Неизвестный Линкольн

29

Похоронный состав, который вез тело Линкольна в Иллинойс, проходил сквозь огромные толпы скорбящих людей. Поезд и сам был заполнен до отказа, а его двигатель, словно лошадь для траурной кареты, был покрыт большим черным полотном, обшитым серебряными звездами. Как только он двинулся к северу, по обе стороны железной дороги количество людей, охваченных горем, стало умножаться с невиданной скоростью. Несколько миль до станции Филадельфии поезд ехал словно вдоль людских стен, а когда вошел в город, на площади уже ждали несколько тысяч человек. Траурная процессия протянулась на три мили от Зала Независимости: люди двигались вперед дюйм за дюймом более десяти часов, чтобы хоть на секунду бросить последний взгляд на усопшего президента. В субботу к полуночи двери Зала были закрыты, но скорбящие отказались уходить и всю ночь простояли на своих местах. К трем часам в воскресенье длина очереди стала невиданной, и парнишки стали продавать свои места в за десять долларов. Из-за давки сотни женщин падали в обморок, а ветераны Геттисберга не могли удержаться на ногах: солдаты и конная полиция были вынуждены постоянно следить за порядком в толпе.

В течение суток до назначенных в Нью-Йорке прощальных мероприятий туда без остановки прибывали транспортные поезда. Такого скопления людей город еще не видел: приезжие заняли все гостиницы и частные дома, многие даже разместились в парках и на набережных причалах для пароходов.

На следующий день карета с шестнадцатью белыми лошадями под управлением чернокожего кучера отвезла гроб Линкольна на Бродвей, вдоль всей дороги женщины со слезами на глазах разбрасывали цветы. За ними были слышны шаги похоронной толпы — сто шестьдесят тысяч скорбящих несли плакаты с цитатами из Библии и книг Шекспира: «Но все же как жаль Яго, как жаль…», «Остановитесь и познайте, что я есть Бог…»

Полмиллиона зрителей вдоль Бродвея топтали друг друга, пытаясь взглянуть на огромную похоронную процессию. Окна второго этажа зданий, выходящие на Бродвей, сдавались в аренду за сорок долларов каждое, а их рамы были сняты, чтобы поместить побольше желающих. Хоры, одетые в белое, пели церковные песни на каждом углу, бродячие оркестры играли похоронную музыку, а через каждые шестьдесят секунд залп из ста пушек потрясал весь город.

Когда народ простился с Линкольном в Зале Независимости Нью-Йорка, многие разговаривали с ним, а некоторые из скорбящих пытались коснуться его лица, и в момент, когда охранник отвернулся, одной женщине удалось наклониться и поцеловать труп.

Во вторник к полудню церемония в Нью-Йорке завершилась, и несколько тысяч из тех, кто не успел проститься с президентом, поспешили на вокзал, чтобы отправиться туда, где была намечена следующая остановка траурной процессии.

Из Нью-Йорка до Спрингфилда траурный состав редко где проходил без сопровождения колокольного звона и пушечных залпов. При свете дня зеленые луга по всему пути были заполнены детьми — с государственными флагами в руках, а по ночам дорогу освещали бесчисленные факелы и огромные костры, протянувшиеся вдоль половины континента.

Страна была охвачена безумными волнениями. Таких похорон мир не знал за всю свою историю. Слабые духом не выдерживали накала страстей: молодой человек в Нью-Йорке перерезал себе горло лезвием, крикнув: «Я собираюсь присоединиться к Аврааму Линкольну». И это был далеко не единственный случай такого рода.

Спустя сорок восемь часов после убийства специальный комитет из Спрингфилда поспешил в Вашингтон, чтобы получить от миссис Линкольн разрешение хоронить президента в своем родном городе. Сперва она была категорически против этого предложения: в Спрингфилде у нее не было доброжелателей, и она отлично это понимала. Конечно, там жили три ее сестры, но первых двух она абсолютно не выносила, а третью и вовсе ненавидела. Так что ничего, кроме презрения к маленькому городку, полному сплетен, первая леди не испытывала. «Дорогая Элизабет! Я не могу вернуться в Спрингфилд», — повторяла она своей цветной служанке.

Сперва вдова президента планировала похоронить мужа в Чикаго или же поместить его гроб под куполом Национального Капитолия, который изначально был сконструирован для Джорджа Вашингтона. Но после семи дней просьб и убеждений наконец согласилась с комиссией из Спрингфилда. Там был учрежден общественный фонд, за счет средств которого купили землю в живописном местечке, состоявшую из четырех участков, и организовали круглосуточные работы по подготовке могилы. К слову, теперь эту землю занимает Капитолия штата.

Наконец, утром 4 мая похоронный поезд прибыл в Спрингфилд. Тысячи старых друзей и знакомых Линкольна ждали у нового кладбища, когда первая леди во внезапном приступе ярости изменила все планы, самодовольно заявив, что тело будет захоронено вовсе не там, где уже вырыли могилу, а на кладбище «Ок Ридж» — в двух милях от города. И на эту тему не могло быть никаких «но» или «если», ибо при невыполнении своих желаний она пригрозила отвести гроб обратно в Вашингтон. А поступила она так по не очень-то и достойной причине: дело было в том, что могилу выкопали в центре Спрингфилда, на месте, известном под названием «Участок Мазера», и, конечно же, миссис Линкольн недолюбливала семейку Мазеров. Много лет тому назад один из членов этой семьи каким-то образом вызвал ее жестокий гнев, и теперь, даже у гроба усопшего мужа она жаждала сладкой мести. И в итоге не согласилась хотя бы на ночь оставить тело своего мужа на земле, загрязненной Мазерами.

Представьте себе, почти четверть века эта женщина жила рядом с человеком, который жил «без злости к кому-либо и милосердием ко всем», и, словно короли из французских Бурбонов, так ни чему и не научилась, но вместе с тем ничего и не забывала.

Спрингфилд был вынужден согласится с требованиями вдовы, и к одиннадцати часам гроб президента был перенесен на городскую кладбищу «Ок Ридж». Впереди похоронной кареты шел «Драчливый Джо» Хукер, а за каретой — Старый Бак, покрытый бело-голубым плакатом с надписью «Лошадь Старины Эйба». Когда беднягу везли обратно в свою конюшню, на нем и кусочка от этого плаката не осталось: охотники за сувенирами раздели его догола. Частенько они доставали даже до открытой кареты и стаскивали покрывала, устраивая из-за них драки, пока в дело не вмешивались вооруженные солдаты.

Спустя пять недель после убийства миссис Линкольн все еще скорбела, закрывшись в Белом доме, и отказывалась выходить из своей комнаты целыми днями. Вот что вспоминает об этом Элизабет Кикли, которая была рядом с ней все это время:

«Я никогда не забуду эту картину: слезы разбитого сердца, неземные крики, дикие и бурные вспышки горя из самых глубин души. Я омывала голову миссис Линкольн холодной водой и успокаивала ее страшные переживания как могла. Тэд скорбел по своему отцу не меньше матери, но ее ужасные припадки грусти заставляли мальчика собраться силами. Часто по ночам, услышав рыдание матери, он вставал с постели и в одной ночной рубашке ходил к ней со словами: „Не плачь, мама, я не могу заснуть, когда ты плачешь. Папа был хорошим и отправился в рай. Там он счастлив рядом с Господом и братом Вилли. Не плачь, мама, или я тоже заплачу…“».

30

В момент, когда Бут выстрелил в Линкольна, майор Ратбон, сидевший рядом с президентом, вскочил с места и схватил убийцу. Но тот в отчаянии напал на него с охотничьим ножом и, нанеся несколько глубоких ран на плече майора, смог вырваться. Ускользнув из рук Ратбона, преступник забрался на перила ложи и с высоты двенадцати футов прыгнул на нижний этаж. Но во время прыжка он зацепил флаг, которым была украшена президентская ложа, и приземлился неудачно, сломав малую кость левой ноги. Дикая боль охватила Бута, но он не замешкался: это была важнейшая роль его карьеры — акт, который должен был сделать его имя бессмертным. Быстро встав на ноги, он показательно взмахнул ножом, крикнул девиз Вирджинии: «Sic semper tyrannis» («Так всегда будет с тиранами»), — вырвался на сцену, ударил ножом случайно попавшегося на пути музыканта, вытолкнул одну из актрис и направился к заднему ходу, где его ждала лошадь. Прыгнув в седло, он рукоятью пистолета вырубил парня, державшего его лошадь, и бешено помчался вниз по улице. В надвигающейся темноте железные подковы его коня высекали искры из дорожных плит.

Бут проскакал две мили по городу, рядом с Капитолием, и, когда луна была уже высоко в небе, свернул к мосту Анакостия. На переходе моста сержант Коб, армейский часовой, остановил его, преградив путь штыком: «Кто ты такой? И куда едешь так поздно? Тебе не известно, что по закону, нельзя никого пропускать после девяти часов?».

