между Бангкоком и Токио не исключало возможность утечки информации. Однажды бюро по ошибке все же запросило информацию у посланника в Бангкоке, на что тот подготовил сразу два ответа. Первый из них представлял собой краткую записку в Форин офис с замечанием о необходимости направления всех запросов по обычным дипломатическим каналам. Второй, более пространный ответ адресовался непосредственно руководителю КИБГК. В нем Кросби предупреждал о том, что если поднятые в письме вопросы действительно находятся в сфере интересов его автора и при этом затрагивают Таиланд, то любая утечка информации может повлечь за собой непредсказуемые и крайне негативные последствия. В любом случае, извещал посланник, его сотрудники слишком заняты и не располагают свободным временем для переписки с разведчиками. На этом таковая прекратилась.

Первым руководителем КИБГК являлся капитан 1-го ранга Дж. у. А. Уоллер, которого в целях конспирации называли “капитаном штаба командующего Китайским флотом”. Фактически его должность именовалась “руководитель разведывательного штата” и в этом варианте могла упоминаться исключительно в закрытых документах. Заместителем начальника КИБГК был капитан 2-го ранга Макдональд, а основным оперативным офицером — майор Брэмуелл. Общий штат КИБГК первоначально насчитывал 29 человек, главным образом занятых отслеживанием перемещений японских кораблей. Резидент НИД, капитан 2-го ранга Чарльз Дрэйдж завербовал нескольких ранее работавших в японских водах китайских лоцманов и получил от них довольно подробную информацию о навигационной обстановке. Кроме того, на связи у КИБГК находился один из старших чиновников в военной администрации Ван Цзинвэя. В задачах бюро доминировали интересы флота, и для соблюдения паритета в направлениях работы в него ввели представителей военной разведки полковника В. Р. Буркхардта и капитана С. Р. Боксера, а в 1936 году к ним добавили еще четырех действовавших в интересах армии офицеров. Политической разведкой в бюро ведал всего один офицер СИС, поэтому эта линия, естественно, достигла наименьших успехов.

КИБГК дислоцировалось на территории военно-морской базы, что было очень удачно с точки зрения безопасности, но создавало проблемы для конфиденциально посещавших его гражданских лиц. Возвращавшимся из Китая и Японии бизнесменам, торговым морякам и другим неофициальным источникам при случайных встречах со своими знакомыми требовалось удовлетворительно объяснить факт своего пребывания в столь специфическом месте, что было возможно далеко не всегда. Проблему решили с помощью СИС, предоставившей КИБГК для этих целей свою явочную квартиру в городе. Несмотря на столь дружественный шаг, бюро не слишком хорошо взаимодействовало с политической разведкой, как, впрочем, и с другими аналогичными службами. Нельзя сказать, что в Гонконге имели место какие-либо проявления недоброжелательности между различными оперативными органами, просто все разрабатывали свои собственные линии и направления, не вдаваясь в интересы “соседей”. Отчасти в этом был повинен традиционный изоляционизм британских моряков, привыкших не обращать внимания на армию и тем более на гражданских. Это усугублялось и противоречиями между традиционными разведчиками и радиоразведчиками, чувствовавшими себя особой кастой. Подобное высокомерие было в некоторой степени оправдано, поскольку радиоразведка действительно стала самым результативным направлением деятельности гонконгской точки. Ее еще в 1924 году начал вести в инициативном порядке казначей флота и радиолюбитель Эрик Нэйв, вместе с единственным помощником использовавший корабельную радиостанцию для перехвата японской корреспонденции. После его отбытия из Гонконга в 1927 году перехваты прекратились. Вплоть до 1934 года эта работа осуществлялась лишь эпизодически, но затем по инициативе начальника ПШКШ Элистера Деннис-тона радиоразведка под руководством капитана 2-го ранга Гарри Шоу стала вестись регулярно. Пост добился немалых успехов вопреки значительным техническим трудностям, среди которых даже необходимость демонтажа антенн перед тайфунами и невозможность проведения перехвата во время работы радиоустановок британских кораблей являлись не самыми существенными. Гонконг представлял собой крайне неудачное место для размещения поста радиоразведки из-за уязвимости от внезапного нападения и плохих условий для размещения оборудования и персонала. В Лондоне осознавали недостаточность ресурсов империи для одновременного ведения войны против Германии, Италии и Японии, ввиду чего утрата Гонконга при подобном развитии событий представлялась неизбежной. Тем не менее, пока никакие действия по передислокации КИБГК не предпринимались. Постепенно англичане стали читать все больше закрытых с помощью ручных шифров японских радиограмм, в том числе и дипломатических, а пик их достижений пришелся на 1937 год, когда в связи с боевыми действиями в Китае радиообмен значительно увеличился. Итальянцы предупреждали японцев о возможных криптоаналитических успехах их противников, но те были полностью уверены в стойкости своих кодов и проигнорировали информацию союзников. В 1940 году они аналогичным образом поступили с предупреждением немцев об успехах американцев во вскрытии японских машинных шифров.

В начале 1937 года Уоллера на посту руководителя КИБГК сменил капитан 1-го ранга Эдмунд Г. X. Рашбрук, вскоре оказавшийся вовлеченным в весьма неприглядный инцидент. Выяснилось, что руководитель разведоргана, который, казалось бы, в первую очередь должен соблюдать секретность, продемонстрировал грубые нарушения установленных в этой области требований. В 1937 году он договорился с управляющим Восточной телеграфной компанией о негласном предоставлении для вскрытия всех телеграмм расположенного в колонии генерального консульства Японии, в которых вернувшийся в Гонконг уже в качестве радиоразведчика Нэйв, к своему удивлению, обнаружил несколько упоминаний о КИБГК. В результате тщательного изучения текстов он пришел к выводу, что утечка идет с самого высокого уровня, и решил самостоятельно выявить ее источник. Нэйв запустил контролируемую дезинформацию, позволившую существенно сузить круг подозреваемых, и установил, что искомые данные попадали к японцам от итальянки, близкой подруги новой жены Рашбрука Марджори. Дополнительным подтверждением причастности этой женщины к разведорганам противника явились ее настойчивое приставание к самому Нэйву с расспросами о предметах, имеющих прямое отношение к организации радиосвязи базировавшегося на колонию британского флота. В период временного отъезда итальянки из Гонконга поток информации о КИБГК прервался, а с ее возращением возобновился вновь. Лишь после этого постоянно отмахивавшийся от предупреждений Нэйва Рашбрук поверил, что его супруга легкомысленно выбалтывает подруге-иностранке секретные сведения, которые ее муж еще более легкомысленно разглашал у себя дома. Следует отметить, что на дальнейшую карьеру разведчика это не повлияло, и некоторое время спустя он сменил адмирала Годфри на посту руководителя разведки Адмиралтейства.

После смены Уоллера на Рашбрука на КИБГК была возложена уже более конкретная “ответственность за слежение за политическим курсом японского военного и стратегического развития и любых секретных приготовлений к военному удару, наносимому без предупреждения”[390]. Кроме того, бюро отвечало также за организацию сбора информации от капитанов и офицеров британского торгового флота о замеченных ими боевых кораблях и торговых судах потенциальных участников боевых действий с целью получения подтверждений данных оперативной радиоразведки. Эта работа проводилась достаточно активно, составлялись соответствующие схемы и графики, но массовую переброску японских войск в Китай в 1937–1938 годах КИБГК вскрыть так и не смогло. В результате англичане пришли к неутешительному, хотя и очевидному выводу о способности японцев мобилизовать каботажный флот на линиях, проходящих в стороне от международных морских путей, и гарантированно обезопасить свои перевозки от визуального обнаружения. Тем не менее, система офицеров торгового флота, привлеченных к наблюдению за поверхностью моря в интересах разведки, продолжала существовать и развиваться.

КИБГК результативно взаимодействовало с находившимися в колонии китайскими радиоразведчиками. Еще в 1937 году китайская разведка получила согласие англичан на открытие в Гонконге поста радиоперехвата, а осенью 1940 года генералы БВС Чжэн Цзэминь и Шан Чжэнь передали коллегам из Правительственной школы кодов и шифров (ПШКШ) в Сингапуре, Рангуне и Гонконге предложение своего руководителя Дай Ли начать совместную работу против японцев. Англичане согласились и приняли в Гонконге офицера связи БВС Чэнь Чая. Предварительное соглашение предусматривало разделение между сторонами обязанностей по перехвату и дешифровке и исключительное право британцев на получаемые результаты, вне зависимости от степени сотрудничества китайцев с третьими странами. После этого в ноябре 1940 года 11 радистов и криптоаналитиков во главе с Ван Хуймином вылетели из Чунцина в Гонконг с дешифровальной машиной китайского производства и 8 передатчиками, по каковой причине и получили неофициальное наименование “Группы 8”. В течение последующих 13 месяцев они успешно вели радиоразведку японской авиации и отчасти флота на базах в Шантоу, Фучжоу, на острове Саньчжао, а с апреля 1941 года — и в Гуаньчжоу. Одним из незапланированных результатов работы группы явился перехват радиообмена одного из местных англичан с японскими военными, как оказалось, касавшегося контрабандных поставок запрещенных товаров. Ван Хуймин сделал на этот счет официальное представление гонконгским властям, которые быстро пресекли незаконную деятельность.

В 06.00 8 декабря 1941 года операторы “Группы 8” перехватили сообщение о первой воздушной атаке на Гонконг и предупредили о ней англичан за час до бомбового удара. В дальнейшем китайские радиоразведчики в основном прослушивали радиообмен японских ВВС, но их контакт с союзниками был утрачен 12 декабря после гибели британского офицера связи при очередной бомбежке города. В возникшей неразберихе англичане не нашли времени для возобновления взаимоотношений, и в дальнейшем китайцы пересылали сообщения в Чунцин. После падения Гонконга в конце декабря сотрудники “Группы 8” уничтожили свое оборудование и успешно эвакуировались на континент под видом обычных беженцев.

Взаимодействие британских и китайских спецслужб осуществлялось и в иных направлениях. СИС имела давние и традиционные связи как с Гоминьданом, так и с КПК. Еще в сентябре 1939 года МИ(Р) планировала направить в Китай группу своих специалистов по диверсионной и партизанской войне для оказания чунцинскому правительству помощи в войне против Японии. Ее под прикрытием министерства информации должны были возглавить Питер Флеминг, Майкл Аиндсей и будущий главный наблюдатель СОЕ в Китае Джон Кесуик, однако в развитие ситуации вмешался постоянный заместитель министра иностранных дел Великобритании Александр Кадоган. Он опасался спровоцировать конфликт с Японией и распорядился положить конец начавшемуся сотрудничеству, но разведчики не сдались и в следующем году неоднократно появлялись в Китае, правда, под иными прикрытиями. В середине 1940 года британские инструкторы обучали китайских партизан в диверсионных школах в Китае и Бирме под общим руководством заместителя начальника ФЕКБ и военного атташе Великобритании Гордона Гримсдейла. Первоначально запрет Кадо-гана еще воспринимался всерьез, и формальным руководителем этого учебного процесса на всякий случай значился датчанин Эрик Нихольм, но вскоре его убрали с занимаемого поста. Сделано это было с согласия Форин офис, поскольку в сложившейся ситуации основной задачей стало не столько обучение партизанских отрядов, сколько демонстрация британского присутствия в регионе в качестве активной и влиятельной политической силы, способной вмешаться в любую ситуацию.

Тем не менее, главным приоритетом спецслужб на Дальнем Востоке продолжала оставаться радиоразведка. Обострение обстановки вновь заставило Лондон задуматься о целесообразности сохранения КИБГК на прежнем месте дислокации. В предвидении возможного падения Французского Индокитая и предстоящих боевых действий система британской разведки на Дальнем Востоке в 1938–1939 годах подверглась серьезной реорганизации. “Дальневосточное объединенное бюро” было переведено в Сингапур, а на прежнем месте осталась лишь “скелетная” организация с вспомогательной группой дешифровальщиков. ПШКШ не возражала против передислокации своего поста, поскольку из Малайи, как показали опыты, легко перехватывались и японская переписка, и радиообмен между советским Дальним Востоком и Москвой. В 1939 году в ФЕКБ планировалось иметь штат из 57 операторов, криптографов и переводчиков.

Британская СИС также имела в Гонконге свою “станцию”, которую в межвоенный период возглавлял недавно переведенный из военно-морской разведки упомянутый капитан 2-го ранга Дрэйдж. Его прикрытием служил пост коммерческого советника губернатора колонии, а помещение резидентуры находилось в здании Гонконгского и шанхайского банка. На новом месте работы Дрэйдж занимался хорошо знакомым ему делом, поскольку в период службы в НИД его главной задачей являлось вскрытие намерений правительства Чан Кайши по отношению к Японии, то есть ведение политической разведки. Непосредственным начальником резидента являлся главный резидент СИС в Шанхае Гарри Стептоу, однако руководитель гонконгской точки вел себя совершенно независимо. Возможно, причиной этого было его крупное состояние, унаследованное от дяди Дрэйджа по материнской линии Томаса Исмея, основателя и первого владельца крупнейшей и известнейшей судоходной компании “Уайт Стар Лайн”. После ухода Дрэйджа гонконгскую точку СИС возглавил Алекс Саммерс, заместителем которого был назначен Джордж Мерриман. Оба они проработали в колонии до момента оккупации ее японцами и были ими интернированы. Контрразведчики противника не смогли установить факт принадлежности Саммерса и Мерримана к разведке и установили для них весьма щадящий режим содержания, практически не ограничивавший их свободу действий и передвижения в пределах колонии (естественно, в данный период бывшей).

С 1940 года Гонконг стал местом дислокации группы из семи офицеров Исполнительного органа специальных операций (СОЕ), которую возглавляли М. X. Тернер и С. Ф. Суиттенхэм. Финансирование работы этой точки осуществлялось через открытый в Гонконгском и шанхайском банке счет на фиктивное имя Леонарда Брауна. Данная группа являлась не первым диверсионным органом в колонии. Еще до создания СОЕ, в июле 1939 года командующий войсками в Гонконге генерал-лейтенант Артур Эдуард Грэсетт предложил начальнику лагеря для беженцев Ф. у. Кендэллу организовать особое “Подразделение Z” для проведения тайных операций в случае захвата колонии противником. Его первыми офицерами стали майор Д. Р. Холмс, майор авиации Р. Г. К. Томпсон, лейтенант Е. Б. Тиздейл, капитан X. Б. Уильямсон и капитан С. М. Мак-Юэн. Впоследствии к ним добавились еще четверо гражданских служащих. В октябре 1941 года, после заметного обострения обстановки на Дальнем Востоке, “Подразделение Z” было переименовано в Разведывательное подразделение. Одновременно СОЕ заложил шесть тайных складов с продовольствием, боеприпасами, медикаментами и иными средствами жизнеобеспечения для работы диверсионных групп. Британцы широко развернули вербовку агентуры из числа китайцев, преимущественно проживающих на острове Хайнань. В планы руководства входило проведение специальных операций в прилегающих и более отдаленных районах Китая, но стремительное развитие событий не позволило успеть подготовиться к этой задаче должным образом. С началом войны офицеры Разведывательного подразделения смогли провести несколько мелких диверсионных актов, однако после капитуляции колонии они прекратили свои действия. Тиздейл, Холмс и Томпсон сумели ускользнуть и добрались до Чунцина, остальные просто сдались в плен.

Гонконг интересовал не только британские секретные службы. Колония являлась крупным международным центром шпионажа, где действовали разведывательные службы большинства ведущих государств мира. В этом отношении на Дальнем Востоке Гонконг уступал только Шанхаю, в котором агенты могли пользоваться всеми преимуществами международного сеттльмента, зато он издавна привлекал к себе коммерсантов всего мира, работа которых представляла собой самое удачное прикрытие для разведывательной деятельности. Исследователи отмечают ряд удачно проведенных операций, на фоне которых выделяется успех итальянцев, весной 1939 года добывших копию совершенно секретного отчета командующего Китайской базой британского Восточного флота Перси Нобля первому морскому лорду от 5 мая того же года. Самым важным местом этого документа являлась констатация неспособности защищать одновременно Ближний и Дальний Восток и необходимости в случае войны выбирать между этими двумя стратегически важными для империи регионами. Одновременно итальянские агенты проникли в резиденцию губернатора, однако неизвестно, какие материалы они смогли добыть там и добыли ли они в результате этой операции вообще хоть что-нибудь.

Абвер в Гонконге представляли германские офицеры, во множестве работавшие советниками у Чан Кайши и в этом качестве постоянно посещавшие колонию. Известно дело Карла Иоххайма, германского агента, до 1937 года проживавшего в Японии и депортированного из страны за мошенничество. Он перебрался на Филиппины, откуда также был выслан за нарушение уголовного законодательства, после чего прибыл в Гонконг. С началом боевых действий на Дальнем Востоке в сентябре 1939 года Иоххайма интернировали, через месяц он бежал из-под стражи и в ноябре вновь вернулся в захваченную японцами британскую колонию, на этот раз в качестве сотрудника военно-морского атташе Германии.

Наибольшую активность в регионе проявляли, конечно же, японцы, отошедшие от своей традиционной практики заброски офицеров армейской и морской разведки под видом парикмахеров, официантов, домашних слуг и фотографов. Здесь они предпочитали использовать в подрывных целях китайских агентов из числа приверженцев Ван Цзинвэя, а именно членов созданного в феврале 1939 года формирования “Национальное спасение через мир”. В Гонконге, Малайе, Французском Индокитае и Голландской Восточной Индии они активно вели разведку, формировали будущую “пятую колонну” и с 1940 года распространяли слухи о том, что подчиняющаяся нанкинскому марионеточному правительству Национальная армия мира и возрождения вот-вот вторгнется в колонию и возвратит ее Китаю.

Японцы широко использовали Гонконг для ведения подрывной пропаганды в индийских войсках и, судя по всему, добились определенных успехов. Во всяком случае, офицер защиты безопасности (ДСО) МИ-5 в колонии полковник Холт был убежден в том, что бунт 85 сикхов из батальона Гонконгской и сингапурской королевской артиллерии в конце 1940 года был вызван именно этой причиной. Позднее к этому мнению присоединился Особый отдел полиции Гонконга. Специфика ситуации с индийскими войсками была учтена в назначении нового ДСО, прибывшего на смену уходившему Холту. Его преемником стал офицер из Пенджаба майор Килрой, которого, в свою очередь, почти сразу же заменил суперинтендант Индийского разведывательного бюро Билл Робинсон. Следует отметить, что в результате подавления беспорядков в индийских частях и ареста в начале 1941 года лидеров индийского диссидентского движения многие сикхи дезертировали и бежали через китайскую границу в Гуаньчжоу, где дислоцировалось командование японской 21-й армии. За безопасность самой Индии в первую очередь отвечал отдел политической разведки местной полиции, именовавшийся Разведывательным бюро (ИБ), директор которого Денис Пилдити одновременно подчинялся вице-королю Индии и департаменту внутренних дел местного правительства. Контрразведывательное обеспечение войск возлагалось на военную разведку в Индии. Ее директором под кодовым обозначением ДМИ(И) являлся бригадир, впоследствии генерал-майор Уолтер Коуторн. Перечисленные структуры несли меньшую тяжесть борьбы с японским шпионажем и пропагандой по сравнению с инфраструктурой контрразведки на Дальнем Востоке, в том числе в Гонконге.

Устремлениям иностранных спецслужб противостояли органы безопасности колонии, представленные Особым отделом полиции и созданным в Гонконге в сентябре 1939 года ведомством ДСО. Особый отдел был слаб до чрезвычайности, причем не только из-за нехватки сил или недостаточной квалификации сотрудников, более знакомых с надзором за благонадежностью, нежели с контрразведкой, но и ввиду неконструктивной позиции дипломатического ведомства. В рассматриваемый период Великобритания, Нидерланды и Франция проводили в Азии политику умиротворения агрессора, практически копировавшую их европейскую линию. Это предопределяло фактическое отсутствие какой-либо официальной реакции на многочисленные случаи японского шпионажа, вскрывавшиеся контрразведывательными органами перечисленных государств на Дальнем Востоке. Характерным примером является дело переводчика генерального консульства Японии полковника Судзуки. Сотрудники Особого отдела полиции Гонконга заметили, что он фактически не владеет английским языком, зато активно поддерживает контакты с прибывающими из Чунцина и с юга страны китайцами, и предложили Форин офис выслать этого установленного разведчика. Однако дипломаты воздержались от каких-либо действий из опасения, что их воспримут в Токио как демарш, что весьма вдохновило Судзуки и убедило его в своей безнаказанности. Позднее, при выезде из страны, полковник беседовал с представителем контрразведки по-японски и на замечание англичанина о странном незнании переводчиком языка демонстративно ответил, что не учил его из-за нехватки времени, целиком посвящаемого разведывательной работе. Ситуация была доложена губернатору Гонконга Джеффри Норткоуту и так возмутила того, что он волевым порядком приказал арестовать секретаря уехавшего Судзуки. К счастью для Особого отдела, при обыске арестованного обнаружились вещественные доказательства его шпионской деятельности, что помогло избежать протеста со стороны японцев. Англичане реагировали быстро и жестко лишь при выявлении фактов подрывной работы среди индийцев, направленной на отрыв Индии от Британской империи.

Позиция различных китайских группировок по отношению к колонии была неодинаковой. Все они сходились на признании незаконности отторжения англичанами этой территории, но при этом все вели себя по-разному. Ван Цзинвэй, как уже указывалось, полностью находился в японской орбите и при поддержке Токио мог без опасений вести активную деятельность по возврату колонии. Коммунисты были существенно слабее и поэтому ограничивались пропагандой и насаждением в Гонконге агентурных сетей. Положение чунцинского правительства было совершенно иным и намного боле сложным. Чан Кайши рассматривал англичан в качестве своего естественного, хотя и временного союзника и, хотя не менее всех остальных китайцев желал возврата Гонконга, понимал, что в данный период ставить перед собой такую задачу не просто нереально, но и чревато потерей столь важной для Гоминьдана поддержки Лондона. В этом его позиция была крайне уязвима для пропаганды коммунистов, чем те не замедлили воспользоваться. Однако примирительная позиция генералиссимуса вовсе не означала, что его спецслужбы отказались от ведения в колонии оперативной работы. Летом 1941 года местная контрразведка вскрыла и ликвидировала агентурную сеть Бюро военной статистики, преимущественно занятую террористическими актами против активных коммунистов и сторонников Ван Цзинвэя. Давно и активно ненавидевший англичан эмоциональный руководитель БВС Дай Ли воспринял провал своей резидентуры как личное оскорбление. Не исключено, что именно это и послужило причиной совместного шантажа, которому местная британская диаспора подверглась со стороны БВС и криминальных группировок. Сразу после нападения японцев на Гонконг 8 декабря 1941 года представители триад довели до сведения полиции, что их люди вышли из-под контроля и намереваются начать массовые убийства европейцев, а избежать этого можно лишь путем выплаты отступного. Британцам трудно было подчиниться уголовному диктату, но паника и неразбериха сделали свое дело. На состоявшихся вскоре переговорах гражданских властей колонии и посланников триад с участием резидента БВС была достигнута соответствующая договоренность о выплате рэкетирам первого взноса в размере 20 миллионов гонконгских долларов и о завершении расчетов после окончания войны. После этого организованная преступность колонии претензий к европейцам не имела.

За процессом экспансии Японии с тревогой наблюдали и из Сингапура, где англичане располагали “Объединенным разведывательным бюро в Малайе” (КИБМ). В течение некоторого периода времени эта точка проходила период становления и в итоге постепенно превратилась в серьезный разведорган. Руководитель КИБМ капитан 1-го ранга Харкнесс сумел преодолеть ведомственную разобщенность подчиненных ему секций трех различных спецслужб, при том, что морская разведка по-прежнему сохраняла высший приоритет. Главным методом получения информации о японцах продолжала оставаться радиоразведка, причем главным образом не вскрытие переписки, а анализ перехвата. К началу войны англичане располагали на Дальнем Востоке 17 пеленгаторными станциями и внедрили крайне полезное новшество. Они записывали на кинопленку показания осциллографов при перехвате радиообмена японских кораблей и вскоре создали базу данных, позволявшую практически безошибочно идентифицировать их операторов и таким образом отслеживать перемещение крупных единиц флота. Это помогало компенсировать отсутствие у криптоаналитиков успехов в дешифровке переписки противника. Японский радиообмен контролировали около ста операторов с поста перехвата в Кранджи, австралийцы, а также британские посты в Бомбее, Эксимолте и на острове Наура. Следует отметить, что в течение десяти лет после окончания Первой мировой войны японские коды были столь несовершенны, что британским криптоаналитикам было почти нечем заняться, и основную проблему в тот период составляла нехватка специалистов, владеющих японским языком. В течение некоторого времени перехват радиограмм осуществлял пост в Шанхае под руководством главного дешифровальщика Китайской базы Восточного флота ВМС Великобритании Гарри Шоу, однако объем работы явно превосходил возможности его скромного штата. И в середине 1930-х годов, по мере усовершенствования криптосистем Японии и увеличения ее радиообмена, Деннистон настоял на увеличении количества специалистов со знанием языка наиболее вероятного противника Великобритании на Дальнем Востоке. Помимо прочего, в дальнейшем это позволило создать в Сингапуре полноценную группу радиоразведки.

28 августа 1939 года гонконгский штат КИБГК прибыл на новое место дислокации в Сингапуре практически в полном составе. Во главе разведчиков стояли капитан 1-го ранга Ф. Дж. Уайли и его заместитель, капитан 2-го ранга австралийского флота Палмер. Военную разведку представляли полковник Г. Е. Гримсдейл, майор А. К. Фергюсон, капитан П. Пендер-Кадлип, майор Дж. Г. Ивенс и владеющий китайским языком унтер-офицер. Авиаторы подполковник Уолсер и лейтенант Террелл отвечали за ведение авиационной разведки, капитан (впоследствии майор) морской пехоты Дж С. Уэстелл занимался флотом. Перебазирование в Малайю “Объединенного разведывательного бюро” из Гонконга вызвало противоречия и конфликты с уже существовавшим там КИБМ, однако вспыхнувшее было соперничество было преодолено самым радикальным путем — объединением обоих разведорганов. В дальнейшем образовавшаяся структура обычно именовалась “Дальневосточным разведывательным бюро” (ФЕКБ), но зачастую использовалось и прежнее обозначение КИБМ. Это объясняется тем, что существование и, соответственно, название этого разведоргана являлось секретным и потому, по распространенной в Британской империи практике, не вполне стандартизированным.

ФЕКБ активно работало по сбору информации от всех “штатных” разведывательных структур в бассейнах Тихого и Индийского океанов, получало данные от так называемых “местных” источников (Бюро цензуры, полицейские органы и т. д.) и поддерживало связь с французскими, австралийскими и американскими коллегами, содержавшими в Сингапуре офицеров связи с ФЕКБ. Голландские разведчики участвовали в его работе в статусе наблюдателей. Хорошие отношения сложились с рядом негосударственных компаний, в особенности предоставлявших услуги связи. Наиболее результативно ФЕКБ обслуживало нужды военно-морских сил, остальные направления добились меньших успехов.

К моменту начала войны в Европе относятся первые шаги по созданию радиоразведы-вательной службы Австралии, специалисты которой в 1939 году прошли обучение у британских и американских коллег. После этого весной 1940 года в Канберре сочли возможным организовать полноценную службу по перехвату и дешифровке японских радиограмм. Возглавить создаваемую команду дешифровальщиков предложили Эрику Нэйву, в феврале 1940 года приехавшему в Австралию на три месяца для поправки подорванного сингапурским климатом здоровья. Капитан 2-го ранга согласился, но, понимая крайнюю проблематичность шанса добиться результатов с ограниченными ресурсами, попытался получить в свое распоряжение больше людей и денег. Однако 11 апреля премьер-министр Австралии отверг его идею расширения криптоаналитического подразделения по причинам дороговизны проекта, длительности ожидания результатов и отсутствия заинтересованности Канберры в информации по европейским делам. Одновременно глава правительства отметил, что австралийские дешифровальщики даже в весьма проблематичном случае достижения успеха будут просто дублировать ФЕКБ, и проконсультировался по этому поводу в метрополии. В Лондоне не возражали протав попыток доминиона заняться вскрытием японских кодов и шифров, но существенно умерили притязания австралийцев и разрешили им создать лишь небольшую группу из десяти человек. Составление плана ее организации по отдаленной аналогии с ПШКШ было поручено Нэйву и начальнику связи ВМС Австралии капитану 2-го ранга Джеку Ньюмену. Премьер-министру программа понравилась, но утвердил он ее лишь после заверений Ньюмена как в помощи со стороны Великобритании, так и в согласии на сотрудничество правительств Голландской Восточной Индии и Новой Зеландии. Теперь предстояло формировать кадры пока еще не имевшей наименования новой структуры, что оказалось весьма непросто. Существенную помощь оказал флот, располагавший сетью станций перехвата “W” и предоставлявший в распоряжение дешифровальщиков все доступные ему средства. Статус доминиона предопределил ряд существенных ограничений: австралийские радиоразведчики были обязаны работать в фактическом оперативном подчинении ФЕКБ в Сингапуре и перехватывать только коммерческий радиообмен, но ни в коем случае не дипломатическую и не военную переписку. Установленные рамки крайне разочаровали правительство доминиона, однако оно не решились открыто нарушить их, хотя и создало не один, как планировалось ранее, а три поста перехвата флота в Канберре, Мельбурне и Дарвине. Радиоразведка получила первоначальный толчок к развитию и оформилась структурно. Отныне она именовалась Сектором специальной разведки (СИБ).

Летом 1939 года секциям “W” (позывные, частоты, пеленги) и “Y” (криптоанализ) ФЕКБ было позволено начать сотрудничество с австралийцами в военной и военно-морской областях. В 1940 году Нэйв согласился на продолжение взаимодействия с секцией “W” и размещение на постах СИБ ее представителей, но этого оказалось недостаточно. Из Австралии не прослушивались действовавшие в районе южных островов Тихого океана передатчики японцев, и Деннистон обратился к голландским коллегам с просьбой снабжать ФЕКБ копиями их перехватов в обмен на копии перехватов дипломатической переписки Токио. На практике никакие тексты к голландцам не поступали ни из ПШКШ, ни из ФЕКБ. Столь странно понимаемое сотрудничество мотивировалось использованием японцами сложных кодов, не позволяющих должным образом обработать полученные материалы. Скрытные англичане умолчали о том, что японскую дипломатическую переписку они читают регулярно.

Начало боевых действий в Европе изменило относительно спокойную обстановку в Австралии, граждане которой добровольно вступали в армию для отправки на Ближний Восток. В январе 1941 года австралийские подразделения вошли в прямое боевое соприкосновение с немцами и итальянцами в Северной Африке, Греции и на Крите. Туда же для работы на британском оборудовании во взаимодействии с Британскими королевскими подразделениями специальной связи на Средиземноморском ТВД отбыли и спешно сформированные армейские Секции радиоразведки численностью по 80 человек. В декабре 1941 года почти все они возвратились обратно и благодаря приобретенному на Ближнем Востоке опыту работали против японцев значительно успешнее своих коллег из авиации и флота. Правда, англичане допускали их только к перехвату, но не к дешифровке, однако и такая практика оказалась чрезвычайно полезной.

Австралийские ВВС приступили к подготовке к перехвату из эфира знаков японской азбуки кана лишь в июле 1941 года. Группа из семи человек обслуживала пост на авиабазе в Дарвине и предназначалась для отслеживания перемещений японских самолетов на аэродромах Формозы, Хайнаня, Каролинских, Палау и Марианских островов. Перехваченные тексты отправлялись в Мельбурн для передачи флотским дешифровальщикам, практически не обращавшим на них внимания из-за занятости собственными проблемами.

Естественно, австралийцы могли оказать помощь англичанам только в весьма ограниченной области. В целом радиоразведка на Дальнем Востоке была практически целиком британской и являлась главным направлением системы КИБ. Параллельно англичане развивали и международное сотрудничество иного рода. В сентябре 1941 года советская и британская секретные службы договорились о направлении в Сингапур миссии связи НКВД СССР из 5 человек, которые должны были прибыть туда в декабре. Неожиданное нападение на Малайю и стремительное продвижение японских войск заставило отказаться от этих планов, и вместо Сингапура советские представители отправились в Рангун.

Помимо радиоразведки, в Австралии имелись и некоторые другие разведорганы, обслуживавшие непосредственные нужды страны. Организация береговых наблюдателей укомплектовывалась гражданским персоналом на добровольной основе и отвечала за сбор информации о противнике от наблюдателей, местных агентов и гражданских лиц. Эта структура развилась из существовавшей еще с 1919 года аналогичной службы. Во Второй мировой войне она являлась составной частью военно-морской разведки Великобритании и уже в 1939 году открыла свои посты на Папуа, Соломоновых островах и Новой Гвинее. Силы местной обороны Австралии также располагали Разведывательной секцией во главе с бригадиром Джоном Дэвидом Роджерсом, организационная структура которой во многом повторяла структуру военной разведки генерального штаба:

— подсекция 1 (а) — сбор и накопление информации о японской армии;

— подсекция 1 (б) — вопросы безопасности войск и военных учреждений;

— подсекция 1(ц) — военная цензура.

Вероятно, слабейшим звеном разведывательного сообщества Великобритании на Дальнем Востоке была агентурная разведка. В частности, секция СИС ФЕКБ получила весьма ограниченное развитие и использовалась в основном против коммунистических агитаторов и радикалов в координации с таиландскими и французскими спецслужбами в Бангкоке и Ханое. Личности британских оперативных офицеров были известны на Дальнем Востоке всем и каждому, они не имели специальной разведывательной подготовки, равно как и военной или дипломатической, а их агентурный аппарат в основном состоял китайцев, работавших на французскую СР в Таиланде и Французском Индокитае. В преддверии явно надвигавшейся войны главнокомандующий британскими силами на Дальнем Востоке вицемаршал авиации Роберт Брук-Попхэм в конце 1940 года потребовал от начальника МИ-6 немедленно улучшить положение дел и проверить работу сингапурской “станции” разведки, для чего направить в колонию из Лондона ответственного и квалифицированного офицера. Помимо общего беспокойства за состояние дел, проверка предусматривала выработку плана организации региональной резидентуры для всего Китая, Японии и Юго-Восточной Азии. В 1941 году на Дальний Восток с широкими полномочиями отбыл Джеффри С. Дэнхем. Брук-Попхэм получил его доклад и 17 мая переслал документ в военное министерство. В нем перечислялись проблемы СИС на Дальнем Востоке, главными из которых признавались нехватка кадров, слабая подготовка сотрудников, недостаточная управляемость из центра и плохая координация на месте, отсутствие “станции” в стратегически важной Бирме, а также неконструктивный критицизм со стороны разведорганов видов вооруженных сил по отношению к получаемой ими информации СИС. Часть проблем решалась легко. Если создание инфраструктуры разведки в Бирме требовало практически нереального в середине 1941 года сложного и длительного организационного процесса, то кадровые и управленческие вопросы были урегулированы существенно проще. 7 июня из военного министерства пришел меморандум № 70866, в котором сообщалось о согласованных между различными ведомствами мерах по улучшению ведения разведывательной работы по Дальнему Востоку:

а) “Дальневосточное объединенное бюро” объявлялось координирующим органом для всех действующих в регионе британских спецслужб.

б) СИС назначала ответственного за координацию ее операций офицера, входящего в штат ФЕКБ, но подчиняющегося исключительно Лондону.

в) Извещалось, что военное министерство обратилось за содействием к Форин офис.

г) Извещалось, что австралийские военно-морские силы обещали помочь с предоставлением информации от своих источников, действующих на подмандатных Японии островах.

д) Извещалось об установлении негласного сотрудничества с разведывательными службами Соединенных Штатов Америки.

Координатором операций МИ-6 на Дальнем Востоке был назначен Джеффри Дэнхем, которому теперь непосредственно подчинялись резиденты в Гонконге (Чарльз Дрэйдж), в Шанхае (Гарри Стептоу) и в Кобе (генеральный консул Великобритании X. А. Грейвз). Имевший заметный опыт оперативной работы в Индии, координатор начал с интенсивного создания агентурной сети из местных жителей, широко прибегая при этом к помощи китайских коммунистов. Выход на их круги он получил благодаря тесным связям с Особым отделом полиции, имевшим в компартии немало агентов и информаторов.

Следует подчеркнуть, что успехи британской разведки накануне войны на Дальнем Востоке в действительности оказались далеко не столь незначительными, как в течение многих лет утверждал ряд исследователей. Судя по всему, причиной искажения фактов явилось извечное стремление военного руководства прикрывать собственные промахи действительными или мнимыми упущениями разведчиков. Обнародованные в последние годы документы свидетельствуют о том, что разведка в различных ветвях и звеньях обеспечила командование значительным объемом сведений о японских планах нападения на Малайю. Пост радиоразведки в Кранджи и японский отдел ПШКШ с начала 1941 года предоставляли важную информацию о предстоящей агрессии, основанную как на дешифровке радиограмм, так и на анализе перехвата. Руководство ФЕКБ вполне отдавало себе отчет в высокой степени уязвимости этих источников. “Ослепить” противника на время, иногда достаточное для нанесения внезапного удара, весьма просто: для этого достаточно сменить коды, частоты и позывные. Поэтому англичане уделяли большое внимание изучению открытых источников и постоянно стремились получать подтверждения данных радиоразведки, предпочтительно от агентуры. В связи с этим ФЕКБ сконцентрировало все свои силы и средства, за исключением контрразведывательных, на отслеживании трех наиболее тревожных признаков:

— сосредоточении войск и транспортов для их переброски морем;

— необычных передвижений боевых единиц флота;

— сосредоточении авиации берегового базирования.

ФЕКБ предупреждало руководство колонии и Лондон о возможном намерении противника нанести удар по Малайе, но его прогнозы встречались с недоверием. Брук-Попхэм не слишком верил, что в Токио могут решиться на такой шаг, и игнорировал все предупреждения. Однако, как стало ясно из послевоенного изучения трофейных документов, японцы убедились в уязвимости Малайи и Сингапура уже к октябрю 1940 года, после чего без особой робости планировали наступательную операцию. Кроме того, 5 декабря 1940 года захваченный германским рейдером “Атлантис” британский рефрижератор “Аутомедон” в качестве приза был доставлен в Японию, где немцы предоставили японским коллегам возможность ознакомиться с обнаруженными на нем криптографическими материалами и инструкциями разведки. В сентябре 1941 года британские криптографы перехватили и дешифровали направленную в Токио телеграмму посла Японии в Лондоне, содержавшую свежую информацию о событиях в окружении Черчилля. Ознакомленный с текстом премьер крайне возмутился утечкой, назначил расследование ситуации и взял его под личный контроль. Достаточно быстро МИ-5 сузила круг подозреваемых до пяти человек, имевших контакты с японским посольством, но затем одного из них исключили из этого списка, и сомнительных англичан осталось всего четверо. Все они являлись уважаемыми людьми: депутат парламента Эдуард Григг, помощник Дэвида Ллойд Джорджа Героутол, капитан 2-го ранга Макграт из Адмиралтейства, а также адмирал лорд Уильям Френсис Форбс-Семпилл, и ранее подозревавшийся в получении денег от японской разведки. Первые результаты дал перехваченный 3 октября телефонный разговор между Семпиллом и капитаном 1-го ранга Кондо из посольства Японии. Как оказалось, контрразведчики случайно использовали последнюю возможность такого рода, поскольку в ходе беседы Кондо категорически запретил собеседнику в дальнейшем звонить ему по служебному телефону. Лорд Семпилл ранее возглавлял британскую авиационную миссию в Токио, был известен давними симпатиями по отношению к Японии и крайне правыми и антисоветскими взглядами, весьма уважал Гитлера, входил в полуфашистскую организацию “Линк” и был помощником интернированного в 1940 году депутата парламента и организатора профашистского “Правого клуба” капитана 1-го ранга Арчибальда Рэмси. После обнаружения источника утечки министр иностранных дел Энтони Иден предлагал арестовать Семпилла и предать его суду, но Черчилль распорядился без лишнего шума отправить адмирала в отставку.

Параллельным направлением деятельности британских спецслужб в Юго-Восточной Азии являлась подготовка к проведению диверсионных и подрывных акций. Летом 1940 года в Сингапур под видом сотрудника министерства экономической войны Великобритании прибыл полковник А. Г. Уоррен из Исполнительного органа специальных операций, а в январе ему в помощь были командированы А. Джонс и Ф. Никсон. 7 мая 1941 года Часть 2. От мира к войне. Восток сингапурскую “Восточную миссию” (ОМ) СОЕ возглавил Валентин Киллери, заявивший, что “станция” будет полностью готова к действиям в течение года. Руководитель ОМ намеревался разбить Малайю на шесть зон, во главе каждой из них поставить руководителя-европейца, которому подчинить 2–3 агентурные сети во главе с азиатскими инспекторами полиции. Всех агентов предстояло обучить в учебном лагере СТС-101, а затем возвратить к местам постоянного пребывания и оставить на оседание в случае отступления. Как известно, достаточного запаса времени для подготовки людей у него не оказалось. Однако, кроме объективных факторов, сложности с организацией возникли из-за поведения самого Киллери, не желавшего ставить местные власти и командование в известность о своих планах и намерениях. Это полностью противоречило линии командующего войсками в Малайе генерал-лейтенанта Артура Эрнеста Персиваля, стремившегося установить полный контроль над всем происходящим в зоне своей ответственности. Он пожаловался главнокомандующему британскими силами на Дальнем Востоке Брук-Попхэму, и 1 октября 1941 года тот запретил реализацию этого плана. Киллери не смирился с поражением и 23 октября на приеме у губернатора Малайи Шентона Томаса потребовал от Персиваля вернуться к этому вопросу. Генерал-лейтенант утверждал, что европейцев на оседание оставлять нельзя, и что они не смогут проводить эффективную вербовочную работу среди азиатов. Замечания командующего были мелкими, и Киллери стало ясно, что тот просто мстит за игнорирование на стадии первичного согласования. Руководитель “Восточной миссии” подал Брук-Попхэму прошение о своей отставке, но вице-маршал отверг его. Тогда Персиваль предложил альтернативный план создания сетей на оседание, отличавшийся от предыдущего лишь тремя деталями: операции должны проводиться под руководством военных и только в приграничном районе, а роль СОЕ ограничивалась исключительно ведением разведки.

Постепенно компромисс “Восточной миссии” с военными был достигнут, но далеко не сразу и с большим трудом. Главным направлением подрывных действий стал Таиланд, позиция которого вызывала в тот период у англичан серьезную тревогу. Теоретически нейтральное, а на деле фактически прояпонское правительство в Бангкоке контролировало обширное государство. Прибывший с инспекцией в Малайю председатель Объединенного комитета по разведке (ОКР) Виктор Кавендиш-Бентинк 8 мая 1941 года указал, что в настоящий момент от секретных служб требуются не грандиозные операции на Дальнем Востоке, а политическое проникновение в Таиланд для поддержки его нейтралитета и противодействия возможному государственному перевороту в пользу японских ставленников, военное проникновение в целях организации в стране “пятой колонны” для поддержки возможного британского вторжения и подготовка к проведению там диверсионных акций. В результате с конца мая ФЕКБ и в особенности “Восточная миссия” СОЕ начали проводить на ТВД значительно более агрессивную политику. Летом 1941 года усилились слухи о предстоящем государственном перевороте в Таиланде, в связи с чем англичане начали готовить соответствующие контрмеры. В октябре Киллери попытался согласовать план действий с британским посланником в Бангкоке, однако, как и следовало ожидать, этот замысел потерпел полный провал. Джозия Кросби всегда энергично противодействовал даже куда более невинным попыткам спецслужб собственного государства вторгнуться в то, что он полагал исключительно своей сферой деятельности, теперь же его реакция оказалась крайне резкой. Он не только категорически отказался сотрудничать с СОЕ, но и обвинил руководителя “Восточной миссии” в разжигании страстей, о чем немедленно пожаловался в Лондон. В данной обстановке его протест был отклонен. Причина этого заключалась в том, что Исполнительный орган специальных операций был занят в Таиланде еще одной, крайне важной задачей. В рамках планировавшейся операции “Матадор” (превентивный удар британских войск по Таиланду с перешейка Кра) на будущем театре военных действий следовало провести тщательные рекогносцировки. Премьер-министр неофициально проинформировал англичан о том, что он не может противостоять все возрастающей активности японской разведки, но обещал не замечать появление в своей стране групп индийцев и европейцев в штатской одежде, совершающих необходимые мероприятия на местности. Эта задача была поручена СОЕ, которому разрешалось привлекать для ее решения офицеров 11-й индийской дивизии. С октября 1941 года в Таиланд группами по 3–4 человека прибыли 36 “туристов”, зачастую размещавшиеся в одних гостиницах с такими же японскими “туристами”. Из-за расовых различий СОЕ был вынужден вербовать нелегальную агентуру практически исключительно в среде таиландских шахтеров-южан, которые проходили обучение на территории Малайи, а затем без снаряжения перебрасывались обратно в Таиланд. Вооружение и средства взрывания завозились отдельно на грузовиках через почти не охраняемую границу. О “Матадоре” проинформировали американцев, расценивших эту операцию как агрессию и категорически возражавших против ее проведения.

17 ноября 1941 года руководитель ОМ Киллери предложил Лондону активизировать развертывание сил специальных операций в Таиланде и при этом во избежание конфликтов с посланником не информировать его о происходящем. С последним он опоздал, поскольку министр экономической войны Великобритании Хью Дальтон уже заверил министра иностранных дел Идена в том, что в нейтральных странах СОЕ будет действовать лишь при наличии соответствующих санкций послов или посланников. Но особого значения это не имело, поскольку ввиду важности подготовки операции “Матадор” Кросби запретили препятствовать “Восточной миссии”. К декабрю на юге Таиланда уже находились 24 оперативных работника СОЕ. Их задачей являлась организация партизанских действий по дезорганизации тыла предполагаемого противника в ходе осуществления операции “Матадор”, в первую очередь нанесение ущерба его транспортной инфраструктуре. Начать акции планировалось по сигналу радиовещательной станции из Сингапура. На практике этот план не оправдался, причем совершенно не по вине “Восточной миссии” СОЕ. После начала Войны на Дальнем Востоке главнокомандующий британскими силами Брук-Попхэм побоялся своевременно санкционировать начало специальных операций на территории формально нейтрального Таиланда, в результате чего время было безнадежно упущено. Нерешительность главкома дорого обошлась офицерам ОМ, 10 из которых погибли и 14 были интернированы. Единственным их успехом стал захват столичного аэропорта Пхукет и его удержание в течение двух дней, однако никакого реального влияния на ход кампании это не оказало.

Кроме того, замысел проведения рекогносцировок силами британских офицеров стал известен будущему противнику Великобритании еще до стадии его практической реализации. 10 августа 1941 года в дешифрованной японской телеграмме англичане наткнулись на упоминание о наличии агента в Малайе и включили эту информацию в разведывательную сводку адмиралтейства № 320 от 14 августа: “Генеральный консул Таиланда в Пенанге информировал Бангкок о том, что капитан британской армии сообщил ему 10 августа, что наступление на Таиланд неизбежно. Наступление будет предпринято исключительно в оборонительных целях”[391]. Личность упомянутого капитана установлена не была. Одним из получателей этой сводки явился капитан Гарри Лэндрэй, офицер связи авиационной разведки (ЛИЛО) 300-й секции АП. Он сразу же сопоставил ее с подозрениями в отношении капитана Патрика С. В. Хинэна, АИЛО той же секции, но обслуживавшего три другие авиабазы. Лэндрей обратил внимание на абсолютно необъяснимые, однако регулярные поездки сослуживца к таиландской границе. Хинэна видели фотографирующим без надобности аэродромные сооружения, а несколько раз он без спроса забирался в открытый сейф начальника авиабазы Алор Стар под предлогом поиска там каких-то документов. Лэндрэй решил действовать. Ввиду отсутствия у него контрразведывательной подготовки, капитан не знал, как поступить, поэтому в поисках решения посоветовался по телефону с командиром своего полка и после этого немедленно подал официальный рапорт по инстанции. Документ попал на рассмотрение к начальнику секции связи майору Джеймсу Франсу, который решил придержать его в ожидании появления дополнительных улик. Тем временем Лэндрэй разбился насмерть при пилотировании небольшого частного самолета, и расследование дела по его рапорту не производилось вплоть до декабря 1941 года. После нападения японцев на Малайю майор Франс вспомнил о рапорте погибшего Лэндрэя и направил его в сингапурскую контрразведку, дав событиям новый толчок. Даже поверхностное расследование выявило ряд новых подозрительных моментов в деятельности капитана, который был настолько легкомыслен, что при поездках на границу с Таиландом пользовался услугами военнослужащего-шофера Фреда Кокса. Будучи допрошен, тот показал, что его начальник каждый раз встречался с каким-то человеком, по виду голландцем, и о чем-то с ним беседовал. Последней стадией расследования этого дела стал негласный обыск в комнате объекта, в ходе которого офицер по защите безопасности (ДСО) обнаружил спрятанный там передатчик японского производства. Как выяснилось впоследствии, агент получил рацию незадолго до начала войны на Дальнем Востоке, а до этого связывался с японцами в ходе своих поездок к границе с Таиландом. Все сомнения отпали, подозреваемый был арестован.

Патрик Хинэн происходил из ирландской семьи, служил в 2/16 Пенджабском полку Индийской армии и приобрел среди сослуживцев крайне плохую репутацию, в связи с чем был переведен в формировавшийся 3/16 Пенджабский полк. Вместе с этой частью в октябре 1940 года его отправили в Малайю, где он также не смог завоевать авторитет. Командир полка быстро пришел к выводу о служебном несоответствии Хинэна и потребовал от службы кадров убрать его, но осуществлению этого намерения помешал случай. В марте 1941 года в полк пришла разнарядка на одного офицера, которого следовало направить в Сингапур для обучения на офицера связи авиационной разведки, и командир с облегчением воспользовался представившейся возможностью. Три месяца спустя капитан возвратился в Малайю, теперь уже в качестве АИЛО 300-й секции связи авиационной разведки. Вербовка Хинэна была произведена на идеологической основе, он симпатизировал ИРА и рассматривал свою нелегальную деятельность как протест против усилившейся в 1938 и начале 1939 года дискриминации ирландцев. Судя по всему, она состоялась во время его шестимесячной частной поездки в Японию в 1938–1939 годах, а в период обучения в Сингапуре он уже поддерживал плотную связь с японцами, поскольку его регулярно видели в городских японских клубах. Трудно сказать, почему руководители Хинэна проявили такую недальновидность в вопросах конспирации, но подобные упущения неоднократно допускались ими и в других случаях. Собранные доказательства полностью изобличили японского агента, и незадолго до падения Сингапура он был расстрелян.

Дело Хинэна явилось лишь одним из эпизодов борьбы британских контрразведывательных органов в Малайе с проявлениями активности спецслужб Японии. В регионе сложилась весьма напряженная оперативная обстановка, поэтому контрразведке, по сравнению с агентурной разведкой, уделялось несколько большее внимание. В сентябре 1939 года в Сингапуре появился ДСО МИ-5, аппарат которого был набран из местных военных. Основными задачами периферийных подразделений Службы безопасности на Дальнем Востоке являлись не розыск или ведение следствия, а накопление материалов и контроль за состоянием безопасности на Цейлоне, Ямайке, в Британской Гвиане, Бирме, Малайе и Гонконге. В декабре 1939 года офицер МИ-5 в Малайе капитан Тируитт начал составлять картотеку японской агентуры по материалам перехваченной и дешифрованной переписки военных атташе в Сингапуре и Гонконге. Весной 1941 года группа криптоаналитиков ПШКШ во главе с капитанами П. Джонстоном и Г. Стивенсом прибыла в ФЕКБ для работы в интересах контрразведки. Добытую ими информацию в основном потребляла Дальневосточная служба безопасности (ФЕСС), созданная в декабре 1939 года в рамках ФЕКБ в целях “самозащиты вооруженных сил и имущества короны от ущерба, причиненного саботажем, шпионажем, изменнической передачей информации, мятежной или подрывной пропагандой и другими действиями враждебных сил или секретных служб”[392]. Громкое название этой подчиненной МИ-5 структуры совершенно не соответствовало ее реальным возможностям и ограниченному штату из двух офицеров и пяти гражданских служащих. ФЕСС должна была “собирать, координировать и направлять властям соответствующие отчеты об антибританской деятельности в регионе”[393], а со временем накопить данные для составления картотеки на подозреваемых в шпионаже и подрывной деятельности лиц. Возможности крохотного оперативного органа никак не соответствовали его задачам. Семеро сотрудников ФЕСС должны были обеспечивать безопасность британских войск и имущества в Азии, бассейне Тихого океана, Австралазии[394], Южной Америке, США и в Вест-Индии, хотя совершенно ясно, что они едва могли справиться даже с региональными проблемами Сингапура или Гонконга. Контрразведчики не успели создать агентурные позиции в регионе, и главными источниками информации для них служили радиоперехваты и дешифровка японской корреспонденции. С “Объединенным разведывательным бюро” ФЕСС находилась в не вполне понятных отношениях то ли подчиненности, то ли резкого соперничества. Руководители Дальневосточной службы безопасности стремились организовать ее работу на современном уровне и для решения контрразведывательных проблем использовали информационно-аналитический подход. В соответствии с меморандумом № 305/069 от 2 марта 1940 года, Дальневосточная служба безопасности выпускала следующие виды информационных документов:

1. Дальневосточный “черный список” (ФЕБА), в который включались установленные действующие и потенциальные агенты противника, вовлеченные в шпионскую, диверсионную, пропагандистскую или иную подрывную деятельность.

2. Дальневосточный список подозрительных по безопасности лиц (ФЕСЛ), в который включались все подозреваемые в принадлежности к перечисленным выше видам деятельности.

3. Список предполагаемых иностранных разведывательных организаций на Дальнем Востоке (ФЕПО).

4. Дальневосточные периодические сводки по разведке в области безопасности (ФЕПС).

Силы контрразведывательного аппарата в Сингапуре были явно неадекватны его задачам, и в 1941 году в составе ФЕКБ появился еще один оперативный орган по противодействию японской агентуре в пределах города — Секция местной разведки. Но и он в конечном итоге оказался несостоятельным.

