Неизвестная война. Тайная история США

1. Там, за синью непогоды, есть блаженная страна…

Англия (как и большинство других европейских стран) опоздала к дележу богатого американского «пирога». Всю Южную Америку, Центральную и часть Северной к середине шестнадцатого столетия захватили и не без скандалов поделили меж собой Испания и Португалия. Такой уж получился расклад. В свое время Сталин умно сказал: «Кадры решают все». У двух вышеназванных стран отыскались кадры для занятия и удержания американских владений, а прочие страны этим похвастаться не смогли.

Дело в том, что как раз к моменту открытия Америки кончилась наконец затянувшаяся на семьсот лет война с обосновавшимися на Пиренейском полуострове маврами. Христианское воинство заняло все до единого государства мавров, водрузило кресты на месте полумесяцев. Ясно стало, что отнятые у мавров земли завоеваны прочно и навсегда…

И многие тысячи бравых вояк нежданно-негаданно оказались совершенно не у дел. Распущенная армия никому больше была не нужна, но удалая вольница, увешанная оружием, уже ни за что не хотела возвращаться к прежним занятиям – ни бедные дворяне, ни простолюдины. Дворянам некуда было податься по причине полного отсутствия фамильных поместий, а хлебнувшие вольной солдатской жизни простолюдины не собирались вновь тащиться за плугом или горбить спину, занимаясь прежними ремеслами. Подобное случалось во многих странах после многих войн, и симптомы везде одинаковы: всплеск преступности среди фронтовиков, кабаки, набитые бравыми ветеранами, ощутившими себя обделенными и ненужными…

Вот тут, как нельзя более кстати для испанской и португальской короны, и вернулся из дальних странствий Христофор Колумб с известиями о новом богатом континенте. И орава «дембелей» с превеликой охотой кинулась за океан искать счастья…

Подобного «кадрового резерва» у других европейских стран не оказалось – и они чуть ли не сто лет с бессильной завистью наблюдали, как богатеют на американской добыче везучие соседи. И в конце концов от безнадежности решено было послать людей хотя бы в Северную Америку. Там не имелось индейских государств, где можно было поживиться золотом так, как это удалось испанцам с португальцами, североамериканские индейцы вели практически первобытный образ жизни – но как-никак, с точки зрения европейцев, там имелись «бесхозные» земли, а это все же лучше, чем ничего…

Первую попытку устроить колонию в Северной Америке предпринял человек, оставивший в истории заметный след: англичанин Уолтер Рэли, пират и поэт, путешественник и философ (в те бурные времена сочетание самого оголтелого пиратства с занятиями поэзией и философией считалось в порядке вещей). Рэли в 1585 г. высадил в Америке несколько десятков поселенцев, но место выбрал неудачно: земля оказалась совершенно бесплодной, и незадачливые колонисты, промучившись год, вернулись в Англию, произнося в адрес пирата-философа разные нехорошие слова, на которые английский язык достаточно богат.

Рэли был человеком упрямым. В 1587 г. он высадил новую партию колонистов – сто шестнадцать человек, в том числе женщин и детей. Место, где они основали поселок, философствующий пират (или пиратствующий философ, поди пойми теперь) назвал Виргинией– в честь английской королевы Елизаветы, без особых на то оснований считавшейся девственницей («virginia» по-латыни как раз и означает «девственница»).

Только через три года туда смог заглянуть какой-то случайный английский корабль. И моряки не нашли в поселке ни единого поселенца. Все сто шестнадцать человек исчезли бесследно. Вместе с припасами, инструментами, кухонной утварью и оружием.

Это событие до сих пор остается одной из головоломнейших загадок американской истории. Не обнаружилось никаких следов нападения индейцев. На дереве английские моряки нашли вырезанное слово «Кроатон» – так называлось одно из обитавших поблизости индейских племен, но это ни о чем не говорило… В общем, так никогда и не отыскалось никаких следов пропавших колонистов, хотя в гипотезах, как легко догадаться, недостатка нет (в том числе имеет хождение и экзотическая версия о похищении поселенцев инопланетянами, но это уж по ведомству психиатрии и к нашему повествованию отношения не имеет…)

После этого англичане оставили всякие попытки освоиться в Америке чуть ли не на двадцать лет. Но тут вдруг поступили известия, что в Новом Свете замаячили главные соперники и конкуренты – французы. В Лондоне насторожились – и решили поспешать. Дело было не только в извечном соперничестве англичан и французов: в Англии развелось чересчур уж много безземельных и бесприютных бедняков, от которых было одно беспокойство. Брат Уолтера Рэли так и писал в своем меморандуме на высочайшее имя: «Мы могли бы обжить некоторую часть этих стран и поселить здесь бедствующих граждан нашей страны, которые ныне доставляют много хлопот государству и из-за нужды, гнетущей их на родине, принуждены совершать мерзостные преступления, отчего их каждодневно вздергивают на виселицах» (8).

Испанский посол в Англии в своем секретном докладе был с этим полностью согласен: «Первейшая причина, побуждающая их колонизовать эти земли, – стремление дать отдушину уйме оставшихся без дела несчастных людей и тем отвратить опасности, которые могут грозить с их стороны».

Таким образом, к освоению Америки Англию подтолкнул в первую очередь необычайно высокий процент бродяг и безработных, зашкаливший за опасные пределы… Британцы, уяснив проблему, действовали энергично: в 1606 г. новый король Яков I лично учредил Плимутскую и Лондонскую компании – самые настоящие акционерные общества «дворян, джентльменов и купцов». Вышеперечисленные господа в два счета собрали немалые денежные суммы на обустройство колоний за океаном. Естественно, не по доброте душевной: каждому акционеру полагались в Новом Свете немалые земельные владения.

В 1607 г. к берегам нынешнего американского штата Виргиния пристали три корабля, с которых высадилось сто восемь человек. В строгом соответствии с тогдашними британскими обычаями они делились на «джентльменов» и «работников». «Джентльмены» были дворянами, в основном младшими сыновьями в семье, которым по британским законам из наследства причиталась лишь дырка от бублика. Ну а работники были работниками, что тут еще скажешь? Вот так и получилось, что колонизация Америки началась именно с Юга.

Здесь же позднее родилась незатейливая песенка:

Места, без малейшего преувеличения, оказались райские – сущий Эдем. Плодороднейшие земли, где дают огромные урожаи кукуруза и табак, пшеница и фруктовые деревья. В лесах масса дичи, в реках – множество рыбы. В лесах деревья с ценной древесиной: красное дерево, камедь… Работники вкалывали, а джентльмены благоденствовали, став хозяевами огромных плантаций.

Одним из активнейших деятелей Виргинии, много сделавшим для процветания колонии, был Джон Смит – человек, чья биография даже для того бурного века выглядела крайне экзотично.

Сын небогатого английского крестьянина, он в шестнадцать лет сбежал не просто из дома, а – в Европу, где завербовался в солдаты. Воевал в голландской армии против испанцев, за хорошую плату поучаствовал во французских войнах католиков с протестантами, потом отправился к венграм, как раз сцепившимся с турками. К туркам Смит и угодил в плен. Турки, не особенно и заморачиваясь, продали его в рабство крымским татарам. От татар неугомонный крестьянский сын бежал к запорожским казакам, добрался до Московии, а оттуда – домой через всю Европу, подгадав как раз к отправке экспедиции в Виргинию.

На корабле с нашим героем снова что-то произошло. Судя по сохранившимся документам, бравый вояка всерьез собирался захватить власть и стать королем Виргинии. Его там же, на полпути в Америку, арестовали, но по прибытии в Новый Свет не просто освободили, а назначили одним из членов Совета, управлявшего колонией: со специалистами было туго, и власти решили, что непрактично будет разбрасываться такими кадрами, пусть и склонными к заговорам…

Правда, осмотрительные джентльмены, не особенно и допуская буйного Смита к текущим делам, выпихнули его исследовать новообретенные земли. Смит не особенно и упирался: все интереснее, чем сидеть на месте и шуршать скучными бумагами. Он плавал вдоль побережья, составляя карты, странствовал по суше – где ненароком закрутил бурный роман с очаровательной дочкой индейского вождя по имени Покахонтас (вполне возможно, эта романтическая история кому-то из читателей знакома по одноименному американскому мультфильму). В конце концов, постарев, подустав и получив несколько ранений, наш искатель приключений вернулся в Англию, купил именьице и зажил более-менее спокойно.

Ну, а что же Север?

Терпение, друзья мои, терпение…

К 1620 г. обозначилась «вторая волна» английских переселенцев, решивших попытать счастья в Новом Свете. Правда, на сей раз причины были не столько экономическими, сколько идеологическими. Точнее, религиозными. И переселенцы обитали не в Англии, а прозябали в Голландии, куда им пришлось бежать с родного острова…

Поскольку читатель, без сомнения, подзабыл, как обстояли церковные дела в Англии того времени, постараюсь вкратце напомнить. Король Генрих VIII в первой трети шестнадцатого столетия вывел британскую церковь из подчинения Риму, назначив ее главой самого себя. Новая церковь, получившая название англиканской, все же сохранила многое от католицизма: церковная иерархия (архиепископы, епископы, священники), пышные обряды, богато украшенные церкви, киоты и статуи святых, органная музыка, красивые облачения священнослужителей.

Но понемногу в Англии вслед за Европой развелись свои протестанты, именовавшиеся пуританами (от латинского «purus» – «чистый»). Эти люди, пренебрегавшие любой роскошью, одетые в черное с ног до головы, на первый взгляд провозглашали дельные вещи: следует, мол, восстановить первозданную чистоту и простоту христианства, жить не по лжи, честно трудиться, хранить супружескую верность, заставить духовенство отказаться от ненужной пышности…

Однако, как это частенько случается, благородные стремления очень быстро оказались доведенными до полного и совершеннейшего абсурда. Пуритане всерьез решили превратить всю страну в подобие монастыря. Яркая лента в прическе девушки, пестрое платье – смертный грех. Кружка доброго пива в воскресенье – смертный грех. Танцы и песни – смертный грех. И так далее. Особенно досталось от пуритан театру, который они именовали «чертовой капеллой», а драматургов, актеров и зрителей – «грешниками, язычниками, легкомысленными и безбожными людьми».

Новоявленные проповедники от слов перешли к делу – поносили «грешниц», любивших наряжаться, буянили в пивных, требуя от завсегдатаев покончить с питием «греховных жидкостей». В довершение всего устраивали скандалы на представлениях шекспировских пьес – за что бессмертный бард Уильям Шекспир, по достоверным историческим сведениям, прилюдно честил пуритан словечками, которые вытерпит не всякий забор…

Одним словом, как-то незаметно глашатаи благородных идей превратились в шайку экстремистов, увлеченно буянивших где только возможно, по поводу и без повода. Тут уж подключились власти, быстро сообразившие, что дела принимают скверный оборот. Король Яков I, мужик весьма неглупый, высказался прямо: сегодня эти оратели требуют отменить епископов, а завтра, чего доброго, и до короля доберутся… (Кстати, его величество как в воду смотрел: не прошло и тридцати лет, как пуритане сыграли огромную роль в английской революции и казни короля Карла I).

Как легко догадаться, за пуритан с превеликим рвением взялись тогдашние силовые структуры, которых, что греха таить, поддерживала британская общественность, не намеренная отказываться от пива, зрелищ, увеселений, танцев и праздников. И пуритане (отнюдь не горевшие желанием принять мученическую смерть за веру) стали разбегаться кто куда.

Группа таких беглецов, обосновавшаяся в Голландии, решила после долгих размышлений поискать счастья за океаном. Возглавлявший их тридцатилетний Уильям Брэдфорд принадлежал к суперрадикальной секте так называемых «браунистов», которым даже пуритане казались излишне развращенными. По браунистам, в христианской церкви имел право состоять отнюдь не всякий крещеный – а лишь небольшая кучка «избранных». Кто избранный, а кто нет, разумеется, определял глава секты….

Именно эта теплая компания, боявшаяся, что оппоненты до нее доберутся и в Голландии, решила перебраться за океан, чтобы строить там жизнь «с чистого листа», основать собственную землю обетованную по своему вкусу и разумению, под своей безраздельной властью.

Прослышав о готовящемся путешествии, к ним явился Джон Смит, которому наскучило сидеть дома, – и предложил свои услуги в качестве капитана, проводника, вообще специалиста по Америке. Наивный был человек… Компания Брэдфорда с негодованием отказалась от услуг старого искателя приключений, объявив, что присутствие среди них столь сомнительного субъекта может дурно повлиять на религиозную мораль общины.

Дело тут, впрочем, было не в морали, а в расчетливости. Брэдфорт к тому времени уже раздобыл написанные Смитом книги об Америке и составленные Смитом карты Америки – а потому сам Смит был уже и не нужен…

И вот настал великий (без преувеличения) миг. 6 сентября 1620 г. поднял паруса «Мэйфлауэр» – самый знаменитый корабль в истории Америки, чье название знакомо в США каждому ребенку. У нас это имя, не мудрствуя, переводят буквально – «Майский цветок», хотя «майским цветком» в Англии исстари называли боярышник.

Брэдфорд и его люди отправлялись в Америку отнюдь не «вольными стрелками». Поскольку денег у них не имелось, им пришлось заключить самый что ни на есть кабальный договор с Виргинской компанией: компания оплачивает всем переезд, а странники обязуются отработать на плантациях семь лет… Дефицит рабочих рук в Америке был адский, а выбирать Брэдфорду было не из чего.

Об этом мало кто помнит, но переселенцы отправились было через океан на двух кораблях. Однако второй, «Спидуэлл», всего через два дня плавания продолжать рейс не смог: на нем обнаружилась течь, и он вернулся в порт, а его пассажиры перешли на «Мэйфлауэр», благодаря чему последний и стал историческим судном. Ну, а бедолага «Спидуэлл» был прочно забыт…

Двухмесячное плаванье, протекавшее в самых жутких условиях (шторма, нехватка провизии и воды), закончилось успешно. На американскую землю высадились сто два человека – сорок один мужчина, девятнадцать женщин и сорок два ребенка.

Едва осмотревшись, мистер Брэдфорд самым беззастенчивым образом кинул своих нанимателей. С навигацией тогда обстояло не ахти, и капитаны сплошь и рядом плавали по тому принципу, что отражен в знаменитой некогда песне: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону». Как выражаются у нас в Сибири, шпарили бесхитростно: на два лаптя правее солнышка. Вот и шкипер «Мэйфлауэра», некто Кристофер Джонс, малость промахнулся, полагая не без оснований, что Американский континент – земля протяженная и мимо все равно не проскочишь, обязательно упрешься в какую-нибудь сушу…

Возней с компасом и прочими приборами (если только у него имелись «прочие приборы») Джонс себя не особенно утруждал – и в результате причалил к берегу не в Виргинии, а на семьсот миль севернее (американская миля, напоминаю, равняется 1600 метрам). Большой был спец по навигации…

Поселенцы оказались в совершенно безлюдных местах, никому не принадлежавших, – в дикой глухомани. Однако Брэдфорд нисколечко не протестовал, потому что у него родилась гениальная идея… Странники подписали обязательство отработать семь лет в Виргинии? Но здесь-то, черт побери, не Виргиния, здесь ничьи земли, насчет которых в договоре ничего не говорилось!

А потому договор со спокойной совестью похерили. Виргинская компания, узнав, что ее облапошили, махнула рукой – у нее не было сил и возможностей, чтобы принудить нарушителей контракта, обосновавшихся аж за семьсот миль от Виргинии, выполнять взятые на себя обязательства…

Место, где обосновались пуритане, сейчас называется Массачусетским заливом. Так на Американском континенте появились два отдельных английских поселения, разделенных, в переводе на наши меры, более чем тысячей километров. Так появились Север и Юг. Южане называли себя виргинцами, а северянам дали пренебрежительную кличку «янки». По самой достоверной из множества версий, она происходит от имени некоего датчанина Яна Киза (Jan Kees – yankee).

А вот дальше, на мой взгляд, произошла вопиющая несправедливость. Судите сами. Первой была основана южная колония Виргиния – в 1607 г. Только тринадцать лет спустя образовалась северная, Массачусетс – в 1620 г. И тем не менее в США именно с северной колонии ведется отсчет исторических дат, именно к ней привязаны главные национальные праздники. 22 декабря, день высадки на берег пассажиров «Мэйфлауэра», пышно отмечается в Америке как Forefather’s Day – «Прародительский день». Название «Мэйфлауэр» известно каждому американскому дитяти. Между тем дата высадки южан, имевшая место быть на тринадцать лет раньше, известна лишь узким специалистам, названия кораблей вирджинцев забыты совершенно (мне, несмотря на долгие поиски, не удалось откопать ни одного из трех), в США есть памятник Брэдфорду, но не сыщется памятников Джону Смиту – который, помимо всего прочего, как раз первым и исследовал те места, где впоследствии возникли штаты Новой Англии… В США считается невероятно престижным вести свою родословную от «отцов-пилигримов» с «Мэйфлауэра» – но гораздо менее престижным считается быть потомком поселенцев с трех виргинских кораблей…

Подозреваю, все дело в том, что в Гражданской войне победил Север, а не Юг. Случись иначе, все было бы наоборот… Историю, как давно известно, пишут победители.

Сама по себе история становления колоний – и южной, и северной – достаточно интересна. Здесь и кровопролитные войны с индейцами, и голодные зимы, когда порой даже разрывали могилы и питались покойниками, и более веселые моменты. Вот только она, в общем, к теме данной книги имеет мало отношения, а потому я ее опущу.

Разговор пойдет о другом – о рабочих руках.

Рабочих рук, как уже говорилось, катастрофически не хватало что на Юге, что на Севере. На Юге возникли крупные плантации, а Север был представлен гораздо более скромными по размеру фермерскими хозяйствами – но проблема была общей и для виргинцев, и для янки.

Перед испанцами и португальцами такая проблема в свое время не стояла – на них работали индейцы. Но североамериканских индейцев к подневольному труду приспособить не удавалось. Все дело в менталитете. Испанцы и португальцы захватили государства. Тамошние индейцы за столетия привыкли вкалывать на старшего, не покладая рук, а потому белые завоеватели, собственно, ничего нового в сложившуюся систему не внесли, всего лишь заняли место индейской правящей верхушки, и не более того.

В Северной Америке дело обстояло иначе. Индейцы в тех краях вели первобытный образ жизни, а потому у них просто-напросто не умещалась в сознании идея, столь привычная европейцам: подневольный труд на чужого дядю. Все попытки поселенцев «приспособить» индейцев к работе оказались безуспешными, краснокожие держались стойко: хоть убей, а работы не дождешься! Ни битье не помогало, ни показательные убийства. Вдобавок племена, откуда белые захватывали работников, в отместку нападали на поселения, сжигая все дочиста и истребляя все живое.

В конце концов и южане, и северяне плюнули и отступились, четко осознав, что из индейцев работников не получится и продолжать в том же духе выйдет себе дороже. Но выход все же, поразмыслив, отыскали…

Нет, вы зря подумали про негров. Первые рабы в американских колониях были белыми и происходили из Европы…

2. Семь – число несчастливое…

Гораздо позже, когда противоречия между Югом и Севером дошли до критической черты и война вот-вот должна была грянуть, поэт-южанин Джон Рэндолф на одном из собраний говорил: «Эти джентльмены с Севера думают, что мы склоним головы перед нашими черными рабами; так пусть они знают, что мы заставим их раболепствовать перед их собственными рабами – белыми».

Рэндолф, конечно, чуточку преувеличил – к тому времени ни на Севере, ни на Юге уже не осталось белых рабов. Но раньше, до американской революции, их число было громадным…

Речь идет о так называемых «сервентах» (от латинского «сервентус» – «слуга»). На деле значительная часть слуг были настоящими бесправными белокожими рабами. О них помнят слабо, потому что на памяти в первую очередь чернокожие рабы, – но они были…

Вообще-то именно Англия была инициатором широкого развития рабства в своих американских колониях. Напоминаю: колонии были в первую очередь акционерным предприятием, и значительная часть американских земель принадлежала не обосновавшимся там «джентльменам», а господам акционерам из Лондона, многие из которых в жизни не бывали в Америке, но желали иметь хорошие прибыли с вложенных денег. А потому Лондон прямо-таки требовал от колоний не разбрасываться на всякую «ерунду» вроде выращивания тыкв, рыболовства и охоты на пушного зверя, а бросить все силы на создание огромных плантаций, ориентированных на какую-то одну сельскохозяйственную культуру. Именно с таких плантаций и поступал нешуточный доход – а обеспечить его можно было только с помощью подневольного труда бесправных рабов, работавших исключительно за одежду и кормежку. Экономика, господа мои, только и всего…

Классический пример – южный штат Джорджия. Рабство там ввели только в 1750 г. – по настоянию Лондона, которому требовался отличный виргинский табак. Южный же штат Южная Каролина десятки лет прекрасно существовал без рабства, производя кукурузу, свинину, вывозя оленьи кожи, древесину и пеньку (все это вовсе не требовало рабского труда). Однако к 1710 г. те самые акционеры из Лондона категорически порекомендовали заняться рисом – а вот рисовые плантации существовали исключительно на рабском труде.