Не имея представления о чем его спрашивают, Бут назвал свое настоящее имя, сказав, что живет в округе Чарльз и, приехав в город по делам, вынужден был ждать, пока луна поднимется и осветит его путь домой. Сказанное прозвучало достаточно правдоподобно, да и война уже закончилась. Так зачем же устраивать передрягу из-за пустяка? И сержант, опустив штык, позволил всаднику пройти дальше. Спустя пару минут к мосту подошел Дейви Херолд — один из соратников Бута, с теми же оправданиями. Вскоре они встретились в заранее уговоренном месте и под сиянием луны погнали по нижнему Мэриленду, мечтая о бурных аплодисментах, которыми их должны были встретить в Дикси. К полуночи беглецы остановились у знакомой таверны в Сьюраттвилле: здесь они напоили лошадей и, согласно договоренности, получили полевые бинокли, ружья и припасы, которые тем же вечером оставила для них миссис Сьюрат. Затем, выпив виски на целый доллар, преступники похвастались, что они застрелили Линкольна, и исчезли в темноте.

Изначально они планировали скакать прямо к Потомаку и, перейдя реку, следующим же утром оказаться в Вирджинии. Все это казалось не таким уж и трудным, и наверняка преступники смогли бы провернуть задуманное и уйти от преследователей, если бы не одно обстоятельство: сломанную ногу Бута нельзя было просчитать заранее. Он скакал со спартанской выдержкой, невзирая на боль: «Разбитая, зазубренная кость выплескивала кровь при каждом прыжке коня», — написал убийца в своем дневнике. В конце концов, когда он не мог больше терпеть такое наказание, напарники повернули налево и незадолго до воскресного полудня были уже у дома деревенского врача по имени Семьюэл А. Муд. Доктор жил в двадцати милях к югу от Вашингтона. Бут был настолько обессилен от дикой боли, что не смог самостоятельно спустится с лошади, и его пришлось нести в дом на руках.

Вблизи деревушки не было ни телеграфной конторы, ни железной дороги, так что местные не знали об убийстве. Доктор и сам не видел ничего подозрительного, поскольку пострадавший объяснил свою рану тем, что лошадь свалилась и упала на бок, раздавив ему ногу. Такое бывало не редко, и врач сделал для Бута то же, что и для всех остальных своих пациентов. Вырезав со сломанной ноги ботинок, он обработал рану, завязал перелом с деревянными палками с обеих сторон, а в конце еще и соорудил для калеки нечто вроде костыля и дал ему новый ботинок на дорогу.

Весь день Бут проспал в доме у доктора и проснулся только к сумеркам. Еле поднявшись с постели, он отказался даже поесть хоть что-то. В спешке побрив шикарные усы, убийца наставил себе ложные бакенбарды, завязал на спину шаль, так, чтобы скрыть инициалы, наколотые на плече, и, заплатив Муду двадцать пять долларов бумажными купюрами, снова забрался в седло и вместе с Херолдом отправился к реке своей надежды.

К несчастью беглецов, прямо у них на пути находился «Зекиа Суамп» — огромное болото, покрытое кустами и зарослями. В этой застывшей куче грязи и речных вод кишели ящерицы и змеи. Пытаясь обойти его, преступники заблудились и несколько часов тщетно бродили в темноте. Поздно ночью их встретил местный чернокожий — Освальд Суенн. Из-за жуткой боли Бут не мог больше удержаться в седле и заплатил Суенну семь долларов, чтобы тот до утра вез его за Херолдом на своей повозке. На рассвете пасхального воскресенья извозчик остановил свою телегу перед «Рич Хилл» — особняком богатого и известного капитана конфедератов по имени Кокс. И на этом первая часть жестокой погони Бута за спасением подошла к концу.

Вскоре он назвал Коксу свое настоящее имя и рассказал о содеянном, а в качестве доказательства своих слов показал инициалы на плече. Убийца клялся, что пошел на такой шаг исключительно в интересах Юга и, ссылаясь на свою рану и беспомощность, все же убедил капитана не выдавать его: из-за сильной боли он не мог продолжить путь ни верхом на лошади, ни даже в карете. Кокс спрятал беглецов в сосновой роще, недалеко от своего особняка. Это место выглядело как настоящие джунгли, густо заросшие колючими кустами. И в этой роще парочка пряталась на протяжении следующих шести дней, пока нога Бута достаточно не окрепнет, чтобы снова пустится в бега.

У капитана был сводный брат— Томас А. Джонс, бывший рабовладелец, который уже несколько лет был активным агентом правительства Конфедерации и переправлял беглецов и секретную почту через Потомак. Именно Джонсу и велели присматривать за Бутом и его напарником. Он ежедневно носил им еду в огромной корзине и каждый раз звал своих свиней, притворяясь, что кормит животных, поскольку сыщики повсюду разыскивали преступников.

Но Буту больше еды теперь нужна была информация: он постоянно требовал от Джонса рассказать ему новости, наивно полагая, что нация будет приветствовать его действия. И, когда Джонс принес ему газету, вместо желанных одобрений он нашел только всеобщее страдание и жестокое осуждение своих действий. Больше тридцати часов он скакал в сторону Вирджинии, через адские муки. Но насколько бы они ни были адскими, их нельзя было и сравнить с душевной болью, которая мучала Бута теперь. Конечно, он ожидал, что Север будет его проклинать, но когда увидел то же самое и на страницах газет из Вирджинии, от отчаяния и разочарования чуть не сошел с ума: Юг, его Юг был против него, порицая и унижая его действия. Его называли жалким трусом, беспощадным головорезом и наемным убийцей, после стольких грез быть признанным, как второй Брут, и восхваленным, как современный Вильгельм Телль. Эти нападки терзали Бута, словно змеиный яд: для него это было хуже смерти. Но даже в этой ситуации он никоим образом не осуждал свои действия, обвиняя в происшедшем всех, кроме себя и Господа Бога: он был просто орудием в руках Всевышнего и Божественным началом был выбран для убийства Авраама Линкольна. А единственной его ошибкой было то, что он служил «слишком дегенеративным» людям, чтобы быть правильно понятым. Именно эту фразу он написал в своем дневнике — «слишком дегенеративным». Там были и следующие строки:

«Если бы мир открыл мое сердце, одним этим я бы стал великим, но я не стремлюсь к величию… У меня слишком великая душа, чтобы умереть как преступник».

Скрываясь под лошадиной шкурой, в сырой яме вблизи «Зекиа Суамп», Бут выплеснул все из сердца в пафосных и трагичных записях своего дневника:

«Голодный, простуженный и вымокший, я лежу здесь в отчаянии, ощущая против себя руку каждого. И почему? Потому, что сделал то, что прославило Брута, и то, что совершил великий Телль. Я повалил величайшего тирана, который когда-либо был известен, а теперь выгляжу как обычный головорез, хотя мои действия были не порочнее, чем их… Я не надеюсь получить какую-либо пользу… Думаю, я поступил правильно и не сожалею о нанесенном ударе».

Когда Бут писал эти строки, три тысячи детективов обыскивали каждую щель и каждый куст южного Мэриленда: пещеры, дома, заброшенные здания, прочесывалось все, даже грязные болота «Зекиа Суамп». Было приказано доставить Бута живым или мертвым. К тому же за его поимку обещали огромное вознаграждение — примерно сто тысяч долларов.

Иногда Бут слышал голоса кавалеристов, высматривающих придорожную территорию всего в двухстах ярдах от них. Лошади сыщиков ржали и фыркали, зовя друг друга, беглецы стали опасаться, что их лошади могут откликнуться и тем самым выдать себя. Так что Херолду пришлось ночью отвести лошадей в «Зекиа Суамп» и застрелить. Но не тут-то было: через два дня появились падальщики. Сначала они только парили высоко в небе, но постепенно приближались и в конце концов стали кружить прямо над убитыми животными. Птицы могли привлечь внимание детективов, которые наверняка опознали бы кобылу Бута.

Как бы то ни было, он решил найти другого врача. И ночью 21 апреля, спустя неделю после убийства, его вызволили из ямы и усадили на лошадь, принадлежавшую Томасу А. Джонсу. Преступники снова направились в сторону Потомака. Время оказалось идеальным для такой цели: все вокруг было покрыто густым туманом, и в жуткой темноте едва можно было заметить проходящего мимо человека. Будучи верным псом по своей натуре, Джонс правел их до самой реки. Они шли через поля и фермы, подальше от больших дорог. К тому времени солдаты и сотрудники секретной службы уже повсеместно разыскивали беглецов, и Джонсу приходилось пройти вперед около пятидесяти ярдов, осмотреться вокруг и только убедившись, что все чисто, тихонько свистнуть: для Бута и его напарника это значило, что путь свободен, и они тут же догоняли своего проводника. Несколько часов они испуганно следовали за тихим звуком, пока наконец дошли до крутого обрыва, с которой узкая, кривая тропинка вела к реке. Среди сильного ветра доносились глухие звуки вод, бьющихся о прибрежные камни.

В течение последней недели военные обыскивали весь Потомок, разламывая каждую лодку в долине Мэриленд. Но Джонс и здесь перехитрил их благодаря своему чернокожему слуге Генри Роуланду, который рыбачил в этих местах и каждый день прятал свою лодку в прибрежных кустах. Так что, когда беглецы достигли берегов реки, для них все уже было приготовлено. Бут выразил свою благодарность Джонсу и, отдав ему семнадцать долларов и бутылку виски за лодку, направился к берегам Вирджинии, которая находилась всего в пяти милях.

В темную туманную ночь Херолд был вынужден грести непонятно куда, пока Бут сидел у кормы, пытаясь ориентироваться компасом. Но, не успев далеко проплыть, беглецы попали в поток прилива, который в тех местах очень силен и охватывает всю долину. Вода отбросила их назад по реке на несколько миль и они окончательно заблудились. Увильнув от военных кораблей, которые патрулировали реку, к утру их лодка оказалась в десяти милях от того места, где начинала свой путь, но была так же далека от Вирджинии, как и прошлой ночью. Весь день Бут и его подручный были вынуждены прятаться в болотах и только следующей ночью, голодные и измотанные, смогли перейти реку: «Благодаря Господу теперь мы в безопасности — в старой, доброй Вирджинии», — сказал Бут напарнику.