Помимо объективных причин, немалые проблемы в обеспечении безопасности Сингапура и Малайи создавали и субъективные, и в первую очередь — напряженность в отношениях местных подразделений Особого отдела, ФЕКБ и ФЕСС. В этих условиях стоит только удивляться, что контрразведчики все же сумели вскрыть подрывную деятельность среди личного состава индийских частей в Малайе и Бирме выпускников японской школы военной разведки Накано полковника Кейдзи Судзуки из Бирмы и майора Иваичи Фудзивара и лейтенанта Ямагучи из Таиланда. О первом уже упоминалось, а следующие двое в октябре 1941 года под именами Кончи Ямасита и Хадзиме Ямада организовали резидентуру военной разведки Ф-кикан, специализировавшуюся на провоцировании беспорядков в национальных воинских частях в Малайе. Ранее Фудзивара занимал в Гуаньчжоу пост офицера разведки 21-й армии, в расположение которой бежали из гонконгской тюрьмы трое индийских националистов. Майор возглавлял следствие по их делу и считался специалистом по индийской проблеме, что и послужило причиной его назначения в Таиланд. Индийское направление считалось в японской разведке самым перспективным для ведения подрывной работы против Британской империи, и справедливость такого суждения неоднократно доказывалась фактами волнений в индийских частях. Англичане установили факт появления нового японского разведоргана на территории сопредельного государства, однако не знали о его задачах до захвата соответствующих документов в январе 1942 года.

После упомянутого шпионского скандала 27 июля 1940 года органы безопасности Сингапура и Малайи получили разрешение действовать по собственному усмотрению. Первой жертвой ужесточения контрразведывательного режима в Бирме, Сингапуре и Малайе стал пресс-атташе генерального консульства Японии в Сингапуре Мамору Синодзаки. На протяжении нескольких месяцев он находился под наблюдением Особого отдела полиции колонии и в итоге был арестован вместе со своей помощницей Ацуко Ямакава. В качестве доказательств их шпионской деятельности фигурировали обнаруженные при обыске в доме пресс-атташе улики. 22 ноября состоялся суд, на котором Синодзаки обвинялся, в частности, в незаконном получении в период с декабря 1939 по август 1940 года от артиллериста Фрэнка Гарднера и авиатора Кромптона информации по составу британских войск в Малайе, их перемещению и аэродромному оборудованию полуострова. Японец настаивал на своей невиновности и аргументировал это тем, что знал об аресте Гарднера и, если бы чувствовал за собой какую-либо вину, вполне мог успеть бежать за четыре недели, прошедшие между этим событием и его собственным арестом, однако не сделал этого. Судья заметил, что даже плохой шпион тоже является шпионом, и приговорил Синодзаки к трем годам тюремного заключения и штрафу в тысячу долларов за деятельность, нарушающую интересы Британской империи. Его помощница судебному преследованию не подвергалась.

Описанные случаи были скорее исключением, чем правилом. Как правило, японская агентура существовала и работала практически безнаказанно, что парадоксальным образом накладывалось на фон развившегося синдрома шпиономании. Некоторые безгранично верили в вездесущих японских агентов, другие же напрочь отрицали их существование. Например, британский посланник в Бангкоке Кросби утверждал: “Я устал от историй, которые слышу уже более 30 лет, о том, что каждый японский врач, дантист, парикмахер или фотограф является… переодетым или адмиралом, или маршалом”[395]. Как известно, Кросби никогда не доверял спецслужбам собственного государства, и зачастую совершенно напрасно. В действительности проблема японского шпионажа реально существовала, причем отнюдь не всегда речь шла об агентуре низкого уровня. Безусловно, среди нелегалов не было ни адмиралов, ни маршалов, но полковники встречались достаточно регулярно. В частности, полковником японской армии по имени Цугунори Кадомацу оказался старший стюард офицерского клуба сингапурской военно-морской базы, которого все англичане считали китайцем. В ноябре 1941 года в его вещах совершенно случайно была обнаружена бумага с упоминанием совершено секретной информации о планировавшемся прибытии в Сингапур британского линкора “Принс оф Уэллс”. Другим полковником оказался некто Накадзима, много лет работавший фотографом в том же Сингапуре и регулярно приглашавшийся для выполнения официальных снимков кораблей и портовых сооружений. Японская разведка вообще была очень хорошо информирована о состоянии обороны Дальнего Востока, причем не только до начала боевых действий, но и в течение многих последующих месяцев. В частности, в январе 1942 года в сбитом самолете противника были захвачены документы, при изучении которых разведчики ФЕКБ буквально пришли в ужас. В них абсолютно точно указывалось, что по состоянию на конец 1941 года британская авиация располагает на ТВД 336 боеспособными самолетами. Ответственные за безопасность ВВС сотрудники рассматривали возможности утечки информации по радиоканалам (весьма сомнительно) и в результате агентурного проникновения (весьма вероятно). Ответ на этот вопрос не найден до настоящего времени, поскольку пожары, охватившие Токио в 1945 году в результате воздушных налетов союзников, уничтожили почти все архивы спецслужб Японии.

Самых высоких результатов японская разведка достигла в области пропаганды. Ее действия нередко провоцировали волнения в войсках, случались и убийства офицеров-англичан индийскими солдатами. Одной из существенных причин падения Сингапура в 1942 году явилась его оборона главным образом туземными войсками, совершенно не желавшими защищать британские владения. С конца 1930-х годов японцы смогли внедриться в весьма чувствительные области британской колониальной системы в Индии и Юго-Восточной Азии, во многом образом благодаря помощи итальянской разведки. В июне 1939 года источник СИМ в Информационном правительственном бюро Гонконга получил доступ к материалам проходивших в Сингапуре секретных англо-французских переговоров по стратегическим проблемам в Азии. Это выяснилось из перехваченной и вскрытой в криптографической секции КИБГК японской радиограммы с изложением ключевых пунктов позиций Лондона и Парижа и указанием уязвимых мест обеих колониальных систем.

Список органов безопасности Сингапура и Малайи отнюдь не исчерпывался контрразведывательными структурами ФЕКБ, за гражданскую контрразведку в федеративном государстве и в колонии отвечали местные полицейские органы. С 1914 по 1923 годы пост генерального инспектора полиции (ИГП) Малайи занимал А. Р. Чэнселлор, его преемником по 1925 год стал переведенный из Индии Годфри С. Дэнхэм, под руководством которого работал будущий глава МИ-5 Дэвид Петри. В этот период (1924 год) было образовано Малайское политическое консультативное бюро, в задачи которого входило обеспечение местных военных и гражданских властей информацией по вопросам внутренней безопасности в зоне их ответственности. Бюро возглавлял директор, остальными его членами являлись генеральный инспектор полиции и руководители местных разведорганов армии и флота. В течение десяти последующих лет, с 1925 по 1935 годы пост ИГП занимал Гарольд Фэирберн. В период его руководства в 1930 году политическое консультативное бюро было преобразовано в Постоянный комитет по разведке (СКИ), в обязанности которого, в частности, входил ежемесячный выпуск объединенной разведывательной сводки по Малайе.

Оперативная обстановка в Малайе и Сингапуре резко обострилась в 1932 году, когда в результате девальвации иены Япония резко увеличила свой внешнеторговый товарооборот, и ее товары хлынули в регион, компенсируя тем самым их бойкот в Китае в ответ на вторжение в Маньчжурию. Развитие торговых связей, участившиеся поездки бизнесменов и открытие представительств и филиалов японских компаний существенно облегчили внедрение разведывательной и диверсионной агентуры, в том числе и заброшенной на глубокое оседание. В британских владениях на Дальнем Востоке обосновалось огромное количество японских парикмахеров, официантов, мелких розничных торговцев, массажистов и других лиц, среди которых было нетрудно затеряться не только агентам, но и кадровым офицерам разведки. Впрочем, каждый регион имел свои особенности. Например, в Индии появились японские дантисты, открывшие свои кабинеты в пунктах расположения британских гарнизонов, а в Сингапуре имелось множество японских публичных домов, гейш и просто любовниц. Японские предприниматели скупали расположенные на побережье каучуковые плантации, преимущественно расположенные в стратегически выгодных точках. Результаты такого массированного проникновения не замедлили сказаться. Лишь по известным данным, в 1932 году японская разведка сумела купить у авиатора Грэхема информацию по военно-морской базе и аэродромной сети Сингапура, а в следующем году некий Робертс за 1300 долларов США продал японцам чертежи части базы. Все это сильно встревожило местное руководство, и в том же 1933 году в полиции Малайи и Сингапура появились свои Особые отделы, в первую очередь взявшие на спецучет всех проживавших в зонах их ответственности японцев.

К этому периоду относятся несколько шпионских дел, раскрытых в Малайе гражданскими контрразведчиками. В ноябре 1934 года на пассажирском судне “Рио-де-Жанейро Мару” под именем Тейцзо Кашима в Сингапур прибыл капитан 3-го ранга японского флота Тецубико Каседа, которого сопровождал Кацудзиро Кизаки. Прибывшие остановились в доме гейш, куда для бесед с ними часто прибывал генеральный консул Японии. Безусловно, столь грубая работа не могла остаться незамеченной. Вскоре контрразведчики из Особого отдела сингапурской полиции взяли Каседа и Кизаки с поличным при попытке получить от сержанта ВВС копию британского военно-воздушного кода. Арестованные сразу же сознались в шпионской деятельности и 5 декабря были высланы обратно в Японию, а организовавший их прибытие и вызванный в полицию плантатор Нишимура принял на чайной церемонии стрихнин и умер непосредственно перед началом допроса. На том же лайнере “Рио-де-Жанейро Мару” в марте следующего года из Сингапура выслали подозревавшегося в шпионаже владельца горнорудной компании Сейсуке Йошида, доктора Хиромиши Окубо, которого уличили в попытках войти в контакт с четырьмя военнослужащими из расчетов береговой артиллерии и его помощника, тоже японца. Местным резидентом японской разведки контрразведчики полагали представителя Бюро по здравоохранению Лиги Наций в Малайе доктора Цуни Оучи, однако улик против него собрать не смогли.

В 1936 году в Особом отделе сингапурской полиции была образована японская секция, первым начальником которой стал майор К. С. Морган. Ранее он служил в Индийской армии, в 1925 году работал в Советском Союзе и владел японским и русским языками. У этого опытного контрразведчика имелся физический недостаток, серьезно мешавший ему в работе: он страдал эмфиземой легких и из-за этого мог заснуть в любой момент, в том числе посреди допроса. Кроме того, Морган был убежден, что в качестве начальника японской секции он является желанным объектом для покушения со стороны противника, и всю свою повседневную жизнь строил с расчетом избежать этой участи.

Безопасностью Малайи занималась и МИ-5, представителем которой в ранге офицера по защите безопасности (ДСО) был полковник Френсис Хейли Белл. Он родился и провел начальный период своей жизни в Шанхае, владел семью диалектами китайского и русским языками. Контрразведывательной работой Белл занимался с 1918 года, а до этого участвовал в Первой мировой войне и все свои офицерские звания получил в территориальных войсках, в силу чего офицеры регулярных войск смотрели на него несколько свысока. ДСО не особенно ладил с губернатором Сингапура Томасом, который крайне неодобрительно отзывался о подозрительности контрразведчика: “Кто, кроме этого дурака Хейли Белла, может считать, что японцы хотят владеть Сингапуром!”[396] Подобную самоуспокоительную точку зрения разделяли многие высшие офицеры армии и флота и высшие чиновники гражданской администрации.

Почти сразу же после прибытия Белла в колонию Морган начал вести с ним настоящую холодную войну. Он не мог допустить, чтобы кто-либо из коллег разрушил его образ единственного специалиста по японским делам, тем более, если этот человек является офицером территориальных войск. Тот факт, что Белл при этом имел звание на две ступени выше, лишь подогревал неприязнь Моргана. Начальник японской секции блокировал предоставление МИ-5, а заодно и военным любой контрразведывательной информации, вне зависимости от степени ее важности. Первоначально Белл не драматизировал возникшую ситуацию, но позднее она стала причинять ему немало хлопот. Он не жаловался, однако руководство само обратило внимание на сложившуюся в Сингапуре тупиковую ситуацию. К этому времени в колонии действовало Совместное разведывательное бюро (СРБ), организованное военными по аналогии с наполовину гражданским Постоянным комитетом по разведке (СКИ). Оно готовило ежемесячные разведывательные сводки, рассылавшиеся, помимо командования, широкому кругу британских военных и военно-морских атташе в Японии, Китае, Таиланде и британским консулам по всему Дальнему Востоку. Именно члены этого бюро обратили внимание на конфликт между Морганом и Беллом. Член СРБ, начальник местного отделения военной разведки майор Герберт Винден проинформировал об этом будущего командующего войсками в Малайе Персиваля, в тот период еще полковника и старшего офицера штаба.

Рене Онре

В ходе выяснения обстоятельств этой нелепой вражды выяснилось, что в японской секции Особого отдела полиции Сингапура имеется достоверная информация о приготовлениях японцев к диверсии на военно-морской базе, которую Морган скрыл даже от военных. Генеральный инспектор полиции Рене Онре лишь с большим трудом добился от строптивого подчиненного подробного письменного отчета по оперативной обстановке и намерениям японцев в Сингапуре, составленного им еще ранее, 12 октября 1937 года, но не направленного ни представителю МИ-5, ни армейским или флотским разведчикам. Получив свою копию доклада, Персиваль обнаружил информацию о значительных запасах взрывчатых веществ, нелегально завезенных японцами и заложенных под оборонительными сооружениями военно-морской базы под видом промышленных запасов для проведения взрывных работ на затонувших судах. Морган оправдывал свое поведение довольно своеобразно. Он утверждал, что японские морские спасательные компании завезли в Сингапур так много легальной взрывчатки, что несколько сотен килограммов нелегальной общую ситуацию не изменят. В этом споре Онре решил руководствоваться исключительно корпоративными интересами и предпочел защитить начальника японской секции. Генеральный инспектор полиции заявил, что передал доклад Моргана военным лишь под давлением исключительных обстоятельств, а в обычной обстановке подобные непроверенные сведения не должны выходить за пределы полицейских учреждений. Заявление было более чем странным, поскольку сам автор доклада отмечал, что информации о складах взрывчатых веществ является достоверной.

Заключение Персиваля по всей этой истории также было совершенно непонятным. В рапорте на имя командующего войсками в Малайе генерал-майора У. Добби полковник признавал, что поведение Моргана не дает оснований сохранять его на занимаемой должности, но далее отмечал, что ввиду наличия у начальника японской секции долгосрочного контракта рассчитывать на его увольнение не приходится. В результате тот остался на своем посту, что можно объяснить лишь нежеланием расставаться с единственным говорящим по-японски и притом компетентным в своей области сотрудником сингапурской полиции. Одновременно Онре затаил злобу на Белла, хотя тот и не проявлял никакой инициативы в расследовании Персиваля — Виндена. Достаточно быстро это сломало карьеру старшего офицера МИ-5 в Сингапуре.

Небольшой аппарат Белла работал довольно результативно и занимался не только пресечением активности спецслужб противника в колонии, но и действовал на опережение. ДСО регулярно предоставлял военному и гражданскому руководству качественные контрразведывательные сводки, принимавшиеся, однако, весьма недружелюбно. Губернатор Шен-тон Томас и командующий британскими войсками в Малайе генерал Бонд постоянно обнаруживали в них не только факты, серьезно компрометировавшие их подчиненных, но и критику их собственных действий. Самое неприятное для них заключалось в том, что копии сводок с той же регулярностью уходили в центральный аппарат МИ-5 в Лондоне. Белл обращал внимание руководящих инстанций на то, что офицеры обленились, прекратили совершать рекогносцировки, а на маневры ездят в такси с японскими водителями, в присутствии которых позволяют себе обсуждать секретные темы. Высокопоставленные чиновники из гражданской администрации из соображений амбиции препятствовали проведению дактилоскопической экспертизы работавших у них домашних слуг, хотя это являлось элементом официально проводившейся сплошной проверки иностранных граждан в Сингапуре и Малайе. Стало ясно, что дни Белла на посту ДСО сочтены.

Случай для этого представился в конце 1938 года, когда он совместно с майором Винденом и группой специалистов провел в Сингапуре широкомасштабные учения по проверке состояния обеспечения безопасности базы. Специально подготовленные МИ-5 и военными разведчиками группы контрольных диверсантов провели в колонии серию учебных операций, первой из которых стал “взрыв” у ворот одного из доков грузовика, груженного взрывчаткой под видом стройматериалов для военно-морской базы. Ранее на нем же на охраняемую территорию базы проникли шестеро “диверсантов”.

Одновременно на акваторию вошел катер с диверсионной группой, “открывшей” кингстоны плавучего дока и “утопившей” его. В десяти милях от Сингапура проезжавший по дороге грузовик внезапно свернул с нее и протаранил непрочные ворота склада авиационного горючего. Единственный охранник этого объекта мирно болтал по телефону и не только не смог помешать вторжению, но даже не заметил этого. Люди Белла имитировали подрывы множества емкостей с бензином. Двенадцать “японских” пловцов проникли к месту стоянки летающих лодок и “проделали” отверстия в их корпусах, вследствие чего летательные аппараты должны были получить опасный крен и в конечном итоге перевернуться и затонуть. Еще одна группа вывела из строя АТС, а другая имитировала взрывы на главной электростанции Сингапура и обозначила разрушение серной кислотой 17 главных кабелей энергоснабжения города. В случае практического осуществления такой операции восстановление электростанции потребовало бы не менее двух недель. Помимо перечисленных крупных акций, по всей территории колонии осуществлялись и менее масштабные, совершенно не встречавшие противодействия. В общем, проверка выявила полную неготовность Сингапура и Малайи к противодействию диверсионным акциям противника. Казалось бы, Белл и Винден заслужили благодарность за квалифицированную работу, первую в таком роде в Британской империи. Однако все обернулось совершенно иначе. Начальника военной разведки убрали из Малайи в начале 1940 года, после того, как он разработал план разрушения нефтепромыслов в случае угрозы их захвата противником, а ДСО был отозван из колонии в мае 1939 года. Руководство МИ-5 уступило настоятельным требованиям губернатора и командующего, а также протесту посланника в Бангкоке, возмущенному предоставленной Беллом информацией о контактах тайцев с японцами. Отзыв мотивировался некомпетентностью полковника, что являлось абсолютной несправедливостью. В ответ тот подал в отставку и покинул государственную службу, после чего прожил недолго и в 1944 году умер. Его преемником на три месяца стал Джон Беккер, позднее пост ДСО занимали полковники Грин и Дж. Г. Джонстон.

Руководители полицейских органов Сингапура Рене Онре и Малайи Чарльз Сэнсон почти одновременно ушли в отставку в 1939 году, их преемниками стали соответственно Артур Гарольд Диккинсон и Е. Бэгот. К этому времени структура обеспечения безопасности в органах полиции была несколько изменена, и во всех федеративных и нефедеративных малайских государствах, включая Британское Северное Борнео, офицеры полиции одновременно стали офицерами безопасности. Тогда же был создан Комитет по безопасности обороны Малайи, в который вошли руководители местных разведорганов всех видов вооруженных сил, офицер защиты безопасности МИ-5 и генеральный инспектор полиции Малайи.

Незадолго до начала войны на Дальнем Востоке Особый отдел полиции совместно с военно-морской разведкой изучили состояние дел на принадлежащих японцам железных рудниках и выяснили, что они представляют собой удобную базу для агентурных разведывательных и диверсионных операций, в частности, по причине возможности законно хранить там взрывчатые вещества. Беспокойство внушали и несколько тысяч нелегально находившихся в колонии китайских иммигрантов. Помимо опасности проникновения таким путем агентуры противника, легкость их скрытой высадки на побережье полуострова внушала тревогу с точки зрения противодействия десантированию диверсионных групп. При оценке вклада военной разведки Великобритании в борьбу с иностранным шпионажем в Малайе, нельзя не отметить значительную роль ее начальника, майора Герберта Виндена. Он первым из всех сотрудников спецслужб в регионе обратил внимание на обилие открывшихся едва ли не в каждой деревне японских фотоателье и несопоставимость этого факта с канонами ислама, запрещавшего правоверным создавать изображения людей и животных и пользоваться ими. В подобных условиях любое фотоателье было обречено на закрытие из-за банкротства, однако на практике все точки продолжали существовать, из чего Винден заключил, что они служат прикрытиями для разведывательной деятельности противника. В водах Малайи в значительных количествах вели промысел японские рыболовные суда. После ареста одного из них за браконьерство его капитан признался в том, что является действующим офицером ВМС Японии.

Винден установил взаимодействие с генеральным консулом Нидерландов в Сингапуре и начал регулярно получать от него отчеты голландского военного атташе в Токио генерала Пабста. Кроме того, майор под чужим именем совершил поездку на Яву, где встретился с главнокомандующим войсками в голландской Восточной Индии генералом Боестра и получил его согласие на ряд совместных с англичанами действий в сфере безопасности Дальнего Востока. В начале 1938 года он же провел переговоры с коллегами во Французском Индокитае. Поскольку Великобритания не вела разведку в этом направлении, Винден не располагал сведениями о силах французских войск в регионе, однако в преддверии визита в течение нескольких недель изучал их по открытым источникам и по приезде предложил штабу в Ханое сверить свои данные с фактическими. Французов поразила эта оказавшаяся на 95 % верной информация, что заставило их крайне серьезно задуматься о цензуре прессы. Представляют интерес выводы Виндена о перспективах возможной войны с Японией, изложенные им в докладе на имя командующего войсками в Малайе. Начальник разведки верно предсказал, что японцы могут напасть внезапно, без объявления войны, и сделают это, скорее всего, в случае, если силы Британии будут отвлечены на боевые действия в Европе. Майор также правильно оценил стратегический замысел потенциального противника, но это не требовало особых талантов, поскольку было ясно из общей обстановки и природных условий полуострова. Зато он сумел доказать командующему нецелесообразность 15-миллионных затрат на установку в Сингапуре новых 15-дюймовых орудий береговой обороны и убедил его направить эти средства на усиление авиационной группировки.

К лету 1941 года британская контрразведка на Дальнем Востоке заметно укрепилась, но руководство МИ-5 в Лондоне все еще не представляло, как именно Служба безопасности может противостоять японскому шпионажу в Малайе и Бирме. Рассматривался даже нарушающий все нормы дипломатической практики вариант лишения всех японских посольств и консульств права на использование шифрованной переписки. Против этого запротестовали контролировавшие переписку противника криптоаналитики, поскольку планировавшаяся мера неизбежно вынудила бы японцев искать альтернативные и пока недоступные для британских дешифровальщиков пути. Радиообмен дипломатических представительств потенциального противника и в самом деле являлся почти единственным источником на Дальнем Востоке, из которого контрразведка с 1939 года черпала информацию о японской агентуре и ее подрывной деятельности среди личного состава индийских войск. В январе 1941 года изменившийся характер переписки явственно свидетельствовал об устремлении Токио в регион Юго-Восточной Азии. Англичане установили пять основных направлений подрывной и разведывательной деятельности противника в гражданской и военной сферах:

— выявление неблаговидных действия Великобритании, США и СССР и отслеживание реакции на них со стороны местного населения;

— местная поддержка антибританского движения, противоповстанческая и антикоммунистическая деятельность;

— выявление религиозных и социальных проблем для их использования в целях ослабления противников Японии;

— прогноз развития военных операций в бассейнах Средиземного моря и Индийского океана;

— изучение состояния туземных войск.

Вся эта информация была почерпнута из единственной телеграммы МИД Японии генеральному консулу в Сингапуре от 17 мая 1941 года. Там же содержались немаловажные соображения об опасениях Токио относительно вступления в войну Соединенных Штатов и инструкции по осуществлению нелегальной работы в направлении Индийского океана. Телеграммы с аналогичным текстом ушли также в японские посольства и консульства в Бангкоке, Сиднее, Мельбурне, Карачи, Кейптауне, Момбасе, Бомбее и Коломбо.

Война приближалась. К ноябрю 1941 года в Лондоне уже почти не сомневались в намерениях японцев в ближайшее время нанести удар по колонии, зато в самом Сингапуре командование отнюдь не разделяло это убеждение разведчиков. Брук-Попхэм проигнорировал даже столь верный признак, как скопление на аэродромах Французского Индокитая самолетов берегового базирования, преимущественно бомбардировщиков. Согласно данным разведки, 28 ноября их было 245, 2 декабря — уже 300, 4 декабря — 450, а 6 декабря — 500, то есть за неделю силы ударной авиации возросли вдвое. В пределах досягаемости бомбардировщиков находился также и Таиланд, но вторжение в него не нуждалось в столь мощной авиационной поддержке, поэтому зафиксированные самолеты могли предназначаться только для удара по Малайе. В последние 10 дней перед нападением Японии англичане получали множество предупреждений отовсюду, в том числе из Вашингтона. Американцы известили фактических союзников о том, что 28 ноября японская делегация прервала переговоры, и в самое ближайшее время ожидается агрессия с ее стороны в направлении Филиппин, Таиланда и Голландской Восточной Индии. Радиоразведка перехватывала сообщения о предстоящей высадке десанта на таиландско-малайской границе. В 14.00 6 декабря австралийский экипаж разведывательного самолета “Гудзон” обнаружил направляющийся к Таиландскому заливу конвой с множеством транспортов, явно перевозивших десантные войска. Судя по всему, к этому моменту в британском руководстве не верили в предстоящую агрессию только главнокомандующий войсками на Дальнем Востоке Брук-Попхэм и премьер-министр Черчилль. Однако именно от них зависело принятие срочных и необходимых решений, которые так и не были реализованы.

1. ВНЕШНЯЯ РАЗВЕДКА

На протяжении 1920-х и 1930-х годов оперативная обстановка в Соединенных Штатах Америки разительно отличалась от европейской и азиатской. Основными причинами этого являлись значительная географическая удаленность страны от “горячих точек” планеты, а также несоответствие между ее экономической мощью и зачаточным состоянием спецслужб, совершенно не соответствовавшим статусу великой державы.

После Первой мировой войны США вырвались в группу лидеров, из должника превратились в кредитора и стали всемирным финансовым центром, уверенно заняв ведущее место в мировой экономике и все более настойчиво пытаясь соответствовать ему также и в политике. Однако до конца 1920-х годов влияние страны на европейский процесс оставалось совершенно ничтожным, а ее основные политические интересы концентрировались в бассейне Тихого океана, предопределив изначальное дипломатическое и разведывательное соперничество с Японией. Европейские правительства и их секретные службы в Западном полушарии были в основном заняты попытками привлечения на свою сторону столь могущественной в экономическом отношении державы, а также вели там научно-техническую разведку, пытаясь получить доступ к секретам американской техники и технологии.

Всему этому вяло пытались противостоять послевоенные разведывательные и контрразведывательные структуры США, однако они были крайне слабы и даже отдаленно не напоминали мощные оперативные органы, которыми еще совсем недавно располагало государство. Как это ни парадоксально, но вместе с армией Соединенные Штаты фактически демобилизовали и распустили свои спецслужбы, почти возвратив к их предвоенному состоянию.

До начала 1940-х годов политической разведки в США не существовало, а ее задачи периодически возлагались на образованный в 1885 году в подчинении у генерал-адъютанта армии Отдел военной разведки (МИД). С 1889 года он начал получать информацию от сети аккредитованных в иностранных столицах военных атташе, а после создания в 1903 году штаба армии (сухопутных войск) вошел в него в качестве 2-го отдела (G-2). В 1908 году МИД слили с отделом G-З (военное планирование и обучение), а в 1917 году разведка в статусе соответствующей секции вошла в отдел военных учебных заведений. Это повлекло за собой буквально катастрофические последствия, но не продлилось долго, и 26 августа 1918 года МИД вновь обрел самостоятельность в рамках штаба армии. Определялось, что Отдел военной разведки “должен осуществлять наблюдение и руководство военной разведкой, как позитивной, так и негативной, и возглавляться офицером, именуемым директором военной разведки, который является помощником начальника штаба. Он же является старшим военным цензором. Обязанности отдела состоят в ежедневном контроле за военной обстановкой, экономической ситуацией и в выполнении других поставленных начальником штаба задач, а также в сборе, сопоставлении и рассылке данных военной разведки”[397]. Процитированный документ несколько опережал события. Восстановление МИД, несмотря на его декларированные задачи, в первую очередь было предпринято ввиду необходимости создания структуры по обучению кадров разведки, а вся практическая работа в рассматриваемый период велась разведорганами Американских экспедиционных сил (АЕФ) в Европе.

Первоначально в штате созданной в начале 1917 года, еще до высадки экспедиционных сил в Европе, Радиоразведывательной подсекции (РИС) АЕФ состоял из 3 человек, включая ее начальника лейтенанта Чарльза X. Матца. К концу войны он вырос крайне незначительно и насчитывал все тех же 3 офицеров и 8 рядовых. Зато войсковые разведывательные органы получили в АЕФ значительное развитие. В отличие от штабной структуры, они кодировались буквой “С” и начинались от уровня батальона, в котором присутствовал офицер разведки. В его подчинении находилась разведгруппа в составе 1 офицера и 28 рядовых, в том числе 15 разведчиков, 11 наблюдателей и 2 снайперов. В полку офицеру разведки подчинялись 8 наблюдателей, а в бригадах разведывательных органов не было вообще. Зато в дивизии действовала разведывательная секция в составе начальника, его заместителя по тактической разведке, офицера-переводчика, офицера-топографа и многочисленного вспомогательного персонала. На этом уровне информация поступала также и от воздушных наблюдателей на аэростатах, проходя по каналам связи артиллерийских дивизионов. Аэростаты оказались крайне неэкономным средством разведки. Один аппарат обслуживала целая рота штатной численностью в 178 человек, включая расчеты четырех зенитных пулеметов, а продолжительность его жизни в бою в среднем равнялась 15 минутам. Аэростаты сбивались столь часто, что их экипажи получили парашюты задолго до снабжения ими летчиков.

Согласно уставам, дивизионная разведка велась на глубину до двух миль, а фактически — значительно дальше, иногда до 5 миль. Именно этой величиной была ограничена зона ответственности корпусных разведорганов, которым подчинялись эскадрильи разведывательной авиации, группы звуковой и визуальной разведки, проходившие, однако, по штату артиллерии. Армия имела существенно более многочисленную разведывательную авиацию, в том числе ночную, топографический батальон и секцию радиоразведки. Венчала эту пирамиду располагавшееся в Сен-Шамоне Отделение военной разведки АЕФ (G-2). Его структура была весьма разветвленной и достаточно полно учитывала потребности экспедиционных войск в обеспечении информацией и в контрразведывательном обслуживании:

— Секция G-2A (информационная):

— подсекция G-2A1 — боевые расписания и стратегическая разведка;

— подсекция G-2A2 — переводы и техническая разведка;

— подсекция G-2A3 — карты обстановки и воздушная разведка;

— подсекция G-2A4 — отчеты и изучение ТВД;

— подсекция G-2A5 — цели для артиллерии;

— подсекция G-2A6 — радиоразведка и почтовые голуби;

— подсекция G-2A7 — рассылка информации и ведение журнала боевых действий;

— Секция G-2B (секретная служба):

— подсекция G-2B1 — контрразведывательная политика и расследование зверств;

— подсекция G-2B2 — рассылка информации от секретных источников и контроль за разведывательными фондами, непредвиденные ситуации;

— подсекция G-2B3 — картотека подозреваемых, контроль над гражданским населением, контрразведывательные операции;

— Секция G-2C (топографическая);

— Секция G-2D (цензура):

— подсекция G-2D1 — связи с общественностью и цензура прессы;

— подсекция G-2D2 — цензурные правила, почтовая и телеграфная цензура;

— подсекция G-2D3 — цензура фотоснимков, кинолент и посетителей;

— Секция G-2E (разведывательные подразделения).

Аегко понять, что такая мощная и авторитетная структура значительно превосходила влияние вашингтонского центрального аппарата и фактически затмевала его. К концу войны МИД насчитывал 282 офицера, 29 сержантов и 948 гражданских служащих, заметно уступая контингенту в Европе[398]. На этом фоне развилось неизбежное соперничество “европейских” разведчиков с “американскими”, причем первые явно доминировали. В Вашингтоне такую ситуацию терпели, понимая, что войска пребывают за океаном не вечно, и что рано или поздно в процессе их сокращения будет практически ликвидировано и Разведывательное отделение АЕФ. Однако в экспедиционных войсках тоже понимали это и вышли с предложением к командованию организовать послевоенную разведку армии США на базе именно их разведорганов. Эта идея была отвергнута, в первую очередь по бюджетным соображениям. Если в конце войны разведка располагала бюджетом в 2,5 миллиона долларов, то в 1920 году он составлял всего лишь 400 тысяч долларов[399], ее штат был не только не расширен, но, наоборот, существенно сокращен. В августе 1919 года численность МИД уменьшилась до 88 офицеров и 143 вольнонаемных лиц[400]. Частичной компенсацией описанной плачевной ситуации явилось создание отдельного резерва офицеров военной разведки, решение о котором вступило в силу 4 августа 1921 года. На протяжении последующих 20 лет в нем числилось в среднем по 635 офицеров.

За время войны разведка успела проверить себя в боевых условиях и выработала ряд адекватных концепций. Одной из них являлось осознание важности военной контрразведки, проводившейся под эгидой Негативного сектора МИД. В сентябре 1918 года это подразделение существенно расширило сферу своей деятельности и взяло под свой контроль контрразведывательные операции военных атташе Соединенных Штатов в различных государствах мира. Справедливости ради следует отметить, что важность данного шага была преимущественно теоретической, поскольку число таких операций можно было пересчитать по пальцам одной руки. Существенно более значимым актом явилась организация совместно с госдепартаментом системы паспортного контроля на границе США. Тогда же разведка взяла на себя контроль над военной цензурой, создав для этого секцию МИ-10. Ранее эта деятельность считалась прерогативой независимого сектора генштаба, а ее передача в контрразведку натолкнулась на немалое сопротивление из-за традиционно ревнивого отношения американцев к защите своей свободы слова. Эта же секция в качестве дополнительной задачи боролась со взяточничеством и мошенничеством в армии.

Разведка постепенно переходила к мирному режиму работы. В 1921 году вновь назначенный начальником штаба армии генерал Джон Першинг решил реорганизовать его и сохранить пять отделов: кадров, разведывательный, оперативный и учебный, снабжения, военного планирования. Однако конгресс Соединенных Штатов, не возражая против этого в принципе, разрешил иметь в штате этих пята подразделений лишь четырех бригадных генералов. В результате последовавшей буквально дикой конкуренции в период с 1922 по 1929 годы из семи директоров военной разведки бригадными генералами были только двое. Постепенно разведчики становились в американской армии офицерами второго сорта. Особенно ярко отношение к разведывательной службе проявилось в организации работы института военных атташе. Если в других государствах он был важнейшим элементом разведывательного сообщества, то военные дипломаты Соединенных Штатов выполняли преимущественно декоративные функции. Вплоть до вступления США в войну в декабре 1941 года аккредитованные в Берлине, Токио и Риме военные атташе были обязаны отчитываться о своей работе перед разведкой, однако лишь немногие из них осознавали, что разведывательная деятельность является требующей особого подхода и совершенно специфической военной специальностью. Перед отъездом в страну пребывания они не получали базовую специальную подготовку, за исключением основ шифровального дела и финансов, и отдача от их работы была соответственной. Немаловажным фактором являлось и то, что в межвоенный период МИД считался “сиротским” подразделением штаба, поэтому служба в разведке считалась непрестижной и рассматривалась как краткий и досадный перерыв в основной военной карьере, не дававший выслуги лет на командных должностях для получения очередного звания. Естественно, что озабоченные продвижением по службе перспективные офицеры всеми силами пытались избежать направления туда, что значительно уменьшало приток способных людей. Последствия подобной кадровой ситуации оказались весьма неблагоприятны. Хотя атташе и отрабатывали иногда некоторые конкретные узкие вопросы, например, по характеристикам немецких 105-мм орудий, но более широкий взгляд на проблему оставался для них недоступным. Достаточно часто их предположения, особенно по политическим проблемам, весьма далеко отрывались от реальности. Например, в 1934 году военный атташе в Берлине вполне серьезно прогнозировал скорую реставрацию германской монархии под руководством фельдмаршала Аюдендорфа. В целом, институт американских военных и военно-морских атташе оказался абсолютно не соответствующим своему назначению и слабейшим элементом разведывательного сообщества США. Эта ситуация была особенно опасна тем, что, за исключением радиоразведки, в межвоенный период атташе являлись основным средством сбора информации об иностранных государствах и их вооруженных силах. Однако уровень их работы зачастую просто удручал. Впоследствии генерал Джордж Маршалл вспоминал, что полученные по этому каналу разведывательные данные “были немногим больше, чем то, что военные атташе… могли выяснить за ужином или, в какой-то степени, за чашками кофе”[401].

Следует отметить, что, несмотря на сокращение штатов, внутренняя структура разведки оставалась довольно разветвленной, хотя многие подразделения насчитывали буквально по несколько сотрудников. Впрочем, состав американской делегации на Парижской мирной конференции, включавшей 20 офицеров-разведчиков, 60 контрразведчиков и криптоаналитика, показал, что президент по-прежнему полагает свою спецслужбу важнейшим институтом.

В рассматриваемый период военная разведка состояла из Административного, Позитивного и Негативного отделений. Два последних наименования происходили от принятого в Соединенных Штатах разделения разведки на “позитивную” и “негативную”, причем под первой подразумевали добывание информации в интересах политического руководства и вооруженных сил, а под второй — получение сведений о структуре, функциях и деятельности разведывательных служб противника для борьбы с ними. Внутри отделений существовали секции, имевшие собственные наименования. В начале 1920-х годов к Административному отделению относилась только Административная секция МИ-1, включавшая корпус военных переводчиков и военную полицию. Наиболее важным считалось Позитивное отделение, в состав которого входили:

— Информационная секция МИ-2;

— Секция сбора информации МИ-5;

— Секция переводов МИ-6;

— Секция кодов и шифров МИ-8.

Основными секциями считались МИ-2 и МИ-5. Согласно действовавшим документам, Информационная секция МИ-2 предназначалась для получения ответа на вопросы “Какова обстановка сейчас?” и “Какова она будет завтра?”[402], а Секция сбора информации МИ-5 анализировала поступавшие от различных источников сведения и организовывала работу военных атташе. Некоторые секции имели собственную внутреннюю структуру, например, МИ-8 состояла из Бюро стенографии, Бюро секретных чернил, Бюро инструкций по применению кодов, Бюро составления кодов и Бюро связи. Одно из подразделений МИ-8, именуемое Секцией инструкций для тактической разведки, носило самостоятельное обозначение МИ-9. В дальнейшем это обозначение перешло к Секции монографий и справочников Географического отделения разведки, включавшего также картографическую секцию МИ-7.

Негативное отделение ведало вопросами контрразведки и безопасности и включало:

— Секцию армии МИ-3;

— Секцию иностранного влияния МИ-4;

— Секцию новостей МИ-10 (перехват радиовещания станций вероятного противника, анализ прессы и цензура);

— Секцию путешественников МИ-11;

— Секцию мошенничеств МИ-13 (борьба с различного рода злоупотреблениями и мошенничествами в относившихся к армии сферах).

К 1934 году вследствие давних проблем с бюджетным финансированием, в результате которых всегда страдали именно разведчики, численность МИД вновь сократилась. Теперь его штат насчитывал 20 офицеров и 50 гражданских служащих.

Со второй половины 1930-х годов началось медленное, но неуклонное развитие военной разведки США, не сопровождаемое, однако, повышением ее эффективности. Вопреки обычно бытующему мнению, слабость разведывательных служб Соединенных Штатов заключалась вовсе не в малочисленности, а в принципиально ошибочном подходе к организации деятельности. Безусловно, штаты оперативных подразделений были меньшими, чем это требовалось, но после 1937 года отнюдь не символическими. Например, в 1938 году центральный аппарат военной разведки насчитывал 191 сотрудника, в 1939 — 220, в 1940 — 362, а накануне нападения Японии осенью 1941 года — 1095[403], что для рассматриваемого периода было совсем не так мало. В межвоенный период на эффективности спецслужб США особенно негативно сказывалось отсутствие аналитических подразделений. Концепция видов вооруженных сил не предусматривала ведение стратегической разведки для обеспечения президента страны информацией, а должна была лишь обслуживать собственные ведомственные интересы, но даже с этой задачей органы военной разведки не справились. Политической разведывательной службы в США тоже не существовало, и хотя Отдел исследований и анализа (РА) государственного департамента выполнял некоторые ее задачи, они являлись не оперативными, а исключительно информационными. Отсутствовал также какой-либо орган, координировавший работу существовавших в этот период Отдела военной разведки штаба армии (МИД) и Бюро военно-морской разведки (ОНИ), а также военных и военно-морских атташе и служб криптографии и радиоразведки, представлявших собой наиболее успешно действовавшую ветвь спецслужб США. В правительственных и военных кругах роль и место тайных операций совершенно недооценивались, а иногда и вовсе понимались абсолютно превратно. Так, один из командующих флотом на вопрос о постановке разведки в его соединении ответил, что таковая ему не требуется ввиду отсутствия на кораблях коммунистов. Некоторые историки приводят этот эпизод в качестве анекдота, свидетельствующего о недомыслии ограниченного адмирала, однако это не вполне соответствует истине, поскольку с 1931 года руководимая капитаном 1-го ранга Хэйном Эллисом морская разведка действительно начала осуществлять наблюдение за коммунистами, пацифистами, левыми студентами и профессиональными союзами.

Зато организационная структура военной разведки не вызывала особых нареканий. Ее центральный аппарат представлял собой ряд подразделений:

— Административное отделение:

— секция финансов;

— секция кадров;

— регистрационная секция;

— секция координации работы;

— секция переводов;

— секция военных атташе и внешних связей (атташе подчинялись Административному отделению лишь в организационном отношении, а добываемая ими информация поступала в Разведывательное отделение);

— Разведывательное отделение (Основное отделение разведки. Обращает на себя внимание отсутствие подразделений, специализированных исключительно по Японии, Советскому Союзу и Германии):

— секция Балкан и Ближнего Востока;

— секция Британской империи;

— секция Центральной Европы;

— секция Восточной Европы;

— секция Дальнего Востока;

— секция Латинской Америки;

— секция Западной Европы;

— секция военно-воздушных сил

— Отделение боевых составов (создано перед войной);

— секция ситуаций;

— секция рассылки разведывательной информации;

— секция полевого персонала (анализинформации, поступающейотсотрудниковМИД,

в том числе военных атташе);

— группа координации работы собственных секций;

— Отделение контрразведки:

— секция внутренней разведки;

— секция расследований;

— секция разведки на заводах (безопасность военных предприятий);

— Отделение планирования и обучения;

— Отделение цензуры, 5 декабря 1941 года переименованное в Отделение военной информации.

Помимо перечисленных подразделений, непосредственно директору военной разведки, бывшему военному атташе в Великобритании бригадному генералу Шерману Майлсу подчинялась занимавшаяся подрывной пропагандой Группа специального изучения. За пределами Вашингтона МИД располагал отделениями в Нью-Йорке, Новом Орлеане и Сан-Франциско. Военные атташе Соединенных Штатов были аккредитованы в 50 столицах, а их аппарат насчитывал 136 человек. Структура управления являлась достаточно разветвленной и неплохо продуманной, однако вследствие перечисленных причин она отнюдь не обеспечивала получение военным командованием достоверной и полной информации.

Довольно сложный, хотя и недолгий путь прошла тесно связанная с МИД военно-воздушная разведка. Ее истоки восходят еще к гражданской войне Севера и Юга, в которой принимала участие аэростатная служба. Она имела на вооружении 7 аэростатов наблюдения, на которых могли подниматься 8 обученных аэронавтов, и была распущена в 1863 году. Вновь воздушная разведка потребовалась Соединенным Штатам Америки во время войны с Испанией, в ходе которой единственный на Кубе аэростат с двумя наблюдателями совершил два подъема. Второе подразделение воздушной разведки проходило подготовку в Тампе, Флорида, но ввиду окончания боевых действий было расформировано.

После создания в 1907 году авиационного подразделения в составе войск связи армии США и выводе его оттуда в 1913 году военная разведка, казалось бы, должна была заинтересоваться появлением нового средства осуществления своих задач. Тем не менее, этого не произошло ни в самих США, ни в составе экспедиционных сил на европейском ТВД. Зато армейская разведка взяла на себя вторую группу задач воздушной разведки — сбор, оценку, обработку и рассылку сведений о военной авиации противника, для чего в марте 1918 года сформировала в своем составе 7-ю подсекцию (по системе штабных обозначений G-2-A-7) во главе с лейтенантом Прентисом М. Терри. Позднее его сменил майор С. Ф. Томпсон. В G-2-A-7 имелось пять подразделений:

— Секция допросов пленных;

— Секция боевых расписаний ВВС;

— Секция целей для бомбометания;

— Техническая секция (вопросы конструирования, производства и технического обслуживания самолетов противника);

— Секция активности ВВС противника (стратегия и тактика, обучение, эффективность операций собственной авиации).

Несмотря на внешне впечатляющую организационную структуру, ее штатное обеспечение было минимальным. В прототипе будущей разведки военно-воздушных сил служили всего 7 офицеров и 16 рядовых, что, естественно, не позволяло им эффективно выполнять возложенные на них задачи в полном объеме.

Подсекцией G-2-A-7 дело не ограничилось. Вплоть до начала 1930-х годов в Соединенных Штатах доминировала теория, согласно которой авиационная разведка являлась предметом собственной заботы летчиков и к общей военной разведке имела весьма отдаленное отношение. МИД соглашался получать от Службы авиации информацию, однако был убежден, что профессиональные летчики лучше справятся с собственными разведывательными задачами, чем специально обученные армейские офицеры генерального штаба. Военная разведка соглашалась оставить за собой лишь проведение допросов военнопленных и осуществление воздушного наблюдения, а от все остального попыталась избавиться как от несвойственных ей задач. Авиаторы особо не протестовали, поскольку тоже предпочитали видеть в своих частях на разведывательных должностях летчиков, а не генштабистов. Поэтому в составе Службы авиации приказом № 21 от 13 августа 1917 года была сформирована состоявшая из двух офицеров Информационная секция (ИСАС), формально дублирующая задачи G-2-A-7. Некоторое противоречие в датах не должно настораживать. Хотя подсекция МИД формально возникла позже ИСАС, это касалось только даты включения ее в организационно-штатную структуру и бюджет военной разведки. По убеждению руководства авиации, создание нового разведоргана позволяло ускорить процесс прохождения разведывательной информации к ее адресатам. Возможно, именно так в действительности и обстояло дело, но в первую очередь это происходило не из-за хорошей организации работы буквально символического по численности центрального аппарата, а благодаря введению в авиационных частях должностей офицеров по сбору и рассылке военной информации. Уже в конце сентября ИСАС была реорганизована в Информационный отдел, отвечавший за “сбор, подготовку и рассылку информации, представляющей интерес для Корпуса авиации, связь с Разведывательной секцией Генерального штаба Американских экспедиционных сил; организация и надзор за авиационными офицерами по информации, прикомандированными к частям авиации”[404]. ИСАС состояла из шести подразделений:

— статистики;

— библиотечного;

— общей информации;

— издательского и исследовательского;

— производственного;

— исторического.

Штат секции за короткое время вырос до 10 офицеров, 30 рядовых и 3 гражданских служащих.

Авиационной разведкой в США занимались и другие структуры. В декабре 1917 года капитан Эрнст Л. Джоунс создал в Париже в составе возглавляемой им Учебной авиационной секции разведывательное подразделение авиации АЕФ, вскоре официально названное Разведывательным отделением. 28 марта 1918 года оно получило право вести разведку в интересах всей Службы авиации США и, в частности, для ИСАС.

Любопытно, что связисты заинтересовались авиационной разведкой намного раньше летчиков и генштабистов. Уже в марте 1917 года командир Отделения воздухоплавания войск связи подполковник Джон Б. Беннет усмотрел в самолетах средство воздушной разведки, способное превзойти по эффективности аэростаты. Он предложил создать Бюро армейской авиации и получил разрешение сформировать при нем небольшое подразделение, командиром которого стал капитан Эдуард С. Горрелл. Летчики должны были осуществлять воздушную разведку, а бюро — собирать, систематизировать и распространять собираемую ими информацию. В июне 1917 года авиагруппа стала Самолетным отделением все того же Отделения воздухоплавания, а бюро превратилось в его Разведывательную секцию, начальником которой был назначен майор Генри X. Арнольд. Задачи этого органа существенно расширились и стали включать в себя сбор и учет абсолютно всех имеющих отношение к авиации данных любого происхождения, а также издание соответствующих обзоров. 1 октября того же года Самолетное отделение стало Воздушным отделением войск связи, в число 15 секций которого вошла Разведывательная секция, переименованная в Информационную. Ее начальником был назначен капитан Гарольд С. Кэнди, а Джоунс уже в звании капитана возглавил Разведывательное отделение Учебной авиационной секции в Париже.

Войска связи со вниманием относились к развитию воздушной разведки, и в начале 1918 года Воздушное отделение было реорганизовано в Отделение военной аэронавтики (ДМА). 21 мая статус Информационной секции был повышен, и она стала Разведывательным отделением Исполнительной секции ДМА, а еще через 2 месяца — Информационным отделением по аэронавтике. К концу года оно состояло из 5 подсекций:

— добывания;

— секретной информации, гласности и цензуры;

— статистики;

— канцелярии;

— вспомогательной и бюллетеней генерального штаба.

В ходе Первой мировой войны задачами Информационного отделения по аэронавтике являлись: сбор и рассылка информации об отечественной и иностранной авиационной деятельности, в том числе противника; составление библиотеки и пополнение единиц хранения и картотеки; организация связи с АЕФ, иностранными правительствами и собственными ведомствами, а также цензура публикаций и фотоснимков об авиации. Как видим, уставные задачи отделения простирались довольно далеко от характерной сферы деятельности войск связи.

Оперативный отдел Корпуса авиации имел в своем составе Информационную группу, занимавшуюся получением информации от военной разведки и иностранных военных миссий в США. В 1919 году в ней было организовано Специальное отделение для сбора и рассылки информации, работы с прессой и ведения переписки с конгрессменами и относительно муниципальных аэропортов.

Некоторое отношение к авиационной разведке имел и созданный в Вашингтоне с разрешения Совета национальной обороны Исследовательский информационный комитет (РИК). В начале 1918 года он был совместно образован военным и военно-морским министерствами для взаимодействия с союзниками в научной, технической и промышленной областях. Через свои филиалы в Париже и Лондоне комитет, в сотрудничестве с военной и военно-морской разведками, должен был получать, классифицировать и рассылать информацию, прежде всего в военной области. 29 мая 1919 года в связи с окончанием союзнических взаимоотношений РИК стал Исследовательской информационной службой под управлением Национального исследовательского совета.

Перечисленные структуры военного периода были порождены лихорадочными попытками придать хоть какую-то систему такому совершенно новому боевому средству, как воздушная разведка, и одновременно обеспечить Корпус авиации необходимой ему информацией. Мирное время требовало совершенно иного, более спокойного и взвешенного подхода. В 1921 году американская военная авиация еще не стала самостоятельным видом вооруженных сил, поэтому на ней в полной мере отразилась предпринятая реорганизация генерального штаба армии. Штат Информационного отделения (по системе кодовых обозначений А-2) был сокращен, а собираемая им информация систематизирована и разбита на три группы:

1. Использование авиации в войне, включая организацию военно-воздушных сил государств мира, организацию их технического обслуживания и комплектования кадрами.

2. Применяемые в авиации технические решения.

3. Прочее.

В 1925 году в составе отделения была организована Секция военной разведки, отвечавшая за связь с Секцией сбора информации МИД (МИ-5).

2 июля 1926 года было принято решение о том, что “Информационное отделение остается на уровне координационного штаба вновь созданного Бюро командующего авиацией (ОКАК) как двойник отделения военной разведки генерального штаба военного министерства”[405]. В декабре его разделили на 4 подразделения:

— Секция воздушной разведки (преемница подсекции МИД G-2-A-7), ответственная за получение, оценку и рассылку иностранной и внутренней информации по авиации, а также обслуживание библиотеки;

— Секция фотографирования;

— Издательская секция (бюллетени и карты);

— Секция связи с прессой (преемник Специального отделения Информационной группы).

Попытка следующей реорганизации системы авиационной разведки США состоялась в начале 1930-х годов и фактически не была санкционирована никем. Мотивируя свои действия неудовлетворительным уровнем поступающей в Тактическую секцию информации, Отделение планирования Бюро командующего авиацией (ОКАК) перехватило функции по сбору, обработке, оценке, анализу и рассылке авиационной разведывательной информации, фактически оставив без работы Информационное отделение. Его начальник подполковник Уолтер Р. Уивер немедленно бросился в схватку и получил поддержку командующего авиацией, пресекшего самоуправство плановиков. Разведчики вернули себе едва не утраченные позиции и по-прежнему занимались сбором и рассылкой авиационной разведывательной информации о зарубежных странах и об американской военной авиации и координацией работы с государственным департаментом и военной разведкой.

Структура Информационного отделения выглядела следующим образом:

— Административная секция;

— Разведывательная секция;

— Картографическая секция;

— Секция связей с общественностью;

— Секция фотографии;

— Библиотечная секция.

В середине 1934 года на Информационное отделение возложили ряд дополнительных функций, в частности, сбор сравнительной информации о вооружении, летном составе, бюджетах, общей организации ВВС США, Великобритании, Франции, Италии и Японии. Эту масштабную задачу решала крайне малочисленная Разведывательная секция, штат которой на протяжении ряда лет состоял из офицера и 2–3 гражданских служащих, а ведь на нее еще возлагались и обязанности по организации контрразведки. Уже по одному этому легко заключить, что авиационная разведка Соединенных Штатов была структурой скорее условной, чем действующей. Это подтверждается мнением вполне компетентного лица, бывшего Часть 2. От мира к войне. Северная Америка командующего ВВС США генерала Арнольда: “Оглядываясь на прошлое, я осознаю, что одной из расточительных слабостей нашей общей схемы являлось отсутствие соответствующего органа авиационной разведки”[406]. Генерал, в частности, вспоминал, что получил сведения о новом германском бомбардировщике от журналиста, тогда как в разведке о нем не имели никакого представления. Вообще следует констатировать, что вплоть до вояжа по Соединенным Штатам известного изоляциониста Чарльза Линдберга американские спецслужбы находились в полном неведении о люфтваффе. На эту ситуацию не смогла повлиять даже гражданская война в Испании. А разведку целей для стратегических бомбардировок, составлявшую основу авиационной разведки, США не вели вплоть до своего вступления во Вторую Мировую войну.