В общем, не сами южане придумали и пестовали рабство – они всего лишь вынуждены были выполнять директивы Лондона…

Вернемся к сервентам, именовавшимся еще «кабальными слугами» и на протяжении всей колониальной эпохи составлявшим от 10 до 15 процентов населения.

Таковые делились на две категории: добровольных и недобровольных. «Добровольцы» звались еще «выкупниками» и «учениками». Выкупники в оплату за проезд в Америку должны были отработать в качестве слуг (в доме, на ферме, в мастерской) от двух до семи лет – без права в течение этого срока менять хозяина, жаловаться на скверное обращение, вообще «качать права». Это, конечно, было не рабство, но и никак не свобода.

«Ученики» – это дети из бедняцких семей, которые были обязаны за обучение ремеслу отработать определенный срок, заканчивающийся обычно по достижении ими двадцати одного года (при том, что в ученики можно было попасть и лет в десять). Часть из них в Америку отправляли сами родители, будучи не в силах прокормить, а часть (обычно сирот и бездомных) высылали в колонии английские власти. Легко догадаться, что любой хозяин пытался выжать из подобной рабочей силы все, что только возможно…

С «недобровольными» сервентами дело обстояло еще хуже. Часть из них составляли коренные американцы, которых превращали в кабальных слуг местные суды за неуплату долгов или мелкие уголовные преступления вроде воровства или самовольной отлучки с работы. И уж эти бедолаги свой семилетний срок отбывали от звонка до звонка, не обремененные и минимумом прав.

Кроме того, из Англии шел прямо-таки «бурный поток» людей, отправляемых в белые рабы насильно.

Начнем с детей. Англичане создали целую индустрию по похищению детей – как у себя в стране, так и в Европе. Специальные агенты высматривали на улицах бедно одетых детей, за которых явно некому было бы вступиться. Выбрав подходящий момент, хватали, тащили в «накопители», а потом целыми кораблями отправляли за океан. Один из таких прохвостов похвалялся, что за двенадцать лет похитил и переправил в колонии по пятьсот ребятишек ежегодно (8).

И наконец, хозяйственные англичане массами отправляли в колонии уголовных преступников, которым смертная казнь или пожизненное заключение заменялось кабалой в колониях на срок от семи до четырнадцати лет, а порой и пожизненно. А заодно брали и бродяг. Перечень «негодяев и бродяг», которых следовало ловить и высылать за океан, был разработан четко: «Всех тех, кто, попрошайничая, называет себя школярами; всех моряков, которые делают вид, что потеряли свои корабли и товары в море и слоняются по стране, выпрашивая милостыню; всех праздношатающихся людей по любой сельской местности, которые либо попрошайничают, либо занимаются всякими таинственными ремеслами или нелегальными играми… актеров, выступающих в интермедиях, и бродячих музыкантов… всех этих странников и простых работников, слоняющихся без дела и отказывающихся трудиться за разумную оплату, которую обычно предлагают».

«Разумная оплата» составляла сущие гроши. Такая вот старая добрая Англия, колыбель европейской демократии…

В колонии, кроме того, массово отправляли «политических». Английский закон, направленный главным образом против секты квакеров, гласил: всякий, кто был трижды признан виновным в посещении «незаконных религиозных собраний», будет выслан в колонии на семь лет. Такая же участь ждала тех, кто знал об этих «незаконных собраниях», но не донес властям… (8). Это – на заметку тем прекраснодушным интеллигентам, кто полагает, что уголовную ответственность за «недонесение» придумали в Советском Союзе злобные чекисты…

Тех, кто читает и любит книги Рафаэля Сабатини о приключениях капитана Блада, могу проинформировать: события там изображены в строжайшем соответствии с исторической правдой. Когда было разгромлено восстание Монмута (в котором по воле автора случайно оказался замешан вымышленный Блад), вождей мятежа казнили, а рядовых участников и в самом деле отправили в рабство в колонии. Между прочим, в старинных документах того времени среди взятых в плен мятежников действительно значится некий ирландец по фамилии Блад…

В колониальное рабство отправляли и участников восстания ирландцев против диктатуры Кромвеля, и многих других бунтовщиков – опять-таки навечно.

Ну, а вдобавок по Европе странствовало множество вербовщиков, расписывавших простакам сказочные сокровища Америки: «Они способны были убедить любого, что в Америке нет ничего, кроме Елисейских полей, изобилующих дарами природы, добывание которых не требует никакого труда; что в горах много золота и серебра, а колодцы и родники наполнены молоком и медом; что любой иммигрант, отправляющийся туда в качестве слуги, станет богачом, девушка-служанка превратится в грациозную леди, крестьянин станет дворянином» (93).

Дуралеев, подмахнувших контракт, обычно до отплытия держали в английских тюрьмах – чтобы ненароком не передумали и не сбежали. Все, и принудительные, и добровольные, плыли через океан в жутчайших условиях. Капитаны кораблей, которые за перевозку сервентов получали немалые денежки с головы, напихивали людей в трюмы, как сельдей в бочки. Пассажиры, как прилежно засвидетельствовали американские историки, от четырех недель до четырех месяцев валялись в трюме не раздеваясь и страдали из-за скудости рациона. Отмечено много случаев, когда оголодавшие «счастливцы» охотились за мышами и крысами. Случалось и похуже. На одном из кораблей полупомешанные от голода люди съели шесть трупов своих умерших ранее спутников (93, 58). Смертность, кстати сказать, была ужасающей: в 1709 г. на одном из кораблей из четырехсот «контрактников» за время пути умерло восемьдесят, но в 1730 г. этот мрачный рекорд был побит: из партии в сто пятьдесят сервентов до Америки доплыли только тринадцать.

По прибытии в Америку сервентов (в том числе и «добровольцев») преспокойнейшим образом распродавали. Подлинное объявление в одной из американских газет: «Только что в Лидстаун прибыл корабль „Юстиция“ с примерно сотней физически здоровых сервентов – мужчин, женщин и мальчиков. Продажа состоится во вторник, 2 апреля».

Между прочим, это объявление относится к 1771 г., когда американская революция вот-вот должна была грянуть…

Тех, на кого покупателей не нашлось, отдавали так называемым «торговцам душами», которые торговали белыми рабами, так сказать, вразнос – этакие коробейники. Они брали некупленного за шкирку, вели в глубь страны и предлагали всем желающим по дешевке: «А вот кому?!»

В американской истории зафиксирован анекдотический случай – белый раб оказался малым сообразительным и проворным. Пока его торговец спал в сарае, он отправился к местным и преспокойно заявил, что «торговец душами» как раз он, а в сарае дрыхнет свежедоставленный раб. Продал его, получил денежки и благополучно скрылся. Как выпутался из этой истории торговец, мне неизвестно.

Но подобные шутки случались редко – сплошь и рядом было не до смеха. Нужно добавить еще, что семьи белых рабов, как и черных, повсеместно разлучали: мужа покупал один хозяин, жену – другой, дети попадали к третьему. Однажды произошел вовсе уж диковинный казус, в котором трагическое мешается с комическим: некий человек, приехав однажды в Америку, смог выбиться, как говорится, из грязи в князи, разбогатев, решил прикупить себе сервентов. Заочно, не видя «товара», приобрел белого раба, его жену и дочь. Когда товар доставили, оказалось, что это отец, мать и сестра покупателя… Случалось и такое.

Самое примечательное: белым рабам жилось гораздо хуже, чем черным! Причины ясны из письма, написанного в восемнадцатом веке: «Негры являются пожизненной собственностью, смерть рабов в расцвете молодости и сил наносит материальный ущерб владельцу; поэтому почти во всех случаях рабы живут в более комфортабельных условиях, чем несчастные европейцы, в отношении которых строгий плантатор проявляет неумолимую жестокость. Они выбиваются из сил, чтобы выполнить порученную им работу».

Ассамблея Виргинии (орган местного самоуправления) еще в 1662 г. отмечала: «Варварское обращение жестоких хозяев с рабами вызвало множество скандалов и нанесло ущерб престижу страны в целом, в результате чего люди, которые намеревались приехать сюда, теперь воздерживаются от этого из-за всяких опасений; и по этой причине приток, особенно мужской, рабочей силы и благосостояние владений его величества наталкиваются на большие трудности».

Речь идет исключительно о белых рабах. Подобные заявления ничего, в общем, не изменили – положение сервентов оставалось ужасающим. За все время кабальной службы белый раб не получал ни гроша заработной платы, работая исключительно за ночлег, пищу или обучение ремеслу (даже одежды не полагалось, приходилось все эти годы донашивать ту, в которой приплыл). Для «добровольцев» после отбытия срока (а как это иначе назвать?) полагалось скудное вознаграждение: кое-какая одежонка, немного денег, иногда участок земли. Но до этого нужно было еще дожить – хозяин из временного работника, как уже говорилось, старался выжать все соки. Продолжительность рабочего дня и условия труда устанавливал сам хозяин – а сервент не имел права протестовать. В 1663 г. шестеро кабальных слуг в штате Мэриленд (Север!) отказались работать и пришли в суд жаловаться на своего хозяина, который кормил их скудно, а мяса они и в глаза не видели. Судья, не моргнув глазом, заявил: ежели вы, сукины дети, немедленно не пойдете работать, получите по тридцать плетей! И ушли бедняги восвояси…

Бегство от хозяина, кстати, каралось не только жестокой поркой, но и удвоением (а то и утроением) срока кабальной службы. За повторный побег белому рабу выжигали раскаленным железом клеймо на шее и плече.

Свидетельство современника: «Я видел, как надсмотрщик бил сервента палкой по голове, пока не потекла кровь, за промах, о котором и говорить не стоит».

Белого раба можно было не только избивать как душе угодно, но и убить вообще. Английский писаный закон гласил: «Если раб, будучи наказан хозяином за бегство или другой проступок против него, потеряет жизнь или какой-либо член, то никто не обязан за это никаким возмещением. Но если кто-либо из баловства или жестокости намеренно убьет своего раба, он уплатит в казну 15 фунтов стерлингов» (237).

Для богатого плантатора уплатить казне 15 фунтов было не труднее, чем нынешнему олигарху оплатить штраф за неправильную парковку. Процитированный закон относится не к американским колониям, а к британскому острову Барбадос, но в Америке дела обстояли примерно тем же образом. В 1666 г. (и снова на Севере!) под судом оказалась некая супружеская пара: хозяйка, воспитывая своего сервента, так увлеклась, что ненароком отрезала ему все пальцы на ногах, отчего бедолага умер. Суд дамочку оправдал вчистую. Там же, в те же примерно времена, стало известно, что другой «крепкий хозяин» заковал сервента в цепи и забил до смерти, а двух «контрактниц»-служанок изнасиловал. Суд вынес шалунишке порицание – по делу об убийстве, а изнасилования вообще рассматривать не стал.

Законы северного штата Массачусетс о рабстве высказывались, надо признать, не без некоторого изящества: «Среди нас никогда не будет ига рабства, крепостной зависимости или людей, содержащихся на положении пленников, если это не законные пленники, захваченные в справедливых войнах, или иностранцы, добровольно продавшие себя или проданные нам. Но и эти будут пользоваться всеми свободами и христианским обращением, которые предписаны моралью Божьего закона в Израиле для таких лиц. Это, однако, никого не освобождает от рабства, присужденного властями».

Как видим, белого человека держать в рабстве нельзя… но ежели по закону, то можно. Легко догадаться, что ни о каких таких свободах или «христианском обращении» речь в большинстве случаев и не шла. Кстати, формулировки статей закона об отбывших свой срок, оставляли для хозяев лазейки: «Каждый сервент, который служил верно и добросовестно на пользу своему хозяину семь лет, не должен быть отпущен без всего; если же он не проявил верности, добросовестности и усердия на своей службе при хорошем обращении с ним хозяина, он не будет отпущен на свободу, пока власти не сочтут, что он выполнил свои обязательства».

Все зависело, как видим, исключительно от доброй воли хозяина – или отсутствия таковой. Человек беззастенчивый мог заявиться к властям и с честными глазами уверять, что его раб, которому пришел срок освобождаться, ни верности, ни добросовестности, подлец, не проявил, да и усердия от него было не дождаться – а значит, пусть еще годик-другой потрудится за харчи и ночлег где-нибудь в хлеву…

Бесстрастная история свидетельствует: примерно четверть сервентов умирала до истечения срока, надорвавшись. А семьдесят процентов счастливчиков, доживших до свободы, причитавшегося им земельного надела так никогда и не получили, опять-таки пополнив ряды наемных рабочих, разве что наделенных чуточку большими правами: теперь их нельзя было бить и убивать безнаказанно, только и всего…

Можно добавить еще, что сервентам категорически запрещалось вступать в брак без разрешения хозяина – а разрешения такового чаще всего было не дождаться: кому захочется, чтобы его раб отвлекался на всякие глупости вроде жены и детей? Был принят специальный закон, по которому брак раба и рабыни, заключенный без разрешения хозяина, «должен рассматриваться как прелюбодеяние или внебрачная связь, а дети должны считаться внебрачными». «Грешникам» опять-таки продлевали срок рабства.

Ничего удивительного, что иные тюремные сидельцы в Англии предпочитали оставаться «на нарах» вместо того, чтобы отправиться в Америку в качестве сервента. Некоему Филиппу Гибсону, приговоренному к смертной казни за уличное ограбление, предложили вместо этого отправиться пожизненно в Америку – но Гибсон все же предпочел виселицу. Весьма показательный пример…

Что до процентного соотношения белых и черных рабов, то оно выглядит крайне любопытно: в Виргинии в 1683 г., например, насчитывалось три тысячи черных рабов и двенадцать тысяч белых. В других местах соотношение было примерно такое же…

Самое интересное, что в американских колониях процветал между рабами самый натуральный интернационализм, без малейшей розни по цвету кожи. Северный штат Мэриленд принял в свое время специальный закон, направленный против браков черных и белых: белая женщина (неважно, рабыня или свободная), вышедшая замуж за негра, получала семь лет кабального услужения, а негр, если он был свободным, попадал в рабство пожизненно. Коли уж пришлось принимать специальный закон, надо полагать, подобные браки имели большое распространение…

Ну, а поскольку натура человека такова, что он не всегда будет сносить издевательства, белые рабы не только пускались в бега, но и восставали. Как черные, так и белые.

Первое крупное восстание черных произошло не на Юге, а как раз на Севере, в 1712 г. в Нью-Йорке. 25 негров и 2 индейца подожгли дом и убили девятерых белых. Восставших перехватали солдаты, и 21 человек из них был казнен. Губернатор докладывал в Лондон: «Одних сожгли, других повесили, одного колесовали, одного живым повесили в городе на цепях». Одного из чернокожих бунтовщиков в назидание другим северяне, будущие «прогрессивные борцы против рабства», поджаривали на костре восемь часов…

Однако еще за полсотни лет до этого в Виргинии белые и черные рабы устроили совместный заговор – но были выданы предателем и казнены. Там же, судя по сохранившимся документам, было немало случаев, когда сервенты прятали беглых чернокожих – а то и бежали вместе.

В 1741 г. в том же Нью-Йорке насчитывалось десять тысяч белых рабов и две тысячи черных. После начавшихся зимой загадочных пожаров черных и белых обвинили в совместном заговоре с целью выжечь город дотла. Неизвестно, как все обстояло на самом деле, но среди казненных были не только черные, но и белые рабы (в том числе две белые служанки).

Американский историк Э. Морган: «Есть намеки на то, что две группы презренных изначально видели друг друга разделяющими одну судьбу. Например, среди сервентов и рабов были обычным делом совместные побеги, похищение свиней, попойки. Среди них не было необычным предаваться совместным любовным утехам. Во время восстания Бэкона один из последних сдавшихся в плен отрядов состоял из восьмидесяти негров и двадцати сервентов-англичан».

Подобных примеров – множество. В 1661 г. мятежники под предводительством Фрейда и Клаттона не только сколотили отряд, но раздобыли даже пушки и собирались пройти во всей стране, собирая к себе как белых рабов, так и черных, – и намеревались добиваться свободы для всех…

И завершить наш невеселый рассказ можно одним из превеликого множества объявлений о побеге, взятым из американской газеты: «Бежал от нижеподписавшегося, проживающего в Аппер-Пеннс-Нет, округ Салем, 27 августа сего года слуга-шотландец, по имени Джеймс Дик, около 30 лет от роду, ростом около пяти футов восьми дюймов, волосы рыжеватые, цвет лица свежий, смотрит исподлобья, говорит хриплым голосом; во время побега на нем был железный ошейник (так как это уже восьмой его побег) и темная куртка из медвежьей шкуры. Кто поймает упомянутого слугу и обеспечит его возвращение господину, получит награду в три доллара, которую заплатит Томас Кэри младший».

Это типичнейшее объявление появилось в газете северного штата Пенсильвания. И не когда-нибудь, а в сентябре 1773 г., когда американская революция уже, можно сказать, стояла на пороге.

Подводя итоги, сделаем несколько важных выводов. Во-первых, рабы в Америке были не только черными, но и белыми, причем порой количество белых превосходило количество черных в несколько раз. Во-вторых, рабство в Америке (как черное, так и белое) было введено исключительно усилиями господ из Лондона, заботившихся об увеличении своих барышей. В-третьих, до определенного момента не только южане, но и северяне вовсю пользовались рабским трудом как черных, так и белых – причем сплошь и рядом северяне превосходили южан в жестокости. Помнить об этом необходимо, чтобы получить полную картину событий, предшествовавших американской Гражданской войне.

А потом грянула американская революция. О ней написано достаточно, и в мою задачу не входит повторять общеизвестные факты. Уточню лишь, что именно американская революция покончила с институтом сервентов (число которых за все время существования колоний только в материковой Америке достигало 50 000 человек, не считая английских плантаций на островах Карибского моря). Белое рабство отошло в прошлое. Черное осталось.

Ну, а кто все же его организовал и поддерживал? Попробуем разобраться…

3. «Черное дерево»

Когда лондонские акционеры потребовали от колоний, расположенных на Юге, сделать упор на производство табака, риса и хлопка, почти сразу же встала проблема рабочих рук. Индейцы, как мы уже видели, не годились. Белые рабы тоже не особенно подходили – они плохо переносили непосильный труд в жарком, не везде здоровом климате Юга, умирали сотнями, при первой возможности бежали, благо укрыться им было довольно легко: ни цветом кожи, ни языком они не отличались от белого населения Америки. Да и обходились они дорого для «массированного» использования на плантациях. Потому-то рабский труд белых и применялся главным образом на Севере ввиду местной специфики.

Лондонские джентльмены, озабоченные жирными прибылями, задумались всерьез: где бы взять совершенно бесправных рабочих, которые, во-первых, хорошо переносили бы жаркий климат, а во-вторых, были бы совершенно чужими для американских поселенцев?

Ответ искали недолго: негры, конечно же!

Но не будем забегать вперед. Вернемся во времена «королевы-девственницы» Елизаветы, в конец шестнадцатого столетия.

Англия, опоздавшая к дележу американских богатств, далеко не сразу стала устраивать на суровых североамериканских берегах крохотные поселения. Сначала в ход пошла типично рэкетирская мораль: у испанцев много добра, а у англичан мало, следовательно, нужно заставить поделиться…

И Англия послала в море целые пиратские эскадры, которые без зазрения совести перехватывали груженные золотом испанские флотилии, а также нападали на испанские города в Америке и гребли под метелку все ценное, пытками вымогая у жителей золото и серебро.

Кадры для этих экспедиций иногда комплектовались при самых причудливых обстоятельствах. Вот пикантный пример, показывающий к тому же, что за уголовный бардак царил в «доброй старой Англии». В 1573 г. Елизавета отправила во Францию своего посла графа Уорчестера, который вез в подарок французскому королю Карлу IX большое золотое блюдо. В те времена короли в таких случаях не мелочились, и блюдо это, можно смело полагать, было весьма увесистым. В Ла-Манше на посольское судно напали английские же пираты. Сам посол каким-то чудом ухитрился бежать и даже спасти блюдо, но всех его спутников пираты перерезали и захватили у них разного добра на сумму 500 фунтов стерлингов (по тем временам столько стоило немаленькое поместье какого-нибудь герцога). Рассвирепевшая королева приказала: ловить! Ее капитаны быстренько выполнили приказ, наловив в Ла-Манше несколько сотен пиратов. Из них повесили только троих, а остальных королева приказала зачислить в свой военный флот, действующий против испанцев в Америке. Хозяйственная была женщина – к чему разбрасываться столь ценными кадрами?!

Вообще-то по морям-океанам шаталось бесчисленное количество представителей всех без исключения европейских наций. Но только Англия превратила пиратство практически в целую отрасль «народного хозяйства». Все выглядело просто и цинично: ее величество королева – выражаясь современным языком, – крышевала своих молодчиков, выдавая им официальные грамоты на столь предосудительное занятие, «отмазывала» после протестов испанских дипломатов – ну, а благодарные пираты отстегивали своей покровительнице изрядную долю добычи.