Поспешив в дом к доктору Ричарду Стюарту, Бут ожидал, что его встретят с почестями, как спасителя Юга. Стюарт был агентом Конфедерации и самым богатым человеком в округе Кинг-Джордж, но до этого он уже несколько раз был арестован за сотрудничество с конфедератами и теперь, когда война была уже в прошлом, не собирался рисковать ради убийцы Линкольна, для такого он оказался слишком осмотрительным. В итоге Бута даже не впустили на порог, и с большим трудом согласились накормить, да и то только в сарае, а ночевать отправили к чернокожей прислуге. И, конечно же, те тоже не захотели видеть Бута, и ему пришлось буквально ворваться к ним.

Представьте себе, все это происходило в Вирджинии, которая, по мнению Бута, должна была встретить его громкими и радостными возгласами, повторяя его имя.

Теперь конец был близок: оставалось всего три дня. Буту не удалось далеко уйти. Он смог перейти Раппаханнок у Порт-Ройала с помощью трех кавалеристов Конфедерации, которые возвращались с войны, и вместе с ними проехал еще три мили на юг, после чего, тоже не без помощи последних, укрылся у некого фермера по имени Гарретт. Здесь он назвался Бойдом, сказав, что был ранен у Ричмонда в рядах армии Ли. И следующие два дня беглецы провели на ферме Гарреттов. Бут лежал на поле под солнцем, изучая старую карту, в которой отметил Рио-Гранде и выделил путь в Мексику.

В первый же вечер, когда они собрались поужинать с хозяевами дома, младшая дочь Гарретта завела разговор об убийстве президента. Эту новость она только что узнала от соседейи без остановки обсуждала за столом, недоумевая кто же был убийцей и сколько ему за это заплатили. В конце концов Бут не сдержался: «По-моему, ему не заплатили ни цента, и сделал он это только ради славы».

25 апреля, на следующий день после прибытия, Бут и Херолд лежали под соснами во дворе фермы, когда вдруг появился майор Раглес — один из помогавших им кавалеристов, и крикнул: «Янки переходят реку, берегитесь». Они тут же испарились в близлежащих лесах и после заката снова вернулись на ферму. Случившееся показалось хозяевам подозрительным, и они решили как можно раньше избавиться от таинственных гостей. Но у фермеров и в мыслях не было, что Бут и есть убийца Линкольна, они просто считали их конокрадами. И предложение беглецов купить у них парочку лошадей лишь усилило эти подозрения. А когда той же ночью гости отказались спать наверху, сказав, что им будет удобнее под крыльцом или где-нибудь в сарае, у хозяев и вовсе не осталось никаких сомнений относительно их планов, хотя на самом деле преступники просто думали о своей безопасности. В конце концов, опасаясь за лошадей, отец семейства разместил гостей в старом табачном складе, который был наполнен сеном и разным фермерским барахлом. Затем запер дверь склада снаружи и послал двух своих сыновей, Уильяма и Генри, в соседний амбар, откуда они должны были всю ночь караулить конюшню. После всех этих приготовлений семья Гарреттов спокойно легла спать в счастливом неведении о том, что ожидало их к утру.

В течение двух суток отряд вооруженных сил шел по пятам Бута и Херолда, тщательно изучая все их следы. Они расспросили чернокожего старика, который видел их, когда те переходили Потомак, а затем нашли и Роллина — паромщика, который помог беглецам перейти Раппаханнок, кстати, тоже чернокожего. И паромщик рассказал солдатам, что с берега реки Бута подобрал капитан конфедератов Уилли Джет и на своей лошади увез его подальше. Еще он вспомнил, что у того же Джета есть любовница в Боулинг Грин, и, вероятнее всего, он поехал именно туда.

Рассказ свидетеля прозвучал достаточно правдоподобно, и отряд тут же помчался в сторону Боулинг-Грин. Доехав туда к полуночи, они ворвались в дом капитана, вытащили его из постели и, приставив к башке пистолет, сказали: «Где Бут? Где ты его спрятал, тупой идиот? Если ты сейчас же не скажешь, мы вырвем твое сердце!» После услышанного Джет тут же взобрался на своего скакуна и повел солдат на ферму Гарретта.

Ночь была мрачной: на небе не было видно ни луны, ни звезд. На протяжении девяти миль из-од копыт скачущих лошадей поднимались облака пыли. Солдаты шли по обе стороны Джета, привязав седло его лошади к своим. В полчетвертого утра они уже стояли перед старым домом Гарретта. Быстренько, но без звука солдаты окружили дом, после чего их командир постучал в дверь прикладом ружья, потребовав немедленно открыть. Вскоре появился Ричард Гарретт — отец семейства со свечой в руках и отпер дверь. Под диким воем собак лейтенант Бейкер схватил его за горло и, пригрозив ружьем, приказал сдать Бута. Напуганный до смерти старик еле слышным голосом поклялся, что незнакомцы ушли в лес, и в доме нет никого постороннего. Сказанное, конечно же, было ложью, и неуверенность Гарретта выдала его: разгневанные солдаты потащили фермера подальше от крыльца, обмотали веревку вокруг шеи и собрались повесить с прилегающих деревьев. Но тут, к счастью старика, один из его сыновей выскочил из амбара и, прибежав к военным, рассказал всю правду, и те тут же окружили табачный склад.

Прежде чем перейти к решительным действиям, офицеры вели с Бутом переговоры, около двадцати минут пытаясь убедить его сдаться. В ответ он сказал, что сильно хромает, и попросил «устроить калеке спектакль», предложив сражаться один на один с каждым членом отряда, если те отойдут на сто ярдов. К тому времени Херолд уже потерял от страха всякую надежду и решил сдаться: «Убирайся отсюда ничтожный трус! — наорал на него Бут. — Ты мне не нужен!» В следующую секунду, протянув руки перед собой в ожидании ареста, напарник убийцы вышел из амбара: он без остановки повторял, что ему нравились шутки мистера Линкольна и, умоляя о пощаде, клялся, что в убийстве никак не участвовал. Полковник Конгер привязал его к дереву и пригрозил заткнуть ему рот куском свинца, если тот не перестанет ныть.

Но, в отличие от подельника, Бут и не думал сдаваться: теперь ему казалось, что он действует для будущих поколений. На предложение сложить оружие Бут ответил, что слово «сдаваться» нет в его словаре, и предупредил своих захватчиков, чтобы готовили для него носилки, когда будут «делать еще одно пятно на величественном старом флаге».

В конце концов полковник Конгер решил выкурить Бута и приказал одному из сыновей Гарретта собрать сухие ветки под стенами старого склада. Но как только Бут понял, что происходит, тут же облил парня самой грубой руганью, пригрозив спустить в него груду свинца, если тот не уберется подальше. И, конечно же, угрозы сработали. Но к тому времени полковнику удалось пробраться к задней части склада, втиснуть туда пучок сена с маленькой щели в углу и поджечь.

Изначально склад был сооружен исключительно для табака, и для вентиляции с левой стороны было оставлено маленькое отверстие шириной в четыре дюйма. Сквозь эту форточку солдаты наблюдали, как Бут пытался с помощью стола заградить путь пламени. Актер в последний раз был освещен, чтобы сыграть финальную сцену своего прощального представления.

У военных был строгий приказ: взять убийцу президента живым. Правительство не хотело его смерти: планировалось провести судебный процесс и только потом повесить его. И наверняка все так бы и случилось, если бы не сержант Корбетт по кличке «Бостон» — получокнутый религиозный фанатик. Все солдаты были многократно предупреждены не стрелять без приказа, и, как позже объяснил Корбетт, такой приказ у него был непосредственно от Всевышнего.

Сквозь огромные щели пылающего склада сержант заметил, как Бут выбросил костыли и ружье, и, взяв в руки револьвер, побежал к двери. Он был уверен, что в последней отчаянной попытке побега преступник попробует расчистить дорогу к свободе бессмысленной стрельбой. И, чтобы предотвратить кровопролитие, Корбетт тут же шагнул вперед, направил пистолет на Бута сквозь небольшое отверстие и, помолившись за его душу, спустил курок. После выстрела Бут громко крикнул, подпрыгнул вперед примерно на фут и, смертельно раненый, упал на сено лицом вниз. К тому моменту пламя уже охватила весь склад. Пытаясь вытащить оттуда умирающего убийцу, прежде чем тот поджарится, лейтенант Бейкер ворвался в горящее здание, схватил его, вырвал пистолет из рук и, опасаясь, что Бут мог симулировать ранение, привязал его руки к спине. Затем преступника вызволили из огня и перенесли под крыльцо фермерского дома. Один из военных тут же взобрался в седло и по извилистым дорогам помчался в Порт-Ройал за врачом.

С Гарреттами жила молодая сестра хозяйки — мисс Хэллоуей, школьная учительница. И, узнав, что под крыльцом фермы лежит великий любовник и романтический актер Джон Уилкс Бут, она решила ухаживать за ним как подобает. Притащив матрас для раненого, девушка устроилась рядом и положила под его голову свою собственную подушку. После чего, обняв шею Бута, предложила ему бокал вина, но горло убийцы было парализовано, и он не смог сделать глоток. Положив бокал в сторону, молодая леди намочила свой платок и периодически омывала губы и язык своего подопечного, одновременно массируя его веки.