Пронацистская пропаганда Линдберга, при всех ее преувеличениях и негативной политической направленности, сыграла и позитивную роль. В 1939 году собранный за неделю до начала войны Совет по авиации принял решение усилить роль авиационной разведки и разделить ее информацию по трем категориям:

— необходимую командующему авиацией и его помощнику для стратегического планирования в свете конкретных военных приготовлений на ТВД;

— необходимую для технического планирования в целях обеспечения американского лидерства в производстве самолетов, их летно-технических характеристик и тактического применения;

— необходимую для конкретного тактического планирования и его выполнения.

На этом же заседании совета было принято решение возложить ответственность за сбор информации на армейских разведчиков, а на ее обработку — на авиационных. Поскольку этот орган являлся совещательным, он принял решение рекомендовать авиаторам продолжить ведение военно-технической и научно-технической разведки, собирать информацию о тактике воздушных операций и использовании авиации в целях ПВО. Все остальное должно было оставаться прерогативой МИД, авторитет которого в стратегической, политической и экономической областях признавался более высоким. Военная разведка должна была также подбирать цели для стратегических бомбардировок и оценивать ожидаемый эффект от нанесения ударов по ним. Такое разделение обязанностей в сентябре 1939 года казалось соломоновым решением, однако на деле оно заложило основу для антагонизма между G-2 и А-2 на ряд последующих лет. Противоречия между этими ветвями разведки особенно обострились в условиях усиления напряженности конфликта в Европе. Как только в МИД замечали попытки авиаторов собирать информацию за пределами четко ограниченной сферы или создать свои каналы ее получения, то немедленно и весьма жестко пресекали их. Военная разведка не обладала особенным авторитетом в министерстве, что, возможно, провоцировало резкую реакцию ее руководства на возможное дальнейшее ущемление ее прав. Конфликты такого рода произошли в сентябре 1939 и в мае 1940 годов, и в итоге МИД был вынужден уступить. Майлс согласился на некоторые условия авиаторов и вынужден был позволить им самостоятельно осуществлять контакты со всеми ведомствами, кроме государственного департамента и военно-морских сил. Однако в области работы по сбору информации генерал оставался непоколебим, несмотря на крайне скромные возможности в этой области подчиненного ему органа. Созданная фактически в сентябре 1939 года, а юридически в апреле 1940 года Секция военно-воздушных сил Разведывательного отделения МИД постоянно страдала от нехватки квалифицированного персонала. Ее задачи были не слишком широки и включали координацию работы по сбору сведений, относящихся к военной авиации и обслуживание схемы информирования командования о результатах воздушных операций (которые ввиду нейтрального статуса США пока что не проводились). Руководителем секции являлся единственный офицер военной разведки с авиационным образованием майор Эннис С. Уитхэд, ранее возглавлявший работу военной разведки по югу Европы. В течение четырех месяцев у него имелся, мягко говоря, скромный штат в лице единственного подчиненного, лейтенанта Марвина Л. Хардинга. Такие скромные ресурсы весьма тормозили разведывательную работу в области авиации. Видя такое положение, в июле 1940 года разведка Корпуса авиации направила на помощь МИД свою квалифицированную сотрудницу Ирму Г. Робинсон, ставшую третьим работником секции. В конце лета 1940 года единственный офицер Секции военно-воздушных сил со специальным образованием майор Уитхед был произведен в чин подполковника и в связи с этим получил иное назначение. Ему на смену пришел подполковник Джек С. Ходжсон, положение которого несколько улучшилось ввиду увеличения штата подразделения. Теперь секция насчитывала 5 офицеров, 3 аналитиков и 4 стенографисток, но этого все равно было недостаточно. Руководство МИД осознавало свою слабость на этом направлении и предложило командованию авиации направить на службу в разведку нескольких офицеров, однако встретило решительный отказ. Арнольд выдвинул встречное предложение передать Секцию ВВС в А-2, как и ожидалось, оставленное Майлсом без внимания.

Указанные споры и конфликты осенью 1940 года заставили командование Корпуса авиации несколько реорганизовать свою разведку. 1 декабря был подписан приказ, в соответствии с которым с января 1941 года Информационное отделение становилось Разведывательным отделением. Его структура теперь была следующей:

— Секция внутренней разведки (контрразведывательная);

— Секция оценок;

— Административная секция;

— Картографическая секция;

— Секция внешней разведки;

— Секция связей с общественностью.

В августе 1940 года Секция внешней разведки стала именоваться Секцией авиационной разведки, а Секция внутренней разведки — Контрразведывательным подразделением. Направление развития разведоргана Корпуса авиации было выбрано верно, но его темпы явно оставляли желать лучшего. К примеру, Секция внешней разведки долгое время не имела начальника, а ее штат состоял лишь из двух офицеров и трех рядовых. Укомплектованность авиационной разведки вообще была крайне неудовлетворительной. Летом 1941 года в ней при фактической численности 54 офицера и 127 гражданских служащих некомплект составлял соответственно 87 и 305 человек[407], то есть 62 % и 71 %. В Секции внешней разведки на бумаге значились подразделения текущей разведки, внешних связей и оперативного планирования, однако из-за нехватки специалистов ее основным источником информации являлись публикации в газете “Нью-Йорк Таймс”. На этом работа по организации авиационной разведки США застыла вплоть до вступления страны во Вторую Мировую войну.

Как всегда в военных ведомствах, отсутствие реальных результатов работы отнюдь не уменьшило бумажный поток в обоих сотрудничающих и соперничающих разведывательных органах. Именно это и послужило причиной параллельного, затяжного и ожесточенного конфликта между ними. 11 ноября 1939 года военное министерство своим приказом установило, что любые материалы военной разведки, за исключением имеющих гриф “Возражений против публикации в служебных журналах не имеется”, могут рассылаться исключительно с согласия помощника начальника генерального штаба армии — директора МИД. Следует признать, что такое ограничение имело под собой серьезные основания. Американская система работы с информацией предусматривала наличие в документах довольно конкретных ссылок на источники, легко компрометировавшиеся в случае рассекречивания. В связи с этим уровень секретности публикаций не мог устанавливаться ниже уровня секретности исходного документа, а это заведомо исключало из списка адресатов материалов большинство нижестоящих штабов авиационных частей. В результате важная информация, в том числе сведения о развитии материальной базы ВВС иностранных государств, их организации и тактических приемах, не попадала именно к тем, кто являлся ее конечным потребителем. Фактически и без того не налаженная система авиационной разведки работала вхолостую. В рассматриваемый период командующий авиацией имел одинаковый с директором военной разведки ранг и потому не мог использовать в отношениях с ним свой авторитет. Начальник же Информационного отделения Корпуса авиации занимал намного более низкую иерархическую ступень и потому права голоса в этих спорах вообще не имел. Однако именно он отвечал за порученный ему участок работы и потому решился на достаточно смелый шаг. Он убедил своего командующего попытаться сломать сложившуюся ситуацию, в результате чего 1 марта 1940 года генерал Арнольд получил разрешение изготовить 1–2 копии наиболее существенных материалов МИД на свой выбор и разослать их на места. Позднее разрешение тиражировать разведывательные материалы было увеличено до 5 копий.

Майлс терпел такую самодеятельность авиаторов недолго. Весной 1941 года он созвал совещание G-2 и А-2, на котором среди других вопросов обсуждалась юрисдикция обоих разведорганов. МИД более всего опасался компрометации документов, исходивших от военных атташе США в различных государствах, а также от национальных органов стратегического военного планирования, военного министерства и ряда других правительственных учреждений. Именно это, по мнению начальника разведки, и должно было неизбежно произойти в результате не контролируемого им тиражирования грифованных информационных документов в А-2 и их рассылки в авиационные командования. Майлс потребовал от Арнольда строго соблюдать установленные правила, не допускать никаких исключений из них и вообще ограничить деятельность своей разведки областью технической и тактической информации, имеющей непосредственное отношение к авиации. Следствием такого подхода являлся фактический запрет на информирование командования и штабов авиационных соединений об организации, дислокации, вооружении, боевой готовности и эффективности действий авиации и наземных войск потенциальных противников, причем в явном преддверии войны. Авиаторы вполне осознавали свои информационные потребности и не могли удовлетвориться фактическим поражением на совещании. Арнольд обратился к начальнику штаба армии США Джорджу Маршаллу с требованием предоставить разведке Корпуса авиации право самостоятельно рассылать в подчиненные части и соединения любую грифованную информацию. Положительное решение от 4 июля 1941 года отменило нелепый запрет. Он оставался в силе исключительно для документов, содержавших прямое указание директора МИД о недопустимости рассылки, а таковых было сравнительно немного.

Добиться этого лояльного отношения помогли не столько соображения разумной целесообразности и здравый смысл, сколько повышение статуса военной авиации США в результате предпринятой 20 июня 1941 года ее реорганизации. Корпус авиации переформировывался в военно-воздушные силы (пока еще в составе армии) и отныне делился на три основных компонента: штаб ВВС, корпус авиации (ведавший вопросами эксплуатации техники, ее материально-техническим обслуживанием и научными разработками) и боевое командование ВВС. Это означало, что военная авиация еще не приобрела равные права с армией и флотом, но уже вплотную приблизилась к ним. Зато вновь оживились споры военных и авиаторов о юрисдикции своих разведорганов, и осенью в застарелом конфликте наметился некоторый сдвиг. 10 сентября Арнольд согласился на предложение Майлса относительно разделения сфер ответственности G-2 и А-2. В соответствии с достигнутой договоренностью, МИД должен был выпускать все информационные документы по авиационному направлению, а разведчики ВВС оценивали получаемые от него технические и тактические материалы и составляли информационные документы по этому кругу вопросов. Они также занимались получением технической и иной необходимой ВВС информации от собственных источников, однако за рубежом могли делать это только по каналам военной разведки. На первый взгляд, последнее выглядело как существенная уступка МИД, но в действительности все обстояло иначе. Генерал Арнольд не желал продолжения конфликтов и сумел дипломатично уйти от них, одновременно сохранив и даже приумножив самостоятельность своей разведки. Понятие “иной необходимой ВВС информации” было достаточно растяжимо для включения в него практически всех интересующих авиаторов вопросов, а согласование с МИД ограничивалось запросом о наличии у военной разведки необходимых данных. В случае отрицательного ответа А-2 самостоятельно изучала проблему на вполне законных основаниях. Зато достигнутое соглашение предоставило ВВС давно ожидаемое право выхода на военных атташе США в иностранных столицах и правительственные органы без подключения МИД как промежуточной инстанции.

Помимо армии и ВВС, военно-морские силы также располагали собственным разведорганом — Бюро военно-морской разведки (ОНИ). Оно действовало в тесном контакте с Бюро разведки морской пехоты, причем флот обеспечивал стратегической информацией оба ведомства, а морская пехота ограничивалась ведением тактической разведки в собственных интересах. По системе кодовых обозначений подразделений ВМС ОНИ именовалось ОП-16. В июне 1938 года его центральный аппарат насчитывал 60 офицеров и около 100 рядовых и вольнонаемных специалистов, без учета радиоразведчиков. До настоящего времени внутренняя структура бюро не оглашается. О ней известно лишь то, что вначале она носила оперативно-территориальный характер, а затем была реорганизована в функциональную. Отделения морской разведки имелись в каждом военно-морском районе и в командованиях основных флотов, ей подчинялись также военно-морские атташе, зарубежные наблюдатели и офицеры связи. Согласно действовавшим положениям, директор морской разведки имел полномочия собирать, оценивать и рассылать информацию, касавшуюся вооружения, тактики и статистических данных о противнике, однако не мог давать оценку его намерений, которая считалась компетенцией Отдела военного планирования. Такая раздробленность функций существенно снижала разведывательные возможности ВМС.

Важным направлением работы разведки ВМС являлась так называемая “особая деятельность”, включавшая в себя производство расследований в области безопасности. С сентября 1939 года за нее отвечало Отделение безопасности ОНИ, агенты-нелегалы которого раньше всех в США вплотную столкнулись с японской разведкой. ВМС вообще были единственным видом вооруженных сил, хоть что-то знавшим о Японии, чем не могли похвастаться ни МИД, ни разведка ВВС.

Ряд гражданских ведомств также обеспечивал некоторые направления разведывательной работы. Казначейство Соединенных Штатов имело в своем составе образованное 25 марта 1938 года Отделение валютных исследований с Секциями иностранной коммерческой политики, международной статистики и зарубежного обмена и контроля. Они не вели оперативную работу, однако собирали и обрабатывали разведывательную информацию по финансовым вопросам силами разветвленного аппарата своих представительств в Берне, Каире, Лиссабоне, Лондоне, Маниле, Нанкине, Париже, Риме, Стокгольме, Шанхае и Чунцине.

29 ноября 1940 года в государственном департаменте было организовано Отделение сопоставления иностранной активности, под совершенно обтекаемым и ничего не значащим наименованием которого скрывалось подразделение, предназначенное, в частности, для отслеживания подрывной и разведывательной деятельности третьих стран в местах размещения дипломатических представительств США. Естественно, эта работа велась исключительно с дипломатических позиций. С момента создания отделения в 1940 году по 1944 год его возглавлял Джордж Гордон, с 1944 по 1946 годы — Фредерик Лайон, а с 1946 и по конец существования этого подразделения в 1947 году — Джек Нил. Отделение курировал помощник государственного секретаря Адольф Берл. Кроме того, 21 июля 1941 года в госдепартаменте было образовано Отделение разведки мировой торговли, задачи которого ясны из названия.

Федеральная комиссия по связи (ФКК) 1 июля 1940 года создала в своем составе Отдел радиоразведки (РИД), под которой в данном случае понималась засечка нелегальных радиостанций противника на территории США и прослушивание их радиообмена со своими странами через станции в Вашингтоне, Сан-Франциско и Гонолулу.

В Соединенных Штатах была предпринята попытка систематизировать извлечение информации из открытых сообщений потенциальных противников, первоначально порученная негосударственному агентству. В ноябре 1939 года в Принстонском университете на деньги “Фонда Рокфеллера” был организован Центр прослушивания, осуществлявший систематический прием, перевод и анализ радиовещания из Берлина, Лондона, Парижа, Рима и отчасти Москвы. В дальнейшем, по мере закрытия посольств США в захватываемых Германией государствах, поток информации в Вашингтон по дипломатическим каналам заметно иссяк. Тогда помощник государственного секретаря Брекинридж Лонг вспомнил о возможности черпать сведения из иностранного радиовещания и обратился к руководителю Федеральной комиссии по связи Джеймсу Л. Флаю с просьбой организовать этот процесс. 26 февраля 1941 года в ФКК для этой цели была создана Служба прослушивания иностранного радиовещания (ФБМС), предназначенную для прослушивания, записи, перевода и анализа открытых сообщений иностранных государств. В ее структуре имелись отделения: анализа; прослушивания; новостей; разведки и рассылки данных, а также станции приема сообщений в Вашингтоне, Портленде, Калифорнии и Техасе. Центр прослушивания Принстонского университета также включился в эту работу. Через год статус ведомства повысился, оно стало именоваться Федеральной службой разведки радиовещания (ФБИС). Эта деятельность не нарушала действующее законодательство, поскольку перехватываемые сообщения отправлялись в эфир для всеобщего сведения и лишь обрабатывались аналитиками для составления разведывательных бюллетеней. 18 ноября 1941 года ФБМС распространила первый из своих ежедневных отчетов, а 6 декабря, за сутки до атаки на Перл-Харбор, составленная ведомством первая аналитическая сводка отмечала: “Японское радио усиливает свой дерзкий, враждебный тон; по контрасту с ранними периодами тихоокеанской напряженности, “Радио Токио” не призывает к миру. Оценки Соединенных Штатов становятся все резче и сильнее; вещание проводится не только на нашу страну, но и на Латинскую Америку и Юго-Восточную Азию”[408].

В предвоенный период Франклин Рузвельт, возможно, являлся одним из немногих государственных деятелей своей страны, понимавших роль и значение политической разведки, а уж нуждался он в ней острее всех. Однако президент Соединенных Штатов отнюдь не всегда волен поступать, как ему вздумается, он связан жесткими рамками конституции, ограничениями федерального бюджета и должен доказывать правильность своей позиции далеко не всегда разделяющим ее конгрессменам и сенаторам. Именно поэтому в предвоенный период Рузвельту пришлось прибегнуть к услугам неофициальных и довольно дилетантских разведывательных структур, но и это было лучше, чем ничего. Одной из таких неформальных служб стало лично им финансировавшееся нью-йоркское секретное общество “Рум”, ставившее своей целью оказание разведывательной, а с 1939 года и контрразведывательной помощи правительству. В него входили виднейшие ученые, предприниматели и политики Соединенных Штатов, среди которых были Винсент Астор, Кермит Рузвельт (племянник бывшего президента Теодора Рузвельта), Дэвид Брюс и другие известные лица. Деятельность “Рум” главным образом была направлена на разведку военно-морских баз Японии на Тихом океане, изучение ситуации в Перу и Карибском бассейне, отслеживание ситуации в зоне Панамского канала и на мексиканской границе. Позднее к ней добавилось негласное изучение финансовых документов структур, подозревавшихся в прикрытии диверсионной и разведывательной деятельности стран “оси”. Кроме того, Астор возглавлял телеграфную компанию “Вестерн Юнион” и, в нарушение строгих требований “Закона о радиокоммуникациях”, принял на себя риск предоставления для дешифровки текстов телеграмм иностранных миссий.

Личная разведка Рузвельта включала еще одну возникшую в 1941 году неформальную структуру с бюджетом в 94 тысячи долларов. Ее возглавлял друг президента Франклин Картер, пытавшийся в пределах своих весьма ограниченных возможностей охватить все вопросы, имевшие, по его мнению, отношение к национальной безопасности. Результат этих усилий явно не соответствовал замыслу и оказался достаточно скромен.

Список негосударственных специальных служб был бы неполон без упоминания частного разведывательного общества, возглавляемого президентом компании “Пирене” Уоллесом Бантом Филлипсом, на которого работали исключительно дилетанты, энтузиасты тайной деятельности из среды бизнесменов, журналистов и ученых. Позднее он отзывался об их агентурных достижениях в СССР, Франции, Румынии, Болгарии, Турции, Сирии, Египте, Афганистане, Иране и Мексике в самых восторженных тонах, хотя внимательное изучение списка реальных достижений общества не дает основания для такой оценки. Первоначально Филлипс финансировал работу из собственных средств, позднее это бремя взяла на себя морская разведка.

Подытоживая сказанное, можно заключить, что основной проблемой системы американской разведки являлось именно отсутствие системы как таковой. Информация поступала в различные разведывательные органы США более или менее регулярно, но подразделения, централизовавшего эти данные и готовившего единые информационные документы, не существовало. Именно это, как показали позднейшие слушания в конгрессе, и явилось одной из существенных причин, приведших Соединенные Штаты к трагедии Перл-Харбора 7 декабря 1941 года.

2. КОНТРРАЗВЕДКА И БЕЗОПАСНОСТЬ

Безопасность государства в контрразведывательном отношении обеспечивали две военные и несколько гражданских федеральных (то есть не относящихся к юрисдикции какого-либо одного штата) структур. Старейшей из них являлась входившая в состав казначейства Секретная служба, созданная 7 июля 1865 года для борьбы с подделками денежных знаков. Через два года ее юрисдикция была значительно расширена, а после убийства в 1901 году президента США Уильяма Мак-Кинли Секретная служба вначале неофициально, а с 1902 года и официально стала охранять первое лицо в государстве. Четыре года спустя конгресс принял решение с 1907 года официально финансировать охрану президента из федерального бюджета. В 1915 году президент Вильсон возложил на казначейство обязанности расследования случаев шпионажа силами Секретной службы, для чего руководивший ей с 1912 года Уильям Дж. Флинн сформировал в Нью-Йорке подразделение численностью 11 человек. Однако продолжалось это недолго, и позднее вклад Секретной службы в контрразведывательную деятельность был законодательно ограничен исключительно областью непосредственной угрозы президенту Соединенных Штатов и другим охраняемым лицам.

Первоначально Секретная служба США по запросам министерства юстиции выделяла своих агентов для расследования нарушения федеральных законов, но 26 июля 1907 года по инициативе президента Теодора Рузвельта генеральный прокурор (он же министр юстиции) Чарльз Бонапарт изменил эту практику. Он сформировал постоянную группу так называемых специальных агентов в качестве подчиненного только ему следственного подразделения министерства юстиции, 16 июня 1909 года официально получившую название Бюро расследований (БР). Первым директором Бюро стал Стэнли Финч, 30 апреля 1912 года его сменил Александр Беласки. Вообще-то Рузвельт желал иметь персональную следственную группу и предполагал создать совершенно другую структуру, однако этому воспротивились конгрессмены. Они не без оснований опасались чрезмерного усиления исполнительной власти, и президенту пришлось ввести БР в состав министерства юстиции на правах одного из подразделений, каковым оно является и по настоящее время.

Бюро рассматривало главным образом случаи злостного банкротства, нарушения антитрестовского законодательства и закона о нейтралитете в период Первой мировой войны, но позднее президент возложил на него ответственность за борьбу со шпионажем, диверсиями, мятежами, а также подделками чеков и угоном автотранспорта. С этого времени практически закончился период работы БР по исключительно финансовым преступлениям. 6 апреля 1917 года, после вступления США в Первую мировую войну, Бюро занялось арестами и интернированием находившихся в Соединенных Штатах подданных враждебных государств.

В течение всего этого периода деятельность БР особо не рекламировалась, поскольку американцы традиционно с недоверием относились к любым федеральным органам, особенно обладавшим полицейскими и карательными функциями. Конституция не позволяла засекретить факт существования Бюро, поэтому правительство просто старалось минимально афишировать его деятельность. Она протекала в относительном безмолвии и строилась на системе возглавлявшихся суперинтендантами “полевых” (территориальных) отделений, в 1920 году располагавшихся в Нью-Йорке, Балтиморе, Цинциннати, Атланте, Чикаго, Канзас-Сити, Сан-Франциско, Сан-Антонио и Портленде. Штат БР насчитывал 650 служащих, из которых 441 имели ранг специального агента[409]. С 10 февраля по 30 июня 1919 года обязанности директора Бюро расследований исполнял Уильям Аллен, его сменил бывший начальник Секретной службы Уильям Флинн, 22 августа 1921 года передавший свои полномочия последнему относительно незаметному руководителю БР Уильяму Бернсу.

В этот период Бюро расследований оказалось вовлеченным в серию весьма неприглядных акций, проведенных по указанию генерального прокурора Митчелла Палмера. В июне 1919 года неизвестный пытался бросить бомбу в его дом, но успеха не добился и погиб при взрыве. При изучении тела террориста полиция обнаружила листовки, дававшие основание сделать вывод о причастности к покушению радикальных элементов. Палмер решил использовать этот случай для нанесения окончательного удара по левым силам и приказал БР провести серию налетов на их помещения. Помимо официальных должностных лиц, в акции участвовали и экстремистски настроенные добровольцы, не имевшие вообще никакого правового статуса. В результате тысячи людей были брошены в тюрьмы без всякого на то основания, причем условия их содержания там часто нельзя было признать сколько-нибудь человеческими. Первоначально общественность одобрительно отнеслась к этим актам государственного политического террора, но вскоре общественное мнение кардинально переменилось. Раздражение и критика действий генерального прокурора и Бюро расследований становились все острее и перешли в требования отставки Палмера и роспуска БР. Предлагалось передать функции Бюро Секретной службе, но новый генеральный прокурор Харлан Фиск Стоун поступил иначе. Он распустил существовавшее в составе Бюро расследований Отделение общей разведки, а также потребовал неукоснительного соблюдения законов США во всех случаях деятельности любых правоохранительных органов. Позднее Стоун оценил роль БР в период “рейдов Палмера” следующим образом: “Организация являлась беззаконной, производила множество действий, не имевших какого-либо обоснования в федеральных законодательных актах, и была вовлечена в многочисленные крайне грубые и тиранические акции”[410]. Новый генеральный прокурор уволил Бернса и назначил на его место известного своей честностью и административными способностями 29-летнего бывшего начальника распущенного Отделения общей разведки Джона Эдгара Гувера. С 10 мая 1924 года он возглавил Бюро, вначале на временной основе, а через семь месяцев уже на постоянной, и руководил им в течение 48 лет, до самой смерти в мае 1972 года.

Новый 29-летний директор буквально революционизировал Бюро расследований. Он взялся за повышение профессионализма персонала, расчистил штат от некомпетентных, коррумпированных сотрудников и политических ставленников и отказался от системы продвижений по службе согласно выслуге лет, отныне принимая во внимание исключительно уровень и качество работы. Гувер установил новые стандарты найма на службу в Бюро, куда отныне зачислялись люди с юридическим или финансовым образованием в возрасте от 25 до 35 лет. Вновь нанимаемые агенты должны были проходить серьезную физическую подготовку и сдавать многочисленные экзамены, чтобы соответствовать установленным стандартам и правилам. Суперинтенданты стали именоваться “руководящими специальными агентами”, Бюро расследований создало собственную лабораторию судебной экспертизы и на тот период лучшую в мире идентификационную систему. В 1929 году его штат вырос до 658 специальных агентов и 1141 человека вспомогательного персонала[411], число отделений увеличилось более чем втрое, а 1 июля 1932 года спецслужба была переименована в Бюро расследований Соединенных Штатов.

До начала 1930-х годов о БР в стране мало кто знал, что Гувера совершенно не устраивало. Воспользовавшись успехами Бюро в пресечении “гангстерских войн”, он развернул широкую кампанию по популяризации возглавляемого им ведомства, тщательно избегая при этом упоминаний о его политической направленности и акцентируя внимание на борьбе с криминалом. После 1933 года агенты БР получили право ношения оружия, тогда же президент Рузвельт уполномочил Бюро вести контрразведывательную деятельность совместно с разведывательными службами армии и флота. 1 июля 1935 года ведомство получило название Федерального бюро расследований (ФБР), которое носит до сих пор, а 29 июля того же года 23 студента поступили на первый курс вновь созданной академии ФБР. В 1938 году Рузвельт предложил ассигновать 50 тысяч долларов на контрразведывательную деятельность, однако неожиданно для него конгресс увеличил эту сумму в шесть раз. Трудно сказать, явилось ли увеличение бюджета причиной или следствием активизации ФБР, поскольку 1938 год являлся явно рубежным. Ранее Бюро ежегодно расследовало до 35 эпизодов шпионажа, в этом же году их было зафиксировано уже 634[412]. Федеральное бюро расследований до 1940 года ограничивало свои задачи в соответствии с собственным уставом и вело оперативную работу исключительно внутри страны. Числившиеся в штате посольств и миссий США по всему миру офицеры ФБР носили прозрачный титул “атташе по правовым вопросам” и занимались исключительно проблемами безопасности.

Летом 1939 года состоялось одобренное президентом соглашение ФБР, МИД и ОНИ о координации усилий в области контрразведки. Это своевременное и нужное решение натолкнулось на резкую реакцию со стороны прочих наделенных правом ведения оперативной работы федеральных ведомств. Они небезосновательно почувствовали себя оттесненными от вопросов борьбы с иностранным шпионажем и обвинили Гувера в узурпации власти и влияния в сфере обеспечения государственной безопасности. Однако взамен не была предложена ни одна альтернативная схема работы, а координация контрразведки в условиях надвигающейся войны в Европе действительно являлась жизненно важной задачей. Окончательным толчком к принятию такого решения явилось письмо генерального прокурора Фрэнка Мэрфи на имя президента от 17 июня 1939 года: “Мне хочется обратить Ваше внимание на важность расследований в области шпионажа, контршпионажа и саботажа. На протяжении некоторого времени неформальный комитет в составе представителей государственного департамента, казначейства, военного министерства, департамента юстиции, департамента почт и министерства ВМС действовал в качестве пункта сбора сведений или информации, касающейся этих вопросов. Такие сведения или информация затем передавались в один из следственных органов для дальнейших действий… Опыт показал, что обработка материалов в комитете… ни эффективна, ни желательна. С другой стороны, три упомянутых следственных органа не только накопили огромные запасы информации, касающейся операций иностранных агентств на территории Соединенных Штатов, но также усовершенствовали методы расследования и развили каналы обмена информацией, которые являются и эффективными, и настолько мобильными и гибкими, что допускают быстрый рост в критических случаях…

Я рекомендую отказаться от упомянутого выше межведомственного комитета и сконцентрировать расследования всех случаев шпионажа, контршпионажа и саботажа в Федеральном бюро расследований департамента юстиции, секции G-2 военного министерства и Бюро военно-морской разведки министерства ВМС. Директоры этих трех органов должны в этом случае действовать как комитет в целях координации деятельности своих подчиненных”[413]. Соображения генерального прокурора не только выглядели разумными, но и являлись единственно конструктивными, поэтому Рузвельт проигнорировал абстрактные возражения и 26 июня 1939 года направил членам кабинета директиву: “Я требую, чтобы расследования во всех областях шпионажа, контршпионажа и саботажа контролировались и обобщались Федеральным бюро расследований министерства юстиции, Отделом военной разведки военного министерства и Бюро военно-морской разведки министерства ВМС. Директоры этих трех ведомств должны работать как комитет по координации их деятельности. Никакие правительственные следственные органы не должны проводить никаких расследований в делах, касающихся действительных или потенциальных случаев шпионажа, контршпионажа или саботажа, за исключением трех вышеупомянутых ведомств”[414]. После выхода этой директивы положение перечисленных в нем служб настолько упрочилось, что в ОНИ даже возник новый самостоятельный отдел безопасности. Для улучшения координации действий трех уполномоченных на ведение контрразведывательной работы органов в Вашингтоне был сформирован Межведомственный комитет по разведке (ИИК), состоявший из руководителей ФБР, МИД и ОНИ, а также одного из старших сотрудников государственного департамента. Эта инстанция не пользовалась особенным авторитетом, и руководители трех упомянутых оперативных органов вскоре прекратили посещать его заседания вплоть до обострения международной обстановки весной 1940 года.

Дж. Э. Гувер

В 1940 году Рузвельт предоставил ФБР право при наличии санкции генерального прокурора осуществлять электронное наблюдение за лицами, подозреваемыми в подрывной деятельности, в том числе за возможными иностранными агентами. Окрыленный таким успехом, Гувер попытался добиться разрешения на контроль международных каналов связи, но натолкнулся на противодействие Федеральной комиссии по связи (ФКК), рассматривавшей это как нарушение соответствующего федерального закона 1934 года. В попытках компенсировать такую неудачу ФБР при помощи англичан весьма эффективно развило систему негласной перлюстрации международных почтовых отправлений.

Высокая общественная активность Гувера повлекла несколько неожиданные последствия. Осенью 1939 года воодушевленная его пропагандой широко известная общественная организация “Американский легион” еще до войны предложила генеральному прокурору Соединенных Штатов Роберту Джексону помощь в борьбе против подрывных и мятежных элементов. Легионеры намеревались создать в своих отделениях следственные группы и охватить сетью информаторов все важные объекты на территории страны. Крайне ревниво относившийся к любым попыткам подобного рода Гувер не мог не учитывать общественное мнение и потому был вынужден дать согласие на использование информации “Американского легиона”, хотя не верил в полезность этого шага. Однако он категорически воспротивился любым попыткам появления самодеятельных следственных групп и отказался даже обсуждать этот вопрос. Легионерам пришлось согласиться на предложенные условия, одобренные в ноябре 1940 года на национальной конференции в Индианаполисе. Следует отметить, что за весь период войны ни одно заслуживающее внимания дело о саботаже или мятеже так и не было раскрыто при помощи легионеров.

В процесс обеспечения национальной безопасности было вовлечено и дипломатическое ведомство. Еще в 1916 году госсекретарь Роберт Лэнсинг организовал в составе государственного департамента США узкоспециализированную структуру, ведавшую безопасностью и отчасти контрразведкой — Бюро старшего специального агента, одновременно являвшегося специальным помощником государственного секретаря с правом прямого доклада ему по вопросам безопасности и деятельности в Соединенных Штатах иностранных агентов.

Ведомство финансировалось из секретного фонда госдепартамента, имело бюро в Вашингтоне и Нью-Йорке и располагало мобильной группой агентов, по мере надобности выезжавших в любую точку страны, а для проведения специальных расследований иногда и за рубеж. После введения в 1918 году паспортной системы Бюро старшего специального агента стало заниматься вопросами подделок виз и паспортов граждан США. Кроме того, на протяжении Первой мировой войны оно отвечало за интернирование и обмен дипломатов враждебных государств и за репатриацию американских граждан из контролируемых противником областей. Секретность выполняемой агентами госдепартамента работы в области безопасности была столь велика, что даже заработную плату они получали только чеками на предъявителя, без указания фамилий в списках служащих ведомства.

В 1920-е годы старший специальный агент стал непосредственно подчиняться помощнику государственного секретаря по административным вопросам, сохранив, однако, ранг специального помощника госсекретаря и право прямого доклада ему по важнейшим проблемам. С 1921 года он возглавлял образованное для обеспечения безопасности Бюро секретной разведки со штатом в 25 человек. В следующем десятилетии было установлено, что большинство подделок виз и паспортов являлось делом рук советских и германских разведывательных служб и в основном производилось для прикрытия работы нелегальной агентуры. Выявленная подделка паспорта в Нью-Йорке привела к расшифровке советского агента и установлению связанных с ним американских коммунистов. Таким образом, внешнеполитическое ведомство США через обеспечение собственной безопасности было непосредственно вовлечено в общую контрразведывательную систему, пока еще весьма неэффективную и отсталую.

Соединенные Штаты располагали еще одним относительно малоизвестным оперативным органом, история которого была рассекречена лишь относительно недавно. Им являлся подчиненный военной разведке Корпус разведывательной полиции (КИП), в дальнейшем переименованный в Контрразведывательный корпус (КИК). Ему официально предписывалось “вносить вклад в деятельность армейских учреждений путем выявления измены, подстрекательства к бунту, подрывной деятельности или пропаганды, обнаружение, предотвращение или нейтрализация шпионажа и саботажа внутри или направленного на армейские учреждения и области их компетенции”[415]. В момент своего образования 13 августа 1917 года в нем служили 50 пехотных сержантов под командованием офицера, но уже к декабрю корпус разросся до 300 служащих и 750 агентов[416]. 250 человек из состава КИП несли службу на территории Соединенных Штатов, остальные обслуживали экспедиционные войска. К январю следующего года штаб Контрразведывательного корпуса в Париже уже располагал картотекой на 50 тысяч подозреваемых.

После окончания войны командование собиралось полностью обеспечивать безопасность всех военных объектов в стране силами КИП, однако эти планы так и остались на бумаге, поскольку после сокращения армии к 1920 году его штат состоял всего из 18 человек, и даже после некоторого увеличения финансирования увеличился лишь до 24 сержантов. Весной 1921 года Контрразведывательному корпусу было официально вменено в задачи наблюдение за всеми лицами, подозреваемыми во враждебной деятельности по отношению к военным объектам и учреждениям Соединенных Штатов, а также изучение радикальных элементов в политической и промышленной сферах. Сокращение состава армии в 1922 году привело к соответственному уменьшению численности КИП до 30 человек, четыре года спустя — до 28, а в 1933 году была достигнута нижняя отметка в 15 человек[417]. Добавочным аргументом для сокращения штатов являлось то, что слишком высокие звания сотрудников никак не соответствовали выполнявшейся ими обычной канцелярской работе. Это породило идею, хотя и нереализованную, заменить их рядовыми солдатами, а в некоторых регионах даже гражданскими служащими. Вплоть до начала войны в Европе в 1939 году Корпус разведывательной полиции совершенно не оправдывал свое громкое название. Его штатный состав в 16 человек был меньше стрелкового взвода, что в условиях активизации германской и японской разведок на Филиппинах, Гавайях и зоне Панамского канала являлось совершенно недостаточным.

Изданная в июне 1939 года директива президента о сосредоточении контрразведывательной деятельности в ФБР, МИД и ОНИ привела к некоторому оживлению КИП. Через год его численность достигла уже 26 человек, но ее дальнейшему росту препятствовало отсутствие подготовленных кандидатов со знанием иностранных языков. Для ликвидации этого отставания был открыт учебный центр Контрразведывательного корпуса, и к февралю 1941 года в его штате имелось уже 288 специалистов. По состоянию на 6 декабря 1941 года, накануне нападения японцев на Перл-Харбор, списочный состав этого оперативного органа безопасности армии насчитывал 513 человек. Организационно КИП подчинялся подсекции полиции Секции расследований контрразведывательного отделения военной разведки, что обусловило его весьма невысокий статус.

Собственным оперативным органом располагала и Береговая охрана США. С 1915 по 1930 годы этой работой занимался один человек из ее штата, а в 1936 году в Вашингтоне было организовано Разведывательное отделение с группами в Нью-Йорке, позднее в Сан-Франциско, Мобиле, Бостоне и других местах — всего 15 региональных подразделений. Основным занятием разведки Береговой охраны являлось прослушивание радиообмена судов в 12-мильной зоне территориальных вод с целью выявления попыток провоза контрабанды и нелегального пересечения границы. Поскольку хорошо организованные преступные группировки практически всегда использовали код или шифр, в штат Разведывательного отделения была введена должность дешифровальщика, которую заняла Элизабет Смит Фридман, жена известного американского криптографа Уильяма Фридмана. На протяжении второй половины 1930-х годов наибольшая численность отделения достигла 40 человек, из которых не менее половины занимались радиоразведкой, контрразведкой и противодиверсионным обеспечением морской границы.

Было совершенно ясно, что деятельность различных контрразведывательных органов необходимо скоординировать. В связи с этим в 1938 году ФБР, МИД и ОНИ ввели в действие совместный план работы по подрывным элементам, способным негативно повлиять на лояльность и эффективность личного состава армии и флота, а также гражданского персонала, занятого в военном производстве и обслуживании. Поскольку военные испытывали острую нехватку следователей, они полагались на помощь ФБР, но в первую очередь рассчитывали на обмен информацией. В июне 1940 года взамен совместного плана перечисленные органы контрразведки подписали Соглашение о размежевании, действовавшее вплоть до его пересмотра в феврале 1942 года. В соответствии с ним, ФБР обязательно передавало Отделу военной разведки и Бюро военно-морской разведки информацию о всех случаях расследования дел по шпионажу, контршпионажу, подрывным действиям и саботажу по всей территории страны, в которых фигурировали не только военные, но и гражданские лица. Это позволило МИД и ОНИ накопить обширный информационно-справочный аппарат по американцам, не имеющим отношения к военной службе или военному производству. Взамен разведорганы армии и флота обязались не заниматься гражданскими лицами вне пределов войск, штабов, военных учреждений и военных предприятий. Соглашение нарушал лишь Корпус разведывательной полиции, проводивший превентивные расследования в их отношении на основании информации, полученной в ходе других расследований или от осведомителей. Его руководство не участвовало в подписании соглашения 1940 года о размежевании и поэтому не считало себя обязанным соблюдать наложенные им ограничения. КИП обеспечивал безопасность военных учреждений и существенной части предприятий военной промышленности и уже в 1939 году получил задачу не допустить проникновения вражеской агентуры на ее объекты. Это повлекло за собой бесчисленные проверки, ужесточение пропускной системы и создание на заводах собственных охранных служб. В результате часть персонала была признана ненадежной и переведена на менее ответственные участки. Случаи саботажа практически не наблюдались, а немногие зафиксированные эпизоды не могут с уверенностью быть отнесены на счет вражеской агентуры или внутренних подрывных элементов. Аресты и приговоры по подобным делам исчислялись буквально единицами. Однако расследования зачастую давали важные результаты, заключавшиеся не в отыскании виновных лиц, а в определении уязвимых мест в производственном процессе и принятии соответствующих мер.

Все это множество органов и мер безопасности не слишком затрудняло работу иностранных разведывательных служб в Соединенных Штатах. Открытость американского общества была поразительной, и для добывания основного массива информации усилия агентуры вовсе не требовались. Обращение в государственные издательства позволяло за символическую плату совершенно легально получить официально подтвержденные сведения о структуре и комплектовании вооруженных сил, тексты боевых уставов и наставлений, значительную часть архивов конгресса, патенты в области обороны и многое другое. Засекреченные в большинстве стран схемы и чертежи новейших образцов вооружения в США элементарно извлекались из технических журналов, а немногие все же не попавшие в них детали легко реконструировались специалистами. Парадоксальным образом эти особенности и осложняли работу иностранных разведок. Они буквально тонули в потоке информации, требовавшей для своей обработки усилий слишком большого числа специалистов. Затрудняли работу также огромная территориальная разбросанность объектов и их значительное количество, не позволявшее организовать надежное и плотное агентурное прикрытие даже основных из них. Кроме того, еще одной американской особенностью являлось абсолютное несовпадение структуры и численности армии мирного и военного периодов, так что добытые данные оказывались хотя и точными, но и зачастую одновременно совершенно бесполезными.

Бывший начальник германской военной разведки генерал Пикенброк вспоминал: “В довоенное время работать против Соединенных Штатов было легко. Их армия и военно-морской флот нас не интересовали, так как их численность, дислокация, а также оперативные установки не представляли тайны. Главное внимание органов абвера было направлено на разведку конструкций и проектов самолетов, мощности и возможности перестройки на военный лад военной промышленности. В этом отношении американские инстанции и промышленные фирмы были откровенны.

Мы выбирали различные способы проникновения в среду технического персонала интересующих нас заводов и конструкторских бюро. Свидетельства, дипломы и тому подобное здесь мало помогали. Надо было дать агенту время и терпеливо ждать, пока он не обратит на себя внимания прилежностью в работе. Поэтому мы разыскали в Германии хороших технических специалистов и дали им указание прибыть на авиационные заводы безукоризненно одетыми, с заявлениями о приеме на работу в качестве монтажников и затем постараться зарекомендовать себя в глазах начальства. Чаще это удавалось, хорошие работники быстро выдвигались и допускались к производству секретной продукции. Если же этот путь не приводил к цели, то наши люди в большинстве случаев старались сдружиться на предприятиях с конструкторами, чертежниками, копировщиками и т. д.”[418]

Пикенброк неспроста упомянул именно об авиации. С середины 1930-х годов абвер располагал в Соединенных Штатах группой из 20 агентов, ориентированных главным образом на добывание сведений об авиационной технике. Руководил ими прибывший в США в 1927 году по фиктивным документам на имя Вильгельма Шредера нелегальный резидент Уильям Лонковски, он же Вилли Меллер, он же Билли Лонкис, он же Уильям Секстон, и именно по этому его псевдониму вся операция получила интригующее название “Секс”. Вначале Лонковски легализовался под прикрытием настройщика пианино, но за год вполне освоился и стал отрабатывать свой оклад в 500 долларов, пытаясь внедриться в авиационную промышленность США. Руководство абвера поручило ему добыть информацию об авиационном моторе конструкции Смита, о пропеллере Микарта, о новом двигателе воздушного охлаждения завода “Фэрчайлд” и о многом другом. Резидент поступил на должность конструктора в “Айленд эйркрафт корпорейшн” в Аонг-Айленде и для прикрытия своего более широкого интереса к различным авиационным вопросам добился назначения на должность корреспондента журнала “Аюфтрайзе”. К 1932 году он сумел внедрить двух своих помощников на завод пропеллеров в Балтиморе и на предприятие по производству авиационных шасси в Бристоле, после чего поток материалов, направляемых им руководству в Германию, заметно возрос.

В 1934 году в рамках операции “Секс” Лонковски подчинили специализировавшуюся по военно-морским вопросам группу другого абверовского агента, доктора Игнаца Теодора Грибля. В рейхе все еще не осознавали масштабы достигнутого проникновения в авиационную и кораблестроительную промышленность США, пока ведением всей агентурной разведки абвера в этой стране не начал руководить из Вильгельмсхафена капитан-лейтенант Эрих Файфер. После того, как в январе 1935 года он ознакомился с доставленными ему агентами из Нью-Йорка на лайнере “Европа” документами и образцами материалов, разведчик буквально пришел в восторг и составил подробное донесение об операции лишь недавно возглавившему абвер Канарису. Тот сразу же оценил ее важность и для удобства работы с прибывающими на лайнерах “Европа” и “Бремен” курьерами передислоцировал возглавляемое Файфером подразделение в Бремен. Канарис вообще придавал большое значение американскому направлению в работе разведки и всегда утверждал: “США должны рассматриваться как решающий фактор в любой будущей войне. Их промышленная мощь такова, что в состоянии обеспечить победу не только США, но и любой другой страны, их союзницы"[419].

Тем временем резидентура Лонковски продолжала и расширяла операцию, выполняя при этом задания руководства с поразительной быстротой. Например, 18 июля 1935 года специалисты люфтваффе поручили Файферу добыть описание поплавков для нового экспериментального гидросамолета конструкции Игоря Сикорского, а 8 августа чертежи уже поступили к заказчику. В течение семи месяцев 1935 года абвер в рамках операции “Секс” получил описания всех выпускавшихся фирмами “Сикорский” и “Воут эвиэйшн” самолетов, данные о подготовленных к выпуску на фирмах “Боинг” и “Дуглас” бомбардировщиках, чертежи новых боевых кораблей, секретные карты, описания и образцы приборов, а также данные по сухопутным образцам боевой техники и вооружений.

Канал передачи материалов курьерами через лайнеры “Европа” и “Бремен” действовал безотказно, однако 25 сентября 1935 года немцев постиг совершенно случайный провал. Когда Лонковски лично доставил на борт “Европы” очередную порцию документов для передачи в Бремен, таможенники потребовали открыть футляр находившейся в его руках скрипки и обратили внимание на лежавшие под инструментом фотографии и чертежи самолетов. В результате более подробного досмотра задержанного инспектор Моррис Джозефе обнаружил у него фотопленку и письма на немецком языке, о чем доложил руководству. Начальник таможни попытался связаться с отделением военной контрразведки, но его начальник отсутствовал, а дежурный офицер легкомысленно распорядился отпустить задержанного, обязав его прибыть на следующий день для беседы. Лонковски даже предположить не мог, что все обернется таким невероятным образом, и поэтому назвал таможенникам свою действительную, а не вымышленную фамилию. Когда оказалось, что никто даже и не подумал проверить его документы, германский агент был крайне поражен, но изменять что-либо было уже поздно. Будучи отпущен, он немедленно закрыл свой счет в банке и вместе с женой сбежал в Канаду, откуда на немецком сухогрузе вернулся в Бремерхафен. Невероятно, но американская контрразведка упустила такую удачную возможность, и работа продолжалась. Новым резидентом стал доктор Грибль.

Операция, отныне переименованная в “Илберг”, вышла на более профессиональный уровень. В резидентуре стали внимательнее относиться к требованиям конспирации, разнообразились подходы к работе, категорически исключалась пропагандистская деятельность, повысились требования к прикрытию. Через некоторое время в США заработали три радиопередатчика абвера. Это позволило несколько разгрузить курьеров, однако для обеспечения связи по-прежнему активно использовались экипажи лайнеров “Европа” и “Бремен”, а позже и стюард пассажирского самолета американской авиакомпании, выполнявшего рейсы по маршруту Нью-Йорк — Лиссабон. Абвер планировал создать новую резидентуру в Монреале. При этом в Ньюпорт-Ньюсе, Бостоне, Буффало, Бристоле, Филадельфии, Сан-Диего, Сиэтле и Бате уже действовали группы его агентов, общее число которых к 1938 году уступало только внедренным и завербованным источникам в Польше и Франции. Сам Грибль впоследствии оценивал масштаб агентурного проникновения следующим образом: “В каждом стратегическом пункте Соединенных Штатов у нас есть хотя бы один разведчик. На каждом военном заводе и на каждой верфи в Америке действуют наши агенты, причем некоторые из них занимают ключевые посты. Американцы не могут наметить постройку военного корабля, разработать новый тип самолета или какой-нибудь новый прибор без того, чтобы мы сразу же не узнали об этом”[420]. Это отнюдь не являлось пустой похвальбой. Некоторые специалисты полагают, что только благодаря операции “Секс” — “Илберг” немцы сумели в достаточно короткий срок создать современные военно-воздушные силы. Резидентура работала исключительно эффективно, однако Файфер решил еще более усилить ее и подчинил Гриблю группу агентов “Краун”, руководимую Гюнтером Густавом Румрихом. Именно это и стало причиной разгрома “Илберга”.

Американец немецкого происхождения, бывший сержант, дезертировавший из армии США, Румрих в инициативном порядке вышел на абвер в надежде разбогатеть. Начитавшись мемуаров полковника Николаи, в январе 1936 года он отправил в редакцию газеты “Фелькишер беобахтер” письмо на его имя с предложением своих услуг. В мае немцы привлекли инициативника к сотрудничеству под агентурным псевдонимом “Краун”, после чего по февраль 1938 года он являлся одним из самых результативных источников абвера в Соединенных Штатах. При этом как личность агент был весьма примитивен, пьяница, наркоман, мелкий воришка и мошенник, однако, возможно, именно эта примитивность и помогла ему столь эффективно работать почти два года. Румрих добыл для абвера массу информации о дислокации воинских частей, о береговой артиллерии в Зоне Панамского канала, об атлантическом флоте США, чертежи зенитных орудий, секретные армейские наставления, а также военно-морской шифр “Z”, купленный им у знакомого солдата за 30 долларов.

Однако в 1938 году британская МИ-5 взяла под контроль переписку жительницы города Данди Джесси Джордан, служившей “почтовым ящиком” абвера. Английские контрразведчики поделились с ФБР информацией об обнаружении в массе перлюстрированной почты нескольких донесений от некоего агента “Крауна”, в одном из которых излагалась идея добыть мобилизационные планы воинских частей на атлантическом побережье США. Для выполнения своего намерения Румрих собрался сфабриковать фиктивный приказ начальника штаба армии, заманить с его помощью в нью-йоркскую гостиницу на якобы проводимое совещание командира одного из полков полковника Элгина с комплектом секретных документов, усыпить его хлороформом и изъять все находящиеся при нем материалы. Его напарник отказался выполнять такой дикий и несуразный план без санкции из Германии, и тогда “Краун” запросил согласие на эту авантюру у Файфера. Англичане, а затем и американцы узнали об этом из перлюстрации проходившей через конспиративный адрес Джордан переписки. Должным образом проинструктировав полковника Элгина, ФБР совместно с военной контрразведкой попыталось заманить таинственного и, очевидно, немного ненормального немецкого агента в ловушку. Эта затея сорвалась, поскольку Файфер категорически запретил проводить подобную акцию и решил перевести Румриха на консервацию, пока тот не одумается. Но пока его указание добиралось до США, “Краун” задумал другую, столь же безумную операцию. Ранее он получил задание добыть несколько десятков незаполненных американских паспортов за весьма высокое по тем временам вознаграждение в тысячу долларов и при этом толком не усвоил, о чем в точности шла речь. Агент позвонил начальнику консульского отдела нью-йоркского отделения госдепартамента США Хойту, представился никогда не существовавшим заместителем госсекретаря Эдуардом Уэстоном и приказал доставить ему в гостиницу 35 незаполненных паспортных бланков. Хойт совершенно ничего не понял, поскольку спутавший термины Румрих, как оказалось, затребовал не тщательно оберегаемые бланки паспортов, а бланки анкет заявлений на их выдачу, пачками бесплатно предоставлявшиеся любому желающему. На беду немецкого агента, в Нью-Йорке размещалось одно из двух подразделений безопасности госдепартамента, возглавляемое специальным агентом Фитчем, которому начальник консульского отдела и сообщил о неизвестном ему заместителе госсекретаря и его странном требовании. Тот мобилизовал себе в помощь двух полицейских и отправился вслед за Хойтом в гостиницу, однако Румрих решил подстраховаться и от встречи с чиновником уклонился. По распоряжению “Эдуарда Уэстона” посылку оставили у портье, а “Краун” совершенно по-дилетантски попытался схитрить и на следующий день отправил за ней посыльного из почтового отделения Центрального вокзала. Затем он еще несколько раз попытался запутать следы, но в конечном счете был арестован 16 февраля 1938 года.

Вместе с полицейскими Румриха допрашивали специальные агенты госдепартамента Фитч и Таббс, однако инкриминировать ему какое-либо нарушение американских законов было невозможно. Попытка получить несколько десятков абсолютно открытых бланков документов, пусть даже столь экзотическим способом, никоим образом не могла быть квалифицирована как преступление. Задержанного полагалось с извинениями отпустить, но после передачи его дела в ФБР специальный агент Тарроу решил сверить почерк Румриха с фотокопиями написанных “Крауном” писем и обнаружил их полную идентичность. 19 февраля немецкий агент признался в шпионской деятельности и выдал всю известную ему информацию об агентурной сети абвера, а именно об уже уехавшем Аонковски, о двух по-прежнему действовавших его основных агентах Отто Фоссе и Вернере Гуденберге, о резиденте Грибле, о своем вербовщике Карле Шлютере, о курьере, парикмахере с лайнера “Бремен” Иоганне Гофман, а также о своем руководителе в рейхе Эрихе Файфере. Подобная информированность Румриха свидетельствовала об из рук вон скверной постановке конспирации в резидентуре “Илберг” и нанесла сильнейший удар по агентурному аппарату абвера в США. Однако это все же не заставило немцев полностью свернуть операцию, она продолжалась еще три года, хотя и с меньшей интенсивностью.

Соединенные Штаты были наводнены десятками внедрившихся в различные сферы жизни страны германских агентов, наиболее удачливые из которых глубоко проникали в технологические, политические и экономические секреты государства. Ланг похитил секрет бомбардировочного прицела фирмы “Норден”, Родер добыл сведения о гироскопах фирмы “Сперри”, Кодел внедрился в военное министерство, Гросс работал в области экономической разведки, Сауерма (граф Дуглас) проник в высокие политические и военные сферы, Шеффер также работал по линии политической разведки, Бенсманн и Матцхолд внедрились в окружение президента Рузвельта. Их достижения дополнялись успехами ряда других агентов, ныне известных лишь под оперативными псевдонимами или служебными номерами.