Френсис Дрейк

Знаменитый Френсис Дрейк (причем в период прочного мира между Англией и Испанией), сплавал к американским берегам, где каким-то образом раздобыл столько золота и серебра, что его перегруженный корабль едва не затонул. Испанский посол, превосходно знавший, как именно Дрейк разжился драгметаллами и сколько городов выгорели дотла, требовал от королевы отрубить Дрейку голову. Королева возвела бравого моряка в дворянство, а чуть позже пожаловала титул баронета и адмиральский чин. Благодарный Дрейк преподнес ей привезенный из Америки огромный бриллиант, которым королева тут же украсила свою корону. Его собрат по ремеслу Джордж Клиффорд стал за схожие достижения графом Камберлендским и был удостоен высшего английского ордена Подвязки.

Время от времени, правда, в Англии с превеликим шумом, демонстративно сажали в тюрьму пару-тройку пиратских капитанов – из тех, кто привез мало или плохо делился. Но основная масса «морской братвы» под крылышком королевы процветала.

Интересно, что плавали эти ребятки под красным флагом – так уж отчего-то сложилось. В 1596 г. Первый лорд Адмиралтейства (сиречь – военно-морской министр) так и писал в приказе по флоту: «Во время боя вместо постоянных корабельных флагов поднимать боевое полотнище красного цвета» (207). Впрочем, французы тоже до середины XVIII в. использовали красный флаг, а испанские пираты – черный (пока еще без черепов с костями и прочих фигур, которые стали широко распространяться на пиратских штандартах только во второй половине означенного столетия).

Ну, а что касается мирных британских купцов-мореплавателей, то они в том же шестнадцатом столетии уже освоили крайне специфические методы получения прибыли. В то время уже существовали страховые общества, выдававшие полисы в том числе и на корабли с товарами. Оборотистый английский купец страховал свое судно и груз в Голландии, потом в Испании, затем устраивал так, что корабль шел ко дну, – и получал денежки по страховке и в Амстердаме, и в Мадриде…

Веселые были времена… И тут-то, в самом начале семнадцатого столетия, появилось новое, чертовски прибыльное ремесло – работорговля.

Самое раннее дошедшее до нас документальное свидетельство о плавании в Африку с целью захвата рабов – это дневник некоего сеньора Азауары, командовавшего отрядом португальских работорговцев в 1446 г. Тогда было захвачено 165 человек.

Очень быстро подобные налеты на африканские берега стали гораздо масштабнее. Первое время негров-рабов возили исключительно в испанские американские владения (ну, и в португальские, конечно). Самое поразительное – массовый ввоз негров в Америку был вызван, вы не поверите, гуманизмом…

Кое-кто, наверное, помнит по школьным учебникам истории испанского епископа Бартоломео де Лас Касаса, который немало трудов положил на то, чтобы освободить от рабства американских индейцев. Большой был борец за права индейцев, массу сил и красноречия положил, убеждая, что краснокожие – такие же люди, как и белые, что у них тоже есть бессмертная душа, а потому грех держать их в рабстве… И в конце концов добился своего: рабство индейцев в испанских владениях было отменено.

Это, в общем, чистейшая правда – но далеко не вся. А полная правда (о чем советские учебники, да и многие исторические труды старательно умалчивали) состояла в том, что на смену индейцам епископ предложил завозить из Африки негров. Вот у негров, по его глубокому убеждению, никакой бессмертной души не имелось, и на них гуманизм Лас Касаса как-то не распространялся. С заядлыми гуманистами такое случается сплошь и рядом, избирательный какой-то у них гуманизм…

Идеи Лас Касаса многим пришлись по вкусу. Индейцев освободили, а на их место принялись завозить африканцев. Возникли самые настоящие транснациональные корпорации, объединившие представителей самых разных стран: «черную работу», то есть плавание в Африку за рабами, взяли на себя португальцы, а финансировали их предприятие флорентийские, генуэзские и немецкие банкиры. Получался сущий интернационал…

Одно немаловажное уточнение: не стоит думать, будто и далее рабов добывали лихими набегами на прибрежные селения. Таким способом много невольников не добудешь. Все обстояло еще непригляднее: белым в больших количествах продавали своих соплеменников сами же африканские властители, которые ничуть не походили на опереточную фигуру черного вождя-алкоголика из бессмертного романа Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан». Ничего подобного: черные партнеры португальских купцов были вполне трезвыми и вменяемыми, респектабельными господами, умевшими считать деньги. И в уплату они получали не бусы и самогонку, а полновесное золото…

Такова уж человеческая натура, независимо от цвета кожи: если продавать на сторону своих подданных окажется крайне выгодным бизнесом, можете не сомневаться, продавать он будет. Африканские правители, воевавшие друг с другом не менее ожесточенно, чем европейские, пленных попросту продавали тем же португальцам. Слово современному историку: «Короли Конго еще в XVI в. приняли крещение и вассалитет от Португалии… Черные вожди стали графами, герцогами, маркизами, носили португальские наряды, парики, шпаги, посылали детей учиться в Лиссабон, говорили по-португальски, строили европейские дома, а при дворе действовал португальский этикет и на балах танцевали европейские танцы» (191).

Ничего особо оскорбительного для африканцев тут нет: столь же просвещенные английские господа в париках торговали своими земляками – как и утонченные русские баре. Я же говорю, хомо сапиенс – сволочь изрядная…

Подобное положение дел сложилось не только в Конго. На территории нынешней Анголы власть в нескольких государствах захватили своеобразные африканские «военные братства», переводя на европейские мерки – нечто среднее между дворянством и рыцарскими орденами. Эти спесивые ребятки, звавшиеся «имбанга ла», население захваченных ими земель (столь же чернокожее) презирали примерно так, как французский знатный дворянин презирал собственных крестьян. И вовсю торговали «простолюдинами» с теми же португальцами. Довольно быстро параллельно с официальной работорговлей возникла и нелегальная – в этом увлекательном бизнесе трогательно слились родовитые португальские губернаторы и гордые африканские «рыцари». Рабов, как любой товар, упекали «налево», денежки раскладывали по собственным карманам и набедренным повязкам, а когда из Лиссабона приходили запросы королевских чиновников, удивленных тем, что очередная партия невольников куда-то запропастилась, губернаторы не моргнув глазом отписывали: имеем честь доложить вашему сиятельству, что невольники, о которых вы имеете честь справляться, перехвачены в диких африканских дебрях племенем каннибалов и сожраны все, до последнего человека… Я нисколечко не шучу. Все именно так и обстояло, и довольно долго, пока королевские ревизоры не разобрались, что их дурачат…

В 2001 г., по сообщениям прессы, Организация Африканского Единства собиралась всерьез предъявить США и другим государствам, когда-то занимавшимся работорговлей в Африке, колоссальный судебный иск за тот ущерб, что Африка понесла от работорговли. Я не знаю, чем кончилось дело (речь шла о фантастической компенсации в 777 триллионов долларов), но в данном конкретном случае ответчики вполне могли бы заявить, что часть вины лежит и на тогдашних африканских лидерах, увлеченно торговавших своими подданными оптом и в розницу. И, самое грустное, европейцы были бы совершенно правы: без активного содействия черных вождей работорговля в таких масштабах была бы попросту невозможна…

Впрочем, до середины семнадцатого столетия, примерно до 1650 г., масштабы были довольно скромными. Сначала, как уже говорилось, работорговлей ведали португальцы. Потом голландцы напали на португальские владения в Африке и захватили несколько городов на побережье. По какому-то странному совпадению все эти города были «перевалочными базами» работорговли… Но и при голландцах масштабы вывоза негров оставались все еще скромными – от пяти до тринадцати тысяч человек в год.

Прошу прощения у читателя, что употребляю для столь печальных обстоятельств слово «скромные», но что тут поделаешь, если по сравнению с последующими событиями эти цифры и впрямь весьма скромны…

В солидном историческом труде об Испанской империи встречается интересная фраза: «После 1650-х коммерцию поддерживали главным образом не испанцы, а другие европейцы» (75).

Автор книги – англичанин. И его уклончивые слова о «других европейцах», как это сплошь и рядом у англичан водится, призваны изящно замаскировать кое-что крайне неприглядное для Британии. Поскольку под деликатным псевдонимом «другие европейцы» выступают англичане – только англичане, в первую очередь англичане…

Вновь на сцену выходит добрая старая Англия. Обогатившись американским золотишком, разгромив конкурентов-голландцев, одно время всерьез воевавших с Британией за первенство на морях, англичане не могли пройти мимо столь прибыльного занятия, как работорговля. И с ходу постарались не просто вклиниться в этот доходный бизнес, а играть в нем главную роль…

Есть у англичан интересное качество: мало того, что они быстренько подключались к любой гнусности, способной принести хорошие денежки, так еще и в сжатые сроки усугубляли эту гнусность до немыслимой степени…

Так произошло и с работорговлей. До англичан дело было поставлено, в общем, по-дилетантски, но британцы в два счета придали ему надлежащий размах и профессионализм.

Прежние торговцы были сугубыми одиночками, выправлявшими лицензии каждый для себя. Англичане в два счета создали новое акционерное общество, во главе которого, не мелочась, поставили брата короля, герцога Йоркского. И понеслось… За двадцать следующих лет англичане продали в Вест-Индию сто шестьдесят тысяч рабов – в год это выходило больше, чем раньше продавали все работорговцы из разных стран вместе взятые. Согласно чисто английской специфике, где протестантская вера и бизнес были неразрывно переплетены, среди кораблей, перевозивших «черное дерево», были и носившие названия «Иисус» и «Иоанн Креститель».

Потихоньку-полегоньку англичане стали вытеснять с рынка конкурентов. Сначала выкинули испанцев, которых поначалу согласились взять в долю. Потом разбили голландский флот, после чего страна тюльпанов вышла из бизнеса. После Утрехтского мира, в 1713 г. завершившего очередную европейскую войну, англичане выговорили для себя уже монопольное право поставлять рабов в Америку – как в свои колонии, так и испанцам с португальцами.

Денежки потекли рекой. Размах был нешуточный. К английскому порту Ливерпуль в 1730 г. были приписаны 15 кораблей для перевозки рабов, в 1753 г. – 53, в 1760 г. – 74, в 1770 г. – 96, в 1792 г. – 132. Есть некоторое представление о масштабах?

На живой груз, как и на всякий товар, оформлялись соответствующие судовые документы, и капитан подписывал, как выражаются торговцы, «коносамент» – расписку в получении. Вот текст одного такого коносамента.

Между прочим, это опять-таки чисто британское изобретение – впихивать в документы по работорговле ссылки на «Божью милость» и просить у Господа благословения своему неправедному ремеслу…

Еще несколько цифр. Согласно подсчетам английского же ученого (75), до того как англичане захватили монополию на торговлю рабами и их перевозку, в Америку было переправлено около 290 000 негров. В результате деятельности англичан – полтора миллиона. При том, что до Америки дотягивал один раб из десяти – остальные умирали еще на кораблях от голода и жажды от дикой скученности (их набивали в трюмы, как селедки в бочку). Ну, а если корабль попадал в мертвый штиль и терял ход, живое «черное дерево» преспокойно выбрасывали за борт…

Подсчитано, что в результате деятельности работорговцев Африка лишилась около пятидесяти миллионов своих жителей. Иные историки называют даже более ужасающую цифру – семьдесят пять миллионов (8). Львиная доля вины за все это лежит на англичанах. Д. Дивен, лектор Лондонской школы экономики (потомок офицеров русской службы), пишет прямо: «Рабство сыграло важнейшую роль в развитии как Британской империи, так и современной интегрированной мировой экономики» (94).

Именно на этом Англия и поднялась до статуса одной из ведущих мировых держав – на беззастенчивом пиратстве и масштабнейшей работорговле. Немаловажное дополнение: точно так же на работорговле поднялись и северные штаты США, та самая обитель будущих «благородных борцов с рабством». Южные плантаторы только пользовались купленными рабами – но все же сами не плавали за ними в Африку. Доставка и торговля рабами в Америке всегда была в руках британцев и жителей северных штатов. Именно они были создателями системы – о чем впоследствии пытались забыть, обрушивая весь огонь критики на «ужасных плантаторов Юга». Хотя уголовные кодексы большинства стран карают не только непосредственных исполнителей преступления, но и активных соучастников…

Да и в самой «доброй старой Англии» негров продавали, как скотину. Объявление из лондонской газеты «Постмэн» за 2–9 июня 1699 г.: «Продается девочка-негритянка, шести лет, хорошо говорит по-английски, приятная и сообразительная, умеет многое делать. Обращаться к хирургу на Флаггот-роуд в Детфорде, что рядом с Лондоном, где можно будет на нее посмотреть и обсудить покупку с ее хозяином» (165).

Еще одно объявление того же времени: «Черный мальчик тринадцати лет сбежал из Патни, на нем был ошейник с надписью „Негр леди Бромфильд, Линкольн-инн-филдз“. Вернувшему мальчика обещается 1 гинея в качестве вознаграждения». Как видим, мальчик в ошейнике был собственностью не «зверя-плантатора», а титулованной светской дамы, которая наверняка ужасно оскорбилась бы, если бы ее попытались поставить на одну доску с каким-нибудь неотесанным виргинским хлопководом…

Англия, одним словом. Старейшая европейская демократия. Оплот свободы и законности…

Если вернуться в Америку, то смело можно сказать, что испанцам и португальцам была все же присуща некоторая, продиктованная католическим воспитанием совестливость. Зверства против индейцев в период завоевания Америки имели место, что греха таить – но были вызваны главным образом тем, что с конкистадорами приплыл очень уж криминальный элемент, по которому на родине виселица плакала. Принципиальнейшее отличие в том, что испанцы и португальцы все же видели в индейце человека– такого же обладателя бессмертной души, как они сами. И потому индейская аристократия преспокойно вливалась в ряды аристократии испанской, знатному индейцу достаточно было креститься, чтобы получить к фамилии дворянскую приставку «де» и титул «дона». Между тем пуритане в Северной Америке индейцев за людей не считали вообще – и обходились с ними, как с животными.

Точно так же обстояло и с неграми. Работорговцы – да и рабовладельцы – из испанцев и португальцев получались какие-то нескладные. Не клеилось у них это дело. В Южной и Центральной Америке, куда ни глянь, с ранних времен высок процент свободных негров: они служат в армии, офицерами колониальной милиции, участвуют в качестве равноправных спутников в исследовательских экспедициях, работают вольными мастеровыми. При этом на них опять-таки смотрят как на людей – а не на живое имущество, как в британских колониях.

Я вовсе не собираюсь утверждать, будто в испанских и португальских владениях негры жили, как в раю. Но вот что писал немецкий историк начала двадцатого столетия, лицо незаинтересованное: «Рабство в испанской Америке никогда не носило того грубого характера, как на виргинских плантациях. У рабов были установленные законом дни отдыха, совершенно так же, как у белых рабочих. Раб мог вступать в законный брак; нельзя было заставить его жениться против воли, стеснить свободу в выборе жены. Нельзя было разлучить его с женой и малолетними детьми, лишить его необходимой одежды и пищи или помешать ему выполнять его религиозные обязанности» (121).

Все дело в протестантско-пуританской этике – довольно жутком изобретении человеческого ума. Суть ее, в общем, проста: считается, что, ежели человек успешен и богат, то это означает, что Господь его таким образом отметил, что он, избранник Божий. Ну, а если человек беден, ничтожен, нищ – то Бог, соответственно, от него отвернулся, и это, собственно говоря, и не человек вовсе, а так, ходячий хлам, с которым «избранные» могут поступать, как заблагорассудится. Именно потому в самой Англии с бедняками обращались как со скотиной – вплоть до продажи в рабство за море. Не по какой-то злобе или уродству души, а исключительно потому, что в соответствии с «единственно верным учением» видели в нем низшее, отвергнутое Богом существо, которое иного обращения и не заслуживает. Ну, а всевозможные «дикари», то есть индейцы и негры, и вовсе находились вне этой системы ценностей и, по убеждению пуритан, представляли собой не более чем двуногих животных. Страшная это вещь – пуританская этика…

Ну, а теперь, когда читатель имеет некоторое представление о том, кто именно приложил немало усилий, чтобы на территории будущих США пышным цветом расцвело рабство, перейдем к временам, непосредственно примыкающим к славной (без иронии!) американской революции. Британское владычество было свергнуто после нескольких лет ожесточенной войны. Белые рабы получили свободу. Черным повезло меньше…

4. Да здравствует республика!

Прежде чем продолжать о рабстве, отвлечемся на одну весьма существенную, но забытую деталь: мало кто помнит, что американская Война за независимость в то же время стала и первой в истории США гражданской войной. Потому что противостояние сторон отнюдь не сводилось к тому, что против британских войск воевали американские революционеры. Действительность оказалась гораздо более сложной: на стороне британцев воевали примерно двадцать пять тысяч «коренных» американцев, так называемых лоялистов. Цифра немалая, если учесть, что революционная американская армия насчитывала триста тысяч человек…

Лоялисты поступали так не из страха и корысти – исключительно по убеждению. Они считали, что американские колонии должны и далее оставаться в составе Британской империи – и отстаивали свои убеждения с оружием в руках. По разные стороны линии фронта оказались и старые друзья, и даже члены одной семьи: что говорить, если среди лоялистов был даже родной сын виднейшего деятеля американской революции Бенджамина Франклина… Назвать такие события можно исключительно гражданской войной, и никак иначе…

После победы революции и создания Соединенных Штатов новое правительство издало указ о конфискации владений всех лоялистов – обычная практика для любой гражданской войны, которой свойственна особая ожесточенность. Десятки тысяч проигравших эмигрировали в Канаду (по современным подсчетам, они составляли пять процентов населения только что провозглашенной республики). Ну, а заодно американская армия, еще не успевшая разойтись по домам, выжгла дотла селения тех индейских племен, что воевали на стороне англичан…

Вернемся к неграм. Немалое число чернокожих рабов сражалось в рядах революционной армии. Но в то же время к англичанам перебежало около ста тысяч негров (примерно пятая часть черного населения).

Для оставшихся ничего, в общем, не изменилось. Президентом США стал Джордж Вашингтон, южанин из Виргинии, плантатор и рабовладелец. Вообще среди «отцов-основателей» США было немало южных плантаторов…

Рабство для черных осталось в неприкосновенности. Причина тому – не какая-то особенная алчность, а попросту состояние умов. Масса высокообразованных людей (добрых! умных! гуманных!) искренне верили, что существующий порядок – самый лучший и правильный. Что «цивилизованные белые люди» обязаны отечески заботиться о «неразумных неграх» ради их же блага – означенный негр, мол, все же стоит на ступеньку ниже белого по своему умственному развитию, а потому требует хозяйской опеки.

Джордж Вашингтон

Это, по-моему, страшнее всего – когда подобные взгляды продиктованы не алчностью, не стяжательством, а на свой лад понятой добротой. В нашем Отечестве происходило, в общем, то же самое: превеликое множество высокообразованных людей (добрых! умных! гуманных!) столь же искренне верили, что крепостной мужичок – нечто вроде великовозрастного дитяти, коего для его же блага следует подольше оставить под отеческой опекой барина. При этом никто из теоретиков как-то не интересовался собственным мнением ни американских негров, ни русских мужиков.

Томас Джефферсон

И добро бы, повторяю, речь шла о тупых крепостниках… Вот что писал о неграх один из образованнейших людей своего времени Томас Джефферсон – один из «отцов-основателей», политик, книжник, писатель и просветитель…

«В целом, по-видимому, в их жизни больше участвуют чувства, чем разум… Когда я сравниваю их память, воображение и умственные способности с памятью, воображением и умом белых, мне кажется, что память у них одинаковая с нами, но умственными способностями они намного уступают белым – так что, я думаю, с трудом можно найти негра, способного изучить и понять исследования Евклида… до сих пор я ни разу не смог обнаружить, чтобы чернокожий высказал мысль сложнее простого пересказа, не видел у них ни малейших признаков существования искусства живописи или скульптуры… Поэтому я высказываю только как догадку, что чернокожие, независимо от того, были ли они первоначально отдельной расой или время и обстоятельства выделили их, уступают белым по умственным и физическим способностям».

Цинизм этих высказываний какой-то вовсе уж детский, наивный до предела. Каким это образом, интересно, чернокожий мог изучить и понять эвклидову геометрию или заниматься живописью или скульптурой, вкалывая на плантации и не зная даже алфавита, не говоря уж об азах математики? Уж если такое писали лучшие, чего следовало ожидать от худших, не обладавших образованием и интеллектом Джефферсона?