В таком состоянии Бут мучился примерно два с половиной часа. Желая перевернутся то в одну сторону, то в другую, он молил полковника Конгера сжимать руками его горло и, сквозь неумолимую боль, глухо повторял: «Убейте меня! Убейте меня!» Внезапно, словно забыв о боли, он попросил отправить своей матери последнее письмо, еле слышно прошептав: «Скажите ей… что я поступил так… как считал лучше… и, умер за свою страну».

Желая в последний раз взглянуть на свои руки, Бут попытался поднять их перед собой, но его тело было уже парализовано: «Бесполезно! Бесполезно!» — пробормотал он перед самой смертью.

Он скончался к рассвету, когда солнечные лучи только-только осветили ферму Гарреттов сквозь высокие акации. Его челюсть судорожно дернулась вниз, глаза опустились и вздулись: на последнем вздохе он выправил ноги и повернул голову назад… Все было кончено. Убийца недотянул ровно двадцать две минуты до времени смерти Линкольна, а пуля сержанта Корбетта попала в заднюю часть его головы, всего на дюйм ниже той точки, куда он сам ранил президента.

Доктор отрезал кусочек волос Бута и отдал мисс Хэллоуей: долгие годы она бережно хранила их вместе с кровавой подушкой, на которой перед смертью лежала его голова. Но позднее, оказавшись в глубокой нищете, была вынуждена обменять половину той самой подушки на бочку муки.

31

Едва Бут успел попрощаться с земным миром, как детективы бросились обыскивать мертвеца. Они нашли у него курительную трубку, охотничий нож, два револьвера, компас с каплями от свечи, чек одного из канадских банков на триста долларов, бриллиантовую брошь, кусачки для ногтей и фотографии пяти красавиц, которые были его любовницами. Четыре из них были актрисами: Эффи Герман, Элис Грей, Хелен Вестерн и «Красотка Фей Браун». Пятой была представительница вашингтонской аристократии, имя которой позже было вычеркнуто в знак уважения к ее семье. После обыска полковник Догерти стащил с лошади одеяло для седла, одолжил у миссис Гарретт иголку и нитку, обмотал одеялом тело Бута, зашил его и заплатил местному пожилому чернокожему по имени Нэд Фриман два доллара, чтобы тот на своей повозке отвез труп к Потомаку, где их ждал корабль.

Ниже приведена цитата из книги «История секретной службы Соединенных Штатов» лейтенанта Лафайета С. Бейкера, где описаны детали той самой поездки к реке:

«Как только телега двинулась, рана Бута начала кровоточить с новой силой. Сквозь щели на полу повозки кровь капала прямо на колеса, разбрызгивая вокруг страшные следы. В красном были вся повозка и одеяло. На всем пути кровь медленно текла нескончаемым красным потоком».

Посреди всего этого ужаса возникла еще одна проблема: телега Фримана, как писал Бейкер, была чересчур шаткой и нелепой штуковиной, которая трескалась так, словно вот-вот должна была развалиться. И вскоре из-за спешной езды старая, потрепанная повозка и вправду развалилась посреди дороги: удерживающий затвор отлетел, и передние колеса, отделившись от задних, покатились подальше, передняя часть повозки с треском рухнула на землю. Тело Бута скатилось вперед, словно сделав последнюю попытку побега.

Лейтенант Бейкер оставил сломанную повозку, распорядился подогнать новую с соседней фермы и, переложив в нее мертвеца, в спешке погнал к реке. Там долгожданный груз был доставлен на борт правительственного судна «Джон С. Айд», который отвез его в Вашингтон. К следующему рассвету новость об убийстве Бута охватила весь город. Поговаривали, что в данный момент его тело находится на военном корабле «Монтаук», который бросил якорь в Потомаке.

Вся столица была взволнована: тысяча людей поспешили к реке поглядеть на мрачный «корабль смерти».

К полудню полковник Бейкер, начальник секретной службы, доложил Стэнтону, что он арестовал на борту «Монтаука» группу гражданских лиц, которые забрались туда вопреки приказам, а одна из них отрезала клочок волос Бута. Стэнтон был насторожен. «Каждый волосок Бута будет чтиться повстанцами как реликвия», — заявил он. Ему казалось, что они могут стать больше, чем просто реликвией. Будучи глубоко убежденным, что убийство Линкольна было частью зловещего заговора, организованного и руководимого Джефферсоном Дэвисом и другими лидерами Конфедерации, Стэнтон опасался, что они могут украсть тело Бута и использовать его для нового крестового похода, подтолкнув тем самым южных рабовладельцев заново взяться за оружие и продолжить войну. Так что всемогущий секретарь постановил, что Бут должен быть похоронен тайно и как можно скорее, чтобы он был забыт бесследно, не оставив после себя ни куска одежды, ни клочка волос: в общем, ничего, что конфедераты могли бы сделать символом новой войны. И тем же вечером, как только зашло солнце, полковник Бейкер со своим кузеном лейтенантом Бейкером приступил к выполнению приказа Стэнтона. Взобравшись на лодку, они подплыли к «Монтауку», поднялись на борт и под пристальным вниманием собравшихся на берегу свидетелей начали реализовывать секретный план.

Сперва на лодку было спущено тело Бута в деревянном ящике из-под пушечных ядер, затем — огромный железный шар с тяжелыми цепями. Наконец туда спустились и сами военные и, оттолкнувшись от судна, поплыли вниз по течению.

Наблюдавшая с берега толпа любопытствующих сделала именно то, что и ожидали сотрудники секретной службы: толкаясь между собой, они двинулись вдоль берега с громкими криками, упорно пытаясь выследить место, где будет утоплено тело убийцы. На протяжении первых двух милей они шли рядом с лодкой, но после заката тучи закрыли небо, и река погрузилась в глубокую темноту, где даже самый острый глаз не смог бы заметить уплывающую лодку посреди течения.

Дойдя до Гисборо, одного из самых безлюдных мест вдоль Потомака, полковник Бейкер окончательно убедился, что им удалось уйти от посторонних глаз, и спрятал лодку у огромного болота, которое брало свое начало с тех мест. Это была большая зловонная территория, покрытая зарослями и лесами, где военные хоронили своих павших лошадей и сдохших ослов. В этом мрачном местечке детективы выждали несколько часов: прислушиваясь к каждому звуку, они пытались понять, нет ли кого-то поблизости. Но единственным шумом было кваканье лягушек и журчанье воды сквозь камыши.

К полуночи детективы начали обратный путь вверх по течению. В мертвой тишине они боялись даже шептаться, настораживаясь от скрипа весел и биения волн. Спустя несколько часов они были у стен старой тюрьмы. Вблизи берегов реки специально для них был прорублен вход сквозь толстую кирпичную стену. Прошептав секретный пароль встречавшему их офицеру, двое прибывших пронесли внутрь белый деревянный гроб с надписью «Джон Уилкс Бут» на крышке, которая всего через полчаса была захоронена в небольшой яме на юго-западном углу огромного хранилища правительственного арсенала, заполненного боеприпасами. После захоронения поверхность ямы была тщательно обработана, чтобы выглядела так, как и другие части грязного пола.

Уже к рассвету огромное количество заинтересованных лиц с якорями в руках слонялись вдоль Потомака, разгребая и выкапывая скелеты погибших животных с болот вблизи Гисборо. У миллионов людей по всей стране был лишь один вопрос: что сделали с телом Бута, ответ на который знали только восемь человек — восемь преданных людей, поклявшиеся никогда не раскрывать эту тайну. И на фоне всей этой мистики начали появляться нелепые слухи, которые газеты тут же разносили по всей стране: «Вашингтон адвертайзер» написал, что голова и сердце Бута были замурованы в музее военной медицины в Вашингтоне, другие газеты объявили, что тело было утоплено в море, а третьи и вовсе уверяли, что тело сожжено. В одном из известных еженедельников была даже опубликована статья очевидца, который якобы видел, как в полночь тело спустили на дно Потомака.

Посреди всей этой суматохи появились новые, еще более шокирующие слухи: солдаты ошиблись, застрелив другого человека, а Бут спасся бегством. И скорее всего причиной этому было то, что мертвый Бут вообще не был похож на Бута живого. Среди людей, которых Стэнтон послал на борт «Монтаука» для опознания тела, был доктор Джон Фредерик Мей — известный вашингтонский врач. И вот что он написал о том самом опознании:

«Когда покрывающий тело брезент был убран, к моему огромному удивлению, я увидел там человека, очертания которого не имели ничего общего с тем, кого я знал при жизни. Я был настолько уверен в этом, что сразу же сказал генералу Барнсу: „Этот труп не имеет никаких сходств с Бутом, и я не могу поверить, что это он“. Затем, по моей просьбе, мертвеца посадили и после долгого осмотра я в конце концов приблизительно опознал в нем Бута. Еще никогда в моей практике мне не доводилось видеть такие изменения во внешности человека после его смерти: желтая и бледная кожа, грязные и неухоженные волосы и вид, полностью выражающий голод и мучения, которым он подвергался».