История с прицелом “Норден” получила широкую огласку, но интересна она не только этим. Знаменитые немецкие пикирующие бомбардировщики Ю-87 “Штука” строились для люфтваффе в огромных количествах и составляли подавляющую часть его бомбардировочного авиационного парка. Причиной такого явления явилось не какое-либо особенное предпочтение бомбометания с пикирования, а элементарное отсутствие у немцев надежных бомбардировочных прицелов, позволяющих поражать наземные объекты с горизонтального полета. Прицел “Норден” по тем временам был весьма совершенен и засекречен настолько, что американцы не продали его даже англичанам, несмотря на существовавшие между двумя странами тесные дружеские отношения. Инспектор сборочного цеха завода, производившего эти секретные приборы, американский гражданин немецкого происхождения Герман Ланг желал любым путем помочь своей исторической родине. В 1937 году он в инициативном порядке и абсолютно безвозмездно сумел передать в Германию часть чертежей по их производству. Вначале эксперты люфтваффе пренебрежительно проигнорировали материалы и сообщили в абвер, что кто-то просто пытается заработать на бесполезной технической документации. Однако руководитель соответствующего сектора военной разведки инстинктивно почувствовал, что это не так, хотя бы по причине полного бескорыстия неизвестного доброжелателя, представившегося именем Пауль. Офицер решил лично изучить ситуацию на месте и в конце 1937 года встретился в Нью-Йорке с загадочным доброжелателем. Ланг объяснил посланцу Германии, что делает это исключительно с целью помочь исторической родине и взамен не желает ни единого цента или пфеннига. В шпионаже он был абсолютным новичком и не фотографировал чертежи, а лист за листом вручную копировал их, что заняло немало времени и позволило доставить в абвер весь комплект документации лишь к началу 1938 года. Канарис лично курировал эту операцию и для налаживания серийного производства организовал прибытие супружеской четы Лангов в отпуск в Германию. После решения всех технологических проблем американские немцы отбыли обратно, а германские бомбардировщики получили столь желанный прицел. Ланг на некоторый период совершенно выпал из поля зрения разведки по причине исчерпания разведывательных возможностей и ввиду того, что он никогда не являлся настоящим агентом. До 1940 года о нем забыли.

Тем временем непрофессиональная работа вербовщиков агентуры из гестапо поставила под угрозу существование практически всего агентурного аппарата абвера в Соединенных Штатах. В феврале 1939 года в Германию из США временно прибыл натурализованный немец Вильгельм Дебовски, ставший на новой родине Уильямом Сиболдом. При въезде на территорию рейха он указал в анкете, что работает механиком на авиазаводе “Консолидей-тед эйркрафт компани”, чем и привлек к себе внимание спецслужб. После начала Второй мировой войны его дважды вызывали повесткой в местное отделение гестапо, однако полагавшийся на свое американское гражданство Сиболд проигнорировал оба приглашения. Третий вызов оказался значительно более впечатляющим. В нем упоминались скрытые Дебовски-Сиболдом от службы иммиграции и натурализации США подробности его уголовного прошлого, и без обиняков сообщалось, что теперь у него имеются лишь два пути: возврат в Соединенные Штаты в качестве агента германской разведки, либо концлагерь в рейхе. Надеяться на консульскую защиту не приходилось, поскольку полученное обманным путем американское гражданство подлежало аннулированию. Выхода у Сиболда не оставалось, и он согласился с требованием гестапо, нарушившего тем самым один из основных принципов вербовочной работы.

Николаус Риттер

Среди эффективных основ для вербовки, наряду с деньгами, идеологией, особенностями личности неизменно присутствует и компромат, однако надежной такая агентура может быть только до того момента, пока сохраняются опасные для нее последствия разоблачения, и ни на секунду дольше. Метод принуждения, в отличие от методов убеждения и внушения, таит немало подводных камней. Приобретенный путем угроз и шантажа источник лоялен лишь до тех пор, пока секретная служба сохраняет возможность продолжать воздействие на него, например, путем удержания членов семьи в качестве заложников, во всех же остальных ситуациях он неизбежно обрывает связь и уходит из-под контроля. Иногда последствия бывают и значительно более серьезными. Люди обычно не забывают страх и унижение, поэтому завербованные под принуждением источники нередко обращаются к противнику, чтобы отомстить за них. Так произошло и в случае с Сиболдом. После получения принципиального согласия на сотрудничество гестаповцы передали нового агента в абвер, скрыв при этом от разведчиков подлинные обстоятельства вербовки. Майор Риттер из АСТ-Гамбург резонно засомневался в надежности завербованного путем шантажа источника, но контрразведчики из гестапо обманули его, сказав, что тот сам пожелал сотрудничать из патриотических соображений. Эта ложь повлекла за собой очень далеко идущие последствия, поскольку о действительном положении вещей Сиболд также умолчал.

Риттер отправил нового агента на семь недель в Гамбург учиться основам разведывательной работы, а затем с американским паспортом на имя Уильяма Сойера отправил в Нью-Йорк, где ему предстояло открыть офис, оборудовать там радиоквартиру и войти в контакт с несколькими агентами абвера. Сиболду передали на связь старейшего агента Фредерика Дюкесня, уже упоминавшихся Родера и Ланга, а также наводчицу для вербовок и связную Лили Штейн. Под оперативным псевдонимом “Трамп” и с позывными CQDXVW-2 Сиболд приступил к исполнению обязанностей групповода: передавал получаемые от агентов донесения, а также метеосводки и информацию о движении судов. Особенно результативно работал Дюкеснь, постоянно добывавший ценные материалы из всевозможных областей деятельности, от конструкции гидролокатора до секретного визита в США Черчилля 24 января 1941 года на борту линкора “Кинг Джордж V”.

Несколько ранее, в декабре 1940 года, британский цензорский пункт на Бермудских островах перехватил направленное из Нью-Йорка в Берлин машинописное письмо, подписанное неким “Джо К”. Англичане заинтересовались содержавшимися в нем хотя и несекретными, но важными для Германии сведениями о судах в порту Нью-Йорка, а также особенностями стиля, явно указывавшими на то, что родным языком его автора являлся немецкий. Тайнопись в письме не определялась даже после серьезных технических исследований самыми современными по тем временам методами и химикатами, но настойчивая сотрудница пункта Надя Гарднер все же решила провести еще одну проверку и исследовать его с помощью реагента йода. Попытка увенчалась успехом. Между строками открытого сообщения проявился скрытый текст, написанный раствором пирамидона, применявшимся германской и другими секретными службами еще в Первую мировую войну, однако из-за своей примитивности давно уже изъятым из употребления. Догадливость Гарднер была вознаграждена, архаичная тайнопись в письме содержала данные об авиационной промышленности США и движении судов со стратегическими грузами. Цензоры приняли решение о сплошном перехвате и просмотре всех отправленных с адресов в Нью-Йорке и его окрестностях и посланных на подставные адреса в Пиренеях отправлений, авторы которых носили имена, начинающиеся с инициала “Дж”. После проверки йодом всех подозрительных писем англичане установили, что скрытый текст содержался в корреспонденции за подписями “Джо” и “Конрад” (он же “Фил” и “Джулио”). Вскоре был обнаружен отправленный в Китай доклад о состоянии обороны военно-морской базы на Гавайях Перл-Харбор. Но самая важная, ключевая для контрразведки информация содержалась в письме от 25 марта 1941 года, в котором неизвестный агент сообщал, что “Фила” сбило в Нью-Йорке такси, номер которого указывался, и что затем на него наехала еще одна машина, после чего тот, не приходя в сознание, умер в больнице святого Винсента. По таким подробностям ФБР, получившее от англичан эту ценную информацию, практически мгновенно идентифицировало “Фила” как гражданина Испании Хулио Лопеса Лидо. Вскоре было установлено, что под этой легендой прикрытия скрывался майор Ульрих фон дер Остен, сотрудник абвера с двадцатилетним стажем оперативной работы (отсюда и использование пирамидона для тайнописи). Позднее Остен успешно действовал в Испании и принимал активное участие в мятеже националистов в Бургосе в 1936 году, а после победы Франко возглавлял американское направление в испанской резидентуре, выступая все время под одной и той же фамилией Лидо. Контрразведчики идентифицировали его совершенно элементарно, поскольку подлинное лицо Хулио Лопеса Лидо являлось в Испании секретом полишинеля. Расследование показало, что в США он въехал через Шанхай 16 марта 1941 года и, следовательно, до своей нелепой гибели успел проработать в стране лишь несколько дней, пока в расчеты немцев не вмешалась непредсказуемая случайность в виде проезжавшего такси. Абвер планировал назначить Остена главным резидентом на американском континенте, поскольку все без исключения германские источники были не профессионалами, а лишь завербованными агентами без специальной подготовки и нуждались в руководстве со стороны кадрового офицера разведки. В самом деле, с точки зрения конспирации их действия были удручающе примитивны, и в стране с более искусной контрразведкой они не проработали бы и нескольких месяцев.

ФБР действовало стремительно. В вещах погибшего немца обнаружили номер телефона, по которому после цепочки расследований был установлен один из ведущих германских агентов в Соединенных Штатах Курт Фредерик Людвиг, оказавшийся разыскиваемым “Джо К.”. Сотрудники Бюро не стали арестовывать его, а взяли под наблюдение с целью выявления контактов и действительно сумели зафиксировать некоторые весьма необычные связи разведчика. В Германии Людвиг дружил с самим рейхсфюрером СС Гиммлером, который, хотя и рассмотрел в нем перспективного нелегала, но направить в Соединенные Штаты по своей линии не мог. Согласно договоренности о разделении сфер деятельности между абвером и СД, США входили в компетенцию военных, поэтому будущий агент отбыл туда по линии абвера, сохраняя при этом право и обязанность непосредственной переписки с Гиммлером. За два месяца Людвиг сформировал агентурный аппарат из восьми довольно результативных источников, однако, благодаря бдительности британских цензоров и неблагоприятному стечению обстоятельств, его сеть попала под плотный контроль контрразведки. ФБР планировало начать оперативную игру по дезинформации немцев, но дальнейшую оперативную разработку пришлось прекратить из-за событий с сетью Сиболда.

30 июня 1941 года американские информационные агентства сообщили об аресте группы из 29 шпионов, работавших на неназванное иностранное государство. Позднее журналисты уточнили, что арестованных было 32. До суда следователи сумели довести дела Людвига, 5 его источников и еще 19 других агентов. Причиной этого крупнейшего провала явилась двойная игра насильно завербованного гестапо Сиболда, который, как выяснилось, еще в Германии имитировал утерю паспорта и под этим предлогом посетил консульство США в Кельне, где раскрыл вице-консулу Д. Мэхеру суть происходивших вокруг него событий. Тот оценил важность ситуации и направил его к контрразведчикам, включившимся в оперативную игру с германской разведкой. Немцы буквально сами втягивались в ловушку, поскольку совершенно не проверенный абвером Сиболд получил из Гамбурга указание принять на связь несколько групп агентов различных резидентур и обеспечить их радиообмен. Это позволило ФБР выявить всех связанных с ним немецких шпионов, в частности, ставшего знаменитым похитителя прицела “Норден” Германа Ланга. Людвиг, узнав об аресте Сиболда (ФБР далеко не сразу раскрыло его перед общественностью как агента-двойника и арестовало вместе с другими), попытался скрыться, но был арестован недалеко от Сиэтла. Суд над ним и 8 его сообщниками состоялся в январе 1943 года. На нем Фредерик Эдуард Шлоссер, Рене Фролих и Пауль Борхардт были приговорены к 20 годам лишения свободы, Хелен Паулина Майер, Ганс Хельмут Пагель и Карл Виктор Мюллер — к 15, Карл Герман Шреттер — к 10, а 18-летняя Люси Боемлер — к 5. Сам Людвиг был осужден на срок от 20 до 6 лет, вместе с ним в тюрьму попали и все члены его группы.

Весьма известным эпизодом в истории американской контрразведки и, в частности, в деле Сиболда являлось дело о шпионской сети упомянутого ранее Фредерика Жубера Дюкесня. Он родился в Капской колонии в Южной Африке, в 13 лет получил гражданство США, а в 1917 году был арестован и осужден за участие в диверсиях в пользу Германии. В дальнейшем, после выхода на свободу, он занимался бизнесом и к моменту выхода с ним на связь Сиболд в феврале 1940 года работал в нью-йоркской “Компании воздушных терминалов”. Дюкеснь очень опасался ФБР и тщательно обставлял свои встречи со связником, не зная, что тот уже давно раскрыл его контрразведке. Агенты Бюро фиксировали передачу Си-болду информации о состоянии обороны США, об отходах транспортных судов в Великобританию, о новых технологиях. При передаче сведений о новых американских авиабомбах Дюкеснь утверждал, что получил их непосредственно с завода в Уилмингтоне, Делавэр. Это было вполне вероятно, поскольку его излюбленным методом сбора информации являлось завязывание с заводами и фирмами переписки, в которой агент представлялся студентом и запрашивал данные, якобы необходимые ему для занятий. При общем легкомысленном отношении к режиму секретности в Соединенных Штатах такой нехитрый способ давал неплохие результаты. Кроме разведывательной работы, Дюкеснь не пренебрегал и диверсионной и обучал Сиболда способам поджога промышленных предприятий. Закончилось это все закономерно. Он был арестован и приговорен к двум параллельным тюремным заключениям на 18 лет за шпионаж и на 2 года, плюс 2 тысячи долларов штрафа, за нарушение закона о регистрации иностранных агентов. Весьма примечательным стал процесс по делу группы Дюкесня, беспрецедентный в американской истории по числу подсудимых. Вместе с резидентом на процесс были выведены Макс Бланк, Пауль Бланте, Альфред Е. Брокхофф, Генрих Клаузинг, Конрадин Отто Дольд, Рудольф Эбелинг, Рихард Айхенлауб, Генрих Карл Айлерс, Пауль Фезе, Эдмунд Карл Хайне, Феликс Янке, Густав Вильгельм Керхер, Йозеф Кляйн, Хартвиг Рихард Кляйсс, Герман В. Аанг, Эвелин Клейтон Льюис, Рене Эммануэль Мезенен, Карл Рюпер, Эверетт Минстер Редер, Пауль Альфред В. Шольц, Георг Готлиб Шух, Эрвин Вильгельм Зиглер, Оскар Рихард Штаблер, Генрих Штаде, Аили Барбара Карола Штайн, Франц Йозеф Штиглер, Эрих Штрунк, Лео Ваален, Адольф Гернри, Август Валишев-ски, Эльза Вейстенфельд, Аксель Веелер-Хилл и Бертрам Вольфганг Ценцингер. На заседании суда 2 января 1942 года были оглашены приговоры, составившие в общей сложности свыше 300 лет лишения свободы.

Контрразведка США добилась еще одного заметного успеха в раскрытии и ликвидации в Нью-Джерси агентурной сети под руководством Карла Рюпера. В декабре 1940 года он познакомился с работником авиационного завода уроженцем Германии Вальтером Нипке-ном и уже через две недели после первой встречи решил, что кандидат в агенты созрел для вербовки. Рюпер попросил его добыть для рейха техническую документацию по авиационным приборам, а также совершенно дилетантски сообщил ему о своем задании по провоцированию недовольства и беспорядков на военных заводах. После этого Нипкен немедленно обратился в ФБР, использовавшее его в качестве двойника. В итоге всю группу Рюпера, а также агента-радиста Акселя Веелер-Хилла арестовали и осудили.

Перечисленные события привели к очередному плачевному итогу. В начале 1941 года германские консульства в Соединенных Штатах были закрыты за занятие деятельностью, совершенно не входящей в их официальные функции. Эта мера значительно затруднила обеспечение агентурных операций немецкой разведки в стране, однако ни она, ни все успехи американской контрразведки отнюдь пресекли оперативную работу немцев в США. Даже после описанных событий продолжала эффективно функционировать личная агентура посла Германии в Вашингтоне с 1938 года Ганса Томсена, а также несколько групп, руководимых АНСТ-Бремен.

Предшественником Томсена с 1937 года являлся опытный дипломат Генрих Дикхоф — первый представитель рейха в Соединенных Штатах, активно занимавшийся политической разведкой. Он понимал, чем в случае весьма возможного провала чревато непосредственное участие посла в тайных операциях, и был убежден, что резидентом должен быть человек, причастность которого к делам посольства могла бы быть правдоподобно отрицаема. Таковым стал бывший разведчик времен Первой мировой войны Георг Сильвестр Вирек, прибывший в США под прикрытием корреспондента германской газеты “Мюнхнер Нойсте Нахрихтен” и представителя Германской информационной библиотеки. Это помогло ему быстро обзавестись многочисленными связями в кругах конгрессменов, сотрудников президентской администрации и других видных фигур Вашингтона. С “салонным шпионажем” Вирек сочетал классические методы вербовки обыкновенных источников и широко пользовался ими. Важнейшей задачей резидента являлось ведение пропаганды, для чего он нанял мелкого частного издателя Фландерса Холла и с его помощью за полтора года опубликовал 12 книг. Самой популярной из них была “Лорд Лотиан против лорда Лотиана”, в которой автор скрупулезно перечислил внутренние противоречия в заявлениях британского посла, создав таким образом достаточно неприглядный образ дипломата колониальной империи в худшем ее понимании. Ряд изданий вышел под фиктивными именами, что в дальнейшем принесло Виреку крупные неприятности со стороны местной юстиции.

После отъезда Дикхофа и прибытия Томсена в деятельности резидента не изменилось ничего, он по-прежнему направлял ее в первую очередь на поддержку изоляционистского движения и срыв повторного избрания Рузвельта на президентский пост. Посольство финансировало эту работу из секретного фонда, явно недостаточного для лоббирования интересов Германии и ведения широкомасштабной скрытой пропаганды. Однако немцам помогали республиканцы, интересы которых в этой области объективно совпали с планами Берлина, хотя их, безусловно, никоим образом нельзя было обвинить в сотрудничестве с германской разведкой. Вирек направлял огромные усилия на ведение пропаганды с целью удержания США от вступления в войну, но, как известно, его действия по негласной поддержке немцами республиканского кандидата потерпели провал. Тем не менее, направляемая посольством секретная работа продолжалась. Томсен располагал в различных городах США 47 агентами, а также особо ценным, хотя и не завербованным источником, которым являлся убежденный изоляционист, сотрудник криптографической службы государственного департамента Джозеф Даген. Он регулярно передавал копии совершенно секретных документов своему американскому другу, якобы знакомившему с их содержанием конгрессменов. Из этого источника немцы добыли информацию о вскрытии американцами японских машинных кодов (программа “Мэджик”) и сообщили об этом в Токио, однако столь важное предупреждение там фактически проигнорировали.

Собственными агентурными сетями располагали военный атташе посольства Германии в Вашингтоне и одновременно старший военный представитель в Северной и Центральной Америке генерал Беттихер, военно-морской атташе капитан 1-го ранга Витгофт-Эмден, а также консулы и почетные консулы Германии в Нью-Йорке, Вашингтоне, Бостоне, Чикаго, Кливленде, Лос-Анджелесе и особенно в Сан-Франциско. Их агентурный аппарат был в значительной степени нацелен на практическую подготовку к проведению на территории Соединенных Штатов диверсий и саботажа, за которые отвечали сотрудники Абт-П подполковник Штольц (не путать с заместителем начальника Абт-П полковником Эрвином Штольце), майор фон дер Остен, лейтенант Мейерхеймб, а также гражданские служащие Блаум и Каппе. Деятельность, на которую ассигновалось вначале 200, а затем 250 тысяч долларов, должна была осуществляться в два этапа: на первом из них собиралась подробная информация о жизненно важных объектах, и отбирались наиболее перспективные из них, а затем организовывалось их плотное агентурное прикрытие для проведения в нужный момент диверсионных акций. Совершенно случайно узнавший об этом Томсен был крайне возмущен и категорически возражал протав подобных действий разведчиков ввиду обоснованных опасений провала и оглушительного дипломатического скандала. Подготовка к проведению диверсий в нейтральной стране является делом с точки международного права совершенно немыслимым, намного более предосудительным, нежели традиционный шпионаж, поэтому абвер был вынужден сменить тактику и привлечь для этой цели исполнителей, внешне никак с Германией не связанных. В Северной Америке существовали две диверсионные резидентуры немцев. Одной из них руководил из Мексики австриец Карл Бертрам Франц Рековски (“Рекс”, “Ричард II”), вскоре начавший бомбардировать начальника Абт-П Лаху-зена сообщениями о десятках якобы совершенных его группой актов саботажа, за которые чаще всего выдавал обычные производственные аварии. Другая, возглавлявшаяся нацистом из Филадельфии Герхардом Кунце, использовала в качестве ударной силы эмигрантскую “Русскую фашистскую партию” (РФП), руководимую избранным в 1934 году на съезде в Харбине А. А. Вонсяцким. Этот экстремист, враждебно настроенный по отношению и к коммунистам, и к демократам, был готов сотрудничать с любым из их врагов, особенно, если его деятельность оплачивалась. Первоначально РФП находилась под контролем японской разведки, однако по мере переселения основной массы ее членов из Маньчжурии в Соединенные Штаты она все более подпадала под влияние абвера и превратилась в весьма опасный инструмент его диверсионной войны.

Разведывательная деятельность Японии против США строилась на иных принципах, обусловленных давним и ожесточенным соперничеством между этими государствами в бассейне Тихого океана. Если немцы долгое время рассматривали Соединенные Штаты лишь в качестве объекта научно-технической разведки, то японцы изначально знали, что в ближайшем будущем им предстоит столкнуться с американцами в морских сражениях. Поэтому с 1920-х годов разведывательную деятельность Страны Восходящего Солнца в основном вела ее военно-морская разведка. Она преследовала исключительно военные цели и попадала при этом в поле зрения преимущественно морской контрразведки США, и в значительно меньшей степени ФБР.

Уже в 1920 году военно-морской атташе Японии капитан 1-го ранга Уэда приобрел привычку развлекаться с американками, среди которых в основном преобладали секретарши различных чиновников министерства ВМС. Одна из его подружек была стенографисткой по секретному делопроизводству из секретариата военного министра. Неизвестно, успел ли Уэда добыть какую-либо полезную для себя информацию, или только отрабатывал подходы к ее носителям, но американцы прореагировали быстро и аккуратно, без всякого шума переместив некоторых из его знакомых на посты, исключавшие доступ к секретным материалам.

Японцы активно разведывали закрытую для любых иностранцев Зону Панамского канала, из-за чего им пришлось обставить агентурой все прилегающие к ней районы. Это направление не требовало особо изощренных оперативных комбинаций и поэтому перекрывалось массовой заброской посредственных агентов, успешно решавших поставленные перед ними достаточно примитивные задачи. Особенно излюбленным прикрытием японских разведчиков служили парикмахерские салоны и кабинеты дантистов, где из болтовни клиентов можно было почерпнуть массу полезных сведений. Там же оборудовались явочные и конспиративные квартиры, и ни один контрразведчик, наблюдая за кабинетом зубного врача, не мог с уверенностью сказать, идет ли его посетитель действительно лечиться или же прикрывает свой агентурный контакт со связником. Кроме того, масса ничего не подозревающих обычных пациентов надежно отвлекала силы и средства наружного наблюдения за установленными конспиративными квартирами и распыляла их на множество ложных объектов, облегчая работу разведчиков.

Японцы весьма интересовались персонами военных и политических руководителей, а также лиц, осваивавших их язык. В Вашингтоне они задействовали силы своей общины для разработки откомандированных на японские языковые курсы офицеров, приглашали их на встречи, вечера, культурные программы, где интенсивно изучали особенности их личности. В вопросах научно-технической разведки японцы, в отличие от немцев, делали упор не на агентурное проникновение, а на широчайшее использование представляемых Соединенными Штатами легальных возможностей. Они буквально наводнили страну огромным количеством представителей различных фирм, якобы намеревавшихся закупать патенты, лицензии и продукцию военной направленности, однако переговоры с намеревающимися наладить серьезные поставки легковерными американскими предпринимателями почти всегда заканчивались покупкой единственного образца. Впоследствии на его основе японцы без особых хлопот строили собственную производственную программу.

В 1926 году из Токио в Вашингтон на должность военно-морского атташе прибыл капитан 1-го ранга Исороку Ямамото, будущий главнокомандующий Объединенным флотом Японии во Второй мировой войне. Он резко изменил направленность и приоритеты разведывательной деятельности посольства, сразу же отказавшись от добывания тактической информации (характеристики кораблей и самолетов, тактические приемы), и полностью сосредоточился на вопросах оперативного и стратегического уровней. Американские контрразведчики уверенно расценили такой поворот как свидетельство убежденности Ямамото в неотвратимости предстоящей войны, к которой он собирался всесторонне подготовить японский флот. Задача добывания тактической информации теперь целиком была переложена на мелкую агентуру, существенно активизировавшую свою деятельность и использовавшую более разнообразные прикрытия, наподобие туристического бюро или фирмы по торговле шелком. Контрразведка сумела выявить их и подставить нескольких своих агентов-двойников, но операция не вышла на серьезный уровень и ограничилась примитивной дезинформацией. Работе японцев способствовало также и фактическое отсутствие в Соединенных Штатах цензуры. Это привело к опубликованию нескольких совершенно секретных материалов, не ускользнувших от внимания разведки потенциального противника. В прессе открыто обсуждались неведомо какими путями попадавшие в нее подлинные проекты мобилизационного плана, а однажды был опубликован даже утвержденный всеми соответствующими инстанциями его окончательный вариант. Одним из наиболее результативных агентов японцев являлась скромная сотрудница библиотеки конгресса США Саканиси, обеспечившая Токио множеством закрытых материалов политического характера.

С апреля 1933 года отмечается резкое усиление оперативной работы японцев в Соединенных Штатах. Сменивший Ямамото новый военно-морской атташе капитан 1-го ранга Ямагути продолжил его линию и выделил в отдельное направление разведку Тихоокеанского флота США, поручив ее своему заместителю в Сан-Франциско капитану 3-го ранга Тосио Миядзаки. В 1935 году местный рыбак Уиллард Торнтайн явился на флагманский корабль командующего этим флотом и потребовал встречи с адмиралом. Он заявил о подозрительном поведении проживавшего вместе с ним в Аонг-Бич бывшего матроса Гарри Томпсона, регулярно посещающего корабли в форме флотского старшины и возвращающегося оттуда с какими-то бумагами. Однажды в пьяном виде Томпсон попытался завербовать Торнтайна для работы на японцев, хотя позднее объяснял это воздействием виски. Подозрения укрепились и перешли в уверенность, когда заявитель несколько раз обнаруживал в карманах пьяного соседа и читал его письма недвусмысленно шпионского содержания. Собственно, именно это и послужило причиной визита рыбака к адмиралу. Командующий поблагодарил добровольного помощника и ввиду отсутствия на тихоокеанском флоте штатных контрразведчиков поручил разобраться в этом деле флотскому хирургу капитан-лейтенанту Коггинсу, известному своим интересом к оперативной работе. Импровизированный следователь не только оправдал ожидания в отношении разоблачения Томпсона, но и превзошел их, выйдя в ходе наблюдения за ним на другого агента японцев, бывшего капитана 2-го (по другим данным, 3-го) ранга Джона Семера Фарнсуорта. Томпсон же в 1936 году направил японцам письмо с отказом сотрудничать с ними далее, однако вскоре после этого был арестован и осужден на 15-летнее тюремное заключение.

Так гласит общепринятая версия разоблачения этого японского шпиона, но Национальный центр контрразведки (НСИК) США предложил иной, более похожий на правду вариант. Согласно ему, дешифровальщица Эгги Дрисколл заинтересовалась прочтенным в одном из перехватов словом “TO-MI-MU-RA”. Она не удовлетворилась объяснением переводчика о том, что оно является просто японской фамилией, и попросила его рассмотреть и иные версии. Оказалось, что “MURA” можно перевести как “гора”, а также “сын”, и что искомое слово, возможно, означает “сын Томи”, то есть Томисон или Томпсон. Направленный по этому руслу контрразведывательный поиск привел к разоблачению и аресту гражданского служащего ВМС Гарри Томпсона. Судя по всему, версия с явившимся к адмиралу рыбаком просто прикрывала криптоаналитическую операцию, однако дать какое-либо однозначное заключение по имеющейся информации, по-видимому, невозможно.

НСИК предлагает новую информацию и по делу Фарнсуорта, который якобы был известен из тех же перехватов как “Агент К”, но в данном случае достоверным все же представляется традиционное изложение этой истории. Фарнсуорт располагал значительно более широкими разведывательными возможностями, чем бывший писарь Томпсон, а первый сигнал о его вероятной работе на противника поступил к начальнику ОНИ капитану 1-го ранга Уильяму Пулстону в августе 1934 года. Один из офицеров в Вашингтоне заметил, что Фарнсуорт тайно унес домой совершенно секретное флотское “Наставление по информации и безопасности”, а затем несколько других офицеров сообщили о задаваемых им отставным коллегой подозрительных вопросах. Получив эту информацию, морская разведка негласно издала циркуляр, запрещающий вести с ним беседы на любые служебные темы. К расследованию было подключено ФБР, зафиксировавшее несколько совершенно непрофессиональных звонков Фарнсуорта на квартиру военно-морского атташе Японии в Вашингтоне. На основании полученных данных было принято решение ретроспективно отследить перемещения объекта по стране и телефонные звонки из гостиниц, начиная с 1933 года. Выяснилось, что тот же номер телефона атташе он набирал из Бостона, Филадельфии, Нью-Йорка, Балтимора и Норфолка, что явилось убедительным, хотя и косвенным доказательством агентурной связи американца с японской морской разведкой. Тем не менее, для судебного преследования за шпионаж требовались прямые улики. Они пока отсутствовали, однако, как часто случается в подобных ситуациях, в конечном итоге правосудию непреднамеренно помог сам Фарнсуорт. В 1936 году после публикации в газетах сообщения об аресте Томпсона японцы прервали с ним связь, и встревоженный подступающей опасностью и лишившийся финансового источника шпион решил сделать нестандартный ход. За 20 тысяч долларов он попытался продать свою значительно приукрашенную историю редакции информационного агентства “Юнайтед Ньюс Сервис”, заявив, что в качестве контрразведчика-любителя внедрился в японскую разведку и несколько лет поставлял ей ничего не значащие материалы, не наносившие урона национальной безопасности Соединенных Штатов. Фарнсуорт оговорил свой гонорар, поставив условием опубликовать серию очерков о его деятельности лишь после его отбытия в Германию, куда он собирался отправиться на дирижабле “Гинденбург”. Редактор, которому все это показалось крайне подозрительным, сообщил о визитере в ФБР, после чего бывшего офицера немедленно арестовали, а в 1937 году приговорили к тюремному заключению сроком от 4 до 20 лет.

Контрразведка провела против японцев несколько наступательных акций, зачастую достаточно серьезных. Так, сотрудник аппарата военно-морского атташе капитан-лейтенант Оман оставил в гостиничном номере портфель с совершенно секретными документами всего на 15 минут, за которые к нему успели подвести привлекательную женщину. Он адекватно прореагировал на “медовую ловушку” и зашел в ее комнату, где и был заперт. Пока Оман выбирался оттуда, сотрудники морской контрразведки успели перефотографировать материалы, по которым установили основные направления оперативной работы японцев. В частности, именно тогда выяснилось, насколько большое значение противник придает изучению личностей.

В 1935 году Бюро военно-морской разведки заинтересовалось вашингтонской резиденцией капитана 1-го ранга Ямагути, одновременно служившей ему жилищем и служебным кабинетом, и решило любой ценой тайно проникнуть в нее. Постоянно висевшие на окнах квартиры тяжелые шторы еще более заинтриговывали американцев, однако осуществлению замысла препятствовало постоянное нахождение внутри нее шофера или кого-либо из сотрудников атташата. Руководивший операцией будущий заместитель начальника разведки Эллис Захариас все же сохранял убеждение в ее осуществимости и специально организовал обед, на который решил выманить возможно большее число обитателей резиденции. Готовясь к проникновению, он заблаговременно организовал периодические и нерегулярные отключения электроэнергии в комнатах японцев для создания иллюзии неисправности проводки и приучения их к обыденности этого досадного явления. В результате при очередном отключении электричества во время приема остававшиеся в резиденции клерк и шофер не насторожились, а восприняли это как рядовую поломку и вызвали ремонтника. Прибывший “монтер” обследовал помещения и не обнаружил в них специальной проводки, необходимой в те времена для питания радиопередатчика или шифровальной машины. После этого контрразведка убедилась, что все разведывательное оборудование размещено не в атташате, а в здании посольства на Массачусетс-авеню. Стабильная подача электроэнергии была восстановлена, и перебои уже никогда больше не тревожили обитателей резиденции.

Осенью 1940 года японцы совершили зондажный выход на актера и бывшего моряка Эла Блейка, а в марте 1940 года повторили его уже в более конкретной форме, не оставлявшей сомнений в характере предлагаемого ему сотрудничества. Американец оказался не только патриотом, но и достаточно изобретательным и находчивым человеком. Он сразу же заинтересовал вербовщика сообщением о якобы имевшемся у него друге по имени Джон Кэмпбелл, писаре на базировавшемся в Перл-Харборе линкоре “Пенсильвания”, после чего немедленно сообщил об этом контрразведке. ОНИ воспользовалось сложившейся удачной ситуацией и под этим именем внедрило на корабль своего сотрудника, что позволило провести успешную операцию по дезинформации противника.

В отличие от немцев и японцев, Советский Союз до самого конца 1920-х годов практически не занимался в Соединенных Штатах оперативной деятельностью. Причин тому было несколько. Прежде всего, значительное удаление страны от Европы и отсутствие в ней дипломатических представительств СССР не позволяли создать в США “легальную” инфраструктуру разведки. В других государствах в аналогичных ситуациях ИНО и Разведупр действовали через местных коммунистов. Такая стратегия хотя и грозила опасностью провала, но все же позволяла создать нелегальные сети и зачастую давала возможность выйти на вполне достойные разведывательные позиции. Однако в данном случае все обстояло иначе. На первом этапе коммунистическое движение в США было расколото на фракции и крайне неустойчиво, к тому же его составляли в основном иммигранты. Например, в 1928 году из 34 тысяч членов Рабочей партии английским языком владели только 4 тысячи человек. Опираться на подобные структуры было бы верхом легкомыслия, поэтому в условиях отсутствия насущной необходимости в ведении оперативной работы в Соединенных Штатах попытки в этом направлении не совершались. Обстановка изменилась на рубеже 1928–1929 годов. Подготовка к принятию первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР вызвала необходимость усиления научно-технической разведки для добывания передовых технологий. В этом отношении США являли собой объект первостепенной важности, и руководители ИНО и Разведупра получили указание открыть новое для себя направление. Единственным каналом для более-менее уверенного проникновения в Соединенные Штаты располагал Коминтерн, работавший на континенте с начала 1920-х годов. К рассматриваемому моменту его точки уже имелись в Нью-Йорке, Новом Орлеане и Сан-Франциско, руководство ими осуществлял Вилли Мюнценберг из Берлина. Финансирование шло по каналам, созданным работавшими на советскую разведку известными предпринимателями Армандом и Джулиусом Хаммерами. Несколько позднее, после создания Англо-советского акционерного торгового общества (АРКОС), руководящий сетью Коминтерна в США центр ненадолго переместился в Аондон, позднее в Канаду, а на заключительном этапе — в Нью-Йорк, под крышу также акционерной Американской торговой компании (Амторг), за Берлином осталось лишь общее руководство американским направлением деятельности Коминтерна. К этому времени СССР уже финансировал развитие коммунистического движения в стране с прицелом на его дальнейшее использование в разведывательных целях, для чего использовались созданные в Европе предприятия ИНО и Разведупра. Одновременно с решением неотложных организационных проблем следовало выяснить, на какие силы в левом движении может опереться СССР. К 1929 году бывшая Рабочая партия наконец стала коммунистической партией США, увеличив свою численность за счет как иммигрантов, так и граждан Соединенных Штатов.

Следует отметить, что Коминтерн в США выполнял сугубо вспомогательную задачу создания инфраструктуры для разведки, в первую очередь военной, и работал достаточно вяло. Он осуществлял связь со своими контактами через журналиста Уиттакера Чэмберса, который в 1932 году получил инструкции выйти из коммунистической партии и сконцентрироваться на нелегальной деятельности, а следующем году прошел специальную подготовку и работал на связи с советской военной разведкой. В 1937 году из опасения подвергнуться репрессиям он отказался выехать в Москву и открыто объявил о тайном сотрудничестве с СССР ряда чиновников правительственных ведомств, в том числе Олджера Хисса из государственного департамента и Гарри Декстера Уайта из министерства финансов. Официальные советские источники категорически отвергали обвинения в их адрес, нарушив тем самым общеизвестный принцип, согласно которому подобные заявления не комментирует ни одна секретная служба. Существует, однако обоснованное предположение о том, что связи Хисса и Уайта с советской разведкой носили конспиративный характер.

В этой истории осталось много неясностей. В 1939 году Чэмберс обвинял Хисса не в шпионаже, а просто в приверженности коммунизму, причем его имя стояло последним в предоставленном помощнику госсекретаря Берлу длинном списке. О людях из списка он заявил: “Это была элитарная группа… члены которой должны были как можно выше подняться в правительстве, чтобы тем самым принести пользу коммунистической партии”[421]. Проведенная специальным агентом по безопасности проверка не подтвердила обвинение, и на длительный период о нем забыли, однако Чэмберс не оставлял попытки разоблачить коммунистический заговор и в 1941 году официально заявил о своих подозрениях в ФБР. После этого Бюро на протяжении семи лет прослушивало телефонные разговоры Хисса, к тому времени уже ушедшего с государственной службы и занимавшего должность президента “Фонда Карнеги”, а в 1948 году конгрессмен от штата Калифорния Ричард Никсон решил использовать эту ситуацию для набора политических очков. Зерно упало в благодатную почву послевоенного антикоммунизма, Уайт и Хисс подверглись унизительным многочасовым допросам. Первый из них три дня спустя умер от инфаркта, Хисс попытался подать встречный иск в суд, но в итоге сам попал в тюрьму по обвинению в лжесвидетельстве под присягой и находился в заключении с марта 1951 по ноябрь 1954 года. Его дело послужило серьезным толчком для упрочения позиций возглавляемой сенатором Маккарти печально знаменитой комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, изрядно дискредитировавшей правительственную систему США. После выхода из тюрьмы Хисс безуспешно пытался оправдаться, но так и умер нереабилитированным, Чэмберс же в 1961 году умер от сердечного приступа[422], однако в 1980 году был посмертно награжден “Медалью свободы”.

С середины 1930-х годов главной линией работы советских спецслужб в Соединенных Штатах стала ориентированная на высокий промышленный и научный потенциал страны научно-техническая разведка. Одной из наиболее результативных операций стала закупка и вывоз из страны образцов танков конструкции Уолтера Кристи. Первоначально 24 декабря 1930 года из Нью-Йорка в СССР были отправлены две машины Кристи “Модель 1930 года” без башен и вооружения. Хотя в экспортном разрешении они и фигурировали под названием “тракторы”, вывоз техники являлся легальным. Госдепартамент дал согласие на поставку в Советский Союз как этих двух шасси, так и следующей модели. Образец машины прибыл в Советский Союз и даже принял участие в одном из парадов на Красной площади, став прототипом знаменитой массовой серии танков БТ. Эта последняя экспортная поставка также была вполне законной, однако последовавшая резкая реакция на нее военного министерства США породила широко бытующую легенду о контрабандном вывозе машины.

В. Е. Горев

Разведупр не ограничивался открытой деятельностью и активно использовал агентурно-оперативные методы. Его нелегальные резидентуры в Соединенных Штатах Америки возглавляли Б. Я. Буков (“Питер”, “Саша”, 1936–1939), А. А. Адамс (“Ахилл”, 1935 — 1938 и 1939 — 1945) и 3. В. Литвин (“Мулат”, 1937–1946). Однако у них имелись и предшественники, хотя деятельность этих разведчиков в большинстве случаев носила либо ознакомительный, либо нерегулярный характер. При этом в Соединенные Штаты на должность нелегального резидента направлялись весьма известные в Разведупре фигуры. Здесь следует упомянуть бывшего резидента в Вене Феликса Вольфа (под фамилией В. Б. Котлов, в действительности В. Г. Раков), Я.-А. М. Тылтыня с женой М. Ю. Шуль-Тылтынь, М. С. Штерна (под фамилией Марк Зильберт), В. Е. Горева, и А. П. Улановского.

Первым “легальным” резидентом внешней разведки в США стал П. Д. Гутцайт (П. Д. Гусев, “Николай”), первым нелегальным В. Б. Маркин (“Оскар”, “Вальтер”, “Дэвис”, “Герман”). Последний с 1926 по 1929 годы работал в военной разведке, но был направлен в США в 1932 году по линии ИНО и возглавил объединенную (ИНО и Разведупр) резидентуру. Известно о двух его агентах в государственном департаменте — “Дэниеле” и “Вилли”, с которыми резидент работал через агента-групповода “Лео”. Источники поставляли доброкачественную информацию и оплачивались сверх меры высоко: “Дэниел” ежемесячно получал по 500, а “Вилли” ежегодно — по 15 тысяч долларов США. Впоследствии выяснилось, что последний никогда не существовал, “Лео” выдумал его ради заработка. Подробные сведения о результатах работы Маркина в Соединенных Штатах отсутствуют, резидент известен в основном своей загадочной гибелью в Нью-Йорке в 1934 году, когда он был обнаружен в кинотеатре с проломленным черепом. После этого единственным человеком, знавшим обо всех его источниках, остался Чэмберс.

Б. Я. Базаров

П. Д. Гутцайт

Многие исследователи полагают, что первым реально работавшим нелегальным резидентом внешней разведки следует считать Б. Я. Базарова (Шпак, “Буков”, “Быков”, “Норд”). И он, и Гутцайт проработали в США до массовой чистки закордонных резидентур, в 1938 году были отозваны в Москву и репрессированы вместе с еще одним оперативным сотрудником Б. П. Румянцевым. Помимо прямого ущерба для работы, эта акция повлекла за собой и другие негативные последствия. Сообщение о расстреле работников американской загранточки появилось в московских газетах. Оттуда оно попало в американскую прессу и весьма напугало прочитавших его советских агентов в США, после чего убедить их не прекращать сотрудничество стоило немалых трудов. Тем временем Центр утвердился во мнении о ненужности научно-технической разведки, навеянном декларативными заявлениями Берия, Молотова и Ворошилова об изначальном превосходстве социалистической науки, которой якобы нечему учиться у капиталистов. По этой причине в Москве всерьез собрались закрывать линию НТР, отозвать в СССР и заменить абсолютно всех сотрудников нью-йоркской резидентуры и законсервировать все ее источники, за исключением работавших по линиям политической разведки (ПР) и прикрытия нелегалов (Н). Особо негативную роль в этом сыграл недолгий начальник внешней разведки В. Г. Декано-зов. К счастью, его преемник П. М. Фитин проявил дальновидность и понимание проблемы, чем фактически спас и советскую научнотехническую разведку, и американскую точку, вскоре укрепленную новыми сотрудниками.

После разгрома 1938 года фактическим резидентом внешней разведки в Соединенных Штатах Америки стал поверенный в делах, а затем посол СССР в США и Мексике К. А. Уманский, в оперативной переписке НКВД именовавшийся “Редактором”. Естественно, он ни в коей мере не являлся разведчиком, однако его роль в секретной дипломатии и общем руководстве деятельностью остатков резидентуры была крайне велика. Гибель посла в авиационной катастрофе стала сильным ударом по дипломатии и разведке, вопреки домыслам некоторых историков 1960-х годов, обвинявших НКВД в его убийстве. В том же 1938 году исполнять обязанности по руководству повседневной работой резидентуры стал И. А. Ахмеров (“Юнг”), фактически подчинявшийся Уманскому. Он осуществил несколько перспективных вербовок, весьма способствовавших сбору информации в предстоящие военные годы. Одним из важнейших источников Ахмерова оказалась Бетти Лаури (“Ада”), которая затем, несмотря на все существовавшие ограничения, официально вышла за него замуж.

Судя по всему, разрешение на брак удалось получить лишь благодаря тому, что родным дядей Бетти являлся лидер коммунистической партии США Эрл Браудер. Позднее “легальным” резидентом стал специализировавшийся по линии НТР Г. Б. Овакимян. Он начал работу в США еще в 1933 году в Нью-Йорке под прикрытием стажировки в химическом институте, а затем перешел в аппарат уполномоченного Наркомхимпрома при Амторге. Овакимяну вместе с Гутцайтом принадлежит заслуга открытия новой формы работы с закордонной агентурой, при которой один агент (групповод) руководит работой нескольких других, замыкавшихся непосредственно на него, а не на оперработника резидентуры. Эта идея возникла у них после привлечения к сотрудничеству источника “Дэвиса”, поставлявшего информацию о приборах и оборудовании, производившихся на предприятиях группы компаний “Сперри”. Овакимян и Гутцайт решили использовать его в качестве непосредственного вербовщика, причем рискнули пойти на это самостоятельно, не дожидаясь получения обязательной в подобных случаях санкции Центра. Вторым групповодом стал один из наиболее примечательных источников резидентуры, находившийся на прямой связи с резидентом — Я. Н. Голос (“Звук”, “Тимми”). Он работал на советскую разведку с 1930 года и первоначально вел несколько направлений, важнейшими из которых являлись легализационная и вербовочная работа и добывание бланков документов. Позднее он возглавил группу самостоятельно завербованных им агентов.

Г. Б. Овакимян

Я. Н. Голос

Элизабет Бентли

Групповод № 2 действовал в США по 1943 год и умер от сердечного приступа. Любовницей и фактической помощницей “Звука” являлась Элизабет Бентли (“Мирна”, “Умница”), которой он в последний период передоверил значительную часть своих связей с коммунистической партией и с агентурой, и которая после его смерти выдала ФБР все доступные ей сведения о нелегальной работе в США.

Разоблачения Бентли стали одним из самых крупных и болезненных провалов в истории советской разведки. Их тяжесть усугблялась изначально непродуманным с точки зрения конспирации построением нелегального аппарата в Соединенных Штатах, при котором широко практиковалось переплетение связей, совместная работа сетей внешней и военной разведок и негласного аппарата Коминтерна, а также “бригадный” метод деятельности резидентур.

Однако все перечисленные недостатки сказались существенно позднее, а пока за период 1939–1940 годов Центр получил из Нью-Йорка 163 образца технических новинок и более 450 информационных документов, среди которых особого внимания заслуживали материалы по атомной тематике. Овакимян первым из советских разведчиков обратил внимание на эту проблему и начал ее разрабатывать, хотя первоначально Москва и не поощряла подобную абсолютно безрезультатную, по ее мнению, деятельность. Но после получения аналогичных сигналов из Лондона скептически относившийся к этой линии НКГБ СССР занялся ей всерьез, что в дальнейшем позволило разведке внести весьма значительный вклад в создание советского атомного оружия.

Овакимян занял должность резидента в сложных условиях. В день он проводил до десяти встреч с агентурой и работал в крайнем напряжении, в итоге притупившем его бдительность и приведшим к упущению в руководстве источником “Октан” (доктор Кук). Агент самостоятельно, без санкции резидентуры решил “втемную” добыть данные о компании “Кэллог”, однако сделал это непрофессионально и насторожил своего собеседника, доложившего руководству о проявлении подозрительного интереса к его деятельности. По заявлению директора фирмы ФБР взяло “Октана” в разработку и установило факт разведывательной активности представителя Наркомхимпрома Овакимяна. Резидент уже собирался уезжать в Советский Союз и даже успел купить билет на пароход, но перед этим 5 мая 1941 года все же решил провести еще одну, последнюю встречу с агентом. Она закончилась его задержанием сотрудниками ФБР с поличным в момент получения материалов от источника “Октан”. Овакимян не пользовался дипломатическим иммунитетом и был заключен в американскую тюрьму, а вся эта история вызвала значительный резонанс в прессе. Разведчик вышел на свободу и смог покинуть США только после 22 июня 1941 года, когда правительство в Вашингтоне стало относиться к СССР как к потенциальному союзнику в весьма вероятной будущей войне с нацистской Германией. До этого в целях конспирации число активных источников резидентуры было резко уменьшено, 21 из них перевели на консервацию и оставили лишь 14 наиболее ценных. Эта мера практически не сократила объем добываемой информации, зато существенно повысила безопасность операций.

3. КРИПТОАНАЛИЗ

Лучшие страницы в историю национальных спецслужб Соединенных Штатах вписали дешифровальщики. Начало этому в 1917 году положил ведущий американский криптоаналитик Герберт Осборн Ярдли, возглавивший основанный тогда же так называемый “Черный кабинет” — существовавшее по 1929 год Бюро шифров. Иначе оно называлось 8-й секцией разведки (МИ-8). В первые же послевоенные годы это подразделение достигло весьма существенных успехов, в особенности во вскрытии японских кодов и шифров, причем в условиях постепенного сокращения штатов и финансирования. Если в ноябре 1918 года Бюро насчитывало 18 офицеров, 24 гражданских криптографа и 109 машинисток и стенографисток, то уже к маю следующего года его штатная численность сократилась до 15 офицеров, 7 гражданских криптографов и 55 технических служащих[423]. После участия Ярдли в 1919 году в Парижской мирной конференции в качестве главного криптографа американской делегации руководство разведки объявило о предстоящем свертывании дешифровальной работы ввиду утраты ее актуальности. Ярдли категорически возражал и подготовил доклад под названием “Изучение и раскрытие кодов и шифров”, в котором указывал, что Соединенные Штаты имеют достаточно врагов во всем мире, и вскрытие их шифрсистем позволит правительству заблаговременно получить информацию о возможных угрозах национальной безопасности. Ярдли предлагал не прекращать эту работу, а реорганизовать МИ-8 в криптографическую службу мирного времени с двойным подчинением государственному департаменту и штабу армии. Эта аргументация настолько впечатлила начальника разведки генерала Мальборо Черчилля, что он уговорил государственного секретаря сохранить Бюро шифров и финансировать его работу из секретного фонда. Первоначальный бюджет Бюро составил 45 тысяч долларов вместо запрошенных 96 тысяч, а к 1929 году снизился до 19630 долларов[424]. В целях маскировки в августе 1919 года Бюро переместили из Вашингтона в Нью-Йорк. Для его прикрытия использовалось наименование “Компания по составлению кодов”, почти полностью совпадавшее с названием частной компании Ярдли “Компания по составлению кодов, Инк”. Ведущий американский криптограф постоянно совмещал свою работу на правительство с бизнесом и, наряду с владением упомянутой компанией, разработавшей и продававшей “Универсальный торговый код”, являлся также консультантом одной из фирм и брокером по торговле недвижимостью.

За первое послевоенное десятилетие самым результативным делом возглавляемого Ярдли ведомства явилось вскрытие японского дипломатического кода, позволившее американцам читать инструкции, получаемые из Токио делегацией на Вашингтонской конференции 1921 года по ограничению морских вооружений. Позиция США предусматривала установление соотношения тоннажа военных флотов Соединенных Штатов и Японии в пропорции 10:6, японцы же настаивали на его увеличении до 10:7. Криптоаналитики Бюро шифров вскрыли инструкцию японской делегации о допустимом размере уступок, что позволило американцам занять жесткую позицию и настоять на своем, не опасаясь сорвать конференцию.

Конечным продуктом криптографической службы являлся рассылаемый в Отдел военной разведки и государственный департамент бюллетень, в который включались все заслуживающие внимания факты, естественно, без ссылок на подлинное происхождение информации. Все сообщения начинались стереотипно: “Из заслуживающих доверия источников установлено, что…”. При этом никакого информационно-аналитического подразделения в Бюро шифров не существовало, материалы отбирал лично его руководитель, часто по субъективным признакам.

В 1920 году Ярдли доложил о раскрытии четырех японских кодов, но это утверждение было не вполне корректным, поскольку вскрытые системы являлись не кодами, а шифрами, причем довольно невысокого уровня стойкости. Однако вскоре после этого Бюро шифров действительно достигло впечатляющих успехов. Всего с 1917 по 1929 годы американцы сумели скомпрометировать 31 японскую шифрсистему (условные обозначения от JA до JZ и от JAA до JEE) и прочесть 10000 текстов, из них 1600 относившихся к Вашингтонской конференции. Это было очень высоким показателем, особенно с учетом острой нехватки сотрудников со знанием языка. На раннем этапе работы Ярдли спланировал и совместно с Бюро военно-морской разведки осуществил операцию по получению опорных слов в закрытом тексте японской шифровки, способных служить отправными точками для ее прочтения. По его предложению заместитель директора ОНИ подполковник Р. Мак-Кенни 29 января 1920 года направил меморандум японскому военному атташе в Вашингтоне генерал-майору К. Иноуэ, в котором попросил того проверить данные на недавно прибывшего в США из Токио русского по происхождению Владислава Филопеи, или Венцеслава Филофи. Этот человек и в самом деле появился в Соединенных Штатах и прошел на границе стандартную процедуру опроса иммиграционными властями, в ходе которой предоставил им некоторую информацию, однако прибывший и понятия не имел о том, что он якобы предложил свои услуги американскому правительству и отрекомендовался при этом личным секретарем атамана Семенова. В послании содержалась также ссылка на некоего Гортинского, также проживающего в японской столице. Иноуэ попался в ловушку и запросил Токио по сути меморандума. Получив ответ, 26 февраля он проинформировал американцев, что Филопеи-Филофи и в самом деле находился в контролируемых японцами частях Семенова, но всего лишь военным священником. Комбинация Ярдли вполне удалась, в радиоперехвате появился не один, а сразу шесть ключей для дешифровки, представлявших собой все перечисленные имена и фамилии. Впрочем, она несколько запоздала и оказалась не столь полезной, как планировалось, поскольку криптоаналитики уже подошли к вскрытию японской шифрсистемы математическим путем.

По сравнению с Японией, Германия занимала в планах США значительно более скромное место, и Бюро шифров прилагало соответственно меньшие усилия по вскрытию немецкой переписки. Послевоенные дешифровки базировались на полученных в Нидерландах в 1919 году ключах, которые предложил американским представителям инициативник, известный под агентурным псевдонимом “Дачмэн”. Личность этого человека осталась неустановленной, известно лишь, что его английский язык был весьма совершенен, но акцент напоминал русский, а почерк не соответствовал принятой в Западной Европе системе каллиграфии. Вероятнее всего, он являлся подданным бывшей Российской империи, служащим ее криптографического ведомства. Как часто случается в подобных случаях, “Дачмэна” обманули: когда он оставил кодовые таблицы для изучения, их сфотографировали и вернули, якобы по причине ненадобности. На основании его данных американцы сумели вскрыть германские коды с обозначениями 2500, затем 2970, 9700, 5300 и 1219. Всего Бюро шифров читало 20 германских кодов и шифров, однако на послевоенный период из них приходилось лишь 9, фактически представлявших собой вариации двух базовых систем.

