Неизвестные тайны России

Предложение покаяния

То, что я узнал, меня просто оглушило.

— Ну-ка, — сказал я, — говори, что у меня на лице цветное?

— Да ничего у вас цветного нет, Иван Николаевич, — сказал отрок, — давайте купим вон то мороженое с белой шапкой в вафельном стаканчике.

Я посмотрел, и мне самому захотелось мороженого. Купили по стаканчику. Парень знает толк в сладостях. Я ел его и чувствовал, что это именно то мороженое, которое продавалось в ГУМе, в хрустящем стаканчике, пломбир с вареньем и наполнялся не по краям стаканчика, а с горкой. В жизни своей не ел ничего вкуснее гумовского мороженого.

— Что делать-то будем? — спросил я Васю, кусая мороженое.

— А ничего делать не надо, — сказал мальчик. — Приедет человек, покается в прегрешениях своих, запишет их на бумажке и даст слово, что больше так не будет делать, у него все и пройдет. А вот если зло очень большое, то пока не пойдет под суд, отметина не исчезнет, а наоборот станет больше. Вместо уха все лицо станет синим или красным или буквы пойдут по всему телу.

— И что дальше, — спросил я, — покается и больше не будет казнокрадом? Помнится, кое-кто в недавней истории человечества поставил на поток отпущение всех грехов за определенную сумму. Так грешников стало больше, и поступлений в казну служителей Бога тоже больше. И бумажки эти с раскаяниями, индульгенциями назывались.

— Вы еще напомните о суде над представителями одной нефтяной компании, — подхватил Вася, — которая работала себе, богатела от нежданно свалившегося на нее богатства народных недр, и вдруг оказалось, что она прямо пред государевыми очами деньги воровала. Наказали их. Смыли грех наказанием, а перед тем как выпускать на волю, снова решили по тем же делам просудить. Вот это и есть неправосудие. Нельзя по одному делу судить дважды. А тот, кто у нас покается, тот не то, что прощение получит, совесть свою очистит. Суд мирской над ним все равно будет, да только к суду этому придет человек раскаявшийся, награбленное вернет, ордена незаслуженные в казну отдаст, деньги неправедные на благотворительность пустит и дальше работать будет на благо отечества нашего.

Я смотрел на Васю и не узнавал его. Это уже был не мальчик, а рослый юноша семнадцати лет от роду. Три года он со мной изучает науки о естественном и неестественном, одновременно учась по программе общеобразовательной школы и отдыхая в летних лагерях в заветной зоне.

Дневники свои он забросил, потому что на написание дневников нужно время и усидчивость, а при такой нагрузке как у него, на дневники времени не хватает, да и я особо не допытывался, чему он учится у старцев своих. Время придет, сам расскажет. Похвались заранее, а вдруг чего-то не получится?

Рассуждения у Василия совсем не такие, как у нас, повидавших жизнь. Молодое, наивное, с верой в людей, в добрые намерения, в светлое будущее. А разве мы не были такими? Нам казалось, что взрослая жизнь — это пора свершений, движения вперед, развития, изобретений и открытий, которые улучшат нашу жизнь. И учили-то нас тоже волшебники, написавшие нам «Авиамарш»:

Но нам никто не говорил, что музыку к маршу написал Юлий Хайт, а слова Павел Герман. Мы думали, что это народная песня. А оказалось, что вокруг нас живет множество таких же людей, которые стремятся к тому же светлому будущему. И есть такое же множество людей, которые стоят на пути в это светлое будущее. Они регулируют поступательное движение вперед, как капитаны корабля, которые следят за тем, чтобы балласт был на месте, обеспечивая остойчивость корабля, и весь груз был равномерно уложен в трюмах и на верхней палубе, не нарушая равновесия.

Что будет, если все вдруг ринутся в светлое будущее? Правильно. Если груз сдвинется к одному борту, то корабль перевернется. То есть всем в светлое будущее нельзя. Вернее, можно, но только осторожно и не семимильными шагами, как предлагали отцы пятилеток и семилеток.

И поэтому вся наша жизнь была полна радужных надежд и разочарований. Нам было нельзя то, что было можно всем. Зато на нас ставили эксперименты, изучали поведение и разрабатывали теории управления массами в условиях полного и окончательного построения социалистического общества и создания новой исторической общности — советский народ.

Куда это все делось? Улетело, потому что это были придумки тех, кто любой ценой хотел удержаться у власти, понимая, что следующее поколение советских людей не поверит в то, что черный хлеб с солью это есть наша национальная праздничная еда.

Как начинаешь читать сказки, так сразу слюной начинаешь захлебываться. В те времена, которые называют «дикими», народ наш был образован, веру имел и жил зажиточно для своего времени, плодясь для своего процветания. Вот ведь, думал о современности, а мыслями ушел в далекое прошлое.

— А как же с тайной исповеди, Василий? — спросил я. — Если человек напишет нам покаянное письмо, то мы же не должны сообщать государству об этом. Это нечестно. Время партсобраний и принародного психологического линчевания прошли. Хотя линчеватели остались и хотели бы снова вернуться в те же времена.

— Тайна исповеди — дело святое, — ответил юноша, — да ведь не каждый исповедовавшийся на путь истинный встанет. Тот, кто на истинный путь встанет, о том все узнают. Кто-то галерею художественную откроет и будет для народа, для его просвещения картины собирать, таланты народные поддерживать. Другой во славу Мельпомены отдаст капиталы свои, театры построит, киностудии. Третий — сиротские дома поставит и на свое содержание возьмет. Четвертый — странноприимные дома поставит, чтобы не было людей неприкаянных, бродяг, чтобы все при уходе были, и старики, и увечные люди, и люди, которые от рождения были блаженными. Кто-то займется мелкой благотворительностью по доходам своим, да вот только половина покаявшихся на путь истинный не встанет. В опасениях за судьбу свою придет за написанной бумагой. И мы отдадим ее ему, да только в руки она ему не дастся. Вырвется из рук и полетит птицей ввысь, роняя повсюду свои перья-листья, и станет тогда известно всему миру о том, кто этот человек и что не покаялся он, а все продолжает свои разбойные дела.

— Василий, ты сам-то веришь в то, что говоришь? — усомнился я в его словах.

— А, давайте, Иван Николаевич, попробуем это сделать, тогда и будет видно, правдивы мои слова или это я по младости лет моих сказки старинные рассказываю, — улыбнулся Василий. — Идите и скажите своему генералу, что вы беретесь убрать разукрашенные части тела у гостей и делегатов съезда, и что принимать будете у себя в кабинете вместе со мной.

— Ты хоть представляешь, в каком положении я буду выглядеть с твоим предложением? — спросил я его.

— Иван Николаевич, мне кажется, что положение ваше будет более умным, чем у раскрашенных, — сказал мой ученик. — Если они хотят быть такими на всю жизнь, то пусть так и ходят, может, это скоро вообще модой станет, и никто не будет их замечать.

Пацан прав. Древние еще говорили, что устами младенца глаголет истина. Я доел мороженое и пошел к генералу.