Но другие опознающие не узнали Бута даже приблизительно и рассказали о своих сомнениях по всему городу, после чего, естественно, слухи стали еще более изощренными. Этому способствовало и абсолютная секретность, с которой правительство охраняло тело от посторонних глаз: спешные и таинственные похороны и отказ Стэнтона выдать какую-либо информацию или хотя бы опровергнуть противоречивые слухи.

Тут, как не кстати, одна из вашингтонских газет написала, что все это представление было обычной мистификацией. Эстафету подхватили остальные и на первых страницах «Ричмонд экзаминер» появилась статья с заголовком «Мы знаем, что Бут жив», а «Луисвилл джоурнал» открыто заявил, что во всем этом шоу что-то не так, а Бейкер со своими подельниками упорно пытаются надуть всю страну. Страсти накалились до предела и, как всегда в таких случаях, появились сотни очевидцев, утверждающих, что они видели и даже говорили с Бутом намного позже кровавого переполоха на ферме Гарреттов: его видели то тут, то там, то где-нибудь еще. Поговаривали, что он уехал в Канаду, сбежал в Мексику, уплыл на корабле в южную Америку, отправился в Европу, скрылся на каком-то восточном острове и так далее. А некоторые даже утверждали, что он читает проповеди в Вирджинии.

Именно так зарождался самый известный и таинственный миф в американской истории, который три четверти века живет и процветает. Даже в наши дни многие люди, в том числе и большое количество интеллигенции, склонны верить в него. Есть также колледжи, где ученикам эту легенду преподают в качестве исторической правды. А один из видных церковных деятелей нашей страны в течение долгого времени ходил по всем штатам, проповедуя сотням слушателей, что Буту удалось спастись. К слову, во время работы над этой книгой представители научных кругов официально заверили вашего покорного слугу, что убийца президента остался на свободе.

Но, конечно же, Бут был застрелен, и в этом не может быть никаких сомнений: человек, которого убили в табачном складе Гарреттов, пытался спастись всеми возможными методами, и у него было отличное воображение, но даже в самый отчаянный момент ему и в голову не пришло заявить, что он не Джон Уилкс Бут. Поскольку такое утверждение попросту было бы чересчур абсурдным и невероятным, чтобы его опробовать, даже перед лицом смерти.

Как уже было сказано, чтобы развеять все сомнения в том, что убитым был Бут, Стэнтон послал на опознание тела десять человек, в числе которых был и вышеупомянутый доктор Мей. Здесь уместно заметить, что задолго до этих событий, исходя из профессионального долга, Мей вырезал из шеи Бута большую фиброзную опухоль, от которого остался огромный безобразный шрам. И именно по нему доктор опознал своего бывшего пациента:

«На теле, которое представили нам охранники, не было никаких схожих черт с живым Бутом, они словно исчезли. Но метка, оставленная при жизни скальпелем, осталась неизменной, раз и навсегда поставив тем самым точку во всех спорах, относительно подлинности человека, убившего президента».

Присутствующий на опознании дантист узнал Бута по пломбе, которую сам же поставил ему недавно. А клерк из отеля «Националь», где Бут часто останавливался, опознал его по инициалам «Дж. В. Б.», наколенным на его правой руке. Убийцу также опознали один из его лучших друзей — Генри Клей Форд и известный в Вашингтоне фотограф по имени Гарднер.

15 февраля, 1869 года по приказу президента Эндрю Джонсона тело Бута было выкопано для перезахоронения в семейном склепе на кладбище Гринмоунт. Но до захоронения была проведена еще одна процедура опознания с участием его матери, родного брата и близких друзей, которые знали Бута всю жизнь.

Наверняка ни один смертный не был так многократно опознан после кончины, как Джон Уилкс Бут. Но даже после этого ложный миф о его спасении продолжает жить: в 80-е годы многие были убеждены, что преподобный Армстронг из Ричмонда и есть замаскированный убийца, поскольку у Армстронга была хромая нога, актерские манеры, большие черные глаза и густые длинные волосы, которые скрывали шрам на затылке.

На самом же деле «Буты» появлялись с завидной регулярностью, их было больше двадцати. В 1872-м «Джон Уилкс Бут» выступил перед студентами университета Теннесси с душераздирающими воспоминаниями, украсив их жонглерскими фокусами. После этого проходимец женился на местной вдове, но, быстренько устав от нее, заявил, что он является убийцей Линкольна и должен ехать в Нью-Орлеан, где его ждет большая удача. И с тех пор новоиспеченная миссис Бут ничего не слышала о своем исчезнувшем муже.

К концу тех же 70-х некий спившийся владелец таверны из Гранбери, Техас, признался молодому юристу по имени Бейтс, что он и есть Бут, показав огромный шрам на своей шее, и детально рассказал, как вице-президент Джонсон уговорил его убить Линкольна и обещал помилование, если его поймают. 13 января, 1903 года, спустя четверть века после вышеупомянутого признания, некий несостоявшийся маляр и наркоман по имени Дэйвид Е. Джордж, совершил самоубийство в отеле «Гранд-авеню» в Оклахоме, выпив стрихнин. Но перед тем, как наложить на себя руки, он решил исповедоваться, написав, что является Джоном Уилксом Бутом. В предсмертной речи также говорилось, что после убийства друзья спрятали его в огромный чемодан и переправили на грузовом корабле в Европу, где он прожил следующие десять лет.

Прочитав об этом в газете, уже знакомый нам юрист тут же отправился в Оклахому и, взглянув на тело, подтвердил, что Дэйвид Е. Джордж и есть тот самый владелец таверны из Гранбери, который излил ему душу 25 лет назад. После этого предприимчивый Бейтс, расплакавшись над усопшим, попросил гробовщика причесать его волосы так, как было у Бута, и, забальзамировав тело, отвез его к себе домой в Мемфис, где на протяжении двадцати лет всячески пытался подсунуть его правительству и заполучить огромное вознаграждение, которое было обещано за поимку Бута. В 1908-м Бейтс написал еще и выдуманную книгу под названием «Спасение и самоубийство Джона Уилкса Бута, или Первый правдивый рассказ об убийстве Линкольна, содержащий полное признание Бута спустя много лет после его преступления». И, представьте себе, он распродал семьдесят тысяч экземпляров этой сенсационной книги, подняв огромный шум по всей стране.

В конце концов Бейтс предложил своего забальзамированного «Бута» Генри Форду за тысячу долларов, но, получив отказ, начал выставлять его на обозрение по всему Югу по десять центов за просмотр.

К слову, на данный момент есть пять разных черепов, которые выставляются в качестве головы Бута.

32

А теперь немного об овдовевшей первой леди, которая после смерти мужа испытала огромные трудности и показала себя во всей красе, став тем самым объектом общенациональных сплетен.

По части хозяйственных трат Мэри Линкольн была чрезмерно скупой: на протяжении долгих лет в Белом доме была традиция каждый год устраивать несколько государственных приемов от имени президента, но она постоянно требовала от мужа отказаться от них, жалуясь, что они якобы слишком дорогие, и в военное время общественные траты должны быть более экономными. Дошло до того, что Линкольн был вынужден сделать ей замечание: «Мы должны думать не только об экономии». Но, когда дело касалось нарядов и ювелирных изделий для своего шикарного гардероба, она тут же забывала об экономии и, окунувшись в водоворот сумасшедших трат, теряла всякий рассудок.

В 1861-м, переехав в Вашингтон из глухих прерий, Мэри была глубоко убеждена, что, в качестве «Госпожи Президента», она станет центром сияющего созвездия столичных светских дам. Но, к ее огромному удивлению и разочарованию, она была попросту отвергнута и унижена влиятельными южными аристократами. Для них мадам из Кентукки оказалась совсем не ко двору, поскольку была женой неотесанного и неуклюжего «любителя негров», который затащил их в ненужную войну. Да и у нее самой личные качества и манеры были, мягко говоря, не из самых приятных. Если быть уж совсем честным, то она была завистливой, притворной и невоспитанной стервой, похожей на деревенскую простушку. Так что, не сумев самой завоевать социальное положение, Мэри Линкольн особенно недолюбливала тех, у кого это хорошо получалось. А признанной королевой светского общества столицы в то время считалась знаменитая красавица Адель Куттс Дуглас, которая была замужем за бывшим возлюбленным Мэри — Стивеном А. Дугласом. Вездесущая популярность миссис Дуглас и мисс Чейз, дочери Соломона Чейза, наполняла первую леди нешуточной завистью. И для достижения побед в светских кругах, она решила завоевать все деньгами — деньгами, которые безудержно тратились на наряды и украшения.

«Чтобы поддержать свою внешность, — говорила она своей портнихе Элизабет Кикли, — я должна иметь много денег, намного больше, чем господин Линкольн может мне предоставить. Он слишком честный, чтобы заработать хоть один пенни вне своей зарплаты, соответственно, у меня остается лишь одна альтернатива — залезть в долги».

И она залезла, сколотив долги в размере семидесяти тысяч долларов. Сумма была огромной, особенно учитывая то, что жалованье Линкольна составляло всего двадцать пять тысяч в год. И ему нужно было откладывать все до последнего цента почти три года, чтобы оплатить одни ее наряды.

Как я уже говорил, Элизабет Кикли была необычайно образованной негритянкой, которая сама выкупила свою свободу и, переехав в Вашингтон, открыла собственный швейный салон. И уже через короткое время к ней ходили многие видные представители столичной аристократии.