Главную проблему для дешифровальщиков составляло все же не прочтение переписки, а получение исходных текстов, а с этим положение являлось весьма сложным, если не критическим. Во время недавней войны копии всех перехваченных телеграмм в обязательном порядке предоставлялись в распоряжение военного ведомства, а представители МИ-8 отбирали представляющие интерес сообщения. Зато в мирное время частные телеграфные компании немедленно вспомнили о существовании “Закона о радиокоммуникациях”, ратифицированного конгрессом США 13 августа 1912 года на основании Международной радиотелеграфной конвенции от 5 июля 1912 года. Этот нормативный акт гарантировал тайну корреспонденции, не предусматривая никаких исключений для любого правительственного органа: “Лицо или лица, вовлеченные в процесс или осведомленные об операциях любой станции или станций, не должны распространять или публиковать содержание любых сообщений, переданных или полученных такой станцией, исключая лицо или лиц, которым таковые адресуются, или их уполномоченных агентов, или другую станцию, занятую передачей такого сообщения по его назначению, если только это не будет официально предписано судом надлежащей юрисдикции или иным компетентным органом”[425]. Криптоанализ немыслим без перехватов, но упомянутая правовая норма не допускала послаблений даже для периода военных действий. Незаконность перехватов подтвердил и “Закон о радио” 1927 года, делавший изъятие лишь для информации, специально распространяемой для всеобщего сведения. Очевидно, что под эти послабления не попадали ни телеграммы иностранных дипломатических представительств, ни их радиограммы, конкретно адресуемые своим правительствам в лице министерств иностранных дел, однако последние хотя бы можно было перехватывать из эфира, не прибегая к услугам частных телеграфных компаний.

Соединенные Штаты являются совершенно особенным, во многих отношениях непостижимым для европейцев государством. Их правовая система вполне позволяет, например, похитить, судить и отправить в тюрьму президента независимой страны или же по собственному усмотрению осуществить вооруженное вторжение в крохотное соседнее государство, однако нередко ограничивает, казалось бы, элементарно необходимые действия собственного правительства. Поразительным являлось не само по себе наличие категорического запрета на подслушивание переговоров и перехват переписки иностранных миссий, содержавшегося в законах о радиокоммуникациях 1912 года и о федеральных средствах связи. Подобные ограничения существовали и в других странах, но только на бумаге. Проблема заключалась в том, что в США эти положения неукоснительно соблюдались, и частные телеграфные компании, как правило, отказывались содействовать властям в их нарушении. Опасения связистов были совершенно обоснованы, ибо в случае утечки информации о таком их содействии существовала вполне реальная опасность не просто потерять лицензию на право деятельности, но и отправиться в тюрьму — и это за помощь собственному правительству в разведывательных и контрразведывательных операциях! Указанная ситуация почти исключила легальные возможности получения текстов зашифрованных телеграмм иностранных представительств. Радиограммы технически можно было перехватывать из эфира без всякого специального разрешения, однако в начале 1920-х годов передатчики были еще весьма несовершенны, и основной массив переписки шел по телеграфным каналам, отныне наглухо закрытым для дешифровальщиков. Безусловно, принимавшие подобный нормативный документ американские законодатели менее всего собирались ущемлять специфические интересы криптоаналитиков. Судя по всему, окончательным толчком к принятию этого закона послужила публикация в газете “Лос-Анджелес Экспресс”, в июле 1911 года напечатавшей перехваченную радиограмму, адресованную редактору конкурирующей газеты “Лос-Анджелес Геральд”. Редактора “Экспресса” Эдвина Эрла арестовали по обвинению в краже, но судья немедленно оправдал его, заявив, что использование чужих “аэрограмм” не запрещается законами штата Калифорния и поэтому не влечет за собой уголовную ответственность. Хотя в результате принятия “Закона о радиокоммуникациях” конгрессмены имели в виду лишь подобные ситуации, в результате самый сильный удар пришелся по криптоаналитикам. Однако законодателей невозможно упрекнуть в близорукости, поскольку в 1912 году никакого “Черного кабинета” еще не существовало, а позднее его наличие являлось одним из самых тщательно скрываемых государственных секретов и до 1931 года просто-напросто не было известно практически никому.

Трудности с перехватами начали сказываться на работе Бюро шифров с апреля 1921 года и вскоре стали его основной проблемой. Войска связи не смогли наладить регулярное получение текстов иностранных радиограмм, в это же время потерпела неудачу и попытка установить пост перехвата в Китае, в непосредственной близости к радиостанциям наиболее вероятного противника — Японии. Ярдли буквально метался в поисках путей решения проблемы, однако не находил их. В 1922 году он узнал о существовании устройства для автоматического перехвата сигналов азбуки Морзе из эфира и записи их на бумажную ленту и добился проведения его испытания. К сожалению, попытка использовать подобное изделие для чтения переписки генерального консульства Японии в Сан-Франциско показала его полную непригодность. Следовало искать иное решение проблемы. Первые перехваты радиограмм начали поступать лишь с 1923 года, причем в весьма незначительном количестве. Например, за весь 1926 год Бюро шифров получило от войск связи всего 11 исходных текстов, и хотя в следующем году их количество выросло до 428, этого также было крайне мало. Ввиду явного недостатка материалов для обработки криптоаналитики занялись дешифровкой сообщений прошлых лет.

Перечисленные причины привели к падению интереса к работе Бюро шифров. Первым на это отозвался Отдел военной разведки, поручивший майору Оуэну Олбрайту проанализировать всю систему шифров и дешифрования в вооруженных силах. Результаты оказались крайне неутешительными. Майор пришел к выводу о необходимости сконцентрировать всю работу по криптографии и криптоанализу в едином ведомстве, тогда как в рассматриваемый период ей занимались три армейские структуры: войска связи (перехваты, разработка систем кодов и шифров), Бюро генерал-адъютанта (печатание, хранение и рассылка шифрма-териалов) и военная разведка в лице Бюро шифров (криптоанализ). Кроме того, Олбрайт отметил, что дешифрованные материалы представляют интерес в первую очередь не для армии, а для государственного департамента, однако бремя финансирования этой деятельности в основном ложилось на военное министерство. Немало претензий предъявлялось и лично к Ярдли. Отмечалось, что он слишком много времени уделяет собственному бизнесу и абсолютно не занимается, в частности, подготовкой новых кадров криптоаналитиков. Это являлось довольно тревожащим обстоятельством, поскольку средний возраст сотрудников Бюро шифров не давал оснований надеяться на их нахождение в строю к моменту возможного возникновения будущей войны.

Заключение совпало по времени с приходом к власти новой администрации президента Герберта Гувера, назначившего государственным секретарем Генри Стимсона, дипломата старой школы, не любившего тайные операции и разведку во всех ее проявлениях. До мая 1929 года госсекретарь не имел никакого понятия о существовании Бюро шифров и не успел обнаружить, что оно частично финансируется из бюджета вверенного ему ведомства. Получив от Ярдли первый бюллетень, консервативный Стимсон пришел в ужас и в напыщенной манере заявил об абсолютной противозаконности подобной деятельности: “Джентльмены не читают переписку друг друга”[426], после чего закрыл финансирование Бюро. Впоследствии он пытался оправдаться за этот недальновидный поступок и ссылался на спокойную международную обстановку описываемого периода, однако это уже ничего не меняло. Вне зависимости от мотивов госсекретаря, после его вмешательства успешно работавшая криптографическая служба США прекратила свое существование. Оставшийся не у дел Ярдли был крайне обозлен на правительство и испытывал немалое беспокойство из-за утраты основного источника средств к существованию. Оба этих фактора подвигнули его к написанию серии разоблачительных статей, опубликованных в апреле и мае 1931 года в газете “Сэтэр-ди Ивнинг Пост”: “Секретные чернила”, “Коды” и “Шифры”. Впоследствии они вошли в бестселлер Ярдли о своей работе под названием “Американский Черный кабинет”. Книга произвела впечатление разорвавшейся бомбы и вызвала ряд официальных и неофициальных запросов иностранных правительств. Быстрее других отреагировало министерство иностранных дел Великобритании. В Форин офис выразили крайнее возмущение фактом разглашения совершенно секретной информации, в свое время предоставленной Ярдли как официальному лицу, действующему офицеру разведки союзного государства. Не меньше возмущались японцы, но по совершенно иной причине. Они не могли простить Вашингтону его коварство, а милитаристские общества успешно использовали “Американский Черный кабинет” для разжигания агрессивных настроений в стране. Спешно переведенные на японский язык 30 тысяч экземпляров книги Ярдли разошлись в Токио в течение одного месяца и принесли автору ощутимый доход, а также враждебное отношение правительства и армии США из-за выдачи тщательно охраняемых государственных тайн. Конгресс выдвинул законопроект, запретивший действующим или бывшим служащим федеральных ведомств публиковать или иным способом раскрывать имевшуюся в их распоряжении информацию ограниченного распространения. После его подписания в 1933 году президентом проект стал Законом № 37. Теперь любое лицо, использующее секретные материалы правительства в личных целях без соответствующего разрешения, подлежало уголовному преследованию.

Доходы от книги Ярдли получал недолго. Решением суда ее распространение запретили по причине разглашения секретной информации, однако бывший криптограф успел немало заработать на продаже даже части тиража. В дальнейшем он попытался добыть средства к существованию изобретением симпатических чернил, но правительство отказалось покупать их. Новую книгу Ярдли “Японские дипломатические секреты” запретили еще на стадии подачи рукописи к рассмотрению, и тогда он обратился к беллетристике, написав шпионскую комедию “Белокурая графиня”. Книга успешно распродавалась, в 1935 году на ее основе был создан киносценарий и снят фильм под названием “Рандеву”.

Герберт Ярдли

Позднее скучавший по прежней работе Ярдли попытался вернуться на правительственную дешифровальную службу, однако был отвергнут как утратившее доверие лицо, после чего в 1938 году по приглашению Чан Кайши уехал в Китай и вскрывал там японские шифры в непосредственном подчинении начальника Бюро военной статистики генерала Дай Ли. После этого в карьере американца наступил короткий (6 месяцев), но достаточно яркий период организации дешифровального органа Канады, подробно рассматриваемый в соответствующей главе данной книги. Англичане энергично воспротивились такому кадровому решению правительства своего доминиона, и в итоге драматичных переговоров Ярдли был уволен. В дальнейшем он никогда более не состоял на государственной службе, написал известное пособие по игре в покер, умер в 1958 году и был похоронен на Арлингтонском национальном кладбище.

Упоминавшиеся выводы майора Олбрайта не пропали даром и стали причиной не только ликвидации Бюро шифров, но и толчком к разработке принципиально нового подхода к организации всей криптографической и криптоаналитической работы. С учетом наличия в составе войск связи подразделений радиоперехвата и некоторого количества обученных дешифровальщиков, было принято решение о передаче в его ведение всей работы с кодами и шифрами, за исключением функций, относившихся к компетенции генерал-адъютанта (до 1934 года). Этому способствовало странное отсутствие у военной разведки интереса к вскрытою шифров противника, судя по всему, объяснявшееся исключительно финансовыми проблемами. В результате измененный раздел “е” Устава 105-5 с 10 мая 1929 года вменял войскам связи ряд соответствующих обязанностей: “разработка и пересмотр всех требующихся для армии кодов и шифров, в военное время перехват радиообмена и телеграфной переписки противника, пеленгация радиостанций противника, раскрытие перехваченных кодированных и шифрованных сообщений противника, лабораторные приготовления к обнаружению и применению секретных чернил”[427]. В том же 1929 году эту концепцию принципиально пересмотрели. В составе военного министерства создавалась абсолютно новая структура — Служба радиоразведки (СИС), в функции которой входило составление кодов и шифров, раскрытие кодов и шифров противника, перехват радиообмена противника и пеленгация его радиостанций (в военное время), а также работа с симпатическими чернилами. Дополнительной функцией военного времени являлось лабораторное исследование и изучение захваченных вражеских документов, относящихся к шифрованной и кодированной переписке.

Организационная структура центрального аппарата СИС была несложной:

— Административная секция (общие вопросы функционирования службы);

— Секция безопасности (прослушивание собственных радиопередатчиков армии и анализ их радиообмена для обнаружения пробелов и упущений в организации закрытой связи);

— Секция радиоразведки (постановка радиоразведывательным ротам конкретных задач по прослушиванию, перехвату и пеленгации станций противника);

— Секция кодов и шифров (дешифровка перехваченных текстов и составление собственных шифрсистем);

— Особая секция (вопросы применения и обнаружения симпатических чернил, передача полученных результатов в разведку и контрразведку).

Исполнительными органами Службы радиоразведки являлись периферийные подразделения в виде радиоразведывательных рот. Они состояли из штаба и трех групп, занимавшихся контролем за радиообменом противника, перехватом и пеленгацией.

Вся деятельность СИС была направлена на подготовку к будущей войне, поэтому в области криптоанализа ее усилия концентрировались только на обучении персонала и выработке методов работы. Американцы впали теперь в противоположную крайность. Ярдли абсолютно не готовился к предстоящему военному столкновению, а занимался лишь сиюминутными проблемами и совершенно не готовил кадры, зато Служба радиоразведки поставила во главу угла именно учебу. Если в ходе тренировочных занятий ее персоналу удавалось перехватить японское или германское сообщение, то дешифровка его проводилась исключительно в учебных целях, станции перехвата на Гавайях и в Панаме также работали только как учебные, что практически свело на нет поступление информации по каналу, в дальнейшем получившему условное обозначение СИГИНТ.

К этому времени Ярдли еще не опубликовал свои сенсационные разоблачения и пока не успел стать персоной нон грата для военного министерства, поэтому ему дважды предложили поступить на работу в СИС, но не руководителем, и оба раза он отказывался. Начальником Службы радиоразведки стал сын почтового чиновника из Кишинева, возможно, самый способный из американских специалистов в этой области Уильям (ранее Вольф) Фридман. По образованию он был генетиком, однако первоначально работал в “Лаборатории Ривербэнк” в Женеве, Иллинойс, где пытался отыскать в произведениях Шекспира скрытый код, указывающий на авторство Фрэнсиса Бэкона. Поиски не увенчались успехом, но в их процессе Фридман понял, что его истинным призванием являются коды и шифры, с чего и начался его путь к вершинам достижений американской криптографии и криптоанализа.

Соломон Куллбэк

Фрэнк Роулетт

Абрахам Синков

Первой и главной задачей Службы радиоразведки в области криптоанализа считалась подготовка кадров. По различным причинам, в основном организационного и административного характера, сотрудники распущенного Бюро шифров на работу в нее не попали, и подбирать следовало абсолютно новых кандидатов. В конечном итоге к обучению были допущены всего четыре человека, впоследствии занявшие должности младших криптоаналитиков: Соломон Куллбэк, Фрэнк Роулетт, Абрахам Синков и японист Джон Харт. Когда последний из них болел, его заменял прекрасно владевший японским языком бывший полковник российской императорской армии В. Айвазоглу. Вскоре группа обучающихся переросла в официальную Школу радиоразведки, ставшую не только учебным, но и теоретическим центром. К 1935 году в обстановке глубокой секретности в США вышли 19 теоретических и 4 исторические работы по криптографии и криптоанализу, в том числе и посвященные машинным способам шифрования.

Бюджет СИС с 1930 по 1937 годы был довольно постоянен и колебался в пределах от 17060 до 17400 долларов[428], значительная его часть финансировалась из неподотчетных оперативных фондов военной разведки. Это происходило по причине абсолютной незаконности перехвата и криптоанализа иностранной переписки, ответственность за которые еще более ужесточил новый “Закон о радиокоммуникациях” 1934 года. В этом же году правительство расширило и укрепило орган, контролирующий безопасность частной и иностранной переписки. Теперь он именовался не Федеральной радиокомиссией, а Федеральной комиссией по связи, а его юрисдикция распространялась уже не только на радио, но и на прочие технические средства. Парадоксальным образом это весьма способствовало сохранению тайны сотрудниками СИС, поскольку над ними довлела не только угроза абстрактной ответственности за разглашение секретной информации, но и вполне конкретный закон, который они нарушали всей своей деятельностью. Безусловно, строительство станций перехвата не позволяло полностью сохранить в тайне существование радиоразведки, однако оно маскировалось необходимостью производить на их базе обучение личного состава и его тренировку на случай военных действий. Первую армейскую точку радиоперехвата “для учебной надобности” оборудовал в подвале собственного дома в Форте Монмаут, Нью-Джерси, начальник связи 9-го военного округа Джозеф О. Моборн, в дальнейшем возглавлявший войска связи с октября 1937 года по сентябрь 1941 года. В этом неофициальном пункте перехвата была установлена аппаратура, автоматически записывавшая перехваченные сигналы на магнитную ленту, которая затем отправлялась в Вашингтон. В 1937 году активно обсуждалась идея создания станции перехвата в столице, однако на это требовалось не менее 5,5 миллионов долларов, и ввиду нехватки средств проект был похоронен. Все же к 1938 году СИС располагала уже шестью точками, записывавшими радиообмен вероятного противника, при этом основной упор делался на перехват переписки Токио с Берлином, Римом и столицами государств Латинской Америки. Штаб-квартира СИС и некоторые ее службы размещались в небольшом городке Арлингтон Холл, Вирджиния, по названию которого в дальнейшем часто именовалась армейская радиоразведка.

Важный шаг был сделан в области составления кодов. Хотя эта сторона деятельности Службы радиоразведки не относится к рассматриваемой теме, однако один из аспектов напрямую затрагивает ее. Количество составляемых шифрсистем весьма возросло, требовало огромных трудозатрат и одновременно снижало степень их безопасности из-за необходимости привлечения множества людей для выполнения технической части работы. После долгих и безрезультатных попыток как-то наладить эту деятельность на более высоком уровне решение отыскалось совершенно случайно. В 1934 году один из сотрудников СИС обратил внимание на арендованные у компании ИБМ электромеханические табуляторы, простаивавшие в службе генерал-квартирмейстера армии без всякой пользы. По неизвестной причине они не устраивали офицеров оперативного отдела, а поскольку оплаченный срок аренды заканчивался лишь через несколько месяцев, их без возражений отдали в пользование Службы радиоразведки. Результаты первой же попытки криптографов применить табуляторы в составлении таблиц кодов оказались просто ошеломляющими. Один оператор за два дня выполнил работу, ранее требовавшую усилий четырех человек в течение шести недель.

Уильям Фридман

“Дивизионный полевой код”, на составление которого всегда уходило 136 человеко-часов работы, был составлен за 50 человеко-часов, а после некоторого усовершенствования методики — всего лишь за 8. Особенно полезной оказалась готовность разработанных таблиц к размножению немедленно после составления. Теперь их не требовалось набирать на типографских машинах, сразу же исключалась и трудоемкая процедура корректуры набора. Так американская армия впервые подошла к применению машинной методики в шифровальной технике, ставшей первым признаком грядущего широкого применения машинных систем шифрования и дешифрования. Производительность работы увеличилась многократно, и на следующий год криптографы арендовали сразу три табулятора, высвободившие множество ресурсов для творческого труда.

К 1938 году офицер резерва Фридман передал руководство СИС действующему офицеру майору В. Ридеру, но продолжил работу в качестве его главного помощника и старшего технического советника Службы радиоразведки. Он оставался ключевой фигурой американской армейской криптографии. В марте этого же года обострение международной обстановки потребовало расширить и систематизировать работу по перехвату и криптоанализу, однако новый руководитель радиоразведывательной службы весьма отчетливо представлял себе возможные правовые последствия случайного или преднамеренного разглашения своей деятельности. Ридер направил начальнику штаба армии откровенный меморандум с обоснованием необходимости осуществления в мирное время перехвата и дешифровки иностранной переписки в интересах национальной безопасности. Фактически он просил официально разрешить армии и флоту нарушать “Закон о радиокоммуникациях” при условии соблюдения полной секретности. Военный министр не обладал полномочиями отменять принятые конгрессом законы, но весьма смело в условиях США взял на себя ответственность и письменно согласился с доводами СИС. После этого появилась возможность хоть немного отойти от нелепой практики, когда из опасения утечки информации важные сведения направлялись не нуждавшимся в них адресатам, а только помощнику начальника штаба армии по разведке. Высокопоставленным проверяющим теперь докладывали, что дешифровка производится исключительно в учебных целях, причем полученные при этом тексты никак не используются, а немедленно уничтожаются без раскрытия их содержания кому-либо. Возобновлялось составление информационного бюллетеня. Теперь он направлялся в разведывательную службу, где сведения маскировали под полученную из других источников информацию и лишь затем включали в сводки.

Армейское командование осознавало недостаточность штатов СИС и в апреле 1939 года рекомендовало увеличить численность службы с доведением ее к концу 1943 года до 35 человек и соответственным увеличением годового бюджета до 100500 долларов. Однако резко обострявшаяся обстановка заставила развивать СИС опережающими темпами. Уже 2 ноября 1939 года ее штат был увеличен на 26 гражданских специалистов и продолжал расти и далее. В результате к 7 декабря 1941 года он состоял из 331 офицера, рядовых и гражданских служащих[429]. Это далеко отставало от намеченных в связи с разрастанием войны показателей, но нужных специалистов взять было неоткуда. Для частичного снятия остроты проблемы корпус связи армии США добился разрешения на процедуру найма сотрудников, в отдельных случаях противоречащего требованиям к прохождению гражданской службы.

В 1933 году армейские криптоаналитики Соединенных Штатов достигли первых после роспуска Бюро шифров успехов в прочтении японской корреспонденции. Длительный перерыв в получении информации во многом объяснялся самыми серьезными мерами по защите переписки, принятыми японцами после сенсационных публикаций Ярдли. В течение 1931–1941 годов они ввели в действие 34 новых кода и шифра, по преимуществу принципиально измененных по сравнению с действовавшими ранее. Серьезным шагом вперед явилось применение с начала 1930-х годов шифровальных аппаратов типа “машина Б”, условно названных американцами “цветными”. Первое, простейшее устройство такого рода имело три ротора, один из которых шифровал исключительно гласные (6 позиций), второй — только согласные (20 позиций), а третий управлял движением первых двух. Здесь следует отметить, что японцы использовали азбуку ромадзи, предназначенную для транслитерации латинскими буквами иероглифов, а также знаков азбук катакана и хиракана. Слабостью этой техники явилась замена гласных только на гласные, а согласных только на согласные, облегчившая подбор ключей к ней. Любопытно, что японцы создали именно такую систему для того, чтобы в итоге закрытия своей переписки получить “произносимые” слова и тем самым сэкономить на телеграфных расходах, поскольку связисты брали меньшую плату за передачу комбинаций наподобие LORNLI по сравнению, например, с NXJPQ. Несколько позднее “машину Б” существенно изменили, дав первому ротору возможность заменять не только гласные, но и любые другие буквы алфавита. Американские армейские криптоаналитики, приступившие к попыткам вскрытия в 1932 году и добившиеся успехов лишь тремя годами позднее, условно назвали первую машинную шифрсистему “красной”. В дальнейшем, по мере совершенствования японцами своих систем, они употребляли для их обозначения иные оттенки красного цвета, наибольшую известность среди которых получил применявшийся с 1938 года “пурпурный” шифр. Его главной особенностью являлось применение особых коммутаторов, периодически прерывавших или изменявших характер движения роторов и весьма осложнявших дешифрование. Японцы использовали эти устройства в основном в дипломатической переписке, программа вскрытия которой в СИС носила кодовое обозначение “Мэджик”. Значительные трудности заставили армейцев не ограничиваться своими силами, а обратиться за помощью к морякам. Следует отметить, что в морской радиоразведке термин “Мэджик” не употреблялся, там использовалось обозначение “пурпурный” шифр или “Машина Б”. Как уже указывалось, в 1935 году армейские криптоаналитики условно обозначили первую японскую машинную шифрсистему “красной”. Поскольку морские радиоразведчики работали над системой этого же ряда, они назвали ее “оранжевой”, а затем, по мере ее усложнения, именовали новые системы этого же ряда все более насыщенными оттенками красного цвета, придя вместе с армейцами в 1938 году к “пурпурному” шифру.

История радиоразведывательной службы флота началась в 1920-х годах, когда разведка ВМС влачила жалкое существование. Ей было запрещено иметь в своем составе информационно-аналитическое подразделение и вести агентурную работу, поэтому фактически она превратилась в своего рода почтовую контору для накопления поступающих из разных мест отрывочных сообщений и передачи их руководству флота. В 1921 году сменивший Альберта Паркера на посту ее начальника капитан 1-го ранга Эндрю Лонг решил исправить ситуацию и резко усилить роль дешифровальной службы, совершив тем самым прорыв в подлинную криптографию двадцатого столетия. Не менее существенным оказался приказ об увеличении числа офицеров, направляемых в Японию для изучения языка наиболее вероятного противника. Еще одним важным этапом на пути к вскрытию японских шифров стала операция под руководством будущего заместителя директора ОНИ Захариаса по снятию копии с содержащей так называемой “Красной книги” военно-морских кодов. Ее переводили на английский язык на протяжении нескольких лет, зато, как долгое время утверждали историки, в результате дешифрование японских немашинных кодов стало для американцев намного более легкой задачей. На самом деле все обстояло не вполне так и значительно сложнее. Сообщения не только кодировались по книге, но и перешифровывались затем по системе, аналогичной блокнотам разовых ключей, а эти материалы остались в неприкосновенности. Успехи криптоаналитиков Соединенных Штатов в этой области прежде всего объясняются довольно частой неаккуратностью японцев в кодировании и шифровании своей переписки.

До создания морской радиоразведки флот во время Первой мировой войны занимался пеленгацией радиоустановок противника и перехватом его сообщений, но не дешифровывал их, а передавал полученные тексты для обработки в Бюро шифров в Вашингтоне. На практике, однако, эта совместная структура армии и госдепартамента вскрывала в основном дипломатическую переписку, а на проблемы флота у нее просто не оставалось ресурсов. После войны такая деятельность вообще прекратилась, но в 1923 году по требованию военно-морской разведки всем кораблям Азиатского флота Соединенных Штатов была вменена обязанность перехватывать японские радиограммы, а станция в Сан-Франциско начала нелегально фиксировать всю официальную переписку консульства Японии с Токио. Весьма острой оставалась проблема использования японцами не знаков азбуки Морзе, а ставивших американцев в тупик закодированных символов национального алфавита катакана. Ситуацию изменил обычный старший радиооператор флота Гарри Киддер. В 1923 году с помощью жены одного из своих коллег, этнической японки, он сумел составить таблицу телеграфных эквивалентов знаков катакана, после чего начал перехватывать их вполне осознанно. В тот же период аналогичной деятельностью занимались еще несколько добровольцев, однако подобных успехов не смог достичь более никто. Благодаря усилиям Киддера, в 1924 году американцы открыли в Шанхае свой первый пост перехвата радиообмена японских консульств в Китае с Токио. В дальнейшем морские криптоаналитики пошли по перспективному пути, сопоставив одинаковые сочетания точек и тире, обозначавшие как латинские буквы, так и символы катаканы. На заводах компании “Ундервуд” была заказана специальная пишущая машинка, автоматически преобразовывавшая нанесенные на клавишах буквы в печатавшиеся знаки японской азбуки и позволявшая не знающим японского языка операторам без проблем печатать перехваченные тексты.

В январе 1924 года лейтенант Лоуренс Саффорд в строжайшем секрете от армейских криптографов организовал дешифровальную группу в Секции кодов и сигналов Бюро военно-морской связи. Этот орган радиоразведки первоначально в целях прикрытия именовался “Исследовательским сектором”, а его штат состоял из самого Саффорда и четырех гражданских криптографов. Позднее к ним присоединились два радиооператора. Практически одновременно в составе тихоокеанского флота США было организовано собственное дешифровальное подразделение, официально также предназначавшееся для тренировки личного состава и подготовки к действиям в период войны. Следует отметить, что трудности правового характера всегда меньше беспокоили моряков, чем их коллег из армии, поскольку радиограммы для кораблей в море с некоторой натяжкой можно было квалифицировать как направляемые для всеобщего сведения, что автоматически исключало их из защищаемых американскими законами категорий корреспонденции. Почти сразу же после этого в комнате 2646 здания министерства ВМС появилась постоянная группа морских криптоаналитиков, а на острове Гуам, в Оаху, на Филиппинах и в консульстве США в Шанхае были учреждены посты радиоразведки. Однако на систематическом уровне морская радиоразведка начала осуществляться в Соединенных Штатах лишь с июля 1928 года, когда 150 моряков и 26 морских пехотинцев окончили руководимую Гарри Киддером специальную школу по перехвату и анализу иностранного радиообмена и пополнили ряды “Исследовательского сектора”. Первоначально они размещались в особой пристройке на крыше старого здания министерства ВМС, за что и заслужили ироническое прозвище “банды на крыше”. С июля 1922 года дешифровальную группу флота вывели из состава Секции кодов и сигналов и включили в Отделение военно-морской связи. С марта 1935 по сентябрь 1939 года она именовалась Группой безопасности связи (КОМСЕК) и входила в занимавшийся организацией связи 20-й отдел штаба ВМС. Это название было дано службе исключительно из соображений конспирации, однако и оно применялось достаточно редко, а в обиходе с 1920-х годов обычно употреблялось ее кодовое обозначение OP-20-G. Такая практика продолжилась и после официального переименования группы в октябре 1939 года в Секцию радиоразведки. Она постепенно разрасталась, и вскоре в ее составе образовались собственные секции криптографии, безопасности связи, радиоперехвата и пеленгации, дешифрования и переводов.

Лоуренс Саффорд

Цели и задачи морской радиоразведки были намного более скромными, чем у ее армейских коллег. Первоначально они вообще не выходили за жесткие рамки военно-морской тематики, тогда как СИС отвечала за вскрытие не только военной, но и дипломатической переписки японцев. Флотские дешифровальщики успешно справлялись с сообщениями вероятного противника, закрытыми с помощью похищенного американцами в Сан-Франциско в 1922 году “кода 1918 года”. Однако OP-20-G не всегда занималась только морскими проблемами. В 1930 году в рамках сенатского расследования о ведении коммунистической пропаганды в Соединенных Штатах была совершена попытка вскрыть коды торгового предприятия Амторг, являвшегося, как обоснованно полагали американцы, крышей “легальной” резидентуры советской разведки. Эту работу поручили морякам, но стойкость советских шифров превзошла их возможности, после чего за дело взялись армейцы. Из архива комитета конгресса по расследованию коммунистической деятельности в США они получили для обследования более 3 тысяч телеграмм, однако преуспели не более моряков. Фиаско нанесло серьезный удар по престижу американской криптографии. В дальнейшем оказалось, что столь высокая стойкость была обусловлена применением практически невскрываемой системы блокнотов разовых ключей, но это стало известно много позднее, в ходе осуществления описанной далее операции “Венона”.

Постепенно морские радиоразведчики накапливали опыт и увеличивали свою численность. Если в 1931 году обучать новых криптоаналитиков могли лишь Лоуренс Саффорд и его помощник Джозеф Рошфор, а вообще подготовку в этой области получили всего пять офицеров, из которых только один проучился свыше полугода, то по состоянию на 1 июня 1939 года штат дешифровальной группы составлял уже 36 человек. Во второй половине 1930-х годов криптоаналитики флота заметно опередили своих армейских коллег, что объяснялось не какой-либо их особенной талантливостью, а вполне прозаическими причинами лучшего бюджетного финансирования. Например, в 1936 году флот мог позволить себе довести численность OP-20-G до сорока сотрудников, тогда как СИС насчитывала лишь семерых, постоянно действовавших под угрозой разоблачения своей противозаконной деятельности и неминуемого наказания. На рубеже десятилетий японцы заменили свой военно-морской код, но новый “код 1930 года” был создан на базе предыдущего и поэтому достаточно быстро поддался усилиям дешифровальщиков. Осуществленная в 1932 году его компрометация вплоть до 1938–1939 годов позволяла OP-20-G читать до 90 % японской немашинной переписки. Морякам было чем гордиться перед армией, но в 1932 году СИС несколько умерила их гордость. Криптоаналитики Фридмана проверили на стойкость тексты, закрытые с помощью созданного специалистами флота механического шифратора, и доказали его несовершенство. Моряки не были одиноки в своем неуспехе: разработанный компанией ИТТ для государственного департамента США телеграфный шифровальный аппарат оказался еще хуже. Некоторые из представленных для испытания текстов криптоаналитики СИС прочли за 30 минут, на другие ушло не более нескольких часов. Японская “машина Б” была значительно эффективнее, хотя тоже далека от совершенства.

Постепенно доля машинных шифров в общем радиообмене возрастала, и в этом отношении крайне удачной и своевременной оказалась проведенная в свое время ОНИ операция по похищению деталей механического шифровального аппарата из бюро военно-морского атташе Японии. Когда в рамках установившегося в 1935–1936 годах сотрудничества OP-20-G и СИС моряки передали армейцам все имевшиеся у них детали и материалы по нему, вскоре оказалось, что загадочная “машина Б” устроена совершенно идентично. Это позволило значительно продвинуться в ее реконструкции. Однако с 31 октября 1938 года криптоаналитики из OP-20-G вновь полностью переключились на вскрытие ручного кода японцев, сменивших свой военно-морской оперативный код на принципиально новый. Внезапно флот, уже привыкший регулярно читать переписку своего наиболее вероятного противника, лишился такой возможности. Все ресурсы криптоаналитиков были брошены на решение возникшей проблемы, впервые в широких масштабах применялись табуляторы ИБМ, и через некоторое время “код 1938 года” поддался усилиям американцев. Теперь флот вновь был в курсе обстановки, и объем ежедневного потока информации лимитировала лишь нехватка переводчиков.

В 1938 году произошел инцидент, в результате которого непродуманные действия флота едва не свели на нет все предыдущие достижения американских дешифровальщиков. Управление морской разведки 20-го округа в Сан-Франциско наняло частного детектива С. Гэддиса, прибывшего на японское торговое судно под видом таможенника. При досмотре сейфа капитана он якобы обнаружил наркотики и обыскал каюту, изъяв при этом кодовую книгу торгового флота. Разведчики перефотографировали ее, но японцы приняли серьезные меры предосторожности и немедленно сменили код. Узнавшие об этом армейские криптоаналитики пришли буквально в ужас и потребовали от коллег более не совершать подобных акций, способных заставить противника полностью пересмотреть всю систему безопасности своей переписки.

По мере роста активности японцев американцы перехватывали все больше текстов, закрытых с помощью механической шифровальной аппаратуры. Этот огромный массив исходной информации следовало обработать, а также тщательно скоординировать действия разведывательных служб, избегая ненужного параллелизма, особенно в реализации программы “Мэджик” — “пурпурный” шифр. Чтобы исключить дублирование, решено было перехваченные по четным числам японские радиограммы передавать для обработки армейцам, а по нечетным — морякам. Отчасти это объяснялось хронической нехваткой в обеих службах переводчиков с японского языка, а отчасти — все более серьезным вниманием, которое СИС стала уделять германской переписке. Теперь СИС и OP-20-G ежедневно обменивались как полученными исходными текстами, так и результатами их обработки. Программа “Мэджик” — “пурпурный” шифр получила высший приоритет. Дешифровальщикам было приказано не распыляться на вскрытие рутинной переписки, а работать исключительно над важнейшими сообщениями, которые определялись достаточно просто. В 1930-е годы применение самой стойкой из четырех существовавших систем японских дипломатических шифров являлось безошибочным признаком того, что именно этой радиограммой следует заняться особо. Сложившееся разделение труда касалось только дипломатических документов, в своих традиционных сферах армия и флот действовали самостоятельно и не делились данными друг с другом.

Американским криптоаналитикам зачастую невольно помогали их противники, регулярно допускавшие в своей работе грубые ошибки. Неоднократно отмечались случаи закрытия одного и того же, даже не перефразированного сообщения и “пурпурным”, и менее стойким шифром, что способствовало отысканию ключей и дешифровке. Однако главным залогом успеха являлся, конечно, высокий профессионализм специалистов и государственная программа развития этого вида секретной деятельности. Перечисленные факторы позволили к августу 1940 года создать дешифровальную машину для прочтения сообщений, зашифрованных “пурпурной” шифрсистемой, и начать ее производство на орудийном заводе флота. 25 сентября 1940 года зашифрованная “пурпурным” шифром японская радиограмма впервые была прочтена американцами полностью и без искажений. С точки зрения конспирации, полученные совершенно секретные материалы использовались американцами из рук вон плохо. Вероятно, самым вопиющим был июньский эпизод 1941 года, когда отвечавший за передачу в президентскую администрацию дешифрованных по программе “Мэджик” японских документов полковник Руфус Брэттон обнаружил их у помощника Рузвельта по военным вопросам Уотсона. Помимо прочего, Уотсон не входил в список лиц, имевших допуск к информации о проводившейся СИС и OP-20-G операции. Полковник немедленно доложил об этом начальнику военной разведки генералу Майлсу, который распорядился более в Белый дом дешифрованные тексты не передавать. До конца месяца их доставлял президенту специальный курьер ВМС, а за весь июль к Рузвельту не попал ни один текст. В августе система несколько изменилась. Не желавшая иметь дело с исполнительной властью армия передавала дешифровки флоту, и тот выделял особого курьера, который вначале вслух зачитывал президенту тексты, а затем кратко резюмировал их содержание. Давать Рузвельту любые бумаги в руки ему строго воспрещалось. Президент терпел эту странную процедуру до ноября, после чего распорядился немедленно прекратить “спектакль” и вручать ему тексты.

Несколько менее жесткие меры были введены в отношении дипломатического ведомства. Единственным уполномоченным лицом на получение материалов “Мэджик” был государственный секретарь Корделл Хелл, также, как выяснилось, грубо нарушавший установленные правила. Он делал с документов по шесть копий для своих помощников, один из которых, в свою очередь, снимал по четыре следующие копии и раздавал их своим подчиненным в Дальневосточном отделении. На этом этапе система безопасности дала самый серьезный сбой. Оператором мимеографа являлся крайний изоляционист Джозеф Дункан, внимательно читавший оригиналы и делившийся их содержанием со своим другом, находившимся на содержании у германского поверенного в делах Ганса Томсена. В конечном итоге, как уже указывалось, утечка информации о программе “Мэджик” дошла до японцев. К счастью для Соединенных Штатов, в Токио высокомерно проигнорировали сигнал и тем самым лишили себя шанса закрыть свои самые секретные сообщения от чужих глаз.

Японцы периодически внезапно меняли свои военно-морские коды, и каждый раз это весьма настораживало командование флота США. Дело было не только в том, что на определенный период американские моряки лишались возможности знать обстановку у противника. Смена шифрсистем является одним из признаков возможного начала боевых действий, поэтому любая подобная ситуация требует отнестись к ней со всей серьезностью. Одним из таких дней стало 1 июля 1939 года, когда в ответ на введение нового оперативного “кода 1939 года” Соединенные Штаты привели свои военно-морские силы в полную боевую готовность. Как известно, тогда боевые действия не начались, и это притупило бдительность американцев в следующий раз, когда 1 декабря 1941 года они вновь лишились возможности читать японскую переписку. Шесть дней спустя авианосное соединение под командованием вице-адмирала Тюити Нагумо атаковало Перл-Харбор.

Через год после начала войны в Европе криптографические службы США и Великобритании попытались установить сотрудничество. До октября 1940 года научно-техническое взаимодействие этих стран в военной области включало в себя практически все новинки, включая радарные технологии. Черчилль умолчал лишь о программе “Ультра”, не только из-за сверхсекретности этой операции, но и ввиду убежденности в том, что американцы не могут предложить взамен ничего аналогичного. Однако после того, как британский премьер убедился в ошибочности своего мнения, в ноябре 1940 года родилось секретное соглашение, предусматривавшее “полный обмен криптографическими системами, криптоаналитической техникой, пеленгаторами, оборудованием для радиоперехвата и другими техническими средствами связи, имеющими отношение к дипломатическому, военному, военно-морскому и авиационному ведомствам Германии, Японии и Италии”[430]. В рамках этого соглашения американцы планировали отдать англичанам две из семи имевшихся у них в наличии “пурпурных” машин, две “красные”, а также огромный массив документации, включая собственное руководство по военно-морской радиоразведке, об “Ультре” же англичане по-прежнему умалчивали. Неравноценный обмен сильно поразил эмоционального Фридмана и пошатнул его и без того слабое здоровье. В довершение он должен был возглавить миссию в Великобританию и собственноручно передать все оборудование, что особенно поразило американского криптографа. Он стал сильно нервничать и все свои силы направил на саботаж дискриминационного соглашения, однако такая линия поведения не увенчалась успехом. 26 декабря его вызвал заместитель начальника штаба по разведке и категорически приказал прекратить препирательства, отправиться в Лондон, поступить там в распоряжение военного атташе и исполнять все инструкции военного министерства. Фридман почувствовал, что это будет свыше его сил, и миссию он неизбежно сорвет по причине плохого здоровья. Криптоаналитик впал в депрессию и обдумывал самоубийство, а отъезд американской делегации тем временем задерживался в ожидании улучшения его состояния. Но ее участники ждали напрасно. 5 января 1941 года Фридмана госпитализировали в психиатрическое отделение местного госпиталя на довольно длительный срок, хотя впоследствии он выздоровел и вернулся к службе. Отбывшую миссию возглавил майор Абрахам Синков.

Ранее историки полагали, что хотя в Британии американцам предоставили новейшее оборудование для радиоперехвата, включая секретнейший пеленгатор “Маркони-Адкок”, технику операции “Ультра”им вновь не только не показали, но даже не намекнули на ее существование. Приказ министра иностранных дел запрещал любую передачу машинных криптологических технологий, вне зависимости от причин, и правительство пока не имело оснований изменять сложившуюся практику. Однако исследования последних лет показали, что в действительности события развивались совершенно иначе. В феврале 1941 года двух представителей армии Соединенных Штатов и двух представителей флота из состава миссии Синкова все же проинформировали о британских достижениях. Вопреки бытовавшему ранее утверждению о том, что это было сделано лишь в самых общих чертах и в устной форме с запрещением делать даже пометки в блокнотах и с предварительным подписанием обязательства о том, что полученная информация будет передана ими лишь непосредственным руководителям и опять-таки устно, миссия Синкова увезла в США техническую документацию, сведения о соответствии контактов в морской “Энигме” и список ключей. Денни стон, позднее даже утверждал, что 15 июля 1941 года Вашингтон запрашивал у Лондона информацию о ежедневных установках роторов “Энигмы”, и что лишь категорические возражения Мензиса помешали прибытию в ПШКШ нескольких молодых математиков из США. С сентября 1942 года OP-20-G начала программу разработки и создания собственной “Бомбы”, которая в итоге оказалось намного надежнее британской конструкции. Американцы решили взяться за дело с присущим им размахом и известили ПШКШ о намерении построить 336 копий немецкого шифратора, по одной на каждое возможное расположение роторов на оси морской 4-роторной “Энигмы”. Англичан немало позабавил столь масштабный и явно ненужный замысел. После серии рекомендаций американцы, чья радиоразведка в Европе почти не работала, уменьшили заказ на производство машин до 96. В результате в первой половине 1944 года 45 % имевшихся в распоряжении ВМС США “Бомб” использовалась во вскрытии переписки, не имеющей к флоту никакого отношения. В это же время собственный парк британских “Бомб” не превышал 30, а к январю 1943 года увеличился до 49. Гордон Уэлчман оценивал потребности ПШКШ/ШКПС в 120 3-роторных машин и 134 4-роторные.

В дальнейшем развитие сотрудничества привело к заключению 2 октября 1942 года так называемого “Соглашения Холдена — Трейвиса”, установившего принципы взаимодействия в военно-морской криптографии, в частности, общее направление усилий по вскрытию японских криптосистем и полное сотрудничество в отношении шифров кригсмарине. А в 1943 году Британия принципиально изменила свою позицию, после чего взаимодействие криптоаналитиков двух государств вышло на новый уровень.

4. БСК И КОИ

После начала войны в Европе Соединенные Штаты оказались в сложном, двусмысленном положении, которое отразило своеобразную раздвоенность их общества. С одной стороны, симпатии большинства американцев принадлежали Великобритании и Франции, политический курс президента Рузвельта также был совершенно определенно направлен на поддержку европейских демократических государств, вплоть до участия в военных действиях. Кроме того, воспоминания о рывке вперед, совершенном страной после Первой мировой войны, наводили на неизбежные параллели с днем сегодняшним и искушали вступить в новую схватку, чтобы в полной мере воспользоваться плодами вероятной победы над Германией. С другой же стороны, симпатии — понятие эфемерное и ни к чему не обязывающее, зато совершенно очевидным для американцев являлось непреложное последствие любых боевых действий в виде многочисленных жертв, и это лучше прочих аргументов поддерживало в обществе нежелание ввязываться в затяжной и широкомасштабный вооруженный конфликт с неизбежными людскими потерями. Не требовалось быть искушенным политиком, чтобы понять, что именно в вовлечении США в войну на своей стороне состояла в тот момент главная задача Лондона, тогла как перспектива стать поставщиком пушечного мяса для заокеанского стратегического союзника никак не могла быть привлекательной для Соединенных Штатов. Общество разделилось на полярные группы так называемых интервенционистов и изоляционистов, причем последние нередко тоже являлись активными сторонниками борьбы с нацизмом, но не вооруженной, а лишь экономической и политической. Составлявшие явное большинство населения изоляционисты вполне резонно утверждали, что “в случае войны каждый четвертый американский парень будет оторван от своей семьи для того, чтобы на иностранных полях сражений защищать интересы разваливающейся Британской империи”[431]. Рост влияния Соединенных Штатов в мире, считали они, куда менее важен, чем сохранение жизней молодого поколения, и, пока на страну никто не нападает, она должна пользоваться преимуществами нейтрального государства и извлекать из него все возможные выгоды. Этой позиции неукоснительно придерживался и госдепартамент США, бдительно надзиравший за всеми другими государственными органами с целью не допустить даже малейших нарушений закона о нейтралитете.

В связи с этим одной из основных задач германской дипломатии и разведки в Соединенных Штатах стала пропаганда в пользу неучастия в войне, поскольку Гитлер достаточно ясно понимал, сколь велика экономическая и военная мощь этой страны, и как опасно получить в ее лице врага. Задача аналогичных британских структур, естественно, была прямо противоположной. Президент Рузвельт разделял позицию Лондона, но не располагал, однако, безоговорочной поддержкой в конгрессе. В качестве фигуры для проведения предварительных переговоров о взаимодействии с США англичане выбрали директора ФБР, позицию которого прозондировал его друг, бывший чемпион мира по боксу Джим Танни. Гувер быстро согласился на контакт, после чего в самом начале 1940 года в Вашингтон под прикрытием должности представителя английских торговых компаний прибыл эмиссар руководителя СИС Мензиса. Канадец Уильям Сэмюэль Стивенсон (в русском переводе обычно неправильно именуемый Стефенсоном) привез из Лондона предложение об установлении сотрудничества в вопросах безопасности. Этот ход оказался безошибочным. Гувер давно и неоднократно предлагал Рузвельту поручить Федеральному бюро расследований осуществление функций внешней разведки, но всякий раз получал обескураживающий отказ. Теперь же у него появлялась возможность приблизиться к заветной цели, хотя бы и обходным путем, с помощью сотрудничества с британцами, поэтому директор ФБР с энтузиазмом согласился поддержать создание в Соединенных Штатах соответствующей структуры СИС. Он оговорил при этом две важные детали. Прежде всего, Гувер сослался на запрет госдепартамента на общение с англичанами и поставил непременным условием такого сотрудничества получение прямого указания президента. Это было ясно и без особого разъяснения, однако второй пункт обрадовал Стивенсона значительно меньше. Директор ФБР потребовал осуществлять взаимодействие исключительно на основе их личного контакта, без вовлечения каких-либо других структур, и сохранять его в секрете даже от госдепартамента. Хотя такой эгоистичный подход к делу неизбежно ухудшал условия будущей работы, альтернатива ему отсутствовала. Стивенсон приступил к обработке Рузвельта, что оказалось несложно, и вскоре президент Соединенных Штатов уведомил посла Великобритании в Вашингтоне лорда Лотиана о том, что “между ФБР и английской разведкой должен быть по возможности самый тесный контакт"[432].

Возвратившись в Лондон, Стивенсон доложил Мензису об итогах поездки, и тот сразу же предложил ему возглавить создаваемую в Соединенных Штатах структуру британской разведки в должности по прикрытию офицера бюро паспортного контроля генерального консульства в Нью-Йорке. Надо сказать, что выбор руководителя МИ-6 был отнюдь не случаен. Стивенсон являлся весьма примечательной, неординарной личностью, блестяще проявившей себя во множестве далеко отстоящих друг от друга сфер деятельности, хотя начинал свою карьеру блекло и неприметно. Следует, однако, отметить достаточно прискорбный и весьма компрометирующий этого действительно незаурядного человека факт его активного участия в создании легенд вокруг собственной личности и приписывание себе чужих заслуг руками биографов. И если бывший офицер-разведчик Монтгомери Хайд невольно исказил лишь события начального периода его биографии и некоторые второстепенные эпизоды, то почти полный однофамилец Уильяма Стивенсона (William Stephenson) Уильям Стивенсон (William Stevenson) повинен в крупномасштабной дезинформации читательской аудитории. Ее весьма убедительно разоблачил известный исследователь Найджел Уэст[433] и другие авторы[434], однако суммарный тираж их книг намного уступает многократно переиздававшейся панегирической биографии Стивенсона под сенсационным заглавием “Его звали Неустрашимым”, разошедшейся по миру в миллионах экземпляров и оставившей значительно более заметный след. Очевидно, что проживший до 1990 года бывший главный представитель британской разведки в Западном полушарии имел полную возможность внести ясность в свое искаженное жизнеописание, но, к сожалению, не сделал этого, предпочитая пожинать незаслуженные лавры участия чуть ли не во всех самых громких событиях тайной войны 1939–1945 годов. Это тем более удивительно, что у Стивенсона имелись действительные заслуги, отрицать которые никто не собирается. Отставной разведчик лишь уронил этим свое достоинство и отчасти дискредитировал собственные реальные, а не мнимые достижения. В настоящей книге приводятся подлинные факты его деятельности, а в необходимых случаях обращается внимание и на их искажения, допущенные недобросовестными биографами.

Родившийся в 1896 году в Канаде (отсюда и его прозвище “тихий канадец”), молодой человек едва успел окончить школу и в звании 2-го лейтенанта инженерных войск в 1914 году отбыл на французский фронт, но уже в конце следующего года после отравления газами получил инвалидность и уехал в Англию. Наскоро подлечившийся, однако все еще страдавший от последствий газовой атаки, Стивенсон по собственной инициативе решил научиться летать и с 1916 года вернулся во Францию уже в звании капитана авиации. Полтора года он летал вяло и посредственно, ничем себя не проявлял, но в марте 1918 года с ним произошел неожиданный перелом. Немецкий истребитель подбил канадца прямо над собственным аэродромом, и тот едва сумел посадить на полосу свой уже падавший “сопвич”. На удивление всем, на земле он вскочил в ближайший свободный самолет, вновь взлетел и сразу же сбил двух противников, после чего молодого летчика словно подменили. За несколько недель Стивенсон уничтожил 18 самолетов и 2 аэростата немцев, в короткий срок получил “Военный крест” и “Крест за летные заслуги”, а также французские ордена “Почетного легиона” и “Военный крест с пальмовыми листьями”. В промежутке между боями, несмотря на инвалидность, он завоевал звание чемпиона мира по боксу в легком весе среди любителей.

Уильям Стивенсон

Однако 28 июля 1918 года молодого аса по ошибке сбил летчик-наблюдатель французского самолета, которого Стивенсон спас, сбив три и отогнав четыре атаковавших “фарман” немецких истребителя. Раненый в ногу канадец попал в лагерь для военнопленных, но сумел сбежать оттуда, захватив на память фотографию со стола в кабинете коменданта. Так гласит версия Хайда, в действительности же архивы 73-й эскадрильи Королевского авиационного корпуса содержат лишь рапорты Стивенсона об одержанных им девяти индивидуальных воздушных победах и трех групповых, увы, не подтвержденных другими свидетельствами. К примеру, на уничтожение 21 июля 1918 года одного из заявленных летчиком “Фоккеров” претендовали еще восемь пилотов. Сведения о полученных им французских орденах также легко проверяются и не соответствуют действительности, как и утверждение о титуле чемпиона по боксу, который Стивенсон якобы завоевал, подтверждал в течение 11 лет и в 1929 году оставил ринг непобежденным. Однако, строго говоря, все эти незначительные преувеличения достаточно невинны по сравнению с упомянутыми далее претензиями на ликвидацию обергруппенфюрера СС Гейдриха, вскрытие шифров “Энигмы” и прочие чужие достижения. Кстати, в последнем случае следует отметить любопытный курьез, содержащийся в упомянутой книге Стивенсона. Ее автор настолько не в курсе событий раннего периода этой дешифровальной работы, что полагает польского криптоаналитика Мариана Реевского женщиной и утверждает, что герой его книги высоко ценил результаты, полученные “мадемуазель Марианной Реевской”[435]!

После Первой мировой войны канадец занялся изобретательством и бизнесом. Он сделал верную ставку на производство дешевых массовых радиоприемников, и к 1930 году состояние Стивенсона уже оценивалось в миллион фунтов стерлингов. Ему принадлежит заслуга в усовершенствовании метода передачи изображений по беспроволочному фототелеграфу, позволившего от теоретических изысканий перейти к его практическому использованию. Одновременно Стивенсон продолжал летать, в 1934 году завоевал Королевский кубок по воздушным гонкам, и постепенно приобрел известность в качестве прекрасного стрелка из винтовки. Принадлежащая ему компания “Саунд сити филмз” выпускала более половины всех снимавшихся в Британии кинолент, он успешно вкладывал средства в строительство, в производство автомобильных кузовов, пластмасс, цемента. Столь различные сферы деятельности помогли канадцу обзавестись многочисленными контактами, в том числе и в разведывательной службе, и в начале сентября 1939 года на него была возложена секретная миссия по срыву поставок в Германию шведской железной руды.

Именно такого человека руководитель СИС хотел видеть на посту главного резидента в Западном полушарии, особенно с учетом того, что официальные задачи резидентуры по координации разведывательной работы и обеспечению безопасности британских судов и грузов являлись лишь верхушкой айсберга. Даже проведение секретных разведывательных операций в Северной и Южной Америке имело второстепенное значение, основной упор следовало делать на постепенное и осторожное втягивание США в войну на стороне Великобритании. Сам Стивенсон отнюдь не был уверен в своем желании принять это назначение, однако все его сомнения рассеялись якобы после того, как сам Уинстон Черчилль лично заявил ему: “Ваш долг — быть там, Вы должны ехать”[436]. Последнее утверждение также, как это ни прискорбно, вымышлено, поскольку премьер-министр не напутствовал его ни этими словами, ни какими-либо иными, ибо вообще не давал ему аудиенцию.