Правда, всего через несколько лет жизнь заставила Джефферсона отказаться от прежних взглядов…

Судьба его свела с «американским Кулибиным» Бенджамином Б. Баннекером, человеком незауряднейшим. Баннекер, потомок свободного негра и английской сервентки, вырос в штате Мэриленд, где не только чернокожие невольники, но и подавляющее большинство белых поселенцев грамотой не владели. Захолустный был штат, не способный в те времена похвастаться не то что университетом, как другие, но хотя бы всеобщей грамотностью. И тем не менее свободный негр Баннекер выучился читать по Библии, а потом закончил «народную школу». И занялся самообразованием: книги, книги, книги…

Результат получился ошеломительный, право же. Баннекер, судя по всему, был прирожденным механиком-самоучкой, а также и математиком. Часовых фабрик в Америке тогда не имелось, а часовых дел мастеров можно было пересчитать по пальцам. Баннекер, самолично произведя все необходимые расчеты, сконструировал и сам изготовил первые на Юге часы с боем, причем детали выточил из дерева. Во время Войны за независимость ремонтировал пушки. После провозглашения США, имея репутацию математика и топографа, вместе с французским архитектором Ланфаном и своим бывшим сослуживцем инженер-майором Элликотом составил план будущей столицы Вашингтона.

Но славу ему принесли все же занятия астрономией. Освоив самостоятельно эту сложную науку, Баннекер даже смог исправить ошибки в вычислениях известных английских астрономов того времени. И стал выпускать ежегодные календари-альманахи, где помещал данные о движении Луны, Солнца и планет, предсказания солнечных и лунных затмений, таблицы приливов и отливов, а также «всевозможные занимательные истории в прозе и стихах». Газет и журналов в то время в США было очень мало, книг печаталось еще меньше – и альманахи Баннекера расходились, как мороженое в жару.

Рукопись первого альманаха Баннекер послал Джефферсону, присовокупив обширное письмо со своими размышлениями о рабстве и свободе. Посылка произвела на Джефферсона такое впечатление, что он, как человек умный и честный, от прежних взглядов отказался и в ответе Баннекеру писал: «Природа наделила наших чернокожих братьев такими же талантами, как и всех других людей, и кажущееся отсутствие талантов у них есть лишь результат унизительных условий их существования как в Африке, так и в Америке».

Альманах Баннекера он отослал секретарю французской Академии наук, и «чернокожий звездочет» вскоре получил европейскую известность. Во время дебатов о запрете работорговли в английском парламенте один из баннекеровских альманахов демонстрировался как свидетельство высокого уровня умственного развития «цветных народов».

Но все это случилось гораздо позже, а пока мы вернемся в те годы, когда «отцы-основатели» составляли Декларацию независимости и Конституцию. Несмотря на свои тогдашние убеждения во «второсортности» черных, Джефферсон включил в проект Декларации специальный пункт о полной отмене рабства как «противного человеческой природе». В проекте, однако, имелась своя специфика… Тех, кто был рабами, Джефферсон предлагал оставить доживать в прежнем состоянии, но все новорожденные дети уже должны были стать свободными, жить с родителями до определенного возраста, а потом «приобщаться за государственный счет к обработке земли, ремеслам или наукам в соответствии с их способностями» (231).

Правда, Джефферсон был против совместного проживания негров и белых бок о бок. По его плану, освобожденных негров по достижении ими совершеннолетия следовало «поселить как колонистов в таком месте, которое в этот момент окажется наиболее подходящим» (судя по общему направлению мысли, где-то за пределами США). Свою точку зрения Джефферсон мотивировал следующим образом: «Глубоко укоренившиеся среди белых предрассудки, десятки тысяч воспоминаний о несправедливостях и обидах, перенесенных черными, новые обиды, реальные различия, созданные самой природой, и многие другие обстоятельства будут разделять нас на два лагеря и вызывать потрясения, которые, возможно, кончатся только истреблением одной или другой расы».

Нельзя сказать, что во всем этом вообще не было здравого смысла: до полного истребления той или иной расы, конечно же, не дошло, но впоследствии вспыхнули серьезнейшие межрасовые конфликты…

Как бы там ни было, под давлением плантаторов проект Джефферсона был вычеркнут из Декларации, вокруг которой все же разыгралась нешуточная буря: одни участники составления не подписали Декларацию из-за ее излишнего «либерализма», другие (например южанин-виргинец Джордж Мейсон) – как раз из-за того, что Декларация сохраняла рабство черных и не включала Билль о правах. В том, что именно южный плантатор Мейсон выступил против рабства, нет ничего удивительного: американская действительность не укладывается в устоявшиеся штампы, мы еще не раз встретимся со случаями, когда южане-рабовладельцы выступали против рабства, а «прогрессивные» северяне, наоборот, не только рабов прикупали, но и за рабство стояли горой…

Стоит, вероятно, рассказать и о личных мотивах Джефферсона, заставлявших его требовать отмены рабства. Тут уж имелись не абстрактно-отвлеченные, а чисто человеческие побуждения…

Среди нескольких сотен чернокожих рабов Джефферсона была светлокожая мулатка Салли Хемингс, по отзывам современников, крайне похожая на покойную жену Джефферсона: «Прямые, длинные рыжеватые волосы, великолепный профиль, чувственный рот и осанка настоящей леди». Джефферсон впервые увидел ее, пятнадцатилетнюю, в Париже, куда она приехала в качестве служанки его дочери.

Начался бурный роман. Джефферсон нанял смуглой красавице учителя французского языка и потратил кучу денег на модные наряды. В Париже они пробыли два года, а потом вернулись в США. Салли поначалу упиралась – как-никак во Франции она чувствовала себя свободной, а «дома» ей вновь предстояло занять положение живого имущества. Согласилась, только когда Джефферсон клятвенно пообещал освободить их детей, когда те достигнут совершеннолетия (а детей, забегая вперед, у них родилось чуть ли не десяток).

Саму Салли Джефферсон освобождать даже и не собирался – из-за реалий того времени. На интимную связь плантатора и его невольницы в те времена смотрели сквозь пальцы, если все, вульгарно выражаясь, было шито-крыто. Но вот подобные отношения со свободной негритянкой считались совершенно недопустимыми. Выплыви такая история наружу, политической карьере Джефферсона и его репутации пришел бы конец…

Достоверно известно, что Джефферсон, человек честный и свободомыслящий, всерьез терзался из-за всей этой истории и незавидного положения, в котором они с Салли оказались. Любовь, судя по всему, там была большая и настоящая, но ситуация сложилась неприятнейшая: оставить все как есть – сплошные мучения, отпустить любимую женщину на волю – тут же сломаешь себе и карьеру, и жизнь…

Вот так они и маялись долгие годы. В конце концов политические противники Джефферсона все же вытащили эту историю на свет. Бульварная журналистика существовала уже в те времена, порой даже превосходя нынешнюю. Два года чуть ли не все американские газеты склоняли имя Джефферсона и прозой, и в рифму, прохаживаясь в адрес «Томасовой черномазой» и «желтых детей». Обе старших дочери Джефферсона умоляли отца порвать с Салли – но Джефферсон, к его чести, стоял, как скала. В конце концов, как и водится у бульварной прессы, скандал потерял пикантность и понемногу Джефферсона оставили в покое.

Как он и обещал, все его дети от Салли получили свободу. Поскольку цветом кожи они практически не отличались от белых, один из сыновей женился на белой, а одна из дочерей вышла за белого. И тот, и другая тщательно скрывали свое происхождение, что им удалось…

Умирая, Джефферсон освободил всех родственников Салли… кроме нее самой. Салли так и осталась рабыней дочери Джефферсона Марты. Как считают американские исследователи, сделано это было для того, чтобы избежать очередного скандала. Стань Салли свободной женщиной, ей пришлось бы либо покинуть штат Виргиния, либо пройти долгую и сложную процедуру, чтобы получить «вид на жительство» – чего никак не пропустила бы пресса. Через два года после смерти отца Марта потихоньку Салли освободила, тем дело и кончилось.

Случались в те времена и гораздо более печальные истории. Учитель Джефферсона Джордж Уайт (чья подпись тоже стояла под Декларацией независимости) жил со своей чернокожей домоправительницей, от которой у него родился сын. Будучи при смерти, Уайт принял решение освободить всех своих рабов, а половину состояния оставить любовнице и сыну. Узнав об этом, другой наследник, племянник Уайта, хладнокровнейшим образом подсыпал дяде яд в питье, и тот умер прежде, чем успел подписать завещание. Свидетели того, как прыткий молодой человек подбрасывал отраву, имелись – но все наперечет чернокожие, чьи показания не имели в суде никакой законной силы согласно кодексу штата, разработанному… Джефферсоном. А потому, когда эта история всплыла, суд молодчика оправдал полностью за отсутствием «должных» улик. Джефферсон, которого Уайт просил стать опекуном его сына-мулата, не рискнул вмешиваться, и все досталось племяннику Уайта…

К слову, собственный племянник Джефферсона как-то под настроение изрубил топором на куски своего раба – за что даже не был оштрафован на пять центов: покуражился джентльмен, с кем не случается…

Вот так и жили даже самые прогрессивные и свободомыслящие южные господа: сотни черных невольников Джефферсона все так же обрабатывали четыре тысячи гектаров его владений. Джеймс Мэдисон, четвертый президент США и один из авторов американской Конституции, как-то упомянул в письме другу, что каждый его, Мэдисона, раб приносит в год 257 долларов прибыли, а расходы на содержание этого самого раба не превышают тринадцати долларов в год. В таких условиях людей как-то не тянет всерьез выступать за отмену рабства…

Отдельная песня – позиция англичан в те времена. С исконным британским лицемерием они на словах выступали за отмену рабства в Америке, но на деле устроили совершеннейшую гнусность. Сначала английские официальные лица, губернаторы колоний, когда вспыхнула Война за независимость, торжественно провозгласили, что дадут свободу всем рабам, которые перебегут от своих американских хозяев. Негры поверили. Как упоминалось выше, около ста тысяч чернокожих перешли на контролируемую англичанами территорию. Проиграв войну, англичане увезли с собой столько негров, сколько удалось погрузить на корабли, около восьми тысяч, и тут же… продали их в рабство на острова английской Вест-Индии! Слова словами, а выгода выгодой – Англия, как мы помним, была тогда крупнейшим мировым работорговцем…

Вообще-то в 1792 г. в Англии сыскались отдельные идеалисты, которые под влиянием идей французской революции выступили с требованием запретить работорговлю – и даже добились того, что нижняя палата английского парламента, палата общин, вынесла соответствующую резолюцию. Однако верхняя палата, палата лордов, этот проект быстренько заблокировала. Потому что многие благородные лорды как раз и состояли акционерами компаний, занимавшихся работорговлей. И революция во Франции им крайне нравилась отнюдь не в качестве идеологического примера – до свержения монархии Франция держала некоторую долю мирового рынка работорговли, а после войны французы от этого позорного бизнеса отказались совершенно, чему английские конкуренты были только рады.

Ну, а теперь самое время обстоятельно и подробно поговорить об экономике. Которая, собственно, и движет почти всеми без исключения перипетиями мировой истории. Никакой романтики и лирики. Южане вовсе не были «злыми», а северяне никак не могут зваться «прогрессивными». Все дело в экономических причинах укрепления рабства на Юге и увядания его на Севере…

Уже к 1787 г. северные штаты Коннектикут, Массачусетс, Нью-Джерси, Пенсильвания, Род-Айленд и Вермонт либо создали проекты постепенного освобождения рабов, либо отменили работорговлю (но не рабовладение вообще!). Прогрессивно и благородно, а? Не спешите. Будь рабство выгодным для Севера, тамошние жители держались бы за него руками-ногами, а также зубами. Но в том-то и фокус, что на Севере рабство оказалось штукой крайне невыгодной…

Алексис де Токвиль, французский политик, историк и литератор, посетивший США в 1831 г. и написавший интереснейшую книгу (163), довольно быстро разобрался в сути дела…

«Известно, что рабский труд разорителен при выращивании зерновых культур. Тот, кто выращивает пшеницу в стране, не знакомой с рабством, обычно не держит на службе много рабочих. Правда, во время сева и жатвы он нанимает многих, но они остаются в его доме недолго… в странах, где выращиваются зерновые, рабский труд менее выгоден, чем там, где выращиваются другие культуры. Напротив, на плантациях табака, хлопка и сахарного тростника требуется постоянная работа. Здесь можно было использовать детей и женщин, что невозможно при выращивании пшеницы. Из этого следует, что по естественным причинам рабство больше подходит тем странам, где выращиваются эти растения».

В точку и в корень… Земля на Севере мало подходила для устройства больших плантаций, и сельское хозяйство там ограничивалось небольшими фермами, где фрукты-овощи выращивались в основном для собственного пропитания – и в этих условиях рабы совершенно невыгодны, потому что съедят больше, чем наработают. Вообще Север первые десятилетия пробавлялся в основном охотой на пушного зверя, рыболовством и китобойным промыслом – а для этих занятий рабские руки опять-таки малопригодны. Не много толку от раба и в мастерской, производящей промышленные товары: вынужденный работать лишь за еду и одежку, должного качества товара он, хоть убей, не обеспечит (по этой причине и белых сервентов в мастерских не использовали…)

Позже, когда с достижением независимости американцы двинулись на плодородные западные равнины и стали сажать там пшеницу с кукурузой, рабский труд опять-таки был невыгоден. Все дело в «технологическом процессе». Пшеница требует минимального количества технологических операций: разбросать зерна в поле, потом, когда придет срок, сжать колосья и обмолотить. Для этого достаточно пару раз в год нанять свободных рабочих – ведь раба придется кормить и одевать постоянно, отчего получится сущее разорение.

И наоборот, табак, рис, хлопок (особенно хлопок) требуют постоянной работы, постоянного присмотра: нужно непременно пропалывать посадки, убирать сорняки и всевозможных вредителей, собирают хлопок руками, и с табачными листьями возятся опять-таки руками. Рабочих рук нужно множество, и заняты они постоянно… Рабский труд выгоден: на доллар негр съест, на десять произведет товара. То же самое и с сахаром: его на Юге производили не из свеклы, как в Европе, а из сахарного тростника. Тростник нужно посадить, потом убрать, порубить стебли на кусочки, кипятить их в котлах, выпаривая сахар – а потом сахар следует еще упаковать с величайшим тщанием, чтобы не запачкался, это не зерно, по которому можно ходить ногами. Снова требуется множество рабочих рук, занятых в постоянном процессе…

Но разговор у нас сейчас пойдет исключительно о хлопке, с некоторых пор ставшем основой экономики Юга.

Напомню кое-какие азбучные истины (которые большинству читателей наверняка неизвестны). Когда хлопчатник созревает, на кустах остаются этакие коробочки, совсем непрочные – они лопаются сами по себе, и из них следует руками извлекать волокна наподобие ваты, прочно прикрепленные к семенам. Хлопок с семенами для производства пряжи не годится – а потому, прежде чем отправить «вату» на фабрику, семена следует удалить все до одного.

Вплоть до конца восемнадцатого столетия очистка волокон от семян производилась вручную. Негр-невольник (или женщина, или ребенок) садился меж двумя корзинами, извлекал из одной горсть «ваты», выбирал семена и бросал очищенный, готовый к отправке хлопок в другую корзину. Операция чертовски трудоемкая и долгая. Самый проворный работник, хоть ты поленом его бей и каленым железом стращай, мог очистить в день не более фунта хлопкового волокна – то есть 450 граммов. А это начинало становиться экономически невыгодным: прядильные и ткацкие станки уже были достаточно совершенными и приводились в действие не мускульной силой, а водой или паром – а вот сырье для них приходилось готовить прямо-таки первобытным образом, руками-пальцами…

На горизонте явственно замаячил экономический кризис, что на Юге поняли очень быстро. А поскольку рабство в этих условиях становилось невыгодным, все громче стали раздаваться голоса, требовавшие его отмены. Содержать множество рабов-негров означало быстро разориться. Само по себе владение рабами, как легко догадаться, пользы не приносит…

Казалось, еще год-другой – и рабство на Юге отомрет естественным образом, повторятся те процессы, что вовсю уже шли на Севере… Без преувеличений, США вплотную подступили к переломнейшему моменту своей истории. Если бы все осталось по-прежнему, очень быстро с рабством было бы покончено и на Юге, а это означает, что вся история США (да и остального мира) стала бы другой, ничуть не похожей на сегодняшнюю. Как бы она выглядела, остается только гадать. Главное, переменилась бы до полной неузнаваемости.

И тут, словно гром среди ясного неба, как чертик из коробочки объявился человек, который как-то мимоходом, сам того не ведая – и нисколечко не желая! – изменил американскую и мировую историю. Один-единственный человек, не отличавшийся ни блестящим умом, ни талантами, ни какими-то особенными деловыми качествами. Изучая последующие события, приходишь к выводу, что человек этот, очень похоже, был если не совершеннейшим ничтожеством, то жутчайшей посредственностью, классической серостью. Но именно он сыграл такую роль…

Звали молодого человека Эли Уитни, и от роду ему было двадцать восемь годочков. Можно сказать, северянин в кубе: во-первых, из Новой Англии, во-вторых, из штата Массачусетс, то есть «колыбели» и «сердца» Новой Англии, в-третьих, по вероисповеданию – квакер, а значит, стопроцентно и гарантированно противник рабовладения (квакеры испокон веку были, пожалуй, самыми убежденными и стойкими ненавистниками рабства).

Эли Уитни

Некоторые, даже весьма солидные издания именуют Уитни «инженером» – но таковым он не был. Уитни закончил Йельский университет, вероятнее всего, по гуманитарным наукам – потому что к моменту переломнейшего события искал место домашнего учителя, а не какую-либо связанную с техникой должность. Другое дело, что у него была безобидная страсть, хобби – слесарное и столярное дело…

Уитни, закончив университет и пребывая в поисках места, заехал погостить к своей знакомой, почтенной пожилой даме, владевшей небольшой хлопковой плантацией в штате Джорджия – где трудились, естественно, чернокожие рабы. В ходе застольной беседы старушка пожаловалась на ту самую главную проблему, что мешала хлопководству: необходимость очищать хлопок руками с ничтожными результатами.

То ли Уитни осенило сразу, то ли процесс растянулся на несколько дней, в точности неизвестно. Но он заперся в мастерской при ферме и долго не показывался. А когда вышел, то под мышкой у него был неприглядный на вид, простенький деревянный ящик с ручкой: первая в мире хлопкоочистительная машина.

Особой сложностью конструкции она не блистала: обычный деревянный ящик с дыркой, в которую засыпается хлопок. Внутри – нечто вроде неподвижных, наглухо закрепленных гребенок и вращаемый за ручку валик с зубьями. Простая штука, если подумать, – но она была первой. Немало народу до Уитни пыталось придумать нечто аналогичное, но у них так ничего и не вышло. А вот Уитни в два счета добился успеха…

Пришла хозяйка, сначала косилась недоверчиво – но все ее недоверие как рукой сняло, едва гость продемонстрировал машину в действии. За короткое время с помощью своего агрегата он полностью очистил от семян столько хлопка, сколько обработали бы вручную за тот же срок двенадцать рабов!

Это была бомба! Ситуация в одночасье изменилась, словно по мановению волшебной палочки. Известие о машине разнеслось среди южных плантаторов в считанные недели. Тут же нашлись деловые люди, которые, слегка усовершенствовав машину, стали выпускать ее в огромных количествах и продавать всем и каждому.

Теперь, с помощью этой машины, один раб мог очистить за день не один фунт хлопка, а сто. Вот это уже было чертовски рентабельно. Вмиг умолкли все разговоры об отмене рабства, казавшиеся теперь блажью. Упавшие было цены на рабов взлетели вверх, работорговля несказанно оживилась. В самое короткое время хлопок на плантациях Юга почти совершенно вытеснил прежние культуры-кормильцы: рис, сахарный тростник и табак…

И, в довершение всего, изобретение Уитни почти совпало по времени с промышленной революцией в Англии – Большая История шутит по своим законам…

В 1764 г. в Англии некий ткач Харгривс, «чтоб работе помочь», изобрел прялку «Дженни». Она, как и прежние, тоже приводилась в движение рукой, но в ней имелось не одно веретено, как в старых, а восемнадцать. До этого производство тканей представляло собой не самую простую задачу: на одного ткача приходилось три прядильщицы. Сначала они – довольно неспешно – превращали на одноверетенных прялках шерсть или хлопок в пряжу, а уж потом ткач садился за станок.

«Дженни» ускорила процесс, и весьма. Вместо ткачей-одиночек появились ткацкие фабрики. Промышленники с деньгами стали устанавливать «Дженни» в больших зданиях десятками и приводить их в движение не человеческой рукой, а силой воды. Вскоре некий Картрайт (опять-таки не инженер, а сельский священник!) изобрел механический ткацкий станок. Тут подоспела и паровая машина Уатта, которую моментально пустили в дело владельцы ткацких фабрик (235, 239).

Фабрики готовы были теперь перерабатывать огромные количества хлопка – и хлопок появился. Если до появления машины Уитни Юг вывозил всего 200 тысяч фунтов хлопка в год, то уже в 1800 г. – 20 миллионов фунтов, в 1824 – 172 миллиона фунтов, в 1844 – 400 миллионов фунтов, в 1854 – 800 миллионов фунтов, а в 1861 г., накануне войны – полтора миллиарда фунтов.