В период с 1861 по 1865-й Элизабет работала у миссис Линкольн и почти постоянно находилась в Белом доме, сшивая для первой леди новые наряды и обслуживая ее в качестве личной служанки. Вскоре она стала не только советником супруги президента, но еще и ее доверенным лицом и лучшим другом. В ночь, когда Линкольн лежал при смерти, единственной, которую позвала к себе Мэри, была именно чернокожая портниха. И, к счастью для будущих поколений, миссис Кикли написала книгу о своих воспоминаниях из Белого дома. И хотя эта книга не переиздавалась больше полувека, растрепанные копии все же можно купить у книжных торговцев и в наше время. Кстати, у нее, мягко говоря, немножко длинное название: «За кулисами от Элизабет Кикли — бывшей рабыни, а позже модистки и друга миссис Авраам Линкольн, или Тридцать лет рабства и четыре года в Белом доме».

Как пишет Кикли в своей книге: «Летом 1864-го, когда Линкольн готовился к избранию на второй срок, его жена сходила с ума от беспокойства и тревоги». Причиной тому было то, что ее Нью-Йоркские кредиторы грозились подавать на нее в суд из-за неоплаченных долгов, и была большая вероятность, что политические оппоненты президента могут узнать о них и сделать из этого национальный скандал, дискредитировав первую леди.

«Если он будет переизбран, я смогу и дальше скрывать от него мои дела, а если проиграет, то все пришлют свои счета к оплате, и он все узнает», — повторяла она истерично.

«Я могу пасть на колени и выпрашивать для тебя голоса», — говорила она мужу. На что Линкольн отвечал: «Мэри, боюсь, ты будешь наказана за чрезмерную обеспокоенность. Если мне суждено переизбраться, то все будет нормально, а если нет, то ты должна вынести это разочарование».

Как-о миссис Кикли спросила свою хозяйку: «Мистер Линкольн может хотя бы представить себе сколько вы задолжали?» Эту беседу служанка детально описала на страницах той самой книги:

«О Боже, нет! — так она отреагировала на вопрос служанки. — Я не хочу, чтобы он имел об этом представление. Если он узнает, как глубоко его жена увязла в долги, то сойдет с ума от этого».

«Единственной положительной стороной убийства Линкольна было то, что он умер, так и не узнав об этих долгах», — заметила Кикли. Хотя даже после смерти Мэри не оставила мужа в покое: уже через неделю она попыталась продать его рубашки с вышитыми на рукавах инициалами, предложив их магазинам на Пенсильвания-авеню. Узнав об этом постыдном инциденте, Сьюард в отчаянии бросился туда и выкупил все сам.

Когда вдова президента оставляла Белый дом, у нее было с собой несколько огромных сундуков и больше пятидесяти чемоданов. И это стало хорошей почвой для грязных сплетен. До этого она неоднократно была публично обвинена в присвоении средств казначейства Соединенных Штатов путем фальсификации счетов для приема принца Наполеона. А теперь недоброжелатели еще и говорили, что Мэри Линкольн въехала в Белый дом только с парой сундуков, а уезжает с полностью загруженной огромной каретой. Но почему? Что было в этих чемоданах? Неужели она ограбила Белый дом и стащила все, что только было возможно?.. 6 октября, 1867-го, спустя почти два с половиной года после ее отъезда из Вашингтона, в газете «Кливленд Хералд» о вдове Линкольна писали следующее: «Страна должна знать, что для восстановления Белого дома после грабежа потребуется сто тысяч долларов. И позвольте назвать имя того, кто получил от этого выгоду…»

Конечно, во время правления «Розовой Императрицы» многое было украдено из Белого дома, но в этом не было ее непосредственной вины. Она просто делала очень много ошибок, самой большой из которых стало увольнение дворецкого и нескольких работников: новоиспеченная первая леди заявила, что сама будет управлять хозяйством, чтобы направить его в более экономное русло. Естественно, она очень старалась, как и прислуга, которая стащила почти все, кроме дверных ручек и кухонной печи. В «Вашингтон стар» от 9 марта 1861-го писали, что многие из гостей, посетивших первый президентский прием, теряли свои пальто и вечерние платки. А незадолго до этого из Белого дома украли даже мебель.

Но вернемся к многочисленным чемоданам и нескольким сундукам. Что же, в конце концов, в них было? Мусор — по большей части! Ненужные подарки, статуэтки, никчемные картины, восковые фигуры, головы животных и огромное количество старомодных нарядов и шляп, из тех, что она когда-то носила в Спрингфилде. Как заметила миссис Кикли: «У нее была страсть собирать старые вещи».

Когда мать собирала вещи, Роберт Линкольн, только-только закончивший Гарвард, посоветовал ей выбросить все ненужное барахло и, получив отказ сказал: «Надеюсь, что карета, которая будет везти все это в Чикаго, загорится по дороге и превратит в пепел всю твою добычу».

Согласно воспоминаниям чернокожей портнихи, в день, когда миссис Линкольн оставляла Белый дом, там не было ни одного доброжелателя, чтобы пожелать ей счастливого пути. Стояла жуткая тишина. Даже Эндрю Джонсон, новый президент, не пришел попрощаться с ней, и надо заметить, что после убийства он не написал вдове Линкольна ни единой строки сочувствия: Джонсон отлично знал, что она его ненавидит, и сполна отплатил ей за это.

Конечно, сейчас в свете истории это звучит абсурдно, но тогда Мэри Линкольн была полностью убеждена, что за убийством ее мужа стоял именно вице-президент Джонсон.

С двумя сыновьями — Тэдом и Робертом — вдова Линкольна перебралась в Чикаго и остановилась в отеле Тремонт-Хаус, но, посчитав его слишком дорогой, спустя пару недель переехала в маленькую унылую комнатушку летнего курорта по имени Хайд-парк. Будучи подавленной от не лучших жилищных условий, Мэри вскоре прекратила любые контакты со старыми знакомыми и родственниками и взялась учить Тэда алфавиту. Парнишка был любимцем своего отца, его настоящее имя был Томас, но из-за ненормально огромной головы Линкольн называл сына Тэдом, сокращенно от Тэдпол — головастик. Тэд часто ночевал с отцом. Он разгуливал по кабинетам Белого дома до поздней ночи, пока не засыпал где-нибудь на полу, после чего президент на руках носил сына в свою спальню.

С рождения у мальчика были трудности с произношением, и Линкольн часто подшучивал над ним. Изобретательный парнишка же в свою очередь использовал этот недостаток в качестве защиты от любых попыток научить его чему-то. И теперь, когда ему было уже двенадцать, он не умел ни читать, ни писать. Согласно заметкам миссис Кикли, на первом занятии Тэд целых десять минут утверждал, что буквы «а-п-е» читаются как обезьяна, и все потому, что на иллюстрации была гравюра на дереве, похожая на обезьяну. Потребовались совместные усилия трех взрослых, чтобы убедить его в обратном.

После смерти мужа Мэри всеми возможными методами пыталась заставить Конгресс выплатить ей сто тысяч долларов — сумма, которую Линкольн должен был получить в качестве жалования до окончания второго срока. Но Конгресс, конечно же, отказал, и вдова пришла в ярость, публично обвиняя во всем «извергов», которые «позорной и гнусной ложью» заблокировали ее планы. «Эти седовласые грешники достанутся дьяволу, когда уйдут отсюда», — кричала бывшая первая леди. В конце концов власти решили выделить ей двадцать две тысячи долларов: именно столько составляла оставшаяся часть зарплаты Линкольна до конца 1865 года. За эту сумму миссис Линкольн умудрилась купить особняк с мраморным фасадом в Чикаго и обставить его мебелью. Но к тому моменту прошло целых два года с убийства президента, а за это время Мэри накопила немалые долги, и на этот раз ее кредиторы ждать не стали. Так что сперва она была вынуждена приютить жильцов, а затем и вовсе, оставив особняк кредиторам, перебралась в гостевой дом. Но ее финансовое положение становилось все хуже и хуже, и к сентябрю 1867 года, как Мэри сама заметила, она оказалось в ужасном состоянии, не хватало даже на пропитание. Так что, упаковав несколько своих старый нарядов и украшений и прикрыв лицо вуалью, вдова президента тайком поехала в Нью-Йорк, под именем миссис Кларк, где забрала еще парочку изношенных платьев у миссис Кикли и отправилась по магазинам старой одежды на Седьмой авеню, пытаясь продать остатки своего гардероба. Но скупщики предлагали за них цены намного ниже, чем она могла представить, и торговый поход обернулся полным провалом. Затем миссис Линкольн обратилась в фирму «Бреди энд Кейс», оценщикам бриллиантов. Услышав душераздирающую историю вдовы Линкольна, ювелиры сказали: «Слушайте, доверьте нам все ваши дела, и мы за пару недель заработаем для вас сто тысяч долларов». Предложение было настолько заманчивым, что миссис Линкольн тут же написала три письма, в которых рассказывала о своей страшной нищете, и вручила их своим новым партнерам. Те же, в свою очередь, показали письма лидерам республиканцев, пригрозив опубликовать, если политики не заплатят нужную сумму. Но вместо желаемых денег республиканцы бросили им в лицо свое истинное мнение о бывшей первой леди.

После этой неудачи Мэри предложила партнерам разослать по всей стране что пятьдесят тысяч листовок с мольбой о помощи, надеясь на сострадание и щедрость своих соотечественников, но этот план тоже провалился, поскольку не нашлось ни одного влиятельного человека, который согласился бы подписать данные листовки.