“Тихий канадец” прилетел в Нью-Йорк накануне полного разгрома Франции. Его первой задачей являлось доведение до конца дела, уже начатого Черчиллем в переписке с Рузвельтом — получения 40 или 50 жизненно необходимых для защиты морских конвоев эсминцев в обмен на сдачу в долгосрочную аренду американцам военно-морских баз в Карибском море, на Бермудских островах и полуострове Ньюфаундленд. Для этой сделки Рузвельту требовалось согласие конгресса, а тот явно не одобрил бы ее из-за нарушения действовавшего с 1937 года федерального закона о нейтралитете, согласно которому Соединенные Штаты добровольно отказывались от многих общепринятых прав нейтрального государства. Этот нормативный акт устанавливал единый принцип продажи товаров всем воюющим сторонам, сформулированный как “cash and carry” (“плати и вези”), что означало предоплату и вывоз грузов судами под флагом страны покупателя. До ноября 1939 года указанный закон запрещал также продавать им любые предметы вооружения, военного снаряжения и оборудования, однако конгресс отменил этот параграф, лишавший производителей оружия привлекательной возможности зарабатывать на чужих войнах.

Великобритания получила требовавшиеся ей эсминцы. В значительной степени это явилось результатом проделанной Стивенсоном значительной подготовительной работы, но его миссия изначально облегчалась тем, что и сам президент искал способ ее осуществления. К поиску обходных путей подключились военный министр Генри Стимсон, морской министр Фрэнк Нокс и будущий руководитель американской разведывательной службы Уильям Джозеф Донован, по прозвищу “Дикий Билл”, которому Британия во многом обязана широкомасштабной военной помощью со стороны якобы нейтральных до 1941 года Соединенных Штатов. Покопавшись в законодательстве, они обнаружили, что стоящие на приколе устаревшие эскадренные миноносцы проданы не могут быть ни в коем случае. Зато они могут быть переданы и исключительно на безвозмездной основе, если президент представит доказательство, что подобная передача укрепит безопасность страны. Такой путь позволял обойти требование получения санкции конгресса и законно оформить сделку исполнительным указом Рузвельта, что и было сделано. Свою первую задачу в США Стивенсон решил успешно. Точно так же попали к англичанам и другие виды военного снаряжения, например, сто бомбардировщиков, миллион винтовок и совершенно секретные бомбардировочные прицелы “Норден”, передачу которых правительство долго не разрешало из опасения возможности попадания их в руки немцев со сбитых британских бомбардировщиков. Однако Стивенсон сумел доказать, что германские агенты успели похитить технологию их изготовления, и секрета для Германии этот прицел уже не представляет. Позднее на пути оказания военной помощи вообще перестали попадаться подводные камни американского законодательства, поскольку принятый в марте 1941 года закон о “ленд-лизе” окончательно развязал президенту руки. Теперь глава исполнительной власти уже вполне официально имел право “продавать, передавать, обменивать, давать взаймы, сдавать в аренду и иным путем распоряжаться военными материалами, необходимыми для правительства любой страны, оборону которой президент считает жизненно важной в интересах обороны Соединенных Штатов”[437].

Вторая тактическая задача британцев была жизненно важной и сама по себе, однако в действительности являлась составной частью стратегической линии Лондона по постепенному втягиванию США в войну. Необходимо было добиться участия американских боевых кораблей в конвоировании британских транспортов с грузами. Успешному выполнению поставленной задачи весьма способствовало непродуманное эмоциональное решение Гитлера. После получения сведений о передаче американских эскадренных миноносцев англичанам он отменил последние ограничения на ведение подводной войны и при некоторых условиях разрешил своим подводникам атаковать также и суда под флагом США. Естественно было ожидать, что на этой почве рано или поздно возникнут инциденты, и они не замедлили последовать. Потопление немцами в мае 1941 года египетского парохода “Замзай” со 150 американцами на борту не было напрямую связано с новой военно-морской политикой США, однако уничтожение американского судна “Робин Мур”, команду которого германские подводники даже и не подумали спасать, уже явилось ее непосредственным следствием. Ситуация неотвратимо вела к боевым столкновениям между кораблями, казалось бы, не враждовавших друг с другом Соединенных Штатов и Германии, и 4 сентября 1941 года произошло первое из них. Эсминец “Грир” установил эхолокационный контакт с немецкой подводной лодкой, та в ответ выпустила торпеду, а корабль в свою очередь атаковал ее глубинными бомбами. Все атаки остались безрезультатными. Первая жертва была понесена 31 октября, когда подводная лодка кригсмарине в 600 милях к западу от Ирландии потопила сопровождавший конвой НХ-156 американский эсминец “Рубен Джеймс”. Необъявленная война США против Германии в Атлантике разгоралась.

Еще до всех этих драматических событий в январе 1941 года государственный департамент принял решение зарегистрировать в качестве действующего на территории Соединенных Штатов иностранного агентства “Британскую миссию по координации безопасности” (БСК). В тексте документа указывалось: “С целью координации и связи между различными британскими миссиями и правительственными органами Соединенных Штатов Америки по всем вопросам безопасности, возникающим в настоящей ненормальной обстановке, организовывается Британская миссия по координации безопасности, работающая под контролем директора по координации безопасности, действующего с помощью находящегося при нем аппарата”[438]. Этим директором, естественно, являлся Стивенсон, а нейтральное название для новой службы придумал сам Гувер. Он же распорядился передать в пользование англичан один из собственных защищенных каналов коротковолновой радиосвязи. Задачи БСК далеко не ограничивались координацией безопасности. Она изначально планировалась как полноценная региональная резидентура, своего рода совместный филиал МИ-6, МИ-5 и СОЕ в Западном полушарии, с задачами вскрытая деятельности противника, мобилизации общественного мнения США в пользу Британии, организации мер безопасности против угрозы диверсий на британских судах и других объектах, а также для руководства мексиканской и латиноамериканскими резидентурами разведки. Следует отметать, что “станция” СИС существовала в Нью-Йорке с 1921 года, ее поочередно возглавляли Морис Джефе, Генри Мэйн, Джордж Тэйлор и Джеймс Пэджет. Основной задачей резидентуры являлось не проведение операций, а поддержание контактов с ФБР, поскольку Гувер крайне негативно относился к действиям на территории США любых, в том числе и самых дружественных разведывательных служб.

На первых порах деятельность БСК протекала под традиционным прикрытием бюро паспортного контроля, но позже, по мере разрастания аппарата, ее основные службы перебрались на 35-й и 36-й этажи “Рокфеллеровского центра” в Нью-Йорке. Штат своей штаб-квартиры Стивенсон в основном набирал не из числа профессионалов разведки. Он делал ставку на людей с широкими связями в деловых и политических кругах, а также на специалистов в экономике, финансах, транспорте и других сферах деятельности, на которые, как он предполагал, вскоре распространятся операции БСК. На первом этапе “тихий канадец” планировал осуществить проникновение в прогерманские и пронацистские институты, а также дипломатические представительства рейха в США, поэтому географически, помимо Нью-Йорка, миссия должна была действовать в Вашингтоне, Сиэтле, Лос-Анжелесе и Сан-Франциско. Первые же месяцы работы показали, что ограничение операций исключительно территорией Соединенных Штатов не позволит достичь существенных результатов, и БСК немедленно распространила свое влияние значительно дальше. В качестве следующего шага Стивенсон установил взаимодействие с возглавлявшимся Чарльзом Уоткинс-Менсом британским цензорским пунктом на Бермудских островах, а позднее активно способствовал организации аналогичного пункта и в самом Нью-Йорке. В число зарубежных партнеров БСК вошла Канадская королевская конная полиция (РКМП), на которую возлагалось контрразведывательное обеспечение доминиона. Операции в странах Латинской Америки относились к компетенции местных резидентур, однако руководила ими все та же БСК. В отличие от центрального аппарата миссии, их штаты были укомплектованы преимущественно профессиональными разведчиками, и сочетание оперативных возможностей загранточек с позициями штаб-квартиры в США давало неплохие результаты. Это оказалось весьма полезным, когда 1 июля 1940 года Гувер наконец-то добился от президента разрешения заниматься внешней разведкой, хотя его радость и омрачалась ограничением на работу ФБР исключительно в Западном полушарии.

История создания в составе Федерального бюро расследований структуры для ведения оперативной работы за пределами Соединенных Штатов началась 3 июня 1940 года, после образования в составе Межведомственного комитета по разведке (ИИК) подкомитета для подготовки и выработки рекомендаций по созданию отдельной Службы специальной разведки. Итоги его работы были рассмотрены и утверждены 11 июня на очередном заседании ИИК. Поскольку деятельность предлагаемого к созданию органа должна была осуществляться за рубежом, окончательные рекомендации было предложено сделать помощнику государственного секретаря США Берлу. Президент изучил представленные материалы и не согласился с рядом выводов, прежде всего, с автономностью предполагаемого к созданию органа. Рузвельт распорядился: “ФБР должно быть ответственным за внешнюю разведывательную работу в Западном полушарии по запросам государственного департамента… Существующие структуры военной разведки и военно-морской разведки должны ведать остальным миром, в случае возникновения такой необходимости… Разумеется, предлагаемая дополнительная разведывательная работа не должна осуществляться за счет какой-либо работы, выполняемой в настоящее время”[439]. В результате Гувер получил шанс, которого добивался уже давно, и 1 июля организовал с составе ФБР Службу специальной разведки (СИС) с задачами добывания информации по операциям германских, итальянских и японских спецслужб в Латинской Америке, а также вскрытия, отслеживания и нейтрализации вражеских разведывательных, диверсионных и пропагандистских агентурных сетей. Ее первым руководителем стал помощник директора ФБР Перси Е. (“Сэм”) Фоксуорт. Впоследствии, 15 января 1943 года он вместе со специальным агентом ФБР и 33 другими американцами разбился насмерть во время катастрофы военно-транспортного самолета С-54 в джунглях Голландской Гвианы. Направляемые на места специальные агенты проходили серьезную подготовку в области истории и социальной системы стран пребывания, изучали местный язык, шифры и методы работы германской разведки в той мере, в какой они были тогда известны американцам. Богатая сырьем Латинская Америка была разделена на шесть зон безопасности, в каждую из которых отправились спецагенты СИС со статусом консульских офицеров безопасности. В 1941 году в 26 портах континента разместились 26 спецагентов по охране грузов и судов. Помимо них, к октябрю 1942 года Служба специальной разведки располагала в Латинской Америке 156 специальными агентами под разнообразными прикрытиями[440].

Возникновение СИС буквально сразу же встретило резкие возражения военных. Уже 23 июля глава МИД Шерман Майлс письменно предложил Гуверу ограничиться внешней контрразведкой и борьбой с подрывными элементами в странах Латинской Америки, поскольку, по его словам, СИС была создана вследствие необходимости подтверждения информации, поступающей от военных атташе, сведениями, добытыми оперативным путем. Однако опытный в административной борьбе директор ФБР отверг это требование, сославшись на отсутствие в рекомендациях ИИК каких-либо ограничений направлений оперативной работы Службы специальной разведки. В течение 1940 и 1941 годов Гувер продолжал вести аппаратные битвы с генералом Майлсом, опасавшимся, что специальные агенты СИС ФБР в Западном полушарии затмят его военных атташе в области сбора информации. На протяжении полутора лет работа СИС осуществлялась на, мягко говоря, не вполне легитимных началах, а именно исключительно на телефонном указании президента от 24 июня 1942 года. Даже после вступления США в войну в декабре 1941 года Гувер не сразу смог получить от Рузвельта официальное подтверждение законности существования СИС, лишь 16 января 1942 года президент подписал директиву, официально уполномочивающую ФБР на проведение секретной разведывательной работы в Западном полушарии. Строго говоря, именно Служба специальной разведки ФБР, а не ведомство Координатора информации, являлась первым правительственным органом Соединенных Штатов Америки, уполномоченным на ведение агентурно-оперативной работы за рубежом.

С внешней разведкой Гувер ранее не сталкивался и поэтому, естественно, соответствующим образом подготовленных сотрудников не имел. Директора Федерального бюро расследований выручил Стивенсон, организовавший стажировку в Аондоне двух его старших специальных агентов по курсу разведывательной подготовки с уклоном в германское направление. Британцы помогли Гуверу создать собственные латиноамериканские резидентуры, а один из сотрудников Бюро прошел практику в цензорском пункте на Бермудах, где обучился не только филигранной технике негласного вскрытия корреспонденции, но также методам оценки и использования полученной таким путем информации. В результате ФБР на протяжении Второй мировой войны смогло подготовить и направить в Аатинскую Америку 360 своих агентов. Оказанная Стивенсоном помощь еще более сблизила руководителей БСК и ФБР, хотя их отношения в течение последующих лет неоднократно подвергались серьезным испытаниям, особенно в ходе создания американцами политической разведывательной службы.

Все же на первом месте в БСК стояли вопросы безопасности, которыми непосредственно занимались 30 офицеров в США и 45 в Латинской Америке. В течение первого года Второй мировой войны объем британских заказов в Соединенных Штатах достиг четырех миллиардов долларов, из которых не менее трех миллиардов были направлены на расширение принадлежащих англичанам предприятий. Естественно, весь этот громадный финансово-промышленный комплекс нуждался в защите. Прежде всего, следовало попытаться отсечь недобросовестных контрагентов, способных воспользоваться лихорадкой военных заказов и, получив оплату, либо вообще не выполнить их, либо выполнить с существенными нарушениями по срокам и качеству. Для этого летом 1940 года руководитель Британской закупочной комиссии Артур Парвис назначил Митчелла Хэммита офицером безопасности, курировавшим секции расследований в сфере кредитования и безопасности торгового флота. БСК вначале тесно сотрудничала с этими секциями, но почти сразу же они были переданы в ее состав. Все привлеченные к выполнению британских заказов подрядчики проверялись как на деловую надежность, так и на возможную связь с противником. Контроль за безопасностью выполнения контрактов не являлся разовой процедурой, он сопровождал весь производственный процесс, начиная от поставок сырья и заканчивая отгрузкой готовой продукции. Естественно, технический контроль считался прерогативой не спецслужбы, а Инспекционного совета Великобритании и Канады, подразделения которого располагались в Оттаве, Нью-Йорке и некоторых других городах. Помимо коммерческой и финансовой безопасности, БСК обеспечивала и физическую безопасность британских интересов в США. В стране проживало не менее 6 миллионов этнических немцев и 4 миллионов итальянцев, работавших на разных, в том числе весьма ответственных объектах и постах и представлявших для германской и итальянской разведок обширнейшую вербовочную базу. Важным направлением являлось предотвращение диверсий на судах с британскими грузами, поэтому в портах США им занимались свыше 30 консульских офицеров безопасности и их помощников, а в портах Южной Америки — свыше 45. За время войны они провели не менее 30 тысяч противодиверсионных проверок и иных мероприятий[441].

Однако Британская миссия по координации безопасности не собиралась замыкаться на противодействии примитивному шпионажу, поскольку намного более серьезную угрозу представляли совершаемые в обход закона о нейтралитете, но приносящие высокую прибыль торговые сделки респектабельных бизнесменов с державами “оси”. Для работы по этой линии в БСК существовал отдел безопасности с секциями по проведению расследований в области безопасности и кредитования. Они были укомплектованы первоклассными финансовыми и торговыми экспертами, да и сам Стивенсон являлся весьма авторитетной фигурой в этой области и почти всегда был способен профессионально оценить тот или иной проект или сделку. Несколько позже из Британской закупочной комиссии в БСК перекочевал отдел статистики и анализа, оказавшийся едва ли не самым полезным ее подразделением.

Миссия вела против немцев самую настоящую тайную экономическую войну. Широкие связи Стивенсона в правительственных, промышленных и финансовых кругах позволили со временем создать подробную картину реальной собственности немцев в Соединенных Штатах, а позднее и в других странах Западного полушария. Далее БСК действовала по обстановке, но чаще всего проводила массированные акции по дискредитации работавших с немцами бизнесменов. Серьезное внимание уделялось пресечению контрабанды стратегически важных материалов, в особенности платины, в перевозке которой германские агенты достигли немалой изощренности. Она вывозилась в фотоаппаратах, в банках с персиковым компотом, из нее даже делали миски для воды, которые затем отправлялись в Европу в клетках с канарейками. БСК немало поработала для разоблачения импорта в США награбленных немцами в Голландии и Бельгии бриллиантов и в основном сумела перекрыть этот источник поступления в рейх твердой валюты. Бриллианты из Брюсселя и Амстердама попадали на американский континент сложным путем. Вначале камни доставлялись в Рим, оттуда самолетами авиакомпании “ЛАТИ” прибывали в Бразилию, после чего в дипломатической почте приходили в Вашингтон и там продавались для финансирования агентурных и пропагандистских операций. В 1940 году по тому же маршруту из Германии в США прибыли 8 миллионов наличных долларов для ведения антирузвельтовской пропаганды на предстоящих президентских выборах. БСК провела операцию против “А.А.Т.П” и сыграла некоторую, хотя и второстепенную роль в обрыве этой цепочки транспортировки.

Однако “торговля с врагом”, то есть внешнеэкономические связи предприятий Соединенных Штатов с Германией, была значительно шире, масштабнее и опаснее. Она приносила своим участникам настолько крупную прибыль, что ее прекращение требовало неимоверных усилий и во множестве случаев оказалось не под силу даже президенту. В связи с этим в первую очередь следует упомянуть организованный в 1930 году в Базеле Банк международных расчетов (БИС), первоначально специально учрежденный центральными банками Великобритании, Бельгии, Франции, Германии и Италии, а также крупнейшими частными банками США и Японии для обеспечения взимания с Германии репарационных платежей. Достаточно скоро он превратился в свою полную противоположность и стал служить одним из основных каналов подпитки Третьего рейха валютой. Несмотря на усилия правительств стран антигитлеровской коалиции, банк активно выполнял эти функции до самого конца войны. В 1938 году после аншлюса в БИС попало захваченное нацистами австрийское золото, а несколько позже и все 48 миллионов долларов золотого запаса Чехословакии. Перед самым захватом Праги банк ЧСР успел дать указание о переводе золота в Великобританию, однако немцы принудили членов его правления отменить собственные инструкции и вернуть активы обратно. Впоследствии выяснилось, что золото все это время хранилось в Лондоне, но британские банкиры исправно зачислили его стоимость на корреспондентские счета БИС и не заблокировали их даже после вступления страны в войну. Для пресечения этой деятельности влияние разведки оказалось недостаточным, находившиеся в распоряжении банка гигантские суммы давали ему практически полную независимость и позволили просуществовать до 1946 года. Пресечению деятельности БИС не помогло и активное противодействие друга Рузвельта, министра финансов Соединенных Штатов Генри Моргентау, влияние денег оказалось сильнее.

Глубоко интегрировались в торговлю и финансовые операции с рейхом компании, принадлежащие Нельсону Рокфеллеру, особенно “Чейз Нэйшнл Бэнк” и “Стандард Ойл Компани оф Нью-Джерси”. Банк, например, только в 1939 году инвестировал 25 миллионов долларов в военную экономику Германии и не отозвал кредит после начала войны и вступления в силу закона о нейтралитете. Якобы обычная финансовая деятельность по скупке и продаже немецкой марки в действительности была направлена на реализацию специальной программы, согласно которой проживающие в США немцы могли скупать ее значительно дешевле рыночной стоимости. Это вызвало бум рейхсмарки и значительно способствовало поддержанию экономики рейха в условиях войны. Не следует полагать, что “Чейз” действовал вслепую, члены его правления были прекрасно осведомлены о состоянии дел и о том, что все подобные сделки проходят тщательный контроль с немецкой стороны. Оценивая ситуацию, юрист К. Фат пришел к заключению: “С середины 30-х годов стало непреложным правило, по которому любая немецкая промышленная группа, если она собиралась заключить сделку вне пределов Германии, должна была представить в “Рейхсбанк” полный текст проекта контракта. “Рейхсбанк” был вправе отклонить его или изменить по своему усмотрению. Следует отметить, что “Рейхсбанк” не санкционировал ни одной сделки, которая шла вразрез с планами нацистского государства и не продвигала его хоть на шаг вперед на пути к мировому господству. Иными словами, любая американская компания, заключавшая соглашение или просто торговавшая с немецкой фирмой, практически имела дело непосредственно с самим Гитлером”[442]. Совершенно вопиющая ситуация возникла после падения Франции, когда Рузвельт, во избежание попадания активов в руки немцев, 17 июня 1940 года распорядился заморозить все французские авуары в американских банках. Вопреки этому руководство “Чейза” перевело в Южную Америку один миллион долларов, сохранив эту сумму для финансирования операций немцев в Западном полушарии.

“Стандард Ойл Компани оф Нью-Джерси” в 1941 году являлась крупнейшей среди нефтяных компаний мира и располагала собственным танкерным флотом с немецкими экипажами. Ее суда регулярно перевозили германских агентов, которых время от времени перехватывали осуществлявшие блокаду побережья британские корабли. Позднее, во избежание конфискации своих танкеров, “Стандард Ойл” уволила немецкие экипажи, а флот перевела под панамский флаг, но продолжала поддерживать тесное сотрудничество с рейхом. Суда компании везли нефть из венесуэльского порта Аруба на Канарские острова, где ее частично использовали для бункеровки германских подводных лодок, а частично перекачивали в немецкие танкеры и доставляли в Гамбург. Морская разведка США докладывала: “Примерно 20 % этих поставок предназначаются для фашистской Германии, причем команды шести судов из тех, которые осуществляют перевозки по этому маршруту, набраны преимущественно из нацистов. Нашему агенту удалось выяснить, что немецкие подводные лодки, постоянно курсирующие в районе Канарских островов, подходят туда именно с целью заправки. Этот же агент обратил внимание на следующее: до сих пор ни один из танкеров концерна “Стандард Ойл” не был торпедирован ВМС Германии, в то время как суда других американских компаний, действовавших на иных маршрутах, постигла такая участь”[443]. Однако в пресечении сделок подобного уровня усилия и американской, и британской секретных служб оказывались, как правило, безрезультатными.

Зато в менее высоких эшелонах общества работа шла намного успешнее. На канале морского судоходства действовала созданная англичанами система судовых наблюдателей, а проще говоря, негласных сотрудников БСК из числа экипажей английских, американских и нейтральных торговых судов. Эта люди не только боролись с контрабандой, но иногда выполняли и настоящие разведывательные поручения, особенно в части отслеживания перемещений кораблей и судов стран “оси”. Однако осенью 1941 года государственный департамент расценил подобную деятельность как нарушающую американское законодательство, и БСК передала наблюдателей морской разведке США (ОНИ), сохранив агентуру только в составе британских экипажей.

Англичане всегда придавали большое значение пропагандистским мероприятиям и мобилизовывали на них значительные силы. Прежде всего, они стали проводить кампании против изоляционистских организаций, среди которых наиболее влиятельным являлся комитет “Америка прежде всего”. Он пользовался в Соединенных Штатах значительным авторитетом и имел на своем счету немало шумных акций. Например, выступавшего в Детройте посла Великобритании лорда Галифакса американки забросали яйцами и помидорами, и после сорванного мероприятия тому оставалось лишь грустно отметить: “У нас в Англии нет таких излишков”[444]. БСК пыталась дезорганизовывать публичные мероприятия комитета “Америка прежде всего”, при этом одним из излюбленных методов срыва заседаний являлось распространение фальшивых дубликатов билетов на них. Посетители спорили и ссорились из-за мест, и мероприятия проходили далеко не так гладко, как планировали их организаторы. Однако, как минимум, в одном случае эта тактика привела к противоположному результату, поскольку с невольной помощью миссии Стивенсона полупустой зал значительно пополнился слушателями. В тесном контакте с англичанами действовали антанацистские общественные организации “Комитет борьбы за свободу” и “Группа ста”. Однажды после выступления прогерманского конгрессмена Гамильтона Фиша один из членов “Комитета борьбы за свободу” демонстративно передал ему карточку с надписью: “Фюрер благодарит Вас за Вашу лояльность”[445], а специально дежуривший фотограф крупным планом запечатлел эту сцену. Снимок вместе с текстом был помещен на первые полосы нескольких антана-цистских изданий и ощутимо дискредитировал Фиша. Нельзя сказать, что усилия Британии оставались для изоляционистов секретом. Когда после нападения на Перл-Харбор Соединенные Штаты объявили войну Японии, один из сенаторов-изоляционистов меланхолично отметил: “Это как раз то, что планировали для нас англичане”[446].

Одним из наиболее серьезных расследований в этой области являлось возникшее в начале 1941 года так называемое “Дело о черной почте”. Сенаторы и конгрессмены-изоляционисты рассылали в полагавшихся им по должности франкированных, то есть освобожденных от уплаты почтовых расходов конвертах не только собственные изоляционистские речи, но и другие специально подготовленные пропагандистские материалы. Специалисты БСК сравнили конверты, исходившие из офисов различных членов конгресса, и обнаружили, что адреса на них печатались, как ни странно, на одной и той же пишущей машинке весьма редкой марки “Эллиот”. Проверка показала, что во всем Нью-Йорке имеются только три машинки такого типа, одна из которых принадлежит немецкой культурной организации “Общество Штойбен”. Стивенсон предал гласности этот факт, и в ходе последующего расследования выяснилось, что в обход существовавших правил общество приобрело для своих целей миллион франкированных конвертов. Однако наложенный решением суда на “Общество Штойбен” штраф не помог сократить поток пропагандистских посланий. Вскоре продолжавшая расследование БСК выяснила, что все они исходят из офиса Фиша, и что процессом дирижирует его неприметный секретарь Джордж Хилл. По состоянию на 18 июня 1941 года они разослали выбранным наугад респондентам 107 тысяч писем, в каждом из которых содержалось краткое послание конгрессмена с предупреждением об опасности грядущей войны и опять-таки франкированная открытка с обратным адресом его офиса, в которой предлагалось отметить один из двух возможных ответов: “Я против вступления Соединенных Штатов в войну” или “Я за вступление Соединенных Штатов в войну”. Следует констатировать, что в полученных Фишем открытках американцы высказались за изоляционизм в весьма убедительной пропорции 9:1. Это являлось вполне добротным материалом для подготовки общественного мнения и базой для соответствующих речей в конгрессе. Гамильтон Фиш отнюдь не был ни приверженцем нацизма, ни германофилом, ни антисемитом, наоборот он постоянно и последовательно выступал против всех перечисленных явлений. Он совершенно искренно полагал, что Соединенные Штаты должны держаться в стороне от военного конфликта в Европе, и только это привлекло к нему внимание немцев, фактически использовавших конгрессмена втемную. Тем не менее, объективно его деятельность оказалась на руку рейху. Суд учел это обстоятельство и приговорил Джорджа Хилла к тюремному заключению на срок от 2 до 6 лет, а Фиш избежал скандала, добровольно поступив на военную службу. Возникшие неприятности не отразились на здоровье конгрессмена, он прожил долгую жизнь и умер в 102-летнем возрасте 18 января 1991 года.

В ходе следствия всплыла фигура намного более значительного пропагандиста, уже упоминавшегося талантливого журналиста немецкого происхождения Георга Сильвестра Вирека, по слухам, внебрачного сына бывшего германского императора Вильгельма II. Он состоял в постоянной переписке с отделом внешнеполитической пропаганды МИД Германии и в период между сентябрем 1939 и декабрем 1941 года получил для финансирования пропагандистской деятельности более 100 тысяч долларов (по другим данным — не более 50 тысяч). В сентябре 1941 года большое жюри признало его виновным в сокрытии от американской общественности подлинных имен авторов книг, издававшимся им через упоминавшегося ранее Фландерса Холла. Совершенно очевидно, что такой вердикт явился следствием действий БСК, поскольку подобная практика в еще более широких масштабах осуществлялась в США англичанами, но никто из них не услышал даже упрек в свой адрес.

Однако подлинные неприятности начались у Вирека месяцем позднее. 8 октября семь агентов министерства юстиции без ордера на обыск вторглись в его квартиру, изъяли погашенные чеки, книги и другие бумаги и арестовали немца, который вскоре был выпущен на свободу под залог в 15 тысяч долларов. Само по себе ведение антивоенной и прогерманской пропаганды не являлось преступлением, но Вирек, согласно обвинительному заключению, “готовился к массовому распространению речей, содержавших нападки на внешнюю политику правительства США, путем использования привилегий депутатов во франкировании писем”[447], а также был уличен в тайных сношениях с министерством иностранных дел Третьего рейха. Прокурор в своей речи высокопарно назвал его “главой и мозгом вероломной пропагандистской машины, занятой саботированием усилий президента по обращению внимания американского народа на эту угрозу”[448]. Доказательства связи Вирека с правительственными органами рейха БСК получила от контролера цензорского пункта на Бермудских островах Нади Гарднер, ранее отличившейся в перехвате корреспонденции за подписью “Джо. К”. На суде журналист-разведчик заявил, что хотел лишь воспрепятствовать войне между страной его рождения и страной его выбора, которой он всецело предан и верен. 5 марта 1942 года Вирека признали виновным и приговорили к максимально возможному тюремному заключению сроком от 2 до 6 лет. Адвокаты опротестовали решение, и новый суд состоялся лишь в 1943 году. Судья, отменив предыдущий приговор как необоснованный и ущемляющий права подсудимого, тем не менее, по новым обстоятельствам подтвердил заключение его в тюрьму, на этот раз на срок от 1 до 5 лет.

БСК проводила множество пропагандистских акций, в том числе и с помощью контролируемых ей коротковолновых вещательных радиостанций, которыми не располагало даже правительство Соединенных Штатов, однако их рассмотрение не входит в задачу данной книги. Следует отметить лишь наличие в распоряжении Стивенсона специальной секции активных дезинформационных мероприятий (“Станция М”) с химической лабораторией. В ней подделывались письма и документы, имитировались шрифты пишущих машинок, почерки и подписи на любом языке мира. В этой работе “Станции М” активно помогал цензорский пункт, периодически поставлявший бумагу, образцы подписей и оттисков печатей, подлинные письма для последующего использования в пропаганде и активных операциях. В качестве примера можно упомянуть одну из акций по дискредитации чеха-коллаборациониста, родственники которого проживали в Латинской Америке. Специалисты “Станции М” извлекли из их корреспонденции подлинные факты его биографии и за подписью некоей Анны отправили ему же из Сантьяго три письма, с расчетом на их несомненный перехват немецкими цензорами. Там наряду с неопровержимо точной информацией, фигурировали специально имитировавшие код фразы, например: “Отец поймал 75 рыб в среду 17-го, брат был нездоров, но поймал 82”, или “Я вязал Карлу свитер, на который пошло 14 мотков шерсти, каждый по 60 футов длиной, хотя два были только по 28 футов”[449]. Расчет БСК оказался верен. Цензоры немедленно обратили внимание на странные высказывания, а контрразведчики из гестапо были полностью убеждены, что за непонятными фразами скрывается неуклюжая попытка передать какое-то закрытое сообщение. Чех, естественно, ни в чем не признавался, однако не смог опровергнуть приведенных в письмах действительных фактов своей биографии и был казнен.

“Станция М” организовала интересную операцию по психологическому давлению на сторонников нацизма в нейтральных странах, преимущественно латиноамериканских. Ее автором был польский профессор-эмигрант, придумавший “захватывающее времяпровождение для всех сторонников демократии”[450] под названием “Вик” (сокращение от “victory” — “победа”). Эта игра, описанная в анонимно изданных БСК брошюрах, состояла в том, что группы противников нацизма избирали себе жертвы из числа местных фашистов и травили их всеми возможными способами. За различные, желательно вписывавшиеся в рамки закона более или менее крупные пакости начислялись очки, и участники “Вика” соревновались между собой в счете. В брошюрах рекомендовались типовые акции, начиная от заказа по телефону на адрес жертвы массы громоздких и дорогих товаров с оплатой после доставки и кончая телеграммой на домашний адрес, извещавшей женатый объект о беременности якобы имеющейся у него любовницы. Не были забыты и более тривиальные способы. Можно было отравить собаку нациста, проколоть шины его автомобиля, вылить ведро бензина или краски в резервуар с питьевой водой, а также доверительно распространять в обществе слухи о его импотенции, гомосексуальных наклонностях или венерическом заболевании. Список являлся далеко не исчерпывающим и лишь систематизировал основные направления, главная ставка делалась на фантазию исполнителей. В ряде случаев “Вик” серьезно отравил жизнь своим жертвам, которым часто становилось просто не до политической деятельности.

Безусловно, “игры сторонников демократии” представляли отнюдь не главную задачу британской разведки на американском континенте, одним из важнейших направлений деятельности БСК считалось проведение разведывательных операций против расположенных в Вашингтоне посольств вишистской Франции и Италии.

Итальянское посольство представляло значительный интерес как с точки зрения получения информации, так и в качестве возможного источника военно-морского шифра, поскольку как раз в 1940 и 1941 годах проходили самые ожесточенные сражения за господство на Средиземном море. Считается, что наряду с использованием радиолокации именно компрометация шифров послужила причиной поражения итальянцев в бою у мыса Матапан 28–29 марта 1941 года. Они потеряли три крейсера и два эсминца, тяжелые повреждения получил линкор “Витторио Венетто”, а их противники добились всего этого ценой потери одного самолета и легкого повреждения крейсера. Агентурное проникновение в посольство сумела осуществить 30-летняя американка Эми Элизабет Пак (“Синтия”, позднее “Кэтрин Гордон”), один из лучших агентов БСК и обаятельная женщина, без труда возобновившая прерванные ей еще в 1938 году близкие отношения с 60-летним военно-морским атташе Италии в Вашингтоне контр-адмиралом Альберто Лаисом. Трудно поверить, но, по утверждению М. Хайда, атташе настолько увлекся новой любовницей, что в начале 1941 года по ее просьбе дал прямой приказ шифровальщику посольства за вознаграждение передать ей шифрблокноты, которые в БСК немедленно скопировали и переслали в Лондон. Верить в эту историю и в самом деле не следует, поскольку ее приписали реально существовавшей и вполне успешно работавшей “Синтии” для маскировки долго скрывавшегося факта прочтения англичанами шифров “Энигмы”. Британские дешифровальщики действительно проинформировали командующего флотом на Средиземном море адмирала Каннингхэма о предстоящем выходе итальянской эскадры, однако эта информация была извлечена из радиообмена люфтваффе, прикрывавшего выход кораблей своего союзника. Кстати, в 1967 году сыновья умершего в 1951 году Лаиса опротестовали в итальянском суде публикации, в которых адмирала изображали предателем. Они выиграли процесс, и информация об этом по настоянию министерства обороны Италии была опубликована в трех ведущих газетах Восточного побережья Соединенных Штатов.

Элизабет Пак

Сказанное ни в коей мере не умаляет действительные заслуги Пак. Секретный послевоенный отчет БСК характеризовал заслуги “Синтии” следующим образом: “Трудно переоценить важность ее работы… Ее убежденность была безупречной, а ее лояльность к руководству — полной. Она не была жадной к деньгам, а лишь жадно служила делу, в которое верила. Фактически ей платили небольшое вознаграждение, лишь немного превышавшее ее расходы на жизнь, хотя общую ценность ее работы для Британии можно измерить миллионами”[451]. Эта женщина (девичья фамилия Тоурп) работала на СИС еще с предвоенного времени, когда после брака с 49-летним дипломатом Артуром Джорджем Паком она получила второе (британское) гражданство и жила вначале в Латинской Америке, а позднее — в Испании. Однако, судя по всему, формальная вербовка молодой красавицы состоялась в марте 1938 года в период ее пребывания в Польше, где она сумела обольстить руководителя аппарата министра иностранных дел Йозефа Бека графа Михаила Дубенского. Пак принял на связь резидент СИС, глава бюро паспортного контроля посольства Британии в Варшаве подполковник Джек Шелли. По некоторым, правда, непроверенным утверждениям, именно по этому каналу англичане впервые узнали о ведущихся в Польше работах по вскрытию германской “Энигмы”. В сентябре того же года связь американки с польским ответственным работником получила огласку, и хотя контрразведка не усмотрела в ней шпионского подтекста, Артура Пака попросили покинуть страну вместе с супругой. Госдепартамент США в мае 1939 года направил его в Чили, где Элизабет под псевдонимом “Томас” регулярно публиковала в местной прессе острые антигерманские статьи. Вскоре личность их автора перестала быть секретом, и посол рейха в Сантьяго обратился к правительству с жалобой на неправильное понимание госпожой Пак дипломатического статуса. В результате в январе 1941 года “Синтия” возвратилась в Вашингтон без мужа и получила полную возможность удовлетворить свою страсть к авантюрам и сексуальным похождениям. Основная деятельность агентессы проходила после 1941 года, поэтому она будет описана в соответствующей главе. В отличие от ситуации со Стивенсоном, приписывание “Синтии” отдельных не существовавших в действительности достижений не может считаться банальным обманом, поскольку оно было частью проводившейся операции по прикрытию программы “Ультра”.

В марте 1941 года морская разведка Италии запланировала диверсионную акцию против собственных торговых судов, блокированных англичанами в портах США. Справедливо полагая, что вступление Соединенных Штатов в войну против держав “оси” является вопросом нескольких месяцев, после чего суда все равно перейдут в руки американцев как военные трофеи, итальянцы собирались безвозвратно привести в негодность их главные двигатели и навигационное оборудование. Аналогичную акцию в отношении своих судов намеревались осуществить и немцы. Адмирал доверительно поделился с “Синтией” этой информацией, после чего БСК, выждав, пока несколько единиц будут приведены в немореходное состояние, сообщила об этом американцам. В результате госдепартамент США односторонним актом взял суда под правительственный контроль, мотивируя это серьезной угрозой для безопасности мореплавания, которую создают потерявшие способность к передвижению плавсредства. Германская и итальянская ноты протеста были отклонены, а самому Лаису как персоне нон грата предложили в кратчайший срок покинуть страну. Адмирал благоразумно предпочел не подвергать семью опасностям войны и оставил ее в спокойной Америке, а перед посадкой на судно демонстративно прощался на причале с “Синтией”, не обращая внимания на находившихся тут же заплаканную и опозоренную жену и детей. Вскоре посольство закрылось, и у БСК стало одним объектом меньше.

После подписания перемирия с Германией правительство побежденной Франции перебралось из оккупированного Парижа на юг, в Виши. Новый министр иностранных дел урезанной страны Пьер Лаваль назначил на ответственный пост посла в Вашингтоне своего верного сторонника Гастона Анри-Хайе, немедленно по прибытии в американскую столицу заявившего персоналу: “Наша первейшая задача заключается в том, чтобы установить тот факт, что Англия предала Францию и поэтому является ее действительным врагом. Любые средства, находящиеся в нашем распоряжении, должны быть использованы для того, чтобы убедить американские официальные круги и общественность в том, что это является правдой”[452]. Главной задачей БСК в отношении французского посольства считалось проведение активных контрпропагандистских мероприятий, и лишь во вторую очередь — получение разведывательной информации.

Следуя давним традициям французской секретной службы, посольство Виши включилось в проведение оперативных мероприятий в Соединенных Штатах, что оказалось фатальной ошибкой. Достаточно быстро БСК установила, что контрразведкой и вопросами безопасности в нем занимается помощник посла Жан-Луи Мюза, разведку же по направлениям возглавляют военный атташе Бертран Вин и бывший пресс-атташе Шарль Брусе. Вскоре эти данные с приведением убедительных подробностей появились в американских газетах и сильно дискредитировали правительство Виши, тем самым оказав содействие возглавляемому Шарлем де Голлем движению “Свободная Франция”. БСК располагала в посольстве агентом, которым являлся тот самый Брусе, в связи с сокращением штатов в июле 1941 года переведенный на более низкую и значительно хуже оплачиваемую должность. Финансовые проблемы француза и его более чем прохладное отношение к режиму Виши явились фоном, на который наложилось личное обаяние “Синтии”, прибывшей в посольство в сопровождении еще одной женщины под видом журналистки для взятия интервью у посла Анри-Хайе. Знакомство продолжилось, вскоре Пак и Брусе стали любовниками, и почти сразу же француз согласился на сделанное ему вербовочное предложение. Вербовка была произведена под “чужим флагом” — от имени разведки Соединенных Штатов. Новый источник оказался очень полезным и давал массу информации, а в дальнейшем помог в проведении мероприятия по физическому проникновению в посольство.

В июне 1940 года англичане интенсивно готовились к операции “Катапульта” — захвату и выведению из строя боевых кораблей Виши, которые могли быть использованы немцами после оккупации юга Франции. В этот период особо важной задачей являлось получение ключей к французскому военно-морскому шифру, который в ПШКШ никак не могли вскрыть и ограничивались лишь анализом перехвата. Как оказалось позднее, французские моряки использовали код, которой затем перешифровывали с помощью одноразовых блокнотов и решетки. Стивенсон поставил задачу добывания этих материалов перед несколькими своими офицерами и агентами, в том числе “Синтией”. Дело осложнялось тем, что код и шифр не знал никто из сотрудников посольства, за исключением военно-морского атташе, а все телеграммы закрывались исключительно штатным шифровальщиком или его руководителем Бенуа, служащим с многолетним стажем и противником Лаваля. В описываемый период времени он подал в отставку по идеологическим причинам и в ожидании ее принятия продолжал исполнять прежние обязанности. Англичане обратились к нему с просьбой похитить блокноты разовых ключей для борьбы с общим врагом, однако неприятие Бенуа коллаборационистского режима не простиралось столь далеко, и он категорически отказался. Этика не позволила ему способствовать компрометации тех самых кодов и шифров, которые он охранял много лет, но вербовочное предложение француз все же сохранил в тайне. Прямой подход к шифровальщику был сочтен нецелесообразным, а кроме этих двоих никто не имел права входить в режимное помещение, где хранились шифрматериалы.

Вскоре в посольство прибыл преемник Бенуа. Времени для разработки нового начальника шифровальной службы не оставалось, и Элизабет решила воспользоваться традиционным для нее способом. Она быстро обольстила объект, после чего попыталась завербовать его “в лоб” от имени разведки Соединенных Штатов. Предложение строилось как на идеологических мотивах, так и на обещании существенного вознаграждения, француз отказался и доложил о произошедшем Анри-Хайе, но тот не мог поверить в правдивость рассказанной истории, поскольку прекрасно знал Пак и считал ее высоконравственной женщиной. Посла подогревал Брусе, уже ставший любовником “Синтии” и наивно полагавший, что не делит ее благосклонность ни с кем. Агентесса не стала его разубеждать и заявила, что начальник шифровальной службы клевещет на нее в отместку за отказ в близости. В итоге посол объявил того лжецом и отстранил от работы с шифрами. Теперь в шифровальную комнату мог входить лишь один шифровальщик, однако англичане не приблизились к решению задачи, поскольку вербовка этого сотрудника была сочтена нецелесообразной. Помимо него, доступ к интересовавшим англичан шифрам имел лишь военно-морской атташе, которого в БСК сочли неподходящим объектом для вербовки.

Невзирая на все трудности, поставленную задачу требовалось выполнять, и единственным способом для этого являлось похищение шифрматериалов для снятия с них копий. Для этого “Синтия” с Бруссом несколько вечеров подряд заходили в посольство и проводили время в одной из комнат, изображая тайное любовное свидание в месте, недосягаемом для жены француза. Постепенное приучение персонала посольства к вечерним появлениям пары было первой стадией, необходимой для дальнейшей реализации плана. После этого следовало усыпить охранника и его собаку и дать возможность находившимся наготове взломщикам проникнуть к нужному сейфу. Первая попытка не увенчалась успехом. Охранник, которого Брусе угостил “заряженным” шампанским, действительно заснул, но пробравшийся в посольство слесарь не смог справиться с замком сейфа и заявил, что ему понадобится еще одна попытка. Охранник заподозрил неладное, однако не доложил послу, а решил разобраться в проблеме собственными силами. “Синтия” ожидала этого, и когда на следующий вечер он якобы по ошибке внезапно вошел в кабинет, где находились Пак и Брусе, то в луче фонарика увидел женщину полностью раздетой. Пробормотав извинения, охранник успокоился и ушел. Вскоре его снова усыпили, и на этот раз замок сейфа поддался усилиям взломщика. Шифрматериалы были успешно перефотографированы и к утру возвращены на место.

Взаимоотношения бывших британских агентов продолжились и после окончания войны. Они развелись со своими супругами (позднее Артур Пак покончил с собой), обвенчались и поселились в замке Брусса во Франции. Однако идиллия длилась недолго. 1 декабря 1963 году Элизабет умерла от рака губы. На десять лет переживший ее муж погиб в результате короткого замыкания электрического одеяла. Возникший при этом пожар уничтожил половину замка.

Романтическая история “Синтии” дополняется весьма прозаической историей реконструирования канадскими криптоаналитиками решетки к французскому военно-морскому коду. Это произошло позднее, в апреле 1942 года, здесь же следует подчеркнуть, что без этого последнего компонента добытые агентессой материалы использоваться не могли.

В апреле 1941 года генеральный консул Германии в Сан-Франциско Ф. Видеман установил негласный контакт со своим британским коллегой и сообщил ему, что желает неофициально встретиться с представителем Лондона. Во время Первой мировой войны офицер 16-го баварского пехотного полка Видеман был прямым начальником молодого Гитлера. В отличие от распространенной ситуации, бывший ефрейтор сохранил самые лучшие воспоминания о службе под его началом и после прихода к власти некоторое время держал бывшего командира в качестве личного адъютанта, а летом 1938 года направил в Лондон прозондировать почву для несостоявшегося визита Геринга. Министр иностранных дел фон Риббентроп навсегда возненавидел Видемана из-за этого, но, тем не менее, в начале 1939 года все же согласился зачислить его в систему МИД и направил на службу в Сан-Франциско. ФБР сильно подозревало генерального консула в ведении разведывательной деятельности.

Обоснованно опасавшийся враждебности рейхсминистра Видеман попытался вступить с англичанами в мирные переговоры в преддверии, как он полагал, скорого падения нацистов и реставрации династии Гогенцоллернов. Из перехваченных ФБР телефонных переговоров сотрудников германского посольства стало ясно, что берлинское начальство и в самом деле относится к генеральному консулу не слишком терпимо. На этом основании англичане и американцы заключили, что тот, скорее всего, искренен в своих попытках наладить взаимоотношения. Переговоры вели сотрудники БСК. Естественно, англичане рассматривали все надежды Видемана на скорое изменение государственного строя Германии как беспочвенные фантазии, однако любому разведчику известно, как много ценной информации можно почерпнуть из подобных контактов. Так произошло и в данном случае. Британия получила от консула полезные и, как выяснилось впоследствии, достоверные сведения о предстоящей политике Гитлера на Балканах и в отношении Испании. После закрытия госдепартаментом США всех германских консульств Видеман отбыл на аналогичную должность в Тяньзцин.

БСК была довольно многочисленной структурой, в ее центральном аппарате временами работало до тысячи человек, и это без учета персонала периферийных подразделений. Для некоторых американских политиков и государственных служащих высокого ранга миссия являлась образцом для подражания, другие же, в частности, руководство обеих военных разведывательных служб США, видели в ней только отрицательные стороны и категорически возражали против сотрудничества с ней. Такое отношение диктовалось главным образом их узкими ведомственными интересами, поскольку и ОНИ, и МИД обоснованно опасались, что пример англичан подтолкнет президента к образованию автономной политической разведки. Именно так и случилось, и эту давно вынашиваемую Рузвельтом мысль подкрепил своими доводами Уильям Донован.

Это произошло после его второй поездки в Великобританию, на Средиземное море, Балканы и Средний Восток в декабре 1940 — марте 1941 года в ранге официального представителя военно-морского министерства и с полномочиями неофициального представителя президента. Первая поездка Донована проходила с середины июля по начало августа 1940 года и сыграла важную роль в принятии решения о передаче 50 эсминцев и начале оказания широкомасштабной помощи Британии. По возвращении домой он опубликовал в газете “Чикаго дейли ньюс” серию статей под общим заголовком “О тактике германской пятой колонны”, заключение к которой написал морской министр Нокс. Интерес к теме оказался столь велик, что Донован стал первым после президента американцем, получившим возможность транслировать свое выступление по общенациональной сети радиовещания.

В обеих поездках на него неизгладимое впечатление произвела решимость британцев бороться с Германией до конца, и 58-летний ветеран Первой мировой войны, бывший командир 69-го полка, заслуживший на этом посту прозвище “Дикий Билл”, вернулся в США убежденным сторонником создания централизованной разведывательной службы. Никогда ранее он не имел дела с тайными операциями, в межвоенный период являлся преуспевающим адвокатом, заработал миллионное состояние, а его знакомство с разведкой ограничивалось увиденным в Лондоне. Однако в активе Донована имелся весьма существенный фактор: на него делали ставку англичане, и Стивенсон получил широчайшие полномочия по введению его в курс дела ради общего блага. Они близко подружились, знакомые даже дали им прозвища “Большой Билл” и “Маленький Билл”, отражавшие разницу между огромным, энергичным и шумным американцем и маленьким и спокойным “тихим канадцем”.

Летом 1941 года Донован направил президенту меморандум с обоснованием необходимости создания долговременной, то есть предназначенной для работы в военный и послевоенный период, стратегической разведывательной службы. В документе он перечислял обязательные условия эффективности ее работы:

1. Служба не должна зависеть от союзников, то есть должна располагать собственным агентурным аппаратом, каналами связи и транспортом. Это позволит ей достичь безопасности (провал одного звена не повлечет за собой провала остальных), достоверности (перекрытие информации не позволит противнику осуществлять дезинформацию из единого центра) и самостоятельности (работа разведки не будет зависеть от любого другого правительственного органа).

2. Служба должна собирать политическую, экономическую, социологическую и психологическую информацию.

3. Сбор информации должен осуществляться тайными методами.

4. Для защиты основной службы необходима собственная контрразведка.

5. Необходима организация информационно-аналитического аппарата из специалистов в различных областях знания и регионах мира.

6. Служба должна иметь доступ к коротковолновым радиопередатчикам.

7. Служба должна руководить психологическими и физическими подрывными действиями.

8. Служба должна иметь независимые каналы связи, в том числе дипломатические, и собственные коды, отдельный бюджет с секретными фондами и особые права на выдачу паспортов.

9. Директором службы должен быть гражданский человек, ее личный состав также в основном должен быть гражданским, с опытом и стажем в различных сферах деятельности.

Согласно изложенной концепции, предлагаемая к созданию служба была призвана координировать в первую очередь стратегическую военную разведывательную информацию. Это весьма насторожило армию и ВМС, разведорганы которых крайне отрицательно отнеслись к идее централизованной разведки. Следует отметить, что первые этапы этой борьбы начались еще на стадии предварительных проработок структуры и функций будущей центральной разведки. Еще в апреле 1941 года начальник МИД бригадный генерал Майлс докладывал начальнику штаба армии генералу Маршаллу: “Имеются веские причины предполагать, что существует постепенное движение, направляемое полковником Донованом, к созданию сверхагентства, контролирующего всю разведку. Это будет означать, что такое агентство, вне всякого сомнения, возглавляемое полковником Донованом, будет собирать, сопоставлять и даже оценивать все материалы военной разведки, которые мы сейчас получаем из зарубежных стран. С точки зрения министерства обороны, такое движение является несчастьем, если не бедствием”[453]. Майлс предупреждал, что первое проявление активности нового органа следует ожидать на Дальнем Востоке. Получив это предостережение, Маршалл распорядился немедленно создать военную миссию и направить ее в Китай, чтобы опередить потенциального соперника и не дать ему внедриться в регион. При подборе руководителя миссии рассматривались кандидатуры генералов Джозефа Стилуэлла, А. Боули и Джона Магрудера, но выбор был сделан в пользу последнего исключительно ввиду его разведывательного опыта, полезного в предстоящем противостоянии с Донованом.

Еще резче прореагировал на грядущие перемены директор ФБР, который воспринял Донована как нетерпимого конкурента и относился к нему соответственно. Для правильного понимания создавшейся ситуации следует иметь в виду, что в американской истории найдется мало столь амбициозных, влиятельных, целеустремленных и злопамятных людей, поэтому враждебность Гувера являлась очень серьезным фактором, с которым нельзя было не считаться. Даже Стивенсон, к которому директор ФБР явно благоволил, на полтора года попал к нему в немилость. Донована же он ненавидел всегда, и после окончания войны, когда уже не было в живых главного покровителя “Дикого Билла” президента Рузвельта, Федеральное бюро расследований накопило на него довольно объемистое досье. Однако Доновану было не привыкать к плохому отношению и обидам. Еще в 1928 году отставного полковника рассматривали как наиболее реального кандидата на пост министра юстиции в правительстве Герберта Гувера, но республиканские конгрессмены и сенаторы дружно забаллотировали его. Причин к тому имелось множество, и первой из них являлся неукротимый нрав кандидата, которого многие определенно побаивались. Другая причина была довольно курьезной: Донован происходил из семьи бедных католиков-ирландцев, в пуританские годы “сухого закона” поголовно считавшихся пьяницами, и это помешало ему занять кресло в правительстве. Парадокс заключался в том, что сам Донован был практически абсолютным трезвенником и терпеть не мог спиртного.

Уильям Донован

В конечном итоге мнение президента возобладало, и 11 июля 1941 года состоялось официальное назначение Донована на должность Координатора информации (КОИ), возглавляющего ведомство Координатора информации (та же аббревиатура КОИ[454]), которому надлежало “собирать и анализировать информацию и данные, которые могут иметь значение для национальной безопасности; сопоставлять такую информацию и данные и предоставлять такую информацию и данные в распоряжение президента, а также правительственных органов и чиновников, которых может указать президент; и осуществлять, когда этого потребует президент, такие дополнительные действия, которые обеспечивают получение важной для национальной безопасности информации, которой правительство в настоящее время не располагает”[455]. Создание КОИ являлось первой в американской истории попыткой объединить в одной структуре информационно-аналитическую работу, пропаганду, разведку, диверсии и боевые операции, то есть попыткой создать своего рода совершенно новый вид вооруженных сил. Тем не менее, исчезновение из руководящих документов ведомства слов “стратегической военной” в применении к информации свидетельствовало о том, что идея Донована не была воспринята полностью. Противодействие армии и ВМС не позволило распространить деятельность КОИ на традиционные сферы действия их разведорганов и ограничило ее гражданской областью.