Южные главные порты, Новый Орлеан и Чарльстон, расцвели в одночасье, теперь оттуда отправлялись не десятки кораблей, а тысячи. На незаселенных землях вырастали новые плантации, буквально на глазах возникло три новых южных штата – Алабама, Луизиана и Миссисипи, чье население за двадцать лет выросло в шесть раз.

Вот как росло число рабов в южных штатах (56):

Ошибкой было бы думать, что на этом богатели только южные плантаторы. Они, конечно, получали немалые деньги за свой хлопок, но гораздо большие прибыли на «хлопковом буме» делали северяне. Во-первых, переработка хлопка, текстильная промышленность сосредоточилась на севере, в Новой Англии. Во-вторых северяне еще много лет продолжали продавать на Юг рабов. В-третьих, перевозку хлопка держали в своих руках тоже почти исключительно северяне. В-четвертых… Впрочем, о четвертом источнике северных доходов – чуть позже.

Хлопкоочистительная машина

Что до самого Уитни, то сей молодой человек, достоверно известно, не получил от своего изобретения ни цента прибыли. После 1793 г. его имя вовсе исчезает из истории. Более он ни в чем совершенно себя не проявил. Мне пришлось перерыть гору книг, чтобы отыскать хотя бы дату смерти Уитни – 1825 г. Больше о нем ничего неизвестно. Отсюда и вытекает, что оставшуюся жизнь он прожил серенько, незаметно, не совершив ничего, что осталось бы в памяти современников. И я теперь ломаю голову: интересно, осознавал ли потом этот парень, что именно он перевернул историю? И если да, то что он при этом чувствовал? Кто бы ведал…

Итак, рабство, вместо того чтобы захиреть, прямо расцвело. Из первых пяти президентов США четверо были рабовладельцами, причем все продолжали владеть рабами, заняв кресло в Белом доме. Из следующих тринадцати президентов рабовладельцами были восемь, правда, на сей раз четверо из них, заняв свой пост, рабов освободили (69).

Естественно, процветала и работорговля. Усилиями англичан и североамериканцев из «прогрессивной» Новой Англии.

Тем временем произошло эпохальное событие: в 1807 г. обе палаты английского парламента приняли закон о запрете работорговли – тот самый закон, что палата лордов провалила всего пятнадцать лет назад. Теперь английским подданным под угрозой уголовного наказания запрещалось торговать рабами, а английским кораблям – перевозить рабов.

Казалось, что англичане сошли с ума – немыслимо, чтобы британец добровольно отказался от столь солидного бизнеса, каким являлась работорговля.

Однако ларчик открывался просто: британец и в самом деле способен отказаться от солидной прибыли… ради еще большей прибыли, и никак иначе. Весь фокус был в том, что к этому времени англичане стали налаживать собственное производство хлопка, в Египте и Индии, силами не рабов, а наемных рабочих. Производство еще не набрало серьезных объемов, но англичане всегда умели заглядывать в будущее и рассчитывать далеко вперед. Они намеревались и далее закупать в больших количествах дешевый американский хлопок, однако начинали медленно, как бы невзначай гасить американского конкурента рассчитанным на десятилетия планом действий. План был не особенно сложен: поскольку американский хлопок производится рабскими руками, следует ограничить поступление рабов в Америку. А проще всего этого добиться, запретив работорговлю под истошные вопли о гуманизме, свободе, прогрессе и прочих высоких материях.

Англичане взялись за дело всерьез и добились заключения международного договора, поставившего работорговлю вне закона (чего не сделаешь ради крутых бабок!). Работорговцев, как и пиратов, теперь без разговоров вешали на реях.

Вот только все эти законы, международные соглашения и рейды военных кораблей привели к новым жертвам. Работорговля продолжалась – контрабандно. В США в 1808 г. был принят закон о запрете ввоза рабов в страну (только ввоза, на торговлю рабами и владение ими власти не покушались) – но законы, как известно, для того и пишутся, чтобы их обходить. По оценкам американских историков, в 1808–1861 в США было нелегально ввезено 250 000 африканцев (58).

Теперь контрабандисты набивали в трюмы вовсе уж невероятное количество невольников – рисковать так рисковать. А при угрозе захвата судна военным кораблем негров хладнокровно выбрасывали за борт (первое время для того, чтобы уличить капитана в работорговле, требовалось непременно захватить на судне живых невольников, лишь впоследствии закон позволил преследовать и осуждать капитанов на основании косвенных улик – цепей, наручников, ненормально большого запаса пищи, явно превышавшего потребности самого экипажа…)

Забегая вперед, стоит упомянуть, что все эти международные конгрессы по запрету работорговли и вся суета военных флотов «великих держав» так и не искоренили полностью торговлю «черным деревом», как выражались работорговцы. Антиработорговые «саммиты» происходили и в 1890 г. в Брюсселе, и даже в 1926 г., уже под патронажем Лиги Наций… (209).

Но вернемся в Америку. В 1833 г. английский парламент принял еще более прогрессивный закон, освободивший всех рабов в английских владениях Вест-Индии. Отдельные американские циники стали говорить, что прогресс тут совершенно ни при чем, и оказались правы: дело заключалась в том, что английские плантаторы Вест-Индии стали тысячами завозить к себе батраков-индийцев, которые обходились дешевле рабов. Однако, как легко догадаться, в Англии по этому поводу было произнесено немало прочувствованных речей о гуманизме и свободе…

В США же к тому времени в северных штатах почти не осталось рабов (к 1840 г. северяне имели в собственности всего-то тысячу чернокожих). Зато Север, как ни в чем не бывало, продолжал продавать рабов на Юг – как-никак всякий был волен распоряжаться своим имуществом. Кто-то из северян, более совестливый, выписывал своим неграм вольную, а кто-то продавал их на плантации… Ну и, разумеется, северяне играли первую скрипку в той самой контрабандной торговле живым товаром.

На своей территории Север работорговлю запретил – но не делал даже попыток запретить ее на Юге. В 1834 г. бывший президент США Мэдисон, из-за неурожаев погрязшей в долгах, чтобы рассчитаться с кредиторами, преспокойно продавал своих невольников, что никак не влияло на его репутацию видного политика. Человек был в своем праве…

В первой половине XIX в. в американский обиход вошел и широко распространился термин «линия Мейсона – Диксона» – условная граница между рабовладельческими и свободными штатами, отделявшая Пенсильванию от Мэриленда. Линию эту нанесли на карты еще в XVIII в. два английских астронома, Чарльз Мейсон и Джереми Диксон, вовсе не предполагавшие, что их честные имена будут таким образом увековечены.

Это была граница не просто между двумя штатами, не просто между «рабовладельцами» и «свободными». Смело можно сказать, что линия Мейсона – Диксона как-то незаметно стала пограничной чертой между двумя мирами, двумя типами цивилизации, двумя этносами. Ошибкой было бы говорить о северянах и южанах как о двух разных нациях, хотя, несмотря на общий язык, между ними имелись серьезные различия.

Но прежде чем поговорить об этом, рассмотрим не менее интересную проблему: специфику американского характера (каковое понятие в равной степени касается и северян, и южан). Причины многих войн, революций, мятежей и гражданских междоусобиц как раз и кроются в национальной специфике того или иного народа. В полной мере это касается и американцев. Гражданская война в США была не абстрактной «междоусобицей», а в первую очередь американской гражданской войной, вызванной во многом чисто американскими особенностями.

Давайте посмотрим, что это были за особенности.

5. Загадочная американская душа

Пожалуй, первейшее, главнейшее отличие американской действительности того времени от европейской – это, называя вещи своими именами, пренебрежительное отношение к центральному правительству, к «этим парням из Вашингтона». Очень многие американцы уже с трудом сознавали, зачем им, собственно, центральное правительство. Все насущные вопросы, интересовавшие среднестатистического гражданина США, обычно решались на местном уровне: городской муниципалитет, окружные власти, власти штата. Федеральное правительство выглядело докучливым дармоедом, которого неведомо почему приходится содержать. Это отношение к «парням из Вашингтона» крайне удивляло заезжих иностранцев, привыкших в Европе совершенно к другому – но тут уж в полной мере проявляла себя та самая американская специфика…

В Европе сильное центральное правительство и сильная армия были жизненно необходимы: при малейших признаках ослабления какого-либо государства соседи тут же весело на него наваливались, урывая в свою пользу сколько возможно. Новорожденные США были лишены сильного внешнего врага по соседству. В английской Канаде было слишком мало войск, чтобы представлять для США серьезную угрозу. Примыкающие к территории США с юга испанские владения вообще не располагали чем-то, хотя бы отдаленно похожим на сильные гарнизоны. Что до регулярной армии, то еще в период английского владычества выяснилось: регулярные воинские части малоэффективны против единственного внешнего врага, который имелся – индейских воинов. Солдат учили вести бой с такими же, как они, а не со стрелявшими из-за каждого куста краснокожими, поэтому против индейцев с самого начала дрались не армейцы, а набранная из поселенцев милиция штатов, перенявшая у индейцев их же правила боя. Так что и армия у молодой республики была крохотная, служить в ней считалось непрестижно.

Один из историков сформулировал взгляд американцев на государство так: «А зачем, собственно, оно было нужно? Дороги проводили города, дома строили горожане, они же мели улицы перед каждой дверью, канализации не было, освещением снабжала луна, электричество еще не открыли, газовый свет не изобрели, железных дорог не существовало, корабли принадлежали судовладельцам, армия была излишней, убийцам тогда еще не предоставляли апартаменты и полный пансион, их просто вешали, судейскую братию оплачивали граждане, ведь судьей мог стать любой честный малый, у которого варил котелок. Где было это государство, когда на поселок напали индейцы? Где было государство, когда сгорел целый городской квартал? Где было государство, когда град побил урожай или начался падеж скота? И что такое это чертово государство?» (170).

Не только каждый штат, но и каждый городок, каждый житель США чувствовали себя чем-то вроде суверенного образования, не зависящего ни от чьих приказов, указаний и директив. Центральное правительство было едва ли не миражом – а значит, не существовало и сильного государственного аппарата, чье давление на себе сызмальства привык ощущать каждый житель старушки Европы. Судей и полицейских выбирали сами жители американских городов, чиновники были немногочисленны и в подавляющем большинстве не сверху спущены, не из столицы присланы, а назначены местными муниципалитетами. Смело можно сказать, что США делились на четыре миллиона сепаратных государств – по числу жителей…

Огромную роль в этом повальном сепаратизме играла и пуританская идеология, изначально направленная против сильного государства, сильного правителя, сильного государственного аппарата. Согласно теоретическим воззрениям пуритан (которые они то и дело старались применять на практике), государство – это «общественный договор» между властью и народом. Народ имеет право на максимальные свободы, а ежели правитель попытается эти свободы хоть в малейшей степени ущемить, его следует прогнать в шею (то, что под народом понимались те самые «избранные», сути не меняло). Тысячи пуритан вынуждены были бежать в американские колонии как раз из-за того, что пытались проводить в жизнь эту доктрину в Англии – и, оказавшись за океаном, в своих взглядах лишь укрепились…

Наиболее четко эти идеи сформулировал английский философ Джон Локк в «Двух трактатах о государственном правлении» (1690): основная задача государства – защита жизни, свободы и собственности граждан. А вот руководить и указывать – не сметь! Пуритане развили эту теорию, заявляя: защитить себя и сами сможем! У каждого под кроватью два мушкета, даже у бабушки пистолет под рукой. Зачем нам государство?

Маслица в огонь подливали квакеры – протестантская секта, основанная в середине семнадцатого столетия английским ремесленником Джорджем Фоксом под названием «Общество друзей». Пожалуй, среди всех неисчислимых протестантских течений это были самые симпатичные люди: они не навязывали никому силой своих убеждений, были непротивленцами злу и пацифистами, с самого начала решительно выступали против рабства и истребления индейцев. А еще – стремились к максимальной свободе. Квакеры искренне недоумевали: почему судья, шериф, чиновник – свободный индивидуум – смеет ограничивать права и свободы столь же свободных и неповторимых личностей, независимых индивидуумов? И, будучи доставлены к судье или в полицию, держались соответственно, на все казенные вопросы недоуменно вопрошая: по какому ж это праву, мил человек, ты на нас протоколы пишешь? Нет у тебя права допросы учинять и показания снимать, Господь не велит! Ты, конечно, личность, но и мы – личности, над нами один Бог властен!

Власти, сталкиваясь с квакерами, от такой вольности в обращении буквально сатанели. Квакеров бросали в тюрьмы с особенным рвением, выставляли к позорному столбу, били кнутами, загоняли в дома для умалишенных… В конце концов они всей общиной переселились в Америку и основали штат Пенсильвания. Легко догадаться, учитывая их взгляды, что этот штат стал застрельщиком сепаратизма и бунтарства против любого подобия сильной государственной машины…

Встречались и еще более крайние точки зрения – выраженные последовательно и страстно в работах публициста Томаса Пейна, участника Войны за независимость и Великой французской революции. Пейн утверждал: общество и само в состоянии делать то, что обычно возлагается на правительство, которое не только не помогает обществу, а напротив, мешает ему развиваться.

Правительство, по Пейну, нужно для исключительных случаев, которые можно по пальцам пересчитать – а со всем остальным прекрасно справится и общество, то есть местное самоуправление. Мало того – народ имеет священное и неотъемлемое право уничтожать любое правительство, любую форму правления, которую сочтет неподходящей.

Томас Пейн

Идеи Пейна прекрасно сочетались с пуританскими теориями о том, что любое правительство, собственно говоря – зло. Пусть порой необходимое, неизбежное, но все равно – зло. Лучшее правительство – это то, которое имеет минимальную власть и самую ничтожную возможность влиять на страну…

Даже для тогдашних США воззрения Пейна оказались чересчур радикальными, и его буквально выдавили из страны. Но идеи-то остались! Не кто иной, как Томас Джефферсон, находившийся под большим влиянием идей Пейна, однажды заявил: по его мнению, возможно, революция необходима каждому поколению. Впоследствии южане часто и охотно его цитировали…

Свободомыслия и независимости американцам прибавляли еще и сложившиеся в колониях правила: британская корона взяла на себя лишь внешнюю торговлю и внешние сношения колоний, а во внутренние дела не вмешивалась совершенно. И потому буквально сразу после основания колоний там возникли всевозможные органы местного самоуправления и некие подобия парламентов. Именно в них, а не в далекой британской короне, поселенцы видели авторитет.

Французы, кстати, в своих американских владениях вели себя совершенно иначе. Губернатор тогда еще французской Канады Фронтенак попытался учредить некое представительное учреждение из «чистой публики» – священников, помещиков и зажиточных горожан («простонародье» не считалось). Однако даже это куцее подобие парламента привело короля Людовика XIV в ярость, и он письменно распек губернатора, напомнив, что все дела решает король, думает за всех один король, а подданные должны лишь смиренно исполнять приказы его величества. Фронтенак свою затею моментально оставил. Вполне возможно, именно из-за подобного метода ведения дел Франция и лишилась своих американских колоний: поселенцы не ощущали своей причастности к судьбе Канады, они были всего-навсего такими же «винтиками», как и население любой французской губернии…

Любопытный пример того, как далеко порой заходило американское свободолюбие: когда в штате Мэриленд в конце семнадцатого столетия королевские налоговые инспекторы особенно озверели, не кто иной, как губернатор штата Джордж Талбот, хладнокровнейшим образом убил таможенного сборщика. Ему, конечно, пришлось после этого покинуть Мэриленд, но он так никогда и не был пойман и наказан – в колониях на такие вещи смотрели проще… Не приличного человека, чай, пристукнул, а гниду налоговую…

Естественно, едва только образовались независимые Соединенные Штаты, речь моментально зашла не о суверенности молодой республики, а о суверенитете штатов, ее составивших. Самая первая американская конституция, «Статьи Конфедерации и Вечного Союза», принятые в 1777 г., урезали полномочия федеральной власти до минимума. У Вашингтона (которого, собственно, еще не существовало, но будем уж употреблять этот термин для обозначения центрального правительства) не было права вводить какие бы то ни было налоги – Конгресс США при любой необходимости обязан был смиренно просить у штатов потребные суммы. Президент, согласно этим же «Статьям», вовсе не руководил правительством – он всего-навсего председательствовал на заседаниях Конгресса. Кроме того, центральное правительство не имело права вмешиваться ни в торговые отношения между штатами, ни в их международную торговлю – которую всякий штат мог вести по своему желанию и разумению. Позже, когда президент Адамс предложил заключить торговый договор США с Великобританией, моментально вскочил кто-то из ревнителей прав штатов и, подозрительно щурясь, поинтересовался: «Мистер Адамс, вы имеете в виду один договор или тринадцать?» (47).

И, наконец, внести в первую конституцию, «Статьи», какую бы то ни было поправку можно было только после единогласного одобрения ее Конгрессом и с санкции законодательных собраний всех без исключения штатов. Каждый штат, таким образом, имел право наложить вето на любые изменения конституции.

Очень быстро этот разгул свободы привел к жуткой неразберихе и чуть ли не краху. Центрального банка не существовало, и каждый штат принялся мешками печатать свои бумажные деньги – в итоге получилась ситуация из классического анекдота: фунт колбасы стоил фунт долларов… Кроме того, жители всех тринадцати штатов, самостоятельно покупая за границей все, что их душеньке угодно, залезли в долги, для всей страны исчислявшиеся примерно пятью миллионами тогдашних долларов.

В конце концов грянуло восстание Даниэля Шейса, ветерана Войны за независимость. Фермеры, доведенные до разорения высокими процентными ставками на кредиты и высокими земельными налогами, быстренько вооружились и двинулись на столицу Массачусетса, чтобы разнести там все вдребезги.

Конгресс оказался бессилен – штаты отказались выделить ему на расходы по подавлению бунта хотя бы ломаный цент. Восстание было подавлено исключительно благодаря усилиям губернатора Массачусетса, использовавшего не федеральные войска (которых, собственно, и не имелось), а народное ополчение. Произошла этакая микрогражданская война, с обеих сторон дрались не регулярные войска, а вооруженные граждане…

Это событие окончательно убедило здравомыслящих людей в том, что с вольностями переборщили и пора что-то срочно менять. Штаты созвали Конституционный конгресс, который после долгих дебатов как раз и привел Конституцию США и систему государственной власти примерно в тот вид, который мы знаем и сегодня. Вольности штатов изрядно прорезали – но все же сохранили за ними немало самостоятельности.

Конгресс положил начало растянувшемуся на сто с лишним лет увлекательному процессу сочинения конституций. В большинстве европейских государств конституцию поправляют или меняют крайне редко. То же, в общем, касается и Конституции США – после ее принятия в 1787 г. в нее вплоть до нашего времени было включено лишь 17 поправок. Зато штаты, вместе взятые, двести тридцать раз переписывали свои конституции, что-то старательно добавляя, что-то выкидывая. Если конституция США представляет собой тощенькую брошюрку, то Конституции «вольных» штатов являют едва ли не пухлые тома. Чемпионом в этом увлекательном занятии безусловно может считаться штат Луизиана – там к 200-летию США успели одиннадцать раз поменять «основной закон». Другие штаты тоже старались, как могли, но луизианский рекорд так никому и не удалось побить…

Чтобы понять Гражданскую войну в США, нужно кропотливо изучить всю предшествующую историю американского сепаратизма – а она достаточно длинна и обширна…

Начиналось все форменным анекдотом. В 1628 г. свое собственное «государство» попытался провозгласить лихой делец Томас Мортон, ничуть не похожий на скромных богобоязненных пуритан. Веселый был мужичок, прямо-таки отвязный. Пока пуритане копались в своих огородиках и тянули псалмы, Мортон основал поселок где-то между нынешними Бостоном и Плимутом, стал скупать у индейцев пушнину, а краснокожим продавать оружие и выпивку. Поселок именовался Веселой Горой – и не без оснований. Мортон с приятелями собирал там сговорчивых индианок, выставлял на стол добрую четверть виски… ну, вы поняли. Мало того, к религии он относился без всякого почтения и, вместо того чтобы поставить какую-никакую церквушку, водрузил «Майский столб» – древнее английское сооружение, давно уже считавшееся «богохульной, языческой забавой». Вокруг этого столба регулярно и отплясывали подвыпившие индианки и их бледнолицые кавалеры (окрестные индейцы к этим забавам относились снисходительно, поскольку были кровно заинтересованы в сохранении мортоновского «салуна»).

Пуританские власти поначалу пытались воздействовать на Мортона чисто дипломатическим путем. Мортон, не выбирая выражений, отвечал просто: вы там у себя живите, как хотите, я в ваши дела не лезу, а Веселая Гора – суверенная и независимая территория, так что валите к такой-то матери!