Наполнившись глубокой ненавистью к республиканцам, вдова Линкольна обратилась за помощью к врагам своего мужа, а конкретно — к нью-йоркской газете демократов «Уорлд», деятельность которой, кстати, когда-то была приостановлена по указу правительства из-за жестких обвинений в адрес того же Линкольна. Дело даже дошло до того, что арестовали главного редактора. И теперь со страниц этой самой газетенки Мэри Линкольн ведала стране о своей ужасной нищете и о том, как пыталась продать свои старые платья. А поскольку все это происходило на кануне выборов штата, вместе с ее рассказом «Уорлд» напечатала еще и острую критику в адрес видных республиканцев, таких как Турлоу Уид, Уилиам Сьюард и Генри Реймонд из «Нью-Йорк таймс». В конце же автор благородно призывал своих читателей демократов собрать денежное пожертвование для помощи брошенной в нищете вдовы первого президента от республиканцев. Но читатели оказались безразличны к ее страданиям, и миссис Линкольн решила собрать те же пожертвования от чернокожего населения — освобожденных рабов, и буквально заставляла миссис Кикли бросить на это все свои силы, пообещав ей, что при сборе двадцати пяти тысяч долларов, та будет получать от своей хозяйки ежегодно триста долларов, а после ее смерти унаследует всю оставшуюся сумму.

В это же время «Бреди энд Кейс» стали рекламировать большую распродажу ее нарядов и украшений. В магазине толпилось огромное количество людей, осматривающих гардероб первой леди, и все как один стали жаловаться на абсурдно высокие цены, на то, что наряды старомодные, слишком потертые, что на них есть пятна и так далее. В результате продаж почти не было. И именно на этот случай продавцы открыли в магазине книгу пожертвований, надеясь, что недовольные клиенты хоть что-то перечислят обедневшей миссис Линкольн, но и тут радоваться было нечему. В конце концов отчаявшиеся партнеры перевезли имущество миссис Линкольн в город Провиденс, штат Род-Айленд, для организации платной выставки, но городские власти и слышать об этом не захотели.

После всех своих стараний «Бреди энд Кейс» смогли выручить от продажи нарядов Мэри Линкольн всего восемьсот двадцать четыре доллара, восемьсот двадцать из которых они взяли в качестве оплаты за оказанные ей услуги.

Компания миссис Линкольн по сбору средств оказалась не только провальной, но еще и подняла против нее бурю общественной критики: первая леди была опозорена в глазах всех американцев.

«Она обесчестила себя, свою страну и память о своем усопшем муже», — писал «Олбани джоурнал». А «Коммершал адветртайзер» опубликовала интервью с Турлоу Уидом, в котором он называл первую леди лживой воровкой. «Хартфорд ивнинг пресс» пошла еще дальше напомнив о прошлых грехах Мэри Линкольн: «Много лет тому назад она наводила ужас на маленький городок Спрингфилд, а терпеливый мистер Линкольн стал вторым Сократом в собственном доме». Тут же в дело вмешалась «Спрингфилд джоурнал», как непосредственный свидетель, заявив, что на протяжении долгих лет Мэри Линкольн страдает душевным расстройством, и за ненормальные выходки ее нужно жалеть. Сами же республиканцы на первых страницах газеты «Спрингфилдский республиканец» писали: «Эта несносная женщина выставляет свою противную натуру на показ всему миру, к великому стыду всей нации».

Здесь уместно отметить, что ни один человек в истории Соединенных Штатов не был настолько почитаем и любим, как Авраам Линкольн, и наверняка ни одна женщина не была настолько ненавистна, как его жена.

Подавленная жестокими нападками, Мэри Линкольн излила душу в письме к миссис Кикли:

«Прошлым вечером приходил Роберт, он, словно помешанный, угрожал покончить с собой да и выглядел словно мертвец из-за писем, опубликованных во вчерашнем номере „Уорлд“. Я до сих пор плачу: утром даже молила о смерти, только мой дорогой Тедди предотвратил мое самоубийство».

Будучи отчужденной от всех близких, в том числе и родных сестер, Мэри вскоре порвала все связи даже с Робертом: ее письма к сыну были настолько оскорбительными и жестокими, что некоторые их части перед публикацией пришлось вычеркнуть. В итоге к сорока девяти годам бывшая первая леди осталось абсолютно одна, о чем и написала в письме к чернокожей портнихе: «Мне кажется, что у меня нет ни одного друга на земле, кроме тебя».

Меньше чем через месяц после нашумевшей попытки Мэри продать свой старый гардероб, особняк Линкольнов был продан за 110 295 долларов, которые были поровну распределены между хозяйкой и ее двумя сыновьями по 36 795 долларов каждому. После этой сделки миссис Линкольн вместе с Тэдом уехала за границу в поисках уединения. Там она проводила время, читая французские новеллы, и тщательно избегала всех американцев. Но такое уединение длилось недолго: вскоре она снова оказалась на гране нищеты и отправила прошение Сенату Соединенных Штатов назначить ей пенсию в размере пяти тысяч долларов годовых. И, конечно же, сенаторы встретили ее просьбу свистами и неподобающими выражениями: кто-то назвал ее подлой мошенницей, кто-то говорил, что она не подходила своему мужу, кто-то считал ее недостойной доброты, поскольку она симпатизировала южанам, и так далее. Но, к всеобщему удивлению, после долгих проволочек и жестких осуждений Сенат все же выделил ей пенсию в размере трех тысяч долларов годовых. И казалось бы, дела у Мэри налаживаются, но летом 1871-го после долгих мучений малыш Тэд скончался от тифа. Роберт к тому времени был уже женат, и брошенная в одиночестве отчаянная вдова оказалась на грани нервного срыва. Как-то заказав чашку кофе в Джексонвилле, Мэри наотрез отказалась его пить, утверждая, что он отравлен. В другой раз отправилась на поезде в Чикаго, пошла к семейному врачу и нервно молила его спасти Роберта, хотя с ним все было в порядке. Он даже встретил мать на вокзале и в надежде успокоить ее провел с ней целую неделю в отеле «Гранд Пасифик».

Часто по ночам Мэри вскакивала с постели, словно одержимая: то кричала, что враги пытаются ее убить, то — индейцы вытягивают стальные провода из ее мозгов, то — доктора вынимают железные пружины из ее головы. Днем она бродила по магазинам, делая непонятные покупки: например, заплатила целых триста долларов за шторы, в то время когда у нее не было собственного жиля, где, можно было бы их повесить. В конце концов с огромной болью в сердце Роберт подал иск о невменяемости своей матери в окружной суд Чикаго. И вскоре жюри присяжных вынесло официальный вердикт, признав Мэри Линкольн душевнобольной. Она была отправлена в частный приют в Батавию, Иллинойс, где провела тринадцать месяцев. Но, к сожалению, за это время ее психическое состояние только ухудшилось, и немощная, больная женщина решила уехать из страны и жить там, где ее никто не узнает. Она не сообщила свой адрес даже сыну, наотрез отказавшись хотя бы написать ему. Впрочем, как всегда, ждать ее пришлось недолго: проживая в По, во Франции, она как-то решила несколько переделать гостиную и залезла на стремянку, чтобы повесить над камином какую-то картину. Стремянка, конечно же, сломалась, в результате чего пожилая дама повредила позвоночник и, лишившись возможности ходить, вернулась умереть на родину. Остаток дней она провела в особняке Эдвардсов — у своей сестры, которой раз за разом говорила: «Вы должны молится, чтобы я поскорее присоединилась к своему мужу и детям».

К тому времени у миссис Линкольн было шесть тысяч долларов наличными и семьдесят пять тысяч — вложенные в государственные ценные бумаги, но, несмотря на это, она была одержима страхом обеднеть. Ее также преследовала мысль, что Роберт, который в то время был секретарем по военным делам, будет убит, как и его отец.

Пытаясь уйти от жестоких реалий, которые угнетали ее, Мэри запиралась в своей комнате, наглухо закрывала окна и шторы и даже в дневное время зажигала свечу. Личный врач никак не мог заставить ее выйти на свежий воздух.

Наверняка, уединившись от окружающих, под сиянием свечей ее разум в последний раз стремился назад, минуя все несчастные годы, и напоминал ей заветные события молодых лет: она снова танцевала вальс со Стивеном А. Дугласом, очарованная его величественными манерами и шикарным мелодичным голосом. Часто Мэри вспоминала и другого своего возлюбленного, по имени Авраам Линкольн: как он сделал ей предложение руки и сердца в ту роковую ночь… и, несмотря на бедственное положение немощного адвоката, проживающего в чердаке над магазином Спида, еще тогда она твердо верила, что когда-нибудь он станет президентом Соединенных Штатов, если его как следует подтолкнуть. Мэри долго красилась, чтобы завоевать его любовь…

Иногда по совету врача миссис Линкольн проходилась по магазинам Спрингфилда и, несмотря на то, что последние пятнадцать лет она одевала только черное, в огромном количестве покупала шелковые ткани и ненужные наряды, которые после каждого похода по магазинам приходилась везти домой на тележке в громоздких сундуках. Таких сундуков она насобирала столько, что все стали опасаться, что пол ее комнаты может не выдержать их тяжесть.

…Тихим летним вечерком 1882 года, измотанная и уставшая душа оставила тело Мэри Тодд-Линкольн, издавшей последний вздох, о котором она так долго молилась: она тихо погасла после паралитического инсульта в доме своей сестры, где сорок лет назад Авраам Линкольн надел на ее палец обручальное кольцо с надписью «Любовь вечна».