Первоначально Координатор информации строил свою концепцию на идее централизации ведения психологической войны, которую, однако, трактовал весьма расширительно. Под этим термином он подразумевал абсолютно все способы воздействия на действительного и потенциального противника, за исключением чисто военных, применяемые в целях подрыва его воли и способности к сопротивлению. Донован включал сюда не только “белую” и “черную” пропаганду, но и диверсии, саботаж и иные виды деятельности, обычно относящиеся к области разведки или специальных операций. Для невоюющих Соединенных Штатов Америки все это было несколько преждевременно. Пока что следовало организовать КОИ не просто с нуля, айв условиях отсутствия какого-либо опыта в рассматриваемых сферах.

18 августа 1941 года, когда штат ведомства Координатора информации составлял всего 18 человек, Донован направил свой первый бюджетный запрос. До 30 июня 1942 года ему требовалось 10 миллионов 560 тысяч долларов, что вызвало в Бюро по бюджету замешательство, близкое к шоку. Однако средства постепенно начали поступать, и через два с половиной месяца в структуре КОИ уже появились три основных сектора, которые Донован планировал расширять. Первоначальный годовой бюджет ведомства был утвержден в размере 450 тысяч долларов. Из них 350 тысяч предназначались собственно для КОИ, а 100 тысяч имели целевое предназначение финансирования созданного в составе библиотеки конгресса США Отделения специальной информации (ДСИ)[456].

Центральным подразделением ведомства Координатора информации стал Сектор исследований и анализа (РА), занимавший ключевое место в стратегической концепции КОИ. Его появление в структуре центральной разведки Соединенных Штатов явилось в известной мере случайным и вынужденным, хотя и многократно оправдавшимся впоследствии актом в противостоянии с военными разведчиками. Как уже указывалось, начальник штаба армии направил в Китай миссию под руководством генерала Магрудера. Среди задач миссии разведка занимала весьма скромное место, однако назначением профессионала в этой области военные сразу же выбивали козыри из рук уже сформированного к этому времени КОИ. Генерал считался опытным разведчиком и специалистом по Китаю, служил там с 1920 по 1924 годы в должности помощника военного атташе, с 1927 по 1930 годы — военным атташе, немного владел китайским языком. О развитии событий узнали и в руководстве военно-морских сил. В это время начальник управления боевой подготовки и учебных заведений ВМС Уиллис Ли активизировал изучение японских ВМС как наиболее вероятного противника. Флот попытался прикомандировать к миссии Магрудера своего наблюдателя капитана 1-го ранга Милтона Майлса, но встретил резкий отказ. Военные без обиняков заявили, что новая структура является чисто армейской, и морякам там не место. Донована, также категорически требовавшего места в миссии для своего сотрудника, постигла та же участь. Он пожаловался президенту, однако безрезультатно. Тогда руководитель КОИ совершил обходной маневр, которого от него никто не ожидал. Специально для проникновения на Дальний Восток он сформировал в своей службе Сектор информации и анализа (РА). Это являлось весьма непростой задачей, однако Донован был не просто бывшим командиром пехотного полка, а также преуспевающим адвокатом, умеющим достигать своих целей интеллектуальным путем. Он собрал под своим началом команду из блестящих умов мира университетов, бизнеса и юриспруденции, сразу же выдвинувшую его ведомство в этом вопросе вперед по сравнению с военными. В середине сентября 1941 года РА возглавил Джеймс Бакстер, а вскоре его сменил Уильям Лангер, остававшийся на этом посту до окончания войны.

На первых порах задачей новой структуры являлись анализ и сопоставление информации, но ее, однако, еще требовалось где-то и как-то добыть. Донован понимал, что создание агентурных сетей займет немало времени, а к данным радиоразведки, так же, как и к сообщениям военных и военно-морских атташе, его просто не допустят. Следовательно, добыть информацию можно было только из открытых источников, чем он и занялся еще до формального создания КОИ и своего назначения на пост его руководителя. Одним из наибольших в Соединенных Штатах книжным и журнальным фондом располагала библиотека конгресса, директор которой Арчибальд Мак-Лейш охотно согласился принять участие в процессе укрепления национальной безопасности страны. Он разрешил Доновану организовать в составе библиотеки Отделение специальной информации (ДСИ), на должность руководителя которого (директор по исследованиям) был приглашен профессор истории Гарвардского университета Уильям Л. Лангер. В дальнейшем, в 1942 году, он возглавил весь Сектор РА. Одновременно Лангера ввели в Совет аналитиков КОИ, фактически представлявший собой нечто вроде коллегии ведомства из шести ученых, специалистов в различных областях знания. Совет просуществовал недолго и был распущен, но, тем не менее, стал прообразом Совета национальных оценок ЦРУ США, сформированного в 1950 году все тем же доктором Лангером. ДСИ являлось структурным подразделением библиотеки конгресса, но финансировалось по смете КОИ. Приглашенные на работу в новую разведывательную службу ученые из различных университетов и колледжей, в основном специалисты по истории, социологии, политологии, экономике, этнографии и географии, уже в начале сентября 1941 года приступили к обработке книжного и особенно журнального фондов с целью создания тематической аннотированной картотеки по различным регионам мира и направлениям деятельности. Постепенно в составе ДСИ появились восемь структурных подразделений:

— Отделение Британской империи (исключая Южную Африку, но включая Индию);

— Отделение Западной Европы (Нидерланды, Бельгия, Иберийский полуостров и Франция);

— Отделение Центральной Европы (Германия, Италия, Словакия, Польша, Венгрия);

— Отделение Восточной Европы (СССР, Финляндия, Прибалтика, Балканы, включая Грецию);

— Средиземноморское отделение (с мая 1942 года именовалось Африканским отделением и первоначально ведало только Северной, а позднее и всей Африкой, кроме Египта и атлантических островов);

— Отделение Ближнего Востока (арабские страны, Турция, Иран);

— Отделение Дальнего Востока (Япония и оккупированные территории Китая, Филиппины, Голландская Восточная Индия);

— Отделение Латинской Америки (Центральная и Южная Америка).

После этого Донован начал формировать собственно Сектор РА, руководителем которого назначил президента Уильямс-колледжа Джеймса Финли Бакстера III. В середине октября в секторе уже действовали географическое, экономическое и психологическое отделения, в большей степени подчинявшиеся Совету аналитиков, нежели ДСП, которое оставалось хотя и крайне важным, но все же техническим подразделением. Совет аналитиков же начинал приобретать авторитет, и вскоре в него были введены представители различных ведомств: от армии — генерал-майор в отставке Фрэнк Мак-Кой, от флота — капитан 2-го ранга Ф. Денестринк и от госдепартамента — бывший посол в Прибалтийских государствах Джон Уили.

Библиотека конгресса и книжные собрания ряда ведущих университетов обладали огромными запасами информации, но она чаще носила не столько практический, сколько академический характер и далеко не всегда была свежей. Поэтому деятельность Отделения специальной информации в большей степени приближалась к научной, а не к разведывательной. Для компенсации нехватки современных данных Донован организовал в широких масштабах скупку и иные методы добывания книг и периодических изданий в книжных магазинах, внешнеторговых компаниях и банках по всей Америке, а также с этой же целью направил представителя КОИ в Чунцин. Вскоре Сектор РА начал выдавать первые информационные документы в виде краткосрочных и стратегических обзоров и прогнозов. К концу года появилась возможность расформировать ДСИ, а занятых в нем специалистов рассредоточить по вновь образованным структурным подразделениям сектора:

— Экономическое отделение:

— Секция сельского хозяйства и уровня жизни;

— Секция военного снабжения;

— Секция трудовых ресурсов;

— Секция промышленных ресурсов;

— Географическое отделение:

— Картографическая секция;

— Секция географических отчетов;

— Секция картографической информации (организована в феврале 1942 года);

— Психологическое отделение;

— Центральное информационное отделение (СИД):

— Секция указателя (впоследствии Секция анализа документов);

— Подразделение службы (впоследствии разделилось на Секцию допусков и Секцию контроля за документами);

— Подразделение перехвата (впоследствии Подразделение цензурных материалов).

Сектор РА обладал высочайшим интеллектуальным потенциалом. В нем работали специалисты по истории, политологии, психологии, картографии, социологии и экономике из более, чем 35 университетов США, а также лингвисты, в общей сложности владевшие 40 языками и диалектами. Однако подлинного развития это подразделение КОИ достигло лишь после вступления США во Вторую мировую войну.

Информация поступала в КОИ также от устных разведывательных опросов прибывающих из-за границы бизнесменов, дипломатов и крайне немногочисленных туристов; для ее сбора и систематизации было образовано Отделение устной разведки (ОИ). Оно являлось первым в КОИ подразделением, занимавшимся активным и зачастую нелегальным сбором разведывательной информации. Ввиду значительного транзита через Нью-Йорк, это отделение располагалось именно там, а не в Вашингтоне. ОИ возглавлял Дж. Эдуард Бакстон, весной 1942 года назначенный на должность помощника директора КОИ и пробывший на ней до июля 1945 года.

Многолетний опыт Донована в бизнесе подсказывал ему необходимость преподносить информацию руководству в максимально сжатой и наглядной форме, чего невозможно было достичь с помощью традиционных таблиц и графиков. С этой целью он разработал масштабный план “быстрого и ясного представления сводок и данных путем развития и использования визуальной техники”[457]. Эта деятельность была сосредоточена в Секторе визуального представления (ВП), конечной целью создания которого являлась постройка специального двухэтажного здания (Q-2) с двумя полуциркульными залами и двенадцатью демонстрационными комнатами, где в любое время можно было вывести на огромные экраны состояние мира в любой его точке. Там планировалось установить полупрозрачные экраны для карт и других изображений и непрозрачные — для статистической информации. Планировалось использование кинопроекторов, телевидения, анимации, трехмерных ландшафтных макетов и других средств, с помощью которых президент в любой момент сможет быстро и отчетливо составить себе представление о происходящем в выбранной им точке земного шара. Кроме создания Q-2, за которое отвечала Секция представления, Сектор ВП руководил Секцией записей изображений, Секцией графиков и Отделением полевой фотографии.

Следующим важнейшим подразделением КОИ и первым, участвовавшим в реальных операциях, являлся Сектор Службы зарубежной информации (ФИС). В июне 1941 года идея создания подобной службы активно обсуждалась с ее будущим руководителем Робертом Шервудом, а в начале августа первые сотрудники сектора уже приступили к работе. Пропаганду планировалось вести через Отделение связи КОИ, а в самом ведомстве намеревались создать организацию, для которой никак не могли подобрать названия. Вначале из пропагандистов собирались сформировать Совет по стратегии с Секцией производства программ, Секцией новостей и Технической секцией радио, и лишь несколько позднее появилось название “Служба зарубежной информации”. В краткий период от создания Сектора ФИС до вступления Соединенных Штатов в войну КОИ приступило к подготовке к распространению своих материалов в Восточном полушарии. Шервуд официально именовался администратором ФИС и имел статус заместителя Координатора информации, то есть входил в высший эшелон руководства ведомством. Он изменил внутреннюю структуру сектора и разделил его на отделения новостей, радио и публикаций. Первоначально Служба зарубежной информации не располагала техническими средствами для ведения пропаганды, и Шервуд договорился с ведущими обозревателями новостных и политических радиопрограмм о включении своих материалов в их вещание. Однако этого было абсолютно недостаточно, и вскоре после вступления США во Вторую мировую войну пропаганду пришлось поставить на совершенно иной уровень.

Существенной частью работы КОИ, впоследствии развившейся в масштабные направления, являлась так называемая особая деятельность, выделенная в отдельную Секцию особой деятельности — фонды “К” и “Л”. Буквенные обозначения повторяли условные обозначения источников финансирования и соответственно кодировали направления агентурной разведки и подрывной деятельности, включая партизанскую войну. В первый период после организации КОИ Донован не сразу приступил к созданию разведывательных и диверсионных сетей, поскольку просто не знал, как к этому подступиться. Однако вскоре, в результате постепенного потепления отношений армии и флота к ведомству Координатора информации, их разведорганы предпочли избавиться от такого хлопотного и небезопасного занятия, как агентурная разведка. Уже 5 сентября 1941 года МИД, а 10 октября и ОНИ подтвердили свое стремление сосредоточить этот вид разведки под руководством КОИ, на что имелся ряд причин. Было желательно иметь его под одним началом, причем именно гражданского ведомства, связанного меньшими ограничениями, чем министерства видов вооруженных сил. В качестве дополнительного и весомого аргумента использовалось наличие у Донована доступа к секретному и неподотчетному оперативному фонду в размере 100 тысяч долларов, 3 сентября выделенных на эти цели Бюро по бюджету. Координатор информации доложил президенту о достигнутом соглашении, сообщив о необходимости направить за границу резидентов КОИ с задачей организации разведывательной деятельности как в периоды сохранения дипломатических отношений с тем или иным государством, так и после их возможного разрыва. Для обеспечения такого положения резидентам требовалось дипломатическое прикрытие на мирное время, доступ к каналам дипломатической почты и организация независимой линии связи, желательно по радио. Получив согласие Рузвельта, Донован направил энергичные усилия на развертывание зарубежной деятельности и, в частности, приступил к открытию крайне важной в последующие годы загранточки в Лондоне. В письме к Черчиллю от 24 октября 1941 года президент Соединенных Штатов подтвердил полномочия Координатора информации, а Стивенсон продублировал их по линии БСК.

К этому времени КОИ уже отправил за рубеж свою первую разведывательную миссию, которой стала посланная 21 октября в Исландию группа Отделения полевой фотографии Сектора ВП. Но, безусловно, подлинные разведывательные и диверсионные задачи возлагались на фонды (проекты) “К” и “Л” Секции особой деятельности. Первоначально соответствующих специалистов “одолжили” Доновану МИД и ОНИ. Из армии в КОИ пришли подполковник Роберт Солборг и майор, впоследствии подполковник М. Престон Гудфеллоу. Второй из них до середины 1942 года оставался в штате военного министерства. ВМС направили в КОИ майора Уоллеса Б. Филлипса. Почти сразу же после перевода в ведомство Координатора информации Солборг был командирован в Великобританию для обмена опытом, который правильнее было бы назвать просьбой о шефской помощи. В Юго-Восточную Азию в июле 1941 года срочно отбыла миссия под руководством Уоррена Клиа-ра. Она провела два месяца в Сингапуре, затем посетила Таиланд, Французский Индокитай, Голландскую Восточную Индию, Тимор, Молуккский архипелаг и остановилась на Филиппинах, где ее и застало начало войны. Китай был исключен из маршрута, поскольку армия по-прежнему активно противодействовала появлению там КОИ. Специалисты настаивали на необходимости сосредоточения руководства разведкой и специальными операциями в одном подразделении. Этой точки придерживался Солболрг, так же полагал и Филлипс, однако Донован решил иначе. Мотивы своего решения полковник не обнародовал. Существует мнение, что он просто неправильно понял аргументацию своих новых подчиненных, хотя с учетом личности Координатора информации такое предположение вызывает крайнее сомнение. И уже после 7 декабря 1941 года план реорганизации Секции особой деятельности начал воплощаться в жизнь.

Прямое отношение к специальным проектам КОИ имел появившийся в нем в период становления ведомства Сектор иностранных граждан (ФН). Первоначально он, наряду с агентурной разведкой и специальными операциями, вполне официально считался особым предприятием КОИ. Сектор занимался информационной работой среди проживавших в Соединенных Штатах иностранных граждан и особенно их компактных групп, а также выдавал наводки на вербовку агентуры в их среде. Сектор возглавлялся директором, а в его структуре имелись три подразделения:

— Бюро директора;

— Отделение полевых исследований;

— Архив (славянское, латинское, германское и смешанное делопроизводства).

КОИ в целом должно было выполнять четыре основные функции: координировать операции всех американских разведывательных служб, осуществлять связь и сотрудничество с СИС, добывать и анализировать разведывательную информацию и проводить диверсионно-подрывные операции. К началу декабря организационная структура ведомства уже несколько устоялась и выглядела следующим образом:

— Сектор исследований и анализа (РА) — сбор разведывательной информации из открытых источников и оценка данных, полученных от всех видов разведки;

— Сектор визуального представления (ВП) — графическое и фотографическое представление разведывательной информации;

— Отделение устной разведки (ОМ) — разведывательные опросы прибывающих в США иностранцев, беженцев, а также представителей международных деловых и культурных организаций;

— Сектор Службы зарубежной информации (ФИС) — ведение пропаганды, ориентированной на различные группы иностранных граждан;

— Сектор иностранных граждан (ФН) — сбор разведывательной информации путем изучения и наблюдения за группами иностранцев в США и рассылка ее среди других правительственных учреждений;

— Центр сбора донесений (МЦ) — поддержание связи с резидентурами и агентами КОИ в нейтральных странах;

— проект “Специальная деятельность — К” — секретный разведывательный отдел для сбора информации тайными методами за пределами Западного полушария;

— проект “Специальная деятельность — Л” — секретный отдел планирования и координации подрывных операций во вражеских и контролируемых врагом странах.

Кроме того, ряд отделений и служб подчинялся непосредственно директору КОИ.

Единственной организацией, полностью и безоговорочно поддерживавшей Донована, являлась Британская миссия по координации безопасности, причем на основе полной взаимности. Когда в августе 1941 года в Соединенные Штаты для налаживания взаимодействия прибыл начальник британской морской разведки контр-адмирал Джон Годфри, директор ФБР просто уклонился от встречи с ним. Тогда руководитель НИД направил Доновану письмо, в котором аргументировал необходимость создания в США агентурной разведки по прообразу британской МИ-6 и особо подчеркивал, что ФБР на эту роль никак не подходит ввиду отсутствия у его директора стратегического мышления. Годфри предложил обучить в Великобритании американских агентов и в случае их дальнейшей деятельности без дипломатического прикрытия сообщил о возможности использовать позиции СИС. В заключении он просил Донована не обсуждать содержание данного письма с любыми третьими лицами без согласия Стивенсона. Таких примеров взаимной поддержки БСК и КОИ/ОСС куда больше, чем примеров аналогичной лояльности этих же структур по отношению к смежным спецслужбам их собственных государств.

Специально для связи с КОИ Стивенсон немедленно организовал филиал БСК в Вашингтоне, англичане обучали сотрудников Донована, предоставляли информацию и выделили контролировавшиеся ими коротковолновые станции. Все это они преследовало ту же цель втягивания США в войну на своей стороне, в которой Британии требовался боеготовый союзник, в том числе и в разведывательном отношении. Тем не менее, до середины 1942 года КОИ не представляло собой серьезной силы и без поддержки англичан непременно было бы расформировано. Но все сложилось иначе, и в результате во Второй мировой войне американцы смогли создать одну из наиболее сильных, широкомасштабных и хорошо финансируемых разведывательных служб мира.

5. 7 ДЕКАБРЯ 1941 ГОДА

Нападение Японии на военно-морскую базу США в Перл-Харборе 7 декабря 1941 года чаще всего расценивается и как провал всех ветвей и звеньев американской разведки, не сумевшей вскрыть намерения и военные приготовления противника, и как полная несостоятельность Вашингтона в оценке возможных действий Токио. Ряд исследователей, правда, утверждает, что президент США знал о предстоящем нападении и сознательно пожертвовал своими линкорами ради требуемой реакции населения страны на национальный позор и унижение. Хотя оценка деятельности Ф. Д. Рузвельта и не входит в задачу данной книги, следует все же констатировать, что такое заключение представляется сомнительным. Игнорирование данных разведки может иметь место только при условии наличия таковых, а в случае с атакой на Тихоокеанский флот в Перл-Харборе приходится констатировать неспособность всех государственных и военных учреждений Соединенных Штатов спрогнозировать действия Японии.

Впрочем, при всех несомненных упущениях американской разведки, прежде всего военно-морской, следует учитывать ряд обстоятельств, не позволяющих однозначно обвинять ее в абсолютном невыполнении поставленных задач. Непременным условием вскрытия намерений противника является наличие у него таковых, а летом и осенью 1941 года политическое и военное руководство Японии практически до самого последнего момента не могло определиться ни с направлением своей агрессии, ни с ее приоритетами. Токио и Вашингтон давно соперничали в бассейне Тихого океана, их военно-морские силы строились с учетом противостояния друг другу, однако до некоторого времени противоборство двух государств ограничивалось сферами дипломатии и экономики. Даже экстремистские элементы в Токио редко призывали к войне с Соединенными Штатами, видя перед собой куда более реальные и привлекательные цели в Китае, Сибири, Приморье и азиатских колониях Великобритании и Нидерландов.

Однако в бассейне Тихого океана двум претендентам на гегемонию оказалось тесно. В Вашингтоне с крайним недовольством наблюдали за японской экспансией и после вторжения Японии в Северный Индокитай и опасного приближения к границе британских и голландских владений решились на серьезный шаг. 27 июля 1941 года правительства США, Великобритании и Нидерландов совместно заморозили японские активы в своих банках и фактически отрезали островное государство от источников нефти и иных сырьевых ресурсов. Для снятия санкций Токио следовало отказаться от территориальных захватов в Китае и от продвижения в Юго-Восточную Азию. Одновременно иссяк и альтернативный источник получения нефти из СССР в связи с его вступлением в войну, и вскоре флот, авиация и транспорт должны были бы остановиться из-за нехватки, а потом и полного исчерпания запасов горючего. Стране требовалось 4,5 миллиона тонн нефти в год, но с лета 1941 года рассчитывать на удовлетворение потребностей не приходилось. Уже к весне 1942 года это привело бы Японию к краху из-за топливного кризиса без единого сделанного по ней выстрела. Переломить сложившуюся тупиковую ситуацию можно было двумя способами. Первый из них заключался в принятии американских, британских и голландских требований, однако для агрессивного и милитаристского государства это было совершенно неприемлемо. Второй способ означал войну. При этом направление агрессии могло быть различным: либо советские Приморье и Сибирь, либо владения Великобритании и Нидерландов, либо Таиланд, либо Филиппины, либо частичное их сочетание.

Трудно сказать, учитывал ли президент Соединенных Штатов возможную готовность Японии воевать за пределами Китая. Во всяком случае, разведка информировала его об изнурении потенциального противника в континентальных операциях и не прогнозировала решимость японцев нанести новый удар в нескольких направлениях. В Вашингтоне были убеждены, что в Токио любой ценой желают избежать конфликта с США, что действительно было абсолютно верно. Страна и в самом деле увязла в Китае, но расширение агрессии являлось ее единственным, хотя и эфемерным шансом на выживание. Тем не менее, лишь почти через полтора месяца после введения санкций, 6 сентября 1941 года на совете в присутствии императора было принято решение с начала октября взять курс на войну против США, Великобритании и Нидерландов, если к этому времени не обозначатся перспективы мирного разрешения конфликта. В Вашингтоне же полагали, что японцы не рискнут начинать войну либо, по крайней мере, направят свою агрессию на едва держащийся под ударами вермахта Советский Союз. Однако 31 июля Рузвельт с крайней обескураженностью прочел дешифрованный текст информационного сообщения из Токио в свои посольства: “Торговые и экономические отношения Японии с третьими странами, возглавляемыми Англией и Соединенными Штатами, постепенно приобретают крайнюю напряженность, что не может быть терпимо далее. Вследствие этого наша империя ради спасения своего существования должна принять меры к получению сырья из Южных морей”[458]. Это очевидным образом указывало на агрессивные намерения Японии и на ее нежелание принять условия ультиматума, на что весьма надеялись в Вашингтоне. Однако нападение на США опять-таки не прогнозировалось, поскольку японцы могли добыть нефть в Голландской Восточной Индии или в СССР, не рискуя своим флотом. То есть намерения Токио начать войну как таковую постепенно обнаруживались, но ее направленность оставалась полностью неопределенной.

Руководство Соединенных Штатов рассчитывало достигнуть своих целей мирным путем, при этом его уверенность отнюдь не была беспочвенной. Из многочисленных перехватов и дешифровок японской дипломатической переписки явствовало, что многие влиятельные политики и военные в Токио категорически возражают против ее вовлечения в войну с США. Последнюю по счету попытку достичь взаимопонимания сделал посол в Вашингтоне Номура 29 ноября 1941 года, чуть более, чем за неделю до нападения. Но при этом за вторую половину ноября американцы вскрыли не менее 25 дипломатических телеграмм, содержавших указание на возможность разрыва дипломатических отношений или войны между двумя странами. Прочтенная 5 декабря телеграмма содержала соображения относительно возможного вторжения в Японии в Монголию, однако при этом ее общий тон был откровенно враждебен по отношению к Великобритании и США. Ясное видение ближайшей перспективы отсутствовало не только у вашингтонского, но, как это ни парадоксально, и у самого токийского руководства. Это иллюстрирует циркуляр № 2353 от 19 ноября 1941 года, гласивший: “В случае чрезвычайного положения (опасность разрыва наших дипломатических отношений) и пресечения международной связи следующее предупреждение будет добавлено в середине передачи ежедневных новостей на японском языке на коротких волнах:

(1) В случае кризиса в японо-американских отношениях: хигаши но кадзе аме (“восточный ветер, дождь”).

(2) Японо-советские отношения: кита но кадзе кумори (“северный ветер, облачно”).

(3) Японо-английские отношения: ниши но кадзе хари (“Западный ветер, ясно”).

Сигнал будет передаваться в середине и конце прогноза погоды, и каждое предложение будет повторено дважды. При получении сигнала прошу уничтожить все шифрматериалы”[459]. Циркуляр № 2354 от того же числа несколько корректировал предыдущий документ и указывал, что в перечисленных случаях в начале и конце каждого сообщения будет по пять раз повторено слово “хигаши”, “кита” или “ниши”. Обращает на себя внимание отсутствие четкого обозначения противника, не слишком характерное для решившего начать войну правительства. Первый циркуляр был дешифрован американцами 28 ноября, второй — несколько ранее, 26 ноября 1941 года. После этого радиоразведка получила четкие отправные точки для отслеживания непосредственной угрозы со стороны Японии на указанных направлениях. Именно это и стало одним из основных факторов, заведших США в перл-харборскую ловушку.

Информация военной и морской разведок Соединенных Штатов в непосредственно предшествовавший войне период была сумбурной и противоречивой. Приведем лишь несколько взаимоисключающих информационных документов:

а) 2 июля 1941 года — доклад Бюро военно-морской разведки (ОНИ) командованию ВМС о готовности японцев к 20 июля напасть на СССР. В Вашингтоне этому не поверили, так как летом американцы ожидали агрессии Токио в южном направлении.

б) 25 июля 1941 года — меморандум Отдела военной разведки (МИД) начальнику штаба армии с утверждением о том, что экономические санкции против Японии не подтолкнут ее к вступлению в войну, поскольку таковое уже предопределено, в Токио лишь ожидают удобный момент.

в) 15 сентября 1941 года предупреждение МИД о предстоящей агрессии Японии в направлении Юго-Восточной Азии и Голландской Восточной Индии, а также о ее возможном выходе из военно-политического союза с Германией и Италией.

г) 25 сентября 1941 года — информационный документ ОНИ, в пяти важнейших пунктах которого утверждалось, что Япония:

1. Будет продолжать переговоры с США.

2. Будет наблюдать за событиями на советско-германском фронте.

3. В случае удачного наступления вермахта попытается захватить Сибирь.

4. В случае переброски основных сил Тихоокеанского флота США в Атлантику ударит в южном направлении.

5. Если Советский Союз выстоит до 1 декабря, воздержится от агрессии против него и будет выжидать, как минимум, до весны.

д) 2 октября 1941 года — доклад МИД с выводами о том, что лучшим способом для поддержания мира на Тихом океане и предотвращения расширения боевых действий в Азии является политическое и экономическое давление США на Японию.

е) 21 октября 1941 года — сообщение ОНИ командованию ВМС об окончании полной мобилизации японского флота и его готовности к операциям.

ж) 27 ноября 1941 года — доклад МИД о прогнозируемом направлении агрессии Токио на Юго-Восточную Азию, прежде всего на Таиланд, в случае провала ведущихся с Вашингтоном переговоров.

з) 27 ноября 1941 года — запись в дневнике военного министра Стимсона, в которой он констатировал свою убежденность в намерении Японии продвигаться на юг для захвата Бирмы и Бирманской железной дороги или Голландской Восточной Индии, хотя не исключал и возможность захвата Таиланда с целью создания позиций для удара по Сингапуру.

и) 1 декабря 1941 года — сообщение ОНИ о решимости японцев нанести удар по Таиланду с дальнейшим развитием экспансии на Бирму и Сингапур.

к) 6 декабря 1941 года — прогноз МИД на период с 1 декабря 1941 по 31 марта 1942 года. В нем разведка уверяла руководство армии в том, что Япония уже выбрала цели для своей агрессии, но по ряду причин не может нанести гарантированно успешный удар ни по одной из них, за исключением Сибири. Этот прогноз стал венцом самоуспокоительных информационных документов разведки. С поразительной близорукостью ее начальник генерал Стронг сообщал, что полномасштабной агрессии Токио ожидать не следует, японцы могут атаковать Гонконг или Филиппины, однако будут избегать конфликта с Соединенными Штатами и скорее всего нападут на Таиланд. В очередной раз прогнозировался выход Японии из союза с Германией. В любом случае, отмечалось в прогнозе, японцы стремятся избежать полномасштабных боевых действий на Тихом океане. Менее, чем через 48 часов после выхода этого документа японская армия и флот нанесли мощные удары по Гавайским островам, Филиппинам, Малайе и Голландской Восточной Индии.

Как видим, почти до самого начала войны ни один из документов не содержал и намек на возможность японского удара не только по США, но даже по Филиппинам, что в Вашингтоне расценивалось наравне с нападением на Соединенные Штаты. В последние критические дни в сводках разведки стали упоминаться Филиппины, однако отнюдь не Гавайи. Если перечислить прогнозировавшиеся в США направления агрессии Японии в порядке убывания вероятности, список будет иметь следующий вид: Таиланд — Малайя — Голландская Восточная Индия — Филиппины — Дальний Восток и Приморье. Вероятность подвергнуться непосредственной агрессии в Вашингтоне считали пренебрежимо малой и рассматривали лишь вероятность собственного вступления в войну в случае нападения на Филиппины. В правительстве отсутствовало единое мнение о возможной линии поведения в случае начала боевых действий на Тихом океане против владений Британской империи или Нидерландов. Многие в американском руководстве не верили в саму возможность оказаться в состоянии войны с Японией. В частности, министр ВМС Нокс, получив сообщение об атаке японцами Гавайев, заявил, что в текст, по всей видимости, вкралась опечатка, и следует читать “Филиппины”. Безусловно, в оперативных проработках американских штабов присутствовал вариант нападения японцев на главную базу Тихоокеанского флота, но всерьез он не рассматривался и являлся не более, чем обычной рутинной работой офицеров оперативных отделов. Ввиду общей взрывоопасной ситуации в регионе, командованию флота 1 апреля 1941 года было направлено предупреждение о повышении боевой готовности в выходные и праздничные дни, поскольку опыт показал, что страны “оси” совершали нападения именно в эти моменты, когда бдительность противостоявшей стороны ослабевала.

На более низких командных уровнях к угрозе со стороны Японии относились серьезнее, возможно из-за существенно меньшего доступа к успокоительной дипломатической информации. В частности, руководитель военно-морских операций вице-адмирал Гарольд Р. Старк неоднократно предупреждал главнокомандующего Тихоокеанским флотом США контр-адмирала Хасбэнда Киммеля о возможности внезапного нападения японцев. Воздушная и морская разведка прилегающих к Гавайям водных пространств велась довольно регулярно, из-за ограниченного числа имевшихся в распоряжении самолетов ее вынужденно ограничили 128-градусным сектором в направлении на юго-запад. Командиров авиационных подразделений крайне беспокоили “пустые моря” к северу и северо-западу от Гавайев, где не пролегали рекомендованные курсы торговых судов, и авианосное ударное соединение противника вполне могло пройти незамеченным до рубежа выпуска самолетов. Именно такой маневр и осуществил японский флот в декабре 1941 года. Он выдвинулся на исходные рубежи, причем группировка в Юго-восточной Азии резко увеличила свой радиообмен, а вышедшее с базы на Курильских островах соединение сохраняло радиомолчание. Более того, японцы оставили на берегу часть корабельных радистов и усадили их за береговые передатчики, справедливо полагая, что американские радиоразведчики будут фиксировать знакомые им почерки и убедятся, что авианосцы не покинули собственные воды. Тем временем корабли направились на восток, севернее судоходных маршрутов, через те самые “пустые моря”, чего так опасались американские авиаразведчики. 3 декабря соединение приняло топливо и направилось на юг, к Гавайям, имея приказ возвращаться обратно в случае визуального обнаружения любым судном. Однако этого так и не произошло. В ночь с 6 на 7 декабря эскадра увеличила ход до 26 узлов и к 06.00 вышла на рубеж выпуска первой волны самолетов.

Нельзя сказать, что морские радиоразведчики Соединенных Штатов в это время бездействовали. С 1 июня 1939 по 30 ноября 1941 года японцы пользовались версиями весьма совершенной криптосистемы, получившей в США условное обозначение JN-25. Впоследствии выяснилось, что в ее основе лежала серьезно переработанная американская кодовая книга 1898 года, отвергнутая в 1917 году по причине низкой секретности. В этом коде имелось 25000 слов и фраз (в дальнейшем, в коде JN-25B — 33333), представленных в виде пятизначных групп, которые перешифровывались путем добавления к ним случайного пятизначного числа из отдельной книги, заменявшейся каждые три или шесть месяцев. Помимо смысловых групп, в текст включались “пустышки”, еще более затруднявшие вскрытие JN-25. Тем не менее, криптоаналитики ВМС США все же смогли преодолеть все препятствия, что существенно облегчало отслеживание перемещений военно-морских единиц потенциального противника и прогнозирование действий его командования. За шесть предшествовавших нападению на Перл-Харбор месяцев радиоразведывательные органы армии и ВМС перехватили, дешифровали и перевели около 7 тысяч японских радиограмм, то есть около 300 в неделю. Из них 1561 были сочтены заслуживающими внимания командования, и их содержание было включено в информационные документы радиоразведки[460].

1 декабря 1941 года японцы внезапно сменили свои военно-морские коды и позывные кораблей. Встревоженные этим обстоятельством криптоаналитики в Вашингтоне и на острове Коррехидор немедленно приступили к их вскрытию, но безуспешно. Кроме объективных факторов, ситуацию усугубляли и субъективные: криптоаналитическое оборудование, комплекты японских шифровальных ключей и скелеты их кодовых книг еще в ноябре 1941 года вместо Перл-Харбора были отправлены на Коррехидор. Группа криптоаналитиков на Гавайях в основном работала над вскрытием японского военно-морского шифра высокого уровня, использовавшегося для связи между командующими соединений. О смене кодов адмирал Киммель немедленно известил Вашингтон и запросил, следует ли рассматривать это как признак предстоящего скорого нападения или же просто как технический элемент работы японцев по защите своей переписки? Второе было вполне вероятно, поскольку отмененные коды и шифры находились в работе уже на протяжении двух с половиной лет, то есть достаточно долго. Позднее, в середине декабря, дешифровальщики на Коррехидоре пришли к заключению, что новые системы фактически не столь уж новы и представляют собой прежние коды с другими шифровальными добавлениями.

Более, чем смена кодов, американских радиоразведчиков встревожила внезапная смена позывных японских кораблей. Исчезновение способности читать переписку потенциального противника, безусловно, являлась прискорбным для флота фактором, но намного худшей оказалась утрата возможности полноценного анализа перехвата. Это лишило американцев возможностей отслеживать перемещения отдельных единиц, в том числе вызывавших их наибольшее опасение авианосцев. Однако и не это оказалось важнейшим фактором в маскировке перемещения японского ударного соединения. Командовавший им вице-адмирал Тюити Нагумо строго контролировал режим радиомолчания и тем самым под корень подсек все возможности радиоразведки противника. При отсутствии у противника радиообмена невозможно производить ни анализ перехвата, ни дешифровку сообщений, что делает все усилия в данном направлении бесполезными. В этот период работу радиоразведки следовало подкрепить визуальной или агентурной разведкой, но такими возможностями Соединенные Штаты тогда не располагали. Оставалось полагаться на дешифровки японских дипломатических телеграмм, однако Тихоокеанский флот не был допущен к информации, закрывавшейся “пурпурным” шифром. Начальник разведки флота капитан 1-го ранга Эдвин Лэйтон попросил включить его в список рассылки этих материалов, но получил отказ из-за неудовлетворительной криптоаналитической защиты средств связи в Перл-Харборе. В результате 2 декабря ему пришлось уведомить Киммеля о неспособности разведки установить местонахождение японских авианосцев. Командующий иронически поинтересовался, не хочет ли он сказать, что вражеские корабли могут огибать оконечность острова Даймонд Хэд, и при этом разведка не будет знать о происходящем? Лэйтон меланхолично выразил надежду на то, что флот противника будет визуально обнаружен несколько ранее. Как это иногда случается, обмен горькими шутками оказался вполне соответствовавшим действительности. К 3 декабря американцы идентифицировали позывные 200 кораблей, но авианосцев среди них не было. Командование ВМС и Тихоокеанского флота США, естественно, беспокоилось по этому поводу, однако не слишком. Соединенные Штаты не ожидали агрессию, поэтому ускользнувшая японская эскадра отнюдь не представлялась им угрожающей.

Тем временем напряженность в отношениях между двумя государствами нарастала, и 1 декабря военно-морской атташе Японии в Вашингтоне получил указание уничтожить все шифрматериалы химическим способом. Руководителям японских дипломатических учреждений в Лондоне, Гонконге и Сингапуре было предписано уничтожить шифровальные машины, однако посольство в США получило указание сохранить один шифратор на случай продолжения переговоров. Как известно, эта ситуация так и не возникла. 5 декабря послу Японии в Вашингтоне было предписано срочно отправить часть персонала самолетом на родину. Американцы прочли эту телеграмму 6 декабря. В тот же день посольство получило, а радиоразведка США перехватила и вечером того же дня вскрыла 13 частей меморандума МИД Японии, содержавшего ответ на предложения Вашингтона от 26 ноября. Утром 7 декабря была отправлена завершающая, самая важная часть документа, в которой выражалось сожаление ввиду исчерпания возможностей достижения соглашения путем переговоров из-за неконструктивной позиции правительства Соединенных Штатов. В телеграмме содержалось указание вручить меморандум государственному секретарю к 13.00 7 декабря 1941 года, но тот прочел его дешифровку раньше. Вывод политического руководства и военного командования был однозначен: меморандум фактически являлся документом об объявлении войны.

В связи с этим во время расследования в Объединенном комитете конгресса по расследованию атаки на Перл-Харбор вполне закономерно прозвучало: “В процессе слушаний по Перл-Харбору нас занимал один загадочный и главный вопрос: почему, имея одни из лучших разведывательных данных в нашей истории, с почти уверенным знанием того, что война у нас на пороге, с планами, описывавшими точный характер нападения, совершенного японцами утром 7 декабря — почему все это стало возможным в Перл-Харборе?”[461].

Американская разведка оказалась несостоятельной во вскрытии военных приготовлений Японии по целому ряду обстоятельств, и прежде всего из-за отсутствия единого аналитического центра, способного должным образом обработать всю поступающую информацию. Знаменитая система “Мэджик” — “пурпурный” шифр оказалась абсолютно неспособной выявить намерения командования Объединенным флотом Японии по двум причинам. Во-первых, во вскрываемой американцами дипломатической переписке почти полностью отсутствовала военная информация оперативного и тактического уровня. Это было вполне естественно, однако отсутствие в перехватах данных о намерении Японии атаковать США абсолютно безосновательно трактовалось как отсутствие таких планов вообще. В Вашингтоне из вскрытых японских сообщений извлекали информацию исключительно об устремлениях Токио в Таиланд, Юго-Восточную Азию, Голландскую Восточную Индию или Сибирь, но никоим образом не на Соединенные Штаты. Таковая там просто отсутствовала, однако неопытная американская разведка, проявляя неоправданно высокое доверие к одному источнику, не сопоставляла добытую информацию и излишне полагалась на “Мэджик”. Строго говоря, применительно к событиям 7 декабря 1941 года эта криптоаналитическая операция сыграла крайне негативную роль, породив у политического и военного руководства США ложную успокоенность. В данном случае проявилась характерная для американцев склонность переоценивать важность данных радиоразведки, не раз создававшая им серьезные проблемы. Второй причиной, обесценившей вскрытие перехватов японской дипломатической переписки, явились чрезмерные меры безопасности, отсекавшие большинство аналитиков от полученной таким образом информации.

Кроме того, Перл-Харбор настолько не выглядел в глазах ВМС США реальной целью для Японии, что, как известно, в штабе флота не поверили даже операторам радиолокационной станции, случайно обнаружившим массу приближавшихся самолетов и в установленном порядке доложивших об этом. Незадолго до нападения командования Тихоокеанского флота, военного округа и базы были предупреждены о необходимости повысить готовность из-за опасности нападения, однако морское и воздушное патрулирование прилегающих водных пространств так и не было усилено. Американцы не отреагировали адекватно и после внезапной смены позывных кораблями японского флота. Безусловно, такая являющаяся рутинным элементом обеспечения безопасности связи смена сама по себе не может служить признаком подготовки к войне, но она представляет собой ее необходимый компонент. Следует констатировать, что Тихоокеанский флот США был готов к войне как таковой, а не к конкретной войне с Японией, начавшейся с удара по его главной базе. На Гавайях ожидались лишь возможные диверсии, но никак не полномасштабное нападение. В довершение всего, Перл-Харбор безосновательно считался хорошо защищенным. В 1940 году, после перебазирования туда Тихоокеанского флота США, его главнокомандующий адмирал Дж. О. Ричардсон дважды поднимал вопрос об уязвимости как самой базы, так и Гавайских островов от внезапного нападения, что было сочтено обычной перестраховкой и паникерством. Вскоре Ричардсона сместили с занимаемого поста и заменили адмиралом Киммелем. Приблизительно в это же время, 11 ноября 1940 года, в Европе произошло знаменательное событие, которое должно было заставить моряков всего мира задуматься об уязвимости находящихся в базах кораблей от внезапной атаки с воздуха. Британская авиация совершила налет на итальянский флот в Таранто и успешно применила торпеды на сравнительно небольших глубинах. Японцы в полной мере учли и использовали этот опыт, но американцы по-прежнему считали торпедную атаку находящихся в Перл-Харборе кораблей абсолютно невозможной.

Среди обвинений в адрес американских спецслужб, не сумевших разгадать японский замысел 7 декабря 1941 года начать войну с Соединенными Штатами ударом по главной базе Тихоокеанского флота, следует особо выделить претензии к Федеральному бюро расследований. Некоторые исследователи выдвигают ряд обвинений в адрес директора ФБР, якобы проигнорировавшего доступные ему сведения о планируемом нападении. Гувера обвиняют даже в том, что он не сделал должных выводов из налета британских торпедоносцев на итальянские корабли в военно-морской базе Таранто. Утверждение более чем странное. Гувер возглавлял гражданскую контрразведку, и изучение хода боевых действий на Средиземном море и применяемых тактических приемов никоим образом не входило в компетенцию Бюро, а являлось обязанностью морской разведки, которой та и в самом деле пренебрегла. Абсолютно безосновательными выглядят и обвинения в адрес Гувера в его якобы нежелании принять к сведению информацию британского двойного агента Душко Попова (“Трицикл”) о намечаемой немцами глубокой разведке Перл-Харбора с целью обеспечить японского союзника информацией для нападения на базировавшийся там флот. Приверженцы этой версии обычно утверждают, что МИ-5 направила директору ФБР предупреждение о вопроснике, которым “Трицикла” снабдили в абвере перед поездкой в США. В нем якобы содержались вопросы относительно боеготовности Тихоокеанского флота Соединенных Штатов и системе обороны базы Перл-Харбор, что также совершенно не соответствует действительности. Ни МИ-5, ни МИ-6 никогда не предупреждали Гувера об угрозе японского нападения на Перл-Харбор, не говоря уже о том, что если бы они пожелали сделать это, то адресовали бы его напрямую морской разведке США. Вопросник “Трицикла” касался лишь общих сведений о базе, наличии в ней аэродромов, мастерских, складов боеприпасов и прочего, никак не позволяющих спланировать атаку на корабли. Сказанное не умаляет негативную роль Гувера в американской фазе операции “20-го комитета” с Поповым, но это уже абсолютно другая тема, совершенно не относящаяся к японскому нападению. Более того, ФБР, пожалуй, являлось единственной спецслужбой Соединенных Штатов, абсолютно не скомпрометировавшей себя провалами во вскрытии сроков и объекта японского нападения.

Вероятно, последним звеном в цепи причин, позволивших японцам достичь внезапности атаки Перл-Харбора, как ни странно, явилась опять-таки система “Мэджик” — “пурпурный” шифр. Как уже указывалось, закрытые с помощью этой криптосистемы дипломатические телеграммы не содержали никаких сведений о готовившемся ударе по американской базе на Гавайях. Некоторую информацию можно было извлечь из сообщений, закрытых с помощью дипломатических кодов более низкого уровня — J-19 и РА-К2, известных в OP-20-G под жаргонным обозначением “бомбового заговора”. В одной из таких телеграмм, полученной консульством в Гонолулу от 24 сентября 1941 года и прочтенной американцами 10 октября, содержалась информация, заметно отличавшаяся от типичных сообщений, направляемых в японские консульства в портовых городах США и Панаме. Однако соответствующие выводы по ней в тот период сделать было также невозможно, поскольку подлинный смысл телеграммы стал ясен лишь после 7 декабря 1941 года. Негативную роль в этом сыграла чрезмерная загруженность радиоразведчиков. Бывший начальник OP-20-G Лоуренс Саффорд впоследствии вспоминал: “Агентство было просто слишком маленьким и слишком измученным… Наши глаза покраснели и потускнели; изнурение и затемнение сознания одолели нас за несколько месяцев до событий… Если бы эти (критики — И. Л.) были среди нас и видели, как мы тонули в штабелях сообщений “пурпурной” машины, имевших… высший приоритет, они не удивились бы, как смогли мы не обработать и не перевести несколько сообщений (закрытых кодами J-19 и РА-К2 — И. Л.)[462]. Свою лепту в заблуждения внесла и такая, казалось бы, удача, как вскрытие уже упоминавшегося “кода ветров”. После дешифровки японских циркуляров № 2353 и № 2354 радиоразведчики постоянно прослушивали все сводки погоды на коротких волнах, но условленного сигнала так и не дождались, поскольку командование Объединенного флота благоразумно настояло на отсрочке его передачи в эфир. А после атаки на Перл-Харбор извещать о состоянии войны с США было уже незачем, поэтому сигнал прозвучал в эфире лишь позднее и в варианте “ниши но кадзе хари”, то есть известил о нападении на азиатские владения Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии.

Этот аспект имеет и другую, несколько неожиданную сторону. Судя по всему, уверенность в том, что своевременное вскрытие американской разведкой японских намерений могло бы уберечь Тихоокеанский флот от разгрома, является более чем неоправданной. Через девять часов после атаки Перл-Харбора, когда война уже вышла из области предположений и стала реальностью, все командующие гарнизонами и базами уже знали о случившемся, и застигнуть их врасплох, казалось бы, было уже невозможно. Однако именно тогда 27 японских бомбардировщиков совершили опять-таки внезапный налет на авиабазу Кларк Филд около Манилы, где фактически без сопротивления уничтожили на земле 17 и повредили 18 бомбардировщиков Б-17 и 56 истребителей. Собственные потери нападавших составили 7 самолетов. Понятно, что разведка была здесь явно ни при чем, проблема заключалась в общей организации и боевой готовности армии и флота Соединенных Штатов.

Все перечисленные факторы привели к тому, что первый удар 183 самолетов по кораблям в главной базе Тихоокеанского флота США оказался полностью неожиданным. Корабли стояли без противоторпедных сетей, аэростаты заграждения не были подняты, ПВО острова не была приведена в боевую готовность, а объявленная по флоту готовность № 3 предусматривала дежурство на каждом линкоре расчетов всего двух 5-дюймовых орудий и двух крупнокалиберных пулеметов. Дислокация целей в гавани Перл-Харбора была известна японцам из агентурных источников, все летчики знали свои задачи. Фатальные результаты последовательных налетов на остров Оаху известны. Казалось бы, нападение на Гавайские острова явилось триумфом японских вооруженных сил вообще и разведки в частности. Однако это утверждение бесконечно далеко от реальности. В действительности японские действия в данном направлении были еще более провальными, чем американские, хотя понятно это стало далеко не сразу. Первая и основная ошибка заключалась в стратегической недооценке протавника. Операция проводилась с целью нанести сильный удар по Тихоокеанскому флоту США и заставить Вашингтон пойте на уступки, дающие Японии возможность сконцентрироваться на атлантаческом направлении. Но в Токио фатальным образом заблуждались относительно готовносте Соединенных Штатов воевать на Тихом океане в обстановке почти прямого вовлечения в ширящийся конфликт в Европе. Японское руководство допускало вероятность продолжения войны после уничтожения флота в Перл-Харборе, но полагало, что она будет ограниченной и закончится выгодным для нее миром. Трудно сказать, почему в Токио не приняли во внимание ни громадный промышленный и экономический потенциал своего противника, ни особенности национальной психологии американцев, однако факт остается фактом: в этом вопросе был допущен грубый просчет, оказавшийся роковым. Ни разведка, ни военное командование, ни политаческое руководство не смогли спрогнозировать результаты удара по американским кораблям. Японцы настолько не рассчитывали на долгосрочную войну с Соединенными Штатами, что даже не уничтожили в Перл-Харборе ни запасы топлива, ни сухой док, то есть не разрушили тыл флота, восстановить который не менее, а иногда и более сложно, чем корабельный состав. В итоге триумфальная в тактическом плане операция явилась одной из наиболее неудачных в мировой истории единичных акций и повлекла за собой катастрофические последствия для ее инициатора: полный и невиданный в истории страны разгром, миллионные жертвы, в том числе от двух ядерных бомбардировок, и утрату всех ранее захваченных обширных территорий.

Утром 7 декабря 1941 года это было понятно еще далеко не всем. Зато весь мир понял, что война из европейской, советско-германской, североафриканской и прочей теперь действительно превратилась в мировую.

6. КАНАДА

Расположенная к северу от Соединенных Штатов Канада в межвоенный период имела статус доминиона Британской империи, поэтому ее разведывательные и контрразведывательные органы не обладали самостоятельностью, а были достаточно жестко прикреплены к системе спецслужб Соединенного Королевства. В те годы страна сама по себе не привлекала особое внимание противников, поскольку не могла похвастаться высокими технологическими достижениями, а ее влияние в мировом политическом процессе равнялось нулю. Иностранные разведывательные службы она могла заинтересовать лишь в качестве плацдарма для работы против Великобритании или же как один из этапов в легализации своих нелегалов, особенно засылаемых в Соединенные Штаты.

Контрразведывательная служба государства входила в компетенцию органа, романтически именовавшегося Канадской королевской конной полицией[463] (РКМП). Она была сформирована в соответствии с парламентским актом от 23 мая 1873 года как силовое правоохранительное подразделение численностью в 300 человек для обеспечения порядка и законности на Северо-Западных территориях (ныне провинции Альберта и Саскачеван) и именовалась Северо-Западной конной полицией (НВМП). Первоначально рассматривался вариант названия “Северо-Западные конные стрелки”, но Соединенные Штаты весьма резко прореагировали на появление на границе армейского формирования, и стрелков немедленно переименовали в относительно нейтральных полицейских. Следует подчеркнуть, что указанный парламентский акт не содержал наименования нового органа поддержания правопорядка, и Северо-Западная конная полиция стала официально именоваться так лишь с 1879 года.

Практический набор в полицию предполагалось начать лишь весной 1874 года, но после получения в сентябре 1873 года известия об убийстве бандой белых охотников на волков из-за спора по поводу кражи лошадей множества индейцев-ассинибойнов, в числе которых были женщины и дети, премьер-министр распорядился сформировать и направить в регион для пресечения преступлений и наказания виновных три отряда НВМП по 50 человек. Естественно, в те давние годы ни о какой контрразведке речи идти не могло, офицеры и рядовые конной полиции патрулировали прерии, контролировали торговлю виски с индейцами и охраняли поселенцев. В 1904 году король Британии Эдуард VII в ознаменование заслуг НВМП распорядился добавить к ее названию слово “Королевская”. К моменту начала Первой мировой войны на Королевскую Северо-Западную конную полицию были возложены обязанности по охране границ страны, надзору за гражданами враждебных государств и силовому обеспечению государственной безопасности Канады. В это время в ее составе была организована первая секретная служба, предназначенная для борьбы с возможными подрывными элементами и для ведения внутренней разведки в западных районах страны. Из опасения утечки информации об этом и возможной крайне резкой реакции со стороны левых сил правительство крайне законспирировало этот орган, первоначально никак структурно не оформлявшийся.

В 1919 году в провинции Манитоба вспыхнула всеобщая забастовка, быстро принявшая угрожающие размеры и переросшая в беспорядки. В некоторых соседних городах положение также было весьма напряженным, причем на фоне явных симпатий к забастовщикам со стороны местных полицейских органов. В результате полиция Виннипега была полностью распущена по причине ее ненадежности, такая же участь едва не постигла полицию Ванкувера. Правительство Канады убедилось в необходимости иметь в своем распоряжении полицейские силы центрального подчинения, что реально достигалось только путем принципиальной реорганизации правоохранительной системы. Таковая была проведена в начале 1920 года. Ее основными направлениями стали:

1. Включение Королевской Северо-Западной конной полиции в состав Полиции доминиона и создание на их базе единой системы федеральной полиции.

2. Открытие в восточных провинциях Канады четырех отделений РНВМП.

3. Перевод штаб-квартиры РНВМП в Оттаву.

4. Официальная организация в системе РНВМП секретной службы и расширение ее функций.