Пуритане, собрав мужиков порешительнее и вооружив их всеми имевшимися в наличии мушкетами, отправили карательную экспедицию против первого в истории Америки сепаратиста. Запахло первой в истории Америки гражданской войной – к счастью, так и не разразившейся. Мортон, прослышав о том, что на него пошли войной, забаррикадировался с сообщниками в доме, разложил на столе ружья, порох и пули… но перед грядущей битвой они решили малость подкрепиться горячительным. Опрокинули по чарке, по второй, понятное дело, если уж хорошо пошло, то и по третьей… В общем, когда до Веселой Горы все же добралась пуританская вооруженная экспедиция, воинство Мортона, не исключая предводителя, уже храпело под столом – и гарнизон Веселой Горы разоружили без малейшего сопротивления с его стороны. Мортона, награждая по пути подзатыльниками, отвели на первый же приплывший в колонии корабль и отправили в Англию, предупредив, чтобы духу его здесь больше не было.

Мортон сумел все же отомстить своим гонителям: обладая литературным даром, он быстренько написал и издал в Амстердаме книгу о своих приключениях – остроумную и язвительную сатиру о жизни и нравах поселенцев Новой Англии (со временем ставшую ценным источником по ранней американской истории) (232).

Три года спустя, в 1631-м, произошло возмущение уже посерьезнее. Некий пастор Уильямс принялся убеждать колонистов, что американские земли должны обрести независимость от британской короны.

Дело сорвалось оттого, что кое-какие взгляды пастора пришлись пуританам категорически не по вкусу. Когда Уильямс честил короля на чем свет стоит, они еще могли снисходительно слушать, но все остальное… Пастор заявлял, что американские земли принадлежат индейцам, а потому следует не сгонять краснокожих с их исконной территории, а выкупать у них участки – и не за бусики и виски, а платить нормальные деньги. Еще он призывал проявлять терпимость к любой иной вере, включая ислам и иудаизм.

Вот это твердокаменным пуританским фанатикам никак не понравилось: индейцев они за людей не считали, а единственно правильной, заслуживающей уважения верой считали исключительно свою собственную. Пастора быстренько отдали под суд, лишили духовного сана и собирались принудительно отправить в Англию, но он сбежал и поселился в глуши, где основал поселочек, который впоследствии стал столицей штата Род-Айленд…

В 1643 г. в Новой Англии под чужим именем снова объявился Томас Мортон, обосновался на прежнем месте и создал Республику Веселой Горы. На сей раз пуритане отреагировали гораздо быстрее и жестче: немедленно послали карательный отряд, все имущество Мортона конфисковали, поселок на Веселой Горе спалили дотла, а «президента республики» в кандалах отправили в Англию, где он и умер в тюрьме. Лично мне его откровенно жаль: в отличие от многих других жутковатых персонажей американской истории, Мортон, кроме пьянства и романов с индейскими красотками, ничего предосудительного не совершил…

А теперь – о вещах гораздо более серьезных, нежели разгульное бытие Республики Веселой Горы.

Когда до Америки наконец-то дотащилось известие о революции в Англии и казни короля Карла I, Север и Юг, Новая Англия и Виргиния мгновенно оказались по разные стороны баррикад. Северяне (состоявшие из простолюдинов-пуритан) и революцию, и цареубийство откровенно приветствовали, зная, что в этих событиях огромную роль сыграли их духовные собратья, английские пуритане. Южане, напротив, присягнули бежавшему во Францию принцу, провозгласившему себя королем Карлом II. На Юге обитало немалое количество дворян-роялистов, в том числе и бежавших в Америку с началом революции…

Все торговые отношения между Севером и Югом на какое-то время были прерваны. Некоторые историки даже предполагают, что между двумя частями страны могла бы вспыхнуть война – окажись они ближе друг к другу. Однако, поскольку их разделяла добрая тысяча километров, как-то обошлось.

Виргинию (а заодно и придерживавшиеся тех же взглядов Вест-Индские острова) быстренько привели к повиновению: в 1651 г. в Америку прибыл военный фрегат нового правительства Кромвеля с солдатами на борту – и, поскольку силы были неравны, южане, скрипя зубами в бессильной ярости, вынуждены были покориться.

Одно многозначительное уточнение: и Север, и Юг, несмотря на категорическое несовпадение политических взглядов, совместно выступили против принятых новым правительством постановлений, стеснявших американскую торговлю, – и совместно добились их отмены. Тут уж вступали в игру чисто американские деловые интересы, ради которых можно было и наплевать на политические разногласия…

Новая Англия, пуританская земля. Издевательства над забитым в колодки «иноверцем»

Интересно, что сам Оливер Кромвель, железный диктатор, когда-то вместе с дядей тоже пытался эмигрировать в Америку, чтобы купить там ферму и жить-поживать. Однако власти обоих Кромвелей из страны не выпустили – потому что те демонстративно отказывались платить один из нововведенных налогов. Случись иначе, история Англии могла стать другой – очень уж большую роль в победе революционеров и казни короля сыграл Оливер Кромвель…

Отгремела революция, Кромвель благополучно скончался, на престол взошел долго этого дожидавшийся Карл II, велел в воспитательных целях вырыть труп Кромвеля из могилы и вздернуть на виселицу. Потом англичане свергли и Карла, но голову, как его батюшке, отрубать не стали, позволили уплыть потихонечку во Францию. На престол обрадованно вскарабкался король Яков II.

Во время всей этой чехарды метрополии было как-то не до американских колоний, и они откусили себе еще кусочек вольности: Массачусетс, Коннектикут, Плимут и Нью-Хэйвен объединились в конфедерацию, которая присвоила часть прав по внешней торговле и внешним сношениям. Карл II пытался было их приструнить, но не нашел времени. Яков II, освоившись, собрался было «построить» обнаглевших колонистов, но тут его самого свергли, и колонии остались при достигнутом.

Полное впечатление, что они то и дело пробовали на прочность королевскую власть в далеком Лондоне…

В 1660 г. штат Мэриленд провозгласил себя республикой – за сто с лишним лет до Войны за независимость. На сей раз Лондон отреагировал мгновенно и сместил губернатора, назначившего себя президентом новоиспеченной республики, – но этим все репрессии и ограничились…

1689 год. Едва до Новой Англии дошла весть о свержении короля Якова, в Нью-Йорке вспыхнуло восстание против королевской администрации. После короткой перестрелки между милицией штата и горсточкой британских войск последние выкинули белый флаг. И колония Нью-Йорк (в которую входил не только одноименный город, но и прилегающая область) два года жила фактически вольной республикой, под управлением собственного правительства из мелких купцов, небогатых лавочников, ремесленников и кустарей-одиночек. Правда, потом приплыла королевская эскадра, десант захватил мятежный Нью-Йорк, и два главных вождя самопровозглашенной республики были повешены (однако сохранилась учрежденная восставшими ассамблея – неведомый до того в Нью-Йорке орган местного самоуправления).

Едва только была торжественно провозглашена независимость США, начались там и сям сепаратистские выступления.

В 1784 г. жители четырех западных округов штата Северная Каролина совершенно серьезно учредили собственное «государство Франклин», заявляя не без определенной логики: если колониям было можно отделяться от Англии, почему «государству Франклин» нельзя отделиться от колоний? Новоявленное «государство» ухитрилось просуществовать аж три года, но потом самоликвидировалось и ввиду усилий Северной Каролины, и из-за внутренних распрей.

В 1787 г. жители долины Вайоминг попытались отделиться от штата Пенсильвания и создать собственное независимое государство. На сей раз оно просуществовало всего лишь пару дней – губернатор Пенсильвании быстренько отправил в долину народное ополчение…

Интересно, что штат Вермонт официально вошел в состав США только в 1791 г. Ранее таковому вступлению изо всех сил противился штат Нью-Йорк, который конфликтовал с Beрмонтом, поскольку считал его вовсе не отдельным независимым штатом, а частью своей территории.

Насмотревшись на всё это, видный политический деятель США Александр Гамильтон еще в 1787 г. сделал несколько предсказаний о возможной будущей войне между штатами. И многое предугадал удивительно точно за семьдесят с лишним лет до войны Севера с Югом…

«Нередко спрашивают с торжествующим видом, какие побудительные причины могут иметь разъединенные штаты для войны друг против друга? Полный ответ на этот вопрос: те же самые побудительные причины, которые в разное время погружали в кровь все нации в мире. Но, к нашему прискорбию, вопрос допускает более конкретный ответ… Территориальные споры всегда были одним из сильнейших источников враждебности между нациями. Возможно, большая часть войн, опустошавших землю, возникала по этой причине. Она будет действовать и у нас».

Территориальные споры между Севером и Югом и в самом деле стали одной из главных причин Гражданской войны. Гамильтон вдобавок предсказал и то ожесточение, с каким будут вестись военные действия: «Война между штатами в первый период их отдельного существования будет сопровождаться куда большими бедами, чем обычно бывает у государств, давно имеющих регулярную военную силу… Война поэтому окажется беспорядочной и грабительской. Грабеж и разорение всегда отмечают путь даже регулярных войск. Бедствия для населения, которое окажется в центре событий, будут отличительной чертой нашего способа ведения войны» (168).

Так впоследствии и произошло – северная армия развернула на Юге неслыханный грабеж и устроила невиданные прежде разрушения. Поэтому читать пророческие эссе Гамильтона довольно жутковато…

Очень быстро выяснилось, что жители тех или иных штатов, мягко говоря, недолюбливают своих соседей по молодому государству. Южане обзывали уроженцев Новой Англии «торгашами и религиозными ханжами», да и на Севере не было единства – жители штата Нью-Йорк принародно честили массачусетцев «готами и вандалами». Хорошо жили в юном государстве. Дружно жили…

Штаты не просто отбирали у центрального правительства как можно больше властных полномочий. Представители Род-Айленда наотрез отказались ратифицировать новую Конституцию, пришедшую на смену «Статьям». Сенат США в ответ запретил всем остальным штатам торговлю с Род-Айлендом. Промаявшись в блокаде полгода, упрямый штат-крохотулька наконец сдался и Конституцию ратифицировал.

Зато северные Массачусетс с Коннектикутом и южная Джорджия, отказавшиеся тогда же ратифицировать первые девять поправок к Конституции, называемые еще «Биллем о правах», соизволили поставить свои подписи под Биллем только в… 1939 году!

Штат Коннектикут особым решением запретил судам штата… принимать к рассмотрению дела кредиторов из других штатов, взыскивающих долги с граждан Коннектикута. Впрочем, направлена эта мера была исключительно против Род-Айленда, который сам принял законы, противоречащие Конституции…

Южная Каролина примерно тогда же приняла конституцию, по которой этот штат имел право самостоятельно заключать внешнеполитические договоры с иностранными государствами, вести с ними войну и заключать мир, иметь собственную армию и военно-морской флот. Чтобы отменить эти интересные нововведения, в Вашингтоне семь потов пролили…

Американская история прилежно зафиксировала и дату первого военного мятежа – 17 июня 1783 г. Правда, этот мятеж ничем не напоминал классические военные перевороты и выглядел скорее опереточным фарсом. Примерно 80 солдат и сержантов 3-го Пенсильванского пехотного полка в одно прекрасное утро нагрянули в Филадельфию, где размещался тогда Конгресс США, и с ходу взбунтовали еще человек четыреста местного гарнизона. Вся эта орава окружила здание, где как раз заседал Конгресс. Требование было одно: выплата задержанного жалованья.

Конгрессмены приказали было главе Пенсильвании бросить против бунтовщиков милицию, но тот, уныло разведя руками, доложил, что милиция ненадежна и, чего доброго, переметнется на сторону мятежников. Тогда члены Конгресса решили сделать вид, будто ничего и не происходит. Конгресс заседал, как ни в чем не бывало, а вокруг здания толпились солдаты, матерились, выкрикивали оскорбления и порой целились из мушкетов в окна.

Все близлежащие трактиры продолжали как ни в чем не бывало торговать спиртным, и мятежные вояки понемногу начали перекочевывать туда с площади. Поддав как следует и убедившись, что от конгрессменов толку не добьешься, они плюнули и разошлись по казармам. Получили ли они задержанное жалованье, мне так и не удалось установить…

В 1806 г. случилась беда уже почище солдатского бунта – не опереточный, а самый настоящий заговор с целью отторжения части территории США и создания там отдельного государства. Во главе стоял не кто-нибудь, а бывший вице-президент США Аарон Бэрр.

Эта история остается до сих пор во многом загадочной. Американские историки не сомневаются, что заговор был, но его детали покрыты тайной: то ли самостоятельную республику хотел устроить Бэрр, то ли монархию с самим собой на троне. Генерал Уилкинсон, которого Бэрр попытался вовлечь в заговор, сдал его с потрохами президенту Джефферсону. Бэрра отдали под суд, но его защитники стали утверждать, что нельзя судить человека исключительно за намерения. Мистер Аарон Бэрр, говорили они, лишь собирался совершить государственную измену и мятеж – но ведь не совершил же! Отчего-то такая логика на присяжных подействовала, и они, проспорив полчаса, признали Бэрра невиновным. Тот решил не испытывать судьбу и тайком сбежал в Европу, где отсиживался шесть лет…

К 1809 г. относятся отрывочные известия о существовании какого-то нового заговора с целью отделить штаты Новой Англии от США и создать из них независимое государство под протекторатом Великобритании. Подробности остаются тайной, но достоверно известно: ирландцу Джону Генри, агенту-двойнику, работавшему и на канадского губернатора, и на правительство США, который и выдал Вашингтону этот заговор, американские власти выплатили награду в 50 000 долларов, сумму по тем временам умопомрачительную. Такие денежки зря не платят…

Самостоятельность штатов находила порой выражение в самых неожиданных формах. В 1812 г., во время войны США с англичанами, когда стало ясно, что малочисленная регулярная армия не в состоянии успешно воевать, военный министр США послал властям штатов циркуляр с требованием мобилизовать свою милицию и отправить на войну. Массачусетс, Коннектикут и Род-Айленд отказались, заявив, что федеральное правительство не вправе распоряжаться милициями штата и война их, собственно, не касается… Каких-либо «оргвыводов» так и не последовало…

Двумя годами позже, в 1814-м, когда война вновь вспыхнула, представители штатов Новой Англии угрожали поднять мятеж и отделиться от США, если президент Мэдисон немедленно не подпишет мир с Лондоном. Дело зашло настолько далеко, что в Вашингтоне какое-то время всерьез опасались, что Новая Англия заключит с Великобританией сепаратный мир…

В 1830 г. вновь заговорили о каком-то заговоре сепаратистов. Точные подробности и тут остались неизвестными – но речь вроде бы шла о том, чтобы разделить США на пять государств: Новая Англия, Средние штаты, ЮжноАтлантические штаты, Западные штаты и Юго-Западные штаты. Это, пожалуй, самая темная страница американской истории…

Американские свободы расцвели настолько пышным цветом, что американцы даже вели самые натуральные частные войны.

Я имею в виду события в Калифорнии и Техасе, где поначалу образовались независимые республики.

Советская пропаганда в свое время именовала эти события «происками империалистического Вашингтона», якобы вознамерившегося с помощью своей «агентуры» оттяпать часть территории Мексики. На самом деле все было гораздо сложнее…

Калифорнийскую республику летом 1846 г. провозгласили не мифические «агенты Вашингтона», а простые поселенцы: охотники, скотоводы и фермеры, поднявшие белый флаг с изображением медведя гризли и красной пятиконечной звездой. Во главе республики встали уважаемый фермер Уильям Айд и ученый, путешественник Джон Фримонт, офицер американской армии, военный топограф – опять-таки не «агент». Самое интересное, что в этом участвовали и русские поселенцы, осевшие в тех местах после ликвидации русских колоний в Калифорнии.

Учредители республики были исполнены самых благих намерений – они всерьез собирались создать «республику вольных земледельцев». Другое дело, что политиканы из Вашингтона, не прошло и нескольких месяцев, самым циничным образом использовали этот случай в своих интересах. Когда началась война Мексики с США (а началась она, истины ради, с нападения мексиканских частей на пограничные американские города), в Калифорнию быстренько вошла американская регулярная армия. Жители Калифорнийской республики, не искушенные в большой политике, радостно приветствовали солдат и отправили им в помощь Калифорнийский батальон под командованием Фримонта, воевавший под тем самым белым знаменем с медведем и красной звездой.

Когда война закончилась поражением Мексики, «парни из Вашингтона» показали свое истинное лицо: Калифорнийский батальон был принудительно расформирован, Калифорнийскую республику особым указом «аннулировали», а Фримонта командующий американскими войсками генерал Кирни арестовал и отдал под суд за… «участие в вооруженном мятеже»! То есть – за участие в создании Калифорнийской республики (что доказывает: никаким «агентом Вашингтона» Фримонт в жизни не был).

Вот только судьи, надо отдать им должное, оказались честными людьми, заявив, что судить Фримонта не за что: на территории США он никаких мятежей не устраивал, а Калифорния частью США никак не является. Тогда военные своей властью лишили Фримонта офицерского звания и уволили из армии – а «парни из Вашингтона» быстренько приняли Калифорнию в состав США: тогдашние олигархи нацелились на райские калифорнийские земли, да и о калифорнийских богатейших золотых россыпях уже имелась кое-какая информация. Так что фермерам, вольным скотоводам и охотникам, вознамерившимся было жить в «свободном государстве», враз укоротили руки, чтобы впредь не своевольничали…

С независимым Техасом дело обстояло несколько иначе. В отличие от Калифорнийской республики, продержавшейся всего несколько месяцев, Техас десять лет был независимым и вполне самодостаточным государством, официально признанным в качестве такового США, Францией, Англией и Голландией. Еще в 1836 г. тамошние поселенцы (опять-таки без всякой «руки Вашингтона») объявили Декларацию независимости, составленную по образцу американской.

Мексика моментально бросила против новой республики регулярные войска. Техасские рейнджеры, первыми на континенте вооружившиеся в массовом порядке револьверами Кольта, без всякой помощи США, своими силами в два счета раскатали по кочкам мексиканскую армию и даже захватили в плен ее командующего генерала Санта-Ана. Несмотря на то, что мексиканцы имели громадный численный перевес, а всего мужского населения в Техасе насчитывалось три тысячи триста человек…

Одна из самых славных страниц этой войны – Аламо, разрушенная испанская миссия, в развалинах которой засели 187 техасцев под командованием полковника Тревиса и десять дней удерживали пятитысячную мексиканскую армию, пока не погибли до последнего человека.

Самое интересное, что поначалу США никак не хотели признавать Техасскую республику, опасаясь обострения отношений с Мексикой. Президенту Техаса Хьюстону пришлось прибегнуть к форменному шантажу: он пригрозил, что если Вашингтон не признает независимость Техаса, последний «обратится к другому другу» – прозрачный намек на Англию, не скрывавшую своего интереса к Техасу и обещавшую экономическую и политическую помощь. В Вашингтоне намек поняли и независимость Техаса признали официально. И Техас, ныне самый большой штат США (если не считать Аляски), был независимым десять лет. А потом нарастившие зубки США повторили калифорнийский сценарий: в Техас стали помаленьку просачиваться плантаторы, прибирать к рукам власть и влияние, а там появились и вашингтонские политиканы, и американская армия… В конце концов Техас был присоединен к США – что некоторым его жителям пришлось не по нутру. В Техасе до сих пор существуют движения, борющиеся за независимость штата, и они сплошь и рядом не похожи на то скопище карикатурных уродов, какими их порой изображают в голливудских фильмах…

И наконец, еще об одной чисто американской традиции…

В Европе, начиная со стародавних времен, власти пытались максимально ограничить количество оружия на руках у населения, свести его к минимуму. Уже в XVIII в. максимум, что мог себе позволить законопослушный европейский обыватель (не считая охотничьего оружия, конечно) – это пистолет да и то не во всех странах.

В США с самого начала все обстояло иначе – не из врожденной любви колонистов к «стволам», а по насущной жизненной необходимости. Территория американского государства еще в колониальные времена отличалась подвижной границей: не утихали стычки с индейцами, практически в любой момент мирная ферма могла превратиться в поле боя. Естественно, дома были буквально набиты оружием, самым что ни на есть боевым. При необходимости его умело пускали в ход не только главы семей, но и их жены, дети-подростки и даже почтенные старые бабушки – жизнь заставляла…

То же самое касалось и борьбы со всевозможным уголовным элементом – тут опять-таки приходилось полагаться не на эфемерные «силы правопорядка», сплошь и рядом не существовавшие вовсе, а на собственную ловкость и мушкет под кроватью. Американцы в результате всего этого стали «вооруженной нацией». Собственно говоря, всякий американец мужского пола был готов при необходимости моментально выступить в роли солдата – похвальное качество в случае отражения внешней агрессии, которое, однако, способно только усугубить ожесточение гражданской войны…

Великий английский романист Чарльз Диккенс, побывавший в США в 1842 г. и написавший интереснейшие путевые заметки (48), в своей книге привел заметку из американской газеты, поразившую жителя относительно тихой к тому времени Британии до глубины души…

«ДЕЛО ЧЕСТИ.

Мы только что услышали подробности о дуэли, происшедшей во вторник на острове Шестой мили, между двумя родовитыми юношами нашего города – Сэмюэлем Терстоном, пятнадцати лет, и Уильямом Хайном, тринадцати лет. Их сопровождали молодые джентльмены того же возраста. Оружием служила пара наилучших ружей Диксона; противников поставили на расстоянии тридцати ярдов. Каждый выстрелил по разу, не причинив другому никакого вреда, если не считать того, что пуля из ружья Терстона пробила шляпу Хайна. В результате вмешательства Совета Чести вызов был взят обратно, и спор дружески улажен».