33

В 1876-м банда фальшивомонетчиков папыталась украсть останки Линкольна: эта удивительная история не рассказана не в одном из книг про Линкольна.

Банда «Большого Джима» Кинили была одной из самых талантливых и проворных преступных групп, ставшая серезной головной болю для секретной службы Соединенных Штатов. И находилась логово преступников не где-нибудь, а в провинциальном фермерском городке под названием Линкольн, в Иллинойсе. На протяжении нескольких лет хитрые и предусмотрительные «толкачи» Большого Джима, как их тогда называли, разгуливали по всей стране, подсовывая фальшивые пятидолларовые купюры доверчивым торговцам, и получали немыслимую прибыль, пока весной 1876-го банду не настигла неудача: Бен Бойд, мастер по гравюре, который и подделывал банкноты, был пойман и заключен в тюрьму.

Несколько месяцев главарь банды по всему Чикаго и Сент-Луису искал нового мастера, который смог бы продолжить прибыльное дело, но все было тщетно. И в конце концов бандиты решили во что бы то ни стало освободить незаменимого Бена. Тут «Большой Джим» и придумал свой скверный план: украсть гроб Линкольна и, когда поднимется огромный шум по всему Северу, предложить властям гениальную сделку — возвращение останков в обмен на свободу Бена Бойда и большую кучу золота. А вся гениальность была в том, что в те времена в Иллинойсе не было законов, запрещающих похищение мертвецов.

В июне того же года у преступников уже был детальный план действий: Джим отправил пятерых своих подельников в Спрингфилд, где они открыли таверну и, замаскировавшись под продавцов, начали свои приготовления. Но к его несчастью, в самый неподходящий момент один из тех самых «продавцов» выпил слишком много виски и, зайдя в местный бордель, не сумел держать рот под замком. Хвастаясь, что скоро станет сказочно богат, преступник не забыл и о деталях, оповестив слушателей, что следующим вечером, 4 июля, когда весь Спрингфилд будет охвачен празднествами, он, выражаясь его же словами, «похитит кости старины Линкольна» с кладбища «Ок Ридж» и закопает их в песках под мостом Сангамона. И уже через час одна из обитательниц борделя отправилась к шерифу рассказать шокирующую новость. К утру она успела поделиться услышанным еще с дюжиной знакомых, и вскоре весь город только об этом и говорил, а разоблаченные бармены, бросив все, удрали из Спрингфилда. Но для «Большого Джима» случившееся было лишь небольшой отсрочкой: он быстренько перенес свое логово из Спрингфилда в Чикаго, на улицу Вест-Мэдисон, где у него самого была таверна. Тэренс Мюллен, один из верных людей Джима, раздавал напитки посетителям у барной стойки, на котором стоял бюст Линкольна, а за ним находилась тайная комната для секретных встреч фальшивомонетчиков.

На протяжении нескольких месяцев некий грабитель по имени Луис Суиглес присматривал за таверной и завоевал расположение банды «Большого Джима». Луис хвастался, что отбыл два тюремных срока за кражу лошадей, и называл себя главным похитителем трупов в Чикаго и основным поставщиком для медицинских колледжей города. В те времена разграбление могил было общенациональной бедой, и сказанное звучало правдоподобно: для проведения учебных вскрытий медицинские учреждения были вынуждены скупать трупы у всяких негодяев, которые, скрываясь от посторонних глаз, ночами доставляли все необходимое, таская за собой тяжелые мешки.

По задумке Суиглеса и Кинели, бандиты собирались выкопать гроб Линкольна, впихнуть его в огромный мешок, загрузить на открытую повозку и со свежими лошадми со всех ног умчатся в северную Индиану. Там их никто уже не сможет выследить, кроме морских птиц, и они спокойно спрячут трофей в пребрежных дюнах, а морской ветер быстренько сотрет следы повозки с пыльных дорог.

Но прежде, чем оставить Чикаго, Суиглес купил англисйкую газетенку и, оторвав от нее кусок, впихнул оставшуюся часть в статуэтку Линкольна, стоящую на барной стойке по адресу Вест-Мэдисон 294. Это было 6 ноября 1876 года, и той же ночью он и еще двое из людей Джима отправились на поезде в Спрингфилд, захватив с собой кусок упомянутой газеты. Согласно плану, перед уходом они должны были положить его в пустой саркофаг. Все было очень просто: сыщики обязательно найдут бумажку и сохранят его в качестве улики, и, когда вся страна будет в глубоком отчаянии, появится один из преступников и предложит губернатору останки президента в обмен на свободу Бена Бойда и две тысячи долларов золотом. И, чтобы у властей не было сомнений в том, что выскочка не является проходимцем, вымогающим денег, тот покажет порванную английскую газету, и сыщики, сверив ее со своим куском, узнают истинного представителя разбойников.

Банда прибыла в Спрингфилд согласно расписанию. Время для преступления было выбрано как нельзя кстати: «Чертовски подходящий момент», — как говорил Суиглес. На 7 ноября были назначены выборы, которые обернулись самой ожесточенной предвыборной компанией в истории Соединенных Штатов: на протяжении нескольких месяцев демократы подвергали острой критике вторую администрацию Гранта из-за небывалых масштабов коррупции и взяточничества, республиканцы же периодически бросали в лицо оппоненту ошибки кровавой гражданской войны.

И вот вечером в день выборов, когда вся страна толпилась в тавернах и у редакций газет, обсуждая новости, парни «Большого Джима» отправились на мрачное и отрезанное от города кладбище «Ок Ридж». Распилив замок на гробнице президента, преступники пробрались внутрь и, отодвинув мраморную плитку саркофага, вытащили деревянный гроб. Тут один из сообщников попросил Суиглесу привести повозку с лошадьми, которую тот заранее распорядился оставить в ущелье в двухстах ярдах от могилы. Суиглес тут же поспешил в ущелье якобы за повозкой, растворившись в темноте. На самом же деле он был не грабителем могил, а бывшим преступником, завербованным секретной службой в качестве осведомителя, и никакая повозка с лошадьми не ждала его в ущелье, но зато в мемориальной комнате гробницы ждали восемь детективов. Так что он подкрался к ним поближе, зажег спичку, прикурил сигару и прошептал заранее оговоренный пароль: «Чистка». Восемь сотрудников секретной службы в спешке выскочили из засады, каждый с парой револьверов в руках, и, прикрыв выход гробницы предложили преступникам сдаться. Но как ни странно, никакого ответа на это предложение так и не последовало. Глава окружной секретной службы Тиррел зажег свечу, чтобы осмотреть помещение, и, к своему удивлению, обнаружил там только деревянный гроб, наполовину выдернутый из саркофага. Преступников и след простыл. Детективы бросились во все четыре стороны обыскать кладбище. Луна освещала все вокруг, и, поднявшись на крышу монумента, Тиррел заметил двоих людей, которые пялились на него из-за группы статуй. В замешательстве он начал беспорядочно стрелять по ним с двух револьверов, и в следующий момент те открыли ответный огонь. Но, как позже выяснилось, это были его же люди. А бандиты, ожидающие тем временем повозку Суиглеса в ста футах от монумента, тут же скрылись в лесу. Спустя десять дней их поймали в Чикаго и перевезли в Спрингфилд, поместив в тюрьму под усиленной охраной.

Общественное возмущение было огромным и в первое время дело имело большой резонанс. Сын Линкольна, Роберт, который был женат на представительнице богатейшей семи Пулльман, нанял лучших адвокатов Чикаго, чтобы как можно дольше упрятать банду за решеткой. И адвокаты делали все возможное, но времена были не те: как уже было сказано, в Иллинойсе не было закона против похищения трупов, и если бы преступники украли хотя бы гроб, то их можно было бы обвинить в краже имущества стоимостью в семьдесят пять долларов, но они даже не вытащили его из гробницы. Так что все, что смогли предъявить грабителям высокооплачиваемые юристы из Чикаго, стало обвинение в попытке кражи, максимальным наказанием за которое было пять лет тюрьмы.

Но суд над бандой состоялся только через восемь месяцев, и к тому времени общественный интерес успел остыть, а политики были заняты другими заботами. Так что вовсе неудивительно, что к первому голосованию четверо присяжных были за оправдание. После нескольких попыток двенадцать членов жюри наконец пришли к компромиссу, отправив преступников в тюрьму Джолиет всего на год.

После этих событий близкие Линкольна опасались, что могут быть новые попытки похищения останков президента, и «Ассоциация Монумента Линкольна» в течение следующих двух лет прятало замурованные в железном гробу останки в подземном чулане под могилами, среди поломанных досок и гробов. В этот период тысячи паломников поклонялись пустому саркофагу.

Но это было далеко не последним перемещением останков Линкольна: по разным причинам их выносили семнадцать раз, вплоть до 26 сентября 1901-го, когда гроб президента был замурован в огромный стальной шар и помещен под толстым бетонным слоем на глубине шести футов от пола гробницы. В этот день крышка гроба была открыта и людские глаза в последний раз взглянули на великого Линкольна. И хотя к тому моменту прошло уже тридцать шесть лет со дня убийства, благодаря великолепной работе бальзамировщиков тело сохранилось почти без изменений, лишь незначительно потемнело лицо и виднелся кусок плесени на галстуке. Очевидцы утверждают, что он выглядел как живой…