По вполне понятным причинам уточнение “Северо-Восточная” в названии РНВМП при этом утрачивало смысл, поэтому с 1 февраля 1920 года этот орган формально распускался, а вместо него в составе Полиции доминиона организовывалась якобы новая Канадская королевская конная полиция (РКМП). На нее возлагался ряд дополнительных обязанностей, начиная от борьбы с пожарами и защиты суверенитета страны в Арктике и заканчивая производством метеорологических наблюдений и переписью поголовья водоплавающих птиц на внутренних водоемах. Во всем этом многообразии задач ведение внутренней разведки и обеспечение государственной безопасности занимали весьма скромное место. Тем не менее, они также подверглись некоторой корректировке. Отныне РКМП отвечала за освещение деятельности недавно организованной коммунистической партии Канады, а также была обязана изучать лиц, подавших заявления на приобретение канадского гражданства. Внутренняя разведка (или разведка в области безопасности) отныне становилась централизованной и переходила под федеральное управление. Организационно это выразилось в организации в составе Сектора криминальных расследования (КИБ) РКМП крайне малочисленной и слабой Разведывательной секции. Ее штат даже в 1939 году состоял всего из трех офицеров и двух стенографистов, которым подчинялись весьма компактные аппараты офицеров по отслеживанию фашистской и коммунистической активности в крупных городах страны. Территориальных органов в РКМП вообще не существовало, лишь в каждом из крупных городов имелась должность единственного оперативного офицера, не располагавшего ни агентурными возможностями, ни финансовыми средствами. Вплоть до середины 1930-х годов в Канаде мало кто понимал отличие внутренней разведки от следственной работы, хотя после 1936 года полиция уже начала осторожно использовать агентуру и перехват телефонных переговоров разрабатываемых объектов. Еще долгое время она не представляла опасность для иностранной агентуры и как контрразведка оставалась в зачаточном состоянии. Вплоть до 1939 года ее центральный аппарат в Оттаве насчитывал всего трех оперативных сотрудников и двух стенографисток.

Среди органов безопасности Канады особый статус имела цензура, организованная в составе почтового ведомства Канады после Мюнхенской конференции 1938 года. Она была создана совершенно самостоятельно, без оглядки на метрополию, и потому первоначально действовала собственными, отличными от британских методами. Канадское руководство не ограничилось введением контроля за почтовыми отправлениями, а решило использовать в интересах обеспечения безопасности государства факт прохода через территорию страны международных телеграфных кабелей. В том же 1938 году несколько отставных телеграфистов были тайно подготовлены к работе в случае войны и внедрены в штат основных действовавших в стране телеграфных компаний. Возглавлявший эту службу бывший парламентский корреспондент, подполковник Уильям Уолди Мюррей оказался весьма энергичным руководителем. В дальнейшем он стал директором военной разведки Канады и сыграл немалую роль в развитии разведывательного сообщества страны.

Несколько большее развитие получила разведка, выросшая из войскового Корпуса проводников армии Канады и первоначально предназначавшаяся лишь для выполнения тактических задач. Несмотря на свою незначительную роль в армии, историю она имела довольно долгую. Первым разведывательным подразделением милиции Канады стал сформированный в Оттаве 7 февраля 1862 года 4-й монреальский добровольческий кавалерийский отряд. 17 апреля 1863 года отряд стали называть Королевскими проводниками охраны генерал-губернатора, но ввиду некоторых конфликтов с Торонто 13 апреля 1866 года он получил еще более длинное наименование — Королевские проводники охраны генерал-губернатора для Нижней Канады. Естественно, в обиходе их именовали просто Королевскими проводниками. 13 августа 1869 года это подразделение было расформировано ввиду ненадобности.

Однако вторично после 1869 года вспыхнувшее восстание под руководством Луи Риэля показало опрометчивость и преждевременность такого шага, лишившего милицию тактической разведки. В ее составе началось срочное формирование скаутских групп численностью по 30 человек, одна из которых получила громкое наименование Разведывательного корпуса наблюдателей за территорией доминиона. При этом его численность не превышала все тех же 30 человек. Любопытно, что это явилось первым в истории Британской империи использованием словосочетания “разведывательный корпус”. Подразделение использовалось для патрулирования и разведки и было укомплектовано легкими кавалеристами, отличавшимися крайне низкими боевыми качествами, неудовлетворительной дисциплиной и полным отсутствием какой-либо подготовки. Однако все его военнослужащие были привычными к диким условиям обитания и хорошо умели ориентироваться на местности, что отчасти компенсировало их слабые стороны. После подавления восстания Риэля 18 сентября 1885 года Разведывательный корпус наблюдателей за территорией доминиона был расформирован.

В третий раз к идее организации военной разведки канадцы вернулись лишь почти через шестнадцать лет. 6 февраля 1901 года в милиции была введена должность штабного офицера разведки (ИСО). На нее назначили подполковника Ривера, задача которого состояла в подготовке к распространению данной системы на все 12 военных округов страны, то есть не только на милицию, но и на регулярную армию. В результате 1 апреля 1903 года в каждом из округов была введена должность офицера разведки (ДНО), а все они вместе подчинялись первому генеральному директору военной разведки (ДГМИ или ДГИнт), ветерану англо-бурской войны, подполковнику, затем полковнику Уильяму Денни. Центральный аппарат разведки состоял из помощников директора по информационной работе (А. С. Колдуэлл) и по картографии (У. А. Б. Андерсон), трех, позднее четырех лейтенантов и нескольких сержантов. Вскоре оба помощника возглавили Информационный и Картографический секторы. Непосредственные задачи по сбору информации в интересах войск, практически исключительно тактического уровня, возлагались на Корпус проводников, имевший ротные структуры, к каждой из которых прикомандировались офицер и шесть сигнальщиков из войск связи. Введенные тогда же в канадской милиции штабные офицеры разведки (ИСО) подчинялись армейскому ДГМИ. С таким небогатым разведывательным аппаратом страна вступила в Первую мировую войну. Статус доминиона не позволял канадским разведчикам проводить самостоятельные закордонные операции или иметь на связи агентуру, все это надлежало делать исключительно через британские СИС или МИ-5. Однако война внесла в сложившуюся ситуацию свои коррективы, потребность в разведывательном обеспечении экспедиционных сил в Европе продиктовала необходимость введения соответствующей службы в состав штабов каждой из бригад канадской армии. Теперь офицеру разведки (ГС2) подчинялись структуры Корпуса разведывательной полиции, он отвечал за работу с источниками информации армейской разведки, проводил расследования и регулярно выпускал разведывательную сводку, выходящую и поныне в несколько измененном виде под обозначением “ИНТСАМ”. В нее включались вся добытая за суточный и недельный периоды информация о противнике и переводы захваченных документов, выполнявшиеся во вновь сформированном и подчиненном офицеру генерального штаба (ГСОЗ[464]) подразделении оперативных переводчиков. Канадцы стали контролировать безопасность собственных войск лишь с 1918 года силами созданной тогда же контрразведывательной секции военной разведки под названием И (б), но опять-таки исключительно под эгидой имперской службы МИ-5.

В послевоенный период приказом по штабу армии была введена должность Директора военных операций и разведки (ДМОИ), которую с 1920 по 1927 год занимал подполковник Дж. Стюарт Браун. В 1932 году под его началом стала функционировать Объединенная разведывательная служба армии и военно-воздушных сил, а шесть лет спустя очередной ДМОИ полковник Генри Дункан Грэхем (“Гарри”) Крерар настоял на создании трех независимых, но координировавших свою деятельность и успешно взаимодействовавших разведывательных секций армии, авиации и флота. В этот период сфера их ответственности включала ведение радиоразведки, понимаемой в Канаде весьма узко. Ввиду отсутствия опыта и руководства, которые никак не желали предоставить не рассматривавшие канадцев в качестве равноправных партнеров британские коллеги, первоначально этот вид разведки был строго ограничен радиопеленгацией. Считалось, что она значительно важнее анализа перехвата, поэтому последнему внимание практически не уделялось. Само собой разумеется, что из-за отсутствия подготовленных криптоаналитиков о дешифровании перехваченных закрытых сообщений не могло быть и речи. Не менее удручающим являлось и практически полное отсутствие необходимых технических средств. Армейский пост радиоразведки в подвале здания аэропорта Рокклифф был скорее экспериментальным, в сентябре 1939 года в его штате имелось лишь 16 операторов.

Гарри Крерар

Занимавший пост ДМОИ с 1935 по 1938 годы полковник, впоследствии генерал Кре-рар стал одним из известнейших канадских военачальников. После ухода с поста руководителя разведки он, уже в годы войны, служил в военной миссии Канады в Лондоне, возглавлял генеральный штаб и последовательно командовал 2-й дивизией, 1-м корпусом и 1-й канадской армией на Европейском ТВД, которая являлась самым крупным в истории Канады оперативным объединением.

В морской разведке дела обстояли не лучше, чем в армейской, причем некоторую роль в этом сыграл фактор молодости канадского флота и краткости его истории. В августе 1909 года на состоявшемся в Лондоне совещании по обороне империи было, в частности решено упорядочить морскую политику в колониях и метрополии. В соответствии с этим в доминионах возникали “военно-морские подразделения”, которые с течением времени планировалось развить до уровня национальных ВМС этих стран. Канадские военно-морские силы были созданы в соответствии с принятым в мае 1910 года законом о военно-морской службе, а первым офицером, ведавшим в них разведкой, стал лейтенант Ричард Стивенс. Уже в период Первой мировой войны морские разведчики занялись перехватом радиограмм противника с поста в Ньюкасле, Нью-Брунсуик. Однако Адмиралтейство тщательно оберегало свои собственные секреты и не посвящало доминион в результаты деятельности радиоразведки высокого уровня. Вместо этого англичане просто решили открыть в Сент-Джон, Ньюфаундленд, свой пост перехвата для контроля над эфиром в Северной Атлантике. Стивенс предполагал поместить его в стратегически более выгодном Галифаксе, но точка зрения метрополии возобладала над его аргументами. Этот эпизод уверенно можно считать отправным пунктом трений и противоречий во взаимоотношениях Оттавы с Лондоном в сфере радиоразведки.

Джок де Марбуа

На протяжении следующих лет нежелание англичан посвящать моряков доминиона в деликатные вопросы нисколько не уменьшалось. Из-за неверия британского Адмиралтейства в эффективность канадских коллег в июле 1939 года директором морской разведки Канады был назначен англичанин, специалист по торговому судоходству, капитан 2-го ранга Эрик Брэнд. Он прибыл в Оттаву для организации обеспечения проводок трансатлантических конвоев, острая необходимость в которых в назревавшей войне была очевидна. Дополнительно Адмиралтейство просило капитана 2-го ранга рассмотреть возможность создания добавочных радиоразведывательных постов. Однако осуществить это было крайне непросто. Канадский военно-морской флот в рассматриваемый период располагал крайне ограниченными силами, а его береговые части и органы управления были почти что символическими. Например, штаб ВМС размещался в единственной просторной комнате, расположенной на втором этаже дома в деловой части Оттавы над несколькими небольшими магазинами. Пеленгаторных станций флот не имел, ими располагало лишь гражданское ведомство — департамент транспорта. Но высказанное британским адмиралтейством пожелание не было проигнорировано. Разведка ВМС поставила перед собой трудно достижимую задачу организовать пеленгацию передатчиков надводных кораблей и подводных лодок потенциального противника в Атлантике. Ее осуществление возложили на заместителя Брэнда капитана 3-го ранга резерва Джона (Джока) Барбе-Пунье де Марбуа, преподававшего язык в частной школе в Торонто. Он обратился в департамент транспорта с просьбой предоставить в распоряжение флота гражданские морские пеленгаторы на восточном побережье Канады и инициировал решение о начале строительства военно-морского радиопеленгаторного поста в Хартленд Пойнт около Галифакса. Сразу же после этого де Марбуа объехал все станции департамента транспорта и организовал их работу в интересах ВМС. Вскоре в штаб флота начала поступать первая информация. Разведка отправляла копии сообщений в британское Адмиралтейство и вскоре приступила к анализу перехвата, но Брэнд и де Марбуа стремились к значительно большему. Они неофициально именовали новое подразделение Службой зарубежной разведки и фактически в инициативном порядке создавали нечто подобное британскому Центру оперативной разведки ВМС. Картину дополняли данные о мировом торговом судоходстве, почерпнутые из выписываемой иностранной прессы. Эту работу де Марбуа поручил своему помощнику лейтенанту Чарльзу Герберту Литтлу, ранее учившемуся у него иностранным языкам. Англичане были немало удивлены внезапно появившимся потоком информации из Канады и в ответ передали Брэнду известные им позывные и процедуру связи подводных лодок кригсмарине, что значительно облегчило анализ перехвата. Зато другие канадские ведомства совершенно не интересовались радиоразведывательными достижениями флота, и весь этот новаторский для страны процесс протекал как бы сам в себе.

В описываемый период морские посты перехвата фиксировали и радиограммы, не имевшие отношения к флоту. Они были зашифрованы и явно исходили от агентурных передатчиков, преимущественно расположенных в Мексике, но на данном этапе прочтению не поддавались. Де Марбуа пересылал перехваченные тексты в британскую Службу радиобезопасности МИ-8 (с), и этим межвоенный вклад Канады в противостояние спецслужб ограничился.

7. МЕКСИКА

Зато в самой южной стране Североамериканского континента — Мексике — разведывательная активность оставалась высокой на протяжении уже не одного десятка лет. Мексика являлась самым удобным плацдармом для проникновения как в Соединенные Штаты, так и в Латинскую Америку, и в период Первой мировой войны в ней сосредоточились резидентуры ведущих европейских государств, стремившихся развернуть свои операции в Западном полушарии. Кроме того, значительный интерес для промышленно развитых стран представляла мексиканская нефть, наряду с танками и самолетами справедливо именовавшаяся новым оружием мировой войны, и другие залегавшие на Юкатанском полуострове полезные ископаемые. Именно нефть и стала тем ключом, при помощи которого Германия проникла в это соседнее с Соединенными Штатами государство и завоевала там весьма прочные позиции.

Немцы, активно работавшие на мексиканском плацдарме в период Первой мировой войны, возвратились туда в середине 1930-х годов, а операции активизировались вскоре после назначения начальником абвера капитана 1-го ранга Канариса. В стране энергично действовала и разведка МИД Германии, поэтому действия обеих организаций требовалось тщательно координировать. В 1936 году за это отвечал канцлер посольства Германии в Мехико и одновременно руководитель операций абвера в Мексике и на юге США доктор Генрих Норте, обязанности которого заключались исключительно в постановке задач и разграничении полномочий резидентур абвера и дипломатической разведки. В основном германские спецслужбы в стране занимались обеспечением поставок нефти и размещением нелегальных передатчиков для связи с агентурой на территории Соединенных Штатов, но до 1939 года все попытки в этом направлении не выходили за рамки проработок перспективных возможностей. В реальности в этот период немцы не предпринимали серьезных попыток насадить агентурную сеть в Мексике, хотя еще в 1936 году обсуждали такую возможность с японскими союзниками. Реализация достигнутых при этом договоренностей была отложена. Тесные взаимоотношения, установившиеся между Мехико и Берлином в результате нефтяной сделки, сняли необходимость агентурного проникновения в регион. Аишь в октябре 1939 года, после отказа Великобритании и Франции заключить мир с Германией, Канарис принял решение о создание в Мексике разведаппарата.

Формально резидентом абвера в Мехико являлся барон Карл Фридрих фон Шлеебрюгге (“Моррис”), близкий друг рейхсмаршала Геринга и двоюродный брат бывшего вице-канцлера и посла рейха в Анкаре фон Папена. С февраля по май 1938 года он работал представителем известной фирмы “Лоренц” и компании по производству швейных машин “Феникс”, однако в действительности практически занимался торговлей бронетанковой техникой по поручению шведской фирмы “А. Г. Ландскрона”. Фон Шлеебрюгге установил хорошие связи в военных кругах, существенно облегчившие ему работу во время второго прибытия в страну в ноябре 1938 года в качестве представителя занимавшейся военными системами связи фирмы “Лоренц”. В сентябре 1939 года будущий резидент возвратился в Германию и был призван на службу в люфтваффе, где вначале командовал эскадрильей пикирующих бомбардировщиков, а в октябре стал комендантом берлинского гарнизона. На этом посту он пробыл недолго, вскоре барона забрал к себе абвер, и после двухмесячного обучения он отправился снова в Мексику, на этот раз в спецкомандировку по линии I"Ви”, но с использованием прежнего поста в фирме “Лоренц” в качестве прикрытия.

Это решение оказалось довольно нетривиальным, поскольку барон отправился на загранработу по линии АСТ-Берлин, преимущественно отвечавшего за контрразведывательное обеспечение расквартированных в столице рейха воинских частей, штабов и учреждений. Мексика стала объектом заинтересованности именно этого абверштелле вследствие случайного попадания в его орбиту нескольких пригодных для направления в нее офицеров. Абвер располагал в стране обширной вербовочной базой среди 600 тысяч рейхсдойче и бюджетом в 10 тысяч долларов, которые обидно было бы не использовать. Первым агентом АСТ-Берлин в Мексике стал фанатичный нацист Вернер Барке (“Банко”), работавший в сельскохозяйственной фирме и по совместительству являвшийся почетным консулом Германии в Тампико. Он собирал разведывательную информацию о перевозках принадлежащих Великобритании и США грузов через порты Тампико и Веракрус. Руководство этим агентом и принял на себя барон, добравшийся до места назначения по сложному маршруту через Владивосток, Иокогаму, Гонолулу и Сан-Франциско. Вскоре фон Шлеебрюгге с досадой обнаружил, что обстановка в мексиканской резидентуре была не слишком боевой. Задачей точки являлось всего лишь изучение потенциальных противников Германии в Западном полушарии, при этом из политических соображений ведение разведки в США запрещалось прямо и категорически. Сохранившиеся у резидента хорошие связи в военных кругах гарантировали фон Шлеебрюгге свободное перемещение по стране, что было немаловажным для его основного рода занятий. Однако поглощенность финансово привлекательными проблемами хотя и способствовала установлению многочисленных полезных связей, но практически не оставляла резиденту времени на выполнение его прямых обязанностей.

Начальник АСТ-Берлин полковник Людвиг Дишлер был достаточно опытным разведчиком и понимал, что фон Шлеебрюгге является прекрасным кандидатом на пост руководителя резидентуры, но нуждается в хорошем заместителе по оперативной работе. На эту роль предназначался офицер времен Первой мировой войны и сын управляющего берлинским отделением “Дойче Банк” Вернер Георг Николаус. Во второй половине 1930-х годов он работал в отделении банка в Медельине (Колумбия), затем, пользуясь связями отца, перебрал еще несколько отделений различных банков в Латинской Америке, но особого успеха не добился и в ноябре 1938 года был уволен. Банковское дело оказалось для Николауса неподходящим занятием, и в январе 1939 года он вернулся в армию, куда был зачислен в прежнем и уже не соответствующем его 41-летнем возрасту лейтенантском звании времен Первой мировой войны. Знание испанского языка и обстановки в Латинской Америке предопределили направление Николауса в абвер. Он был зачислен в штат 1“Ви” АСТ-Берлин, получил базовый курс подготовки и совершил несколько служебных поездок в Нидерланды, Бельгию и Францию. К октябрю 1939 года разведчик уже носил погоны капитана. Офицером территориального органа ему пришлось пробыть недолго: в январе 1941 года после прохождения дополнительного обучения радиоделу и технике диверсий Николауса под псевдонимом “Макс” забросили на нелегальную работу в Мексику.

Георг Николаус

Фон Шлеебрюгге и ландсгруппенляйтер АО НСДАП в Мексике Вильгельм Виртц рекомендовали его представителям местных военных, финансовых и политических кругов, и он приступил к работе. Первым делом “Макс” перевел Барке из Тампико в столицу, где фактически возложил на него обязанности начальника штаба нелегальной резидентуры и ответственность за обеспечение связи, сбор донесений, работу с финансами и шифры. В качестве стимулирования капитан обеспечил зачисление агента в кадры абвера, что активно практиковалось в 1941 году. Место “Банко” занял другой немец, Иозеф Р. Риппер, источниками которого являлись капитан порта Тампико Марио Мендес и служащий портовой администрации в Веракрусе Густаво Ортис. Весьма ценным агентом резидентуры был родившийся в Мексике немец Карлос Ретельсдорф (“Гленн”, “Франко”). Он унаследовал от родителей высокодоходную плантацию кофе, поэтому после прохождения обучения в качестве радиста мог позволить себе не брать денег за работу на абвер. Агентом был и находившийся в Мексике доктор литературы Берлинского университета Пауль Макс Вебер, в 1933–1934 годах учившийся в Денвере по линии обмена студентами и, благодаря своему знанию обстановки в Соединенных Штатах Америки, представлявший для разведки немалую ценность. С абвером он сотрудничал с апреля 1940 года и специализировался, естественно, по США. Следующий работник резидентуры, немец Иозеф Хермкес был натурализованным мексиканским гражданином и владел фирмой по торговле недвижимостью, которую в 1930-х годах закрыли. Самого Хермкеса при этом отправили в тюрьму на пятилетний срок. Криминальное прошлое не помешало ему вступить в НСДАП и со временем стать ортсгруппенляйтером АО в Веракрусе. В 1940 году по юридическим причинам Хермкесу пришлось вернуться в Германию, но связей с Мексикой он не прервал и стал мексиканским почетным консулом в Бреслау. После вербовки, зачисления в списки агентуры АНСТ-Бремен и прохождения трехмесячного специального обучения он под псевдонимом “Джо” вернулся в Мексику. Добирался Хермкес туда по Транссибирской магистрали одним поездом с Николаусом и в пути настолько сильно рассорился с ним, что из Владивостока в Японию они принципиально отправились на разных судах. На месте Николаусу все же пришлось общаться с Хермкесом, и его самолюбие получило чувствительный удар, когда он получил указание вручить “Джо” 2 тысячи долларов из имеющихся у него оперативных сумм. В отместку заместитель резидента не привлекал ставленника конкурирующего АНСТ ни на одну из операций, то есть фактически законсервировал его, причем не по указанию руководства и не из оперативных соображений, а из-за собственных амбиций. Довольно широкую, хотя и несколько искаженную известность получил впоследствии работник резидентуры в Мексике Карл Франц Иоахим Рюге (Y-2863). Многие исследователи довольно долго ошибочно смешивали его с Николаусом и считали фамилию “Рюге” одним из псевдонимов заместителя резидента. Однако он был личностью не только отнюдь не вымышленной, но и довольно заметной, поскольку в 1933 году являлся генеральным управляющим немецкого концерна “Кертинг Моторе”, торговавшего в Мексике автомобилями. В августе 1939 года Рюге отбыл в Германию по служебным делам, был застигнут там войной и призван в вермахт. Его немедленно направили в разведку, и после восьмимесячного обучения в июле 1940 года он выехал обратно в Мексику с конкретной задачей обслуживания процесса изготовления микроточек для агентурной группы фон Шлеебрюгге — Николауса. Сразу же по возвращении из командировки в Германию он получил от “Макса” 5 тысяч долларов США. Довольно значительная по тем временам сумма оказалась для Рюге с женой совершенно недостаточной. Супруги в мгновение ока истратили деньги на приобретение нового дома и роскошного “Кадиллака”. Подобное не предусмотренное никакими сметами абвера расточительство грозило истощить оперативные фонды резидентуры, однако в отсутствие другого специалиста “Макс” был вынужден мириться с сибаритством своего подчиненного. Настоящая работа наконец-то появилась у Рюге в апреле 1941 года, после того, как абвер сумел доставить на место первое оборудование для изготовления микроточек. Оно прибыло грузовым рейсом авиакомпании ЛАТИ через Бразилию в Тампико в партии обычного коммерческого фотооборудования фирмы “Агфа”.

Приведенный список агентов и работников резидентуры является не исчерпывающим. В Мексике на нее также работали Рихард Эверсбуш, Фредерик Вильгельм, Фриц Беплор, Рудольф Корковский и Георг Реме, а непосредственно в США — Рихард Фридрих Фройндт (“Фред”) и Вильгельм фон Рауттер (“Роджерс”). Николаус поддерживал устойчивую горизонтальную связь с нелегальным резидентом абвера в Бразилии Альбрехтом Энгельсом (“Альфредо”) через курьера Курта Шнеефойгта, с резидентурой в Чили через курьера Пабло Рубаха и с миссией Германии в Мехико через Хуго Натуса. “Макс” упоминал о наличии у него еще четырех агентов, имена которых остаются неизвестными и по сей день. Для оценки масштабов работы можно указать, что только в столичном округе Мехико резидентура пользовалась 11 конспиративными адресами. Перечисленный аппарат позволял добывать, оценивать и направлять в Германию разведывательную информацию об армейской и морской авиации США, о производстве алюминия, стали и продуктов нефтепереработки. До осени 1940 года сведения передавались в центр под видом зашифрованных коммерческих телеграмм, однако позднее “Макс” стал испытывать серьезные сомнения в стойкости своей криптосистемы. Выход из этой ситуации он видел в установлении магистральной радиосвязи с Берлином, для чего в январе 1941 года на передатчике стал работать Ретельсдорф. Кроме того, первоочередную задачу — добывание разведывательной информации о военном производстве США — планировалось решать не только агентурно-оперативным, но и информационноаналитическим методом. Немедленно по прибытии в Мексику “Макс” подписался на 30 издававшихся в Соединенных Штатах и Канаде технических и экономических журналов и газет, работники резидентуры Рихард Корковский и гражданин США Георг Ульрих Реме (“Рурак”) обрабатывали их и готовили обзоры по интересующим темам.

Первые и достаточно серьезные проблемы у мексиканской точки АСТ-Берлин возникли в результате безответственного поведения заместителя резидента. Николаус в течение некоторого времени сожительствовал с дочерью одного из самых уважаемых мексиканских семейств Терезой Кинтанилья, от которой в апреле 1941 года ушел к другой любовнице. Это оказалось его роковой ошибкой. Брошенная женщина не просто заявила властям о том, что ее бывший любовник является германским шпионом, но и дала наводку на его радиста Карлоса Ретельсдорфа и чиновника МВД Амелио Тегерио, поставлявшего резидентуре чистые бланки паспортов. ФБР и СИС убедили мексиканцев арестовать нескольких агентов-немцев и выслать их в рейх через США и нейтральные государства Европы. Хотя госдепартамент Соединенных Штатов гарантировал обращение с высылаемыми из Мексики немцами, как с беженцами, Николауса обыскали и обнаружили у него микрофильмированные материалы о военном производстве в США. После этого контрразведка ходатайствовала перед госдепартаментом о его аресте и допросе, однако такая практика нарушила бы взятые Вашингтоном обязательства, и все агенты спокойно отбыли на родину.

Эдгар Хильгерт

Помимо АСТ-Берлин, в Мексику активно старалось внедриться и АСТ-Гамбург. Хотя его офицеры работали в стране через фон Шлеебрюгге, впоследствии соперничество этих двух разведорганов вызвало множество проблем во взаимоотношении между их агентами. Гамбургское абверштелле сосредоточивалось преимущественно на морских вопросах и поэтому полагало своей вотчиной всю Латинскую Америку. За военную и военно-морскую разведку в Мексике отвечал его работник Эдгар Хильгерт, с октября 1940 года использовавший в качестве прикрытия должность руководителя мексиканского отделения принадлежавшего Германии Южноамериканского банка.

Наибольший объем информации он получал от своего самого результативного агента Вильгельма фон Рауттера. Экономической разведкой занимался специально переведенный в Мехико из США доктор Эрих Пфайфер. Общая численность агентуры перечисленных офицеров в Мексике к 1940 году достигла 40 человек, наиболее результативным из которых являлся доктор Иоахим Хертслет, занимавшийся обеспечением поставок в Германию мексиканской нефти. Он отгружал ее танкерами, следовавшими через Италию (до ее вступления в войну в 1940 году), а также через Японию и дальневосточные порты СССР. Ранее Хертслет работал в МИД и в этот период подружился с президентом Мексики Ласаро Карденасоми-дель-Рио, часто обедавшим на его вилле. Столь прочные позиции позволили разведчику в дальнейшем успешно организовать систему секретных бункеровочных баз для германских подводных лодок, крейсировавших в Мексиканском заливе и вдоль всего побережья Соединенных Штатов Америки. Хертслет был настолько важен для абвера, что работал, на прямой связи с начальником германского направления АСТ-Гамбург Николаусом Риттером (“доктор Рантцау”).

Кроме перечисленных разведчиков, в Мексике находился руководитель одной из двух действовавших в США диверсионных сетей Абт-П австриец Карл Бертрам Франц Рековски (“Рекс”, “Ричард II”).

С началом Второй мировой войны Мексика стала центром операций абвера в Западном полушарии. Разведка испытывала значительные трудности в работе из-за нехватки финансовых средств, периодически некоторым ее агентам даже не хватало денег на пропитание, и это очень тяжело отражалось на результативности проводимых операций. Британцы знали о сложившейся ситуации из дешифрованных германских радиограмм и решили максимально усугубить проблемы абвера. ПШКШ установила факт транспортировки тремя курьерами в Латинскую Америку в общей сложности 3,85 миллиона долларов наличными. В Мексику итальянский дипломат вез 1,4 миллиона долларов, двое остальных направлялись морем в Рио-де-Жанейро. С этими последними ничего сделать не удалось, зато итальянца остановили на таможне в Мехико и, несмотря на дипломатический паспорт, обыскали. Таможенник без особых комментариев просто изъял деньги, а после принесенного в МИД Мексики протеста оказалось, что они бесследно исчезли. Министр иностранных дел лично извинялся и оправдывался молодостью чиновника, а также незнанием им служебных инструкций. Итальянцев заверили, что нарушителя правил накажут в дисциплинарном порядке, но 1,4 миллиона долларов якобы пропали. Германская разведка так и не получила их.

Закат разведывательной активности абвера в регионе начался после вступления Мексики в войну против Германии 31 мая 1941 года. Немцы предвидели возможность удара местной контрразведки по своей резидентуре и заранее создали запасную агентурную сеть, которой руководил Херардо Мурильо (“доктор Атль”). Его основными агентами являлись Леон Оссирио, Мануэль Террес Буэно, Сальвадор Абаскаль, Хоэль Торрес и Мануэль Гомес Морин. Абвер не собирался активно использовать агентов немецкого происхождения, поскольку понимал, что все они будут арестованы в первую очередь, что и произошло. Вскоре после вступления Мексики в войну ее полиция провела серию арестов немцев и установленных германских агентов, в особенности на наиболее уязвимых инфраструктуры страны и у ее береговой черты. Арестованный Вебер выдал всю имевшуюся у него информацию о разведывательной деятельности абвера в Мексике. Его показания легли в основу 47-страничного меморандума директора ФБР Гувера в адрес Мехико.

Еще большую притягательность в оперативном отношении Мексика имела для Японии. В 1936 году японская разведка активизировала свою деятельность в стране и стремилась увязать ее с абвером, однако вплоть до 1939 года установить эффективную координацию им не удавалось. К этому времени 3-й (разведывательный) отдел генерального штаба флота в Токио перебросил в Мексику группу своих агентов — эмигрантов с Кавказа, для которых оставаться в Европе стало уже небезопасно. Их подключили к отработке некоторых линий и направлений по тематике абвера, а взамен немцы поделились новинками в области оперативной техники, в частности, усовершенствованным оборудованием для изготовления микроточек. 5 октября 1939 года в расположенном недалеко от Мехико городе Куэрнавака прошло совещание германских и японских разведчиков. С немецкой стороны в нем приняли участие доктор Норте и работавший в Нью-Йорке Герман фон Кинтель, японская делегация была значительно представительнее. Ее возглавлял начальник американского отдела военно-морской разведки капитан 1-го ранга Кандзи Огава, членами делегации являлись помощник военно-морского атташе Японии в Мехико капитан 2-го ранга Бундзиро Ямагучи с двумя помощниками: капитаном 2-го ранга Инао Отани и капитаном 3-го ранга Ко Нагасава. Эти офицеры, в частности, отвечали за связь с абвером на Западном побережье США. После выработки совместных решений обе спецслужбы активизировали агентурное изучение стратегически важных точек Калифорнийского залива.

Американцев, осведомленных о намерениях японской разведки укрепиться в Мексике, больше всего тревожила угроза установки там нелегальных радиоразведывательных постов и создания секретных баз для проникновения в США. Тревоги по второму поводу оказались беспочвенными, зато в отношении постов перехвата — вполне обоснованными. Японцы действительно оборудовали станции радиоразведки в южной часта Калифорнийского залива и в Гуайамас, работой которых руководил лейтенант Ямасита с группой техников и радиооператоров. Перехваченные радиограммы дешифровывались в Японии.

С традиционной обстоятельностью японцы принялись создавать опорную инфраструктуру для ведения пропагандистской и подрывной деятельности в Мексике, для чего объединили проживающих в стране сограждан-офицеров, унтер-офицеров и рядовых запаса в “Ассоциацию японских военнослужащих”. Помимо формальных уставных задач, она была призвана организовывать местную японскую диаспору для любых скоординированных действий в случае поступления из Токио соответствующего приказа. Впоследствии американцы неоднократно обвиняли японскую армию в подготовке вторжения с юга в Соединенные Штаты с помощью “Ассоциации японских военнослужащих”, однако это утверждение представляется, по меньшей мере, спорным. Зато не вызывает сомнений другая поставленная перед разведкой задача — провоцирование восстания местных индейских племен против белых, прежде всего североамериканцев. В ноябре 1941 года военно-морской атташе Японии в Мексике капитан 1-го ранга Хаманака уведомил руководство ассоциации о необходимости находиться в готовности действиям, но не уточнил, каким именно и в связи с чем. Через несколько дней он поставил конкретную задачу — подготовиться к проведению диверсий и сбору военной информации. После нападения на Перл-Харбор мексиканское правительство разорвало дипломатические отношения с Токио и занялось выселением японцев с побережья. Принудительному переселению подверглись около полутора тысяч человек, но часть намеченных к переселению людей сумела перейти на нелегальное положение и остаться на месте. Наложение минимального грима и соответствующие изменения в поведении позволили японцам стать практически неотличимыми от представителей некоторых местных индейских племен ярко выраженного монголоидного типа и затеряться среди них. Кроме пропагандистских и разведывательных целей, Япония была заинтересована также в получении из Мексики некоторых стратегически важных редких металлов.

Задолго до японцев в Мексике появились представители советской разведки. Дипломатические отношения между Токио и Москвой были установлены 4 августа 1924 года, после чего в мексиканскую столицу прибыл персонал полпредства СССР. “Легальным” резидентом ОГПУ в нем являлся 1-й секретарь А. Гайкис, но первые разведывательные действия по личной инициативе начал совершать не относившийся к штату разведки пресс-секретарь Волынский. Он решил выведать американские секреты у аккредитованных в Мексике журналистов из США, которыми, как он полагал, располагали эти люди. Не имевший ни специальной подготовки, ни элементарного здравого смысла, пресс-секретарь для решения им самим же поставленной задачи избрал единственный понятный для него путь и начал регулярно спаивать корреспондентов. Вскоре известие о бесплатной выпивке широко распространилось среди журналистского корпуса, и недостатка в желающих получить сколько угодно виски или текилы за счет советской миссии не было. Казалось, план Волынского увенчался успехом, но общую радужную картину портили два обстоятельства. Журналисты не знали никаких секретов, зато их знал пресс-секретарь, не обладавший способностями противостоять воздействию серьезных порций алкоголя. В результате вместо выведывания чужих тайн Волынский выбалтывал свои собственные. Вскоре одна из американских газет начала публиковать регулярную колонку новостей полпредства СССР в Мехико, после чего незадачливого пресс-секретаря немедленно отозвали на родину.

Естественно, резидент ИНО Гайкис действовал более профессионально. Однако в первые годы существования советской миссии нелегальные операции сводились в основном к подрывной пропаганде, зачастую проводившейся не без участия полпреда. В период с декабря 1926 по июнь 1927 года этот пост занимала известная А. М. Коллонтай, пребывание которой в Мехико завершилось весьма неприятно. МИД Мексики предложил ей покинуть страну, и во время прощального приема в разгар пения революционных песен в полпредство ворвались полицейские. Они арестовали нескольких местных левых активистов и даже собирались отправить в тюрьму саму Коллонтай, но этому помешал энергичный протест Гайкиса. Уникален предлог, под которым полиция вторглась в экстерриториальные помещения советской миссии. Полицейские заявили, что приняли доносившиеся на улицу песни за богослужение и стремились пресечь собрание сектантов в не отведенном для их молитв месте.

Резидентура ИНО ОГПУ располагала в Мексике несколькими агентами, самыми известными из которых были Бертрам Вольфе и Роберто Хаберман. Последний работал на прямой связи с Овакимяном и являлся зятем известной левой американской журналистки Агнессы Смедли. Их работа не увенчалась серьезными успехами, но и обошлась без провалов, поэтому загранточка в Мексике считалась довольно благополучной, хотя и не слишком перспективной. Затишье прекратилось с приездом в страну изгнанного из Советского Союза Троцкого. Мексика внезапно оказалась в фокусе внимания руководства НКВД, НКИД и лично Сталина, в результате чего 24 мая 1940 года произошло событие, не оставшееся незамеченным в мире даже на фоне внезапного и стремительного германского наступления во Франции. Два десятка боевиков совершили налет с применением автоматического оружия и взрывчатых средств на виллу, где проживал лидер IV Интернационала. Нападающие нейтрализовали охрану, отключили сигнализацию, сумели проникнуть внутрь защищенного периметра и ворвались в дом. Там они попытались расстрелять Троцкого с женой, но те спрятались под кроватью и каким-то чудом уцелели. При отходе налетчики подожгли здание и попытались взорвать его, однако безуспешно. После нападения обнаружилось исчезновение одного из охранников, Роберта Шелдона Харта. Троцкий поселился в стране по личному приглашению президента Мексики, чувствовавшего свою ответственность за безопасное пребывание гостя в стране, поэтому начальник тайной полиции Санчес Салазар получил строжайший приказ найти организаторов и исполнителей этой акции.

Полиция опросила самого бывшего лидера советской оппозиции, не испытывавшего даже тени сомнения в причастности к налету НКВД СССР. По поводу пропавшего охранника он заявил, что считает его жертвой и весьма сожалеет о загубленной, по всей видимости, молодой жизни. Начальник полиции, однако, придерживался иного мнения и полагал, что Харт являлся пособником преступников и бежал вместе с ними. Через месяц тело охранника было обнаружено и стало ясно, что он все же погиб, хотя как именно и почему, никто пока не знал. Вскоре через цепочку информаторов и второстепенных участников покушения полиция установила организатора налета и непосредственного руководителя боевой группы. Им оказался известный мексиканский художник и коммунист, бывший командир республиканской бригады в Испании, Давид Альфаро Сикейрос. После ареста он заявил, что вовсе не собирался убивать Троцкого, а лишь хотел захватить его архивы, стрельба же была устроена в демонстративных целях, в знак протеста против пребывания изгнанника на территории Мексики. Сикейрос был национальной гордостью страны, поэтому до суда его освободили под залог, а президент негласно порекомендовал ему скрыться, что тот немедленно и сделал.

Троцкий заблуждался относительно роли своего погибшего охранника. Материалы литерного дела НКВД “Утка” свидетельствуют о том, что Харт являлся штатным советским агентом (“Амур”), а само нападение было организовано в рамках операции по устранению лидера троцкизма Н. И. Эйтингоном (“Том”, “Наумов”). Сикейрос сознательно сотрудничал с НКВД, однако его люди, за исключением Харта, все до единого полагали, что художник решил устранить противника ортодоксального коммунистического движения по собственной инициативе. Это исключало участие в деле специально подготовленных боевиков, что и привело неискушенных в конспирации участников к провалу, “Амура” же заподозрили в двойной игре и желании вывести Троцкого из-под удара, за что и уничтожили с санкции Эйтингона. Этот профессионал тайной войны, ранее работавший с нелегальных позиций в Китае, Франции, Германии, а после бегства Орлова возглавлявший резидентуру НКВД в Испании, никогда не испытывал ни малейших колебаний при устранении ставших опасными агентов. Налет стал крайней мерой и альтернативой одновременно проводившейся комбинации по введению в окружение Троцкого агента-террориста, которая в тот период шла не слишком успешно. Еще одним из известных участников этой акции, фактически руководившим и организовывавшим ее, являлся И. Р. Григулевич (“Макс”, “Фелипе”, “Юзик”), в дальнейшем один из наиболее выдающихся советских нелегалов и известный историк и писатель.

Все перечисленные действия совершались в рамках выполнения отданного Сталиным в марте 1939 года распоряжения об уничтожении его главного врага. Следует отметить, что оно преследовало не только рациональную цель устранения лидера оппозиционного течения, но и было продиктовано буквально маниакальной страстью обычно уравновешенного руководителя СССР, видевшего опасного конкурента в давно уже утратившем силу и влияние Троцком. Операция “Утка” должна была увенчать многолетнюю работу внешней разведки по троцкистскому направлению, но, судя по всему, Сталин сознательно промедлил с физическим устранением своего врага. Он дал ему прежде увидеть крушение его дела, похищение тщательно собранных архивов, предательство сторонников, смерть сына, и лишь после всего этого обрек Троцкого на смерть. План операции предоставлял исполнителям широкий выбор средств: “отравление пищи, воды, взрыв в доме, взрыв автомашины при помощи тола, прямой удар — удушение, кинжал, удар по голове, выстрел. Возможно вооруженное нападение группы”[465].

Рамон Меркадер

Умирающий Троцкий

Основные надежды “Том” возлагал не на налет, а на действия внедренного агента Рамона Меркадера (“Раймонд”), рекомендованного для этого его матерью Каридад Меркадер дель Рио (“Мать”). Молодой испанский коммунист с фронтовым опытом гражданской войны сотрудничал с советской разведкой с 1937 года на строго идейной основе и устранение Троцкого полагал миссией тяжкой, но необходимой для торжества коммунистических идеалов. Московский Центр и нью-йоркская резидентура провели сложнейшую комбинацию по введению агента в окружение объекта, для чего включили в игру промежуточную фигуру, молодую женщину Руби Вайль. Она была знакома с Сильвией Агеловой, периодически помогавшей Троцкому с переводами, во Франции сблизилась с ней еще больше, а затем представила ее как бы случайно встреченному “Раймонду”, выступавшему под видом бельгийца Жака Морнара. Внезапно начавшаяся война в успешно развивавшуюся комбинацию внесла коррективы. Меркадер успел приехать к Агеловой в Соединенные Штаты по паспорту Фрэнка Джексона, объяснив ей, что только таким образом смог избежать призыва в армию. Эйтингон со своим канадским паспортом оказался во Франции слишком заметной фигурой, ему требовались дальнейшие документальные подтверждения канадского гражданства, которыми он не располагал, и это вынудило его временно укрыться в советском посольстве. Казалось, что операция проваливается, Берия даже предписал временно свернуть ее, но в конечном итоге опытные разведчики все же справились с возникшими проблемами. “Том” сумел получить иракский паспорт, по которому и приехал в Мексику, вскоре туда же прибыла и “Мать”. Достаточно скоро Меркадер начал часто появляться в доме Троцкого, вошел к нему в доверие, получил его благословение на брак с Сильвией, и когда охранники уже привыкли к регулярным появлениям молодого человека, явился в дом со спрятанным под одеждой ледорубом. Удар по голове оказался смертельным, но лидер оппозиции умер не сразу и нашел в себе силы позвать на помощь. Охрана задержала “Раймонда” на месте и сильно избила, регулярно избивали его и во время следствия, однако никто так и не добился от него сведений ни о заказчике преступления, ни о том, кем на самом деле является Жак Морнар.

Эйтингон и Каридад Меркадер немедленно после покушения выехали на Кубу, а оттуда в Соединенные Штаты, однако Рамона без помощи не оставили. Была нанята одна из лучших в стране адвокатов, ему регулярно передавались деньги, нью-йоркская загранточка поддерживала постоянную связь с “Раймондом” в тюрьме, где он просидел полные 20 лет, без какого-либо сокращения срока. В ответ на ходатайство о досрочном выходе осужденного власти заявили, что он “не проявил сожаления о своем преступлении, и поэтому опасно отпускать его на свободу”[466]. Рамон Меркадер ни слова не произнес ни о Советском Союзе, ни о своем сотрудничестве с разведкой, и долгое время никто не мог определить истинное лицо террориста, пока проведшие собственное расследование троцкисты-интербригадовцы не опознали его по фотографиям и шрамам от фронтовых ранений. Впрочем, и это не приблизило их к доказательству участия СССР в этом деле. После войны американцы дешифровали часть перехваченных сообщений мексиканской резидентуры НКГБ в Центр за период 1942–1945 годов и из них установили, что Москва неоднократно планировала вызволить своего агента с помощью различных способов: от подкупа или шантажа должностных лиц до боевой операции по налету на тюрьму. Однако все это осталось лишь планами, и помощь “Раймонду”, именовавшемуся в оперативной переписке “Гномом”, ограничивалась пределами законности.

Шли годы. В 1946 году молодая женщина Рокелия Мендоса влюбилась в находившегося в тюрьме и сильно болевшего Меркадера и вышла за него замуж, весьма облегчив пребывание бывшего террориста в заключении. Советской разведке тоже стало после этого намного проще оказывать своему ветерану финансовую помощь, осуществлявшуюся вплоть до выхода “Раймонда” на свободу в 1960 году. После освобождения он получил чехословацкий паспорт и без лишней огласки улетел в Москву, где поселился под выбранным им самим именем Лопеса. Через некоторое время Президиум Верховного Совета СССР закрытым указом присвоил бывшему агенту звание Героя Советского Союза. В 1974 году из-за ухудшившегося здоровья и языковых трудностей он был вынужден переехать на Кубу, прожил там четыре года и скончался от рака легких. Согласно завещанию, тело Меркадера похоронено в Москве, надпись на памятнике гласит: “Рамон Иванович Лопес, Герой Советского Союза”.

В Мексике действовала и нелегальная резидентура РУ, возглавлявшаяся уроженцем Аргентины А. П. Коробицыным (“Турбан”, “Нарсисо”, “Лео”). Ее основной задачей являлась работа по Соединенным Штатам, основную роль в которой играла наполовину автономная агентурная группа Ф. И. Кравченко (“Клейн”, “Магнат”), с 1913 года проживавшего в Уругвае и работавшего в Мексике под видом уругвайца Мануэля Ронсеро. Оба этих русских по происхождению нелегала в 1920-е годы перебрались в СССР, были зачислены на службу в разведку и впоследствии действовали в Испании в качестве оперативных переводчиков, были награждены орденами. В 1941 году Коробицына и Кравченко отозвали в Советский Союз и забросили на оккупированную территорию для руководства партизанскими отрядами. В 1945 году Кравченко был направлен во Францию, где до 1949 года возглавлял нелегальную резидентуру и числился испанским гражданином Антонио Мартинесом Серано.

На фоне всей этой активности иностранных государств на территории Мексики весьма странно выглядит практически полное бездействие в оперативной области Соединенных Штатов Америки. Нельзя сказать, что в Вашингтоне не осознавали значение соседнего государства для обеспечения безопасности собственной территории. В 1942 году это удачно сформулировала журналистка Бетти Кинг: “Если кто-нибудь сомневается в важности Мексики для Соединенных Штатов и всего полушария, ему следует вспомнить: Мексика была плацдармом испанского завоевания Латинской Америки; Мексика была жертвой французского вторжения в 1861 году, приведшей к установлению марионеточного правительства императора Максимилиана и попытке правительства Франции превратить всю Центральную Америку во французскую колонию; Мексика была центром шпионажа в Первой мировой войне, и германские интриги в Мексике привели к вступлению американцев в войну; Мексика была центром коммунистического проникновения в Латинскую Америку в середине тридцатых; Мексика стала первым воплощением попытки Франко вновь отвоевать утраченную испанскую империю в Западном полушарии немедленно после победы в Гражданской войне в Испании; Мексика является золотой сокровищницей Латинской Америки и ахиллесовой пятой Соединенных Штатов!”[467]. Тем не менее, наиболее заинтересованная в этом регионе страна до начала 1940-х годов, несмотря на весьма сложные отношения с ближайшей соседкой, полагалась исключительно на дипломатические и экономические меры. История взаимоотношений обоих государств в межвоенный период изобиловала драматическими периодами. В 1920-е годы в Мексике процветала настолько дикая коррупция, что американцы были вынуждены буквально бойкотировать ее. Новый президент Обрегон несколько исправил ситуацию, насколько это было возможно в условиях исторически сложившейся и вошедшей в национальный характер системы воровства и подкупа. Он с горькой иронией отзывался о системе государственного управления своей страны: “Все мы воры. Однако у меня только одна рука, тогда как у остальных — по две, поэтому люди доверяют мне больше!”[468].

Обрегон несколько улучшил отношения с Вашингтоном. В 1923 году Соединенные Штаты признали его администрацию и даже предоставили Мексике кредит на закупку вооружений из арсеналов своей армии, но при преемнике Обрегона Плутарко Элиасе Каллесе отношения вновь ухудшились. Новый президент совершил два непозволительных, по мнению американцев, действия: отменил все права иностранцев на покупку земли в Мексике, если только они не соглашались считать себя мексиканскими гражданами, и до крайности ограничил возможности частных лиц, особенно иностранцев, по использованию нефтяных ресурсов страны. Как известно, ничто не раздражает американцев в иностранных режимах сильнее, нежели ограничение их возможностей обогащаться за счет чужого государства. Так произошло и в данном случае. Ряд крупных корпораций, в особенности нефтяных, немедленно начали лоббировать решение об интервенции в Мексику. Естественно, все это проходило под благовидным предлогом противодействия распространению большевизма в Америке, который предлагалось выкорчевывать вооруженной силой. Однако умелое маневрирование президента Каллеса и здравая позиция посла США в Мехико Дуайта Морроу в 1927 году помогли достигнуть компромисса и несколько нормализовать двусторонние отношения. Все это время Соединенные Штаты прекрасно обходились в Мексике без вмешательства разведки, но позднее ситуация изменилась.

В 1933 году государственный секретарь США Кордел Хелл провозгласил принципы политики невмешательства во внутренние дела иностранных государств, в связи с чем инструмент интервенции потерял былое значение. Теперь ее угроза не воспринималась неугодными Вашингтону режимами как нечто конкретное, поэтому на первый план выдвинулась необходимость действовать иными, более тонкими методами. В 1936 году антимексиканс-кие настроения в США, вызванные национализацией иностранной собственности и грядущей национализацией нефтяных месторождений в Мексике, потребовали от Вашингтона адекватной реакции. Соединенные Штаты с удовольствием свергли бы режим Карденаса, но к середине 1930-х годов они еще не располагали соответствующими организациями, способными осуществить эту задачу. Тогда Хелл и министр финансов Генри Моргентау решили преподать Мексике урок и организовали атаку на ее финансовую систему, а также попытались понизить мировые цены на серебро, экспорт которого составлял существенную часть внешнеторгового баланса страны.

Взаимоотношения Мексики и Соединенных Штатов Америки были омрачены давней чередой вооруженных конфликтов, прямых военных агрессий, рейдирования банд и территориальными претензиями. Соединенные Штаты вторгались в пределы своей южной соседки в 1846, 1914 и 1916–1917 годах. Однако в конце 1930-х годов такое грубое использование силы стало уже невозможным, поэтому Вашингтон оказался в некоторой растерянности после решения президента Карденаса о реализации положений конституции Мексики от 1917 года, объявлявшей недра страны ее национальной собственностью, и национализации нефтепромыслов начиная с 18 марта 1938 года. Военный путь исключался, и руководству пострадавших в результате этого акта компаний “Роял Датч — Шелл” и “Стандард Ойл оф Нью-Джерси” оставалось лишь официально заявить о незаконном отъеме правительством Мексики их собственности и призвать мировое сообщество бойкотировать мексиканскую нефть. Влияние указанных компаний было весьма велико, поэтому вскоре мексиканцы оказались в крайне сложной ситуации. Они владели скважинами и промысловым оборудованием, но не располагали ни танкерами для вывоза нефти, ни позициями на рынке нефтепродуктов. В Вашингтоне уже были готовы торжествовать по поводу того, что им удалось поставить на колени строптивую страну, однако внезапно в ситуацию вмешался совершенно новый фактор. На сцену вышли немцы. В Мехико прибыли представители Имперского совета по импорту нефти Карл Рековски и Дитрих Кламрот, довольно быстро договорившиеся о бартерных поставках в обмен на строительство электростанций в Икетапатанго и Пальмито. Одновременно в мексиканской столице появился и их конкурент — американец Уильям Родес Дэвис. Он предложил вывозить из страны закупаемую им же нефть на своих танкерах в Гамбург, где его фирма владела нефтеперерабатывающим концерном “Евроком”. Вся закупленная по этому каналу нефть предназначалась для кригсмарине. Сделка была столь удачной, что из Берлина пришло распоряжение об отзыве Рековски и Кламрота, а “Евроком” получил эксклюзивное право на закупки мексиканской нефти. Экономическая блокада Мексики, на успех которой так рассчитывали в Вашингтоне, провалилась. В Берлине подготовили предложения по расширению торгового сотрудничества, однако ратификация соответствующего соглашения сорвалась из-за нападения рейха на Польшу.

С началом боевых действий в Атлантике сложившаяся система поставок расстроилась. Британские корабли стали перехватывать танкеры Дэвиса, и нефть пришлось возить не на Восток, а на Запад — через Тихий океан во Владивосток, где ее сливали в цистерны и по Транссибирской магистрали транспортировали транзитом через территорию СССР. Однако и этот более длинный маршрут просуществовал недолго. Часть танкеров выгружалась в Японии, что нарушало нефтяное эмбарго на поставки энергоносителей в эту страну, и после энергичного протеста из Вашингтона 20 декабря 1940 года посол рейха в Мехико Рюдт фон Колленберг известил Берлин о пресечении Владивостокского маршрута. После краха одного из своих самых удачных проектов Дэвис прожил недолго и в июне 1941 года при странных обстоятельствах умер от сердечного приступа. Впоследствии бывшие руководители Британской миссии по координации безопасности (БСК) туманно намекали на свою причастность к этой смерти, но конкретики, как всегда не представили. Поскольку в рассматриваемый период террористические акты в интересах государства считались скорее доблестью, нежели преступлением, следует полагать, что британские разведчики недвусмысленно не заявили об этом не из скромности, а ввиду отсутствия доказательств своих достижений в этой области.

Явное приближение войны заметно улучшило взаимоотношения между Вашингтоном и Мехико, хотя предпосылки к этому возникли еще раньше, когда посол США Дж. Дэниелс воспротивился предлагавшемуся силовому решению нефтяного конфликта. В результате пятилетних переговоров было все же найдены пути к некоему хрупкому взаимодействию, завершившемуся подписанием 19 ноября 1941 года двустороннего соглашения. К этому времени в Мексике уже появились первые американские секретные агенты, сотрудники СИС ФБР, количество которых никогда не превышало 5—10 человек. Главным результатом их работы стало установление численности проживающих в стране граждан рейха, в том числе членов НСДАП. По подсчетам американцев, таковых было соответственно 5,5 тысяч и 215, но германские источники исчисляли количество членов партии в 310. Более никаких оперативных достижений в Мексике в рассматриваемый период американцы не добились.