Тридцать ярдов – это примерно двадцать семь метров. Тогдашние ружья с мощным дымным порохом прицельно стреляли самое малое на полторы сотни метров, а свинцовая пуля весила граммов пятьдесят. Так что два американских пацана ничуть не забавлялись – предприятие было смертельно опасным. Обратите внимание на возраст «молодых джентльменов». И не забудьте, что подобная дуэль была обычным делом.

Вообще-то в Европе в те времена дуэль тоже не была в ряде стран чем-то экзотическим. В той же Британии дуэль стала считаться уголовным преступлением только в 1840 г., а до того британские джентльмены могли невозбранно дырявить друг друга шпагами и палить из пистолетов. Во Франции дуэли совершенно законным образом происходили вплоть до Первой мировой войны. В Российской империи они продержались до революции. Но всегда речь шла о взрослых. А двое мальчишек, всерьез вышедших друг против друга даже не с пистолетами, а с ружьями – чисто американская специфика. Диккенс совершенно правильно заметил, что в любой другой стране пацанов «дружески прикрутили бы к двум скамейкам и хорошенько выпороли березовыми розгами» – но только не в Штатах, где на такие вещи смотрели иначе. Так что, когда вспыхнет Гражданская, большинству собравшихся в ней участвовать не будет нужды ломать голову, где раздобыть боевое оружие – достаточно шкаф открыть да крикнуть жене, чтобы тащила мешки с порохом и пулями…

И, наконец, о двух разных цивилизациях, двух мирах – Севере и Юге…

Так уж исторически сложилось, что социальный состав населения тоже был разным. На Севере оседало главным образом простонародье– хлынувшие за океан в поисках счастья бедняки, в колониях занимавшиеся охотой, рыболовством, мелкой торговлей, скупкой пушнины у индейцев – а также и контрабандой (в первые годы своего существования славный город Нью-Йорк был одним из главных рынков полулегального сбыта награбленной пиратами добычи). На Севере возникло и множество мелких фабрик, мастерских, судостроительных верфей.

И наоборот, джентльмены стремились преимущественно на Юг. Надменные южане впоследствии были не так уж и не правы, когда говорили, что их предки пошли от «благородных господ», а янки – сплошь «мастеровщина». Примерно так все и обстояло. «Джентльменам» было явно неуютно среди «мастеровщины», в свою очередь, относившейся к «благородным» с неприязнью – мы, дескать, от них и дома, в Англии, натерпелись…

Нельзя, конечно, сказать, что южане сплошь состояли из потомков благородных господ. Простонародья и там хватало, причем некоторые из них достигали немалых высот. Из шести губернаторов Виргинии в 1840–1861 гг. лишь один был урожденным «джентльменом». Двое из шести начинали простыми батраками у плантаторов, третий, сын деревенского мясника, был в молодости портным (99).

И все же Юг издавна считался «землей джентльменов». Сначала туда устремились английские дворяне по чисто экономическим причинам – это были те самые младшие сыновья знатных фамилий, которым наследства не полагалось и в жизни приходилось как-то устраиваться самим. Позже, когда в Англии началась гражданская война парламента против короля, в колонии уже ради спасения жизни бежало немало представителей проигравшей в войне стороны, дворян-роялистов (которых в далекой Америке, в общем, не преследовали, и они могли жить спокойно). Легко догадаться, что эти люди питали особенную ненависть к северянам-янки, олицетворявшим в глазах беглецов ненавистных «бунтарей» и «цареубийц», – а это вносило свой вклад в формирование в общественном сознании враждебности Юга к Северу…

Кроме того, именно на Юге предпочитали селиться бежавшие из Франции от религиозных преследований дворяне-гугеноты, гораздо комфортнее чувствовавшие себя на Юге среди «классово близких» джентльменов, нежели среди северной «мастеровщины», которую истинный французский дворянин с малолетства привык презирать…

Со временем в состав Юга вошли бывшие французские и испанские колонии, что прибавило Югу национальной пестроты: теперь там в немалом количестве обитали и испанцы, и евреи. Север отличался большей однородностью национального состава (англичане с небольшой примесью голландцев и немцев), а вот генеалогия южан была гораздо более сложной, даже причудливой.

Доставшийся южанам «в наследство» Новый Орлеан, старейший город Юга, был культурным центром, равного которому на Севере долго не имелось. В первые десятилетия существования США интеллектуальная элита, так уж сложилось, обитала главным образом на Юге. Богатые библиотеки – это Юг. Научные лаборатории – опять-таки Юг. Литература, публицистика, философия – снова Юг. Северные высшие учебные заведения очень долго делали главный упор исключительно на богословие – причем в его пуританском варианте…

Еще один аспект проблемы, крайне существенный…

Смело можно утверждать, что Юг был классическим представителем крестьянской цивилизации, крестьянской философии, крестьянского мировоззрения, а Север являл собою цивилизацию городскую. Между этими двумя менталитетами существуют серьезнейшие различия, да что там, явные разногласия – чуть ли не по всем без исключения принципиальнейшим вопросам бытия… Вот оно, подходящее слово для определения сути различий между Севером и Югом. Не разные нации, даже не разные этносы – разные цивилизации…

К 1860 г. сельское население США составляло восемьдесят четыре процента – причем процент городского населения на Юге, соответственно, был гораздо ниже, чем на Севере. К 1860 г. в Нью-Йорке был уже миллион жителей, в Филадельфии – триста тысяч, в Балтиморе и Бостоне – по двести тысяч. Это были самые настоящие промышленные центры с кипучей городской жизнью.

В то же время на Юге только в двух городах, Ричмонде и Новом Орлеане, обитало более тридцати тысяч жителей. Все прочие города, называя вещи своими именами, были просто большими деревнями наподобие наших районных центров…

Так что с уверенностью можно говорить: Гражданская война стала еще и войной Деревни против Города (собственно, примерно то же самое имело место и во времена нашей Гражданской).

Подвергать сомнению ту очевидную истину, что деревня и город – две разные цивилизации, попросту смешно. И все же – несколько обширных цитат из работ западных ученых на этот счет.

Сначала – европеец Дж. Конрад: «Крестьянство представляет собой физически самую крепкую и сильную часть населения, из которой города постоянно черпают своих рекрутов. Из него формируется ядро армии… С политической точки зрения, установившийся характер крестьян и их приверженность к земле приводят к созданию ими процветающего сельского сообщества… Крестьянство во все времена было самым консервативным элементом государства… Его приверженность к собственности, его любовь к родной земле делают его естественным врагом городских революционных идей и надежным оплотом борьбы против социал-демократического движения. Поэтому крестьянство всегда рассматривалось как самая надежная опора любого нормального общества, и, по мере быстрого роста городов, его значение возрастало» (181).

Американский философ, профессор Чикагского университета М. Коэн: «Как правило, земледельческие классы являются чрезвычайно консервативными по своим взглядам и с недоверием относятся к переменам. Зависимость от сезонных урожаев делает их экономически менее гибкими, чем городские купцы. Постоянная связь с землей, узость общественных интересов, многолетняя прикованность к одному месту способствуют местному патриотизму, а не космополитизму, присущему городам, подверженным влиянию чуждых доктрин. Зависимость фермера от финансовых центров, где он получает деньги в кредит, и от промышленных районов, где завершается производство товаров, вызывает в нем упорно ревнивое отношение к городу и недоверие к централизованному правительству, на которое он смотрит как на политическое орудие финансистов… фермер черпает свои идеологические лозунги не из новейших социальных теорий, а из старой американской философии естественного права. Эта политическая оппозиция… испытывает недоверие к культурным влияниям города, так что в деревне быстрее распространяются новые материальные товары, произведенные в городе, чем его идеи… Фермеры лишь внешне подражают большому городу, но его изощренность и культурные тенденции в глазах жителей маленьких американских поселков представляются либо упадком, либо грехом» (83).

Все вышесказанное в полной мере применимо к Югу – разве что придется заменить «фермер» на «плантатор». Южане стали оплотом консерватизма не оттого, что были рабовладельцами, а потому, что были яркими представителями крестьянской цивилизации. Для крестьянина, в какой бы стране он ни обитал, город всегда представляется достаточно подозрительным и определенно враждебным местом. Из города исходят, кроме требования о повышении налогов, всевозможные отвратительные придумки, противные самой крестьянской сути: биржевая свистопляска, финансовые кризисы. Город – обиталище проныр, суетливых мошенников, которые только и думают, как бы поживиться за счет деревни, втридорога всучить ей собственные товары, обмануть, объегорить с помощью всевозможных городских штучек вроде инфляции, дутых акций и всяких дурацких идей. А хлебушко-то лопают крестьянский!

Примерно так, в концентрированном изложении и без тени карикатурности и выглядит крестьянская психология, носителем которой в США были и северные фермеры, и южные плантаторы… Разница между ними исключительно в том, что рабский труд в сельском хозяйстве был на Юге экономически выгоден, а на Севере – нет…

Еще один американский автор: «Уединенно-возвышенное положение богатого сельского джентльмена порождает у него весьма величественные представления. Он становится непогрешимым, как сам папа римский; постепенно приобретает привычку произносить длинные речи, редко терпит возражения и всегда очень чувствителен в вопросах чести».

Кстати, именно это «чувствительное понятие о чести», думается мне, как раз и было причиной того, что в качестве примеров гражданского мужества Дж. Кеннеди пришлось назвать только южан. Городская цивилизация, увы, воспитывает у людей несколько иные качества, нежели крестьянская…

Английский путешественник о южанах: «Они высокомерны и дорожат своими свободами, не выносят ограничений и вряд ли могут примириться с мыслью о контроле со стороны какой-нибудь вышестоящей силы».

Если кому-то эти качества покажутся сугубо отрицательными, признаком некоей отсталости, напомню: именно эти черты характера южан как раз и вызвали американскую революцию и Войну за независимость – южане все это устроили, южане всем этим руководили, южане победили англичан, южане писали Декларацию независимости и Конституцию. Вклад Севера несравнимо меньше – и это тоже исторический факт…

Не в рабовладельческие времена, а в 1930 г. в США вышла интереснейшая, но, увы, до сих пор не переведенная у нас книга «Я займу свое место». Вот что писал о ней М. Коэн: «Она защищает дух старого Юга – сельскохозяйственного, рыцарского, антииндустриального, методистского, открыто провинциального и немножко донкихотствующего в своих попытках повернуть вспять движение индустриализма, захватывающее весь мир».

Южане, таким образом, выступали против индустриального общества, поскольку считали, что оно губит и культуру, и религию – что, признаться, звучит достаточно злободневно и в наше время, потому что именно это мы и наблюдаем…

Американский историк Аптекер видел причины американской революции «в особом опыте колонистов, который сплачивал их между собой и все более отдалял от родины; в самостоятельности экономики колоний, которая развивалась, несмотря на препятствия и ограничения; в общем чувстве недовольства, угнетенности и оторванности. Все это, вместе взятое, делало колонистов новой нацией» (8).

Но в том-то и соль, что то же самое мы наблюдаем и на Юге перед Гражданской войной! Точно теми же словами можно описать и ситуацию 1861 г., только применительно уже не ко всем колониям, а к Югу…

В общем, наличие на Юге рабства и его отсутствие на Севере, как бы странно это кому-то ни казалось, – третьестепенная причина вражды, закончившейся четырехлетней войной. Все было гораздо сложнее. Называя вещи своими именами – Север драл с Юга три шкуры. Не только переработка хлопка, но и весь его вывоз с Юга находились исключительно в руках северян. Решительно всё, начиная с бытовых мелочей, ввозилось с Севера и продавалось втридорога. О чем писал один из южан еще до Гражданской…

«Начиная от погремушки, которой няня услаждает ухо ребенка, рожденного на Юге, до савана, покрывающего хладное тело покойника – все приходит к нам с Севера. Мы встаем с простыней, сотканных на северных станках, и подушек, набитых северными перьями, чтобы помыться в тазах, сделанных на Севере, вытереть свои бороды северными полотенцами и одеться в платье, сделанное на ткацких станках Севера; мы едим с северных тарелок и блюд, наши комнаты подметаются северными метлами, наши сады окапываются северными лопатами, а наши хлеба замешиваются на поддонах или блюдах из северного дерева или жести; и даже сами дрова, которыми питается огонь в наших каминах, рубятся северными топорами, насаженными на топорища из гикори, привезенного из Коннектикута или Нью-Йорка» (99).

Такое положение, напоминаю, сложилось из-за того, что в свое время лондонские акционеры прямо требовали от Юга сосредоточиться исключительно на выращивании самых выгодных сельскохозяйственных культур – именно они и превратили Юг в сырьевой придаток страны. Южные плантаторы владели рабами – но над ними самими царил Север, откровенно превративший штаты южнее линии Мейсона – Диксона в дойную коровушку (подробнее о механизмах неприкрытого северного грабежа южных штатов будет рассказано в третьей главе, посвященной подлинным причинам размежевания и войны, не имевшим ничего общего с общеупотребительными штампами о «благородной борьбе против рабства»).

Итак, деревня и город… Ничего удивительного в том, что многие на Юге относились к Северу если не враждебно, то по меньшей мере с раздражением и явной неприязнью. Север паразитировал на Юге. С Севера приходили серьезные финансовые кризисы, порожденные чисто городскими проблемами.

И наконец, что очень важно, между Севером и Югом существовало еще одно серьезнейшее различие. Как ни странно, в некотором смысле на Юге было гораздо больше свободы, вольности, терпимости, нежели на Севере.

Доказать это нетрудно…

6. Люди в черном

Если называть вещи своими именами, пуританская Новая Англия стала форменным рассадником нетерпимости, гонений на любое инакомыслие и жестокости.

Причины, разумеется, кроются в пуританской идеологии с ее фанатизмом и делением людей на «чистых» и «нечистых». Именно эта идеология и окунула Англию в такой разгул религиозных страстей, что волосы порой дыбом встают…

После того как Генрих VIII вывел английскую церковь из подчинения Ватикану, образовавшаяся англиканская церковь жила относительно мирно, хотя и разделилась на два течения: Высокую церковь и Низкую, первая была более близка к католической обрядности, вторая более тяготела к пуританскому аскетизму. Но между собой они, в общем, уживались без особых конфликтов.

Потом завелись пуритане, первое время преследовавшиеся властями – но не «за веру», как они любили похныкать, а исключительно за экстремизм, с которым пуритане пытались доказать, что только они обладают правом на истину, а весь остальной мир идет не в ногу…

Со временем пуритане превратились из гонимых экстремистов в «правящую партию» – поскольку активнейшим образом участвовали в гражданской войне на стороне противников монархии. И, получив реальную власть, развернулись вволю. Англиканская церковь еще при короле создала церковно-бюрократическую систему принуждения. Лица, уклонявшиеся от посещения богослужений, подлежали трехмесячному заключению – а за вторичное «преступление» изгонялись из Англии, причем в случае возвращения на родину приговаривались к смертной казни. Были созданы «суды архидьяконов», нечто вроде церковной полиции, с помощью секретной агентуры и доносов надзиравшие за прихожанами. В графстве Берфордшир один сапожник угодил под этот трибунал за то, что «валяется по воскресеньям в постели во время обедни, точно собака в конуре». Мало того – под суд можно было попасть и за «насмешливое» распевание молитв… Упорных ослушников торжественно отлучали от церкви – а потом судили тех, кто вступал с отлученными в торговые сделки. Некую вдову отлучили от церкви за то, что она, вот грех, осмелилась пойти на похороны своего отлученного мужа (253).

Победившие пуритане голубиной кротостью не отличались – и радостно принялись прессовать прежнюю англиканскую церковь. Начисто они ее все же не уничтожили, но террор развернули нешуточный. Об этом мало кто помнит, но есть собственноручные записки и русского наблюдателя, оказавшегося в 1646 г. свидетелем пуританских жестоких забав. Это – москвич Федор Архипов, сопровождавший в качестве переводчика царского дипломатического курьера и изложивший на бумаге свои впечатления под названием «Роспись городу Лундану и всей Английской земли» (240).

«А на дворе – полати высокие, а на полатях – копья, а на копьях многия человеческие головы, кои казнят за веру и за измену, кои с королем вместе. А вера у них недобра, посту ни коли не бывает, и поститися никогда не знают. А при короле, сказывают, что вера была лутче, король веровал папежскую веру, и оне королевскую веру выводят. А при нас деялось у них, на Светлой недели в четверток, у ково были папежские веры иконы, и оне собрали те иконы из всего государства и свозили на одно место, на улицу Чипсайд, блиско нашево двора. А при короле был на том месте крест большей, и после короля сломили. И свозили на то место много икон и крестов золотых и сребрянных, и служилых людей приставили всех, и как парламент ис черни[1] поехали домов, и велели те иконы исколоть и зжечь служилым людям. И служывые тотчас приступили и стали иконам наругатися, как искололи все, и склали на огонь, и сожгли. И заповедали во всем государстве, чтоб в тое веру нихто не веровал, а хто станет веровать и найдут иконы, и тому казнь жестокая».

«Вера недобра» – это как раз пуританство. А вот насчет «папежской» веры московский толмач, плохо знавший английские реалии, немного поднапутал. Папежская, т. е. католическая вера, была давно уже загнана в подполье, уничтожавшиеся на глазах Архипова кресты и иконы принадлежали Высокой англиканской церкви…

Практически в то же время правившие бал пуритане буквально в щепки разнесли (в переносном смысле, правда) английский театр и светскую музыку – как «порождение нечистого». Досталось и живописи. Музыкальная культура, по выражению ученого М. Вебера, впала в «абсолютное ничтожество» – а заодно и драматургия, и поэзия, и даже народные песни, коими, по авторитетному мнению «людей в черном», простонародье «тешило беса»…

Дошло до того, что пуритане не допускали к крещению новорожденных детей «заведомо отвергнутых Богом людей», пьяниц и бедняков: если человек беден – значит, Бог его не любит, а отсюда плавненько вытекает, что и отпрыски «отверженного» крещения недостойны…

Довольно быстро начался процесс, которого в подобных ситуациях не избежать: теперь уже пуритане стали рассыпаться на множество сект, отвергавших прежнюю «генеральную линию». Баптисты, методисты, индепенденты, квакеры, пресвитериане, эрастианцы, конгрегационалисты, «искатели», антиномиане, коммонеры, ковенантеры… Всех перечислить невозможно, потому что образовавшиеся секты, направления и течения, в свою очередь, дробились на еще более мелкие группы, тут же вступавшие со всеми прочими в драку не на жизнь, а на смерть. Даже квакеры, чье название впоследствии стало прямо-таки синонимом пацифизма и непротивления злу, в первые годы своей деятельности поддались общему поветрию: скандалили и буянили, врываясь в молитвенные дома «конкурентов». Потом они эту «детскую болезнь» преодолели, но квакеры – единственный пример. Все остальные «идейные направления» вели себя гораздо более буйно.

Вот, что писал о пуританах Джон Уэсли, основатель секты методистов: «Какой-то здоровенный парень несколько раз замахивался тяжелой дубиной… Два года назад кирпич, брошенный в меня… Год спустя камень угодил в переносицу… нас выгнали… некоторые пытались сбить меня с ног…»

Сплошь и рядом пуритане вывешивали объявления: мол, всякий, кто желает участвовать в погроме домов методистов, должен явиться тогда-то и туда-то…

Нетрудно догадаться, что эта пуританская публика, обосновавшись в Новой Англии, и там развернулась на всю катушку. Вновь слово профессору Коэну: «Нередко утверждалось, что пуритане переселились в Америку якобы с целью сохранения свободы вероисповедания. Но это утверждение, несмотря на то, что оно часто повторяется, не соответствует истине. В Англии пуритан не преследовали за религиозные взгляды; наоборот, они сами пытались изменить форму правления, принятую в англиканской церкви. Когда они переселились в Америку, у них не было намерения мириться с какой-либо иной религией, отличной от их собственной; на деле они даже преследовали квакеров и других сектантов, пытавшихся обосноваться на их территории» (83).

Для начала пуритане в Новой Англии сделали свою церковь государственной. Право голоса имели только принадлежавшие к официальной церкви. Посещать ее богослужения следовало без «прогулов» – под страхом денежного штрафа или даже тюремного заключения. Всякий поселенец обязан был платить налог на содержание церкви, а городские власти получили право по своему усмотрению преследовать «ересь» – что именно понимать под ересью, они должны были решать сами. (В Массачусетсе только в 1833 г. церковь была официально отделена от государства и отменены все перечисленные ограничения.)

Да и чисто светские стороны жизни ощутили на себе давление пуританских фанатиков. За мелкую кражу били кнутом и отдавали в рабство. За супружескую измену приговаривали к смерти. Так называемые «Синие законы» Коннектикута на ночь лучше не читать…

В Бостоне жестокие наказания полагались еще и за курение табака, «злословие», «ношение яркой и броской одежды», несоблюдение воскресного отдыха, когда ничего не полагалось делать. Те, кого в виде наказания всего-навсего окунали в Лягушачий пруд в центре города, могли считать, что легко отделались, – спустя полгода после основания Бостона, в марте 1631 г. некоему Филиппу Ратклифу публично отрезали уши за «отсутствие набожности» (в чем именно это выражалось, хронисты не уточняли…)

1641 год. В Бостоне двое любовников повешены за «прелюбодеяние». Насколько это повлияло на общественную нравственность, опять-таки неизвестно.

1644 год. Из штата Массачусетс изгнаны все баптисты.

1648 год. В Бостоне повешена за «колдовство» некая Маргарет Джонс.

1650 год. Некий Соломон Франко изгнан из Массачусетса – за свое еврейское происхождение.

1651 год. Городские власти Бостона запретили нарядную одежду и танцы.

1662 год. В Бостоне назначены первые официальные цензоры для просмотра всей печатной продукции.

1686 год. Первая попытка осуществить в Бостоне театральную постановку – тут же запрещенную властями.

1690 год. Попытка издавать первую в Америке газету – тут же запрещенную властями.

1700 год. Из Массачусетса высланы все католические священники.

Ничего удивительного, что великий американский поэт и писатель Эдгар По писал впоследствии: «Я искренне стыжусь того, что родился в Бостоне…»

Пуритане Новой Англии в одном были чертовски последовательны: они давили всех подряд, независимо от национальности и вероисповедания. Резали уши и тащили на виселицу своих соотечественников. Прессовали евреев (которые в штате Массачусетс получили все гражданские права только в 1821 г.). И в семнадцатом, и в восемнадцатом столетиях запрещали селиться в Новой Англии шотландцам и ирландцам – за исключением нескольких резерваций вокруг трех городов Нью-Гэмпшира (но не в самих городах, боже упаси!).

Причина на сей раз не в нелюбви к конкретным национальностям, а в религиозной ненависти. Шотландцы и ирландцы были католиками, а католиков пуритане преследовали особенно люто.

Современный американский историк отметил, что у пуритан «быстро развилось необычное сочетание безграничной тяги к блестящим религиозным диспутам и жесткого неприятия других верований» (3).

Насчет «религиозных диспутов» сказано довольно оптимистично: желающим вступать в дискуссии или задавать неудобные вопросы следовало держаться осторожнее: есть масса примеров, когда простодушных, выступивших с «неправильными» замечаниями, преследовали самым жестоким образом. Ну, а уж если кто-то посягал на монополию «официоза»…

В 1634 г. в Массачусетсе некая Энн Хатчинсон организовала нечто вроде кружка по изучению Библии. Никакой такой ереси в ее высказываниях не наблюдалось – но вся беда в том, что колонисты очень быстро принялись утверждать принародно: миссис Хатчинсон проповедует лучше, чем «одетые в черное выпускники университетов». К тому же Энн была категорически против деления верующих на «достойных» быть допущенными к церкви и «недостойных».

Вот тут «люди в черном» за нее и взялись всерьез: больную и беременную несколько раз таскали на церковный суд, пытались объявить сумасшедшей, еретичкой, чуть ли не ведьмой и в конце концов выслали из колонии. Мало похоже на «блестящие религиозные диспуты»…

Ну, а «жесткое неприятие» других верований принимало самые неприглядные формы. Когда в середине семнадцатого столетия католические миссионеры стали вести весьма успешную деятельность среди канадских индейцев, пуритане быстренько их похватали и отправили в кандалах в Англию. Из чистой зависти в том числе – ведь усилия пуритан обратить хотя бы одного-единственного индейца в свою веру не увенчались успехом…

Ну, а когда в начале восемнадцатого столетия на территории нынешнего Мэна объявился католический проповедник Себастьян Расл, массачусетцы моментально отправили в леса вооруженный отряд с поручением убрать опасного конкурента. Вскоре Расла отыскали и убили (по одной из версий, пуритане вдобавок содрали с него скальп и торжественно привезли в Бостон) (133).

В мае 1844 г. в Филадельфии случился самый натуральный католический погром, направленный против ирландцев (и далеко не единственный). Громили целые кварталы, где жили католики, напали на церковь. Полиция ничего сделать не смогла ввиду явного неравенства сил: немногочисленных подчиненных местного шерифа толпа в несколько сот погромщиков-пуритан попросту разогнала (она была вооружена не только дубинами, но и немалым количеством ружей) (58).

Судебный процесс над салемскими ведьмами

На совести фанатиков-пуритан и салемская «охота на ведьм» в Массачусетсе (1692 г.). Вообще-то верующий человек не должен сомневаться в существовании колдовства, и далеко не все случаи казни ведьм следует отбрасывать как «дутые дела», но «салемский процесс» очень уж явно смотрится надуманным и не имевшим под собой реальной почвы.

Напоминаю: в результате салемской истерии было казнено девятнадцать женщин – исключительно на основании «показаний» двух малолетних неуравновешенных девочек (среди казненных была и прабабушка известнейшего американского фантаста Рэя Брэдбери).

Что характерно, салемский кошмар вовсе не был следствием разгула «тупой, необразованной» толпы. Наоборот, ведущую роль как раз играли самые что ни на есть образованные господа. Вердикт, что детишки стали «жертвами колдовства», вынес дипломированный врач. Судом, приговаривавшим несчастных женщин к виселице и к костру, заправляли тоже не безграмотные батраки, а интеллектуальные и образованные господа Новой Англии: ученые мужи из Гарвардского университета (именовавшегося первое время Кембриджским колледжем) – в то время в первую очередь богословского учебного заведения (разумеется, обучали там в строжайшем соответствии с пуританскими доктринами).

Одним словом, пуританская Новая Англия долго была весьма жутковатым местом, где обронить неосторожное словечко порой было смертельно опасно, яркая лента в волосах решившей принарядиться деревенской девчонки считалась смертным грехом, и диктатура «людей в черном» мало чем уступала тем европейским режимам, которые принято называть «тоталитарными».

Существовал в глуши только один-единственный оазис не мнимой, а настоящей свободы – поселок Провиденс, будущая столица будущего штата Род-Айленд. Основанный тем самым пастором Роджером Уильямсом, что был изгнан пуританами за призыв покупать, а не отбирать у индейцев землю, да вдобавок требовал отказаться от церковного диктата над умами. Пуритане дали промашку, не озаботившись вовремя строптивца прикончить – и Уильямс принимал у себя всех, кого преследовали «люди в черном». Те бесились, но поделать ничего не могли: Уильямс, отправившись в Англию, сумел выправить в парламенте соответствующим образом оформленный патент на освоенную им территорию и от властей Новой Англии уже не зависел нисколечко – а любые насильственные действия против Провиденса были бы противозаконными.

Довольно свободно жилось и в штате Пенсильвания – поскольку его основали и контролировали квакеры, противники «официозной» церкви и какого бы то ни было принуждения в вопросах веры (да и законы квакеры принимали гораздо более мягкие, нежели в остальной Новой Англии).

Но, если не считать этих двух безусловных оазисов веротерпимости и свободы, Новая Англия все же была не самым приятным местом для обитания – да что там, самым неприятным местом на Североамериканском континенте.

А что же Юг?

А вот на Юге с самого начала веротерпимость и свобода вероисповедания были закреплены законодательно. Еще в 1649 г. Генеральная ассамблея Мэриленда приняла «Акт о религии», позволявший христианам любого направления невозбранно исповедовать свою веру – без какой бы то ни было господствующей церкви.

Поначалу южные религиозные свободы, как видим, касались одних только христиан. Но всего через двадцать лет, в 1669-м, Южная Каролина приняла «Хартию о свободе совести», где свобода вероисповедания гарантировалась уже всем – «язычникам, евреям и сектантам». А потому именно в Чарльстоне, столице Южной Каролины, быстро образовалась самая крупная еврейская община на территории США.

(А впрочем, исторической точности ради следует упомянуть, что евреи-южане религией особенно не заморачивались. Еврейская община Чарльстона способна была привести в ужас европейских ортодоксов: из семисот ее членов только четыре семьи соблюдали кошер, особые правила питания, только две семьи соблюдали по канонам иудаизма субботу. А местный раввин был женат на католичке, что у его паствы не вызывало ни малейшего возмущения (149).)

С победой американской революции на Юге, в Виргинии, был принят составленный главным образом Джефферсоном «Акт об установлении религиозной свободы». Полностью читатель может ознакомиться с ним в Приложении. Скажу лишь, что этот документ «на правах закона» вводил полнейшую свободу вероисповедания.

Пуританам Новой Англии этакие новшества пришлись безусловно не по нутру, но поделать они ничего не могли: во-первых, Юг им никак не подчинялся, а во-вторых, после революции соотношение сил изменилось самым решительным образом. С достижением независимости автоматически потерял силу и королевский запрет колонистам осваивать территории к западу от установленной в Лондоне границы колоний. Американцы хлынули на западные земли, создавая там новые территории, а потом и штаты.

(Напоминаю: территория – это область, уже имеющая четко установленные границы, но недотягивающая по количеству населения до полноправного штата, а потому и не имеющая права посылать своих представителей в Конгресс, и управляющаяся непосредственно чиновниками-федералами. Как только население территории достигало 60 000 человек, она преобразовывалась в штат).

В новых территориях и штатах пуритане, оказавшиеся на положении одной из множества групп, уже не имели никакой власти, и, как бы им не хотелось, вводить свои порядки, свою, скажем прямо, диктатуру уже не могли: при попытке «людей в черном» захватить власть им, вульгарно выражаясь, могли и руки пооторвать… Первоначально США состояли из 13 штатов, а к началу Гражданской – уже из 34. И новые штаты с самого начала оказались избавлены от пуританского диктата.

Правда, традиции северной лютой нетерпимости к любому инакомыслию оказались, как и следовало ожидать, чертовски живучими: ведь «люди в черном» никуда не делись, жили на том же месте и оружия складывать не собирались, используя малейшую возможность, чтобы учинить очередное непотребство…

Даже на фоне всех гнусностей, что совершили пуританские рьяные борцы с инакомыслием, выделяется многолетняя травля мормонов, или прихожан Церкви Святых Последнего Дня. США с полсотни лет были уже самостоятельными, давным-давно отошли в прошлое времена пуританского диктата и всевластия, а вот поди ж ты…

Можно разделять убеждения мормонов, можно их не разделять. Однако следует признать очевиднейший факт: мормонов долгие десятилетия преследовали исключительно за их убеждения…

Церковь Святых Последнего Дня, созданная в 1830 г. в штате Нью-Йорк Джозефом Смитом, в отличие от множества других сект, никогда не стремилась к тому, чтобы корежить и перелицовывать на свой лад Библию и уже существующие христианские доктрины. Смит дополнял христианскую веру Книгой Мормона. По его уверениям, ему однажды явился ангел по имени Морония и указал место, где скрыты древние золотые пластины, на которых когда-то, в незапамятные времена, была записана Книга Мормона. Смит нашел записи и с помощью Моронии перевел их на английский – повествование о борьбе меж добрым и злым племенами, попавшими в Новый Свет из Европы еще до Рождества Христова.

Повторяю, верить или не верить Смиту – дело сугубо добровольное (к слову, тогда же, в 1830-м, несколько добропорядочных и богатых горожан засвидетельствовали, что видели эти таблицы – а люди поголовно были серьезные, не склонные к авантюрам и участию в сомнительных делах).

Джозеф Смит

Новое учение, что принципиально важно, распространялось без всякого принуждения – принуждение в тогдашней Америке было бы немыслимо со стороны подобного Смиту энтузиаста-одиночки. Результаты, надо признать, впечатляют: в 1830 г. церковь Смита насчитывала шесть человек, в 1844 г. – пятнадцать тысяч. Именно количество новообращенных, вероятно, и вызвало завистливую злобу пуританских проповедников, лишившихся тысяч прихожан. Начались преследования, всевозможные притеснения, на какие только были горазды разъяренные «люди в черном».

В 1844 г. мормоны, не выдержав постоянного давления, переселились в штат Огайо, где прекрасно обустроили несколько деревень (мормонам и тогда, и позже было присуще невероятное трудолюбие).

В Огайо очень быстро начались те же притеснения. Мормоны хотели одного – спокойно работать и жить по своим установлениям, но этого-то как раз им и не давали… Пришлось переселиться в Миссури.

Там начались прежние преследования. Мормоны переселились в Иллинойс. Тамошние законники по какому-то насквозь фальшивому обвинению упрятали Джозефа Смита и его брата в тюрьму – а потом туда ворвалась толпа и при полном равнодушии представителей правопорядка убила обоих Смитов…

Бригем Янг, заменивший Смита на посту главы Церкви, понял, что в «свободных США» мормонам жить спокойно не дадут. И принял единственно возможное решение: коли уж гонения на Церковь не прекращаются, всем ее прихожанам следует переселиться подальше, туда, где вообще нет ни американской юрисдикции, ни недоброжелателей.

Изучив отчеты того самого путешественника Фримонта, Янг выбрал место, поистине располагавшееся у черта на рогах: на территории современного штата Юта, у Большого Соленого Озера. Земля была совершенно необитаемая, дикая и казалась вовсе неподходящей для жизни: Большое Соленое Озеро своему названию полностью отвечало, вода в нем была такой соленой, что годилась для приправы блюд вместо обычной поваренной соли. Рядом с озером находился самый большой на планете Земля солончак – расположенный прямо на поверхности пласт чистейшей соли шириной в несколько миль и длиной в сто. Места казались такими пропащими и непригодными для человека, что на сотни миль в округе никто никогда не селился. Хотя этот район юридически считался мексиканской территорией, мексиканцы там не показывались отродясь, да и индейцы обходили стороной.

Янг, как признают современные американские историки, спланировал и организовал переселение «с точностью и талантом великого генерала военного времени» (3). Более семидесяти тысяч человек тремя группами, одна за другой, пустились в долгий путь в 1400 миль (около 2253 км). Лошадей и фургонов катастрофически не хватало, и значительная часть мормонов проделала этот путь по горам и безводным пустыням, катя перед собой тачки с пожитками. Мормоны тащились и в жару, и в морозы – а ведь приходилось еще и драться с нападавшими индейцами. Точное число погибших во время этого путешествия неизвестно – но по обочинам остались тысячи могил. Те, кто выжил, с Янгом во главе все же добрались до цели и основали там Город Большого Соленого Озера – Солт-Лейк-Сити. Мечта исполнилась: мормоны теперь были совершенно одни, вдали от врагов, на «ничьей», собственно говоря, земле.

Дальнейшее напоминает волшебную сказку. Мормоны трудились не покладая рук и очень быстро превратили Солт-Лейк-Сити в самую настоящую столицу – большой красивый город с многочисленными площадями, хорошо спроектированными домами и широкими бульварами. Каждое деревце пришлось сажать собственными руками, но мормоны обладали потрясающим трудолюбием, а потому в бывших бесплодных местах вскоре зазеленели парки и фруктовые сады. Менее чем за двадцать лет последователи Джозефа Смита проложили 227 ирригационных каналов, что сделало пригодными для земледелия и садоводства 154 000 квадратных миль бывшей унылой пустыни (примерно 248 000 кв. км.).

Даже великий американский писатель Марк Твен, долго и старательно вышучивавший мормонов (порой совершенно в традициях несуществующей еще советской антирелигиозной пропаганды), все же отдавал должное их несомненным заслугам. Признав сквозь зубы, что в Книге Мормона нет «ничего зловредного», писал объективно: «Не следует упускать из виду, что в течение сорока лет этих несчастных травили – травили без устали, без жалости! Толпа улюлюкала им вслед, избивала их и стреляла по ним; их подвергали проклятиям, презрению и изгнанию; они бежали в глушь, в пустыню, уже изможденные болезнями и голодом, стенаниями нарушая вековую тишину и усеивая долгий свой путь могилами. И все это они претерпели за то лишь, что пожелали жить и верить так, как велела им их совесть. Все это необходимо помнить, и тогда станет понятна та неумирающая ненависть, которую мормоны питают к нашему народу и правительству».

Обратите внимание на географию: притесняли и травили мормонов исключительно в северных штатах…

Мормонские невзгоды только начинались… В 1848 г. разгромом Мексики закончилась американо-мексиканская война, и территории, на которых поселились мормоны, были переданы под юрисдикцию Соединенных Штатов. Спустя год обеспокоенные такими новостями мормоны объявили свои земли «Штатом Дезирет» и создали «свободное и независимое» правительство. Как легко догадаться, с Янгом во главе.

Хотя количество населения было достаточным для оформления Юты как полноправного штата, Конгресс США, прекрасно осведомленный о той самой «неумирающей ненависти» мормонов к Вашингтону, в нарушение всех писаных законов утвердил Юту лишь в качестве «территории», то есть, как уже говорилось, фактически «второсортной» административной единицы, лишенной права посылать своих представителей в Конгресс и управлявшейся непосредственно из Вашингтона. Правда, учитывая сложившиеся реалии, Конгресс утвердил в должности губернатора территории как раз Бригема Янга – в Вашингтоне прекрасно понимали, что никому другому мормоны подчиняться не будут и, если они взбунтуются все как один, принудить их за отдаленностью будет крайне трудно…

Тут началась знаменитая калифорнийская «золотая лихорадка» – к которой мормоны, за редчайшими исключениями, остались совершенно равнодушны. Марк Твен: «В течение последующих лет переселенцы волна за волной тянулись через пустыни и земли мормонов в Калифорнию, но, несмотря на это, церковь оставалась незыблема и верна своему повелителю и господину. Голод, жажда, нужда и горе, ненависть, презрение и преследования со стороны окружающих не пошатнули мормонов в их вере и преданности своему вождю. Они устояли даже против соблазна золота – а ведь у скольких народов загубило оно цвет молодежи, выкачало последние соки! Из всех возможных испытаний испытание золотом – самое суровое, и в народе, его выдержавшем, должно быть заложено нечто весьма основательное» (162).

Даже оказавшись под властью США, мормоны у себя дома предпочитали житье своим умом, делая упор не на писаные законы, сочиненные «парнями из Вашингтона», а общинную справедливость. В оправдание они заявляли довольно логично: Юта – мормонская земля. Мормоны без чьей-либо помощи, собственным трудом превратили дикие пустыни в цветущие сады, а потому считают себя вправе жить здесь по своим законам. Те, кому это не нравится, могут просто-напросто выбрать себе другое место для житья-бытья, поскольку пустующих земель на континенте предостаточно.

Вашингтон назначил в Юту чертову уйму федеральных чиновников, специально подобранных в Новой Англии и тех штатах, что печально прославились в свое время антимормонским террором. Юта отказалась их принять. Тогда через пустыню двинулся трехтысячный отряд регулярной армии. Воевать с ним мормоны не стали, и чиновники торжественно заняли свои места – но кончилось все конфузом. Марк Твен: «Однако, когда сии джентльмены были водворены, толку от них было не больше, чем от каменных идолов. Они издавали законы, на которые никто не обращал внимания и которые не могли быть претворены в жизнь… федеральные судьи заседали лишь на потеху дерзкой толпе, что собиралась поглазеть на них в свободное время, ибо судить было некого, делать было нечего, да и дел – то никаких не велось (курсив мой. – А. Б.)».

Между прочим, во времена «золотой лихорадки» отыскалось только две группы людей, абсолютно не поддавшихся погоне за «желтым дьяволом»: мормоны и русские поселенцы из бывшей российской колонии Форт Росс…

Строптивых мормонов, ни за что не желавших проникаться «исконно американским духом» стяжательства и алчности, долгие десятилетия держали на положении граждан второго сорта. Юта стала полноправным штатом только в… 1896 г., когда оказались исчерпанными все юридические крючкотворства и оставлять ее в прежнем положении было бы вовсе уж вопиющим нарушением американской Конституции и американских законов.

Но еще долго, очень долго давала о себе знать та самая «неумирающая ненависть» мормонов к американскому образу жизни. Осталось прелюбопытнейшее свидетельство советских писателей, в 1955 г. во время поездки по США встретившихся с губернатором мормонского штата Юта: «Разговаривали о налогах, о политике. Губернатор сказал, что он против сосредоточения крупных капиталов в одних руках, потому что деньги – это сила, которой можно злоупотреблять против народа» (223). Для США высказывания, мягко выражаясь, нестандартные. Надо полагать, за эти и подобные убеждения мормонов и прессовал столько лет официальный Вашингтон, где в ходу были совсем другие убеждения…

На этом и заканчивается первая глава – она получилась чертовски длинной, но я уверен, что это было необходимо: Гражданская война, повторяю, разразилась не вдруг, Север и Юг шли к ней долгие десятилетия, и следовало дать читателю представление о длинной, запутанной, многогранной, неоднозначной американской истории, имеющей мало общего с набором штампов.

А теперь поговорим о рабстве, о его сторонниках и противниках накануне войны. И снова действительность не умещается в расхожие клише – все было гораздо сложнее, чем нам вещали и «Хижина дяди Тома», и школьные учебники.

Итак, южнее линии Мейсона – Диксона рабство сохранилось…